Они брали Рейхстаг

1

Услышав о капитуляции гарнизона Берлина, Правоторов воскликнул:

– Ну, братва, шабаш, отвоевались! – и расстегнул верхние пуговицы гимнастерки.

Заметив, что вслед за ним расстегнули воротники и другие разведчики, усмехнулся – до чего же привыкли подражать ему. Впрочем, в этом случае есть и что-то другое. Натерла шею гимнастерка ва войну. Вон Орешко даже две войны прошел. Душа солдатская на волю просится.

– Айда на крышу! – крикнул Сорокин.

Восьмерка разведчиков бросилась за лейтенантом и быстро оказалась на фронтоне здания, у своего флага. Как-то само собой вскинули автоматы и с криком «ура» дали троекратный салют.

Тут их и подглядели фотокорреспонденты центральных газет. Явилась целая группа – Рюмкин, Шагин, Редькин, Архипов… Предложили запечатлеть этот момент. Только флаг попросили перевесить пониже, чтоб удобнее снимать. Как раз поблизости оказался и Heyстроев.

– Неплохая картина получается. Можно с вами?

– Давай, капитан, салютуй победе!

– Пусть Вильгельм Первый не смущает вас, – пошутил Рюмкин, указывая на всадника. – Как видите, бывший император Германии фиксирует поражение своих потомков.

Едва фотограф успел щелкнуть аппаратом, как на крыше грохнул снаряд. Осколки зловеще пропели невдалеке.

Все невольно повернули голову в сторону купола, невдалеке от которого разорвался снаряд. Над тем местом медленно поднималось сизое облачко.

Заговорили, строя разные предположения. Вскоре пришли к общему-мнению, что это выстрелило где-то неподавленное орудие. В дикой злобе фашистские артиллеристы ударили по Знамени Победы. Значит, прячутся еще в городе фашистские недобитки, хотя по улицам идут колонны капитулировавших гитлеровских войск.

Может, и еще ударят? Но нет, нового выстрела не последовало. По-видимому, обезумевший артрасчет тут же обезвредили. Шагин заметил, что разведчики оставались на своих местах, и сфотографировал их еще раз.

Потом эти снимки многие принимали за один, но Правоторов различал их, потому что на шагинской фотографии он смотрел не вверх, а в объектив аппарата.

Рюмкин как бы в оправдание, что снимает с опозданием, сказал:

– Мы старались не отставать от передовых частей, но сделать это было нелегко… Впрочем, справедливости ради следует сказать, что у рейхстага корреспонденты побывали раньше, чем вы с флагом…

Разведчики только переглянулись, посчитав эти слова за неудачную шутку.

– Напрасно усмехаетесь, – с достоинством заметил Рюмкин. – Вот эти ребята, – указал он на Редькина и Архипова, – на штурмовиках сюда задолго до вас прилетали, бреющим полетом над улицами прошлись. И при этом выполняли роль не только фотографов, но и стрелков-радистов.

– Стрелять, к сожалению, не пришлось, – вставил Архипов. – Только снимали.

Разведчики, считавшие в душе фотокорреспондентов людьми глубокого тыла, с уважением посмотрели на них, не скрывая своего удивления. Нелегко, оказывается, и снимки добываются в бою…

Тут же их ожидал корреспондент Совинформбюро Роман Кармен. Он подробно расспрашивал обо всем, записывал в блокнот, чтобы затем протелеграфировать для иностранной прессы о том, что познакомился с командиром взвода разведки лейтенантом Сорокиным, бойцы которого под ураганным огнем противника взобрались на крышу рейхстага и водрузили Знамя.

Долго стояли разведчики на крыше рейхстага, рассматривая покоренную столицу Германии. Во многих местах еще полыхали пожары – рвалось ввысь пламя, клубился дым, растекаясь по кварталам. Со всех сторон неслось раскатистое «ура», всюду гремели залпы. Воины шли к рейхстагу, чтобы оставить свои фамилии на его стенах.

Кое-где на улицах строились красноармейские колонны, другие шли с боевыми песнями, звучали духовые оркестры. Необыкновенно торжественными казались эти песни и маршевая музыка среди развалин, дыма и пламени. Пусть с опозданием на один день, но советские воины в Берлине все же отпраздновали Первомай – день международной солидарности всех трудящихся, ради грядущей победы которой на всей земле они пролили свою кровь.

Разведчики обвели глазами круто извивающиеся берега Шпрее, пересекающей центр. Узнали места, по которым шли с боем. Поглядели на зловещую тюрьму Моабит, замки с которой сбила их дивизия.

– А смотрите, сколько людей валит через «мост смерти»! – крикнул Булатов, указывая на мост через Шпрее.

– Теперь, Гриша, он уже перестал быть «мостом смерти», – заметил Сорокин.

Иван Лысенко посмотрел на площадь, стараясь лучше разглядеть Кенигсплац, по которой ему пришлось трижды проползти под бешеным огнем. В большом волнении стоял Правоторов. Ему хотелось громко запеть, чтобы далеко были слышны отсюда, с высоты, звуки победной песни. Он перебирал в памяти знакомые мелодии, но ни на одной не мог остановиться. Надо что-то такое, что отразило хотя бы частицу переживаемого им самим. Вдруг в голове вазвучала «Партизанская». Хорошо бы ее, но не совсем подходят слова о Тихом океане – рановато еще о нем вспоминать. Постарался подобрать на ее мотив новые слова. И когда уже спускались вниз и проходили по овальному залу, зазвучал его мужественный баритон:

Ребятам понравилась эта импровизация, и они дружно несколько раз повторили ее. Песня откуда-то отзывалась эхом, и казалось, былая слава Красной Армии перекликалась с новой.

Выйдя из рейхстага, с интересом поглядели на бойцов, делавших надписи на стенах и колоннах. Все стремились расписаться повыше – кто на выступы забрался, кто на подоконники, кто на плечи другу.

Мимо Бранденбургских ворот двигалась длинная колонна пленных. Сопровождали ее донские казаки, гордо восседавшие на своих уже отдохнувших после боя конях.

– Эх, жаль, Кармен уехал. Вот бы кинокадры получились – загляденье! – воскликнул Правоторов.

– Да, – поддержал Сорокин, – если бы еще цвета передать – синие мундиры, красные лампасы, рыжие усы…

На берегу Шпрее стоял заседланный конь. Кто бросил его и почему он так внимательно смотрит вниз? Подошли ближе. Казак с ведром воды медленно карабкался по откосу берега.

Увидев невдалеке кран, Правоторов крикнул:

– Слушай, казак, ты чего туда полез – вода рядом?!

Тот словно не слышал и молча лез по круче, держа в правой руке ведро, а левой хватаясь за камни. С трудом преодолев вымощенный берег, казак поставил ведро жадно припавшему к нему коню и стал неторопливо вытирать пот. Потом посмотрел на удивленных разведчиков и нараспев сказал:

– Кубыть, и ребята боевые, а соображаете не дюже. Наказ нам Дон давал: напоить коней из Шпрее, как в давних войнах это бывало. Теперь я спокоен. Вернусь, доложу – напоил!

– Что ж, будем свидетелями, – откликнулся Правоторов. – Счастливо тебе, казак!

Над Королевской площадью появились краснозвездные самолеты. Сделав приветственный круг, они сбросили Красное знамя. Заполненная бойцами площадь бурно аплодировала, пока Знамя спускалось на землю. На Знамени поздравление от летчиков: «Победа! Слава советским воинам, водрузившим Знамя Победы над Берлином!»

Да, самая страшная в истории война закончилась, немецкий фашизм разгромлен, человечество спасено от порабощения.

Прогуливаясь по берлинскому центру, друзья видели множество белых полотнищ на балконах, окнах, дверях, Наволочки, простыни, сорочки, белье – чего только не висело в знак покорности!

У Бранденбургских ворот встретили Греченкова, Исакова, Литвака, Кошкарбаева и все вместе пошли к имперской канцелярии – резиденции Гитлера, взятой войсками 8-й гвардейской армии. Построенное в 1939 году, громадное мрачное здание занимало целый квартал. Высокий главный вход, внутри множество прямоугольных колонн – все это по замыслу заказчика должно было олицетворять могущество германского рейха. Однако сейчас имперская канцелярия выглядела не лучше рейхстага.

– Изуродовали ее гвардейцы, как бог черепаху, – бросил Сорокин.

– Еще бы, тут ведь сам Гитлер укрывался, – заметил Лысенко.

Всех интересовал вопрос: где фашистский фюрер и его подручные? Спросили об этом круглолицего, с короткими светлыми усами майора, поднимавшегося из бункера.

Майор Иван Григорьевич Падерин оказался замполитом одного из полков, взявших имперскую канцелярию.

– Понимаю – ваш вопрос не праздный. Все хотят внать, настигло ли возмездие тех, по чьему велению началась война, унесшая жизни миллионов людей. Присаживайтесь, расскажу что знаю.

Шатиловцы окружили майора.

Вот что он рассказал.

В последний месяц, когда Красная Армия начала наступление на Берлин, Гитлер не знал спокойной минуты.

После форсирования советскими частями Одера Гитлер велел спороть у солдат и офицеров войск СС присвоенные им нарукавные знаки. Руководивших обороной генералов назвал бездарными, предателями. Начальнику генерального штаба Гудериану порекомендовал «поехать на курорт» и заменил его генералом Кребсом – приятелем Бормана.

Вскоре гром с Одера донесся до Берлина. Население столицы пытались успокоить тем, что американцы не пустят в нее большевиков. Большие надежды возлагал Гитлер и на 12-ю армию Венка, в ней видел спасение.

О сохранении своей жизни фашистские главари позаботились заблаговременно. Под огромным зданием имперской канцелярии, на шестнадцатиметровой глубине, еще в сорок третьем году начали сооружать бомбоубежище. К весне сорок пятого успели оборудовать три десятка бункеров, предназначенных для Гитлера и его любовницы Евы Браун, личной охраны и прислуги. Здесь, под восьмиметровым слоем бетона, Гитлер считал себя в безопасности. Правда, вскоре ему пришлось потесниться, уступив часть комнат для своих подручных. Много снарядов угодило в парк Тиргартен, где в роскошной вилле жил Геббельс. Советские снаряды так перепугали шефа фашистской пропаганды, что он, бросив все свое добро, с женой и детьми прибежал в подземелье к фюреру.

Они еще надеялись на спасение, не верили, что вслед зa снарядами придет советская пехота…

19 апреля Геббельс обратился по радио к народу со словами: «Берлин останется немецким, Вена снова станет немецкой. Это сказал фюрер, а уж фюрер знает». А 21 апреля Гитлер заявил представителям партии, государства и вооруженных сил: «Война проиграна. Я решил покончить с собой». Через два дня Гитлера порадовали сообщением: «Между русскими и американцами возникли разногласия: какие кому районы занимать». «Господа, это новое блестящее доказательство разлада у наших врагов! – воскликнул он. – Каждый день и каждый час может вспыхнуть война между большевиками и англо-саксами за дележ Германии». По телеграфу приказал 9-й армии поспешить на помощь Берлину – он всячески оттягивал свой конец.

Узнав, что русские войска подошли к Шпрее, распорядился затопить ее водами метрополитен. Даже у отпетых преступников, что окружали его, не выдержали нервы. Кто-то из них напомнил, что в туннелях метро укрываются тысячи женщин с детьми, но Гитлер остался непреклонен: война требует жертв.

Но и эти жертвы не помогли. Наступала неминуемая расплата. Надо было спасать свою шкуру. И многие, переодевшись, бежали из имперской канцелярии, окрестив ее «современной гробницей фараона». Только наиболее преданные, фанатики, остались при фюрере. Вначале они надеялись, собрав все силы в один кулак, пробить кольцо окружения и вырваться из Берлина. Но первая же попытка показала несбыточность этих намерений. И Гитлеру ничего не оставалось, как продиктовать свое завещание, после чего он и Ева Браун покончили с собой.

А над канцелярией ревел артиллерийский шквал, сотрясая массивные стены. Один из снарядов сшиб герб.

Фашистская свастика полетела вниз и распласталась мертвым пауком, символизируя крах третьей империи.

– Жалко, что гитлерюга живым нам не попался, – сжал кулаки Греченков.

– Даже своих немцев в метро топил. А мы возмущались, что фашисты по-зверски уничтожали наших людей, – сказал Литвак.

– В этом весь фюрер. Народ ему требовался лишь для утверждения своей личной власти, для осуществления бредовых идей о мировом господстве, – сказал майор.

– И обратите внимание, товарищи, – оживился Правоторов, – фюрера не стало через тридцать – сорок минут после водружения нашего флага. Небось кто-то доложил ему, и наш флаг, как последняя пуля, сразил его…

Иван Падерин продолжал рассказывать.

У Геббельса и Бормана возникла мысль вступить в переговоры о перемирии с русскими и добиться признания нового правительства. Они хотели сохранить гитлеровскую верхушку, чтобы продолжить дело фюрера.

Генерал Кребс, посланный на переговоры, долго не возвращался. А когда пришел, молча опустился в кресло. Никаких перспектив: русские потребовали безоговорочной капитуляции.

Мертвое молчание, длившееся несколько минут, нарушил Геббельс:

– Обороняться до конца! Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что содрогнется весь земной шар! – истерично выкрикнул он, будто выступал на многолюдном митинге фанатичных фашистов.

Ни пожар в рейхстаге, ни зверства эсэсовских трибуналов не в силах были ничего изменить, и, полный злобного отчаяния, что не в силах сотрясти не только земной шар, но даже какой-нибудь берлинский подвал, Геббельс вместе с женой и дочерьми последовал примеру фюрера. Борман же предпочел трусливо скрыться.

Что касается Гиммлера, которого разведчики хотели поймать при штурме его канцелярии, то он со своим штабом в те дни находился в Науэне, западнее Берлина. Душа мясника не давала ему покоя. Он, десять лет назад избавивший Гитлера от соперника Рема, теперь сам помышлял об удалении фюрера, полагая, что пришла пора когда он, Гиммлер, должен стать во главе Германии.

И путь для этого один – заключить договор с западными странами. Гиммлер давно, с первых неудач на Восточном фронте, вынашивал этот план.

Но правительства западных стран отклонили предложения Гиммлера. Не уважение к союзническому долгу заставило их поступить так, а боязнь своих народов.

Разумеется, они всячески скрывали это. Трусил и фашистский палач. Больше всего боялся, чтобы его переговоры не стали известны русским. Но Красная Армия заставила союзников открыться. Встреча с американскими войсками на Эльбе, состоявшаяся 26 апреля, положила конец этой игре, и 28 апреля английская печать обнародовала предложения Гиммлера.

– Выходит, не все еще фашистские главари понесли наказание, – сказал Лысенко.

– Надо арестовать их всех и судить, – сурово проговорил Исаков.

– Правильно! – поддержал его Правоторов. – Пусть судят гитлеровцев все народы, кровь которых они пролили!

От имперской канцелярии шатиловцы пошли в парк Тиргартен.

Осмотрели позиции зенитных батарей в парке, прикрывавшие подступы к рейхстагу и стоившие большой крови нашим воинам. У одного орудия ствол уткнулся в землю, у другого совсем оторван. На дне траншей много трупов. Но большинство зениток остались невредимыми. Глядя на них, ребята покачивали головой. Крепко сидели орудия в железобетоне. Только прямое попадание снаряда могло их взять. Небось стоят здесь с сорок первого. Охраняли небо, а в конце переключились на пехоту. И вот утихомирены навсегда.

Удручающее зрелище представлял Тиргартен. Всюду нагромождения срубленных снарядами стволов и ветвей. Многие деревья обуглены или расщеплены.

Впрочем, кладбищенский вид парка не остановил прихода весны. Все, что осталось в целости или не сильно повреждено, уже зеленело. Между воронками стлалась молодая травка, одевались листвой деревья. Одни дубы на спешили – чернели, раздумывая. От земли поднимался пар. Смешанный запах перегноя и зелени заглушал запах пороха и гари, еще витавший в воздухе.

Вырастет, будет вновь шуметь листвой Тиргартен, Возродится и расцветет новая Германия.

Воины спешили побывать в разных местах Берлина, стремились глубже запечатлеть в памяти наступление мира, который с первых часов зашагал по городу широко и неотвратимо, как весна.

2

Неустроевский батальон разместился в рейхстаге, ставшем бойким местом, куда шли и шли солдаты. Неподходящ он для отдыха. Берест собрался в медсанбат показать ногу, но его задержали сначала газетчики, потом писатели Борис Горбатов и Всеволод Иванов. Пришлось рассказывать им о штурме, отвечать на вопросы.

Много забот и у Гусева, то и дело дававшего справки по телефону. Из коридора доносится смех. Это журналисты. Их веселит табличка на дверях. Обосновываясь в кабинете Геринга, Гусев нарочно не стал срывать ее, а чуть выше прибил фанеру со своей фамилией. На потеху. А впрочем, может, у кого вызовет и серьезную мысль. Мог ли думать фашистский главарь, что хозяином его кабинета станет старший лейтенант Красной Армии!

Пришли первые делегации. Гусев как заправский экскурсовод показывал им рейхстаг.

К полудню его так одолела усталость, что даже в ушах слышался звон. Воспаленные глаза слипались. Но никуда не денешься. Из офицеров в батальоне остались только он и Ярунов: Берест ушел в госпиталь, а Неустроев на парткомиссию – сегодня комбата принимают в члены партии.

Наконец Гусев улучил минуту, прикорнул на мягком диване. Но поспать удалось недолго. Едва заснул, растормошил Щербина: пришли фотографы и художники. Не успел открыть глаза, как на него нацелились объективы. Фотокорреспонденты спешили: редакции газет ждали снимков, миллионы читателей хотели видеть героев. Когда фоторепортеры переключились на Щербину – с забинтованной головой, он привлек особый интерес, – Кузьма вынул трубку и с наслаждением закурил. Неожиданно заметил, что стал натурщиком для художников, – открыв блокноты, они поспешно делали зарисовки. С тоской посмотрел на диван: не скоро, видно, удастся прилечь.

Художники – народ наблюдательный, без слов поняли*

– Мучить расспросами не станем, – поспешил успокоить один из них. – Быстренько набросаем эскизы, пока вы курите.

Неустроев вернулся с парткомиссии, заседавшей тут же, в рейхстаге. На лице счастливая улыбка.

– Поздравляю, Степан Андреевич.

– Спасибо, Кузьма Владимирович! Доверие твое оправдаю, не подведу. Докажу, что не зря ты мне рекомендацию дал!

– Не сомневаюсь!

Неустроев рассказал, как принимали, как он волновался.

– Во время боев такого не переживал…

Попыхивая трубкой, Кузьма думал о комбате. Разве не примечательно, что он вступил в партию в стенах рейхстага?… Долгие, неимоверно трудные военные дороги привели его в Берлин. Такое не забудется, останется гореть в душе на всю жизнь.

Неустроев начал собираться в госпиталь к Бересту. Ему не терпелось поделиться радостью: замполит ведь тоже поручился за него.

А Гусев вышел на шум, поднятый в коридоре.

– С ума сошли, куда со снарядом прете! – кричал часовой.

Два артиллериста, покраснев от натуги, несли снаряд, не обращая внимания на его крик.

– Что это еще выдумали?… – Гусев готов был разразиться бранью, но сержант, заметив его недовольство, объяснил:

– Мы, товарищ старший лейтенант, били по рейхстагу с десяти километров и два снаряда послали без взрывателей, чтоб проверить себя. Один вот нашли, а другого нет. Не может быть, чтоб промахнулись.

Кузьма рассмеялся:

– А я-то думал… Идемте, покажу второй.

Около колонны артиллеристы, свинтив взрывные головки, вынули записки из снарядов.

– Это адресок, – пояснил сержант.

Записки пошли по рукам солдат, заинтересовавшихся необычными снарядами. В одной было написано: «Даешь рейхстаг!», а в другой: «Гитлеру от 1-й батареи 124-й ГАБР БМ». Пехотинцы споткнулись на расшифровке, артиллерист с достоинством пояснил:

– Сто двадцать четвертая гаубичная артиллерийская бригада большой мощности. Наша.

– Оставьте снаряды здесь, – сказал Гусев. – Пусть все убедятся в мастерстве артиллеристов.

– Никак не можем. В бригаде ждут. Проверка, сами понимаете, товарищ старший лейтенант.

Когда Гусев захотел расписаться на рейхстаге, на нем уже не было живого места. С трудом нашел пустой квадратик и штыком в колонку начертал цифры, скрепил их своей подписью и обвел рамочкой. Получилось:

– Как стихи, вы написали, товарищ старший лейтенант, – сказал Щербина.

– Это, Петя, похлеще стихов. Это грозный урок истории. Три года трех столетий, когда русские в Берлине бывали.

А корреспонденты продолжали записывать и снимать.

Они осаждали воинов даже в госпитале. Соколовский лежал после операции – из шеи извлекли два осколка. К нему пришел корреспондент радио. Напористый, никуда от него не денешься. Пришлось через силу рассказывать о бое за рейхстаг. А дня через два корреспондент появился снова, застенчиво стал извиняться. Соколовский не сразу понял, в чем дело.

– Видите ли, – пояснил корреспондент, – ваш рассказ я сопроводил фразой, что вы ранены. Передачу услышала ваша мать и сразу – на радио. Ее обрадовало, что сын жив, но рана встревожила. Я допустил оплошность, не пометив в блокноте степень ранения, и вот пришел узнать ваше самочувствие.

Обрадованный, Александр Владимирович вскочил с койки:

– Спасибо вам. Ох как порадовали! Мамаше я напишу сам, не беспокойтесь.

– Вы само собой, а мы сегодня же должны ей ответить.

Корреспондент ушел, а Александр Владимирович еще долго не мог успокоиться. Перед глазами стояла мать. То улыбка виделась на ее лице, то глубокая печаль. Представил, как она, старенькая, прослушав передачу, спешила в радиоцентр.

Мысли его прервал чей-то голос, спрашивающий, как найти майора Соколовского. Обернулся и увидел бойца с чемоданом в руке.

– Меня прислал к вам командующий армией. Я скульптор Першудчев…

Неторопливо вынул из чемодана какие-то принадлежности. Майор смущенно стоял посреди палаты. Командующий армией?… Откуда он знает меня и почему именно ко мне прислал скульптора? Спрашивать неудобно. Скульптор взглянул на майора и улыбнулся, проговорив что-то насчет подходящего лица и повязки на голове.

– Что же от меня требуется? – суховато спросил Соколовский.

– Будете позировать.

– Вот этого как раз и не люблю…

– Но что поделаешь? Приказ командующего. Садитесь на стул и забудьте, что я есть, думайте о чем угодно…

Дежурный по гарнизону Гусев, обзванивая подразделения, передавал телефонограмму: «Комендант. рейхстага полковник Зинченко приглашает на концерт». «Приглашает…» Непривычно это для уха военного. Старший лейтенант уже несколько раз оговаривался, произнося вместо него слово «приказывает».

Вечером в закопченном, исклеванном снарядами и пулями рейхстаге выступали московские артисты. Арии из опер, народные и современные песни переносили бойцов в родные края. Среди них находились и недавние невольники фашистов, которым вчера довелось штурмовать рейхстаг. Жадно смотрели они на самодельную сцену, и им казалось, что они уже вернулись с чужбины на Родину. Бурей рукоплесканий отмечалось каждое выступление.

На эстраду, составленную из ящиков, поднялась заслуженная артистка РСФСР Н. Михаловская. С большим чувством читала она отрывки из «Войны и мира». Вот момент Аустерлицкого сражения, когда на глазах Кутузова гибнет знаменосец. Охнул старый полководец, но подоспевший Болконский соскакивает с коня и, подхватив знамя, увлекает за собой батальон.

– «Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура» побежал вперед и обогнал его. Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее».

– Не то ли чувствовал и ты вчера? – шепнул Сорокин на ухо сидевшему рядом Правоторову.

– Похоже, Лев Толстой и мои чувства предугадал, – отозвался Виктор. – Видел впереди тоже только одно – рейхстаг.

Артистка читала новый отрывок, уже о последних днях наполеоновской армии:

– «Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу».

– Да, вот как бесславно кончаются все попытки завоевать Россию, – сказал Кузьма Гусев Бодрову.

– А Россия стояла и стоять будет вечно, – в ответ взволнованно сжал ему руку Федор Бодров.

Выйдя после концерта из рейхстага, Бодров несколько минут стоял на широких ступенях лестницы, всей грудью вдыхая прохладный ночной воздух, пахнущий молодой листвой и гарью пожаров.

Вся площадь сверкала огнями. Из парка Тиргартен неслась дружная песня о могучей Стране Советов, о ее столице Москве. В левой стороне, где начиналась улица, под открытым небом показывали кинофильм.

В центре площади расположился духовой оркестр. Оттуда плыл вальс «На сопках Маньчжурии», там кружились пары.

Заметив, что многие смотрят на крышу рейхстага, Бодров сошел со ступенек и тоже вскинул голову.

Над куполом колыхалось под весенним ветерком красное знамя; освещенное с разных сторон светом прожекторов, оно пламенело в черном небе, и казалось, что само полотнище излучало яркий свет.

Чей-то баритон пропел строку из песни о красном знамени: «То наша кровь горит огнем!» Да, многие отдали свою жизнь за свободу. Парижские коммунары, краснопресненские рабочие, герои штурма Зимнего, Перекопа и Волочаевки – нет, пожалуй, уголка, где бы трудовой народ не пролил кровь в жестокой борьбе за свободу.

И теперь вот наше, советское Знамя победным огнем полыхает в вышине.

Гори же ярче, наше Знамя, наша кровь, свети на всю Германию, на весь земной шар, зови людей на священную борьбу за свободу, за братство и равенство всех народов!

Навеки запиши, рейхстаг, это событие в свою историю!

Неподалеку от Бодрова любовались освещенным Знаменем и разведчики. Вскинув руку, Виктор Правоторов читал Маяковского:

Под свой кабинет Неустроев избрал ту комнату, которая в дни битвы за рейхстаг была командным пунктом батальона.

Пришедший в гости Давыдов (его батальон разместился на территории Моабита) заметил?

– Мог бы и получше взять, Степа.

– Нет, Вася, для меня она самая лучшая. Здесь был мой последний КП. Отсюда мы и показ рейхстага экскурсантам начинаем.

– Вот уж никогда не думал, что боевой комбат станет экскурсоводом! – засмеялся Давыдов.

Шутка друга осталась без ответа. Дежурный привел очередную группу воинов, и Неустроев начал рассказывать о боях за рейхстаг.

В коридоре, обратив внимание экскурсантов на обгорелый пол, рассказал, как пламя подбиралось к КП и как героически с ним боролись. На лицах воинов появились улыбки, когда Неустроев вспомнил, как лейтенанта Береста обряжали полковником для переговоров. В овальном зале описал, какие схватки вела в нем рота Сьянова. Когда провел людей на территорию, где действовал батальон Давыдова, многозначительно подмигнул Василию и сказал:

– О боях здесь, товарищи, я мало что знаю. Но, к счастью, среди нас комбат Давыдов. Это его участок, ему, как говорится, и карты в руки. Прошу, товарищ капитан, принять бразды экскурсовода.

Ну и Степан! Отплатил за шутку, но деваться некуда. На ходу собравшись с мыслями, стал говорить о роте Греченкова, о разведчиках.

– Поздравляю, Вася! Превосходно у тебя с первого раза получилось, – сказал Неустроев, когда вернулись в кабинет.

Он рассказал, как в рейхстаг пришло все командование 3-й ударной армии. Благо, на месте оказался полковник Зинченко, он и показывал все генералам.

Обменялись новостями, посетовали на трудности командирской работы. Она стала еще сложнее, чем на войне. Опасностей для жизни нет, а забот – по горло. С утра до глубокой ночи вертишься как белка в колесе. Все оттого, что сейчас переходный период. Солдаты старших возрастов в ожидании демобилизации все больше поговаривают о доме. Средних – тоже. По-человечески их понимаешь: иные по восьми лет на службе, уж две войны прошли.

А боеспособность войск нельзя ослаблять ни на минуту. Германский фашизм разбит, но поведение союзников подозрительно. Империалисты ведь. Воевали вместе, а они небось думали, как ослабить нас, чтоб кровь пошла из носа…

Проводив гостя, Неустроев с Берестом пошли в красный уголок, для которого выбрали просторную, светлую комнату. На столах лежали газеты и журналы. Берест подшивал их, чтоб не растерять: ведь не все бойцы могут прочесть в тот же день – кто в карауле, кто дневалит, А интерес большой. Печать описывает последние дни войны, много статей помещает о штурме рейхстага. Первой об этом рассказала дивизионная газета «Воин Родины» печатающаяся в центральном квартале города. В ее номере корреспонденции о ротах Греченкова и Сьянова, о взводе разведки Сорокина, о том, как они штурмовали рейхстаг. Одна из заметок набрана крупным шрифтом:

«Советские богатыри, лучшие сыновья народа. Об их выдающемся подвиге напишут книги, сложат песни. Над цитаделью гитлеризма они водрузили Знамя Победы.

Запомни имена храбрецов:

Лейтенант Рахимжан Кошкарбаев, красноармеец Григорий Булатов. Плечом к плечу вместе с ними сражались другие славные воины – Правоторов, Лысенко, Пачковский, Брюховецкий, Сорокин.

Родина никогда не забудет их подвига.

Слава героям!»

Вслед за дивизионной пришел «Фронтовик» – газета 3-й ударной армии. В статье «Как было водружено Знамя Победы» сообщалось: «В середине дня 30 апреля воины батальона капитана Давыдова ринулись на штурм рейхстага. Стремительно преодолев расстояние от «дома Гиммлера» до рейхстага, наши бойцы ворвались в здание. Группа наших разведчиков во главе с лейтенантом Семеном Сорокиным первой прикрепила красный флаг на стене рейхстага».

Статья заканчивалась такими словами:

«Весь день напряжение не спадало. К вечеру в здание вошли новые подразделения… Пока наши воины дрались в здании, группа в составе лейтенанта коммуниста Береста, красноармейца комсомольца Егорова и беспартийного мл. сержанта Кантария пробралась на разбитую крышу рейхстага и водрузила над Берлином Знамя Победы. Историческое событие совершилось».

Сейчас в красном уголке листали газеты Илья Сьянов, Михаил Егоров и Мелитон Кантария.

– Ну, что новенького, друзья? – спросил Берест.

– Есть новенькое! – воскликнул Сьянов. – Комбата поздравляем!

Герои штурма подошли к Неустроеву, улыбаясь, протянули руки.

– Позвольте, с чем поздравляете?

Сьянов подал «Правду». На первой ее странице большой снимок: «Салют победе». Неустроев на нем стреляет вверх из пистолета. Это на крыше рейхстага.

Растроганный комбат проговорил:

– Приятная новость. Спасибо, друзья!

Берест обратил внимание на передовицу «Правды», озаглавленную «Знамя Победы водружено над Берлином».

– Э, товарищи, да мы все сегодня именинники! – воскликнул он.

Замполит отобрал экземпляров двадцать «Правды» для агитаторов. В каждом взводе должны состояться громкие читки.

Обходя потом подразделения, заметил, что только теперь люди по-настоящему начинают понимать, в каком великом событии им довелось участвовать.

3

На ступенях рейхстага сидит замполит 674-го полка майор Субботин, окруженный участниками штурма рейхстага. Замполит рассказывает о международных откликах на взятие германской столицы. Не было на земном шаре страны, в которой бы не обсуждалось это историческое событие. В эти дни все народы горячо выражали дружеские чувства к советским воинам.

Французская газета «Нувель дю матэн» писала: «Наконец мы дождались! Русские в Берлине! Решающий удар нанесен. Троекратное «ура» славной русской армии!»

Многолюдные демонстрации состоялись в Париже, Лионе, Марселе и других французских городах. Особо выделился городок Перейньян – шутка ли, двадцатитысячное шествие под торжественный звон колоколов!

Радуется и Италия, освобожденная от фашистского ига. На улицах Рима людской поток, в котором слились члены коммунистической, социалистической, христианско-демократической и республиканской партий. Колонны шли к зданию советского посольства с плакатами: «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует Россия!»

Весть о падении Берлина вызвала ликование в странах Северной Африки. В Алжире прошли большие демонстрации, выражавшие чувства благодарности армии Страны Советов.

А вот что писала американская газета «Нью-Йорк таймс»: «Пылающий Берлин является символом приговора истории над Гитлером и его деяниями».

Победа Красной Армии вызвала восторг по всей Латинской Америке. Конгресс Чили прервал заседание, чтобы отметить блистательную победу советских войск. Состоялся большой парад. По улицам столицы Уругвая – Монтевидео – весь вечер 2 мая проходили манифестанты, приветствуя победу Красной Армии. В Мексике в демонстрациях участвовало свыше 50 тысяч человек.

Муниципальный совет столицы Венесуэлы – Каракаса – объявил день падения Берлина «Днем ликования». Президент Модина заявил: «Падение Берлина может быть началом новой эры для процветания человечества». А исполняющий обязанности министра иностранных дел Пикон сказал: «Все венесуэльцы ликуют с другими демократическими народами по поводу того, что оплот нацистской системы опрокинут й для человечества открылись новые горизонты свободы».

Лишь аргентинское правительство запретило какие-либо демонстрации. Но несмотря на это, аргентинцы празднично отметили падение Берлина. Массы народа в городе Парана прошли по улицам с лозунгом: «Да здравствует демократия и свобода!» В столице Буэнос-Айресе и Кордове произошли кровавые столкновения полиции с демонстрантами.

– Видите, товарищи, как высоко оценивают нашу победу народы зарубежных стран, – заключил майор Субботин. – Прогрессивная часть Европы и других континентов связывает нашу победу со своими надеждами на лучшее будущее, верит, что разгром гитлеровской Германии приведет к падению режимов фашистского типа, к установлению всюду подлинной свободы и демократии. – Поправив съехавшую повязку, поднялся. – А в общем, друзья, Отечественная война, которой мы жили почти четыре года, уже становится историей.

В те майские дни Бодров чувствовал себя помолодевшим. На душе светло, тело обрело легкость и подвижность. Потянуло к гражданским немцам, но искреннего разговора с ними не получилось: в их ответах сквозили отчужденность и недоверие. Даже в улыбках неприятное подобострастие. «Руссиш суппе гут, гут» – к этому свелся весь разговор. Безусловно, суп из красноармейских кухонь в немалой степени влиял на настроение голодных жителей Берлина. Об этом, конечно, и поговорить небезынтересно. Советское командование отдало приказ: кормить население из солдатских кухонь, хотя и помнило приказ от 7 октября 1941 года, в котором Гитлер требовал сровнять с землей Москву и Ленинград, а население этих городов не кормить в течение всей зимы.

Более откровенные связи налаживались пока только между женщинами. Вон немки окружили наших врачей Раису Калмыкову, Анну Кокоулину и Татьяну Фролову, обнимают, со слезами говорят: «Мы очень рады, что наконец-то кончилась война, кончилось кровопролитие. Во всем виноват Гитлер – тысячу поклятий ему! Может, теперь хоть кто вернется домой из наших мужчин».

Бодров рассуждал про себя: «Что же ты хочешь, немцев много лет оболванивали, разве сразу они откроют свою душу? С них еще смертный страх не слетел, сомневаются: может, фашисты и взаправду говорили, что русские станут мстить всем немцам».

И он переходил от одной группы к другой, пока в центре Королевской площади не столкнулся с людьми в арестантской одежде. Запрокинув голову, обмениваясь короткими репликами, они растроганно смотрели на реющее над куполом рейхстага Красное знамя.

Слабых поддерживали под руки. Все обрадовались, когда с ними заговорил русский солдат. «Гутен таг, товарищ», – вразнобой ответили на приветствие.

Не все понял Бодров. Но смысл разговора улавливал: речь шла о Знамени. «Роте фане, роте фане», – повторяли они со слезами на глазах, указывая на купол рейхстага. Как бы поточнее узнать, что говорят эти люди?

Он останавливал наших солдат, спрашивал, не знает ли кто немецкого языка. Посчастливилось: попался такой боец.

– Они говорят, – начал переводить тот, – что счастливы, дожив до дня освобождения, говорят, что Красное знамя – это их знамя.

– Скажи им: я тоже счастлив. Верил, что есть в Германии настоящие люди. И не ошибся. А раз так, стало быть, и Германия настоящей будет. Значит, наша кровь пролита не зря… Спроси, откуда они, нет ли среди них таких, которые братались с русскими в семнадцатом.

Оказалось, это бывшие узники Моабита. Один из них, Пауль, братался с русскими на Юго-Западном фронте. Пусть не там, где братался с немцами Бодров, но он пожал ему руку как старому знакомому и засуетился, желая угостить этих многострадальных людей, но те отрицательно замахали руками: они поели чуть-чуть, сразу много нельзя. Можно заболеть. Правильно. После голода на пищу набрасываться опасно. Сахар бы кстати оказался, Бодров полез в карманы, но, увы, они были пусты. Все роздал ребятишкам. Вспомнил о шоколаде и торопливо раскрыл брезентовую сумку. Берег гостинец, добытый в бою у Шнайдемюля, для домашних.

– Пожалуйста, битте!

Не сразу взяли немцы, будто догадались, для кого предназначались плитки шоколада. Но русский солдат просил уж очень настойчиво.

Обнявшись, дружно выкрикивали: «Фройндшафт!», «Рот фронт!» Потом запели «Смело, товарищи, в ногу», песню, с которой Бодров еще при царе ходил на демонстрации, штурмовал Зимний, воевал с интервентами.

Песню подхватили, и слились в ней русские слова о немецкими.

«Братский союз…» Эх, если бы на всех языках простой люд запел:

Какая б счастливая жизнь была на земле!

В глубоком волнении Федор Алексеевич возвращался в рейхстаг.

По ступенькам навстречу шел Гусев. Бодров радостно воскликнул:

– Встретил, Кузьма Владимирович, встретил! – Заметил недоумение на лице старшего лейтенанта и пояснил: – Всю войну искал «братыша», а только сегодня встретил… Вы знаете, Кузьма Владимирович, о чем я думаю? О будущем большом празднике. Скажем, сорокалетие или пятидесятилетие Советской власти. В Москве три знамени вынесут: одно – со словом «Революция», с ним штурмовали Зимний, другое – с надписью «Победа», вот это. – Бодров указал на купол рейхстага. – А на третьем чтоб сияло слово «Коммунизм».

Взволнованные, они смотрели на Красное знамя, сияющее в голубом весеннем небе над решетчатым куполом рейхстага как торжественный венец великой Победы.

Советские войска, взявшие Берлин, готовились к параду. Дело оказалось не из легких. Солдаты давно не ходили строем, а новички и вовсе не бывали на парадах. Волновались. Как-то получится? Надо пройти так, чтоб «у неба звенело в ухе», печатать шаг не хуже слушателей военных академий.

Расправив плечи, гордо вскинув голову, в новеньком обмундировании, маршировали воины батальона Неустроева. И столько было достоинства на их лицах, молодцеватости в осанке, что все это с лихвой компенсировало недостатки строевой слаженности. Впереди четко отбивали шаг Неустроез, Ярупов, Гусев, Сьянов.

Смотри, Берлин, по твоей площади идут солдаты нового мира. Идут освободители Европы!

Потом в рейхстаг прибыл командующий фронтом Г. К. Жуков. У парадного входа застыл строй участников штурма. Каждому из них маршал пожал руку. Долго разглядывал колонны, стены, густо исписанные мелом, углем, цветными карандашами, штыками и даже кровью: «Ленинград – Берлин»; «Мы из колхоза «Рязань». Суховерхов!»; «Керчь – Сталинград – Берлин. Зверев»; «Выла в Берлине. Галя Джаши из Тбилиси»; «Мы пришли с мечом в Берлин, чтобы навсегда отучить немцев от меча»; «За кровь отца. Ивченко»; «Москва – Берлин. Неупокоев»; «Слава русскому народу»; «Айрапетов из Баку»; «Русские в Берлине бывали!»

Удивительно, как только ухитрялись писать под самым карнизом!

– Ваш батальон, конечно, в центре? – показал маршал на стены рейхстага.

Неустроев смутился, но ответил бойко:

– Никак нет, товарищ Маршал Советского Союза. Не успели. Пока тушили пожар в рейхстаге, сюда забегали из разных частей расписываться. Нам не хватило места.

Маршал улыбнулся:

– Ну, это не беда. Свои имена вы и без того вписали в историю на веки вечные…

День, когда бойцы покидали рейхстаг, был горьким. Это произошло внезапно. Поступил приказ – срочно освободить: согласно союзническому договору рейхстаг отходил в английскую зону оккупации. Люди неохотно выходили на площадь строиться. Как будто оставляли здесь что-то свое. Что именно – не сразу отдавали отчет. Ратный труд, вложенный в штурм, кровь, пролитую в этом здании, гибель товарищей… При спуске по ступенькам бойцы в последний раз осматривали их, вспоминая, как вбегали по ним под огнем, смотрели на стены с многочисленными автографами.

Еще более огорчились, увидев на куполе двух воинов. Узнали: Егоров и Кантария снимают Знамя Победы. Каково-то им сейчас! Противогазная лямка, которой при водружении привязали древко к решетке, не поддавалась. Узлы сделали крепко, считали, что Знамя будет развеваться долго, может, до самой социалистической Германии… Кто же думал, что Берлин будет так поделен…

Наконец отвязали. Батальон внизу уже построился. Державший Знамя Егоров поприветствовал бойцов с высоты, сделав несколько плавных взмахов. Бойцы вскинули руки вверх, крикнули «ура».

Здравствуй и прощай, Знамя, водруженное над рейхстагом!

Мелитон толкнул Михаила в бок:

– Погляди!

К рейхстагу шла колонна английских солдат. Торопятся его занять. Всем сделалось как-то не по себе. Договор договором, а рейхстаг хорошо бы сохранить, передать немецким рабочим, чтоб свое правительство в нем разместили.

Михаил поднял Знамя и, глядя в сторону англичан, потряс им. Складки полотнища сверкали в лучах заходящего солнца. Смотрите, союзники! Это – кровь советских солдат, их геройство и слава. Стоит и вам поклониться символу великой Победы.

На Парад Победы в Москве отбирали лучших из лучших – представителей всех дивизий, штурмовавших немецкую столицу. В первую очередь уезжали знаменосцы частей с боевыми знаменами, теперь уже ставшими легендарными. На аэродроме они выстроились в одну шеренгу – высокие, стройные, молодец к молодцу. Перед знаменами дивизий на аэродроме склонены фашистские штандарты поверженного берлинского гарнизона.

Специальным самолетом направлялось в Москву и Знамя Победы.

По поручению Военного совета 3-й ударной армии начальник политотдела Ф. Я. Лисицын передал его старшему сержанту И. Я. Сьянову. Вместе с ним отправлялись капитаны С. А. Неустроев, В. И. Давыдов и К. Я. Самсонов, а также сержанты М. А. Егоров и М. В. Кантария.

24 июня они пронесли Знамя перед Мавзолеем Ленина, перед депутатами только что закончившейся Сессии Верховного Совета, принявшей первые законы мирного времени. Это был исторический день – Парад Победы. Сводный оркестр из 1400 человек исполнил «Славься» Глинки. И на Красную площадь, не раз видевшую великого Ленина, вступили колонны войск действующей армии, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона.

В сорок первом Гитлер собирался устроить здесь парад своих полчищ. Советские люди вспомнили об этом теперь, увидев в руках наших бойцов склоненные фашистские штандарты. Вот, поравнявшись с трибуной, бойцы делают поворот направо и с презрением бросают их к подножию Мавзолея, прямо в лужи, образовавшиеся от проливного дождя. Бурей аплодисментов встречен этот эпизод.

Два часа продолжался Парад победителей.

После Парада участники штурма рейхстага сдали Знамя Победы в Центральный музей Советской Армии на вечное хранение.