Они не уйдут

Не уйдут!

Стараясь не попасться на глаза солдатам, Коля пробрался к ламповой. Он не был здесь уже два месяца. Тяжелый замок заржавел и открылся с трудом. В низкой каморке застоялся старый тяжелый запах керосиновой гари. Коля по привычке расставил лампы в ряд и принялся чистить стекла паклей. За толстой стеной, в депо, слышались удары кувалд по железу.

Колю потянуло туда, на народ. Он прошел через узкую боковую дверь, просеченную в толстой капитальной стене депо, и оказался в подъемочном цехе. Здесь расхаживал Крапивин. Он был сегодня не похож на себя. Рябое широкое лицо вспухло и побагровело, движения были вялые и неуверенные, голос хриплый. За ним по пятам неотступно следовал унтер-офицер из охраны. И все же нет-нет да удавалось Крапивину завернуть в боковую кладовушку, где, как все знали, у него хранилась бутыль с техническим спиртом. Ключ от этой кладовушки мастер всегда носил с собой и только в самом редком случае, когда надо было промыть снятые с паровозов манометры, самолично отпирал кладовку и наливал несколько ложек спирту в баночку из-под сапожного крема. А сегодня, видно, махнул на все рукой и потихоньку отбавлял из заветной бутыли.

Коля потолкался в депо и вернулся в ламповую: время было позднее, и он надеялся хоть немного вздремнуть.

Но поспать не удалось. Было около трех часов ночи, вечерняя заря уже смыкалась с утренней, когда в ламповую забрел Крапивин. Покачиваясь, он постоял на пороге и вдруг грязно выругался.

— А ты что здесь? Марш в депо! Я покажу — бездельничать…

Закончив фразу совсем тихо, он сделал пару шагов, опустился на замасленную табуретку и тотчас захрапел, уткнувшись носом в залитый керосином стол. Коля притворил дверь снаружи поплотнее и побежал в депо.

Вскоре на него налетел унтер, приставленный к Крапивину.

— Где мастер? Не видел, где мастер?

Коля помотал головой и поспешил отойти в сторону. А унтер уже тянул за рукав какого-то рабочего:

— Мастера не видал? Ведь с меня спросят…

В голосе его слышались слезы. А рабочий ловко вывернулся и скрылся в пару, который валом шел из промывочного цеха.

В депо много укромных уголков, где можно спрятаться и даже поспать. Крапивин знал их наперечет и, когда ему было надо, без труда разыскивал всех лентяишек. Но солдаты, конечно, не знали этих уголков. Коля видел, что людей стало заметно меньше: с уходом Крапивина то один, то другой рабочий бросал инструмент и отправлялся в свой укромный уголок, чтобы хоть на часок заснуть перед рассветом.

Коля помогал пожилому слесарю собрать сальник на одном из паровозов. Стоявший поблизости солдат прикрикнул на него:

— Побыстрей копайся, молокосос!

И для острастки двинул прикладом. Коля смолчал, но как только солдат отвернулся, шмыгнул к промывочному цеху. У него тоже был свой заветный уголок: между котлами, в которых грели воду для промывки паровозов, и задней капитальной стеной депо. Но там слышались тихие голоса. Коля подошел поближе.

— Черт бы побрал это оцепление! — говорил кто-то хрипловатым басом. — И надо было мне лезть сюда…

— Да, неладно получается, — ответил другой голос, и Коля узнал — Успенский. — Помалкивают путейцы. А ведь вроде ясно тогда договаривались… Спосылать бы кого? А то так еще не один эшелон отпустим.

— Может, поарестованы все, — отозвался его собеседник. — А мы тут как слепые — ничего не ведаем. Постой-ка! Это ты подслушивать?

Говоривший быстро вывернулся из-за котла и больно схватил Колю за локоть. Был он невысокий, но широкий, как верстак, и пальцы у него — словно железные. На голове неуклюже держалась широкая форменная фуражка. Коля присмотрелся и вдруг узнал его. Как-то, еще до белых, ремонтировали паровозы из Пермского депо. Принимать их приезжали четверо. Вот среди них и был тогда этот широкоплечий.

— Отпусти, — сказал ему подошедший Успенский, — наш это. Помнишь, расстреляли зимой глухого Трифона Стародумова? Сын…

Незнакомый затащил Колю за котел.

— А что, — начал он, вопросительно глянув на Успенского, — может, его послать? Справится?

Успенский неуверенно кивнул. Не хотелось ему посылать Колю на опасное дело. И видел, что другого выхода нет.

— Видишь, надо до путейцев добраться, — тихо сказал он Коле. — До первой казармы, за горой. Разузнать, что у них, почему путь не разобрали. Тебе легче выбраться. А мы, видишь, сидим, как в капкане.

— Мы бы с Пашкой, — сказал Коля.

Успенский улыбнулся.

— С Пашкой так с Пашкой… Тоже наш, надежный парнишка, — добавил юн, повернувшись к приезжему.

Коля знал одно место, где можно выскользнуть из депо незамеченным. Под стеной депо был небольшой пролом, там выходила неглубокая канава, по которой грязная вода из промывочного цеха стекала в реку. Сейчас воды в канаве было не особенно много. Но прямо у канавы стоял солдат из оцепления. Коля сидел на корточках у пролома и ждал, не отойдет ли хоть ненадолго солдат в сторону. Отсюда ему был виден край станции, берег реки.

От Перми только что подошел еще один большой отряд отступающих белых. На самодельных бревенчатых паромах перетягивали через реку полевые орудия и зарядные ящики, вплавь гнали коней. И заметно было по порядку и организованности, что это настоящая боевая часть, а не толпа дезертиров.

На главных путях станции грузили вагоны. На платформы втаскивали орудия и мешки с песком.

Коле вспомнилось, как однажды в лесу они остановились с отцом на отдых. Отец курил, а Коле не сиделось. Он стал забавляться — кидал в муравейник палочки. Бросишь — и забегают, засуетятся маленькие хозяева. Пройдет минута — успокоятся. Еще бросишь веточку — и вновь начинается суматоха. Что-то вроде этого творилось сейчас и на станции. Со стороны Перми изредка доносились раскаты орудийных выстрелов, и после каждого такого отзвука суматоха на станции усиливалась.

Вдруг Коля увидел: от депо к штабному вагону два солдата ведут мастера Крапивина. Даже не ведут, а тащат, у Крапивина ноги заплетаются. Загляделся на эту картину и солдат. Коля юркнул в канаву, протиснулся между деревянными брусьями решеток, на четвереньках прошел до первых домов, выбрался из канавы и свернул в переулок…

Еще не взошло солнце, а они с Пашкой Копалиным уже шагали по узкому логу, по которому можно было скрытно подняться на пристанционную гору. Линия шла под ними, далеко внизу, круто поворачивая сначала на север, а потом на восток. Там, на последнем повороте, желтой коробочкой виднелась освещенная первыми лучами путейская казарма.

— Подойдем поближе! — сказал Коля.

Они преодолели крутой распадок и оказались на гребне следующего увала. Отсюда до казармы уже было рукой подать. В траве затрещали на все голоса кузнечики. Раздвинув низкие кусты на краю выемки, мальчики долго смотрели на казарму. Там никто не появлялся. Тогда они спустились к линии и, оглянувшись, пересекли полотно.

В отгороженном частоколом дворе казармы было пусто. Рыхлая, перемешанная с навозом земля взрыта копытами коней. Пашка потянул Колю за рукав. Под навесом дровяника, на груде щепок, лежал ничком путейский сторож — бородатый, известный всем мальчишкам, проживший в этой казарме полстолетия. Он лежал, словно бы отдыхая. К широкому поясу, как всегда, привязаны были сигнальные флажки, коробка с петардами и путейский молоток на длинной ручке. Таким его ребята всегда встречали на линии или вблизи казармы, когда шли в эту сторону по грибы или малину. Только не отдыхал он — от сабельного удара разошлась одежда от плеча к поясу, и там виднелось красное… Неподалеку, головой в другую сторону, лежала старушка, его жена. Мертв был и огромный, знакомый ребятам, пес у своей конуры. Мальчики огляделись повнимательнее и увидели, что весь дом имел следы какого-то дикого погрома: в окнах ни одного целого стекла, крепкая дверь казармы и та сорвана с петель, расщеплена и отброшена к огороду.

Не оглядываясь, мальчики побежали от этого страшного места.

Расставшись невдалеке от станции с Пашкой, Коля направился в депо: надо было как можно скорее рассказать об увиденном Успенскому. Но обратно пробраться незамеченным не удавалось. У канавы, где он выбрался из депо, теперь стоял вагон, и целая ватага солдат таскала в него мешки, подвезенные на подводах из заводского поселка. Не зная, что делать, Коля долго смотрел издали.

Но вот из депо вытолкнули паровоз — видно, за ночь его все-таки «поставили на пар» и теперь выгоняли на станцию под состав. Паровоз поставили на поворотный круг, от которого веером расходились рельсы во все цеха. Коля решил попытаться пройти в депо с этой стороны. Он хотел прошмыгнуть к кругу, пройти за вагой с круговоротчиками, а потом вместе с ними зайти в депо.

Но на этот раз ему не везло. Только вышел из-за угла — наткнулся на маленького попика, которого видел зимой сначала на перроне, а потом на кладбище. Попик, видно, скучал от безделья в своем голубеньком модельном вагоне. Его часто можно было видеть прогуливающимся то на вокзале, то на ближних улицах. Вот и сейчас он стоял и глазел, как поворачивают на круге тяжеленный паровоз.

Он поманил Колю к себе.

— Ты здешний? — строго спросил попик. — Экий ведь чумазый, прости меня господи. Как чертенок… Так здешний?

— Ага, — ответил Коля.

— Вот и дельно. Пойдем-ко, я тебе серебряный рубль дам. А ты принеси мне солоненьких огурчиков — у матери возьми, а то у соседки. Только не вздумай убежать с рублем-то. Священников никогда не обманывают, потому что это самый большой грех…

Он быстро засеменил к штабному бронепоезду, и Коля едва поспевал за ним, удивляясь, как это поп быстро ходит на таких коротких ногах.

На двери молельного вагона черным пятном виднелась икона. А прямо под ней, у колес, два дюжих солдата усердно терли уши лежавшему на земле Крапивину, трясли его, как куль с мукой, не скупясь на пинки.

— Валерий Максимович! — тоненько закричал попик.

Дверь штабного вагона звякнула, и оттуда выглянул капитан — комендант станции.

— Что там еще случилось? — спросил он, недовольно щурясь на Колю красными от бессонницы глазами.

— Да нет, я не про отрока, — пояснил попик. — Его я за огурцами хочу спосылать… А вот человека-то тут что мучают?

— Эй! Что я вам говорил! — закричал капитан солдатам, которые все еще усердно пинали Крапивина. — Привести в чувство, а вы его, того гляди, прикончите. У тебя, отец Василий, нет ли чего рвотного? Надо этого мастера к работе в депо приставить. Напился не ко времени, скотина!

— Ох, грехи наши! — перекрестился поп, когда издали опять донесся нестройный глухой гул пушек. — А я что-нибудь найду…

— Ничего, отец Василий, там еще держатся. Вот полк Крутова подойдет, и мы тронем…

Поп принес из вагона какого-то лекарства. Все занялись Крапивиным, и Коля хотел было уже незаметно уйти, но тут попик обернулся к нему.

— Ах ты, память! — воскликнул он. — Ведь серебряный-то я не дал тебе?

Он долго копался в углу своего вагончика и, наконец, подал Коле белую монету и сверточек желтой хрустящей бумаги.

— Ты их хорошо заверни, огурчики-то, — напутствовал он.

В это время к штабному вагону подошел человек в длинной шинели и сразу направился к капитану. Он о чем-то рапортовал, но Коля плохо слышал от волнения; он узнал офицера — это был тот самый, который управлял пулеметом во время расстрела деповских рабочих.

— Нет, бронепоезд пойдет последним, будет прикрывать станцию во время отхода, — говорил в это время капитан офицеру. — И вам надлежит быть с командой поезда…

Не чуя под собой ног, Коля пустился к депо. Солдаты оцепления видели, что он только что разговаривал с попом и капитаном, и пропустили его даже почтительно, приняв, видно, за их посыльного. Коля, не мешкая, разыскал Успенского и рассказал, что он видел в путейской казарме.

— Теперь понятно, — в раздумье проговорил Успенский. — Значит, не уберегся Михеич… Однако что же делать теперь? На него была главная надежа.

— А, черт! — выругался, почти простонал, ударив по воздуху кулаком, широкоплечий. — Ведь не выйти, ни за что не выйти. А может быть, все-таки рискнуть? Дай-ка мне что-нибудь погрязнее.

Ему принесли обноски, все рваные, в золе и глинистой грязи. Он торопливо натянул их на себя и решительно направился к воротам, ведущим к поворотному кругу. На плечо взял кривую ржавую трубу, и вид у него был такой, словно бы он страшно торопился по делу.

А вскоре Колю вновь разыскал взволнованный Успенский.

— Не прошел он… Взяли… Узнал какой-то гад на станции!

— А знаете, дядя Федя… — нерешительно начал Коля.

Успенский нагнулся к нему, внимательно выслушал, переспросил; сначала на лице его было выражение недоумения, потом он скупо улыбнулся.

— А что? Может, и получится. Только как ты выйдешь?

— Я выйду. Меня ведь за огурцами послали.

У боковой калитки депо, выходившей в сторону поселка, стоял сутулый и малорослый пожилой солдат. Коля показал ему рубль и сказал:

— Меня за огурцами послали.

— A-а, это отец Василий наш, — усмехнулся солдат. — Выпьет он, видать, вечерком-то. Ну, жарь!

Вскоре после того как Коля ушел из депо, появился Крапивин. Он ругался хуже сапожника, вытаскивал рабочих из разных теплых уголков. Работа вроде бы оживилась: вновь под закопченными сводами загремели удары по железу, послышался визг напильников и свист пара.

Когда Крапивин пришел в себя, его провели в штабной вагон. Капитан, сидевший в кресле, показал на наган, лежавший у него на столе, и зло сказал:

— Если в течение суток не поставите на ход еще три паровоза, приду в депо и пристрелю собственной рукой. Ясно?

Вот и поднял такой шум Крапивин, едва только вернулся.

А капитан вскоре забыл о нем за многими другими заботами. Он понимал, что по железной дороге эвакуировать всю эту массу войск невозможно. Горели буксы в составах, паровозы не тянули. Во всем чувствовался упорный, хотя и скрытый саботаж. А тут еще пришло сообщение о крушении на перевале. Когда сказали, что американский паровоз врезался в собственный состав, капитану вспомнилось крупное спокойное лицо машиниста, доставленного из следственной комиссии. И он почти с уважением подумал: «Экий ведь человечина!» Потом беседовал со специалистами — они сказали, что расчистка пути на месте крушения займет несколько дней, да и то, если удастся туда доставить много людей сразу.

Он снова склонился над картой. Взгляд его притягивала извилистая черная линия, которая шла от Чусовой к Тагилу, время от времени пересекая железную дорогу или уходя от нее далеко в сторону.

Ему помнилось, как однажды в Карпатах он вел войсковую колонну километров двадцать по железнодорожному полотну. Пушки и повозки мотались, разбивая по шпалам колеса, кони спотыкались, солдаты ругались. И не свернешь в сторону: горы. Особенно мучили бесчисленные короткие решетчатые мостики, где коней приходилось распрягать и вести низом, а пушки и повозки катить руками. Два десятка верст прошли за полтора дня. Вышли в конечный пункт измученные и целый день приводили в порядок разбитое имущество, отдыхали. Там было двадцать километров. Здесь же их почти двести. И тоже не в степи, где всегда можно сойти в сторону, двигаться полем. Ему пришлось видеть эту дорогу из вагона поезда, когда ехал еще зимой, направляясь к Перми. Камни, насыпи, высокие и острые, как нож, узкие скальные выемки — нигде не пройдешь стороной. Колонна неимоверно растянется. И что, если красные обойдут, устроят засаду?

Сам он решение уже принял. Но ему хотелось убедить в правильности его других офицеров. Он знал болезненное стремление многих командиров и солдат — держаться при отступлении железных дорог. Вот ему и хотелось сегодня доказать им и себе, что наиболее безопасный путь лежит через леса, которые хорошо могут укрыть от наступающего противника. Карта говорила, что тракт этот проложен задолго до железной дороги. В каком он сейчас состоянии?

Вскоре вернулись посланные еще с утра в поселок солдаты.

— Нашли! — гаркнул старший. — Доставлены!

В штабной вагон с помощью солдат вскарабкались два старика. Один — совсем уж ветхий, в застиранной домотканной рубахе, с белой и пушистой, как одуванчик, головой. Другой покрупнее и одет не в домотканное, а в форменную, хотя и древнюю куртку железнодорожника.

Капитан вежливо усадил их.

— Вы знаете вот эту старую дорогу на Тагил?

— А как же знаем, — тихо ответил ветхий старичок. — Бывало, на тройках там гоняли — страсть.

— Значит, хорошая дорога? — нетерпеливо переспросил капитан.

— Да уж куда лучше! — отозвался тот же старичок. — Сам граф Шувалов, бывало, проезжал и хвалил. Дескать, и в Смоленщине таких дорог нету.

— А ты что молчишь? — обратился капитан к другому старику.

— Да что… Правильно Ксенофонт говорит. Не дорога — стекло. Хоть кого спросите.

Тут ветхий старичок ударился в такие длинные и нескладные воспоминания, что капитан поспешил их выпроводить — время было дорого.

И уже к вечеру первая колонна двинулась в дальний путь. Впереди шел усиленный конный отряд. За ним — до полка пехоты. Дальше двигались полковые орудия и обоз. Замыкал движение конный арьергард — на случай, если начнется преследование красных. Отправив эту колонну, капитан успокоился, зная, что теперь по проложенному следу уйдут все остальные войска, скопившиеся на станции. По одиночке, группами, по стадному инстинкту пойдут они вслед за отправленной колонной. Даже подгонять никого не надо будет.

Он стал думать о другом. Распорядился скомплектовать усиленную команду на очередной, готовый к отправке железнодорожный эшелон. Команда эта должна была заняться расчисткой места крушения на перевале. Другой команде, конной, было приказано держать под наблюдением ближайшие к Чусовой перегоны. Он рассчитывал, что если красные появятся на том берегу реки раньше ожидаемого, то их задержит огнем штабной бронепоезд. А самому бронепоезду уйти будет нетрудно даже в последний момент.

В это время командир головного отряда ушедшей на тракт колонны с удивлением рассматривал карту, пытаясь сличить ее с местностью. На карте был обозначен тракт. Он же ничего не видел, кроме высокой, по пояс, дурман-травы и пиканника, все еще не просохшего от ночной сырости. Дальше стеной вздымался молодой лесок.

Сойдя с коня, офицер обнаружил под пологом травы старые, когда-то глубоко наезженные колеи и затянутые временем кюветы. Карта не врала — тракт здесь проходил. Но не было в ней сказано о том, что тракт этот заброшен, умер десятилетия назад, когда была проложена в горах поперек Уральского хребта железная дорога. Карта не сказала и о том, что все кордоны и постоялые дворы на этой дороге уже сгнили, а на самом тракту успел подняться лес.

Командир тронул коня и въехал в заросли травы и кустарника. За ним двинулся конный отряд. Потом прошел обоз и вспахал колесами рыхлую землю. За войсками оставалась широкая черная лента земли. А впереди лежали почти двести верст безлюдной тайги и ненадежная нитка заброшенной дороги. Из Чусовой же все выходили и выходили, подгоняемые далекой канонадой, отряды и группы белых солдат, а то и одиночки, потерявшиеся, отставшие в этом водовороте от своих частей. Позже такой же поток влился на старую дорогу со стороны Лысьвы.

На станции наступила еще одна ночь, полная тревоги и неопределенности. Деповских все еще не выпускали из корпуса и даже не разрешали приходить встревоженным родственникам и женам, не давали передать узелки с едой. К утру кое-как собрали и поставили на ход паровоз для сформированного белыми эшелона, который должен был уйти впереди штабного бронепоезда с восстановительной командой. И он ушел, этот эшелон, в рассветных сумерках. Повел его какой-то бородатый, похожий на раскольника, тагильский машинист, оказавшийся по воле случая на чусовской станции. Казалось, он и сам обрадовался этой поездке, как случаю добраться поскорее домой.

Этот эшелон смертельно напугал Колю и Пашку. Они в это время были на линии, вблизи разбитой и осиротевшей путейской казармы.

Когда белые взяли и увели пермского железнодорожника, а Успенский был в отчаянии, Коле вдруг вспомнилось одно дело. Они, мальчишки, играли тогда на линии за станцией, где только-только начинается подъем в горы. Мальчишки придумали веселую, на их взгляд, шутку. Нашли ком пропитанной мазутом вагонной подбивки, которую кладут в буксы для смазки осей, и заставили Колю и других младших ребят промазать рельсы от самых стрелок до мостика через речку. Потом все спрятались в кустах и стали ждать, что получится.

Наконец, со станции вышел поезд. Еще не разогнавшись, он сразу за станцией остановился — паровоз буксовал на месте, не в силах был сдвинуть даже самого себя. На беду поезд оказался пассажирский, и в нем ехало какое-то железнодорожное начальство. Началось расследование. Нарушителей скоро нашли, на их родителей наложили штраф, и, видимо, не шуточный, потому что даже Трифон Стародумов, никогда не трогавший детей и пальцем, на этот раз отхлестал Колю ремнем.

На дальних путях, где не было охраны, Коля и Пашка натаскали из старых разбитых вагонов два ведра мазутной подбивки. Работа эта заняла много времени, и к путейской казарме они вышли уже на рассвете. Тогда мимо них и прошел поезд с восстановительной командой.

Всю ночь дул ветер, нес высокие облака. Наутро он немного утих, но лес еще шумел, и ребята едва не попались, когда из-за поворота вылетел конный разъезд. Но этот же шум помог им спрятаться: конники не услышали треска кустов, когда оба бросились в сторону от линии. Потом они долго сидели в укрытии, стараясь успокоиться, и прислушивались.

— Начинать надо, — сказал, наконец, Коля. — Время-то уходит.

— Тебе не боязно? — шепотом спросил Пашка.

— Боязно… Только слушать надо. Спрятаться успеем — кругом кусты. Вот только на мостике нас видно будет.

— Давай с той выемки начнем…

— Успеем? — Может, он и не сегодня пойдет.

— Бронепоезд-то? Нет, сегодня, Я дрова таскал днем на станцию, слышал.

Они взяли комья мазутных тряпок и вышли на полотно. Осмотрелись — ничего подозрительного. Пошли, нагнувшись, один у одного рельса, другой рядом, у другого, прижимая к холодной стали тряпки.

Ничто не нарушало утреннего покоя. Мальчики прошли всю кривую, огромной дугой протянувшуюся выемку, промазали рельсы на невысокой насыпи ближе к станции. Но на открытый со всех сторон мостик выйти не решились, боязно стало.

За горой стали слышны глухие выстрелы. Эхо долго перекатывалось в горах, потом стихло. Коля и Пашка начали карабкаться по крутому, поросшему леском склону. Вскоре им открылся вид на станцию. Над рекой еще клубились остатки тумана.

— Скоро пойдет! — выдохнул Пашка, показывая вниз.

В самом деле, бронепоезд, всю зиму стоявший неподвижно, оживал. Над трубой его паровоза вздымался густой черный дым — кочегары готовили к дороге топку. Суетились у бронированных вагонов солдаты. Коле показалось, что в толпе он различает маленькую фигурку отца Василия, который так и не дождался от него огурчиков.

— А хватит? Там-то? — спросил, вдруг забеспокоившись, Пашка.

Глядя отсюда на громаду бронепоезда, они как-то не представляли себе, что можно остановить его двумя ведрами мазута.

— Правда, давай еще по мосту пройдем.

И они вновь начали спускаться к полотну железной дороги.

Успенский с нетерпением ждал, что же будет дальше. Сквозь закопченное стекло он видел суматоху на станции, видел, как задымил бронепоезд, как уходили со станции последние отряды.

«Черт, что же они оцепление не снимают?» — думал он. Ему хотелось бежать туда, куда послал мальчишек. Ругал себя за то, что решился на этот шаг. Ребята, поди, уже попались и сидят где-нибудь у белых, а может быть, и лежат, застреленные под горячую руку.

На крышу штабного вагона поднялся солдат и стал ударами приклада обрывать провода, тянувшиеся от станционной конторы. «Все, сматываются», — подумал Успенский.

В это время он увидел команду солдат, направлявшуюся в депо. Они тащили какие-то ящички. И Успенскому стало ясно, почему до сих пор не было снято оцепление: ждали саперов, которые должны были на прощание подорвать депо.

Успенский обернулся и увидел, что за спиной его стоит и с ужасом смотрит на подходившую команду мастер Крапивин.

— Чего стоишь? — вдруг заорал Крапивин. — Запри наглухо ворота!

— Твои же дружки идут, — огрызнулся Успенский.

— Ну, ты! — вскипел мастер. — Я тут каждый станок ставил! Вот этими руками! Ясно?

Он сам побежал к воротам, навалился плечом, сдвигая тяжелые створки. Успенский кинулся к нему. Вдвоем они повернули кованые рычаги запоров, потом для верности вбили в пол толстый лом. В ворота снаружи застучали прикладами.

— Быстрей! — выдохнул Крапивин.

Они перебежали в промывочную и там также намертво закрыли выход.

— Ну, пойду встречу! — перевел дух Крапивин. Он вышел через дальнюю калитку, которой обычно пользовались только мастера, и, обходя депо, направился к саперам.

Саперы стояли у закрытых ворот. Ящики поставили на землю. От группы отделился стройный подтянутый офицер. Увидев Крапивина, он пошел навстречу, поигрывая на ходу плеткой.

— Это ты — мастер? — спросил он, растягивая слова. — Почему ворота закрыты? Ну, веди.

— Я что? Я сейчас! — отозвался Крапивин.

Офицер пошел за ним, старательно обходя лужи, оставленные паровозами. За ними гуськом потянулись саперы.

— Хозяйство наше небогатое, — жаловался на ходу Крапивин. — Были и у нас станочки, добрые, из-за границы, а потом красные все вывезли. Это, значит, когда они отступали… перед вашей доблестной армией.

— Не заговаривайся! — резко оборвал его офицер. — Ты что, идиот?

Он больно стукнул в спину мастеру стволом нагана.

Ссутулившись еще больше, Крапивин молча шел впереди.

Завернули за угол депо. Низкая дверь темнела здесь в белой стене.

— Проходите, господа хорошие, — смиренно сказал Крапивин и посторонился. Но офицер снова ткнул его стволом нагана и выкрикнул со злостью:

— Иди впереди, скотина!

Крапивин нырнул в дверь. За ним вошли офицер и солдаты. Здесь было сумрачно и сыро. В углу высилась горка угля, у стен тянулись какие-то трубы. Холодный липкий пар садился на лица. Офицер растерянно оглянулся, не понимая, куда попал. В это время в стороне скрипнула дверь и чей-то голос сказал: «Сюда, Матвеевич!» В ту же минуту Крапивин метнулся в сторону. Офицер выстрелил, но промахнулся. А мастер уже скрылся за черной узкой дверью, которая вела в другое помещение. Чертыхаясь, офицер подбежал к этой двери, но она оказалась крепко закрытой.

— Ломайте! — заорал он солдатам.

Но тут послышался свист, и помещение, низкое и темное, стало быстро наполняться горячим паром. Как слепые, солдаты натыкались друг на друга, спотыкались.

— На улицу выходи! — закричал офицер.

Дышать уже становилось нечем, когда одному из солдат удалось, наконец, нащупать выходную дверь. Вместе с облаками пара саперы вывалились на улицу, мокрые и жалкие. На них, стараясь удержаться от смеха, смотрели солдаты наружного оцепления. Особенно смешон был офицер — весь перепачканный мазутом и мокрый.

— Перекрестили его благородие! — прыснул кто-то.

— Доставай взрывчатку! — заорал офицер, видя, что никто из его команды не вынес с собой ящики.

Несколько саперов сунулись было в дверь, но оттуда несло мокрым жгучим жаром, как из парилки.

— Тьфу! Сваришься тут…

Они еще потолкались у двери, не решаясь войти. Со стороны реки послышалась частая ружейная пальба. В ту же минуту раздался крик:

— Пошли, ребята! Бронепоезд пары разводит!

Солдаты оцепления сбились в кучу и толпой пошли к станции. Не оглядываясь на своего офицера, побрели к станции и саперы…

Прошло немного времени, и ворота депо распахнулись. Измученные трехсуточной беспрерывной работой, слесари и котельщики оглядывались по сторонам, стараясь понять, что происходит. У реки стреляли, дымил на путях бронепоезд.

Успенский не стал оглядываться, сразу же кинулся к подъему на гору. Стараясь не выделяться на фоне неба — тогда его легко бы заметили со станции, — осторожно стал пробираться между камнями.

— Дядя Федя! — тихо окликнули его.

Он быстро обернулся. Между камнями прятались ребята.

— Ну, рассказывайте, что там? — Успенский показал рукой вниз.

Коля, сбиваясь, начал было рассказывать, как утром они смазали рельсы в выемке и на насыпи, как днем еще спускались вниз и еще прошлись по мостику.

— Смотри, задымил как! — прервал его Пашка, показывая на станцию. — Скоро пойдет…

— Да он уж давно так дымит, — отозвался Коля. — Наверное, ждет, Когда все Солдаты со станции уйдут… Вон наши! — закричал он.

Сколько Успенский ни всматривался в синеющую за рекой даль, ничего не заметил. Но у ребят, видно, глаза были острее.

— Да как же ты не видишь, дядя Федя? — удивился Коля. — Вот там дымок, и черточка черная движется…

Там, на горизонте, со стороны Перми, приближался поезд. Когда уже можно было различить платформы, заполненные людьми, на станции ударил залп. Снаряды подняли фонтаны мокрой земли на противоположном берегу. С поезда, остановившегося в каменистой выемке за рекой, начали скатывать орудия. Красноармейцы выдвинули их на открытое место, моментально развернули и открыли огонь. Снаряды чуть не долетели до бронепоезда, взметнув тучи гравия на станционных путях. Орудия с того берега ударили еще раз. В ответ послышался один вздох паровоза, другой…

— Пошел? — спросил Пашка, в волнении совсем высовываясь из-за камня. Успенский силой пригнул его к земле и выглянул сам. Там, внизу, быстро двигался к выходу со станции бронепоезд.

Вскоре он скрылся из глаз, обходя гору. Успенский и мальчики смотрели теперь на север, поплотнее прижавшись к камням, потому что уже не раз над ними тоненько пропели пули.

Из-за горы сначала вынырнул конный отряд и быстро понесся по линии в гору, уходя от Чусовой. Отчетливо слышался перестук копыт. Передние конники держали карабины наизготовку и неожиданно начали стрелять на ходу. Коля чуть приподнялся и увидел, как там, впереди, с линии убегают в сторону какие-то люди. Конники еще раз выстрелили и, нахлестывая коней, скрылись за поворотом.

Явственно стал слышен шум поезда.

Идет!

Из-за склона горы показался черный дымок, а потом стал виден и паровоз, темный, увешанный броневыми плитами. Видно было, что он быстро набирает скорость. Перед коротким мостиком через речку уже успел разогнаться, труба его хлопала резко и часто.

И Коле подумалось, что, пожалуй, все их старания были напрасны. Даже не верилось, что можно остановить эту черную грохочущую громаду.

— Пройдет! — сжав кулаки, тихо сказал он.

Бронепоезд быстро приближался к мостику. И вдруг его вроде бы кто-то дернул назад. Из-под буксующих колес паровоза полетели желтые снопы искр. С ходу поезд еще пробежал мостик, но перед выемкой встал совсем. Паровоз смолк, потом медленно покатил назад, толкая перед собой вереницу бронированных вагонов. Видно, машинист хотел отступить, чтобы набрать скорость. Несколько раз посылал он состав вперед, но перед выемкой поезд останавливался, сколько ни бил паровоз колесами на одном месте.

Стало тихо. Раскрылась бронированная дверь паровоза, и машинист соскочил на бровку полотна. Он прошел вперед по линии, нагнулся, словно обнюхивая рельсы, выпрямился. На глаза ему попалось брошенное ребятами ведро из-под мазута. Машинист со злостью пнул его так, что оно улетело далеко в сторону, и стал озираться.

Высыпали колчаковцы из других вагонов. Из штабного спустились на землю офицеры. Они тоже прошли вперед, нагнулись, осматривая рельсы.

— Бегите к станции! — подтолкнул мальчиков Успенский. — Там уже наши! Скажете им…

Река покрылась десятками плотов — красноармейцы переправлялись на правый берег. А десятка два всадников разогнали коней, въехали на скаку в реку — только брызги полетели — и пустились вплавь, не слезая с седел. Пока кони преодолевали быстрое течение, мальчики успели сбежать к самому берегу. Всадники сразу направились к ним.

— Эй! Парни! — зычно закричал передний, широкий в плечах, чернобровый. — Деповские, что ли? Там нет беляков?

Он указал стволом карабина на здание станции. А Коле сразу вспомнилась вьюжная ночь, коренастая фигура в кожаной тужурке и зычный крепкий выговор: «Иди в теплушку. Скажешь — от Кравцова…» Конечно же, это тот самый командир, который приходил тогда на паровоз дяди Кости.

— Да нет, удрали все! А бронепоезд ихний там засел! Его взять можно, если быстро!

— Не заливаете? — серьезно спросил Кравцов. — С чего бы он застрял? Сломался?

— Не-е… Там рельсы намазаны, вот он и буксует…

— Игнатий! — крикнул Кравцов, оборачиваясь. — Скажи Баранову, пусть соберет первый взвод — и цепью!

Кравцов указал стволом карабина на железнодорожную линию, круто заворачивающую за гору.

— Конные, за мной! — Глянул на ребят и добавил: — Этих — с собой!

Сильные руки подхватили Колю и Пашку. Кони, храпя, поскакали в подъем.

Бронепоезд стоял на том же месте. Команда и офицеры высыпали из вагонов и бестолково суетились.

— Пугнем? — спросил Кравцов, останавливая коня на вершине горы. Не дожидаясь ответа, он выстрелил из карабина. Тотчас начали стрелять и другие конники. У бронепоезда забегали, засуетились. Маленькие фигурки побежали от линии в сторону — по болотистой низинке, к лесу.

Внизу, на линии, показались красноармейцы. Шли они неровной, ломаной цепью, прочесывая всю долинку. Шли неторопливо, уверенно. Как-то мирно, по-домашнему, в этой цепи то тут, то там всплывали голубенькие дымки махорочных самокруток.

— Смотрите — деповские! — воскликнул Коля, и все обернулись. Напрямик через гору шли рабочие. Они миновали гребень и теперь спускались по каменистому крутику. Стальная громада бронепоезда молчала. Только над паровозом клубился легкий парок.

Бойцы и рабочие окружили бронепоезд. С уважением щупали толстые, грубо обрубленные листы стали на вагонах. Ругались у голубенького вагона с темной иконой на двери. Заглянули в банный вагон и в вагон-кухню.

У молельного вагона неожиданно послышался шум: кого-то с шутками и прибаутками вытаскивали из дверей.

— Поп? — изумился Кравцов, увидев маленькую нескладную фигуру в рясе и с белой косой на затылке. — Что не бежал со своими? — хмуро добавил он. — Куда вот теперь тебя?

— Стар я бегать-то, — смиренно ответил попик. — Семидесятый мне — вот как…

— Ладно, потом разберемся. Помогите-ка святому отцу забраться в свою келью… Ну, трогаем, что ли? Кто тут есть из паровозников?

Успенский шагнул вперед. Он направился было к паровозу, но тут бойцы закричали:

— Эй, погоди, усатый! Еще одной важной штуки не хватает!

Из штабного вагона выкинули красную скатерть. Бойцы привязали ее к палке и подозвали Успенского.

— Давай, дядя, поднимай!

— Нет, что вы! — засмущался Успенский, расплываясь в улыбке. — Уж если кому честь, то вот этим парнишкам. Они ведь остановили…

Ребята воткнули крепкое древко в скобы у верхнего люка бронированного вагона, и самодельный флаг тяжело заплескался на ветру.

Успенский уже был на паровозе, озабоченно протирал очки, высунувшись в узкое окно. Бойцы и рабочие забирались кто куда — за обложенные мешками с песком хвостовые орудийные платформы, повисали на подножках вагонов, а то и на стволах пушек, но никто не хотел идти в темные бронированные клетки, всем хотелось быть на виду. На виду оказались и ребята — у левого окошка бронированного паровоза.

Прозвучал резкий свисток. Успенский медленно передвинул регулятор, и бронепоезд сдвинулся с места, пополз задним ходом к станции.

…Всю ночь поселок не спал. Горели костерки на улицах. Около них расположились усталые бойцы. Вокруг каждого костерка толпились рабочие и вездесущие мальчишки, ошалевшие от радости, от многолюдия. Хозяйки несли к кострам все, что нашли дома съестного. «Кушайте на здоровье, — угощали они красноармейцев… — Теперь, небось, не пропадем…» По-своему старались угодить дорогим гостям и мальчишки: носили воду для умывания, тащили к кострам доски и щепки. Солдаты делились с рабочими табачком, рассказывали о новостях и раздавали ребятишкам бог весть где взятые липкие конфеты.