Они придут завтра

Дурная примета

В меховой одежде, высокий и плечистый, Макар Медов чем-то напоминал прирученного медведя; он доверчиво смотрел умными карими глазами на собеседника, словно ожидая чего-то хорошего, вкусного. Чуть в стороне от него на вешалах вялилась юкола. Ловко работая топором, Макар вслух размышлял:

— Хороший человек Сэргэй, симбирь саха. Совсем как якут! И Степан хороший. Мало говорит, много делает. Тайгу знает. Тундру знает. Лодку делать умеет. Плот делать умеет. Макарку спиртом поил из серебряной рюмки. Как большого начальника поил!

Заслышав чужие шаги, Медов умолк, почтительно пропустил мимо себя Юрия Александровича Билибина. Мгновенно, по-охотничьи приметил: борода золотая, лицо молодое, со смешинкой в зорких глазах, пальцы, ого, медвежьи когти… Умнющий, на то и начальник.

«А все же Сэргэй мне больше по душе. Совсем молодой, не взнуздаешь — на край света умчится. Резвый, неутомимый, отчаянный — молодой олень! Когда-то ему рога поломают, когда поумнеет? А глаза? Какие у него глаза? Карие или каре-зеленоватые? Смеется душевно, открыто, так может смеяться лишь честный в добрый человек. И золото не мутит ему глаза, нет в них хищного блеска, худое лицо не становится чужим и жестоким.

Степан говорил: — Сережке есть было нечего, учиться бросил, на Алдан подался. Вшестером с прииска «Незаметный» привезли полтора пуда золота, сдали, а уже через четыре месяца опять сидели без копейки. Совсем молодой олень. Когда рога обломают, когда жену-хозяйку найдет?

Смешной Сэргэй: шайтана в коробке держит. Накрутит ему хвоста, наподдает по заду, и шайтан хрипло ревет, хохочет злым духом. А то запоет или заговорит, совсем как человек.

А может, Сэргэй сам главный шайтан? Камин читает: найдет камень, поднимет, молоточком стукнет и говорит, говорит как с ним, Макаром, как с Колланахом, как с партизаном Спиридоном. Дурное место Среднекан, и чего там Сэргэй забыл? — горестно думал Макар. — Куда не глянешь — всюду мерещатся блестки золота. Ловушка шайтана. Бориска с Урала от урядника бежал, из Охотска от урядника бежал, а от золотого шайтана не убежал. На Колыме сгиб. Вырыл яму, а из нее — золотой шайтан, схватил Бориску за сердце когтями… Золото мутит разум.

Похоронили Бориску в яме. Так куда там! Выбросил золотой шайтан Бориску из ямы. Вырыли могилу в другом месте. Похоронили второй раз Бориску. Озлился шайтан:

— Мои песок!

И второй раз выбросил Бориску из ямы. Только чистая от золота земля, наконец, приняла истощенное тело старателя.

Сафейка набрел на Борискину яму, в Олу богатым вернулся. Не испугался шайтана, быстро и ловко отрубил ему золотые когти, в банку спрятал. Банку в землю зарыл. Может, Сафейка сам шайтан?

А начальника не перехитрил, — Макар усмехнулся. — Начальник спросил: — Сафейка, где золото искал? — Молчит. — Где спрятал? — Молчит. Посадил в темную юрту — заговорил Сафейка:

— Ваша правда, бачка, одну банку с крупным золотом припрятал.

Выпустили Сафейку, привезли к яме, раскопал, в банке мелкое золото. Начальник хитрый, смеется.

— Сдаешь, постарел, Сафейка, запамятовал, где спрятал крупное золото, — где — мелкое.

Пока нашел когти шайтана, еще несколько банок пришлось вынуть и отдать начальнику».

…Раковский понимал по-якутски. Он не мешал Макару Медову, слушал его рассказ внимательно. Налил вина в алюминиевые стаканчики и первому поднес Колланаху. В ответ Колланах пододвинул ему оленьи мозги. Пища северных богов! Сергей запивал вкусную еду кирпичным чаем. Самовар по-домашнему ласково посвистывал на столе.

Кто же из этих стариков поведет экспедицию на Колыму? Колланах стар, не годится в каюры. Кажется, он уже глохнет, не все слышит, что говорят, сердится и кричит, размахивая жилистым кулаком. На левой длинной руке четыре пальца изуродованы в якутской борьбе. Высокий, весь из жил и мускулов, Колланах, если верить Макару, не ведал, что такое болезнь. Когда Колланах огласил первым своим криком снежную пустыню, по ней в дикие места, в гиблые рудники царь гнал декабристов. Злой царь. Сколько людей сгноил в кандалах! Как-то, когда Колланах был уже ямщиком на якутском тракте, его заставили отвезти в Вилюйск «государственного преступника». Успел разглядеть: бородка, очки и взгляд, какой взгляд! Жандарм был злее голодного волка и только орал на «сударского».

— Не поворачивай морду!

Сто лет в работе…

Древний старик вышел на воздух, посмотрел на небо, на ковш Большой Медведицы и, с ошибкой в пять минут, объявил полуночный час. Возвратившись в избу, он вынул дощечку с дырочками и переставил палочки: якутский календарь точно показал наступивший день и число.

Житейскую мудрость стариков — это золото — Сергей ценил сейчас выше всех сокровищ мира.

Путник дальних, неизведанных маршрутов, помни: знание языков и обычаев людей — самое нужное в дороге. На этом краю света, в стране призрачных сполохов северного сияния, знание языка и доброе, открытое сердце помогли Сергею Раковскому проложить тропинку в запуганные, скрытые и сумрачные души северян и найти на берегах рек богатства, какие не уместились бы даже на сказочно широкой спине злого северного духа.

А Спиридон молчит. Новый костюм ему тесен, но он не расстегивает воротника, сидит и пьет. Глаза больные, ввалились, может, пошаливает сердце? Не было бы Колланаха — давно ушел бы спать. А при нем нельзя: обругает мальчишкой, лентяем. Железный человек Колланах: говорит — слушать надо.

— Как богатые жили! Брюхо в золоте, а сердце волосатое. Скопцам траву собирал — за мешок полторы копейки платили. «На золото» мальчишкой ушел. Золото на Лене якут нашел. Олень спотыкаться стал. Посмотрел якут на копыто, а к копыту самородок примерз. Отодрал — русскому подарил.

За два рубля в месяц Колланах служил на Лене в первой купеческой конторе. Две жены, шестнадцать детей похоронил. У золота сидел, а выжили всего два сына. Да разве только у него одного так? Старатель замерзал, голодал, терпел лишения, а золото все равно не держалось в его кармане, уплывало к Второвым, Чуриным, Свенсонам, Иденцеллерам, соловьям-разбойникам, к японским и американским купцам. За иголку лисицу сиводушку драли, за чугунный котел — лисицу чернобурую драли, за фунт табаку — пять белых песцов! За фунт кирпичного чая — тридцать беличьих шкурок! Будь они прокляты!

А все вино… Напьется — и пропал человек. За бутылку водки фунт золота дает. За чашку спирта — чашку золота. Да еще оправдывается:

— Без огненной воды погибай… Совсем замерзай…

— Кикимель — отрава на махорке и купоросе. Дай бутылка, на шкурка соболя…

Выпьет — голова дурная, что дает, что берет, не понимает.

Кирпичный чай в казенке — восемь рублей. Соль — двенадцать рублей за пуд, мука — четырнадцать рублей пуд. А за белку платили 5—8 копеек. Куда смотрел царь? Куда смотрел бог? Как было жить? Якуты, эвены, чукчи, камчадалы плохо жили. Совсем плохо. Многие крепко заснули и не встали.

Колланах насупил брови, седая голова упала на грудь. «Многие крепко заснули…» Так ведь это же эпидемия, мор! Сергей где-то читал про эпидемию на стоянке Кирлярче. В юртах трупы детей, на снегу трупы голых мужчин и женщин. Мертвые лежали вперемешку с теми, в ком еще теплилась жизнь. Живой ребенок сосал грудь у мертвой матери. Кто мог помочь ему, если на всем этом безмолвном пространстве, на котором свободно разместились бы и Англия, и Франция, и Германия, вместе взятые, в ужасных условиях работали всего два врача и один фельдшер? Мор проносился по тайге и тундре как неотвратимое бедствие, как пожар, выжигавший самое ценное — мех, пищу, оленей. А нет оленя — нет и жизни в тайге и тундре.

Недобрый огонь вспыхнул в глазах Колланаха. Что вспомнил он, что возмутило его душу? Ах, если бы он запел про Павлуцкого! В те далекие времена, Сергей Раковский это хорошо запомнил, ермакова рать не вся полегла на «диком бреге Иртыша». К уцелевшим примыкали новые люди. Они не вернулись назад на Русь, а двинулись дальше, в снега Якутии, на Колыму, в тундру Чукотки, на Камчатку. Казак Иван Постник доносил в «царев приказ» из Оймякона: «У юкагирских людишек серебро есть, а где его емают, того я не ведаю. Юкагирска землица вельми людна. Индигирка река гораздо рыбна».

Кто-то пустил по Руси слухи — золота в Сибири так много, что тунгусы из него отливают пули. А соболей и чернобурых лисиц они убивают палками. Может быть, на это золото позарились казаки Павлуцкий и Алмазов, не убоявшись того, что против них сплотились уяганские и девянские роды тунгусов?

А где золото — там и кровь. С тяжелыми боями пробивался Павлуцкий к берегам Охотского моря, к устью Олы. «Тунгусы встречали нас сбруйны и ружейны, со луки и копья, в куяках и шишаках костяных и бились с нами во дни, многое время» — доносил Павлуцкий.

Побурела от крови речка. Многие коряки и чукчи полегли костьми. Погиб от рук коряков и Павлуцкий.

Обезлюдела «юкагирска землица». Из тридцати тысяч юкагиров до Советской власти дожили не более ста семидесяти.

Прежде чем сложить буйные головушки, казаки успели основать на берегу холодного моря крепости-остроги: Гижинский, Ямский, Охотский и Тауйский. «Пятьдесят девять сороков соболей — семь пластин из соболя» — такой ясак платили Тауйскому острогу приписанные к нему 1172 тунгуса. Ко двору царя Алексея Михайловича уходили обозы с «мягким золотом» — с соболем да горностаем и бобром, с выдрой да лисицей — огневкой и сиводушкой.

Да, да, — вороша в памяти давнюю старину, думал Сергей Раковский, — русские еще чуть ли не в XI веке узнали дорогу и в Сибирь, а после и к Байкалу, и к Лене, и дальше к Амуру и берегам Тихого океана.

Еще там, в Кяхте (боже, как это теперь кажется давным-давно!) Сергей с изумлением перечитывал описание пространства от Урала до Чукотки, составленное нашими далекими предками:

«Меж сих же государств российскаго и сибирский страны земли облежит камень, превысочайший зело, яко досязати ве́рхом и холмо́м до облак небесных».

Сергей устал, ему хочется крепко уснуть, а цепкая память не лает покоя, она преследует его и в дреме. Вот опять припомнил: для тех, кто по вольной воле осел в Сибири, в 1590 году из Сольвычегодска были направлены коровы, овцы и земледельческий инвентарь. Старинная хроника сохранила и такие факты: в 1637 году из Сольвычегоды, Вологды, Тотьмы и Устюга, сверх 500 семей в Сибирь «озаботились выслать 150 девиц для женитьмы холостых казаков». Раскольники, изгнанные Екатериной II в Забайкалье, снимали там урожаи (рожь — сам — 15, ячмень — сам — 18). Прижились на новых местах и овес, и просо, и гречиха. Расселились люди «в местах угожих, и крепких, и рыбных».

А кто приживется на колымской земле? Смогут ли расти здесь и рожь, и просо, и помидоры, и капуста, и огурцы?

«Божиею милостью, государевым счастьем и казачьим радением» Ангара открывала два великих пути — один от Илима, ее притока, на Лену и Камчатку, другой — в Забайкалье и дальше, в страны монголов и китайцев.

Новгород, Великий Устюг, Холмогоры, Сольвычегодск, Вага, Тотьма, архангельская, вологодская, вятская и пермская земли, — вона откуда выходили они, отважные землепроходцы.

Россия, Россия… Многолика и загадочна ты, как сфинкс. У тебя и первым ссыльным в Сибирь в 1593 году был медный колокол из Углича. Архиепископ Варлаам тогда же повелел выгравировать на опальном из меди: «Сей колокол, в которым били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия, прислан из Углича в Сибирь, в ссылку, в город Тобольск, к церкви Всемилостивейшего Спаса». Колокол отстегали кнутом, «с вырыванием языка и уха», и он, как живой, гудел, протестуя.

Пытать дыбой и встрясками, рвать язык и ноздри, допрашивать «с пристрастием плетей и батожьем», отсекать вместо рук и ног двуперстье или перст на левой руке, или уши и ссылать на вечное житье в места, куда «Макар телят не гонял», — вот какую судьбу уготовили тебе, земля от Урала до Охотского моря. Каторжная Сибирь… «Тавреных коней» — клейменых бродяг и арестантов гнали на пытки пешком в Иркутск за пять тысяч верст из Охотска, за три тысячи верст из Якутска, за девятьсот верст из Нерчинска.

«Ест прошеное, носит брошенное, живет краденым», «Соли-злодейки сусеки стоят, а табаку-цвету ущипнуть нету», «Без соли не сладко, а при соли и дерьмо съешь» — эти и другие пословицы и поговорки родились в гнойниках Сибири — в ее тюрьмах и каторжных рудниках, на солеварнях и заводах, в поселениях навечно.

Золото, добытое руками преступников, не приносило счастья, оно порождало новые преступления.

В 1721 году Петр первый приказал повесить сибирского губернатора Гагарина «за его неслыханное воровство». Сей вельможа удивлял публику своими лошадьми, с серебряными подковами на золотых гвоздях, каретой на колесах, обтянутых коваными серебряными шинами. Гагарин за деньги казнил и прощал, продавал должности.

Иркутский губернатор Немцев сам напустил на своих гостей банду разбойника Гондюхина и начисто обобрал их…

Сколько людей погибло и задохлось в золотом мешке Сибири и Дальнего Севера.

Каторга и ссылка как проказа разрушала земли, раскинувшиеся от Урала до Олы. Разве такой злой и черной доли были достойны они?

Для чего Сергей тогда там, в Кяхте, еще подростком изучал и глотал разные книги и записки обо всем этом с ненасытной жадностью? Ах, да, ведь он брал пример с декабристов. Он хотел досконально знать, как живет народ, во что верует, кому молится, как говорит.

А Колланах и Медов — христиане? Или по-прежнему верят в своих богов?

Солнце — это огненный хрусталь, а луна — водянистый хрусталь, гром и молния — от гнева Будды. На брюхе лягушки стоит святая гора Сумбер и в своих лапах держит четыре части света. Почему надо слушать не шамана, а молиться всевышнему Бурхану, сотворившему первого человека из света ладони своей? Молиться о том, чтобы упаси бог — лягушка не перевернулась?.. «Тогда беда! — стращал в детстве Сережу лама. — Земля задрожит, и весь мир полетит к шайтану!»

«Дитя, ты родилось из моего сердца! О, если бы ты прожило сто лет и наслаждалось здоровьем. О, если б во время жизни, снискав мужество, преодолело все худое и имело богатство, счастье, радость!» Какая мать не молится своим богам о таком счастье своей родной кровинке?

А эти, на колымской земле, как они видят мир?

Схлебывая горячий чай с блюдечка, Колланах пристально заглянул в очарованные глаза молодого парня. Какая жизнь! Нет царя, нет жандарма, нет урядника, нет купца. Кончилась власть людей с волосатым сердцем. Пришли новые и какие-то чудные люди, без кандалов на ногах, по своей доброй воле, «изучать и поднимать» край. А что они знают о нем? Совсем дети!

— Ты все пытаешь — проедешь ли на Колыму? Пройти можно, только не сбивайся. Как показал, так иди. Когда еще тебя на земле не было, большой бачка Коковин и Басов спросили меня:

«Колланах, из Якутска в Охотск пройдешь? Товар дам. Кушать дам, пить дам…»

«Пройду…»

У Сергея так и замерло сердце. Наконец-то старик сам заговорил с ним о самом сокровенном для него. Только бы Колланаху не изменила память. Ведь его маршрутом можно воспользоваться.

— По Лене шел… — неторопливо и глухо рассказывал старик, — по Алдану… От Алдана повернул на солнце — по Юдоме шел… И вот он, Охотск. Купец хвалил, водку давал. Карту просил. Какая карта? Не знаю никакой карты… Тысячу цибиков чая давал. Спирт давал, торопил обратно. Хорошо, довезу твой чай обратно. Два ста, да полста верст тайга… А тут опять Юдома. Воды много. Камни проскочил (Сергей едва успевал записывать. Пороги проскочил, как это важно!). А там Алдан, а там Лена… Семь ден тянули лодки вверх по Лене. И вот он, Якутск. Сам губернатор Осташка спирт давал. Двадцать рублей дарил. «Ты, Колланах, колымский Колумб!» Почему Колумба? Я Колланах!

А Спиридону совсем плохо, даже глаз не открывает.

— Мало отдохнул. Осташка зовет: «Колланах, можешь в Олу попасть?».

«Могу…» — «Да ты подумай! — закричал Осташка, сердитый стал. — Три тысячи верст! Карты нет, тундра… Погибнешь…»

«Какая карта? — говорю. — Почему погибну? Моя земля… Мой народ… Олешек много, ягеля много. Олень — хорошо! С горки — вниз! На горку — и снова вниз! С ветерком! Держись за нарту! Совсем не надо погибать». Пришел в Олу. Много товару, привез. Макарка со мной был, Амосов, Захаров, Артемьев…» И с тобой бы я пошел, Сэргэй, да колени болят. Глаза плохо видят, уши плохо слышат. Скоро совсем старый буду.

«Если бы мне за всю мою жизнь пройти и обследовать хотя бы половину этих дорог! — с завистью думал Сергей, восхищенный безвестным подвигом железного старика. — Будь он грамотным и запиши хоть малую толику того, что встречал и видел в пути, его имя навсегда бы осталось в памяти народов, рядом с именами Дежнева, Стадухина, Хабарова и многих других землепроходцев, добравшихся до Яны, Индигирки, Колымы, до ледяного океана».

Но что это со Спиридоном? Старый партизан схватился за сердце, качнулся, однако усидел. Макар что-то шепнул ему на ухо, помог подняться и отвел в юрту.

— Шибко устал Спиридон, семьдесят зим ему, — оправдывал партизана Макар.

— Мальчишка… Уставать в такие годы… — заворчал Колланах с высоты своих ста лет и стал расспрашивать о том, как Макар с Сергеем закупали оленей в стойбище на речке Маякан.

Медов заулыбался, ласково поглядывая на Сергея.

— Подъехали. Смотрим в долину, юрты есть, а коновязей нет. За что обиделись? Почему не хотят принимать? Сэргэй сказал: «Ставь палатку, не поедем, незваный гость — хуже врага. Спи, утро вечера мудрее». Легли. Сэргэй сказал: «Я слышу голоса». И я слышу голоса. Смотрим — мальчишки. Я хотел говорить: «Идите в юрты, не мешайте спать». Сэргэй говорил: «Не обижай, зови в палатку — угощать будем». Зашли мальчишки в палатку, важные. Сэргэй мальчишек чаем поил, подарки давал. Побежали мальчишки к юртам. — Утуй… Спать, — говорю. — Ложимся. Сэргэй: «Опять я слышу голоса. Вот злые духи: спать не дают».

Смотрим — бабы пришли. Много баб. Зачем бабы? Сэргэй сказал: «И баба человек, хороший человек. Зови баб».

Вошли. Переглядываются, смешки. Сэргэй хитрый — посадил их с почетом, поил из серебряной рюмки, давал подарки. Утром проснулись, смотрим в долину — у юрт коновязи стоят. В гости зовут. Сэргэй говорил: «Пусть сначала к нам». Идут мужчины.

— Здорово! Капсе, догор! — заговорил Сэргэй.

— Здорово, догор! Эн капсе! — говорил Иван Трифонов.

— Бу киги симбирь саха!!! Сахалары биляр… — сказал я.

Сэргэй говорил: «Макар, скажи, кого куда сажать, кому первому подносить». Я говорю, он делает. Иван Трифонов — старший. Первая серебряная рюмка ему.

Колланах одобрительно чмокал губами.

— Пили, ели, тридцать олешек купили. Охотники спрашивают: «Сэргэй, далеко пойдешь?» — «На Колыму». — «Как пойдешь?» Сэргэй брезент разложил, спичкой показал. Вот Ола, вот ваш Маякан, а вот Малтан, Бохапча, а вот Колыма. Одна спичка — одна «кесь» — семь верст. Охотники поняли. Я спички поправлял, охотники спички прибавляли. Спички указали Колыму… Сэргэй карту рисовал. Умная гумага! Раз сказал — долго помнит. Охотники спрашивают: «Сэргэй, зимой пойдешь?» Отвечает: «Летом». Зашумели охотники: «Хороший человек, Сэргэй, а пропадешь. Там на пять кесь — камни. Зимой нарта не проскакивает. В скалах злой дух».

Сэргэй — дикий олень, нет в нем страха. Заладил: «Вы думаете, я хочу умирать? Тридцать пять километров, — ущелье с порогами? Это, пожалуй, маловероятно… Нужно рискнуть — сплыть на плотах… Воды много: проскочим камни». Теперь и Макар Медов верил в удачу: народ в экспедиции смелый, здоровый, сильный, тайгу понимают. Не потеряются. Не пропадут.

Колланах одобрительно чмокнул губами:

— Молодой Сережка, а голова. — Впился глазами в бумагу. Так вот оно что такое карта! Не надо все в голове держать.

Старик засыпал. Он перестал замечать, кто с ним сидит, не слушал, кто что говорит, и весь ушел в свое прошлое. Что это? Или Сергею почудилось? Какая-то мелодия… Хрипловатым голосом Колланах пел про грозного царя с колокольню.

— Почему с колокольню?

— Шкурки собирали. Всем родом. Раз собрали — мало. Два собрали — мало. Урядник злой, кричит: «Наш Николашка с колокольню!» Я видел колокольню в Якутске. Большой царь! Много соболей надо…

Теперь и Макара клонило ко сну, а Колланах все говорил и говорил. Чтобы не свалиться, Макар крикнул в ухо старику:

— Сэргэй камни читает, слыхал? По камню знает, где золото…

Колланах вздрогнул. Какой шайтан научил этого суховатого, упрямого юнца читать камни? Он просит рассказать про камни и, выслушав приметы, насупился. Ему стало не по себе. Колланах видел такие камни. Много камней молочного цвета… Может, Сережку выучили злые духи тундры и он хуже Бочкарки и Авдюшки? Нет, бешеный Бочкарка и дикий Авдюшка грабили, убивали. А этот смеется, как ребенок… Где пройдем, говорит, там завтра город будет, рудник, машина будет. Так стало на Алдане. Колланаху нравится это завтра. И он пошел бы, если бы не болели колени, не глухота.

— Спиридон пойдет. Партизан был. Бочкарку ловил. Тайгу знает. Макарка пойдет. Со мною много ходил. Молодой, сильный, Макарка все знает.

Легко сказать — все знает. Сергей решил испытать стариков. Разложив географическую карту, заговорил о Колыме. Оба внимательно слушали, у обоих в глазах усмешка.

— Однако, мал-мала ошибку давал. Карта неправду говорит. Не там Колыма, ближе на два — три дня пути.

Макарка еще раз спичкой прокладывает путь. Спички извиваются змеей, ползут по тайге, через горы, по берегам речушки, вышли к Колыме.

— Вот как правда, а карта ошибку давала…

У Сергея похолодело сердце. Но ведь карту составляли знающие люди! И все же старики были правы. Как позже выяснил Д. Н. Казанли, в верхнем течении Колыма действительно протекала почти на двести километров восточнее, чем это было указано на старой географической карте.

Сергей не помнит, когда он и как уснул. Очнулся, уже светало, Охваченный беспокойством и недобрым предчувствием, вышел. В поселке протяжно выли собаки. Сергей прислушался: кто-то совсем рядом причитал. Ола и Гадля еще не очнулись ото сна. Вдали чернел овраг, над ним накренился крест, как бы заглядывая в глубокую пропасть, на дне которой были зарыты люди, расстрелянные в Оле на заре Советской власти. Словно из-под земли вынырнул камчадал Николай Бушуев. Покурил. Показывая на крест, с сердцем вымолвил:

— Есаул Бочкарев расстреливал, поручик Авдюшка, пристав Голумбовский, волк Беренс. А зачем крест поставили? Все равно мертвые не встанут. Расстреливал и пьяный орал: «Виват, тунгусское царство! Пусть трехцветный флаг раскинется от Олы до Москвы. Генерал Пепеляй Якутск берет и мы скоро пойдем на Москву». Печник Гатилов на сходке свою линию гнет: на кой шайтан нам тунгусское царство? Пусть Ола сама будет отдельным государством! В народе смех. Бочкарка побелел от злости. Притащили меня к нему. Приставил он дуло к виску, глаза красные:

«Вези в Гижигу! Четыре дня пути. Промедлишь — убью!»

Через четверо суток был в Гижиге. А туда раньше и за девять дней не вымахивали. Заметался есаул, как пойманная змея, а куда убежишь? Из тайги — партизаны, Спиридон с ними. Живым схватили Бочкарева. Скажи, это правда, будто он Сергея Лазо живым в паровозной топке сжег? Бешеный пес, тьфу! Легко подох, побежал, — пуля догнала… А печника Гатилова перехватили на дороге в Гадлю. Убили и в море сбросили. А море его не приняло, на припаек волнами выкатило. С Авдюшкой красноармейцы Петра Григорьева расправились. От Пепеляя тоже мокрое место осталось. Вчера Спиридон сказал мне: «Помогай экспедиции. Хорошо жить будем…» А сам…

Совсем близко снова завыли собаки. Кто-то бросил в них камнем, и они, повизгивая, замолкли… Навстречу Раковскому и Бушуеву крупно шагал Макар Медов. Он был мрачен.

— Дурная примета, Сэрэга… Не ходи на Колыму… Спиридон крепко уснул… Надел два костюма и совсем уснул…

Раковский бросился к палатке, пощупал руку Спиридона. Она была холодна. Старый партизан лежал на спине во весь свой длинный рост, торжественно строгий, в костюмах, застегнутых на все пуговицы. Вызвали доктора.

— Что скажем жене? — спросил Сергей Макара Медова и Николая Бушуева.

— Скажем: хорошо уснул, — спокойно ответил Николай, — сытый уснул. В попом костюме уснул. Сердцем болел. Много лет жил. Плохое пережил, хорошее увидел.

Собак прогнал Степан Дураков. Макар Захарович Медов уважал этого опытного таежника за то, что он умел молчать и молча много делать. Макар отозвал Степана в сторону и зашептал ему на ухо:

— Сэргэю скажи — не пойдем Бохапчу. Спиридон уснул — дурная примета. По реке большие камин. Река шайтаном воет. Зимой на оленях пройдем. Хорошо пройдем. Скажи Золотой Бороде, Зимой хорошо!

— Золотая Борода приказала, как и Длинный Нос: дальше идти.

Степан закурил.

Смотреть вперед!

Первый отряд Верхнеколымской экспедиции Геолкома во главе с Юрием Александровичем Билибиным покинул Олу 12 августа 1928 года и тронулся вглубь материка.

Сергей оглянулся. Хотелось запомнить навсегда эти три десятка небольших приземистых домов, пыльное подобие улиц, эти вешалы с юколой для людей и горбушей для собак… До свидания, Ола! До свидания, Анна Тимофеевна и Матрена Ивановна Сивцевы! Спасибо им за приют и заботы.

— Нас в первом отряде будет всего шестеро. Отберите самых опытных и выносливых. Больше взять нельзя. Макар с трудом набирает лошадей и на этот состав. И готовьте, Сергей Дмитриевич, продовольствие, инструменты, кое-что из снаряжения…

Этот наказ Юрия Александровича Раковский постарался выполнить как можно лучше. Из рабочих отобрал Дуракова, Лунеко, Алехина, Чистякова. В случае неожиданностей, каждый из них мог до конца действовать самостоятельно.

Макар Медов сам взялся довести вьючный транспорт с четырехмесячным запасом продовольствия, снаряжением и инструментами до реки Малтан.

«Золотая Борода» — Ю. А. Билибин и «Длинный Нос» — С. Д. Раковский в последний раз терпеливо выслушали решительные предостережения работников РИКа и местных охотников, их призывы внять здравому рассудку и все же настояли на своем. Не остановили и угрозы «арестовать Билибина как вредителя», решившего «умышленно» загубить экспедицию и себя на порогах. Не теряя драгоценного времени (ночи становились все холоднее и холоднее), отряд принял окончательное решение — добираться до Среднекана на плотах по рекам Малтан, Бохапча и Колыме. Столько изучили путей, а пошли своим…

Оленей, закупленных Сергеем Раковским и Макаром Медовым, оставили Валентину Александровичу Цареградскому. Не позднее 1 декабря, когда у первого отряда продукты будут подходить к концу, второй отряд нартовым путем должен пробиться в Среднекан с продовольствием и людьми.

Степан Степанович Дураков, чернявый, высокий и красивый пермяк, попыхивая трубкой, молча шагал рядом с Макаром Медовым, Впереди с радостным лаем носился черный сеттер Демка. Раковский слышал, как проводник испытывал Степана:

— Сэргэй молодой. Ему бы летать, а куда — мал-мала думает. А ты много жил тайга. Много знаешь.

— Сергей в горном институте учился, Я его по Алдану знаю, воду понимает. Вместе на Алдане плавали по каменистым, порожистым Челпоне и Ылымахе… Понимаешь ли ты это, умная голова?

— Моя все понимай, — горячился Макар. — И ты понимай. Бохапча — плохая река. Много злых камней. Нарта и та их зимой объезжает. Рекой нельзя ходить. Все покойники будут.

Степан ничего не ответил, сильнее задымил. Успокоился и Макар, Он повеселел и бодро шагал впереди отряда. Северное лето было на исходе. Холмы то тут, то там покрывались рыжими пятнами. В темные, скупые краски тайги вторгались неяркие наряды осени. Низкорослые березки лепетали пожелтевшими листьями. В воздухе стоял густой грибной запах. «Маслята, подберезовики… — определял Сергей, — оленьи деликатесы… А ветер все холодней и холодней». Запел, вспомнив Алдан, Вольдемара Петровича Бертина.

Макар слушал, щелкал языком. «Совсем молодой Сэргэй. Жалко, если погибнет зазря. А мог бы стать манчуком[1] — сильным, умным оленем. Почему не слушает умных слов?»

…На тринадцатый день Макар Медов вывел транспорт к устью ключа Хиренда, впадающего в Малтан. Место для остановки выбрал Степан, указав на хороший сухостойный лес.

— Лучшего материала для плотов не найдешь.

Теперь успех сплава зависел от этого молчаливого сильного человека, от того, какие плоты и как быстро срубят. Сергей был его первым помощником. Ловко и весело рубили топорами Чистяков, Алехин, Лунеко. Работы под руководством Степана ходко подвигались вперед.

— Отбирай только сухие бревна, — подсказывал Степан Сергею. — Впереди пороги. Плоты должно нести, как щепки. Нам каждый вершок дорог. Запомни — из сырого дерева плот оседает на две трети, из сухого — лишь наполовину.

Макар внимательно наблюдал за тем, как русские сооружали два плота. (На случай, если один разобьется, то всем перебраться на второй.) Промерил: пять шагов в ширину, двенадцать в длину. Шестнадцать бревен. Закреплены наглухо, кольцами и на шпоны.

Семь лошадей, с таким трудом, под личную клятву, арендованных Медовым у бедняков, и восьмая, купленная, отъедались на сочной траве. Все они с Макаром вернутся в Олу. Собака Демка кружила около всхрапывавших саврасок, оберегая их от непрошеных таежных «гостей». Хозяин Демки Степан изредка молча посматривал в ее сторону, но и этого было достаточно, чтобы догадливый и услужливый пес усилил свое рвение, он срывался с места и стрелой мчался то в тайгу, то обратно к лошадям. По вечерам свежело. Утром умывались в удивительно прозрачной речке. С тревогой отмечали — уровень воды в Малтане падал. Нужно было торопиться.

Макар с тоской думал об Оле, о диких оленях, купленных Сергеем у эвенов и оставленных за оградой на холме в Гадли. Хватит ли им ягеля? Как они, заарканенные, вставали на дыбы! Однако, Сергей и Степан — ловкачи. Не хуже эвенов заарканили олешек в связку и повели. Богатеи прикусили языки: видно, бывалых людей поведет Макарка на Колыму. Всех уговорили не помогать русским, один Макарка не послушался. «Старая, заброшенная тропа на Малтан короче на семь кесь и удобнее, чем на Буюнду… И корма вдоль тон тропы вдоволь…» Как обозлили богатеев эти слова Макара Медова. Грозятся поколотить. Уйдут ученые, где работу найдешь?

Медову уже за шестьдесят, скуластое в морщинах лицо его изъедено оспой, но карие глаза смотрят зорко и пытливо, старик еще крепок, силен, в обиду себя не даст. И сыновья Иван и Михаил в него, славные каюры.

Сколько лет батрачил Макар на мироедов, а из нужды так и не выбрался, был и остался бедняком. Как эти приезжие люди, и Золотая Борода, и Длинный Нос, и Степан, и все, все, по душе ему; их уважительное обращение, их рассказы о неведомых краях, о сказочных железных конях и птицах, которые сами везут человека и по земле, и над тайгой, над горами, выше облаков. И даже там, где совсем нет ягеля и рыбы, где никогда не пройдет олень и собака…

За ужином, у костра, Макар, добродушно улыбаясь раскосыми посветлевшими карими глазами, любил испытывать Сергея загадками. «Куда посмотрят, сразу там, — что это?», «Ты с той стороны, я — с этой, — что это?», «По сторонам круглой сопки двое голых лежат, — что это?», «Постоянно ест, а все голодный, — что это?», «Лег спать мягко, а все кажется, костяной нож рядом, — что это?».

Степан перестаёт курить. Юрий Александрович испытующе поглядывает на Раковского. Лунеко раззадорился, хочет сам ответить, однако Чистяков и Алехин осаживают его. Сергей шумно втягивает в свой длинный нос теплый дым, чихает и, не торопясь, отгадывает: «Глаза… Торбаза… Уши. Огонь… Макаркина горькая бедняцкая думка…» Медов доволен. Совсем как якут, Сережка. Он уговаривает Степана и Сергея навсегда остаться в Оле, Хороших невест найдет, камчадалок. Красавицы… «Дом построим, собак, оленей купим…»

— Кулаком стану, пойдешь ко мне в батраки? — снова горячится Лунеко.

Макарку словно ремнем по лицу ударили. Уж не сошел ли старатель с ума? Сердито ответил:

— Зачем так говоришь? Кулак, шаман плохой человек… Богатый когда надумает повеситься, прежде удушит мать и жену… Зачем так говоришь? Ты не кулак, ты Лунеко…

Все смеются так, что лошади перестают всхрапывать. Смеется и Макарка. Какие шутники!

Вот уже и Золотая Борода спит, а Медов все расспрашивает Раковского и сам дает ему житейские наставления. Парень прибыл в Олу морем. Значит, если он останется в Оле, то будет ходить в море, ловить рыбу. Хорошая хозяйка нужна Сергею, может, даже сильнее и решительнее, чем мужчина. Она будет ждать его, бороться за жизнь детей, за продление рода.

Раковский не спит, он, как и в детстве, затаил дыхание и с наслаждением слушает мудрые поучения Макара Захаровича: «Морскую капусту на костре не жги, — испортится погода, сильный прибой будет, как тогда к берегу пристанешь?..», «Будут дети, не давай им драться рукавицами или одеждой, сшитой из зверя. На охоте этот зверь злым станет и не подпустит к себе».

«Жену выбирай не спеша. Она на всю жизнь. Как твоя правая рука». «Приучай к порядку, но не ссорься. Доброе слово сильней ремня». «Не давай жене над головой мужчины сушить одежду — не будет удачи на охоте».

Милый, добрый старик. Сергей охотно поселился бы рядом с ним и, возможно, женился бы на камчадалке. Оки, камчадалочки, помесь русских с местными, действительно, удивительные красавицы. Но он, — бродяга. Ему тошно жить долго на одном месте. Его все время тянет куда-то. Кто-то беспокойный сидит в нем и зовет, манит его в дальнюю дорогу, зовет и манит…

Прощаясь, Макар наказывал Сергею:

— Там смотри в оба. Дурной человек там. Люди Пепеляя — волки. Эвенов, якутов спрашивай. Охотников спрашивай. Охотник много видел, много знает.

Только в пути Билибин и Раковский до конца поняли и оценили, какое хорошее сердце у Макара Медова и как он во всем был прав.

Малтан сильно обмелел. Это тревожило Юрия Александровича. За сколько же дней им удастся одолеть 80 километров до Бохапчи? И где опаснее пороги — на Малтане или Бохапче? Неожиданно, ниже камня «черный голец», показался опасный порог (его так и назвали «Неожиданный»). Стиснутый скалистыми берегами, Малтан шумно ревел и пенился, перекатываясь через камни. Гибель, казалось, была неминуемой, но спокойный Степан Дураков и отчаянный лоцман Иван Алехин успели слева разглядеть протоку. Все плоты свернули в нее и сели на мель. Весь день их тащили почти по высохшей протоке. Сергей перестал считать, сколько раз люди погружались в ледяную воду, перекладывая груз, отрубая бревна, выворачивая камни. Ныли и дрожали колени, ладони были стерты до крови, на плечах у всех обозначились «эполеты». Юрий Александрович Билибин ободрял:

— Не унывайте, друзья! Мы ищем дорогу в завтрашний день Колымы. Даже манчук знает, как трудно первым прокладывать пути. Но кто проходит первым, тот надолго остается в памяти народной.

Если на Малтане так трудно, то что же будет на Бохапче? В суматохе не заметили, как отстал Демка — собака Степана. Много дней спустя, она, истощенная, искусанная, вышла к Элекчану, где строили первое зимовье. Оттуда и загуляла по тайге молва о том, что Золотая борода и Длинный нос разбились на камнях, да так, что даже злые духи не нашли их костей.

А между тем плоты уже вынесло в Бохапчу. Сергей записал в своем дневнике:

6 сентября. Плывем по Бохапче. Пустынные, суровые места. На берегу увидели медведя. Билибин сел на камень. Плот почти затопило. Груз подмочен. Весь день ушел на его просушку. Тронулись в дальнейший путь. Впереди, в тумане, на острове кто-то возится. Опять медведи? Приготовились стрелять. Я обогнал плот Билибина и сквозь дымку вижу — на острове не медведи, а люди в меховой одежде. Кричу истошно:

— Не стреляйте! Там люди! Люди!

Тут и мы услышали предостерегающие голоса с острова:

— Куда вас несет, шайтаны? Впереди камни, камни!

Какую драму удалось предотвратить! По рассказам Макара Медова, где-то здесь должна стоять юрта семьи Дмитрия Амосова. Да вот же она, возвышается на берегу. Значит, пока что отряд держится правильного пути.

Заночевали у охотника Амосова. Якут, волнуясь, убеждал не плыть дальше: там, впереди, пороги и плоты не проскочат через них.

— Зимой нарта между камней не проходит, зачем умирать?

Посоветовались, что делать. Можно было оставить груз у охотника и налегке, до снега, возвратиться в Олу. Зимой пробиваться на Колыму. Но тогда до зимы припасы иссякнут. Решили рисковать — плыть дальше. До Колымы осталось километров полтораста. Амосов проводил гостей до плотов, плача, приговаривал:

— Бедняки, русские! Все утонут!

Сергей и Степан не перевели этих причитании Ю. А. Билибину.

9 сентября. Нас несет через пороги, их видимо-невидимо. Не однажды на каменные лбы садился плот Ю. А. Билибина. Какой железной воли человек! Лезет в ледяную пену по грудь и, отпуская саркастические шуточки, помогает людям снимать плоты с мели. Пороги «крестим» именами членов отряда, наносим на желтую бумагу: порог Широкий, длина один километр, плыть без осмотра; порог Два медведя — держать правее; порог Ивановский — по имени Алехина — держать правее, плыть без осмотра; порог Юрьевский — по имени Билибина — не опасно; пороги Степановские — по имени Степана Дуракова и Михайловский — по имени Лунеко — плыть без осмотра. Михайловский порог самый красивый. На обоих берегах — высокие скалы. Выглядит он очень эффектно.

Река, зажатая в скалах, не течет, а летит. Не нужно только теряться. Каждый удар весла определял благополучное прохождение. Не теряться!

Порог Сергеевский назван моим именем. Очень длинный, усыпан крупными камнями, с большим подъемом воды. На нем чуть не погибли. Мой плот впервые за все время плавания краем сел на камни. На нас несло плот Билибина. Наскочит — расшибемся вдребезги. С необычайной быстротой проскочил мимо. Два часа просидели на камнях. Отпилили четыре бревна сбоку. Среди бушующих волн с большим трудом снялись с камней и поплыли дальше.

Следующий порог — Дмитриевский назван по имени рабочего Чистякова. Оба плота минули его благополучно и поплыли вниз по реке, быстро, без задержек.

В устье Бохапчи вышли на берег, сделали на дереве затес и оставили на нем запись.

10 сентября. Выплыли на Колыму. Какая красивая река! Чем-то напоминает Волгу у Жигулей. Вода прозрачна, как в Ангаре. Юрий Александрович сияет, впивается глазами в породы и как геолог определяет: Колыма — золотая река, здесь должно быть золото. Вся эта река и ручьи, впадающие в нее, — золотые.

12 сентября. В Колыму впадает много притоков. Не можем определить их названий. Знаем, что где-то тут, по описаниям Макара Медова, должны быть большие реки — Таскан, Оротукан и Среднекан, — место, где мы остановимся. Но какие реки встречаем, неизвестно. «Крестим» их, даем новые названия, заносим на карту. Одну поименовали Утиной — так много было на ней уток; другую приняли за Среднекан и назвали Точкой. Но точку поставить не пришлось, так как ошиблись, и поплыли дальше; приток переименовали в Запятую. Следующую речку назвали Крохалинной.

Встретили, вернее еле нагнали, одичавшего охотника Дягилева. Совсем разучился говорить. Молча попил с нами чаю, завязал остаток угощения в тряпку и пробормотав «ча, прощай, догор», ушел.

Припоминаем, где и как отстал черный сеттер Демка, наш верный сторож. На остановках он убегал в лес, разминаться, гонять бурундуков и белок. Думали, — он у Юрия Александровича, а оказывается, остался в тайге. Настроение у всех такое, словно седьмого товарища потеряли…

Добрым словом вспоминали Макара Медова. Схема бассейна верховьев Колымы, изображенная им спичками на брезенте, оказалась верной. В пути уточнили ее, набросав что-то вроде первой карты Малтана, Бохапчи и других притоков Колымы. Наш опасный рейс от Малтана до устья Среднекана продолжался четырнадцать дней. До нас никто не плавал здесь. Сколько раз нас снова предупреждали, что мы погибнем…

13 сентября. Еще одна остановка. Да, это, пожалуй, Среднекан. Все приметы Макара сходятся. Прошли километра два вверх. Якут, ловивший рыбу, подтвердил — мы вышли к Среднекану. Билибин и я, а также четверо рабочих бредем с котомками по талому снегу на ключ Безымянный.

Все участники первого отряда облегченно вздохнули. Юрий Александрович сиял: был найден сплавной путь для снабжения приискового района.

— Если наши громоздкие, неповоротливые плоты благополучно прошли через пороги в малую воду, — горячо говорил Билибин, — то можно ли сомневаться в том, что весенней водой более подвижные карбазы с грузами пройдут через эти пороги без всякого труда!

И действительно, этот путь хороню послужил приискам шесть лет, пока к Колыме не протянули автомобильную дорогу.

При устье ключа Безымянного, в 16 километрах от Колымы, отряд Ю. А. Билибина увидел перекопанный ямами участок в триста квадратных метров. Старатели жаловались — дальше богатое золото не прослеживается. Билибин приступил к разведке долины, полагая, что вынос золота идет отсюда. Люди торопились: до наступления морозов надо было построить бараки, приступить к пробивке ям.

А снег валил и валил. Первым нартовым путем на Среднекан проскочили управляющий Охотской конторы «Союззолото» Ф. Д. Оглоблин, горный смотритель Ф. Р. Поликарпов и артель старателей, — почти без продовольствия. Это насторожило и встревожило людей. На всякий случай были взяты на заметку все павшие и замерзшие в пути лошади. Ю. А. Билибин и С. Д. Раковский поняли — отряду придется делиться с другими своими скромными запасами продовольствия. Сергей Дмитриевич, насчитав около 35 человек, копошившихся на ключе Безымянном, стал прикидывать, как разумнее расходовать продукты, чтобы протянуть подольше.

В свободные минуты он по-прежнему вел дневник, почти день за днем. Это были скупые, лаконичные записи. Расширить их, кое-что восстановить, мне удалось в Москве, во время многих встреч с С. Д. Раковским. Я старательно переписал дневники, а потом по старым отчетам, письмам и сохранившимся заметкам, (вместе с Сергеем Дмитриевичем я его женой Анной Петровной, попытался, без всяких прикрас, воссоздать картины давно минувших дней. Итак, вернемся к его записям.

17 сентября. Ах, Макар, Макар, ты и тут оказался прав… Встретили вольных старателей. Туркин! Как он посмотрел на Степана, на Лунеко, на Чистякова, на Алехина, на их ружья! «Турка — худой человек, на закон и совесть плевал!» Эх, Макар, Макар, я и сам знаю, какими законами живут вольные старатели, добравшиеся до большого золота. Но об этом после.

— Как золото? — спрашиваю.

Туркин подошел ленивенько, вразвалочку, неопределенно пожал плечами, помял сырой кусок земли в пальцах, вздохнул и отбросил.

Вспомнил совет Вольдемара Петровича: «Старатель, какой он ни есть, а наш, советский человек. В каких условиях он добывает золото! Заподозрить, обругать его облыжно всякий горазд. А ты помоги ему, будь товарищем. И он понесет золото к нам». Я разглядываю Туркина доброжелательно. Его люди окружают меня.

— А дальше по ключу лес есть?

— Есть. А вы кто? — спрашивают в несколько голосов.

— Экспедиция. Геолог среди нас есть.

— А что будете делать?

— Золотоносные площади искать.

— И золото добывать?

— Нет. Найдем площади с золотом, передадим вам и другим артелям. Если будете помогать — в гости приходите. Все веселее будет, а то совсем одичаем…

Познакомились. Не то, что подружились, но и не рассорились. Туркин молча потрогал мою кожаную куртку, жалостливо оглядел летнюю обувь, сморщился и махнул рукой.

— Что будешь делать в морозы?

— У нас есть брезентовые мешки и войлочные потники. Сами сошьем себе сапоги. Вот Степан Степанович у нас — мастер на все руки. Под его руководством крою и шью…

Туркин нехотя разрешил посмотреть на работу его артели. Он сам залез в промывочную колоду и месил сапогами золотую муть. Лопаткой выгреб гальку, остатки выложил в железный лоток и просушил на костре. При мне промыли 180 лотков, набрали 165 граммов золота.

20 сентября. Добротный барак срубили в восемнадцати километрах от устья Среднекана. Печь и трубу выложили из камня. Тепло, не дымит. Бьем шурфы. Морозы крепчают. Наблюдали северное сияние средней силы.

Из Охотска прибыли вьючный транспорт «Союззолото» в двадцать рабочих. Продуктов негусто. Как и мы, ждут к 1 декабря транспорты.

10 октября. Ключ Безымянный. Вчера я и Юрий Александрович были на собрании рабочих-старателей. Представитель «Союззолото» Оглоблин делал доклад о предполагаемой заброске продуктов и товаров, а также о перспективах развертывания работ в районе.

Рабочие жалуются на отсутствие золота, нет разведанных участков. Мы предложили им временно работать у нас на шурфовке. О расценках на работы договориться не смогли. Условились, что мы их выработаем.

Домой пришли поздно. Идти было скверно, т. к. с утра все время идет снег.

2 октября. Заканчиваем оборудование барака. Разбили вторую линию по ключу Безымянному. В линии — 17 шурфов. Расстояние между ними 20 метров.

К вечеру выяснило. Слегка подмораживает.

4 октября. Окончательно обработал и переписал начисто расценки на временные шурфовочные работы.

С обеда Дураков и Лунеко приступили к шурфовке, — расчистили площадки и сделали зарезки.

5 октября. С утра устилали стлаником крышу барака. Снег идет беспрерывно. Нужно отправить лошадей за Алехиным и Чистяковым, к устью Среднекана, километра за 24, идти по талому снегу с котомками тяжело.

6 октября. Алехин и Чистяков возвратились с рыбалки. Они ушли вчера утром и кое-как дошли до старателей. Ночевали у Сычова.

Дураков и Лунев с утра закрывали вторую половину крыши. С 11 часов вышли на углубление шурфов. В два часа показалось солнце.

7 октября. Воскресенье. В 10 часов к нам пришли двое якутов. Принимали их вместе с представителями Якутского ЦИК Елисеем Ивановичем Владимировым и Тасканского кооператива.

Оглоблин в записке просит прибыть в устье Среднекана для переговоров. После обеда туда на лошадях отправились Юрий Александрович, Лунеко и якуты. С одним из якутов передали на Оймякон заказ на теплые вещи и кое-какие продукты, а с Поповым Петром Васильевичем — на Таскан — на лыжи, оленей и мясо. Обещали приехать к 1 декабря.

Погода хорошая. В тени — минус один градус, на солнце плюс 5,75, в 21 час минус 14,5 градуса. Ночью падает до минус 20.

9 октября. В 6 часов Лунеко на лошадях привез вещи. В 7 часов подошел Юрий Александрович, устал…

10 октября. Сделали ендовку. Нужно промывать пробы. Шурфы почти все садятся на мерзлоту, от пожогов тают плохо, на одну четверть. Мерзлота с прослойками льда.

11 октября. Старатели начали сдавать золото. Ходил на стан, заказал лоток для промывки проб. Кое-как достал жестяную банку для согревания воды при промывке проб. Осмотрел работу старателей. Туркин (Тюркин?) промыл 180 лотков и добыл 166,7 граммов золота. Прилично. Остальные старатели работают хуже.

13 октября. Суббота. С устья Среднекана привезли остальные вещи и рыбу. Погода хорошая, без перемен. Ночью было новолуние. Значит, погода продержится еще долго.

14 октября. Сегодня Сафейка, разведчик первой артели, принес лоток и банку.

16 октября. Отделал лоток. Пожалуй, с четверга начнем промывку проб.

17 октября. Основательно морозит. Днем — минус 16, вечером — ниже 30.

18 октября. Мороз упал. Как бы не переменилась погода. Вечером наблюдали северное сияние средней силы.

19 октября. Смыл пробы на второй линии. Шурфы 10, 1, 8 и 7. Золотые знаки. Ил серого цвета. Слоистая глина желтого цвета. Галька.

20 октября. Сегодня зарезали 16 шурфов. 14-й шурф посадили на воду. С утра шел немного снег, но скоро перестал — разъяснило.

21 октября. Воскресенье. Юрий Александрович, Е. И. и я ушли за белкой. Приходил Поликарпов, возвратил нам нашу почту. В Олу ее не доставили, т. к. на перевале через водораздел Среднекана выпал глубокий снег. Три лошади пали, трех пришлось убить, осталось еще три.

Переложил печь. Не знаю, получится что из этого или нет. Мороз доходит до 35.

25 октября. 13 часов. Температура 19,5 градуса. Легкая облачность. Тихо. Заполняю шурфовочные журналы. Юрий Александрович ходил на стан. Все у них там идет по-старому. Начала хорошо мыть артель Волкова — три человека намывали по 200 граммов в день. Корейцы моют тоже. Туркин стал мыть хуже.

26 октября. В шурфе глубина 23 четверти, вот-вот должна показаться почва, а ее все нет. Морозы усиливаются с каждым днем.

27 октября. Е. И. уезжает в Сеймчан на наших лошадях. Там он их сдаст на кормежку. Прихватит с собой и трех лошадей «Союззолото». Получил задание — нанять оленей для доставки к нам грузов с Олы.

28 октября. Воскресенье. Ходил на охоту, убил пять белок.

29 октября. Елисей Иванович уезжает в Сеймчан, затем Таскан и Оротукан. Вернется, вероятно, в середине декабря.

30 октября. Утром было 43 градуса мороза.

31 октября. Переделывали печи. Железную поставили отдельно, для каменной выложили трубу из камня. Топятся хорошо, не дымят.

1 ноября. В полдень уехал Елисей Иванович. Я проводил его до стана.

2 ноября. Тринадцатый шурф сел на почву. Завтра выкидают еще один пожог. Останется добивать 6 шурфов. Вечером было очень холодно.

3 ноября. Утром в градуснике замерзла ртуть. Проверяли температуру вторым термометром — 47,5 градуса мороза. Сделал примитивное приспособление для измерения температуры из бутылок с различными смесями спирта с интервалами через четыре градуса. Действует как будто недурно. Записываю отметки так: какая спиртовая смесь замерзает, а какая шугует, т. е. находится в стадии замерзания.

4 ноября. Воскресенье. Работа не проводилась. Замерзает смесь спирта на 60°.

5 ноября. Ночью вокруг луны сияние (круг), наверное, к перемене погоды.

Осмотрели работу старателей. Все артели промывают золотоносную породу лотками, за исключением первой, она работает на исковерканном типе «американки». Моет хорошо лишь артель Туркина.

7 ноября. 11 годовщина Революции.

Работа не производилась. Утром пришел профуполномоченный и пригласил нас на собрание. Я с Юрием Александровичем часов в 11 ушел на стан. На собрании разбирался вопрос о взаимоотношениях рабочих артелей на представленном участке. Внес несколько предложений, которые были приняты. Ночевал у Оглоблина. Тепло. На дворе не более 25 градусов. Слегка порошит снег.

10 ноября. Продуктов становится все меньше. Неужели наступит голодовка? Туркин снялся первым. Неписаный закон тайги — и минуты голодной опасности люди группами разбегаются в стороны, не спуская друг с друга глаз. Туркин ушел за пятьдесят километров, на новое место, где лежит замерзшая лошадь. Им хватит ее недели на две. Потом они поднимутся по Среднекану еще выше, где у Туркина на примете вторая замерзшая лошадь.

Я не утерпел, один поплелся на устье Безымянного, к Туркиным ямам. Смотрю — лоток оставили. Я лотком мою хорошо. Взял пробу, смыл — есть золото, и не плохое. Значит, голод спугнул людей.

14 ноября. Пропала павшая лошадь… В четыре часа к нам из Таскана приехали на оленях уполномоченный кооператива с двумя якутами. Дорога неважная. Привезли для Елисея Ивановича Владимирова пудов семь скотского мяса.

15 ноября. Уполномоченный продал нам шесть пудов мяса по 18 рублей за пуд.

16 ноября. Уезжая от нас, уполномоченный отдал мне свои лыжи, рукавицы и шапку. Заказали ему пригнать нам 20 оленей по 60 рублей, из них половина необученных, кожи для оленьей упряжки, кое-что из продуктов и теплых вещей. Срок — 1 января. Слегка порошит снег.

17 ноября. Промывка золота понижается. Солнца нам уже не видно, оно освещает лишь склоны гор.

19 ноября. Кроил из брезента торбаза для рабочих, из кошмы шили теплые чулки. Вечером замерзла смесь спирта на 60 градусов.

20 ноября. Продовольствия хватит не более, чем на две недели. Надо идти на Сеймчан — за пятьдесят семь верст — за продуктами.

23 ноября. Предложил Юрию Александровичу проект устройства промывок.

24—26 ноября. Мыл пробы. Золота нет. Мороз 35 градусов. Приходили два хабаровца. Вечером ушли с ними к Оглоблину. Продовольствие у них заканчивается. Пошли в ход конские кишки.

Пасмурно. На клетках, в дневнике, решили две шахматных задачи: синие ходят и выигрывают. Красные ходят и делают мат одним ходом.

27 ноября. Муку — один пуд — которую нам вез Гариф — съела хабаровская артель. Гариф сам сдал ее им.

29 ноября. Вечером зашел Оглоблин. Обсудили положение. У нас остался пуд муки и немного более пуда мяса. Первая артель перешла на урезанный паек, но и его хватит лишь на две недели. Решили — он, Оглоблин, и Юрий Александрович в субботу утром пойдут на Сеймчан. Это 57 километров от прииска.

Вокруг луны — сияние.

30 ноября. Лунеко пришел со стана и сообщил — на прииске тунгус, на четырех оленях, едет из Туманского на ярмарку в Олу. Поджидает еще двух тунгусов. Собираются продать шкурки и купить продуктов. Значит, и у них с питанием плохо. С 1-го декабря садимся на голодный паек.

Работы временно приостанавливаем. Тунгусы на стан не приехали и не приедут. Пилили дрова.

2 декабря. В 8 часов наши отправились на Сеймчан[2].

3 декабря. Двое ходили на охоту, убили пять белок. Двое ушли на стан доставать лыжи.

4 декабря. А транспортов все нет и нет. Остатки хлеба поели вчера. Ходили на охоту — убили одну белку. Ружье Лунева стреляло с третьего раза. Первая артель также доедает остатки продуктов.

Пока есть силы — работаем и документируем шурфы: растительные торфа, ил с прослойками льда, галька с глинистым песком, порфировые валуны и щебенка, глинистый сланец.

6 декабря. Ф. Р. Поликарпов дал фунтов 10 мяса, палатки и печь Туркина и Филина. Продукты у всех кончаются.

9 декабря. Воскресенье. Трое рабочих с палаткой и печкой ушли охотиться, «на подножий корм». Вероятно, с верховья Безымянного перевалят на реку Шаранок. Зашли Туркин и Поликарпов. Сообщили — завтра хабаровцы возьмутся за Собольку и Белку (суку, приставшую в дороге к транспорту «Союззолото»).

Положение критическое, подсчитываем, когда прибудут транспорты из Олы, Сеймчана и Эликчана. На душе тоскливо.

Чувствуется слабость и головокружение. На всякий случай составляю список. Нас 16. И. М. Алехин, С. С. Дураков, Д. Е. Чистяков, М. Л. Лунеко, П. А. Майоров, Е. И. Игнатьев, К. Мосунов, П. И. Белугин, Я. Гарец, Т. Аксенов, К. Т. Павличенко, А. М. Ковтунов, П. М. Лунев, С. Серов, М. И. Седалищев и Г. Трофимов, а всего на прииске 41 человек.

10—12 декабря. Сидим с Лунеко голодные. Хабаровцы едят собак — Собольку и Белку.

Вечером, в 4 часа ушел на стан к Поликарпову узнать, нет ли чего нового. Вчера Журавлев с Аксеновым пристрелили Белку. Собольку они вдвоем съели почти целиком, осталось на одно варево. А в Собольке целых тридцать фунтов мяса! Шестерина и Гончарова тошнит, отказались от своей доли. Взяли четверть конской кожи, вяло спорят, если волосы опалить — кожа поубавится. Все же решили опалить и варить.

Вечером того же дня возвратились остальные хабаровцы, принесли немного мяса. Другие ушли в местечко Котел, что в восьми километрах от стана.

На промывке остались артели Туркина и первая… Во вторник корейцы в последний раз мыли золото.

Положение осложняется. Ждем возвращения ушедших на Сеймчан. Не сегодня-завтра должны быть или сами с мясом или прислать кого-нибудь, чтобы рассказать о положении дел.

13 декабря. Осмотрел работы. Домой возвратился в два часа. В четыре часа с р. Шаранок пришли наши охотники. Мы им отдали котел, два топора и фунта три-четыре муки (последняя, что у нас была). Они проохотились пять дней, убили штук 60 белок, которыми и питались. Домой принесли около десятка. Другой дичи не попадалось. Скверно…

Юрий Александрович и Ф. Д. Оглоблин что-то долго не возвращаются. Не так-то легко приводить в исполнение свои желания, как говорить о них. Всегда могут встретиться неожиданные препятствия, которые никак нельзя даже и предусмотреть. Тайга-матушка…

14 декабря. Чистяков ходил на охоту… Убил пять перепелок.

Съели часть белок, которых достали с крыши. Мудрый Степан в октябре снимал шкурки на шапки, а тушки бросал на крышу. Их оказалось тридцать. Хватит и на завтра. Если ничего не подвезут — придется приниматься за кедровок.

15 декабря. Суббота. С утра съели белок. На ужин осталось восемь кедровок и три белки. В час дня отправился на стан к Поликарпову. Наши вернулись из Сеймчана без продуктов… Там также плохо с продовольствием. Привели двух наших лошадей. Одну убили и всем раздали мясо. Ходил по ключу вверх, осмотрел капканы и пасти. Ничего нет.

Выясняем подробности. Наш ходок Жуков в поисках 3—4 пар своих оленей чуть не умер с голоду. У сеймчанских жителей погибли все олени. Дома остались одни старики и старухи, живут очень плохо. Хлеба не видели в глаза всю жизнь. Все, кто может ходить — на охоте. Старуха, которая, видимо, родилась во время царствования Екатерины второй, просила, когда приедет транспорт, прислать хоть немного хлеба, попробовать перед смертью…

Дураков ходил на охоту. Белки исчезли. Принес немного кедровых шишек. Юрий Александрович перевел часы на один час назад…

Наблюдали северное сияние. Сначала горизонт засветился, потом обозначились, как бы просвечиваемые насквозь, шары: оранжевые, светло-голубые, зеленые. Кто-то быстро-быстро погнал их по горизонту. Затем на их месте вымахнули радужные столбы с кисейной перекладиной. Потом небо на какой-то миг потемнело, звезды загорались ярче, и вдруг из горизонта к Полярной звезде устремились разноцветные мечи. Мы не суеверные. Мы не приняли эту игру природы за угрозу злого духа Севера. Как завороженные, любовались удивительным явлением природы.

16 декабря. Все подсчитывают, кто откуда и когда сможет к нам подъехать. Е. И. Владимиров, видимо, из Таскана вернется в Сеймчан, где назначено собрание якутов. От Таскана до Сеймчана 200 верст, да от ключа Безымянного до первого жителя 57 километров. Значит, Е. И. сможет подъехать к нам с закупленными оленями не раньше 25 декабря.

Убили вторую лошадь и целиком роздали в тот же день. Все остальное разделим завтра.

С распределением мяса — целое горе. Конечно, в первую очередь со своими претензиями пришли хабаровцы. (Напомнили им о Собольке и Белке. Отбрехались: «Собак на золотники не развешивают»).

21 пуд конины плюс три пуда потрохов. На каждого приходится по 20 фунтов.

Первая артель взяла себе лишь один пуд семь фунтов. Ходим к ним с Юрием Александровичем помыться в бане.

17 декабря. Встали поздно. Распределили остатки потрохов между всеми артелями, исключая первую. Взяли себе голову и ногу. Чистяков увез их в барак. Читал Ю. А. записку сотника-казака Попова об открытии им золота где-то в притоках Колымы. Нужно будет снять себе копию. Места точно не указаны, но, пожалуй, многое можно угадать. Речь, видимо, идет о притоке Колымы близ Среднеколымска (?), о реках Хонго, Сеймчан и Таскан. Упоминается месторождение слюды и какой-то необычайный водопад.

Худой, но по-прежнему неутомимый Билибин с какой-то мечтательностью и особенной взволнованностью говорил своему маленькому отряду, собравшемуся в теплом зимовье:

— Будем смотреть вперед и только вперед. Я вижу Колыму золотой, с развитой горной промышленностью. Ради этого лучезарного завтра стоит перенести и не такие лишения. И если Черский, сосланный царем в Восточную Сибирь, в свинцово-тяжкую пору верил в светлое будущее Дальнего Севера и без раздумья отдал весь свой громадный талант исследованию этого необъятного края, ставшего его могилой, то нам, советским людям, и совсем не подобает отступать. И мы не отступим! Нас не оставят в беде. Якутское правительство командировало к нам своего представителя Е. И. Владимирова для связи с якутами и эвенами. Они поймут, ради какой великой цели мы пришли сюда, и помогут нам.

Это было сказано в момент, когда конины осталось на один день.

На помощь

— Начальник Царь-город зовет! Дурной гумажка пришел. Золотая Борода и Длинный Нос в Бохапче уснули… — все это Макару одним духом выпалил молодой ороч. У Макара дрогнуло сердце, но он и вида не подал, что встревожен. Быстро собрался и, полный недобрых предчувствий, заскользил к дому, в котором расположился В. А. Цареградский.

Переступив порог, Макар цепкими глазами охотника: впился в суровое лицо начальника (брови сдвинуты, взъерошенные волосы вздыблены), в дурную бумажку, лежавшую перед ним на столе.

— Садись, Макар Захарович, — пригласил Цареградский. — Вот письмо от Эрнста Бертина. Пишет: с первым отрядом случилось, вероятно, какая-то неприятность. Может, разбились о камни. Рабочие в Белогорье Демку — собаку Дуракова — сильно худую встретили. Из тайги вышла, — ободранная, израненная. Видно, от волка или рыси отбивалась, из-под медведя вырвалась. Бертин опросил охотников, орочи ответили, что не видели нючча[3] на Среднекане…

— Колыма длинная… Можно и не увидеть… — сердито ответил Макар, — Когда гумагу писал, когда получал?

— Письмо датировано 19 ноября. Ко мне из Элекчана пришло 27 ноября. Как думаешь, Макар Захарович?

Медов враждебно посмотрел на бумажку, словно в нее вселился злой дух, подул на пальцы.

— Билиба умный… Сэрэга и Степан тайгу знают. Нанимай собак. Поедем. Мясо, хлеб вези, спирт вези, палатку, печь вези.

Дул сильный северный ветер, когда 29 ноября собачий транспорт покинул Олу. Макар торопил каюров, пересаживаясь с одной нарты на другую: советовал, подсказывал. Временами собаки тонули в сугробах. Тогда каюры и Макар становились на лыжи и сами прокладывали дорогу. Позади остались первые шестьдесят километров тяжелого, изнурительного пути. Остановку устроили в небольшом овражке с редким лиственничным лесом. Спали в палатках, на утоптанном снегу, устланном ветками.

Цареградский долго не мог уснуть. «Суох, суох! Дороги нет!», «Кёр, кёр, догор! Тас бар-смотри, смотри, камень!», Кусаган, Сэрэге! Беда, Сэрэге!» Сколько раз Макар в пути кричал ему эти слова! Видно не на шутку встревожился старик. Поужинав, Цареградский проследил, как каюры кормили собак, настругали деревянных «петушков» — стружки, чтобы утром быстрее затопить печь.

Собаки, выкопан лапами в снегу ямки, свернулись в клубок, повизгивая во сне. Их заносило снегом.

Стенки и крыша палатки перестали хлопать. Ветер стихал. А снег все кружился и падал. Какое удивительное безмолвие. Как же чувствовал себя Бориска один в этой ужасной тишине, среди безлюдных и мертвых просторов?

Макар поднялся первым, заворчал на каюров. Покосился, начальник уже умывался снегом. И чего он так пристально рассматривает безбрежную тундру в подкове гор, синий лес вдали? Спросил. Начальник улыбнулся.

— Эта тундра — приподнявшееся дно большого морского залива.

«Здесь был морской залив? Зачем смеяться над стариком? Быстро попили чаю и снялись с места. Резкий студеный ветер с колючим снегом гудел где-то над головой, раскачивая кроны деревьев; нарты выбрались на реку Олу, Все почувствовали себя уютнее. Собаки без понукания летели по нартовому следу дружно, скользя, падая и с визгом вскакивая на обнаженный лед.

Перебравшись к Цареградскому, Макар с усмешкой следил за тем, как неуверенно управляет собаками большой начальник.

— Чего кричишь?.. Все равно собака не понимает. По-корякски кричи. Хак — вперед! Тах — направо! Кук — налево! Той — стой! Пот-пот-пот — кругом!

Не чувствуя твердой руки, собаки вольничали: завидев белку или услышав свистящий полет кедровки, бросались в сторону. Бесконечная лента белого снега, однообразное пение нарт усыпляли. Повернувшись спиной к встречному ветру, Макар задремал. Ему вдруг показалось, что он в море, холодные брызги обжигают лицо. Какого кита убили! Макар хочет рубить его на части, а шаман не дает — кривляется, злобно стучит в бубен:

— Мало, мне больше половины! Не дашь — нерпу отгоню, лисицу отгоню, всех зверей отгоню. Слово такое знаю. Подохнешь, собака, с голоду…

Макар не соглашается на половину. Тогда шаман выплескивает на его голову ледяную воду. Медов очнулся, вытер лицо и свалился с парты в сторону. Он сделал это вовремя, так как несколько собак уже барахтались в полынье, над которой повисли нарты с Цареградским.

— Прыгай сюда! — закричал Макар Цареградскому, кляня шамана, и злых духов, и себя за то, что задремал и не доглядел — в худых местах собаку держать, надо…

Цареградский послушно исполнял указания Макара. Собак из полыньи вытащили на снег, и они, подняв; громкий лай и ошалело отряхиваясь, снова заняли свои места в упряжке.

Река делала излучины. Чтобы сократить путь, Макар повел транспорт через тайгу, напрямик. Он молодо бежал за нартами, придерживая их, чтобы не ударялись, о деревья.

— Ногам худо будет. Нарта — туда-сюда…

Цареградский и сам понимал это и трусил за стариком, поражаясь его выносливости и проворности. Лишь когда снова выбрались на лед, суровый взгляд Макара потеплел. Усевшись на нарту, он ласково посоветовал:

— Мало ездил на собаках… Купи свой нарта, хороший каюр будешь.

Старик разговорился. Он не понимает Билибы, Сэргэя, Царь-города. Хитрости у них нет, жадности нет.

На снегу — лисий след, широкая полоса.

— Самец… Хвост тяжело носил, — пояснял Макар, подзадоривая.

Однако, Царь-город равнодушно посмотрел на след и продолжал думать о своем. Он не снял ружья и не побежал азартно по следу. «Чернобурка… Не надо ему чернобурки, — удивлялся про себя Макар. — Только камень ему нужен. Поп и тот хитрее. Кадилом помахал, целую нарту мехов увез. Крестил Макарку — лисицу брал, хоронил отца — все равно лисицу брал, десять белок брал. Царь-город ничего не берет, сам дает. Чудной человек. На японца не похож, на американа не похож».

В Элекчане Макар Захарович Медов завернул к своему знакомому. Пили чай в зимовье, делились последними новостями. Охотник угостил В. А. Цареградского строганиной. Ломтики сырой мороженой рыбы расплывались, чем-то напоминая тающий во рту осетровый балык. Еще вкуснее были мясо и костные мозги оленя, промерзший хлеб.

Спали крепко, без сновидений, а на рассвете тронулись дальше, прихватив с собой голубоглазого, румяного астронома-геодезиста Д. Н. Казанли.

Вот она, долина реки Малтан, откуда первый отряд Ю. А. Билибина, вопреки всем предупреждениям и угрозам, пустился в свою одиссею. На поблекшем звездном небе дрогнул рассвет. Макар обвязал лицо теплым платком по самые глаза. Он не пел и не ворчал, дышал с трудом, с тревогой прислушиваясь к тому, как резко шуршал воздух при выдохе.

Мороз обжигал лицо, пальцы не гнулись, немели. Казалось, холод проник до мозга костей. Дрожь изнутри разливалась по всему телу. Жалобно повизгивая, собаки на бегу лапками оттирали мордочки. Подледная вода, прорвавшись наружу, курилась туманом. Клубясь, он растекался по долине, оседал изморозью на кустарнике. Кристаллы снега алмазами переливались на солнце. Странно, то ли от холода, то ли от усталости, а Цареградского потянуло на сон. Все вокруг — и река, и занесенные островки, и протоки, и котловины, и склоны гор, — как бы покрылось белым мертвым саваном. Даже синие тени и солнце потускнели на этом проклятом шестидесятиградусном морозе. Каюры все чаще срывались с нарт и бежали рядом.

«Хотя бы какую весточку получить, — со щемящей болью в сердце думал Валентин Александрович. Почту бы сюда, а то на тысячи километров снега да тайга… Впрочем, если и напишут, то как передадут? Даже письмо чеховского Ваньки Жукова на деревню к дедушке может попасть с большей вероятностью к адресату, чем таежная записка».

— Начальник… На дерево смотри… — прервал его размышления Макар. — Дерево говорит!

Цареградский встрепенулся. Записка на дереве? Рассмеялся. Так кто же решится писать здесь на дереве, которое затерялось среди других, как капля в океане?

— Макар Захарович, если мы будем останавливаться у каждого куста, то и к весне не доберемся до Колымы.

— Однако, неправильно говоришь. Дорога одна. Дерево с приметой. Вот дерево. Одна большая ветка сломана.

Действительно, вокруг лежали спиленные бревна, у пня виднелся остов палатки из кольев.

На белом, обтесанном стволе тополя простым карандашом было написано:

И подписи. Макар попросил прочитать вслух. Они тут спали, сколачивали плоты…

Это было на второй день езды от Элекчана.

Ночью раскинули палатку. Спиртовый градусник показывал 65° по Цельсию. Ртуть в обычном термометре превратилась в твердый шарик. И все же Д. Н. Казанли удалось как-то произвести астрономические наблюдения. Макар с любопытством следил за этим тихим «камланием» русских. Большой начальник сел на ящик, зажег свечку и вставил ее в бутылку с отбитым дном. Смотрел на секундную стрелку часов, вслух считал. Казанли уставился глазами в небо. В руках у него — секстан, колдовская штука: она видит, как идут звезды.

— Приготовьтесь! — отдал команду начальник.

— Есть! Есть! — радостно закричал Казанли, словно в него вселился добрый дух Севера. Положив колдовскую штуку на снег, юноша бегал и прыгал, размахивая руками, совсем как шаман. Вот он с силой выдохнул из легких, и морозный воздух зашуршал. «О чем шепчут звезды с этим парнем?» Макар вздрогнул, накрылся оленьей шкурой.

«Камлание» русских кончилось лишь к рассвету.

На третий день встретили ороча. Охотник радостно приветствовал Макара и поспешил сообщить ему, что на Кулу (Колыме) в устье Хириникана (Среднекана) видел шестерых русских. Шайтан пронес их на плотах через камни Бохапчи. Длинный Нос смеется. Золотая Борода смеется!

За такую добрую весть Цареградский готов был расцеловать охотника, он угостил его спиртом. Ороч посмотрел на уставших и замерзших собак и что-то быстро заговорил. Макар согласно кивал головой.

— Он говорит, — пояснил Макар, — поворачивай обратно, начальник… Собаки худые. Рыбы мало. Подохнут собаки. В Элекчане оленей бери, местных каюров бери.

В Элекчане Цареградский срочно вызвал к себе Эрнста Бертина.

— Голубчик, вы были на Алдане и знаете, что такое голодовка в тайге. Наши живы, но у них на исходе продукты…

Эрнст Бертин знал, что такое голодовка в тайге. Собрав провизию, он в тот же день на облегченных нартах, умчался в сторону Колымы.

Э. П. Бертин.

…От усталости кружилась голова. Руки бессильно падали, как плети. Напрягая силы и волю, Сергей и Степан выходили на улицу, черпали снег, растапливали его и кипятком согревали ослабевших людей. Неужели охотник не сдержит слов и они тут застынут все до одного? И злобный хранитель золота умертвит их, как умертвил Бориску Шафигуллина.

Охотник сдержал слово. Пригнал оленя. Сказал: «Ешь!» И снова уехал в сторону Олы. Может, он встретит транспорт с продовольствием и поторопит его.

Раковский продолжал вести записи.

20 декабря. Утром Юрий Александрович ушел на стан. По его распоряжению составляю ведомость — затраты, потери, расходы, что осталось.

Алехин с охоты принес две белки (попались в плашки). Лунеко из первой артели притащил восемь фунтов муки, белой с ржаной пополам.

21 декабря. Двое снова ушли на Сеймчан за лошадьми.

23 декабря. Воскресенье. Пилили дрова. Ходили с Чистяковым вниз по ключу Безымянному. Мороз усиливается. Алехин поднялся в верховья ключа. Никакой дичи. Срубил пасти на зайцев. Смотрел капканы и плашки. Ничего нет.

Тоскливо на душе… Невеселая встреча праздника… Пожалуй, так приходится впервые… Настроение у рабочих прескверное… Мяса остается лишь на завтрашний день…

25 декабря. Вторник. Рождество. В 10 часов ушел на стан в контору. Через час пришел Лунеко и сообщил, что к нашему бараку подъехали два тунгуса с несколькими оленями. Я с Поликарповым тотчас же отправился домой, захватив с собой Сафейку в качестве переводчика. Переговорили с тунгусами. Они продали нам одного оленя. Приведут и зарежут завтра. Дали нам немного оленьего мяса. Мы подарили им два кирпича чая и кое-какую мелочь.

В пять часов возвратился в контору. Оказывается, заезжал Е. И. Владимиров, оставил нам мяса. Амбросов послал мне камусы и чухону, Михаил — конского сала. Все расстояние вместо 13 покрыли за 8 суток. На днях должны придти наши олени, закупленные в Таскане. Становится легче. Теперь очередь за товарищами из Олы.

26 декабря. Сафейка Гайнуллин варит суп из мха. Нахлебался, ушел в лес. Вскоре возвратился возбужденный. Бежит и кричит: «Длинный Нос, нарта, много нарта!» Я верю и не верю. Неужели старик тронулся? Но вот примчались первые нарты, вторые, еще и еще, Эрнст Бертин, Белугин, Павличенко спешат к нам. Радость-то какая! Тысячи вопросов и тысячи ответов. Да и есть о чем порассказать!

Едет также администрация «Союззолото» и несколько рабочих — 20 нарт везут не так уж много продовольствия. Но скоро должен подъехать Александров и другие. В общем, дело налаживается.

В два часа прибыли наши. Мы взяли мясо и направились прямо в барак. Через час подъехал доктор. Наши тоже привезли груза немного. Но скоро должны подойти еще два транспорта.

Кризис миновал. Обеспечены продовольствием недели на три!

Говорил с Билибиным об организации планомерных разведок и оживлении поисковых работ. Возник вопрос о постройке базы на Среднекане. Строить придется, очевидно, мне. Отправимся после Нового года. Эх, дорогу бы сюда…

28 декабря. Алехин с утра принял продукты, составил список, Степан Дураков помогал устраиваться приезжим. Эрнст Бертин привез мне мою ватную тужурку, теплые шаровары.

Подтвердил приятную новость: Вольдемар Петрович возглавляет экспедицию на Чукотском полуострове. Вернется в 1930 году.

29 декабря. Ходил на стан. Получил рукавицы, подпилки, гвозди, табаку. Завтра надо взять шесть кило рису и восемь кило свиного сала. Больше получать нечего. Нужно подождать транспорт Александрова. В общем, положение не из важных. Ожидают со дня на день приезда Лежавы Валерия Исааковича. Ф. Д. Оглоблин просил уделить им, сколько возможно, макарон и овощей. Предлагает Новый год встретить совместно.

30 декабря. Воскресенье. Приходил Е. И. Владимиров с тунгусом Иннокентием. Берется обучить наших оленей за 10 дней. Просит пять рублей за день. Условия принимаем. Затем приходил якут Алексей Христофоров с якутом Федотом Колланахом. Принес мне оленью шкуру — очень хорошая и большая. Они торопятся в Элекчан, откуда для рабочих «Союззолото» привезут 110 пудов груза.

31 декабря. Делаем квашню для хлеба. Послал людей в первую артель точить топоры. В полдень принимали и клеймили купленных И оленей. С завтрашнего дня Иннокентий начинает обучать оленей.

Новый год я и Эрнст Бертин встретили у Ф. Д. Оглоблина.

Вот уже истинно — друзья познаются в беде. Молодые люди были счастливы. Сергей тем, что выдержал самое суровое колымское испытание на голод и холод, не дрогнул и спокойным будничным мужеством своим и еще более будничными повседневными делами своими поддержал похудевшего Ю. А. Билибина. А Эрнст тем, что успел, как это было ни трудно, в самую критическую минуту прорваться к друзьям на помощь.

Да, Колыма — орешек покрепче Алдана…

Длинный Нос читает камни

Какое это счастье, — вся экспедиция снова вместе! В долгие зимние вечера в теплом зимовье неторопливо обсуждали итоги дневных поисков. Сравнивали Колыму с Алданом. Пели любимые песни.

Как-то в разговоре всплыл вопрос, — случайно ли многие из состава экспедиции попали на Колыму или уже давно вынашивали эту поездку? И выяснилось поразительное. В Кяхте Сергея Раковского на изучение Сибири и Дальнего Севера натолкнули рассказы о путешественнике В. А. Обручеве. Но оказывается, академик Владимир Афанасьевич Обручев был хорошо знаком и Ю. А. Билибину, и В. А. Цареградскому. Он консультировал их, как и других членов Сибирской секции, в которую кроме студентов Ленинградского горного института входили также представители Государственного университета, главным образом географы, побывавшие на Енисее. Позже к нам подключились энтузиасты из Московской горной академии и в их числе П. М. Шумилов.

В кружках секции студенты читали рефераты, Ю. А. Билибин, в частности, об Урале и Алдане. Весь Северо-Восток страны был разделен на зоны. Билибин взял себе Чукотку и Камчатку, Цареградский — Индигирку и Колыму. По окончании института всю свою жизнь они решили посвятить освоению Дальнего Севера.

Прошли годы, и вот судьба свела молодых людей вместе. Пожалуй, самым практичным из этой тройки был Сергей Раковский. Он не отказывался ни от какой черновой работы и, не жалея времени и не щадя своего самолюбия, учился уметь делать все у каждого — и у Степана Дуракова, и у Макара Медова, у любого толкового якута и эвена. Возможно, именно за эти качества они полюбили Раковского. К Сергею запросто шли как к своему, спрашивали и сами рассказывали. Он знал обычаи и нравы людей, с которыми работал, и, как говорят, «не лез в чужой монастырь со своим уставом». Как-то незаметно для всех в Раковском раскрылись новые удивительные качества: блестящие организаторские способности. Если возникали какие-либо трудные вопросы во взаимоотношениях со старателями, то улаживать их Ю. А. Билибин обычно поручал Сергею Дмитриевичу. И он шел к людям и вместе с ними, неторопливо и вдумчиво искал выхода из затруднительного положения.

Зимние разведочные работы возобновились. Золото с высоким содержанием было найдено и прослежено на речке Среднекан, ниже устья ключа Безымянного. Через каюров Раковский выяснил — транспорт с продовольствием на Колыму запоздал потому, что в Оле долго не могли договориться о стоимости перевозки груза. Сергей так и не сказал об этом Юрию Александровичу, не захотел расстраивать. Было горько от того, что там, в Оле, вместо того, чтобы заниматься прямым делом, торговались в цене, а они тут, на Колыме жестоко голодали. Сколько раз Билибин с Сафейкой метался по снежной пустыне в поисках продовольствия!

Билибина беспокоило другое. Участок при устье ключа Безымянного был ископан вдоль и поперек. В стоящей торчком щетке глинистых сланцев золото содержалось крайне неравномерно. Артели жаловались — работают рядом, а у одной кочка богатая, у другой — пустая. Похоже на то, что участок вырабатывается и на лето для старателей надо разведывать новые площади. Ту же картину Юрий Александрович увидел и в районе Борискиной ямы. Неужели эти редкие, богатые золотом, кочки в верхней части плотика, отсутствие резко выраженного пласта песков — характерно для всех колымских россыпей золота? Ответ на этот вопрос могут дать только летние поиски. Конный транспорт, видимо, раньше июня не подоспеет… В условиях Колымы терять полгода? Ни в коем случае! Пока еще про себя, Юрий Александрович решил разбить экспедицию на два поисковых и два геологических отряда. Поисковые возглавит С. Д. Раковский и Э. П. Бертин, геологические — В. А. Цареградский и он сам имеете с астрономом Д. Н. Казанли. Партии пойдут пешком, частью сплавом. Гранитные гольцы на Утиной, в 106 километрах от Среднекана, и весь район вокруг их, он поручит осмотреть лучшему ходоку Сергею Дмитриевичу. Сплывая по Колыме, он опробует все правые притоки. Раковский не знал об этих замыслах Билибина, но кое о чем догадывался. Он по-прежнему отмечал в дневнике:

14 февраля. Заготовляли дрова, — заносил он в дневник. — Днем заходил доктор — передал: Ю. А. зайдет после обеда. Ожидал его. Нужно переговорить о линиях, но он не пришел.

15 февраля. Утром зашел Ю. А. Сделали выписки. Многого нет — главным образом муки, взамен выдали крупяные…

Крупно поговорили с Ф. А. Матицевым о том, как он ведет разведку. Юрий Александрович передал ему официальное отношение с просьбой ответить на все также в письменной форме. Я предложил созвать заседание с представителями ячейки РКП(б) и месткома (оно назначено на понедельник) и там поговорить о разведке. Между прочим. Ф. А. «отказывается от линии», предлагает нам бить ее. Просеку же он «рассекал для промера долины реки Среднекана».

16 февраля. Привязал свою линию к линии «Союззолото» по азимуту 90° (линия «Союззолото» разбита по азимуту 120°) ширина террасы 400 метров. На второй террасе — 16 шурфов и третьей — три шурфа. Начали расчищать площадки второй террасы — сразу от шурфов «Союззолото».

17 февраля. Воскресенье. Отвез продукты на базу. Познакомился с образцами из жилы кварца и еще какой-то изверженной породы с включениями мышьяковистого колчедана. В ней присутствует также цинковая обманка.

18 февраля. Приступили к зарезке шурфов. Подвигается хорошо. Вечером приходили В. А. Цареградский и Ю. А. Билибин. В шесть — совещание о разведках в конторе «Союззолото». Присутствовали Ю. А., В. А., Ф. А., П. Н. и я, председатель месткома и секретарь ячейки РКП(б). Решили, что мы разведаем террасу, на которой начали зарезку и, если ее закончим, то пробьем еще одну — эксплуатационную линию. «Союззолото» разведает соседнюю террасу (т. к. левый борт Среднекана разведан), затем ставит спарок на выносе ключа Борискина. В перспективе — разведка правой террасы Среднекана, выше впадения ключа Безымянного и линии — через долину Среднекана.

19 февраля. Во втором часу пришел Мосунов и немного погодя — Поликарпов. Они следовали с транспортом сыновей Александрова. Оставили его в 30 километрах, т. к. ушли олени (на стоянке не оказалось корма), через гольцы к нам перебрались на лыжах.

Второй район заканчивает постройку, сооружают промывку. Ожидают Ю. А. для разбивки линий.

Был в первой артели, уговаривал продать бойлер. Ничего определенно не ответили, т. к. уезжать собираются не все. Просятся работать у нас на разведке с бойлером.

20 февраля. В полдень пришел транспорт. Получили письма из Олы и одно от Бертина — просит послать ему кое-какие вещи. Приходил Юрий Александрович. Он собирается на попутном возвращающемся транспорте добраться до второго района.

21 февраля. Собрал вещи для отправки Бертину. Продолжали работу с Чистяковым на устройстве промывки. Согласовал с Ю. А. прием к нам на разведку рабочих 1-й артели. Матицев отказался выдать нам 50 процентов доставленного на склад спирта, предлагает получать его «по мере выдачи», несмотря на имеющийся договор, Ю. А. на это не согласился…

22 февраля. Представитель «Союззолото» Матицев учинил по отношению к экспедиции «тактичный поступок» — повысил зарплату артели с бойлером, которая согласилась пойти к нам на разведку, и отбил ее от нас. В общем, начинается какое-то безобразное отношение к плану работ, о единых расценках в оплате которых так усиленно беспокоилось «Союззолото»… По-моему, эти недопустимые и даже преступные выходки «одержимого какой-то манией хозяйственника».

23 февраля. В Олу отправились 9 старателей и жена Кондратьева. До Элекчана их довезут сыновья Александрова, далее поедут на собаках. Проезд старателей оплачивает «Союззолото». В полдень во второй район выехали Ю. А. Билибин и оленевод Мосунов с продуктами. Отправил Бертину шесть вещей… Приехали якуты из Сеймчана. От них узнал — через три дня прибудут Мих. Жуков и еще один якут на должность оленевода.

24 февраля. Ходил на базу. С В. А. Цареградским говорил об оплате рабочих и шурфовке. В 11 часов возвратился к себе.

С Таскана приехал Василий Попов с работником (якут).

25 февраля. Вечером толковал с В. А. насчет работы и норм. Они не выдерживают критики. Работы должны продолжаться.

26 февраля. В. А. сделал ряд снимков с линий, когда зажигались шурфы…

Решили с В. А. предложить Ю. А. нормы и премиальные отменить. Крупно поговорили с Матицевым по поводу невыполнения «Союззолотом» договора. Придется все разрешать в третейском порядке.

Вечером Матицев приходил в гости.

27 февраля. Работа идет хорошо, есть шурфы уже на почве. Начали промывку. Вечером В. А. ходил на заседание… Решили окончательное разрешение спора, отложить на 1-е марта. Матицев очень любезен.

28 февраля. Наметил 14 шурфов через 10 метров.. Ставлю туда спарки Лунева и Лунеки, которые по окончании своих шурфов на 1-й линии Среднекана перейдут на постоянную работу. В шестом часу с левого Среднекана приехали Ю. А. и Бертин. Пока они у нас пили чай, Гарец отвез их вещи на Базу экспедиции. Позже и я ушел туда же. Ночевал на базе. У Эрнста Бертина намечено две линии, в одной 17 шурфов, в другой будет больше. Он прибыл на совещание по разведочным работам в связи с последними событиями. Приехал на двух парных оленях. В ходу был 7 ч. 55 м. до Базы 2-го района 53 километра.

1 марта. Недоразумения с нормами имеются и во 2-м районе. Выполнив норму, рабочие прекращают работу. Матицев обещал написать официальный ответ на отношение Ю. А. Собрание насчет разрешения спорных вопросов договора не состоялось.

2 марта. Приходил Ю. А. Осмотрел работы, сделал выписку.

Получил для рабочих конфеты. Вечером на совещании договорились по всем пунктам.

3 марта. Воскресенье. Обработали постановление совещания. В смысле повышения производительности сделали все возможное. Вечером пошли на заседание месткома, где между прочим поставили вопрос о взаимоотношениях. К сожалению, не удалось. Пункты договора выполняются «постольку поскольку». В общем положение дрянное… Матицев зарвался, вернее, пожалуй, не отдает себе отчета в своих действиях. После собрания Ю. А. и В. А. ушли домой.

4 марта. Объявил постановление нашего совещания. Некоторые еще все-таки недовольны… После обеда ходил на базу экспедиции, переговорил о найме лошадей на летние работы и о Вас. и Пет. Поповых.

5 марта. Выяснилась интересная подробность. Вас. Попов хотел дать одну пару (запасную) оленей Валентину Александровичу, чтобы добраться до 2-го района. Матицев через Давида передал, чтобы он нам оленей не давал. Сказано было в присутствии Кондратьева и Шестерина.

Днем начали раскрашивать рейку для нивелировки.

Был Казанли, говорит, что у него все хорошо…

6 марта. В 10 часов поймал оленей. Бертин уехал к себе в район. Сделали нивелировку линии. Приходили Ю. А. и Швецов, разговаривали насчет лошадей с В. Поповым и его сыном. Возможно, что с Петром к нам заедет Лука Васильевич Громов — богатый тунгус Тасканского округа.

7 марта. В пятом шурфе вышел водоносный пропласток. Проходки две нужно проморозить.

8 марта. Приходил Казанли. Сильно падает барометр. По-видимому, переменится погода.

10 марта. Месткому досталось «на орехи» за тиховитую работу.

Приходили трое тунгусов из района р. Купки. Взяли немного товару и ушли в свой табор.

11 марта. Один спарок выполнил месячную норму, два других закончат ее через один-два дня. Работа подвигается хорошо, наверное будет вырабатываться двойная норма.

Утром приходил Овсянников, сообщил о присутствии золота на разведке «выноса» ключа Борискина. Вчера разговаривал с Матицевым о промывке их проб в нашей промывалке. Впечатление такое, что нашей промывалкой он пользоваться не будет…

12 марта. В 8 часов началось северное сияние средней силы. Был один красивый момент, когда лучи собрались в зените.

13 марта. Рабочий Худяков принес кусок скалы, в которой видны золотинки. Примазка мала, очень даже мала, интересно — каково будет содержание.

15 марта. Работал в санитарной комиссии. Осмотрели продукты, подлежащие выдаче на вторую половину марта. Все в порядке. Нам выписали ржаную муку, хотя в наличии имеется один куль крупчатки II сорта и один куль пшеничной. Говорил об этом с председателем месткома.

Приходил Ю. А. Дали заявку на товары и продукты на лето. Просили доставить на шурфовку два кубометра сухих дров.

16 марта. Узнав о крупчатке, все служащие «Союззолото» возмутились. Зам. управ. «Союззолото» заявил председателю месткома — это не ваше дело…

П. Н. и Шестерин дали нам сушеных яиц и немного крупчатки, чтобы состряпать что-либо себе на праздник. От Швецова получили восемь бутылок спирта. Вместо выписанных по требованию 2-х ящиков спирта — отпущено 25 литров. Убили оленя и одного отправили на базу.

17 марта. Закончил три стола для базы. Обработал протокол заседания месткома. Под вечер Кондратьев возмущался тем, что будто мы из Охотска принимали телеграммы не только свои, а и для них, но им не передаем. Пришлось охладить его. Местком, т. е. Шестерин, будто собирается вызвать Швецова для какого-то допроса («закроем радио»). Вечером (как раз в это время пришел Казанли) к нам заглянул Шестерин и завел разговор на эту тему. О закрытии он, конечно, не говорил, но видно было, что в чем-то не доверяет радисту. Просил Казанли сообщить Швецову, чтобы тот явился к нему «на цыпочках». Я не обратил на это внимание, т. к. Шестерин был слегка выпивши.

19 марта. Швецов был в месткоме. У него спросили «номер его членской книжки». «Нужен и еще кое на что т. Кондратьеву, но он болен».

Немного спустя подъехал на четырех нартах зам. управ. торга Ливанов. Прибыл из Среднеколымска, Заехал специально — выяснить вопросы снабжения. Интересный собеседник. Говорил много о жизни Севера, в курсе всех событий…

20 марта. Ездил на базу. Отвез столы и образцы пород из наносов Среднекана. Обратно добирался пешком, т. к. оленей отдал Ливанову. На базу он приехал вместе с доктором.

22 марта. Отправил письмо с якутом Михаилом Винокуровым, он увозил от нас Ливанова. Определял магнитное склонение. Во время этой работы подходил Матицев и извинялся за свое поведение.

23 марта. Кондратьев говорил о Шестерине и о переизбрании пред. месткома. Доктор поспорил с ним насчет занимаемого им помещения. Кондратьев заходил еще раз и высказал предположение, что рабочие моют золото (для себя?).

24 марта. Получил письмо от Бертина. Дела у них идут хорошо. Майоров привез пробы 2-й линии. Просит железа для бака, или посуду, в которой можно было бы греть воду для промывки.

25 марта. Приходил Ю. А. Принес запечатанный образец муки (согласно анкеты санкомиссии) и передал ее доктору. Убили оленя на мясо.

26 марта. Пронивелировали верхнюю линию. Скверная погода. Валит снег. Барометр очень неустойчив.

28 марта. Приехал Церетелли. Привез письма и телеграммы. Под вечер пришел и отдельный транспорт. Он заезжал к Бертину. Оставил ему 9 рабочих, две пары оленей, продовольствие. Всего с Олы на разведку отправлено 20 человек. Приехал Седалищев. Вечером ходил в контору. Просидели, вспоминая Алдан, до утра…

29 марта. На верхней линии один шурф добили до почвы — пласта нет, сорван. Собрал маузер Казанли.

30 марта. Ходил в баню. Дали в счет уплаты Давиду Колланаху одного оленя. Седалищева отправляем на Левый Среднекан, к Бертину. Мне же оленевода обещал дать Матицев (так договорились с Ю. А.). Посоветовали забросить радиоаппаратуру санным путем, т. е. сплавлять такие вещи по реке опасно. Можно все попортить.

31 марта. Ходил на базу. Я, доктор, П. Н. Лунев сидели и разговаривали понемногу обо всем. Вдруг приходит Матицев. Оказывается зашел, чтобы переговорить относительно линии по ключу Безымянном.

1 апреля. Получил четырех рабочих — артель Кучумова. Дали оленевода Семина. Получил товары и продукты.

2 апреля. Утром пришел Матицев и попросил обменяться рабочими, т. к. китайцы «рубить склад» не могут. Передал ему обратно артель Кучумова и взял артель корейца Цой. Разбил третью линию по ключу Безымянному. Артель начала ставить палатку на срубе. Отвез продукты на базу.

Возвратился к себе. Удалось промыть золото.

В 4 часа прибыл Яковенко, а вечером остальной транспорт.

Приехали также Корнеев, пекарь с женой, жена Овсянникова и один рабочий. Приходил с разведки Поликарпов. Говорит, что работы хватит еще недели на две.

На Элекчане, вернее на устье Басандры, начинают строить базу и организовывается сплав. По словам Яковенко, на прииски забросят до 1500 пудов груза…

3 апреля. Дал указания корейским спаркам по шурфовочным работам. Был на базе. Сдал Валентину Александровичу пробы с золотом. Получил от Оглоблина посылку. Пласт в четвертом шурфе продолжает идти.

4 апреля. Мыл контрольные пробы. Результаты хорошие. Содержание хорошее — годится для специальной разработки.

5 апреля. Просил у Матицева рабочих. Обещал дать бойлер. Вообще же народу свободного нет. Мыли пробы из четвертого шурфа.

7 апреля. Мыли пробы из третьего шурфа. В 4 часа — собрание горняков, я председательствовал. Был даже Матицев. Под вечер приехал Юрий Александрович. Работы во 2-ом районе идут хорошо.

8 апреля. Говорил с Ю. А. о россыпи в нашей линии. Матицев вновь преподнес нам сюрприз. Придется крупно поговорить с ним. Не знаю, чем кончится эта история. Мыли контрольные и бортовые пробы.

9 апреля. Приходил В. А. Цареградский, заплатил якуту Конону за купленного у него оленя. Мосунов уехал на работу во второй район.

10 апреля. Ходил с П. Н. по разведочным линиям «Союззолото». Разбивка линий, которую делает Матицев, и его соображения никуда не годны, неправильны. Видна полнейшая безграмотность в разведочном деле и вообще…

После обеда пришли Ю. А. и В. А. Осмотрели шурфы, которые должны пересечь пойменную россыпь во второй линии.

Договорились с Матицевым о том, что он даст нам еще один спарок для закладки линии ниже распадки метров на 500 от второй линии и подвезет дрова к месту работ.

11 апреля. Брал пробы из 4-го шурфа, смыли их, результаты те же.

12 апреля. Дорога портится. Снег начинает слегка подтаивать. Уже приходится одевать сапоги. Смыли бортовые пробы.

После обеда приехал якут Михаил, увозивший Ливанова в Таскан. Доставил от него письма, а также книги, которые я давал ему для прочтения.

Петр Попов не приедет — у него болеет жена. Послал ему немного скотского мяса.

С разведки возвратился Поликарпов с рабочим. Вместо них отправил других.

Вечером старик Александров привез Ф. Д. Оглоблина. Он уверен, что снабжение исправится в лучшую сторону…

Получил письма из Олы. Безотрадно тяжелые письма… (Пять строк зачеркнуты.)

16 апреля. Поставил артель Кучумова на шурфовку четвертой линии. Был на базе. Возвращался с Ф. Д. Оглоблиным. Он предлагает после завершения работы в экспедиции заключить договор на службу в «Союззолото». Бертин советует тоже. Приехал Александров, встречал обоз. Он прибудет завтра.

17 апреля. Сыновья Александрова привезли обоз. За ними идет еще транспорт охотских оленей. Приехал Бертин. У него показалось золото на ключе Боязливом, хотя шурф до почвы еще не добит. Вечером, ходили на базу.

18 апреля. На четвертой линии начали зарезку. Выдал артели Кучумова две бутылки спирта. Вечером говорил с Оглоблиным о службе по разведке в «Союззолото» после окончания срока службы в экспедиции. Против наших условии не возражает. Посылает телеграмму Лежаве (Жалованье — 450 р., двухмесячный отпуск, наличие необходимого штата, по окончании года службы — оказание содействия в поднятии квалификации, конечно, при условии, если Матицев не будет продолжать здесь, своей службы).

20 апреля. Уехал Бертин, а также Александров.

21 апреля. Воскресенье. Ходил на базу.

22 апреля. Вечером — производственное совещание. Докладывали о разведке Матицев и Билибин. Затем была информация о текущих делах… Собрание проходило немного вяло, но было кое-что и интересное.

23 апреля. Корейские спарки работают хорошо. Промыли пробу из 10 шурфов — результаты хорошие.

25 апреля. Третью линию на ключе Безымянном закончили. Выдал корейским спаркам две бутылки спирта.

26 апреля. Мыли пробы на 3-й линии ключа Безымянного. Результаты неважные.

27—28 апреля. Мыли пробы там же…

Все члены экспедиции горячо поддержали план и замысел Ю. А. Билибина — разбиться на четыре партии и, не дожидаясь вьючного транспорта, своими силами и средствами приступить к новым разведочным работам. Определили маршруты. Билибин торопил людей. Договорились: к 15 августа всем участникам экспедиции собраться на Среднекане, после подведения итогов добраться до Олы, а там — в Ленинград, на доклад…

Партия В. А. Цареградского еще до вскрытия Колымы направилась в верховья Буюнды и Среднекана, где намеревалась встретиться с группой Э. П. Бертина.

Вся группа Ю. А. Билибина вместе с Д. Н. Казанли отбыла в верховья Малтана, чтобы повторить прошлогодний эксперимент сплава грузов по Бохапче. Зима показала, что одним гужевым транспортом старателей продуктами не обеспечить. С этим теперь согласились и Ф. Д. Оглоблин, и уполномоченный «Союззолото» В. А. Лежава-Мюрат. Сколько драгоценного времени потеряли на споры. Пока построят карбазы, весенняя вода уйдет. Главным лоцманом на сплав послали С. С. Дуракова. Первый карбаз Ю. А. Билибин решил сопровождать сам.

Из всей этой компании Сафейку Гайнуллина больше всех интересовали Сергей Раковский и Степан Дураков. Теперь он доподлинно знал: они такие же вольные золотоискатели, как и он. Что же заставило их отказаться от бешеной наживы и пойти на службу к «ученым»? Длинный Нос читает камни — в это Сафейка теперь и сам поверил. Тоскливым взором проводил Гайнуллин небольшую группу людей, впереди которой, наклонившись вперед, как это делают все таежники, неторопливо шагал в кожаной тужурке и в высоких болотных сапогах Сергей Раковский. Он был в том приподнятом настроении, когда человеку кажется, что самое тяжелое уже осталось позади, а заветная цель вот она — совсем близко. В ушах его звучало веселое напутствие Билибина:

— Нырнете, Сергей Дмитриевич, в устье Таскана, а вынырнете в низовье Среднекана. И все, что увидите в земле и на земле — на заметку! На память не полагайтесь! В бассейне Среднекана с гранитами связывают золотое оруденение, а Утиная — это к северо-западу от него по простиранию складочности. Письма пишите шифром, охотники доставят… Или на затесе приметного дерева. Если удастся, наймите на Таскане у местных жителей лошадей для всех наших полевых партий… Счастливого пути и больших удач, Сергей Дмитриевич!

В своем дневнике С. Д. Раковский остался верен себе. Записи по-прежнему были скупыми и деловитыми.

5 мая. В 7 часов вечера выехал с партией в составе пяти человек со Среднекана в район реки Таскана. В нашем транспорте 15 нарт и 10 заводных оленей.

11 мая. В час ночи снялись с Таскана. У речки Утиной — медвежьи следы. На Колыме — полынья. Летят гуси. Встретили обоз с мясом для прииска. Взяли немного. Прошли километров 25.

12 мая. Долина реки Таскана очень широка. Молодая поросль листвяка, тальника, тополя. В 5 часов 20 минут утра остановились пить чай. Олени очень устали, дали им отдохнуть. Кусают «старые» комары.

На левом берегу Таскана среди глинистых сланцев — жила орудененных порфиров, пересеченных кварцевыми прожилками.

Следуя советам Макара Медова, держусь ближе к местным жителям. По его рассказам, в устье Эльчана живет якут Петр Амосов. Надо заехать, порасспросить, посоветоваться.

13—14 мая. Оставили у Амосова почти весь груз. Взяли самое необходимое недели на три. Перешли на левый берег Таскана и тайгой двинулись к жилью В. П. Попова. В 2 часа 15 минут ночи остановились на отдых. Растительность чахлая, уродливая. Дороги нет, снег стаял. Олени от усталости часто ложатся. В 4 часа дня пришли к дому В. П. Попова, Радушная встреча.

15 мая. Хороший строевой лес. Выбрали место для постройки лодки. Багаж туда перевезли на быках Попова. У него живет якут Комельков из Якутска. Приехал ликвидировать неграмотность среди местных жителей. Идут кооперативные грузы с кирпичным чаем. По слухам, Е. И. Владимиров закупил для нас лошадей, приедет в июле.

Взял 41 образец из наносов Таскана. Попались два зуба мамонта и еще какая-то кость.

22 мая. Какая досада — на рассвете в реке на два метра поднялась вода. Поездку в верховье Таскана отложили. Колыма не шутит и легко свои сокровища не отдаст… Макар сказал бы: это козни злого духа. За то, что я загнал его в коробку, накручиваю ему хвоста и заставляю хохотать и петь, шайтан не пропустил меня к Хатыннаху — Атуряху![4]

24 мая. Вокруг нас все залило водой. Решил вещи сложить в лабаз, а самим эвакуироваться к В. П. Попову. Весь день шел снег. Спасают болотные охотничьи сапоги.

27 мая. С Поповым договорился о лошадях и летней работе. Дал задаток деньгами, товарами и продуктами. К нам пристал молодой олень. Глаза — в светлой кайме.

29 мая. Через Комелькова достал в кооперативе для своей партии топленого масла.

31 мая. Написал письмо Ю. А. Билибину и с Петром Амосовым отправил в устье Бохапчи.

4 июня. С утра отмывали пробы на рудное золото, видимого золота не обнаружено. На устье встретили бурого медведя.

5 июня. Взял пробы из наносов речки Утиной. В каждом — мелкие знаки, золото очень тертое, в виде тонких пластинок, некоторые плавают на воде. В верховье богаче, чем в низовье.

7 июня. Отправился вверх по Утиной. Смыл пять лотков, в каждом — хорошие знаки.

Кругом лиственница, тополь, строевой лес. Кусты тальника, ольховника и стланика. Выше — низкорослый листвяк, стланик и ерник. На склоне и в долине хороший олений корм.

9 июня. На ключе Медвежьем опробовали косу. В каждом лотке — хорошие весовые знаки. Золото тертое и малотертое. Есть золотинки в красной рубашке, малоокатанные.

12 июня. Сегодня ровно год, как мы покинули Владивосток. В пути застала гроза. Левый приток в верховьях речки Утиной назвал Юбилейным. В русле руками собрал 15 золотинок различной крупности. В каждом лотке золото, и довольно крупное, тертое и окатанное. Продуктов осталось на два дня.

13 июня. Исследую Юбилейный. Смыли золото с 75 лотков. Попадаются золотинки весом от 5 до 10 граммов. Крупное золото попадалось в гальке с глинистым песком, в щелеватых глинистых сланцах.

Идет дождь. Дует сильный норд-вест. Возвратились на стоянку совершенно мокрые.

Так скупо и кратко записал в своем дневнике об этой важнейшей находке С. Д. Раковский. А вот как рассказывают об этом геологи Б. И. Вронский и Ю. А. Билибин, оба со слов самого С. Д. Раковского:

На своей квартире в Москве, на Волоколамском шоссе, и у меня в Серебряном Бору под Москвой, где я снимал две комнаты с верандой, Сергей Дмитриевич то же самое рассказал мне про Утиную, но очень просил «не расписывать подробностей», не упоминать про ошалевшего от счастья старателя. Он вообще ревниво оберегал старателей от всего, что принижало их честь и достоинство.

— Мало ли что тогда было! Двадцать девятый год! У парня разбежались глаза. Такой «фарт» привалил! Другой на его месте не уговаривал бы, а просто убил меня, а потом сказал, что «поскользнулся и ударился головой о камень…» А он сразу пришел в себя и после сам же смеялся над собой:

— Ведь вот какое затмение нашло…

А золото, действительно, было бешеное. Ведь я и сам плохо в ту ночь спал. Все думал — как это хорошо! Как обрадуются Юрий Александрович Билибин, Вольдемар Петрович и Эрнст Бертины! Нет, это была не просто находка, а открытие! Золотая голова, или ухо, подбородок золотого великана, которого Билибин до этого лишь умозрительно представлял себе на колымской земле. Я тогда спрашивал себя — если на Утиной такое золото, что же другие найдут на Чукотке?

В присутствии С. Д. Раковского я снова стал перелистывать его дневник.

14 июня. Всю ночь лил дождь. На вершинах скалистых гор выпал снег. Промыли еще 75 лотков. Крупные знаки. Смыли около 60 граммов золота. В 10 часов вечера съели остатки продуктов и отправились на стан. Ночь холодная, мох и земля подмерзли, кое-где на воде — лед.

15 июня. Взял пробу на правом берегу реки Утиной. Крупные знаки. Позавтракав одной белкой и хариусом, в 8 часов двинулись дальше. В скале глинистых сланцев нашел несколько золотинок. Сделал затес.

16 июня. В устье ключа Случайного отмыли пробу на рудное золото. Видимого золота не обнаружено. Написал шифрованное письмо Ю. А. Билибину о результатах работ на реке Утиной. В 4 часа дня поплыли вниз по Колыме. Ветер треплет цветные платки на шее.

19 июня. На стрелке ключей Случайного и Южного промыл 10 лотков. Золото в гальке с глинистым песком, лежащей на скале, и в щелеватой скале глинистых сланцев. Смыл еще семь лотков — крупные золотинки со следами красной рубашки, золото малотертое.

По берегам ключей — стланик и лиственница, годная для постройки. Изредка попадаются тополи. В верховье увидел березку. Вернулись на ночевку в 8 часов вечера.

21 июня. В верховье ключа Случайного опробовал косу. Пусто. На берегу смыли 10 лотков. В первых двух — слабые знаки, в остальных — по 50 золотинок. Золото довольно крупное, лежит в слое глинистых сланцев.

Кругом хорошая строевая лиственница, тополь, береза и ерник со стлаником, но травы мало. Проехали якуты с Таскана в Сеймчан, оставили у нас письма для М.

22 июня. В 2 часа 22 минуты остановились в устье речки Запятой. Поставили палатку. До позднего вечера шел дождь. Наши ковбойки потеряли свои вид.

24 июня. С утра — дождь. Под вечер сильная гроза. На работу не вышли.

25 июня. Утром — дождь. На работу вышли в 10 часов. Опробовали косу. Золото малотертое, проволочное и узорчатое, со следами красной рубашки. Одна золотинка как будто с породой.

По левому берегу, видимо, давно пробушевал пожар, — на корне много сушняка, а вокруг буйно растет молодая поросль лиственницы.

27 июня. Поплыли вниз но Колыме. В 7 часов 15 минут пристали к острову. Началась сильная гроза с проливным дождем.

28—29 июня. Дожди. Чуть выше ключа Березового на правом берегу Среднекана увидел В. П. Попова с лошадьми для летних работ.

В час 10 минут пришли на Борискину площадь. Попили чаю и тронулись на прииск. Остановились в моем зимовье, где живут завхоз в трое наших рабочих.

8 июля. По словам якутов, В. А. Цареградский должен бы быть на прииске, а его все нет.

Якут Колтах доставил почту с Олы. Со слов проводника Александрова, Колтах сообщил — карбасы с Элекчана отплыли в первых числах нюня.

9 июля. В устье Среднекана в лодке встретил Ю. А. Билибина. Карбасы он оставил около Таскана. Сплав, хотя и не без трудностей, прошел благополучно. Продовольствие и грузы придут дня через три-четыре.

11 июля. В устье ключа Борискина (Отрадного) смыл три лотка. Крупные знаки со следами красной рубашки. Пошел дождь. Вернулись на стан мокрыми.

12 июля. В 7 часов снялись со стана. Работаю на Среднекане. В скале глинистых сланцев нашел довольно крупные золотинки. Попадается почти совсем неокатанное золото в красных рубашках.

Выход жилы орудененного порфира, пересеченного кварцевыми прожилками. Смыл 10 лотков — в каждом золото, неокатанное и истертое, почти все в красной рубашке, довольно крупное.

— Так вы же набрели на рудное золото? — воскликнул я. — Почему же об этом событии так мало сказано в дневнике?

— Да, это была Среднеканская золоторудная жила, — спокойно ответил Сергей Дмитриевич. — Потом мы с Юрием Александровичем осмотрели то место. Дайка порфира, рассеченная обильными кварцевыми прожилками с сульфидным оруденением, пересекала русло Среднекана. Билибин тогда же попросил Цареградского опробовать дайку. В ней обнаружили богатое золото… Об этой дайке так много говорилось всюду…

…Результаты работ 1928—29 годов превзошли все ожидания. Было установлено наличие золота в бассейнах Среднекана, Запятой и Пригожей и особенно богатое на ключе Юбилейном, в верховьях реки Утиной, более чем в ста километрах от золотых месторождении Среднекана. В общих чертах определились основные черты геологического строения и металлогении огромного района. Кроме того, среди шлихов, подобранных С. Д. Раковским и Э. П. Бертиным, оказался оловянный камень. Позже была открыта Верхоянская металлогеническая провинция.

Сергей, худощавый и загорелый, в потертой кожаной куртке и в своей обычной позе человека, чуть нагнувшегося вперед, как бы шагающего с рюкзаком за плечами, неторопливо рассказывал Билибину об участках Холодной и Юбилейного на реке Утиной:

— Ни я, ни рабочие моей партии Шведов, Лунеко и Чистяков такого золота еще не встречали!

Билибин, сияющий, радостно взволнованный, внимательно рассматривал карту, составленную Раковским. Он отлично представлял себе все трудности выпавшие на плечи этого железного человека. Лицо Юрия Александровича озарилось улыбкой, огненная борода воинственно боднула воздух: «Этот проходит до шестидесяти. Счастливая натура, завидное здоровье», а вслух тепло сказал:

— У Колымского края — богатая будущность. И мы, алданцы, первые зажгли такое множество манящих костров в этом краю. Да, да, не будем скромничать, батенька. А теперь вот какая к вам просьба. Как самому хозяйственному из нас, я передаю под ваше начало весь транспорт и все материалы экспедиции. Двадцать девятого августа старым направлением двигайтесь в Олу. Пуще глаза берегите все, что собрала экспедиция. А мы с Валентином Александровичем попробуем пробиться к Охотскому побережью по рекам Гербе и Мякиту, старой заброшенной тропой, о которой, помните, нам рассказывал Макар Медов. Может, нам удастся изрядно спрямить дорогу.

— Якуты говорят — там нет тропы, нет корма. Три дня пути — по голым склизким камням. И не уверены в том, что дальше найдется корм для лошадей и оленей… Ходит легенда — трое охотников на восьми лошадях пытались пробиться той дорогой к Охотскому побережью и сгинули, — предупредил Раковский. — А главное, неизвестно, как встретят орочи.

— Знаю, Сергей Дмитриевич! Сам на этом потерпел полнейшее фиаско. Мой каюр наотрез отказался идти неведомыми путями. А вот Валентин Александрович своего конюха Алексея уговорил! Обещал уплатить ему полную стоимость всех лошадей, кои погибнут в дороге. Он из Таскана, — Билибин еще раз боднул Раковского огненной бородой и расхохотался. — Посмотрели бы вы, как после этого согласия Алексей, человек божий, плакал, целовал свою лошадь в морду и что-то говорил ей. То ли прощения просил за муки, на которые обрекал ее, то ли умолял — не подвести его и вывести на верную тропу. Милая непосредственность! Алексею сообщили, что у нас — компас, карта. Он в отчаянии отпарировал:

— Карточка симбирь гумага! (Карта все равно что бумага). Она не знает, где трава, где болото и как его обойти.

Определил абсолютно точно! Наша карта действительно чистейшая бумага, без всяких обозначений на ней. Но мы нанесем на нее новую дорогу для тех, кто придет сюда завтра!

…Напившись чаю, Сафейка Гайнуллин крикнул в ухо Колланаху:

— Длинный Нос видел там Борискин ключ… Много золота нашел. Шайтан умеет читать камни. Золотая Борода и Степан Бохапча сплыл. Еду вез. Отчаянная башка, смерти плевал морда…

Колланах с теплой улыбкой посмотрел на Макара.

— Они добьются своего… — и, насупив брови, укоризненно спросил Сафейку: — А ты все прячешь золото?

Плотный, приземистый Сафейка был в ударе; Колланах выживает из ума, что он понимает в золоте, но обидеть старика не захотел, весело ответил:

— Прячу! Боюсь забыть, где что зарыл. А разве я один? Если глазом шайтана заглянуть в нашу землю — в ней кубышек зарыто, как звезд в небе.

— Золото… Золото кровь любит… — Макару стало жалко Сергея. — Золото бегает от человека к смерти. А человек плевал смерти в морду и сам бежит смерти на рога. Совсем шайтан отнял у человека разум…

— Сам шайтан! — вдруг ощетинился Сафейка. — Сам повел нючча! Смотри, Макарка, худо кончишь. Шаман грозит, шаман кричит: Макарка — злой дух. Гони Макарку из Супкачана, сноси его юрту, пусть один подыхает в тайге. Пусть буран катит Макарку в море! Пусть морда будет в крови, руки в крови и чтоб ему нигде ни за что не зацепиться!

Колланах гневно стукнул по столу, и Сафейка прикусил язык. А холодный дождь за окном не унимался. Тысячи бешеных духов Севера выли и дробно стучали в окна. Тысячи шаманов били в бубны и плясали над крышей.

То ли во сне, то ли в полудреме, а только чудится Сафейке, — зовет его кто-то. А может быть, ослышался? Поднял глаза, рот от удивления раскрыл. Как, однако, легко богатырь Тылвал несет в тундру гору дров и тушу оленя. Не велик ростом Тылвал, а Немала — черного чудища одной рукой за правую ногу и разбил о землю, лук из китового ребра и каменные стрелы злодея во все стороны разлетелись. Оленью кость Тылвал в ладонях в белый песок растирал… Ишь ты, распелся. Ашангыт — моя звезда, твои глаза — агат черный, твои ресницы — стрелы, твои зубы — светлый жемчуг. Где нашел такую? Баба, — тьфу! Мокай-рыба![6]

Вот если бы повстречаться с Пилягучем… Бориска, сказывал, видел его. Мчится верхом на черно-бурой лисе. Шапочка из котика. Летняя кухлянка вышита бисером. Торбаза из красной кожи пятнистого оленя. Такой ничтожно-малый, а поди ж ты — повелитель зверей. Кто увидит его, — будет удачлив на охоте. Пилягуч Бориску кормил. Не дал уснуть от голода…

— Все сказки, — очнувшись, сердито подумал Сафейка. Как много болтают люди от безделья. Будто где-то совсем близко змей плавает, длиной с кесь — семь верст, кого заметит в море, — проглатывает вместе с лодкой. А нючча, — людей с волосами у рта, боится. Тьфу, какой же ты змей?

То ли во сне, то ли в полудреме, а только снова чудится Сафейке, — прямо на него бежит олень: копыта, ветвистые рога и рот железные, ревет — ушам больно, с языка огненные искры слетают. Полозья нарт из челюсти кита, а за партами олень, солнце на лбу, бежит. Поди, к царю или князю бежит, подарки везет…

Так нет же, что за шайтан! К дому Макарки красавец-олень пристал! Старуха улыбается беззубым ртом, легонько толкнула ладонью того оленя в лоб, в самое солнце, и, поди ж ты, превратился олень в девушку.

Сафейка от изумления рот еще шире раскрыл и закрыть не может. Какая красавица! Кому же это старуха ее в жены прочит, да неужто Сергею? Так и есть! Длинный Нос сияет, за ручку повел лебедушку в дом к Макарке и Колланаху.

Почему Сергею, а не ему, Сафейке? Стар? Зато богат! Что Сергей? Тьфу! Сколько нашел золота, а ни крупинки не принес. Все отдал Золотой Бороде, теленок… На что, на какие шиши будет наряжать молодую жену?

Камни читать умеет… А толку что? Не богаче Сафейки стал…

— Спросил, как читать камни?.. — древний Колланах в упор смотрит на Макарку. — Сэрэга скажет, он не жадный.

Изрытое оспой лицо Медова в просящей улыбке:

— Скажи, Сэрэжа, как читать камни? А? Колланах просит. Ты мне, я — другим. Много глаз смотреть будут. Помогать тебе будут. Твоя правда, — у нас город построят, так все говорят. В бухте Нагаево город будет! Колланаху что надо? Мне что надо? Мал-мало живу и усну… А дети, а? Им какая жизнь идет!

Раковский медленно, по-якутски объясняет, по каким признакам легче всего отличить руду, золото и уголь от пустой породы. Сафейка пришел в себя, навострил уши. Медов и Колланах даже дышать стали реже и тише, глаза их расширились от волнения, словно Длинный Нос посвящал их в какое-то запретное колдовство…

— Запомните ли только?

— Моя помнит… Моя помнит, — как заклинание повторяли старики.

— Смотреть надо и в тайге, и в горах, и на камни в скалах вдоль рек и речек. И на крутые обрывы, и в долинах. И сквозь воду в сланцевые щетки… Увидишь камни тяжелые, плотные или пористые с дырками, покрытые железной ржавчиной — бери… И место запомни… Где поднял. Золотая Борода в город поедет и скажет, что ты нашел… Награду получишь. Увидишь темно-серую, зеленовато-серую, черную породу, пропитанную такой же ржавчиной — бери… И в них могут быть цветные и редкие металлы… Главное — запомни, где поднял камень, не спутай…

Макар и Колланах согласно кивают головой, переглядываются между собой, всем видом показывают, что камни такие вплели, найдут и принесут их.

Кварцевые жилы увидишь — запомни. Их легко заметить. Плотная крепкая порода белого или молочного цвета, слой, пласт… Самые ценные покрыты ржавчиной. Бывают крапинки — черные, коричневые, серебристые, золотистые, зеленовато-желтые или соломенно-желтые.

У Сафейки от таких слов голова закружилась. Нет, не запомнит он, не научится читать камни.

С. Д. Раковский.

Сергей поясняет, что такое соломенное, и, уразумев, старики дали знать, пусть Длинный Нос продолжает.

— Ходи по земле, и не только смотри, но и нюхай. Чуешь земля, камень керосином пахнет — возьми такой кусок. Увидишь на обрывах известняк или песчаник, покрытый темными, масляными потеками — бери… Увидишь на озере или в речной заводи цветистые радужные пленки. Пальцем попробуй, если будут тянуться, как масло — запомни место: тут может быть нефть!

Было уже совсем темно, когда Макар и Колланах вышли провожать Сергея до палатки. Откуда-то налетела свора собак, яростный лай их отозвался по всей Оле. Колланах негромко цыкнул, замахнулся длинной палкой, и собаки, повизгивая, откатились в сторону.

С моря тянуло солоноватой влагой. Дышалось легко. Высоко в небе мерцали крупные звезды и среди них Полярная, для Сергея самая счастливая. В какие бы дебри он не забирался, во время своих скитаний, она всегда помогала ему определять, куда двигаться.

Уже давно крепко спит Сергей, а Макарка. Колланах и Сафейка все еще стояли, словно три крепких корня, и громко разговаривали.

— Горный хрусталь… Как стекло… Белый или дымчатый… А? Шибко шайтан, Сэрэга… И ходи, и смотри, и нюхай, а где взять такой длинный нос?.. — Сафейка засопел во тьме.

— Твой шайтан — щенок, старых баб пугать. А Длинный Нос — олень манчук… — несердито откликнулся Колланах. — Шайтан много прыгал, мало думал. Длинный Нос много ходил, много думал, много видел.

Угомонился и Сафейка. Во сне бродит за Раковским и Билибиным, подглядывает и подслушивает, как оба они читают камни и тихо переговариваются между собой. Проснулся Сафейка, глазам не верит. Все пропало. Кругом тьма. Заворочался на полу.

И Макарка, видать, в полудреме, закрыл глаза, дышит тяжело. Его одолевали зимние видения. Го ему казалось, что дом вот-вот сорвет с места и всех их понесет в сугробы, в тундру. То ему чудились жалобные причитания женщин.

«Тэлл — владыка тайги и тундры, не тронь нас!» Женщины кричат, корчатся в истерии, бессильные и ничтожные, как снежинки над седой холодной грудью океана. А он, тэлл, могучий северный ветер, свистит и пляшет, хохочет, издевается над людьми, забившимися в юрты и яранги. В эти часы, когда над ними воют метели, они не видят, как высоко над землей повисли цветные гирлянды северного сияния, как непрерывно и чудесно меняются и играют краски. Это для него, тэлла, только для него небо стало краше летней тундры…

Макар очнулся, презрительно покосился на Сафейку. Жадность — болезнь хуже проказы. Сафейка дрожит. Губы его шепчут заклинания, он призывает память ничего не забывать. Он зарыл много золота. В земле взял и земле отдал. Если бы у него был кит, он задобрил бы тэлла. Сало бросил бы в море, мясо бросил бы в море, и кляуль грохотал бы в бубен.

— Жри, злой дух, но не лишай памяти… Там зарыл и там…

Только Колланах спал без сновидений. Наконец, задремал и Макарка. Он простыл в ту поездку с начальником. Большой начальник, Царь-город зовется.

— Ездить не умеешь, зачем взял нарту? — кричал ему Макарка. А начальник не обиделся. — Хочешь учиться, купи свою нарту… — А начальник не обиделся, большой хороший начальник…

Во сне застонал Макар Медов, преследуемый медведем. Туркин убил медведицу, освежевал и поразился — совсем как голая баба. И груди, и живот, и ноги, и все, даже оторопь взяла. «Турка убил твою жену, Турку и догоняй!» — взмолился Макар. Надо бы бежать, а ноги, как свинцовые, не слушаются, с места не сдвинешь. Большой бурый медведь навалился, замахнулся когтями, и вдруг откуда ни возьмись — Длинный Нос, бросился под брюхо и ножом распорол живот зверю. Медведь взревел и замертво грохнулся на землю. Длинный Нос вынул глаза, зашил веки, чтобы не видел медведь, кто будет жарить его.

— Совсем, как якут, Сэргэй, симбирь саха…

Длинный Нос налил в серебряные рюмки спирта и поднес Колланаху, Макару и Сафейке. Спирт жжет кровь, жжет сердце. Прежде чем отведать жареной медвежатины, Колланах, а с ним Макар и Сафейка вскочили, замахали руками, трижды крикнули:

— Это не мы убили тебя! Это не мы убили тебя! Это не мы убили тебя!

А тэлл все бушевал над Олой…

Дурной сон. К чему бы это?

Следы в памяти

Как все они, участники первой Колымской геологоразведочной экспедиции, ждали этого дня! И вот он пришел: Колыма вдвое перевыполнила государственный план 1936 года и одна дала столько же драгоценного металла, сколько добыли все тресты «Лензолото», «Якутзолото», «Балейзолото» и «Запсибзолото», вместе взятые. Об этом на первой геологической Всеколымской конференции публично заявил сам начальник Дальстроя Э. П. Берзин и добавил: «Вексель, выданный Юрием Александровичем Билибиным, оплачен, у руководства Дальстроя претензии к геологам нет».

А как до этого заявления назойливо и уныло долдонили скептики: «вексель Билибина под угрозой банкротства». Где разрекламированная Среднеканская жила? Юрию Александровичу уже не везде верили. От него требовали не ученых реляции о том, где на Колыме лучше искать золото, а золотоносных площадей поближе к базам снабжения. Искать золото не там, где его больше, а там, куда пройдут транспорты с продовольствием. Кое-кто даже договорился до того, что, мол, как это не покажется парадоксальным, а и сам Дальстрой на колымской земле — блудное детище, созданное благодаря геологической ошибке Билибина.

Все, что в невероятно трудных условиях разведала первая экспедиция, умалялось и принижалось. Оказывается, и Утиная, этот новый золотоносный район, и другие промышленные участки, открытые в 1928—30 годах, давали всего лишь «небольшой россыпной материал» для старательских артелей, а не для такой мощной организации с многомиллионными затратами, как Дальстрой.

Сергей Дмитриевич приходил в ужас от мысли, что стало бы с Колымой, если бы первую геологоразведочную экспедицию возглавлял не Ю. А. Билибин, а другой человек, задавшийся целью лишь проследовать по «карте» Розенфельда. Какая это была бы катастрофа! Крушение золотого мифа на Гореловской жиле, видимо, надолго отбило бы охоту у Геолкома и «Союззолото» тратить деньги на посылку экспедиций в это вьюжное царство вечной мерзлоты. Не Розенфельду, а Вольдемару Петровичу Бертину, Бориске. Сафейке, Канову, Бавыкину, Поликарпову и другим безымянным старателям поверил Ю. А. Билибин. Это они первыми нащупали на Колыме настоящее золото, так как в этом деле понимали куда больше Розенфельда. Своим дерзновенно смелым и научно обоснованным прогнозом Юрий Александрович на 10—15 лет ускорил освоение колымской золотой целины.

Применяя и совершенствуя на Колыме свой геолого-статистический метод подсчета золотоносности новых участков, Юрий Александрович приходил в «священный ужас». Он и сам вначале не верил своим цифрам, но каким бы путем не пробовал их выводить, результат получался один и тот же. Эти цифры Ю. А. Билибин положил в основу своего «Плана развития геологоразведочных работ на Колыме». Пока, на первый год, он попросил на разведку 4,5 миллиона рублей.

— Да вы, батенька, просто неизлечимо заболели Колымой! — Отечески журил Ю. А. Билибина А. П. Серебровский, начальник «Союззолото».

Он был доволен результатами первой Колымской геологоразведочной экспедиции. «Надо доложить Сталину и Орджоникидзе», — решил он про себя, а вслух посоветовал:

— Что же, одобряю и поддерживаю. Штурмуйте Геолком и — во вторую экспедицию! М-да… Я тут прикидывал со всеми поправками на ваш колымский патриотизм, и все равно золота получается немало. Теперь туда надо посылать уже не одну партию, не двух геологов, а больше, больше!

Добравшись до Ленинграда, Юрий Александрович и там развил бурную пропаганду Колымы. Его слушали как Колумба, открывшего золотой материк, доселе неведомый цивилизованному миру.

Кажется, «лед тронулся». В бухте Нагаево создавалась Эвенская культбаза Комитета Севера при ВЦИК. Летом 1930 года туда же перевели базы «Цветметзолота» и Акционерного Камчатского общества (АКО). В том же году образовалось Главное Колымское управление «Цветметзолота». Новая экспедиция института цветных металлов ВСНХ СССР, организованная В. А. Цареградским и В. И. Серковым в 1930 году, будет состоять уже из пяти поисковых партий! Пока он тут доведет все дела до конца, экспедицию возглавит Валентин Александрович. Договорились, что тасканская рекогносцировочная партия направится на северо-запад от Утиной по простиранию золотоносности для обследования междуречья Дебина и Таскана. Гербинская партия пойдет к юго-востоку от Среднекана. Две партии расположатся между Утиной и Среднеканом: Колымская для обследования притоков Колымы между Утиной и Среднеканом и Оротуканская — для обследования бассейна реки Оротукан, к югу от Среднекана и Утиной. Пятая партия направится на Бохапчу выше порогов, где Юрий Александрович обнаружил слабую золотоносность и предполагал наличие другой золотоносной полосы.

Большое значение Билибин придавал разведке Среднеканской жилы, обнаруженной С. Д. Раковским ниже устья ключа Безымянного. Какая мощная дайка! Она была вся пронизана кварцевыми прожилками орудененного кварцевого порфира. Большое количество кристаллов арсенопирита и явственно видимое золото. Неужели кроме россыпного покажется и рудное золото? Пусть на эту жилу поедет В. А. Цареградский.

В мае экспедиция В. А. Цареградского покинула Ленинград. Вместе с ней на пароходе держали курс на Нагаево и П. М. Шумилов — заведующий геологоразведочного бюро (ГРБ) Колымского Главного приискового управления Цветметзолото, его помощник С. Д. Раковский — заведующий разведкой и астроном Д. Н. Казанли. Сергей Дмитриевич, окруженный Д. В. Вознесенским, Ф. К. Рабинович, Д. А. Каузовым, И. Н. Едовиным. С. В. Новиковым и другими молодыми геологами, смешно рассказывал им о своем первом «хождении по Охотскому морю» на старой японской посудине «Дайбошимару», о протяжных гудках в тумане, о том, как прошли Хоккайдо и пролив Лаперуза и после захода в Иню узнали, что приближаются к Оле. Как тревожно было на душе, когда «Дайбошимару» дал прощальный гудок и взял курс на Ямск. Начался отлив, лагуна осушалась. Отступать было некуда. Первыми на рекогносцировку в Олу двинулись Ю. А. Билибин, Михаил Седалищев, он, Раковский, и еще несколько человек. Не думал и не гадал он тогда, что ему снова придется встретиться и долгие годы работать рука об руку с П. М. Шумиловым и Д. Н. Казанли.

«Длинный Нос умеет читать камни» — Юрий Александрович улыбнулся, вспомнив добродушного и любознательного Макара Медова и неутомимого ходока Сергея Раковского. Кто познакомил Макара Захаровиче с этой забавной песенкой? Развешивает рыбу и под нос поет:

Хорошо, что этих слов не понимала его старуха.

А Раковскому действительно чертовски везло. Его открытия — Утиная и эта дайка были самыми крупными. Они не выходили из головы Ю. А. Билибина. Эта дайка обладала дьявольским свойством, в Москве и Ленинграде она «без ключа открывала двери кабинета любого начальника…»

Следы в памяти… Сколько людей встречал Раковский на Алдане, а больше других почему-то запомнился этот не шумливый, работящий и какой-то везучий в золотом деле Иннокентий Галченко. Какая это была радость! Встретил его в Иркутске и, разумеется, позвал на Колыму. Не сулил «златые горы», а сказал честно:

— Будет трудно, зато дело-то какое! Сам понимаешь, и огонь — беда, и вода — беда, а ведь без огня, и без воды, — нет пуще беды!

Иннокентий Галченко согласился и потом всю жизнь благодарил Сергея Дмитриевича за то, что он помог ему найти свою счастливую звезду.

Удачлив, ах как удачлив Сергей. Можно подумать, что он продал свою душу дьяволу и тот, как любимцу, открывал перед ним одну кладовую за другой. Сколько было угарной мороки с этой дайкой. Что шайтан показал Сергею, начало или кончик этой дайки? Какие страсти закипели вокруг нее! Одним казалось, что там должно быть богатейшее месторождение золота и мышьяка, другим черт знает что, — сплошной обман, кукиш золотого шайтана, пиритовый кукиш! С каким волнением и тревогой Ю. А. Билибин ожидал результатов работы рудной партии В. А. Цареградского. И они не обманули его ожиданий. Жила Раковского была прослежена по обе стороны русла ключа Безымянного почти на два километра. Четвертую часть проб, взятых из самых орудененных и окварцованных отрезков жилы, оставили для химического анализа в Ленинграде. В. А. Цареградский измельчал пробу и промывал на месте. Бешеное золото! В своей записке Ю. А. Билибин с нескрываемым оптимизмом подчеркивал, что эта жила прослеживается с перерывами на протяжении 15 километров. Он так и не решился сказать правительству, сколько же в этой дайке золота. Юрий Александрович утверждал: если взять лишь богатую часть жилы, составляющую примерно третью часть всего тоннажа и, учитывая кустовое распределение золота, и десять раз уменьшить данные анализов, то и тогда получалась умопомрачительная цифра.

Как ни осторожничали консультанты Института цветных металлов, но и они вынуждены были признать, что Колыма — крупнейший золотоносный район и для дальнейших поисково-разведочных работ на ней можно смело выделять немалые средства. Поисковики-разведчики С. Д. Раковский и Э. П. Бертин и геологи Ю. А. Билибин и В. А. Цареградский были удостоены премии Института цветных металлов.

Летом 1931 года была организована постоянная Колымская база ГГРУ, техноруком которой назначили Ю. А. Билибина. Но денег на дальнейшую разведку он получил «много меньше миллиона». Неужели придется похоронить план развития Колымы?

Мозг Ю. А. Билибина работал как рентгеновский аппарат и локатор. Он дерзко заглядывал в тяжелые каменные листы геологической истории Колымы, «просвечивал» их и улавливал для себя самое нужное. Как-то, во время очередной голодовки, Юрий Александрович, обросший золотой щетиной и худой, пояснял Раковскому и Шумилову:

— Вот, давайте вместе проследим, где можно искать золото и другие полезные ископаемые, — и начертал на бумаге:

— Значит, золото является наиболее характерным металлом для Северо-Востока, оно прослеживается здесь от архея до мезозоя, от наиболее глубоких до наиболее верхних горизонтов оруденения. Схема Эммоса учитывает лишь фактор температуры, но не принимает во внимание фактор глубинности, а ведь это не одно и то же! Золото локализуется в исключительно широком диапазоне глубин и в более узком диапазоне температур… В Трансваале золотоносную руду извлекают из глубины в 2000—3000 метров, мы же пока на Колыме «сметаем» золото с поверхности…

Юрий Александрович нервничал. Геологопоисковые партии его базы, не получив транспорта, вынуждены были спускаться сплавом по Малтану, Бохапче и Колыме и ограничиться лишь геологическом съемкой прибрежной полосы. Был скомкан весь план геологопоисковых работ.

— Векселю Билибина грозит банкротство… — злорадствовали недоброжелатели Ю. А. Билибина. — «Колыма — новая, грандиозная металлогеническая и, в частности, золотоносная провинция»… Чего он учит нас, подумаешь — академик, теоретик какой нашелся…

«Академик», «теоретик» — эти слова стали чуть ли не бранными. С советами и гипотезами Билибина перестали считаться. И тогда суровая Колыма жестоко отомстила его недоброжелателям. Да, жестоко…

Следы в памяти… Как много они выносят из канувших лет. Как будто это было вчера. Первая экспедиция вся в Оле. Какой это был праздник! Сергей и Эрнст навестили Макара Медова и Колланаха и с таежной щедростью угостили стариков. Как им хотелось, чтобы в эти минуты с ними был и Вольдемар Петрович Бертин. Сергей Дмитриевич чувствовал себя перед ним в неоплатном долгу. Он, коммунист В. П. Бертин, приютил его на Алдане и приобщил к открытию нового золотого цеха страны. Он, коммунист В. П. Бертин, сам готовился поехать на Колыму, добился решения Якутского правительства, собрал людей и не смог выехать: в последнюю минуту ему сказали: нет денег. Он, коммунист В. П. Бертин, угадав в Ю. А. Билибине талантливого геолога-самородка, со всем жаром убеждал его во что бы то ни стало добиться в Москве и Ленинграде посылки экспедиции на Колыму и доверительно передал ему всё, что за всю свою жизнь успел собрать ценного о Колыме, Вольдемар Петрович помог отобрать Ю. А. Билибину самых опытных разведчиков-поисковиков и старателей Алдана. Своего брата послал к нему!

И вот теперь, когда давняя мечта В. П. Бертина сбывается и экспедиция Билибина действительно нашла золото «не на одного Бориску», а столько, что об этом можно и нужно докладывать правительству, вся эта счастливейшая удача, весь этот удивительный и радостный праздник проходит далеко в стороне от В. П. Бертина…

В 1930—31 годах, несмотря на огромные трудности по снабжению, великие наступление на Колыму возобновилась с новой силой. Геологи двинулись в бассейны Оротукана, Гербы, Хеты, на левый берег Колымы, в междуречье Оротукана и Таскана, в низовья Тяньки. И отовсюду поступали интересные материалы. П. М. Шумилов вместе с коллегами впервые произвел подсчет запасов золота по разведанным участкам. Прогноз Ю. А. Билибина блестяще оправдался. Границы золотоносной провинции расширялись с каждым днем.

В Среднекане П. М. Шумилов и С. Д. Раковский срубили себе свое зимовье. Над белым снегом, среди тонких и высоких лиственниц, возвышался прочный сруб. Толстые бревна, проложенные мхом, уходили под самую крышу. Дверь обили чем могли. Неказисто, зато тепло. На полках — образцы породы и книги. Широкий и длинный стол. Лампа. Раздевшись, можно было почитать и починить обувь или одежду. Как-то зашел Эрнст Бертин с геологом Фаиной Рабинович и фотограф снял всю компанию. Петр Михайлович в очках, круглолиц, непослушные волосы светлой прядью опустились на широкий лоб, ворот рубахи расстегнут, на сдвинутом вправо ремне блестит медная пряжка. Повернувшись к П. М. Шумилову корпусом, в белой кофте улыбается простоволосая Фаина. Худой Сергей и прижавшийся к нему Эрнст Бертин смотрят в книгу. Удалась фотография Раковского в профиль. Он в теплой фуфайке, задумчиво смотрит на огонь. Волосы аккуратно зачесаны назад. Молодое, красивое лицо с мощным длинным носом, которому так завидовал Сафейка.

К празднику соорудили арку, украсили ее еловыми ветвями, гирляндой алых флажков. К материи прикрепили портрет В. И. Ленина, во весь рост, с протянутой рукой, зовущей вперед. Над ним два красных флага. На красной материи во всю ширину арки большими буквами «Да здравствует 13-я годовщина Октября!»

Под аркой сфотографировались. Петр Михайлович, снова обросший как народоволец, без шапки, в пиджаке, стоит бравым фертом, засунув руки в карманы, Сергей Дмитриевич в малахае с опущенными ушами, в шубе, прислонился к арке. Пусть все знают — и у них тут, на этой вечно мерзлой земле, праздник как и там, на большой земле, в Москве и Ленинграде.

Приходил Сафейка, с удивлением рассматривал новых людей. С удовольствием отметил: а все же такого носа, как у Сергея нет ни у кого.

— И они читают камни? — спросил он Раковского по-якутски.

— Разумеется…

— А этот кто? — старик глазами показал на высокого человека с густыми волосами, расчесанными в пробор. Нос с горбинкой, сильная челюсть, полные губы, скуластое лицо.

— Дмитрий Владимирович Вознесенский…

— Манчук… — задумчиво обронил Сафейка.

Старатель не ошибся. Среди новичков геолог Д. В. Вознесенский как-то выделился сразу. Он открыл золотой ключ Трех медведей. Сидел на пне, задумавшись. И вдруг метрах в пятидесяти увидел трех медведей. Крышкой компаса застучал по железному совку. Звери остановились, посмотрели на людей, понюхали воздух и, не спеша, повернули в тайгу. «Ключ Трех медведей», — придя в себя, записал геолог, и это название перешло на карты. Каждый на Колыме повседневно совершал подвиги.

Голодовка на Колыме повторилась. Она застала С. Д. Раковского за приисками «Холодный», «Борискин», «Юбилейный», «Первомайский», где он с геологами продолжал разведочные работы для «Союззолото».

Беда на этот раз пришла не одна. Вместе с признаками голода появились и признаки цинги. Шумилову, Казанли и Цареградскому пришлось туго. У них расшатывались зубы, отекали ноги. Хотелось спать, спать, спать. Резко выраженное воспаление десен. Их прижигали через день. Полоскание. Санация полости рта. А Сергей Дмитриевич устоял. Кто-то распустил слух, будто Раковский спас от верной смерти Казанли, когда эвен в пути выронил больного с парт. Будто он, Сергей Дмитриевич, как потом рассказывал эвен, бросился в пургу искать и нашел астронома Казанли полузамерзшего в снегу между Оротуканом и Утиной. Однако, Раковский не помнит такого случая, чтобы он в пургу лазал по сугробам между Оротуканом и Утиной в поисках близкого человека, метавшегося в бреду и замерзавшего на Колымской планете. Кажется, такого случая не было. Но было немало других, не менее опасных. Как-то из Олы переправляли грузы на лодках. Проплыли 40—50 километров и в бухте Гертнера благополучно выгрузились. А на обратном пути застал шторм. Сергей Дмитриевич управлял парусом. В этой ситуации ничего другого не оставалось, как на волне выброситься на берег. И Цареградский, и Лунеко, и Сергей Дмитриевич ловко выпрыгнули на камни. А с Казанли… Нет, с голубоглазым Казанли такого случая не было. Может, его кто другой спас, а ему, Сергею Дмитриевичу, как самому выносливому, все это и приписали?

Первый прииск на Утиной возглавил Алехин Иван Максимович. «Сохатый», так он был прозван за атлетическую силу и добродушие, в эту зиму весь извелся, похудел и как бы еще более вытянулся. Он приезжал в Среднекан к Раковскому и, угрюмый, валился на запасную, пятую кровать, которую в зимовье держали специально для гостей. Уже тридцать старателей, распухших от голода, больных цингой, он, привязав к нарам и укутав потеплее, отправил на «большую землю». Больным Алехин мог предоставить лишь горячую воду, настоянную на стланике.

Как-то в один из таких тяжелейших дней его разбудили якуты.

— Длинный Нос где? «Борода», очки, Шумила-та, где?

— А и чем дело? Может, я…

— Худо, Иванта… худо… Якут людей возил, мясо возил, а кто платить будет?.. Пропали олешки… Все уснете…

С Алехина усталость как ледяной водой смыло. Попросил гостей обождать, никуда не уходить, а сам пустился на розыски П. М. Шумилова и С. Д. Раковского. Оба они, как только вошли в зимовье и заглянули в сумрачные и потухшие глаза каюров, поняли: случилось что-то непоправимое. Пока пили и угощались, чем могли, Сергей неторопливо, разговаривая с каюрами по-якутски, наконец разгадал надвигавшуюся беду. Оказывается, в Нагаевской бухте и Оле засели какие-то бюрократы, которые прежде чем рассчитаться на транспорт, потребовали от неграмотных каюров бумагу, договор, где бы точно указывалось за что и кому платить. Таких бумаг, естественно, ни у кого не оказалось, и бюрократы «на законном основании» никому ни одной копейки не выплатили. Тогда якуты и эвены отказались перевозить что-либо для экспедиций и «Союззолото». Создавалось безвыходное положение. Богатеи и спекулянты злорадствовали. Еще бы! Одним махом были подорваны хорошие отношения между этими русскими и местным населением, основанные на взаимном доверии и абсолютной честности друг перед другом.

«Сохатый» помрачнел, его тонкий нос и скулы обострились еще резче:

— У меня на Утиной люди на карачках передвигаются, еле языками ворочают… Как же работать в таком разе?

Времени разбираться в том, допущена ли преступная глупость или кто-то действовал преднамеренно, с явным и гнусным умыслом, не было. Требовались срочные миры. Какие же?

— Заплатить каюрам сейчас же… — предложил Раковский, — всем…

— А если прядут такие, кто ничего не перевозил? — усомнился Алехин.

— Это исключено… Уверен, таких прохиндеев среди каюров не окажется, — решительно отрезал Раковский.

Петр Михайлович согласился. Он не только выплатил якутам сполна, но и попросил прислать к нему других обиженных. Пусть прихватывают груз и едут к нему. Он оплатит все. Доверие было восстановлено.

В тот же день, в вечерние часы к П. М. Шумилову и С. Д. Раковскому на сытых откормленных оленях заявился сам Лука Васильевич Громов, хозяин стада в двадцать тысяч голов. Разоделся, как северный бог — пыжиковая шапка, расписная кухлянка, дорогие торбаза. Глаза умные, зоркие. И он за транспортные услуги получил свое. Спирта не было, угощали коньяком. Громов выпил, зачмокал губами:

— Шибко крепкий, симбир-чай…

Обещал дать оленей и наладить транспорт, пригласил к себе в гости.

— Таён-Мурун, манчук[7]… — Громов уважительно пожал Раковскому руку, — «Борода-очки» — манчук… — с достоинством распрощался он с Шумиловым, уверенный в том, что ум и сила этого веселого крепыша — в его бороде и очках.

Стан Л. В. Громова раскинулся в пяти верстах от Среднекана. За П. М. Шумиловым и С. Д. Раковским он прислал сына. Резвые олени с ветерком доставили геологов к богатой яранге. Да, умел жить Л. В. Громов. За гостями ухаживали две хозяйские дочки-красавицы, увешанные монистами, в одеждах, отороченных соболями и чернобуркой.

С весны 1931 года надо было начать и развернуть многое. В Среднекан приезжал В. А. Цареградский. Договорились усилия геологоразведочной экспедиции и партий «Союззолото» объединить. Цареградский передал Шумилову геологов в «обмен» на прорабов, в которых терпел нужду.

Раковский между шутками успел договориться о перевозках на зиму и лето. Подвыпивший хозяин все допытывался, а какие преимущества дает тукур-мурун (кривой нос), сдвинутый вправо или влево, он видел такие у русских. Шумилов отшутился.

А положение по-прежнему было отчаянным. Призрак голода, вопиющие неурядицы вынудили геологов послать срочную телеграмму в Москву и Ленинград. Ее текст составили Шумилов и Вознесенский:

«До сих пор горная промышленность Колымского района, обуславливающая развитие последнего зпт вследствие текучести руководящего состава хозяйственных организаций недостаточной компетентности части их переживает ряд периодических кризисов ведущих срыву перебоям работе тчк Игнорирование мнений специалистов зпт недостаток доверия зпт отсутствие моральной практической поддержки создают неблагоприятные условия работе тчк Первостепенное значение ближайших годах Колымского района требует особо внимательного отношения району зпт выработке на месте реального трезвого плана его развития тчк Считаем необходимом срочный приезд авторитетной комиссии (включением опытных специалистов разрешения указанных вопросов тчк. 10 марта 1931 года Специалисты ГРБ Союззолото Шумилов Раковский Специалисты экспедиции Цареградский Вознесенский Рабинович Новиков Бертин».

Вознесенский сам на оленях доставил телеграмму в Олу. Обратно в Среднекан проскочил на собаках один.

Телеграмма попала в ЦК партии и в Совет Труда и Обороны. И весьма вовремя. Там уже изучали стенограммы докладов и докладную записку Ю. А. Билибина о колымском золоте с оптимистическими прогнозами на ближайшие годы.

Летом из Хабаровска в Олу прибыла комиссия. Вызывали всех. Раковский сообщил ее членам: якуты и эвены угоняют в тундру оленей и просил разобраться, — кто дал неправильное распоряжение о мобилизации многооленных хозяйств на перевозку грузов. Так не годится. Не администрировать. Не запугивать. Лучше добрым словом…

Как помогли и докладная, и эта телеграмма, и комиссия! Тресты и главки не верили в прогнозы Ю. А. Билибина, а Совет Труда и Обороны поверил. Для освоения колымских богатств создавался трест «Дальстрой». В конце 1931 года Колымская геологопоисковая экспедиция, Геологоразведочное бюро Главного приискового управления и Геолбаза ГГРУ влились в один Геологоразведочный сектор Колымского Главного приискового управления Цветметзолото. Его возглавил Ю. А. Билибин. Руководство разведками россыпных месторождений было возложено на С. Д. Раковского.

…Сафейка ослаб. Лежит в срубе, тяжело дышит. Его мучают кошмарные видения. Мерзлая земля раскололась, из шурфа вылез приятель Бориска. Без шапки, одна нога разутая. «Оденься, шайтан, холодно!..» А Бориска смеется. Волгу, Казанскую губернию, родное село вспомнил. Там теплее. Все перебрали в памяти. И как нашли первое золото. Розенфельд совсем очумел. Глаза дикие. Кричит, пишет во все концы. Совсем дурной. Зачем кричать так громко и звать сюда кого-то? Это их фарт, их золото! Они его и возьмут для себя. Ф. Р. Поликарпов помозговитее. В Гижигу с геологом Е. С. Бовиным уехал.

И тут Сафейка с беспокойством вспомнил: а ведь Бориска-то умер!

— Ты же крепко спал?

— Уснул… Золотой шайтан пришел, покачал головой: «Чего крупинки собираешь? Пойдем на Индигирку, на Чукотку пойдем, там этого добра…» А как пойдем?», «А ты закрой глаза и усни». И я уснул… Идем ко мне… Все золото вместе унесем и поделим.

— Но я не усну, как ты. В зимовье тепло, вот только есть нечего…

— А я позову друзей. Попроси их, пусть они тебя легонько задушат ремнями. Ты уснешь тихо. Они свезут тебя на самую высокую гору, положат рядом с тобой твое золото. Пойдем ко мне, в мир обильной охоты, обильного золота. И Канова возьмем. Где Канов?

— В Оле утонул. В половодье переправлял копей и утонул.

— Вот и Канов уснул. Я найду его. Усни и ты, вместе веселее будет… Усни, много золота найдем…

— Нет! Нет! — запротестовал Сафейка. — Я не устал жить!

— Чего кричишь? — Удивился Бориска. — Женю тебя… Умный баба дам. Бросит белые, пестрые, черные камни, — твои стада оленей побегут… А как она шьет кухлянку, штаны, торбаза! И лодку, и гарпун, и копье — все сделает. В красивой яранге жить будешь. Солнце там никогда не заходит. Только к ночи на край тундры присаживается, мал-мала отдыхает. Сколько еще один будешь шалтай-балтай тайга голодать? Смотри, вон она тебе улыбается… Ого, видишь, как легко копье метнула. Медведь упал. Иди, бери, твой медведь! Сытый будешь…

— Нет! Нет! Я не устал жить!

Сафейка проснулся. Перед ним стояли Сергей Раковский и тот, скуластый, манчук, Дима Вознесенский. Доктора привели. Зачем доктор? Мал-мала есть надо. Сергей как якут. Хлеба принес, мяса принес. Воду согрел.

Поел, выпил Сафейка, совсем хорошо. Пусть сидят. Он не будет им мешать. Сергей слушает, скуластый рассказывает. Какой манчук! Отец его в каких-то «крестах», и какой-то Петропавловской крепости сидел. Геолог. В Иркутске отказался искать мрамор на памятник царю — в Якутию сослали. На Урале, Енисее, в Приамурье, Забайкалье и Якутии — вот где золото искал! Отец манчук и сын манчук. Везет Сергею. Каких друзей имеет — Золотая Борода. Царь-город. Шумила-та — манчук… Не имей сто рублей, а имен сто друзей… Это верно. Но и без денег тоже плохо. Хороший человек Сергей. Спасибо. Встанет Сафейка и скажет, где золото. Барину Розенфельду не сказал, а Сергею скажет.

Горько Сафейке, как золото искал. Как свинья копал. Как слепой копал. Ослабевшей рукой Сафейка потрогал свой нос. Почему у него не такой, как у Сергея?

Вечерами, когда шайтаны тундры справляли свой шабаш над Колымой, голодные геологи Шаталов. Цареградский, Вронский, Васьковский, Арсентьев и другие грелись у печки и, чтобы не думать о еде, писали стихи. Билибин, потешаясь над беспомощностью таежных пиитов, великодушно, не требуя с них гонорара, снабжал их рифмами. Они сыпались из него, как из рога изобилия, — то лирические, то гневные, то полные сарказма, целые четверостишия.

Это было вступление, запев, в котором сарказму еще не было места.

Сергей Дмитриевич не принимал участия в этом коллективном творчестве. Но процесс этот, в котором геологи и так и этак крутили рифму, пока четверостишие не выстраивалось, Сергею Дмитриевичу нравился. Его поражало, как простые мысли укладывались в какие-то узорчатые рифмы и потом декламировались.

Сняв кожаную куртку, высокие меховые торбаза — унты — и наслаждаясь теплом, Сергей Дмитриевич не спускал глаз с огненно-медной бороды Юрия Александровича Билибина. Любопытно, надолго ли у этого человека хватит лирического настроения? Вот-вот, так оно и есть, в голосе Билибина зазвучали нотки сарказма. Геологи задумали и о нем сказать свое слово. Не Баяновы десять пальцев-лебедей выпускали они на вещие струны, а простыми черными карандашами «рокотали славу» Колымскому аргонавту. Любопытно, какие рифмы Юрий Александрович приготовил для себя.

Одевшись потеплее, Сергей Дмитриевич вышел на морозный воздух. Северное сияние полыхало в вышине. Кого оно тешило своей неописуемой игрой красок на этом краю земли? Сочиняя шуриаду, молодые геологи и не представляли еще себе той катастрофы, которая нависла над ними. Но он-то знал, знал, знал! Нет, тут надо что-то придумать. Дальнейшее промедление смерти подобно.

…Из барака вышли Билибин и Улыбин. Молча посмотрела на угасавшие вспышки северного сияния. Билибин, задрав бороду, размечтался. Странный человек, странное свойство характера.

— Сергей Дмитриевич, не вешайте носа… Верьте, придет время — и вот здесь, на этом месте, будут славно жить люди, вдоволь обеспеченные продуктами. По радио они станут слушать Москву, весь мир… — Голос у Юрия Александровича стал мягче и глуше. — И они будут любоваться северным сиянием с истинным наслаждением, с неомраченными мыслями… Как, по-вашему. Сергей Дмитриевич, придет такое время?

— Придет, Юрий Александрович… И приедут они сюда на автомашинах по хорошей дороге, а то на комфортабельных пароходах рекой…

Непременно приедут! И нам надо сделать все для тех, кто придет сюда завтра. И прежде всего выжить самим! Вы, Сергей Дмитриевич, самый выносливый среди нас, лучший ходок Колымы. Вас называют охотником за золотом, сравнивают с индейскими следопытами. Но дело, дорогой, не в эпитетах, а в том, что вас хорошо знают и вас уважают местные охотники. Они понимают вас. Не сумеете ли вы на их транспорте проскочить в Нагаево и срочно направить сюда продовольствие?

У первого директора «Дальстроя»

Нет, Сергей Дмитриевич не даст погибнуть таким людям, не даст погибнуть делу, у которого вырисовываются такие золотые перспективы. Он шел к эвенам и объяснял им, как мог, просьбу Золотой Бороды. Они вспомнили. Обычай тайги, обычай тундры говорит: помогай, выручай». И они выручали.

— Садись нарта, Сэргэй… — радушно пригласили эвены братья Христофоровы, и олени понеслись быстрее ветра, каким-то седьмым чувством, без карты и компаса охотники находили невидимую тропу и гнали оленей кратчайшим путем к Охотскому морю по занесенному снегом нартовому следу. «Длинный Нос просит — помогай… Золотая Борода просит — помогай. Шумила-та пропадай… Цинга. Увезли к дохтуру — самому главному шаману… Закон тайги, закон тундры…».

С первым транспортом на Колыму отправился Степан Дураков. Его не нужно было уговаривать, он отлично понимал обстановку. Захватив продовольствие, Степан зашел к жене, улыбнулся и спокойно сказал:

— Скоро вернусь…

Грузин Валерий Лежава-Мюрат, старый подпольщик, (три ромба носил в петлице!) — вот кто бы мог выручить Ю. А. Билибина, Сергей Дмитриевич много наслышался о нем еще во Владивостоке. Однако уполномоченный АКО был далеко. В РИКе же все новички. Сергей Дмитриевич направился в Ольский райком партии. Там он высказал все, что у него наболело и накипело на душе.

— Мы послали в Среднекан собачий транспорт… Мобилизуем оленей.

— Да кто же за пятьсот километров в глубь материка посылает собак? Если вы плохо прислушиваетесь к тому, что мы говорим, то хоть посоветовались бы с Макаром Медовым, с местными охотниками! Собак в пути кормить надо? На пятьсот километров им только бы увезти корм для себя. А люди на Колыме скоро начнут есть друг друга.

— Понимаем, Сергей Дмитриевич. Поможем вам спешно отправить грузы на Колыму на оленях, любым транспортом. Теперь вообще вам будет легче; вам радист, наверное, уже сообщил, о том, что к нам едут дальстроевцы. Директор Берзин уже здесь, он весьма интересуется вашей работой.

— Какой Берзин? Я слышал об Августе Берзине, первом комиссаре народной охраны Первого Ревкома Чукотки, но его, кажется, убили в двадцатом году.

— Это другой Берзин. Бывший командир Первого легкого артиллерийского дивизиона латышских стрелков. Тот самый, что, как щенка, одурачил Роберта Локкарта, английского дипломата в Москве, Принял из рук английского офицера миллион двести тысяч рублей и передал их в ЧК Ф. Э. Дзержинскому. Пять, десять миллионов рублей обещал ему Локкарт, если он поднимет восстание в Москве, отправит два полка латышских стрелков в Вологду и поможет англичанам захватить лесной Север, если убьет Ленина, арестует членов ВЦИК и СНК и передаст их в распоряжение английского десанта в Архангельске. А там они уже расправились бы с ними, как с бакинскими комиссарами в песках Туркмении. Глупый Локкарт полагал, что временно лишенные родины латышские стрелки станут наемными продажными солдатами. Но латышские стрелки были и остались верными солдатами революции!

Разговор в райкоме партии окрылил Раковского. Если все, что он там услышал, — правда, то лучшего директора «Дальстроя» пожалуй, и не найти. Только такой человек железной воли сможет поставить дело освоения этого края по-государственному — широко и основательно.

Эдуард Петрович Берзин принял Сергея Дмитриевича Раковского и Марка Абрамовича Эйдлина запросто. Это сразу как-то успокоило педантичного Эйдлина, старого спеца, классического представителя интеллигенции старой формации. Ему почему-то представлялось, что Берзин грубовато, по-солдатски напомнит ему службу заместителем управляющего золотыми приисками в кампании «Лена-Голдфилдс» и, чего доброго, еще попрекнет в собачьей верности «гидре капитала».

Короткая бородка и усы, бронзовое, как бы литое лицо и проницательные голубые глаза, высокий рост и атлетическое сложение — все в Берзине указывало на несокрушимую волю бойца и полнейшее отсутствие сентиментальности. Он напоминал железную глыбу, которая сама стояла и перед которой нужно стоять другим. Однако же какой обманчивой бывает натура! Берзин только на один какой-то миг пристально заглянул в самую душу Эйдлина и, поняв все, вдруг заразительно расхохотался. Смех был душевный, человечный.

— Марк Абрамович… Я не спецеед, ей богу, проверьте, мне! Я ценю ваш опыт. Вы же отличный инженер! Не будем копаться в душах, а давайте работать, побольше и поглубже копаться в колымской земле. Прошу вас рассказать мне всю правду и о богатствах края и о положении изыскательских партий, об их нуждах. Просите все, решительно все, что вам нужно для работы в широких масштабах!

И Раковский с Эйдлиным рассказали ему всю правду. Берзин слушал внимательно, записывал, уточнял, переспрашивал. О Сергее Дмитриевиче он много наслышался в Москве, от П. М. Шумилова, и посматривал на него ласково, как на старого знакомого.

— Скажите, Марк Абрамович… Вы давно работаете на Севере и, наверное, не раз задумывались над проблемой вечной мерзлоты. Я уверен в этом — задумывались… Что же, и мы будем двести с лишним дней в году готовиться к сезону и лишь девяносто-сто дней мыть золото? А если мы завезем сюда технику, дадим вам взрывчатку, дадим столько, сколько нужно, без скупости, то можно ли придумать что-нибудь более разумное? Можно покончить с сезонностью в работе золотоискателей или хотя бы улучшить подготовку к нему и несколько растянуть этот сезон?

У Марка Абрамовича даже перехватило дыхание, холеное лицо его покрылось бледностью. У него, старого «спеца», спрашивают ответа на такой вопрос! Даже могущественная кампания «Лена-Голдфилдс» не ставила перед собой такой задачи и смирилась с сезонностью, как с неотвратимым злом Севера. Но как Берзин угадал, о чем он, Эйдлин, думал? А он действительно долго и мучительно думал над этой проблемой. Поразительно… Наступило молчание, которое, однако, никак нельзя было назвать неловким или тягостным. Каждый из собеседников понимал: вопрос трудный, и, чтобы ответить на него, надо все взвесить, все до конца продумать. Неожиданно для самого себя Эйдлин улыбнулся, глаза его заблестели. Нет, этот человек с проницательным взглядом положительно нравился ему. Однако Эйдлин ничем не выразил своих симпатий. Холеное лицо его снова закрылось маской холодной вежливости. Не торопясь и как бы процеживая каждое слово сквозь какое-то особое сито в голове, Марк Абрамович ответил на вопрос вопросом:

— А вы не боитесь риска? Можно взрывные работы организовать зимой. Взрывать торф и убирать его за контур. Зимой добираться до золотоносных песков. Мы будем взрывать, готовиться, но не будем пока давать золото. Зато потом, с потеплением, сразу начнется ускорение работ вдвое против прежнего, и золото потечет рекой. Вы не убоитесь обвинений? Это — новое дело, не все могут понять его правильно.

— Нет, риска не убоюсь и обвинении тоже. Действуйте, зимой вскрывайте торфа, добирайтесь до золотоносных песков.

— Я охотно возьмусь за это дело… — заявил Эйдлин и тут же обругал себя за эту торопливость, но отступать было уже некогда, да и незачем. — А золота тут много, поверьте мне, — Марк Абрамович обернулся к Сергею Дмитриевичу, как бы ища поддержки.

— Золотишко есть… — подтвердил Раковский. — Старатели мне рассказывали, умер у них кто-то. Стали рыть могилу, а в ней золото. Перешли на другое место — и здесь золото. Пришлось покойника похоронить в тайге.

— Вот и прекрасно… Значит, договорились. — Настроение у Берзина поднялось. — Кто вам может помочь из алданцев?

— Здесь, кроме Сергея Дмитриевича, есть Эрнст Бертин, Федор Николаевич Юфимов, Петр Емельянович Станкевич. Афанасий Семенович Мирский…

— Это тот, что в шляпе и сером плаще ходит? Говорят, он обладает какой-то волшебной палочкой, которая сама наводит его на золото?

Все рассмеялись.

— Живой свидетель ленских расстрелов, очень интересный человек, — продолжал Берзин. — И о вас, Сергей Дмитриевич, я тоже кое-что слышал от каюров. Спрашиваю, где золота много, они отвечают: «Длинный Нос знает. Длинный Нос камни читает. Длинный Нос шайтан коробка держит…»

— Это они про мой патефон так… — смутившись, пояснил Сергей Дмитриевич. — Стану заводить пружину, а они думают, что я шайтану хвост накручиваю…

— А теперь поговорим о людях, об условиях их жизни… Голодовки — это безобразие, нетерпимое, возмутительное! — Голос Берзина стал металлическим. — С этим мы покончим… Мы создадим все условия, чтобы люди могли целиком отдаться делу.

Берзин вызвал инспектора и приказал:

— Окажите Сергею Дмитриевичу и Марку Абрамовичу всяческое содействие… Люди в Среднекане работают на нас. Без них мы не сделаем ни шага вперед в освоении богатств Колымы. Ради этой великой цели они ведут разведку боем, в невероятно трудных и пока неравных условиях. Если будет надобность, Сергей Дмитриевич и Марк Абрамович, заходите без стеснения. Дело наше такое, что не терпит никаких церемонии.

Золото открывается смелым

По случаю удачного возвращения Раковского Билибин устроил пир. Сергею Дмитриевичу не раз пришлось рассказывать друзьям о том, что он слышал о первом директоре Дальстроя.

Видимо, Берзину кто-то рассказал о Раковском как об отчаянном плотогоне, возможно, что при этом кое-что было и приукрашено, но факт остается фактом: Сергей Дмитриевич не раз садился в лодку за лоцмана и благополучно проводил грузы и людей через ревущие пороги. Во всяком случае, директор «Дальстроя» не упускал его из виду и проявлял живой интерес к практической деятельности Раковского. Это и в самом деле был одни из тех удивительных людей, которые много делают и мало, скупо и обидно прозаически рассказывают о своих делах, полных героизма.

Оставив В. А. Цареградского в устье Оротукана. Сергей Дмитриевич снова забрался на Утиную. Оттуда он привез такие пробы, что у геологов глаза разгорелись. Как-то в спешке (надо было встретиться с Билибиным в установленный час) Раковский не дошел до ключа, на котором геолог Евгений Трофимович Шаталов обнаружил богатое золото. Остряки назвали новый прииск «Торопливым», и эта кличка так и осталась за ним.

Было открыто Утинское золоторудное месторождение. Поиски рудного золота продолжались и в бассейне Оротукана, и по р. Дегден. Партия Б. А. Флерова в Верхнеоротуканском массиве обнаружила оловорудное месторождение. Л. А. Снятков и С. С. Лапин на речках Ат-Юрях и Дебин наткнулись на богатейшие золотоносные участки. Драгоценный металл нашли на рр. Нереги, Сусуман и Кюэль-Сиена. Поиски велись также на полуострове Старицком, в районе бухты Средней и в бассейне Армани. Уникальные кладовые золота были нащупаны по рекам Хатыннах, Чек-Чек и ее правому притоку Мылге. Разведывалось Гижигинское месторождение угля. Юрий Александрович торопил людей. По состоянию на 1 января 1934 года геологи под его руководством составили первую сводку всех геологических материалов. У Билибина начались неприятные стычки с эксплуатационниками. Их интересовало не расширение запасов, а план добычи золота.

— Сейчас недоберем, зато потом возьмем пять планов, — успокаивал Юрий Александрович нетерпеливых добытчиков.

Верховье Колымы по запасам золота выходило на одно из первых мест на Северо-Востоке СССР.

Там, где прошли геологи, уже создавались горные предприятия. Начался стремительный рост поселка Магадана — будущего города и центра огромного края. Уже не на одну сотню километров протянулась знаменитая Колымская трасса. А геологи шли все дальше и дальше на Север, в необжитые, глухие районы. Они исследовали Ясачную, Омулевку, Рассоху, Зырянку, Шаманиху, Столбовую. В Зырянке должен быть уголь. Собрали самых опытных каюров. Один из них, седой, но еще крепкий и сильный, держался с каким-то особенным достоинством. О себе он сказал лишь несколько слов: «Афанасий Данилов, сын Ивана». Раковского осенила догадка, в которую он не верил, но которую все же решился проверить. С подчеркнутым почтением он спросил старика:

— Уж не вы ли, Афанасий Иванович в 1892 году помогали Степану Расторгуеву, каюру знаменитого Черского?

— Я… — неторопливо ответил Данилов и не прибавил ни слова.

Якутский губернатор, сотник Попов, — как что было давно! Все разговорились. Старик ожил. Ему было приятно, что о нем знали, когда еще был царь.

— Буду возить только Сергея, — упрямо отрезал Афанасий, хотя среди приезжих были и более почитаемые люди.

Афанасия гнули годы, но он не сдавался, бодрился. Что он помнил о Черском? Хороший человек был, все каюры так говорят. Совсем слабый, кровью кашлял…

В конце XIX века в Якутии появился бывший царский ссыльный Иван Дементьевич Черский с женой Маврой Павловной. Каюры повезли их на Индигирку и Колыму. Черский одолел Якутск, Мому, Оймякон, а в Верхнеколымске занемог. И все писал, чертил и кашлял. Чуть полегчало — заторопился дальше. За Среднеколымском пошла кровь носом.

— Совсем уснул на золотой реке Омолоне. Два дня стонала буря, Водяной выл, Лесной «хозяин» выл, «хозяин» гор выл. Хороший человек уснул на Омолоне. — Афанасий печально вздыхает, — Похоронила его Мавра, мало плакала, крепкая женщина. Бумажки собрала и всю обратную дорогу пуще золота хранила. Чудная! Другие в город царя золото везли, дорогие меха, а она — бумажки. Купцы хихикали, шаманы скалили зубы: баба везде баба…

Против царя Иван Дементьевич восстал вместе с поляками. А кто такие поляки? Русских знали — огненные люди. Поляков и литовцев не знали. Мавра сказывала: там, на родине у него сады цветут, а он почти тридцать лет в снегах, «в краю вечной мерзлоты, в стране ледяного безмолвия». Слова-то какие придумали!

Афанасий закурил. Он лично возил Черского на Зырянку. Там Черский искал черный камень.

— Это очень хор-роший камень. Афанасий Иванович… Он тепло дает, много тепла! Солнечный камень!

Видимо, глаза и все выражение лица Данилова тогда ничего не выразили.

— Не веришь?

Черский собрал сучьев, разжег костер и бросил в него тот камень. Вскоре из черного он превратился в золотой, солнечный, и от него долго шли горячие волны. Афанасий испугался. Шайтан, как бы он этим камнем тайгу не спалил, мох не спалил. Что тогда будут есть олени, чем будут жить якуты? Но камень погорел, посветился еще некоторое время и рассыпался серой золой. Погасли и огоньки в глазах Черского.

— Только как вы сможете топить углем юрты?.. Угорите. А избы, камины у вас не скоро будут…

Данные 1912 года свидетельствовали о том, что пласты угля простираются по берегу Зырянки на два километра. Нижний пласт, закрытый осыпью, толщиной не менее метра. Теплотворная способность угля определялась в 71,34 калории, он содержал до 77,42 процента зольного кокса, 12,46 процента золы, 22,58 процента летучих. Зырянка впадает в Колыму в 70 километрах ниже Верхнеколымска. Только высокой водой суда грузоподъемностью в 15—30 тонн могут подняться вверх по Зырянке на 80—100 километров. Теперь предстояло доподлинно узнать, сколько же здесь угля и на какие цели его можно будет использовать.

И вот геологи дошли до Зырянки. Афанасий Иванович указал им выходы черного солнечного камня. Пласты мощностью от 1 до 9 метров простирались на 20 километров. Как учащенно забились сердца молодых людей!

Получив от Мавры Павловны записки ее мужа, царское правительство и Российская Академия наук вскоре забыли о трудах Черского. Дальний Север продолжал оставаться гигантским «белым пятном» на бескрайних просторах Российской империи. А вот они, молодые советские люди, приняли эстафету Черского и добьются того, что солнечный камень будет светить якутам, будет согревать их дома, когда за окнами ночь и беснуется тэлл, или, как его называют чукчи, ёо — северный ветер, владыка тайги и тундры.

Как в эти дни Раковскому не хватало Ю. А. Билибина, П. М. Шумилова и И. М. Алехина! Он завидовал им. Еще бы! Теперь все они вместе. Вольдемар Петрович Бертин сразу же после возвращения в Якутск вспомнил о своей давней находке в Аллах-Юне и о друзьях алданцах. Ю. А. Билибин все еще был занят на Колыме. Зато его бывший заместитель на Алдане геолог Н. И. Зайцев был свободен. Бертин добился того, чтобы трест «Якутзолото» именно Н. И. Зайцеву поручил в 1932 году первое обследование Аллах-Юня. Осенью 1933 года трест «Золоторазведка» создал организационную группу для подготовки экспедиционных работ в новых районах Якутской АССР. Техруком группы назначили П. М. Шумилова, работавшего после выздоровления на Таймыре в Норильске, а консультантом — Н. И. Зайцева. В январе 1934 года управляющий Якутским отделением треста «Золоторазведка» В. П. Бертин перенес свою резиденцию на Аллах-Юнь и взял к себе главным инженером П. М. Шумилова. Узнав о трениях, возникших между Билибиным и эксплуатационниками Дальстроя, Вольдемар Петрович пригласил Юрия Александровича на Аллах-Юнь старшим геологом и консультантом. А за Билибиным туда потянулся и Алехин. Чуть позже к ним присоединился еще один алданец — В. И. Серпухов. У Раковского дух захватило. Какая славная компания! А он прирос к Колыме, и больше никуда ни шагу…

«Длинный Нос читает камни. Царь-город читает камни. А шайтан хитрее. Розенфельда обманул. Попова обманул. Длинный Нос обманул» — шаманы злорадствуют.

Сергей Раковский не сердится. Попов клюнул на тот же крючок, что и Розенфельд. И ему померещилось золото. Как оно блестело! Пирит… Он перед золотом, что павлин перед соловьем. Но боже, какие у них разные голоса! От павлина, когда он распустит фантастически радужное оперенье, глаз не оторвешь! Но послушали бы вы, как ужасно, как отвратительно кричит эта птица. В царстве пернатых голос павлина так же резок и не музыкален, как рев осла в царстве животных.

Да, пирит блестит куда ярче золота. Да, павлин выглядит куда красивее соловья. Но зато как поет серенькая птаха! Все живое замирает, слушая ее… Так и золото. Желтоватое, не броское с виду, издали оно кажется крошками глины, А как подберешь эти крошки, да взвесишь на ладони, да испытаешь кислотой и огнем, сразу перед гобой откроются все удивительные качества этого благородного металла.

Сколько же мороки принесло это злополучное письмо среднеколымского казачьего пятидесятника Попова. А раскопал его и Иркутском архиве сам Д. Ф. Оглоблин. Еще в 1914 году Попов предложил компании «Лена-Голдфилдс», а в 1917 году — Временному правительству купить у него застолбленные им «богатейшие» участки золота на Колыме. Билибин отнесся к письму Попова еще более скептически, чем к записке Розенфельда. Опираясь на строго научные основы геологической науки, Юрий Александрович заявил: «Там, в поповских местах, большого золота не должно быть».

«Опять учит… Опять теоретизирует… Академик. Не должно быть… — раздраженно ворчали недоброжелатели. — Должно быть там золото!» И послали на розыски поповского золота Верхнеколымскую экспедицию В. А. Цареградского. Заместителем его по технической части поехал С. Д. Раковский.

Афанасий Иванович Данилов, работавший у Попова конюхом, привел геологов в долину реки Бочеры и показал ямы, откуда казачий пятидесятник «выгребал золото». Взяли пробы: кристаллы серного колчедана, пириты… Та же ошибка невежды, что и у Розенфельда!

Зато экспедиция набрела на медное оруденение, исследовала угольное месторождение на Зырянке. Кубик меди положили на стол Э. П. Берзину. Но от экспедиции ожидали не угля и меди, а золото. И не только золото, но и платину…

Однако, когда в конце года С. Д. Раковского вызвали и Среднекан в горное управление, то он с удовольствием опустил из доклада весь раздел о платине, как не имеющей под собой никакого основания. «Не послушали Билибина…» — горько сетовал Сергей Дмитриевич. — Сколько времени потеряли зря, какие средства убили…»

А ведь эта экспедиция чуть не стоила ему жизни. Спасибо верному псу. Это он, напуганный напором льда и бульканьем воды в кунгасе, в котором жили Раковские, поднял ночью неистовый лай.

Сергей Дмитриевич, проснувшись, разбудил жену. По колено и ледяной воде, он метался между кунгасом и берегом, спасая свои пожитки. Глупее смерти и не придумаешь…

Репутацию, честь экспедиции поддержал тихий и скромный Иннокентий Галченко. Ему везло на золотишко. Какие пробы он привез с Индигирки!

Зато этот поход на верхнюю Колыму очень много дал Академии наук СССР. Однако в Главном управлении сухо подчеркнули: «Дальстрой» — не филиал Академии! С. Д. Раковского во главе новой экспедиции направили на правобережье Колымы. Два года Афанасий Иванович водил Сергея Дмитриевича по нехоженым местам, не раз выручая из беды таежных следопытов.

Как-то Цареградский «набрел на золотишко», людей оставил у шурфов, но много продуктов им дать не смог. На помощь послали Раковского и Данилова. Продовольствие навьючили на пять лошадей. А уже был октябрь. Тропу через болота занесло снегом. Каюр посоветовал:

— В Нелемном возьмем юкагира… Болото великое, на три дня пути… Я эту тропу плохо знаю… А провалится лошадь, поранит ногу — и пропала…

Раковский так и сделал. Три дня под ногами зыбилась замерзшая тропа. Афанасий Иванович под снегом умудрялся находить «сибикту» — траву для лошадей, питательную, как овес. В пути подстрелили больше тридцати глухарей, дикого оленя. Глухари испуганные, двое налетели на один выстрел дробью и оба упали в снег. Устроили лабаз и всю дичь упрятали до нартового пути. Пробрались к людям Цареградского как нельзя вовремя: они доедали последние лепешки…

Где только не приходилось жить — и под лодкой, и в палатке, и в лодке, выброшенной на берег. А таежная почта! Эти записи и на стволах деревьев, очищенных от коры, и на затесах:

Под ней другая:

Чем севернее, тем реже тайга (она уже легко просматривается на многие сотни метров), тем ниже деревья. Кислые ягоды на болотах. Цветы, удивительные северные цветы. Грибы — маслята, подберезовики. Кто сказал, что на Колыме нельзя жить? Живут же здесь многие поколения якутов, эвенов, чукчей. Более ста лет прожил Колланах. Сергей Дмитриевич пристально, с открытым сердцем изучал их житейскую мудрость. Они отвечали ему взаимностью, показывали, учили, советовали. Афанасий Иванович спрашивал:

— Зуб болит… Доктора нет. Что делать?

Сергей Дмитриевич становится в тупик. Каюр подсказывал, какие собирать ягоды и где выискивать равные травы и корни.

— Сергей, тайга! Десять дней пути. Мяса нет. Что делать будем?

— Ждать транспорта.

— Нет нарт. Оленей нет. Собак нет. Что делать?

Сергей хотел сказать: съесть своих лошадей и собак, чтобы протянуть до лета, да прикусил язык. Ответил другое:

— Охотиться буду. Стрелять белок, куропаток, ловить рыбу буду.

Афанасий Иванович смеется.

— Охота — хорошо! Только куропатку силком лови. Береги порох. Белки нет, якут, эвен далеко. Что делать будешь?

— Умирать буду.

— Зачем умирать? — рассердился Афанасий Иванович. И рассказал о диких стадах «морских оленей». Поздней осенью они покидают острова и тундру и громадными косяками уходят в тайгу от суровой зимы, питаясь подножным кормом. На сто десятой версте олени обычно пересекают Верхоянско-Колымскую тропу, а весной возвращаются в тундру. Через Колыму переправляются в половодье. Охотники знают оленьи переправы: у местечка Волочек в шести верстах выше заимки Тимкино, в десяти верстах ниже заимки Лаксеево и около заимки Дуванная.

— Тут стереги. Стреляй. Много мяса. Много кожи. Уши потрогай — меченые — верни хозяину. Положи оленя головой к морю, скажи: не знал, что за тобой смотрит Хозяин, — иди, пусть море не сердится на меня…

Сергей Дмитриевич и раньше слышал о морских оленях.

— Так ведь не всегда они двигаются этакой подковкой в тысячу, а то и две тысячи километров?

— Мой дед бил оленя на том месте, отец бил, я бил. И ты бей.

Еще древний Колланах приметил, что Длинный Нос доверчив, как непуганый олененок, и предупреждал его:

— Макарке — верь. Колланаху — верь. Охотнику — верь. Шаману — не верь. Людям Бочкарки не верь.

Это был мудрый совет. Авантюристов около золота всегда крутилось немало.

Напутствуемые и поддерживаемые местными следопытами — охотниками и оленеводами, геологи настойчиво пробивались через горы и тайгу. Колыма осталась позади. Впереди была золотая река — Индигирка.

Колымский эпос

И походы геологов на Колыму и Индигирку, и первый зимний рейс дальстроевцев на «Сахалине» в бухту Нагаево, и строительство автотрассы через перевалы Карамкенский, Яблоновый, Болотный. Лысы, Горбинский, Среднеканский, Дебинский, Утиный, Бурхалинский и Тасканский ждут своего достойного отражения в эпосе.

Когда «Сахалин», застрявший во льдах, с помощью лебедок подтянулся к ледорезу «Литке», то дальстроевцы увидели своего спасителя в самом жалком состоянии. Израсходовав уголь, команда сожгла в топках старую мебель, кормовые грузовые стрелки, перегородки, стойки, обшивку кают, шлаки, облитые маслом и краской, и, наконец, трапы. Были сожжены мосты, последние надежды на спасение. «Литке» стал игрушкой студеного Охотского моря. Снабдив ледорез углем с «Сахалина», дальстроевцы вдохнули в «Литке» жизнь и лишь на тринадцатый день пробились к бухте Нагаево.

Но где в те дни было найти на Колыме поэта, звонкая лира которого всеми своими певучими струнами отозвалась бы на удивительные голоса и неповторимые краски пробуждавшегося от векового сна края? Судьба дает нам больших поэтов так же редко, как и крупные самородки.

Однако это обстоятельство не очень-то удручало пионеров Колымы и Индигирки. Забираясь к черту на кулички, геологи и там не ждали милости от природы. В свободные часы они брали в руки простые, черные карандаши и, настраиваясь на лирический лад, сами себе славу рокотали, не упускали ни одного случая, чтобы и в этой дикой глуши воссоздать мирок, осколок той культуры, в которой они росли и мужали. В поселке Усть-Нера геологи создали малый симфонический оркестр. Здесь была своя группа вокалистов. И вот на берегах Индигирки зазвучали «Времена года» Чайковского, «Патетическая соната» Бетховена, «Я помню чудное мгновенье», «Жаворонок», «Северная звезда» Глинки, мелодии Даргомыжского, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Грига, Моцарта, Шумана, Леонкавалло, Бизе, Гуно, Верди, «Цыганские напевы» Сарасате. Меццо-сопрано Анны Петровны Раковской, спутницы Сергея Дмитриевича, и колоратурное сопрано врача Клавдии Федоровны Камальян колокольчиками рассыпались по угрюмым берегам, где веками грохотал бубен шамана да выли северные вьюги.

И что удивительнее всего — суровая обстановка не только не убивала в геологах юмора, а даже совсем наоборот, она давала ему самый широкий простор. Казалось, таежные бродяги со своим редкостным острословием задались целью навсегда сохранить тот дух искрометного веселья, который так непринужденно умел создавать Ю. А. Билибин.

Походные вирши ходили по рукам выписках без претензии на гонорар и благосклонное внимание критики. Я прочел многие из этих стихов и поэм, особенно про индигирцев, в дружной семье которых девять лет пробыл Сергей Дмитриевич. В этой поэзии со всей непосредственностью отразились и настроения, и сама душа геологов.

Это пролог. Первая же глава более деловита, что вполне отвечало характеру героя.

На пути машина рассыпалась. Геологи пересели в попутный грузовик. И вот, когда все уже окоченели и чуть живые выкарабкались из кузова, в Сусумане им вручают депешу:

Разумеется, были недовольные голоса, но верх взяли молодость, юмор и жизнеутверждающий сарказм. Поэма эта и была естественной реакцией на все перенесенные злоключения.

Геологи выпускали стихотворную сатирическую газету «Динозавр». Это было очень остроумное, живое художественное творчество жизнерадостных людей, прямых наследников традиций, заложенных Билибиным.

Сочиняя эпиграммы, таежные пииты придерживались золотого правила — горьким лечат, сладким калечат. Колымский эпос нравился Сергею Дмитриевичу. Он хранил не только фотокопии каждого номера «Динозавра», но и более ранний эпос геологических конференций и совещаний «Дальстроя», в свободные минуты любил перечитывать его, Многое знал наизусть.

Петр Михайлович Шумилов тоже собирал колымский эпос. Но мало кто из друзей знал другую его страсть — любовь к фольклору, к верованиям и сказаниям народов. Эту любовь еще в далеком детстве привил ему Степан Григорьевич Писахов, сказочник из северной Пинеги. Такой веселый балагур был — совсем как живой домовой. Густая копна седых волос на голове, густые седые брови, кудлатая борода, нос картошкой, большие добрые улыбчивые глаза. У пинежского сказочника и дед был сказителем.

В глухих заимках, на кладбищах с крестами XVIII века, в домах без крыш с скатными потолками, от русских старожилов Колымы Петр Михайлович не раз слышал древние сказания о железнозубых еретиках, о водяных и водяницах, о пужанках и упырях, о леших, обитавших в реках, в лесах и в горах. Здесь лебеди в осеннем небе перекликались человечьим голосом. Здесь леса и скалы жили земными греховными радостями. Во время весенних игрищ на колымском льду «лесовиха» провалилась в полынью и попала в объятия водяного. Однако лесной «хозяин» успел оторвать у своей подруги голову. Долго гудел и шумел разгневанный «хозяин» леса. В дикой ярости метнул он ту голову на Конзобой. Колыма от изумления остановилась, на дыбы поднялась, да и повернула вокруг той скалы на восток и сколько не рассматривает громадный камень на Конзобое — никак не поймет, то ли там кит окаменел, то ли там каменные женские косы полощутся в студеной воде.

А Столбовой остров у Коркодона за Сугой? Его родила гора Большое сердце от утеса Когалгиэ. Но в Большое сердце влюбился и другой утес Лягаен. Во время поединка соперников Лягаен в сердцах сбросил чужого ребенка в реку и он оборотился в высоченный столб, на котором юкагиры стали приносить жертвы своим угрюмым богам Севера.

Эти сказки седой старины, этот древний колымский эпос пленили Петра Михайловича, чего нельзя было сказать о его друзьях. Они были слишком молоды и к тому же умели «читать» книгу подлинной жизни земли. Они смотрели вперед и беззаветно верили в великую будущность Дальнего Севера.

Собравшись на вечеринку, поэты-геологи провозгласили тост, наполненный духом товарищества и сердечности:

Как-то совсем незаметно старость подкралась к Сергею Дмитриевичу. Сбылось предсказание геологов и таежных охотников о Раковском как лучшем ходоке Колымы: он действительно проходил до шестидесяти лет. А на работе горел по-прежнему. Сергей Дмитриевич звал молодых к себе, обещал организовать для них курсы сменных мастеров бурения и бурильщиков, приглашал на участки, где каждого ожидала увлекательная работа.

— Может быть и так, что придется какое-то время пожить и без удобств. Но разве это испугает вас, таких здоровых и красивых? В Берелехе, помню, я застал одно общежитие и домик строителя. А теперь посмотрите-ка что там, — десятки домов, клуб, школа, детсад, автобаза, профилакторий…

— Но вы, Сергей Дмитриевич, уже все открыли и нам ничего не оставили для подвига!

— Вы шутите, молодые друзья! — воскликнул Сергей Дмитриевич. — Когда в тысяча семьсот сорок пятом году Ерофей Марков, житель деревни Шаргаш, открыл на Урале первое Березовское коренное месторождение золота, никто не думал, что седой Урал будет выдавать золото более двухсот лет. Бодайбо дает золото с тысяча восемьсот сорок шестого года, Алдан — с тысяча девятьсот двадцать третьего. Я уверен, и наша золотая Колыма, наш далекий Север будет выдавать драгоценный металл сотни лет. И это золото предстоит искать вам, вам!..

Будьте неугомонными, пытливыми и смелее дерзайте! Полюбите Север, его природу, и вы увидите здесь такую красоту, какую не найдете нигде!

Пришло время прощаться

Итак, Раковского проводили на пенсию. Завтра утром ему не нужно спешить на работу, заботы о делах навсегда сняты с его плеч. Государство хорошо обеспечило Сергея Дмитриевича. Но легко сказать: не думать о работе. Всю жизнь думал, и вдруг — не думать! Одевшись потеплее, Сергей Дмитриевич вышел на морозный воздух и не спеша выправился к дому. Подул ветер… Холодный воздух зашуршал — значит, мороз за пятьдесят. Над белым снегом, скрипевшим под ногами, играли сполохи северного сияния. Казалось, обледенелая земля бредила весенними красками тундры, и небо щедро отражало эти грезы. Сполохи, живые, яркие, то потухали, бесконечно далекие, то совсем низко опускались над землей, исследованию которой Раковский, не задумываясь, отдал всю свою жизнь.

Мысли опять возвратились все к тому же. Завтра он может не выходить на работу… Непостижимо! Он никогда не представлял себя без активной деятельности. Он всегда думал, что его железного здоровья хватит на сто лет, а тут вот она, болезнь, старость и отдых, разумеется, заслуженный, почетный. Сергей Дмитриевич сутулился, в ушах все еще явственно слышались приветственные адреса, его ладонь чувствовала тепло рукопожатий.

— Сколько понаписали… — Слезы невольно навернулись на глаза. А ему так не хотелось, чтобы люди видели эти слезы. Он никогда не был ни малодушным, ни сентиментальным. Может быть, эти адреса нужны не только лично ему, а и для других, для молодых, чтобы они видели хорошее, тянулись к нему и подражали. Если так, то пусть…

А северное сияние разгоралось все ярче и краше. Вся жизнь как-то в один миг разом промелькнула перед Сергеем Дмитриевичем. Эта памятная телеграмма: «Алдан прииск Незаметный Раковскому Бертину Предлагаю принять участие работе экспедиции Колыму зпт случае согласия прошу подобрать пятнадцать рабочих выехать Владивосток где встретимся половине мая Билибин». Как это было давно! Этот путь на станцию Невер с попутным обозом в конце апреля 1928 года. Хабаровск. Владивосток. И эта ночь с 12 на 13 июня. Понедельник. Тяжелый день. Тревожные гудки в тумане. И рассвет 4 июля, высадка на пустынный, угрюмый берег. Встречи с Колланахом, с Медовым, с достопочтеннейшим Афанасием Даниловым. Какой это был человечище — древний Колланах!.. Чернышевского помнил! На оленях, собаках и лыжах, словно домовой, объездил все свои северные земли. Как живой стоит в памяти: зорко смотрит в глаза, в самую душу и хрипловатым голосом наказывает:

— Макарка — верь. Колланах — верь. Охотник — верь. Тайга — люди Бочкарка шалтай-болтай. Дурной люди. Говорил одно, думал другое, делал третье. Слушай, а думай: правду сказал? Неправду сказал?

Мудрый старик, мудрый совет дал.

Видения прошлого теснили друг друга.

Почему-то вспомнилось, как однажды позвонили с Ночного Ключа: «Золото уходит… Падает добыча…» Сергей Дмитриевич не поверил, он знал: в Ночном Ключе сумасшедшее золото. Как-то к концу дня бригада из 25 человек намыла 80 килограммов драгоценного металла. В старые времена такие уникальные месторождения называли алтарями. Шурфы, шахты «с алтарями» закрывались железными дверями с пудовыми замчищами. Раковский выехал на место. Никуда, разумеется, золото не ушло. Просто загуляли ребята…

Работа кипела круглые сутки. По ночам пылали костры. Люди как черти, крутились в дыму. Начальник прииска в «избушке на курьих ножках» взвешивал золото безменом: плюс-минус пять граммов в расчет не принимал. Золото текло ручьями.

А ведь не хотел сюда переезжать. Обстроился на Яне, прирос к ней сердцем, любил с холма смотреть, как за редкой щетиной лиственницы почти на всю светлую подкову реки белели постройки. Целый городок. Он вложил в него свое сердце, свою душу и был счастлив. И вдруг снова предлагают перебираться к черту на кулички. Вспылил. Не только В. А. Цареградский, но и жена Анна Петровна изумилась:

— Да ты что? Разве это тебе впервые — начинать с пня, а оставлять обжитый поселок. Поедем, через год и там все будет.

Да, да, его всегда посылали на самые трудные и далекие участки, где бездорожье, где ничего нет!

А какой паводок пережили в 1951 году! Хорошо, что Сергей Дмитриевич вовремя приказал все что можно перенести на холмы, а на террасе построить ситцевый поселок. Вода поднялась на несколько метров. Кажется, это наводнение, начавшееся в три часа дня 18 июня, было последним яростным наступлением злых духов Севера на отважных землепроходцев. В пять часов дня улицы поселка Усть-Неры стали погружаться под воду. Первым снялся с места и поплыл дом Погодина, стоявший перед избой Петра Михайловича Шумилова. Лишь 24 июня вода начала убывать. Не узнать было поселка. Некоторые дома прибило к холмам, другие осели, покосились, развалились. Кабинет Раковского затянуло илом. Сильно пострадали полевые склады. Во все стороны раскатало бочки со сливочным маслом. Несколько домов, прижавшись друг к другу, осели вместе рядам в замысловатом архитектурном обрамлении. Был бы жив Макар Медов, непременно сказал бы:

— Шайтан солил Длинному Носу. Зачем коробку держал, хвост ей крутил?..

Лучше всех перенесли потоп помидоры, высаженные в ящики и поставленные на подоконник вместо цветов. Они получили прекрасное удобрение. Дом, в котором жил Сергей Дмитриевич, устоял. Индигирка как бы из любви к нему смела на его задворках все строения для того, чтобы он мог с крыльца любоваться ее привольными просторами.

Если бы ему сказали тогда: «Готовы ли вы, Сергей Дмитриевич, испытать все превратности, что выпали на вашу долю, чтобы несметные богатства Севера поднять на службу Родине?» — он, не задумываясь, ответил бы: «Готов снова все претерпеть для моего народа, для тех, кто пришел на Север сегодня и придет завтра».

Эта симфония вьюг, эта барабанная звенящая дробь пурги в окна, разрисованные морозом с царской роскошью, эти причуды северного сияния, колдовская пляска красок и света… и песня, песня!

Сергей Дмитриевич молодцевато выпрямился и улыбнулся цветистым всполохам, игравшим в звездном небе.

— Сияйте! Сияйте веселей, ярче горите, огни Севера! Зовите, околдовывайте молодых, смелых, отважных. Пусть они слетаются сюда на крыльях юности. Их ждут здесь подвиги!