Они украли бомбу для Советов

НАУКА ОТ КИМА ФИЛБИ

Среди тех немногих великих наших разведчиков, которых можно было бы смело поставить в один неширокий ряд с Абелем-Фишером, и англичанин Ким Филби. В этой книге уже приводилась версия: возможно, как раз Фишер и завербовал молоденького выпускника Кембриджа. Однажды мне довелось повстречаться с одним из тех, кто гордо считает себя учеником Филби.

Впрочем, знакомы с ним мы были довольно давно. Мы изредка встречались, вращаясь в обшей московской круговерти, затем подолгу не виделись. Вдруг он сам, видимо, разыскав телефон, позвонил мне:

— Видел по телевидению «Тему» о разведке. И согласен с вашим выступлением: таким, как Ким Филби и Рудольф Абель, надо присваивать звание Героя. Пусть сейчас, завтра, если опоздали сделать это при их жизни.

— А почему вас это так заинтересовало? — удивился я.

И после долгой паузы услышал:

— Ким Филби учил меня азам разведки…

Мы встретились, и мой собеседник был достаточно откровенен. По понятным причинам имени старшего офицера Службы внешней разведки, пусть и ушедшего в отставку, называть не буду.

— Давайте начнем с понятного и очевидного. Где проходили занятия с Филби?

— Как правило, на одной и той же квартире в центре Москвы. На Тверской, тогда улица Горького.

— И что это была за учеба? Практические задания, теория?

— В этих занятиях была своя система. Заранее объявлялась тема, и мы к ней готовились. Естественно, начиналось с теории. Давалась общая картина. Ну и обязательный элемент — практические занятия. То, что сейчас называется «ролевые игры». Кто-то из нас выполнял роль дипломата или журналиста, или коммерсанта. А Филби соответственно выступал как сотрудник британского МИДа или спецслужбы…

— Как часто проходили такие встречи?

— Я бы предпочел называть их серьезными занятиями. Раз в неделю, с сентября по май — июнь, обычно в среду — четверг, с трех до шести. Задания были разные — познакомиться, понравиться, получить информацию, убедить…

— И сколько ваших коллег представали прел светлы очи Филби?

— Был строго фиксированный курс. В тот год нас было четверо.

— Извините, вы тогда учились в академии или в какой-нибудь спецшколе?

— Нет, все мы уже окончили то, что сейчас называют Академией внешней разведки, и были сотрудниками «английского отдела» — старшие лейтенанты, капитаны. Знаете, осталось у меня яркое и чисто профессиональное впечатление о Филби. Однажды я случайно увидел, как шел он по улице. Походка, манера себя вести, проверяться. Для меня было ясно: он контролирует улицу, полный ее хозяин, «хвост» обнаружит сразу, обзор полный. Это, видимо, было у него уже в крови.

— А Филби рассказывал вам о своих удачах или неудачах?

— Такого, конечно, не было. Скорее, делился впечатлениями. А конкретная его работа «там» оставалась табу…

— Много холит легенд о том, будто Филби был не прочь пригубить рюмку.

— Это легенды. Чисто символически стояла как атрибут бутылка коньяка «Варцихи».

— Вы лаже марку помните?

— Да. Это был любимый коньяк Филби. Стоил он тогда 13 рублей. Я его покупал. А вообще все было очень скромно. Украшение стола — чай с сухарями.

— А жена Филби, Руфина Ивановна, вам что-нибудь готовила?

— Чай и все прочее готовили содержатели этой конспиративной квартиры. А с Руфиной Ивановной я даже не знаком. Шли занятия, и потом мы все записывали. Делал я это очень тщательно. И записи становились учебным пособием для коллег — сотрудников «английского отдела», да и других, наверное, тоже.

— Как обращались к Филби, на «вы»?

— Мы ни разу не перешли на русский. Только по-английски. А там «ты» и «вы» едино. Однажды Филби поведал нам о забавном эпизоде в России: его везли в машине, и он увидел вывеску: «Ресторан». А Ким прочитал по-английски: «Пектопан». По-русски Филби практически не говорил. Какие-то отдельные слова.

— Не сужало ли это круг общения? Тогда на английском изъяснялись немногие.

— В нашем кругу говорили все, хотя, конечно, круг общения оставался узок. Но Филби был погружен в язык и культуру западного мира. Получал свежие британские газеты. Родственники присылали книги. Англия осталась частью его жизни — он с ней не расставался.

— А чувствовалось, что некоторые наши советские дела ему претят?

— Филби не раз иронизировал по поводу каких-то сторон советской жизни. Но все это — в интеллигентной, изящной форме.

— И не боялся, что вы донесете, настучите?

— Нет. Во внешней разведке стучать не принято. Не та специальность. В круг обязанностей это не входило. Все-таки мы считались и считали себя элитой, «белой костью». Да и относились мы, зеленые ребята, к Филби как к настоящему мастеру.

— Вы были учеником Филби. Пригодились ли его уроки на практике?

— Надеюсь, пригодились. Школа общения со знатоком в своем деле много значит. А мне уроки Филби особенно помогли за рубежом, в работе с иностранцами. Важны не только знание или незнание языка, но и неуловимые нюансы. Учитель щедро прививал нужные навыки, деликатно поправлял манеру общения. Учил понимать собеседника, внимательнее его слушать, конкретнее формулировать собственные вопросы. У нас надо чувствовать, с кем и как беседовать. И постепенно подводить к тому, что в конце концов интересует, а иногда сразу переходить к сути дела. Задачи тут разные: не отпугнуть, понравиться, заинтересовать на первом этапе. А когда уже познакомились, заставить, вернее, подвигнуть человека на сотрудничество «с представителем Советского Союза».

— Если бы я попросил вас назвать какие-то отличительные качества Филби…

— Он был исключительно волевым. Редкий ум. Великолепные манеры. Хорошая память. Но для всех его учеников Филби оставался предметом восхищения, а не объектом анализа. Портрета его, как принято в нашей профессии, мы не составляли, поскольку были просто им очарованы.

— Но в книге Филби и о Филби «Я шел своим путем» мне довелось наткнуться на любопытные характеристики, которые он давал вам — ученикам. Они исключительно доброжелательны, однако подчас и суровы. Кое-кому Филби просто предрекал неудачу.

— Как раз в том случае, где учитель был по-настоящему суров с одним из нас, его предвидение сбылось. Мой бывший коллега сорвался, и не на какой-то подстроенной чужой спецслужбой передряге. Дал волю эмоциям и вынужден был покинуть страну. Это лишний раз доказывает прозорливость Филби. А к тому, что преподаватель будет давать оценки, я, как и все мы, относился спокойно. Я также нормально воспринимал и воспринимаю сейчас возможность подслушивания и прослушивания всех моих разговоров.

— За рубежом — их спецслужбами?

— И нашими дома — тоже. Нам многое дозволено и доверено. И государство имело право наблюдать за нами.

— И, полагаете, наблюдало?

— Обязательно. Более того, устраивались всяческие проверочные ситуации. Когда решался вопрос: брать — не брать в разведку, — эти ситуации создавались весьма искусно, вовлекали в сложнейшие перипетии, где мы должны были реагировать соответствующим образом. Проверки необходимы. Это не стукачество, не доносительство, а часть профессии.

— Как сложилась ваша судьба после уроков Филби?

— Я, скажем так, попал в политическую сферу, работал за границей — несколько долгосрочек. Дослуживался до определенного звания.

— Что же принесла эта работа?

— Главное — интерес, понимание многих проблем. Ты выполняешь обязанности по собственному прикрытию, например вкалываешь в посольстве-торгпредстве. Плюс делаешь еще гораздо больше для разведки. Я бы не рискнул заявить, что это занятие для публики со средними мозгами и слабой физической подготовкой. У нас было так: если дипломат — трудись в дипломатических рамках, журналист — в журналистских… Встреч за углом, излишней конспирации избегали. Только вот интенсивность труда — страшнейшая. Контактов — больше. Психологическая устойчивость — тверже. Вот что требовалось.

— Ну а почему вы ушли из разведки?

— Сложный вопрос. Трудно объяснить… не уверен, поймете ли. Ушел я на заре перестройки. Оценка результатов работы тогда стала чересчур формальной. Велась, на мой взгляд, по не совсем верным показателям. Какие-то чисто количественные данные. Проценты, как на производстве, или «голы, очки, секунды», что, по-моему, неправильно. Стало скучно. Пошла бездушная система. Многие работали или вхолостую, или на показуху. Будни в разведке становились все менее интересными — она тогда отставала от новой реальности. Да и захотелось пожить одной жизнью. Две — тяготили и меня, и семью.

— Семья догадывалась?

— Знала. И поддержала в решении. Я мечтал заняться большим делом.

— Навыки, приобретенные во внешней разведке, судя по всему, помогли эти большие дела свершить. Пост вы сейчас занимаете немалый.

— Образование мы получали великолепное. Естественно, помогает. Нам было как бы дозволено быть впереди других. Мы еще тогда читали книги, о которых многие узнали только недавно, а о некоторых и сейчас не слышали. Они значились под грифом «Совершенно секретно». Молоденький лейтенант, если хотел, мог приобрести массу знаний. Одно общение с Филби чего стоило…

— Говорят, из КГБ не уходят. Все равно ведь остаются прежние связи. Как и обязательства.

— Тут я должен повторить прописную истину: внешняя разведка — не КГБ. Отставка, и с тех пор ни единого контакта. Хотя и у нас, и на Западе действительно бытует мнение, будто из разведки не уходят. Это — заблуждение. Я ушел сам.

— Но ведь многие люди из вашего бывшего ведомства, наверное, сегодня на должностях высоких. Может, общение с ними было бы и полезно? Разве вы не чувствуете себя птенцами одного гнезда?

— Боюсь, что нет. Особой, уж какой-то доверительной дружбы, как мне кажется, в той моей профессии быть не могло: конкуренция слишком остра. Каждый, это точно, первым делом работает на страну. Но и на себя тоже. В такой сверхконкурентной среде друзей не бывает, разве что приятели. Есть симпатии, как и антипатии. Но какого-то братства, на которое вы намекаете с непонятной для меня наивностью, естественно, нет. Да и ваше предположение, будто многие занимают ответственные посты, неверно.

— И к вам, человеку, взмывшему высоко, не приходят старые приятели из той жизни: «Помоги, подскажи»?

— Люди у нас гордые. Если отставник оказался без средств к существованию, просить ничего не станет. Будет искать новые возможности самореализации и, думаю, найдет.

— Сейчас в разведке перемены, наверное, значительные?

— Чисто умозрительно могу предположить, что да. Но полагаю, что, как и раньше, во внешней разведке трудится элита.

— Вы давали подписку о неразглашении тайны?

— Ее дают все, когда приходят. А второй раз брать подписку бессмысленно. Самый большой секрет — это кадровый состав.

— Многих ли бывших коллег знаете в лицо?

— Постарался сразу же их забыть. Хотя, конечно, кое-кого знаю. Не уверен, в разведке ли они еще.

— Не жалеете о времени, которое провели в той жизни?

— Жалеть о чем-либо вообще глупо, поскольку бесполезно. И о чем, собственно? Я за этим туда и шел: увидеть тайные пружины, которые движут многим. Попутешествовал вволю. Но я сам делал выбор: пришел и ушел. А что не вышло из меня профессионала уровня Кима Филби… Такие, как он, рождаются нечасто.