Оп Олооп

3.15

Три с четвертью. Он тоже был циклопом. Но теперь его разум затмило желание закрыть все внутренние двери и наслаждаться жизнью, избегая самого себя. Время не имело значения. Когда он повернулся к своим друзьям, его взгляд светился предвкушением плотских радостей. Ночь была обольстительно тиха: ночь чувственна и женственна, она принадлежит женщинам, в то время как день исполнен мужественности и является вотчиной мужчин. Индиго, расшитый бисером звезд и огней, и синий цвет сплина с зелеными прожилками похоти неслышно рифмовались между собой.

С жуликоватой сальной улыбкой Оп Олооп отвел Гастона в сторону:

— Что у вас новенького?

Сутенер ответил уклончиво. Он понимал, к чему идет речь. И попытался отговорить друга, напомнив про наполненный эмоциями и переживаниями день.

— Нет, нет, Гастон, — возразил Оп Олооп. — Не виляйте. Будьте верны себе. Что у вас новенького? И где? Ну, скорее же!

Кровь раскручивала его слова пронзительным водоворотом.

Гастон задумчиво ответил:

— Покой, мой дорогой друг, я бы советовал вам покой. Ваша нервная система истощена. К чему же еще больше перегружать ее?

— Покой! Конечно, покой! Кое-кто упоминал усыпляющий эффект коитуса. Его-то мне и нужно! Спать, СПАТЬ, СПАТЬ.

— Что ж. Если вы настаиваете… Мои агенты сообщили мне, что вчера к нам поступили: три сан-паулки через Сальту, четыре уругвайки через Пайсанду, две француженки через Колонию и Тигре и одна шведка напрямую из Саутгемптона.

— Шведка! Шведка? Где она, Гастон, где?

— На улице Санта-Фе, в полутора кварталах от Кальяо. Вы знаете это место.

Оп Олооп подорвался бездумно, словно подросток. Цепи духа и замки воли рухнули к его ногам. Он подбежал к студенту. Прежде чем обнять его, похлопал его по спине, достойной портового грузчика, и смуглым щекам. Затем немного заторможенно распрощался с сутенером. Прощание вышло сумбурным, с обрывками слов и резкими жестами, как с человеком, опаздывающим на корабль. Затем Оп Олооп бросился бежать. Земля под ногами была ровной, но тревоги и томление делали ее ухабистой. Подъехало такси. Тяжело дыша, Оп Олооп забрался в машину и позволил ей увезти себя. Из окна, как из иллюминатора каюты, друзьям несколько раз махнула рука. Автомобиль проскочил по краю Пласа-Сан-Мартин. Когда он исчез из виду, у студента и сутенера возникло ощущение корабля, несущегося без руля и без ветрил в открытое море любви.

Но связь между ними и Опом Олоопом еще не оборвалась.

На сетчатке Опа Олоопа барельефом, подобно двум камеям, отпечатались образы Гастона и Робина. А они застыли, удерживая образ его лица, отпечатавшийся у них на сердце.

И разговор между ними продолжался, но уже телепатически.

Мировоззрения бесстыжего пакостника студента и невозмутимого циника сутенера располагались на противоположных концах по отношению к мировоззрению Олоопа, которое он, как меланхоличный циклоп, постоянно расширял через призму и при помощи алхимии своей удивительной культуры. Для них статистик был абсолютом аналитических способностей, чудотворцем, примирявшим противоречия, божеством, способным явить воду в пустыне.

И разговор продолжался.

Когда автомобиль, скрипнув тормозами, остановился напротив нужного дома, оставшиеся в парке вздохнули, прежде чем расстаться. И разговор прервался. В тот самый момент, когда Оп Олооп, уже в одиночестве, поднимался в бордель, Суреда и Мариетти, также освободившиеся от его присутствия, спускались по залитым лунным светом горкам.