Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

9. Наглядная агитация

Я уже писал о том, что едва ли не первым, чем занялся Гитлер, когда занялся пропагандистской работой в НСДАП, это задумался над символами партии. Но еще в юности, где-то до 1913 года, он уже набрасывал эскиз рисунка на обложку задуманной им книги, где изображалось знамя со свастикой. Название будущей книги гласило — «Германская революция», автор А. Гитлер (1).

Он исходил из того, что символика должна быть простой и лаконичной. Считается, что самое сильное воздействие на нас оказывают наи­простейшие символы — крест, звезда, свастика и круг. Они — воплощение гармонии и бесконечной силы. Гитлер выбрал свастику, наименее «затертый» к тому времени символ.

Уже в VI тысячелетии до нашей эры свастика имела хождение в Иране. Позднее она встречается на Дальнем Востоке, в Средней и Юго-Восточной Азии, в Тибете и Японии. Широко использовала свастику и доэллинская Греция. Культура греков в любой области служила для Гитлера образцом совершенства. Однако, говоря о греках, он почти всегда подразумевал дорийцев. Разумеется, причиной тому популярная гипотеза ученых его времени, состоявшая в том, что пришедшие с севера дорические племена имели германское происхождение, а потому их культура не имела никакого отношения к Средиземноморью.

В свастике исследователи усматривают солярный (солнечный) знак. Геополититик Карл Хаусхофер (тот самый, который ездил с Гурджиевым в Тибет) считал, что свастика — символ грома, огня и плодородия у древних арийских магов. При этом характерно то, что никаких исторических доказательств использования свастики германскими племенами нет. А вот на Кавказе и Литве свастика в качестве орнаментального украшения использовалась еще совсем недавно — до середины ХХ века.

Итак, свастика являлась довольно распространенным символом: ее использовали в качестве элемента оформления своих денежных знаков Временное правительство в России, она украшала шлемы немецких добровольцев в Прибалтике, когда там развернулась война за независимость балтийских государств, да и сам Гитлер рисовал ее на обложке задуманной им в юности книжки. Но считается, что непосредственно на флаг НСДАП свастика сошла с герба общества «Туле», которое, как мы помним, оказало большое влияние на молодое национал-социалистическое движение и лично на Адольфа Гитлера.

Флаг с новым партийным символом впервые украсил трибуну при создании местной группы в Штарнберге в мае 1920 года. Вскоре после утверждения новой эмблемы партии штурмовики и члены партии стали носить на рукаве повязку с изображением свастики. Чтобы унифицировать изображение и цветовую гамму партийного флага, в 1922 году был утвержден общий образец — черная свастика в белом круге на красном фоне. Составленный Гитлером циркуляр гласил: «Партийные флаги вывешивать на всех публичных собраниях на ораторской трибуне, у входа в зал и т. д., на демонстрациях носить с собой. От членов партии неукоснительно требовать, чтобы они всегда и везде появлялись только с партийным значком. Евреев, которые будут находить это неприличным, безжалостно бить» (2).

В 1923 году зримый символ движения был дополнен маршевой «Песней о свастике»: «Свастика в белом круге /На огненно-красной основе /Была избрана народом/В суровый час участи. / Горячо и глубоко, как при болях / Смертельно израненное дорогое Отечество / Призывало о помощи. / Свастика в белом круге / На огненно-красной основе /Воодушевляет нас гордым мужеством, /Бьётся в нашем круге /Не сердце, которое трусливо нарушает верность./Мы не боимся смерти и черта, / С нами в союзе Бог!» (3).

Цветовая гамма флага тоже имела большое значение, особенно для человека с художественными навыками, которым, безусловно, являлся Гитлер. Скорее всего, Адольф как профессиональный художник учитывал, что интенсивность восприятия убывает по определенной шкале: 1) желтый на черном; 2) белый на синем; 3) черный на оранжевом; 4) оранжевый на черном; 5) черный на белом; 6) белый на красном; 7) красный на желтом и так далее. В этом в ряду черное на белом и белое на красном по интенсивности зрительного восприятия находятся на соседних позициях и вполне гармонируют между собой. Шпеер вспоминает: «Однажды мы разговаривали о флаге партии. Я сказал, что мне не нравится черный цвет для свастики, которая является символом солнца и должна быть красного цвета. «Если сделать так, то я не смогу использовать красный цвет для фона», — сказал Гитлер, и продолжил: «Существует только один цвет, который цепляет массы, — это красный». Волнующий цвет красных флагов использовался не только из-за его возбуждающего действия, но и потому что узурпировался традиционный окрас левых, цвет социализма. «Майн Кампф» гласит: «Красный цвет олицетворял социальную идею движения, белый — националистическую, свастика — цель борьбы за победу арийской расы».

В 1934 году власти издали распоряжение, согласно которому всякий немец должен приветствовать «немецким приветствием» нацистские знамена. Каждая семья обязана иметь флаг с изображением свастики. Считалось также желательным, чтобы свастика была вышита лично женой главы семьи. Пример тому показал министр пропаганды — партийный символ на флаге семьи Геббельсов вышила сама Магда Геббельс. Любопытно, что во многих районах, и особенно в рейнских провинциях, население, стремясь выразить свое пассивное несогласие с режимом, во время различных праздников редко вывешивало полотнище со свастикой, но неизменно поднимало старый черно-бело-красный флаг (4).

Альберт Шпеер, будучи архитектором, считал, что «придуманное лично Гитлером знамя со свастикой куда лучше подходило для архитектурного оформления, чем бывшее германское знамя, разделенное на три полосы. Во время массовых мероприятий его использовали для украшения ритмически разрозненных фасадов... да еще с добавлением золотых лент, усиливавших воздействие красного цвета» (5). Конечно, подобное оформление подразумевало символическую цветовую нагрузку, которую партийная пропаганда заботливо разъясняла зрителям: «Город Мюнхен украшен красно-коричневыми знаменами, которые должны символизировать пролитую кровь. На знаменах три золотые руны, посвященные богу древних германцев Вотану» (6). О рунах мы еще поговорим, а пока вернемся к флагам.

Гитлеру также принадлежит идея личного штандарта, который отмечал присутствие вождя. Некоторые исследователи полагают, что фюрер использовал свой личный штандарт в качестве оберега. Но это вряд ли — несмотря на ряд новомодных сенсационных исследований о потусторонней природе Третьего рейха. Вопреки широко распространенному мнению, Гитлер не доверял астрологам и любым оккультным наукам, хотя и активно использовал мистическую символику в пропагандистских целях. «Вымпел фюрера» со свастикой и четырьмя орлами по углам выполнял прикладную функцию — повышал значимость торжественных собраний, где предполагалось появление вождя, украшал личный автомобиль фюрера, будучи поднятым над рейхсканцелярией, символизировал пребывание там главы государства.

Эмблемой, заимствованной у древних римлян, стали знаки военного легиона, трансформировавшиеся в штандарты отдельных партийных организаций НСДАП. Штандарт состоял из черной металлической свастики, обрамленной серебряным венком, который держал когтями взмывающий позолоченный орел. Под этой конструкцией располагались название партии «НСДАП» на металлической прямоугольной основе, украшенной бахромой и кистями, и флаг со свастикой, на которой вышивалась строка из поэмы Дитриха Эккарта «Йойрио» (1919) — «Германия, проснись!»

В символический ряд Третьего рейха оказались также включены орел и дуб (дубовые листья), апеллирующие к имперскому началу. Эти символы государственности хорошо известны со времен императорского Рима, кроме того, дуб сам по себе считается священным деревом древних германцев.

В своей пропагандистской работе гитлеровцы активно использовали и другие древнегерманские символы, особенно руны. Так, две руны «зиг», символизировавшие солнечный диск в движении, а также гром и молнию, составляют знак СС. Руна «тейваз», посвященная богу войны, использовалась, наряду с одиночной «зиг», в эмблеме гитлерюгенда с целью привить молодежи воинственность. В обрядах, связанных с сельским хозяйством, часто применялась руна «альгиз», руна с идеографическим значением корней и деревьев (7).

Один из самых характерных символов безжалостной нацистской военной машины, значок дивизии «Мертвая голова» (череп с перекрещенными внизу костями), служивший эмблемой в эсэсовской дивизии того же названия, был заимствован у одноименного воинского подразделения кайзеровской армии. А там, в свою очередь, он появился под влиянием розенкрейцеров, но, в отличие от молвы, которая приписывала этому символу значение смерти и разрушения, имел первоначально совсем иной смысл, связанный с победой человеческого духа над материей. В общем, не так все страшно.

Хотя полностью без мистики не обошлось. Самое знаменитое кольцо Третьего рейха — «Мертвая голова», которое носили эсэсовцы, имело руническую символику. Рейхсфюрер СС Гиммлер так расшифровывал знаки кольца для своих подчиненных: «Череп на нем является напоминанием, что мы в любой момент должны быть готовы отдать свою жизнь на благо общества. Руны, расположенные напротив мертвой головы, — символ процветания из нашего прошлого, с которым мы возобновили связь через мировоззрение национал-социализма. Две «зиг»-руны символизируют название нашего охранного отряда... Кольцо овито листьями дуба, традиционного немецкого дерева. Это кольцо нельзя купить, и оно никогда не должно попасть в чужие руки. После вашего выхода из СС или смерти оно возвращается к рейхсфюреру СС» (8). Властелин колец Гиммлер искренне верил, что они способны связывать каждого награжденного им члена СС с духовным центром Черного ордена — зам­ком Вевельсбург и его хозяином. Ну, это уже чистой воды бесовщина, которую я оставляю толкиенистам и отечественным историкам, которые, приплясывая на груде трипольских черепков, воображают себя наследниками арийцев.

Кроме собственно партийной символики основой наглядной агитации нацистов, особенно в период борьбы за власть, стал плакат. Дешевизна производства, простота распространения, оперативность делали плакатное искусство незаменимым подспорьем во время многочисленных предвыборных кампаний 1920—1930 годов.

«Я в подробностях объяснил фюреру наш пропагандистский план, — откровенничал Геббельс в своем дневнике. — Надо было выиграть предвыборную борьбу большей частью за счет плакатов и речей. Наши финансовые ресурсы были ограниченными» (9). Геббельс долго размышлял над тем, какой цвет выбрать для печатания нацистской наглядной агитации, и выбрал багровый, который до того использовала уголовная полиция, объявляя всегерманский розыск особо опасных преступников. Чтобы создать впечатление величия и несокрушимой мощи, НСДАП то и дело организовывала мощные уличные шествия, а параллельно постоянно действовали ее многочисленные распространители листовок и расклейщики плакатов. Целые города или кварталы за одну ночь окрашивались в кричащий, кровавый цвет. Штурмовики оклеивали стены домов своими плакатами и сдирали агитацию своих противников. Иногда они поливали транспаранты соперников особой жидкостью, которая самовоспламенялась по прошествии определенного времени. Неожиданно загоравшиеся на улицах костры привлекали сотни зевак и ставили в тупик полицию, а в целом являлись доказательством того, что полиция не в состоянии поддерживать порядок.

Афиши, приглашавшие на митинг, всегда были проникнуты духом борьбы и декларировали простые, но жесткие лозунги, которые набирались огромными буквами: «Даешь Берлин!», «Вперед, по трупам павших бойцов!», «Присоединяйся к нашей борьбе», «Сражайся вместе с нами», «Адольф Гитлер — это победа». Особенно удавались Геббельсу лозунги вроде тех, которые несли на транспарантах пятьдесят штурмовиков, совершавших марш от Берлина (где нацистская партия была уже запрещена) до Нюрнберга, на съезд партии, проходивший в августе 1927 года. Один из них гласил: «Марш Берлин — Нюрнберг: мы запрещены, но не убиты!»

В лозунги превращались и фразы, брошенные фюрером во время выступлений: «Вымирание или будущее?», «Во имя национального единства!», «Свобода и хлеб!», «Роковой час Германии». Порою плакаты использовались как своего рода объявления, разъяснявшие принципы национал-социалистического движения. Так, один из постеров гитлерюгенда гласил: «Все мы верим в Адольфа Гитлера, нашего вождя. Мы верим, что национал-социализм — единственный символ веры для нашего народа. Мы верим, что есть Господь, который создал нас, ведет и направляет. И мы верим, что это Бог послал нам Адольфа Гитлера, чтобы Германия стала краеугольным камнем вечности». Или, как говорилось в одном из плакатов, выпущенном в ходе очередной кампании: «Гитлер — наша последняя надежда».

Следующей проблемой искусства нацистской наглядной агитации стал поиск художественных образов борцов за национал-социализм. В коммерции попытки использовать подражание в целях психологиче­ского воздействия предпринимались всегда — действенность любой рекламы выше, если потребители хотят стать похожими на изображенных в ней персонажей. Отсюда «типичные» образы на рекламных стендах, а сегодня — красивые и привлекательные герои видеороликов. Рисунки давали образ германского героя нового типа: жесткого, напряженного до предела бойца со знаменем, винтовкой или мечом, в полевой форме SA или SS, а то и вовсе обнаженного; внушающего представление о силе, стойкости и агрессивности. От плакатов исходило впечатление мужественности и угрозы врагам: «Еврей, напрасно ты пытаешься спрятать под маской свой отвратительный облик! Мы тебя найдем и выставим на по­смешище истинным тевтонам Берлина» (10).

Женщины изображались как героические представительницы нордической расы, доблестные спутницы героев. Порою, хотя и не часто, нацистская пропаганда показывала, что партия поддерживает и традиционные немецкие ценности: сцены семейной жизни — женщина, кормящая грудью ребенка; дети с нацистским знаменем, счастливо смотрящие в отдаленное будущее; отец, гордо стоящий рядом с семьей.

Иногда нацистские произведения искусства, и в частности плакатного, создавались в подражание стилю Альбрехта Дюрера, намекая на исторические корни режима. Но после прихода к власти значительно убедительней выглядели картинки, которые отражали саму суть национал-социалистического движения: «Несколько немцев рассказали мне о плакатах, развешанных на видных местах в провинциальных городах и требующих не иметь никаких дел с польскими рабочими и обращаться с ними строго» (11).

Кроме всяческих недочеловеков популярным персонажем наглядной агитации стал концентрированный образ врага, отщепенца, ворующего чужое топливо — «углекрада». (Здесь можно увидеть и ассоциативную связь с «ворующим чужое добро» евреем.) Виктор Клемперер рассказывает занимательный случай: «Об особом влиянии именно плаката с «углекрадом» среди множества других говорит одна сценка, свидетелем которой я стал на улице в 1944 году, т. е. в то время, когда образ «углекрада» уже никак нельзя было отнести к самым последним и популярным. Молодая женщина тщетно пыталась образумить своего упрямого мальчишку. Тут к мальчику подошел пожилой солидный господин, положил руку ему на плечо и серьезно сказал: «Если ты не будешь слушаться маму и не пойдешь с ней домой, то я отведу тебя к «углекраду»!». Несколько секунд ребенок со страхом смотрел на господина, потом испустил вопль ужаса, подбежал к матери, вцепился в ее юбку и закричал: «Мама, домой! Мама, домой!» «Углекрад» породил много подражаний и вариантов: потом появился «времякрад», один из тральщиков назвали «Минокрадом», а в еженедельнике «Рейх» напечатали карикатуру, осуждавшую советскую политику, с подписью «Польшекрад» (12).

Почти одновременно с «углекрадом» появился подслушивающий шпион, изображаемый в виде подкрадывающейся жуткой тени; мрачная фигура в течение многих месяцев со всех газетных киосков, витрин, со спичечных коробков предупреждала о том, что нужно держать язык за зубами. Некоторые «шедевры» пропаганды доставлялись гражданам прямо на дом: «На прошлой неделе каждая семья получила листовку от местного отделения «Союза немцев за рубежом». «Германский народ никогда не должен забывать, что именно зверства поляков заставили фюрера защищать наших немецких соотечественников с помощью оружия! Под рабской покорностью своим германским работодателям поляки скрывают свое коварство; под их дружелюбием таится подлость. Будьте справедливы, какими всегда были немцы, но никогда не забывайте, что вы принадлежите к расе господ!» (13).

Кроме проверенных и недорогих приемов наглядной агитации в виде плакатов и листовок, пропаганде нацизма способствовали лекции с использованием наукообразных слайдов с сопроводительными текстами для чтения вслух, таблиц и схем. «Бюро расовой политики» массово распространяло в школах и вузах настенные диаграммы, доказывавшие применимость законов Менделя к человеческой наследственности и предостерегавшие девушек против соблазнителей «с еврейской внешностью» и прочих мутантов, готовых погубить генетически ценный урожай.

Известно, если вы используете таблицы, делайте их простыми и ясными. А когда имеете дело с диаграммами и картами, «научность» не помешает. Нацисты быстро установили, что чем лучше и «научнее» выполнена карта, тем сильнее ее воздействие. Фальсифицированные карты, которые оправдывали геополитические планы нацистов, стали шедеврами картографического дела. Географические фальшивки заполнили учебники, журналы, книги. Наглядная, красивая, «научно» сделанная карта былого расселения народа, утраченных исконных земель и т. д. до сих пор воздействует на подогретые национальные чувства любого народа безотказно, о чем свидетельствуют изыски современных «картографов». Хотя и здесь чувство меры не помешает — Геббельс сразу после нападения на СССР, предвидя значительный спрос, распорядился аккуратно изъять из продажи изображения Советского Союза. «Карты России большого масштаба я пока придерживаю. Обширные пространства могут только напугать наш народ» (25.06.1941).

Картографический арсенал и его воздействие нацистская пропаганда использовала и в дни поражений, чтобы поднять боевой дух как в тылу, так и на фронте: «Более тонкая пропаганда та, что старается усилить поддержку войны народом, описывая тяжелые последствия в случае победы союзников. Завтра «Фёлькишер беобахтер» опубликует карту, которая покажет, как будет выглядеть Германия в случае победы Англии и Франции. На этой карте Франции принадлежит Рейнская область, Польше — восточная Германия, Дании — Шлезвиг-Гольштейн, Чехо­словакии — Саксония, а южнее на карте изображена огромная империя Габсбургов, включающая в себя бо5льшую часть Южной Германии. То, что осталось от Германии, обозначено, как «Оккупированная территория». Умная пропаганда, и народ на нее клюнет» (14).

Французский философ Мишель Фуко определил: «язык точности» (не обязательно карты и таблицы, но и язык чисел) совершенно необходим для «господства посредством идеологии». Те же статистические данные выглядят как нельзя более объективными и строгими фактами. Язык цифр всегда кажется убедительным, ибо создает ореол неоспоримой авторитетности. Сила «языка чисел» объясняется тем, что он кажется нам максимально беспристрастным, что он, дескать, не может лгать. Люди как-то забывают, что официальные органы статистики во всех странах представляют собой часть государственного аппарата. И уже на первоначальном этапе — сборе статистических сведений — данные легко могут быть сфальсифицированы. Но искаженные цифры подаются с показной точностью, чтобы придать им максимум правдоподобия. То же самое касается и социологических опросов — путем должной постановки вопросов, корректировки выборки и обработки данных можно легко получить «освященный наукой» результат.

Еще один пример смоделированной «объективности» — документальная фотография. Особенности восприятия «информации в образах», эффективность ее воздействия заложены в самой ее природе. Наглядность и легкость восприятия делают ее общедоступной, а потому «документальное» воздействие фотоснимков часто используется в политических кампаниях. Действительно, даже в портретной фотографии заложены большие пропагандистские возможности: она способна закреплять положительный или отрицательный образ какой-нибудь личности. Например, снимок анфас подчеркивает решимость кандидата: будущий депутат смотрит прямо на вас, ему не страшны ни враг, ни препятствие, ни какая-либо проблема. Фотографии в три четверти строятся на «восходящем движении»: лицо приподнято навстречу свету, который как бы и возносит его, и т. п.

Добавление к тексту хотя бы небольшой порции художественных зрительных знаков резко снижает порог усилий, необходимых для восприятия сообщения, ведь тех, кто читает подписи к иллюстрациям, в два раза больше читающих сами тексты. Насыщенные фотоиллюстрациями, сопровожденные примитивным текстом, массовые издания апеллируют к сознанию читателей через эмоции. В чем, к слову сказать, секрет сумасшедшей популярности комиксов у западного читателя. Реальной популярности — незадолго до Второй мировой войны забастовка типо­графских рабочих в США вызвала перебои в поступлении комиксов в киоски, и возмущение жителей было так велико, что мэр Нью-Йорка в эти несколько дней лично зачитывал комиксы по радио — чтобы успокоить любимый город (15).

Существовало довольно много документальных фотоальбомов, по­священных рейхканцлеру, — «Гитлер, каким его никто не знает», «Гитлер по ту сторону будней», «Гитлер в своих горах», «Молодежь и Гитлер», в которых имиджмейкеры успешно подавали публике образ вождя, бывшего в частной жизни самым обычным человеком. Впервые появившиеся в 1934 году, эти огромные изящно переплетенные тома предназначались для рассматривания в домашней обстановке. Как в альбомах для филателистов, в них предусматривались пустые места и печатались подписи к отсутствующим фотографиям, которые можно приобрести, покупая производимые спонсором сигареты или лакомства. В альбом «Адольф Гитлер: фотографии из жизни фюрера», первый тираж которого насчитывал 700 тысяч экземпляров, были включены фотографии Гитлера как в 1920-е годы, так и фотографии последнего времени, на которых можно лицезреть, как канцлер отдыхает от бремени государственных дел. В отличие от «неформальных» фотографий Муссолини, на которых он выглядел, как яркий, самоуверенный мачо, частная жизнь Гитлера представала в ауре обыденности. Гитлер вполне мог быть сфотографирован в чуть помятом костюме и нередко смотрел на зрителя с застенчивой улыбкой.

Выходившие большими тиражами фотоальбомы, такие как «Гитлер: в свободную минутку» и «Адольф Гитлер, каким его никто не знает», позволяли публике заглянуть в частную жизнь лидера, тщательно сконструированную для массового потребления. На этих неформальных снимках Гитлер представал обычным человеком, неравнодушным к восторгам поклонников, любящим свою собаку, наслаждающийся прогулками и обожающим скоростные автомобили. Смысл подобных фотосессий удачно выражала одна из подписей: «Даже фюрер может быть счастлив!» Кроме того, возлюбленная фюрера Ева Браун тоже часто фотографировала Гитлера в домашней неформальной обстановке. Некоторые работы талантливой ученицы выкупил ее прежний шеф Генрих Гофман и растиражировал в виде открыток.

Но основную массу подобной продукции составляли, конечно, более помпезные фолианты. Фотоальбом «Германия пробуждается: становление, борьба и победа» издавался в 1933—1934 годах четырьмя тиражами по 100 тысяч экземпляров. Эссе, написанные для этого альбома видными нацистами, знакомили читателей с «великими идеями» национал-социализма. Теоретические рассуждения иллюстрировали фотографии и живописные изображения штурмовиков, портреты нацистских вождей, репродукции шедевров немецкого искусства и сценки, где Гитлер представал в окружении пылкой молодежи.

В 1934 году в этой же серии вышла книга «Государство труда и мира: один год правления Адольфа Гитлера», посвященный грандиозным общественным стройкам. Кроме того, по результатам поездок рейхсканцлера за пределы рейха выходили альбомы Генриха Гофмана «С Гитлером в Италии», «С Гитлером в Богемии и Моравии», «С Гитлером в Польше».

Издавались и другие увлекательные наглядные пособия по теории и практике национал-социализма. Например, фотоальбом «Вечный жид: фотодокументы». Его автор, журналист Ганс Дибов, рассматривал такие специфические темы, как «происхождение еврейского носа» или род­ство между пустынными кочевыми евреями и евреями городских гетто. На основе этого альбома зимой 1937/38 года власти устроили нашумевшую выставку, которую посетили более полумиллиона человек. На фотографиях были запечатлены евреи в Палестине, разъезжающие в дорогих автомобилях, евреи в гетто и евреи в Нью-Йорке, расположившиеся на веранде турецкой бани. Подпись «Лицо — зеркало души» сопровождала портреты известных евреев со взглядами, полными «великой еврейской ненависти». Типичный заголовок: «Германия — первая страна, легально разрешившая еврейский вопрос». Польский журналист описывал необычно тихие толпы людей, впитывавших нацистскую «документалистику»: «Жутко было смотреть на их беспощадные лица» (16). Общество, признавшее существование еврейского вопроса, оказалось готово смириться с гражданской смертью евреев.

Печатались и более наукообразные произведения местных интеллектуалов — вроде книги историка Петера Деега «Придворные евреи». Внушительный том — более чем в 500 страниц, отпечатанный на высококачественной бумаге с обилием сносок, глянцевыми фотографиями, библиографией, факсимильными копиями документов и вклейкой с фамильным древом Ротшильдов, наглядно показывавшим, как носители этой фамилии, распространяясь по миру, наращивали свою финансовую мощь.

Для читателей попроще и победнее издавались иллюстрированные брошюры — «Расовая политика во время войны», «Способен ли ты мыслить расово?», «Забота о расе в Германии», «Раса и религия», «Расовое мышление и колониальный вопрос» и пр. Брошюры популярно разъясняли, что такое этническое здоровье и в чем заключается вред для расы. Карманные книжки вроде «Речей канцлера Гитлера» и «Молодая Германия хочет работы и мира» предсказывали экономическое возрождение. Простым доступным языком эти дешево отпечатанные издания в красно-белых обложках объясняли, что борьба рас определяет историю, что ее делают великие люди и что немцы имеют право на новые территории. Хотя самой популярной брошюрой в то время стала «Мир и безопасность». В ней Гитлер очередной раз заявлял о себе как о противнике милитаризма. Она была призвана успокоить тех, кто опасался, что фюрер развяжет новую войну.

Плюс политкорректировка используемых терминов: слово «захват» подменялось на «заселение», «угнетение» на «управление» — и вот уже «благородная» миссия немецкого народа носит «цивилизационый» характер. Так и сегодня: просто слово «бедность» вызывает возмущение и сострадание, а наукообразный «низкий доход» — категория экономиче­ская; с бедностью нужно бороться, а низкий доход можно поднимать до более высокого уровня.

Большим успехом у читателей пользовались нацистские песенники, такие как «СА-лидербух» — сборник песен штурмовых отрядов, что вышел в издательстве Хубера в 1933 году. Он включал стихотворения Дитриха Эккарта, маршевые солдатские и патриотические песни различных авторов, народные немецкие песни и песни штурмовых отрядов («Свободу улицам!», «Фюрер зовет» и др.).

Бесчисленные изображения Гитлера, присутствие его имени в названиях улиц, городов, заводов, институтов создавали иллюзию вездесущности вождя. Портреты и фотографии фюрера можно было увидеть по­всюду: в школьных классах, учреждениях, на железнодорожных вокзалах, уличных перекрестках, на плакатах и даже на почтовых марках; в праздники они проецировались на огромные экраны. На портретах в разнообразии официальных поз представал решительный и безупречный фюрер со взглядом, устремленным вдаль. Почтовые открытки изображали его в образе Зигфрида, величественно парящего в воздухе и разящего ужасных врагов (7).

В 1933 году дом в Оберзальберге, где жил Гитлер, стал местом паломничества, кусочки ограды у него часто забирали как реликвии, а одна женщина — было дело — собрала землю со следом ноги Гитлера. С 1933 по 1937 год, когда бы Гитлер ни останавливался в своей резиденции, тысячи людей ежедневно поднимались на гору в надежде увидеть фюрера во второй половине дня, когда он обычно прогуливался перед домом. В такие моменты его фотографировали играющим с детьми, передавали ему в руки письма и петиции. Гитлер гостеприимно приглашал детишек угоститься сладостями на террасе, а сам не возражал прогуляться в обществе нескольких человек из пришедших. Не забывала официальная пропаганда и про родственников фюрера. После присоединения Австрии к Германии Марии Шикльгрубер (бабушке Гитлера) воздвигли памятник, к которому водили школьников.

Но находились и такие фанатичные приверженцы, кто хотел общаться со своим кумиром ежечасно и, так сказать, парить с ним в своих мыслях. Сводки СД сообщали о сооружении домашних алтарей с фотографией Гитлера на месте дароносицы. Подробное описание подобного алтаря дает в одном из своих романов Эрих Мария Ремарк: «На стене против окна висел широченный портрет Гитлера в красках, обрамленный еловыми ветками и венками из дубовых листьев. А на столе под ним, на развернутом нацистском флаге, лежало роскошное, переплетенное в черную кожу с тисненой золотой свастикой издание «Майн Кампф». По обе стороны стояли серебряные подсвечники с восковыми свечами и две фотографии фюрера: на одной — он с овчаркой в Берхтесгардене, на другой — девочка в белом платье подносит ему цветы. Все это завершалось почетными кинжалами и партийными значками» (18).

Впечатляет, не правда ли? Такова была сила воздействия культа фюрера и стремление большинства немцев под его руководством достичь лучшей жизни для себя и своих детей. А тем временем, как мы помним, также не лишенный сантиментов Гиммлер в 1937 году, выступая в Орденском замке СС Фогельзанг, раскрывал своим приближенным истинные цели нового государства: «Образцом для нашего будущего поколения вождей должно стать современное государственное образование по типу древних спартанских городов-государств. От 5 до 10 процентов населения — лучшие, избранные люди — должны господствовать, повелевать. Остальные должны подчиняться и работать. Только таким образом будут достигнуты высшие ценности, к которым должны стремиться мы сами и немецкий народ» (19). Гиммлер не нес отсебятину, но развивал мысли такого доброго и человечного фюрера.

К сожалению (или к счастью), многие из нас, слепо преданные каким-либо идеалам не понимают, что стали пешками в чужой игре. И раз уже мы уже записались пешками, то должны знать, что есть ферзи и короли, реализующие за наш счет свои далеко идущие планы.

Примечание к 9-й главе:

1. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 99.

2. Кардель. Адольф Гитлер — основатель Израиля. М.: Русский вестник, 2002. С. 58.

3. Аронсон Э., Пратканис Э. Р. Эпоха пропаганды. /bibliotek_Buks/Psihol/EpohProp/index.php.

4. Тиссен Фриц. Я заплатил Гитлеру. М.: Центрполиграф, 2008. С. 54.

5. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 101.

6. Гюнше Отто, Линге Ганс. Неизвестный Гитлер. М.: Олма-пресс, 2005. С. 38—39.

7. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 426.

8. Паль Лин фон. Аненнербе. М.: АСТ, 2007. С. 88—89.

9. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 111.

10. Мефистофель усмехается из прошлого .ua/gallery/gebbels_1.shtml.

11. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 431.

12. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 431.

14. Там же. С. 222.

15. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 91.

16. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 229.

17. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 487.

18. Ремарк Эрих Мария. Время жить и время умирать. М.: АСТ, 2005. С. 164—165.

19. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 472.

10. Массовые мероприятия

Ранее мы вспоминали пропагандистский план Геббельса в одной из избирательных кампаний: «Надо было выиграть предвыборную борьбу большей частью за счет плакатов и речей. Наши финансовые ресурсы были ограниченными». Геббельс недаром рассуждал не только о плакатах, но и митингах. Работа с людьми на подобных встречах являлась одним из самых излюбленных приемов нацистов. На первом этапе Движения они стремились каждые восемь дней организовывать массовый митинг. Как результат, нацистские пропагандисты накопили гигантский опыт проведения подобных мероприятий и научились просчитывать реакцию публики. Если Министерство пропаганды устраивало массовый политический митинг в берлинском Дворце спорта, то уже по количеству проданных билетов специалисты могли судить о степени желания людей обсуждать предложенную ими тему.

С 13 марта 1933 года, после создания министерства, Геббельс стал контролировать одновременно и партийный, и правительственный аппарат пропаганды. Между ними возникло определенное разделение труда. Министерство продумывало сценарии агитационных акций, а отдел пропаганды НСДАП — обеспечивал их массовым участием. Кроме того, преимущественно по партийной линии осуществлялось изучение реакции масс на различные агитационные мероприятия.

Сценарии мероприятий, в которых участвовал Гитлер, расписывались до минуты. Даже в ошеломляющих по масштабу празднествах с огромными массами людей фюрер лично проверял мельчайшие детали; он тщательно обдумывал каждое действие, каждое перемещение, равно как и декоративные детали украшений из флагов и цветов и даже порядок рассаживания почетных гостей. И это далеко не мелочи, как говаривал старина Мюллер из «Семнадцати мгновений весны». Ведь от того, сколько человек окружают оцениваемого аудиторией лидера, каковы их облик и поведение, зависит, какие особенности во внешнем облике лидера мы выделим и оценим.

Даже рядовые рабочие визиты Гитлера в низовые нацистские организации тщательно подготавливались. Сперва в намеченное гау прибывал высокопоставленный уполномоченный. Он сообщал, какой гостиничный номер снять Гитлеру, как его встречать, сколько бутылок минеральной воды поставить в президиум; регламентировалось все — церемониал встречи Гитлера, поведение председательствующего, размер платы за аренду и прочее: «Адольф Гитлер не говорит с кафедры, кафедра поэтому убирается» и т. д.

Собрания происходили, как правило, вечером, в полном соответ­ствии с концепцией Гитлера, прописанной им в «Майн Кампф»: «Утром и даже днем нервные силы человека еще достаточно велики, для того, чтобы они могли противостоять попытке навязывания чужой воли, они сопротивляются чуждому мнению. И наоборот, вечером они легче поддаются превосходящей силе другой воли». Электрическое освещение, чередуемое с периодически наступающим полумраком, использовалось для создания особой атмосферы единения и чуда, что было подсмотрено Гитлером в практике христианского богослужения: «Той же цели (подавлению собственного мнения. — К.К.) служит также искусственно созданный, но все же таинственный сумеречный свет католической церкви, горящие свечи, курение фимиама, курительные чаши и т. п.» (1).

Пока знамена, маршевые ритмы и крики погружали массы в состояние предпраздничной суматохи, сам он, нервничая, сидел в гостинице, пил минеральную воду и выслушивал частые донесения о настроении в зале. Нередко он давал еще несколько полезных указаний или подсказывал особо тщательно сформулированные сообщения для оглашения их в зале. И только когда нетерпение масс грозило выдохнуться, он отправлялся в путь.

Итак, фюрер появлялся в зале только после того, как толпа была соответствующим образом подготовлена. Вступительное слово председателя собрания длилось не более пяти минут. А со времени появления Гитлера на трибуне до начала его речи должно было пройти 10—15 минут (5—10 минут было отведено на овации). Точно просчитанному ритуалу открытия митинга соответствовала и его заключительная часть. В шум и восторженные крики врывалась музыка оркестра, исполнявшего «Германскую песнь» («Германия превыше всего») или партийный гимн «Песня Хорста Весселя»: «Выше знамя!/Сплотить ряды!/СА марширует/Мужественным твердым шагом./Товарищи, расстрелянные/Красным фронтом и реакцией,/ Незримо маршируют/ В наших рядах вместе с нами».

Гитлер салютовал направо и налево и уходил, пока музыка еще играла. Целью стремительного ухода было стремление оставить нетронутым катарсис, в котором пребывала публика в конце выступления, впечатление сплоченности и единства, да и просто необходимость задержать собравшихся, пока Гитлер покидал переполненное помещение.

После речи Гитлер ни с кем из руководителей гау не беседовал. Все текущие дела разрешал не он, а кто-либо из его свиты. Претензии вождь тоже не выслушивал — во время речи он выкладывался настолько, что просто не был в состоянии адекватно реагировать на просьбы. Один из гауляйтеров нашел своего фюрера уже наутро после одной из речей. «С усталым и унылым видом сидел в одиночестве, сгорбившись, за круглым столом и медленно, с неохотой ел свой обычный овощной суп» (2).

Для прочих пропагандистских мероприятий специальное «Ведомство по организации праздников, досуга и торжеств» разработало «Типовые программы торжеств национал-социалистического движения и указания по порядку проведения национал-социалистических митингов на основе сложившихся в период борьбы традиций». То же ведомство даже издавало специальный журнал для нацистских массовиков и затейников.

Модель стандартного нацистского политического собрания создана при непосредственном участии Геббельса. Он ввел в практику торжественный внос знамен в начале собрания через живой коридор, образованный шеренгами штурмовиков; он также установил порядок проведения партийных собраний, по его распоряжению каждое собрание открывалось музыкальной увертюрой. Вообще, значение музыки в пропаганде достойно отдельной главы, сейчас лишь напомним, что в эмоциональном воздействии особую роль играют ударные инструменты и звучание фанфар. Известно, что маршевая музыка рождает энтузиазм, бравурная — возбуждает. И напротив, траурная музыка угнетает, вызывает отрицательные эмоции.

Предполагалось наполнить каждое гуляние или народный праздник политико-идеологическим смыслом, что вплотную связано с внешним оформлением проводимого мероприятия. Из кадров хроники мы хорошо представляем, как во время шествий фасады домов исчезали за цветными декорациями, знаменами, вымпелами и символами нацистского движения. Специализированные издания для пропагандистов давали советы своим подопечным относительно декора: не следует заклеивать окна наглядной агитацией, броские лозунги сделают наряднее тусклый город­ской пейзаж, грузовики с громкоговорителями, везущие огромные плакаты, эффектнее всего использовать в сумерках. Во время фольклорных праздников киоски, торговые места, открытые концертные площадки украшались в сельском стиле соответствующих земель, в качестве строительного материала использовались дерево, солома, камыш, черепица, то есть традиционные крестьянские материалы.

Кроме создания праздничной атмосферы с помощью музыки и художественного оформления нацистские пропагандисты удачно использовали особенности нешироких улиц старинных немецких городов — прохождение 50 тысяч штурмовиков в колонну по четыре человека по узким проулкам какого-нибудь провинциального города при соответствующей режиссуре могло продолжаться 6—8 часов, что создавало впечатление чего-то немыслимого, грандиозного, необъятного.

Психологи утверждают, что приемы побуждения более эффективны, если они направлены не только на сознательную, но и на подсознательную сторону психики человека. В качестве примера можно привести классическое действо нацистской пропаганды — церемонию освящения знамен. Летом 1926 года на втором съезде НСДАП Гитлер торжественно вручил тогдашнему начальнику охраны СС Берхгольду самую священную реликвию нацистского движения — «знамя крови». То самое знамя, с которым члены НДСАП шли 9 ноября 1923 год во время «пивного путча», когда погибли шестнадцать партийцев, возведенных теперь в ранг мучеников и героев. Согласно официальному мифу, знамя было обагрено их кровью. Данная памятная дата использовалась для ритуала «освящения знамен», когда новые партийные штандарты рукой фюрера прикладывались к окровавленному знамени «пивного путча», как бы вбирая часть его сакральной энергии. Напряжение нарастало с каждым новым залпом, сопровождавшим прикосновение, и, таким образом, «освящение» следующего штандарта тем самым окровавленным знаменем. Ежегодная церемония просчитывалась до тонкостей и вызывала массовую истерию, наподобие религиозной.

Постепенно обряд модифицировался. 9 ноября 1935 года Гитлер провел большое торжество в честь павших в ходе марша к Фельдхерхалле. Он распорядился вырыть тела шестнадцати нацистов, погибших в перестрелке с полицией, и поместить их саркофаги в Фельдхерхалле, ставшем национальной святыней. Его стены накануне основного действа затянули коричневой тканью и украсили горящими светильниками. «Во время церемонии в честь мучеников партии многочисленные оркестры играли «Похоронный марш», который я сочинил на смерть нашей маленькой дочери Герты. Это звучало очень впечатляюще, и Гитлер по­здравил меня». (3).

Незадолго до полуночи Гитлер проехал на «встречу» с покойными соратниками, стоя в открытой машине. Факелы штурмовиков и эсэсовцев образовывали вдоль улицы две колышущиеся огненные линии, за ними стояла густая толпа. На следующий день после этой мистической церемонии «Фёлькишер беобахтер» описывала ночное «свидание» фюрера: «Он стоит неподвижно перед саркофагами. Человек, который уже перешагнул пределы всего земного» (4).

Спустя три года, 9 ноября 1938 года саркофаги убитых участников путча на лафетах перевезли с кладбища в так называемый «Храм чести», выстроенный по приказу Гитлера на Кенигсплац. Ну и снова — «Город Мюнхен украшен красно-коричневыми знаменами, которые должны символизировать пролитую кровь. На знаменах три золотые руны, посвященные богу древних германцев Вотану. Пламя, поднимающееся над наполненными маслом чашами, установленными на многочисленных пилонах, символизирует жертвенные огни германских жрецов и костры, из огня которых, по древнему преданию, герои северных саг поднимались в Валгаллу — аркадию древних германцев» (5).

По пути следования марша 1923 года были установлены сотни обтянутых кумачом пилонов, на постаментах которых золотыми буквами организаторы начертали имена «павших за движение». Во главе колонны шагала рядом с Гитлером группа «старых бойцов» в коричневых рубашках или нацистской форме образца 1923 года (серая куртка и лыжное кепи «Модель-23», выданные службой по организации торжеств). Руководитель церемонии по очереди выкрикивал имена погибших партийных активистов, а из колонн формирований партии в ответ на каждое имя звучала соответствующая церемониальная фраза — «Здесь!» «Последняя перекличка» в обязательном порядке транслировалась по радио. Открывая мемориал, Гитлер сказал: «Отныне они обрели бессмертие. Они олице­творяют Германию и стоят на страже нашего народа. Они покоятся здесь как истинные рыцари нашего движения».

Заключительная часть траурного действа — перекличка, орудийные салюты и т. д. — получила тогда официальное наименование «воскрешение из мертвых». Даже в кинотеатре театральность пышного действа и исполненный драматизма текст производили сильное впечатление. По свидетельству очевидца, люди сидели, охваченные благоговейным трепетом, никто не смел кашлянуть, не слышалось обычного шороха от кульков со снедью и вообще — ни звука (6).

Саги и мифические герои в ряду прочих символов описанной нами церемонии оказались отнюдь не случайно. Метафоры, и в частности поэтические метафоры, воздействуя большей частью в обход сознания, способны вызвать эффект «внутреннего озарения» и направлять мысли адресата в направлении, желаемом для автора (исполнителя, манипулятора). Именно так немецкие нацисты использовали великий труд Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» — оперный цикл, созданный на основе великого германского эпоса «Песнь о нибелунгах», который возвратил Германии, в частности Третьему рейху, много популярных германских легенд.

Эти легенды нацисты активнейшим образом задействовали для воссоздания оккультных ритуалов, языческих традиций (вроде нынешней Рун-веры) и подгонку древней истории под вкусы новой правящей верхушки, в числе которой можно особо выделить «доктора археологии» рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. В узком кругу Гитлер потешался над археологическими изысканиями «верного Генриха»: «Гиммлер приходит в восторг при виде каждого черепка и каждого каменного топора, которые удалость выкопать. Этим мы лишь показываем, что метали каменные дротики и сидели вокруг костра, когда Греция и Рим уже находились на высшей ступени культурного развития. У нас есть основания помалкивать насчет своего прошлого. А Гиммлер трезвонит о нем на весь свет. Воображаю, какой презрительный смех вызывают эти разоблачения у сегодняшних римлян» (7). Однако, повторюсь, шутки в узком кругу по­священных не имеют никакого отношения к тому, что элита скармливает плебсу в качестве государственной идеи.

В замке Вевельсбург, главной резиденции СС, приказом рейхсфюрера были введены многие языческие (древненемецкие) обряды, обязательные для всего эсэсовского состава и местного населения. Например, праздники весны, урожая, летнего солнцестояния; особую церемонию разработали также и для эсэсовских свадеб — все по древнему, исконно народному образцу. И напротив, обряд крещения новорожденного в семье эсэсовца представлял совершенно новый ритуал «наречения» младенца, проходивший перед портретом Адольфа Гитлера, его книгой «Майн Кампф» и знаком свастики. Вот как проистекали крестины в организации «Лебенсборн», созданной под патронатом СС для матерей-одиночек. «В комнате, украшенной бюстом фюрера, портретом его матери, знаменами национал-социалистского движения, цветами и лавровыми венками собираются матери, их дети и «крестные» от СС. Затем заведующий домом произносит речь о смысле и цели обряда «имянаречения». При этом он отсылал их к обрядам древних германцев, указывая, что христианская церковь лишь переняла эти обычаи, превратив их в крестины. После этого обращения под тихие звуки национального гимна Германии происходит само «имянаречение» детей. При этом заведующий задавал матери вопрос: «Немецкая мать, обязуешься ли ты воспитывать твоего ребенка в духе национал-социалистского мировоззрения?» После положительного ответа, заведующий обращался к «крестному эсэсовцу»: «Готов ли ты наблюдать за воспитанием этого ребенка в духе родовой общности охранных отрядов?» На что эсэсовец изъявлял согласие и пожимал протянутую руку заведующего. После чего заведующий домом касался эсэсовским кинжалом ребенка и произносил: «Настоящим я беру тебя под защиту нашей родовой общности и даю тебе имя! Носи это имя с честью!» Далее матерям выдавалось свидетельство о присвоении их детям имени, а затем следовало чаепитие» (8).

Большое значение для «наглядности» идеи, реальном воплощении ее силы имеет и внешнее оформление людей, то есть одежда. Еще в 1921 году в Италии молодые фашисты стали носить черные рубашки военного образца как обязательную боевую форму. Точно так же, как титул «фюрер» был только онемеченной формой «дуче», так нацистская коричневая рубашка — только модификацией черной. Общая униформа может производить впечатление, более того — нести пропагандистскую нагрузку. Гитлеровцы удачно использовали старую прусскую традицию, в соответствии с которой служебная униформа считалась почетной одеждой мужчины, а облачение офицера вообще имело культовое значение. Что, в общем-то, легко объяснимо — человеку в военной форме общественное мнение устойчиво приписывает такие качества, как дисциплинированность, аккуратность, настойчивость. Плюс, разумеется, тевтонские милитаристские традиции.

В нацистском партийном учебнике облачению штурмовика посвящен особый раздел: «1. Служебный костюм штурмовика — это почетная одежда. Костюм и осанка (манера держаться) определяют отношение к штурмовикам со стороны народа… 4. Служебный костюм штурмовика носят на служебном месте СА. Кроме того, желательно, чтобы его носили по возможности часто и вне служебного места СА». Правда, из пункта 7 того же устава следовало, что «после часа ночи штурмовики в служебном костюме не имеют права посещать общественные кафе». Оргии, пивные пятна, ну и все прочее.

Гражданская одежда национал-социалистов и сочувствующих им граждан тоже имела свои отличительные особенности — это и упомянутые нами ранее и кепи с лыжными куртками, а позже униформа из реквизита автогонщика: шлем, очки-консервы, грубые перчатки-краги.

Такое внимание, которое мы уделяем внешнему виду нацистов, опре­деляется тем, что деятельность, связанная с выполнением приказов и требований (солдаты, партийные функционеры и даже спортсмены), способствует внушаемости, а униформа наиболее декларативный признак принадлежности к той или иной структуре, объединенной общей дисциплиной. Но при этом униформа воспринималась как благодеяние и признак высокого доверия.

Более того, иногда наличие или отсутствие формы само по себе давало повод для грандиозных пропагандистских акций. В последние годы Веймарской республики власти, стараясь добиться гражданского мира, запрещали публичное ношение партийных униформ. На что штурмовики реагировали довольно остроумно: поскольку ношение партийных галстуков и портупеи не было запрещено, они надевали их прямо на голое тело. Смех, вызываемый видом марширующих полуголых колонн СА, также сработал на расширение популярности нацистской партии.

Вообще, важнейшим инструментом гитлеровской пропагандистской мобилизации было шествие колонн в ногу; оно принуждало всех к одинаковым движениям и одному ритму, имевшего порою опьяняющее воздействие. У человека в колонне отсутствовала собственная воля и собственные желания, он слушал команды, держал равнение на идущего рядом. Часто шествие нескольких колонн переходило в перестроение для митинга.

Сходство жестов людей в группе свидетельствует о сходстве их настроений, копирование жестов лидера характерно для его последователей. Например, одновременный взмах рук в нацистском приветствии во время массовых мероприятий. К слову сказать «германское приветствие» было копией «фашистского», рожденного буйной фантазией поэта Габриэле Д’Аннунцио в 1919 году, когда он, при поддержке мятежных элементов итальянской армии, захватил город Фиуме (порт, переданный Югославии по Сен-Жерменскому договору). Позже этот ритуальный жест переняли итальянские фашисты и лишь потом германские нацисты и обольщенный ими народ.

В 1930-е годы почти всякая немецкая организация имела свою форму, практически весь народ оказался в форменной одежде, что стало действенным орудием ликвидации индивидуализма. Даже обычным строительным рабочим из организации Тодта из конфискованных запасов бывшей чехословацкой армии выдавалась единая форма оливкового цвета. Дело дошло и до секретарей: «По распоряжению Гитлера президент Объединения театральных художников Бенно фон Арент разработал для нас, секретарш, соответствующую униформу. Она представляла собой костюм из итальянского офицерского материала серого цвета с золотыми пуговицами и петлицами. На левом лацкане мы носили вместо круглого партийного значка серебряную эмблему, спроектированную самим фюрером. На ней был изображен стройный орел, держащий в руках свастику» (9). А вскоре и Риббентроп озаботился проблемой мундиров для Министерства иностранных дел: «Я удостоился чести появиться во время своей первой аудиенции у Папы Римского в забавной униформе с золотыми пуговицами, ремнем с портупеей и в жесткой шляпе. Форма Риббентропа отличалась особым рисунком, на рукавах у него был вышит глобус, на котором сидело нечто, напоминавшее орла» (10).

Естественно, громадное значение нацистские пропагандисты уделяли одежде, или, как бы теперь сказали, «прикиду» подрастающего поколения. Помните уродливую школьную форму советского образца и все переживания, с нею связанные? Так вот — разработку формы для гитлерюгенда поручили лучшим модельерам тогдашней Германии. Дабы служить рекламой организации, форма должна казаться красивой и удобной: знаки различия, шевроны были разработаны с учетом всех эстетических требований. Общий набор — коричневая форменная рубаха, черный треугольный галстук, черные шорты до колен, коричневые ботинки с гольфами (зимой — черные высокие сапоги). Причем шорты не воспринимались как детская одёжа: «Дети носят матросские костюмчики с длинными брюками. Юноши одеты в шорты и открытые рубашки. Детей родители по воскресеньям водят на прогулки. Юноши в воскресенье отправляются в походы» (11).

Далее антураж дополняли коричневая фуражка, солдатский ранец, ремень с портупеей и крепившимися на нем сухарным мешком, флягой и, что восхищало, походным ножом. Походный нож с рукояткой, украшенный «руной победы» и свастикой, являлся настоящим оружием, с клинком 12 — 14 см. Девушки носили синюю юбку с ремнем, белую блузу (летом с коротким рукавом), черный галстук, платок на голову, коричневый жилет с четырьмя карманами и китель. В походе униформу дополняли солдатская фляга, планшет и ранец, а зимой — коричнево-зеленое приталенное пальто.

Разумеется, военная форма также была поручена лучшим дизайнерам. Обмундирование немецкого офицера конструировал сам Хьюго Босс — столь значимая психологическая нагрузка возлагалась на внешний вид солдата и офицера вермахта. Некоторые специалисты считают, что для поддержания боевого духа войска, а значит, и победы немцев на Западном фронте в конце 1930-х годов, внешний вид армии сыграл не последнюю роль.

Форма в частях СС, в свою очередь, разительно отличалась от армейской: они носили черные брюки, галстуки и фуражки, ремни с девизом «Моя честь — моя верность», загадочные знаки отличий. Кроме того, использовались алюминиевые нити и многочисленные шнуры, сплетенные из них. В целом, все это производило довольно эффектное впечатление. Карл Букхарт, верховный комиссар в вольном городе Данциге, вспоминал о посещении штаб-квартиры Гиммлера: «У входа в здание застыла черная стража. Казалось, люди в черном были лишены всего человеческого. Они порождение самого бога войны Ареса» (12). К этому описанию можно лишь добавить, что рядовые «Лейбштандарта “Адольф Гитлер”» (именно они обеспечивали охрану фюрера) набирались из юношей ростом от 184 см и выше.

Эффектную эсэсовскую форму охотно надевали не только модельные юноши. В стремлении заручиться симпатиями немецкой элиты Гиммлер начал раздавать чины группенфюреров СС важным лицам Третьего рейха — всяческим видным деятелям в области экономики, политики и культуры. Как результат, они получили не только чины, но черные эс­эсовские мундиры. А потому порою самое невинное собрание гражданских руководителей стало походить на военизированное сборище.

Сам Гитлер регулярно появлялся на людях в некой изобретенной им для себя полувоенной форме, которая должна была олицетворять неугасимый военных дух, а именно в коричневом френче и высоких сапогах. Правда, можно предположить, что привычный Гитлеру френч помогал ему, в числе прочего, непринужденно держаться на публике (новая одежда сковывает).

Одетая в форму нация, и так склонная к конформизму и дисциплине, стала идеальной аудиторией для «раскованных и непринужденных» народных праздников. И пусть режим требовал лишь ритуальных форм участия людей в различных массовых мероприятиях, но сознание они все-таки изменяли.

Для любых манифестаций, от школьных — на предмет встречи ино­странного гостя — до мобилизации миллионов рабочих, специалисты разработали четкие схемы. Не без иронии отзывался статс-секретарь министерства (Карл Ханке) о «группах народного ликования», то есть специальных «засланных казачках», которые первыми начинали аплодировать, скандировать лозунги и использовать другие методы для раскачки аудитории (13). Хотя до 1939 года, то есть начала войны, потребность в таких приемах была невелика — энтузиазм масс казался неподдельным.

Многим современникам тридцатые годы в Германии запомнились как череда ярких праздников, и сейчас мы кратко остановимся на некоторых из них. Особенно «народным» и красочным считался День урожая, праздник, который давал государству воздать должное крестьянам — основным кормильцам рейха. Для него стали естественными трибунами склоны горы Бюкельберг. В праздновании единовременно участвовали около миллиона человек. Многочисленные оркестры, танцевальные группы, море флагов, вымпелов и праздничных венков урожая, самолеты и дирижабли в воздухе — все это создавало непередаваемую атмосферу грандиозного гуляния. Культивировались народные танцы в местных нарядах, представления самодеятельных артистов, кукольных театров, самодеятельных хоров и оркестров, показательные выступления и соревнования спортивных клубов.

С прибытием Гитлера раздавался 21 пушечный залп, что означало начало праздника. Апогеем праздника урожая было прохождение Гитлера сквозь многотысячные шпалеры построенных крестьян к «Алтарю урожая» (символа изобилия, подаренного крестьянами Германии). От подножия горы Гитлер шел 800 метров к вершине. В качестве второго по значению события дня фигурировало «чествование крестьян и крестьянок, ведущих героическую и самоотверженную борьбу за пропитание народа»; оно выражалось в хвалебных речах, адресованных селянам, в подарках передовикам. Ну, в общем, все нам это неплохо знакомо.

Узнаваем и праздник городских рабочих — День труда, Первое мая, которое тоже отмечалось с неописуемой помпезностью: «В ту же ночь возник проект грандиозной трибуны, за ней три гигантских флага, каждый превосходит высотой десятиэтажный дом» (14). Циклопические декорации таки стали неотъемлемой чертой пролетарских гуляний на государственном уровне. В 1935 году в Германии начали отмечать и День зимнего солнцеворота. Главным действующим лицом нового праздника являлись отряды СС. На горе Броккен зажигали огонь, и он шестью лучами от факелов, которые несли эсэсовцы, «расходился до границ рейха». Гитлерюгенд принимал обязательство хранить священное пламя до дня летнего солнцестояния, когда СС вновь повторяли свою факельную эстафету. Вообще, рассказывать о Третьем рейхе и не вспомнить факельные шествия было бы непростительной ошибкой — все-таки недаром они считаются одним из наиболее узнаваемых образов нацистского режима.

Когда-то, на заре существования партии, Гитлер устроил митинг в первой половине дня и не сумел установить никакой связи со своими слушателями, что повергло его в глубочайшее уныние. Этот отрицательный опыт он зафиксировал в «Майн Кампф», в своих рекомендациях о времени проведения мероприятий. С тех пор он назначал все собственные встречи с массами только на вечерние часы или на вторую половину дня и старался придерживаться установленного правила даже в период предвыборной гонки, хотя по мере роста числа выступлений время проведения митингов приходилось ужимать до минимума.

Однако вечерняя пора давала нацистским организаторам массовых действ нестандартные возможности для новых режиссерских ходов, таких как эффектные факельные шествия. Собственно, как мы помним, приход Гитлера к власти и начался с подобной огненной феерии — в ту памятную ночь 30 января 1933 года в течение четырех часов около 700 тысяч человек с факелами прошли по Вильгельмштрассе: «Ночью наблюдал за окном кабинета бесконечные колонны штурмовых отрядов, марширующих в факельном шествии, мимо рейхсканцелярии. Власти объявляют, что факельные шествия продлятся всю ночь». Через три года, 30 января 1936 года 35 тысяч старейших членов партии повторили «историческое» действо. В относительно скромных масштабах, но в значительно более комфортных условиях: организаторы факельного шествия 1936 года загодя позаботились о коксовых печках для обогрева зевак на зимних улицах Берлина.

Вспомним и еще один огненный парад, который стал едва ли не самым знаменитым в короткой истории Третьего рейха: вечером 10 мая 1933 года, около полуночи, в сквере напротив Берлинского университета завершилось факельное шествие, в котором приняли участие тысячи студентов. Свои факелы они побросали в собранную здесь огромную гору книг, а когда их охватило пламя, в костер полетели новые кипы. Всего подверглось уничтожено 20 тысяч томов. Были сожжены труды Томаса и Генриха Маннов, Лиона Фейхтвангера, Стефана Цвейга, Ремарка, Альберта Эйнштейна и др. Из иностранных авторов в костер полетели работы Джека Лондона, Эптона Синклера, Герберта Уэллса, Зигмунда Фрейда, Эмиля Золя, Марселя Пруста и др.

Кульминация всех нацистских праздников — партийные съезды в Нюрнберге. Четырехдневные, потом семидневные и, наконец, восьмидневные пышные и дорогостоящие торжества, начиная с 1933 года, носили характер государственных мероприятий: «Съезд победы», «Съезд труда», «Съезд триумфа воли», «Съезд свободы». На 1939 год нацисты запланировали проведение «Съезда мира», но он не состоялся, ввиду начала Второй мировой войны.

К 1936 году порядок проведения этих сборищ сложился окончательно. Первый день партийного съезда под звон колоколов начинался торжественным въездом Гитлера в Нюрнберг. Церемония открытия мероприятия похожа на литургию: огромное помещение бывшего выставочного зала, где заседали делегаты, задрапировано белым шелком, а стена за президиумом — красным, золотая свастика в обрамлении зеленых дубовых листьев осеняла собравшихся. «Гитлер возвращает пышную зрелищность, красочность и мистицизм в однообразную жизнь немцев ХХ столетия. Везде море разноцветных флагов. Даже приезд Гитлера обставлен театрально. Оркестр перестал играть. В зале, где собралось три­дцать тысяч человек, установилась тишина. Потом оркестр заиграл, когда Гитлер совершал свой великий выход. Он появился в глубине зала и, сопровождаемый своими помощниками, медленно зашагал по длинному проходу, и в этот момент тридцать тысяч рук поднялись в приветствии. Затем огромный симфонический оркестр сыграл увертюру Бетховена «Эгмонт». Громадные прожектора освещали сцену, где сидел Гитлер в окружении сотни партийных чиновников и армейских и морских офицеров. За ними — «кровавый флаг», пронесенный по улицам Мюнхена во время злополучного путча. За ним — четыреста или пятьсот штандартов СА. Когда музыка закончилась, Рудольф Гесс медленно зачитал имена нацистских «мучеников» — коричневорубашечников, погибших в борьбе за власть. Это была перекличка мертвецов, которая, судя по всему, сильно растрогала тридцать тысяч сидящих в зале. Естественно, что в такой атмосфере каждое брошенное Гитлером слово воспринималось как ниспосланное свыше» (15).

Под оглушительные фанфары Гитлер подходил к трибуне, и когда он ее достигал, вспыхивали прожектора, подсвечивая трибуну. Французский посол Франсуа-Понсе: «Прожекторы гаснут за исключением тех, которые высвечивают фюрера, кажется, что он стоит над колыханием масс как в сказочном корабле» (16). Его рассказ подхватывает американский журналист Уильям Ширер: «Ослепительный свет выделяет главную трибуну, увенчанную сияющей золотом свастикой в дубовом венке. На левом и правом пилонах из огромных чаш пылает огонь» (17). После программной речи фюрера первый день работы съезда заканчивался оперой «Нюрнбергские мейстерзингеры», обычно в исполнении знаменитого Берлинского филармонического оркестра под руководством Вильгельма Фуртвенглера.

На второй день рано утром Гитлер на балконе гостиницы принимает парад знамен гитлерюгенда, свезенных в город со всей страны. В это время на Луитпольд-арену постепенно сходятся партийные формирования. Гремит музыка, пространство и трибуны празднично убраны, все ожидают прибытия вождя. Приезжает Гитлер, и съезд начинет обычную работу… На секунду отвлечемся и отметим, насколько важно пребывание политика на фоне различных значимых символов. Первые лица страны находятся в окружении символов власти государства (флаг, герб и т. п.), политики выступают на фоне лозунгов своей партии и своих портретов. Участие в подобных постановках напрямую связывает нас с прошлыми этапами развития цивилизации, когда подъем человека на новый уровень общественного признания оказывался возможным только в рамках существующих магических ритуалов. Разумеется, и Гитлер, слушая выступавших, восседал на фоне государственных символов в окружении массы соратников.

Третий день начинался парадом имперской трудовой службы. Под колокольный звон и многоголосое пение поднимались бесчисленные знамена Немецкого рабочего фронта (ДАФ). Четвертый — посвящался всевозможным спортивным представлениям, также необыкновенно красочным и театрализованным. «Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам. Театральные представления, где образы предстают перед толпой в самой явственной форме, всегда имеют на нее огромное влияние». (18).

Пятый день именовался Днем политического руководителя — то есть народу во всей красе демонстрировали себя партийные функционеры. Правда, если членов СА, ДАФ, СС и вермахта еще можно было показывать при дневном свете, то многие из партийных функционеров оказались неповоротливыми толстяками. Поэтому, по предложению Гитлера, колонны функционеров пускали в темноте — поздно вечером при свете факелов устраивался впечатляющий митинг. И излюбленные факелы задействованы, и животы спрятаны. А над стадионом, где происходило действо, с помощью направленных вверх зенитных прожекторов моделировался грандиозный «Собор света». «130 резко очерченных световых столбов на расстоянии всего лишь двенадцати метров один от одного вокруг всего поля видны на высоте от шести до восьми километров и сливались там в сияющий небосвод. Порой через этот световой поток проплывало облако» (19). «Собор света» — это один из первых и наиболее удачных случаев применения поставочного электрического света в массовых мероприятиях.

Естественно, во время партийных съездов возможности электрической подсветки использовались весьма активно. Аккредитованный на съезде американский корреспондент Уильям Ширер: «Под звуки фанфар Гитлер выходит на высокий центральный блок главной трибуны, и по команде с трибун на другой стороне вниз на арену устремляется поток из более чем тридцати тысяч знамен, серебряные наконечники и бахрома которых вспыхивают в огне прожекторов» (20). Альберт Шпеер: «Предполагалось выставить тысячи знамен всех местных организаций Германии, чтобы по команде они десятью колоннами хлынули по десяти проходам между шпалерами из низовых секретарей; при этом и знамена, и сверкающих орлов на древках полагалось так подсветить сильными прожекторами, что уже благодаря этому достигалось весьма сильное воздействие» (21). И снова Ширер: «Сегодня вечером еще одно пышное зрелище. Двести тысяч партийных чиновников собрались на лугу Цеппелинов, украшенном двадцать одной тысячью флагов, которые расцвели в свете прожекторов, как фантастический сад. И в этой залитой светом прожекторов ночи спрессованные, как сардины в банке, простые люди в Германии достигали высочайшего в понимании немецкого человека состояния. Происходило соединение душ и умов отдельных людей: до тех пор, пока под действием мистических огней и магического голоса австрийца они полностью не слились в единое германское стадо» (22).

Седьмой день знаменовался показом строевой подготовки СА и СС. Затем Гитлер совершал один из самых запоминающихся ритуалов Третьего рейха — в гордом и печальном одиночестве под звуки траурной музыки он шел по «улице фюрера» (т. е. через строй военнослужащих) и возлагал венки «мученикам» Движения. «В церемонии смерти его темперамент и пессимизм неустанно открывали все новые потрясающие эффекты; когда он под звуки скорбной музыки шел по широкому коридору между сотнями тысяч собравшихся почтить память павших через Кенигсплац в Мюнхене или через Нюрнбергскую площадь партийных съездов, то это действительно были кульминации впервые разработанной им художественной демагогии» (23).

И, наконец, восьмой день — десерт — парад военной техники вермахта.

Дабы вынести такую насыщенную программу перед съездом Гитлер по нескольку недель проводил в одиночестве в горах — отдыхал. А после съезда его опять увозили в горы, где он с чувством исполненного долга мог примерить к себе слова провозвестника современной пропаганды Гюстава Ле Бона: «Кто владеет искусством производить впечатление на воображение толпы, тот и обладает искусством ею управлять» (24). О чем, собственно, и говорим.

Примечания к 10-й главе:

1. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 57.

2. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 199.

3. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 263.

4. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991. С. 80.

5. Гюнше Отто, Линге Ганс. Неизвестный Гитлер. М.: Олма-пресс, 2005. С. 38—39.

6. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 370.

7. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 148.

8. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 394.

9. Шредер Криста. Я была секретарем Гитлера. М.: Вече, 2007. С. 103.

10. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 177.

11. Кормилицын Сергей. Гитлерюгенд. СПб.: Нева, 2004. С. 156.

12. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 79.

13. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 226.

14. Там же. С. 59.

15. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 20—21.

16. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 327.

17. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 50.

18. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 21.

19. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 100.

20. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 50.

21. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 100.

22. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 22.

23. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 47.

24. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 157.

11. Работа с аудиторией

Один из факторов популярности Гитлера в своей стране состоял в том, что большинство жителей Германии имели хотя бы теоретическую возможность повидать его лично на массовых мероприятиях и таким образом соприкоснуться с его аурой, стать «ближе» к нему. В первые месяцы 1933 года под окнами рейхсканцелярии регулярно собирались толпы, которые громогласным хором изъявляли желание увидеть фюрера. И тому ничего не оставалось делать, как периодически появляться перед публикой к ее немалому удовольствию. Очевидец одной из подобных встреч вспоминал: «Я помню жителей Линца, которые, выстроившись перед гостиницей, непрерывно кричали до поздней ночи: «Один народ, один рейх, один фюрер» или «Мы хотим видеть нашего фюрера». Тем временем группа людей скандировала: «Любимый фюрер, будь так любезен, подойди к подоконнику». И Гитлер появлялся перед ними вновь и вновь» (1).

Важность такого периодического общения ощущал и сам рейхканцлер. На партийном съезде 1936 года он воскликнул, обращаясь к собравшимся: «Когда мы собираемся здесь, нас охватывает чувство чуда этой встречи. Не каждый из вас видит меня, и не каждого из вас вижу я. Однако я чув­ствую вас, а вы чувствуете меня! Вера в наш народ сделала нас, маленьких людей, — великими, сделала нас, бедняков, — богатыми, сделала нас, робких, потерявших мужество, запуганных людей, — смелыми и отважными, дала заблуждавшимся прозрение и объединила нас» (2).

Еще в августе 1920 года Гитлер, рассуждая о перспективах партийной пропаганды сказал, что его целью является использование «тихого понимания», чтобы «разжечь и подтолкнуть... инстинктивное». «Способность восприятия масс очень ограничена и слаба, — писал он в «Майн Кампф». — Принимая это во внимание, всякая эффективная пропаганда должна быть сведена к минимуму необходимых понятий, которые должны выражаться несколькими стереотипными формулировками. Самое главное: окрашивать все вещи контрастно, в черное и белое» (3). Соответственно, сами лозунги должны быть простыми, обладать способностями к бесконечным повторам и вариациям, иметь эмоциональную широту, которая позволяет каждому индивиду приписывать ему свои собственные ценности. «Когда все эти условия соблюдены, даже стено­графический знак может воплотить в себе целую програм-

му» (4).

Наглядным подтверждением тому служит история рождения нацистского лозунга (или приветствия) «Зиг хайль!» (Да здравствует победа!) После одного из выступлений перед огромной аудиторией Гитлер на какое-то время задумчиво замолчал, и в этот момент стоявший рядом Гесс, находясь под впечатлением от речи фюрера, вдруг начал скандировать: «Зиг хайль!» Многотысячная толпа тут же подхватила лозунг, который позже прочно закрепился в обиходе Третьего рейха (5). «Первое сформулированное внушение тотчас передается вследствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее настроение» (Ле Бон).

Психологическое заражение аудитории во время массовых акций проистекает как результат удачных, убедительных речей, например, когда персонаж «режет правду-матку» и яростно обличает виноватых. Для повышения эффективности речь изукрашивается и инсценируется, по сути она — произведение искусства, которое предназначено для восприятия слухом и зрением, причем слухом — вдвойне, поскольку шум толпы, ее рукоплескания, гул недовольства и чувство единения действуют на отдель­ного слушателя с той же силой, что и сама речь. Заражение происходит, поскольку в толпе индивид менее склонен обуздывать и скрывать свои инстинкты — толпа анонимна и не несет никакой ответственности. Вопрос в пробуждении инстинктов.

Для полного достижения данной цели необходимо тщательно учитывать особенности аудитории. Таковыми являются состав слушателей, уровень их подготовки, интересы, социальное положение, пол, возраст, мотивы их участия во встрече. Особое значение имеют в связи с этим этнические и религиозно-культурные особенности аудитории. Мужчин в процессе общения интересует прежде всего доказательность, логика, факты. Их внимание привлекают примеры из истории, политики. На первом месте для них компетентность выступающего. Для женщин большое значение имеют эмоциональная сторона дела, проявление человеческих качеств. Их внимание сразу привлекают примеры, касающиеся семьи, детей, мужчин, быта (6).

Средний человек мыслит, как правило, иррационально, значит, пропаганда должна быть обращена не к разуму человека, а к его эмоциям. Упрощения в пропаганде необходимы, и чем значительнее размер аудитории, тем больше потребность в упрощении. В практической политике дей­ствительно большого успеха можно добиться не академическими рассуждениями, а воспламеняющими речами и ударными лозунгами, такими как «Свобода, Равенство, Братство», «Вся власть Советам!» или «Бандитов в тюрьмы!»

Такие пропагандисты, как Гитлер, Геббельс, Штрайхер, постоянно держали руку на пульсе народа, в любой момент они могли точно опре­делить, какие лозунги приведут в движение массы, какие слова разожгут воображение толпы. Гитлер: «Я знаю, что завоевать людей можно не столько написанным словом, сколько, в гораздо большей степени, — уст­ным словом, что любое великое движение на этой земле обязано своей мощью именно великим ораторам, а не великим писателям» (7). Его успехи на данном поприще признавали и иностранные наблюдатели. «Таймс» 25 марта 1939 года констатировала: «Действительно, Гитлер является одаренным пропагандистом. Он знает, что нетренированная память слушателя повторяет его мысли, и из этой слабости он извлекает максимальную выгоду. В своих комментариях о массе он так же циничен, как наши собственные авторы рекламных текстов» (8).

«Меня часто спрашивают, в чем секрет необыкновенного оратор­ского таланта Гитлера. Я могу объяснить его лишь сверхъестественной интуицией Адольфа, его способностью угадывать желания слушателей, — рассуждал долгое время близкий к нему Эрнст Ханфштангль. — Вот Гитлер входит в зал. Принюхивается. Минуту он размышляет, пытается почув­ствовать атмосферу, найти себя». От себя добавим: пауза продолжительностью 5—7 секунд и внимательный взгляд на слушателей — первый прием привлечения внимания к оратору. Пауза позволяет аудитории настроиться на восприятие того, что ей предстоит услышать. Возникает и элемент любопытства: «А как он начнет?»

Первые слова Гитлер говорил негромко, словно ища опоры в слушателях. «Начало было монотонным, обычным, чаще всего связанным с легендой его восхождения. «Когда я, безымянный фронтовик, в 1918 году...» Таким формализованным началом он не только еще подстегивал ожидание уже во время самой речи, но и получал возможность почувствовать атмосферу зала и настроиться на нее. Какой-нибудь выкрик из зала мог вдохновить его на ответ или острое замечание, и тогда вспыхивали долгожданные первые аплодисменты. Они давали ему чувство контакта, ощущение восторга, и четверть часа спустя «в него вселяется дух...» (9) «Внезапно он взрывается: «Германия растоптана. Немцы должны объединиться. (Статус обвиняющего всегда воспринимается как более высокий, нежели статус оправдывающегося. — К. К.) Интересы каждого должны быть подчинены интересам всех. Я верну вам чувство собственного достоинства и сделаю Германию непобедимой». Его слова ложатся точно в цель, он касается душевных ран каждого из присутствующих, освобождая их коллективное бессознательное и выражая самые потаенные желания слушателей. Он говорит людям только то, что они хотят услышать». Опытный выступающий умеет создать у каждого слушателя впечатление, что он обращается лично к нему, встречи взглядами в течение нескольких секунд вполне достаточно для взаимопонимания. «Обращаясь к промышленным магнатам, в первые секунды он испытывает то же самое чувство неопределенности. Но вот глаза его загорелись, он почувствовал аудиторию, все в нем перевернулось: «Нация возрождается лишь усилиями личности. Массы слепы и тупы. Каждый из нас лидер, и Германия состоит из таких лидеров». — «Правильно» — слышались возгласы со всех сторон» (10).

Макс Домарус, собравший и опубликовавший речи Гитлера с 1932 по 1945 год, так отозвался о нем как об ораторе: «Свои речи Гитлер почти незаметно для других приспосабливал к конкретной аудитории. Их содержание было, может, всегда одинаковым, но он любил менять жаргон, в зависимости от местности или от состава аудитории. Например, если он выступал перед интеллектуалами, университетскими профессорами или студентами, то в первой части он использовал абстрактный стиль, с множеством оговорок — то есть такой стиль, какой нередко применяется в академических аудиториях. Во всех своих речах Гитлер злоупотреблял иностранными словами, но применял их всегда правильно! Эти слова казались ему звучными и особо впечатляющими, а кроме того, способными вызвать симпатии у присутствующих в аудитории специалистов. Даже трудные названия титулов и церемониальные обращения он мог употреблять также безупречно, как шеф дипломатического протокола» (11).

Эту же мысль подтверждает и Ханфштангль: «Я посетил множество его публичных выступлений и начинал понимать их структуру, которая обеспечивала их привлекательность. Первый секрет заключался в подборе слов. У каждого поколения есть свой собственный набор слов и фраз, которые, если можно так выразиться, отмечают на календаре время мыслей и высказываний, принадлежащих этому поколению. Описывая трудности домохозяйки, у которой недостаточно денег, чтобы купить продукты для своей семьи, он пользовался точно теми же фразами, которые употребила бы эта домохозяйка, если бы могла сформулировать свои мысли. Если от прослушивания других публичных ораторов создавалось болезненное впечатление, что они снисходят до своей аудитории, то у Гитлера был бесценный дар точно выражать мысли своих слушателей». Очень важное замечание, ведь постоянный рефрен, будто Гитлер говорил каждому собранию только то, что оно хотело слышать, лишь поверхностно отражает суть дела. Он выражал чувства тысяч людей — их потрясение, их страх и ненависть, превращая толпу в динамичный фактор политики. Именно глубинная связь с массами позволила Гитлеру подняться над образом уверенного в своих силах демагога и обеспечила ему несравненно больший успех, чем Геббельсу, хотя тот и действовал более тонко и хитроумно (12).

Продолжаем: «У каждой его речи было прошлое, настоящее и будущее. Каждая часть была полным историческим обзором ситуации. В его жестах было что-то от мастерства великого оркестрового музыканта, который вместо простого отстукивания тактов своей палочкой выхватывает в музыке особые скрытые ритмы и значения. Продолжая музыкальную метафору, первые две трети речи Гитлера имели ритм марша, постепенно их темп убыстрялся, и наступала третья, завершающая часть, которая представляла уже скорее рапсодию. Зная, что непрерывное выступление одного оратора может быть скучным, он блестяще изображал воображаемого оппонента, часто перебивая самого себя контраргументами, возвращаясь к исходной мысли, перед тем полностью уничтожив своего гипотетического противника. (Кстати, в своих научных дискуссиях Галилео Галилей также начинал с того, что излагал точку зрения своих противников, а затем разносил ее в пух и прах.) Все это переплетение лейтмотивов, вычурностей, контрапунктов и музыкальных контрастов с точностью отражалось в модели его выступлений, которые по своему построению были симфоническими и всегда завершались наивысшей кульминацией, похожей на рокот вагнеровских тромбонов» (13).

Речи Гитлера действовали на тщательно подготовленную аудиторию в первую очередь своим ритмом, мелодикой, структурой интонации, достигаемой темпом речи, динамикой, высотой и окраской голоса. Многие слушатели не понимали, что он говорит, но слышали, как он говорит. Тому же Ханфштанглю запомнилось впечатление, которое производил голос Гитлера: «Он говорил со странным акцентом, словно пришелец с баварских гор. И эта окраска голоса сообщала какую-то горнюю отдаленность от привычного: внушала нечто мистическое» (14).

Восприятие слова в большой степени зависит от того, каким тоном оно произнесено. Например, при хорошем расположении духа резонаторы расширяются, голос оратора становится глубже и богаче оттенками. Он действует на других успокаивающе и внушает больше доверия. Исследователи делают вывод, что значительная часть успеха Гитлера как оратора объясняется манерой его речи — с необычными модуляционными способностями, позволявшими ему охватывать голосом 2,5 октавы. Подобные перепады давали возможность подавлять мыслительную функцию в коре головного мозга его слушателей и одновременно активизировалась эмоциональная область ствола мозга. Он был в состоянии в любой момент, чтобы подчеркнуть ритм речи, говорить на частоте колебаний звука между 200 и 300 герц, хотя его нормальная тональность лежала в диапазоне 160—170 герц (15). Кроме того, Гитлер всегда внимательно изучал акустику перед выступлением в зале.

Истинное мастерство оратора проявляется также в единстве слова и жеста. Лучший и самый совершенный жест — тот, который не замечают слушатели, так они увлечены содержанием речи оратора, а «жест» вписан в нее. Гитлер использовал ораторскую жестикуляцию, редко встречавшуюся до этого в Германии, которую скопировал у Фердля Вайсса, мюнхенского комедианта, специализировавшегося на выступлениях перед публикой в пивных (16). «Как оратор — удивительное триединство жеста, мимики и слова. Прирожденный разжигатель», — еще на заре их знакомства писал в своих дневниках о Гитлере Йозеф Геббельс. Сегодня установлено, что непосредственно с помощью слов передается 7 % информации, с помощью звуковых средств (включая тон голоса, интонацию и т. п.) — 38 %. На долю жестов, поз мимики говорящего, его внешнего вида и фона приходится 55 %. Словесное общение в беседе дает 1/3 информации, 2/3 — невербальные сигналы (17).

«Меня всегда восхищало, как он играет своими руками, слегка жен­ственными и очень артистичными, — отмечал Уильям Ширер. — Сего­дня он работал ими красиво, казалось «говорил» руками, раскачиваясь при этом всем телом, не меньше чем словами и голосом. Я обратил также внимание на его умение использовать мимику, глаза (он их выпучивал), поворот головы для выражения иронии, которой в сегодняшней речи было предостаточно» (18).

Итак, подобно звезде немого кино, Гитлер интенсивно жестикулировал и гримасничал. Но, в отличие от актера, он сам писал свои тексты. Его речи были тщательно подготовлены и произносились по записям, всегда находившимся у него под рукой, но как феномен они рождались все же в импровизации, в обратной связи с аудиторией. Секретарь фюрера Криста Шредер подробно описала технологию их создания: «Шеф, как правило, находился рядом в рабочем кабинете, стоя над письменным столом и отмечая ключевые слова для своей речи. Затем он становился рядом с машинкой и, начиная издалека, диктовал тихим голосом. Он постепенно набирал форму, и речь его становилась быстрее. Безостановочно следовали предложения, тем временем он прохаживался по комнате. Затем его словесный запал иссякал. Едва он приступал в своей речи к рассмотрению проблемы большевизма, им овладевало волнение. Часто у него срывался голос, что происходило и при упоминании Черчилля или Рузвельта. Краснота заливала его лицо, и глаза гневно блестели: он останавливался как вкопанный, будто перед ним непосредственно стоял упомянутый враг. Во время диктовки у меня возникало головокружительное сердцебиение, как будто волнение Гитлера передавалось мне» (19).

Ему требовалось от четырех до шести часов, чтобы набросать общую схему будущего выступления, которую он записывал на 10—12 больших листах, но в конечном итоге каждый лист превращался в 15—20 ключевых слов. Когда приближался час выступления, начинал ходить по комнате взад-вперед, репетируя про себя аргументацию. «Перед официальным выступлением Гитлер стал читать вслух наиболее резкие и действующие на психику немцев места из своей речи, подбирая при этом соответствующие интонации, жесты и мимику» (20).

Репетиции были необходимы, чтобы не терять по ходу выступления визуального контакта с аудиторией, что всегда воспринимается ею как равнодушие оратора к слушателям: «Говорит сам для себя, мы его не интересуем». (То, что мы так часто видим у нынешних политических деятелей). Затем следовали правки и несколько редакций текста. После сделанных исправлений, все следовало перепечатать начисто.

«Его политическая аргументация основывалась на том, что можно назвать «системой горизонтальной восьмерки». Он двигался вправо, критикуя, и поворачивал назад влево в поисках одобрения. Он продолжал обратный процесс и возвращался в центральную точку со словами «Германия превыше всего», где его ждал гром аплодисментов. Он нападал на бывшие правящие классы за предательство своего народа, их классовые предубеждения и феодальную экономическую систему, срывая аплодисменты левых, а затем набрасывался на тех, кто был готов забыть истинные традиции немецкого величия, к восторгу правых. К окончанию выступления все присутствующие были согласны со всем, что он говорил» (21). И, соответственно, под давлением общего мнения оставшиеся в подавляющем меньшинстве соглашались с внушаемым им суждением.

Гюстав Ле Бон, анализируя данный эффект в своей работе «Психология народов и масс», подчеркивал: «В толпе сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи отдельных единиц, образующих одно целое, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу общественному» (22).

Кроме продуманной аргументации. Гитлер придавал большое значение подчеркиванию ключевых слов. Всегда учитывая в своих выступлениях характер аудитории, Гитлер, тем не менее, производил впечатление волевого неконъюнктурного человека, постоянно употребляя эпитеты «непоколебимый», «решительный», «неумолимый» и «абсолютный».

Тема уверенности оратора в своих силах прослеживается и в «Майн Кампф»: «Масса предпочитает господина, а не просителя. Бесстыдство такого духовного террора масса так же мало сознает, как и возмутительное нарушение своих человеческих свобод» (23). Иначе говоря, толпа склонна доверять человеку, доказавшему свое превосходство, как в силу своего ораторского мастерства, так и высокой нравственности преследуемых им целей. «Толпа никогда не стремилась к правде; она отворачивается от очевидности, не нравящейся ей, и предпочитает поклоняться заблуждению, если только заблуждение это прельщает ее» (24). Однако нацистские пропагандисты вскоре обнаружили, что массы, толпа, народ — не такие глупые, как их порой изображают интеллектуалы; что если к людям с улицы найти правильный подход, если их воспринимать серьезно, а не просто льстить их низменным инстинктам — у массы может появиться чувство жертвенности, великодушия, самоотдачи. (Вспомним хотя бы историю «оранжевого майдана»). «Толпа нередко преступна — это правда, но нередко она и героична» (25).

Установление контактов с новой аудиторией посредством заверений в искренности и объективности также можно рассматривать как один из исходных приемов нацистской агитационной методики. «Он не держится перед толпой с некоторой театральной властностью, которую я наблюдал у Муссолини, он не выдвигает вперед подбородок и не отбрасывает голову назад, как дуче, не делает стеклянные глаза. В его манере держаться даже чувствуется какая-то наигранная скромность» (26). Однако в арсенале фюрера наличествовала не только демонстративная скромность, но порою и некая ироничность: «Хотя Гитлер почти целый вечер был беспощаден и источал ненависть, в его речи имелись и юмористиче­ские моменты. Слушателям показалось очень смешным, когда он сказал: «В Англии все полны любопытства и без конца спрашивают: «Почему он не приходит?» (Оратор имел в виду самого себя — речь о возможном вторжении в Англию. — К. К.) Спокойствие. Спокойствие. Он идет! Он идет!». И этот человек голосом выжимал каждую каплю юмора и сарказма» (27).

Парадоксом можно считать, что насколько страстные и убежденные речи Гитлера завораживали очень многих его слушателей, настолько бессмысленно утомительными и неприятными оказывались они — часто для тех же самых людей, — будучи изложенными на бумаге. На раннем этапе Движения по крайней мере 80 % речей Гитлера являлись импровизацией, в которой, как правило, ему не приходилось себя ограничивать в выборе слов, а реакция слушателей всегда вдохновляла Гитлера на еще более страстные обвинения в адрес своих оппонентов. Однако по мере роста политической популярности и, соответственно, цены каждого сказанного слова Гитлер стал осмотрительнее: «Я больше и лучше выступаю не по бумажке, но теперь в ходе войны я должен скрупулезно взвешивать каждое слово, ибо мир наблюдательный и чуткий. Если бы я однажды сказал несправедливое слово, руководствуясь стихийным настроением, это могло бы привести к большим осложнениям» (28).

Речи, которые Гитлер произносил без заготовленной бумажки, следовало тщательно редактировать, и перед публикацией он всегда требовал показать ему вариант, подготовленный для печати, дабы самому внести окончательную правку. Возможно, этим объясняется удивительный парадокс, что, будучи одним из величайших ораторов в истории, Гитлер не оставил ни одного запоминающегося крылатого выражения, точно так же нет ни одного яркого исторического анекдота о нем. Они просто вычеркнуты?

Геббельс откровенно врал, когда в своей классической работе «Фюрер как оратор» отмечал: «Отличительная черта хорошей речи в том, что она не только хорошо звучит, но и легко читается. Речи фюрера — это стилистические шедевры, импровизирует ли он с трибуны, заглядывает ли в короткую записку или читает ее с рукописи в важных международных случаях. Если кто-то не присутствует при этом непосредственно, он никогда не сможет сказать, была ли заранее написанная речь произнесена как неподготовленная, или незапланированная речь произнесена так, словно написана заранее. Его речи всегда готовы в печать» (29). На самом деле речи Гитлера были неудобоваримы для чтения из-за бесконечных повторов, свойственных для его ораторской манере, и нуждались в тщательной редактуре (см. выше).

Хотя нам сейчас невозможно представить Адольфа Гитлера воплощением добродетели, но именно в этом состояла тайна его огромной популярности среди его немецких соотечественников. Будто о нем писал Макиавелли: «Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстанет как само милосердие, верность, прямодушие, человечность, благочестие, особенно благочестие, так как увидеть дано всем, а потрогать руками — немногим» (30). И волна народной любви к вождю, искусно направляемая как и его собственными усилиями, так и работой Министерства пропаганды, достигала своей кульминации 20 апреля — в день рождения фюрера.

Ему дарили произведения искусства и посвящались оды. Торты с искусными украшениями и надписями, корзинки с деликатесами и прочие продукты питания по личному распоряжению Гитлера мгновенно доставлялись в различные больницы. Канцелярию фюрера заваливали горами комплектов для новорожденных, постельного белья, махровых полотенец, которые, в свою очередь, немедленно раздавались нуждавшимся супружеским парам.

Культ фюрера настолько проник в женское сознание, что женщины в его присутствии падали в обморок от восторга: «Сегодня около десяти часов вечера я оказался в толпе из десяти тысяч истериков, которыми был запружен крепостной ров перед отелем Гитлера. Они кричали: «Мы хотим нашего фюрера!» Я был слегка шокирован лицами этих людей, когда он появился на минуту на балконе. Они смотрели на него как на мессию, в их лицах появилось явно что-то нечеловеческое. Думаю, задержись он чуть подольше, большинство женщин попадали бы в обморок от возбуждения». (Уильям Ширер)

Конечно, главному герою культа тоже приходилось нелегко, а порою и неловко, но уж не нам его жалеть. Так, когда Гитлер выходил из туалета, «в коридоре уже было полно людей, и он должен был проходить словно сквозь строй до своей комнаты с поднятой рукой и несколько вымученной улыбкой». (Криста Шредер)

Если во время Нюрнбергских партийных съездов из-за туч выглядывало солнце, толпа приходила в восторг и кричала: «Погода фюрера!» Поскольку так получалось, что на дни его массовых митингов всегда выпадала хорошая погода, в народе прижилось выражение «гитлеровская погода». Однако самого Гитлера глубоко беспокоили счастливые атмосферные совпадения. Он боялся, что эта вера глубоко укоренится в народе, а неизбежные изменения подорвут его репутацию. Великий демагог прекрасно понимал, насколько может быть неустойчиво настроение толпы. «Высказанное подозрение тотчас превращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии или неодобрения, едва зарождающееся в отдельном индивиде, в толпе тотчас превращается у него в самую свирепую ненависть». (Гюстав Ле Бон)

Вторым по значению оратором Третьего рейха значился, безусловно, Йозеф Геббельс. И в силу своей должности руководителя нацистской пропаганды, и по неоспоримому таланту. Сам Гитлер признавал, оценивая своих соратников: «Я слышал их всех, но единственный человек, которого я могу слушать не засыпая, — это Геббельс. Он действительно умеет произвести впечатление». В устах серьезного профессионала такая оценка дорогого стоит.

Еще на заре национал-социализма, подстрекая берлинцев к недовольству республикой, Геббельс использовал язык, который называл «новым и со­временным, не имеющим ничего общего с устаревшими выражениями так называемых расистов». Он применял простые, но меткие метафоры и сравнения, сразу доходившие до слушателей. Все его речи пронизывал повелительный тон, призывы полагаться на силу и помнить об обязанностях. Они пестрят выражениями типа: «Продвинем вперед наше движение!»; «Вперед, ломая сопротивление врагов!»; «Мы маршируем и будем биться стойко и самоотверженно!»; «Массовая пропаганда — наше главное оружие!», создающими настроение постоянной активности, борьбы и движения к цели.

Порою речи Геббельса рождали ощущения, что их извергает исступленный фанатик, но в действительности «маленького доктора» никак нельзя назвать человеком с буйным темпераментом. Геббельс был прилежен, трудолюбив, крайне педантичен, а приверженность партийной доктрине сочеталась в нем с широким кругозором и ясным умом. А эмоциональное нагнетание необходимо профессиональному оратору для поддержания у человека постоянного интереса к тому, о чем рассказывает пропаганда, и чтобы информация легче входила в подсознание. Когда говорят эмоции и чувства, разум молчит. Возбужденный человек гораздо легче совершает необдуманные поступки, а именно к таковым его подталкивали руководители Третьего рейха.

В профессиональной карьере Геббельса, так же как и у его шефа, имелись немалые достижения в манипулировании сознанием огромных толп людей. Сознание могущества толпы, обусловленного ее численностью, дает возможность сборищам людей проявлять такие чувства и совершать такие действия, которые невозможны для отдельного человека. Например, в начале тридцатых годов, выступая в Берлине, во Дворце спорта, Геббельс поразил молодого интеллектуала Шпеера тем, что, используя «фразы, из которых каждая поставлена на выигрышное место и четко сформулирована», сделал так, что «бушующая толпа, обуреваемая все более фанатичными взрывами восторга и ненависти, текла вниз по Потсдаммерштрассе. Исполнившись отваги под воздействием Геббельса, люди демонстративно заняли всю мостовую, перекрыв движение машин и трамваев». (31)

Однако представлять теоретиков нацизма лишь партийными демагогами было бы абсолютным непониманием феномена их популярности. А значит, и затруднением в поисках противоядия на будущее. Тот же Геббельс активно пропагандировал передовые для своего времени идеи эмансипации и громил консерваторов, считавших, что женщина должна появляться лишь со своми мужем, не должна пить, курить или носить короткие волосы. Свободомыслие Геббельса доходило до обличения показного аскетизма, который исповедовали многие нацистские фанатики. По его мнению, люди должны красиво и празднично одеваться, да и вкусно питаться, интересно проводить досуг. И демонстративный «либерализм» одного из апостолов нацизма также укреплял социальную базу нацистского режима, во всяком случае среди интеллигенции Третьего рейха.

Вершиной ораторского мастерства Геббельса считается произнесенная им в феврале 1943 года речь о тотальной войне. Незадолго до того, потрясенный поражением под Сталинградом, Гитлер, которому нечего было сказать своему народу в очередную годовщину прихода нацистов к власти, поручил министру пропаганды 30 января 1943 года прочитать в «Спортпаласте» (берлинском Дворце спорта) речь от имени фюрера. По ходу выступления Геббельсу сообщили, что в небе появились английские бомбардировщики. Геббельс понимал, что если он прервет митинг и по­спешит в бомбоубежище до первых взрывов, это станет его поражением, поражением его пропаганды. Поэтому он остался на трибуне и объявил многотысячной толпе, что митинг откладывается на час. Те, кто хочет спуститься в укрытие, могут это сделать, добавил министр. Кто-то поторопился уйти, но основная масса не сдвинулась с места. Им явно пришлось по душе, что Геббельс остался с ними. Некоторое время слышались только отдаленные разрывы бомб. Тысячи глаз смотрели на Геббельса, он понимал настроение зала и сохранял полную невозмутимость. Затем он начал говорить. Его речь была откровенной до предела. Несколько раз он назвал войну «тотальной». Поведение аудитории в «Спортпаласте» безошибочно подсказало ему, что в будущем он мог позволить себе говорить о тотальной войне намного решительней, чем предполагал ранее (32).

И главный пропагандист рейха немедленно взялся за дело. Само понятие «тотальная» война подразумевало грандиозную мобилизационную программу в тылу, перестройку промышленности на военный лад и ряд других мер, которые, по мысли нацистского руководства, должны Германию привести к победе в той изнурительной войне против сильнейших государств мира, которую она сама же и развязала.

«Геббельс задумал свою речь как своего рода опрос общественного мнения, в котором знаменитые «десять вопросов» (которые оратор периодически задавал залу. — К. К.) должны были выяснить отношение людей к тотальной войне. Он намеревался спросить, готов ли народ пойти на любые жертвы ради победы. И он очень надеялся, что люди ответят ему «Да!» Он перечитывал речь вслух, запоминая, где следовало выдержать паузу, а где прибавить пафоса и выразительности: снова удалялся к себе, вставал против зеркала, жестикулировал, смеялся, вновь напускал на лицо серьезное выражение, выкрикивал несколько слов, потом переходил на трагический шепот — он репетировал свое представление: Геббельс разместит в толпе несколько сотен своих людей, которые будут подыгрывать оратору. Так делалось на всех его выступлениях» (33).

Итак, 18 февраля 1943 года Геббельс в своей речи призвал народ Германии к «тотальной войне». Причем, он обращался не столько к рядовым гражданам, сколько к тем представителям привилегированных слоев, которые никак не хотели согласиться с программой мобилизации всех тыловых ресурсов. Германия по военным меркам жила слишком роскошно, и это представляло опасность для государства в минуту напряжения всех сил нации. Нацистский режим, грабивший всю Европу ради социальной поддержки своих граждан, никак не мог решиться на радикальные меры. Даже Гитлер рекомендовал своему министру вооружений, как вспоминает сам Шпеер, вместо недвусмысленного запрета на бессмысленное модничанье немецких женщин в разгар войны, ограничиться «тайным созданием искусственного дефицита краски для волос и других косметических изделий» (34). И все же речь Геббельса вызвала грандиозный общественный резонанс, и партийные функционеры волей-неволей пошли навстречу его требованиям. Поздно вечером Геббельс разделся и встал на весы. Эта речь стоила ему потери почти трех килограммов веса.

Наконец-то были предприняты конкретные меры, сразу же горячо одобренные широкой общественностью Третьего рейха. В частности, Геббельс приказал закрыть в Берлине все дорогие рестораны и увеселительные заведения. Однако обращенный лично к партийным руководителям призыв Геббельса отказаться от излишне расточительного образа жизни не встретил восторга среди партийной верхушки. И когда Геббельс, как градоначальник Берлина, среди прочих закрыл любимый ресторан рейхс­маршала Геринга, это привело к острому конфликту между ними.

Сам Герман Геринг пользовался большой популярностью среди нем­цев. В Берлине любят толстяков: здесь лишний вес воспринимается как синоним радости, как доказательство хорошего характера его обладателя. Да и вообще, если верить психологам, видя полного, с округлыми формами мужчину, люди чаще всего утверждают, что он болтливый, добродушный, сговорчивый человек, открытый людям, любящий житейский комфорт и большой любитель поесть. Одним словом, обаяшка.

Геринг тоже охотно представал в образе храброго, добродушного человека, а в некоторых случаях даже защитника евреев. Кроме того, история любви Геринга и его рано умершей от рака первой жены Карин, так сказать, трогательная «лав стори» германского летчика и шведской дворянки, давно уже была взята нацистской пропагандой на вооружение и имела неизменный успех у сентиментальных немцев. Помнится, одна из таких публикаций, преисполненных возвышенной лирики, называлась «Высокая песня любви: становление Германии».

Берлинцы беззлобно посмеивались над страстью Геринга к медалям, но хотя он нередко становился жертвой их иронии, «Дядя Герман» оставался очень популярен. Это легко объяснимо, ибо люди инстинктивно тянутся к тому, у кого хорошее настроение, т. к. надеются, что оно передастся и им. Рассказывают, что развеселый Геринг обожал забираться на гигантскую фисгармонию и оттуда управлять, на радость своим маленьким племянникам, миниатюрной железной дорогой. Посол Франции и посол Соединенных Штатов застыли в изумлении, когда он однажды предложил принять участие в этой нехитрой забаве (35).

Если же речь заходила о приеме иностранных гостей, Геринг устраивал приемы и принимал своих гостей с императорской щедростью, порою эксцентрично одеваясь в костюм героя германского эпоса Зигфрида: «Геринг устроил грандиозный «нордический» праздник, праздник авиации! Берлинцы, приглашенные во дворец своего Нерона, восхищались его сказочными коллекциями. Финские всадники в меховых шапках и с копьями в руках охраняли ворота поместья. На поверхности озер покачивались ладьи викингов, в парках разыгрывались поединки средневековых рыцарей» (36). И среди всяческих излишеств у него во дворце имелась аскетичная келья, точно скопированная с кельи святого Иеронима, какой она изображена на гравюрах Альбрехта Дюрера. Но, невзирая на все эти «слабости» (а на самом деле тщательно выверенные пиар-ходы), Геринг тоже стал отличным партийным оратором, хотя все, что он делал, являлось подражанием стилю Гитлера и заимствованием его фраз.

Иной стиль поведения выработал нефотогеничный и мышастый Гиммлер, который набирал основные пропагандистские баллы не в публичных партийных выступлениях, а в ежедневном личном общении. В подражание Гитлеру и его стилю работы с сотрудниками Гиммлер завел себе картотеку для распределения личных подарков и вознаграждений. В картотеке отмечалось, когда получатель родился, какое звание имеет и должность, какой чин и место в партии, сколько у него детей, какова девичья фамилия его жены, где он живет. И, что особенно мило, как к нему следует обращаться: как к близкому знакомому («ты»), «дорогой однопартиец» или просто «однопартиец», а то и вовсе «господин». Точно так же фиксировались все подарки. В их число входили тарелки, календари СС, фарфоровые фигурки. Дамы чаще всего получали полфунта шоколада или фунт кофе, консервированные сардины, масло или бекон. На Рождество Гиммлер нередко дарил полгуся или книги. При своей занятости рейхсфюрер никогда не упускал случая вручить подарок лично (37).

Естественно, кроме вышеперечисленных звезд первой величины из нацистского пантеона и другие вожди нацистской партии не оказались обделены актерским дарованием. Известен случай, когда на съемках знаменитого фильма «Триумф воли» в 1935 году по техническим причинам оказался забракован отснятый материал, где вожди партии приветствуют Гитлера, и потребовалась пересъемка в павильоне. Первым под свет софитов вышел Рудольф Гесс. «Точно так, же как перед 30 000 слушателей, он торжественно воздел руку. С присущим ему пафосом искреннего волнения он обратился именно туда, где на сей раз не сидел Гитлер, и, соблюдая выправку, вскричал: «Мой фюрер! Я приветствую вас от имени партийного съезда. Съезд объявляю открытым. Слово имеет фюрер». Говоря так, он производил столь убедительное впечатление, что с этой минуты я стал сомневаться в искренности его чувств. Трое остальных (Штрайхер, Розенберг, Франк. — К. К.) тоже правдоподобно разыграли каждый свою роль, обращаясь в пустоту павильона, и все проявили себя одаренными артистами» (38).

Кстати, о хозяине Нюрнберга и всей Франконии Юлиусе Штрайхере и его пиар-акциях. Об антисемитском издании «Штурмовик», которые он возглавлял, мы еще поговорим, но и прочие находки этого журналюги носили воистину поразительный характер. Так, в конце 1935 года Штрайхер публично пригласил к себе на роскошный рождественский ужин... 15 коммунистов, заключенных в Дахау (39). Видимо, по его мысли общая трапеза должна символизировать национальное примирение в праздничные дни. Интересно, как сложилась дальнейшая судьба облагодетельствованных ужином узников Дахау?

Более серьезные люди — из карательного аппарата — конечно, вели себя скромнее, как и должно законопослушным и честным бюргерам. Например, легендарный шеф гестапо Мюллер был крайне набожен, ходил в церковь, отличался скупостью — больше 40 пфеннигов на «Зимнюю помощь» нацистам в копилку не бросал (40). Бережливость, видимо, какая-то особая черта нацистских людоедов.

Однако вернемся к публичной деятельности и выступлениям перед аудиторией. Ораторское искусство в нацистской Германии ценили высоко, и для пропагандистской работы была разработана целая иерархия партийных ораторов, включавшая 6 категорий: «оратор-специалист» (экономика, международные вопросы, антисемитизм и пр.), «районный оратор» (каналы устной агитации на провинциальном уровне, данные специалисты особенно активно использовались для распространения всякого рода слухов), «областной оратор» (универсальные ораторы гау­ляйтерств), «ударный оратор-кадет», «ударный оратор» (эти обеспечивали централизованные кампании национального масштаба), «государ­ственный оратор» («звезды» нацистской пропаганды); во время войны также было введено звание «фронтовой оратор». Однако рядовым агитаторам рекомендовалось избегать обсуждения таких щекотливых тем, как антисемитизм, подготовка к войне, принудительная стерилизация и негативное отношение вождей к организованной религии. Это считалось работой для специалистов более высокого уровня, которых готовили специальные курсы.

О размахе подготовки подобных профессионалов свидетельствует хотя бы то, что только в одном лагере, устроенном Бюро расовой политики в 1930-е годы неподалеку от Берлина, прошли восьмидневные курсы интенсивной подготовки почти полторы тысячи ораторов. И каждый год через курсы, где «миссионерское рвение сочеталось с военной дисциплиной», проходило более тысячи членов СС. Здесь готовили специалистов, которые могли «со знанием дела» обсудить любую расовую проблему — будь-то в школе или собрании домохозяек. Агитационная работа на местах осталась одной из немногих сфер, которую Министерство пропаганды отдало на откуп пропагандистским организациям НСДАП, вплоть до ортсгруппе — низовых звеньев НСДАП, отвечавших за работу в городских кварталах. Во главе их стояли ортсгруппенляйтеры, а по сути — рядовые штурмовики, которые еще недавно занимались уличными побоищами и в новой ситуации строительства нацистского государства никак не могли найти себе достойного применения.

Вальтер Тислер, один из самых способных сотрудников Геббельса, придумал удачное обозначение для коричневых бойцов в их новой должности — «часовые пропаганды». Эти начинающие агитаторы ежемесячно получали профессиональное издание по пропаганде под названием «Воля и путь». Помимо организации собственно партийных мероприятий, «часовые пропаганды» посещали митинги трудящихся, деловые конференции и собрания общественных организаций, а женщины-нацистки устраивали поэтические чтения, семинары по вопросам воспитания, кружки кройки и шитья. Пропагандистские мероприятия оказались довольно эффективным средством «наведения мостов» между нацистской партией и традиционным обществом. Об интенсивности работы, посвященной идеологической обработке населения в национал-социалистическом духе, свидетельствовал хотя бы такой факт, что лишь в рядовом западногерманском городе Висбаден за период с марта 1933-го

по май 1934 года нацисты организовали 263 митинга, 600 вечерних лекций и около 400 мероприятий иного характера (41). Важно не то, насколько верна та или иная идея — решающим является вопрос: кто может представить ее массам столь эффективно, чтобы они стали ее приверженцами?

Не останавливались нацисты и перед тем, чтобы слегка приоткрыть перед рядовыми гражданами дверь на партийную кухню, естественно, в рамках своей якобы подотчетности перед обществом и гласности. Глава Немецкого рабочего фронта Роберт Лей заканчивал свое выступление объявлением о строительстве отелей туристической организации «Сила через радость»: «Две тысячи гостей в течение семи дней смогут не только отдохнуть среди великолепных ландшафтов, но и близко и по-товарище­ски пообщаться с кандидатами в высшее руководство, которые не пользуются закрытым от народа образованием, а находятся среди народа. Так в течение года 2 миллиона человек смогут побывать в орденсбургах».

Партийная пропаганда в гуще масс стала делом маленьких, практически безымянных агитаторов. У нее имелось намного больше свободы, чем у официальной, государственной, чьи заявления находились в центре внимания. За упрощением следовало сверхупрощение. И здесь на сцене появляется обычный агитатор, человек, который мог вещать все, что ему вздумается, потому что никто не стал бы проверять его болтовню на правдивость. В маленьких городках и деревнях они говорили, что Гитлер — новый мессия, что германская раса призвана повелевать другими народами, что фюрер готов использовать свое секретное чудо-оружие. Под конец войны партийная пропаганда оказалась едва ли не самым эффективным оружием устной пропаганды, но так и недооцененной по достоинству современными исследователями.

Отдельной формой работы агитаторов на местах были т. н. утренники. С началом войны утренники стали самостоятельной формой публичных мероприятий нацистов, они проводились регулярно и должны были мобилизовать готовность к борьбе, самопожертвование, веру, чувство долга, верность, храбрость, мужество. После вступительного слова партийного лидера следовали выступления поэтов, звучала музыка Генделя, Баха, Бетховена. Особенно ценилось хорошо скомпонованное действо: к примеру, в завершающей стадии праздника совершалась торжественная передача «короны урожая» высокому партийному начальству, награждение Почетным крестом в День матери, выдача партийных значков принятым в партию (42).

Большой успех имела также организованная Геббельсом пропагандистская кампания «Фронт обращается к тылу». В ее рамках Министерство пропаганды организовывало выступления фронтовиков перед рабочими и др. аудиториями. Например, в Кёльне 9 января 1943 года 36 фронтовиков (12 унтеров и 24 офицера, из них 6 кавалеров Рыцарского креста) выступили на 500 (!) собраниях. Эти выступления производили на публику значительно более сильное впечатление, чем жесткая и однозначная пропагандистская линия в СМИ (43).

Когда зимой 1942/43 года в результате яростного сопротивления советских войск тщательно выстроенное здание нацистской пропаганды начало давать первые трещины, в Министерство пропаганды зачастил руководитель партийной канцелярии Мартин Борман. Он вел долгие разговоры с Геббельсом с глазу на глаз и настойчиво требовал от специалистов министерства повысить уровень партийной пропаганды, обязать пропагандистов как можно больше беседовать с людьми в поездках по стране, вести себя напористо, обещать что угодно, а главное — скорую победу.

И подобная настойчивая работа шла до последних дней войны. За месяц до своей смерти Геббельс указывает в дневнике: «30 марта. (1945 г.) Я направляю на Запад около 30 лучших партийных агитаторов с задачей содействия приведению в надлежащий порядок морального духа войск и населения. Мы опять учимся работать методом импровизаций. Чтобы теперь добиться успеха, нужно снова разговаривать с каждым человеком» (44).

«Агитатор должен быть в то же время психологом — хотя бы этот агитатор был всего лишь демагогом» (45), — считал главный оратор Третьего рейха Адольф Гитлер. Более утонченно аналогичную мысль развивал и Геббельс: «Политическая пропаганда в принципе действенна и революционна. Она нацелена на широкие массы. Она говорит народным языком, поскольку хочет, чтобы народ ее понял. Ее задача — высочайшее творческое искусство выражения сложных событий и фактов достаточно простым языком, чтобы их мог понять человек

с улицы» (46).

Речь агитатора будет убедительной, когда выполнены два условия:

1) уровень культуры, профессионализм оратора достаточно высок (во всяком случае, не ниже, чем у слушателей);

2) оратор хорошо подготовлен к выступлению. Чтобы найти слова, аргументы, которые за это время «дойдут» до слушателей, нужно проделать огромную аналитическую работу, отобрать самое главное, выстроить доводы в убедительную цепочку, продумать психологические нюансы (47).

Кроме того, «автору сценария» нужно тонко чувствовать и понимать, какое именно значение может придать словесному символу предполагаемая аудитория. А также научиться использовать не только звук, текст, жестикуляцию, но и такой фактор, как тишина. На мышление, сознание и подсознание действует именно чередование звука и тишины.

Для предотвращения возможности зарождения собственных групп элиты (интеллигенции) в массе управляемых, ее нужно полностью лишить тишины — помните круглосуточную музыку популярных групп на Майдане во время «оранжевой» революции и бесконечные речевки? На современном Западе возникло явление, которое получило название «демократия шума». Создано такое звуковое оформление окружающего пространства, что средний человек практически не имеет промежутков тишины, чтобы сосредоточиться и додумать до конца связную мысль. Постоянный фон — важное условие беззащитности против манипуляции сознанием. И хорошо, если это просто музыка, создающая праздничное настроение в супермаркетах. Здесь всего лишь страдает ваш кошелек. Элита, напротив, очень высоко ценит тишину и имеет экономические возможности организовать свою жизнь вне «демократии

шума» (48).

Плюс бесконечные повторения. В разговорах с партийными пропагандистами Геббельс ссылался на опыт католической церкви: «Никто из прихожан не скажет: «Святой отец, вы это уже говорили в прошлое воскресенье». Дело обстоит как раз наоборот: люди идут в церковь и изо дня в день слушают одни и те же проповеди. Мало того, они слушают их с терпением и вниманием. То, что годится для церкви, годится и для пропаганды» (49).

Ну, и радость слияния народа со своими лидерами в рамках общих забот — тот же президент Украины Виктор Ющенко, выпивающий с ветеранами (перед тем как сесть за руль автомобиля) или тушащий пожар плечо к плечу с пожарными. Разумеется, подобные популистские ходы придуманы и реализованы задолго до него, и с большим мастерством.

Шесть раз в год в Германии проводились общенациональные праздники — т. н. «дни горшочка с мясом», во время которых раздавались бесплатные обеды. Нацистские лидеры, используя данные мероприятия в пропагандистских целях, часто усаживались за расставленные на улицах столы и принимали пищу вместе с рядовыми гражданами. Публике всегда импонирует, когда добившийся успеха человек не отрывается от простых людей, а участвует в общественном труде и живет их заботами. Когда, согласно требованию нацистской партии, почти все германские семьи в едином «патриотическом» порыве перешли на похлебку по воскресеньям, дабы обеспечить Германии «пушки вместо масла», у рейхсканцлера Германии тоже начали к обеду ставить на стол лишь одну супницу. Фюрер, так сказать, делил тяготы с народом. Но, конечно, все это являлось чистой воды пропагандой. И тот же Гитлер на всех народных гуляниях пил (в целях безопасности и трезвости) пиво, сваренное эксклюзивно для него.

А накануне крушения режима фанфаронство потерявших всякое представление о действительности нацистских бонз приняло прямо-таки гротескные формы. И министр пропаганды агонизировавшего Третьего рейха флегматично записывает: «Как сообщает «Иоахимсталер цайтунг», Геринг застрелил зубра и передал его в распоряжение беженцев. Это сообщение полно психологических просчетов» (50).

Но вопрос не в просчетах, а в пропасти между страдающими простыми людьми и сильными мира сего. Впрочем, этот оборонительный ров существовал всегда. Для его надежной охраны служила и будет служить пропаганда.

Примечания к 11-й главе:

1. Шредер Криста. Я была секретарем Гитлера. М.: Вече, 2007. С. 84.

2. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 51.

3. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 302.

4. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 165.

5. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 236.

6. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 95—96.

7. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 48.

8. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 53.

9. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 190.

10. Штрассер Отто. Гитлер и я. М.: Яуза-Эксмо, 2005 .

11. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 53—64.

12. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 193.

13. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 60.

14. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 61.

15. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 54—55.

16. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995. /israpart/Jones/indexpol.html, «Современность», Т. 1. М.: 1995.

17. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 170.

18. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 383.

19. Шредер Криста. Я была секретарем Гитлера. М.: Вече, 2007. С. 80.

20. Гюнше Отто, Линге Ганс. Неизвестный Гитлер. М.: Олма-пресс, 2005. С. 114.

21. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 82—85.

22. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 15.

23. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 94.

24. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 16.

25. Гитлер Адольф. Моя борьба. [Б.М.]: Т-Око, 1992 С. 19.

26. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 18.

27. Там же. С. 418.

28. Шредер Криста. Я была секретарем Гитлера. М.: Вече, 2007. С. 80.

29. Goebbels Joseph. Der Führer als Redner. Hamburg/Bahrenfeld, 1936. pp. 27—34.

30. Макиавелли Никколо. Государь. М.: Современный гуманитарный институт, 2000. С. 54.

31. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 50—51.

32. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 346—347.

33. Там же. С. 350—351.

34. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 355.

35. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 69—70.

36. Там же. С. 70—71.

37. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 164.

38. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 105.

39. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 251.

40. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 225.

41. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 110.

42. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 172.

43. Там же. С. 400.

44. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 341.

45. Гитлер Адольф. Моя борьба. [Б.М.]: Т-Око, 1992. С. 488.

46. Der Kongress zur Nürnberg 1934. (Munich: Zentralverlag der NSDAP, Frz. Eher Nachf., 1934). pp. 130—141.

47. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 69—70.

48. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 98.

49. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 338—339.

50. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 244.

12. Пропаганда ХХ века

Когда мы рассуждаем о достижениях нацистской пропаганды, описываем ее изощренность и умение приспособиться к обстоятельствам, мы должны понимать, что ее основные достижения все же находятся в умении приспособить технические достижения своего века к своим нуждам. Великие ораторы и красочные плакаты использовались в психологической борьбе и раньше, но только ХХ век своими техническими прорывами обеспечил абсолютно новые формы пропаганды, в которых национал-социалисты стали пионерами, незаурядными исследователями, а многие их креативные находки до сих пор вызывают изумление. А порою и ужас. Не будем забывать, что речь все-таки идет о величайших военных преступниках.

Мы слегка затрагивали тему технического сопровождения пропагандистских акций в предыдущих главах (самоподжигающиеся предвыборные плакаты, электрическая подсветка мероприятий). Однако это мелочи по сравнению с теми масштабными переменами в деле пропаганды, которые остаются актуальными до сих пор для всего цивилизованного (и не очень цивилизованного) мира.

В своем концептуальном подходе данные кампании весьма напоминали коммерческую рекламу, обращаясь к подсознанию потребителей, делая ставку на доходчивость и отделяя рекламный образ того или иного «продукта» от его реального содержания. И не без оснований специалисты рассуждают, что Гитлер, Геббельс, их сотрудники «первыми применили методы американской рекламной и военной пропаганды и, связав со своей собственной агитаторской фантазией, превратили их в наиболее изобретательную к тому времени концепцию политической борьбы» (1).

Но еще до появления в своих руках широких технических возможностей НСДАП искала новые формы сплочения партийных рядов, т. е. способ спаять тот человеческий материал, который станет основой партии и верным подспорьем в реализации последующих, уже более мощных пропагандистских кампаний. Для сплочения использовались нетрадиционные подходы, что-то от жертвенной избранности участников первых христианских общин, что-то от опыта социалистических партий, вроде проведения маевок. Конкретно, НСДАП старалась тесно сводить своих членов вместе в их личном времяпрепровождении. По­степенно выработался ритуал еженедельных вечеров и бесед, явка на которые стала обязательной, совместных экскурсий, посещения концертов или участия в праздниках солнцестояния. Кроме того, неформальные мероприятия (репетиции хоров, кулинарные встречи либо совместные физкультурные упражнения), равно как и обстановка спокойного уюта любимого кафе, где проходили встречи членов партии, и отдых в общежитиях штурмовиков, были ориентированы на самые широкие нужды тех, кто оказался лишен человеческого общения. Именно здесь, среди круга избранных, многие находили свое, в том числе и обычное человеческое, счастье. Среди наиболее популярных мероприятий такого рода стали «Немецкие рождественские праздники», которые напрямую связаны с ритуалами первых христиан, ибо соединяли сентиментальность, сознание избранности и чувство укрытости от темного, враждебного окружающего мира (2).

Имея такой фанатично преданный человеческий материал, можно идти на риск и прибегать к самым дерзким формам общественной пропаганды — акции в любом случае подлежали массовому одобрению и поддержке.

Одна из самых прорывных идей нацистов состояла в применении электрического оборудования для озвучивания залов. Еще в 1928 году Геббельс отметил в своем дневнике: «Сегодня шеф использует во Дворце спорта громкоговоритель» (22.10.1928). Незначительная вроде запись, но за ней начало целой эпохи. Опередив конкурентов, Гитлер начал использовать самые современные тогда средства коммуникации. До изобретения электроусилителей любой политик (включая самого Гитлера) терял голос после 15-минутного выступления перед любой аудиторией примерно из ста человек; используя звукоусиливающую аппаратуру, Гитлер мог обращаться к десяткам тысяч. Годы спустя он вспоминал: «Без громкоговорителя мы никогда бы не завоевали Германии» (3).

Нацистские пропагандисты смогли воочию и одними из первых убедиться - что чем больше толпа, тем быстрее начинается ее экстаз, тем более она безвольна и внушаема. Митинги и пропагандистские фильмы всегда показывали одобрительно вопящие, аплодирующие и салютующие массы сторонников нацистов, что создавало давление на потребителя данного продукта: если с этим соглашаются все, то я тоже должен согласиться. Таким образом достигался социальный консенсус.

Нацисты начинают активно использовать для своих собраний громадный Дворец спорта в Берлине, который вмещал 15 тысяч человек. Всего лишь через месяц после первого использования громкоговорителя Геббельс записывает: «В 8 часов «Спортпаласт» огражден полицейскими. 16 000 человек. Переполнено. В 8.20 появляется Гитлер. Бесконечный восторг. Музыка. Вступают знамена. Затем говорит Гитлер. Под конец ураган. Все встают. «Германия превыше всего». Величайший успех за время моей работы» (17.11.1928) (4).

Хотя находились и скептики, считавшие, что Гитлер «становился пьян от металлического грохота своего голоса, который уже не был его соб­ственным голосом. Динамики усиливают громкость человеческой речи, но делают ее абсолютно ненатуральной, похожей на гул жабы. Использование микрофона и громкоговорителей убило былую индивидуальность его голоса» (5). Однако мы должны признать: именно усиление звука позволило пропагандистским действам стать действительно массовыми мероприятиями, объединенными единым сценарием и лидером.

О размахе нацистских сборищ свидетельствует митинг 21 июля 1932 года, когда на огромном Груневальдском стадионе, чтобы послушать выступление Гитлера, собралось 120 тысяч человек, а так как стадион не смог вместить всех желающих, еще 100 тысяч (!) человек внимали речи фюрера на прилегающей улице, где был установлен громкоговоритель. «Громкоговоритель — инструмент массовой пропаганды, который сегодня еще не вполне оценен в своем действии. Наши противники совершенно его не используют» (10.2.1933) (6).

Конечно, обыгрывались и многие другие находки. Весьма показательными в этом отношении стали президентские и парламентские предвыборные кампании 1932 года. Изощренность и изобретательность нацистов, впервые массированно применивших современные технические средства, дали им громадное преимущество над соперниками. Рассылались патефонные пластинки с записью наиболее удачных речей фюрера, те же записи передавали с помощью громкоговорителей, установленных на грузовиках: «Будет выпущено 50 000 экземпляров граммофонных пластинок. Эта пластинка так мала, что ее можно послать в обычном конверте» (7). Кроме того, Геббельс впервые в политике произвел корректировку человеческого голоса: всю ночь просидел с радиоинженерами и специалистами, пытаясь разными способами менять тембр голоса фюрера. Они делали его то мягче и спокойнее, то тверже, резче, выразительнее. Так он создал из Гитлера радиозвезду (8).

К слову сказать, позже Геббельс использовал записи речей фюрера для внутрипартийных интриг. В узком кругу соратников он просто ставил их на прослушивание, чтобы ублажить отдыхающего Гитлера. «Гитлер разваливался в большом кресле, в полудреме внимая этому звуковому отражению самого себя, утопая в нарциссическом любовании своим звуковым представлением» (9). А Геббельс тем временем мог высказывать льстивые мысли о гениальности вождя.

Сам шеф нацистской пропаганды отличился тем, что воспроизвел запись радиовыступления тогдашнего канцлера Германии Брюннинга в Кенигсберге и использовал ее для заочной дискуссии. Время от времени Геббельс останавливал запись, чтобы возразить своему невидимому оппоненту, ну и понятно, кто победил в том давнем споре. «Публика сходила с ума. Успех был потрясающий», — писал он (10).

Естественно, подобные прорывы происходили на фоне традиционных пропагандистских мероприятий, хотя нацисты и здесь достигли небывалого размаха — расклеили в больших и малых городах множество цветных плакатов, распространили восемь миллионов брошюр, выпустили двенадцать миллионов экземпляров дополнительного тиража партийных газет; а по улицам целыми днями разъезжали грузовики, в которых под развевающимися знаменами стояли штурмовики, распевая нацистские бравурные песни или хором скандируя: «Германия, про­будись!»

Сторонники Гитлера проводили по три тысячи митингов в день — больше, чем когда-либо за всю историю НСДАП. Митинги они со­провождали показом пропагандистских кинофильмов и озвученных (только появилось звуковое кино) предвыборных роликов, которые навязывались владельцам кинотеатров в качестве вступления к основным фильмам.

С этой же серией предвыборных кампаний 1932 года связан один из самых знаменитых эпизодов в истории пиара. Накануне второго тура президентских выборов, в который вышли действующий президент Гинденбург и стремительно набиравший обороты Гитлер, правительство, со ссылкой на предстоящие пасхальные праздники, объявило некий «гражданский мир», ограничивший предвыборную борьбу приблизительно одной неделей. Наглядный пример применения административного ресурса.

Только одной неделей! Но как всегда в ситуациях, когда его загоняли в угол, Гитлер, вдохновленный именно этой помехой, придумал особенно эффектный пропагандистский трюк. Чтобы как можно действеннее использовать свой ораторский потенциал и лично охватить наибольшее количество людей, он нанял самолет для себя и своего ближайшего окружения. «Решающая новость: фюрер использует для ближайшей предвыборной кампании самолет и будет выступать по три-четыре раза в день, по возможности на открытых площадках, стадионах» (18.03.1932).

Это ошеломляло. Стремительные перемещения Гитлера по воздуху с внезапными или объявленными появлениями на митингах и собраниях в разных частях Германии способствовали росту его популярности. Гитлер, буквально спускаясь с облаков, выступал перед огромными аудиториями больших городов.

В 1932 году во время президентской кампании за неделю в 21 городе Гитлера выслушало более 1 миллиона человек. Вскоре рекорд был побит: накануне выборов в местные органы власти в том же 1932 году Гитлер за 8 дней побывал в 25 городах (1,5 миллионов слушателей), а в октябре — накануне внеочередных выборов в рейхстаг — Гитлер посетил 49 митингов. За 5 кампаний на 200 митингах Гитлера выслушало 10 миллионов человек.

Недорогой буклет с фотографиями, отснятыми во время этой воздушной одиссеи, отпечатанный тиражом 500 000 экземпляров, позволял тем, кто не побывал на выступлениях, почувствовать атмосферу великолепного шоу (11).

Воздушное турне имело и незапланированные последствия. «Во время трех летных агитационных кампаний мы посетили сотни немецких городов, но обошлось без малейших происшествий. Ни один из запланированных митингов не был отменен. Это достижение было замечено как специалистами, так и широкими массами населения. Билетные кассы сообщали об ажиотажном спросе на свободные места. Таким образом, Гитлер вольно или невольно способствовал неожиданному успеху гражданской авиации. Он стал лучшей рекламой для “Люфтганзы”» (12).

Мы должны помнить, что 1920—1930-е годы ХХ века стали эпохой стремительного развития авиации и неугасимого интереса к ее достижениям. Так что сам по себе летательный аппарат становился мощным орудием пропаганды. Вспомним хотя бы советский самолет-гигант «Максим Горький». Целая эпоха в политике и в воздухоплавании миновала между двумя записями в геббельсовских дневниках: «“Граф Цеппелин” приземлился после 112-часового перелета. Удивительное достижение нем­цев. Как примитивны против нас Россия и эти новые маленькие наглые государствишки» (16.10.1928) и «Вчера над нашим офисом величаво проплыл новый цеппелин, который получит название «Гинденбург»... Вчера цеппелин проводил предвыборную агитацию, разбрасывая листовки, призывающие голосовать «за» (9.03.1935). По ходу рассказа заметим, — для разбрасывания листовок с воздушных кораблей были разработаны специальные аппараты.

В данном случае Геббельс вспоминает о предвыборной кампании по плебисциту о воссоединении с Германией Саарской области, ранее отторгнутой у нее западными союзниками. Кто-то спросил конструктора одного из символов тогдашней Германии грандиозного дирижабля «Гинденбург» Экенера: как закончилось голосование на борту его воздушного судна, проходившего в воздухе (!). «Геббельс установил новый рекорд, — съязвил авиаконструктор. — На «Гинденбурге» находилось сорок человек. Насчитали сорок два бюллетеня “за”» (13).

Да, мелкие подлоги надежно закрепились в арсенале манипуляторов сознанием. Например, вторжение в 2003 году США в Ирак объясняли необходимостью уничтожения имеющегося у Саддама Хусейна оружия массового поражения. После оккупации Ирака выяснилось, что данные разведки были фальсифицированы. Ну и что — сильно скорбели тамошние СМИ об обмане, разродились ли мастера массовой культуры обличающими американский подлог произведениями?

Кстати, о культуре. После прихода нацистов к власти коммерче­ская культура быстро подхватила новую моду. Свастики стали украшать знамена, значки, цепочки для часов, обувь, брелоки, булавки, держатели для книг и даже детские мячики. Табачные фабриканты поспешили выпустить новые марки сигарет — «Команда», «Тревога», «Новый фронт», «Барабанщик», «Товарищество». Фотографии фюрера и его сподвижников помещались на премиальных купонах табачных компаний, и коллекционеры обменивались ими. Предлагались подставки для метелочек под названием «Добрый Адольф», копилки принимали форму фуражек штурмовиков, изображение Гитлера появилось на галстуках, а свастика — на пепельницах и круглых картонках под пивные кружки. Пришлось даже издать специальный закон «О защите национальных символов», запрещающий использование символики на игрушках и всю подобную чепуху. Но и доныне пропагандистский заряд, который заложен в аналогичных неожиданных средствах доставки информации, используется и политическими партиями, и обычными рекламодателями.

Смесь германской любви к истории и страсти к современной рекламе запечатлелась в почтовых штемпелях соответствующего ведомства Третьего рейха, на которых к названию города добавлялась его характеристика. «“Город ярмарок Лейпциг” — сочетание достаточно старое, оно не изобретено нацистами, но вот штемпель «Клеве, здесь отличная детская обувь» — нацистская новинка», — подмечает филолог Виктор Клемперер и продолжает: «Неприкрыто политическую окраску и чисто пропагандистскую нагрузку несла надпись на «величальных» штемпелях: «Мюнхен — город «национал-социалистического» движения», “Нюрнберг — город партсъездов”» (14).

Но почтовое ведомство Германии прославилось на весь мир не нацистскими штемпелями, а технологической революцией, навсегда изменившей современный мир. 1 апреля 1934 года оно начало вести регулярные трансляции пробного телевещательного предприятия. Программы выходили только три раза в неделю — звуковые художественные фильмы, музыка и еженедельное информационное обозрение. А 22 марта 1935 года, на год раньше Великобритании и США, нацисты первыми в мире начали регулярное пятидневное телевещание — предприятие превратилось в полноценное телепроизводство. В мае того же года была осуществлена прямая трансляция с одного из фашистских праздников. А в связи с Олимпийскими играми 1936 года, проходившими в Берлине, немцы, кроме многочисленных прямых трансляций, впервые в мире для информационной поддержки телевещания выпустили печатные телевизионные программы.

Телевизионный приемник той поры был очень дорог и стоил от 2500 до 3000 марок, экран его составлял всего 18×22 см, а само телевещание было ограничено радиусом 50—60 километров от Берлина. Чтобы расширить потенциальную аудиторию, 9 апреля 1935 года в Берлине был открыт первый «телевизионный кинотеатр», в котором 30 человек по вечерам смогли смотреть телепрограммы. Летом 1936 года таких просмотровых площадок насчитывалось уже 33.

Успехи берлинских телевизионщиков демонстрировались в немецком павильоне на Всемирной выставке в Париже в 1937 году и получили высокую оценку публики. Однако дороговизна приемников и последующая война застопорят развитие телевидения как мощного средства пропагандистского внушения. И слава богу, поскольку, имея в своих руках столь мощный инструмент манипуляции созна­нием как телевидение, трудно даже представить, до какой степени ослепления и фанатизма могли бы довести свой народ Гитлер и его подручные. Хотя, куда уж дальше…

Основным орудием геббельсовской пропаганды останется радио — первое по-настоящему массовое средство информации ХХ века. В своей речи «Радио как великая восьмая власть» Геббельс сказал: «Радио будет для двадцатого века тем, чем пресса была для девятнадцатого. Его открытие и развитие имеют поистине революционное значение для современной общественной жизни. Будущие поколения могут заключить, что радио имело такое же огромное интеллектуальное и духовное влияние на массы, как печатная пресса перед началом Реформации».

Действительно, через массовое и часто фоновое прослушивание радиопрограмм нацизм въедался в обиход рядовых жителей рейха — через отдельные словечки, обороты речи, вдалбливаемые в толпу миллионными повторениями и поглощаемые ею механически и бессознательно. Так, чтобы унизить канувшую демократию и дискредитировать ее в глазах немцев, нацисты называли Веймарский парламент исключительно Quasselbude, или «говорильня». Для опровержения оппонентов, скорбевших о канувшей в Лету свободе слова, нацистскими пропагандистами настойчиво сообщалось, что если сложить стопку газет из ежедневного тиража всей германской прессы, то она вознесется на 20 километров в стратосферу, и этот «факт» неоспоримо опровергает зарубежных клеветников, твердящих об упадке немецкой прессы. Или другой пример бессмысленной информации, которая придает событию ложный пафос: во время визита Муссолини в Берлин отмечалось, что на полотнища и транспаранты для украшения улиц, по которым ехал дуче, пошло 40 000 метров ткани. «Везде — будь то устная или письменная речь, речь образованных и необразованных слоев — это были одни и те же штампы, одна и та же интонация». (Виктор Клемперер)

Для достижения подобного эффекта бормочущая пропаганда должна быть вездесуща. «Мы используем знания о пропаганде, которых мы достигли в последние годы. Наша цель — удвоить количество герман­ских слушателей. Это приведет к финансовому обеспечению, которое не только даст возможность радио выполнять свою миссию, но и поддержит всю интеллектуальную и культурную жизнь нации. В этом году выставка радио открывается в этом духе. Ее ключевая нота — народный приемник. Его низкая цена даст возможность широким массам стать радиослушателями» (15).

Подробнее о функционировании немецкого радиовещания мы расскажем в главе, посвященной средствам массовой информации, а сейчас просто маленькая зарисовка, которая, как мне видится, наглядно иллюстрирует приемы, накопленные в своем арсенале гитлеровской пропагандой, и в случае необходимости выдававшая их массам в сверхконцентрированных дозах. Итак, современник описывает радиорепортаж, где представлены и звуковые эффекты, и особые интонации, и вербальная информация.

«Действо открылось ревом гудков и минутой молчания по всей Германии — это, конечно, они позаимствовали у американцев, скопировав торжества по поводу окончания мировой войны. Затем наступил черед звукового сопровождения речи Гитлера. Заводской корпус в Зименс­штадте. Целую минуту слышится шум производства, удары молота, гул, скрежет, грохот, свистки. Вслед за этим звучит гудок, раздается пение, постепенно замирают выключенные маховики. И вот, в полной тишине слышится спокойный низкий голос Геббельса, голос вестника. И только после этого — Гитлер, три четверти часа ОН: ОН проповедует мир, ОН призывает голосовать за мир, ОН хочет, чтобы Германия сказала «Да», не из личного тщеславия, а только ради возможности защитить мир от безродной международной клики дельцов, гешефтмахеров, готовых ради наживы безжалостно стравить между собой народы, миллионы людей» (16).

Гитлер говорил о мире, но уже шла подготовка к войне. 26 июня 1935 года на заседании рабочего комитета имперского совета обороны было принято решение создать архив по каждой стране, которая входила в сферу германских интересов. На случай возможного конфликта должен быть собран и заготовлен подходящий пропагандистский материал (книги, грампластинки, архивные материалы, фотографии, фильмы). Их надо дополнить картотеками о мировой прессе, радиостанциях мира, деятелях мировой пропаганды. Забегая вперед, подтвердим — эти воистину наполеоновские планы оказались во многом реализованы.

Примечания к 12-й главе:

1. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 1. Пермь: Алетейа, 1993. С. 251.

2. Там же. С. 253.

3. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 39.

4. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 78.

5. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 325.

6. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 143.

7. Там же. С. 131.

8. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 136.

9. Ханфштангль Эрнст. Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. С. 235.

10. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 113.

11. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 50 .

12. Баур Ганс. Личный пилот Гитлера. М.: Центрполиграф, 2006. С. 96.

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 56.

14. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.

15. Goebbels Joseph. Der Rundfunk als achte Großmacht. Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1938. рр.197—207.

16. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa.