Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

24. Внешняя политика

Возможно, если бы не Вторая мировая война, определившая дальнейшую историю ХХ века, т. е. выход национал-социализма на мировую арену, мы знали о нацизме не больше, чем о современных ему режимах Пилсудского в Польше или Ататюрка в Турции. Однако претензии нацистов на мировую гегемонию обязывали вести их активную внешнюю политику. А значит, и мы обязаны исследовать инструментарий Гитлера и К°, обеспечивший им стремительное наступление на внешнеполитическом фронте, его взаимосвязь с внутренней и заграничной пропагандой.

Прежде всего, нацисты планировали реализовать основной пункт своей партийной программы, имевший как политическую, так и экономическую важность, — обеспечить перевооружение немецкой армии современным оружием и аннулировать ограничения, накладываемые на Германию Версальским договором.

Напомним, что по условиям договора после поражения в Первой мировой войне Германия потеряла значительные куски своей территории, ее армия оказалась разоружена, на страну налагалась огромная контрибуция. Уинстон Черчилль свидетельствовал, что «экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными» (1).

Геббельс в одной из своих речей имел все основания заявить: «Они утверждали, что союзники не хотят навязывать Германии мир, что ни одна из воющих сторон не должна платить репарации или потерпеть иной ущерб, потерять национальную честь или территорию. Союзники всего лишь требуют заменить кайзера республикой, после чего для всех наступит почетный мир... Мы попались в ловушку. Мы сделали все, чего хотела Англия, а в конце расплатились по счетам» (2).

Хотя Версальский договор и оставлял за Германией право на национальное существование, но вывел ее за пределы числа мировых держав. Более того, во многих случаях раздел кусков страны победителями проходил без учета естественных географических и этнических границ. Огромное количество немцев неожиданно для себя оказались отрезанными от своей Родины, а германское этническое пространство союзники принудительно разделили между остатками Германской и Австро-Венгерской империй, невзирая на ясно выраженную после войны волю немецкого народа жить в одном государстве.

Все рассуждают о незаконном аншлюсе Австрии в 1938 году, но мало кто помнит, что еще Австрийское национальное собрание, созванное 12 ноября 1918 года, единогласно постановило дать своей стране конституцию демократической республики в рамках Большой Германии. 21 марта 1919 года Веймарская ассамблея новорожденной германской демо­кратии приняла предложение, по которому «германская Австрия должна войти в состав германского рейха на правах союзной земли». Союзные державы ответили на это единодушное решение статьей 88 Сен-Жерменского договора: «Независимость Австрии нерушима и может быть изменена исключительно решением Совета Лиги Наций» (3).

В те годы полная экономическая зависимость Австрии от победителей позволила им навязать условия Женевского протокола от 4 октября 1922 года, по которым от Австрии, в обмен на международный заем, требовалась декларация о нерушимости ее границ и независимости. Тем не менее, в обеих странах продолжало существовать сильное общественное движение в пользу объединения. Похожая ситуация с двумя Германиями сложилась и после Второй мировой войны, когда победители использовали для разделения мощного германского этноса новосозданные ФРГ и ГДР.

Подобными минами замедленного действия стали заложенные Версальской системой границы национальных государств, созданных на обломках разрушенных европейских империй — Польши, Югославии, Венгрии, Чехословакии и др. Возьмем, к примеру, последнюю, поскольку в истории гитлеровских завоеваний падение Чехословакии последовало сразу после аншлюса Австрии. Еще на мирной конференции в Париже в 1919 году госсекретарь США Р. Лансинг предлагал передать Германии значительную территорию, где проживали т. н. судетские нем­цы, и избежать, таким образом, возможных этнических конфликтов. Однако политики оставили между Германией и Чехословакией старую границу, существовавшую ранее между Германией и Австро-Венгрией. На конференции Лансинг заявил, что новая германо-чешская граница «прямо противоречит духу Лиги Наций, тенденции к международному разоружению и политике Соединенных Штатов» (4). Более того, делегаты критику встретили с пониманием, поскольку, в соответствии со всеми признанными «14 пунктами» американского президента Вильсона, первоначально положенными в идеологическую основу перемирия между воюющими сторонами, ожидаемый мир должен покоиться на праве народов самим выбирать свою судьбу. Однако в случае с Чехословакией миллионы немцев так и остались на внезапно ставшей для них чужой территории.

И возможно, все бы обошлось благополучно, но в истории часто случается так, что национальное возрождение одних народов приводит к угнетению и ассимилированию других. Тогда, впервые за многие века, таковыми оказались немцы. Ранее угнетаемые ими чехи и поляки в рамках «полонизации» и «чехизации» немецких сограждан сознательно уничтожали и третировали все, что напоминало им о годах, проведенных в германских империях. И не только в германских. В Польше также массово уничтожались православные храмы, оставшиеся со времен Российской империи, и подавлялось украинское национальное движение.

Вдобавок ко всему, в результате передела Европы создалось несколько территориально оторванных от Германии анклавов, таких как Данциг (Гданьск) или Мемель (Клайпеда) — чисто немецких городов, отторгнутых от метрополии «Версальской системой». В результате неразумных переделов третья часть немецкого народа оказалась за пределами территории Германии. Например, в Венгрии проживало около 500 тысяч немцев, в Румынии — 745 тысяч, а в Югославии — 500 тысяч (5). И почти все они стали благодарной аудиторией, трепетно следившей за событиями на исторической родине, разделявшей ее скорби и радости. В другое время и в другой стране гениально выразил это чувство безнадежной ностальгии великий русский поэт Борис Чичибабин в горьких стихотворных строках: «Я с Родины не уезжал — за что ж ее лишен?».

Национальное унижение и беспрерывные попытки ассимилировать немцев агитировали за Гитлера, возрождавшего мощь единого рейха, сильнее всяких уговоров. И конечно, нацисты не могли не воспользоваться подобным козырем, подойдя к решению данного вопроса с присущей нации педантичностью и расчетом. В пропагандистской деятельности среди соотечественников за границей была установлена терминологиче­ская градация, определявшая их статус в глазах нацистского государства. К «фольсгеноссе» принадлежали лица «чисто арийской расы». «Фольсгеноссе» считался и тот, «кто верил в существование арийского кровного родства и связан с деятельностью германской общности». Вторая категория, попроще, числилась просто «немцами». Прежде всего, это касалось людей немецкой национальности, которые проживали постоянно за границей и, вместе с тем, были «связаны по крови и мировоззрению с немецким народом».

Национализм и «национальная государственность», «право на самоопределение народов» и тезис «Один народ — одно государство» считались в Европе первой половины ХХ столетия почти политической религией. Выступив с лозунгом новой Германской империи, границы которой «включали бы всех до единого немца», Гитлер нащупал слабое место в европейской политике. В целом здесь не возражали против подобного лозунга, и поэтому Гитлер активно оперировал им в первые годы своего господства.

Вторым важным фактором внешнеполитического успеха Гитлера стали нараставшие противоречия между бывшими союзниками — Анг­лией и Францией. Черчилль свидетельствовал: «Озлобление англичан против Германии, столь сильное вначале, очень скоро уступило место столь же сильному противоположному чувству. Возник разлад между Ллойд Джорджем и Пуанкаре, неуживчивый характер которого служил помехой его твердой и дальновидной политике. Обе страны разошлись как во взглядах, так и в действиях, и англичане стали усиленно проявлять свою симпатию к Германии и даже восхищение ею» (6). Никто не может спровоцировать войну в будущем легче, утверждал британский министр иностранных дел сэр Джон Саймон перед палатой общин 13 мая 1932 года, чем «хорошо вооруженная Франция» против плохо вооруженной Германии.

Даже после того, как Гитлер пришел к власти, Британия продолжала оказывать давление на Францию, требуя сокращения ее вооруженных сил. В тот же вечер, когда рейхстаг принял закон о совмещении полномочий президента и рейхсканцлера, дававший Гитлеру фактиче­ски неограниченную власть, Энтони Иден от имени правительства Его Величества объявил: основной задачей британской политики является заставить Францию сократить свою армию с 694 000 на 400 000 солдат. Сам же Иден при личной встрече с Гитлером приятно удивился его «светскими, почти элегантными» манерами. К изумлению британского дипломата, он увидел владеющего собой и приветливого человека, «который с пониманием прислушивался ко всем возражениям и отнюдь не был мелодраматическим актером на проходных ролях» (7). Немецкий канцлер полностью владел предметом переговоров и экспромтом парировал доводы оппонента. Так, на многозначительный намек Идена, что англичанам нравится, когда договоры соблюдают, он изобразил полное иронии удивление и ответил: «Так было не всегда. В 1813 году договоры запрещали иметь немцам армию. Но я что-то не припомню, что Веллингтон сказал при Ватерлоо Блюхеру: «Ваша армия незаконна, извольте удалиться с поля битвы!» (8)

А упомянутый выше бывший британский премьер Ллойд Джордж после своей поездки в Германию и встречи с Гитлером разливался соловьем на страницах «Дейли экспресс»: «Германия теперь снова полна надежд и преисполнена решимости устроить свою жизнь без вмешательства каких-либо внешних сил. Впервые после войны налицо общее чувство уверенности. Народ стал более радостным. Это более счастливая Гер­мания» (9).

Да и будущий премьер-министр Его Величества не брезговал германофильством: «Мне принесли одно эссе Черчилля о фюрере, написанное в 1935 году. Это эссе чрезвычайно характерно для Черчилля. В нем он выражает свое истинное восхищение личностью и достижениями фюрера, но при этом подчеркивает, что только от его дальнейших шагов — это говорится с позиций 1935 года — будет зависеть, сумеет ли он сохранить свое место в истории» (10). И это не случайно оброненная Черчиллем фраза. «Если бы Англию постигла такая же национальная катастрофа, как Германию в 1918 году, я молил бы Бога ниспослать нам человека с Вашей силой воли и духа», — писал великий британец в открытом письме Гитлеру в 1938 году (11). А Темпл, влиятельный архиепископ Йорка, считал, что Гитлер внес «огромный вклад в надежное укрепление мира». В общем, лондонской элите Гитлер, если даже в чем-то и не нравился, но возможность договориться с ним считалась целиком реальной и приемлемой.

Однако среди широкой общественности западных стран приход к власти гитлеровцев с их пропагандой территориальной экспансии и расистскими установками вызвал нескрываемое беспокойство. Вначале Гитлер пытался препятствовать заграничной «пропаганде ужаса». Особенно впечатляющей стала его речь на заседании рейхстага 17 мая 1933 года, когда фюрер выступил в рейхстаге с «мирной речью». Он произнес ее через день после того, как президент Рузвельт обратился к главам сорока четырех государств с посланием, призвав запретить всякое наступательное оружие. В частности, Гитлер сказал: «Германия целиком и полностью за запрещение всякого наступательного оружия, если вооруженные страны, в свою очередь, уничтожат наступательное оружие... Германия также готова ликвидировать все свои вооруженные силы и уничтожить те небольшие запасы оружия, которые у нас еще имеются, если так же поступят соседние государства...» Но в речи прозвучало одно предупреждение. Германия требует равенства с другими странами и, прежде всего — в области вооружений (12).

В исторической литературе гитлеровская внешняя политика с 1933 по 1935 год получила наименование политики «мнимого миролюбия». Как там писал Макиавелли: «Благовидный предлог нарушить обещание всег­да найдется. Примеров тому множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово. И всегда в выигрыше оставался тот, кто имел лисью натуру. Однако эту натуру надо еще уметь прикрывать, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены своими нуждами, что обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить» (13).

Ради маскировки своих истинных намерений Гитлер часто изменял текст «Майн Кампф» в тех местах, которые можно считать особенно вредными для международной политики Германии. В феврале 1936 года он лицемерно говорил французскому публицисту де Жувенелю: «Когда я писал книгу «Моя борьба», я находился в тюрьме. Это было время, когда французские войска удерживали Рурскую область. В тот момент напряженность между двумя странами достигала наивысшей точки, мы были врагами... Но сегодня больше нет основания для конфликта» (14). И дей­ствительно — немецкие союзы фронтовиков организовывали поездки к бывшим противникам во Францию и встречные визиты. Гитлерюгенд и французская молодежь вместе проводили каникулы в палаточных лагерях. А совместный праздник спорта — незабываемая Берлинская Олимпиада, где французская команда на церемонии открытия салютовала фюреру нацистским приветствием! 5 апреля 1940 года Геббельс откровенничал перед узким кругом придворных журналистов: «(Если бы) В 1933 году премьер-министр Франции сказал: «Рейхсканцлером стал человек, написавший книгу «Моя борьба», в которой написано это и это. Такого человека мы не можем терпеть по соседству с нами. Либо он уйдет, либо мы начнем наступление». Это было бы совершенно логично. Но они от этого отказались. Нас не тронули, нам разрешили беспрепятственно пройти через зону риска, и мы смогли обогнуть все опасные рифы, и теперь, когда мы готовы, хорошо вооружены, лучше их, они начинают войну» (15).

В самом деле, непонятно, до какой степени ослепления дошли западные союзники, чтобы игнорировать то, что фюрер не слишком скрывал. Потому что не мог скрыть. А именно: разницу между пропагандой, направленной за рубежи рейха, и внутренней информационной политикой. Разрыв между ними был поистине вопиющим. Берлин передавал по одной программе, рассчитанной на заграницу, самые миролюбивые и дружественные слова, например о Франции. И в тот же день немецкое радио внутри страны изрыгало дикую брань и инсинуации по адресу той же страны. Официально Польша объявлялась «лучшим другом и союзником» Германии, а в это время пропаганда, рассчитанная на рейх, вела яростную шовинистическую антипольскую кампанию.

Одновременно в поиске реальных союзников в июне 1934 года Гитлер попросил о неформальном свидании могущественного тогда Муссолини, крестного отца европейского фашизма. На конфеденциальную встречу, решив поразить воображение своего гостя, Муссолини пригласил чуть ли не всю мировую прессу. Не ожидавший такого хода событий, «рядом с одетым в парадную форму дуче Гитлер — в плаще, мягкой шляпе и патентованных кожаных туфлях — был похож на коммивояжера. Но, к стыду итальянцев, публичный спектакль провалился. Военный парад прошел в ошеломляющем беспорядке, а праздничный концерт превратился в фарс, так как музыку заглушали организованные крики «Дуче! Дуче!» (16). Единственное, что искренне понравилось в Италии Гитлеру, стала прекрасная Флоренция. Ему здесь пришлось по нраву все: и дворцы, и музеи, и ликующие толпы, и улицы, вдоль которых стояли люди, одетые в костюмы ушедших времен. «Даже 30 января 1943 года, когда мысль о неминуемом падении Сталинграда наполняла тоской его душу, он завел с флорентийцами, входившими в состав итальянской делегации, долгий, полный ностальгии разговор об их родном городе» (17).

Первым серьезным шагом Гитлера на внешнеполитической арене стал успешно проведенный нацистами в ноябре 1933 года референдум на тему выхода страны из Лиги Наций. Те дни в Германии (кроме прочих пропагандистских акций) запомнились разъезжающими по улицам в своих инвалидных колясках искалеченными фронтовиками с плакатами «Павшие за Германию требуют твоего голоса!» 95 % немцев поддержали решение своего правительства, забившего первый гвоздь в крышку гроба Версальской системы.

Положительное решение немецкого народа по выходу из Лиги было необходимо Гитлеру для свободы рук в деле перевооружения Германии. И что особенно важно, вовлекло рядовых граждан в процесс одобрения внешнеполитических инициатив нацистского режима. В феврале 1934 года на секретном совещании гауляйтеров Гитлер сказал: «Именно в области внешней политики важно, чтобы весь народ действовал как бы под гипнозом и безоговорочно поддерживал свое руководство; необходимо, чтобы вся нация по-спортивному страстно следила за борьбой; это необходимо, ибо, если вся нация участвует в борьбе, она ответственная и за проигрыш. Если же нация ни в чем не заинтересована, то проигрывают лишь руководители. В первом случае гнев народа падает на противников, во втором — на вождей» (18). Тезис архиважный. Война в Южной Осетии, когда организовав истребление мирных жителей в Цхинвали, режим Саакашвили, тем не менее, получил безоговорочную поддержку своего народа, прекрасно иллюстрирует умозаключение фюрера.

В субботу 16 марта 1935 года (большинство сюрпризов Гитлер преподносил по субботам) канцлер издал закон о всеобщей воинской повинности и создании армии, состоящей из 12 корпусов и 36 дивизий — около полумиллиона человек. В ночь с субботы на воскресенье последовал демонстративный ввод немецких войск в созданную для безопасности Франции и Бельгии демилитаризованную Рейнскую зону. На следующий день Гитлер объявил о том на заседании рейхстага, вызвав восторженную реакцию зала: «...Ему не дают продолжить. Для истерической толпы «парламентариев» это новость, что немецкие солдаты уже движутся в Рейнскую область... С громкими воплями они вскакивают на ноги. То же делают зрители на галерке... их руки подняты в рабском привет­ствии, лица искажены истерией, без конца орущие рты широко раскрыты. Мессия же играет свою роль потрясающе. Он склоняет голову, само воплощение скромности, и спокойно ждет тишины. Затем по-прежнему тихим, но полным эмоции голосом произносит две клятвы: «Первое, мы клянемся, что бы ни случилось, не жалеть сил на восстановление чести нашего народа, предпочитая умереть с честью в жестоких лишениях, чем капитулировать. Во-вторых, мы торжественно обещаем, что мы будем прилагать все усилия для достижения понимания между народами Европы, особенно с соседними западными государствами... У нас нет территориальных претензий в Европе! Германия никогда не нарушит мир!» (19) После вступления в Рейнскую область Гитлер выдвигает следующие предложения: подписать с Бельгией и Францией пакт о ненападении сроком на двадцать пять лет, подписать военно-воздушный договор, заключить пакты о ненападении со своими восточными соседями, вернуться в Лигу Наций и т. д.

Праздничная атмосфера похорон Версальской системы усиливалась тем, что как раз в тот день в Германии отмечался День памяти героев, и здесь с пропагандистской точки зрения все оказалось рассчитано идеально. «Так День памяти героев, погибших в войне, вылился в празднование похорон Версальского договора и возрождения немецкой армии» (20).

Уже много после войны очевидец тех давних событий многократно поминаемый нами Уильям Ширер в своей классической работе «Взлет и падение Третьего рейха» дал емкий анализ последовавших событий: «Победа Гитлера в Рейнской зоне привела к таким роковым последствиям, которые в то время было трудно предугадать. В Германии популярность Гитлера резко возросла, поставив его на высоту, которой не достигал в прошлом ни один правитель Германии... Для Франции это явилось началом конца. Ее восточные союзники — Россия, Польша, Румыния, Чехословакия и Югославия были поставлены перед фактом: Франция не будет воевать против Германии в случае агрессии, не будет придерживаться системы безопасности, над созданием которой она так кропотливо трудилась... Даже если Франция не будет столь бездеятельной, она не сможет быстро оказать им помощь из-за того, что Германия в спешном порядке начала возводить на франко-германской границе Западный вал... Остальные войска могли быть использованы против восточных соседей» (21).

Вскоре после восстановления немецкой армии, вечером 21 мая Гитлер выступил в рейхстаге с очередной мирной речью: «Любая победа приведет в лучшем случае к количественным изменениям населения. Но если нация считает эту цель столь важной, то достичь ее можно без слез, более простым и естественным способом — надо проводить такую социальную политику, чтобы нация горела желанием иметь детей. Национал-социалистическая Германия не хочет войны в силу своих убеждений. И еще она не хочет войны, потому что прекрасно понимает: война не избавит Европу от страданий. В любой войне погибает цвет нации» (22). В результате Гитлер предложил всем странам заключить с Германией пакты о ненападении. Общественность была окончательно сбита с толку, а режим получал необходимое время для укрепления своей власти. Когда 30 января 1937 года в своем выступлении в рейхстаге Гитлер заявил, что «Германия убирает свою подпись с Версальского договора», это был уже ничего не значащий жест — договор к тому времени уже похоронили. Германия вступала в полосу решительных действий.

На небосводе немецкой внешней политики взошла звезда Иоахима фон Риббентропа. До Первой мировой войны будущий министр ино­странных дел Третьего рейха работал в Англии, США и Канаде коммерческим представителем небольшого экспортно-импортного предприятия по торговле вином. Жизнь за границей дала ему определенный кругозор, жизненный опыт и отличное знание иностранных языков, что в нем впоследствии высоко ценил фюрер. Во время предыдущей войны Риббентроп вступил добровольцем в гусарский полк, участвовал в боях на Восточном фронте, получил раненение, награжден Железным крестом І степени и дослужился до звания оберлейтенанта. Именно в его доме велись переговоры о назначении Гитлера рейхсканцлером между лидерами НСДАП и представителями Гинденбурга. «Риббентроп был человек ярко выраженной элегантности, всегда безупречно одетый и в совершенстве говоривший по-английски и по-французски. Он был невообразимо трудолюбив, но совсем не умен» (23). Через несколько дней после его назначения Третий рейх совершил свой первый территориальный захват.

Начальной и самой очевидной жертвой пропаганды о воссоединении с рейхом стала родина Гитлера и второе германское государство на европейском континенте — Австрия. Внутриполитическая ситуация во владениях «младшего брата» целенаправленно раскачивалась. При этом нацисты опирались как на искреннее стремление к объединению, жившее в австрийском народе, так и на свои военизированные заграничные структуры. Гитлер велел поддерживать все пропагандистские и террористические акции австрийских НСДАП и СА. Использовались средства, хорошо зарекомендовавшие себя в Германии во время экономического кризиса: те же призывы к досрочным выборам под тем же предлогом, будто существующее правительство больше не выражает волю народа. А Третий рейх, подыгрывая оппозиции, усиливал давление и провоцировал дополнительные экономические трудности, например, ограничивая для своих сограждан свободный въезд в Австрию с помощью введения пошлины размером в 1000 марок.

Сложная дипломатическая и пропагандистская многоходовка в результате и привела к так называемому «аншлюсу» — государственному воссоединению германских и австрийских земель, восторженно принятого большинством австрийцев. «Украшение танков флажками и зеленью вполне оправдало себя. Население видело, что мы идем, имея мирные намерения, и повсюду нас радостно встречало. На дорогах стояли старые солдаты — участники Первой мировой войны с боевыми орденами на груди и приветствовали нас. Повсюду можно было видеть рукопожатия, объятия, слезы радости», — генерал Гудериан не преувеличивает (24), радость действительно была всенародной, если под народом, как это водится, не подразумевать евреев и коммунистов. А для темы нашей книги особо отметим упомянутые трогательные украшения военной техники пацифистскими букетиками и праздничными флажками.

Следующим объектом внимания Гитлера стала населенная преимущественно немцами Судетская область Чехословакии. В Судетах жило более трех миллионов немцев и всего 800 тысяч чехов. При этом самая экономически развитая область Чехословакии давала 66 % добычи угля, 86% химической продукции, 80 % цемента, 70% чугуна, 70 % выработки электроэнергии (25). Иначе говоря, регион являлся локомотивом чешской экономики, в то время одной из самых передовых в Европе. Судет­ские немцы жили в Чехословакии относительно зажиточно — лучше, чем любое другое меньшинство в этой стране или немецкое меньшинство в Польше и даже фашистской Италии. Однако их раздражала мелкая тирания местных властей и дискриминационные меры, принимаемые против них правительством в Праге.

В 1933 году образовалась национальная судето-немецкая партия. Возглавил ее, что символично, учитель физкультуры по имени Конрад Генлейн. Уже в 1935 году партию тайно финансировало Министерство иностранных дел Германии, причем субсидии составляли 15 тысяч марок в месяц. По ходу дела заметим, что для финансирования пропаганды за рубежом привлекались, наряду с государственными, и возможности частных структур. Тот же концерн «И. Г. Фарбениндустри» оказал Третьему рейху в той работе огромную помощь, в частности, оплачивая штат нацистских пропагандистов за рубежом. Все эти расходы компенсировались в Германии кредитами в немецких марках.

Кроме поддержания собственно партийных структур, полученные деньги активно расходовались на разнообразную пропагандистскую деятельность. В частности, издана брошюра по истории Чехословакии. Цель работы состояла в том, чтобы посчитать, опираясь на официальные статистические данные, «потери», понесенные судетскими немцами за двадцать лет, прошедших после Первой мировой войны, и доказать — в потерях повинно чешское правительство. Можно вспомнить о том, как по заданию Министерства пропаганды была подготовлена статья о судетских немцах для английской прессы или подобраны из чешских источников материалы для пропагандистской кампании против Чехо­словакии, и всякое прочее.

24 апреля 1938 года Гитлер публично выступил с требованием предоставить автономию судетским немцам. Непоколебимая вера чехов в надежность их военных союзов позволила им пренебречь предложением Гитлера об автономии немецкого меньшинства и продолжить «чехизацию». Ситуация стала стремительно обостряться. «В июле 1938 года Гитлер присутствовал на крупном спортивном фестивале в Бреслау (главном городе земли Нижняя Саксония. — К. К.). Неописуема сцена, когда, проходя мимо трибуны, немецкие жители Судет буквально кричали Гитлеру, чтобы он их освободил, произвела на него неизгладимое впечатление. Он почувствовал, что народ поддерживает его планы вооруженного вторжения в Прагу» (26).

Надежды чехов на помощь западного альянса развеялись лишь после предательства союзников на конференции в Мюнхене, когда они, во имя поддержания собственной безопасности, пошли на сделку с Гитлером за счет Чехословакии. 14 февраля 1945 года, уже накануне краха, анализируя причины произошедшего, Гитлер сказал: «Не моя вина, что англичане и французы в Мюнхене приняли все мои условия» (27). И в чем-то он прав. Во всяком случае, не он рекомендовал чехам по результатам мюнхенской встречи уступить давлению Германии и расторгнуть советско-чехословацкий договор о взаимопомощи.

Ну и, конечно, вся мюнхенская махинация прикрывалась якобы борьбой политиков за благо народов Европы, за общий мир и процветание. «Как вы думаете, какой лозунг появился сегодня вечером в Берлине? Его можно прочитать в вечерних газетах. Вот: «С Гитлером и Чемберленом за мир!» А «Ангрифф» добавляет: «Гитлер и Чемберлен трудятся день и ночь в интересах мира» (28).

Выше цитируются заголовки нацистских газет — вроде бы, что с них взять? Но на Западе реакция прессы и общественности оказалась еще более бурной. В историю навсегда вошла крылатая фраза Невиля Чемберлена, провозглашенная им по возращении из Мюнхена: «Я привез вам мир». Всем также известно, как Чемберлен появился на балконе Букингемского дворца вместе с королем и королевой (а также миссис Чемберлен) и как его вновь и вновь вызывали на балкон собравшиеся толпы лондонцев. Люди беспрерывно кричали «Невиль! Невиль!», а Чемберлен, часто моргая в луче мощного прожектора, приветственно махал рукой и улыбался. Это трогательное зрелище продолжалось три минуты. Одна женщина из толпы, как это водится, нашла самые точные слова, чтобы описать причину массового ликования: «Благодаря этому человеку мой сын останется жив» (29).

Не менее бурная встреча ждала французского умиротворителя Гитлера — Даладье. После возвращения из Мюнхена в Париж его машина с трудом пробивалась сквозь ликующую толпу французов. Сенат поддержал его, а в палате представителей против соглашения с Гитлером проголосовали только коммунисты. Откликнулась и Америка. Президент Рузвельт в послании Чемберлену приветствовал итоги конференции, а Государ­ственный департамент США заявил, что ее результаты позволят миру «впервые за два десятилетия достигнуть нового мирового порядка на основе справедливости и законности» (30).

Всеми вышеперечисленными государствами управляли опытнейшие политики, прекрасно информированные о тех оборотах, которые набрала гитлеровская экономика, о ее военных успехах и финансовых трудностях. Значит, эта преувеличено-восторженная реакция западноевропейских политиков имела и свою конкретную цель. Кара-Мурза считает, а я склонен с ним согласиться, что «идеологи Запада провели блестящую кампанию по манипуляции общественным мнением в Европе, убедив свой средний класс поддержать Мюнхенские соглашения и «разрешить» Гитлеру поход на Восток» (31). Зато у немецкого народа после подписания Мюнхенских соглашений появилось основание с добродушной фамильярностью прозвать своего лидера «генерал Бескровный». «Блуменкриге» — «цветочные войны», термин, использованный Геббельсом для описания захвата Австрии и Чехословакии в 1938 году. «Не пули, а цветы встречали наших солдат», — ликовал министр пропаганды.

СССР стал единственным государством, выступившим в защиту Чехословакии, выразив готовность оказать ей немедленную военную помощь. Однако помощь можно было оказать только через территорию Польши, которая действовала заодно с Гитлером (за что, менее чем через год, по­платилась). 21 сентября 1938 года польское правительство, подстрекаемое из Берлина, потребовало плебисцита в чехословацкой области Тешин, где проживала большая польская диаспора, и стянуло свои войска к границе района. На следующий день с аналогичным требованием к Чехословакии выступило венгерское правительство. Черчилль в своем выступлении в палате общин 5 октября 1938 года мрачно констатировал: «Британский и французский послы посетили министра иностранных дел полковника Бека, чтобы просить о некотором смягчении тех жестких мер, которые применяются против Чехословакии в связи с проблемой Тешинской области. Перед ними захлопнули дверь... Поистине, это — печальный эпизод в истории страны, свобода и права которой в течение длительного времени вызывали у многих из нас горячее сочувствие» (32). Это к вопросу о соучастниках в развязывании Второй мировой войны.

И он же: «Героические черты польского народа не должны заставлять закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания. Нужно считать тайной и трагедии европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и позор в периоды триумфа» (33).

В результате Чехословакия уступила пиратским требованиям соседей. Польше досталась территория в районе Тешина площадью 650 квадратных миль с населением 228 тысяч человек, из которых 133 тысячи были чехами. Венгрия получила 7500 квадратных миль с населением 500 тысяч венгров и 272 тысячи словаков (34).

В качестве дружественного жеста по отношению к Германии незадолго до Рождества 1938 года чешский кабинет запретил Коммунистическую партию и уволил из немецких школ всех учителей-евреев, но беспомощное лизоблюдство уже не могло спасти агонизировавшее чешское государство, преданное своими союзниками и собственным правительством. «Берлин, 15 марта 1939 года. Сегодня фюрер принял Президента Чехословакии доктора Гаху и министра иностранных дел Чехословакии доктора Хвалковкого по их просьбе... Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявил, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и Германского рейха» (35).

Чтобы понять суть приобретения Гитлера и его важности в скором развязывании Второй мировой войны, достаточно сказать, что только чешские заводы «Шкода» представляли собой военно-индустриальный комплекс, который произвел между сентябрем 1938-го и сентябрем 1939 года почти столько же военной продукции, сколько вся военная промышленность Великобритании. Оккупировав Чехословакию и разоружив ее армию, Гитлер сразу смог поставить под ружье 2 миллиона человек (36).

После захвата Чехословакии политическая атмосфера в Европе резко изменилась. Внутренняя политика правительства Франции сдвинулась вправо, был разогнан Народный фронт и запрещена компартия. На Советы, в свою очередь, произвело огромное впечатление отношение западных держав к оккупации Чехословакии. Особенно осознание того факта, что, приняв помощь СССР и попытавшись спасти свою независимость, Чехословакия стала бы врагом всего «миролюбивого» Запада и подверглась бы общему остракизму. Надежда на эффективное военное сотрудничество с Англией и Францией в случае конфликта с Германией стала рассматриваться Сталиныным как призрачная.

Через пару дней объявила о независимости восточная часть растерзанного государства — Словакия. Немцы даже не поленились помочь тогдашнему словацкому лидеру Тисо составить проект телеграммы, которую он отправил Гитлеру из Братиславы. В послании провозглашалась независимость Словакии и содержалась просьба к фюреру взять новое государство под свою защиту. 16 марта Гитлер любезно ответил, что рад «взять на себя защиту Словацкого государства». Попытки обсуждения текста декларации о независимости жестко пресекались Кармазином, лидером немецкого меньшинства в Словакии, который предупредил, что в случае проволочек с провозглашением независимости немецкие войска войдут в страну. Перед лицом этой угрозы сомневающиеся депутаты сдались (37). А на десерт небывалого пиршества Гитлер с триумфом вошел, точнее, приплыл в очередной воссоединенный с родиной город — Мемель и выступил в местном «Штадттеатре» с речью перед неистовствовавшей толпой «освобожденных» немцев.

Непрерывная череда успехов стала зримым подтверждением «мудрости» политики, выбранной фюрером, а значит, его пропаганда получала все новые и новые импульсы для убеждения сограждан в правоте национал-социализма и в других сферах жизни. Оппозиционный Гитлеру младший брат его репрессированного соратника Грегора Штрассера, Отто, с безнадежной грустью отмечал: «Никто из людей, никакая армия не восстает против системы, которая одерживает такие победы, как Соглашение с Ватиканом, «Договор о дружбе» с Польшей, «Военно-морское соглашение» с Англией, возвращение Саарской области, восстановление германской военной мощи, полное освобождение Рейнской области, воссоединение с Австрией, поглощение Судетской области, возращение Мемеля, даже установления правления над богемцами, моравами и словаками «без пролития единой капли крови». Каждый из этих успехов Гитлера за границей Германии — был поражением немецкой оппозиции» (38).

Хотя свои трудности возникли и у Гитлера. Осенью 1938 года он столк­нулся с нежелательными последствиями эффективности собст­венной пропаганды: годами фюрер вынужденно разглагольствовал о мире, из чего сформировалось настроение народа, который совсем не рассчитывал на войну. 10 ноября 1938 года в секретной речи перед особо приближенными представителями прессы Гитлер наконец начал раскрывать карты: «Сила обстоятельств была причиной того, что я долгие годы говорил только о мире. Но затем появилась необходимость постепенно перестроить немецкий народ и не спеша внушить ему, что существуют дела, которые, если их нельзя решить мирными средствами, надо разрешать с помощью силы. Но для этого было необязательно пропагандировать насилие как таковое. Потребовалось освещать для немецкого народа определенные внешнеполитические события таким образом, чтобы его внутренний голос постепенно сам (! — К. К.) стал взывать к насилию. Это значит, что определенные события надо было освещать так, чтобы в сознании широких масс народа постепенно автоматически выработалось убеждение: если этого нельзя добиться по-хорошему, тогда надо пустить в ход силу, ибо дольше это продолжаться не может» (39).

В конце такого насыщенного года американский журнал «Тайм» признал Гитлера «Человеком года—1938»: «Поколение назад казалось, что западная цивилизация переросла основные злодеяния варварства, кроме войн между государствами. Российская коммунистическая революция дала толчок злу классовой войны. Гитлер добавил другую, расовую, войну. И фашизм, и коммунизм воскресили религиозную войну. Эти многочисленные формы варварства к 1938 году дали повод, по которому люди, возможно в ближайшем будущем, прольют немало крови: вопрос противостояния цивилизованной свободы и варварского авторита­ризма» (40).

Итак, мы подошли к вопросу сосуществования нацизма и коммунизма, гитлеризма и сталинизма, о чем и в наши дни любят порассуждать журналисты. Антикоммунизм и часто связанная с ним русофобия далеко не сразу утвердились в германском национал-социализме. На раннем этапе развития НСДАП фактически второй человек в партии Грегор Штрассер решительно выступал против антибольшевизма, так как считал его «классическим примером искусной работы капитализма». Он писал в передовице «Фёлькишер беобахтер»: «Место Германии на стороне грядущей России, так как Россия тоже идет по пути борьбы против Версаля, она — союзник Германии» (41). В 1925 году находившийся под сильным влиянием Штрассера Геббельс в той же «Фёлькишер беобахтер» опубликовал статью «Беседа с другом-коммунистом»: «Ни один царь не понял душу русского народа, как Ленин. Он пожертвовал Марксом, но зато дал России свободу. Даже большевик-еврей понял железную необходимость русского национального государства» (42). В своих дневниках Геббельс отзывался о русском коммунизме еще более восторженно: «Свет с Востока. В духовной жизни, деловой, государственной, политической. Западные власти коррумпированы. С Востока идет идея новой государственности, индивидуальной связи и ответственной дисциплины перед государством. Национальная общность — единственная возможность социального равенства» (30.7.1924). Хотя не обходилось и без споров. «Выступал перед 2000 коммунистов. Спокойный деловой разговор. В конце собрания яростная перебранка. 1000 пивных кружек разбито. 150 ранено, 30 тяжело, 2 убитых» (23.11.1925). И снова покаяние: «По-моему, ужасно, что мы коммунисты и мы разбиваем друг другу головы. Где мы можем встретиться с вождями коммунистов?» (31.01.1926)

Дискуссия об отношении к СССР шла в Германии постоянно. Это было связано с активным военным сотрудничеством двух стран, их экономической заинтересованностью друг в друге, политическими соображениями правящих кругов. Еще в 1926 году оба государства заключили договор о дружбе, а через пять лет — особый протокол. Тысячи инженеров, коммерсантов и других экономических экспертов могли во время своих поездок по Советской России составить личное впечатление о стране и людях. Однако в ходе подобных разносторонних встреч «положительной» картины Советской России не возникло. В конце концов, в экономической публицистике 1920-х годов перевесило мнение, что для возврата Германии на данное экономическое пространство необходимы политические перемены в самой России. Буржуазное неприятие коммунистического эксперимента перевесили доводы идеалистов, вроде юного Геббельса.

Не стояли в стороне от этих дискуссий и лидеры национал-социализма. Находившийся вне содружества европейских держав Советский Союз являлся изгоем. Поэтому считалось, что его можно безнаказанно превратить в главный объект нападок для пропаганды расширения германского жизненного пространства. «Гитлер выступает два часа. Я пришиблен. Русский вопрос абсолютно неудачно. Италия и Англия — наши естественные союзники! Ужасно! Наша задача — уничтожение большевизма. Большевизм — еврейская сила! Мы унаследуем Россию! Бессмыслица, ты победила! Величайшее разочарование» (15.02.1925).

В то время как марксисты рассматривали русскую революцию как классовый конфликт, нацистские ученые преподносили ее как расовую борьбу «низших» евреев-большевиков и «высшего» белого российского дворянства. Гитлер заявлял: «Правители современной России это — запятнавшие себя кровью низкие преступники, это — накипь человеческая, которая воспользовалась благоприятным для нее стечением трагических обстоятельств, захватила врасплох громадное государство, произвела дикую кровавую расправу над миллионами передовых интеллигентных людей, фактически истребила интеллигенцию и теперь, вот уже скоро десять лет, осуществляет самую жестокую тиранию, какую когда-либо только знала история... Русский большевизм есть только новая, свойственная ХХ веку попытка евреев достигнуть мирового господства» (43).

Фактически в нацистской идеологии большевизм и еврейство слились в единое целое, став антиподом национал-социалистического движения. «Большевизм ведет к смешению рас, мы же боремся за чистоту крови» (44). Напряжение внутренней борьбы с еврейским влиянием и немецким коммунизмом (в котором довольно сильно был представлен еврейский элемент) во внешней политике соответствовало концентрации сил для борьбы с врагом внешним — русским большевизмом. На другой день после пожара в Рейхстаге прусское правительство выпустило воззвание, в котором излагалось содержание якобы найденных при массовых обысках коммунистических документов: «Правительственные здания, музеи, особняки и важные промышленные предприятия должны быть сожжены. Женщины и дети поставлены в качестве заслонов впереди террористических отрядов... Поджог Рейхстага — это сигнал к кровавому воскресенью и гражданской войне... Установлено, что сегодня по всей Германии должны произойти кровавые акты в отношении отдельных лиц, частной собственности и жизни мирного населения, а также должна начаться всеобщая гражданская война» (45).

Однако в Европе «нельзя обойти Россию. Россия — альфа и омега любой целенаправленной внешней политики» (Геббельс). И как это ни парадоксально звучит, одним из первых внешнеполитических решений Гитлера стала ратификация советско-германского протокола 1931 года. Рейхсканцлер во внешней политике был прежде всего жесткий прагматик и мосты за собой не сжигал, даже невзирая на огненное «Рейхстаг-шоу». Ратификация протокола 1931 года — логическое звено, которое связывает Берлинский договор 1926 года и пакт Молотова—Риббентропа.

Гитлер долгое время сохранял свободу маневра и в «еврейском вопросе». Несмотря на антисемитскую истерию в государстве, став канцлером, Гитлер практически не высказывался на публике о своих планах на сей счет. Разумеется, прилагательное «еврейский» нередко добавляло соли его политическим выпадам, но программных заявлений фюрер избегал. К примеру, отдавая дань памяти нацистскому чиновнику, убитому евреями в Швейцарии в начале 1936 года, он ни разу не упомянул слово «еврейский». На следующий день после погрома 9—10 ноября 1938 года («Хрустальной ночи») Гитлер более двух часов беседовал с журналистами, но о «еврейском вопросе» разговор так и не зашел.

И только 30 января 1939 года в своем выступлении в рейхстаге Гитлер дал полную волю своему антисемитизму: «Европа не обретет мира, пока не будет решен еврейский вопрос». С сарказмом он отозвался «о демократических странах, то и дело вздыхающих о бедных замученных евреях, но не проявляющих ни малейшего желания помочь этим ценнейшим представителям рода человеческого». (Вспомним конференцию в Эвиане. — К. К.) «Сегодня я снова буду пророком: если международные еврейские финансовые круги сумеют ввергнуть народы мира в очередную мировую войну, результатом станет не большевизация земного шара и, соответственно, победа еврейства, но уничтожение еврейской расы в Европе» (46).

Основным военным, дипломатическим и, в конечном итоге, мировоззренческим конфликтом в Европе в середине 1930-х годов явилась Гражданская война в Испании. Нам, знающим из учебников трагедию Второй мировой, трудно представить, какое впечатление на современников произвели ужасы предшествовавшей ей гражданской бойни в европейском государстве. В первые шесть месяцев войны испанские националисты, поднявшие мятеж против Республики, убили практически всех схваченных ими депутатов Народного фронта, шесть генералов и одного адмирала, губернаторов, врачей и директоров школ — всего около 50 000 человек. Как выразился генерал Мола в Памплоне (19 июля 1936 года): «Необходимо распространить атмосферу ужаса. Необходимо создать впечатление, что хозяева — это мы... Каждый, кто открыто или тайно поддерживает Народную республику, должен быть расстрелян» (47). Аресты производились по ночам, а расстрелы — во мраке, часто после ужасных пыток. Церковь настаивала, чтобы сначала все были исповедованы (10 процентов отказывались). В Ранде 512 человек брошены в пролом, глубоко рассекавший город (эпизод, использованный Эрнестом Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол»). Наиболее известной жертвой националистов стал поэт Гарсия Лорка, зять которого был мэром-социалистом Гранады. Его расстреляли около 18 августа 1936 года, но его могила не найдена и доныне. Красные республиканцы также массово убивали священников, насиловали и скальпировали монахинь, подвергали нечеловеческим пыткам захваченных в плен (подробнее см. в главе «Борьба с церковью»).

Мятежников открыто поддерживали Италия и Германия, которая направила в Испанию до 10 тысяч солдат. Националисты также использовали помощь нескольких тысяч португальцев, 600 ирландцев, ведомых генералом О’Дафи, и небольшого числа французов, русских белогвардейцев, англичан, американцев и латиноамериканцев плюс, разумеется, 75-тысячное марокканское войско, считавшееся «добровольным». Республиканцам помогали Советский Союз и левые силы Европы (в том числе, т. н. «Интербригады»). И, разумеется, каждая из противоборствующих сторон находила в разыгравшейся кровавой драме свои пропагандистские изюминки, тиражируемые соответствующими службами для создания образа непримиримого и страшного врага.

Главная ошибка межвоенного периода заключалась в том, что демо­кратические страны не смогли или не захотели преодолеть ту идеологическую, политическую, морально-психологическую несовместимость, которая разделяла их с Советским Союзом. Черчилль, выступая 9 мая 1938 года, сказал: «На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность... Какими близорукими глупцами мы были бы, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии» (48). Через три месяца, когда советский посол в Лондоне Майский обедал у Черчилля, гостеприимный хозяин сообщил ему, что придумал новый лозунг: «Пролетарии и свободомыслящие всех стран, объединяйтесь против фашистских тиранов!» Тем западные демократии и ограничились.

В то же время действующий британский премьер Невиль Чемберлен в частном письме откровенно писал: «Должен признаться, что Россия внушает мне самое глубокое недоверие. Я нисколько не верю в ее способность провести действенное наступление, даже если бы она этого хотела. И я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, имеют мало общего с нашими идеями свободы. Она хочет только рассорить всех остальных. Кроме того, многие из малых государств, в особенности Польша, Румыния и Финляндия, относятся к ней с ненавистью и подозрением» (49). Вот корни Мюнхенского сговора.

Ну что ж, «советская (русская, коммунистическая, москальская) угро­за» — это удобный предлог, который внутри страны позволяет требовать от населения разнообразных жертв, а во внешнеполитической сфере всегда обеспечивает единый фронт заинтересованных в таком положении дел стран. А что касательно коммунизма, как идеологии? В 1987 году согласно опросу, посвященному Конституции США, почти половина населения США была уверена, что фраза «От каждого по способностям и каждому по потребностям» — статья Конституции США, а вовсе не лозунг из «Коммунистического манифеста» Маркса (50). Устойчивой идеологии без рационального зерна не существует, в том числе и в либерализме. Вопрос в плевелах.

Ни один из пунктов Версальского договора не раздражал Германию так, как тот, по которому был образован Польский коридор, дававший Польше выход к морю и отсекавший Восточную Пруссию от рейха. И в то же время, пожалуй, никакая европейская нация не была настроена против Третьего рейха столь непримиримо, как польская. Франц фон Папен в своих воспоминаниях подчеркивает: «Польско-немецкий конфликт по поводу меньшинств не стал изобретением Гитлера. Я сам видел, как ни одна встреча в Лиге Наций не проходила без серьезных трений или кризисов, случавшихся между поляками и немцами. Ситуация не улучшилась и во времена Третьего рейха. Хотя Гитлер запретил упоминать эту тему в немецкой прессе, подавление немецкого меньшинства администрацией польских воеводств не прекратилось» (51).

Невзирая на тлеющий конфликт, Гитлер в 1934 году выступил с инициативой по заключению польско-германского договора. В Германии идея рейхсканцлера не вызвала восторгов. Не нашел он под­держки и у немецкой армии, которая со времен главнокомандующего рейхсвером фон Секта была настроена прорусски и антипольски. Но со временем этот шаг очень пригодился Гитлеру. Дружественные отношения с Польшей помогли ему снова занять Рейнскую область, уничтожить независимость Австрии и Чехословакии.

В те годы Польша являлась авторитарным государством с сильными антикоммунистическими, антирусскими и даже антисемитскими тенденциями. Сам же Гитлер считал выдающимися политическими деятелями лидеров Польши Пилсудского и Бека. Первого он уважал вплоть до того, что после оккупации Варшавы немецкими войсками в 1939 году фюрер посетил бывшую резиденцию Пилсудского и возложил венок на его могилу. Но то случится позже.

А пока наследовавшая Пилсудскому военная хунта самоуверенно вела большую дипломатическую игру и на западе и на востоке. Один из ключевых деятелей хунты Юзеф Бек, человек скользкий и любящий интриги, выдвинул планы «Третьей Европы»: он хотел создать нейтральный блок стран от Балтийского моря до Геллеспонта под польским, разумеется, руководством. Расчеты строились на надежде «не только на безоговорочное включение Данцига в состав польского государства, но на гораздо большее — на всю восточную Пруссию, Силезию, более того — и на Померанию... нашу Померанию» (52). Немцы и лично Гитлер внимательно следили за этими маневрами и готовили свои меры противодействия.

Никто не знал точного количества немцев, оставшихся после версальских переделов проживать в Польше, а потому цифры разнятся от 750 000 до 1 000 000 человек. Польскими властями на них все время оказывалось сильное давление, вызывавшее постоянное напряжение во взаимоотношениях двух стран. Фон Папен: «Мы предложили правительству в Варшаве подписать специальное соглашение об уважении прав этнических меньшинств. Они отказались. Наконец, в ноябре 1937 года было решено, что оба правительства издадут сходные декларации по правам этнических меньшинств, о чем было заявлено в торжественной обстановке. Однако в результате ничего не изменилось» (53).

Постепенно сопротивление этнических немцев начало принимать организованные формы. Летом 1936 года в Катовице 119 местных немцев попали на скамью подсудимых за создание секретной организации. Им предъявили обвинение в том, что они сотрудничают со спецслужбами Третьего рейха, подготавливая восстание в Верхней Силезии. 99 обвиняемых признали виновными. Шестью месяцами позже 42 участника другой тайной немецкой молодежной организации были приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Летом 1937 года та же участь постигла еще 48 юношей и девушек.

Отношения сознательно обострялись обеими сторонами, и уже 24 февраля 1939 года в германское посольство в Варшаве полетели камни. Нацистская пропаганда настойчиво рассказывала своим слушателям и читателям об убитых поляками немецких младенцах и беременных женщинах, и, в конце концов, накопившееся негодование в немецком обществе дало Гитлеру желанный общественный консенсус и повод к насильственному вторжению в Польшу 1 сентября 1939 года, хотя подготовка к нему велась заранее.

Весной 1939 года в отношениях между Германией и СССР наметился важный поворот. В своей речи в рейхстаге 28 апреля Гитлер старательно избегал традиционных нападок на Советский Союз. Далее, после провала попыток договориться с западными союзниками о действиях против Гитлера, раздела Чехословакии и падения Испанской республики, ушел в отставку министр иностранных дел Советского Союза еврей по происхождению Литвинов и его сменил Молотов. Что также не осталось незамеченным в Берлине. 13 мая 1939 года в корреспонденции из Москвы германская газета «Националь-цайтунг» опубликовала статью «Литвинов-Финкельштейн и Молотов»: «Фанатичный антифашизм сильно помутил взгляды еврея Финкельштейна на действительность. Несомненно, что его готовность к слишком крепкой связи с интересами демократии привела его к роковому для него конфликту с Кремлем» (54). С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес «плутодемо­кратий», опираясь и на примеры трагического для Германии поражения в Первой мировой войне и последовавшего за ним многолетнего позора Версальского договора. «Доктор Геббельс со своим аппаратом пропаганды по-своему излагает события. Послушать их, так можно подумать, что это Бельгия вторглась в Германию. Жили себе мирные пруссаки, собирая свои урожаи, как вдруг злая Бельгия, по наущению Англии и евреев, напала на них... После четырех лет войны на суше и на море, когда Германия уже должна была одержать решительную победу, евреи снова набросились на немцев, но уже с тыла» (55).

И через те же газеты нацистские пропагандисты заверяли Советы, что германское «жизненное пространство» не распространяется на русскую территорию. Сигналы шли и по другим каналам. Уорд Прайд (симпатизировавший нацистам корреспондент лондонской «Дейли Мейл») писал: «Хочу добавить от себя лично, что, хотя господин Гитлер в «Моей борьбе», написанной десять лет назад, рекомендовал Германии захватить земли России в качестве дома для будущих переселенцев, падение рождаемости в Германии сделало необходимость в увеличении территории не столь актуальной» (56). Завалы на пути к совместным договоренностям быстро расчищались.

Тем временем инцидент в вольном городе Данциг, во время которого был убит один штурмовик, дал новую пищу антипольской агитации. Польское правительство реагировало на трудности в отношениях с этническими немцами с нарастающей непримиримостью, несдержанностью и настойчиво говорило с рейхом ледяным тоном возмущенной великой державы. В частности, поляки ужесточили инструкции для пропуска товаров на данцигской таможне. Между тем, наблюдатели отмечали, что Данциг полностью находился под контролем местных нацистов и «создать «квазиреволюционную» ситуацию там будет нетрудно» (57). Гитлер положил палец на спусковой курок.

В середине августа поляки провели аресты сотен этнических немцев. На немецкие издательства и их органы печати наложили запрет. 24 августа восьмерых немцев, арестованных в Верхней Силезии, застрелили по пути в тюрьму. Одновременно в разговоре с мирным посредником Биргером Далерусом один польский дипломат заявил: «Если начнется война между Германией и Польшей, то в Германии вспыхнет революция и польские войска маршем войдут в Берлин» (58).

Чем тревожней становились известия о достижении германо-советского взаимопонимания, тем нервознее Запад нажимал на Варшаву, требуя от нее уступчивости в вопросе принятия возможной военной помощи от Советского Союза в случае агрессии Германии. Однако 19 августа Бек заявил — Польша не может даже допустить «дискуссию о том, чтобы какая-то часть нашей территории использовалась иностранными войсками. Для нас это вопрос принципа. У нас нет военного соглашения с СССР, и мы не хотим его иметь». Послу Франции польский маршал Рыдз-Смиглы сказал: «С немцами мы утратим нашу свободу. С русскими мы утратим нашу душу» (59). Сегодня я думаю, может, надо было оставить польских ура-патриотов навсегда при этом гордом мнении и не тратить в 1944 году на них сотни тысяч бесценных жизней наших солдат?.. Чего не скажешь в полемическом задоре.

«Поляки проявили непостижимую глупость. 18 августа, после первой англо-французской попытки открыть полякам глаза, министр иностранных дел Польши заявил французскому послу Леону Ноэлю, что «русские не заслуживают внимания с военной точки зрения», а генерал Стахевич, начальник польского главного штаба, поддержал его, заметив, что Польша не получит «никаких выгод от того, что Красная армия будет действовать на ее территории». Утром 20 августа польский начальник главного штаба сообщил британскому военному атташе, что «согласия на допуск в Польшу советских войск не будет». Вечером того же дня Бек официально отклонил англо-французскую просьбу». (60) На фоне всеобщей озабоченности информационная политика рейха выглядела как образец стойкой строгости и невинности. «Завтрашняя «Фёлькишер беобахтер» призывает людей к сдержанности: “Фюрер все еще требует проявить терпение, потому что хочет использовать последние возможности для выхода из кризиса. Это означает бескровное выполнение требований Германии”» (61).

Сегодня польская пропаганда делает из своей страны абсолютно невинную жертву раздела между хищными Германией и СССР. Трагедия польского народа вновь и вновь становится объектом разнообразных спекуляций. Шляхетные политики и официальные историки сознательно игнорируют факты польского сотрудничества с официальным Берлином в уничтожении Чехословакии, ультранационалистическую политику польских правящих кругов, официальный отказ Варшавы от возможной помощи третьих стран. Молотов, вспоминая советско-германский пакт о ненападении, имел все основания сказать: «Если бы мы не вышли навстречу немцам в 1939 году, они заняли бы всю Польшу до границ. Поэтому мы с ними договорились. Они должны были согласиться. Это их инициатива — пакт о ненападении. Мы не могли защищать Польшу, поскольку она не хотела с нами иметь дело. Ну и поскольку Польша не хочет, а война на носу, давайте нам хотя бы ту часть Польши, которая, мы считаем, безусловно принадлежит Советскому Союзу» (62).

Итак, пакт о ненападении между Германией и СССР был заключен и мгновенно стал мировой сенсацией. В какой-то степени он таковой остается и в наше время. В Москве при заключении договора разыгрывались трогательные сцены братания новых друзей, которые из кожи вон лезли, чтобы обаять друг друга: «Сталин хлопнул в ладоши, и немедленно воцарилось молчание. Все взгляды были прикованы к русскому диктатору, который повернулся ко мне, поднял бокал и сказал на ломаном немецком: «Хочу приветствовать... Генриха Гофмана... величайшего фотографа Германии: да здравствует... да здравствует Генрих Гофман!» Потом посол сказал мне, что Сталин очень веселился, пока учил наизусть это привет­ствие» (63).

Если Чемберлен поступил честно и благородно, умиротворив Гитлера и отдав ему в 1938 году Чехословакию, то почему же Сталин повел себя не честно и не благородно, умиротворяя через год Гитлера Польшей, которая все равно отказалась от советской помощи? Я уже не говорю о некоторых «особенностях» британской политики, о которых было хорошо известно современникам тех давних событий. «Германский посол вручил ему (Молотову. — К. К.), в качестве подарка Сталину, граммофонную пластинку с высказываниями Чемберлена в Мюнхене в том момент, когда он уговаривал Гитлера выступить против России» (64).

В конце 1939 года раздраженная Англия отозвала своего посла из Москвы, и западные союзники начали разрабатывать военный план действий против Советского Союза. После падения Франции в 1940 году «в архивах, захваченных во французском Министерстве иностранных дел, люди Риббентропа обнаружили доклад французского посла в Анкаре месье Массильи. В нем он описывал свою беседу с турецким министром иностранных дел, в которой месье Сараджоглу выдвинул идею воздушного нападения на русские нефтяные промыслы в Баку. Публикация этого документа вызвала ужас Москвы и большое замешательство в Анкаре» (65). Политика западных союзников и до заключения пакта Молотова—Риббентропа была явно антисоветской, а после него и подавно. Вплоть до того, что 14 июня 1941 года распоряжением президента Рузвельта все советские денежные средства в США оказались заморожены.

В пику западным союзникам добросердечные отношения между Германией и Россией подчеркивались всеми доступными средствами. Когда Сталин обнял военного атташе Германии в Москве и публично сказал: «Если мы будем держаться вместе, как братья, нам ничто не грозит в будущем», его слова перепечатали все германские газеты. Уильям Ширер записывает в своем дневнике: «Гитлер и Риббентроп направили рождест­венские поздравления товарищу Иосифу Сталину. Какая глупость. Телеграфирует: «Наилучшие пожелания благополучия лично вам счастливого будущего народам дружественного Советского Союза». На что Сталин ответил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной» (66).

Молотов откровенничал перед писателем Феликсом Чуевым: «Сталин был крупнейший тактик. Гитлер ведь подписал с нами договор о ненападении без согласования с Японией! Сталин вынудил его это сделать. Япония после этого сильно обиделась на Германию, из их союза ничего толком не получилось» (67). И действительно — во время подписания пакта Молотова—Риббентропа шли ожесточенные бои с японскими войсками на Халхин-Голе. И откровенное предательство Гитлером своего партнера по Оси в значительной мере объясняет поведение Японии, которая не открыла второй фронт против СССР. Прямым следствием пакта Молотова—Риббентропа стало подписание обиженными японцами договора о нейтралитете с Советским Союзом весной 1941 года, заключенного в самой дружелюбной обстановке: «Говорят, вы с Мацуокой пели «Шумел камыш...», когда его провожали в 1941 году?» — «Было, было дело... — самодовольно улыбнулся Молотов. — Да, он еле стоял на ногах на вок­зале...» (68)

Может, вам показалось, что мы уж слишком отвлеклись от непо­средственной темы нашей книги, однако живое понимание атмосферы тех времен безусловно поможет нам лучше почувствовать остроту пропагандистских баталий и доводы различных сторон. После заключения договора с СССР пропагандистская машина нацистской Германии на полном ходу сделала умопомрачительный разворот. Еще 25 августа 1939 года в Мюнхене должна была состояться лекция на тему «Обвиняется Москва — Коминтерновский план мировой диктатуры», которую в последний момент пришлось заменить концертом русской музыки (69). Стамбульская газета «Тан» 28 августа сообщала: «Публика шутит на улицах Берлина по поводу советско-германского договора и, приветствуя друг друга, вместо обычного — «Хайль Гитлер», говорит — «Хайль Сталин» (70). Но далеко не все воспринимали заключенный союз как шутку. В те дни множество возмущенных до глубины души идейных нацистов в знак протеста бросили сотни своих нарукавных повязок со свастикой через ограду «Коричневого дома» в Мюнхене. Такой волны неповиновения нацистский режим не видел со времени Рёма. Впрочем, через несколько дней всё под себя подмяла разразившаяся война.

«Прежде чем Гитлер покинул Берлин, чтобы лично возглавить Польскую кампанию, он строго-настрого наказал Министерству пропаганды и прессе быть сдержанными по отношению к Англии и Франции. Следовало избегать всяческих нападок на эти страны по радио и в прессе, даже в целях самозащиты...» (71) Гитлер рассчитывал на то, что западные союзники не хотят воевать за Польшу. В Англии к гарантиям безопасности, выданным Польше британским правительством накануне войны, никогда не относились с большой симпатией. Между двумя странами не существовало традиционной дружбы, Польша считалась одним из тех диктаторских режимов, которые проявляли лишь присущие авторитарному господству ограниченность и притеснения. И наоборот, в то время в Англии имелось двадцать тысяч организованных германских нацистов и мощное прогерманское лобби.

И конечно, против развязывания полномасштабной войны на континенте выступали весьма влиятельные представители деловых кругов. Характерен в этом отношении ответ, прозвучавший в английской палате общин, на требования одного из депутатов поджечь зажигательными бомбами немецкий город Шварцвальд: «Что вы, этого нельзя делать, это — частная собственность. Этак вы в следующий раз попросите, чтобы мы бомбили Рурскую область» (72). Тот же американский бизнес вложил огромные средства в восстановление немецкой экономики после Первой мировой войны и вовсе не желал потерять свои инвестиции.

В самих Соединенных Штатах доминировали настроения «партии мира» — в начале сентя­бря 1939 года опрос показал, что за политику строжайшего нейтралитета высказываются 67,4 % американцев. При неофициальной поддержке Германии в США интенсивно пропагандировались идеи комитета «Америка — прежде всего», объединявшего сторонников нейтралитета. 12 июня 1940 года немецкий посол в Вашингтоне Томсен сообщил в Берлин, что «хорошо известный бизнесмен-республиканец... просит 30 тысяч долларов, чтобы оплатить рекламу в американских газетах на всю полосу под заголовком «Держать Америку вне войны!» (73) В ноябре 1940 года комитет уже имел 450 отделений на местах и, помимо 800—850 тысяч зарегистрированных членов, среди которых числился и знаменитый американский летчик, известный покоритель Атлантики Линдберг, движение охватывало 15 миллионов сочувствующих граждан. Конфиденциальные сведения о связях нацистов с американскими оппозиционерами дали возможность Рузвельту прямо заявить в своем обращении к американской нации от 29 декабря 1940 года: «Тайные агенты активно дей­ствуют и в нашей стране, и в соседних странах. Они стремятся посеять внутренние раздоры, создать обстановку взаимной подозрительности и раскола. Они стараются восстановить капитал против труда и наоборот. Они пытаются оживить давно забытую расовую и религиозную вражду, которой не место в нашей стране. Они используют для своих целей присущее нашей нации отвращение к войне» (74).

Однако не только эстетическое отвращение к войне двигало народом США или подачки иностранных спецслужб американским политикам в их антивоенной риторике. Именно известие о войне в Европе, вызвавшее в предвкушении финансовых прибылей грандиозный рост котировок на американской бирже, окончательно вернуло американскую экономику к жизни после разрушительной «Великой депрессии».

Против изоляционизма и нейтралитета Америки, а значит, и в поддержку Рузвельта выступали те представители крупного бизнеса, для которых внешняя экономическая экспансия имела жизненное значение. В их руках находились базовые отрасли американской экономики — тяжелая промышленность, энергетика, транспорт. Ведущее место в этой группировке принадлежало финансовым кланам Морганов и Рокфеллеров, контролировавшим треть всех капиталов в США, центром их влияния считался Нью-Йорк. Оппонирующую им команду составляли монополии, слабее связанные с внешним рынком. Они занимались в основном производством товаров потребления, и их экономические интересы огра­ничивались главным образом внутренним рынком. Центром экономического влияния изоляционистов являлся Чикаго, вторая финансовая столица США в то время. Рядовым американцам оставалось только ждать, какая из группировок возьмет верх в конгрессе и наблюдать за событиями в Европе.

А в Старом Свете тем временем не угасала надежда на скорый мир. После скоротечного разгрома Польши 30 сентября 1939 года «Фёлькишер беобахтер» писала: «Вся Европа ждет из Лондона слов о мире. Будь проклят тот, кто отвергает его. Когда-нибудь они будут побиты камнями соб­ственным народом» (75). Гитлер искренне не понимал, зачем Франции и Англии воевать за ненужную им и уже ликвидированную Польшу. Как показал дальнейший ход «странной войны», так оно и было. Отто Дитрих вспоминал в своих мемуарах: «Его предложение о мире с западными силами после завершения Польской кампании было вполне искренним. Прежде чем Гитлер сообщил в рейхстаге о своем мирном предложении, я созвал специальную конференцию иностранных корреспондентов, призвал к журналистской солидарности и попросил пустить в ход на спасение мира все свое объединенное влияние» (76). «(6 октября) Сего­дня в рейхстаге Гитлер известил о своих «мирных предложениях». Гитлер предложил мир на западе с условием, что Британия и Франция оставят Германии ее жизненное пространство в восточной Европе... это будет порабощенная Польша» (77). «Завтрашний выпуск «Фёлькишер беобахтер» чуть ли не принесен голубем мира. «Стремление Германии к миру», «Отсутствие военных планов против Франции и Англии», «Предложения по мирной конференции в Европе». Современные пропагандисты назвали бы подобный поток деморализующих противника инициатив «мирным наступлением».

Не отставали в обработке общественного мнения западных стран и другие участники общеевропейского процесса. На Рождество в декабре 1939 года Папа Римский Пий XII выступил с обращением к нациям, в котором содержались все необходимые условия примирения. Причем содержание его речи от немецкой общественности тамошние СМИ скрыли. И Геббельс знал почему: немцы полностью одобрили бы мысли понтифика, а ведь большая игра еще только начиналась. Летом 1940 года венгерская пресса, науськиваемая Берлином, начала яростную антирумынскую кампанию, требуя передачи Венгрии Трансильвании. Во время итало-германо-венгерских переговоров 17 июля 1940 года венгерские требования поддержали Гитлер и Муссолини. После германо-итальянского ультиматума румынское правительство согласилось на их арбитраж, по решению которого Венгрия отторгла от Румынии Северную Трансильванию — территорию около 43,5 тыс. кв. километров и населением 2,4 миллиона человек, в основном венгров. Логическое обоснование решения арбитража базировалось на все том же «принципе самоопределения наций». Чуть позже, 21 августа того же года под давлением Германии было подписано румыно-болгарское соглашение о возвращении Болгарии Южной Добруджи в границах 1913 года, населенной преимущественно болгарами.

О, хороша страна Болгария! Немецкие пропагандисты настойчиво заговорили в то время о «сердцевинной стране Болгарии» (Herzland Bulgarien). На первый взгляд, это словосочетание указывало на центральное по отношению к группе соседних стран расположение, но за ним стояло и дружеское заигрывание — невысказанная, но все-таки проговоренная симпатия к «сердцевинной-сердечной стране» — давешнему союзнику по Первой мировой войне. Тонкое использование вроде бы нейтральных географических понятий в создании позитивного ими­джа государства. После всех унижений деморализованному румынскому правительству ничего не оставалось, как 23 ноября 1940 года в Берлине покорно подписать договор о присоединении к «тройственному ­пакту».

Как видим, за счет раздувшейся после Первой мировой войны «Великой Румынии» полакомились все ее соседи, но сегодня почему-то активно вспоминают лишь о Советском Союзе, вернувшем в свой состав Бессарабию, оккупированную румынами после Октябрьской революции. Значит, это тоже кому-нибудь нужно.

Впрочем, Советский Союз не сидел сложа руки и, пользуясь благоприятной политической конъюнктурой, быстренько присоединил Прибалтику. «Прибалтийские государства были самими ярыми антибольшевистскими государствами в Европе, — писал Черчилль в своем эпохальном труде «Вторая мировая война». — Грубыми методами, свойственными революциям в этих районах, (они) создали общества и правительства, главным принципом которых была враждебность к коммунизму и России. 20 лет отсюда, в частности из Риги, по радио и всевозможным другим каналам на весь мир шел поток острой антибольшевистской пропаганды» (78). Но все же стоит признать за улыбку истории тот факт, что те же литовцы, большие любители порассуждать о советской оккупации, в своей нынешней столице Вильнюсе оказались исключительно благодаря штыкам Красной армии, изгнавшей поляков.

Советы с новыми подданными не церемонились. Невзирая на «дружбу» с Германией, однако памятуя о роли «фольксдойчей» в покорении европейских стран и, говоря казенным языком, «в целях ликвидации немецкой агентуры на советских территориях — Прибалтике, Западной Белоруссии и Западной Украине, Бессарабии», все этнические немцы были в кратчайший срок выселены из свежеобретенных территорий в Германию. Исходя из опыта других стран, можно предположить, что резон в данном перемещении имелся. Например, в 1940 году в Дании, несмотря на заключенный пакт о ненападении с Германией, засекли и арестовали группу из девяти местных немцев, которая занималась шпионажем, собирая сведения о морских перевозках. Подобных случаев работы этнических немцев на свою родину насчитывались десятки, и мы еще расскажем о них.

Но, понятное дело, для достижения пропагандистских и военных целей Третий рейх использовал не только местных «арийцев». Для укрепления своих позиций на стратегически важном Ближнем Востоке Германия провозгласила себя защитницей против англичан всех угнетенных арабских народов. Как результат, 1 апреля 1941 года в Ираке, патронируемом в то время британцами, произошел переворот и к власти пришло правительство, возглавляемое немецким ставленником Рашидом-Али-Гайлани. Правда, продержалось оно на плаву всего два месяца. Позже нацисты также активно использовали в своей пропаганде и тот факт, что в разгар войны — 12 августа 1942 года — Индийский национальный конгресс, вдохновляемый великим непротивленцем Махатмой Ганди, потребовал у Британской империи полной автономии Индии, увода английских войск и т. п., угрожая в противном случае кампанией гражданского неповиновения. Разъяренное изменой английское правительство разогнало конгресс, арестовало его лидеров (в том числе и Ганди) и начало расправляться с зачинщиками и активистами кампании, давая тем самым неубиенные козыри своим противникам в психологической войне.

Но вернемся в жаркое лето 1940 года. После разгрома Франции, стремясь добиться определенного пропагандистского эффекта, Гитлер лично продиктовал так называемую «преамбулу» к мирному договору. Она должна была психологически подготовить французов к принятию тяжелых германских условий, поэтому в ней давалась высокая оценка храбрости и «героической борьбы» французской армии. А во-вторых, Гитлер мотивировал огромные германские требования необходимостью продолжения войны с Англией, пытаясь таким образом обратить острие договора не против Франции, а против коварного Альбиона.

Лесть и потакание национальной «свидомости» сыграли свою роль — большинство французов «цивилизованно» восприняли факт своего военного поражения, а некоторые, понимавшие гнилость довоенного государства, и не очень-то винили немцев. «Как сказал мне один французский бизнесмен: «Мы нанесли себе поражение изнутри, пытаясь четырехдневную рабочую неделю противопоставить шести-, семидневной рабочей неделе немцев» (79). Многие местные жители активно сотрудничали с оккупационными властями, а порой с оружием в руках французы сражались с союзниками — как на Восточном, так и на Западном фронте. Вот что значит пряник в умелых руках.

После бегства из-под Дюнкерка на Британские острова остатков английского экспедиционного корпуса заместитель фюрера Рудольф Гесс рассуждал: «Мы помиримся с Англией точно так же, как и с Францией. Германия и Франция вместе с Англией должны выступить против врага Европы — большевизма. Именно по этой причине фюрер позволил английской армии спастись из Дюнкерка» (80). 19 июля 1940 года Гитлер, выступая с речью в рейхстаге, снова официально предложил Великобритании заключить мир. Но не сложилось — англосаксонские страны не собирались мириться с переделом мира в пользу Третьего рейха.

Рузвельт заявил: «Предлагаемый «новый порядок» по своей сути прямо противоположен идее Соединенных Штатов Европы или Соединенных Штатов Азии. Это не то правление, которое основано на согласии подданных. Это нечестивый сговор власти и «золотого тельца» с целью подавить, поработить человечество» (81). Занятно, когда лидер крупнейшей капиталистической страны осуждает «золотого тельца», но в целом суть гитлеровской экспансии президент США уловил верно. Хотя перед началом похода на Советский Союз нацистская пропаганда еще пыталась маскировать экономический характер завоеваний традиционными идеологическими штампами — естественно, расистскими и человеконенавистническими. Цитата из первого выпуска «Сообщений для войск» (издание ОКВ и его отдела пропаганды): «Речь идет о том, чтобы ликвидировать красное недочеловечество, воплощенное в московских властителях. Германский народ стоит перед величайшей задачей в своей истории» (82).

Командующий 6-й армией Вальтер фон Рейхенау, октябрь 1941 года, приказ по армии: «Важнейшей целью войны против еврейско-большевистской системы является полное разрушение механизма власти и ликвидация азиатского влияния на европейскую культуру. Солдат на востоке — носитель несгибаемой народной воли и мститель за все зверства по отношению к германскому и всем родственным ему народам... Поэтому солдат должен проявлять полное понимание необходимости суровой, но справедливой кары в отношении недочеловека-еврея» (83). Любимец современных западных историков Эрих фон Манштейн, приказ по 11 армии, 20 ноября 1941 года: «Солдат должен проявить понимание суровой кары над еврейством, духовным носителем большевистского террора» (84).

И только после неудачи блицкрига против Советской России Геббельс, стараясь сделать сопротивление германских войск более осмысленным и действенным, публично признал в статье «За что?» («Дас Райх», 31 мая 1942 года), что цели внешней политики Германии, в том числе и война на востоке, питаются не только эфемерной идеологией. Немцы сражаются «за зерно и хлеб, за стол, накрытый для завтрака, обеда и ужина: война за сырье, за резину, железо и руду... На необозримых полях Востока колышутся желтые колосья, которых достаточно и сверхдостаточно, чтобы прокормить наш народ и всю Европу... Это и есть цель нашей войны» (85).

За высокопарными словами о патриотизме, национальном возрождении и народе, льющимися из государственных уст, стоят, как правило, экономические интересы — стран, регионов, классов и отдельных людей. Прикрытию этих интересов и их незаменимым оружием служила и служит пропаганда. Нацистская Германия исключением не была.

Примечания к 24-й главе:

1. Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Т. 1. М.: Терра, 1997. С. 12.

2. Goebbel Joseph. Die abgehackten Kinderhände. (Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1941). pp. 181—187.

3. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 340.

4. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 140.

5. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 295.

6. Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Т. 1. М.: Терра, 1997. С. 15—16.

7. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 2. Пермь: Алетейа, 1993. С. 358.

8. Там же. С. 358.

9. Кардель. Адольф Гитлер — основатель Израиля. М.: Русский вестник, 2002. С. 126.

10. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 338.

11. Кардель. Адольф Гитлер — основатель Израиля. М.: Русский вестник, 2002. С. 125.

12. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 304—305.

13. Макиавелли Никколо. Государь. М.: Современный гуманитарный институт, 2000. С. 53.

14. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 73.

15. Там же. С. 171—172.

16. Смит Денис Мэк. Муссолини. М.: 1995. С. 212.

17. Доллман Евгений. Переводчик Гитлера. М.: Центрполиграф, 2008. С. 121.

18. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991. С. 276.

19. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 49—50.

20. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 412.

21. Там же. С. 423.

22. Там же. С. 414.

23. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 368.

24. Тиссен Фриц. Я заплатил Гитлеру. М.: Центрполиграф, 2008. С. 68.

25. Кремлёв Сергей. Россия и Германия: путь к пакту. М.: АСТ-Астрель-ВЗОИ, 2004 .

26. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 40.

27. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 262.

28. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 123.

29. Чемберлен вернулся из Мюнхена. /stories/05/07/29/3449/244375.html.

30. Кремлёв Сергей. Россия и Германия: путь к пакту. М.: АСТ-Астрель-ВЗОИ, 2004. С. 66.

31. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 18.

32. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 142.

33. Там же. С. 90.

34. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 572.

35. Там же. С. 605.

36. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 59.

37. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 599 .

38. Штрассер Отто. Гитлер и я. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 270.

39. Дашичев Вячеслав. Банкротство стратегии германского фашизма. Т. 2. М.: Наука, 1973. С. 303.

40. Кара-Мурза Сергей. Советская цивилизация. Т. 1. М.: Алгоритм, 2001.

41. Штрассер Отто. Гитлер и я. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 10.

42. Там же. С. 10.

43. Гитлер Адольф. Моя борьба. [Б.М.]: Т-Око, 1992. С. 462.

44. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 103.

45. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 283—284.

46. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 1701—171.

47. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995. С. 378.

48. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 47.

49. Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Т. 1. М.: Терра, 1997. С. 164.

50. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 1. СПб.: Полигон, 2003. С. 36.

51. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 208—209.

52. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 141.

53. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 119.

54. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 50—51.

55. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 133.

56. Бросцарт Марин. Закат тысячелетнего рейха. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 47.

57. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 616.

58. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 84.

59. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 161.

60. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 711—712.

61. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 162.

62. Чуев Феликс. Молотов. Полудержавный властелин. М.: Олма-пресс, 2002. С. 20.

63. Гофман Генрих. Гитлер был моим другом. М.: Центрполиграф, 2007. С. 106.

64. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 313.

65. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 453.

66. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002.

67. Чуев Феликс. Молотов. Полудержавный властелин. М.: Олма-пресс, 2002. С. 39.

68. Там же. С. 39.

69. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 229.

70. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 65.

71. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 49.

72. Фест Иоахим. Гитлер. Т. 3. Пермь: Алетейа, 1993. С. 178.

73. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007 .

74. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 210.

75. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 195.

76. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 49.

77. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 198.

78. Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Т. 1. М.: Терра, 1997. С. 238.

79. Эйзенхауэр Дуайт. Крестовый поход в Европу. М.: Воениздат, 1980. С. 371 .

80. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 116.

81. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 211.

82. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 112.

83. Там же. С. 107.

84. Там же. С. 108.

85. Там же. С. 99.

25. Эстетика войны

Многие исследователи отмечали широко представленный в нацистской пропаганде культ смерти. Это связано как с цивилизационными страхами немецкого народа, о чем мы уже писали в первой главе, так и с развивавшим заложенную предрасположенность планомерным обучением граждан. Высшим смыслом воспитания стало умение и желание принести свою жизнь на алтарь фатерлянда, т. е. возможность придать неизбежной смерти осмысленное высокое значение.

Высший идеал самопожертвования — готовность отдать собственную жизнь за родину, за свой народ — является основой патриотического воспитания во всех странах, но, пожалуй, лишь в Германии молодых солдат комплексно, начиная со школьной скамьи, готовили именно к этому: от всевозможного вбивания идеологических и расовых догм до соответствующего физического воспитания и штудирования учебного материала. Милитаризм прививался детям даже с помощью школьных математических задачников: «Самолет летит со скоростью 240 км в час в район, отстоящий на дистанции 210 км, с приказом сбросить бомбы. Когда можно ожидать его возвращения, если бомбометание занимает 7,5 минуты?» (1) Военный министр фон Бломберг в приказе от 16 апреля 1935 года указывал: «...Служба в вооруженных силах — последняя и высшая ступень общего образования молодого немца: от родительского дома, через школу, гитлерюгенд и “Трудовой фронт”». Образовательная цель вермахта — не просто подготовленный солдат, мастерски владеющий оружием, но человек, сознающий свою национальность и свой долг перед государством» (2).

Патриотическое воспитание базировалось на основополагающем тезисе «Майн Кампф», который гласил: «Народы, не желающие отстаивать свою честь, раньше или позже потеряют свою свободу и независимость, что, в конце концов, будет только справедливо, ибо дрянные поколения, лишенные чести, не заслуживают пользоваться благами свободы» (3). Данный пассаж склоняли на разные лады воспитатели и пропагандисты, партийные лидеры и журналисты, но наиболее емко, как мне кажется, его обыграл популярной в Третьем рейхе военный писатель Эвальд Банзе: «Война получает подпитку из духовной и экономической мощи страны, а деятельность вождей претворяет ее в жизнь в форме боевых действий. Война предоставляет куда лучшие возможности для управления государством, чем можно было бы ожидать» (4).

Одним из основных компонентов военного воспитания стала мифологизированная пропагандистами битва у Лангенмарка. 24 октября 1914 года более 10 тысяч немецких солдат, большей частью необученных и неопытных, вчерашних гимназистов и студентов, были брошены в лобовую атаку на английские пулеметы. Бессмысленная (вследствие бездарного командования) бойня в немецкой традиции долгое время интерпретировалась как подвиг молодого возвышенного энтузиазма и преданности родине. По своей нелепости смерть немецких студентов можно сравнить разве что с битвой под Крутами, где украинские военные отправили в бой необученных гимназистов. Однако для людей, создающих национальные мифы, оба трагических случая стали сущим подарком. С той только разницей, что нацисты, в отличие от националистов, оказались щедрее в своем патриотизме. С 1934 года они организовали т. н. «курсы Лагенмарка» для особо одаренных молодых немцев — что-то вроде немецкого варианта советских рабфаков с последующим зачислением учащихся в университеты.

Основным государственным праздником, связанным с военно-патриотическим воспитанием народа, можно считать День памяти героев, который отмечался 16 марта и поначалу посвящался павшим в Первой мировой войне германским солдатам. День памяти традиционно проходил пышно и торжественно, пробуждая в немцах ощущение величия своей военной истории. «На первом этаже Оперного театра море униформ и удивительно много старых армейских офицеров... Мощное освещение сцены было направлено на взвод солдат рейхсвера, застывших подобно мраморным статуям с развевающимися военными знаменами. Над ними на безбрежном занавесе висел громадный серебряно-черный железный крест. Соответствующая атмосфера возникла тотчас же, как только оркестр заиграл «Похоронный марш» Бетховена, трогательная вещь, такая, что тронет каждую немецкую душу» (5). Как мы помним, ко Дню памяти порой приурочивались и особые мероприятия, вроде осуществленного Гитлером ввода войск в Рейнскую зону.

После начала Второй мировой войны новые боевые потери актуализировали значение 16 марта. «Генерал фон Рунштедт пишет в «Фёлькишер беобахтер»: «День памяти — 1940. Конечно, мы искренне думаем о павших, но мы не скорбим». А на первой полосе газеты красными буквами читателям был явлен загадочный призыв: «Через могилы — !»(6). Действительно, а чего скорбеть. Истребление себе подобных, если верить нацистской пропаганде, дело настоящих, не боящихся смерти благородных мужчин.

Важную роль в процессе создания представления о немецком «блицкриге» как о чистой и рыцарской битве играли киножурналы «Вохеншау», пользовавшиеся у публики огромной популярностью. Жестокостей в этих фильмах не случалось, крайне редко — трупы врагов, еще реже — украшенные цветами солдатские могилы. Целенаправленно формировался обывательский стереотип, дескать, у войны есть свои отрицательные стороны, но значительно больше романтических. Война подавалась как захватывающее дух приключение: взять, к примеру, историю немецкого лайнера «Бремен».

На момент начала боевых действий лайнер оказался на стоянке в США. После начала боевых действий британские власти попросили наложить арест на «Бремен» в счет каких-то германских долгов, однако капитан корабля Аренс воспользовался нерасторопностью американцев. Ночью «Бремен» незаметно отшвартовался, вышел из Гудзона и исчез в волнах Атлантики. Англичане организовали погоню, но тщетно. Потом выяснилось, что «Бремен» круто повернул на север, в густом тумане счаст­ливо миновал айсберги и, осторожно продвигаясь за полярным кругом, добрался до советских территориальных вод. На подходе к Мурманску Аренс прервал радиомолчание и связался с Берлином. Оттуда обратились в Москву и получили согласие на заход немецкого лайнера в советский порт. Позже лайнер под прикрытием полярной ночи вдоль берегов тогда нейтральной Норвегии вернулся в Гамбург. Капитан и команда стали национальными героями.

Или другой случай. После успешного вначале рейда немецкого военного корабля «Графа Шпее», который терроризировал торговые линии союзников и потопил множество союзных транспортов, Геббельс провел широкомасштабную кампанию, стараясь, по свидетельству современника, «наэлектризовать общественное мнение накануне первого военного Рождества; в магазинах даже продают хлебные батоны и сдобные булочки в форме «карманных линкоров» (7). Правда, «Шпее» вскоре изловили английские корабли, и он затонул, но хлебобулочный креатив нацистской пропаганды остался в анналах истории.

Кроме того, немцы огромное внимание уделяли юмору и сатире, официальной рукой аккуратно направляемой на высмеивание трудностей войны. Например: во время войны в Германии ощущалась огромная нехватка кофе, столь привычного и необходимого для бюргера. В журналах появляются карикатуры примерно такого содержания: по улице у складов стоит толпа женщин, заглядывающих в щели, окна, двери и т. д. Под карикатурой надпись: «Стены складов, в которых раньше помещалось кофе, до сих пор испускают ясный кофейный запах, привлекающий к себе множество горожан и приезжих». С фронта проникают слухи о том, что бойцы вермахта утопают в грязи, о чем пишут почти все солдаты. Население начинает беспокоиться. Появляется серия карикатур, рисующих, как немец приспосабливается к грязи. Здесь и грязевая ванна, полезная для здоровья, и дождевой душ — счастье пехотинца, омывающий его от походной пыли, и удобства для бритья — голый солдат сидит в луже, а в другой луже кисточкой разводит мыло для бритья, и другие веселые благоглупости на заданную тему.

Порою воспевание воинских доблестей настигало немецких граждан в таких укромных закутках, что невольно заставало человеческое сознание врасплох, а значит, не давало ему защититься от назойливой пропаганды. Так в рождественской листовке лидера «Трудового фронта» доктора Лея обычное поздравление вдруг по ходу трансформировалось в диковатую агитку: «Мать — высшее проявление женственности. Солдат — высшее проявление мужественности. Бог не наказывает нас этой войной, он дарует нам возможность доказать, достойны ли мы нашей свободы» (8).

Благородному немецкому солдату-идеалисту противопоставлялся его противник - воюющий за золото наемник. Нацисты подняли на щит старый тезис о том, что англичане — это евреи среди арийских народов, что со стороны немцев война окутана ореолом романтической борьбы и героизма, а для англичан она осталась простым капиталистическим предприятием. И, в общем-то, основания для подобной трактовки имелись: бизнес-подход всегда присутствовал в англосаксонской традиции. Например, президент Рузвельт, 5 июня 1944 года убеждая нацию в необходимости очередных денежных трат, не мог избежать в разговоре с соотечественниками деловой стороны вопроса: «Некоторые наши граждане, возможно, озабочены финансовой стороной дела. По существу нашу деятельность в Италии можно сравнить с оказанием помощи от стихийного бедствия. Однако мы надеемся, что эта помощь станет своего рода и капиталовложением, которое в будущем принесет дивиденды в виде очищения Италии от фашизма... Такие дивиденды послужат делу мира во всем мире и тем самым вполне оправдают для нас вложенные средства» (9). Подобный бизнес-сленг в рассуждениях о человеческой трагедии может нас шокировать, но обращение было рассчитано на целевую американскую аудиторию и вполне достигло своей цели.

По правилам игры горечь потерь и гибели нескольких отдавших жизнь за нацию героев обязательно должна сменяться всенародной радостью заслуженной победы, для чего первоначальная история «блицкригов» Третьего рейха предоставляла все возможности. Особенно после поражения Франции. Идея заключить новое перемирие с французами в том самом месте, где 7 ноября 1918 года было признано поражение Германии, и тем самым даже внешне перечеркнуть Версальский мир, высказана Гитлером в начале июня 1940 года, накануне падения Франции. Когда французскую делегацию, уполномоченную подписать соответствующие бумаги, привели в тот же музейный вагон в Компьенском лесу, где победой союзников завершилась Первая мировая война, гордые галлы окаменели. Эта символическая инсценировка произвела огромное впечатление и на немецкое общество, а исторический вагон по окончании действа укатил в качестве трофея в Германию.

6 июля 1940 года огромные толпы людей вышли на улицы с бумажными флажками, выражая свою радость и энтузиазм в момент триумфального возвращения фюрера с Западного фронта. «Кортеж автомобилей приветствуют овацией десятки тысяч берлинцев, выстроившихся вдоль всего пути следования Гитлера — от вокзала до рейхсканцелярии. Какие-то группы поют «Теперь восхвалите Господа...» Все это можно слышать в прямой радиотрансляции. С точки зрения берлинцев, присутствие немецких воинских соединений в Париже означает, что Третий рейх стал хозяином в Европе» (10).

И, разумеется, в лучших античных традициях триумфатор отмечает отличившихся соратников. Люди часто представляют себе национального героя в виде отважного воина, который завоевал новые земли или вернулся домой с богатой добычей. Покорение жизненного простран­ства обнаружилось в переименовании польской Лодзи в Лицманнштадт в честь генерала, захватившего этот город в Первую мировую войну. А щедрость победителя в перераспределении добра поверженного противника символизировал поток трофейных товаров, который заполнил прилавки немецких магазинов, давно отвыкших от подобной роскоши.

На публику производят впечатление реальные победители из плоти и крови, и, в подражание Наполеону, фюрер создал собственную когорту «непобедимых» маршалов. 19 июля 1940 года Гитлер объявил о назначении 13 новых генерал-фельдмаршалов: Браухича, Кейтеля, Рундштедта, Рейхенау, Бока, Риттера, Лееба, Листа, Клюге, Вицлебена, Мильха, Шпеерле и Кессельринга, а Герингу вождь присвоил специальное звание рейхсмаршала. Небывалый каскад награждений, особенно учитывая то, что за предыдущих три века в германской истории числилось всего 100 прусских и германских фельдмаршалов. Но вернемся к простым солдатам, которые только мечтают стать маршалами.

Солдат в нацистской патриотической мифологии — высшее проявление мужественности и преданности. В нацистском исполнении «фанатичной преданности» — излюбленное словосочетание партийных пропагандистов. Расчет простой: если человек достаточно долго использует слово «фанатически», вместо того, чтобы сказать «героически» или «доблестно», то он, в конечном счете, уверует, что фанатик — это просто доблестный герой, а без фанатизма героем стать нельзя.

Настоящими фанатиками и элитой среди немецких вооруженных сил по праву считались части СС, и, естественно, воинское воспитание там было поставлено отменно. Уже сама церемония посвящения в эсэсовцы пробуждала в душе неофита готовность к беспредельному самопожерт­вованию. Ее приурочивали годовщине «пивного путча» и проводили в Мюнхене на Аллее полководцев в десять часов вечера, то есть в глубокой темноте, поскольку стоял ноябрь. Очевидец вспоминал: «Превосходные молодые люди, серьезные, с безукоризненной выправкой, безукоризненно вооруженные. Истинная элита. У меня на глазах выступали слезы, когда тысячи людей при свете факелов давали клятву верности. Словно молитву» (11). Правда, упоминание молитвы здесь не совсем уместно, поскольку церковь являлась одним из заявленных противников национал-социализма и, безусловно, отрядов СС. «Христианство было взято из еврейской религии. В отличие от национал-социализма оно не знает рас, а его пароль гласит: перед Богом все равны, и к тому же исходной точкой считается еврейство» (12). Прочими противниками, по учебным материалам для воспитания эсэсовцев Службы имперской безопасности, провозглашались евреи, масонство, марксизм и либерализм.

Если говорить о других принципах воспитания в СС, то они изложены уже в передовице самого первого номера «Черного корпуса» (6 марта 1935 года): только умеющий сдерживать себя член СС являлся подлинным наследником тех неизвестных солдат, что сражались и погибали, не думая о себе. С одобрением отзываясь о романе Ремарка «На Западном фронте без перемен», автор статьи уподоблял молодых эсэсовцев «мальчишкам-новобранцам», учившимся в окопах «железной дисциплине». Читатель, разумеется, прекрасно знал, что во времена Веймарской республики СА яростно критиковали пацифизм Ремарка и беспорядки, устроенные штурмовиками, помешали премьере экранизации его романа. Прославляя окопных солдат Ремарка, автор статьи косвенно противопоставлял готового к самопожертвованию эсэсовца задиристому и наглому штурмовику (13).

Значит, дисциплина и самопожертвование. Известно: Гейдрих подбивал Гиммлера на то, чтобы ваффен-СС проводили тренировки, стреляя друг в друга боевыми патронами. «Гиммлер случайно упомянул об этом Герингу, который ответил абсолютно серьезным тоном: «Мой дорогой Гиммлер, я уже так делаю в своих Люфтваффе». Рейхсфюрер живо заинтересовался и попросил Геринга рассказать о деталях военного воспитания летчиков. Геринг с невозмутимым видом продолжил: «Проверка на храбрость — часть обязательной тренировки летчиков — небольшое испытание с парашютами. Два раза прыгаешь с парашютом, третий раз без него» (14).

С тех пор разговоров о проверке на храбрость в СС больше не велось, однако эсэсовцам разрешили дуэли, а проштрафившийся имел право покончить жизнь самоубийством. Правда, и в том, и другом случаях только с разрешения начальства и с соблюдением массы бюрократических формальностей. Не думаю, однако же, что самоубийства в пору расцвета рейха стали распространенным явлением — армия находилась в апогее мощи и в нечеловеческом блеске своей красоты. В самом прямом значении упомянутого слова, ибо на внешний вид солдата и офицера возлагалась огромная психологическая нагрузка. Так, мы помним, форму немецкого офицера конструировал знаменитый модельер Хьюго Босс, и специалисты считают, что внешний вид сыграл в психологическом настрое немецкой армии огромную роль.

Еще более серьезные мотивы для спаянности гитлеровского воинства давали последствия многолетней социальной политики национал-социалистов. Уильям Ширер, побывав на военно-морской базе в Гамбурге, отмечал: «Когда мы зашли в один из кубриков, никто не вскочил и не застыл по стойке «смирно». Командир, похоже, заметил наше удивление. «Таков новый дух на нашем флоте, — сказал он с гордостью. Командир пояснил мне также, что на этой войне все военнослужащие получают такой же рацион питания, как офицеры» (15). И там же: «Произвел впечатление высокий моральный дух экипажей подводных лодок, а еще больше поразило полное отсутствие прусской кастовости» (16).

Нацистская Германия готовилась к триумфальному покорению исторического врага — Советской России. «Во все времена народ видит в решительном нападении на противника доказательство собственной правоты, а отказ от уничтожения других рассматривает как неуверенность в собственной правоте, если не как знак собственной неправоты», — гласила библия национал-социализма (17). Таким образом, вопрос, правое ли дело нападение на нас, на наши земли, на наши спящие города, не стоял на повестке дня ни перед нацистской идеологией, ни перед пропагандой. «Понемногу развертываем тему вторжения. Я приказал сочинить песню о вторжении, новый мотив: Марш вперед!» (18) Молодые солдаты вермахта, изумительно вымуштрованные и надрессированные, рвались в бой: «Что мы знали о линии фронта? Мы знали, что нам дадут медали, а противник будет сдаваться толпами. Наши ребята захватили Польшу, а потом Францию. На фронте они чертовски хорошо сражались: в их глазах не было и тени страха, и всегда была великая цель впереди. То, что совершили они, было и нам по плечу» (19).

Развернутую характеристику вторгшихся на нашу землю «героев» дает прошедший войну фронтовым корреспондентом Константин Си­монов. И, сознаюсь, его подробный анализ качеств обычного нацистского солдата я считаю близким к действительности, а потому даю развернутую цитату: «Это был нахальный голубоглазый парень, фельдфебель со сбитого самолета. Он не казался мне ни глупым, ни ничтожным, но он был человеком, чьи суждения, мнения, представления, размышления раз и навсегда замкнуты в один навсегда установившийся круг, из которого наружу не вылезает ничего — ни одна мысль, ни одно чувство. В пределах этого круга он размышлял. То есть даже был изворотлив. Он не говорил, что Россия напала на Германию. Он говорил, что Германия сама напала. Но напала, потому что точно знала, что Россия через десять дней нападет на нее. (Вспомните творения Виктора Суворова. — К. К.) В пределах этого круга он был образован. То есть читал несколько стихотворений Гете и Шиллера, читал «Майн Кампф» и был вполне грамотен. В пределах этого круга он не был лишен чувств. То есть чувства товарищества, патриотизма и так далее. Все, что выходило за пределы этого круга, его не интересовало. Он не знал этого. Не хотел и не умел знать (словно современные «узкие» профессионалы. — К. К.). Словом, это была отличная машина, приспособленная для того, чтобы наилучшим образом убивать. А больше всего меня бесило в нем то, что он явно воспринимал наше мягкое обращение с ним за признак нашей слабости и трусости. В его мозгу не умещалось, что можно быть мягкосердечным не от слабости, человеколюбивым не от трусости и добрым не по расчету. В системе воспитания, которую он прошел, об этот не было сказано» (20).

Таковы обычные выпускники системы военно-патриотического ­воспитания по рецепту нацистской пропаганды. Но плох и бесполезен (в роли качественного пушечного мяса) тот рядовой, который не стремится стать маршалом. И с самого начала войны Геббельс искал на по­требу массового сознания «героя для подражания», желательно выходца из народа. Самой большой удачей в настойчивых поисках министра пропаганды стал образ фельдмаршала Эрвина Роммеля. Сравнительно молодой, он не принадлежал к родовой аристократии и клике генералов кайзеровской формации. «После впечатляющих побед Роммеля во Франции Геббельс начал методично раздувать его известность до сияющего ореола славы. Партийные ораторы вдруг обнаружили, что Роммель — старый член НСДАП и член СС и что он был знаком с Гитлером еще в пору зарождения нацистского движения. Ни один из этих фактов не соответствовал действительности, и, тем не менее, они стали основой для популярности Роммеля. Снова и снова военные корреспонденты описывали его как генерала, который сражается на передовой бок о бок со своими солдатами, совершенно не заботясь о личной безопасности... Для Геббельса успехи африканского корпуса стали долгожданным событием, поскольку отвлекали от сражений на просторах России» (21).

Отвлекать действительно понадобилось. Упорный русский противник оказал вермахту сопротивление, доселе невиданное им на Западе, Севере и Юге. Меры по скрытию всей правды о Восточном фронте тесно переплетались с поддержанием в глазах общественности образа непобедимого немецкого солдата. Почта тщательно перлюстрировалась на предмет пораженческих настроений (о чем солдат на линии фронта откровенно предупреждали). Более того, о реалиях войны на территории СССР фронтовикам не рекомендовалось рассказывать и во время отпуска. Наоборот: «Нам приказали до блеска натереть сапоги и начистить кители: глядя теперь на нас, все решат, что в России царит стерильная чистота! А в конце нас ожидал приятный сюрприз: женщины в форме раздали деликатесы, завернутые в бумагу с изображением орла и свастики. На обертке красовалась надпись: «Храбрые солдаты! Счастливого вам отдыха!» Милая родина: она никогда не забывала о нас!» (22) Понятное дело, деликатесы предназначались не для скорейшего пожирания голод­ными солдатами, но для гостинцев родным.

Находившиеся в отпусках фронтовики часто запускались в пропагандистскую машину для агитации и воспроизводства все нового пушечного мяса, чему придавалось огромное значение. Даже такая важная фигура, как начальник Генерального штаба Франц Гальдер озаботился поиском достойных лекторов-фронтовиков. «Требуются офицеры-докладчики для гитлерюгенда, желательно награжденные Рыцарским крестом», — помечает он в своем военном дневнике в числе первоочередных задач (23).

А чтобы близкие не скучали, когда кого-нибудь из кормильцев убьют, Гитлер выпустил тайное (поначалу) распоряжение о заключении браков с павшими на фронте женихами, если до их смерти имелись доказанные намерения жениться. Другое распоряжение Гитлера давало возможность развода погибшего солдата с «недостойной его женой» (!). К «бракам с мертвецом» прибегали довольно часто для различных целей, например для узаконения детей и получения материальной помощи.

Кроме «брака с мертвецом» еще одно выражение необходимо зафиксировать как специфически нацистское. «Однажды — это был декабрь 1941 года — Пауль К. пришел с работы, сияя от радости. По дороге он прочитал военные сводки. «В Африке дела у них плохи», — воскликнул он. «Что, неужели они сами это признали, — спросил я, — ведь они всегда только кричат о победах?» Пауль ответил: «Они пишут: «Наши героически сражающиеся войска». «Героически» звучит как поминание, уж можете мне поверить». С тех пор слово «героически» не раз звучало в военных сводках как поминание и никогда не обманывало» (Виктор Клемперер) (24).

Однако в начале 1943 года после поражения под Сталинградом скрывать истинное положение дел на фронте стало невозможно. Нацистская пропаганда провозгласила новую этическую и эстетическую концепцию боевых действий, вошедшую в историю под названием «тотальная война». «Мы вытрем кровь с глаз, чтобы лучше видеть, и когда начнется следующий раунд, мы опять будем крепко держаться на ногах», — Геббельс сознательно снова и снова использует боксерскую терминологию, стараясь вызвать у народа единый образ. «Народу, который до сих пор бил только левой и намерен уже бинтовать правую, чтобы беспощаднее разить ею в следующем раунде, нет нужды идти на уступки» (25).

Яростная борьба подстрекаемого Геббельсом народа и его армии дала истории массу примеров героизма. Будем справедливы — враг тоже может быть героичен, и это самая важная заслуга перед режимом продуманного военно-патриотического воспитания. Лишь фрагмент, яркая вспышка истории: советские войска штурмуют Севастополь, погрузка в последнюю баржу — места больше нет. «Майор Тешнер приказал офицерам сойти на берег. Молча, как будто это было абсолютно естественно, все офицеры вышли обратно. Майор повел оставшихся в укрытие. Там они окопались для своего последнего боя. Спиной к воде, небольшая ударная группа 50-й дивизии заняла оборонительную позицию. Они держались еще шесть часов, потом их раздавили» (26).

Таково было умение идти на жертвы у нацистских полчищ, таковым оказалось фанатичное лицо «Тотальной войны». Кстати, этот удачный термин придумал не Геббельс, а, ближе к концу Первой мировой войны, генерал Людендорф, когда он попытался убедить кайзера подчинить всю экономику Германии военным целям. В 1935 году, обобщив свой боевой опыт, генерал выпустил книгу, которая так и называлась «Тотальная война». По мнению Людендорфа, беспощадная битва на истребление требует крайнего напряжения всех сил нации, из чего следует необходимость ее скорейшего завершения. Соответственно, «тотальная война» неразрывно связана с излюбленным нацистами понятием «блицкриг».

Ну что ж, оставим поверхностный символизм взаимосвязанных понятий, тем более, что под конец нацистская верхушка уже рассуждала не в категориях быстрых наступлений и даже не тотальной войны, а скорее, обыкновенного чуда внезапного избавления. Настоятельно убеждая сограждан, что судьба Германии внезапно переменится, Геббельс заклинал измученных немцев: «Фюрер знает точный час перемены. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы, в это время величайшего внешнего и внутреннего стресса, стали свидетелями чуда» (27).

Чуда, как известно, не произошло.

Примечания к 25-й главе:

1. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 355.

2. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 168.

3. Гитлер Адольф. Моя борьба. [Б.М.]: Т-Око, 1992. С. 148.

4. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 51.

5. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 31.

6. Там же. С. 252.

7. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 151.

8. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 230.

9. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 356.

10. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 126.

11. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 175.

12. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 43.

13. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 256—257.

14. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 122—123.

15. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 228.

16. Там же. С. 230.

17. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 227.

18. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 254.

19. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 12.

20. Симонов Константин. Сто суток войны. Смоленск: Русич, 1999. С. 127—128.

21. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 308.

22. Сайер Ги. Последний солдат Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2006. С. 153.

23. Гальдер Франц. Военный дневник: лето 1942 года. Смоленск: Русич, 2003. С. 398.

24. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa/

25. Там же.

26. Карель Пауль. Восточный фронт. Т. 2. М.: Эксмо, 2003. С. 363.

27. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. C. 297.

26. Немецкий народ и война

Уильям Ширер писал: «Любое правительство, когда-либо начинавшее войну, старалось убедить свой народ в трех вещах: 1) что правота на его стороне; 2) что война ведется исключительно в целях защиты страны; 3) что оно уверено в победе. Конечно, и нацисты стараются вбить это в сознание своих граждан. Современные средства информации, особенно радио, помогают им» (1).

Аналогичные задачи ставят перед собой и нынешние правители, правда, служит им теперь для достижения подобных целей и не только радио, пресса и широкомасштабные пропагандистские акции, но и телевидение, Интернет, прочие средства коммуникативного воздей­ствия, например смс-рассылки. Причем, далеко не всегда основной целью манипуляторов является враг внешний, весьма часто боевые действия разворачиваются в интересах внутренней политики. Геринг за кулисами Нюрнбергского процесса обронил важнейшую для понимания политических реалий мысль: «Народ вне зависимости от того, наделен он избирательным правом или же нет, всегда можно заставить повиноваться фюреру. Это нетрудно. Требуется лишь одно — заявить народу, что на его страну напали, обвинить всех пацифистов в отсутствии чувства патриотизма и утверждать, что они подвергают страну опасности. Такой метод срабатывает в любой стране» (2). История знает множество примеров, когда «маленькая победоносная война» помогает сплотить общество, которое часто даже не задумывается, а что же послужило первопричиной разразившегося конфликта.

Германское правительство не являлось исключением из правила, хотя цели его являлись значительно более обширными, а готовили немцы свое стратегическое наступление исподволь и в глубочайшей тайне. Еще 5 ноября 1937 года в Берлине Гитлер провел секретное совещание, на которое он пригласил всего шесть человек: военного министра фельдмаршала фон Бломберга; главнокомандующего сухопутными войсками фон Фрича; главнокомандующего ВМФ адмирала Редера; главкома ВВС Геринга; министра ино­странных дел фон Нейрата; стенографировал ход совещания полковник Хоссбах, адъютант фюрера. Эта важнейшая для истории встреча началась в 16.15 и закончилась в 20.30. Именно сейчас Гитлер объявил своим приспешникам о принятом им решении стать на путь войны: «Герман­ские проблемы могут быть решены только силой», — безапелляционно заявил он.

Мнения среди нацистской элиты разделились. Большинство партийных функционеров и государственных управленцев отнеслись к идее скорой драки отрицательно. Но молодые приверженцы фюрера приняли воинственные намерения режима восторженно: «Мы, люди из ближайшего окружения Гитлера, считали Геббельса, равно как и Геринга, который точно так же выступал за сохранение мира, слабаками» (3).

Однако, кроме суждений правителей, существовал германский народ, и в своей основной массе он войны не хотел. Пока не хотел. Еще в разгар первого чехословацкого кризиса, 27 сентября 1938 года Ширер записал в своем дневнике: «Этим вечером в сумерках по улицам города в направлении чехословацкой границы пронеслась моторизованная дивизия. Несомненно, этот час был выбран сегодня, чтобы застать сотни тысяч берлинцев, выходящих из своих учреждений в конце рабочего дня, но они быстро исчезали в метро, отказываясь смотреть на все это... Это была самая впечатляющая демонстрация, которую я когда-либо видел». Шпеер подтверждает увиденное американцем: «Население с необычной молчаливостью пропускало кортеж с Гитлером. Почти никто не махал ему» (4).

Фюрер сделал необходимые выводы. Перед пропагандистскими службами Третьего рейха возникла безотлагательная задача активизировать психологическую подготовку народа к грядущей войне. Чему, соб­ственно, и были посвящены последовательно проведенные Министерством пропаганды антиеврейская и антипольская «информационные» кампании 1938—1939 годов. И, тем не менее, патриотический подъем в полной мере организовать не удалось. Народ шел на войну с тяжелым сердцем, если не считать энтузиазм национал-социалистической молодежи. И пусть Гитлер накануне нападения на Польшу бахвалился: «Я найду пропагандистские причины для начала войны, пусть вас не волнует, правдоподобны они будут или нет. Победителя не будут потом спрашивать, правду он говорил или нет» (5). Но мы должны понимать, благо у нас есть собственный советский опыт, что пропагандистские картинки ликования — это одно, а реальная жизнь — другое.

«Как часто слышал я шлепанье картами по столу и громкие разговоры о кино, о мясных и табачных пайках под пространные речи фюрера или одного из его паладинов. На следующий день в газетах значилось: весь народ жадно ловил каждое их слово. Рабочие и подавно не были настроены в нацистском духе, а уж к зиме 1943/44 года этот дух выветрился совершенно. Можно было опасаться старосты и двух-трех женщин, которых подозревали в доносительстве, и когда кто-нибудь из них появлялся на горизонте, люди предостерегали друг друга толчком или взглядом», — но далее Виктор Клемперер делает важный, хотя и вроде бы противоречащий вышесказанному вывод: «Никто не был нацистом, но отравлены были все» (6).

Да, суть пропаганды состоит в том, чтобы заразить общество в целом. Если человек вроде бы и не бьется в истерике на каком-нибудь митинге, все равно общий настрой окружающих, целенаправленная постоянная обработка дадут о себе знать, даже если он и сохраняет на первых порах остатки здравомыслия.

Когда 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война, в отличие от того, что было двадцать пять лет назад, ни один полк не уходил на войну украшенный цветами. Улицы оставались пустынны и стихийных патриотических манифестаций не происходило: «Я стоял напротив рейхс­канцелярии, когда по громкоговорителю вдруг объявили, что Англия объявила Германии войну. На улице находилось человек двести пятьдесят. Они молча и внимательно слушали. Когда диктор кончил читать, никто не проронил ни звука. Люди стояли ошеломленные» (7). Более того, уже со следующей недели начались разрозненные акции протеста, правда, не особенно многолюдные, и их мгновенно подавили войска СС.

Учитывая настроения населения, Геббельс не собирался без крайней необходимости пробуждать энтузиазм масс. Министерство пропаганды не приукрашивало сообщения генштаба, излагаемые простым и по-военному лаконичным языком. Предполагалось, что немецкий народ должен думать следующим образом: нам подают факты и ничего, кроме фактов, они говорят сами за себя, следовательно, все обстоит именно так, как нам сообщают, фактам можно доверять. Сегодня к аналогичному пропагандистскому приему активно прибегают ведущие телевизионных новостей.

Но чем сдержанней и напряженней была первоначальная реакция пропагандистской машины Третьего рейха и ее многомиллионной ауди­тории на новые условия жизни в государстве, тем радостней — по контрасту — стала радость скорой победы над Польшей. После падения Варшавы Гитлер приказал семь дней между 12.00 и 13.00 часами звонить в колокола по всей стране.

«Поддержание в народе хорошего настроения» германское правительство постаралось обеспечить посредством специального «циркуляра фюрера», в котором всем театрам, варьете, кино, циркам, спортивным клубам и кружкам предписывалось продолжать свою работу, невзирая на войну. Любопытно, что при посещении театра выдавался вкладыш в программку с инструкцией, как действовать в случае воздушной тревоги: «Поскольку в здании Оперы нет бомбоубежища, на карте было показано, как добраться до моего бомбоубежища, которое значилось под номером один. Тревога будет объявлена со сцены. После этого необходимо соблюдать спокойствие, взять свою шляпу и пальто в гардеробе. И следовать в бомбоубежище. Когда она закончится, я должен вернуться в Оперу, сдать пальто и шляпу, и опера будет продолжена с того места, где спектакль прервался» (8). Чем же была продиктована такая забота о зрелищах? Ну конечно же, вопросами хлеба! Гитлер совершенно ясно осознавал стоящую проблему: «Я должен предоставить рабочему, зарабатывающему деньги, возможность тратить их, если он ничего не может на них купить» (9).

И это диктовалось жизненной необходимостью — сразу после начала боевых действий правительство предприняло целый ряд мер по регулированию внутреннего рынка и ограничению внутреннего потребления. Так, 4 сентября 1939 года, то есть через четыре дня после начала войны, был обнародован закон об увеличении подоходного налога на пятьдесят процентов, а также о значительном увеличении акцизов на табак и пиво. Кроме того, вышел декрет о замораживании цен и заработной платы. Впрочем, когда обнаружилось, что декрет от 4 сентября, фактически уменьшавший заработную плату и надбавки за ночную и сверхурочную работу, вызвал серьезное недовольство в обществе, его отменили. Боязнь вызвать недовольство народных масс заставляла германское правительство тратить на производство товаров народного потребления и выплату пособий участникам войны гораздо больше, чем тратили правительства демократических стран. В конце концов, руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей заявил, что впервые в истории «война ведется за интересы рабочих» («Фёлькишер беобахтер», 2.02.1940). Забота о комфорте воюющей нации дошла до того, что, согласно изданному в январе 1941 года секретному приказу партийной канцелярии, для создания санаториев и домов отдыха гауляйтеры получили право реквизировать всю монастырскую недвижимость. Жертвами этой акции за полгода стали 120 монастырей.

Щадящий режим власти установили и в вопросе привлечения в военную экономику немецких женщин. За первые четыре года войны, когда в военном производстве Великобритании было занято 2,25 миллиона женщин, в Германии в аналогичную деятельность вовлекли всего лишь 182 тысячи работниц. Число дам, служивших домашней прислугой, — 1,5 миллиона, оставалось неизменным на протяжении всей войны. Но нужно учитывать, что по мере захвата новых территорий, в рейх согнали миллионы рабынь из оккупированных стран. «Много русских женщин и девушек работает на фабрике «Астра Веерке». Их заставляют работать по 14 и более часов в день. Зарплаты они, конечно, никакой не получают. На работу и с работы ходят под конвоем. Моя соседка на днях приобрела домработницу. Она внесла деньги, и ей предоставили возможность выбирать по вкусу любую из только что пригнанных сюда женщин из России» (10). Об использовании рабского труда мы еще поговорим, а пока вернемся к хлебу насущному.

Введенные еще в тридцатые годы ограничения в потреблении способствовали тому, что у населения в Германии выработалась стойкая привычка к экономии. А с началом войны нормирование пищевых продуктов началось гораздо раньше, чем появилась какая-то нехватка в них. Также поначалу оправдывала себя система замораживания цен и заработной платы. Уровень оптовых цен поднялся к июню 1944 года только на 9 %, уровень жизни — на 12 %, заработная плата — на 11 % (11). Основой ведения хозяйства были обязательные поставки пищевых продуктов государству. Уже с 27 августа 1939 года (за несколько дней до войны) растительные продукты подлежали обязательной сдаче государству с момента «отделения их от земли», продукты животноводства — с момента их получения.

Наряду с обычными карточками, имелся еще целый ряд различных специальных продовольственных купонов: от карточки отпускника и карточки, выдаваемой по случаю бракосочетания, до особых талонов дополнительного питания, выдававшихся при налетах вражеской авиации. Со временем система распределения принимала все более изощренный вид. Появились карточки на грудных детей и детей младшего возраста, для рабочих, занятых на тяжелых работах, беременных женщин, кормящих матерей, вегетарианцев (!), больных туберкулезом и т. д. Некоторые продукты (например, простоквашу и мороженое) продавали вообще без ограничений, а фрукты в основном шли на производство мармелада.

Однако по мере продолжения войны проблемы населения - как с хлебом, так и со зрелищами - постепенно возрастали. Уже 2 мая 1940 г. власти распорядились закрывать кафе в одиннадцать часов вечера вместо часа ночи. Предполагалось, что подобные меры вынудят людей расходиться по домам до начала воздушных тревог. Заодно на некоторое время запретили и танцы. 15 мая 1941 года германские газеты сообщили, что с июня сокращается рацион мяса с 500 до 400 грамм в неделю (кроме ненормированной конины). По понедельникам мясные магазины закрывались вообще. В 1941 году возросла квартирная плата, увеличились всевозможные сборы с населения: на «Зимнюю помощь», в «фонд нацистской партии», в «фонд Гитлера», муниципальный налог, взносы на социальное страхование, на «Трудовой фронт». Удержания из зарплаты составляли 18 % и более. Попутно власти всячески рекламировали обувь на деревянной подошве, а также другие товары, производимые из всевозможных эрзацев.

Тем с большим воодушевлением приветствовали немцы улучшение снабжения по мере расширения территории, находящейся под контролем Третьего рейха. Вообще, с начала до конца войны немцы оценивали положение, исходя, прежде всего, из материальных потребностей. И совесть их при этом не мучила. Например, почти сразу после оккупации Дании и Голландии с 1 июля 1940 года дополнительно к обычным нормам по карточкам стали выдавать по 100 грамм масла на человека. После падения Франции страну наводнило французское вино и шампанское; омары и устрицы в изобилии имелись в продаже вплоть до 1944 года. «Норвежские шпроты, арденнская ветчина, перигорские паштеты из гусиной печени продаются повсюду» (12). Продуктами, качество которых снизилось, стали животное масло и маргарин (где повысилось процентное содержание воды), молоко (жирность которого сильно снизилась), и колбаса (в которую добавляли различные примеси). Значительно ухудшилось качество пива — заводы, стремясь найти заменитель ячменю для производства пива, начали использовать сыворотку из отходов молочных предприятий. Но в целом грамотная продовольственная политика помогала режиму поддерживать боеспособность как армии, так и населения в тылу, что позволило нацистскому государству избежать внутреннего кризиса, подобного революционным событиям в России и Германии на излете Первой мировой войны.

В эпоху расцвета могущества Третьего рейха, оккупировавшего большую часть Европы, в Германии по линии Министерства пропаганды побывал главный редактор одной из оккупационных газет «Голос народа» Н. Вощило, который осенью 1942 года опубликовал восторженные «Записки о Германии». Зазывая русскую молодежь ехать на заработки в Германию, автор рисует прямо-таки райские, по понятиям советского человека, картинки: «В Германии чистота, аккуратность и порядок — прежде всего. В раздевальной, где рабочие перед работой и после работы переодеваются, каждому отведен отдельный ящик с вешалками и местом для обуви. За раздевальной находится душ с ванной, где рабочий может по окончании работы хорошо вымыться горячей водой. Раздевальная и умывальная так отделаны и обставлены, что нисколько не отличаются от ванных комнат русских больниц. В цехах предприятия также полный порядок. Рабочим выдаются премиальные... «за чистоту». Все механизировано, и ручной труд применяется только в исключительных случаях. В столовой предприятия столы покрыты чистыми скатертями. На столах — цветы. В одну из стен вделана сцена, рабочие во время обеденного перерыва имеют возможность посмотреть выступления любителей, работающих тут же, на предприятии; часто предприниматель для культурного обслуживания рабочих приглашает артистов из театра. В выходной день рабочий может поехать с семьей в дом отдыха (в Германии все предприятия имеют свои дома отдыха) и там культурно провести время: покататься на лодке, побродить по красивым долинам, проехать по автостраде...» (13)

Прошу прощения за развернутую цитату, но нужно отметить, что не слишком-то фашистский прихвостень и преувеличивал, рисуя успехи германского национал-социализма в его сотрудничестве с рабочим классом: «Продолжительность рабочего дня в Германии — от 8 до 10 часов, а до войны работали от 6 до 8 часов, причем за два часа, введенные в военное время, рабочий получает дополнительную оплату. Средний заработок рабочего составляет от 200 до 500 марок в месяц; при существующих в Германии ценах на товары (костюм примерно стоит от 40 до 60 марок, велосипед — 50—60 марок, ботинки, туфли мужские и женские — от 10 до 20 марок, шляпа — от 3 до 10 марок, пальто — от 5 до 70 марок; цены на продукты питания также очень низки) за свою месячную зарплату рабочий имеет возможность одеться, обуться и культурно провести время — сходить в театр, что так доступно для рабочего в Германии, в выходной день выехать куда-нибудь за город и т. д. Рабочий по карточке имеет право получать продукты и товары в первом попавшемся магазине, он не закрепляется за определенной торговой точкой. Обеды в ресторанах вкусны и дешевы. Немец без пива никогда не садится кушать... Живут рабочие в отдельных домах (по 6—8 комнат) с электрическим освещением и водопроводом. Дома утопают в зелени и фруктовых деревьях. Возле каждого дома разбиты клумбы, имеется огород, на котором рабочий выращивает всевозможные овощи. Дома бывают собственные, но есть дома, принадлежащие предпринимателю, которые с течением определенного времени переходят в собственность рабочего» (14).

Ощущение кризиса и приближающегося краха пришло только в 1944 году, когда немцы стали довольствоваться двумя третями того, чем могли воспользоваться в 1938 году, при одновременном катастрофиче­ском ухудшении качества. В связи с поступлением на работу представителей все новых и новых слоев населения, а также поддержкой семей военнослужащих и компенсацией ущерба, понесенного в войне, покупательная способность неимоверно выросла, а количество товаров все ограничивалось. С середины 1944 года началось быстрое и угрожающее развитие инфляции. Денежное обращение было подорвано и заменено «валютой материальных ценностей». Но и в эти отчаянные времена нацисты находили возможности проводить пропагандистские акции вроде бесплатной раздачи зерна на берлинском вокзале (15).

Говоря о необходимости вести с народом откровенный диалог, когда речь идет о его материальном обеспечении, Геббельс утверждал: «Ваша хитрость обернется против вас, если начать сообщение с приятной, но незначительной новости, чтобы подсластить пилюлю и затушевать принимаемые жесткие меры... Лучше сообщить предельно откровенно: «Да, мы отлично представляем себе, как сокращение рациона ударит по вас, и мы не можем сказать, когда его отменят, но, с другой стороны, этот шаг совершенно необходим, потому что...» И здесь должно следовать объективное и разумное разъяснение, основанное на фактах, чтобы каждый читатель сказал себе: «Да, я понимаю, ничего не поделаешь» (16).

Вообще Геббельс имел строго продуманную стратегию отношений его, главного пропагандиста рейха, с немецкой публикой. Она подразумевала соблюдение четырех принципов. Первый заключался в стремлении иметь всегда самую точную информацию о настроениях, мыслях и чувствах населения. Он просматривал много специальных отчетов на эту тему, комментировал и оценивал их с точки зрения практической пользы для своего дела.

Второй важный принцип Геббельса состоял в его настойчивом желании пользоваться доверием своих читателей и слушателей, то есть быть не просто информированным, но и понимающим собеседником.

Третий пункт гласил, что людей ни в коем случае нельзя оставлять наедине с их размышлениями о трудностях жизни и отвратительной изнанке войны; напротив, нужно направлять их мысли в необходимом направлении, распалять ненависть к врагам, в том числе используя психологические возможности, создаваемые интенсивными воздушными налетами союзников.

Четвертый принцип: аудитории следует преподносить легко усваиваемую смесь из пропаганды и развлекательной информации. Подобный подход дает возможность, не доводя потребителя до полного отравления, все же инфицировать его необходимой дозой пропагандистского яда.

Конечно, начавшаяся война диктовала разные подходы к подаче изменчивой информации. Здесь и триумф первых побед, и драматизм переломного этапа, и жертвенный пафос последних месяцев режима. Поэтому, рассуждая об особенностях нацистской пропаганды, мы должны учитывать, что Геббельс постоянно маневрировал и, как правило, не действовал шаблонно, а потому его рецепты не могут подходить под все возможные случаи жизни современного пропагандиста.

В своих мемуарах уцелевшие гитлеровские военачальники охотно рассуждают о том, как тщательно ими была спланирована скоротечная война против французской армии. Однако, на самом деле, в 1940 году ни­кто не думал, что поход на Запад закончится столь стремительно. Глупость французов, невероятная удача немцев и отсутствие должной координации руководителями различных маршевых колонн германской армии, которые не выполнили приказ остановиться, отданный генеральным штабом, неожиданно привели к быстрому разгрому растерявшихся французских войск. «И лишь когда война против Франции была выиграна, нацистская пропаганда подала эту кампанию как великолепно спланированный стратегический маневр. И до сих пор многие люди верят в это» (17).

Но — так или иначе — в ходе войны с мощнейшей Францией Германия утратила всего 45 тысяч человек убитыми и пропавшими без вести (110 тысяч были ранены). В то же время Франция только военнопленными потеряла около 800 тысяч человек, которых вывезли на принудительные работы в Германию. А дальше — больше: в течение короткого времени (10 месяцев) немцы поработили или поставили в зависимое положение большинство европейских государств с территорией 5 миллионов квадратных километров и с населением 290 миллионов человек. Быстро завоевав Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Францию, Гитлер — он же Генерал Бескровный — подтвердил в глазах народа справедливость своего прозвища. А общенациональная эйфория оказалась столь тесно связана с мифом о фюрере, что зрители чувствовали себя обманутыми, если в сводке новостей не было упоминания о Гитлере (18).

Реальные военные победы, сопровождаемые фанфарами чрезвычайных сообщений, все же пробудили шовинистический угар у значительной части немецкого народа. Того самого народа, который еще недавно войны не хотел и осуждал за нее своего лидера. Информаторы сообщали о жесткой позиции немецкой общественности в отношении условий мира с Францией. Большинство считало, что Франция должна безоговорочно вернуть немецкие колонии, потерянные рейхом после Первой мировой войны, передать Германии весь флот и, разумеется, вернуть аннексированную ранее провинцию Эльзас. С другой стороны, в более поздней сводке состояния общественного мнения СД обращало внимание на восторг большинства граждан рейха от «рыцарского» поведения германской делегации на немецко-французских переговорах об условиях перемирия (19). Это вполне соответствовало представлениям немцев о себе как о строгих, но справедливых солдатах и цивилизованных европейцах.

Но тот факт, что победы над европейскими государствами одерживались с поразительной легкостью, производил парадоксальное воздей­ствие на обывателя: ему казалось, что война — не более чем прогулка, и солдаты на фронте живут припеваючи, в то время, как мирное население в тылу необоснованно терпит лишения (а лишения всегда вызывают общественное раздражение). Чуткий к настроениям народа Геббельс тут же отдает приказ своим агентам успокаивать рабочих обещаниями: дескать, после войны Гитлер намерен построить 6 миллионов домов, где поселятся рабочие, и прекрасные гостиницы, где они смогут отдыхать во время отпуска, существенно повысит заработную плату и т. д.

Но уж кто-кто, а министр пропаганды точно знал, что война еще только начинается, поскольку Англия отклонила мирные предложения Германии. 11 мая 1940 года, то есть на другой день после того, как Черчилль возглавил военный кабинет, английская авиация атаковала город Фрейбург (в Бадене). Вскоре дошла очередь до Берлина и команда Геббельса без труда смогла направить общественное возмущение против англичан, изображая их трусливыми террористами, убивающими женщин и детей. «23 июля. Утром пресса стремительно начала кампанию, направленную на то, чтобы настроить народ на войну с Британией. Практически все газеты в Берлине вышли с одним и тем же заголовком: “Ответ Черчилля — трусливое убийство беззащитного населения!”» (20)

Геббельс изобрел термин «воздушный терроризм». Обывателю внушали, будто командование союзнических армий решило прибегнуть к безжалостным бомбардировкам с воздуха, ради уничтожения немецкого мирного населения, стремясь таким способом повергнуть всю Германию в ужас (что, откровенно говоря, было недалеко от истины). Статьи самого министра пропаганды содержали страшные подробности бомбовой войны, но как профессионал, он видел в воздушных налетах и положительную сторону: они вызывали в народе гнев и возмущение, благодаря им в людях крепла решимость продолжать войну. А чтобы решимость не пропала, пострадавшим от бомбежек социальные службы выдавали «налетный» кофе. «Так его прозвали. Это добавка, которую мы получаем в экстренных случаях, особенно после тяжелых бомбежек. Иногда выдают сахар, или шоколад, или по пачке сигарет» (21).

Немецкие хроникеры событий, оправдывая воздушное наступление на Англию, положившее начало тотальным бомбардировкам мирного населения, утверждали: «Лишь пятью месяцами позже, 4 сентября 1940-го, после того как многие другие города, в том числе и Берлин, восемь раз подверглись налетам, немецкая авиация предприняла ответный контр­удар, совершив свой первый дневной налет на Лондон» (22). Хочется переспросить, а бомбежки немецкой авиацией Варшавы и Роттердама не считаются? Или там жили не мирные граждане? Впрочем, рядовые немцы о том не знали или не задумывались. Хотя понятие «не знали» вряд ли подходит — нацистская кинохроника переполнена кадрами пикирующих немецких бомбардировщиков. Просто оболваненный бюргер рассуждал по принципу украинского анекдота «а нас-то за что?». «Германская пресса без конца твердит о том, атаки Люфтваффе на Англию — это «репрессалии». Публику уже просто тошнит от этого термина. По городу ходит шутка, что, покупая вечернюю газету за десять пфеннигов, простой берлинец говорит газетчику: “Дай-ка репрессалий на десять пфеннигов”» (23).

Впрочем, после проигранной немцами «битвы за Англию» шутки прекратились — разворачивалось массированное воздушное наступление союзников на города Германии. 10 мая 1942 года Уинстон Черчилль, говоря об уничтожении уже немецких городов, заявил: «Я прославляю как пример высшей военной и поэтической справедливости тот факт, что люди, которые развязали и обрушили на человечество все эти ужасы, теперь у себя дома, на собственной шкуре почувствуют сокрушительные удары справедливого возмездия» (24).

Правда, «сокрушительные удары справедливого возмездия» почему-то сначала не коснулись экономического потенциала Германии. Военное командование союзников объясняло подобную выборочность целей своеобразно: «Поскольку над Рурским индустриальным районом постоянно висит облако пыли и копоти, а навигационные приборы и радиолокационные установки того времени были несовершенными, все операции, проводившиеся союзниками во второй половине 1942 года, оказывались безуспешными» (25). Хотя лично мне почему-то кажется, что промышленное лобби атлантических партнеров стремилось любыми путями сохранить в целостности то, что приносило им доходы — собственность, куда вложены их немалые капиталы. А потому предприятия Порше на продолжении длительного времени почти беспрепятственно выпускали танки «Тигр», а фирма МАН — «Пантеры». Бренды производителей успешно пережили войну и сегодня продолжают пользоваться коммерческой привлекательностью.

Значительно безопасней истреблять рядовых обывателей. С ужасом внимали немцы ежедневным радиосводкам: «Каждые две-три минуты по радиосети передавался отчет об обстановке в воздухе. «Авиационное соединение повернуло на юго-запад. Новая группа самолетов приближается с севера. Опасность налета на Дрезден сохраняется». 28—29 августа 1943 года союзники разрушили Гамбург. Тогда пожар вызвал сильнейшую тягу, которая срывала крыши, вырывала с корнем деревья, даже поднимала в воздух железнодорожные вагоны. От жара плавились стекло и мостовая. Заживо сгорели 50 тысяч человек, по большей части женщин и детей. Около миллиона жителей Гамбурга остались без крова. «В психологическом отношении разрушение Гамбурга стало для немцев таким же ударом, как поражение под Сталинградом. Однако, к изумлению союзников, моральный дух нации не был подорван, наоборот, совместная тяжелая работа и напряжение сил для сплочения страны делали больше, чем все пропагандистские усилия вместе взятые» (26). И упрямые англосаксы продолжили методичное разрушение Германии. В Касселе погибло 9 тысяч человек, в Гейльбронне — 7,5 тысяч, в Дармштадте — 5 тысяч человек. В Дрездене — от 60 до 100 тысяч за одну ночь (27).

Некоторые города были напрочь сметены бомбардировками, например Эммерих (91 % разрушений) или Юлих (97 %). 495 архитектурных памятников оказались совершенно уничтожены, а 620 повреждены настолько, что их восстановление признано абсолютно невозможным либо весьма сомнительным. Порою Геббельсу, который превратился в своего рода главного германского колумниста, ничего не оставалось делать, как просто искать в руинах некое поэтическое вдохновение: «Среди развалин и руин снова вьется дымок из печных труб, с любопытством высовывающих свои носы из дощатых сараюшек». Читателя просто тянет побывать в таком романтическом уголке. К концу войны общий объем развалин в поверженной Германии составил 400 миллионов кубометров. Наиболее грандиозные по площади разрушения зафиксированы в Берлине, Гамбурге, Кёльне, Дортмунде, Эссене, Франкфурте, Нюрнберге, Дюссельдорфе, Ганновере и Бремене.

Мы дали такой подробный отчет по бомбардировкам союзников, ибо именно они, наряду с вопросами снабжения, оказывали влияние на самочувствие немецкого народа в тылу. Однако для нас была и остается важнее тема Великой Отечественной войны, которая, в конечном итоге, и привела к краху гитлеровского государства.

22 июня 1941 года начался новый этап Второй мировой войны, и нам, как жителям бывшего СССР, это, к сожалению, очень хорошо известно. Сегодня много пишут о неподготовленности Советского Союза к битве с рейхом, о близорукости Сталина, недооценившего нависшую угрозу и саму личность Гитлера. Как Сталин относился к Гитлеру? Писатель Феликс Чуев, хорошо знавший Молотова, задал ему такой каверзный вопрос, на который сталинский соратник раздумчиво ответил: «Сказать — недооценивал, это было бы неправильно. Он видел, что все-таки Гитлер организовал немецкий народ за короткое время. Была большая коммунистическая партия, и ее не стало — смылись! А Гитлер вел за собой народ, ну и дрались немцы во время войны так, чувствовалось. Поэтому Сталин, как человек хладнокровный при обсуждении большой стратегии, он очень серьезно относился к этому делу» (28).

Отметим очень важную логическую связку в рассуждениях многоопытного политика: «Народ — Гитлер». И действительно, ко времени нападения на Советский Союз немецкий народ уверился в непобедимости своей армии и гении фюрера. Он не рвался в бой, как и в 1939 году, но уверенность в собственных силах и понимание исторической необходимости завершить многовековой марш на Восток давали ему мощный стимул, поддерживаемый государственной пропагандой. На ту же идею работали все интеллектуалы Третьего рейха, и не доверять им у народа оснований не имелось.

А средства массовой информации, в свою очередь, продолжали совершенствовать приемы воздействия на подопечных: «В последнее воскресенье июня 1941 года по радио с интервалом примерно в час были переданы 10 «специальных коммюнике». Этот странный метод информирования публики путем оглашения коммюнике, быстро следующих одно за другим, с целью произвести впечатление, был и глуп, и безуспешен. Он вызвал сильную неприязнь. Гитлер считал эту идею блестящей. В воскресенье радиослушатели были очень расстроены необходимостью оставаться дома в такой прекрасный день» (29). То, что консервативные немцы не восприняли тогда, сегодня является основой вещания информационных каналов, передающих новости каждый час или полчаса, так что идея действительно была неплохой.

Другое дело, что благодаря яростному сопротивлению советских войск, которое почему-то до сих пор недооценивается отечественными историками и в результате которого вермахт самые понес ужасные потери со времени начала Второй мировой войны, перед рейхом и его народом стала перспектива затяжной и беспощадной войны на уничтожение. Потребовалась полная мобилизация духа нации. В конце 1941 года Геббельс приказал вызвать представителей всех пропагандистских учреждений, чтобы дать им новые указания: отныне их репортажи должны быть максимально реалистичными, ничто не должно приукрашиваться. Он ставил новую задачу — население в тылу должно понять, что значит идти вперед по крови и грязи, что значит вспыхнувший от вражеского снаряда танк, что значит голод и трескучие русские морозы (30).

Зимой 1941/42 года тяжесть боев на Восточном фронте стала очевидной для многих — газеты заполнились официальными сообщениями о смерти, которые публиковали семьи погибших. Почти в половине из них немцы избегали выражения «пал за фюрера», писали просто — «пал за Отечество» (один из фрондерских способов выразить свое отношение к Гитлеру). «Окаменелым взором германский народ смотрит на своего вождя и приглушенным шепотом, не смея говорить громко, задает этому вождю страшный вопрос: “Зачем ты туда пошел? Зачем ты вторгся в Россию?”» (31)

Положение складывалось далеко не благополучное, и Геббельс это понимал. Кроме ежедневных отчетов СД об обстановке внутри страны ему доносили также гауляйтеры. Кроме того, о настроениях он узнавал из потока анонимных писем, тоннами доставлявшихся в Министерство пропаганды. Геббельсу ежедневно готовился обзор полученной почты — от шести до десяти страниц, в котором точно указывалось количество одобрительных и неодобрительных откликов, а также процентное соотношение писем из тыла и фронта.

Впрочем, хватало и личных впечатлений. Так, в 1942 году, во время очередной кампании «Зимней помощи» жены Геббельса и Геринга, вместе с супругами менее известных нацистов, проводили сбор пожертвований на улицах Берлина. Возможно, дамы слишком броско нарядились, и люди остро прочувствовали, что все это чистой воды фарисейство: укутанные в меха роскошные женщины не могут бороться с холодом и голодом бок о бок с обнищавшим народом. Из толпы понеслись оскорбительные и издевательские реплики. Холеные дамы испуганно переглядывались, а потом, не выдержав насмешек, пустились в бегство на своих автомобилях (32).

Кстати, с началом боевых действий благотворительная помощь от государства приобретала тоже довольно специфичный вид — для нее все чаще стали использовать одежду убитых на оккупированных территориях или концлагерях людей. Именно их одежду, спарывая метки и по возможности очищая от крови, отправляли хозяйственные немцы в Германию в фонд «Зимней помощи». Помните огромное количество документальных фотографий и свидетельств о том, как жертв перед их убийством предварительно раздевали донага? Так вот — в глазах палачей это не было особенно изощренным издевательством, а просто обычной необходимостью «материально поддержать» свой народ в трудные времена. Кое-что перепадало и подручным.

Той же зимой у Германии появился еще один серьезнейший противник — Соединенные Штаты Америки. Не желая травмировать немецкую публику появлением у Германии нового врага, Министерство пропаганды распорядилось не выносить в заголовки фразы вроде «Объявление войны Германией и Италией США», но ограничилось лишь нейтральной лексикой: «Большая речь фюрера», «Окончательное сведение счетов с Америкой» и т. д.

Маскируя тему начавшейся войны с США, Геббельс знал, что делает, ибо даже в немецкой пропаганде заокеанская держава часто представ­лялась не только мощным экономическим гигантом, но и неким критерием далекой холодной объективности. Так, незадолго до нападения на СССР Геббельс давал указания своим газетам повторно опубликовать отчет Американского института общественного мнения за июль 1940 года, согласно которому только 34 % американцев верили в победу Британии.

Но до активных боевых действий американской армии на европей­ском континенте было еще очень далеко, и «маленький доктор» мог продолжать направлять свои усилия на «правильное» освещение грандиозных событий на Восточном фронте. Благо, наши предки заставляли Геббельса это делать чаще, нежели ему того хотелось.

16 января 1943 года в сводке Германского Верховного Командования говорилось: «В районе Сталинграда наши войска уже несколько недель ведут оборонительные бои против наступающего со всех сторон противника». Обтекаемая формулировка - «со всех сторон» - стала элегантной заменой для жесткого военного термина «окружение». В мемуарах немецкого фронтовика приводится любопытная зарисовка с натуры (дело происходит в венской гостинице): «Администрация отеля старалась вести себя по отношению к посетителям отеля очень тактично — громкоговоритель был почти всегда выключен, но, когда передавали сводку новостей, его приходилось включать. Среди посетителей ресторанов появилась привычка прекращать все свои разговоры, когда зачитывалось очередное коммюнике вермахта. Первым делом сообщили новости из Сталинграда. Всем, знакомым с терминологией, использовавшейся в подобных коммюнике, было ясно, что конец окруженной там группировки близок» (33). Забегая вперед, скажем — после Сталинграда большинство немцев приспособились распознавать в военных сводках новые формулировки (например, «подвижная оборона», «планомерный отход»), различать нюансы, научились читать между строк. Во всяком случае об этой тенденции своим получателям, в том числе и Геббельсу, сообщали сводки СД.

Когда на Волге для немцев все уже было кончено, наступила праздничная для режима дата — 30 января, День взятия власти. Уже отмечалось, что не найдя в себе сил выступить с традиционным обращением к народу, Гитлер поручил Геббельсу прочитать речь в берлинском «Спортпаласте» от имени фюрера. «Его речь была откровенной до предела. Несколько раз он назвал войну тотальной...» (34) (Подробнее см. главу «Работа с аудиторией»). А вскоре, 3 февраля ОКВ опубликовало специальное коммюнике, причем его обнародованию предшествовала вторая часть Пятой симфонии Бетховена и приглушенная барабанная дробь: «Сталинградское сражение завершилось. Верные своей клятве сражаться до последнего вздоха, войска 6-й армии под образцовым командованием фельдмаршала Паулюса были побеждены превосходящими силами противника и неблагоприятными для наших войск обстоятельствами» (35). Гитлер объявил четырехдневный национальный траур, на время которого закрывались все кино, театры и варьете. А уже 7 февраля 1943 года свет увидела статья Геббельса «Горький урок». Лейтмотивом в ней стала фраза «мы слишком хорошо жили, несмотря на войну». Он вспоминает, как в прошлую зиму немцы собирали теплые вещи для фронта, и добавляет: «Сегодня фронт нуждается не столько в теплой одежде, сколько в людях». Он повторяет: «В бесчисленных письмах буквально ото всех слоев нации звучит настойчивое требование перейти к тактике тотальной войны» (36).

Знаменитая речь Геббельса о «тотальной войне» многократно описана, в том числе и в этой книге, и в данной главе мы ее касаться не будем. Отметим лишь, что аналитики СД, изучив общественный резонанс, отмечали — на народ большое впечатление произвела информированность министра пропаганды и то, что он полностью в курсе настроений немецкой общественности. Рейтинг доверия к главному пропагандисту страны значительно вырос. Возросшее доверие дало ему возможность с новыми силами взяться за идеологическую обработку немецкого народа. Бомбардировки германских городов, требование безоговорочной капитуляции, план Моргентау, отношения между западными державами и Советским Союзом — все шло в работу и являлось козырями в руках немецкой пропаганды, которыми она пользовалась весьма эффективно.

Но время продолжало безвозвратно уходить, а похвастаться нацистским пропагандистам по большому счету было нечем — долгожданное наступление вермахта летом 1943 года под Курском и Орлом, так называемая «Операция “Цитадель”», провалилось. Немецкие войска после десяти дней атак были вынуждены отступить. Впрочем, об этой операции широкие массы даже и не узнали (37).

Параллельно менялись представления немцев о своих самых ярост­ных врагах — русских. В 1943 году СД передавала: немцы, сталкиваясь с работниками с востока и советскими военнопленными, с удивлением констатировали, что: «1. Русские в большинстве оказались религиозными людьми; 2. Рабочие с востока изобретательные и интеллигентные труженики, часто высказывающие техническую одаренность; 3. Лишь небольшой процент из них является неграмотными; 4. Большевизм вовсе не разрушил семью — семейные узы и твердая семейная мораль русских были очевидными; 5. Русские не подвергались у себя на родине физическому наказанию и принудительной работе» (38). Ну, насчет принудительной работы — это смотря где. А вот многие штампы нацистской пропаганды о недочеловеках явно дали трещину. Черви сомнений, похоронные марши военных сводок и грохот бомбардировок способствовали отрезвлению немецкого народа, чего нацистам допустить было никак нельзя.

25 июля 1944 года неподражаемого Геббельса фюрер назначил на должность Имперского руководителя по проведению тотальной мобилизации, и министр пропаганды развил на новом посту нереально бурную деятельность. Призывались на работу все женщины до пятидесяти лет. Поездки по стране допускались только в случае самой крайней необходимости. Все приемы, выставки и публичные празднества запрещены. Почта стала доставляться адресатам только один раз в день. Количество домашней прислуги сокращалось. Мелкие газеты и издательства закрывались. Выплаты неработающим женщинам отменялись. Инвалидов войны привлекали к посильному участию в военном производстве. Прекращались занятия в школе для всех мальчиков и девочек в возрасте от четырнадцати лет, что высвобождало 80 тысяч человек для службы в частях противовоздушной обороны. Молодые актеры театра и кино направлялись в цеха по производству оружия. Вводилась шестидесятичасовая рабочая неделя. Выпуск всей журнальной периодики приостанавливался. Закрывались все театры. Ладно, устал перечислять.

Под руководством министра пропаганды и по совместительству гау­ляйтера немецкой столицы берлинцы активно готовились к обороне. В частности, наполнились новой жизнью огромные башни противовоздушной обороны, стоявшие по периметру центра Берлина. Всего башен было три, и каждая из них могла предоставить убежище 30 тысячам гражданских лиц. В них имелись запасы провианта, боеприпасов, автономное электро- и водоснабжение. Там же, в залах с кондиционированным воздухом хранились сокровища 14 берлинских музеев. Громадные бетонные монстры оказались почти неразрушимы, и понадобились огромные усилия, чтобы снести их после войны.

«Фёлькишер беобахтер» 7 сентября 1944 года взывала: «Ни один выросший на немецкой земле колос не должен давать пищу врагу, ни слова не должен он услыхать из немецких уст, и ни один немец не смеет протянуть ему руку помощи». И вскоре после этой программной передовицы (21.09.1944 г.) последовал приказ о «фанатизации» борьбы: «...В этой суровой борьбе за существование немецкого народа не должны щадиться даже памятники искусства и прочие культурные ценности» (39). «Фанатизм» снова приравнивался к высшей форме героизма.

Для поддержания боевого духа немецкого народа использовались не только прямолинейные призывы к фанатизму, но и более изощренные методы. По словам Фриче, Министерство пропаганды задействовало как инструмент воздействия на общественное мнение даже гороскопы. В сфабрикованных предсказаниях говорилось о том, что препятствия, возникшие на пути, будут неизбежно сметены, предрекались грядущие неожиданные перемены и внушалась вера в благополучный исход битвы. В общем, то, что и желает слышать обыватель в период кризисов.

В декабре 1944 года в «Рейхе» появилась утешительная статья о текущей ситуации, написанная именитым в то время литератором Шварцем ван Берком. Рассуждения его выдержаны в подчеркнуто бесстраст­ном тоне. Статья называлась «Может ли Германия проиграть эту войну по очкам? Держу пари — нет». Но что могло убедить в этом основную массу немцев, если с 1 января по 8 мая 1945 года (т. е. почти за четыре месяца) в тылу погибло больше немцев, чем за пять предыдущих лет войны. Очевидцы происходящего фиксируют прямо-таки апокалипсические картины: «Она рассказывает о недавнем пожаре в берлинском зоопарке, о том, как вырвавшиеся на волю тигры — будто на охоте — неслись за антилопами, одна из которых горела живьем, вся охваченная зеленым фосфорным пламенем» (40). Согласно оценкам, еще почти миллион человек стал жертвой холода, голода и мести Красной армии.

И еще об этой долго замалчивавшейся у нас теме. Нельзя отрицать - бойцы Красной армии не раз совершали эксцессы на оккупированной немецкой территории. Но они стали всего лишь ответной реакцией на зверства, совершенные немцами. Возможно, есть смысл вспомнить, что только в первый же день пребывания французских войск в Штутгарте зарегистрировано 1198 случаев изнасилования немецких женщин. А после окончания битвы за Монте-Кассино, которой так гордятся западные союзники, и организованного отхода немецких войск дивизия марокканских солдат, словно саранча, опустилась на группу горных сел в районе Монте-Кассино, где они изнасиловали всех женщин и девочек (3000 чел.). Они также убили 800 мужчин-селян, пытавшихся защитить своих родных. Несколько сотен местных жительниц погибли. Сейчас западные историки не акцентируют внимание на подобных «неуместных» фактах (41).

С начала 1945 года все население Западной Германии стало считать неоправданным безумием каждый следующий день войны, в то время как миллионы немцев на Востоке страстно желали ее продолжения, по крайней мере, до тех пор, пока они сами не скроются от русской опасности. Геббельс, говоря о событиях на Западном фронте, отмечал: «В некоторых городах и деревнях население даже активно выступает против наших войск, если те оказывают сопротивление противнику, что, разумеется, действует на наши войска крайне угнетающе» (42). Он прилагал колоссальные усилия, чтобы успокоить население перед лицом страшной угрозы возмездия со стороны Красной армии: «Мы все находимся в одной лодке»; «Мы сейчас переживаем трудный момент»; «Давайте сохраним солидарность».

И, удивительная вещь, его сверхчеловеческие усилия порою приносили какие-то плоды. В марте 1945 года Альберт Шпеер на одном из хуторов вступил в разговор с крестьянами. «Неожиданно выяснилось, что за по­следние годы их настолько приучили доверять Гитлеру, что даже в такой ситуации они нисколько не сомневались в победе. “У фюрера наверняка есть в запасе последний козырь, который он пустит в последний момент. А пока он заманивает противника в ловушку!”» (43)

Рейх действительно был побежден мощью оружия, а не силой слова и убеждения. И это можно считать огромным достижением немецких интеллектуалов, мастеров психологической обработки. «В годы Второй мировой войны Германия потеряла более семи миллионов действительно своих лучших, наиболее преданных ей сыновей и дочерей, формально убитых советской пехотой, британскими и американскими летчиками, — огромная потеря для западноевропейского генофонда. Но истинными убийцами этих немцев были немецкие журналисты и ученые — немецкая интеллигенция, которая лгала своему народу ради получения подачек фашистского режима» (44).

Примечания к 26-й главе:

1. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 204.

2. Гильберт Гюстав. Нюрнбергский дневник. Смоленск: Русич, 2004. С. 361.

3. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 235.

4. Там же. С. 236.

5. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 706.

6. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

7. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 802.

8. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 192.

9. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 292.

10. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 352.

11. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 427.

12. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 204.

13. Соколов Борис. Оккупациая. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html, Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. 170—171.

14. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. 170—171.

15. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 204.

16. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 316.

17. Кремер Вальтер, Тренклер Гетц. Лексикон популярных заблуждений. М.: Крон-пресс, 1997. С. 37.

18. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 274.

19. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 189.

20. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 387.

21. Ремарк Эрих Мария. Время жить и время умирать. М.: АСТ, 2005. С. 169.

22. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 218.

23. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 454.

24. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 332.

25. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 224.

26. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 233.

27. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 228.

28. Чуев Феликс. Молотов. Полудержавный властелин. М.: Олма-пресс, 2002. стрю 54.

29. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 86.

30. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 293.

31. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 351.

32. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 324.

33. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 136.

34. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 346—347.

35. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 415.

36. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 347.

37. Дитрих Отто. Двенадцать лет с Гитлером. М.: Центрполиграф, 2007. С. 94.

38. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 400.

39. Дашичев Вячеслав. Банкротство стратегии германского фашизма. Т. 1. М.: Наука, 1973. С. 351.

40. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия— Палимпсест, 2003. С. 247.

41. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 385.

42. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 360.

43. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 590.

44. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 32.

27. Жизненное пространство для единой Европы

«Поистине, страсть к завоеваниям — дело естественное и обычное; и тех, кто учитывает при том свои возможности, все одобрят или же никто не осудит; но достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возможностей и стремится к завоеваниям любой ценой» (1). Итак, «естественное» дело осуждается Никколо Макиавелли только в том случае, если насильник, не учитывая меры своих возможностей, замахивается на слишком многое - в мире политики осуждают лишь неоправданные аппетиты. Все остальное — зона интересов, сфера влияния, экономическая экспансия оправдывается, при соблюдении определенных правил игры. При этом судьба тех, кто является объектом экспансии, сильных мира сего, как правило, не интересует. Что же является оправданием для применения насилия?

Гитлер считал, что таковой целью должно стать значительное пространство для расселения этнических немцев и родственных им народов. В «Майн Кампф» он довольно емко формулирует свою мысль: «Только достаточно большое пространство гарантирует народу свободу существования». Ну, свобода существования при тоталитарном обществе носит характер условный, а вот экономическую независимость, если народ контролирует достаточно большую территорию, чтобы обеспечить себя природными ресурсами, обеспечить вполне реально. Собственно экономические причины из века в век толкали жителей перенаселенной Европы на колонизацию других земель, в том числе и на восток соб­ственного континента. Особенно здесь выделялась именно германская традиция покорения менее развитых в экономическом отношении, нежели сама Германия, восточных территорий.

Шовинизм по отношению к восточным соседям являлся составной частью немецкого воспитания еще задолго до прихода нацистов к власти. Даже в школьном учебнике демократической Веймарской республики, изданном в 1925 году, подчеркивалось: «Русский дух как таковой, видимо, не приспособлен к созидательной деятельности; почти всем, что создано Россией во внешних и внутренних делах, она обязана немцам, состоявшим на русской службе, или прибалтийским немцам» (2). По сути, Гитлер выступил лишь наследником традиции многовековой экспансии германской нации – пресловутого «Дранг нах остен».

Однако главари Третьего рейха прекрасно знали ханжеские правила современного общества, а потому свои истинные мысли особо не афишировали, подменяя их то антикоммунистической, то и антидемократической риторикой. В 1940 году Геббельс перед избранной аудиторией нацистских журналистов заявил: «Если кто-нибудь спросит нас, как мы себе представляем новую Европу, мы скажем, что не знаем этого. Конечно, у нас есть свои представления. Но если их выразить словами, то это умножит ряды наших врагов. Мы говорим сегодня «жизненное пространство». Каждый может подразумевать под этим что хочет. То, чего мы сами хотим, мы раскроем лишь тогда, когда настанет время» (3).

Конкретное решение Гитлера нападения по плану «Барбаросса» в значительной мере продиктовано экономическими факторами. Еще накануне агрессии генерал Томас 29 апреля 1941 года создал экономический штаб «Ольденбург». Главная задача его состояла в организованном захвате сырья и важнейших промышленных предприятий на территории СССР. «Получить для Германии как можно больше продовольствия и нефти — такова главная экономическая цель кампании» (4). Отдельно на Геринга как руководителя 4-летнего плана были также возложены вопросы экономической эксплуатации России. Шедевром откровенности можно назвать его речь перед нацистскими комиссарами на оккупированных территориях от 6 августа 1942 года: «Обычно это называется грабежом. Но сегодня обстоятельства стали более гуманными. Однако, вопреки этому, я намерен грабить и буду делать это со всем старанием» (5).

Новый экономический порядок нацисты уже опробовали в Польше, где сотни тысяч сельскохозяйственных ферм, принадлежавших полякам, были просто захвачены и переданы немецким поселенцам. Исходя из полученного опыта, главный «крестьянин» Третьего рейха Вальтер Дарре сделал концептуальный «набросок» по созданию немецких поселений на захваченной территории СССР. «Естественное пространство заселения немецкого народа — это область к востоку от нашей имперской границы до Урала. На юге она ограничивается Кавказом, Каспийским и Черным морями, а также водоразделом, который разделяет бассейн Средиземного моря от Балтийского до Северного морей» (6).

Гиммлер в редкие минуты досуга разглядывая архитектурные макеты, мечтал: «Это план военно-крестьянской деревни, какие мы будем строить на востоке. Такая деревня будет включать от 30 до 40 хозяйств. Каждый крестьянин получит до 300 акров земли, в зависимости от качества почвы. В любом случае, мы создадим класс финансово крепких и независимых землевладельцев» (7). Предполагалось и участие европейцев в разделе богатой добычи: «Мы не станем ограничиваться одними немцами, мы призовем представителей германской расы из всех стран — норвежцев и шведов, голландцев и датчан. Где бы ни нашлись юные и предприимчивые элементы, мы пообещаем им лучшие земли на востоке и полную защиту их собственности» (8).

Если же людских ресурсов Германии и всей Европы не хватит для заселения «освобожденных» от нас территорий, Гиммлер в секретном обращении к офицерам СС в Познани 4 октября 1943 года предусматривал дополнительные меры: «Все, что другие нации смогут предложить нам в качестве чистой крови, наподобие нашей, мы примем. При необходимости сделаем путем похищения их детей и воспитания в нашей среде. Процветают ли нации или погибают голодной смертью, подобно скоту, меня интересует лишь постольку, поскольку мы используем их в качестве рабов для нашей культуры. В противном случае они не представляют для меня интереса. Погибнут ли от истощения 10 тысяч русских баб при рытье противотанковых окопов или нет, меня интересует лишь в том смысле, отроют они эти окопы для Германии или нет...» (9) В общем, такой себе экономический расчет.

Явной ошибкой советских лидеров стала недооценка алчности новоявленных хозяев Европы. Возможно, Советы идеализировали деловой подход как бы умеющих считать деньги немецких капиталистов. Ведь реально экономически война Германии не была выгодна. По совет­ско-германскому пакту при минимальных материальных затратах и без всяких людских потерь немцы получали столько же, сколько позже при оккупационном режиме; к тому 80—90 % продовольствия, собранного на Востоке, потреблялось самой воюющей немецкой армией. Не говоря уже о людских и материальных потерях. Немецкий дипломат Эрнст фон Вайц­зеккер совершенно резонно отмечал мотивы взвешенного поведения СССР накануне войны: «Очевидно, Россия думала, что для Германии, находившейся в трудном положении, неразумно открывать второй фронт и игнорировать такой положительный для нее фактор, как нейтральная Россия, снабжавшая ее сырьем» (10). Но кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума и — вспомним Макиавелли — чувства меры.

В первые же дни Великой Отечественной войны перед пропагандистскими службами Третьего рейха стала задача очевидную экономическую пользу от нейтралитета Германии подменить идеологической выгодой от вторжения в Советскую Россию. Грандиозное сражение в пропагандистском отражении представлялось битвой двух образов жизни, двух цивилизаций. С точки зрения геббельсовской пропаганды начальный тезис определялся следующим образом: «Только решение фюрера нанести своевременный удар спасло нашу родину от вторжения этих недочеловеков и спасло наших мужчин, женщин и детей от тех невыразимых ужасов, которые им предстояли, если бы стали их добычей» (11). Хотя, на самом деле, Гитлер говорил диаметрально противоположное, что засвидетельствовал в своем «Военном дневнике» Франц Гальдер: «30 марта 1941 года, большое совещание у фюрера: «Борьба против России. Уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции. Новые государства должны быть социалистическими государствами, но без собственной интеллигенции. Не следует допускать, чтобы у них образовалась новая интеллигенция. Здесь будет достаточно лишь примитивной социалистической интеллигенции... Это война будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость — благо для будущего. Командиры должны пожертвовать многим, чтобы преодолеть свои колебания» (12). И «пожертвовали», добавлю я от себя.

Незадолго до начала агрессии против СССР в войска поступил приказ верховного командования, который отменял обязательное применение военно-уголовных законов к военнослужащим, виновным в грабежах, убийствах и насилиях над гражданским населением, и передавал наложение наказания на усмотрение непосредственных начальников и командиров. Например, для лейбштандарта (личной гвардии фюрера) «Адольф Гитлер» были изданы особые приказы, суть которых сводилась к девизам «Проломи русским череп, и ты обезопасишь себя от них навек!», «Ты безграничный властелин в этой стране! Жизнь и смерть населения в твоих руках!», «Нам нужны русские пространства без русских!» (13)

А гитлеровские интеллектуалы на своих политзанятиях изъяснялись без излишнего солдафонства, зато и менее абстрактно: «Борьба за народность — это не что иное, как продолжение войны другими средствами под маской мира. Она ведется не с помощью газов, снарядов и пулеметов — это борьба за дом и двор, за школу и душу детей. Это борьба, длящаяся поколениями, с единственной целью — истребление». (Теодор Оберлендер, учебные материалы для программы «Германский Восток») (14).

Для массового германского радиослушателя те же истины доносились в более обтекаемой форме, сформулированной популярными комментаторами: «Письма, доходящие до нас с фронта от представителей рот пропаганды и солдат, находящихся в отпуске, свидетельствуют о том, что в этой борьбе на Востоке не один политический строй сражается против другого. Не одно мировоззрение — против другого, а культура, цивилизация и человеческая порядочность сопротивляются дьявольским прин­ципам мира “недочеловеков”» (15).

Итак, по мнению нацистской пропаганды, сражение шло между двумя несочетаемыми цивилизациями, и официальное мнение в целом разделялось немецким народом. Косвенно подтверждает наличие консенсуса в германском обществе то, что начало войны с СССР было встречено положительно целым рядом церковных деятелей Германии. Так, руководящий орган Германской евангелистской церкви отправил 30 июня 1941 года Гитлеру благодарственное послание: «Собравшись первый раз после начала решающей борьбы на Востоке, Духовный совет... в эти захватывающие бурные часы вновь заверяет Вас, наш фюрер, в неизменной верности и готовности к действию всего евангелистского христианства рейха. Вы предотвратили большевистскую опасность в собственной стране и теперь призываете наш народ и народы Европы к решающему походу против смертельного врага всего порядка и всей европейской культуры. Германский народ и с ним все его христианские члены благодарят Вас за это Ваше дело» (16).

Даже выделявшиеся своей активной борьбой с нацистской идеологией католические архиепископы, мюнстерский Гален и фрейбургский Гребер, теперь направляли острие своих выступлений против угрозы большевизма, призывая германских солдат на фронте вести борьбу против безбожия и коммунизма.

Сараджоглу, министр иностранных дел Турции, после начала ВОВ, проницательно заметил: «Это не война, это крестовый поход!» (17) И действительно — по сути, Гитлер объединил Западную Европу в Крестовый поход против русских — во имя идеологических целей, которые маскировали вековые экономические интересы Германии.

Благими намерениями выложена дорога в ад. 15 января 1943 года Гитлер не побрезговал изложить свои мысли о будущем Европы, и поверьте, рассуждал он о нем вполне здраво. Европейская империя, полагал фюрер, примет форму конфедерации свободных государств, включая Великую Германию, Венгрию, Хорватию, Словакию, Голландию, Фландрию, Валлонию, Люксембург, Норвегию, Данию, Эстонию, Латвию и Литву. Эти страны станут самоуправляющимися, но объединенными единой европейской валютой и единой администрацией, курирующей внешнюю политику, полицию и армию, в которой различные нации представлены национальными формированиями. Торговые отношения в конфедерации станут регулироваться особыми договорами. Германия, как экономически сильнейшая страна, пойдет на уступки, чтобы создать условия для развития более слабых стран. Если другие государства захотят присоединиться к империи, это будет только приветствоваться, однако союз будет заключен лишь в том случае, если три четверти населения империи выскажутся «за» в ходе тайного голосования (18). Собственно, все вышеперечисленное мы видим в нынешнем устройстве Евросоюза, многие государства которого еще тогда помогали Гитлеру строить объединенную Европу. И кто же эти счастливцы?

Когда мы говорим о союзниках Гитлера в деле создания нового европейского устройства, нельзя не вспомнить его предтечу, зодчего фашистской Италии Бенито Муссолини. Именно Муссолини явился тем человеком, который подарил миру слово «фашизм», и многие его наработки в области пропаганды и работы с общественным мнением стали примером для начинающего политика Адольфа Гитлера. Однако, в отличие от немецкого фюрера, дуче пользовался определенной популярностью и среди либеральной интеллигенции. Так, сам Зигмунд Фрейд подарил Муссолини в 1933 году свою книгу, назвав в посвящении дуче — ни много ни мало — «Героем Культуры» (19).

Гитлер относился к Муссолини со смешанным чувством зависти и действительного дружеского участия. Он даже решил, что берлинской площади Адольфа Гитлера после ее перестройки будет присвоено имя Муссолини. «Я уже набросал эскиз памятника Муссолини», — поделился он творческими планами со Шпеером. Не отставал в комплиментах и итальянский диктатор. Летом 1937 года в Мюнхене Муссолини после приятельской встречи с Гитлером и — к тайному удовольствию огромного множества людей — произвел фюрера в почетные капралы фашистской милиции. Дуче явно не подумал, что подобное награждение лидера дружественного государства может иметь двоякий смысл.

Муссолини вступил во Вторую мировую войну позже, нежели Германия, наслаждаясь ролью человека, за которым ухаживали все противоборствующие силы Европы. Итальянцев, которые в последней фазе войны с Францией выступили на стороне Германии, немецкая общественность расценивала как «захребетников». Однако, понимая роль наличия союзников для внутренней и внешней германской пропаганды, Геббельс распорядился поставить дело так, будто Италия до сих пор не вступала в войну лишь по стратегическим соображениям фюрера. «Нескольких чиновников из МИДа уполномочили отправиться в итальян­ское посольство, чтобы выразить нашу радость в связи с появлением «нового помощника в сборе урожая», как говорили в Берлине, и принять мощные аплодисменты толпы, собравшейся вместе с Геббельсом перед посольством» (20).

Однако радость обретения боевого союзника длилась недолго. Италь­янцы потерпели сокрушительное поражение от англичан в Ливии. Причем разгром итальянцев в Северной Африке в 1940 году носил прямо-таки позорный для них характер. Они сдавались в плен толпами, и часто не дожидаясь начала боевых действий. Например, английский 1-й полк королевских фузилеров наступал на позиции итальянцев, гоня перед собой футбольный мяч. Один британский командир не без юмора сообщил, что захватил «5 акров офицеров и 200 акров рядовых» (21).

Но если об альянсе держав Оси - Германии и Италии - знает любой, интересующийся историей Второй мировой войны, то вопрос «Войска какого именно государства приняли первыми участие в качестве союзника фашистской Германии?» может вызвать недоумение. А первыми товарищами Гитлера по оружию стали неприметные и тихие словаки, совместно с Германией напавшие на Польшу в сентябре 1939 года. Независимая Словакия незадолго до того возникшая на руинах Чехословацкой республики, ухватила свой кусок от поверженной Польши, заслужив его боевыми действиями против северного соседа.

Вместе со Словакией не упустили своего шанса полакомиться польским трупом и венгры, возглавляемые регентом государства адмиралом Хорти. Эти партнеры Германии в строительстве объединенной Европы отличались феноменальной жестокостью. При истреблении мирного населения в Нови Саде (Югославия) венгры не пользовались немецкими «технологиями» массовых убийств, предпочитая топить обреченных людей в Дунае. Радует лишь то, что 13-я венгерская дивизия, учинившая эту расправу в январе 1942 года, через несколько месяцев была переброшена на Восточный фронт, где ее почти полностью истребили советские войска.

Вообще, после поражения под Москвой вермахт отчаянно нуждался в пушечном мясе, чтобы компенсировать свои потери, которые к концу зимних боев 1941/42 года составили 1 167 835 человек, исключая больных. Верховное командование обратилось к союзникам Германии за дополнительными войсками. Кейтель спешно направился в Бухарест и Будапешт, в надежде набрать румынских и венгерских солдат для приближающейся летней кампании. Геринг, а затем и сам Гитлер обратились к Муссолини за итальянскими формированиями. Верховное командование рассчитывало иметь 52 союзнических дивизий для летнего наступления — 27 румынских, 13 венгерских, 9 итальянских, 2 словацких и 1 испанскую. Из 41 свежей дивизии, которые должны были усилить южный фланг Восточного фронта, где предстояло наносить главный удар, половину (21 дивизия) составляли венгерские, румынские и итальянские соединения (22). Причем из-за того, что венгры и румыны ожесточенно враждовали друг с другом, то в промежутке между ними командование разместило итальянскую армию.

Вражда венгров и румын вытекала из предыдущего раздела Румынии, кусок которой, наряду с прочими территориальными приобретениями, Венгрия обеспечила через Трианонский международный арбитраж при поддержке Гитлера. Тогда же от Румынии оторвали свои куски добычи и Советский Союз и Болгария. Пройдя через национальное унижение, румыны серьезно относились к делу и воспринимали битву на востоке как свою войну. А потому симпатии немецких военных склонялись больше на сторону румын, нежели венгров.

Но вояками они оказались теми еще. Маршал артиллерии Николай Воронов, участвовавший в присоединении Бессарабии к Советскому Союзу, так вспоминал румынских офицеров, с которыми ему пришлось столкнуться в этом походе: «Впервые в жизни мне встретились королевские офицеры-щеголи с подведенными бровями и ресницами, напудренными и подкрашенными лицами, а у одного была даже черная мушка на щеке. Персонажи из оперетты и только!» (23) В трагические первые дни начала Великой Отечественной войны, когда на других фронтах советские части откатывались под чудовищным напором вермахта, на советско-румынском фронте пограничники, моряки Дунайской флотилии и армейские части не только удерживали государственную границу, но и высаживали десанты на румынскую землю. Так что сталинский тезис о войне на чужой территории кое-где частично выполнялся.

Человеколюбцами румынские оккупанты также себя не проявили. После взрыва, уничтожившего 22 октября 1941 года штаб румынских войск в Одессе, Антонеску приказал расстрелять за каждого убитого офицера — 200, за каждого солдата — 100 евреев (всего по этому приказу убиты 25 тысяч одесских евреев). Кроме расстрельных художеств, в захваченных Румынией областях румынский язык вводился в качестве официального и обязательного для изучения в школах, а на занятые земли направлялись переселенцы (24).

Ну и совсем уж фантастическим зверьем считались хорватские усташи. Они могли, скажем, в качестве отчета о работе прислать немцам двадцать килограмм человеческих глаз. Усташский палач Йосо Орешкович вспоминал на суде: «Наши командиры приказали нам отобрать 200 заключенных, отвести их к морю и уничтожить. Я и некоторые мои товарищи не могли этого сделать. Нас ругали, высмеивали. Какие же, мол, вы хорваты и усташи. Говорили, что тот не усташ, кто не может с улыбкой убить серба, еврея и коммуниста. Чтобы приобщить нас к убийствам, нам, юношам, давали вино и ликер. Подводили к нам девушек из числа заключенных, раздевали их догола, говорили, что мы можем взять любую, но после полового акта должны убить ее. Так, некоторые юноши, опьяненные вином и страстью, начали убивать» (25).

Воевали хорваты охотно, и когда командование объявило набор добровольцев на Восточный фронт, рассчитывая набрать максимум 3900 добровольцев и сформировать один полк, на призывные пункты явились 9000 мужчин. Немецкие фронтовики отмечали почти детскую любовь хорватов к различным воинским наградам: «Награды посылали хорватам воздушным путем, даже когда окруженные войска Паулюса умирали от голода. Но, несмотря на чрезмерную любовь к побрякушкам, воевали хорваты хорошо» (26). Такие вот сентиментальные убийцы.

Из иностранных оккупантов, вторгшихся на советскую территорию, еще стоит отметить финнов, которые в нашей историографии считаются чуть ли не пострадавшим народом. Действительно, поскольку немцы вели активные боевые действия с территории Финляндии, советское командование нанесло массированный удар по финским аэродромам. Ожидаемых ударов советские авианалеты не дали, но именно это позволило финнам объявить себя жертвами советской агрессии. «Финляндия якобы захватила лишь те территории, которые были ею утрачены в ходе советско-финской войны. На самом деле они пошли значительно дальше потерянных территорий. В захваченной советской Карелии финны создали целую сеть концлагерей, в которые отправили едва ли не все русское население, включая детей» (27).

Любопытно, что даже после того, как Италия, Венгрия и Румыния вышли из союза с Германией и объявили ей войну, многие итальянские, венгерские и румынские части продолжали сражаться на стороне нацистов, а хорваты так вообще прекратили сопротивление даже позже немцев.

Стремление европейской молодежи избавиться от европейской раз­общенности народов немецкая пропаганда использовала в своекорыстных политических целях. Юнцы из разных концов континента стали пешками в грандиозной пропагандистской игре под названием «Объединенная Европа против азиатских варваров», которую затеял Геббельс.

Откуда же такая нелюбовь к далеким заснеженным большевикам? Гиммлер, рассуждая о поверженных Германией странах Запада, утверждал: «Их собственные войска были разбиты в 1940 году. Поражение ошеломило их. Достаточно было поговорить с бельгийскими, голландскими и французскими офицерами в те дни. А сейчас поражение забыто, потому что мы дали им новую цель — борьбу Европы с большевизмом» (28). Другой нацистский функционер, Бергер, подхватывал эту мысль: «Признание того факта, что они сражаются за Европу, обеспечит им нрав­ственную цель и почетный статус» (29).

И надо сказать, обработка в соответствующем духе огромных масс западноевропейцев нацистским агитаторам вполне удалась. Зарисовка из фронтовых воспоминаний, датированная 20 июля 1942 года: «Шейх спросил их без обиняков: почему это они, бельгийцы, добровольно по­шли на Восточный фронт? Они, казалось, были удивлены, что он задал этот вопрос. — Почему мы здесь? — переспросили они. — Ну, это же очевидно: чтобы не допустить приближения большевизма к нашей Родине! Разве вся Европа не старается этого добиться изо всех сил?» (30) В конце концов, Гиммлер смог сообщить своему фюреру, что «в ваффен-СС служит уже почти 50 тысяч голландцев и все больше фламандцев, французов, датчан, шведов, испанцев и швейцарцев. Это доказывает, какое распространение получила идея об объединенной германской Европе». Фюрер выразил, естественно, по данному поводу большое удовлетворение.

Почему именно СС? Дело в том, что вермахт считался армией собственно Германии, поэтому там, с юридической точки зрения, могли служить только граждане рейха. А войска СС формально являлись волонтерскими формированиями. Итого в ряды легионов СС вступили, причем в большинстве своем вполне добровольно, 38 000 бельгийцев, 11 300 датчан, 20 000 итальянцев, по одной тысяче испанцев, болгар и финнов, 3000 албанцев, 5000 румын, 15 000 сербов, 8000 французов, 22 000 голландцев. Кроме этого, были сформированы две хорватские и одна венгерская дивизии СС (31). После войны в советском плену оказалось 464 147 представителей объединенной Европы — французы, бельгийцы, чехи и многие представители прочих, вроде бы не воевавших с нами наций (32).

Тем не менее, несмотря на широко декларируемую европейскую общность народов, браки между немцами и иностранцами считались нежелательными, и даже дипломатов, имевших жен иностранного происхождения, вынуждали уходить со службы. Лишь для жителей северных «нордических» народов делались определенные послабления. Так, в Норвегии и Дании почти каждый десятый солдат имел возлюбленную из числа местного населения. После войны только в Норвегии от подобной связи родилось около 9 тысяч детей. А с июля 1942 года норвежские и голландские молодые матери, засвидетельствовавшие немецкое отцов­ство своего ребенка, могли пользоваться особыми условиями проживания и обслуживания. Это касалось выплаты денежного пособия, размещения в клиниках и больницах, поиска более привилегированной работы.

Развивалось сотрудничество европейских союзников и в других, менее интимных сферах. Например, в немецком Гармиш-Партенкирхене, известном тем, что в нем проходили последние довоенные зимние Олимпийские игры, в феврале 1940 года состоялись соревнования по зимним видам спорта, в которых участвовали страны- сателлиты Германии. Еще один прекрасный информационный повод показать народам привлекательное лицо Европы, объединенной под немецким руковод­ством.

Подобной цели служили не только спортивные соревнования, но и вполне конкретные хозяйственные проекты. В той же Болгарии в рамках экономического сотрудничества две деревни были перестроены по германским планам в качестве образца сельскохозяйственного производства.

Использовались и информационные мощности стран-сателлитов. В рамках психологической войны они выдавали скоординированный с ведомством Геббельса информационный продукт. В качестве примера можно привести акцию радио Виши, которое 2 июня 1944 года опубликовало обращение фиктивного «Подпольного союза советских офицеров»: «Солдаты и офицеры Красной армии! Граждане СССР! Продолжение войны неизбежно ведет к катастрофе. Наши союзники, англичане и американцы, хотят, чтобы война между Германией и Россией тянулась как можно дольше, чтобы обе стороны ослабели, а силы американцев и англичан оставались нетронутыми. Подпольный союз советских офицеров призывает свергнуть сталинскую тиранию и сформировать новое национальное правительство, которое немедленно подпишет договор с Германией» (33).

Кроме неустанных хлопот о судьбах объединенной Европы немецкие пропагандисты не прекращали серьезную работу и с представителями мусульманского мира. В начале 1943 года Геббельс выпустил предписание «Об обращении с европейскими народами», в котором запретил пропагандистам «прямо или косвенно унижать представителей восточных народов и оскорблять их чувство собственного достоинства»: «Нельзя квалифицировать этих людей — представителей восточных народов, которые надеются на свое освобождение с нашей помощью, как бестий, варваров и т. п., и после этого ожидать, что они будут заинтересованы в победе Германии» (34). Очевидец вспоминал: «Был издан строгий приказ, в котором говорилось, что кавказские народы — наши друзья и что обращаться с ними следует соответствующим образом при любых обстоятельствах, даже в мелочах. Предпринимались и немалые усилия пропагандистского характера для налаживания взаимопонимания и — за малым исключением — с неизменным успехом» (35).

Немцы уделяли большое значение изучению и пониманию обычаев мусульманских и, в частности, кавказских народов, налаживанию доверительных отношений с ними: «В полученной нами памятке о поведении при контакте с местными жителями особо подчеркивалась необходимость воздерживаться от выражений похвалы. Если вы скажете кавказцу: «Какие на вас красивые шаровары!» или «Что за чудесный конь!», то владелец шаровар или коня тотчас же подарит вам понравившийся предмет, каким бы он дорогим ни был, разумеется, ожидая от вас равноценного подарка. Сначала, читая инструкцию, мы много смеялись, но потом неоднократно вспоминали о ней с искренней благодарностью» (36).

Личный врач Гиммлера Феликс Керстен в своих широко известных мемуарах свидетельствовал и о других методах работы с мусульманскими ополченцами, для чего немцы активно использовали религиозный фактор: «Мы вступили в контакт с верховным муфтием Иерусалима и нашли с ним общий язык. Набор добровольцев ведет исключительно мусульманское духовенство. Сейчас в каждой роте есть свой аман, а в каждом полку — свой мулла, священники с офицерским чином. Верховный муфтий лично инспектирует их. Эти визиты оказывали колоссальный эффект, так как борьба с Тито и коммунистами для мусульман стала священной войной. Их войска такие же стойкие, как лучшие немецкие дивизии в начале войны. Свое оружие они считают священным. Его винтовка всегда должна быть рядом с ним, даже когда он на операционном столе» (37).

Мусульманские формирования использовались в основном для борьбы с сербскими партизанами. В результате немецкой оккупации погибло около 1,5 миллиона сербов, то есть каждый пятый серб сгинул в боях против немцев, русских охранных отрядов и казаков, либо от рук боснийских мусульман и хорватских фашистов-усташей. Так засевались зубы дракона, взошедшие кровавым урожаем уже в наше время в странах бывшей Югославии.

Кроме общеевропейского альянса народов, возглавляемого Германией, всемирное значение рейха в глазах общественности подчеркивалось и наличием ее, можно сказать, «заокеанских» союзников. Стремясь отвлечь немцев от бедственного положения армий вермахта в России, нацистский пропагандистский аппарат сосредоточился на рекламе растущей военной мощи Японии, которая в середине декабря 1941 года довольно успешно включилась в войну против США. Франклин Рузвельт в свом обращении к нации обратил внимание американцев на то, что «Адольф Гитлер никогда не считал господство в Европе самоцелью. Покорение Европы было для него только ступенью к осуществлению агрессивных планов в отношении всех других континентов» (38). И действительно, фюрер мыслил глобально, на много лет вперед — он не ислючал в будущем даже военного столкновения со своим нынешним японским союзником где-нибудь в азиатских степях. Ну, а пока все тот же Геббельс, в своем интервью японским журналистам, от имени всего народа Германии отдал японцам дань искреннего уважения за их труды по преобразованию Восточной Азии, а победы Японии в немецкой печати стали приравнивать к победам Германии, поскольку означали поражение Британии или Америки.

Но вернемся в Восточную Европу. Принимая во внимание трудности, создаваемые партизанской войной и яростным сопротивлением совет­ских войск, можно сказать, что немецкие фронтовые войска и служба тыла на Востоке не смогли бы продолжать борьбу в течение долгого времени, если бы значительная часть населения не помогала немецким войскам. Конечно, в первую очередь стоит отметить население прибалтийских республик — Литвы, Латвии, Эстонии, вплоть до того, что литовцы, латыши и эстонцы сами трудолюбиво уничтожили своих евреев. Например, подразделение латвийской вспомогательной полиции, известное как команда Арайса, расстреляло в Латвии около 26 тысяч евреев. Вот характерное свидетельство казней в Рижском гетто: «Несчастную вели за ворота, заставляли копать неглубокую могилу. Затем она становилась на колени, и ей стреляли прямо в затылок. Но часто стреляли прямо над ухом, чтобы оглушенная женщина падала в могилу, карабкалась наверх и вновь становилась на колени» (39). Теперь даже некоторые мои знакомые считают этих подонков борцами за независимость.

На стороне нацистской Германии в общей сложности сражались до 40 тысяч латышей, из них 20 тысяч в добровольческих формированиях войск СС. 10 тысяч латышей немецкое командование отметило Железными крестами І и ІІ степеней (40).

Прочие «борцы за независимость», такие как 2-й литовский батальон под командой Антанаса Импулявичуса в Минске уничтожил около 9 тысяч советских военнопленных, а в Слуцке — 5 тысяч евреев. Литовская милиция в количестве 335 человек также принимала участие при подавлении восстания в Варшавском гетто и служила охранниками концлагеря Майданек (41).

По мере укрепления нацистского режима со всеми его строгостями искренняя готовность местного населения помогать «освободителям» в истреблении евреев и большевиков сменяется в прибалтийских республиках разочарованием: «Литцманн рассказал мне, с каким энтузиазмом встречали в Эстонии немецкие войска. Каждый эстонец демонстрировал свою благодарность и приветствовал их как освободителей. Это продолжалось долго, но затем партийное руководство добилось того, что отношение эстонцев изменилось: друзья превратились во врагов. Издаются приказы — и каждый суровей, чем предыдущий. Теперь эстонцы говорят: “Немцы ничуть не лучше русских”» (42).

Да и русские попадались разные, те же белоэмигранты. В 1935 году русская эмиграция в Германии насчитывала от 80 до 100 тысяч человек, и, конечно же, многие из них, озлобленные на советскую власть, изъявили готовность воевать на стороне немцев. Пропаганда настойчиво убеждала их, что Гитлер всего лишь желает освободить Россию от большевизма. Например, в боевых действиях на Балканах активное участие принимали русские казачьи и охранные отряды. Нацистские пропагандисты выпускали даже журнал «На казачьем посту», который издавался для всех казаков, воевавших на стороне Германии, и к ноябрю 1944 года вышло 37 номеров этого издания. Разумеется, об истинных целях нацистов, а именно расчленении великого Российского государства в нем не писалось. Более того, Директива начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил по вопросам пропаганды в период нападения на Советский Союз от 6 июня 1941 года прямо указывала: «...пропаганда должна вообще способствовать распадению Советского Союза на отдель­ные государства. Но на первом этапе вести ее по этой линии не следует. Правда, в различных частях страны немецкие органы пропаганды должны пользоваться тем языком, который здесь наиболее употребителен; однако отдельные пропагандистские материалы не должны преждевременно привести население к мысли о нашем намерении расчленить Советский Союз» (43).

Собственно, нацисты так и работали с представителями наиболее многочисленных народов, попавших под их пяту на оккупированных территориях Советского Союза, — белорусами и украинцами. Так, чтобы усилить влияние националистических и сепаратистских элементов в Белорусской церкви, нацисты привезли на оккупированную территорию белорусских националистов (частично православных) из Польши, Чехо­словакии, Германии. И не без их ведома происходил геноцид белорусского народа, в результате которого погиб каждый четвертый белорус, — почти 2,5 миллиона человек. Сам же геноцид осуществлялся в основном под видом борьбы с партизанами в ходе карательных акций немцев, прибалтийских и украинских частей.

Всерьез о борьбе против большевизма говорят сегодня и те, кто утверждает, что украинские националисты на самом деле сражались за независимость Украины, якобы используя в своих интересах гитлеровскую Германию. Ситуативные союзники Гитлера, помогавшие ему очищать Западную Украину от Советов и евреев, скорее всего не знали о существовании плана «Ост», в котором дословно говорилось следующее:

«... б) К вопросу об украинцах. По плану Главного управления имперской безопасности на территорию Сибири должны быть также переселены западные украинцы. При этом предусматривается депортация 65 процентов населения; в) К вопросу о белорусах. Согласно плану предусматривается выселение 75 процентов населения с занимаемой ими территории». И о прочих славянах: «К вопросу о чехах. 3,5 миллиона, не предусмотренных для онемечивания, должны быть постепенно удалены с территории империи. Следует подумать о том, чтобы переселить этих чехов в Сибирь, где они растворятся среди сибиряков, и тем самым будут способствовать дальнейшему отделению сибиряков (? — К. К.) от русского народа» (44).

От того, что полуграмотные националисты не знали об истинных намерениях Гитлера по отношению к собственному и другим народам, их вина не становится меньше. Тем более, что на местах нацистские правители были куда более откровенны, нежели берлинские небожители. 5 марта 1943 года рейхскомиссар Украины Эрих Кох во всеуслышанье заявил в Киеве: «Мы пришли сюда не для того, чтобы осыпать их (украинцев. — К. К.) манной небесной. Мы пришли сюда, чтобы заложить основы победы. Мы — раса господ и должны помнить, что последний немецкий труженик в расовом и биологическом отношении представляет в тысячу раз большую ценность, чем местное население» (45). Даже немецкие мемуаристы признавали: «Мы не только не привлекли на нашу сторону миллионы украинцев, которые, безусловно, помогли бы перевесить чашу весов на Востоке в нашу пользу, а, напротив, сделали все, чтобы оттолкнуть их и разочаровать. Вместо национальной независимости и свободы немцы принесли еще более тяжелое ярмо. Мы стали вести себя как балтийские феодальные бароны, сметенные Октябрьской революцией» (46). Так вот, мы должны не забывать, кто усердно помогал этим новоявленным баронам, а памятуя, не простить.

Вообще на украинцев у нацистского руководства имелись особые планы. Во время оккупации Польши при проведении антипольских акций тамошний губернатор Франк стремился активно опираться на украинское меньшинство в оккупированной Польше и делал ставку на украинских националистов. Газета «Последние новости» (26 апреля 1940 г.) в статье «Гитлер и Украина» свидетельствовала: «Украинская национальность объявлена привилегированной на территории, занятой немцами. Весь остаток прежней Малопольши объявлен официально украинской землей. Здесь восстановлен украинский желто-голубой флаг, и все управ­ление передано украинцам. Создана украинская полиция, на которую местное население смотрит как на «кадры будущей украинской армии» (47). Но при этом Франк не забывал предостерегать, что украинцы «хотя и друзья, однако не близки немецкому народу» (48).

Именно на территории оккупированной Польши немцы сформировали специальный отряд «Нахтигаль» («Соловей»), приданный 1-му батальону дивизии «Бранденбург». «Домашнее войско Канариса» (как его называли в Абвере) в 1940 году стало полком, в 1942-м — дивизией. «Бранденбург» задумывался как диверсионный отряд из лиц, хорошо знавших язык и обычаи страны, против которой готовилась агрессия.

1-й батальон предназначался для «Восточного театра военных действий», 2-й (эльзасцы, бельгийцы, французы и голландцы) — для Запада, 3-й — проводил операции в Юго-Восточной Европе (49).

Позже из «Нахтигаля» и «Роланда» нацисты сформировали 201-й ба­тальон, на кровавом счету которого, кроме десятков белорусских хуторов и деревень, волынское село Кортелисы, где было расстреляно 2800 жителей.

Надо сказать, советская власть, утвердившаяся в Западной Украине и Белоруссии, многое сделала для того, чтобы зерна недовольства проросли и дали обильный урожай массового сотрудничества с немецкой оккупационной администрацией. После объединения этих земель с БССР и УССР атмосфера в Западной Белоруссии и Западной Украине стала меняться к худшему, что связано с решением Сталина провести ускоренную советизацию новых территорий. Началось раскулачивание, насильственная коллективизация, ликвидация частных предприятий и кустарных мастерских.

Особенно ударило по местному населению то, что рубль приравняли к польскому злотому, который в действительности котировался куда дороже. Цены на многие товары в Советском Союзе были гораздо выше, чем в западных областях. Скажем, наручные часы в Москве стоили 300—400 рублей, а во Львове — 30 злотых. Аналогичный разрыв существовал и на другие предметы. В итоге буквально за несколько недель полки в западноукраинских магазинах опустели. Наши офицеры и работники различных советских ведомств скупали все, что в Москве являлось дефицитом. Цены подскочили до небес, а заработная плата у местного населения оставалась прежней и выплачивалась в злотых.

Все это, естественно, вызвало протесты. Вспыхнули студенческие демонстрации. Недовольство носило главным образом экономический характер. Но «компетентные» органы, возглавляемые бериевским сатрапом генералом Серовым, объявляли стихийные протесты контрреволюционными акциями. Начались аресты, жестокие расправы с участниками демонстраций, депортации, еще больше обострившие ситуацию. Стала обычной практика, когда советские органы госбезопасности занимали в освобожденных районах помещения бывшей жандармерии, что многим украинцам и белорусам, ненавидевшим секретную службу панской Польши, представлялось особенно зловещим (50).

В результате, после вторжения немецкие солдаты оказались даже слегка удивлены тем горячим приемом, который оказывали им западноукраинцы: «Как только местные жители заметили, что я стараюсь установить с ними контакт, сотни мужчин и женщин обступили меня. Интеллигентного вида юноша ухватил меня за рукав: «На протяжении многих лет мы, украинцы, страдаем и умираем, — сказал он. — Теперь мы можем расквитаться. От вас, немцев, нам ничего не нужно, мы же готовы на все. Дайте нам только винтовки и боеприпасы». Волнуясь, юноша произнес последние слова по-украински, и толпа мгновенно дружно подхватила: “Пушек! Пушек!”» (51)

В глазах местного населения советская власть неразрывно ассоциировалась с еврейскими элементами, а потому, наряду с традиционными народными предубеждениями, публичные проявления антисемитизма стали просто демонстративными. Осенью 1941 года в сообщении оперативной команды СС об уничтожении 229 евреев в г. Хмельник докладывалось также о том, что «население города с таким энтузиазмом восприняло весть об избавлении от них, что отслужило благодарственный молебен» (52). Полагаю, именно подобные изъявления искренней радости дали возможность одному из рейхскомиссаров утверждать в своем отчете за 1942 год, что «пространство «Украина» никогда за последнюю тысячу лет не управлялось так справедливо, великодушно и современно, как при великогерманском национал-социалистическом руковод­стве» (53).

Какие же еще примеры «великодушия» можно припомнить? Ну, например, в интеллектуальной столице Галичины Львове, который германские войска заняли 30 июня 1941 года, уже на следующий день тысячи проживавших в городе евреев были согнаны украинцами в немецкой форме во двор тюрьмы и почти все там расстреляны. Митрополит Андрей Шептицкий вспоминал, что на исповеди один молодой человек признался ему, что «однажды во Львове он лично убил 75 человек» (54).

Немецкий очевидец трагических событий — директор строительной фирмы на Украине Герман Грабе — 5 октября 1942 года в украинском городе Дубно стал свидетелем того, как солдаты при содействии местных полицаев устроили массовую казнь пяти тысяч евреев. «Без криков и плача люди раздевались, собирались семьями, целовали друга друга, прощаясь. Какая-то старая женщина с белыми как снег волосами держала на руках годовалого ребенка, развлекая и веселя его. Ребенок что-то лепетал от удовольствия. Родители со слезами на глазах смотрели на своих детей. Отец мальчика лет 10 держал его за руку и что-то тихо говорил. Мальчик изо всех сил старался не заплакать. Отец показывал на небо, гладил его по головке и, казалось, что-то ему объяснял. Я хорошо помню одну девушку, тоненькую, черноволосую. Проходя мимо меня, она сказала: «Мне два­дцать три года». Я обошел вокруг насыпи и увидел перед собой огромную могилу. Люди плотно лежали друг на друге рядами. Видны были только головы. Почти у всех кровь стекала из головы на плечи. Некоторые еще шевелились. Котлован был заполнен примерно на две трети...» (55)

По ходу военных действий озлобление сторон только нарастало. В 1943 году в результате наступления советских войск значительная часть украинского духовенства, поддержавшего оккупационный режим (Украинская автокефальная церковь), эвакуировалась в западную часть республики, где началась открытая межцерковная борьба. Причем бандеровцы развернули кампанию террора против прорусски настроенных священников. 7 мая 1943 года украинские националисты убили митрополита Алексия, а в августе захватили и повесили в лесу епископа Владимиро-Волынского Мануила. В течение лета 1943 года только на Волыни были убиты 27 священников. В некоторых случаях казнили и членов их семей (56).

О серьезнейших проблемах, с которыми сталкивались советские войска на территории Западной Украины, свидетельствует и военный дневник корреспондента «Правды»: «Вчера долго разговаривал с Коробовым (коллега автора дневника. — К. К.). Он вернулся из партизанского отряда Ковпака. Рассказывает про украинских националистов: «Сначала лизали жопу немцам. Потом увидели, что никакой самостийной Украины немцы им не дадут. Обиделись. Ушли в полуподполье. Так как гнилы по натуре, то просто страдают без предательства, и чуть что узнают — продают немцам. Но играют в оппозицию. Вот мерзкие бляди!» (57) Или другая запись из того же источника: «7 апреля 1944. Пеккерман недавно летал в Ровенскую область. Рассказывает, что там шайки по 1000—1500 человек. Пришлось выделить войска на охрану коммуникаций. Борьба с ними ведется и мечом и разложением. Блядское население кое-где поддерживает бандитов. Сейчас там проводится призыв. В одном селе надо было призвать 250 человек. 30 пришли сами, 220 привезли с автоматчиками. Вот гады!» (58)

Выразительный язык военных дневников используется их автором не только по отношению к украинским националистам: «20 декабря 1944. Поляки блядуют вовсю. Стреляют из-за угла. Банды. Нападают на небольшие гарнизоны. Если пьяный пойдет ночью — укокошат наверняка. Оглушают (стрелять — переполох) и утаскивают добивать» (59).

Летом 1944 года боевики Армии Крайовой вырезали в городе Минске-Мазовецком наш госпиталь, убив 200 раненых и весь персонал (а в госпиталях он был по большей частью женским). Почему бы вечно скорбящим о своей нелегкой судьбе полякам не снять высокохудожественный фильм об их очередном национальном подвиге — убийстве беззащитных медсестер? (60)

Мы освободили Польшу — самую пострадавшую, если не считать нас, оккупированную нацистами страну. И что же? Оказалось, что у нас вместе с немцами в плену в 1947 году сидело 60 280 поляков, воевавших против нас. Выяснилось, что вместе с напавшими на нас немцами мы взяли в плен 10 173 еврея в немецких мундирах, так называемых «мишлинге» (61). Сведения о захваченных в плен французах, бельгийцах и прочих уже приводились. Вплоть до того, что в составе дивизии «Норд­ланд», оборонявшей Берлин, числились и несколько десятков человек из английских добровольцев. Прибавьте к этому прочих официальных союзников нацистской Германии и коллаборационистов всех мастей, и мы получим удивительную картину многонационального нашествия, связанного единой целью захватить территории к востоку от традиционной Европы, спаянного общей пропагандистской риторикой и воинским командованием.

Воистину, Великая Отечественная война обернулась борьбой против общеевропейского крестового похода. Чтобы сплотить такую массу людей в едином порыве требовалась серьезнейшая подготовка и грандиозные усилия. Практическому использованию нацистской пропаганды для достижения этой цели, когда на чашу весов был брошен весь накопленный ею за долгие годы опыт обмана, муштры и дьявольской изобретательности, мы посвятим заключительный раздел нашей книги.

Примечания к 27-й главе:

1. Макиавелли Никколо. Государь. М.: Современный гуманитарный институт, 2000. С. 13.

2. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 245.

3. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991. С. 250.

4. Фомин Василий. Фашистская Германия во Второй мировой войне. М.: Наука, 1978. С. 166.

5. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 423.

6. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 181.

7. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 178.

8. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 184.

9. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 418.

10. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 273.

11. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. М.: Т. 4. Государственное издательство юридической литературы, 1961. С. 871.

12. Франц Гальдер. Военный дневник. М.: Воениздат, 1969. С. 431.

13. Гюнше Отто, Линге Ганс. Неизвестный Гитлер. М.: Олма-пресс, 2005. С. 118.

14. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 65.

15. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. М.: Т. 4. Государственное издательство юридической литературы, 1961. С. 870.

16. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 57.

17. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 469.

18. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 351.

19. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 67.

20. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 251.

21. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 13.

22. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 386.

23. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 33.

24. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 454.

25. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 49.

26. Там же. С. 54.

27. Там же. С. 60.

28. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 355.

29. Там же. С. 348.

30. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007.

31. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002.

32. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 15.

33. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 371.

34. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 114.

35. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 118.

36. Там же. С. 120.

37. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 354.

38. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 218.

39. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 114—115.

40. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 162.

41. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 115.

42. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 303—304.

43. Дашичев Вячеслав. Банкротство стратегии германского фашизма. Т. 1. М.: Наука, 1973. С. 194.

44. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 361.

45. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 419.

46. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 96—97.

47. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 105.

48. Там же. С. 120.

49. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 385.

50. Бережков Валентин. Рядом со Сталиным. М.: Вагриус 1998. С. 331—332.

51. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 29.

52. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 316.

53. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/klemperer_viktor_lti_yazyk_tretego_reiha_zapisnaya_knizhka_filologa/

54. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 317.

55. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 447.

56. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 451.

57. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 128.

58. Там же. С. 287.

59. Там же. С. 365.

60. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 83.

61. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 233.