Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

28. Пропаганда в войсках

Колоссальной бедой для всего мира обернулась прекрасная выучка и боевое искусство солдат Третьего рейха. Но еще страшнее была их искренняя убежденность в своей правоте, воспитанная нацистским режимом за такой невероятно короткий срок. Тому имелось множество причин — и предрасположенность нации к самовозвеличиванию, и последствия Версальского мира, и социальные достижения нацистского правительства. И, конечно же, планомерная пропагандистская работа, не прекращавшаяся ни на минуту — в тылу и, особенно, в армии, что помогало поддерживать ее высочайшую боеспособность. «Без сомнения, идеи диктатора, так или иначе, довлели над многими. Только крошечное меньшинство солдат понимало реальное положение дел, большинство было отравлено официальной пропагандой» (1).

Гитлер придавал вопросам воинского воспитания исключительное значение, считая себя специалистом в данной области. Говоря о военной пропаганде, он особо подчеркивал: «Задача пропаганды состоит не в том, чтобы скрупулезно взвешивать, насколько справедливы позиции всех участвующих в войне сторон, а в том, чтобы доказать свою собственную исключительную правоту» (2). Для достижения поставленной цели в основных военных учебных заведениях, готовивших офицеров вермахта, командование организовало курсы политического обучения. На них партийные специалисты по пропаганде давали будущим офицерам необходимые навыки для проведения еженедельных политических уроков для солдат, причем, наряду с другими лекторами, перед слушателями выступали также Геббельс, Геринг и сам Гитлер.

В 1938 году дело дошло до создания даже особого рода подразделений, призванных вести агитацию непосредственно в частях вермахта, а также обеспечивать психологическую обработку войск и населения противника. В состав «рот пропаганды», как они назывались, входили военные журналисты, фото-, кино- и радиорепортеры, персонал по обслуживанию агитационных автомобилей и киноустановок, специалисты по созданию и распространению листовок, плакатов, литературы. Выс­шей точкой развития «рот пропаганды» стал 1943 год, когда их общая численность достигла 15 тысяч человек, со списочным составом каждой из них в 115 человек (3).

Отдельная «рота пропаганды» придавалась каждой армии. Этих же специалистов привлекали к изданию солдатских газет в местах дислокации, вроде «Солдат Атлантики», «Солдат Вестфалии», «Фронт за Полярным кругом», «Лапландский курьер», «Орлы Этны» и т. п. Особый статус имел «взвод пропаганды» при корпусе «F», предназначенном для вторжения в ближневосточные страны. В его снаряжение входила передвижная типография с набором арабских шрифтов, а контингент включал наборщиков-арабов и квалифицированных арабских дикторов.

Солдатские газеты выходили почти до последних дней войны, о чем свидетельствует дневниковая запись Геббельса от 1 марта 1945 года: «Я очень рад, что газета «Фронт и родина» доставляется теперь фронтовым частям в гораздо большем количестве. Мне предлагают выпускать теперь газету три раза в неделю. Я также считаю это необходимым, но этому, вероятно, помешает положение с бумагой» (4).

Но, разумеется, не всегда нацисты страдали от недостатка сырья для своей писанины. С самого начала войны, отправляясь на польский фронт, солдаты, полицейские и члены СС гордо несли в ранцах напоминание о своем этническом превосходстве — иллюстрированные книжки карманного формата по истории немецкого искусства и фотоочерки, по­священные истории партии и биографии фюрера. Для армии напечатали также тонкое издание «Майн Кампф» толщиной около 20 миллиметров и обеспечили бесплатное — за счет правительства — распространение газеты «Фёлькишер беобахтер».

Разговорники, которыми снабдили завоевателей, давали представление, как надо обращаться с «низшими народами», а в карманном путеводителе по Варшаве имелся раздел, посвященный Варшавскому гетто, где излагалась краткая история длившегося на протяжении веков «заражения чуждой кровью». По свидетельству немецких историков, «если до начала этой войны у кого-нибудь еще и были сомнения в отношении ее справедливости, то уже в первые дни они полностью развеялись под впечатлением зверств, совершаемых поляками над польскими немцами, как это случилось в «кровавое воскресенье» 3 сентября 1939 года в польском городе Бромберг. Таким образом, фронтовой солдат получил полное оправдание своим действиям» (5).

О том же заботились воинские институты пропаганды и политиче­ское руководство страны. После объявления западными державами войны Германии Гитлер обратился в своем воззвании к солдатам: «Солдаты Западной армии! Правительство Великобритании, подстрекаемое поджигателями, которые известны нам со времен последней войны, решило сбросить маску и объявить войну под ничтожным предлогом...» (6) (Интересно, что о Франции не говорилось ни слова, в чем угадывалось желание посеять недоверие между союзниками). Хорошо прослеживается роль политического воспитания в частях вермахта в указаниях главкома сухопутных войск на зимнее полугодие 1940/41 года: «Решающее значение придается выработке в сухопутных войсках единого понимания национал-социалистических принципов, которые должны войти в плоть и кровь всех военнослужащих...» И далее следует перечисление тем, обязательных для изучения германскими солдатами: «Тема 1: «Германский народ». Основные тезисы: Чистая раса. Здоровые и работящие женщины. Много детей. Необходимость пополнения рядов армии (внутренняя военная сила). Сколько призывников получит Германия, скажем, через 20 лет? Эмиграция — опасность для народного дела. Литература: Книга фюрера «Моя борьба»; «Народ в опасности» Отто Гельма; «Народ и раса», иллюстрированный ежемесячник; «Расоведение немецкого народа» профессора Ганса Гюнтера; «Развитие народонаселения третьей империи» Бургдёрфера; «Шулунгсхефт» («Инструктивная тетрадь»), орган верховного главнокомандования вооруженных сил, 1939, № 5; закон о предотвращении рождения детей с нездоровой наследственностью...» (7) Среди прочих тем, отметим: «Партия и вооруженные силы», «Организация партии», «Внешняя политика», «Четырехлетний план», «Почему мы победили во Франции», «Речь фюрера от 19 июля 1940 г.», «Поведение немецкого солдата в оккупированных областях», «Наши союзники», «Почему запрещается слушание иностранного радио» и т. д. (8).

Отправившийся на фронт У. Ширер бегло описывал картинки с натуры: «Моральный дух германских войск фантастически высок... Солдаты сидели на опушке леса и читали свежий номер ежедневной армейской газеты «Western Front» (9). Далее он анализирует причины непобедимости вермахта в битвах на Западном фронте: «Гитлер сам разработал для немецких офицеров подробные инструкции, как они должны проявлять интерес к личным проблемам своих подчиненных. Одним из самых эффективных подразделений германской армии на фронте является полевая почта, доставляющая солдатам письма и посылки из дома, независимо от места их расположения, и заботящаяся о своевременной отправке писем и посылок с фронта. В последние дни редкий солдат не отправил домой бесплатно по полевой почте шелковые чулки и духи. Одна из причин высокого морального духа солдат заключается в том, что они осознают: все самое лучшее, что может, страна отдает им... Гражданские лица... могут не видеть апельсинов, кофе, свежих овощей, но войска получают их ежедневно. В прошлое Рождество солдаты отправляли домой продовольственные посылки, а не наоборот» (10). К вышеописанному можно еще добавить, что германская армия была единственной армией в мире, в которой офицеры и рядовые в полевых условиях ели одинаковую пищу. Вроде мелкая деталь, но очень показа-

тельная.

Что и говорить, снабжение для солдата — альфа и омега его воинского бытия. В то время, когда жители блокадного Ленинграда умирали от голода, один из осаждавших город немцев, Вольфганг Бух, записал в своем дневнике: «С военной пунктуальностью прибыли рождественские подарки от командования сухопутных войск для солдат-фронтовиков. Каждому выдавалось: 1 бутылка красного вина, 1 бутылка коньяка, 1/3 бутылки шампанского, 1 банка консервированных фруктов, 2 яблока, 60 сигарет, табак, сигары, пачка бритвенных лезвий, 27 плиток шоколада, кекс, 4 пакетика с леденцами и почти фунт кондитерских изделий» (11).

Хорошее снабжение солдат на фронте стало даже объектом внимания немецких писателей. Например, Ремарк в романе «Время жить и время умирать» описывал поездку домой солдат-отпускников: «Он (Гитлер – К.К.) хочет, чтобы каждый отпускник отвез домой подарок, поэтому все они получат пакеты с продовольствием. Пусть передадут своим семьям как доказательство, что солдатам на фронте живется хорошо и они даже могут привозить домой подарки» (12).

В свою очередь, солдаты из провинции, которых отправляли на Восточный фронт, имели право посетить перед отъездом столицу рейха: «Для военных все развлечения бесплатны (или стоят какую-то мелочь) — даже театр, цирк, стадион» (13). Работали передвижные театры для выступлений и непосредственно в германских воинских частях.

Ну и, конечно же, вопросы гигиены и здравоохранения. Германским военнослужащим выдавался пакетик «дуста» для борьбы с вечным спутником войны — вшивостью. Во многих оккупированных городах, включая Ялту, для войск были открыты дома отдыха, для которых использовались даже бывшие царские дворцы. Немецкий фронтовик Питер Бамм вспоминал в своих мемуарах: «Так уж случилось, что капрал Самбо и сержант Германн играли в «скат» на той же самой террасе, на которой Черчилль, Рузвельт и Сталин будут запечатлены сидящими два года спустя» (14). Или другое свидетельство — немецкого солдата Бенно Цизера, встретившего однополчанина: «Он лежал в госпитале в глубоком тылу: “Я вам скажу, было здорово! Хорошая жратва, первоклассное отношение, масса кинофильмов, даже театр. Они устроили нам чертовски классные представления. А эти девочки!”» (15) Оставим жизнелюбивого однополчанина (о девочках мы еще поговорим), но я думаю, уже понятно — немецкая армия не испытывала недостатка внимания со стороны государства, и взамен была ему полностью предана.

Непосредственно накануне нападения на Советский Союз командующим немецкими войсками предписывалось немедленно спустить в войска приказ следующего содержания: «Солдаты немецкого Восточного фронта! Смертоносная еврейско-большевистская орда собирается нанести последний удар. Враг пытается уничтожить Германию и наш народ. Солдаты Восточного фронта, вы знаете, какая участь грозит вам, немецким женщинам, девушкам и детям. Стариков и детей убьют, женщин и девушек сделают армейскими шлюхами. Остальных отправят в Сибирь... Торжественно поклянитесь защищать не отвлеченную концепцию фатерланда, а свои дома, своих жен, своих детей и, следовательно, наше будущее...» (16) Гитлеровской пропаганде удалось добиться сво­его, и ненависть нацистских фанатиков к врагу чувствуется даже сквозь прошедшие десятилетия: «Атаковать предстояло 18-й роте 4-го батальона. Через несколько минут тишина должна взорваться и нашим войскам предстояло с боевым кличем добыть очередную победу над краснозвездными марионетками» (17). Какова риторика мемуариста!

Как бы то ни было, наши войска наносили ужасные потери новоявленным арийцам. Начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал в своем дневнике: «30 ноября 1941 года. Некомплект на Восточном фронте составляет 340 000 человек, то есть половину боевого состава пехоты. Сейчас роты имеют в среднем по 50—60 человек» (18). Надвигалась катастрофическая для немцев битва под Москвой.

Что касательно причин поражения немцев в грандиозном сражении под Москвой, они достаточно проанализированы в специальной литературе, естественно, по аналогии с отступлением Наполеона из России в конце 1812 года. Однако данное сравнение не является корректным, хотя бы потому, что никаких из ряда вон выходящих морозов во время отступления Наполеона не наблюдалось. В середине октября 1812 года температура в Риге и Ревеле — 7 градусов выше нуля. К концу ноября при переходе через Березину лед реку еще не сковал. Самая холодная ночь случилась под Смоленском, когда температура упала до -8 градусов. Ужасные потери наполеоновской армии оказались предопределены никуда не годным планированием. А поверили Наполеону потому, что сильные холода действительно наступили в России, но только в декабре, через несколько недель после бегства наполеоновской армии.

Аналогичная ситуация сложилась и в немецкой армии. Провал идеального во многом снабжения германской армии связан с нежеланием ее руководства считаться с новыми реалиями — яростной борьбой защищавших свою землю советских войск. В июне 1941 года генерал-фельд­маршал фон Браухич указал на необходимость снабжения Восточного фронта зимним обмундированием, и позже административно-хозяй­ственное управление сухопутных войск затребовало зимнюю одежду для фронта, однако обращение ставка отклонила, поскольку фюрер не допускал мысли, что дело дойдет до зимнего похода. А «в декабре начались жуткие морозы, температура упала до пяти градусов ниже нуля», — вспоминал бывший военнослужащий вермахта Ги Сайер (19). У нас его неподдельный ужас может вызвать только улыбку.

19 декабря 1941 года фюрер, а теперь и верховный главнокомандующий, обращает свой призыв к войскам Восточного фронта: «Армии на Востоке, после их непреходящих и еще небывалых в мировой истории побед над опаснейшим врагом всех времен, должны быть отныне, в результате внезапного наступления зимы, переведены из порыва движения в состояние позиционного фронта. Мои солдаты! Вы поймете, что сердце мое всецело с вами, что мой ум и моя решимость направлены только на уничтожение противника, т. е. победоносное окончание этой войны. Господь Бог не откажет в победе своим храбрейшим солдатам!» (20) И солдаты услышали своего фюрера. Буквально вгрызаясь в каждый участок фронта, они осатанело отбивали атаки советских войск, которые буквально вырвали победу из рук захватчиков.

И еще раз — вечная память сотням тысяч безвестных советских героев, павших в тяжелейших для нас битвах 1941 и 1942 годов. Именно они, а не пресловутый «Генерал Мороз» истощили физическую силу вражеских полчищ. Советские бойцы и далее продолжали наносить противнику ужасный урон: «25 июня 1942 года. Общие потери на Восточном фронте (не считая больных) — 1 299 784 человека, что составляет 40,62 % средней численности войск на востоке (около 3,2 млн человек)» (21). И, заметим, все это происходило в наиболее успешный для гитлеровцев период борьбы с Советским Союзом.

И еще один из мифов Второй мировой войны связан с тем, что мы якобы одолели врага, лишь завалив его своими трупами. Средняя численность наших действующих фронтов и армий в IV квартале 1941 года составляла всего 2,82 миллиона человек — почти вдвое ниже, чем наличествовало у немцев. И до уровня 6,0—6,5 миллионов человек (количество, с которым мы выиграли войну) численность Красной армии удалось довести только в четвертом квартале 1942 года (22).

Но в декабре 1941 немецкой нации срочно было необходимо найти логическое объяснение внезапного поражения, понесенного от официально поверженного противника. 21 декабря Геббельс начинает пропагандистскую кампанию и призывает население Германии собирать зимнюю одежду для фронта. Ввиду особого значения и крайней откровенности этого документа, его текст тщательно выверялся и несколько раз переписывался. Геббельс признавал, что тыловые службы вермахта не смогли обеспечить войска подходящей одеждой. «Но наш фронт в тылу поможет спасти своих отцов и сыновей от жестокой зимы». И он перечисляет вещи, срочно необходимые армии: одеяла, ботинки, шерстяные носки, свитеры, теплое белье, наушники, шапки, наколенники, варежки и так далее. «Немцы пришли в изумление. Неужели положение на фронте до такой степени отчаянное? Остальные страны изумились не меньше... Германские генералы пришли в ужас, они были категорически против сбора зимней одежды на том основании, что это окажется сокрушительным ударом по настроению немецкого народа. Но Геббельс того и добивался: «Я поверг людей в шок, когда сказал им — катастрофа неминуема, если они не начнут тотчас действовать. Я привел весь народ в состояние шока, и люди, осознав опасность, застыли, как парализованные. Затем загремел наш призыв: «Сдавайте теплую одежду!» И все они, как один, побежали к нам с шерстяными и меховыми вещами, лыжами и бог знает чем еще. Но испуг у них уже прошел!» (23)

«Ужасы Восточной кампании порядком встряхнули нас, вывели нас из состояния благодушия и самоуспокоенности, вновь напомнили нам о тех идеалах, ради которых мы выступили; они вновь обрели былое величие, и любая мелочь только подтверждала правоту наших национал-социалистических идей», — писал эсэсовец Эрих Керн (24). С замиранием сердца немцы слушали передачи о страданиях своих солдат на русском фронте. Геббельс взывал к их чувству национального достоинства, и те, кто оставался в тылу, стремились показать: они готовы пойти на жертвы, ради спасения своих соотечественников. Шерстяные вещи, со­бранные для оказания помощи немецким войскам, поступали на тыловые участки войск в течение всего 1942 года, однако следующей зимой аналогичная ситуация повторилась уже под Сталинградом. На складах недалеко от линии фронта хранились 200 000 форменных рубашек, 102 000 пар валенок, 83 000 кальсон, 61 000 суконных брюк и т. д., но могучие тевтоны продолжали дрожать от холода. «Все есть, но только не для нас», — ворчали они. В отличие от запасов вермахта, склады собранной в тылу различной одежды располагались гораздо ближе к действующим частям. «Голубые, красные, зеленые шали в полоску и клетку, меховые жилеты с вязаными узорами в виде корон, вязаные кофты, дамские пальто, муфты, перчатки, чепчики с лентами и без них, тапочки, домашние туфли из верблюжьей шерсти, грелки для кофейника, полусапожки для коньков, футболки. Кто приходил — набирал всего вдоволь, что считал необходимым. Все пехотные подразделения, входившие в состав 100-й пехотной дивизии, уходили со склада в таком виде, словно им нужно было выступать в цирке, а не идти на передовую» (25).

12 июля 1942 года Франц Гальдер высокомерно заметил в своем дневнике: «Жалобы войск частично оправданы, а частично объясняются их избалованностью в прежних кампаниях». Но это что подразумевать под избалованностью - многие гитлеровские полководцы также не являлись образцом воинской доблести, коими они предстают в собственных мемуарах. Взять, к примеру, самого известного из них — покорителя Севастополя генерал-фельдмаршала Манштейна. Немецкий офицер Бруно Винцер, служивший в тридцатых годах под командой Манштейна, вспоминал: «Нам импонировало, что в каждом походе он носил точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на долю воинской части, ему подчиненной». Далее Винцер пишет о том, как он зашел к денщику Манштейна: «Я заметил каску обожаемого нами командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту каску, но едва не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски. Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему» (26).

Но подловатость высших чинов, которые, сколотив заговор, едва не растерзали своего любимого фюрера, когда тот начал терпеть поражения, изрядно компенсировался высочайшим воинским духом рядовых и младших офицеров национал-социалистической армии. Виктор Клемперер ехидничает: «Я специально выписал тогда одну фронтовую сводку: на предложение русских сдаться, говорилось в ней, солдаты на передовой хором ответили отказом, подтверждая непоколебимую верность Гитлеру и своему долгу» (27). Конечно, хоровой отказ это что-то новое в истории переговоров, но и советские источники констатируют высокие боевые качества солдат вермахта: «В описании немецких действий, которое дало командование партизанской бригады Охотина, чувствуется уважение к тому грозному противнику, каким был вермахт: не было ни одного случая, чтобы противник не принял навязываемый ему бой. Даже нарвавшись на партизанскую засаду, никогда не бежал в панике, а, с боем отходя, забирал своих убитых, раненых и оружие. В таких случаях противник с потерями не считался, но своих убитых и раненых не оставлял» (28).

Однако ярость советского народа вздымалась воистину, словно волна, уничтожая захватчиков беспощадно и жестоко, повергая в ужас врага: «Русский десант высадился в гавани Феодосии. После захвата города русские повыбрасывали раненых из местного госпиталя на улицу, а затем облили их водой. Я всегда слушал подобные истории с большим недоверием. Было известно, что у «других» (т.е. истинных нацистов — К. К.) был особый отдел, в котором придумывали подобные ужасные истории. Но в данном случае: остались свидетели, которым чудом удалось выжить» (29).

Условия сражений в России, боев с настоящим противником вызвали у будущей нации господ настоящий шок. К примеру, особенности рукопашного боя. Начиная с прусского короля Фридриха Великого, принципом немецкой армии считалось уничтожение врага не холодным оружием, а оружейным огнем. Перед Второй мировой войной тактика немцев совершенно не предусматривала никаких сближений с противником до расстояния рукопашной схватки. Все рукопашные схватки тех сражений навязывались немцам Красной армией, в полевом уставе которой прямо говорилось: «Победу приносит только атака, начатая с безудержным стремлением уничтожить врага в ближнем бою». Вот в каком духе мыслили русские, устремляясь в атаку и часто неся при этом огромные потери (30).

Немцы абсолютно справедливо критиковали подобные методы боя, но признавали, что русская пехота неудержима в ближнем бою. Вообще, по мере продолжения Восточной кампании отношение немцев к противнику подвергалось существенной корректировке. Так, в аналитической сводке СД от 17 августа 1942 года отмечалось: «Вполне вероятно, что люди на Востоке сильно отличаются от нас по расово-национальным признакам, однако за боевой мощью врага все же стоят такие качества, как своеобразная любовь к Отечеству, своего рода мужество и товарищество, безразличие к жизни, которые у японцев тоже проявляются необычно, но должны быть признаны» (31). Опомнились! А ведь еще недавно в оккупированных деревнях немецкие солдаты, не стесняясь, мылись голыми и даже отправляли свои надобности при русских и украинских женщинах. Не из хулиганства или невоспитанности, а просто потому, что не считали их вполне за людей.

В результате корректировки пропагандистских установок в учебной брошюре «Политические задачи немецкого солдата в России в свете тотальной войны», изданной в мае 1943 года, особо подчеркивалось: «Все немецкие солдаты, в первую очередь офицеры, должны проникнуться чувством глубокой ответственности за правильное обращение с русским населением. Они должны знать, что для окончательного завершения войны на Востоке необходимо, чтобы восточные народы сочувствовали Германии. Достижение хозяйственного, военного и политического сотрудничества населения оккупированных областей с великой Германской империей как основой нового государственного порядка Европы является главной политической задачей немецкого солдата на Востоке». И дальше: «Нельзя отрицать талантливость русского народа... Характерной чертой русских является богатство чувств и аффектов, иначе говоря, интенсивность внутренней жизни. Богатством внутренней жизни и объясняется удивительное сочетание противоположных черт русского характера. Честность, правдивость, доброта и верность сочетаются с замкнутостью, ложью, хитростью, насилием, жестокостью и фантастиче­ской ненавистью. Худшим оскорблением для русского является взгляд на него как на человека низшего класса — получеловека. Поэтому русский не переносит телесных наказаний, в особенности со стороны немцев, так как видит в этом оскорбление своего национального достоинства. Русский восторженный. В своих действиях они всегда ищут идеи. Особенно популярны патриотические идеи, так как русские — патриоты. Простой человек в большинстве случаев подсознательно настроен патриотически, поэтому большевики с очевидным успехом апеллировали к национальному чувству русского народа» (32).

Из самого названия брошюры явствует, что она издана после Сталинградских событий, когда нацистский зверь получил смертельный удар и напрягал все силы, в том числе и интеллектуальные, чтобы победить в схватке. Вот откуда в нацистской пропаганде появилось не свойственное «арийцам» либеральничанье. Мы не раз возвращаемся в нашем рассказе к Сталинградской битве именно потому, что лишь тогда наметился психологический перелом в настроениях немецкого народа и армии. Сталинград стал первой военной катастрофой, официально признанной таковой гитлеровским режимом.

Стараясь оттянуть момент истины, нацистское руководство поддер­живало жизнь окруженной группировки воздушным мостом, через который в город доставлялись боеприпасы, продовольствие и прочее, порою ненужное и случайное. «В один день были доставлены пять тонн леденцов, несколько дюжин ящиков презервативов; затем прилетели еще два самолета, нагруженные майораном и перцем, всего четыре тонны. Была доставлена громоздкая и абсолютно бесполезная инженерная техника, громадное количество документов отдела пропаганды вермахта, одна тонна целлофановых пакетов для хранения ручных гранат, шнурки, приправы и т. д.» (33)

Не добавило окруженным солдатам радости и напыщенное выступление Геринга вечером 30 января 1943 года по случаю 10-й годовщины прихода нацистов к власти: «Тысячу лет теперь немцы будут говорить об этот сражении с глубоким почтением и благоговением и, несмотря ни на что, будут помнить, что именно там была предопределена конечная победа... В грядущие годы будут говорить об этом героическом сражении на Волге: когда придете в Германию, скажите, что видели нас, полегших у Сталинграда, как того требовали наша честь и наши вожди, во славу великой Германии». В ответ на болтовню рейхсмаршала 31 января из котла пришла лаконичная радиотелеграмма: «Преждевременные надгробные речи нежелательны» (34).

В одном из солдатских писем говорилось: «Солдаты 6-й армии пожертвовали Германии 3,5 миллиона марок, не получив необходимую «зимнюю помощь». Эта сумма соответствует восьмимесячному денежному довольствию. Не часто встретишь в военной истории такой случай, чтобы армия финансировала собственную гибель» (35). По распоряжению штаба оперативного руководства вермахта, приказавшего изучить настроения войск, последняя почта из Сталинграда до адресатов так и не дошла — ее изъяли для социологического анализа. Результаты исследования таковы: положительное настроение в отношении войны высказали 2,1 % «респондентов»; сомневающееся — 4,4 %; отрицательное — 57,1 %; оппозиционное — 3,4 %; без какой-либо оценки — 33,0 %. Психологический надлом исстрадавшихся людей был очевиден (36).

Очень показательны в этом смысле слова одного из немецких врачей, работавшего в Сталинграде: «Мы допустили большую ошибку, считая себя превыше всех, и за это высокомерие должны расплачиваться своей жизнью. Жертв в этой войне будет больше, чем побед, и, если бы кому-либо удалось убедить Гитлера в правоте этих слов, он смог бы считать себя спасителем Германии» (37).

И, тем не менее, гибель 6-й армии не стала, если верить немецким историкам, напрасной. Благодаря ее упорному сопротивлению, захватчики успели отойти с Северного Кавказа и не угодили в еще более обширный котел. Таков, дескать, истинный план спасения кампании, реализованный Гитлером, о чем неумолчно нашептывала неофициальная пропаганда. Из письма лейтенанта Ренатуса Вебера: «Мы, без сомнения, обязаны своим спасением упорству 6-й армии у Сталинграда, они перекрыли железную дорогу и сковали огромные силы русских» (38).

В те же дни на конференции в Касабланке (14—24 января 1943 года) западные союзники громогласно объявили о безоговорочной капитуляции как непременном условии мирных переговоров с Германией. Генерал Гудериан захлебывается: «Это наглое требование было встречено германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных промышленных конкурентов» (39). Ну, не знаю, что Гудериан мыслит в конкурентной борьбе, но повторяет он клише нацистской пропаганды. Началась эпоха тотальной войны и фанатического героизма.

Самой опасной в германских вооруженных силах считалась служба в СС: в войну погибло около 34 % личного состава этих специфических войск, в воспитании которых особенно явственно прослеживалась идеологическая составляющая. Вот образцы вопросов и ответов, которые должен выучить каждый эсэсовец: «Почему мы верим в Германию и в фюрера?» — «Мы верим в Господа Бога и потому верим в Германию, которую он сотворил по своему подобию, и в фюрера, которого он нам ниспослал». — «Кому мы должны служить прежде всего?» — «Нашему народу и нашему фюреру Адольфу Гитлеру». — «Почему ты послушен?» — «Из внутреннего убеждения, из веры в Германию, в фюрера, в Движение, в охранные отряды и из верности» (40).

При этом членство в партии вовсе не являлось обязательным условием для вступления в СС — большое значение придавалось именно моральной составляющей, разумеется, в понимании нацистских главарей. Гиммлер 22 мая 1936 года определил: «Либо ты умеешь управляться с алкоголем, либо тебе присылают пистолет и ты ставишь точку. Стало быть, подумай». Он же, год спустя: «Эсэсовец должен быть бережлив. Когда он посылает поздравление к Новому году или к Рождеству, то должен отправлять не телеграмму, а письмо с маркой за 12 пфеннигов. И писать свое поздравление не на сложенном листе, а на половинке. Подобным образом экономится масса бумаги» (41). В сентябре 1938 года рейхсфюрер заявил, что эсэсовцам запрещено делать долги и обращаться к ростовщикам. Эсэсовцы обязаны копить деньги. «В ваффен-СС нет ни одного запертого сундука. Там никто не осмеливается взять без спроса даже сигарету у товарища, — утверждал Гиммлер. — Я издал специальную «Памятку о конфискации вражеской собственности». Отбирать у безоружного гражданского населения вещи и имущество неблагородно и недостойно СС. Солдат может реквизировать продовольствие, одежду, одеяла, топливо и медикаменты, но это следует делать лишь в соответствии с «временными и личными потребностями отдельного бойца». Им абсолютно запрещено забирать столовое серебро, гражданскую одежду, материю, шелковые чулки и т. д. — то есть все, что берут не для себя лично, а для домочадцев. Такое поведение представляет собой мародерство и карается смертью. Смертный приговор выносится и в случаях изнасилования» (42).

Однако беспрерывные убийства, массовые казни, полная безнаказанность уродовали даже самую устойчивую психику — многие эсэсовцы становились алкоголиками, наркоманами, психопатами, патологическими ворами, словом, совершенно «неуправляемыми» отморозками. Немецкие фронтовики эсэсовцев не любили и были неплохо осведомлены об их «деятельности». Служба СД описывала эпизод в Берлинском метро, произошедший в разгар пропагандисткой кампании, развернутой в Германии после обнаружения в Катынском лесу трупов польских офицеров, расстрелянных энкаведистами. Четыре фронтовика с боевыми наградами за кампании 1941—1942 годов вслух обсуждали газетные материалы о расстрелах в Катынском лесу и возмущались жестокостью большевиков. Один из них сказал: «Судьба евреев не лучше, и если в километрах ста от Смоленска покопаться в земле, то можно будет найти десять тысяч трупов евреев, убитых эсэсовцами». Все услышали эти слова, и промолчали (43).

На секунду отвлечемся и напомним, что в вермахте служило довольно много людей с примесью еврейской крови, так называемые «мишлинге», о которых мы уже подробно говорили в главе «Государственный антисемитизм». Характерно, что даже тех, кто скрывал свое еврейское происхождение, сослуживцы, как правило, не выдавали, говоря примерно следующее: «Знаешь, с евреями, конечно, что-то не так. Но ты не такой, как другие евреи. Ты правильный парень». Оставшиеся в армии «помеси» старались доказать, что они настоящие немцы, и на фронте часто демон­стрировали свое мужество. Американский военный историк Брайан Ригг изучил судьбы 1671 солдата вермахта с примесью еврейской крови. Он установил, что из них 244 были награждены Железным крестом, 19 — Золотым германским крестом и 18 — Рыцарским крестом, а это высшая военная награда рейха (44).

Простым эсэсовцам за участие в умерщвлении людей полагался дополнительный рацион: десять сигарет в день, четверть литра водки, полкило колбасы. Аналогичные льготы получали и другие убийцы. Приказ французского гестапо в Гавре: «Принять меры к тому, чтобы члены карательной команды в перерывах между отдельными карательными акциями получали дополнительный паек для освежения. Рекомендуется иметь наготове сигареты или шнапс для укрепления нервов» (45). Кстати, о спиртном. Очень быстро завоеватели оценили все достоинства и недостатки «русского шнапса» (самогона). 8 июня 1944 года командир 889-го охранного батальона капитан Лемке издал специальный приказ по этому поводу: «Выгоняемый русскими шнапс содержит в себе много ядовитых примесей, делающих его очень вредным для здоровья. Поэтому употреблять его военнослужащим и вольнонаемным лицам запрещено. Несоблюдение этого приказа будет рассматриваться как непослушание в военное время» (46). Но, разумеется, подобные приказы игнорировались. Также офицерский состав СС отменно кормили: «Сегодня прекрасный воскресный обед — томатный суп, половина цыпленка с картофелем и красной капустой, чудесное ванильное мороженое» (47). Последняя сентенция принадлежит одному из руководителей нацистского конц­лагеря.

Надо отметить, сама будничность массового уничтожения людей, которым занимались СС, была хорошо продумана и имела определенный психологический подтекст. Если бы распоряжения (например, о депортации), отмечали, скажем, красным грифом «совершенно секретно», они привлекали бы излишнее внимание, могли вызвать сомнения, а то и протесты. А так их обычное оформление делало как бы само собой разумеющимся их рутинное выполнение. И, понятное дело, возможность получить заслуженную награду за слепую исполнительность.

Согласно приказу «О поселениях СС», на оккупированных территориях создавались специальные населенные пункты, куда направлялись раненые в боях полицейские и эсэсовцы. В официальном печатном органе РСХА «СС-Ляйтхефте» («Направляющие тетради СС») появилась едва ли не постоянная рубрика, в которой эсэсовцы отвечали на вопрос: «Как я стал поселенцем на немецком Востоке?» Впрочем, не только немцы раздавали нашу землю своим солдатам. В союзной гитлеровцам венгерской армии обещали, что солдат, подбивший советский танк, получит 30 гектаров земли на Украине, а за захват советского военнопленного выдавали всего-то 1000 папирос (48).

В армиях захватчиков поощряли военнослужащих и другими способами. Таковым мог стать талончик в публичный дом в качестве награды за вражеского офицера выше командира роты или пулеметный расчет. За нарушения дисциплины солдата могли лишить полагающегося по графику посещения борделя. «И вот я снова в Ростове, опять перешедшем в наши руки и сильно разрушенном после необычайно сильной бомбардировки немецкой авиацией. Поперек главной улицы над головой — ярко освещенный транспарант: “Солдаты, остерегайтесь смертельных азиатских венерических болезней!”» (49).

В каждой «комнате для свиданий» должен висеть плакат «Половые отношения без противозачаточных средств — строго запрещены!» Но, не доверяя наглядной агитации и сознательности солдат, для предотвращения заразы оккупанты издавали и драконовские постановления: «Смертью караются женщины, заражающие немцев или лиц союзных наций венерической болезнью, несмотря на то, что они перед половым сношением знали о своей венерической болезни. Тому же наказанию подвергается проститутка, которая имеет сношения с немцем или лицом союзной нации без резинового предохранителя и заражает его» (50).

Некоторые солдаты сознательно стремились подцепить венериче­скую болезнь, надеясь оттянуть момент возвращения на фронт, о чем они откровенно пишут в своих мемуарах: «Ты хочешь сказать, поскольку он (триппер) настолько безобиден, то есть смысл подцепить его намеренно?

— Ну, конечно, ты просто лопух, если не знаешь этого! Что ты мне дашь, если я тебя сведу с местной шлюхой, которая абсолютно надежна? Все, что ей нужно — это несколько сигарет, и дело в шляпе. Лучше всего подцепить болезнь как раз перед тем, как тебя собираются выписывать» (51).

В офицерских публичных домах имели право работать только истинные немки, выросшие в исконных германских землях Баварии, Саксонии или Силезии, ростом не менее 175 см, обязательно светловолосые, с голубыми или светло-серыми глазами и хорошими манерами. В борделях должны иметься ванные с горячей и холодной водой и обязательный санузел. Со временем в публичных домах стали работать и местные украинские и русские девушки. Как правило, их туда приводил голод. Денег девушки обычно не брали. Буханка хлеба — плата гораздо более щедрая, чем быстро обесценивавшиеся рубли. Иногда дефицит женщин восполняли жительницы Прибалтики.

Во Франции, Скандинавии, Бельгии и Голландии цена похода в публичный дом составляла от 2 до 5 марок. Чтобы получить в конце месяца зарплату, солдатская проститутка обязана была обслужить в месяц не менее 600 клиентов (из расчета, что каждый солдат имеет право расслабиться с девочкой пять-шесть раз в месяц). В некоторых ресторанах и столовых, где обедали немецкие солдаты, также имелись «комнаты свиданий». Официантки, посудомойки, помимо основной работы на кухне и в зале, дополнительно оказывали сексуальные услуги.

Завоеватели не ощущали дискомфорта в сексуальной эксплуатации покоренных стран — живой товар, как и все прочее, служил на удовлетворения потреб победителей. Известный советский писатель Евгений Петров писал в своем военном очерке «Военная карьера Альфонса Шолля»: «Военная карьера этого молодого человека началась два года назад. Ему посчастливилось — он попал в Краков, в караульную часть, и целый год занимался тем, что стоял на часах у солдатского публичного дома: «Разве это хорошо — сказал я, — что немцы на завоеванной земле сгоняют женщин в солдатские публичные дома?» — «Солдатский публичный дом — это как воинская часть. Меня поставили — и я стоял» (52). Эту армию нельзя перевоспитать, но только уничтожить — таково было мнение подавляющего числа советских солдат и офицеров.

Аналогичные настроения по отношению к своему заклятому врагу главенствовали и у нацистской верхушки. В речи перед группой войск «Север» 13 июля 1944 года Гиммлер заявил: «Против нас стоит восьмидесятимиллионный народ — смесь рас, имена которых невозможно выговорить и внешность которых такова, что их надо убивать без всякого милосердия и пощады. Это звери: с ними нельзя обращаться как с порядочными солдатами» (53).

Но заклинания — ненадежное оружие против пушек. Под влиянием бесчисленных поражений рядовые вермахта начали меняться. «Инструктор 7 отдела ПУ майор Шемякин, в прошлом профессор психологии МГУ, говорил, что первый его немец молчал, пока он, профессор, не дал ему в ухо. «Немец тогда становится человеком, — говорил Шемякин, — когда почувствует себя рабом». Он проводил любопытную дифференциацию: а) немец 1941—1942 годов — полное молчание в плену, горделивый, высокомерный, говорит только после оплеухи; б) немец 1943 года, периода Сталинграда: «Ефрейтор, построить мне пленных! Как вы построили, е... вашу мать, подравнять!» И тот не только выравнивает, но у левофлангового становится на корточки, высматривает линию и рукой подравнивает выпятившихся; в) немец 1943—1944 годов — полное безразличие, апатия» (54). Обращаю ваше внимание, что это наблюдения профессора психологии. И другое свидетельство: «Видел много пленных немцев. Так они, папа, не знают, что наши наступают на юге, и успехи хорошие. Офицерье им не говорят, боятся» (55). Действительно, подавляющее большинство событий в стране и за ее пределами не доходило до сведения военнослужащих вермахта, опутанных жесткой военной цензурой. Однако антифашистский «Правдивый рассказ о казни Х. и С. Шолль», повествующий о студенческом сопротивлении в Германии, уже попал на разные фронты, а солдаты все чаще просят, чтобы им присылали текст песни «Лили Марлен», запрещенной за пораженчество. Армия разделилась на уставшее от бойни молчаливое большинство и яростных национал-социалистических фанатиков.

Еще 11 марта 1945 года Геббельс бахвалился: «Американские и анг­лийские газеты называют поведение наших военнопленных на западе образцовым. По сообщениям корреспондентов, пленные по-прежнему считают, что Германия обязательно должна выиграть войну. Все пленные, говорится в этих сообщениях, полны мистической веры в Гитлера». Но его заочный оппонент, военный врач вермахта Питер Бамм, вспоминая о таких фанатиках, писал: «Если кто-то становился приверженцем этой совершенно антигуманной системы, у него полностью менялось мировоззрение — массовые убийства советских граждан оправдывались политической целесообразностью, а месть становилась правом. Была еще одна вещь, которую они упустили из виду…» (Ну-ка, ну-ка, любопытно!) «Это может показаться странным, но мы никогда особо не задумывались о том, какой гнев может вызвать у русских наше вторжение в их страну» (56).

Но землю Германии уже топтали сапоги советских солдат, миллионов людей, полных желания мести — за расстрелянных родных и близких, за свои уничтоженные города, за поруганных женщин. Теперь русский солдат стал полноправным завоевателем. (Кстати, со вступлением Советов на германскую землю в Красной армии появился довольно интересный приказ: «Солдату разрешают посылать на Родину посылку трофеев до 5 килограммов в месяц, а офицеру — 10 килограммов. Сначала не верилось нам. Конечно, это нехорошо, поощрение мародерства. Но, оказывается, немецкому солдату разрешалось посылать посылки в 16 килограммов с захваченной ими территории») (57). И, разумеется, разнообразные эксцессы давали определенные возможности нацистской пропаганде будить угасавшее сопротивление немецкой армии: «22 марта 1945. Фюрер чрезвычайно доволен нашей антибольшевистской пропагандой. Ведь она оказала свое влияние, заставив наши войска на востоке вновь обрести сравнительно хорошую форму» (58). Но все это уже не имело большого значения. Немецкая армия, покорившая столько стран и народов, в конечном итоге защитить свой собственный народ не смогла.

Примечания к 28-й главе:

1. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 218.

2. Гитлер Адольф. Моя борьба. [Б.М.]: Т-Око, 1992. С. 152.

3. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 224.

4. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 60.

5. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 61.

6. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 805.

7. Бережков Валентин. Рядом со Сталиным. М.: Вагриус 1998. С. 191.

8. Фомин Василий. Фашистская Германия во Второй мировой войне. М.: Наука, 1978. С. 305.

9. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 322.

10. Там же. С. 372.

11. Кормилицын Сергей, Лысев А.В. Ложь от советского информбюро (Дневник Василия Чуркина). СПб.: Нева, 2005. С. 62.

12. Ремарк Эрих Мария. Время жить и время умирать. М.: АСТ, 2005. С. 80.

13. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 177.

14. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 109.

15. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 134.

16. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 288—289 .

17. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 80.

18. Гальдер Франц. Военный дневник: лето 1942 года. Смоленск: Русич, 2003. С. 97.

19. Сайер Ги. Последний солдат Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2006. С. 34.

20. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

21. Гальдер Франц. Военный дневник: лето 1942 года. Смоленск: Русич, 2003. С. 305.

22. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 11.

23. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 296—297.

24. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 47.

25. Шрётер Хейнц. Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 60.

26. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 71.

27. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

28. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. 91.

29. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 81.

30. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 224.

31. Там же. С. 31.

32. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

33. Шрётер Хейнц. Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 189.

34. Там же. С. 299.

35. Там же. С. 293.

36. Там же. С. 240.

37. Там же. С. 195.

38. Дашичев Вячеслав. Банкротство стратегии германского фашизма. Т. 2. М.: Наука, 1973. С. 106.

39. Гудериан Гейнц. Воспоминания солдата. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С. 297.

40. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 175.

41. Там же. С. 185.

42. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 327.

43. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 389.

44. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 129.

45. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 336.

46. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

47. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 186.

48. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 69.

49. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 113.

50. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

51. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 92.

52. Ильф Илья, Петров Евгений. Собрание сочинений. Т. 5. М.: Госу­дарственное издательство художественной литературы, 1961. С. 645.

53. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 167.

54. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 276—277.

55. Кормилицын Сергей, Лысев А.В. Ложь от советского информбюро (Дневник Василия Чуркина). СПб.: Нева, 2005. С. 146.

56. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 87.

57. Кормилицын Сергей, Лысев А.В. Ложь от советского информбюро (Дневник Василия Чуркина). СПб.: Нева, 2005. С. 208.

58. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 260.

29. Дезинформация и слухи

Одной из важнейших функций пропаганды на войне является скрытие истинных намерений и положения дел - как от противника, так и от собственного народа. Это сегодня считается, что дезинформация в чистом виде прием слишком примитивный. (Впрочем, ради эффективности манипуляции не возбраняется подмешивать к правдивому сообщению дозу клеветы). Каноны же геббельсовской пропаганды требовали, чтобы ложь была огромной и даже «чудовищной» — тогда люди легче поверят ей. Но практика показала, что с развитием сознания люди освобождаются от излишней доверчивости.

В описываемое нами время до таких тонкостей еще не доходили. Не откажу себе в «удовольствии» снова повторить слова Гитлера на совещании 22 августа 1939 года: «Я найду пропагандистские причины для начала войны, пусть вас не волнует, правдоподобны они будут или нет. Победителя не будут потом спрашивать, правду он говорил или нет. Когда начинаешь и ведешь войну, главное не право, а победа» (1). Данная цитата ярчайшим образом характеризует суть нацистской пропаганды. В соответствии с заказом, предлог для начала агрессии был не просто найден, но и сконструирован от начала до конца.

Речь идет о якобы захвате поляками радиостанции в приграничном немецком городе Глейвице. Один из соучастников провокации, послужившей предлогом для начала военных действий против Польши и начала Второй мировой войны, некий Альфред Науйокс на Нюрнбергском процессе дал ценные показания: «...Мне предписывалось захватить радиостанцию и удерживать ее достаточно долго, чтобы немец, говорящий по-польски, а такой у меня в группе был, мог выйти в эфир с речью на польском языке. Гейдрих сказал мне, что в речи должно быть утверждение, что настало время для конфликта между немцами и поляками... Мюллер также сказал, что направит в мое распоряжение человек 12—13 уголовников, которых переоденут в польскую военную форму; этих людей следует убить и оставить на месте инцидента, чтобы создалось впечатление, будто они убиты во время нападения» (2).

Созданный информационный повод немедленно подхватила вся немецкая пресса. Германское информационное бюро сообщало: «Нападение на радиостанцию было, со всей очевидностью, сигналом для общего наступления польских партизан на германскую территорию. Почти одновременно с этим польские партизаны, как удалось установить, перешли границу еще в двух местах. И в этих случаях также идет речь об оснащенных тяжелым оружием отрядах, поддерживаемых, по-видимому, польскими регулярными частями. Отряды полиции безопасности, несущие пограничную службу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточенные боевые действия продолжаются». Газеты откликнулись сенсационными заголовками: «Полнейший хаос в Польше — немецкие семьи спасаются бегством», «Польские солдаты движутся к самой границе Германии», «Три германских пассажирских самолета обстреляны поляками», «В Данцигском коридоре множество немецких сельских домов в огне!» (3)

После совершенного провокаторами набега на радиостанцию Германия получила долгожданный предлог для боевых действий, причем война была объявлена с такой скоростью, что многие депутаты, проживавшие вне Берлина, даже не успели прибыть на заседание рейхстага ввиду срочности его созыва. Их места заняли эсэсовцы из личной охра­ны Гитлера и Геринга, которые играли роль депутатов и «голосовали» за войну с Польшей. При этом Гитлер и верховное командование называли войну «контрнаступлением», что по их мысли камуфлировало истинный характер затеянного ими конфликта. Однако историки знают: нападение готовилось Германией давно и исподволь. Накануне конфликта с Польшей кадровые дивизии вермахта командование передислоцировало из Германии на учебные плацы в Восточную Пруссию якобы для «учебных целей», а также под предлогом того, что они должны принять участие в праздновании 25-й годовщины битвы под Танненбергом — наглядный пример применения дезинформации в целях военной маскировки. ­Оставшимся в польской армии немцам германские спецслужбы рекомендовали заниматься пораженческой пропагандой. Подобные же инструкции давались и представителям украинского меньшинства, которые, как и немцы, подвергались в Польше национальному угнетению (4).

Информационная война между Германией и западными союзниками разгорелась с ошеломляющей скоростью. Уже 3 сентября 1939 года в Атлантическом океане на пути следования в США был торпедирован и затонул английский лайнер «Атения». Геббельс, не давший противнику времени найти подтверждение тому, что британский лайнер атаковала немецкая субмарина, выступил с ошеломляющим «разоблачением»: англичане, по его словам, сами пожертвовали «Атенией», чтобы представить немцев настоящими преступниками в глазах всего мира. Как утверждал Геббельс, хитроумный пропагандистский маневр разработал лично Черчилль, первый лорд Адмиралтейства. Министерство пропаганды сделало расчет на то, что кто первый выдаст информацию, тот и прав.

Известно, что на войне в первую очередь страдает правда. Вслед­ствие односторонней пропаганды и отсутствия объективной информации резко возрастает значение слухов. Как говорил Геббельс: «Слухи — хлеб наш насущный». Немцы называли слухи «пропагандой шепотом». К примеру, в специальной инструкции 559-й немецкой тыловой комендатуры от 24 июня 1943 года подчеркивалось: «Пропаганда шепотом является одним из наиболее действенных средств устной пропаганды. Заниматься ею должны агенты. Материал для пропаганды шепотом будет постоянно сообщаться районным комендатурам. Самовольное проведение пропаганды шепотом запрещается» (5).

Много позже описываемых событий, наука подтвердила - значение полученной непосредственно от других людей информации весьма велико. Социологические опросы, проведенные в США после убийства Джона Кеннеди, показали: не менее половины опрошенных узнали о случившемся от других людей, а не из СМИ. И это в стране, где у всех есть и радио, и телевизоры! (6)

Слухи психологически направлены на снятие напряжения. Они имеют ряд особенностей, которые необходимо учитывать для их эффективной эксплуатации: 1. Источник слуха должен пользоваться доверием аудитории; 2. Содержание слуха должно вызвать доверие; 3. Получатель слуха становится его передатчиком по мере передачи слуха дальше. Есть даже разные виды слухов. Например, «слух-желание» — в нем содержится то, что отражает актуальные потребности и ожидания аудитории, в которой он распространяется. «Слух-пугало» несет в себе угрозу, вызывает негативные настроения и эмоциональное состояние страха и ужаса, отражает некоторые актуальные, но крайне нежелательные ожидания для аудитории, в которой возникает и распространяется. Вспомнилось, как во время «оранжевой революции» один уважаемый киевский журналист с выпучеными от ужаса глазами расскаживал мне о том, что дети «донецких» массово терроризируют местных ребятишек в детских садиках. И кошмары эти, разумеется, происходили с отпрысками его личных знакомых, буквально «вчера».

В немецкой пропагандистской машине существовало особое ведом­ство — т. н. «Контора Шварц ван Берка», во главе которой стоял известный нацистский публицист — упомянутый Шварц ван Берк. Его агентство обеспечивало, в частности, «пропаганду шепотом», в которой Берк считался крупнейшим специалистом. «Продукция» его организации была рассчитана главным образом на внутреннее потребление и восполняла вакуум информации в стране, где закон о предательстве от 21.3.1933 следил за тем, чтобы даже устная критика нового режима подпадала под наказание (тюрьма, в тяжелых случаях — каторжная), и люди попросту боялись знать лишнее, однако все же нуждались в неком информационном заменителе.

Распространение слухов активно использовалось и во внешней пропаганде. После начала Второй мировой войны, во время так называемой «войны слухов», население Франции подвергалось психологической обработке, до мельчайших подробностей продуманной Министерством пропаганды. Многие люди охотно слушали искусное словоблудие Геббельса и передавали полученную «информацию» дальше в виде сплетен и слухов. Тысячи частных лиц получали по почте странные письма, среди публики распространялись листовки с предсказаниями Нострадамуса, в которых предрекалась скорая победа Германии (на самом деле их сочинил сам Геббельс). Кроме того, в его распоряжении имелись десятки тысяч поддельных экземпляров бельгийского журнала «Ля герр де 1939». Все статьи в них до последней запятой соответствовали настоящим. Единственным отличием от подлинника были кроссворды и шарады, в ответах которых пропагандисты заложили деморализующий смысл (7). Их пересылали французским солдатам через Швейцарию. А вынужденное безделье французской армии во время «странной войны» и долгие зимние месяцы ожидания предоставили сроки и возможности для разлагающего действия яда.

Накануне решающего вторжения во Францию 17 мая 1940 года Геббельс отдал на инструктаже новое распоряжение: «Секретному передатчику надлежит тотчас всеми средствами заняться созданием панических настроений во Франции. Для этой цели он должен работать с абсолютно французской тенденцией и в тоне величайшего возмущения и замешательства протестовать против упущений французского правительства. В частности, он должен для этого подхватывать и распространять курсирующие во Франции слухи. Он должен настоятельно предупреждать об опасности «пятой колонны», в которую, несомненно, входят и все немецкие эмигранты, и все евреи из Германии. Далее, он должен распространять слух, что первое, что немцы имели обыкновение делать в оккупированных городах, — это конфисковывать деньги в банке, так что подлинные французские патриоты уже теперь должны в угрожаемых областях снять свои деньги с банковских счетов» (8).

На следующий день министр пропаганды не без самодовольства записал в своем дневнике: «Паника в западных странах. Я усиливаю ее с помощью тайных передатчиков, которые выдают себя то за подлинно английские, то за подлинно французские новости. К тому же мы бросаем подозрение на эмигрировавших немецких евреев как на шпионов» (9). «Сообщения» о действиях «пятой колонны», запускавшиеся по разным каналам, подхватывала и подавала в сенсационном ключе французская пресса. «Трое детей умерли, съев отравленный шоколад», «Гамелен застрелился», «Аррас захватили парашютисты, спустившиеся ночью с зажженными факелами в руках» — вот примеры слухов, распространявшиеся для того, чтобы посеять панику во французском обществе. А что такое паника? Это следствие внушенной или неожиданно привитой мысли о неминуемой опасности, и, как правило, никакие рассуждения и убеждения не способны устранить ее, пока сама очевидность не рассеет внушенной идеи.

Одновременно осуществлялись провокации и против нейтральных стран. 10 мая 1940 года, в день начала наступления вермахта на Западе, германская авиация подвергла бомбардировке немецкий университет­ский городок Фрейбург, причем было убито 24 человека. Провокационный налет нацисты приписали авиации Бельгии и Голландии и использовали в качестве предлога для нападения на эти страны. И, конечно же, на войну с ними в числе других отправились и хитроумные немецкие пропагандисты. «12 и 13 мая в западной части Голландии царила повышенная нервозность. Распространялись слухи: мясные продукты и питьевая вода отравлены, по улицам разбрасывают отравленные сигареты и шоколад, целые города уже стерты с лица земли и т. п. 12 мая в Амстердаме распространился слух, будто выведены из строя сирены для предупреждения населения о налетах авиации противника. «Я как сейчас вижу перед собой человека, бегущего по улице и выкрикивающего эту тревожную весть. «Откуда вы об этом узнали? — спросили у него. «Это предупреждение полицейского управления! Сообщайте другим!» Распространение данного слуха является наглядным примером организованной работы пятой колонны» (10).

Использовалась и сознательная «утечка информации». Например, 11 сентября 1940 года Геббельс на инструктаже якобы случайно обронил фразу о том, что за время английских налетов на Германию с 10 мая по 10 сентября погибли даже не 1500 немецких граждан, как где-то упоминалось, а всего 617; однако эту цифру публиковать нельзя, т. к. в Лондоне такое число людей погибает от немецкой бомбежки за сутки. Министр рассчитывал, что через его ближайших сотрудников это «доверительное» утверждение станет достоянием оптимистических слухов в немецком народе и произведет впечатление на дипломатический корпус (11).

В рамках подготовки к вторжению в Советский Союз нацисты также подготовили целый комплекс специальных мероприятий. Зимой 1940/41 года в Берлине были отпечатаны листовки, которые предназначались якобы для использования при вторжении в Англию. При перевозке их по железной дороге на аэродром органы контрразведки организовали «случайную» поломку некоторых ящиков с листовками, в результате чего содержание листовок стало известно присутствовавшим там рабочим и служащим. С той же целью в массовом количестве печатались топографические карты Англии, в войсках появились переводчики английского языка, оцеплялись некоторые районы Ла-Манша, Па-де-Кале и Норвегии, на побережье устанавливались ложные ракетные батареи, генеральный штаб даже разработал операции по захвату Англии «Акула» и «Гарпун» и организовал «утечку информации».

Не отсиживалось в стороне и Министерство пропаганды: «Теперь полностью переключаемся на легкую художественную программу радиопередач. Снят также запрет с танцев. Это все в целях маскировки» (12 июня 1941). В те же дни: «Совместно с ОКВ и с согласия фюрера я разрабатываю мою статью о вторжении. Тема — «Остров Крит в качестве примера». Довольно ясно. Она должна появиться в «Фёлькишер беобахтер» и затем быть конфискована. Лондон узнает об этом через 24 часа через посольство Соединенных Штатов. В этом смысл маневра. Все должно служить для маскировки действий на востоке». Или: «Я даю секретное поручение Винкелькемперу передать по радио на иностранных языках английское мнение о вторжении и неожиданно на середине прервать эту передачу. Как будто в передачу вмешались ножницы цензуры. Это тоже будет содействовать тревоге» (14.06.1941).

Своего апогея «пропаганда шепотом» достигла непосредственно накануне вторжения: «Я приказываю распространить в Берлине сумасбродные слухи: Сталин якобы едет в Берлин, шьются уже красные знамена и т. д. Доктор Лей звонит по телефону, он целиком попался на эту удочку. Я оставляю его в заблуждении. Все это в настоящий момент служит на пользу дела».

Для вовлечения в войну против СССР третьих государств не забыли и проверенный метод провокации. 26 июня 1941 года три неизвестных самолета нанесли бомбовый удар по венгерскому городу Кошице. Несколько горожан погибли. Венгерские власти немедленно объявили - город бомбили именно Советы. Сохранился снимок неразорвавшейся в Кошице бомбы, на которой видна надпись «Путиловский завод». Хотя еще в 1922 году завод был переименован в «Красный путиловец», а в 1934 году — вообще в «Кировский завод» (12). Устаревшими сведениями пользовались организаторы провокации.

Да что там неверные названия — в арсенале нацистской пропаганды находилось место и для фальшивых цитат. Например, в брошюре «Коммунизм без маски» Геббельс использовал научно точные, вплоть до указания страниц, фальшивые ссылки на источники. А во время боев в Арденнах, уже на излете существования Третьего рейха, нацистские агитаторы «запустили» на волну Би-би-си фальсифицированное интервью с самим английским фельдмаршалом Монтгомери.

В октябре 1942 года руководитель партизанского движения Пономаренко в своем докладе Сталину отметил любопытный провокационный прием немецкой пропаганды: «Очевидцы, вышедшие из немецкого тыла, рассказывают, что при вступлении в города и села немцы, уничтожая портреты вождей партии и советского народа, оставляли в первые дни нетронутыми портреты Молотова и Ворошилова, заявляя: “Это наши люди, они уже в Берлине”» и т. п. (13)

Вскоре после начала войны в плен немецким войскам попал сын Сталина Яков Джугашвили, и мимо такого подарка судьбы немецкая пропаганда просто не могла пройти. На советские войска посыпались многочисленные листовки, на которых сын Сталина был изображен рядом с высокопоставленными деятелями фашистской Германии. Здесь же публиковались призывы к советским солдатам и офицерам прекратить бесполезное сопротивление и сдаваться в плен. Однако в действительности эти фотографии являлись фотомонтажом.

Более того, немцы начали «изобретать» других родственников советских правителей для использования их в психологической войне. 27 ноября 1941 года появилось сообщение о том, что в плен сдался «сын» Молотова. «Обращаются с пленными хорошо, — заявлял «сын» Молотова. — Разрешите всем вам персонально передать свой пламенный братский, чисто русский привет и пожелать долгих лет жизни для будущей счастливой, освобожденной от большевиков и жидов России» (14).

«28 ноября. Представители иностранной печати в Берлине имели возможность присутствовать сегодня вечером при допросе сына Молотова». В сообщении подробно излагались ответы «сына Молотова» на многочисленные вопросы корреспондентов. Откровенные призывы к советским солдатам сдаваться в плен, пропаганда «хорошего обращения» с пленными, призывы очистить СССР от «большевиков и жидов» — все это позволяет сделать вывод, что на этот раз гитлеровские пропагандисты запустили в эфир и на встречу с журналистами типичного «сына лейтенанта Шмидта» (15).

Немцы прибегали к маскараду и в иных случаях, в частности создавали ложные партизанские отряды из полицейских или власовцев, переодетых в красноармейскую форму или гражданское платье. Они вступали в контакт с небольшими группами или одиночными партизанами, побуждали их присоединиться к отряду, а затем, выждав удобный момент, уничтожали или брали в плен.

И еще о родственниках. До сих пор считается, будто Гитлер хотел выручить из плена генерал-фельдмаршала Паулюса в обмен на Якова Джугашвили, а Сталин ему отказал. На самом деле фюрер предложил обменяться ближайшими родственниками: лейтенанта на лейтенанта. Так что приписываемая Сталину фраза «Я простого солдата на маршала не меняю» — миф (16).

Но, конечно же, не является мифом эпохальная победа советского народа под Сталинградом, в результате которой означенный Паулюс очутился в советском плену. Незадолго до того Отто Бройтигам, высокопоставленный чиновник министерства Розенберга, в секретном докладе начальству от 25 октября 1942 года писал: «Обладая присущим восточным народам инстинктом, простые люди вскоре обнаружили, что для Германии лозунг «Освобождения от большевизма» на деле был лишь предлогом для покорения восточных народов немецкими методами. Не составляет отныне секрета ни для друзей, ни для врагов, что сотни тысяч русских военнопленных умерли от холода и голода в наших лагерях... Сейчас сложилось парадоксальное положение, когда мы вынуждены набирать миллионы рабочих рук из оккупированных европейских стран после того, как позволили, чтобы военнопленные умирали от голода словно мухи... Наша политика вынудила как большевиков, так и русских националистов выступить против нас единым фронтом. Сегодня русские дерутся с исключительной храбростью и самопожертвованием во имя признания своего человеческого достоинства, ни больше ни меньше» (17).

А днем раньше Геббельс (на инструктаже 24 октября 1942 года) отдал распоряжение распространить в народе слухи о применении немцами в Сталинграде «неслыханно эффективного оружия». Через месяц пошли разговоры: дескать, в Сталинграде объявились немецкие огнеметные танки, способные повергать в море пламени дома по шесть этажей и выше, что там солдатами вермахта впервые применили автомат со скорострельностью 3 тысячи выстрелов в минуту. Однако при всех этих «точных» деталях речь шла о чистейших измышлениях.

Когда же немецкие войска оказались в окружении, для поддержания боевого духа среди солдат распространяли сплетни о том, что вскоре в котел доставят на самолете секретное оружие, с юга ожидаются две танковые армии, корпус СС двигается маршем с севера, а фюрер прибыл в Сталинград, Москва уничтожена какими-то непонятными силами, Испания и Китай объявили войну союзникам и тому подобное. Один из немецких фронтовиков вспоминал: «Среди нас распространилась идея — и она мгновенно возобладала, — что все это не катастрофа, а блестящий маневр верховного командования. Говорили о новых танках, о наступлении с севера, о секретном оружии, превращающим все в пыль» (18). В действительности же максимальное растягивание агонии 6-й армии явилось одним из факторов, благодаря которому стало возможным соединение 1-й и 4-й немецких танковых армий и спасение ситуации на всем немецком южном фланге фронта.

Но далеко не всегда нацисты использовали ложь во спасение, скорее, наоборот. Ложь цинично прикрывала самые изощренные злодейства, например для планомерного уничтожения евреев. Когда поезда с узниками прибывали в лагеря смерти (хотя по прибытии и происходили душераздирающие сцены разлучения), никто из узников не подозревал, что их ждет впереди. Некоторым из них даже вручали красивые открытки с видами Вальдзе, которые оставалось только подписать и отправить домой родственникам. Заранее напечатанный на открытке текст гласил: «Мы тут хорошо устроились, получили работу, и с нами хорошо обращаются. Ждем вашего приезда».

Сами по себе газовые камеры и примыкающие к ним крематории отнюдь не производили зловещего впечатления. Было невозможно определить истинное предназначение этих зданий: вокруг них раскинулись хорошо ухоженные газоны и цветочные клумбы, надписи при входе гласили «Бани». Ничего не подозревавшие жертвы считали, что их просто ведут в парилку, дабы избавить от вшей — распространенного явления во всех лагерях. Всё действо сопровождалось приятной музыкой. Оркестр молодых симпатичных девушек, одетых в белые блузки и темно-синие юбки, набирали из узниц. Пока шел отбор кандидатов в газовые камеры, ансамбль наигрывал бравурные мелодии из «Веселой вдовы» и «Сказок Гофмана». Вот наглядный пример нацистского обмана, доведенного до свой высшей, можно сказать, дьявольской сути.

Действенность нацистских приемов пропаганды, в числе прочих, отмечал и президент Рузвельт. В своем обращении к нации 23 февраля 1942 года он, критикуя поддавшихся панике соотечественников, резко заметил: они «дошли до того, что, оказывая большую услугу враже­ской пропаганде, стали распространять невероятные россказни: будто в нью-йоркскую гавань вот-вот должны прийти целые корабли, груженные телами павших американских воинов, для захоронения их в общей могиле. Почти в каждой радиопередаче из Берлина, Рима или Токио прямо цитируют американцев, которые в устных выступлениях или в печати распространяют подобную отвратительную ложь» (19). Показателен пример организованной немцами дезинформации с целью распыления материальных ресурсов союзников. Немецкими войсками танк «Шерман» расценивался как не очень боеспособный, однако «Германским информационным бюро» он представлялся как особо опасное оружие противника. Цель — побудить американское руководство продолжать производство заведомо слабой машины (20).

Теперь Геббельсу необходимо было убедить союзников, что вторжение в Европу обречено на провал. На инструктаже 22 апреля 1942 года Геббельс велел организовать якобы английские радиопередачи на Францию, в которых следовало подчеркивать, какие разрушения и жертвы навлечет на французов открытие Второго фронта, а также изучить вопрос о заброске во Францию будто бы английских листовок с аналогичным содержанием. Тем временем, немецкий гарнизон в Париже периодиче­ски устраивал демонстративные марши с новыми танками, со всем снаряжением и обозами через весь город. При движении колонны максимально растягивались, дабы произвести на обывателей и вражеских разведчиков впечатление большой силы. Фоторепортеры и журналисты преподносили военно-пропагандистский маневр как демонстрацию мощи немецких войск на Западе.

В Министерстве пропаганды поспешно создали серию документальных фильмов об оборонительных сооружениях немцев на побережье Франции, т. н. «Атлантическом вале». Геббельс наставлял немецкую прессу подчеркивать надежность укреплений, в частности, газета «Рейх» писала: «Немецкий народ опасается скорее не самого вторжения, а того, что его не будет. Если враг действительно вынашивает планы начать с беспредельным легкомыслием предприятие, где все будет поставлено на карту, то тут ему и крышка!» (21) А газетам сателлитов Германии и оккупированных стран предписывалось перепечатывать подобные статьи. Иностранных корреспондентов из нейтральных стран возили на осмотр фортификационной линии, и по возвращении они все неизменно говорили, что оборонительные бастионы немцев выглядят неприступными. Когда союзники овладели побережьем Нормандии, они были весьма удивлены, насколько слабой (относительно слабой) оказалась оборона немцев на самом деле.

После падения «Атлантического вала» вопрос о существовании «Тысячелетнего рейха» стал лишь вопросом времени — союзные армии неуклонно приближались к Берлину. Особый страх у немецкой расы господ вызывали исполненные жаждой мести русские армии. В атмо­сфере ужаса и паники, нагнетаемой рассказами беженцев, действительность искажалась, а слухи побеждали факты и здравый смысл. По городу ползли жуткие истории о кошмарнейших зверствах. Русских описывали узкоглазыми монголами, безжалостно и без раздумий убивающими женщин и детей. Говорили, что священников заживо сжигают огнеметами, монахинь насилуют, а потом голыми гоняют по улицам. Пугали, что женщин превращают в проституток, переезжающих за воинскими частями, а мужчин отправляют на каторгу в Сибирь.

Подобные слухи, усиленные официальной немецкой пропагандой, нервировали и обывателей на демократическом Западе. И вновь вмешался Рузвельт. В одном из своих последних выступлений (6 января 1945 года) он отметил: «То тут то там возникают злонамеренные, беспочвенные слухи, порочащие русских, или британцев, или наших собственных военачальников. Если проследить происхождение этих слухов, на них всегда можно обнаружить одно и то же клеймо: “Сделано в Германии”» (22).

Распускаемые сведения о русских зверствах, кроме всего прочего, имели и вполне прикладную функцию — добровольного перемещения населения с территорий, которые могли быть захвачены неприятелем. Хотя это и не всегда приносило успех, о чем свидетельствует меланхоличное замечание «маленького доктора»: «Несмотря на нашу устную пропаганду, начатую несколько недель назад, эвакуация из Берлина имеет совсем незначительные масштабы. Ежедневно столицу рейха покидают примерно две с половиной — три тысячи человек. Это капля в море» (23).

В начале 1945 года Геббельс поместил в одной из норвежских газет «Откровения предсказателя судьбы Грюнберга», некоего астролога из Швеции. Грюнберг пророчил, что еще в течение некоторого времени война продолжит приносить Германии новые тяготы и беды, но закончится все же победой Гитлера. А потом Германия вместе с западными странами пойдет в поход на Советскую Россию. Не успела статья появиться, как уже разошлась по рукам по всей Германии, распечатанная на тонкой папиросной бумаге. Люди жадно читали предсказание в поисках долгожданного утешения. Невольно вспоминаются некие предсказания Нострадамуса о даме-спасительнице, размноженные в современной Украине одной из политических сил в рамках предвыборной кампании 2007 года.

Но люди верят сейчас, и люди верили тогда. Ошеломленный Клемперер приводит свой диалог с неким солдатом вермахта: «...Но противник так глубоко вклинился в Германию, да и наши ресурсы на исходе».

— «Вот уж не говорите, пожалуйста, - отвечает солдат. - Потерпите еще четырнадцать дней.

— А что может измениться?

— Да ведь будет день рождения фюрера. Многие говорят, что тогда начнется контрнаступление, а мы для того позволили противнику продвинуться так глубоко внутрь, чтобы уничтожить его наверняка.

— И вы в это верите?

— Я ведь только ефрейтор; моего разумения в этих делах не хватает, чтобы судить. Но фюрер только что заявил — мы обязательно победим. А уж он-то никогда не врет. В Гитлера я верю. Нет, Бог его не оставит, в Гитлера я верю» (24).

Вера. Слепая вера, с которой начинаются все религии, и с нею, питаясь слухами о грядущем спасении, умирают. И до последних дней Геббельс активно использовал приемы подобной устной пропаганды, многократно доказавшей свою эффективность. «Мы намерены опубликовать ряд пророчеств, которые сейчас в народе обретают большую силу. Следует также интенсифицировать пропаганду с помощью таких средств, как листовки и «письма по цепи». Чего только не сделаешь в эти критические времена, чтобы сохранить хорошее настроение народа!» (25) «Хорошее настроение народа». Прекрасное определение выдал Йозеф Пауль Геббельс за месяц до своего самоубийства.

Примечания к 29-й главе:

1. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 706.

2. Там же. С. 690.

3. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 161.

4. Ионг Луи де. Пятая колонна в Западной Европе. М.: Вече, 2004. С. 187.

5. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html, Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002.

6. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 64.

7. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 252.

8. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 239.

9. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 223.

10. Ионг Луи де. Пятая колонна в Западной Европе. М.: Вече, 2004. С. 101.

11. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 231.

12. Кустов Максим. Наемники фюрера. М.: Трибуна, 2008. С. 66.

13. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html, Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. 239.

14. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 160.

15. Там же. С. 160.

16. Млечин Леонид. Гитлер и его русские друзья. М.: Центрполиграф, 2006. С. 7.

17. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 421—422.

18. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 177.

19. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 261.

20. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 238.

21. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога /author/klemperer_viktor/

22. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 368.

23. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 193.

24. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

25. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 277.

30. Пропаганда на оккупированных территориях

Мы приступаем к теме и горькой, и унизительной. Ведь, в конце концов, что бы ни делали нацисты, они считали, что трудятся на благо сво­его народа — обманывали, убивали невинных, разрушали города и целые страны, «расчищая» жизненное пространство для грядущего тысячелетнего Рейха. Но как быть со своими собственными предателями, теми, кто аплодировал захватчикам, сотрудничал с оккупантами, а порою и сам проливал кровь беззащитных жертв?

«Поощрять слабость и коррупцию. Так лучше всего управлять побежденным народом», — считал Геббельс, и его мысль остается актуальной до сих пор. Собственно пропаганда на оккупированной территории является невоенизированным средством поддержания раздробленности сил сопротивления, удержания территории в повиновении с наименьшими затратами. Изучая историю, мы видим два разных типа управления и, соответственно, пропаганды, которые использовали гитлеровцы — на «цивилизованном» Западе и «диком», усмиряемом Востоке.

Оккупационная власть редко пользуется популярностью. И понимая это, в Норвегии, Голландии и Греции немцы зачастую немедленно отпускали захваченных военнопленных на свободу. Германское правительство считало, что подобным жестом доброй воли оно способствует примирению немецкого народа с народом оккупируемой страны. Хотя не обходилось без трений, следы которых, присмотревшись, можно заметить и доныне. Так, когда в Амстердам приезжает сборная Германии по футболу, самая популярная кричалка у голландских болельщиков звучит как: «Верните нам наши велосипеды!» Дело в том, что во время войны немцы конфисковали их для нужд вермахта. И сей лютой национальной обиды голландцы не могут простить им до сих пор (1).

Лояльным на первых порах было отношение оккупационных властей к населению в Бельгии и Дании. После поражения Бельгии германское радио заявило: «Леопольд (король Бельгии — К. К.) действовал как солдат и как человек», после чего «фюрер приказал, чтобы обхождение с королем бельгийцев и его армией было достойным храбрых солдат, каковыми они себя проявили. Поскольку король бельгийцев не высказал пожеланий для себя лично, ему будет предоставлен замок в Бельгии...» (2). А Дания, по сути, стала протекторатом рейха, сохраняла ограниченный суверинетет, и сам Гитлер, исполненный любезности, находил время для поздравлений тамошнему королевскому семейству по случаю рождения дочери у кронпринцессы.

После победы над Францией в качестве подарка французам Гитлер распорядился перевезти из Вены в Париж останки герцога Рейхштадтского, сына Наполеона. В самом Париже продолжалась нормальная жизнь: печатались журналы, работали театры, проходили выставки. Все эти Эдит Пиафы и Жан-Поль Сартры родом из эпохи оккупации. И еще один малоизвестный факт: в те годы в Париже функционировал самый мощный в мире телецентр, передачи которого принимали даже на берегах Ла-Манша. Пользуясь данным обстоятельством, в 1943 году нацисты наладили восьмичасовое вещание оккупационного телевидения во Франции. Его программа состояла из немецкого информационного обозрения, новостей культуры (!), детского часа, трансляций представлений варьете и балета, художественных фильмов (3).

Немецкий ставленник маршал Петен быстро стал самым популярным французским правителем со времен Наполеона. Он воплощал в себе буржуазный прагматизм, стремление к тихой и обеспеченной жизни, которые тогда завладели Францией, и притом волочился за каждой юбкой: «Секс и пища — единственные вещи, которые имеют значение», — говаривал дряхлый маршал. Однако церковь боготворила его. Кардинал Жерлиес, примас Франции, объявил: «Франция — это Петен, и Петен — это Франция» (4). К нему относились как к королю. Крестьяне выстраивались вдоль железнодорожных путей, по которым проходил его поезд, а женщины подавали ему своих младенцев, чтобы он коснулся их. Выбор Гитлера оказался весьма удачен.

Тем временем, около 40 % промышленного производства Франции, 1,5 миллиона рабочих и половина дохода французского государственного сектора работали на германскую военную экономику, производя на потребу победителям все необходимое — от грузовиков до шампанского. Главнокомандующий экспедиционным корпусом союзников генерал Эйзенхауэр не смог скрыть своего шока, убедившись, насколько мало знали и интересовались событиями в мире жители Франции и прилегающих стран. «В целом освобожденные народы были поразительно не осведомлены об участии Америки в войне. Наши усилия были настолько преуменьшены и высмеяны нацистской пропагандой, что очевидная мощь американских армий, появившихся в Европе, привела в полное изумление население Западной Европы» (5).

В свою очередь, масштабы Сопротивления в Западной Европе сильно преувеличены в идеологических целях послевоенной реабилитации народов. В движении Сопротивления во Франции за пять лет погибли 20 тысяч (из 40 миллионов) французов. Однако за тот же период времении от 40 до 50 тысяч (в 2—2,5 раза больше) французов сложили головы, воюя на стороне Германии против стран антигитлеровской коалиции (6).

Хотя без репрессий не обходилось — режим все-таки не санаторный, а оккупационный. Для иллюстрации: 22 октября 1941 года французская газета «Лё Фар» опубликовала следующее объявление: «Утром 20 октября трусливые преступники, состоящие на службе Англии и Москвы, убили коменданта города Нанта. Убийцы до сих пор не задержаны. В порядке отмщения за это преступление я приказал расстрелять 50 заложников. Еще 50 заложников подлежат расстрелу в случае, если виновные не будут арестованы до полуночи 23 октября» (7). Подобные публикации, помещенные в черную рамку, стали обычным явлением на страницах газет или красных уличных тумбах в городах Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии. Соотношение жертв, публично объявленное немцами, неизменно составляло 100:1, то есть сто заложников за каждого убитого немца. Во Франции за время войны гитлеровцы расстреляли 29 600 французских заложников. Но, с другой стороны, только во время высадки союзных войск в Нормандии, во время плановых бомбардировок союзников, погибло более сорока тысяч французских мирных жи­телей.

Несколько иначе вели себя гитлеровцы, если территория, где они хозяйничали, считалась ими полностью своей. Например, в той же Австрии после ее оккупации вместо слова «Австрия» во всех официальных документах рекомендовалось использовать название отдельных областей, на которые ее расчленили, либо термином «Альпийские и Дунайские имперские области» — наглядный пример понимания нацистами значения исторической топонимики.

Протекторат рейха «Чехия и Моравия» попал в жесточайшие тиски «онемечивания». На чешские заводы назначались немецкие управляющие, в учреждениях вводился немецкий язык, изменялись названия улиц, населенных пунктов. Массовый характер приняло выселение местных жителей из квартир и заселение их немцами. В ряде пунктов закрывались чешские школы и открывались немецкие, которые финансировались чешским правительством.

Сегодня много говорят о том, что Польша незаслуженно пострадала от действий диктаторских режимов Гитлера и Сталина, но забывают о том, что Польша накануне войны являлась государством-угнетателем национальных меньшинств, притом враждебное большинству окружавших ее стран. В свою очередь, немцы учредили на оккупированной ими территории «Генерал-губернаторство», подлежащее безжалостной эксплуатации. С 1 сентября по 26 октября 1939 года группы уничтожения расстреляли здесь 50 тысяч человек, преимущественно представителей местной интеллигенции. Были закрыты все польские книжные магазины, научные институты и вузы. Запрещены польские газеты и журналы, и даже вывески на польском языке, запрещено само преподавание польского языка. Закрыты зоологические сады, а звери отправлены в Германию. Отдельно запрещен Шопен (8).

Кое-кто подобную политику одобрял. Уже 5 ноября 1939 года члены Украинского комитета в Холме в письме рейхсминистру Розенбергу подчеркивали: «Слава Богу, что Польша разрушена по высшей воле фюрера. Наши жертвы и страдания окончены, и мы принадлежим сейчас к крупнейшей мировой культурной державе» (9). «Культурная политика» на оккупированной территории, кроме всего прочего, состояла и в государственной поддержке православной церкви. 5 февраля 1942 года уполномоченный германского МИДа писал своему руководству: «В отношении обеих Украинских православных церквей в Генерал-губернаторстве — православной и униатской — со стороны правительства генерал-губернатора занята доброжелательная позиция: в то время как выплачиваемые бывшим польским государством Римско-католической церкви дотации были упразднены, обе православные церкви в Генерал-губернаторстве об ограниченном объеме и без признания официальных обязательств получают государственные дотации» (10). Церковь, находящаяся на содержании Третьего рейха, разумеется, всячески демонстрировала ему свою лояльность и удерживала крестьянские массы от возможных эксцессов.

Сегодня польское сопротивление героизируется. И, конечно же, честь и хвала тем, кто не щадил своей жизни в борьбе с общим врагом, но преувеличивать размах битвы тоже не стоит. В ходе польского сопротивления погибли 33 тысячи (из 35 миллионов) человек; югославы, между тем, потеряли около 300 тысяч (из примерно 16 миллионов жителей страны); потери албанского сопротивления — 29 тысяч человек (из 1 миллиона населения). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью, в Польше в 20 раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30 раз меньше, чем в Албании (11).

А ведь условия борьбы в Югославии оказались самыми что ни на есть чудовищными. Именно здесь в основном лютовали хорваты-усташи, наводившие ужас на самих немцев. Лидер Хорватской крестьянской партии Влатко Мачек (заключенный усташами в концлагерь) пишет, что он увидел, как один из лагерных охранников-усташей, который целый день убивал людей, постоянно крестится перед сном. «Я спросил его — не боится ли он Божьей кары? — “Лучше не говорите об этом, — ответил он, — я прекрасно понимаю, что меня ожидает. За все мои прошлые, нынешние и будущие прегрешения я буду гореть в аду. Но я буду гореть в аду ради Хорватии!”» (12). Такова людоедская логика всех националистов. Да и с адом — еще не факт, поскольку Хорватская католическая церковь фактически благословила геноцид сербов. Из всех хорватских иерархов только епископ Мостарский Алоизие Мишич выступил с осуждением резни и запретил своим священникам отпускать грехи тем католикам, которые запятнали себя человекоубийством (13). Средневековые зверства хорватских националистов вызвали возмущение даже у командования итальянских оккупационных войск, которое специально ввело своих солдат в Герцеговину для защиты сербского населения.

В свете полученного в предыдущих завоеваниях опыта, вторжение в Россию планировалось особенно тщательно — и в пропагандистских, и в экономических, и в социальных аспектах. Весной 1941 года на стыке двух министерств (пропаганды и оккупированных восточных территорий) было организовано особое учреждение под названием «Бинета» (или «Винета»). Оно занималось разработкой и переводом пропагандистских материалов, предназначенных для Красной армии и населения СССР. Позже ведомству поручили заниматься пропагандой в лагерях для военнопленных и «остарбайтеров». В 1944 году его бюджет достиг 5 миллионов рейхсмарок, а штат насчитывал около 400 немецких сотрудников и более 1,5 тысячи переводчиков из стран, на которые велось радиовещание и печаталась текстовая пропаганда (14).

Перед началом вторжения Геббельс лихорадочно записывал: «Директивы пропаганды на Россию: никакого антисоциализма, никакого возвращения царизма, не говорить открыто о расчленении русского государства (иначе озлобим настроенную великорусски армию), против Сталина и его еврейских приспешников, земля — крестьянам, но колхозы пока сохранять, чтобы спасти урожай. Резко обвинять большевизм, разоблачать его неудачи во всех областях» (5.6.1941 г.). Все эти идеи находили свое во­площение в военных приказах. Накануне войны командование вермахта издало «Указания о применении пропаганды по варианту “Барбаросса”», где наряду с запрещением проговариваться о намерениях расчленить Советский Союз, запрещалось также ставить вопрос о разделе земли и роспуске колхозов. Здесь же указывалось, что «пресса должна видеть свое призвание в том, чтобы оказывать на население успо­каивающее действие, удерживать от каких бы то ни было актов сабо-

тажа» (15).

Перед началом операции «Барбаросса» министр пропаганды снова обращается к своему дневнику: «Будет отпечатано около пятидесяти миллионов листовок. Упаковку производят 45 солдат, которые до начала операции не будут отпущены». (12.06.1941 г.). Наряду с этим, Геббельс приказал изготовить плакаты, изображающие хорошее отношение немецких солдат к коренному населению. Причем стиль плакатов должен был резко отличаться от наглядной агитации, тиражируемой на Западе, потому что «восточный человек знает лишь систему, в которой есть господа и слуги» (16).

В целом система немецкой пропаганды на оккупированных территориях действовала умело, эффективно, а численность советских коллаборационистов в вермахте, СС и полицейских частях составила свыше одного миллиона человек. Косвенным подтверждением живучести среди советского народа тезисов нацистской пропаганды служит то, что люди, оказавшиеся волею судеб на оккупированных территориях, еще долго ходили у коммунистической власти в «неблагонадежных».

В систему пропаганды включались также низовые звенья оккупационной администрации — старосты, бургомистры и др. чины. Существовали специальные пропагандистские школы, и их посещение считалось обязательным для учителей, врачей, служащих оккупированных территорий. Большую подмогу в пропагандистской деятельности на оккупированных территориях играли местные средства массовой информации, как правило, газеты. Еще до вторжения Геббельсу не терпелось приступить к изданию газет в Киеве, Москве, Ленинграде: «Кадры, которым поручено подготовить это дело, уже отправлены. Они находятся частично за войсками в палатках и сразу возьмутся за дело, как это только станет возможным». (24.06.1941 г.) Или: «Аман занимается уже созданием крупных газет в оккупированных областях. «Фёлькишер беобахтер» в Москве — вот это было бы что-нибудь новое!» (3.07.1941 г.).

В первые дни ВОВ на руку пропаганде вермахта играло доверие советских людей к печатному слову, отсутствие у них альтернативных источников информации. Ради привлечения внимания читателей, привыкших с уважением относиться к местным изданиям, зачастую логотип и название оставляли прежними. «Голос народа» издавали в Смоленске, «За Родину» в городе Дно Ленинградской области, «Белгородскую правду» в Белгороде и т. п. Большинство газет выходили тиражом 5—10 тысяч экземпляров. Однако тираж некоторых достигал и 50—150 тысяч («Белорусская газета», например, — 50 тысяч, «Немецкая украинская газета» — 150 тысяч экземпляров) (17). Порою кроме нацистского официоза и воспевания коллаборационистов в них появлялись и любопытные публикации. Так, 23 мая 1943 года в симферопольской газете «Голос Крыма» появилась статья некоего И. Сельского «Писатель под запретом», посвященная Михаилу Булгакову и выдержанная в строго искусствоведческих рамках.

Интересны воспоминания очевидца о некой «Северной газете»: «Помню напечатанную статью: «В Гатчине выступал выдающийся артист — певец Пичковский. Его прекрасный тенор радует зрителей». Пичковский до войны был артистом Мариинского театра. В то время он считался лучшим певцом театра. Его коронной ролью стала роль Ленского. Красивый тенор Пичковского особенно пленял женщин. «В 1941 году, когда немцы приблизились к Гатчине, за ним дважды посылали легковую машину, а он грязно выругался и заявил, что проживет неплохо и при немцах. После войны он заявился в Мариинский театр, но весь коллектив театра запротестовал, и он был отстранен. Из двух квартир, которые он имел до войны, ему дали лишь одну. Больше он нигде не выступал, и все его забыли» (18).

Активно работало в захваченных областях и местное радио. Для примера — радиопрограмма Псковского радиоузла, который выходил в эфир до 6 раз в день: последние известия, сводки германского командования и статьи из оккупационных газет; три-четыре раза в день — концерты и записи на грампластинках (19). Радио на оккупированных территориях вело активную контрпропагандистскую работу против Москвы. Так, 12 ноября 1943 года специальная передача из Берлина на русском языке была посвящена критике доклада Сталина о 26-й годовщине Октябрьской революции. В передаче брались основные положения доклада и к ним давались комментарии, выдержанные в резко антисоветском, антисталинском плане. «“Советский строй оказался не только лучшей формой организации“, — говорит Сталин. Да. Да. В течение всех 5 тысяч лет нашей исторической эры мир еще не знал такой организации. Ни Египет, ни Древний Рим, ни Византия, ни Средние века, ни эпоха инквизиции — никто не знал организации, которую подарил Сталин народам Советского Союза. Предатели и провокаторы, палачи и шпионы, пытки и убийства, застенки, концентрационные лагеря, сексоты на улицах, сексоты на службе, сексоты в собственной семье, плеть и приклад, пуля и яд, деньги, пахнущие кровью, и кровь, пахнущая деньгами, — вот лучшая форма сталинского строя» (20). Или передача от 17 ноября 1943 года, в которой радио Берлина особо отмечало, что сотрудничество союзников — это «новые поставки советского пушечного мяса англо-американским пушечным королям» (21).

В работе радиостанций часто принимали участие известные в СССР люди. Среди них числились Эрнст Тоглер (один из руководителей Коммунистической партии Германии, депутат рейхстага; обвинен в поджоге Рейхстага, потом сотрудничал с нацистами) и Карл Альбрехт (в 1930-е годы возглавлял наркомат лесной промышленности СССР, был репрессирован, но бежал и сумел перебраться в Германию; опубликовал книгу «В подвалах ГПУ»). Они, и подобные им «проверенные» кадры использовались в работе таких средств массовой дезинформации, как радиостанция «Старая гвардия Ленина». Она вела свои передачи, используя в качестве маскировки свою якобы принадлежность к старым большевистским кадрам, недоистребленным Сталиным.

Национальное радиовещание также не оставалось в стороне от внимания нацистских агитаторов, в чем им охотно помогали местные журналисты. Впрочем, помогают и до сих пор. 28 октября 1943 года на волнах львовской радиостанции украинские националисты вопрошали: «Так куда же стремится «рать-освободительница», где снова хочет топтать украинскую землю сапог красной Москвы, куда снова хотят попасть большевистские вшивые «освободители» с портретом Сталина вместо православной иконы, с энкаведистами, как учителями советской правды и освободителями нас от бренной жизни, мастерами по отправке на тот свет после пыток и мук людей?! В этом энтузиазме раскрывается нутро прожорливого Иосифа Виссарионовича и его прихлебателей. Они хотят захватить всю украинскую землю в свои руки и завести на ней на свой советский лад сеть памятников-могил» (22).

Упоминание НКВД вовсе не случайно. Репрессии тридцатых годов дали нацистам серьезный довод в психологической войне. Советский подпольщик К. Ю. Мэттэ вспоминал: «Фашистская агитация делала очень большой упор на то, что в СССР нет почти ни одной семьи, в которой бы кто-либо из родных или родственников не был осужден или не преследовался бы органами НКВД. Это оказалось одним из самых выигрышных козырей в руках фашистов, так как почти все население соглашалось с этим, хотя впоследствии и говорило, что... немцы своими зверскими расправами, небывалыми в истории человечества, оставили большевиков далеко позади» (23).

Тема репрессий тщательно смаковалась и в контексте антисемитской пропаганды. По сути дела, ставился знак равенства между сталинскими палачами и евреями. «Линия нашей пропаганды вполне ясна: мы должны по-прежнему разоблачать совместную работу большевизма и плутократии, выставляя все более и более еврейский характер этого фронта» (Геббельс). (24) И, выполняя указания своего шефа, нацисты всемерно разжигали в Советском Союзе антисемитизм, используя все средства, включая радиовещание. «Защищайте свободу русского народа и помогайте нашей родине выполнять дело Сталина, Кагановича, Берии», — язвительно говорилось в радиопередаче, комментировавшей призывы ЦК ВКП(б) к годовщине Октябрьской революции: «Вот это лозунг, так лозунг! Требуйте от русских людей, чтобы, не жалея своей крови и жизни, они защищали родину от врагов русского народа... То, что тут говорится о победе, это жидовская фирма, это нигде не виданная кабала и тюрьма подлинной родины и русского народа. И приходится дольше истошно звать на помощь братьев-славян, забывая, что кому-кому, а Сталину и Кагановичу славяне не братья» (25).

Уже 9 июня 1941 года немцы издали на русском языке бессмертный бестселлер антисемитской литературы — «Протоколы сионских мудрецов». Этот памфлет, выдаваемый за подлинный план всемирного еврейского заговора, открывался цитатой из «Майн Кампф», где утверждалось, что «“Протоколы” — очень нужная и актуальная книга. «Протоколы сионских мудрецов», столь ненавистные евреям, несравненным образом показывают, насколько все существование этого народа построено на непрерывной лжи. То, что многие евреи, может быть, делают бессознательно, здесь излагается с полным сознанием... Кто просмотрит исторические события последних 100 лет в свете этой книги, тому сразу станет понятно, почему еврейская пресса подняла такой гвалт. Ибо в день, когда эта книга станет достоянием народов, еврейская опасность может считаться преодоленной» (26).

Вслед за изречениями Гитлера шли антисемитские высказывания Вольтера и Гёте, Гюго и Наполеона. Вольтер, например, утверждал: «Эта маленькая нация не скрывает своей непримиримой ненависти ко всем остальным народам. Ее представители всегда жадны к чужому добру, подлы при неудаче и наглы при удаче». Здесь же, в обоснование «окончательного решения еврейского вопроса», цитировалась статья «Еврейский вопрос» из «Дневника писателя за 1877 год» Ф. М. Достоевского: «Что если бы не евреев было в России три миллиона, а русских, и евреев было бы 160 миллионов? Ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы их прямо в рабов? Хуже того, не содрали бы кожу совсем, не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали с чужими народами в старину?» Исследователь Б. Соколов отмечает, что в оригинале у Достоевского написано «80 миллионов», не 160. Но численность населения страны нацистские агитаторы сознательно увеличили вдвое — для придания цитате большей актуальности (27).

В 1933—1945 годах на территориях, находившихся под нацистским контролем, жило около 3 миллионов евреев, что, к слову сказать, дает возможность современным исследователям оспаривать официальную цифру жертв среди евреев — 6 миллионов человек. Но сейчас разговор не о количестве жертв — в любом случае они чудовищны. На востоке гитлеровцы окончательно отбросили маску цивилизованных людей и приступили к физическогому истреблению всего еврейского народа. Были сформированы т. н. айнзатцгруппы, в которые отобрали 3 тысячи добровольцев, задачей которых стало убийство гражданского населения за линией фронта. Расчет также делался на привлечение местных кадров, вроде батальона из бывших военнослужащих польской армии украинской национальности, сформированного зимой 1940/41 годов. Этот батальон назвали «Нахтигаль» («Соловей»), поскольку он имел хор, сравнимый с лучшими, получившими международную известность казачьими хорами.

Первый акт трагедии разыгрался в захваченном в начале войны Львове. Вот как описывает приход немецких войск во Львов один из чудом уцелевших узников гетто Д. Кахане: «Когда советские войска оставляли Львов, в городе было три тюрьмы, забитые арестантами... Многих из них приговаривали к смертной казни, а трупы закапывали во дворе тюрьмы... Гестапо решило использовать то, что происходило в тюрьмах при совет­ской власти, для своей пропаганды. Евреев заставили вскрывать могилы в тюрьмах в присутствии специально созданных комиссий... Началась бесовская игра. Немцы хватали евреев прямо на улицах и в домах и заставляли работать в тюрьмах... Украинцы и поляки охотно помогали немцам. В три или четыре дня операция была завершена. Каждое утро сгоняли около тысячи евреев, которых распределяли по трем тюрьмам. Одним приказывали разбивать бетон и выкапывать тела, а других заводили во внутренний тюремный двор и расстреливали» (28).

Убивали не только евреев. В воспоминаниях министра иностранных дел союзной немцам Словакии о львовской резне говорилось: «Группы украинских националистов врывались в квартиры 36 ученых с мировым именем: педагогов, ректоров, геологов, хирургов, между ними профессора математики, бывшего председателя польского правительства Казимира Бартеля, писателя и академика Бой-Желенского. Их привели в свой штаб, где зверски мучили, а ночью вывезли за город в Вулецкий парк, заставили себе вырыть общую могилу, а затем их расстреляли». И там же: «Местному фотографу носили проявлять фотопленки, на которых было запечатлено позирование возле убитых, застреленных, повешенных и замученных» (29). Откровенно говоря, я не слышал, чтобы кто-нибудь из преступников, устроивших львовский погром, покаялся, а современная украинская историческая наука его замалчивает из-за слишком явного участия в нем формирований украинских национа-

листов.

Вскоре те же «национальные кадры» отличились в Киеве при расстрелах во всемирно известном сегодня Бабьем Яру. По правде говоря, убийства на том скорбном месте начались еще до 29 сентября (официальной даты скорби по жертвам Бабьего Яра), и их первыми жертвами стали плененные офицеры и политработники Юго-Западного фронта. Казни осуществлял состоявший из националистов-оуновцев Буковинский курень под командованием Петра Войновского, а вояки куреня позднее составили элиту командных кадров УПА. Позже, когда началось уничтожение еврейского населения Киева, им в помощь был придан Киевский курень Петра Захвалынского, ставшего вскоре комендантом киевской полиции. Позднее Буковинский и Киевский курени преобразованы в 115-й и 118-й шуцманшафтбатальоны СС. 118-й батальон особенно «прославился» зверским уничтожением белорусской деревни Хатынь (30).

В целом по количеству наград СС киевская полиция лидировала среди аналогичных формирований на оккупированной территории. Мало было повода для гордости перед земляками у бывшего петлюровского министра Ивана Огиенко (он же — митрополит УАПЦ Илларион). «Люди злые, враждебно смотрят на нас, как когда-то, очевидно, смотрели киевляне на татар-завоевателей. Никакого уважения к нам. Всех приезжающих украинцев, то есть нас, называют фашистами, сообщниками Гитлера, хотя это, в известной мере, правда. Немцы действительно поручают нам, честно говоря, самые мерзкие дела» (31).

Несколько иначе, хотя и с тем же трагическим результатом, развивались события в Минском гетто. «В первое время немцы даже создавали видимость внимательного отношения к гетто. Снабжали гетто хлебом через управы. В гетто были созданы учреждения медицины, детские больницы и отпускали для больниц продукты. Работали здесь еврейские врачи. Для детей даже отпускали дополнительное питание» (32). В районе существовала специальная еврейская полиция (!), которая надзирала за порядком и периодически проводила облавы. Вырвавшийся из Минского гетто Рафаэль Моисеевич Бромберг оставил описание погрома 2 марта 1942 года: «...привезли евреев из гетто на машинах, держали сутки во дворе под навесом. Затем приказали снять с себя всю одежду и привели к краю вырытых ям. Выстроили в шеренгу 1-ю роту украинского батальона и приказали солдатам открыть огонь. После первой команды не было ни одного выстрела. Подали вторую команду «огонь» — раздалось 2—3 выстрела в воздух. После этого немцы отвели украинцев, привезли две бочки спирта и напоили их, затем вторично построили украинцев, за их спинами встали немецкие автоматчики. Тогда украинцы открыли огонь» (33).

Ужасная сцена, но все же в описании очевидца мы не наблюдаем того упоения кровью, что случилось во Львове. Не будем и мы мазать всех одним цветом — кто знает все обстоятельства жизни? Сложнее понять тех, кто, уже зная страшную истину (а на оккупированной территории правда о массовых казнях стала известна очень скоро), продолжал в псевдопатриотическом угаре свои преступные разглагольствования. Так, в брошюре В. Лужского «Еврейский вопрос», изданной в Смоленске в 1943 году, утверждалось: «Антисемитизм, т. е. ненависть к еврейству, противоядие против разлагающего влияния еврейства, живет инстинктивно в каждой здоровой арийской нации. Антисемитизм — явление не книжное, а глубоко народное — это самооборона народного духа против еврейского засилья. Сами евреи, и только они, повинны в том, что ариец питает к ним ненависть и презрение... Мы видим, что Провидение даст силы германскому народу в содружестве со всеми народами Европы уничтожить навсегда на земле кровавый еврейский кошмар и освободить мир от власти «золотого тельца», провозгласив единственной ценностью человечества — труд» (34).

Интересно, входил ли автор опуса Лужский (хотя, скорее всего, это псевдоним) в существовавший в то же время в Смоленске местный кружок культурно-нравственного просвещения? Кружок занимался религиозной пропагандой и даже добился разрешения зачитывать по радио доклады на религиозные темы. К марту 1943 года было проведено 9 таких радиодокладов, из них 4 на тему «Религиозные мотивы в русской поэзии», опубликовано 11 статей в газетах, организованы передвижные библиотеки религиозной литературы и т. д. В сентябре 1942 года кружок подготовил к выпуску и напечатал 30 000 молитвенников (35).

Вообще-то Геббельс не очень ратовал за религиозное возрождение на занятых территориях: «Я возражаю против применения церковной или царской пропаганды. Народы Советского Союза так далеки от церковной и царской России, что здесь вряд ли можно рассчитывать на успех» (36). Однако лучше знавший Россию Розенберг не разделял его мнения, и вскоре на захваченной немцами территории ключом забила церковная жизнь, чему имелись свои предпосылки.

Даже в разгул репрессий, безбожничества и подавления любых форм инакомыслия, по результатам переписи 1937 года, на содержавшийся в анкете вопрос о вере в Бога положительно ответили 56,7 % населения СССР (37). А в годы войны, как признавали даже советские ученые, религиозность выросла еще больше. Но Советский Союз считал себя страной воинствующего атеизма — культовые обряды запрещались, священников массово репрессировали, церкви закрывали. Дефицит полноценной религиозной жизни иногда принимал самые причудливые формы. Так, в Витебской области, по сообщению СД от 8 октября 1941 года, с приходом немцев крестьяне даже раскапывали погребенные трупы, чтобы они задним числом были отпеты священниками. Местная зондеркоманда СД запретила такого рода действия (38).

Германские органы власти получили команду терпеть Русскую церковь, но одновеременно содействовать ее максимальному дроблению на отдельные течения. Также ставились задачи пропагандистского использования православия как духовной силы, преследуемой Советами. Весьма выразителен в этом смысле проект приказа министра восточных территорий Розенберга рейхскоммисару Украины Коху, датированный январем 1942 года: «Русскую православную церковь в рейхс­коммисариате Украины ни в коем случае нельзя поддерживать, так как она является носительницей великорусской и панславянской идей. Автокефальную же Украинскую церковь, напротив, следует поддержать в качестве противовеса Русской православной... Если епископы по причине различного понимания догматов станут друг с другом враждовать или вступят в конфликт со своим патриархом, то со стороны немецкого гражданского управления не должны предпринимать попытки их примирения или достижения договоренности. Также не следует возражать, если отдельные епископы будут подчиняться различным патриархам» (39). Звучит вполне актуально.

Многие деятели православного мира охотно сотрудничали с нацистским режимом и приветствовали начало его антикоммунистического крестового похода. Скажем, архимандрит Иоанн (Шаховской), впо­следствии епископ Сан-Францискский, 29 июня 1941 года в газете «Новое слово» (№ 227/356) весьма пафосно приветствовал нападение Германии на СССР: «Кровь, начавшаяся проливаться на русских полях с 22 июня 1941 года, есть кровь, льющаяся вместо крови многих и многих тысяч русских людей, которые будут скоро выпущены из всех тюрем, застенков и концлагерей Советской России. Одно это уже исполняет сердце радостью... Промысел избавляет русских людей от новой гражданской войны, призывая иноземную силу исполнить свое предначертание. Кровавая операция свержения Третьего интернационала поручается искусному, опытному в науке своей германскому хирургу. Лечь под его хирургиче­ский нож тому, кто болен, не зазорно» (40).

Панегирик, а иначе не назовешь, был пропет и в надежде на возрождение в районах, очищенных от большевиков, религиозной православной жизни. Действительно, лишь в районах РСФСР, оккупированных немцами, отрылось 2150 церквей, а на Украине в одной Харьковской епархии при немцах работало 155 храмов. (41) Особенное значение для верующих имела передача в январе 1942 года в Троицкий собор Пскова чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери, написанной, по преданию, евангелистом Лукой и вывезенной немцами из Тихвина. А в декабре того же года оккупационные власти вручили экзарху 1026 русских Библий, Евангелий и церковных рукописей ХVI—ХIХ веков. Во время торжественного акта передачи представитель ведомства Розенберга заявил: «Я передаю сего­дня спасенные Библии и молитвенники православной церкви; она — под защитой германских военных сил — снова может совершать богослужения... Мы ведем одинаковую борьбу! Поэтому разрешите... вручить вам еще одно духовное оружие борьбы, являющейся также и нашей борьбой» (42). Подобные акции были рассчитаны, естественно, на пропагандистский эффект. Впрочем, и о прикладных целях пропаганды немцы не забывали. Можно процитировать хотя бы характерную листовку-молитву, распространяемую среди парафиян: «Адольф Гитлер, ты наш вождь. Имя твое наводит трепет на врагов. Да придет третья империя твоя. И да осуществится воля твоя на земле» (43).

Но, как известно, основная - Московская ветвь русского православия - осудила нашествие захватчиков. Более того, многие ее пастыри вели активную борьбу против безбожного насилия оккупантов. В донесении СД от 6 марта 1942 года сообщалось о расстреле бургомистра города Кременчуга Синицы за то, что он, с помощью местного священника, укрывал евреев. Священник крестил их и давал христианские имена, спасая от уничтожения. Подобные случаи далеко не единичны. Соответственно, перед нацистскими пропагандистами появился еще один фронт психологической войны — религиозный, на котором они весьма активно сражались. Так, когда руководитель РПЦ митрополит Сергий поздравил Сталина с 26-й годовщиной Октябрьской революции, это послужило причиной специальной передачи немецкого радио от 13 ноября 1943 года: «Никакие религиозные маскарады, которые организует Сталин, не помогут настоящей свободе религии, пока она будет существовать под советской властью. Она восторжествует только после гибели большевизма» (44). И, скажем откровенно, так ведь оно и получилось!

Распад СССР, современниками которого мы стали, связан, в том числе, с деятельностью различных национальных движений. Недаром аббревиатура СНГ некоторыми расшифровывалась как «Сбылись Надежды Гитлера». Для многоэтничного Советского Союза нацио­нальный вопрос всегда имел первостепенное значение. И это постоянно учитывалось в работе немецкой пропаганды на советские республики. Разумеется, мысль о развале Советского Союза по национальному признаку посещала не только Гитлера и Геббельса. Даже обычный коммерческий эксперт Рихард Ридль в своей аналитической записке («Мысли о переустройстве Восточной Европы», март 1943) указывал, что речь должна идти о том, как через раскол России по национальному признаку и сотрудничество с различными народами на территории СССР, гарантировать германское господство и обеспечить позицию рейха как мировой державы (45). На Нюрнбергском процессе правая рука Геббельса Ганс Фриче свидетельствовал: «Поскольку я мог наблюдать за тем, как проводилась пропаганда в Советском Союзе, я могу сказать следующее: эта пропаганда старалась призвать отдельные национальности к самостоятельности — Украину, Белоруссию, Прибалтику и т. д.» (46).

За красивыми словесами о свободе, независимости и демократии таились планы настолько нехитрые, что даже и расписывать запланированное истребление жителей захваченных немцами регионов как-то неловко. Но все это — искусственный голод, геноцид евреев, уничтожение военнопленных - действительно было, и стоило нашему народу 27 миллионов человеческих жизней. И реализовывали кровавый кошмар вроде бы нормальные люди, патриоты своей страны, образованные, а порою и забавные.

Возьмем, к слову, Муссолини, весьма колоритная фигура диктатора, журналиста и, вы удивитесь, воздушного пилота. Однажды, пролетая с Гитлером над землями оккупированной Украины, дуче стал просить своего закадычного друга, чтобы ему разрешили сесть за штурвал их самолета. Напрасно Гитлер и его помощники старались отговорить его от опасной прихоти. «Личный пилот фюрера, очень встревоженный, пробормотал что-то об этих «чокнутых итальянцах», а потом добавил: «Разбивайтесь, если хотите». Даже в самом страшном кошмаре Гитлер не мог представить, что ему придется лететь над только что завоеванной Украиной в самолете, который будет пилотировать не кто иной, как итальянец, но он только молча сцепил зубы и про себя на чем стоит свет проклинал дуче до тех пор, пока машина благополучно не коснулась ­земли...» (47)

Здесь мы обратим ваше внимание на продолжение забавного исторического анекдота, который ничего не имеет общего с официальной как советской, так и немецкой пропагандой: «Гитлер так намучился, слушая рассказы о завоеваниях императора Траяна, а также во время упражнений своего друга в летном деле, что уже не мог себя сдерживать. Он вкратце описал будущее положение России и Украины под властью Германии: не допускающая никаких побегов рабовладельческая система под надзором местных, районных и региональных администраторов, наделенных безграничными полномочиями, по сравнению с которыми царский режим покажется жителям потерянным раем. Но больше всего германский царь возмущался безобразными дорогами и плохо возделанными полями. Он предложил привезти сюда нескольких немецких коммунистов, чтобы они воочию убедились, как сильно их российские идолы изгадили свою землю» (48).

Очень милая история, которая, однако, лишний раз подтверждает ту мысль, что в случае победы Германии нас, без сомнения, ждала бы участь рабов и, соответственно, все, кто помогали немцам в их борьбе против нас, вольно или невольно содействовали в достижении поставленной ими цели. Коллаборационисты, которых густо использовала немецкая пропагандистская кухня, были и остаются нашими врагами, вне зависимости от причин, толкнувших лично каждого из них на сотрудничество с оккупантами, ибо целью сотрудничества являлось безусловное закабаление и истребление нас, всех жителей Восточной Европы.

А помощников у гитлеровцев в достижении поставленных задач хватало. Немцев поддержало большинство крымских татар. В знак своей доброй воли оккупанты открыли все мечети на полуострове и предоставили татарам самоуправление на уровне деревень и поселков. Аналогичную работу они начали проводить и на Кавказе. Издававшаяся для кавказцев газета «Газават» выходила под лозунгом «Аллах над нами — Гитлер с нами». «“Под священным знаменем газавата мы или умрем, или снова вернемся в родной Карачай”, — говорит Кады Байрамуков (герой одной из статей. — К. К.). И в его глазах горит непреклонная решимость. «Да, мы вернемся в наши аулы», — вторят вождю его испытанные друзья, ставшие под знамя газавата, — бойцы горского легиона» (49).

«Газават» в частности публиковал очерки истории сопротивления Советам на Кавказе. Так, в номере от 11 августа 1943 года в передовице «Мы отомстим!» некто Гобашев задавал товарищам по борьбе риторический вопрос: «Не нам ли мстить, когда наш родной Кавказ за годы большевистской ежовщины похоронил в тюрьмах НКВД 46 000 лучших своих сынов, наших братьев и отцов?!» Такие доводы привели к сотрудничеству с немцами основную массу балкарцев. Их борьбу описал на страницах «Газавата» офицер горского легиона Я. Халаев, бывший колымский узник: «Но смирить балкарцев не удалось, балкарцы возненавидели коммунистов, колхозы и «остро отточенный меч» Сталина — ГПУ. Не горе, а злоба угнетала балкарских орлов, и они усердно готовились к битве. Клятву, данную у могил павших сынов Балкарии, балкарские патриоты выполняли честно, а особенно активно в 1941—1942 годах с помощью ­освободительной армии Адольфа Гитлера. Деятельность балкарских партизан — абреков и всего населения Балкарии хорошо известна герман­скому командованию» (50).

Справедливости ради необходимо заметить, что о преступлениях Гитлера те же карачаевцы или балкарцы, преподнесшие фюреру золотую сбрую, не имели не малейшего понятия. И когда «Газават» в одном из первых номеров писал: «Над Эльбрусом гордо реет германское военное знамя — символ свободы народов!» — эти слова отражали подлинные чувства многих кавказских горцев. Попутно заметим, что германские альпинисты из горно-стрелковой дивизии «Эдельвейс» вряд ли смогли бы установить на Эльбрусе флаг со свастикой без помощи проводников-балкарцев.

Немецкая пропаганда вкупе со свежей памятью о советских репрессиях давала богатые всходы и на украинской земле — далеко не везде Красную армию встречали как освободительницу. «17 сентября 1943. Любопытную вещь отмечают ребята, побывавшие в Шостке, Конотопе, Бахмаче. Местные жители подавлены. У них какой-то надлом. Они не говорят «наши», а «русские», «красные» или «ваши». У всех чувствуется боязнь возвращения немцев»; «5 октября 1943. (Район Прилук.) Сильно развит тут национализм — немцы постарались вовсю!»; «17 октября 1943. (Район Киева.) Деревушка грязна и, по сравнению с другими селами Украины, бедная. Настроения, однако, наши. Это проявляется во всем, вплоть до того, что говорят «наши», а не «красные» или «русские» (51).

Многие русские или украинцы, вкусившие «прелестей» оккупационного режима, все же включались в борьбу с оккупантами, однако многие из национальностей Советского Союза занимали если не враждебную (как в Крыму и на Кавказе), то выжидательную позицию. В Молдавии из 2892 действовавших там партизан этнических молдаван было лишь... семеро, а основную массу составляли русские, украинцы и белорусы. Песня про «смуглянку-молдаванку», собирающую партизанский молдаванский отряд, — не более чем поэтическая фантазия (52).

И, безусловно, над всей национальной пропагандой нацистов висел густой чад юдофобства. Гитлеровские агитаторы могли рассуждать о вещах мало известных обычному потребителю их варева, но вывод следовал, как правило, один для всех. Характерный пример: 26 ноября 1943 го­да в немецкой трансляции на эстонском языке на Таллинн говорилось, что польская дивизия им. Костюшко якобы переходит на сторону вермахта. Дивизия не хочет сражаться на стороне коммунистов, что дает повод к дальнейшим расстрелам поляков в СССР. (Пока понятно — немцы рассказывают эстонцам про поляков.) И дальше: «Роль преследователей поляков в Советском Союзе исполняют главным образом, польские евреи» (53). Ну, как же без евреев.

Осенью 1941 года, когда победоносные части вермахта под командованием генерала Гудериана захватили Орел, немецкий военачальник попросил привести ему для беседы старого царского генерала. Возможно, он хотел узнать у коллеги по цеху причины столь упорного сопротивления русских армий, защищавших режим, который, по уверениям фюрера и Геббельса, должен рассыпаться, словно карточный домик, лишь немцы войдут в пределы СССР. «Если бы вы пришли 20 лет тому назад, мы бы встретили вас с большим воодушевлением. Теперь же слишком поздно, — ответил Гудериану старый генерал. — Мы как раз теперь снова стали оживать, а вы пришли и отбросили нас на 20 лет назад, так что мы снова должны начать все с начала. Теперь мы боремся за Россию, и в этом мы все едины» (54).

В самом начале войны простые люди думали, что минет их чаша сия и репрессии коснутся только инородцев и коммунистов. Но чудовищные зверства, совершаемые оккупантами именно против простых людей, быстро изменили эту наивную точку зрения. На нашу землю ввалились не «цивилизованные» немцы образца 1918 года, как полагали некоторые, но воинство профессиональных убийц, убежденных нацистской пропагандой в своем физическом, умственном и моральном превосходстве. Даже если кто-то из менее распропагандированных немцев и думал иначе, директивы начальства снимали с него ответственность за гуманное отношение к попавшим к ним в лапы людям. Еще 20 декабря 1941 года Гитлер приказал: «У пленных и местных жителей безоговорочно отбирать зимнюю одежду. Оставляемые селения сжигать». (55) И буквально через неделю начальник его генерального штаба Гальдер, один из тех, кого западные историки называют «честными солдатами», добавил в своем военном дневнике: «Местное население: наши войска слишком щадят местных жителей. Необходимо перейти к принудительным мероприятиям в отношении местных жителей» (56). Неудивительно, что пламя партизанской войны разгоралось на русских, белорусских и некоторых украинских территориях неудержимо, вынуждая оккупантов густо «украшать» улицы захваченных немцами городов антипартизанскими плакатами. (Плакаты обращались даже к детям, требуя не приближаться к лесу и не разговаривать с незнакомыми людьми.)

По признанию вышеупомянутого советского подпольщика Мэттэ, вначале Советам было непросто противостоять немецкой пропаганде: «Сразу после прихода немцев основная масса крестьян говорила, что ей колхозы надоели, особенно надоели своей плохой организованностью, плохим руководством, которое очень часто бывало бестолковым, занималось пьянками и разбазаривало колхозное имущество, своевольничало и т. д. Поэтому открыто выступать на защиту колхозного строя было нецелесообразно, а разъяснялось, что и по вопросам земли фашизм преследует только свои цели, цели помещиков и кулаков» (57). И, как следует из дальнейших воспоминаний, «через несколько месяцев хозяйничанья немцев основная масса крестьян убедилась в этом и повернула против них». Можно только представить, что стоит за словом «хозяйничанье». «Забота о хлебе насущном превалирует над всем остальным, килограмм картофеля скорее завоюет их сердце, чем самая зажигательная листовка», — так расписывались пропагандисты вермахта в собственном бессилии осенью 1942 года (58).

Пытаясь проанализировать и исправить ошибки первого этапа войны, 11 июля 1943 года разведотдел 61-й пехотной дивизии, действовавшей в составе группы армий «Север», отмечал: «При нашем первом соприкосновении с русскими мы произвели на них хорошее впечатление. Однако неуважение к их душевным особенностям, наше господское поведение с кнутом и многочисленными расстрелами пленных, часто в присутствии других русских, наша болтовня о колониальном народе сильно ослабили это хорошее впечатление и подорвали наш авторитет. Воспитанные в духе равенства всех людей, они не могут понять — почему мы, поющие хвалебные гимны жизни немецких рабочих, заставляем их самих работать больше прежнего при самых плохих условиях питания. Наши пропагандистские учреждения в своей работе пытаются учитывать указанный опыт, чтобы завоевать симпатии русских, чтобы завоевать их души. В этой работе они часто наталкиваются на равнодушие или даже на непонимание или противодействие. Такие замечания, как «Вы своей бумагой войны не выиграете» — нередки и показывают узость политического мышления. Они проходят мимо того факта, что война в России происходит не только в военной плоскости, но и в философской и в политической плоскостях. Мы имеем в России только две возможности: или уничтожить всех русских, или включить их, связать с политикой Бисмарка» (59). Здесь еще стыдливо замалчивается и экономический аспект проблемы.

А надо бы понимать, что некоторая часть немецкого управляющего персонала, старалась относиться к оккупированным территориям не только как к раю для расовых фанатиков и садистов, но как к экономической колонии. Порою, Германия даже осуществляла поставки сельскохозяйственной техники в оккупированные районы — в целях наибольшего производства продуктов питания (естественно, для нужд рейха). За время войны в СССР из Германии было ввезено сельскохозяйственных машин на сумму 173 милионов марок, в том числе тракторов на сумму 48 милионов марок (60). Свобода торговли и частичный раздел земли между крестьянами вызвали некоторое оживление экономической жизни в тех районах страны, которые не подвергались нападениям партизан и не становились ареной боевых действий вермахта и Красной армии. 26 октября 1942 года оккупационная газета поведала об успехах рыночной экономики Дмитриевского района Курской области: «Город Дмитриев вновь начинает процветать. За сравнительно короткое время там организовано четыре магазина, восемь ларьков, две столовых, ресторан, две парикмахерских, две бани, дом для приезжающих, базары. Восстановлены и работают начальная и средняя школы, а также радиоузел, больница и разные мелкие промышленные предприятия. Предстоит организовать детсад. Город чистый. Рано утром тротуары центральных улиц убираются, мусор вывозится в определенное место; на некоторых улицах тротуары асфальтируются...» (61) Подчеркиваю, что газета оккупационная, и она попросту обязана нахваливать новые порядки, но и в других местах после страшной и голодной зимы 1941 года местные власти пытались наладить жизнь населения, так что картина складывается более или менее типичная: «Торговля в Дмитриеве исключительно денежная. На базаре можно встретить самые различные товары, начиная от кондитерских и галантерейных и кончая мукой, зерном, пшеном. В магазинах также торгуют за деньги, хотя цены очень высокие. Ассортимент товаров чрезвычайно разнообразный: обувь, платья, железные изделия, школьные принадлежности, табак, спички, булочные изделия и проч.» (62). Разумеется, речь шла не о благотворительности, а о попытке прагматично настроенной части нацистской элиты наладить экономическую эксплуатацию завоеванной территории.

И, в том числе, для использования ее как неисчерпаемого источника рабочей силы. По мере призыва в армию немецких рабочих и роста дефицита рабочих рук в Германии, на оккупированных территориях появлялись специальные комитеты по вербовке местных специалистов. Началась усиленная кампания среди советских трудящихся, дабы убедить их ехать в рейх - работать на немецких заводах. К числу методов убеждения относится, например, обещание, что за каждого добровольца, уезжающего трудиться в Германию, будет освобождаться один военнопленный. Помимо того, в некоторых случаях тех людей, которые отказывались ехать в Германию, лишали продовольственных карточек, увольняли с работы, лишали их пособий по безработице и возможности трудиться в другом месте или угрожали репрессиями.

Неожиданным для нацистской пропаганды эффектом массового завоза советских специалистов в Германию стало крушение многие годы вдалбливавшегося в головы рядовых немцев мифа о неполноценности славян. По сообщению СД, емко подвел итоги внезапного «открытия» некий рабочий из Байройта: «Наша пропаганда всегда преподносит русских как тупых и глупых. Но я здесь установил противоположное. Во время работы русские думают и совсем не выглядят такими глупыми. Для меня лучше иметь на работе двух русских, чем пять итальянцев» (63). Соответственно, там, где антибольшевистская пропаганда продолжала воздействовать на немцев с помощью старых расовых аргументов, она больше не вызывала интереса и доверия.

Впрочем, многочисленные свидетельства говорят о том, что пресловутые расовые принципы не удерживали немецких солдат от изнасилования женщин «низших рас» на оккупированных территориях. Мы уже рассказывали о борделях, в которых оккупанты заставляли «работать» местное население. Но порою и этого германской солдатне оказывалось мало. К примеру, на улице Франциска в Варшавском гетто немецкие офицеры взяли в заложницы сорок еврейских женщин. Их затащили в один из домов, заставили напиться и танцевать голыми, после чего их изнасиловали (64). Из обвинений на Нюрнбергском процессе: «В украинском селе Бородаевка Днепропетровской области фашисты изнасиловали поголовно всех женщин и девушек. В городе Львове 32 работницы львов­ской швейной фабрики были изнасилованы и затем убиты германскими штурмовиками» (65). Подобных свидетельств сотни, и они ложатся на совесть не только оккупантов, но и сотрудничавших с ними предателей, часто проявлявших себя по отношению к женщинам не меньшими скотами.

Результаты битвы под Сталинградом вызвали настоящую растерянность среди коллаборационистов, что не могло не отразиться в их пропагандистских статьях. 6 февраля 1943 года газета «Голос Крыма» в передовице под громким названием «Моральная чистоплотность» в по­следних попытках лизнуть начальство писала, стараясь заретушировать масштабы катастрофы немецкой армии: «Германское командование отличается абсолютной правдивостью в своих сообщениях о ходе военных операций. Если германские сводки давали нам сведения о поистине замечательных успехах германского оружия, то успехи эти наглядно представали перед нами в виде появления германской армии в новых занятых ею областях, в течение почти полутора лет отодвигающихся все далее и далее на Восток... Война Германии с СССР ведется двадцать первый месяц. Двадцать месяцев германская армия не несла никаких поражений. И вот на двадцать первом месяце одной из германских армий после беспримерного героического сопротивления пришлось в силу самой крайней необходимости пережить тяжелую неудачу в Сталинграде. Германские солдаты погибли как самоотверженные, благородные герои, никто в мире не посягнет на какое-либо оскорбление и умаление героической обороны ими того города, который они с поразительным искусством и мужеством в свое время взяли. Германские сводки честно и смело сообщили об этом» (66).

И напоследок, краткая зарисовка из жизни крупнейшего захваченного немцами промышленного центра СССР — города Харькова, впервые освобожденного нашими войсками вскоре после Сталинградской битвы. Города, жизнь которого была типичной для оккупированной территории, и в то же время — за счет его важного значения, больших размеров и многочисленного населения — жившего во многих уникальных измерениях мегаполиса. Города, в котором пережили лихие годы оккупации мои родители.

После оставления Харькова 23 октября 1941 года нашими войсками и краткого периода мародерства в городе воцарилась оккупационная власть. Вскоре она начала объединять информационное пространство и растерянных горожан с помощью издания газеты «Нова Украина». Уже в ее первом номере, признанный сегодня классиком украинской литературы Аркадий Любченко в своей программной статье воспел оккупантов: «Вот улицами Харькова шагают части победоносной немецкой армии. Повсюду виднеются сине-зеленые мундиры и шинели немецких солдат, сынов самого передового в мире народа, который является лучшим в мире другом украинского народа. Это они скинули с Украины ярмо жидо-московской оккупации, и за это им — наша глубокая признательность» (67). Вскоре в рамках «признательности» все многотысячное еврейское население Харькова было расстреляно в Дробицком Яру на окраине города.

Национально настроенная интеллигенция при покровительстве новой власти начала быстро сорганизовываться в патриотические, по их понятиям, сообщества. Те же харьковские художники, которых осталось в городе более ста человек, зарегистрировали товарищество и в собственной мастерской приступили к изготовлению и тиражированию портретов Гитлера, Мазепы, Петлюры и пр. Возобновила свою работу харьковская филармония, где в числе прочих солистов выступал будущий лауреат Сталинской премии и народный артист Советского Союза Борис Гмыря.

В короткий срок в Харьковской епархии открылось более 150 храмов, в которых служили преимущественно священники УАПЦ. Поводы для церковных богослужений брались преимущественно из националистической мифологии — дни рождения Мазепы, Петлюры, день памяти «Героев Крут» и т. п. В органах местного управления возобновилась политика насильственной украинизации, инициированной большевиками в 1920-х годах и свернутая менее десяти лет назад, центральная площадь города спешно переименована в площадь Немецкой армии.

Постоянно шла работа по набору рабочей силы в Германию. Вербовка специалистов началась еще в конце 1941 года на фоне надвигавшегося голода. Агитация велась путем расклеивания тысяч плакатов на домах и заборах, изготовления листовок, призывов по радио, через громкоговорители, через местную газету «Нова Украина» и даже некоторых священников УАПЦ. Порою для достижения тех же целей использовались облавы на население. Альтернативой для многих стала голодная смерть в неотапливаемом и брошенном на произвол судьбы городе. В поисках куска хлеба люди массово мигрировали из Харькова в близлежащие села.

После голодной зимы 1941/42 годов, в результате адаптации выжившего населения к новым условиям жизни, началась экономическая деятельность частных лиц. На улицах появились торговки, гадалки, хироманты и пр. Особое недовольство местного населения вызывала торговая деятельность оставшихся в городе армян. Начальник местной СД 9 сентября 1942 года докладывал: «Есть донесения, что украинское и русское население Харькова испытывает антипатию к армянам, которые составляют 0,7 % населения. Их укоряют в том, что они обеспечили себя значительными материальными ценностями и особенно ходовыми товарами и продуктами» (68). Армяне, берегите евреев — когда их вырежут, за нас примутся!

Для массовой агитации и пропаганды уже в ноябре 1941 года власти возобновили работу первого кинотеатра — сначала только для военных, а потом и для гражданского населения. За десять месяцев тут было показано 36 фильмов, которые посмотрело около 108 тысяч харьковчан и более 270 тысяч немецких солдат. Позже, в июне 1942 года, в театре им. Т. Г. Шевченко заработал наибольший в городе кинотеатр на 1000 мест исключительно для гражданского населения. Тут демонстрировались преимущественно немецкие художественные фильмы, военная хроника, некоторые пропагандистские ленты, как, например, «Жизнь трудящихся в Германии», «Еврей Зюсс» и др. (69)

В 9 часов проводились сеансы для школьников. Их типичная программа могла иметь приблизительно следующий вид: 1) кинохроника; 2) «День в зоологическом саду»; 3) «Дети — это будущее нации»; 4) «Сцены из жизни фюрера». Материалы киносеансов учителей обязали использовать в воспитательных целях в школе (70).

В центральном парке им. Шевченко под открытым небом открылся «Зеленый театр» на 1500 мест, где проходили концерты, проводились танцы для немецких солдат и местного населения. Большой популярностью пользовался харьковский зоопарк, который, несмотря на потери военного времени, находился в удовлетворительном состоянии.

Город являлся крупнейшим опорным пунктом немецкой армии на южной части фронта и был наводнен немецкими войсками — как регулярными войсками, так и простыми отпускниками. (На Харьковском вокзале) «каждый из нас получил чемодан — на время, по возвращении его полагалось сдать — с новым нижним бельем и, в случае надобности, с новым обмундированием» (71).

Параллельно не прекращалась борьба с советским подпольем, характеризовавшаяся казнями пойманных подпольщиков и многочисленных заложников. В лагерях на окраине города массово уничтожались пленные красноармейцы, а также пациенты больниц, воспитанники детских интернатов. В результате почти двухгодичного правления нацистов и прислуживавшей им националистической клики, было убито около ста тысяч харьковчан.

Тяжелейшие бои за Харьков положили начало освобождению Украины, включая ее столицу: «9 ноября 1943. Киев производит гнетущее впечатление. Одни развалины. Много вывесок на немецком языке. Висят плакаты «Гитлер — освободитель» с его садистической мордой». И далее: «Киевский старожил Корней Степанович Горбач. Он сразу достал самогона и объяснил начистоту, что многие думали, ну что же — немцы такие же люди, да еще и культурные. “А как пожили с ними, так другое запели. Слова «немецкая культура» стали ругательными. 23 года совет­ской власти не научили нас так ценить эту власть, как два года, прожитые под немцем”» (72).

По-моему, этим кратким свидетельством сказано все.

Примечания к 30-й главе:

1. Газета «Европеец». 2006. Июнь. № 6. С. 4.

2. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 323—324.

3. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 200.

4. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995. С. 420.

5. Эйзенхауэр Дуайт. Крестовый поход в Европу. М.: Воениздат, 1980. С. 372.

6. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 11.

7. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 442.

8. Любимый музей фюрера, 129.

9. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 101.

10. Там же. С. 120.

11. Кожинов Вадим. Россия. Век ХХ. М.: Алгоритм, 1997. С. 12.

12. Задохин А. Г., Низовский А. Ю. Пороховой погреб Европы. М.: Вече, 2000. С. 192.

13. Там же. С. 192.

14. Ильин Ник. Пропуск в рай. М.: Вагриус, 2007. С. 32.

15. Дашичев Вячеслав. Банкротство стратегии германского фашизма. Т. 1. М.: Наука, 1973. С. 126.

16. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 304.

17. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 207.

18. Кормилицын Сергей, Лысев А.В. Ложь от советского информбюро (Дневник Василия Чуркина). СПб.: Нева, 2005. С. 142.

19. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 198.

20. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 304.

21. Там же. С. 309.

22. Там же. С. 332.

23. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

24. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 293.

25. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 333.

26. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

27. Там же.

28. Там же.

29. Табачник Дмитрий. «Утиный суп» по-украински. Харьков: Фолио, 2008. С. 301.

30. Там же. С. 284.

31. Там же. С. 283.

32. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

33. Там же. С. 129—130.

34. Там же.

35. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 390.

36. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 300.

37. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 301.

38. Там же. С. 406.

39. Там же. С. 429.

40. Гогун Александр. Черный PR Адольфа Гитлера. /lib/naziprop.htm.

41. Шкаровский Михаил. Крест и свастика. М.: Вече, 2007. С. 448.

42. Там же. С. 361—362.

43. Там же. С. 231.

44. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 307.

45. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 51.

46. Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. М.: Т. 5. Гос. изд-во юр. лит. 1961. С. 467.

47. Доллман Евгений. Переводчик Гитлера. М.: Центрполиграф, 2008. С. 207.

48. Там же. С. 207.

49. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. 198—199.

50. Там же. С. 198—199.

51. Там же. С. 190 .

52. Там же.

53. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 305.

54. Гудериан Гейнц. Воспоминания солдата. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. С. 246.

55. Гальдер Франц. Военный дневник: лето 1942 года. Смоленск: Русич, 2003. С. 165.

56. Там же. С. 84.

57. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

58. Ильин Ник. Пропуск в рай. М.: Вагриус, 2007. С. 36.

59. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html, Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002.

60. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 459.

61. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

62. Там же.

63. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 28.

64. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 377.

65. Там же. С. 374.

66. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html

67. Нова Україна. 1941. 9 грудня. № 1.

68. Скоробогатов Анатолій. Харків у часи окупації. Харків: Прапор, 2006. С. 284.

69. Там же. С. 319.

70. Там же. С. 319.

71. Меттельман Генрих. Сквозь ад за Гитлера. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 187.

72. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 232.

31. Дуэль пропагандистов

Любое государство и его пропагандистская машина не существуют в изолированном мире. Напротив, лишь взаимодействие государств на международной арене, их притяжение и отталкивание, крайней формой которого является война, дает хлеб насущный их пропагандистам. Так и нацистская пропаганда оттачивала свое мастерство и действенность не в безвоздушном пространстве, а в неустанной борьбе с агитацией противника, который имел собственный мощный пропагандистский аппарат (СССР), громадный опыт психологических войн (Англия) и колоссальные материальные ресурсы (США).

Предвоенные годы прошли под знаком «мирного наступления» Германии на международной арене. Как мы уже говорили, «право на самоопределение народов» и связанная с ним политика объединения немцев под единым скипетром встречали понимание западной дипломатии и широкой общественности. Лишь после аншлюса Австрии и распада Чехословакии, когда стало ясно, что Гитлер нацелился на Данциг (и Польшу), западные державы заволновались. В телеграмме, направленной Гитлеру и Муссолини, президент США Рузвельт напрямик спрашивал, не нападут ли вооруженные силы Германии и Италии на другие независимые государства. Далее в телеграмме следовал список из 31 страны, в который были включены Польша, Прибалтийские государства, Россия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Франция и Англия. Гитлер решил использовать предоставленный Рузвельтом повод для продолжения «мирного наступления» и, с другой стороны, аккуратного зондажа общественного мнения относительно судьбы потенциальных жертв.

17 апреля 1939 года из германского Министерства иностранных дел ушла циркулярная телеграмма во все перечисленные Рузвельтом страны, кроме Польши, Англии, Франции и России. В телеграмме содержалось два вопроса: считают ли в этих странах, что Германия каким-то образом им угрожает? Уполномочивали ли они Рузвельта выступить с таким обращением? К 22 апреля Министерство иностранных дел уже могло доложить фюреру: большинство запрошенных стран, среди них Юго­славия, Бельгия, Дания, Норвегия, Голландия и Люксембург, ответили на оба вопроса отрицательно (1).

Гитлер немедленно использовал полученные от европейских государств ответы, чтобы, выступая в рейхстаге, публично высмеять Рузвельта. «... Гитлер очень медленно зачитал список стран, причем с каждым словом смех в зале нарастал. Никто не заметил, что Гитлер опустил Польшу: «Правда, от некоторых государств, перечисленных в списке, я не мог получить ответа на свои вопросы, потому что они, как, например, Сирия, не являются свободными, а оккупированы и, следовательно, лишены прав армиями демократических государств…» И далее апофеоз: «Я клятвенно заявляю, что любые бытующие сейчас утверждения, так или иначе связанные с нападением Германии на Америку, являются чудовищной ложью. Я уже не говорю о том, что такие утверждения могут быть плодом больного воображения, если взглянуть на них с военной точки зрения» (2).

Рейхстаг сотрясался от хохота, в то время как Гитлер сохранял серьезное выражение на лице. «Мистер Рузвельт, очевидно, избегает упоминать такой факт, как оккупация Палестины, но не германскими, а английскими войсками». И далее, в том же саркастическом духе Гитлер мастерски изливал свою иронию и размазывал довольно лицемерную американ­скую инициативу: «Америка отстаивает способ решения спорных вопросов совещаниями?» — вопрошал фюрер. — «Но разве не она первая уклонилась от членства в Лиге Наций?..» «Думаю, его ответ был довольно ловким, он был рассчитан на то, чтобы сыграть на симпатиях миротворцев и противников «нового курса» в Америке и таких же миротворцев в Великобритании и Франции», — констатирует очевидец (3).

Но, повторимся, Гитлер в своем перечислении государств, на которые не планирует нападать Германия, незаметно пропустил Польшу. Тем самым, фюрер германского народа дал понять заинтересованным сторонам - он не исключает боевых действий на востоке. И действительно, битва с поляками очень скоро из психологической перетекла в стадию военную. Следовательно, задачи, стоявшие перед пропагандой Третьего рейха, перешли из области мирной популяризации достижений нацистского режима и обеления его на международной арене к вполне практической плоскости деморализации противника, поддержания благожелательного отношения не втянутых в конфликт стран, нейтрализации попыток врага разложить изнутри германскую армию и общество. Кроме того, по мнению одного из приближенных Геббельса Рудольфа Зульцмана, опытные пропагандисты всегда должны учитывать в своей работе, что существует большая разница между пропагандой, имеющей целью поднять моральный дух собственного народа, и пропагандой, которая видит свою задачу в ослаблении воли противника к сопротивлению.

Напомню, что Министерство пропаганды организовало полуофициальное телеграфное агентство «Транс-оушн» для распространения пронемецких новостей, а германские агенты, имея в своем распоряжении ряд подготовленных статей, должны были добиваться их публикации в местных СМИ. Антифашистски настроенным журналистам, в свою очередь, агенты подбрасывали лживые сообщения, позволявшие службам Третьего рейха убедительно и эффектно их опровергать.

Например, созданное для достижения подобных целей Бюро соратника Геббельса Шварц ван Берка умело вводило журналистов в заблуждение, подсовывая им очерки о якобы действительных событиях. Классической стала история публикации рассказа о парашютисте, приземлившемся во время десантной операции немцев на Крите. Написанный в манере Хемингуэя и опубликованный в широко известном американском журнале, очерк имел громадный успех. На самом деле якобы документальное повествование было состряпано в названном бюро. Другим распространителем фальшивок стало загадочное Агентство зарубежной прессы Бемера, которое специализировалось на изобретении ложных слухов.

С началом боевых действий Министерство пропаганды сразу же перешло на круглосуточный режим работы, всем сотрудникам предлагалось проводить двадцать четыре часа на рабочем месте, после чего им предоставлялись сутки отдыха. Те, кто оставался на ночь в стенах министерствамогли воспользоваться раскладными армейскими кроватями и одеялами. Геббельс даже издал приказ, запрещавший его сотрудникам записываться в добровольцы.

Битва геббельсовской пропаганды шла одновременно на многих полях: в Цюрихе, Берне и Базеле, в Стокгольме, в Анкаре, в Будапеште, в Лиссабоне и в Мадриде, в Вашингтоне. Она велась любыми доступными средствами, начиная с подкупа и угроз и кончая распространением ложных слухов и демонстрацией кинофильмов о непобедимости вермахта. Существовали целые организации, такие, как Институт по изучению Цент­ральной Европы, занимавшиеся распространением пропагандистской продукции, для примера, в дружественной Румынии. «С кинокомпанией в Тимишоаре, обслуживающей около трехсот кинотеатров, удалось заключить соглашение, дающее институту возможность бесплатно демонстрировать в Румынии на обычных киносеансах поставляемые нами короткометражные фильмы» (4).

Поддерживалась и интенсивная связь с соотечественниками за рубежом, скажем, немецкие представительства в Латвии получили четкие инструкции — планомерно «информировать всех имперских немцев, проживающих в Латвии, о жизни в Третьей империи, об общей экономической и политической обстановке, о жизни и борьбе наших нынешних руководящих государственных деятелей» (5). Для достижения пропагандистских целей и создания благоприятного имиджа страны широко использовалась статистика, отражавшая рост промышленности и народного благосостояния в Германии. Наиболее активно эта работа велась на территории Швейцарии и Соединенных Штатов.

Не отставало в аналогичной деятельности и Министерство иностранных дел Германии. Уже 13 декабря 1939 года вышла в свет «Белая книга» Риббентропа под названием «Документы о причинах войны», изданная сразу на нескольких языках. На что союзники ответили опубликованием своих подборок документов. «Мне, как профессиональному дипломату, доставляло особое удовольствие взять в руки официальные публикации трех правительств — германскую «Белую книгу», британскую «Голубую книгу» и французскую «Желтую книгу». Все они появились после начала войны и отодвинули другие, позволив сравнивать разные тексты» (6).

Разоблачение вражеской пропаганды становилось предметом политических занятий в немецких школах, а редакции газет и журналов были буквально завалены соответствующими материалами. Между тем, среди тех, кто вдохновлял пропаганду западных союзников, не нашлось ни одного человека, кто бы сам отчетливо понимал, зачем и почему они сражаются с Германией. Этот промах стал отправной точкой для пропагандистской кампании Геббельса. Неприятелю на все лады задавали один и тот же вопрос: «Какого черта вы ввязались в дурацкую войну?» (7)

Немецкая пропаганда, стремясь разделить западных союзников, всячески подчеркивала, что конфликт спровоцировала Англия, а немцам и французам делить нечего. «Германские войска обращаются по радио к французским солдатам, стоящим на границе: «Мы не будем стрелять, если вы не будете». ...Транспарант с аналогичным содержанием свисает с аэростата» (8). «Вчера в саарской деревушке Оттвейлер немцы похоронили со всеми воинскими почестями лейтенанта французской армии Луи Поля Дешанеля. Его отец был президентом Франции. Офицер погиб, ведя свое подразделение на Западный вал. Немецкий военный оркестр исполнил на его погребении «Марсельезу». Немцы сняли церемонию на пленку и будут использовать эту кинохронику в военных целях, чтобы показать французам, что они ничего не имеют против Франции» (9).

Подобная разлагающая пропаганда, особенно во время «странной войны» давала свои неоспоримые результаты: (25 марта 1940 г.) «Немецкое национальное агентство сообщает сегодня: “На некоторых участках фронта вдоль верхнего Рейна с французской стороны прошли пасхальные демонстрации против войны, которую ведут англичане, что ясно показывает, какой глупостью считают французские войска то, что Германия и Франция из-за происков Британии оказались врагами”» (10). Позже Геббельс отмечал: «Франция была государством либеральным, и мы имели возможность заразить французский народ идеями пораженчества уже зимой 1939/40 года. Затем она потерпела крах» (11).

«Маленький доктор» мог по праву заявить: «Опытные английские пропагандисты впервые видят противника, которого прежде считали не заслуживающим беспокойства. Их превзошли в области, в которой они прежде были непререкаемыми хозяевами. Национал-социалистическое движение научило немецкую нацию не только защищаться против пропаганды, но использовать ее самим. Мы, немцы, знаем кое-что о пропаганде. Мы владеем пропагандой, которая попадает в цель, которая набралась опыта и закалилась в боях. Мы используем это духовное оружие с радостью и энтузиазмом» (12).

Впрочем, на ответные выпады союзников немцы реагировали не только духовным оружием: «Сегодняшние сводки с фронта сообщают о том, как немецкие пулеметы борются с французскими громкоговорителями! Французы передают вдоль рейнского фронта какие-то записи, которые носят характер личного оскорбления фюрера: на самом деле французы транслировали записи старых речей Гитлера, где он поносил большевиков и Советы» (13).

Война расползалась по Европе, а вместе с ней в пропагандистских спичах появлялись названия все новых стран. Газета «Börsen Zeitung»: «Англия хладнокровно ступает по трупам малых народов. Германия защитит слабые страны от английских бандитов с большой дороги... Норвегия должна понять справедливость действий Германии, предпринятых для обеспечения свободы норвежского народа» (14). А уже 9 апреля 1940 года немецкий радиокомментатор Ганс Фриче мог доложить своей аудитории: «Тот факт, что германские солдаты должны были выполнить свои обязанности в связи с нарушением Англией норвежского нейтралитета, не привел к войне, а окончился мирными действиями. Никто не был ранен, ни один дом не был разрушен, жизнь и ежедневный труд текли обычным путем» (15). Обычная ложь: боевые действия в Норвегии продолжались несколько недель.

Акции устрашения тоже не исключались: «В вечернем германском коммюнике говорится, что «отныне в ответ на каждую бомбардировку мирного германского населения в пять раз большее количество немецких самолетов будут бомбить английские и французские города». Прием, используемый нацистской пропагандой: 1. Такое заявление является частью психологической войны с противником. 2. Цель его — заставить немецких граждан терпеть бомбежки, заверив их, что англичанам и французам живется в пять раз хуже» (16).

Между тем, после поражения Франции Англия оказалась заперта на своем острове и могла лишь огрызаться периодическими бомбардировками немецких городов. «Те же газеты, которые начали смаковать «атаки возмездия» на центр Лондона и опубликовали английские данные о тысячах погибших под немецкими бомбами гражданских лиц, включая сотни детей, сегодня полны праведного негодования: «Ночное преступление англичан против 21 немецкого ребенка — этот кровавый акт взывает о возмездии», «Убийство детей в Бетхеле; отвратительное преступление», «Британский остров убийц ощутит последствия своих преступных бомбардировок». Редакционные статьи комментируют в том же духе: Альбион показал себя кровожадным зверем, которого германский меч уничтожит в интересах не только своего народа, но и всего цивилизованного мира» (17). По ходу дела в немецких газетах британского премьера Уинстона Черчилля именовали исключительно его инициалами «W.C.», то есть буквами, которыми в Германии обозначают ватерклозеты.

Учитывая свои ограниченные возможности для бомбардировок, англичане старались использовать каждую возможность для их максимальной эффективности. Классикой жанра стал случай, когда англичане вовремя узнали о встрече Риббентропа и Молотова во время визита по­следнего в Германию в 1940 году, и начали бомбардировку точно в тот момент, когда Риббентроп провозгласил тост в честь Молотова. Идеальная точность начала бомбометания, разумеется, стала делом случая, но сам факт произвел впечатление на Советы и запомнился Сталину. «Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава», — вспомнив о том визите, шутливым тоном спросил Сталин у Черчилля в августе 1942 года во время их встречи в Москве (18). «Я всегда считал, что никогда не следует упускать счастливую возможность», — в тон ему ответил британский премьер. Логично.

Стараясь произвести впечатление на немцев вездесущностью своей разведки, англичане, если верить современникам, проявляли и знаменитый английский юмор. «Немцы построили недавно один очень большой аэродром возле Амстердама. Они поставили на поле более сотни деревянных макетов и ждали, когда англичане прилетят и начнут их бомбить. Англичане прилетели на следующее утро. Они сбросили кучу бомб. Все бомбы были из дерева» (19).

Хотя случались и осечки: «Би-би-си заявляет сегодня, что было попадание в Потсдамский вокзал, но это неправда, и, по крайней мере, трое немцев жаловались мне, что разочарованы неполной достоверностью сообщений британского радио» (20). «В сухом доке стоял крейсер, в борту которого зияла огромная пробоина. Это был крейсер «Лейпциг». Би-би-си сообщила о потоплении этого корабля» (21).

Широкая огласка подобных казусов поставила перед английской радиостанцией важную задачу восстановить доверие аудитории к своим программам. Британцы и здесь поступили нестандартно. Би-би-си стала сознательно завышать в информационных программах потери англичан, и, наоборот, приуменьшать германские потери так, что цифры выглядели хуже, чем даже в тенденциозных сообщениях геббельсовской пропаганды. В итоге, жители Великобритании стали верить своему государственному радио больше и перестали воспринимать немецкую пропаганду, а также панические слухи о собственных неудачах. После этого Би-би-си отказалась от временной дезинформации, но навсегда обрела имидж самой правдивой радиостанции в мире. В свои программы на нацистскую Германию английское радиовещание даже специально закладывало такие мелочи, как регулярные сводки погоды. Они были призваны распространять вызываемый ими эффект правдивости на все содержание передач.

Коротковолновые станции Би-би-си постоянно наращивали объем своего вещания. Ежедневно выходило в эфир 78 выпусков новостей. Радиовещание велось 150 часов в сутки на 40 языках и диалектах (22). И на всех этих языках варьировался лозунг, который объявила Англия: «Европа против Германии».

Немецкая пропаганда против Великобритании тоже в основном базировалась на использовании радио. Значительной популярностью среди жителей Британии пользовался радиокомментатор Лорд Хау-Хау (его настоящее имя Уильям Джойс) и английский актер Джек Тревор, который вел на радио пропагандистские передачи на Англию. Правда, их популярность значительно упала после начала серьезных военных действий на Западном фронте, когда вышеназванные персоны стали восприниматься в Англии как обычные предатели. С утратой Джойсом и Тревором своей аудитории немецкие дикторы уже могли не стесняться своего легкого иностранного акцента. Позже в период «холодной войны» на радиостанцию «Голос Америки», вещавшую на страны советского блока, намеренно привлекали к работе дикторов с незначительным акцентом, поскольку слушателями они психологически не воспринимались как «предатели» — один из уроков дуэли немецких и английских пропагандистов (23).

Особую форму приписывания ложного смысла бесспорным фактам представляла затея Геббельса передавать на Англию через «черную» радиостанцию элементарные инструкции по гражданской обороне, но при этом нагнетать подробности таким образом, чтобы заставить англичан заранее усомниться в возможности выдержать разрушительное воздей­ствие немецких бомбардировок. Дело доходило до откровенной наглости нацистов. Так один из капитанов подводной лодки — Шультце — отправил Черчиллю нахальную радиотелеграмму, в которой сообщил координаты только что потопленного им британского судна.

Битва разворачивалась и за симпатии пока нейтральных стран. В декабре 1940 года фон Папен направил Гитлеру меморандум, в котором развивал соображение, что самым мощным оружием западных союзников является их пропаганда. «Описывая диктаторские методы нацистского режима как направленные на удушение свободы мнений, они старались убедить нейтральные государства в том, что общие интересы требуют искоренения подобной практики» (24). Тот же Черчилль взывал к пока еще не покоренным странам: «Муки, которые придется испытать побежденным народам, будут тяжкими. Мы должны вселить в них надежду; мы должны убедить их в том, что их страдания и сопротивление не будут напрасными» (25).

С целью привлечения возможных участников в союз против Германии, уже через несколько недель после окончания кампании во Франции, в Анкару прибыла для обсуждения потребностей Турции британская военная делегация. «В связи с этим я пригласил нескольких своих знакомых из турецких военных кругов в посольство для просмотра фильма. Большая часть основных военных действий была заснята фронтовыми операторами, усилия которых позволили получить весьма реалистическую картину проведения современных боевых операций использования новейших вооружений. Лента произвела на моих друзей глубокое впечатление, благодаря чему они оказались хорошо подготовлены к приему британских визитеров» (26). Воспоминания фон Папена являются яркой иллюстрацией уже упомянутого факта просмотра немецкой кинопродукции военными различных стран и ее важного значения для деморализации командного состава с помощью пропаганды.

Впрочем, Турцию сохранять благожелательный нейтралитет по отношению к Германии долго уговаривать не пришлось. Оттоманская империя оставалась ее верным союзником во время Первой мировой войны, а сам Гитлер от души восхищался турецким лидером Ататюрком, и его бюст, выполненный знаменитым скульптором профессором Траком, был одним из любимых художественных произведений фюрера. В знак доброй воли весной 1941 года германское командование в оккупированных греческих Салониках взяло под свою охрану и «просвещенное» покровительство дом, в котором родился Ататюрк (27).

Сфера деятельности нацистской пропаганды простиралась и далее. Для работы с азиатскими странами было создано «Восточное объединение» — организация, декларировшая поощрение культурных и экономических связей между Германией и государствами Среднего Востока. Им оказывалась поддержка в антиколониальной борьбе народов, покоренных Британской империей, что подразумевало и вооруженную помощь, и пропагандистское сопровождение. «Прошлой ночью в Лондоне некто Мохаммед Сингх застрелил сэра Майкла О’Дуайтера. Он когда-то был вице-губернатором Пенджаба и частично несет ответственность за бойню в Амритсаре. Геббельс использовал это покушение по максимуму: «Подвиг индийского борца за свободу — он стреляет в угнетателя» (28). Но азиатский вектор работы доктора Геббельса хотя и существовал реально, но все же являлся в определенной степени экзотикой, плодом мечты о грядущем мировом господстве тысячелетнего рейха. Сейчас же перед Германией стояли более актуальные задачи.

Во внешнеполитической концепции Гитлера место каждого государства зависело от того, как оно относилось к его планам в отношении России. Кто их поддерживал, считался другом и союзником, а кто мешал — становился врагом, даже если ему первоначально отводилась роль союзника. И, наконец, летом 1941 года режимы, обладавшие самыми мощными пропагандистскими аппаратами в мире, схватились в смертельном бою. Накануне вторжения Геббельс писал в дневнике: «Читаю подробную докладную о русско-большевистской пропаганде. С ней нам приходится не раз раскалывать твердый орешек. Ее же делают евреи. Я предусмотрительно поручаю подготовить генераторы помех широкого диапазона» (29).

Однако генераторы не помогли, и большевики давали Геббельсу мало поводов для радости. «Большевики не англичане — в подрывной пропаганде они кое-что смыслят... Положение с нашими передатчиками не из блестящих — Москва имеет более сильные радиостанции, чем мы» (30). Еще с августа 1941 года передачи новостей по общегерманскому радио начали вдруг прерываться неизвестным голосом, который периодически громко кричал: «Ложь! Все это неправда!» Затем следовали уничижительные комментарии к сообщению и поправки к сводкам командования вермахта. В такие минуты весь штат немецкого радио охватывала паника. Немцы спешно прекращали передачу новостей и запускали вместо них музыку. Но как только в музыкальных интервалах диктор пытался продолжить сообщение, снова звучал тот же голос и так же невозмутимо отпускал свои ядовитые замечания. Центральное радиовещание Германии волей-неволей прекращало передачи и просило слушателей переключиться на местные радиостанции (31).

Позднее русские научились имитировать голос Геббельса и даже Гитлера и передавали «их речи», которые на первых фразах звучали вполне достоверно, пока в них не появлялись откровенно пораженческие настроения. «Голос по радио из Москвы, вмешивающийся в наши передачи, все еще слышен... Постепенно это стало публичным скандалом. Все в Германии говорили об этом, публика начала видеть в этом нечто вроде спорта» (32).

И действительно, в распоряжении советских служб пропаганды находились специалисты, по своему профессиональному уровню и цинизму мало уступавшие сотрудникам Геббельса. «Фотограф Трахман (спецвоенкор ТАСС и Совинформбюро. — К. К.) возил с собой в полуторке трупы двух замороженных фрицев и, когда надо, «оживлял» ими пейзаж. Другие возят немецкие каски, шинели, мелкие трофеи. Так в мирное время эти дельцы возили с собой вышитые скатерти и чайные сервизы и устраивали «культурную» жизнь колхозников...» «В Ростове Зиновий (Островский — корреспондент «Последних известий по радио». — К. К.) нашел женщину, у которой немцы изнасиловали трех дочерей, а ее избили до потери сознания. Зиновий решил записать ее рассказ на пленку. Она начала и заплакала и так, плача, продолжала рассказ. Зиновий был в восторге. Он бегал вокруг нее и кричал: «Очень хорошо! Плачьте, плачьте! У вас еще три минуты. Да куда вы плачете? Не туда, сюда плачьте!» (33)

Шедеврами пропагандистских кампаний стали трагические истории гибели Гастелло, Матросова, Космодемьянской, героев-панфиловцев. Правда, в спешке с панфиловцами случился конфуз: из перечисленных в советской прессе якобы погибших панфиловцев позднее живыми были обнаружены 8 человек. Один, не зная, что является Героем Советского Союза, сдался в плен и несколько лет служил в немецкой полиции (34).

Русские не останавливались даже перед разбрасыванием листовок непосредственно над столицей фашистской Германии. «Было установлено, и прежде всего по сброшенным листовкам, которые содержали речь Сталина к советскому народу, что здесь могли быть только советские самолеты... Материальный ущерб не так велик, как, вероятно, ущерб моральный», — 7 августа 1941 года констатировал Геббельс в своих записках (35).

Я привел эти многочисленные примеры для понимания того, что советская пропаганда не отсиживалась в окопах даже в самые тяжелые первые дни войны, хотя в целом инициатива все же оказалась на стороне нацистов. «Мы работаем теперь тремя секретными передатчиками на Россию. Первый передатчик — троцкистский, второй — сепаратистский и третий — националистический, русский. Все резко направлены против сталинского режима» (36). Возьмем, к примеру, радиостанцию «Старая гвардия». Выступая якобы от имени старых большевиков-ленинцев, эта радиостанция призывала в передаче 2 сентября 1941 года: «Вы должны быть вместе с нами, правительством, которое полностью выполняет ленинские заветы... Только в этом случае мы можем спасти наш Советский Союз и коммунистическую партию». Суть передачи сводилась к предложению, как и в 1918 году, пойти на подписание мира с Германией, и призыва к советским солдатам и офицерам: «Братайтесь с германскими частями!» (37)

Та же радиостанция вещала: «Сколько километров ни пройдет наша армия, в огне германской обороны погибнут лучшие люди Советского Союза, но результат будет тот же: блок империалистов против Советского Союза будет формироваться... Выход один: как можно скорее заключить мир с Германией. Сталин не пойдет на это, он слишком связан со своими империалистическими хозяевами. Только сбросив Сталина, трудящиеся избегут верной гибели, которую он им приготовил». И в заключение передачи звучало обращение «Товарищи бойцы и командиры, политработники Красной армии и Военно-морского флота, товарищи рабочие и колхозники, вы прослушали передачу радиостанции «Старая гвардия большевиков-ленинцев». Распространяйте наши сообщения на фронте и в тылу. Исполком Коминтерна Ленинского Политбюро ЦК Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. (Исполняется Интернационал.)» (38)

Хотя, откровенно говоря, непонятно, зачем вообще были нужны тайные передатчики? Радиоприемники советская власть конфисковала сразу после начала войны, а основу радиовещания Советского Союза являло проводное радио. В 1942 году во время пребывания Гитлера на Украине фюрера поразило наличие радиоточки в каждой избе; он сказал: «Советы не только вовремя оценили значение радиовещания, но осо­знали, какую опасность оно в себе таит». И пожалел, что в Германии не смогли своевременно осуществить полное радиофицирование проволочным радио. Гитлер говорил, что это самая большая ошибка Министерства пропаганды (39).

Накануне войны кадровый состав пропагандистских рот нацисты усилили за счет носителей русского языка, прежде всего балтийских немцев и иностранных специалистов, работавших в СССР в годы первых пятилеток. К 22 июня 1941 года в Германии было напечатано 50 миллионов листовок на русском языке, а к концу октября на позиции советских войск немцы сбросили уже почти 350 миллионов листовок (40). Боевой опыт показал: именно листовка является оптимальным средством спецпропаганды, что объяснялось ее низкой себестоимостью, оперативностью изготовления и легкостью доставки к противнику. Объем работы оказался столь большим, что на Восточный фронт немцы отправили несколько эшелонов-типографий.

Содержание листовок отличалось широким диапазоном затронутых тем. Например, значительный успех имели нацистские листовки, широко распространенные в начале войны с портретами советских военачальников, расстрелянных в 1937—1938 годах. Краткий текст гласил: «Вот кто должен был командовать вами». Агитка «Календарь добровольца» представляла нечто вроде брошюры небольшого формата. В ней сообщалось, сколько человек казнено при царях и сколько казнили после революции. Контраст выглядел разительным: «Известно ли вам, что в 1821—1906 годах в России было приговорено к смертной казни 997 человек, в то время как 1918—1921 годах было расстреляно более полутора миллионов» (41).

Настоящей находкой для немецкой пропаганды — как на фронте, так и внутри страны — стал факт сдачи в плен сына Сталина Якова Джугашвили. «Фёлькишер беобахтер» писала: «Если, несмотря на категорический приказ своего отца сражаться до конца, он (Я. Джугашвили. — К. К.) не повинуется этому приказу, то становится понятным, что все мероприятия, предпринятые его отцом, в действительности являются лишь последней вспышкой садизма и жажды крови». «Дейче альгемайне цайтунг»: «Если сын Сталина отказался вести борьбу, отдавая себе отчет в бессмысленности сопротивления, то это служит доказательством психологического состояния, в котором находится Красная армия». Немецкое информационное агентство сообщало 28 июля 1941 года: «Старший сын советского диктатора Яков Джугашвили во время допроса дал подробные показания о недостатках большевистской организации в советском командовании армией. Точный текст этого допроса с отдельными высказываниями сына Сталина на русском языке был передан германским радио». Затем Яков Джугашвили, отмечалось в сообщении, «должен был признать, что все утверждения о плохом обращении с пленными являются лживыми. С ним самим обращаются хорошо... Он твердо убежден в том, что со всеми пленными обращаются так же, как с ним» (42).

Естественно, факт пленения сына вождя активно использовался в пропаганде против советских войск. «21 августа. От самолета отвалилась большая кипа, и по воздуху в разные стороны разлетелись листовки. В листовке было отпечатано довольно неуклюжее обращение к солдатам и офицерам нашей Красной армии. Что, мол, сопротивляться бесполезно, переходите в плен. В листовке в рамке фотография — сына Сталина в середине, а справа и слева держали его под руки два улыбающихся немецких офицера. Внизу написано: кто перейдет добровольно в плен, с тем будет такое же вежливое обращение. Но эта геббельсовская стряпня, ложь успеха не имела» (43).

1 сентября 1942 года командование вермахта приняло очередные «Директивы по активной пропаганде на советскую армию». В них подчеркивалось, что пропагандистские материалы должны быть обращены к серой массе, а не к самым умным солдатам. Поэтому рекомендовалось избегать длинных фраз, прямых угроз или высмеивания противника. «Директивы» требовали избегать нападок на Ленина, так как его противопоставление со Сталиным оказалось эффективным пропагандистским приемом. «Пропаганда должна избегать обещаний, которых она не может выполнить. Пустые обещания, даже несмотря на временный успех, оборачиваются своей противоположностью. Представляется целесообразным увязывать проекты светлого будущего с формулой, согласно которой немцы не обещают рая на земле, но держат свои обещания», — говорилось в «Директивах» (44). Ключом к успеху считалось выделение нескольких взаимосвязанных тезисов, доступных пониманию любого солдата: сталинский режим закабалил народы России, Германия несет им освобождение, немецкая армия непобедима, единственный шанс спасти свою жизнь — добровольная сдача в плен.

Немецкие фронтовики свидетельствовали: «Иногда степь покрывалась белыми листовками, которые сбрасывали наши (т.е. немецкие) летчики. В них русских призывали прекратить бессмысленное сопротивление и переходить на нашу сторону. На обороте листовки была отрывная часть, которая служила «пропуском для офицеров и солдат, числом до пятидесяти человек» (45). Только под Сталинградом на позиции советских войск в августе-сентябре 1942 года немцы сбросили более 100 миллионов листовок. Некоторые из них выпускались в миниатюрном формате, маскировались под вырезки газеты «Правда». Появились специализированные обращения к донским казакам и представителям народов Кавказа. Об изменившихся методах агитации свидетельствуют и советские источники: «Немцы начали применять новые приемы в агитации. Под Ржевом они бросают листовки о том, что идут переговоры о мире и поэтому нет резону воевать... под Воронежем кидают листовки в виде обрывка наших газет и там вкрапливают по нескольку ядовитых строк» (46).

Кроме того, одним из способов доставки информации противнику стал пропагандисткий обстрел. Солдаты не боялись пропагандистских обстрелов, так как звук летящего снаряда, начиненного листовками, отличался от боевого. Агитационные материалы в этих случаях были обращены к военнослужащим конкретной части. Подобные обстрелы нередко комбинировались с передачами через громкоговорители.

Но какой бы ни применялся способ, суть вопроса всегда оставалась одна — предложение сдаться в плен и спасти таким образом свою жизнь. В тексте на немецком и русском языках обещалось, что с теми, кто сдастся, будут «хорошо обращаться и их сразу вернут домой, как только закончится война». «Однако, — по свидетельству самих немцев, — эти пропуска не давали никаких преимуществ. На самом деле все пленные препровождались в ближайший лагерь для интернированных, где никому не было дела до того, были ли они дезертирами или сражались с нами до последнего. Некоторое количество дезертиров держали в лагере для обслуги. С ними обращались хорошо» (47). Все же прочие подвергались неописуемым мучениям. Одним из самых ярких проявлений звериного отношения к людям во время Второй мировой войны стала судьба миллионов обманутых пропагандой советских военнопленных. «Они были голодны, так почему бы не поесть жареной собачатины? Они просили нас жестами, имитируя лай «гав-гав» и выстрел «пиф-паф», убить для них собаку... Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя, как сумасшедшие, русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы — нечто вроде неприкосновенного запаса. За бараками была большая вонючую куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук» (48). Варварское отношение к пленным не было частным случаем. «Верховный главнокомандующий армией генерал-фельдмаршал Рундштедт приказал, чтобы в зоне боевых действий, «в целях сохранения немецкой крови, поиски мин и очистка минных полей производились русскими военнопленными. Это относится также и к германским минам» (49).

Советские люди знали о нечеловеческих условиях, в которых содержались их соотечественники, но даже их искреннее сочувствие нацистская пропаганда умудрялась использовать в своих интересах. Так, населению Краснодара немецкое командование заранее объявило, что несколько тысяч пленных бойцов Красной армии якобы будут этапированы через город и населению разрешается оказать им помощь продовольствием. «В связи с этим большое количество жителей города вышло навстречу, прихватив с собой подарки и продукты, но вместо советских военнопленных им навстречу были пущены автомашины с немецкими ранеными солдатами, причем тут же была произведена кино- и фотосъемка, которая по замыслу немецких провокаторов, должна иллюстрировать «встречу», якобы устроенную советскими гражданами немецким солдатам». (50)

Постепенно количество перебежчиков уменьшалось. Так в 1942 году немцы зафиксировали 79 769 перебежчиков, в 1943-м — 26 108, а в 1944-м — уже 9207. Но даже эти вроде немногочисленные 9207 человек сбежали из советской армии в победном 1944 году и составляли 6,2 % от общего числа попавших в плен (51). По сути, за время войны геббельсовская пропаганда разоружила десяток советских дивизий.

Из пленных постепенно формировались кадры воинских формирований русских коллаборационистов. Для них даже издавалась особая печатная продукция — многочисленные брошюры, которые немецкая администрация изготавливала, специально маскируя их обложками и титулами, которые копировали издания Воениздата серии «Библиотечка красноармейца».

В поисках новых форм воздействия на умы менялось отношение нацистского режима и к русской духовной составляющей. 24 и 25 октября 1943 года на совещаниях православных архиереев в Вене во время богослужений были сделаны записи на пластинку для немецкого радио, растиражированы фотографии самого совещания, а радио Вены передало в эфир интервью, взятые у некоторых архиереев.

После формирования армии Власова немецкие издания (такие, как газета вермахта «Сигнал»), желая показать, что существует «русская белая армия, воюющая с большевиками», на первых полосах печатают фотографии власовцев. В целом идет грандиозная переоценка России, к чему, под влиянием бесчисленных поражений, вынуждены прислушиваться нацистские руководители. «Власов подчеркивает, что большевизм ведет очень ловкую и опасную пропаганду. Пропаганда — вообще самая сильная сторона его политического воздействия. Этим следует, по его словам, также объяснить то, что большевистский режим особенно сильно нападает на немецкую пропаганду. Власов считает меня вторым после фюрера человеком, против которого направлена самая упорная и острая критика большевистской общественности» (52). Так чем же досаждала советская пропаганда лично Геббельсу?

Известный советский карикатурист Борис Ефимов вспоминал: «Особенно смешило фронтовиков то, что Геббельс изображался с длинным и мерзким хвостом. Еще до войны я вычитал, что в тесном кругу гитлеровской верхушки Геббельс носил прозвище Микки Маус, видимо, за свое сходство с мультипликационным персонажем. Такое употребление мне понравилось, и я стал изображать министра пропаганды в соответствующем виде». (53) Подобная продукция привлекала внимание и немецких солдат: «На листовках в карикатурном виде были изображены Гитлер, Геринг и Геббельс, причем художники были явно не лишены таланта. Во всяком случае, все у них вышло очень смешно. Когда мы показали эти карикатуры своим товарищам, те покатывались со смеху, но тут примчался один из офицеров и отобрал их у нас» (54).

С августа 1941 года в Москве выпускалась иллюстрированная газета на немецком языке «Фронт-иллюстрирте», предназначенная для военнослужащих вермахта. Немцы ее читали не без интереса — актуальные иллюстрации и короткие подписи под ними отвечали канонам пропаганды. Советские агитаторы настойчиво пытались убедить германских солдат в неправоте нападения на «родину рабочих и крестьян»: «Сего­дня русские самолеты засыпали нас листовками. Читали почти все, даже офицеры. Советские листовки помогают понять, что именно происходит. Меня всегда поражала способность комиссаров просто и ясно изложить самый сложный вопрос. Кроме того, меня сильно интересует вот что: где научились большевики писать простым и понятным языком» (55). Однако на первом этапе войны советская пропаганда, опиравшаяся на идеалы пролетарского интернационализма, все-таки производила мало впечатления на боевой дух национал-социалистического воинства и существенно проигрывала в состязании, несмотря на отдельные удачи. Полагаю, короткая подборка свидетельств очевидцев лучше поможет понять дух битвы пропагандистов, сражавшихся за души солдат на бескрайних просторах СССР. «С наступлением утра на нас вместе с бомбами посыпались и листовки со следующим текстом: «Каждый из вас идет навстречу своей гибели. Кавказ станет могилой гитлеровских армий». Солдаты, читая, смеялись и выбрасывали их или использовали их для других целей, поскольку бумаги нам постоянно не хватало» (56); «Бойцы 3-й танковой дивизии, мы знаем, что вы отважные воины. Каждый второй в вашей дивизии имеет Железный крест. Но на нашей стороне каждый второй солдат имеет миномет. Сдавайтесь!» (57); «Мы принялись читать коммунистические призывы. «Немецкие солдаты! Вас предали. Сдавайтесь, и мы пощадим вас. Войну вы все равно проиграли». На листовках были паршивые фотографии. Из подписей следовало, что это развалины немецких городов. А еще были фотографии улыбающихся немецких военнопленных. Под каждой была текстовка: «Товарищи! Наш плен и в помине не имеет ничего общего с той ложью, в которую нас заставили поверить. Когда мы думаем, как вы, товарищи, прячетесь в окопах, лишь бы спасти капиталистический мир, мы можем дать вам лишь один совет: бросайте оружие». Один солдат пришел в ярость: “Вот ублюдки! Я точно знаю, что пленных расстреливают”» (58).

Огрызались немцы, даже отступая: «Уходят, гады, быстро. Около станции в Вязьме есть свалка изломанных машин. Оставили там плакат на русском языке: «Совинформбюро. Вот ваши трофеи». Вот стервецы!» (59) «...первым там (над Киевом) побывал самолет У-2. Это уж совсем обидно для немцев. Летал он с агитатором. Пока говорил по-русски — не стреляли, начал на немецком — прожектора, обстрел. Ушел благополучно» (60). «Утром мы обнаружили, что они установили на столбах громкоговорители, часами изрыгавшие пропагандистские призывы к нам. У микрофона находился один из приволжских немцев, говоривший на немецком образца ХVIII века времен императрицы Екатерины. Извинившись за то, что не имеет при себе пластинок, диктор-агитатор предложил вместе с ним спеть немецкую песню. Через жутко трещавший динамик он предупредил, что ни слухом, ни голосом не обладает. Он пел приятные русские песни и немецкие народные песни, некоторые относились к периоду Крестьянской войны в Германии. После песен следовала пропаганда. Надо сказать, что львиная доля в ней была правдой, именно это больше всего и бесило нас» (61).

Время от времени русские разбрасывали инструкции, в которых сообщалось, каким образом немецкому солдату можно совершить самострел, чтобы он выглядел правдоподобным. Но опытный войсковой врач всегда мог распознать такую рану и обо всех подобных случаях докладывал командованию, после чего обычно следовал суд военного трибунала и расстрельный приговор.

Апогеем дуэли пропагандистов стали личные послания, направленные к командному составу армий противника. В конце 1942 года командиры ряда советских партизанских отрядов получили агитационные письма весьма любопытного содержания. Например, командир партизанского отряда Райцев получил от капитана немецкой разведки Баха послание, где говорилось: «Многоуважаемый Даниил Федотович! Я, как и Вы, солдат. Мне, как и Вам, очень часто приходится смотреть в глаза смерти. Поэтому разрешите сейчас по-дружески говорить с Вами, чтобы сделать потом из этого искреннего разговора соответствующий вывод. Но, прежде всего, отдаю честь Вашей личной храбрости. К величайшему сожалению, эта храбрость направлена на защиту враждебного Вашей славной Родине дела. В 1917 году Ваша Родина после упорной борьбы сбросила с себя иго царской тирании, чтобы сразу же попасть под иго более зверской диктатуры — большевистской. Большевики принесли Россию в жертву своим безрассудным теориям о всемирной революции. Сперва за осуществление этих теорий взялись пропагандисты из III Интернационала, но их подрывная деятельность никакого решительно успеха не имела. Тогда, создав предварительно для военных нужд сотни заводов, большевики приступили к насильственному внедрению своих идей. Они раздавили самостоятельность Литвы, Латвии и Эстонии, пытались оккупировать маленькую, но героическую Финляндию, отобрали у Румынии Бессарабию, хотя она в основном населена не украинцами, а родственными румынам молдаванами, собирались поработить Болгарию и Турцию и, наконец, в мае-июне 1941 года, вопреки Пакту о ненападении, сконцентрировали у нашей границы 160 отборных дивизий Красной армии, но Адольф Гитлер предупредил этот план и приказал 22 июня 1941 года германской армии перейти в наступление на Восточном фронте. И мы пошли в наступление, чтобы вместе с капиталистами уничтожить и коммунистов, расстояние между которыми меньше воробьиного носа. Да погибнет СССР, да оживет Россия! Таков наш лозунг в этой титанической войне. Вы не задумывались, Даниил Федотович, над перспективой своей борьбы? Как солдат, насильственно превращенный в партизана, Вы не можете не знать, что судьбы современной войны решаются на Кавказе, на Волге, в Африке, в Атлантическом и Тихом океане, а совсем не в болотах под Мазаловом. Мы надеемся, что Вы будете другом, а не врагом своего народа, и строим мост для такого перехода. Оставаясь по-прежнему на своем месте, Вы можете работать в контакте с нами как патриот возрождающейся России. О своем согласии или несогласии с нашим дружеским предложением Вы сможете в течение 14 дней со дня получения этого письма поставить нас в известность. А если в дальнейшем Вы лично заметите возможность разоблачения Вас, то в любое время можете перейти к нам. Даю слово германского офицера, что в таком случае Вам не только гарантируется жизнь, но и, согласно Вашему желанию, мы обеспечим Вам общественное положение в России или в Германии. Пройдет некоторое время, и Ваша жена (желаю ей здоровья), находящаяся сейчас в Москве, встретится опять с Вами. Надеюсь в будущем лично пожать Вашу руку. Капитан Бах» (62).

Это послание писалось в декабре 1942 года, уже после окружения армии Паулюса, и Даниил Федотович Райцев на заманчивое предложение капитана Баха не клюнул. Благо, под Сталинградом в руки Советов попались «соловьи» похлеще, чем какой-то капитанишка, например, генерал Зейдлиц, возглавивший комитет «Свободная Германия». И вот уже 12 октября 1943 года на парашюте в сектор, где держали оборону немецкие войска, была сброшена посылка с запечатанным конвертом. На ней значился адрес: генералу Эрвину Рауху, командиру 123-й пехотной дивизии: «Дорогой Раух! Я уверен, что вспоминаешь те дни, когда мы вместе учились в военной академии. Твоя дивизия в безнадежном положении. Переходи на нашу сторону вместе с дивизией, в полном составе. Достойное обращение, пленные сохранят свое личное имущество, офицеры — личное оружие... После войны твоя дивизия будет отправлена домой первой». Подпись — генерал фон Зейдлиц, генерал артиллерии (63).

Давайте на некоторое время отвлечемся от событий на Восточном фронте, ведь пропагандистская война бушевала по всей Европе. К тому времени в войну уже вступили и Соединенные Штаты Америки. Надо сказать, именно Рузвельт настойчиво искал возможность вступить в открытый конфликт с Гитлером. Для этого использовались различные способы — и поставки вооружения воюющим с Германией странам, и экономические санкции, и противодействие немецким подводным лодкам. В июле 1941 года вконец раздраженный Гитлер заявил командующему ВМФ Редеру, что не станет привлекать к ответу командира подводной лодки, если он потопит американское судно «по ошибке».

В ночь на 17 октября того же года (почти за два месяца до официального объявления войны между США и Германией) американский эсминец «Керни», оказывая помощь конвою, подвергшемуся нападению немецких подводных лодок, забросал одну из них глубинными бомбами. Подводная лодка ответила торпедной атакой. В результате убиты 11 членов экипажа. 31 октября был торпедирован и затонул сопровождавший конвои американский эсминец «Рубен Джеймс»; при этом погибло 100 человек из 145 членов экипажа и все семь офицеров. Таким образом, боевые действия между Германией и США начались задолго до декабря 1941 года. 9 ноября в своем обращении к «старым борцам» Гитлер сказал: «Президент Рузвельт приказал своим кораблям немедленно открывать огонь по немецким кораблям, как только они их заметят. Я отдал приказ немецким кораблям не открывать огня, когда они заметят американские корабли, но обороняться, если они подвергнутся нападению. Я отдам под суд военного трибунала любого немецкого офицера, если он не станет защищаться» (64).

11 декабря 1941 года, объявляя войну Америке в поддержку своего союзника Японии, напавшей на США в Перл-Харборе, Гитлер в рейхстаге дал волю и личным чувствам: «Я слишком хорошо понимаю, что целая пропасть отделяет идеи Рузвельта от моих идей. Рузвельт происходит из богатой семьи и принадлежит к тому классу, дорогу которому вымостила демократия. А я родился в небольшой бедной семье и должен был пробивать себе дорогу тяжелым трудом. Когда началась Первая мировая война, Рузвельт занимал положение в обществе, пользуясь всеми привилегиями, как и те, кто наживался на войне — в то время как другие истекали кровью. Я был один из тех, кто выполнял приказы в качестве рядового солдата, и, естественно, вернулся с войны таким же бедным, каким был осенью 1914 года. Я разделил судьбу миллионов, а Франклин Рузвельт судьбу так называемых высокопоставленных десяти тысяч» (65).

Американцы вступили в борьбу, располагая не только огромными материальными ресурсами, но и мощным потенциалом для информационной войны. Одно время на Европейском театре военных действий находилось 943 корреспондента и репортера, распространявших свои тексты по всему миру (66). А до граждан Третьего рейха западные союзники доносили текстовую информацию с помощью листовок. До 2 миллионов листовок за один раз мог взять на борт листовок каждый тяжелый бомбардировщик дальней авиации США. Среди летчиков даже ходила шутка, что

они таким образом снабжают противника туалетной бумагой. Хотя, безусловно, на нервы населению Германии они таки воздействовали. Так, перед налетами на Гамбург союзники сбрасывали на обреченный город листовки «оптимистического» содержания: «Отдохните несколько недель, затем придет ваша очередь. Сейчас затишье, после — вечный покой» (67). Использовались и другие формы психологического давления: «Как-то раз пришел сын Агнес Юрий, размахивая какой-то тетрадкой: «Ее можно не сжигать, точно такую же нам дали в школе!» Это оказалась брошюра под названием «Военные статьи Геббельса» с типично нацистским портретом воина на обложке (головорез с орлиным взором). В колонке слева были набраны фразы, которые вбивались в головы ученикам на уроках, справа — пункт за пунктом — их опровержение союзни­ками» (68).

В январе 1943 года в Касабланке США и Великобритания подписали декларацию с требованием безоговорочной капитуляции Германии. «Это равносильно обращению в рабство!» — воскликнул Геббельс по радио всего через несколько часов после подписания документа. Министр пропаганды в своей работе интенсивно использовал эту «угрозу порабощения», рожденную требованием «безоговорочной капитуляции», так как прекрасно осознавал, какие выгоды несет ему новый лозунг. Кроме того, в европейских СМИ имел широкое хождение геббельсовский тезис о «Крепости «Европа», надежно защищенной от большевизма германскими войсками, а от плутократии «Атлантическим валом». Уверенности европейцам придавала неудачная высадка союзников 19 августа 1942 года на побережье Франции в районе Дьеппа, закончившаяся катастрофой. «Геббельс использует сделанные в Дьеппе фотоснимки изуродованных трупов, обгоревших танков, взорванных судов, чтобы создать убедительную картину на сей раз достаточно обоснованную — неприступности «европейской крепости» нацистов» (69). Развивая тему требования безоговорочной капитуляции Германии, 18 июля 1943 года «маленький доктор» писал в своем «Рейхе»: «Победители в великой футбольной схватке, покидая поле, пребывают совершенно в ином настроении, чем были, когда вступали на него; и народ будет выглядеть совсем по-разному в зависимости от того, завершает ли он войну, или начинает ее... Военное противоборство в этой (первой) фазе войны никоим образом не могло быть названо борьбой с неизвестным исходом. Мы сражались исключительно в штрафной площадке противника...» (70) А теперь, продолжает он, от партнеров по Оси требуют капитуляции! Это все равно, «...как если бы капитан проигрывающей команды предлагал капитану побеждающей команды прервать игру при счете, скажем, 9:2. Такую команду, которая пошла бы на это, справедливо осмеяли и оплевали бы. Она ведь уже победила, ей надо только отстоять свою победу» (71).

Хотя задним числом эти фразы могут показаться надуманными, они создавали у читателя нужные автору «картинки в голове», наглядные образы, рисующие окружающую действительность в выгодном для Германии свете, что-то из серии: «Русские с британцами находятся в сговоре, чтобы добраться до нас; к счастью, в Англии беспорядки, а у нас есть наш лидер». Разрушение логической причинно-следственной связи является одним из главных приемов (и симптомов) профессионально сделанной пропаганды.

Еще раньше, чтобы снизить остроту восприятия мировой общественностью фактов физического насилия над гражданами нацистская пропаганда активно использовала многочисленные эвфемизмы. Например, гестапо не арестовывало граждан, а «подвергало предварительному заключению», нацисты не грабили собственность евреев, а «брали ее под надежную охрану». Вторжение в Польшу официально именовалось «полицейской акцией», а последующие убийства поляков стали «экстраординарной акцией по умиротворению».

Особой формой воздействия с помощью лексических средств является придание ложного смысла бесспорным фактам. В связи с контрнаступлением советской армии под Москвой в сообщении гитлеровской ставки от 17.12.1941 года вместо слова «отступление» говорилось «плановое улучшение фронта» и «сокращение фронта». «28 сентября 1942. Немцы по-прежнему жмут на Сталинград, но в их печати уже появились нотки о том, что «Сталинград потерял свое стратегическое и экономическое значение», а посему неважен, что «мы его, конечно, возьмем, но это не обязательно должно быть скоро, т. к. мы экономим и жалеем людей» (72). А после наступившего перелома в ходе войны и прекращения вермахтом наступательных операций, германский радиообозреватель генерал-лейтенант Курт Диттмар выступил с большим обзором, в котором утверждал, что война вступила в новую фазу: немцы вначале выиграли пространство и теперь могут не наступать, им даже выгоднее не наступать, противник будет вынужден наступать. Немцы провозгласили не «блицкриг», а «зицкриг» — «стоячая война».

Фронтовые сводки вермахта и с Запада, и с Востока пестрели не поддающимися проверке цифровыми данными о захваченных трофеях и пленных. Счет орудий, самолетов, танков шел на тысячи и десятки тысяч, пленных — на сотни тысяч, а в конце каждого месяца публиковались длинные колонки еще более фантастических итоговых цифр. «Когда же речь заходит о людских потерях противника, то вместо определенных цифр в ход идут выражения, которые изобличают иссякающую фантазию авторов, — «невообразимые» и «бесчисленные» (73).

Однако, невзирая на тиражируемые немцами цифры и эпитеты, «Крепость Европа» трещала по всем швам, и первой союзницей Германии, выбывшей из войны, стала Италия. Потребовалось операция по срочному освобождению из плена Муссолини, ранее арестованного ближайшими соратниками, и сей неоспоримый факт лихости германских спецслужб произвел колоссальное впечатление на немецкий народ. Вышеупомянутый военный комментатор генерал Диттмар, вероятно, был прав, утверждая, что в глазах народа спасение Муссолини оказалось вполне сравнимо с выигранным сражением.

Используя последовавшую вскоре оккупацию Италии войсками ее бывшего партнера, пропаганда союзников представила немцев как осквер­нителей Рима и тюремщиков папы. Германская дипломатия отреагировала мгновенно: «Я попытался исправить создавшееся положение, через кардинала Маглионе добившись, чтобы в конце октября 1943 года на видном месте в «Оссерваторе Романо» опубликовали официальное сообщение. В нем выражалась благодарность нашим войскам за то, что они уважают папскую администрацию и Ватикан. В ответном коммюнике мы обещали сохранить такое же наше отношение и дальнейшем» (74).

В свою очередь нацисты не оставляли попыток с помощью пропаганды вбить клин между восточными и западными союзниками. Самая известная из них получила свое начало 13 апреля 1943 года. В 21 час 14 минут Берлинское радио сделало следующее экстренное сообщение: «Из Смоленска пришло известие, что местные жители показали германским властям одно из тех мест, где большевики руками ГПУ учинили расправу над пленными польскими офицерами — всего в то время было казнено десять тысяч человек. Идентификация оказалась нетрудной, так как благодаря особенностям почвы тела мумифицировались, а также потому, что большевики даже не дали себе труда забрать у казненных их личные вещи...» (75) Как вы понимаете, речь идет о массовом убийстве в Катынском лесу, инциденте до сих пор отравляющему межгосударственные отношения между Польшей и Россией. Вскоре после страшной находки Геббельс направил туда медиков и химиков для проведения необходимой экспертизы, а также представителей Болгарии, Румынии, Хорватии, Италии, Венгрии, приглашенных, наряду с экспертами из нейтральных государств, участвовать в расследовании. Вся пропагандистская акция была проведена шумно и мастерски, однако не принесла ожидаемых плодов. «С того дня, когда пошла на дно «Атения», Министерство пропаганды так часто твердило о жестокости и коварстве врага, что те, кто знали, как делаются новости, принимали сообщение из Катыни как очередную утку» (76).

Катынь стала наиболее известной пропагандистской акцией нацистов в то время, но паралелльно гитлеровцы организовывали и множество других. Так, 28 апреля 1944 года по приказу Кальтенбруннера был убит по дороге из Вильнюса в Каунас экзарх всей Прибалтики Сергий. Обстоятельства его убийства германские власти расследовать не стали. Зато сразу же после пышных похорон экзарха в Риге развернули международную пропагандистскую кампанию в связи с «террористическим актом большевиков».

Не оставались без внимания германской прессы и трения, возникавшие между жителями Британских островов и прибывавшими туда американскими войсками, отголоски чего мы встречаем в мемуарах Эйзенхауэра: «Перед моим прибытием американский штаб ввел цензуру на сообщения о небольших инцидентах между военнослужащими-неграми и белыми солдатами и гражданскими лицами. Эти инциденты часто возникали из-за дружеских связей солдат-негров с английскими девушками. В небольшом английском городе девушка пойдет в кино или на танцы с негром с такой же готовностью, как и с любым другим человеком, а это никак не могли понять наши белые солдаты. На этой почве часто происходили скандалы, и белые солдаты еще больше недоумевали, когда видели, что английская пресса решительно вставала на сторону негров» (77).

Публикации ряда английских и американских газет воспринимались пропагандистской службой Германии как материалы, имеющие большую ценность с точки зрения ведения подрывной работы против союзников. Характерный пример: 14 августа 1943 года германское информационное агентство передало из Буэнос-Айреса сообщение о том, что в июльском номере журнала «Ридерз Дайджест» известный американский писатель­ Истмен «решительно предостерегает от большевизма и особенно от Сталина»: «Сталин презирает массу и боится свободы. В России он ликвидировал человеческие права... Сталин абсолютный диктатор» (78). А подконтрольное немцам радио Будапешта передавало: «Не подлежит никакому сомнению, что в оркестре союзников Сталин играет не только первую скрипку, но и является дирижером. Англия и США вынуждены играть так, как хочет Сталин — этот большевистский ди-

рижер» (79).

Но не стоит забывать, что немецкая пропаганда была особо дей­ственной и вызывала доверие, пока вермахт одерживал победы. Информированный Геббельс всегда оказывался впереди немецких войск. Он прогнозировал, скажем, взятие определенного города, и через два-три дня немецкие войска его действительно брали. Это повышало доверие к гитлеровской пропаганде. Но к началу 1943 года отлаженная система стала давать сбои. «Все очевидней начинают проявляться в немецком народе результаты вражеской агитации. Англо-американские листовки уже не откладывают равнодушно в сторону, а внимательно прочитывают; весьма благодарную аудиторию находят и английские радиопередачи», — эти слова министр пропаганды написал в 1945 году (80), но на самом деле разложение немецкого народа пропагандой союзников началось значительно раньше.

«Другая передача» — так повсюду в Германии для краткости называли все передачи запрещенных радиостанций: Лондона, Москвы, «Солдатского радио», «Свободного радио» и прочих. На западе и юго-западе Германии предпочитали швейцарское радио, а те, у кого родственники пропали или погибли на Востоке, слушали московские программы — «Военнопленный» или «Письмо из дома». После Сталинграда русские радиостанции стали особенно популярны: советские власти категорически отказывались давать союзникам или нейтралам какие-либо сведения о военнопленных, а в этих передачах часто приводили имена с немецкими адресами, указывали их гражданские профессии и даже зачитывали по­слания военнопленных родственникам в Германии. «Все слушают Московское радио, предпочитая его даже Би-би-си. На то есть серьезные причины. В столице СССР ведутся специальные радиопередачи на немецком языке, по ходу которых непрерывно зачитываются нескончаемые списки находящихся в советском плену немецких солдат и письма некоторых из них. Как англо-американские пропагандисты, так и сами нацисты недооценивают значимость подобных передач. Слушателей, которых застают на месте «преступления», расстреливают» (81).

У одного пленного солдата вермахта русские нашли письмо от матери, в котором она сообщала сыну, что отец болен, ему необходимо усиленное питание, а продуктов нет. Московское радио обратилось к женщине, назвало ее имя и адрес. Ей посоветовали заглянуть в один из берлинских ресторанов, который пользовался услугами черного рынка и где каждый день предавались обжорству нацистские бонзы. Там, сказал диктор, она может найти все необходимое, чтобы поставить больного мужа на ноги; правда и цены там кусаются, вряд ли даже недельного заработка ее мужа хватит, чтобы купить что-нибудь. Аналогичные обращения транслировались в эфире ежедневно и не один раз.

Звучали, конечно, и более мрачные программы, рассчитанные на жесткое психологическое давление. Во время Сталинградского котла советские пропагандисты использовали неожиданный ход, когда по московскому радио мрачный голос с монотонностью тикающего механизма беспрерывно повторял: «Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат. Сталинград стал братской могилой». Дока Гитлер, узнав, что Паулюс сдался в плен, проницательно заметил: «Он будет делать признания и составит воззвания. Он в ближайшее время выступит по радио, вот увидите. Зейдлиц и Шмидт будут говорить по радио. Они запрут их в крысином подвале на Лубянке, и через два дня они будут настолько измучены, что немедленно заговорят» (82). Фюрер, как профессиональный пропагандист, предсказал все верно, только ошибся во времени. Паулюс и Зейдлиц, ставшие руководителями так называемого комитета «Свободная Германия», действительно обратились по Московскому радио к армии с призывом устранить Гитлера, но лишь в июле следующего года.

Эксплуатируя популярную среди немецких радиослушателей тематику, в Советском Союзе организовали отдельную радиостанцию Комитета немецких военнопленных «Свободная Германия». В программу передач входили приветы военнопленных своим родным и знакомым (от 60 до 80 приветов ежедневно), обзоры военных событий за неделю, концерты хоров и солистов из лагерей военнопленных, выступления католических и евангелических священников, которые объясняли, например, почему возможно нарушение клятвы, данной Гитлеру.

Содержание программ радиостанции «Свободная Германия» записывалось в Берлине и тщательно анализировалось. В сделанных выводах содержались рассуждения о замыслах радиостанции и предлагались меры по их предупреждению. «Сейчас мы намерены развернуть — особенно среди солдат Восточного фронта — усиленную пропагандистскую кампанию против комитета Зейдлица. Этот комитет опять дает о себе знать. Он всегда выступает в тех случаях, когда сопротивление немецких войск на фронте усиливается» (83).

В свою очередь, с характерным для немцев педантизмом пропагандистская машина Германии действовала по старому шаблону и упорно призывала к ликвидации режима Сталина. Однако, выступая с однообразными призывами к свержению Сталина, ведомство Геббельса работало вхолостую — все виды оппозиции в Советском Союзе давно уже вырваны с корнем, а службы государственной безопасности были многочисленны, хорошо укомплектованы и многоопытны. В этих условиях призывы к свержению победоносного вождя советского народа оказались гласом вопиющего в пустыне и отражали кризис, в котором оказались пропагандистские службы Третьего рейха. И все же один козырь у Геббельса оставался.

«Ничто не могло спасти нас, кроме чуда, великого германского чуда, в которое продолжали истово верить и о котором молились многие миллионы немцев. Этот массовый психоз искусственно подогревался путем распространения таинственных намеков и слухов: «Фюрер еще задаст перцу русским, черт возьми!.. Он мог бы уничтожить весь мир, если бы захотел. Он просто выжидает подходящий момент. Наше время придет, вот увидите». Подобные рассуждения я слышал постоянно как от солдат, так и от офицеров. Причем свое мнение они высказывали вполне искренне», — писал в своим мемуарах «Пляска смерти» бывший рядовой вермахта Эрих Керн (84). В то же время один из высших руководителей Германии Альберт Шпеер обратился к Гитлеру с письмом, содержавшем следующие строки: «В войсках широко распространена вера в предстоящее в самое ближайшее время использование нового, решающего исход войны оружия. Солдаты и офицеры рассчитывают, что это произойдет прямо на днях... Я не уверен, что было бы разумно и дальше продолжать эту пропагандистскую кампанию». Геббельс немедленно запретил публиковать любые сообщения о разработках новых видов вооружения. Как ни странно, но слухов стало еще больше. Геббельс создал специальный отдел по их распространению. Эти слухи содержали во многом правдивую информацию...» (85)

То, что произошло позднее, стало для министра пропаганды страшным ударом. Еще 14 июля 1944 года Геббельс описывал своим коллегам впечатление от цветного фильма о новом оружии: «Это оружие, господа, пожалуй, даже несколько преждевременно для этой войны. Я думаю, оно, скорее, станет оружием будущей войны», — проницательно заметил «маленький доктор» (86). А на следующий день он узнал, что верховное командование произвело запуск новых ракет по Лондону, и, соответ­ственно, Геббельс неожиданно лишился возможности провести кампанию по психологической обработке противника.

У нового оружия даже еще не имелось названия. Шварц ван Берк предложил назвать его «Фау-1», следующее «Фау-2» и так далее. («Фергельтунг» в переводе с немецкого — «возмездие»). Но первая же неделя эксплуатации «Фау-1» так разочаровала Гитлера, что он просто запретил упоминать о «чудо-оружии» по радио и в прессе, хотя сам предварительно широко рекламировал его, вызвав немало паникерских публикаций в иностранной прессе. 1 июля 1944 года Ганс Фриче, комментируя по германскому радио вялую реакцию немецких СМИ на применение нового оружия, заявил: «Мы, немцы, очень сдержанно высказывались по поводу эффекта, произведенного новым видом оружия. Мы могли позволить себе эту сдержанность, зная, что раньше или позже Британия нарушит то молчание, которым она в первое время пыталась прикрыть действия, производимые «Фау-1». И мы были правы. Отчеты, получаемые из Британии в течение последних дней, показывают, что действие этого первого удара, нанесенного Британии новым видом вооружения, становится слишком очевидным» (87).

Вскоре появилось сообщение о «Фау-2». Гитлер дал указание подчерк­нуть, что за ним последует еще более мощное Фау-оружие. Возможно, имелись в виду ракеты нового поколения или реактивные истребители «МЕ-262». Последние, к слову сказать, выпускались на заводах «Шкода» в оккупированной Чехословакии — столь велико было доверие немецких заказчиков к надежности чешских производителей, вроде бы и подневольных.

Но «оружие возмездия» не помогало — войска союзников захватывали все новые области рейха и приближались к Берлину, а немецкие города под бомбежками вражеской авиации неуклонно превращались в руины. Мрачный берлинский анекдот того периода: «Гитлер, Геринг и Геббельс стоят у окна рейхсканцелярии и смотрят, как в Берлин торжественным маршем входят войска союзников. Геббельс радостно говорит: «Теперь от возмездия им не уйти!» Остальные смотрят на него как на сумасшедшего, а Геббельс ехидно объясняет: “А где же они теперь будут жить?”» (88)

Тем временем, на оккупированной советской армией территории участились случаи изнасилований и мародерства, что опять попыталась использовать уже изрядно потрепанная машина нацистской пропаганды. Помощник Геббельса, доктор Вернер Науман, в частной беседе признался, что «наша пропаганда относительно русских и того, что населению следует ожидать от них в Берлине, была так успешна, что мы довели берлинцев до состояния крайнего ужаса» (89). К концу 1944 года Науман почувствовал, что «мы перестарались — наша пропаганда рикошетом ударила по нам самим». Теперь тон пропаганды изменился. В то время как от империи Гитлера отрывали кусок за куском, а Берлин разрушали квартал за кварталом, Геббельс переключился с запугивания на подбадривание; теперь людям говорили, что победа поджидает за ближайшим углом. «1 марта (1945). Фюрер дал мне указание опубликовать в немецкой печати подробные рассказы о Пунической войне. Пуническая война, наряду с Семилетней, — это тот великий пример, которому мы можем сейчас следовать». «В новой передовой статье я еще раз в успокаивающем тоне и в абсолютно уверенной и независимой манере привожу аргументы, которые еще могут вселить в сердца немецкого народа веру в победу» (90).

Однако чуда не происходило, наоборот — хаос усиливался. «В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Против этого мы развернем теперь широкую кампанию внутри страны и за границей. Генерал-полковник Гудериан изъявил готовность зачитать перед представителями нашей и зарубежной печати известное воззвание маршала Жукова и затем произвести публично допрос ряда офицеров, возвратившихся к нам из Позена и неоднократно видевших собственными глазами произведенные опустошения и совершенные зверства» (91). И позже — усталая запись: «Заявление Гудериана о большевистских зверствах, сделанное герман­ским и иностранным журналистам в Берлине, не имеет успеха, которого я вообще-то ожидал. Гудериан говорил слишком патетически и красочно, а свидетели, пожалуй, немного устали от предыдущих показаний в различных учреждениях, так что не смогли уже выступить свежо и свободно. Этим также объясняется, почему данное мероприятие не находит в нейтральной прессе отклика, которого я ожидал. В Стокгольме или издеваются над этими показаниями, или вышучивают их» (92).

В свою очередь и советское командование предпринимало отчаянные меры, чтобы прекратить эксцессы, больно отражавшиеся на репутации Красной армии в глазах немецкого народа и западных союзников: «Пришел адъютант командира дивизии и под роспись ознакомил с приказом Жукова, из которого следовало, что «за убийство цивильного нем­ца — расстрел, за поджог дома — расстрел, за мародерство — расстрел, за изнасилование — расстрел» (93). Но и на освобожденной западными союзниками территории дела также обстояли не лучшим образом — там царил голод и сведение счетов с коллаборационистами. «Подавляющее большинство французов слушает германские радиопередачи почти так же, как во время нашей оккупации слушались английские радиопередачи» (94).

Третий рейх агонизировал. Последние записи Геббельса многословны, полны проклятий по адресу Геринга, генералов, всяческих изменников, игнорирующих волю фюрера. И все же чувствуется нечеловеческая воля главного пропагандиста нацистской партии, стремление сделать все от него зависящее, чтобы избежать скорой ответственности. А значит, продолжать сопротивление, изобретая новые способы поддержания боевого духа немцев.

«Чтобы пропаганда опять возымела действие, нам нужно внедрить новую систему ее ведения, при которой больше внимания обращалось бы на частности, на более подробное описание деталей и тем самым снова бы приковывалось внимание к врагу, — писал в эти отчаянные дни Геббельс. — Требуется огромное умение приспосабливаться, чтобы на нынешней стадии войны обращаться как к собственному народу, так и ко всему миру в такой форме, чтобы, с одной стороны, говорить правду, а с другой — не наносить ущерба вере немецкого народа в победу» (95).

По его приказу развалины Берлина изукрашивались яркими лозунгами — «паролями стойкости», как их называли нацисты: «Наши стены не выдержали, но наши сердца держатся», «Фронтовой город Берлин приветствует фюрера», «Требования момента — бороться и стоять насмерть», «Большевизм не устоит перед нашей твердостью». Надписи на стенах, т. н. «граффити», выгодны тем, что ощущаются людьми как выражение воли всего населения. Они могут поддержать неустойчивых духом, а потому обгоревшие стены покрывались все новыми надписями красной краской: «Фюрер, приказывай, мы последуем за тобой!», «Кто верит в Гитлера, верит в победу», «Теперь решается все, вопреки всему мы возьмем верх».

Но Геббельс уже выдавал желаемое за действительное. Перед миром, освобожденным от нацистской тирании, вставали новые, куда более занимательные задачи. В частности, анализ феномена нацистской пропаганды и попыток осознать, каким образом людоедский режим держался столь долгое время, пользуясь при том ошеломительной популярностью. Физически немощные тела Гитлера и Геббельса отправились в небытие, преподанные ими уроки остались.

Примечания к 31-й главе:

1. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 633—634.

2. Там же. С. 638.

3. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 145.

4. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 75.

5. Там же. С. 74.

6. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 203.

7. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 237.

8. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 174.

9. Там же. С. 187.

10. Там же. С. 261.

11. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 306.

12. Goebbel Joseph. Die abgehackten Kinderhände. (Munich: Zentralverlag der NSDAP, 1941). pp. 181—187.

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 243.

14. Там же. С. 267.

15. Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. М.: Т. 5. Гос. изд-во юр. лит. 1961. С. 565.

16. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 284.

17. Там же. С. 428.

18. Бережков Валентин. Рядом со Сталиным. М.: Вагриус 1998. С. 358.

19. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 483.

20. Там же. С. 423.

21. Там же. С. 227.

22. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 277.

23. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 169.

24. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 449.

25. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 282.

26. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 451.

27. Фомин Василий. Фашистская Германия во Второй мировой войне. М.: Наука, 1978. С. 242.

28. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 254.

29. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 271.

30. Там же. С. 279.

31. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 318.

32. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 314.

33. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 223.

34. Там же. С. 429.

35. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 305.

36. Там же. С. 281.

37. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 162—163.

38. Там же. С. 331.

39. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 345.

40. Ильин Ник. Пропуск в рай. М.: Вагриус, 2007. С. 33.

41. Там же. С. 33.

42. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 154—155, 158.

43. Кормилицын Сергей, Лысев А.В. Ложь от советского информбюро (Дневник Василия Чуркина). СПб.: Нева, 2005. С. 23.

44. Ильин Ник. Пропуск в рай. М.: Вагриус, 2007. С. 35.

45. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 131.

46. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 78.

47. Цизер Бенно. Дорога на Сталинград. М.: Центрполиграф, 2007. С. 131.

48. Там же. С. 43.

49. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 412.

50. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 236.

51. Вторая мировая война. Взгляд из Германии: сборник статей. М.: Яуза-Эксмо, 2006. С. 253.

52. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 58.

53. Ильин Ник. Пропуск в рай. М.: Вагриус, 2007. С. 14.

54. Меттельман Генрих. Сквозь ад за Гитлера. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 116.

55. Волковский Николай. История информационных войн. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 389.

56. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 118.

57. Карель Пауль. Восточный фронт. Т. 2. М.: Эксмо, 2003. С. .

58. Сайер Ги. Последний солдат Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2006. С. 412.

59. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 115.

60. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 201.

61. Меттельман Генрих. Сквозь ад за Гитлера. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 306.

62. Соколов Борис. Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002 /authors/boris-vadimovi4-sokolov/okkupaci_769.html, Оккупация. Правда и мифы. М.: АСТ-пресс, 2002. С. .

63. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007- С. 285.

64. Там же. С. 348—349.

65. Там же. С. 369.

66. Эйзенхауэр Дуайт. Крестовый поход в Европу. М.: Воениздат, 1980. С. 349.

67. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 369.

68. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

69. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 203.

70. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

71. Там же.

72. Бронтман Лазарь. Военный дневник корреспондента «Правды». М.: Центрполиграф, 2007. С. 63.

73. Клемперер Виктор. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога

74. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 311.

75. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 365.

76. Там же. С. 366.

77. Эйзенхауэр Дуайт. Крестовый поход в Европу. М.: Воениздат, 1980. С. 94.

78. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000. С. 296.

79. Там же. С. 368.

80. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 277.

81. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 282—283.

82. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 414.

83. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 274.

84. Керн Эрих. Пляска смерти. М.: Центрполиграф, 2007. С. 201.

85. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 546.

86. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 386.

87. Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. М.: Т. 5. Гос. изд-во юр. лит. 1961- С. 571.

88. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 405.

89. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 23.

90. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 279.

91. Там же. С. 66 .

92. Там же. С. 123.

93. Мухин Юрий. Средства массовой брехни. М.: Алгоритм, 2008. С. 290.

94. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 188.

95. Там же. С. 81.

32. Цензура и методы устрашения

В послевоенном мире много рассуждают о «харизме» Гитлера, об ораторском таланте Геббельса, о ловкой фашистской пропаганды. Соб­ственно, и мы занимались тем же самым — может быть, более углубленно и принимая во внимание социальную политику режима. Но нельзя не вспомнить о страхе, в котором многие годы нацисты держали немцев и народы оккупированных стран. А без этого осознания невозможно понять, почему нацистский режим является преступным — в самом прямом, уголовном смысле данного слова. «За хваленой эффективностью диктаторских режимов, за всей лицемерной ложью относительно целей войны стоят концентрационные лагеря и закованные в цепи служители Бога», — как-то заметил президент Рузвельт (1). Ну, не всех служителей Бога нацисты заковали в цепи, кое-кто служил им верой и правдой. Возьмем, пожалуй, другую фразу, Уинстона Черчилля: «Страх перед критикой заключает в себе величайшую опасность для диктатур. Они глушат критику концентрационными лагерями, резиновыми дубинками или пулями» (2). Созданное гитлеровской системой равновесие союза пролетариата и буржуазии являлось хрупкой виртуальной конструкцией, что опиралась на сложнейшую систему манипуляции сознанием. Потому системе жизненно необходимо удалять из общества всех, кто может нарушить равновесие и развеять, таким образом, очарование национального согласия.

Тоталитарные движения всегда стремятся сделать свои идеи безальтернативными — опираясь на «историческое право», «мандат доверия народа» или «революционную необходимость». Первыми в списке их жертв становятся средства коммуникации их оппонентов — будь-то хрестоматийные «почта, телеграф, телефон» либо нелояльные СМИ. Юный итальянский фашизм, предшественник нацизма, сразу же пошел этим путем: 15 апреля 1919 года в редакцию и печатные цеха оппонирующей фашистам социалистической газеты «Аванти» ворвались чернорубашечники, которые уничтожили все линотипное оборудование и списки подписчиков. А руководил нападением ни кто иной, как лидер футуристов поэт Маринетти. (Ох, недаром советская власть с недоверием относилась к футуристам!) Вообще в Италии фашисты полюбили наказывать редакторов неугодных изданий, силой заставляя их принимать «фашистское лекарство», то есть касторовое масло, имеющее мощный слабительный эффект.

Но, в отличие от расслабленных южан, после своего прихода к власти нацисты действовали отнюдь не касторкой. Со свойственным тевтонам прямодушием они заливали в глотки непокорным расплавленное олово и серную кислоту. Уже 22 февраля 1933 года Геринг создал «вспомогательную полицию» из 50 000 человек, составленную полностью из нацистских частей. Идея состояла в том, чтобы силой подавить всевозможные антифашистские организации, способные сопротивляться. Как выразился он сам: «Мои меры не отвечают законным ограничениям или бюрократии. Не мое дело обеспечивать справедливость. Моя работа — это уничтожать и истреблять, вот и все!» (3)

Еще в начале февраля 1933 года правительство Гитлера запретило коммунистам проводить собрания и закрыло коммунистические газеты и журналы. А после поджога Рейхстага обрушило на них яростные репрессии. С началом судебного дела по поджогу Рейхстага Гитлер справедливо опасался, что разбор дела в суде выявит ущербность правительственной версии о поджоге как сигнале для коммунистической революции, а иностранная пресса (немецкой они уже не боялись) получит повод для разгромной критики нацистского режима. На заседании правительства 2 марта 1933 года свежеиспеченный рейхсканцлер заявил: «У крикунов из прессы было бы выбита почва из-под ног, если бы виновных сразу же повесили» (4). Нет человека — нет общественного резонанса.

Собрания оппозиционных социал-демократов тоже либо запрещались официально, либо быстро разгонялись головорезами из СА, а выпуск социалистических газет то и дело приостанавливался, пока их не закрыли вовсе. Репрессии коснулись не только рядовых партийных журналистов, но и публицистов с мировым именем, таких как Карл фон Осецкий, который редактировал в Веймарской республике популярнейшее либеральное издание «Вельтбюне».

Нацисты бросили Осецкого в концлагерь как врага государства, но в 1935 году журналисту неожиданно присудили Нобелевскую премию за заслуги в борьбе за мир. Во всех странах началась кампания за его освобождение. Довольно долго нацисты искали способ заставить Осецкого отказаться от награды. Тогда в дело вмешался сам Гитлер, попросту запретивший германским гражданам принимать Нобелевскую премию. Под давлением мировой общественности нацистские власти выпустили Осецкого на свободу, но 3 мая 1938 года он умер в Берлине от туберкулеза, которым заболел, находясь в лагере.

Цензура набирала обороты довольно быстро. После расправы с оппозиционной прессой дело скоро дошло до прочих мастеров слова, жанром покрупнее. Согласно докладной записке функционера Министерства пропаганды доктора Херманна, «вредоносная» литература подразделялась как бы на три группы. Первая группа, самая «вредоносная», подлежала аутодафе, уничтожению (например, книги Ремарка). Книги второй группы (такие, как произведения Ленина) должны помещаться в библио­теках в специальные шкафы для «отравленной литературы». К третьей категории причислялись сочинения, в отношении которых еще предстояло решить: отнести ли их к первой или ко второй группе.

Научных книгохранилищ новые запреты не касались, но в народных библиотеках много томов было изъято и сожжено. «Фёлькишер беобахтер» сообщала, что только в Берлине политическая полиция конфисковала 10 тысяч центнеров (!!!) книг. А новая книжная продукция «украшалась» по примеру папской цензуры надписью на титульном листе: «Против публикации данного издания со стороны НСДАП возражений нет. Председатель партийного контроля комиссии по защите национал-социализма».

Из прочих властителей умов отметим кинематографистов, ввиду важности их работы для массовой пропаганды. Здесь уже 15 марта 1933 года нацисты выпустили первый список запрещенных к показу фильмов, среди которых преобладали советские ленты. Однако голливудские звезды еще долго не сходили с немецких экранов. Официальный запрет Министерства пропаганды на заокеанский кинопродукт вышел только 28 февраля 1941 года (в ответ на гонения, которым подвергалось нацистское кино в США).

Ну и сатира, знаменитый юмор берлинских кабаре. В мае 1935 года нацистская пресса опубликовала сообщения о том, что два из них, «Катакомбы» и «Балаган», закрыты, а тамошние актеры отправлены в концлагерь, ибо позволили себе «неуважительные шутки» по адресу НСДАП и государства. Так что и на этом фронте борьбы с инакомыслием ситуация «стабилизировалась».

Для слежки за рядовыми гражданами был создан так называемый Институт Германа Геринга, который имел обширную службу подслушивания телефонных разговоров, радиограмм иностранных граждан и подозрительных соотечественников. Попутно Геринг контролировал все телеграфные и телефонные коммуникации, которые проходили транзитом через германскую территорию. В институте работало свыше 5 тысяч сотрудников. Рейхсмаршал с помощью своей «исследовательской службы» подслушивал даже телефоны коллег и собирал такие «сокровища», как комплект любовных писем Альфреда Розенберга к одной красивой еврейке (5). У конкурировавшей с ним конторы Гиммлера оставался один выход — создать в противовес Герингу собственную службу наблюдения, но до конца войны он так и не смог организовать настолько совершенный и технически оснащенный аппарат подслушивания, которым обладал Геринг.

Но и Гиммлеру имелось, чем похвастаться, а именно своей феноменальной картотекой. Картотека представляла собой вращавшийся при помощи электромотора огромных размеров круг, на котором помещались отдельные карточки. Его можно было остановить в интересующем разделе, просто нажав на кнопку. При этом из соответствующей ячейки выскакивала карточка, на которой значились данные о разыскиваемом лице. Евреи и «еврейские метисы», «асоциальные личности» и «страдающие наследственными болезнями» — всяческие сведения на основе планомерного исследования родословной каждого из немцев заранее заносились в специальные формуляры. Огромный массив информации собирался и обрабатывался самыми современными на тот момент методами — для работы использовались перфокарты, которые сортировались соответствующими машинами. Таким образом, нацисты создали и использовали одну из первых форм массовой обработки статистических данных (6).

Для активной борьбы с инакомыслием нацисты создали Службу имперской безопасности, которая раскинула сети по всей стране и отличалась крайней эффективностью. И что удивительно: для населения Германии учреждение, которое называлось бы РСХА, вообще не существовало — само название этого ведомства было как бы засекречено. Широкую известность имело лишь одно из его подразделений — «гестапо» (политическая полиция). В 1944 году в гестапо насчитывалось всего 32 тысячи сотрудников — на страну с восьмидесятимиллионным населением. И здесь мы согласимся с канадским историком Робертом Геллатели, «характерной чертой Третьего рейха... было то, что режим без труда находил поддержку со стороны обычных граждан» (7). Около 100 тысяч осведомителей по совместительству, которые привлекались к слежке за каждым гражданином страны, сообщали властям о любом его высказывании или деятельности, представлявшимися враждебными нацистскому режиму.

Для контроля за обществом использовались порой самые неожиданные методы. Для примера — фрагмент секретного доклада, в связи с плебисцитом, проведенным 10 апреля 1938 года: «...Бюллетени раздавались в порядке очередности номеров, поэтому оказалось возможным выявить лиц, которые проголосовали «против», и лиц, чьи бюллетени оказались недействительными. Номер проставлялся на обратной стороне бюллетеня симпатическими чернилами» (8). Даже высокопоставленные служители режима находились в поле постоянной слежки: «Я никогда не чувствовал себя в безопасности из-за спрятанных микрофонов, хотя всегда тщательно обследовал стены моей комнаты», — вспоминал дипломат Третьего рейха Эрнст фон Вайцзеккер (9).

О существовании концентрационных лагерей, разумеется, в Германии знали. Некоторые из них были созданы еще в 1933 году, задолго до превращения их в лагеря смерти. Сообщение надлежащим образом публиковали в печати: «В среду, 22 марта 1933 года, будет открыт первый концентрационный лагерь в Дахау. В нем разместятся 5 000 заключенных. Планируя в таких масштабах, мы отказываемся поддаваться влиянию каких-либо мелких возражений, так как мы убеждены, что это вдохнет уверенность в каждого, кто уважает нацию и служит ее интересам. Генрих Гиммлер, и.о. начальника полиции города Мюнхена» (10).

Можно сказать, что названия этих мест (Ораниенбург, Заксенхаузен, Бухенвальд и Дахау) упоминались с некоторым пренебрежением в культуре того времени. Существовала даже детская песенка: «Милый Боже, сделай меня послушным, чтобы мне не попасть в Дахау!» По всем внешним признакам дело в лагерях обстояло вполне благопристойно. Время от времени их посещали иностранные полицейские специалисты и представители других организаций, не находившие там никаких поводов для жалоб касательно жилищных условий, питания и медицинского обслуживания заключенных. Порою, в них проводили детские экскурсии, скажем, для учащихся школ Адольфа Гитлера: «Воспитанники увидели «образцовый порядок» — чистые бараки, полное отсутствие насилия. Одним словом, безобидный трудовой лагерь» (11). Зданиям в концлагерях давали бодрые, радостные названия типа «Счастливый соловей», «Розарий» и даже «Институт ингаляции и водолечения». В старых, если можно выразиться, «классических» лагерях имелись парки и теплицы, манежи для верховой езды, офицерские казино, животноводческие фермы, птицефермы и т. д. Ну и, конечно же, лагеря были радиофицированы, хотя нравоучения начинались уже от самых ворот. Вроде ставших нарицательными изречений на воротах Дахау («Работа дарует свободу») или Бухенвальда («Справедливо или несправедливо — это моя родина»).

Но лишь немногие знали истинную функцию концлагерей. В феврале 1939 года немецкий наблюдатель предупреждал: «То, что турки сделали с армянами, более медленно и эффективно проделывают с евреями здесь» (12). Но не только евреев настигал ужас концлагеря. Между 1933 и 1945 гг. сквозь застенки нацисты пропустили 1 миллион 600 тысяч немецких граждан. 40 тысяч из них было казнено по судебным приговорам и десятки тысяч — без приговоров. Свидетельства массового уничтожения людей можно отыскать в крошечных заметках на последних страницах газет: «Глава СС Гиммлер извещает, что Ганс Шмидт, немец (или Ладислав Котовски, поляк), убит при оказании сопротивления полиции» (13).

Подобная гласность также являлась частью психологической системы подавления и запугивания населения: «Термин «отправление в концентрационный лагерь» должен объявляться публично как «до следующего распоряжения»... В определенных случаях рейхсфюрер СС и начальник германской полиции распоряжаются дополнительно о применении телесных наказаний... Нет возражений против распространения слухов об этом усиленном наказании... для усиления сдерживающего эффекта» (14). Кроме того, политических обвиняемых часто приговаривали к принудительному заключению в психиатрическую клинику. Ну, нам, бывшим советским гражданам, сие не в новинку.

Охрана концлагерей в основном набиралась из фольксдойчей и добровольцев из-за пределов рейха, которые вступили в ваффен-СС, но оказались признаны негодными к активной службе. При массовых казнях в обязательном порядке должен был присутствовать врач, имея при себе кислородную подушку. Врачу вменялось в обязанность оказывать в случае необходимости первую помощь... эсэсовцам, которые подавали в газовые камеры «Циклон Б» и которые по неосторожности могли почув­ствовать себя плохо (15).

В 1937 году Министерство юстиции издало указ о том, что избиение арестованных в процессе следствия считается приемлемым в интересах дела, но такие избиения должны быть ограничены ягодицами и не должны превышать 25 ударов. Что-то вроде дозированного применения пыток в американской тюрьме Гуантаномо. Так сказать, закон справедлив, хотя и строг.

Подобное же извращенное чувство справедливости заставило Гиммлера за коррупцию и издевательства над заключенными вынести смертный приговор коменданту лагеря Бухенвальд Коху, несмотря на то, что он был штандартенфюрером СС и обладателем золотого пар­тийного значка. «Любой, кто ставит себя вне рамок сообщества, причи­няя ненужные страдания, должен быть безжалостно наказан», — сказал Гиммлер (16).Исходя из аналогичных соображений, он даже дал согласие на расстрел собственного племянника — убежденного гомосексуалиста.

Вообще, с 1933 по 1939 год число преступлений, караемых смертью, выросло с трех до более чем сорока, в том числе за похищение детей и использование ложных полицейских постов при ограблении водителей на престижных новых автобанах (17). Во время войны число казней возросло с 926 в 1940-м до 5336 в 1943 году, а начиная с 1941 года смертные приговоры могли быть вынесены мальчикам в возрасте 14—16 лет (18).

Тому, кто «именем народа» лишался жизни, государство демонстрировало себя в полной мощи и великолепии. Палач представал перед осужденным в визитке, трое его подручных — в черных костюмах. Присутствовавшие на официальной казни член Верховного апелляционного суда являлись в красной тоге, прокурор — в черной мантии, священник — в черной сутане, чиновники из Министерства юстиции — в зеленом сукне, тюремный врач — в белом халате, гости — в мундирах. Для гостей, между прочим, печатались специальные билеты, в которых особо указывалось, что «на месте казни немецкое приветствие не отдается» (19).

Как уже сказано, методы устрашения носили во многих случаях гласный характер, вплоть до публикации в СМИ, но, естественно, в «разумных» пределах. Иначе зачем нужен весь громоздкий аппарат Министер­ства пропаганды? Потому применялись методы воспитания и помягче. В газетах, кроме самой информации, строго регламентировался отдел объявлений. Например, запрещалось помещать объявления о найме прислуги, если в них говорилось, что прислуга требуется для бездетной семьи (таких семей в рейхе как бы не существовало), а в траурных объявлениях запрещалось указывать причину смерти, если человек умер в результате операции (своеобразная забота о славе немецкой медицины) (20).

Если «забота» о немецком читателе доходила до почти комической опеки в бытовой информации, можно лишь догадаться, как же лютовала цензура, когда речь заходила о действительно важных событиях. «Немцы, если они не читают иностранных газет (у лондонской «Таймс» здесь огромный тираж), совершенно отрезаны от событий во внешнем мире, и, естественно, им ничего не рассказывают о том, что происходит за пределами их собственной страны. До недавнего времени они штурмовали газетные киоски, чтобы купить «Baseler Nachrichten», газету немецкоязычных швейцарцев, в Германии она расходилась в большем количестве, чем в Швейцарии. Но теперь эта газета запрещена» (21). С 7 сентября 1939 года стало преступлением прослушивание иностранного радио. Только министр пропаганды имел власть дать кому-либо право слушать программы зарубежных радионовостей. Лишь Герингу, Риббентропу, Кейтелю, командующим трех родов войск, самому Геббельсу, министру связи Онезорге, министру внутренних дел Фрику и начальнику имперской канцелярии Ламмерсу это разрешалось постоянно. А вот для Розенберга и министра финансов Шверина фон Крозига министр пропаганды, по словам его стенографиста Якобса, отменил ранее выданные разрешения на прослушивание иностранного радио (22).

«Сегодня вышло официальное предупреждение: «Никакого снисхождения не будет к безрассудным нарушителям закона, которые слушают вражьи выдумки» (23). «Фейндхёрер» — слушатели врага, так в Германии назвали тех, кто тайно слушал вражеское радио. Небольшого дополнительного приспособления оказалось достаточно, чтобы слушать радиопередачи противника на большей территории Германии даже при помощи маломощного «народного приемника», а он имелся повсеместно. Его получали немцы взамен своих личных приемников, которые они сдавали на время войны. Примитивный, небольшой, с зияющей впадиной, словно с распахнутым ртом, «народный приемник» критически настроенные немцы прозвали «Морда Геббельса», и тот в долгу не оставался: «У нас очень многие слушают иностранное радио. Я велел вынести и опубликовать несколько драконовских приговоров. Может быть, это поможет» (14.12.1939). За первый год войны более полутора тысяч человек были приговорены к тюремному заключению или к принудительным работам, либо отправлены в концлагерь за то, что слушали передачи из Лондона.

Кстати, о зарубежной прессе. Мы уже рассказывали о пряниках для иностранных журналистов — о снабжении, девочках и прочем. Теперь можно вспомнить и о кнуте. Официально в рейхе цензуры не существовало, однако корреспонденция иностранных журналистов постоянно перлюстрировалась на предмет благожелательности освещения событий в Германии. И поскольку чиновник Министерства пропаганды, принимая меры против «виноватых» журналистов, не мог признаться, что материалы зарубежных корреспондентов просматривались, ему приходилось выдумывать легенду: дескать, кто-то из немецких журналистов читал репортаж в одной из нейтральных стран или что-то вроде того.

Против «провинившихся» применяли ограничения — им отказывали в праве пользоваться телефонной связью с зарубежными странами и запрещали отсылать корреспонденцию телеграфом. Особо строптивых высылали: «Бич Конджер из «Геральд Трибьюн», который прибыл сюда всего месяц назад, сегодня выслан. Нацистам не понравилась статья, которую он написал, — записывал в своем «Берлинском дневнике» Уильям Ширер. — Тексты моих передач проходят предварительную цензуру, поэтому, что бы я ни сказал в эфире, это не может быть использовано против меня» (24).

Высылали журналистов и в ответ на аналогичные демарши других стран: «Норман Эббот из лондонской «Таймс», бесспорно, лучший журналист в Берлине, уехал сегодня вечером. Его выслали после аналогичной акции Великобритании, которая выдворила двух нацистских корреспондентов из Лондона... На платформе собралось около пятидесяти корреспондентов из разных стран, несмотря на намек из официальных нацистских кругов, что наше присутствие там будет рассматриваться как недружественный по отношению к Германии акт» (25).

После начала войны правила еще больше ужесточились. Почти сразу же Геббельс создал особый статистический отдел и поручил ему регист­рировать и вести учет «искажений действительности» в сообщениях иностранной прессы и радио. Вскоре Фриче мог доложить германской общественности, что «за семь недель войны набралось 108 подобных случаев». Население в целом верило в непогрешимость статистики и могло на собственном опыте убедиться в неточностях иностранной прессы, а потому на тот период постепенно потеряло доверие к сообщениям из-за границы. Да и в военных сводках немцев не утаивалось практически ничего, поскольку речь шла исключительно об успехах.

Однако, по мере неблагоприятного для Германии развития событий, репрессии против инакомыслия только усилились. Геббельс называл свою новую пропагандистскую тактику, перефразировав девиз «Сила через радость», «Сила через страх». Хотя он старательно избегал подобных откровенных терминов за пределами своего ближайшего окружения. Министр понимал: в тяжелом положении страны призыв к яростной жертвенности и мобилизованная национальная солидарность значительно более эффективны, нежели головокружение от успехов. (А их, по большому счету, и не имелось.) Никто из рядовых немцев не хотел наказывать себя за ложь, которую они вкушали все годы гитлеровского правления, признавать ошибки свои и нации, бюргеры утешались мыслью, что клятву верности надо держать, тем более, в тяжелые времена. Особенно явно это проявилось после июльского покушения на Гитлера в 1944 году.

Увидев отряды армии на улицах Берлина, слыша дальнее эхо противоречивых приказов и слухов, люди перешептывались: «Кажется, маленькая клика офицеров-аристократов подняла мятеж». Сразу после неудачного покушения, в ночь с 20 на 21 июля Гитлер выступил по германскому радио с краткой речью, лично убеждая народ, что он остался целым и невредимым: «Маленькая кучка честолюбивых бессовестных и, к тому же, преступно глупых офицеров организовала заговор, чтобы устранить меня и, вместе со мной, штаб управления германской армией». Отдельно фюрер поблагодарил провидение, предотвратившее большое горе немецкого народа (26).

Сначала немецкая пропаганда пыталась представить июльский заговор как просто «неприятность», не стоящую пристального внимания народа, и старалась поскорее ее заретушировать. Подобная оценка происшедшего — дело рук Геббельса, которому некоторое время удавалось представлять недавние события в таком свете, что берлинцы воспринимали их как малозначимый «инцидент».

Но уже вечером 23 и 24 июля самолеты союзников сбросили в расположение немцев в Нормандии почти 4 миллиона листовок и три четверти миллиона газет, с подробной информацией по июльскому заговору. Один из очевидцев событий утверждал: «Половина гражданского населения страны была потрясена тем, что немецкие генералы приняли участие в покушении на Гитлера в целях его свержения, и впоследствии относилась к ним с горечью и разочарованием. Те же чувства разделяла и армия» (27).

Аналогичную информационную акцию Советы провели на Восточном фронте: «Гитлер призвал палача Гиммлера и приказал ему безжалостно расправиться с немецкими генералами и офицерами, которые выступили против него. Гитлер отстраняет от командования опытных генералов и ставит на их место бездарных мошенников и авантюристов из СС. Бросайте фронт, возвращайтесь в Германию и включайтесь в борьбу с Гитлером и его кровожадной кликой». «Но ситуация была не такой простой, как ее разъясняла листовка, — добавляет приведший ее в своих мемуарах лейтенант тогдашнего вермахта Армин Шейдербауэр. — Никто из нас не считал, что дело заключалось лишь в спасении “гитлеровской клики”» (28). Немецкая армия считала, что защищает родину от озверевших московитов, да и что это за обращение к профессиональным солдатам — «бросайте фронт»?

А руководство страны, мгновение поколебавшись между тайным и публичным наказанием заговорщиков, устроило грандиозный устрашающий спектакль. Его режиссировал Роланд Фрейслер, председатель Народной судебной палаты (народного трибунала). Он добровольцем служил во время Первой мировой войны в германской армии, 5 лет находился в плену в России (в Сибири) и даже являлся членом РКП(б). Выучил русский язык, но выработал величайшую ненависть к коммунизму. Притворившись фанатичным большевиком, Фрейслер умудрился бежать и в 1920 году вернулся в Германию, где связал свою судьбу с нацистским движением. И вот наступил его звездный час.

На заседания Народной судебной палаты допускались только жур­налисты-эсэсовцы. «Они потом рассказывают, как ужасный генеральный прокурор Фрейслер требует “смерти для всех этих кобелей и сук”» (29). Смертный приговор (среди многих других) вынесен, например, госпоже Шольц, сестре писателя Э. М. Ремарка, эмигрировавшего в США.

Штауфенбергу, организатору покушения, можно сказать «повезло» — его расстреляли. Всю его семью, включая новорожденного сына, также расстреляли. А вот другие участники были повешены на рояльных струнах, и эту мучительную казнь зафиксировали на кинопленку. Курсанты военных училищ, которым в назидание продемонстрировали смонтированный по материалам казни фильм, на просмотрах падали в об­морок (30).

«Оргия убийств, которая началась по приказу диктатора, обернулась и против его же сторонников. Для простых солдат все это было отвратительно. Несомненно, что существовала прямая связь между покушением на жизнь тирана и крушением мифа о нем. В ходе этой вакханалии жестокостей приветствие в виде вскинутой вверх руки было в обязательном порядке введено в армии. Ранее такое приветствие полагалось только в том случае, если у солдата на голове не было головного убора. Здесь также сыграл свою роль магический метод мышления. Поскольку, если все преданные сторонники диктатора приветствовали друг друга вскинутой рукой, следовательно, если все будут приветствовать друг друга подобным образом, значит, все они являются его преданными сторонниками» (31).

Утешало лишь то, что кровавый режиссер Фрейслер 3 февраля 1945 года, председательствуя на очередном суде над изменниками, был случайно убит бомбой, сброшенной с американского самолета. Но главная цель кампании репрессий оказалась достигнута — нация оставалась в полном повиновении фюреру почти до самого конца войны. «Гитлеру удалось сохранить у большей части этого необыкновенного народа верность и веру в себя до самого конца. Как безмолвный скот, с трогательной верой и даже энтузиазмом, который возвышал их над стадом, немцы храбро устремились за ним в пропасть, что грозило гибелью ­нации» (32).

Эту психологическую смесь из верности, паники, жалости к самим себе и самообмана умел виртуозно использовать Геббельс, предавая широкой огласке высказывание Сталина: «Зверь смертельно ранен, но еще опасен. Он должен быть добит в собственном логове». Выступление Фриче от 7 апреля 1945 года: «В результате превосходства в людях и материальных резервах врагу удалось проникнуть далеко в глубину германской территории, и в настоящее время он собирается осуществить по отношению к нам свою программу уничтожения» (33).

«Фёлькишер беобахтер» объявила о форсировании Одера Красной армией: «Нас ждет новое тяжелое испытание, может быть тяжелейшее из всех. Каждый квадратный метр территории, за которую придется сражаться врагу, каждый советский танк, который подобьет фольксштурмовец или член гитлерюгенда, сегодня важнее, чем в любой момент этой войны. Лозунг дня: «Стисните зубы! Деритесь, как дьяволы! Не отдавайте без боя ни крошки земли! Решительный час требует последнего величайшего усилия!» (34).

Плакат на стене здания: «Час перед восходом солнца — самый ­темный».

Примечания к 32-й главе:

1. Рузвельт Франклин Делано. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 211.

2. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 166.

3. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М. , 1995. С. 329.

4. Бросцарт Марин. Закат тысячелетнего рейха. М.: Яуза-Эксмо, 2005. С. 219.

5. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995 /israpart/Jones/indexpol.html, «Современность», Т. 1. М.: 1995. С. .

6. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 151.

7. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 20.

8. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 1. М.: Захаров, 2007. С. 399.

9. Вайцзеккер Эрнст фон. Посол Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2007. С. 237.

10. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995 /israpart/Jones/indexpol.html, «Современность», Т. 1. М.: 1995.

11. Васильченко Андрей. Арийский миф Третьего рейха. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 478.

12. Кунц Клаудия. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. С. 272.

13. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 494.

14. Джонсон Пол. Современность. Т. 1. М.: 1995 /israpart/Jones/indexpol.html, «Современность», Т. 1. М.: 1995. С. .

15. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 335.

16. Керстен Феликс. Пять лет рядом с Гиммлером. М.: Центрполиграф, 2004. С. 408.

17. Селигман Мэтью, Девидсон Джон, Макдональд Джон. В тени свастики. М.: Центрполиграф, 2008. С. 12.

18. Воропаев Сергей. Энциклопедия Третьего рейха. М.: Локид-Миф, 1996. С. 259.

19. Мельников Даниил, Черная Людмила. Тайны гестапо. Империя смерти. М.: Вече, 2000. С. 128.

20. Мельников Даниил, Черная Людмила. Преступник номер 1. М.: Новости, 1991. С. 241.

21. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 42.

22. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 242.

23. Ширер Уильям. Берлинский дневник. М.: Центрполиграф, 2002. С. 224.

24. Там же. С. 213.

25. Там же. С. 71.

26. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 265.

27. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 661.

28. Шейдербауэр Армин. Железом и кровью. М.: Яуза-пресс, 2008. С.191.

29. Марабини Жан. Жизнь Берлина при Гитлере. М.: Молодая Гвардия — Палимпсест, 2003. С. 286.

30. Там же. С. 287.

31. Бамм Питер. Невидимый флаг. М.: Центрполиграф, 2006. С. 218—219.

32. Ширер Уильям. Взлет и падение Третьего рейха. Кн. 2. М.: Захаров, 2007. С. 611.

33. Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. М.: Т. 5. Гос. изд-во юр. лит. 1961. С. 572.

34. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 323.

33. Заключение

К 8 утра 16 апреля 1945 года почти весь Берлин услышал по радио, что «на Одерском фронте продолжается массированное наступление русских». Новости сообщались осторожно, но нормальному берлинцу уточнения не требовалось — битва за столицу Германии началась. Закрывалась последняя глава в истории Третьего рейха.

Вместе с нацистской империей разваливалась и его удивительная машина пропаганды. В понедельник 23 апреля Геббельс выступил с последним радиообращением, сообщавшим берлинцам, что Гитлер останется в столице и будет командовать «всеми силами, собранными для обороны Берлина». Последней из нацистских газет — 26 апреля — перестала выходить «Фёлькишер беобахтер». Ее сменил четырехстраничный листок под названием «Бронированный медведь». «Боевая газета для защитников Берлина», как еще ее называли, просуществовала шесть дней. Последнее сообщение «Транс-Оушн», полуофициального немецкого агентства новостей, было на французском языке: «Спасайтесь, кто как может» (1).

В отчаянной схватке с советскими войсками нацистские пропагандисты пытались хотя бы еще раз помочь своим войскам. Кто-то задумал выпускать листовки для «идущих на подмогу» немецких дивизий, которые якобы должны освободить город. В них войска призывались поспешить на помощь берлинцам. Листовки как бы случайно были сброшены над Берлином. Возможно, кого-то они и вдохновили последней надеждой в яростной попытке отбить наступление советских войск. И плечом к плечу с немцами сражались датчане, норвежцы, шведы, англичане, латыши, испанцы, французы… «Новая Европа» Адольфа Гитлера издыхала вместе с ним на руинах Третьего рейха.

Известие о смерти Гитлера 30 апреля 1945 года вызвало волну самоубийств среди защитников немецкой столицы. Свел счеты с жизнью и Геббельс, причем, имея на прицеле и определенный пропагандистский расчет. В своем дополнении к завещанию фюрера Геббельс прямо указал: «...для грядущих тяжелых времен примеры еще важнее, чем люди» (2). Еще порядка 700 человек покончили жизнь самоубийством после капитуляции Берлина. Тысячи убитых горем людей обливались слезами. Многие немцы отказывались верить в смерть Гитлера и надеялись, что он в по­следний момент скрылся.

Возглавлял комиссию по опознанию трупов Гитлера и Геббельса главный судебно-медицинский эксперт 1-го Белорусского фронта Фауст Шкаравский. Гитлера и Геббельса анатомировал доктор Фауст! (3) И, наконец, в Берлинском зоопарке из бассейна вынырнул гиппопотам, который скрылся под воду на весь период последних битв и поднялся наверх лишь после окончания бомбардировок.

Настало время мести за своих убитых, за растерзанные города, за искалеченные судьбы. «Хочу ребенка от фюрера», говорите? От 95 до 130 тысяч берлинских женщин было изнасиловано, около 10 тысяч из них умерли, 90 % выживших сделали аборты (4). В Норвегии полиция отправила 14 тысяч женщин, вступавших в связь с немецкими солдатами, в лагеря для интернированных. Детей из гиммлеровской «Lebensborn», документы об отцовстве которых не успели уничтожить, оскорбляли и избивали; школьные учителя, одноклассники и соседи обзывали ни в чем не повинных детей «нацистскими свиньями» (5).

Мир узнавал о преступлениях нацизма. В лагере в Ордруфе, освобожденном американцами 12 апреля, генерал Джордж С. Паттон, один из самых грубых офицеров этой армии, вышел из фабрики смерти совершенно больной и с мокрым от слез лицом. Паттон приказал жителям ближайшей деревни, которые заявили, будто знать не знали, что происходит под самым их носом, посмотреть лагерь собственными глазами. Тех, кто упирался, провожали под дулами винтовок. На следующее утро мэр деревни и его супруга повесились (6).

После провала июльского заговора, в котором участвовал и его сын, главный геополитик Третьего рейха Карл Хаусхофер был арестован властями. После расстрела сына, полностью лишившись иллюзий относительно нацизма, 13 марта 1946 года он принял смертельную дозу яда, а жена его повесилась.

15 апреля 1946 года в большой лагерь для военнопленных под Нюрн­бергом, где находилось 36 000 эсэсовцев, доставили отравленный мышьяком хлеб, от которого 700 пленных умерли сразу же и еще несколько сот — после долгих мучений (7).

Из нацистских лагерей из 5 700 000 пленных советских солдат в 1945 го­ду вернулось домой 2 400 000 (погибло 3,3 миллиона); из 3 155 000 пленных немецких солдат к 1955 году вернулось из СССР 1 959 000 (погибло 1,2 миллиона) (8).

Чтобы покончить с наследием гитлеровского режима, был необходим международный суд, который раскрыл бы глаза немцам на истинную природу нацистского режима. На скамье подсудимых Нюрнбергского трибунала оказались многие из упомянутых в этой книге персонажей, в том числе и журналисты Ганс Фриче и Юлиус Штрайхер. Фриче, в ответ на предъявленное трибуналом обвинение, сказал: «Это ужасное обвинение всех времен. Ужаснее может быть лишь одно: грядущее обвинение, которое предъявит нам немецкий народ за злоупотребление его идеализмом» (9). А Штрайхер поразил своих соратников очередной сентенцией о евреях: «Я целых 25 лет предостерегал мир от них, а теперь вижу, что евреи преисполнены решимости и мужества. Они еще покорят мир, запомните мои слова!.. И если евреи готовы принять меня в свои ряды, я буду сражаться на их стороне!» (10) Приговоренный к смерти Штрайхер­ на эшафоте зачем-то крикнул: «Пуримфест!» (имея в виду еврейский праздник, знаменовавший поражение притеснителей евреев в библей­ские времена). Последними его словами стали: «Хайль Гитлер!».

Ганса Фриче Нюрнбергский трибунал оправдал.

Главного редактора центральной партийной газеты «Фёлькишер беобахтер» и президента Имперского объединения германской прессы Вильгельма Вейса приговорили к трем годам тюремного заключения и десяти годам запрета заниматься журналистикой.

Исполнительный директор службы новостей Третьего рейха и начальник пресс-службы Имперского министерства иностранных дел оберштурмбанфюрер СС Пауль Карл Шмидт, взяв литературный псевдоним Пауль Карель, написал бестселлер — историю боев на Восточном фронте.

Финансовый гений Гитлера Ялмар Шахт в пятидесятые годы стал советником Насера в Египте.

Здоровье, правильный образ жизни, клеточное омоложение в альпийской клинике позволили гитлеровской любимице режиссеру Лени Рифеншталь дожить почти до 100 лет и удостоиться в 2001 году премии на кинофестивале в России. Причем премию ей вручили именно 22 июня, будто в насмешку над чувствами людей, которые еще помнят нацистское нашествие.

После войны католические функционеры помогли бежать многим нацистским преступникам к диктатору Перону в Аргентину. В их числе — эсэсовский «доктор» Йозеф Менгеле, Адольф Эйхман, главарь хорватских усташей Анте Павелич, комендант Треблинки Филипп Штангль. А «Майн Кампф» еще в 60-е годы ХХ века французские учителя на Мадагаскаре использовали в качестве учебника немецкого языка (11).

29 декабря 1941 года знаменитый советский историк академик Е. Тарле писал в частном письме: «Как и всегда, самый правильный и умный лозунг изошел от Сталина: истребить захватчиков до единого! Посмотрите, какого они будут петь Лазаря, эти гады, когда увидят, что их разбою приходит конец и что нужно платить по счету! Как они будут прибедняться, хныкать, умолять, лебезить, уверять, что все они паиньки и что только вот нехороший мальчик Гитлер их сбил с толку! Но на сей раз этот номер не пройдет» (12).

В своих мемуарах один из подсудимых Нюрнбергского трибунала Франц фон Папен четко подвел черту: «Германия несет полную ответственность за Вторую мировую войну. Нам нечего сказать в свое оправдание» (13). А в своем последнем слове на Нюрнбергском процессе Альберт Шпеер, в частности, сказал: «Это была первая диктатура индустриального государства в эпоху современной техники... С помощью таких техниче­ских средств, как радио и громкоговорители, у восьмидесяти миллионов людей было отнято самостоятельное мышление, они были подчинены воле одного человека» (14).

Именно так — первая диктатура, в полной мере использовавшая манипуляцию сознанием для утверждения своей власти. Мы не можем сейчас назвать ни одного сколько-нибудь значительного политического и экономического события, которое не сопровождалось бы событиями пропагандистского характера. Сегодня распространение информации — индустрия с оборотами более чем в 400 миллиардов долларов в год, из которых 206 миллиардов тратятся на массовое информирование, то есть на информацию, производимую и распределяемую в идентичной форме для потребителей по всему миру (15).

После войны казалось, что за пропагандистское искажение истины народы заплатили слишком дорогой ценой, чтобы браться за старое, но о будущем уже подумали очень неглупые люди. «Он (Геббельс. — К. К.) украдкой и очень внимательно вглядывался в будущее поколение, — признавался Фриче, когда рассказывал о последних месяцах войны. — Если вы хотите понять все, что он написал накануне поражения, не забывайте об этом» (16). В своей весьма примечательной статье «2000», датированной зимой 1945 года, «маленький доктор» предвкушал созревшее яблоко раздора: «На Ялтинской конференции три вождя наших противников решили сохранять оккупацию Германии до двухтысячного года, поскольку этого требует их программа полного уничтожения германской нации... Если немецкий народ сложит оружие, Советы захватят в дополнение к большей части Германии весь восток и юго-восток Европы. Перед громадной территорией упадет железный занавес...» (выделено мной. — К. К.) (17)

Итак, «железный занавес» — символ целой эпохи, фраза, которую приписывают Черчиллю в его знаменитой Фултонской речи, положившей начало «холодной войне», на самом деле изобретена Геббельсом. И не только обнародована в вышеупомянутой нашумевшей статье, но и еще раз обыграна им в своих последних дневниковых записях: «14 марта. Известная тактика Кремля — опускать железный занавес над страной в тот момент, когда Советы ее захватывают, чтобы иметь возможность вершить за этим занавесом свои страшные, кровавые дела» (18).

Случайно ли Черчилль оказался наследником настойчивой геббельсовской фразеологии? Для начала — исторический анекдот. Когда Черчилль, пребывая с государственным визитом в США и, остановившись в Белом доме, вышел как-то вечером из ванной комнаты, и случайно предстал перед президентом Рузвельтом в чем мать родила. Тот был немало смущен, но демократически настроенный Черчилль поспешил его успокоить: «Премьер-министру Великобритании нечего скрывать от президента Соединенных Штатов Америки» (19).

И действительно, западные лидеры не скрывали друг от друга своей обеспокоенности проникновением враждебной им большевистской доктрины в самое сердце Европы. Наивно полагать, что если бы Рузвельт не умер в конце войны, мировая история пошла бы другим путем — речь шла о цивилизационном выборе между восточной и западной моделью развития европейского общества. Собственно, в признаки фашизма входила, в том числе, «защита не на жизнь, а на смерть западных ценностей», борьба против «азиатской дикости» и коммунизма (20).

«Коммунизм — квазирелигия идеи соединения, даже братства народов. Фашизм — идея совершенно противоположная, «фашизм своего рода, гипертрофированный либерализм» (21). Фашизм вырос из столь милой сердцу либералов идеи конкуренции — просто конкуренции на уровне расы. И развивая данный тезис, можно утверждать, что нынешняя концепция «золотого миллиарда», столь популярная в западном мире, — типичная расистская концепция, только ее фашизм носит теперь не национальный, а глобальный характер. Вместо расы арийцев теперь стараются создать расу богатых «цивилизованных» людей (22).

Вторая мировая война показала устарелость националистических концепций, на которых базировалась Европа со времен создания ведущих национальных государств. Националистические клики (в каком бы лагере они ни находились) войну проиграли. В то же время одержали победу наднациональные имперские режимы — СССР и США, проводившие политику плавильного котла. Европа вынуждена была пожертвовать узконациональным ради общеимперского, началась эпоха военных, а позже — и экономических блоков.

Для понимания смысла «холодной войны» бесценна откровенность одного из авторов послевоенного сборника мемуаров видных функционеров Третьего рейха «Итоги Второй мировой войны» Хассо Мантфейля: «Научные достижения, перенесенные в Советский Союз и сознательно стимулируемые его политическим руководством, вызвали в наивном советском народе прямо-таки упоение техникой и индустриализацией. Там царит сейчас один бог — мотор, там вырастают из земли новые промышленные комбинаты, там сознательно культивируется фанатическая вера в прогресс. Потрясения и кризисы, которым на протяжении многих лет подвергаются европейские народы и которые они понимают как призыв к созданию нового, стабильного порядка, правителями Советского Союза рассматривались как закономерное историческое явление... Функция центра мира и защитного вала против наступающего Востока, которая еще со времен Великого переселения народов принадлежала Европе, отнята теперь у нее историей и передана Америке. В связи с этим Америка не может пожинать плоды своей победы в этой войне и заниматься укреплением мира и разрядкой международного напряжения. Наоборот, она должна использовать все свое могущество и направить все свои усилия на создание еще большего напряжения сил, почти не уступающего напряжению военного мира» (23).

Знаменитая фраза из интервью будущего президента США Гарри Трумена «Нью-Йорк таймс» («Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше») не была обмолвкой, но целой программой действий. Когда стал побеждать Советский Союз и, тем самым, представлять опасность для либеральной идеи, симпатии западной элиты стали перекочевывать на сторону немцев, с которыми они не теряли надежды договориться. Разумеется, симпатии касались не оголтелых «наци», но «своих», «цивилизованных», «культурных» германцев.

Подобные настроения охватили не только высокопоставленных сотрудников администрации или значимых финансистов, но и представителей среднего класса. Один из немецких военнопленных с изумлением рассказывает о сценке в лагере: «Однажды нас собрал на дискуссию молодой пастор-американец. Он лично готов был простить нам все наши прегрешения за годы войны, но кто-то заикнулся, что, мол, неплохо бы помолиться и за упокой жертв, которыми стали по нашей вине жители России. Но пастор был парень не промах, сразу нашелся, сравнив русских с неверными, которые пали жертвой Крестовых походов христиан в Средние века. Разумеется, эту песенку мы уже слышали, и не раз, именно этой идеей нам прожужжали уши нацисты, взяв ее на вооружение в качестве оправдания любых чинимых против русских зверств, а когда мы напомнили об этом молодому пастору, он явно сконфузился» (24). Сравнение с Крестовыми походами воистину стало знаковым для западного способа мышления. Призывы к новому Крестовому походу против «империи зла» были услышаны и стали императивом американской политики почти на полвека.

«Научные достижения», «упоение техникой и индустриализацией», «фанатическая вера в прогресс», приписываемые Хассо Мантфейлем советскому народу, — что же, спросите вы, вызывало такой ужас? Я полагаю, другой принцип организации жизни — вне капиталистического устройства мира, и возможную попытку навязать этот способ жизни другим. Ведь человек, поверивший в некий миф (например, якобы стремление Сталина во главе обескровленного СССР захватить весь мир), начинает видеть реальность под определенным углом зрения. Пристраст­ный взгляд обуславливает выборочное восприятие фактов, явлений, дей­ствительности. Если ты хочешь увидеть «советскую угрозу» — ты ее увидишь.

Под влиянием пропагандистской машины, постоянно нагнетавшей нервозность, в ХХ веке страх ядерной войны в США приобрел те же черты, что и страх Х века перед «концом света», страх перед чумой в XVI веке или «страх Лютера», — черты экзистенциального страха западного человека. Дело доходило до абсурда, и психоз охватывал даже трезвомыслящих военных. Я уже не говорю о паранойе министра обороны США Форрестола, который помешался на страхе перед Советами в самом прямом смысле — он бесконечно повторял «русские идут, они везде, я видел русских солдат», пока не выпрыгнул в окно. Но порою целые организации охватывала военная лихорадка: так в 1950-е годы командование армии США решило, что Советы вот-вот оккупируют Европу, и на территории нейтральной Австрии без согласования ее правительства американцы спрятали более полусотни тайных складов оружия и боеприпасов для партизанской войны. Сегодня возник скандал оттого, что секретные карты этих тайников затерялись, и многие из складов не удается отыскать (25).

Если кто-то чего-то не знает, значит, кому-нибудь это зачем-то надо. Успешное развитие общества прямо зависит от интенсивности и качества информационных потоков в области экономики, политики, культуры и других сфер жизни. Особенно важным предстает в этом смысле международный обмен информацией в нашем все более взаимосвязанном мире. Когда в 1936 году в зарубежных странах прошла серия статей, в которых говорилось о тяжелой болезни, а позднее и смерти Сталина, корреспондент «Ассошиэйтед Пресс» в Москве Чарльз Ниттер немедленно отправился в Кремль и передал на имя советского вождя письмо, в котором просил подтвердить или опровергнуть циркулирующие слухи. Сталин ответил немедленно: «Милостивый государь! Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей земной мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира. 26.10.36 г. С уважением И. Сталин» (26).

Если отбросить шутливый тон послания, то в чем-то вождь оказался прав. Иностранная пресса зачастую оказывает самое сильное влияние на внутреннюю обстановку в стране, ее общественное мнение, ее позиции в мировой экономике. На сегодняшний день 70 % мировых коммуникаторов — американские. Жители США составляют всего 6 % населения планеты, но при этом они потребляют 57 % мировой рекламы, что дает необходимые для уверенного существования СМИ финансы (27).

По мнению Збигнева Бжезинского, массовая культура, наряду с военным и экономическим могуществом, обеспечивает США политическое влияние, близкого которому не имеет ни одно другое государство (28). Президент США Ричард Никсон, выступая однажды в Совете национальной безопасности по вопросам финансирования оборонных расходов, сказал, что считает 1 доллар, вложенный в информацию и пиар, более ценным, нежели 10 долларов, вложенных в систему вооружений. Ведь последние могут остаться неиспользованными, в то время как информация работает ежечасно и повсеместно (29).

Более половины времени активного бодрствования мы тратим на средства массовой информации, соответственно, на осмысление подготовленной кем-то картины мира. Но что это за картина, насколько она объективна? Ежедневный полный выпуск популярной английской газеты «Санди таймс» содержит больше информации, если считать ее в битах, чем средний житель Англии ХVIII века получал за 60 лет жизни (30). Но при этом 99 % информации данной газеты не имеет никакого практического значения для человека — так, мешанина из жизни звезд, зарубежных казусов, гороскопов, рекламы и бог знает чего. Где, в таком случае, зарыта собака?

Природа манипуляции состоит в наличии двойного воздействия — наряду с посылаемым открыто сообщением манипулятор посылает адресату «закодированный» сигнал. Пробуждает в сознании образы, влияющие на его чувства, мнения и поведение. Искусство манипуляции состоит в том, чтобы пустить процесс воображения по нужному руслу, но так, чтобы человек не заметил скрытого воздействия. Обилие уголовной хроники, например, может подвести нас к мысли, что «пора навести порядок», а та или иная фотография политика пробудить у нас чувство симпатии к нему либо отвращения и т. д.

В телевидении срабатывает «эффект присутствия» — телезритель становится как бы не только свидетелем, но и соучастником данного события, благодаря чему он воспринимает информацию с неизмеримо большим доверием. Для информационных и общественно-политических передач телевидения характерна нарочитая игра в объективность (мы, мол, только регистрируем факты — выводы за зрителем). Хотя это лишь уловка, направленная на то, чтобы на место объективной картины мира поставить информацию, «организованную» в определенном политиче­ском контексте. Скажем, британские правительственные информационные сообщения во время англо-аргентинского конфликта за Фолклендские острова манерой подачи нарочито напоминали сообщения периода Второй мировой войны, вызывая у населения достаточно четкие ассоциации (31).

Сообщение комментатора может выглядеть объективным, но его вокальные дополнения, интонация и многозначительные паузы, а также выражение лица часто имеют тот же эффект, что и редакторское мнение. И нет необходимости контролировать каждого журналиста, каждого радио- и телекомментатора. «Достаточно убедить их самих, что ложь — это правда, и стадо интеллектуальной элиты нации начнет тупо, убежденно и уверенно воспринятую ими ложь повторять и разукрашивать в меру своей глупости» (Ю.Мухин).

Сегодняшние теоретики пропаганды довели эту систему до совершенства, которую образованному человеку знать необходимо. Так что примите следующую страницу информации как бонус. Итак, стандартная схема коммуникации существенно изменяется в случае использования пропаганды. Рассмотрим только некоторые из них:

1. Изменение источника (происходит подмена источника другим; немецкий источник печатает разоблачение в шведской газете, потом перепечатывают этот материал как шведский).

2. Изменение канала (переход с официальных каналов на неофициальные, например слухи).

3. Изменение получателя (псевдоутечка информации).

4. Изменение сообщения (изменение приоритетов или статуса тех или иных событий).

5.Изменения в шуме — шум может в ряде случаев превращаться в источник информации (митинговое скандирование) и пр. (32)

Психологическая война ставит во главу качественный аспект: не то, сколько текстов было напечатано, а сколько из них достигло цели. Точечная коммуникация психологической войны никогда не позволит себе передавать сообщения, которые никто не прочтет. Абсурд современной партийной прессы в том, что кроме уже убежденных партийцев ее никто не читает. И вот что специалисты советуют, чтобы усилить воздействие внедряемой информации:

1. Акцент на совпадении интересов, задачей которого является максимальное сближение с аудиторией.

2. Привлечение авторитета для выдачи нужного сообщения, тогда доверие к источнику сообщения переносится на содержание сообщения.

3. Присоединение к мнению большинства. Противник выдается в качестве представителя меньшинства.

4. Подача предлагаемого решения как прогрессивного.

5. Перевод спора в плоскость негативных характеристик самого оппонента. Плохой человек не может пропагандировать что-то правильное (33).

Если не устали, продолжим. Модель воздействия в психологической операции делится на три этапа: 1. Вход. 2. Усиление. 3. Резонанс.

Вход — одновременное внедрение в массовое сознание; легкость информационных переходов; гарантированное привлечение внимания (например, во время Второй мировой войны некоторые листовки украшали изображениями обнаженных девушек, чтобы солдаты взяли их в руки).

Усиление — содержательные характеристики сообщений, оно должно стать «мостиком» между потребностями аудитории в данный момент и решением ее проблем в будущем.

Резонанс — передача сообщения от микрогруппы, которая его получила, в более широкие слои населения.

Ну, и последнее. Любая психологическая операция строится на определенном преувеличении — тогда становятся оправданы последующие действия, ради которых операция проводится. Для этого манипулируемый не должен соприкасаться с объектом стереотипизации. Назовем подобный процесс оболванивания построением символического мира, что подразумевает:

1.Отсутствие объекта, что позволяет приписать объекту любые характеристики.

2. Объект не входит в систему обыденных знаний, все, что знает человек об объекте, — получено из СМИ.

3. Вся информация поступает из одного источника (34).

Оглянитесь внимательно вокруг, и вы увидите, сколько кишит вокруг вашего сознания людей, сколько особей желают проникнуть в ваш мозг и убедить в своей правоте — вы им нужны.

В наши дни общественное мнение как участник политического процесса является важным феноменом, существование которого, безусловно, приходится учитывать власть имущим. Потому работа с общественным мнением ведется широким фронтом специалистов, который включает в себя всяческих спичрайтеров, имиджмейкеров, пиарщиков и прочих мудреных самоназванцев.

Я уже не говорю, что в сегодняшнем мире успех может иметь только такая армия, до конца убежденная в ценности тех идей и нрав­ственных принципов, которые она призвана защищать. В 1995 году вышел устав ВС США по информационной войне, а в тамошнем национальном университете обороны была завершена подготовка первой группы специалистов в этой области. За последние 10 лет общая доля расходов США на информатику и подготовку к информационной войне возросла в три раза и достигла 20 % военного бюджета (35).

Во всех случаях вооруженных конфликтов приходится искать пути их легитимизации, для чего требуется сделать общественное мнение страны и мира своим сторонником. Использование политических эвфемизмов, слов широкого значения, терминов, непонятных для аудитории, выхолащивание политического значения слова и замена его нейтральным — вот некоторые приемы словесного манипулирования общественным сознанием.

Одним из таких распространенных методов дезинформации стало употребление слов, относящихся к целому классу объектов и явлений. Война во Вьетнаме очень часто называлась американскими СМИ «конфликтом». Но «конфликт» гораздо более широкое, расплывчатое понятие, нежели «война», однозначное слово с отрицательными социальными коннотациями. Слова «операция» и «программа» также служили прикрытием для целого ряда жесточайших акций американской армии. Вспомним все эти «Справедливые силы» и «Торжествующие правды», вплоть до расстрела безоружных невинных людей. В 1988 году корабль «Винсенс» ВМС США сбил иранский авиалайнер с 290 пассажирами. На базе в Калифорнии его встречала толпа со знаменами и воздушными шарами, духовой оркестр играл марши. Стоящие на рейде корабли салютовали героям артиллерийскими залпами (36). И, пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что хладнокровное уничтожение американцами мирных жителей в рамках операции по «усмирению» Сербии в 1999 году имеет свои исторические истоки в союзнических бомбардировках германских городов во время Второй мировой войны.

Для манипуляции общественным сознанием используются и примитивные провокации. Например, накануне «Войны в заливе» выступавшая в американском конгрессе арабская девочка свидетельствовала, что иракские солдаты, захватив больницу, выбрасывали младенцев прямо на мостовую. Потом выяснилось, что эта девочка ничего подобного видеть не могла, поскольку была дочерью посла Кувейта в США и на родине во время войны не пребывала (37). Но, благодаря ее выступлению, американское общественное мнение оказалось подготовлено для ввода войск. Или относительно недавно одна канадская газета опубликовала «утку»: якобы Иран собирается заставить своих евреев носить желтую шестиконечную звезду. Может, вы помните эту «сенсацию», размноженную по всему миру? Через несколько дней газета извинилась за «утку». Только она извинилась на шестой странице, хотя вначале растиражированная новость была размещена на первой. Да и кто перепечатывал то опровержение.

Создание подобных конструкций является относительно легкой задачей, поскольку мировые СМИ неравномерно ориентированы. С одной стороны, большую часть информации поставляют крупные западные агентства, такие как «Рейтер», «Франс-пресс» или ЮПИ. С другой стороны, третий мир как бы специально отведен ими для негативных новостей. СМИ подают события таким образом, что почти все землетрясения, наводнения, извержения вулканов, государственные перевороты, массовые беспорядки происходят в странах Азии, Африки, СНГ. Иными словами, в массовом сознании вышеперечисленные регионы выглядят источниками хаоса, повышенной опасности для цивилизованного человечества. А значит, нуждаются в отеческом контроле, в том числе и за ресурсами (политикой, экономикой, населением — нужное подчеркнуть).

Преодоление монополии в информационной сфере США (и в целом Запада) потребует значительного времени и огромных затрат. Запад десятилетиями готовил свою информационную базу, накопил достаточно большой опыт в данной сфере и не собирается расставаться со своим доминирующим положением. Но делать эту работу необходимо, ибо написание современной истории неразрывно связано с обработкой массового сознания.

«О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого ни упо­требить, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни, и меньшин­ству в нем не остается места, когда за большинством стоит государ­ство» (38). Какими же способами пользуются государи ХХI века?

Первое. Они сотрудничают не со всем населением, а с лидерами, опре­деляющими общественное мнение. Вот почему заинтересованные силы кропотливо работают с политиками и журналистами.

Второе. Не имеет смысла вкладывать деньги в разрушение стереотипа — проще дается формирование нового стереотипа с учетом уже имеющихся. Например, антирусских в Западной Украине.

Третье. Если аудитория слышит только доводы «за», то доводами «против» другой стороны ее легко переубедить. Если аудитория получает и позитив, и негатив, тем труднее переубедить ее в чем-либо — человек «делает вывод сам». В отличие от односторонней официальной информации в СССР, Би-би-си, «Голос Америки» и др. давали разные точки зрения и снискали славу объективных, хотя работали на одну идею.

И, наконец, чтобы увлечь аудиторию своими построениями, подачу информации следует осуществлять с точки зрения аудитории — она реагирует на те сообщения, которые касаются жизни конкретного человека, его насущных проблем. «А нашим зрителям интересно», «Народ хочет знать», «Спросим у людей» и т.п.

Аналитики предполагают, что в условиях единого мирового информационного пространства информационные войны ХХI века и геостратегическое информационно-психологическое противоборство между ведущими державами будет идти за доминирование в мировой финансовой системе, а также за доступ к природным ресурсам. Штурмовым отрядам, созданным для раскачивания неугодных политических режимов, согласно отработанной практике дают красивые названия, вроде «Национальных фонд поддержки демократии», «Международный демократический форум», «Институт открытого общества», «Свободный дом» и т. д. Используя самые современные способы манипулирования сознанием, они добиваются вполне конкретных целей, неуклонно расширяя базу того, что они называют «демократией». Создание новой элиты, связанной с наднациональными структурами, работающей с учетом интересов этих структур и под их присмотром, является реальностью нашего времени. Задача состоит лишь в том, чтобы убедить исполнителей: они действуют во благо своего, может быть, еще «недостаточно просвещенного» народа. А в «битвах за просвещение» любое оружие хорошо: и убеждение, и провокации, и революции.

Возьмем, к примеру, революцию1989 года в Румынии, когда внимание мировых СМИ было приковано к волнениям в городе Тимишоара, где в ходе столкновений с агентами "Секуритате" якобы погибло много мирных жителей. «Немецкие документалисты, поработавшие на месте, утверждают: тела "погибших", показанные в те дни всеми телеканалами мира, специально доставлялись к месту съемок из местных моргов. Это были тела умерших своей смертью людей. Так создавался миф о "революции" в Тимишоаре, которая затем перекинулась на Бухарест». (39)

Итальянский культуролог Дж. Агамбен писал о румынских событиях: «Там некая секретная полиция, организовавшая заговор против себя самой, чтобы свергнуть старый режим, и телевидение смогли осуществить то, что нацизм не осмеливался даже вообразить: совместить в одной акции чудовищный Аушвитц и поджог Рейхстага. Впервые в истории человечества недавно похороненные трупы были спешно выкопаны, а другие собраны по моргам. А затем изуродованы, чтобы имитировать перед камерами геноцид. То, что весь мир видел в прямом эфире на телеэкранах как истинную правду, было абсолютной неправдой. И, не смотря на то, что временами фальсификация была очевидной, это было узаконено мировой системой СМИ как истина: Тимишоара есть Аушвитц эпохи спектакля, и так же, как после Аушвитца стало невозможно писать и думать, как раньше, после Тимишоары невозможно смотреть на телеэкран, как раньше» (40). Ну, это уже явное преувеличение. Поиски оружия массового поражения в Ираке и недавний конфликт в Южной Осетии говорят нам, что эпоха информационных войн продолжается, а люди продолжают верить тому, что им демонстрирует телевидение.

А что касательно ассоциаций с нацистским прошлым, так в современной Румынии 5 декабря 2006 года Апелляционный суд признал соратника Гитлера маршала Антонеску невиновным в преступлениях против мира, за которые он был осужден в 1946 году. Суд признал также обоснованным его сотрудничество с фашистской Германией, а «начало войны против «народов Советской России» легитимным. Антонеску сегодня считается национальным героем Румынии. В честь него названы улицы и поставлены памятники.

Да и в нашей Украине многие гордятся своим нацистским прошлым. Например, депутат Ровненского городского совета М. Шкурятюк в газете «Киевский вестник» (26 марта 1993 года) заявил во всеуслышанье: «Я горжусь тем фактом, что среди 1500 карателей в Бабьем Яру было 1200 полицаев из ОУН и только 300 немцев». А один из командиров батальона «Нахтигаль», о деятельности которого мы также рассказывали в этой книге, удостоен звания Героя Украины.

Идеология, насаждавшая расовые фантазии нацистов, стала первым примером зловещей доктрины нового типа, основывавшей граждан­ские права населения — в том числе и право на жизнь — на этниче­ской идентичности, определяемой государством. Во второй половине ХХ века вспышки этических противостояний ясно указывают на то, что нацизм — не атавистический пережиток племенного сознания, но первая ласточка этнического фундаментализма, идеологии, набирающей силу тогда, когда модернизация общества угрожает его традиционной системе ценностей. То есть утомленные глобализацией люди охотно подчиняются национальным приоритетам, игнорируя тот факт, что спекулирующие ими политики давно уже живут в другой системе ценностей, мало имеющих общего с национальными.

Сегодня элита активно использует заимствованный из кибернетики триггерный способ управления населением. Суть этого метода состоит в управлении системой за счет контроля ее ключевых точек, которыми, применительно к современному обществу, являются, прежде всего, финансовые ресурсы, электронные СМИ, наиболее влиятельные формирования и организованные группы, вроде крупных политических партий и профсоюзов. В результате планомерной обработки ими общественного сознания формируется «виртуальная толпа»: она не на площади, а в уютных квартирах у телевизоров, она не структурирована, но слушает одних и тех же пророков, не вступая с ними в диалог. И возникает вопрос: у кого в руках рычаги управления обществом? На штурм каких вершин пошлют податливую массу?

Если рядовые граждане верят, что они действуют в интересах государства, если они исполняют приказ, высшую волю, если «так надо», они легко отбрасывают все моральные соображения. Не может чувствовать себя в безопасности отдельная страна — или отдельный человек — в мире, где правят обман и стяжательство. Единственный метод самообороны против привычки подчиняться злой воли власти — воспитание индивидуальности, внутренней самостоятельности и критического мышления.

Недавно в пострадавшем от бомбардировок НАТО Белграде дизайнер Александр Масачев реализовал художественный проект «Йозеф Геббельс». Он распространил по всем основным информационным каналам образ Геббельса в виде его портретов, набранных логотипами наиболее популярных сегодня брендов. «Я за то, чтобы люди перестали слепо верить всему, что рассказывают им СМИ, а относились бы к этому просто как к сообщению, скептически, и проверяли бы здравым смыслом все, что могут», — объяснял художник свой замысел журналистам.

Так или иначе, огромная физиономия Геббельса на улицах Белграда вызвала противоречивые эмоции среди населения. Люди не всегда присматривались, из чего там слеплены знакомые до боли черты, зато замечали логотип из четырех скрещенных громкоговорителей и название торговой марки «Йозеф Геббельс». «Я знал, что играю с огнем, но намеренно. Я использовал Геббельса как носителя моей изобразительной идеи: способны ли люди отличить монстра в самых разных его проявлениях, различают ли они пропаганду и культуру СМИ, построенную на одних и тех же принципах» (41).

Действительно, для лучшего восприятия пропаганда обязательно должна вызывать интерес аудитории и передаваться через привлекающую ее внимание среду коммуникаций. Благодаря практическому обоснованию этой идеи Геббельс считается идеологическим отцом современной массовой пропаганды. Эту связь и имел в виду белградский дизайнер, когда задумывал свой проект.

В числе прочих солдат вермахта на севере Норвегии служил ничем ни примечательный сержант немецкой армии Альфред Хазе, который поддер­живал интимную связь с девушкой по имени Синни Лингстад. В ноябре 1945 года у нее родилась девочка. Это случилось уже после поражения Германии, а потому девушку и ее мать заклеймили как предательниц. Они бежали из родной деревни в Швецию, где через два года Синни умерла — у нее отказали почки. Спустя почти 30 лет Альфред Хазе, в то время вышедший на пенсию кондитер, совершенно случайно узнал, что брюнетка из находившегося тогда в зените славы шведского квартета «АББА», Анни-Фрид, — его дочь. И лишь спустя еще два года они встретились, мировая звезда и скромный пенсионер, наконец-то соединив разорванную войной связь времен.

«АББА» и сейчас играет в моем компьютере — я очень люблю эту мелодичную музыку. Жизнь продолжается. По улицам наших городов маршируют штурмовики.

Примечания к заключению:

1. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 425.

2. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 409.

3. Ржевская Е. М. Геббельс. М.: АСТ-пресс, 2004. С. 84.

4. Беранж Жорж. Берлин. 1945. М.: Эксмо, 2007. С. 175 .

5. Васильченко Андрей. Секс в Третьем рейхе. М.: Яуза, 2005. С. 288.

6. Райан Корнелиус. Последняя битва. М.: Центрполиграф, 2003. С. 264.

7. Кардель. Адольф Гитлер — основатель Израиля. М.: Русский вестник, 2002. С. 210.

8. Пленков Олег. Третий рейх. Арийская культура. СПб.: Нева, 2005. С. 266.

9. Гильберт Гюстав. Нюрнбергский дневник. Смоленск: Русич, 2004. С. 8.

10. Там же. С. 568 .

11. Мазер Вернер. История «Майн Кампф». М.: Вече, 2007. С. 52.

12. Из литературного наследия академика Е.В.Тарле. М.: Наука, 1981. С. 242.

13. Папен Франц фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М.: Центрполиграф, 2005. С. 569.

14. Шпеер Альберт. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1997. С. 678.

15. Аронсон Э., Пратканис Э. Р. Эпоха пропаганды. /bibliotek_Buks/Psihol/EpohProp/index.php.

16. Рисс Курт. Кровавый романтик нацизма. М.: Центрполиграф, 2006. С. 423.

17. Там же. С. 426.

18. Геббельс Йозеф. Последние записи. Смоленск: Русич, 1993. С. 177.

19. Черчилль Уинстон. Мускулы мира. М.: Эксмо-Пресс, 2002. С. 170.

20. Кара-Мурза Сергей. Советская цивилизация. Т. 1. М.: Алгоритм, 2001. С. 451.

21. Там же. С. 453.

22. Там же. С. 459.

23. Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. СПб.: Полигон. АСТ, 1998. С. 609.

24. Меттельман Генрих. Сквозь ад за Гитлера. М.: Яуза-пресс, 2008. С. 352.

25. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 142.

26. Иванов Роберт. Сталин и союзники. 1941—1945 гг. Смоленск: Русич, 2000.

27. Аронсон Э., Пратканис Э. Р. Эпоха пропаганды. /bibliotek_Buks/Psihol/EpohProp/index.php.

28. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 306.

29. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 404.

30. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 273.

31. Там же. С. 34.

32. Там же. С. 15.

33. Там же. С. 16.

34. Там же. С. 19—20.

35. Шейнов Виктор. Пиар «белый» и «черный». М.: АСТ, 2005. С. 449.

36. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 202.

37. Методы и приемы психологической войны. Сборник статей. М.: АСТ, 2006. С. 9.

38. Никколо Макиавелли, «Государь», М.: «Современный гуманитарный институт», 2000. С. 54.

39. Федор Лукьянов, «Кондукатор выходит из тени», журнал «Огонек», №32, 16.08.2010 г.

40. Кара-Мурза Сергей. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. С. 169—170.

41. .