Опасная тихоня

Елена ЯКОВЛЕВА

ОПАСНАЯ ТИХОНЯ

Анонс

Возмездие неотвратимо. Много лет убийца юной девушки был вне подозрения. И лишь усилия журналистки Капитолины Алтаевой, поклявшейся отыскать убийцу своей подруги, сдвинули дело с мертвой точки. Сдвинули для того, чтобы умножить число жертв: погибает любовник журналистки, застрелили ее давнего приятеля, покончила с собой всемирно известная певица. Смерть, предательство, горечь... Эту страшную цену приходится заплатить Капитолине за возмездие которое она ждала так долго...

Нет ничего тайного, что не было бы узнано.

Евангелие от Матфея, 10, 26

Глава 1

Я совсем не сентиментальна и даже немного цинична, как все профессионалы, к коим я имею наглость себя относить. Еще я болезненно самолюбива, хотя и стараюсь - по возможности, конечно, - это не афишировать, что для меня довольно сложно. Недоброжелатели, а я тешу себя надеждой, что таковых у меня предостаточно, считают меня выскочкой и зазнайкой, но это меня только подстегивает, как кнут норовистую лошадку, и я даже начинаю беспокоиться, когда не слышу за спиной привычного шепота:

- Опять эта Алтаева!..

Такой я стала не сразу. В детстве и ранней юности я была тихим, слезливым существом, распускающим нюни по поводу и без повода, а опасный переходный возраст я встретила долговязой девицей, жутко неуверенной в себе, зацикленной на собственных неудачах, этаким ходячим комплексом неполноценности с глазами на мокром месте и красными юношескими прыщами на лбу и подбородке. Мама покупала мне специальный настой в аптеке, и, пока я, стоя перед зеркалом, неверными движениями заржавленного робота втирала его себе в лицо, на уме у меня было только одно: почему природа дает одним неземную красоту, а другим такое уродство? Почему бы ей не поделить все поровну, так сказать, по справедливости? Тогда у меня было еще очень примитивное, почти большевистское представление о справедливости как о чем-то среднем арифметическом.

Одно время меня даже преследовали мысли о самоубийстве (теперь это выглядит смешно, а тогда было вполне серьезно), но неловкий подросток со странным, если не смешным, именем Капитолина справился с тягой к суициду, построив собственную теорию, до безобразия глупую и наивную, в которой, однако, имелось разумное зерно. Оно-то и позволило мне более-менее благополучно миновать сложный и чреватый неожиданностями переходный возраст. Подробно углубляться в эту спасительную теорию я не стану, замечу лишь, что основная ее идея выглядела примерно так: везунки изначально имеют фору перед неудачниками, но это их только расслабляет, зато неудачники, оставленные судьбой на произвол, получают прекрасный шанс потренировать себя в преодолении препятствий и закалиться в горниле жизни, которого напрочь лишены везунки.

Теорию эту я открыла для себя лет в четырнадцать, примерно тогда же в моей жизни появилась Наташка. Наташка Русакова. Хорошенькая девочка с толстой белокурой косой и скрипкой в футляре, ежедневно пересекавшая наш двор по дороге в музыкальную школу. Я смотрела на нее, приникнув к оконному стеклу, и тихо завидовала ее чистенькому личику, ясным голубым глазам и нежнейшему румянцу. Однажды она остановилась, чтобы завязать шнурок на ботинке, и случайно посмотрела наверх, наши взгляды встретились, мы улыбнулись друг другу и, кажется, сразу же поняли друг друга и полюбили. Было очевидно, что мы из разных лагерей (Наташка - из везунков, а я - из неудачников), но это нас не развело, а, напротив, объединило. И Наташка как была, так и осталась единственной настоящей подругой в моей жизни, несмотря на то что с нашей последней встречи прошло уже пятнадцать лет.

Пятнадцать лет я ничего о ней не знаю, и все это время мне ее не хватает. До сих пор, заметив на улице хрупкую девушку с белокурой косой, я стараюсь забежать вперед и заглянуть ей в лицо в надежде, что она вдруг окажется Наташкой. И, в очередной раз потерпев жестокое разочарование, запоздало соображаю, что тридцатитрехлетние женщины (а Наташка моя ровесница) уже не заплетают косы. А еще, когда мне не спится, когда у меня что-нибудь идет наперекосяк или я сомневаюсь в своем хваленом профессионализме, я выхожу на балкон, долго смотрю в ночное небо, усыпанное золотой пылью звезд, и зову Наташку. Потому что это невыносимо - пятнадцать лет не знать, куда она ушла душным августовским вечером восемьдесят третьего года и почему до сих пор не вернулась.

Через восемь лет после ее исчезновения, уже работая в газете, я однажды воспользовалась представившейся оказией - юбилейным интервью с высоким милицейским начальством, - поинтересовалась, что сталось с делом Натальи Русаковой, и узнала, что оно благополучно закрыто и отправлено в архив. Как говорится, следствие окончено - забудьте. При этом мне популярно, почти по-дружески растолковали, что Наташино дело безнадежно. Подполковник, с которым я имела доверительную беседу, честно признал, что судьба пропавшей девушки (а для него она была абстрактной девушкой, одной из многих) вряд ли когда-нибудь прояснится, а если это и произойдет, то только по чистой случайности.

- А что вы хотите? - разоткровенничался тогда этот высокий милицейский чин. - С пропавшими без вести всегда так было. Если не отыщутся по горячим следам, считай, никаких шансов. Уж поверьте моему опыту. - И, спохватившись, добавил:

- Но вы про это лучше не пишите, все-таки тема не юбилейная.

Я уныло согласилась: как-никак интервью было приурочено к Дню милиции. Но это вовсе не значило, что я смирилась с Наташиным исчезновением. Я не могла, подобно милиции, "сдать ее в архив", что было бы равносильно предательству, я то и дело мысленно возвращалась в тот тихий вечер, когда она в последний раз прошла через наш двор со своей неизменной скрипкой, нырнула в арку, за которой монотонно шуршали автомобильные шины, помахала мне рукой и навсегда растворилась в теплом августовском мареве. Нормальная логика подсказывает, что ее скорее всего давно уже нет в живых, но верить в это мне не хочется. И Наташина мать, умершая четыре года назад, до последнего своего дня говорила о ней как о живой, и Наташина бабушка Нина Никаноровна, пережившая дочь на три с половиной года, тоже надеялась, что однажды в дверь позвонят, она откроет и увидит на пороге любимую внучку. Только одного боялась: сослепу ее не узнать.

Нина Никаноровна в свои семьдесят шесть была еще довольно бодрая старушка. Иногда я ее навещала, поскольку у нее не осталось родственников в городе, спрашивала, чем помочь, но она неизменно мне отвечала:

- Слава Богу, пока сама управляюсь. А однажды я застала Нину Никаноровну в слезах (это было около полугода назад и за несколько дней до ее скоропостижной смерти от инсульта). Оказалось, она разбирала Наташины вещи, аккуратно сложенные в шкафу, и обнаружила, что любимую внучкину вязаную кофточку обезобразила прожорливая моль. Старушка так горевала и убивалась, что не сразу вспомнила о сделанной ею находке, и, только немного успокоившись, показала мне пожелтевшую газетную вырезку, которую, как оказалось, она случайно нащупала за подкладкой Наташиной ветровки.

- Почитай, что там написано, - попросила Нина Никаноровна, - а то там так мелко, что я не разберу.

Я взяла в руки желтый клочок бумаги, повертела в руках. Это была старая вырезка из газеты: с одной стороны - сплошной текст, речь в котором шла о сорняках, заглушивших поля колхоза "Рассвет", а с другой - маленькая, буквально в пятьдесят строк, заметочка с дубовым названием "Комсомольский вожак" и не очень качественным фото: мужчина с аккуратным пробором, в пиджаке и галстуке, напряженно смотрел куда-то вбок.

- Ну читай, читай, - поторопила меня Нина Никаноровна.

Читать про сорняки я не стала, поскольку сомневалась, что вырезка была сделана ради них, скорее уж ради комсомольского вожака. И я скороговоркой перебрала строчки заметки, повествующей о первом секретаре Пролетарского райкома ВЛКСМ Игоре Пашкове, под руководством которого, если верить написанному, бурная комсомольская деятельность достигла заоблачных высот. Судя по всему, речь шла о довольно-таки замшелых временах ударных пятилеток и переходящих красных знамен.

Первое, что я сделала, порылась в старых газетных подшивках и выяснила, что заметка вырезана из "Губернского вестника", в котором я отработала два года и из которого уволилась две недели назад по причинам, речь о которых еще впереди. Впрочем, тогда еще "Губернский вестник" напыщенно и многозначительно назывался "Свет маяков", но это не так уж важно. Важнее, что заметка о комсомольском вожаке была напечатана седьмого августа 1983 года, то есть за четыре дня до Наташкиного исчезновения!

Я зачитала дурацкую заметку буквально до дыр, а заодно исследовала весь номер от корки до корки, но так и не придумала, чем хвалебный панегирик комсомольскому вожаку мог заинтересовать мою пропавшую подружку. Потом я приложила максимум усилий к тому, чтобы побольше разузнать о замечательном молодежном лидере Игоре Пашкове, и, честно говоря, сведения, которые я таким образом нарыла, не давали никаких оснований думать, будто бывший комсомольский функционер мог иметь какое-нибудь отношение к таинственной Наташиной судьбе. Ну был такой, потом выдвинулся на повышение в Москву, опять же по комсомольской линии, да так там и остался. Ничего сверхъестественного, если на то пошло, не помню, чтобы кто-нибудь из здешних "варягов", пробившись в первопрестольную, спешил вернуться в родную губернию. Признаться, была у меня мысль сунуться с этой дурацкой вырезкой в милицию, но я быстро отмела ее по причине полной бессмысленности. Кто станет возобновлять давнее, сданное в архив дело из-за какой-то вырезки из старой газеты? Если бы обнаружились улики посущественнее, да где же их возьмешь, особенно через пятнадцать лет?

***

Ну что ж, теперь пришла пора рассказать о том, что еще случилось со мной приблизительно в то же самое время, когда мне попалась эта вырезка из газеты. Тогда же я ввязалась в самую серьезную авантюру в своей жизни: я добыла весьма взрывоопасные документы. Главное, едва взяв их в руки, я сразу почувствовала предгрозовое электричество в воздухе, но, по своему обыкновению, вместо того чтобы оглядеться и прикинуть, с чего бы они на меня свалились, глупо и отважно ввязалась в драку. В точном соответствии с заветами классиков марксизма-ленинизма, А тут еще и редактор моей газеты меня поддержал, и история о неслыханной приватизации машиностроительного завода, флагмана областной индустрии, как говаривали во времена не столь отдаленные, наделала немало шума. Приватизации, в результате которой, если судить по тем документам, хорошо нажились наш губернатор и еще кое-кто из его ближайшего окружения. Если вы думаете, что при этом я боролась за какие-то там вечные ценности и пустеющие на глазах закрома родины, содержимое коих растаскивают те, кто, по идее, должен его сохранять и приумножать, то здесь мне придется вас разочаровать. Все не так: я всего лишь выполняла свою работу. А моя работа - охота за сенсациями, потому что я репортер от Бога.

Что дальше? Через несколько дней после скандальной публикации, когда я возвращалась домой, на меня напали и вырвали из рук сумку, прыснув в лицо из газового баллончика. Все бы ничего, если бы в сумке не лежали те самые документы. Что удивительно, нападавшего нашли - им оказался мелкий рыночный торговец, - нашли и мою сумочку, но без документов. Больше того, горе-грабитель клялся, что их и в глаза не видел. Состоялся суд, который закончился ничем. Когда приговор огласили, бандюга посмотрел на меня торжествующе. Ничего удивительного, он имел для этого максимум оснований. Как ни крути, а победителем, несмотря на те два года условно, которые ему в конце концов припаяли, оказался он, а не я, идеалистка несчастная. Точнее, даже не он, а те, кто за ним стоял. Кстати, они тоже были в суде, не все, конечно, а, так сказать, младшие по званию. Держались сплоченной группой и, похоже, задолго до окончания судебного заседания знали о его результатах. К моменту оглашения приговора я уже ни на что не надеялась. Сколько времени потрачено и все впустую! Где адвокаты, сулившие мне сенсационный процесс, где широкая общественность, по законам жанра обязанная в едином порыве сплотиться за моей гордой спиной? Ау?! Нет ответа. Вот и все, полгода суеты и нервотрепки, когда я почти не работала, а воевала в суде, - псу под хвост.

Я приготовилась к следующему суду, на этот раз "о защите чести и достоинства", причем в качестве ответчика, поскольку без документальных доказательств моя недавняя публикация в газете носила голословный и даже больше - клеветнический характер. Но губернатор проявил недюжинное "великодушие". Просто созвал пресс-конференцию и заявил, что мои "злобные измышления" остаются на моей же совести, в наличии которой он, впрочем, сильно сомневается.

Именно таким образом я, еще совсем недавно "лучшее перо" области, превратилась в "эту скандалистку Алтаеву". Дальше больше. Поначалу поддержавший меня редактор сразу посуровел и сменил привычную милость на гнев, несколько раз публично отчитав меня на оперативках при всем коллективе редакции. И отчитывал незаслуженно, по пустякам. Я, отягощенная уязвленным самолюбием, к тому же привыкшая менять газеты, как колготки, немедленно накатала заявление об уходе. Сказать по чести, это мое решение трудно назвать благоразумным, просто меня подвело то внимание, которое уделялось моей персоне три последних года. С тех пор как я получила первую премию на региональном конкурсе прессы, мне казалось, что меня везде ждут с распростертыми объятиями. Еще бы: ведь за мной тянулся шлейф славы непревзойденного репортера областного масштаба!

Не буду скрывать, в глубине души я была уверена, что могла бы рассчитывать и на большее, на место в Москве, например, но там и без меня столпотворение. И потом... Кто-то ведь должен жить и в глубинке? Впрочем, наша губернская столица хотя и не Рио-де-Жанейро, но не такая уж и дыра. Одних турфирм у нас без малого три десятка, семь банков (помимо Сберегательного), несколько ночных клубов и целых два казино. При этом я перечисляю только самые характерные явления повсеместно зарождающегося капитализма, те, что принято считать основными атрибутами, так сказать, визитной карточкой буржуазного образа жизни. Впрочем, я, кажется, отвлеклась.

Итак, я накатала заявление и швырнула его на стол редактору, приготовившись услышать какую-нибудь умиротворяющую чепуху. Вместо этого редактор подвинул заявление к себе, пробежал глазами и.., подписал одним росчерком, что называется, недрогнувшей рукой. Мало того, он еще и сопроводил свою начальственную волю весьма откровенным комментарием:

- Что, думала, я тебя уговаривать буду? Положа руку на сердце, я очень даже допускала такое развитие событий, в противном случае я вряд ли стала бы разыгрывать из себя оскорбленную добродетель. Все-таки не далее как два года назад он сам (редактор) сманил меня в "Губернский вестник" громадным, по нашим провинциальным масштабам, окладом и свободным режимом работы, коий я фривольно именовала "беспривязным содержанием". До того я работала в "Вечерних известиях", откуда меня не хотели отпускать. Но когда я огласила предложенные мне в "Вестнике" условия, редактор "Вечерки" только развел руками и философски заметил:

- Против лома - нет приема...

Ныне я выслушивала совсем другое, во всяком случае, горестными сожалениями здесь и не пахло.

- Уговаривать я тебя не собираюсь. А если ты рассчитываешь, что тебя будут рвать на части и зазывать во все газеты, то совершенно напрасно. Ты теперь котируешься на общих основаниях. Забудь про "первое перо", перьев этих теперь столько наплодилось, и все молодые, хваткие, быстрые... Так что ты немножко не ориентируешься в обстановке...

Редактор брезгливо отодвинул лист бумаги с моим заявлением и сделал вид, что меня в его кабинете нет. Я вышла, на прощание громко хлопнув дверью. Точнее, я хотела ею громко хлопнуть, но последнее, к сожалению, технически невозможно из-за того, что эта самая дверь тщательно обита кожзаменителем, а посему закрывается медленно и беззвучно, как врата рая перед неисправимыми грешниками. Дабы они могли в полной мере осознать, чего именно лишаются по причине сумасбродств и излишеств, совершенных в грешной земной жизни.

Между прочим, насчет молодых и прытких редактор был прав, грустно подумала я, меряя шагами безлюдный коридор. Этих и в самом деле развелось, как мышей в хорошем амбаре. Что за беда, если они были необразованными дилетантами? Времена сильно изменились, и теперь с экранов телевизоров обворожительно улыбались очаровательные блондинки, всего лишь не выговаривающие каких-то тридцать две буквы алфавита, а репортерский хлеб в газетах грызли вчерашние пэтэушники, которые успешно научились пользоваться вокабуляром Эллочки-людоедки. Ну и плевать, из принципа не стану искать работу, куда денутся - сами позовут!

С тех пор прошло две недели - мне никто не звонил и никуда не звал. И это при том, что в городе полтора десятка газет, три радиостанции, две местные студии телевидения и два кабельных канала! Моя жизнь лежала в руинах, а я сама была погребена под ними. Следовало разгрести развалины и, засучив рукава, снова взяться за строительные работы. Но я не находила в себе для этого ни сил, ни желания.

Глава 2

Итак, уже две недели я сидела в тоске и одиночестве, зализывала раны и придумывала подходящие эпитеты неблагодарному человечеству, которое забыло меня, как забывают старый зонтик в трамвае. Неудивительно, что каждый телефонный звонок действовал на меня точно призывный голос трубы на боевого коня. Но телефон большей частью молчал, никто меня не домогался, если не считать какого-то психа, который три раза подряд ошибался номером и требовал некоего Леню. Что до заманчивых предложений о трудоустройстве, то таковых не поступало, а проявить встречную инициативу мне не позволял внутренний ступор под названием болезненное самолюбие. В общем, я решила держаться до последнего. Вопрос - насколько меня хватит, учитывая, что бережливостью я никогда не отличалась и деньгами, впрочем, как и продовольствием, на черный день не запаслась.

К началу третьей недели добровольного затворничества я одичала до такой степени, что упорное молчание телефона меня уже не удивляло и даже как будто устраивало. Если что и нарушало тишину, в которую я сама себя погрузила, так это методичная капель из подтекающего крана на кухне. Раньше, когда я и дома-то практически не бывала, я ее не замечала, а теперь она действовала мне на нервы. Честное слово, не квартира, а камера пыток! В конце концов я даже вознамерилась устранить течь собственными силами, но, слава Богу, руки у меня до этого так и не дошли, потому что еще неизвестно, к чему могла бы привести моя самодеятельность. А отвлек меня от этой задумки телефонный звонок. Трубку я подняла не сразу, сначала убедилась, что это не слуховая галлюцинация.

- Слушаю, - дохнула я в мембрану.

- Привет, Капитолина! - бодро отозвалась трубка незнакомым мужским баритоном.

- Кто это? - растерянно пробормотала я.

- Некий Вениамин Литвинец! - представился бодрый баритон. - Надеюсь, помнишь еще такого?

Фамилия показалась мне знакомой, но добрая минута на размышления у меня все-таки ушла. Литвинец, Литвинец... О Господи!

- Венька, ты, что ли? - уточнила я.

- Вспомнила наконец-то! - обрадовался баритон. - А я знал, что ты меня не забыла!

Надо же, какой незабываемый! Лично я подивилась, как много у меня в голове ненужной информации, которую по-хорошему давно следовало бы стереть из памяти, не потому что она какая-то там особенно неприятная, просто зачем хранить в сознании лишнее?

Ладно, поговорим о Веньке. Сейчас ему, если я не ошибаюсь, лет тридцать пять или около того, а познакомились мы с ним, когда вместе начинали журналистскую карьеру на местном радио. Венька был маленьким, круглым типчиком с блудливыми глазками, жутко падким до женского пола. Представительницы последнего, правда, не спешили отвечать ему взаимностью, а потому его всегдашняя озабоченность не имела естественного выхода. Дошло до того, что он предпринял несколько отчаянных попыток утолить свою непреходящую страсть не с кем-нибудь, а со мной. Помнится, это было так смешно, что я даже не разозлилась. А Венька только печально вздохнул:

- Эх, Капитолина, жалко, что мы не подходим друг другу по геометрическим параметрам, из нас бы такая отличная пара вышла!

Под "геометрическими параметрами" Венька имел в виду соотношение моего гренадерского роста с его "метром с кепкой".

Так и не продемонстрировав особенных достижений на поприще корреспондента областного радио, Венька подался в политику. Тут как раз очень кстати до нашей губернии докатилась первая, довольно мутная перестроечная волна, которая, отхлынув, унесла с собой Веньку, и не куда-нибудь, а в столицу. Конкретно это выглядело так: Венька сел на хвост к одному из записных губернских демократов, подвизавшись на должности его помощника, а когда демократа выбрали народным депутатом, последовал за ним. С тех пор ни от демократа, ни от Веньки не было ни слуху ни духу. Одно могу утверждать, эта двойная потеря никак не отразилась на губернской жизни. Про себя я вообще скромно помалкиваю. И вот теперь Венька возник в моей телефонной трубке, непонятно зачем и почему.

- Ты откуда звонишь? - спросила я Веньку на всякий случай.

- Думаешь, из Москвы? - хохотнул Венька. - Нет, моя милая, я звоню из нашего с тобой родного городка. Здесь я, Капуля, здесь, ласточка моя, и жажду тебя немедленно лицезреть. Я слегка опешила:

- Это еще зачем?

- Ну ты меня разочаровываешь! Это же так естественно: старые друзья встречаются вновь!

- Не помню, чтобы мы были друзьями, - хмыкнула я.

- Ну ты и грубиянка, - обиделся Венька. - Хочешь сказать, что мы были врагами?

- Да никем мы с тобой не были, - буркнула я в трубку, недоумевая, чего это Веньке от меня понадобилось через десять лет после того, как его благополучно смыло волной всеобщей демократизации.

- А я так не считаю, - нахально заявил Венька, - я считаю, что мы всегда были с тобой друзьями и соратниками, а потому имею к тебе очень выгодное предложение. Так что готовься, Капуля, через десять минут я буду у тебя.

- Чего?.. - протянула я растерянно, но Венька уже дал отбой.

Я положила трубку на рычаг и потерла лоб. Интересно, как Венька меня найдет? Кажется, мы с ним были не в таких отношениях, чтобы я таскала его к себе домой. А, ладно, это не так уж важно. Интереснее другое: с чего это он на меня свалился?

***

По-моему, еще и десяти минут не прошло, как в дверь позвонили. Я рывком ее распахнула и увидела Веньку Литвинца в модном пальто горчичного цвета, кашне в тон и черной велюровой шляпе.

Он почти не изменился, по крайней мере, по части "геометрических параметров".

- Здравствуй, Капочка, здравствуй, радость моя, - радостно проворковал Венька.

- Привет, - буркнула я и продемонстрировала Веньке свою спину с признаками профессиональной сутулости, заработанной еще во времена школьной юности. Долго расшаркиваться с гостями мне не позволяла тесная и узкая прихожая, да и характер у меня не тот.

Венька протиснулся вслед за мной, вытирая стены полами своего кашемирового пальто, покряхтывая и интересуясь по ходу действия:

- Слушай, как ты только живешь в такой шкатулке?

- Зато потолки высокие, - усмехнулась я.

- Ну да, конечно, - хмыкнул коротышка Венька, - каждому свое.

В комнате, к счастью, места было побольше. Венька огляделся по сторонам, снял свое пижонское пальто, аккуратно свернул его и положил на спинку кресла. Костюмчик у него тоже был что надо, и весь вид суперпроцветающий - ничего общего с тем скромным и пухлым пареньком, которого я знавала прежде, в те времена, когда нам на пару приходилось зачитывать в микрофон скучные передовицы и литрами хлебать плохой растворимый кофе.

- М-да, - философски заметил Венька по поводу моей спартанской обстановки, - я вижу, твой репортерский хлеб по-прежнему черный...

- Простая грубая пища всегда здоровее, - изрекла я, мысленно прикидывая, сколько килограммов прибавил Венька с тех пор, как мы виделись в последний раз. Его круглая физиономия с маслеными выпуклыми глазками, пухлыми, тщательно выбритыми щечками и маленьким, каким-то дамским ротиком стала шире по крайней мере в два раза.

Венька еще немного покрутил головой, отметил, что у меня ничего не изменилось (вот стреляйте меня на этом самом месте, не помню, чтобы прежде он хоть раз бывал в моей квартире!), и, задрав фалды модного пиджака, торжественно водрузил свой толстый круп на диван. Перед этим он так долго примерялся, словно управлял не собственной задницей, а транспортным самолетом, которому предстояла аварийная посадка, а шасси заклинило.

Я отошла к противоположной стене и сложила руки на груди. В моем варианте такая поза называлась: я вся внимание, но не дольше десяти минут.

Венька этого не понял, поскольку вместо того, чтобы говорить по существу, продолжал нести чепуху:

- А ты в форме, старушка! Все такая же стройная и поджарая...

- Но наши геометрические пропорции не изменились, - продолжила я многозначительно и вздохнула.

- Не забыла? - Венька обрадовался, как ребенок, и долго хихикал в пухлый кулачок.

Я проявила максимум выдержки, терпеливо дожидаясь, когда Венька выйдет из приступа безудержного веселья и скажет мне наконец что-нибудь членораздельное. Поскольку надежда уже угасала во мне, я решила его немного простиму-лировать:

- Слушай, чего тебе надо?

- О, узнаю Капитолину Алтаеву! - вскричал Венька, которого практически невозможно было зацепить: уж такой он был круглый и обтекаемый, как в прямом, так и в переносном смысле. - Все такая же ершистая и колючая!

Чтобы не терять времени даром, я прижалась спиной к стене - лучшее упражнение для людей, ведущих малоподвижный, сидячий образ жизни, а именно таковым я довольствовалась последние две недели.

Венька тем временем закинул ногу на ногу, попытался расположить ее перпендикулярно, на американский манер, но от натуги его физиономия заметно покраснела, и он удовлетворился более традиционным вариантом.

- Ты мне не поверишь, а я тебя в Москве часто вспоминал. И работу нашу совместную на радио, и городок наш, и все вообще... Как ни крути, а лучшие годы прошли под сенью этих пыльных кленов. - Венька хмыкнул. - Смотри, как я расчувствовался, еще немного - и стихами заговорю. Считай, десять лет здесь не был, спустился по трапу самолета - признаюсь, сердечко-то защемило. А ведь, когда уезжал, думал: ну, слава Богу, выбрался из дыры... М-да... А вообще у меня, знаешь ли, все очень удачно сложилось. Работа интересная, жизнь интенсивная, жена молодая, ребенок здоровый - что еще надо? - Самодовольство из него так и перло. Видно, ему не терпелось отчитаться в достигнутых им несомненных успехах. - Хочешь посмотреть на мое семейство? - Венька сунул руку во внутренний карман пиджака и достал цветную фотографию.

Я отлипла от стены, подошла к Веньке и, склонив голову, полюбовалась фотографическим подтверждением Венькиных достижений. Любопытство меня не мучило, но я не желала давать Веньке оснований думать, будто хоть на минутку ему завидую. Правда, положа руку на сердце признаюсь, я была немало удивлена, увидев на снимке самого Веньку в обнимку с потрясающе красивой блондинкой. Там еще присутствовал пухлый розовый младенец, но он поразил меня в меньшей степени. Что там ни говори, но после хорошо известных мне Венькиных неудач на любовном фронте эта блондинка была его наивысшим достижением, на фоне которого меркли его прочие завоевания.

Я вернула Веньке фотографию с прочувствованными словами:

- Вень, я правда очень рада за тебя, но ты же знаешь, я не сентиментальна. Кроме того, я отвратительная хозяйка, а потому чай с баранками по протоколу не предусмотрен, так что лучше будет, если ты сразу выложишь, зачем пожаловал.

Венька спрятал снимок в карман и развел руками:

- На чай, если честно, я и не рассчитывал, но все-таки мы с тобой не первый день знакомы. Ну ладно, раз ты такой сухарь, перехожу к делу, точнее, к интересному и, заметь, очень выгодному предложению. Ты, надеюсь, в курсе, что в области грядут выборы губернатора?

Я усмехнулась:

- Уж не хочешь ли ты сказать, что прибыл из столицы специально, чтобы выяснить, за кого я отдам свой голос?

Венька заерзал на диване:

- А что, это интересно! Ты, кстати, за кого: за демократов или красно-коричневых?

- Я за серо-буро-малиновых, - отрезала я. - А если серьезно, то мне на все это нас...ть! Надеюсь, ответ исчерпывающий?

- Вполне, - согласился Венька. - Я и ожидал чего-нибудь в таком духе, хотя аполитичный журналист в наших широтах - это все равно что кенгуру в сибирской тайге. Но, знаешь ли, я думаю, это даже к лучшему.

Не стану скрывать, такие Венькины рассуждения весьма меня заинтриговали, и я приготовилась услышать, что за ними последует. А последовало вот что:

- Как ты смотришь на то, чтобы принять участие в этих выборах?

Я подумала, что ослышалась:

- Это как? В качестве кого, извините? Венька снова затрясся от смеха:

- Не бойся, не в качестве кандидата! У меня есть для тебя должность попроще, а главное - соответствующая твоей квалификации: пресс-секретарь!

Я тряхнула головой:

- Какой еще пресс-секретарь? Твой, что ли?

- Хи-хи... Ценю твое чувство юмора, - выдавил из себя все еще хохочущий Венька. - Вениамин Литвинец - кандидат в губернаторы от блока... - Договорить ему не позволил очередной взрыв смеха. Проржавшись, он наконец задушевно поведал:

- Ты что, Капуля, на такую должность я не вышел рожей. Кто же выберет губернатором гражданина сомнительной национальности? Я это полностью осознаю и в губернаторское кресло не нацеливаюсь.

Этот дурдом уже здорово действовал мне на нервы. Я ровным счетом ничего не понимала: какой такой губернатор, какой пресс-секретарь и при чем здесь, черт возьми, Венька Литвинец, маленький толстяк с повадками авантюриста средней руки, с которым я имела давнишнее шапочное знакомство и о котором сто лет не вспоминала и вспоминать не собиралась? Во мне подспудно зрело почти непреодолимое желание выставить Веньку за дверь, пока он окончательно не засорил мне мозги. Может, тем бы все и кончилось, не заговори он поконкретнее:

- Я, Капуля, приехал сюда не просто так, а в команде кандидата в губернаторы, в которую и тебе предлагаю вступить. Вот-вот, в качестве пресс-секретаря.

Ну вот, все ясно. Он, оказывается, предлагает мне "вступить в команду кандидата в губернаторы". Звучит почти как "в дерьмо". Ну уж нет, я и без того достаточно надышалась миазмами грандиозной выгребной ямы под названием большая губернская политика, чтобы меня можно было так просто заманить в нее снова.

- Ну что скажешь? - живо поинтересовался Венька, вероятно уверенный в том, что я с минуты на минуту начну размазывать по бледным щекам слезы счастья. Надо же, такая везуха подвалила! Приглашают в пресс-секретари кандидата в губернаторы! - Чем ответишь на мое предложение?

Я фыркнула:

- Глубоким отвращением, естественно. Кажется, на Веньку моя откровенность произвела впечатление ушата с холодной водой, вылитой ему за шиворот.

- Ты что? - заверещал он. - Ты хоть соображаешь, что я тебе предлагаю? Это же такая редкая удача! Работа интересная, оплата высокая. Опять же перспектива роста! Ты.., ты что, до пенсии в репортерах прозябать собираешься?

Мне было как-то чудно объяснять Веньке совершенно очевидные вещи:

- Разве я тебе еще не сказала, как я отношусь к политике?

- Да при чем тут политика? - взвизгнул Венька. - В твоем случае речь идет о работе, и только. В конце концов, ты профессионал или нет?

- Ну профессионал, - кивнула я, насупившись. - И что дальше?

- А то, что настоящего профессионала такое предложение обязательно должно заинтересовать! - торжественно провозгласил Венька.

- А меня не интересует, - огрызнулась я. - Потому что я не профессиональный ассенизатор, а профессиональный охотник за сенсациями, чтоб ты знал!

(Гм-гм, а что, неплохо сказано, надо бы запомнить!) Венька зашел с другого конца, продемонстрировав поразительную осведомленность в моих делах:

- Ну хорошо, ты принципиально не желаешь иметь какое бы то ни было отношение к политике. Допустим, я тебе поверил, хотя, как известно, жить в обществе и быть свободным от общества... Ну допустим, допустим... Тогда как оценивать последнюю историю, из-за которой тебя выставили из газеты?

- Какая осведомленность! Выходит, это известие уже и до столицы долетело? - подивилась я. - Только твои источники тебя дезинформировали: из газеты меня не выставили - я сама ушла.

И на судьбах демократии этот факт, я думаю, никак не отразится.

- Нет, ты не увиливай! - горячился Венька, все больше и больше впадая в патетику. - Ты же выступила против Крутоярова, против этого чинуши и казнокрада! Выступила, не побоявшись, так сказать, с открытым забралом...

От этой дешевой демагогии меня чуть не стошнило на роскошные Венькины штаны.

- Слушай, Литвинец, ты ведь не на митинге, - напомнила я Веньке. - Зря не голоси. А про это самое забрало лучше вообще при мне не говори, у меня на него аллергия. И против Крутоярова, чтоб ты знал, я не выступала. Мне в руки попали материалы, которые сулили сенсацию, я их тиснула. И все! И все, слышишь? К лику борцов за справедливость и немеркнущие идеалы демократии ты меня не причисляй, понял? - Завершив эту пламенную речь, я покосилась на фаянсовую Венькину физиономию и сама себя мысленно отругала. С чего бы мне распинаться перед этой рожей, которой нет равных по части цинизма? Нет и не будет! Даже я по сравнению с Венькой беспробудная идеалистка. Просто смешно, честное слово! И разозлилась: вот проходимец, до чего ловок! Вывел меня из равновесия, не прилагая никаких усилий. Такой далеко пойдет. А впрочем, почему "пойдет", когда он уже пошел! Как-никак до Москвы добрался!

- Ну ладно, ладно, - примирительно забормотал Венька. - Не сердись... Ну переборщил немного, каюсь. Будем считать это издержками.., производства, хи-хи-хи... Это все по-дружески. Ты лучше, Кап, это.., соглашайся. Сама подумай, ты девка гордая, привыкла ходить, не глядя под ноги, а ситуация у тебя сейчас, хоть обижайся, хоть нет, швах. Ни в одну редакцию тебя теперь не позовут, поскольку Крутояров, насколько мне известно, так распорядился. Кланяться же ты не будешь... Безнадега получается самая настоящая, а посему тебе сам Бог велел принять мое предложение. Таким образом ты сразу не то что двух, а трех зайцев убьешь. Во-первых, хорошей работой себя обеспечишь, карьерные перспективы пока опустим, если хочешь. Во-вторых, вольно или невольно приложишь руку к тому, чтобы свалить Крутоярова с пьедестала, а Крутояров сегодня твой личный враг, причем без всякой политики. В-третьих, уж прости меня за высокий штиль, ты сослужишь хорошую службу своей родной области.

Едва этот сладкоголосый московский соловей довел свою фальшивую партию до конца, я испытала очередной рвотный позыв, но, как и в прошлый раз, неимоверным усилием воли его сдержала, чем, очень даже не исключено, нанесла серьезный урон собственному здоровью. Венькин спич я никак не прокомментировала - у меня просто цензурных слов для этого не нашлось, Венька же счел мое молчание за хороший знак и продолжал живописать светлые перспективы, автоматически открывающиеся передо мной по принятию его заманчивого предложения влиться в дружную команду кандидата на губернаторскую должность.

- Капуля, я же тебе не какую-нибудь крысу дохлую подсовываю, я же тебе стопроцентный верняк сватаю! Кандидат-то у меня какой! Не мухомор замшелый, а человек новой формации, демократ, можно сказать, до мозга костей. По всем показателям. Молодой, красивый, обаятельный, умный, перспективный. Минусов никаких, не кандидат - а один сплошной плюс. Все за него. - Венька принялся загибать свои короткие, поросшие черными волосками пальцы. - Первое дело происхождение, он же родился здесь, вышел буквально из народа, всего добился своим трудом, своим серым веществом! А фамилия, фамилия какая! Простая русская фамилия - Пашков. Да за такого...

- Стоп! - перебила я Веньку. - Это какой же Пашков? Не тот, что в восьмидесятых был тут у нас молодежным лидером средней задницы?

- Капа, Капуля, - с притворной укоризной покачал головой Венька. - Какая же ты все-таки хулиганка, честное слово! Да, он был первым секретарем комсомола в Пролетарском районе, но глупо было бы...

Я опять его перебила, задумчиво уточнив:

- А теперь, значит, он уже столичная штучка?

- Ну да, - подтвердил Венька. - С восемьдесят четвертого года. Сначала пошел вверх по комсомольской линии, в девяносто первом вышел из партии по идейным соображениям. Примкнул к демократам, работал на выборных должностях, в аппарате правительства... - Венька неожиданно прервал перечисление славных вех жизненного пути кандидата на высокую должность губернатора и подозрительно воззрился на меня. - А что, ты его знаешь?

Я пожала плечами:

- Просто фамилия знакомая.

- Ну-у, это объяснимо, - протянул Венька, - он же из местных. - Потом он воровато оглянулся, словно почувствовал, что в спину ему кто-то дышит, и снова затянул свою агитационную волынку:

- Слушай, Кап, мы с тобой давно друг друга знаем, и поэтому я могу говорить прямо, без обиняков... У Пашкова, скажу тебе без всякого преувеличения, большое политическое будущее, он истинный демократ, а главное за ним серьезный московский капитал.

Ах, капитал! Ну, с этого и надо было начинать, хотя мне и без того было ясно, что Венька просто так, как сам он говорит, "из идейных соображений", даже под ноги не плюнет.

А Венька выдержал многозначительную паузу и добавил:

- И при этом, заметь, капитал не криминальный.

- А что, такой бывает? - задала я сугубо риторический вопрос. Непонятно зачем и почему. По крайней мере, я могу найти этому единственное объяснение: демагогия - очень стойкая и практически неизлечимая инфекция, а я заразилась ею от Веньки воздушно-капельным путем, пока он, брызгая слюной, убеждал меня влиться в сплоченные ряды "истинных демократов".

Венька сделал страдальческую физиономию, и я махнула рукой:

- Ладно, не будем спорить об оттенках белого цвета.

- Вот это уже деловой разговор! - вдохновился Венька и побаловал меня липкой карамелькой сомнительного комплимента:

- Теперь я вижу: за те годы, что прошли с момента нашей последней встречи, ты здорово выросла, но при этом осталась все такой же молодой и задорной!

Неизвестно, чего бы он еще наплел, если бы в нашу беседу не вмешалась мудрая рука провидения или что-то в этом духе. В общем, в комнате раздалось странное, совершенно непонятное мне треньканье, я принялась вертеть головой в поисках его источника, а в Венькиной широкопалой ладони, словно по волшебству, возник черный брусок мобильного телефона, который он приложил к уху, буркнув:

- Слушаю!

Пока он болтал по мобильнику, я предавалась размышлениям о той белиберде, которой Венька умудрился унавозить мои мозги за достаточно небольшой, отрезок времени. Конечно, думала я, Веньку с этим его "заманчивым" предложением Следовало бы спустить с лестницы, а потом хорошо проветрить квартиру, если бы не одно "но". Если бы Пашков, сладкими сказками о коем усердно потчевал меня Венька Литвинец, не был тем самым комсомольским вожаком из газетной вырезки, завалившейся за подкладку ветровки Наташи Русаковой, судьба которой занимала меня по сей день. Разумеется, этот самый газетный клочок ничего не доказывал и ничего не объяснял, он был всего лишь смутной надеждой на робкий лучик света в непроглядной пятнадцатилетней темноте, поглотившей мою вечно юную подружку.

Венька закончил свой треп по телефону и выжидающе уставился на меня:

- Ну что, по рукам?

Я колебалась, вполне отдавая себе отчет, что если когда-нибудь и ввяжусь в эту авантюру, то только из-за Наташки. Вот только большой вопрос: смогу ли я таким образом разузнать о ней что-нибудь новое? Газетная вырезка - очень тонкая ниточка, но другой-то нет и уже, наверное, не будет.

- Так по рукам или нет? - настаивал неугомонный Венька, уже потиравший руки. - Я же вижу, вижу, ты уже почти созрела! Капуля, решайся, золотая моя. Учти, у нас мало времени. Завтра Пашков получает в избирательной комиссии свидетельство о регистрации, и мы, засучив рукава, приступаем к работе, в которой у тебя, между прочим, будет очень ответственный участок.

Мне понравилось, как он запросто рассуждал о том, что я стану способствовать успеху кандидата Пашкова, когда я даже согласия на это не дала!

- Ну, Капа, Капуля, быстрей, не тяни душу! - Венька посмотрел на свои наручные часы: не могу сказать точно - "Ролекс" не "Ролекс", но по внешнему виду уж точно не "Полет".

- Я подумаю, - буркнула я и отвела взгляд в сторону.

- Уже дело! - безропотно согласился Венька, который, похоже, до сих пор сомневался в успехе своего предприятия. - Это уже серьезный разговор, а то заладила: политика такая, политика сякая. - С этими словами он наконец очистил мой диван, одернул модный удлиненный пиджак, делающий его удивительно похожим на обрубок, и сладко потянулся. - Только, знаешь, на раздумья мы тебе много времени не дадим, окончательный ответ должен быть уже послезавтра. Сама понимаешь, время поджимает!

- Ладно, - выдавши я, - послезавтра так послезавтра. - И полюбопытствовала:

- Скажи лучше, с чего это вас моя кандидатура так заинтересовала? После недавнего скандала, что ли?

- Не без того, - уклончиво заметил Венька. - Твоя популярность губернского масштаба, конечно, сыграла определенную роль, но вообще-то решающим фактором стало наше с тобой знакомство.

- По блату, значит, сосватал? - хмыкнула я.

- Ага! - радостно блеснул маслеными глазками Венька и заторопился:

- Ну мне пора, у меня через полчаса встреча в избирательной комиссии.

Я проводила его в прихожую - не из радушности, конечно, а чтобы запереть за ним дверь - и, покусывая губы, вернулась в комнату. Выглянула в окно и пронаблюдала любопытную сценку Венькиной загрузки в блестящий черный лимузин респектабельного вида. Мелькнула запоздалая мысль: а в каком ранге сам Венька при этом замечательном кандидате, подпираемом солидным московским капиталом? А впрочем, какая разница? Ясно же, что по жизни он типичный проходимец и конъюнктурщик, а люди этой профессии никогда не остаются без работы.

Глава 3

От Наташки у меня остались всего лишь три фотографии, из них две любительские, не очень четкие, к тому же слегка потускневшие от времени. Третья была сделана в фотоателье. Помню, как мы с Наташкой отправились туда вместе - две семнадцатилетние подружки, одна хорошенькая, другая так себе, долго прихорашивались перед зеркалом, старательно позировали, а потом обменялись снимками, снабдив их трогательно-глупыми пожеланиями. Теперь я уже забыла, что тогда написала на обороте собственной фотографии, только думаю, что-нибудь с вывертом, а вот Наташкино обращение ко мне было наивно и бесхитростно, как и она сама: "На память Капе - лучшему человеку на свете". И почерк такой круглый, детский. Страшно подумать, что это было так давно и что с тех пор все изменилось до неузнаваемости, кроме ясного Наташкиного личика, лучистых глаз и ее запредельной искренности.

Я рассматривала фотографии, разложив их перед собой на столе, как делала это и прежде, когда на меня накатывало острое чувство вины. В такие минуты мне кажется, что я упустила нечто важное из того последнего августовского вечера. Я словно отматываю назад пленку памяти и в очередной раз вижу Наташку, исчезающую в подворотне нашего дома, точно в бездонном темном колодце. Навсегда... Навсегда! Черт, я знаю, в чем моя вина, ведь я так устроила нашу дружбу, что она была совершенно не похожа на отношения, привычные для девушек нашего возраста. Почему мы не сплетничали, не делились своими маленькими девчоночьими секретами, не рассказывали друг другу о мальчиках, которые нам нравились? Не потому ли, что мне на этом фронте похвастать было нечем, а она, такая красивая и привлекательная, просто-напросто щадила мое самолюбие? Потом уже следователь, к которому попало Наташино дело, не мог поверить, что мы были подружками. У него не укладывалось в голове, как я могла не знать, был ли у Наташи парень.

"Что за подружки такие? - недоумевал он, раздраженно пожимая плечами. Что же, ты ее никогда об этом не спрашивала?"

Да, не спрашивала, не спрашивала! Хотя уже догадывалась, что в ее жизни происходило нечто важное: по глазам, по непонятным недомолвкам, по тому, как она задумывалась и уходила в себя. Меня до сих пор не покидает ощущение, что, откажись я тогда от своих принципов невмешательства в чужую жизнь и спроси, она бы мне все рассказала. Так нет же, я хотела быть мудрой и прогрессивной и боялась показаться любопытной и навязчивой, а потому предлагала ей все решить самой, за что и мучилась теперь.

- Все, хватит запоздалых раскаяний, - сказала я себе и убрала фотографии на прежнее место, все, кроме одной, той самой, сделанной в ателье, потому что я кое-что для себя решила. Нашла в столе чистый конверт и вложила в него снимок, а потом пододвинула к себе телефон и набрала номер фотокора вечерней газеты, в которой я работала до того, как перешла на пышные хлеба "Губернского вестника", вышедшие мне в итоге боком. Фотокора звали Валентином, и он был не только хорошим парнем, но и настоящим профессионалом, а последнее для меня очень даже немаловажно.

Мне повезло - Валентин был на месте и собственноручно снял трубку после третьего гудка. И мне как будто бы обрадовался.

- Капитолина, ты, что ли? Что-то я тебя по голосу не узнал, разбогатеешь не забудь поделиться.

- Поделюсь, - пообещала я и поинтересовалась:

- Валентин, у тебя очень много работы?

- Улавливаю в твоем тоне обычно несвойственные тебе застенчивые нотки, хмыкнул он. - Что, хочешь меня подрядить?

Я замялась:

- Да... То есть не совсем так. У меня есть просьба, небольшая в принципе, все зависит от того, как у тебя со временем...

- Да говори сразу, чего надо, - буркнул Валентин, и я услышала отдаленные голоса, видно, к нему кто-то зашел.

- Мне нужно переснять одну старую фотографию, - выложила я. - Можешь это сделать для меня побыстрее?

- Только для тебя, - заявил он.

- Когда к тебе можно заехать? - осведомилась я на всякий случай.

- Да я сегодня буду торчать в редакции часов до восьми, халтурку одну надо сделать, - признался Валентин.

- Тогда я загляну к тебе часиков этак.., ну, скажем, в половине седьмого. Лады?

- Лады, - беззаботно отозвался Валентин и положил трубку.

То, что Валентин собирался припоздниться, меня вполне устраивало. Сейчас мне меньше всего хотелось ловить на себе косые взгляды и с кем-либо объясняться, а потому я здорово надеялась, что к восемнадцати тридцати в коридоре "Вечерки" я уже никого не встречу, кроме уборщицы, которой вряд ли захочется расспрашивать меня о планах на будущее.

***

Валентин взял в руки Наташину фотографию и повернул к себе настольную лампу.

- Хорошее лицо, - отметил он профессионально. - А снимок - барахло, ракурс неважный, и свет тоже. Какой сапожник фотографировал?

- В фотоателье, - выдохнула я, вешая пальто на вбитый в стену крюк.

- Тогда понятно, - изрек Валентин, - в этих заведениях такие специалисты работают, что я уже ничему не удивляюсь. А девочка красивая. Родственница какая-нибудь? Племянница, наверное?

Я невольно затаила дыхание. Подумать только, Наташку уже принимают за мою племянницу. Впрочем, чему тут поражаться, если я уже почти в два раза старше той Наташки, что до сих пор беззаботно улыбается с фотографии.

Потом Валентин спросил:

- Она что, умерла?

- Что? - Я вздрогнула. - С чего ты взял?

- Да просто... - Валентин пожал плечами. - У меня было несколько таких заказов. Ты же знаешь, на нашу зарплату не проживешь.

Я сразу полезла за кошельком, а Валентин протестующе выставил руку вперед:

- Еще чего выдумала! Ты что, решила, будто я намекаю? Не возьму я с тебя ни копейки, да и работы тут с гулькин нос.

Я перестала дергаться, только попросила:

- Ты с этой фотографией, пожалуйста, поаккуратнее. Она у меня последняя.

- Да я при тебе все сделаю, если ты так переживаешь, - сказал Валентин и, поднявшись со стула, взял с полки фотоаппарат. - У меня как раз осталась парочка-троечка кадров на сегодняшней пленке - снимал сегодня школьную олимпиаду, - а мне ее все равно проявлять...

- Можешь считать меня нахалкой, но я не возражаю. - Я откинулась на спинку старенького кресла, в котором и прежде, когда еще работала в "Вечерке", любила сиживать, наблюдая, как Валентин возится со своими снимками. Обычно это случалось после того, как я в очередной раз "возмущала спокойствие", то бишь в редакцию приходила телега по поводу моей писанины, на которую редактору приходилось реагировать. Валентин был одним из тех немногочисленных, если не сказать редких, людей, к которым я всегда относилась с неизменным уважением и симпатией. Спокойный, несуетный... Короче, к таким, как он, можно без опасений поворачиваться спиной, зная, что они не скажут тебе вслед какой-нибудь гадости. Вот и теперь он ни о чем меня не расспрашивал и не лез в душу без мыла с притворным сочувствием, за что я была ему безмерно благодарна.

Валентин, копошившийся в дальнем углу лаборатории, закурил, и запах его дешевой папироски показался мне слаще, чем дым отечества; мне даже самой захотелось затянуться.

- Эй! - окликнула я его. - А на курево тебя можно разорить?

- Возьми в столе, - разрешил щедрый Валентин. - Только я ведь без фильтра курю.

Я выдвинула верхний ящик Валентинова стола - там навалом лежали фотографии. Папиросы обнаружились в следующем, только вид у них был какой-то непривычный.

- Это что, спагетти? - поинтересовалась я на всякий случай, взяв в руки узкую белую трубочку, длинную, как карандаш.

- Что, впечатляет? - отозвался из своего угла Валентин. - Это я их еще порезал, они длиннее были. - И пояснил:

- С фабрики такие выносят - автомат у них там какой-то сломался - и продают по дешевке, чуть ли не на метры. А мне все равно что курить, я за эстетикой не гоняюсь, главное ведь качество, - хохотнул он и, заметив мою задумчивость, посоветовал:

- Если большая, разломи пополам, и все дела.

- Да нет, зачем же? - возразила я, еще немного полюбовавшись папиросной "макарониной". - В этом что-то есть, пожалуй. - Я смело зажала в зубах бракованный, с точки зрения эстетики, продукт местной табачной фабрики и чиркнула спичкой. Чтобы оценить его качество, мне хватило одной затяжки, после которой я испытала острое кислородное голодание.

- Что, прочищает мозги? - весело осведомился Валентин уже после того, как я более-менее прокашлялась.

- Еще как, - подтвердила я и добавила, вспомнив Веньку:

- Кстати, это как раз то, что мне доктор прописал, а то у меня там сейчас столько всякого дерьма!

- Значит, одобряешь? - лукаво блеснул глазами Валентин.

- Отличное средство! - заверила я его, на всякий случай отодвигая папиросу подальше. - А ты не в курсе, случаем, наша табачная фабрика не собирается в ближайшее время приступить к производству толовых шашек?

Валентин оставил мою шутку без внимания, только велел выключить настольную лампу. Я послушно нажала на кнопку, но темнота была недолгой, потому что в следующую минуту по комнате разлился неяркий красный свет - Валентин начал колдовать с пленкой. У него что-то с грохотом упало на пол, он забористо выругался и, спохватившись, сердечно покаялся:

- Извини, совсем вылетело из головы...

Валентин не договорил, и я осталась в неведении относительно того, что именно вылетело из его головы. Что я женщина, так надо полагать? Нашел из-за чего убиваться, забыл, видно, что я и сама частенько грешу крепким словцом, когда не хватает нейтрального словосочетания, а последнее, надо признать, не редкость при нашей-то собачьей жизни.

Пока Валентин сноровисто проявлял, закреплял, печатал и прочее, я продолжила эксперименты со своими "прочищенными" мозгами. Я думала, чем мне ответить на Венькино предложение, и все никак не могла принять окончательного решения. Не будь этой старой газетной вырезки, завалившейся за подкладку Наташкиной ветровки, я бы так не мучилась. Я бы просто послала его в то самое место, адрес которого у меня постоянно вертится на языке, но не часто срывается, только в особо экстренных случаях. Но крошечная газетная заметка с дубовым заголовком "Комсомольский вожак" заставляла меня усиленно ворочать извилинами. Соблазн взглянуть на этого "вожака" вблизи был слишком велик, хотя и при полном отсутствии уверенности в том, что моя бурная самодеятельность в духе Джеймса Бонда позволит узнать что-нибудь новое о Наташкиной судьбе.

Не проще ли, соображала я, просто прийти к этому Пашкову и спросить:

- Простите, вы случайно не знаете, как вырезка со статейкой про ваши комсомольские подвиги могла оказаться за подкладкой куртки моей любимой подружки, загадочным образом пропавшей пятнадцать лет назад?

И услышать в ответ: "Понятия не имею"?

И фразочка эта, не исключено, будет произнесена искренне. Или как бы искренне, но так, что комар носу не подточит. Профессия политика, всем известно, подразумевает умение талантливо врать: преданно глядя в глаза, а то и со слезой в голосе. Еще почти всегда убедительно звучат клятвы отдать на усекновение какую-нибудь из частей тела. Руку, например, или голову. Ноги в таких случаях популярностью, кажется, не пользуются. Находятся также и особенно самоотверженные, ну, те, что при случае грозятся лечь на рельсы... Ладно, сейчас речь не о них. Речь о кандидате в местные губернаторы с хорошей русской фамилией Пашков и о том, есть ли у меня хоть один шанс из тысячи надеяться, что он и впрямь имеет какое-то отношение к таинственному исчезновению моей единственной подруги юности.

- Сколько тебе снимков делать? - прервал мои размышления Валентин.

Вопрос застал меня врасплох, я понятия не имела, сколько мне понадобится фотографии, а главное, зачем, поскольку никакого конкретного плана действий у меня пока не было, только очень смутные намерения.

- Так сколько? - повторил Валентин.

- Сделай с десяток, если не трудно, - после небольшой паузы ответила я. Можешь?

- Десяток так десяток, - индифферентно молвил Валентин, который если и недоумевал, зачем мне десяток фотографий какой-то девицы, то виду совершенно не показывал.

Еще через четверть часа Валентин положил на стол передо мной стопку фотографий и включил настольную лампу:

- Годится?

- Вполне, - кивнула я.

- Это тоже возьми. Может, еще понадобится. - Валентин присовокупил к фотографиям кусочек пленки.

Я сунула все это в конверт и еще раз поблагодарила Валентина.

- Ерунда, - махнул он рукой. - Ты же знаешь, я всегда помогу, когда у меня есть время. Вот если бы ты пришла на следующей неделе, то дело было бы сложнее. Начнется этот маразм под названием предвыборная кампания. Эти придурки кандидаты будут из штанов выпрыгивать, чтобы понравиться избирателям, пыль в глаза пускать: то пресс-конференции, то митинги, то благотворительные акции... Подарят телевизор детскому дому, а шуму столько, будто они лекарство от СПИДа изобрели. Обезьяны!

Честно говоря, я несколько удивилась пылу, с каким обычно невозмутимый Валентин крыл ненавистных "обезьян". Впрочем, в этом я с ним была солидарна.

- Что, достали? - посочувствовала я.

- Да они кого угодно достанут, - криво усмехнулся Валентин, - у меня лично эта возня вот где. - Он постучал ребром ладони по загривку. - Как вспомню, каким горячим идиотом я был в девяносто первом году и чем все кончилось... Знаешь, на что это похоже?

- На что? - отозвалась я эхом.

- На обманутую первую любовь!

Все-таки Валентин больший романтик, нежели я, поскольку он сравнивал политику с обманутой любовью, а я всегда называла ее грандиозной выгребной ямой.

Я сняла с крюка пальто, Валентин помог мне облачиться. Мы попрощались, и я уже взяла курс на выход, но у самой двери замерла и спросила, обернувшись:

- Скажи: нет или да?

- Что? - не понял Валентин.

- Это такая детская игра. Скажи: нет или да? Валентин пожал плечами:

- Ну тогда да.

Он и не догадывался, на что именно меня благословил!

Глава 4

Дома я первым делом полезла в холодильник, где у меня уже пару месяцев томилась откупоренная не помню по какому случаю бутылка клюквенного аперитива. Чтобы раз и навсегда внести ясность в этот вопрос, уточняю: выпить я люблю, а главное, умею, но никогда не злоупотребляю. Из всех напитков предпочитаю водку (исключительно в компании), весьма неравнодушна к пиву (только не баночному), а по вечерам, бывает, позволяю себе побаловаться какой-нибудь наливочкой-настоечкой средней крепости. Такое случается со мной не очень часто (раз-два в месяц), когда с морозу, когда чтобы снять стресс. Сегодня вроде бы повода не было, но я все равно открутила с бутылки крышку и влила в дежурную рюмашку пятьдесят граммов аперитива - больше в нее просто не входило. Села за кухонный стол и, нажав на кнопку дистанционного управления, включила телевизор, стоящий на подоконнике.

По первой программе шел бразильский сериал, по всем остальным говорящие головы, закатывая глаза и давясь слюной, изрыгали навязшие в зубах истины. Я еще немного побаловалась с пультом и в конце концов остановилась на передаче одной из местных студий. Исключительно потому, что ее вел удивительно наглый паренек, с которым я пару раз сталкивалась по работе. Пареньку было лет двадцать, а может, даже меньше, но он явно относился к той самой молодой смене, жарко и нетерпеливо дышащей в спину, которая только и ждет, когда предшествующее поколение немного зазевается или расслабится. Звали его Вадик, точнее Вадим Вислоухов, и он стрекотал в камеру с такой умопомрачительной скоростью, что времени на обдумывание собственных слов у него не оставалось. Видимо, поэтому и выражение лица у него временами было несколько ошалелое, наверное, сам удивлялся перлам, слетавшим с его губ.

Наконец камера перестала держать Вадика на прицеле и переметнулась на его собеседника. Я подавилась аперитивом, когда наконец разглядела, кого Вислоухов заманил к себе на этот раз. За одним с Вислоуховым столом, аккурат напротив, сидел Венька Литвинец, такой благостный, что, казалось, даже его ранняя проплешина на темечке светится, как нимб.

- А теперь я представляю вам своего собеседника. Знакомьтесь: Вениамин Михайлович Литвинец, глава общественного фонда "Регионы отечества".

Так он к тому же еще и глава фонда, ну и пройдоха!

Венька придал своей плутоватой физиономии побольше значительности и дернул подбородком.

Вислоухов скосил взгляд на лежащую перед ним шпаргалку и оттарабанил по писаному, как на экзамене:

- Вениамин Михайлович наш земляк. Начинал свою деятельность как журналист, в этом смысле мы коллеги, потом активно включился в политическую жизнь области... Я правильно говорю, Вениамин Михайлович?

Весь из себя исполненный достоинства, Венька важно кивнул в знак согласия.

А Вислоухов продолжил перечисление Венькиных заслуг:

- Был доверенным лицом известного демократа и правозащитника Бородулина, принимал самое непосредственное участие...

Это было выше моих сил, я выключила телевизор и в сердцах осушила до дна свою рюмашку, а ведь собиралась пить неторопливо, растягивая удовольствие. Не хватало еще, чтобы вездесущий Венька привиделся мне во сне!

***

Весь следующий день я провела в раздумьях, что же ответить Веньке, когда наступит день "икс", но к моменту, когда на меня, как цунами, обрушился очередной его звонок, окончательное решение во мне еще не выкристаллизовалось. А этот проходимец позвонил мне около десяти утра, когда я еще лежала в постели, и первыми его словами были:

- Как ты себя чувствуешь? Этот странный вопрос меня несколько удивил:

- В каком смысле?

- В прямом, конечно, - прогундосил Венька.

Я еще не придумала, что бы ему ответить, а Венька уже огорошил меня приятным в кавычках известием:

- Капуля, ты, надеюсь, определилась с решением, а то я уже, можно сказать, в пути, с минуты на минуту буду у тебя.

- Как с минуты на минуту? - опешила я, подпрыгивая на диване, но Венька, по своему обыкновению, бросил трубку, прервавшись чуть ли не на полуслове.

Первым делом я дала волю обуревавшим меня чувствам, заочно отпустив по Венькиному адресу несколько смачных выражений, потом слезла с дивана и надела халат. Босиком прошлепала к окну, потянулась, зевнула, потрогала тапки, которые грелись на батарее, бросила их на пол и сунула ноги в теплое пушистое чрево. Ощущения были довольно приятными, и это несколько улучшило мое настроение, испорченное Венькиным звонком. Потом убрала в тумбу постельное белье и, пошатываясь, - поскольку я типичнейшая "сова", то в первой половине дня чувствую себя не совсем в своей тарелке, - двинулась на кухню ставить на плиту чайник. Только это я и успела. В дверь позвонили. Это явился необычайно возбужденный Венька, который уже в прихожей затарахтел:

- Уверен, что ты выбрала правильное решение. Ты должна, ты просто обязана выступить с нами против Крутоярова! Ты уже начала эту работу тем, что показала его подоплеку, подоплеку мздоимца и коррупционера!

Пришлось сразу же ему напомнить, что он не на предвыборном митинге и не на телевидении в свете юпитеров, а потому ему не стоит так горячиться.

Но Венька не внял моим доводам и продолжил свои разоблачительные речи:

- Ну, разве ты сама не видишь?.. Не видишь, под чьей пятой область? То, что ты потеряла работу, говорит о том, о том... Да они не терпят никакого инакомыслия! Угрожают, фабрикуют дела, того и гляди до политических убийств дойдет! Здесь же просто заповедник сталинистов!

Я предоставила ему возможность митинговать в одиночестве, вернувшись на кухню, чтобы наконец заварить себе кофейку покрепче. Вряд ли я могла считать себя полноценным человеком до того, как выпью чашку-другую этого благодатного напитка. Если бы еще Венька оставил меня в покое, но куда там! Он тут же прискакал за мной, не снимая пальто, плюхнулся на табурет возле кухонного стола и с возмущением уставился на меня:

- А почему ты до сих пор в халате? Я дала себе слово, что не стану обращать на него внимания до первой чашки кофе, и слово это сдержала. Тем временем Венька зудел, не переставая:

- Ну что такое, Капуля, мы же с тобой договаривались! Пашков ждет тебя, а ты до сих пор в халате!

Миленькое дельце, Пашков меня ждал, а почему, собственно, позвольте спросить? Разве я что-нибудь обещала? Я сказала, что подумаю, и только.

- Ну, Капа, давай побыстрее, - взмолился Венька, - через полчаса у нас сбор всей команды!

- Какой еще команды, пожарной, что ли? - Я не смогла удержаться от соблазна немного поиздеваться над Венькой.

Венька зашелся в приступе фальшивого негодования:

- Капа, это уже не смешно! Ты хоть понимаешь, насколько все серьезно! Выборы губернатора - это тебе не детский утренник!

- Догадываюсь, - хмыкнула я, открыла холодильник и задумалась, чего бы мне съесть. Выбирать пришлось между сильно подсохшим сыром и позавчерашней вареной колбасой невзрачного вида - вот до чего доводит иногда скандальных журналисток врожденная лень. Не без некоторых колебаний я все-таки остановилась на колбасе, поднесла ее к лицу и брезгливо принюхалась. Против моих ожиданий, никаких признаков разложения она не подавала и ничем не пахла, вообще ничем, если только бумагой самую малость. Плюнув на всяческие предосторожности, я наскоро соорудила бутерброд и немедленно вонзила в него зубы.

Венька смотрел на меня умоляюще, чуть ли не со слезой во взоре, как благовоспитанный пес, дожидающийся, когда хозяин наконец выведет его прогуляться и справить неотложную собачью нужду.

- Поесть я имею право или нет? - спросила я примирительно и выглянула в окно: у подъезда стояло лаковое авто, на котором он приезжал и в прошлый раз. Смотри-ка, сколько чести моей особе! Выходит, кандидат Пашков на полном серьезе решил заполучить меня в пресс-секретари. Загордиться мне, что ли?

Я дожевала бутерброд, тщательно стерла со стола хлебные крошки, потом принялась за мытье скопившейся в раковине посуды. Этой пытки Венька уже не выдержал.

- Ты что, издеваешься? - отчаянно возопил он.

- Ага! - отозвалась я беззаботно, орудуя намыленной губкой. - А как ты догадался?

Венька подпрыгнул к потолку, как шарик для пинг-понга. Кажется, еще немного, и он бы послал меня ко всем чертям, но этого так и не произошло. Вместо этого он забегал по кухне, отфыркиваясь и бормоча под нос что-то неразборчивое. Наконец он остановился и изрек с трагическими нотками в голосе:

- Я вижу, ты просто морочишь мне голову. Вот так открытие!

- В конце концов ответь, ты согласна или нет? Ты принимаешь предложение?

Я продолжала с остервенением тереть тарелку губкой.

- Так что мне сказать Пашкову: согласна ты или нет? - прогнусавил Венька.

Замечательно русская фамилия Пашков резанула мне по нервам, словно лезвие.

- Да! - рявкнула я. - Да! - И, злясь на саму себя, а также на неизвестного мне Пашкова и слишком хорошо известного Веньку, с размаху швырнула тарелку в мойку с мыльной водой.

Венька резво отпрыгнул в сторону, но брызги его все-таки достали.

- Хулиганка! Истеричка! - прошипел он и, достав из кармана пиджака носовой платок, стал старательно промокать им пятна на полах своего роскошного пальто.

- Высохнет, - заметила я и побрела в комнату собираться, предусмотрительно предупредив Веньку, чтобы не вздумал высовываться из кухни.

Венька только обиженно сопел.

На то, чтобы натянуть юбку и свитер, провести расческой по волосам и мазнуть по губам помадой, у меня ушло не более пяти минут. Предвижу ваше недоумение: ведь большинство женщин за такое короткое время не успели бы и подпоясаться. Однако, к счастью, я не отношусь к большинству женщин. Я уже надевала в прихожей свое знаменитое пальто, когда Венька наконец решился выглянуть из кухни.

Ладно, о Веньке потом, сейчас о моем пальто, раз уж о нем снова зашла речь. А знаменито оно было своим красным цветом необычайной интенсивности. Я купила его в прошлом сезоне, когда моя жизнь еще не трещала по всем швам. Эти самые пальто висели в универмаге рядами, чуть ли не до линии горизонта, разнообразных цветов и оттенков, но меня, точно быка, потянуло на красный. Когда я его напялила, у продавщицы глаза на лоб полезли, а мне все было нипочем, поскольку я чувствовала себя полноправной хозяйкой собственной молодой и перспективной жизни с явными признаками успеха на всех фронтах. Тогда, выражаясь языком древних спартанцев, я была еще "со щитом" и плевала на чье-то там мнение. И только рассмеялась, когда один мой знакомый (до него еще дойдет) сказал, покачав головой:

- Теперь все будут издалека видеть: вот женщина, которая мечтает, чтобы ее соблазнили.

- Вижу, ты готова! - обрадовался Венька, заметив перемены в моем облачении, но уже в следующую минуту его "чело" омрачилось. - Гм-гм, пальто у тебя какое-то...

- Что ты имеешь против? - оскорбилась я, хотя и сама была не в особенном восторге от своего приобретения.

- Да в общем-то ничего, в принципе тебе идет, - сдал назад Венька, только цвет уж больно...

- Боишься, что мое красное пальто бросит тень на ваши демократические идеалы? - усмехнулась я, прилаживая на темечке берет.

- Ну ты скажешь... - сдержанно хохотнул Венька. - Вот только не знаю, как к твоему пальто отнесется наш имиджмейкер.

Последняя Венькина фраза достигла моих ушей, когда мы уже вышли за дверь квартиры, и именно благодаря этой реплике я чуть не загремела с лестницы.

- Имидж... Ты сказал имиджмейкер? - не поверила я своим ушам.

- А что тут особенного? - обронил Венька, который, подхватив полы пальто, семенил вслед за мной по заплеванным ступенькам. - Разве я тебе не сказал, что у нас целая команда?

- Сказал, сказал, - вздохнула я. А Венька продолжал просвещать меня, темную, до самого автомобиля:

- Мы ведем предвыборную кампанию профессионально, на европейском уровне, поэтому у нас солидная команда, в которой каждый специалист в своей области. Да ты сама со всеми познакомишься в штаб-квартире.

Будь во мне хотя бы мизерная толика энтузиазма Вадика Вислоухова, я бы, наверное, надулась от гордости и в конце концов лопнула, как мыльный пузырь. Подумать только, какие значительные слова: "команда", "имиджмейкер", "штаб-квартира"! И ко всему этому "европейскому уровню" я имела самое непосредственное отношение!

Выйдя из подъезда, мы пошли рядом. Такая уморительная пара: длинная дылда в красном балахоне и маленький одышливый толстячок, который из последних сил пыжился, пытаясь придать своей внешности респектабельность, а выглядел просто смешно.

Зато Венькино авто было совсем не бутафорским, и за его рулем сидел водитель, безропотно подчинившийся Венькиной команде:

- В штаб!

Классный автомобиль сорвался с места, как застоявшийся мустанг.

Глава 5

Так называемая штаб-квартира находилась не где-нибудь там, а на самой что ни на есть расцентральной улице, в роскошном особняке бывшего Дворянского собрания, который некогда занимал обком КПСС и в котором в новейшие времена поселились разнокалиберные конторы и конторки, предпочитающие называться на респектабельный манер офисами. С тех пор власти пару раз предпринимали вялые попытки выселить "спекулянтов" из престижного дома, но всякий раз эти попытки заканчивались ничем. Почему, догадаться не трудно: коммерсанты щедрой рукой отстегивали бабки на "нужды города". Отстегивали, разумеется, не все, а те, что могли себе позволить пребывание в старинных стенах. Судя по всему, счастливый обладатель замечательной русской фамилии Пашков относился к их числу. Без сомнения, такую возможность ему обеспечивал "серьезный московский капитал", о котором мне Венька просвистел все уши.

Солидный и сосредоточенный водитель припарковал лимузин на специально отведенной для этого дела площадке, обсаженной молоденькими голубыми елочками, такими аккуратными, что закрадывалось невольное подозрение: уж не капроновые ли они? Кстати сказать, на стоянке уже имелось несколько колымаг - сплошь иномарки, так что "наша" оказалась в своей компании.

- Ну, приехали, - объявил Венька и, толкнув локтем дверцу, вывалился из авто. Потянулся, скривившись, потер поясницу, а уж потом стал извлекать меня, приговаривая:

- Скорей, Капу-ля, скорей, с минуты на минуту начнется заседание штаба.

- Спешу и падаю, - огрызнулась я чисто автоматически.

Венька галантно распахнул передо мной богатую дверь бывшего Дворянского собрания, и я едва успела сделать один шаг, как мне преградил дорогу русский Шварценеггер в камуфляже с нашивкой на груди, извещающей широкую общественность, что он олицетворяет собой службу безопасности:

- Ваш пропуск?

Я инстинктивно полезла в сумку за журналистским удостоверением, но вовремя возникший за моей спиной Венька споро и профессионально разрешил проблему:

- Девушка со мной.

Страж дворянско-обкомовских святынь немедленно отступил, между прочим так и не поинтересовавшись пропуском самого Веньки. Знал "своих" в лицо?

Лифта в особняке не было, зато его отсутствие с лихвой компенсировала широченная мраморная лестница, застланная красной ковровой дорожкой. По вполне понятной причине не могу сказать, имела ли таковая место при дворянах, но при обкомовских (я, впрочем, застала уже закат их сладкой жизни) ковровой дорожки точно не было. Да и прочая мраморная "утварь" вроде точеных балясин и напольных канделябров в виде пухлощеких амуров с младенческими пенисами производила впечатление недавно отреставрированной. Я стала с запозданием соображать, как обкомовские терпели в своей цитадели детскую порнографию в лице амуров, но Венька, дернув меня за локоть, не дал мне довести эту мысль до конца.

- Нам на третий, - объявил он с подозрительной для его неполных сорока одышкой.

На третий так на третий!

Мы миновали еще один мраморный пролет и повернули налево в точном соответствии с указателем: "Предвыборный штаб кандидата в губернаторы И. С. Пашкова". Возле третьей по счету двери Венька притормозил, достал из кармана платок, протер свою вспотевшую раннюю залысину, а потом пропустил меня вперед.

Я очутилась в просторной приемной, у дверей которой сидела парочка молодых качков, сразу же наставивших на меня глаза настороженных полканоэ, а над секретарским столом сгрудились несколько человек, что-то горячо обсуждавших. Они были так увлечены своим занятием, что на нас с Венькой обратили ровно ноль целых и ноль десятых внимания. Я покосилась через плечо на Веньку, но тот только махнул рукой в их сторону, и мне стало понятно, что эти если и входят в "команду", то, несомненно, находятся в самом низу иерархической лестницы. Не то что я, меня Венька повел дальше, за дверь с многозначительной табличкой: "Кандидат в губернаторы И. С. Пашков".

Итак, я ступила за порог святилища, предусмотрительно придав своему аполитичному лицу выражение, подобающее торжественности момента. Все мое существо затрепетало, приготовившись внимать флейтам, валторнам, а то и арфам, а также вдыхать курящийся фимиам. У меня даже мелькнула кощунственная мысль, что вселенная по собственной инициативе сузилась до размеров предвыборного штаба кандидата в губернаторы И. С. Пашкова.

Из транса меня вывел почти отеческий Венькин голос, который с чувством провозгласил:

- Капитолина Алтаева, прошу любить и жаловать.

Насчет любви ничего сказать не могу, но галантное обращение было налицо: ближайший "штабист" в костюме ничуть не хуже Венькиного бросился помогать мне освобождаться от пальто. Потом Венька подвел меня к "самому". Первое мое впечатление: ничего общего с молодым полуощипанным петушком из "Света маяков", хотя, впрочем, по тому газетному снимку судить было очень трудно по причине его весьма неважного качества. Что касается нынешнего Пашкова, то если бы мне предложили охарактеризовать его одним определением, я бы сказала: импозантный.

Почти уникальный случай, когда это редкоупотребимое в повседневной жизни словечко полностью соответствовало действительности и приставало к Венькиному шефу, как ворсинка к бархатному обшлагу. Высокий, статный, подтянутый, с белозубой улыбкой на американский манер, Пашков безо всякой агитации мог рассчитывать на голоса домохозяек всей губернии в возрасте от шестнадцати до восьмидесяти пяти.

Я еще не успела как следует рассмотреть кандидата в губернаторы, а его американский оскал уже преобразовался в приветливую улыбку.

- Значит, вы и есть та самая Капитолина Алтаева? - осведомился он бархатным баритоном. - Весьма о вас наслышан и очень рад, что заполучил вас. Добро пожаловать в команду!

Должна признать, это было сильно, примерно полсекунды меня не покидало ощущение, что я, сама того не ведая, снимаюсь в рекламном ролике типа "Голосуй, а то проиграешь", до чего все было четко и выверенно: взгляд, интонации, движения.

- А теперь будем знакомиться. - (Похоже, Пашков чувствовал себя более чем уютно в своем плакатном образе.) И он повел меня по кругу, как лошадь по цирковой арене, представляя свою замечательную "команду".

Первым был высокий блондин с обветренным лицом викинга.

- Начальник службы безопасности Федор Артюхов, - отрекомендовал его Пашков.

Гм-гм, начальник службы безопасности - это круто!

Следующим оказался невыразительный типчик с височными залысинами и унылым носом в сеточке лопнувших сосудов. Этого Пашков назвал - кем бы вы думали? спичрайтером, то бишь составителем речей. Его имя я как-то пропустила мимо ушей, уж больно я была поражена его мудреной должностью. Подумать только, настоящий спичрайтер в наших занюханных палестинах! К чему бы это? Может, в родимой губернии нефтяные фонтаны забили, а я ни сном ни духом?

- Сергей Челядьев - наш имиджмейкер. - Пашков ласково потрепал по плечу худенького узкоплечего паренька с мелкими, я бы даже сказала, кукольными чертами лица. Тот немедленно окинул меня пытливым взором на предмет обнаружения в моем облике деталей, способных навредить имиджу потенциального губернатора. Не сомневаюсь, у него руки чесались в предвкушении скорого возделывания целины, которую я собой представляла. Ладно, кое-какие жертвы ради "общего дела" я еще могу принести, но пусть не рассчитывает перекрасить меня в блондинку!

Потом Пашков отрекомендовал мне еще одного своего "штабиста", и я практически не удивилась, узнав его экзотическую должность - аналитик. Аналитик был худ и желчен и звали его Григорий Подобедов. Бок о бок с ним стоял Венька, подбадривающий меня взглядом.

- Мой помощник Вениамин Литвинец в особом представлении не нуждается, заметил в его адрес Пашков, - вы его хорошо знаете. - И он подвел меня к еще одному человеку из собственной свиты. Это была женщина. - Моя жена Снежана.

На жену Пашкова я взглянула внимательнее, чем на всех прочих. За особенного психолога я себя не держала, однако сообразила, что пашковекая супружница - дама твердая и волевая. С характером. В пользу этой версии говорил уже тот факт, что она приходилась ровесницей своему перспективному мужу, а не двадцатилетней вертихвосткой, на каких любят жениться преуспевающие баловни судьбы, к коим, несомненно, относился Пашков. Значит, она прошла с ним по жизни, что называется, рука об руку, так сказать, стояла у истоков его побед и не имела никакого желания уступать это место кому-либо еще.

- Вот мы и познакомились, - торжественно заключил Пашков-- Официальная часть окончена, можно переходить к текущим проблемам. - Он по-прежнему обращался исключительно ко мне. - Вы будете входить в курс дела по ходу работы. Вениамин вам поможет...

- Я могу задать вам вопрос?

На гладком, холеном лице Снежаны Пашковой отразилось удивление, а может, мне так только показалось.

- Если вы насчет условий, то они весьма выгодные, - отреагировал Пашков и повернулся к Веньке:

- Разве условия еще не обсуждались?

- Все будет нормально, - заверил шефа Венька.

- Меня интересует другое, - возразила я. - Почему вы остановили свой выбор на моей персоне?

- Прежде всего, мне вас настоятельно рекомендовали, - Пашков снова покосился на Веньку, - как одного из самых толковых журналистов в области. Кроме того, с самого начала было ясно, что нам нужен именно местный журналист, хорошо знающий региональную прессу, свободно ориентирующийся в тематике локального характера.

Он говорил удивительно гладко, без повторений и всяких там слов-паразитов типа "ну", "м-м-м" и "гм-гм", коими я лично грешу напропалую. Так что у меня даже возникло почти непреодолимое желание оглянуться, дабы проверить, уж не стоит ли за моей спиной кто-нибудь из "штабистов", например спичрайтер, с плакатом, на котором крупными буквами запечатлен вышеозначенный "спич". Как "толковый журналист", я хорошо знаю про такие штучки, успешно практикуемые на телевидении, и, когда диктор бойко излагает последние новости, преданно глядя в камеру, скорее всего это свидетельствует не о его поразительной памяти, а о том, что где-то на уровне камеры и находится специальная "шпаргалка" на тот случай, если он вдруг запнется.

Ладно, будем считать, что я удовлетворена его ответом, поскольку нормальной человеческой логике он не противоречит. Вот если бы вдруг самому Пашкову вздумалось меня спросить, а почему, собственно, я приняла его предложение, я бы так красиво не выкрутилась. Вряд ли мне удалось бы складно наврать про близость его демократических идеалов моим, учитывая, что с какими бы то ни было идеалами у меня постоянная напряженка. Не признаюсь же я ему, что выбрала для себя амплуа лазутчицы во вражеском стане и цель моей разведывательной деятельности - выяснить, имел ли он отношение к исчезновению Наташи Русаковой.

Пашков подвел итог в свойственной ему манере истинного демократа:

- Если вопросы исчерпаны, прошу всех за стол.

И сделал приглашающий жест рукой, не менее отточенный, чем его речи.

"Штабисты" не мешкая заняли места за длинным полированным столом, причем, доложу я вам, не как-нибудь, а, что называется, "согласно купленным билетам", то бишь в четком соответствии с заведенной у них иерархией. По левую руку от Пашкова устроился Венька, по правую желчный аналитик, за аналитиком спичрайтер. Белокурый Викинг - начальник охраны - шел рядом с Венькой. Что касается меня, то мне был оставлен стул между спичрайтером и имиджмейкером, не без специального умысла, как я полагаю. Таким образом мне сразу отводилось подобающее место в "команде", не последнее, надо сказать. Жена будущего губернатора (при условии, что в стартовавшем избирательном забеге он придет первым) к нашей компании не присоединилась, скромно пристроившись в кресле неподалеку от двери, однако вязания из сумки не достала, как бы показывая всем своим видом, что находиться в стороне и быть посторонней совсем не одно и то же.

Первым слово было предоставлено аналитику, который, откашлявшись, степенно и рассудительно выложил свои соображения относительно перспективы Пашкова занять губернаторское кресло. По его словам, вероятность такого благоприятного исхода была весьма высока:

- ..Анализ результатов социологического опроса показывает, что общественное мнение будет на нашей стороне. Рейтинг нынешнего губернатора очень низок, возможно, он даже во второй тур не пройдет, если, конечно, вообще возникнет необходимость во втором туре. Но окончательно сбрасывать Крутоярова со счетов все-таки преждевременно. Как бы там ни было, а сегодня в его руках сосредоточены реальные рычаги власти...

Ну и так далее, в том же духе он довольно долго оперировал своими занудными околонаучными выкладками, пока Пашков не перебил его, обратившись к Веньке:

- А какие последние новости из избиркома? Исполненный значительности, Венька раздул щеки:

- Пока все то же: кроме вас, официально зарегистрированы только два кандидата, Крутояров и Рябоконь. фамилия Рябоконь была мне хорошо знакома директор самого большого в городе рынка и, поговаривают, имеет надежную криминальную "крышу", так что на него не капает. Года два назад я даже брала у него интервью, и, помнится, уже тогда он держал себя арабским шейхом, а теперь, выходит, решил податься в губернаторы. Ничего не скажешь, отменная подбиралась компания: партократ со стажем Крутояров, весь из себя либерал и демократ западного толка на комсомольской подкладке Пашков и маргинал Рябоконь.

- А за этим Рябоконем такие деньги стоят... - загадочно молвил Венька, остальные молча переглянулись. Уточнять, какие именно деньги стоят за директором большого рынка, смысла не имело. Меня, правда, несколько беспокоили капиталы, подпирающие Пашкова, поскольку я здорово сомневалась, что они намного чище рябоконевских, но не затем я забралась в этот гадюшник, чтобы с ходу обнаруживать свой скептический настрой. И вообще на всю их мышиную возню мне глубоко наплевать, меня интересует другое, совсем другое... Мне важно выяснить, почему газетная вырезка с фотографией комсомольского лидера Пашкова оказалась у моей бесследно пропавшей пятнадцать лет назад подруги.

А Венька с кривой усмешкой выдал очередную сводку с предвыборного фронта:

- Похоже, еще один кандидат намечается, сильно независимый. Сегодня подписные листы принес.

"Штабисты" задержали дыхание, а Венька заглянул в свою записную книжку:

- Некто Алексей Каблуков, тридцати семи лет, по профессии, как сам заявил, свободный художник. Ну, от этого точно стоит ждать художеств, потому что у него, по-моему, с крышей не все в порядке. С крышей в смысле головы.

Чем дальше, тем веселей, отметила я про себя, поскольку Каблукова я тоже знала как облупленного. Это был бессменный нештатный автор всех городских газет, жуткий графоман и зануда, к тому же исполненный пафоса. Свои бессмысленные статейки он подписывал псевдонимом Г. Правдин, и их даже время от времени, в основном когда редакционные портфели тотально пустели, печатали, предварительно нещадно отредактировав, а редактировать Каблукова - считай, написать заново. Однажды я тоже была вынуждена поставить его писанину в номер, так это было что-то! Обнаружив свой "шедевр" в газете в изрядно сокращенном и подлатанном виде, Г. Правдин долго разбирался с редактором "Вечерки", в которой я тогда работала, на предмет правомочности моей журналистской правки. С тех пор я зареклась иметь дело с Каблуковым. Что ж, если местный избирком все-таки зарегистрирует пламенного графомана в качестве кандидата на должность губернатора, компанию он точно не испортит.

- Кто его поддерживает? - деловито поинтересовался Пашков.

- В том-то и дело, что никто, - хмыкнул Венька, - тут у него по нулям. В разговор вмешался аналитик:

- Но ведь подписные листы он как-то организовал!

- Это и правда удивительно, - почесал залысину Венька, - но их еще не проверили. Может, они фальшивые, вдруг он все подписи подделал?

Однако аналитик стоял на своем:

- В любом случае эту фигуру нужно серьезно изучить со всех сторон: связи, знакомства, прошлое... Так просто в губернаторы не метят.

Никакого приказа не прозвучало, но мне почему-то почудилось, будто мужественный Викинг немедленно "взял под козырек", хотя у него и козырька-то не было. Просто в глазах у него появился охотничий азарт. Можно не сомневаться, Г. Правдина теперь "изучат" вдоль и поперек.

- Как знаете, - пожал плечами Венька, - а по мне, этот Каблуков - ходячий блеф. Ничего собой не представляет, просто ищет дешевой популярности. Посветится немного, на том все и кончится. Будет потом вставлять через слово:

"Вот когда я баллотировался в губернаторы..."

Венька знал, о чем говорил, потому что сам был практически из того же самого теста, что и Каблуков, и свою головокружительную "политическую" карьеру начинал почти так же. И "способности" Каблукова он принижал не со злого умысла, а всего лишь потому, что уж больно серьезно относился к своим собственным. Повращавшись в высоких московских сферах, он, похоже, окончательно и бесповоротно потерял чувство юмора и, наверное, серьезно рассчитывал, что его некролог будет начинаться со слов: "Скончался старейший российский демократ..." Старейший в прямом смысле, ибо Венька, конечно же, собирался жить долго, если вообще не вечно.

- Хорошо, с этим все более-менее ясно, - поставил точку в намечавшейся дискуссии Пашков. - Теперь перейдем к нашим текущим делам. К самым неотложным.

Опять заговорил вездесущий Венька:

- Ну что... Там в приемной сейчас как раз собрались эти.., сборщики подписей... Так вот, надо бы их подрядить на расклеивание предвыборных плакатов. Только сначала давайте решим, почем будем платить: по рублю или по пятьдесят копеек...

И тут произошло нечто неожиданное. В разговор вмешалась мадам Пашкова, и я впервые услышала ее голос, тихий, но властный.

- По пятьдесят копеек им хватит, - изрекла она бесстрастно.

- По пятьдесят так по пятьдесят, - без долгих обиняков согласился Венька, и я поняла, что потенциальная первая леди губернии ныне исполняла при потенциальном губернаторе роль казначея, и, судя по всему, довольно прижимистого. Ничего удивительного: демократические денежки ничуть не хуже прочих и также любят счет.

- А как быть с особенно отличившимися? - опять подал голос Венька. - Мы же обещали им премию!

- Пусть отличатся еще и в расклеивании плакатов, - так же спокойно и сухо ответствовала мадам Пашкова.

Спорить с ней никто не стал, и я подняла ее "планку" повыше. Похоже, простым казначеем тут не обойтись, дело пахнет "серым кардиналом".

Обсуждение предвыборных проблем на этом не закончилось, но теперь, когда расстановка сил была мне более-менее ясна, это заседание мне окончательно надоело. Я отключила слух и сосредоточилась на Пашкове, уверенно восседающем во главе стола и обращающем свой спокойный, почти лучезарный политический лик поочередно то к одному, то к другому "штабисту". Чем дольше я рассматривала его физиономию, тем больше она напоминала мне маску, вовсе не потому, что казалась неживой, нет, с этим как раз все было в порядке - эмоции на ней отражались, только уж очень дозированно. Не человек, а манекен. Впрочем, не так уж много я видала на своем веку кандидатов в губернаторы, чтобы судить, как они должны выглядеть. И вообще, лучше подумать о том, что могло его связывать с Наташей. Комсомольские дела? Черта с два я в это поверю! У Наташки были нормальные мозги, она училась в музыкальном училище по классу скрипки, и всякая там псевдоидейная чепуха ее не касалась. Тогда что? Личное? Ну, теоретически можно предположить все, что угодно, а практически... Любовная связь между восемнадцатилетней студенткой и секретарем райкома комсомола? Конечно, я знавала сюжеты и покруче, вот только то обстоятельство, что восемнадцатилетней студенткой была Наташа, все меняло. Не укладывалось у меня это в голове, просто не укладывалось! Выходит, я зря сунулась в предвыборный политический гадюшник? Ладно, время покажет.

Я так увлеклась своими умопостроениями, что из прострации меня вывел только грохот отодвигаемых стульев. "Штабисты" поднимались из-за стола. Решив, что команда распространяется на всех без исключения, я тоже отлепилась от стула. Но Пашков меня удержал:

- Капитолина... Можно я буду вас так называть, у нас здесь отношения самые демократичные, если вы успели заметить...

Я утвердительно кивнула.

- Очень хорошо. Тогда я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.

Глава 6

"С глазу на глаз" означало общение в присутствии безмолвной Снежаны Пашковой, не покинувшей, подобно прочим, кабинет высокого начальства. Она по-прежнему безмолвно сидела в кресле, и теперь, когда нас в комнате было только трое, временами я чувствовала на себе ее пристальный взгляд, но застать его мне ни разу не удалось. Она умудрялась отвести его в сторону, прежде чем я успевала слегка повернуть голову. Не сомневаюсь, все это было неспроста, мадам меня "прощупывала", и, похоже, за ней, а не за Пашковым оставалось последнее слово по любому вопросу. И сейчас, именно сейчас, она решала мою "судьбу", а Венькино мельтешение было всего лишь увертюрой.

Пашков задал мне несколько вопросов, связанных с моей работой в местных СМИ, в стиле "что, где, когда?". Я отвечала коротко, не особенно распространяясь, в нарочито деловой манере, дабы не выбиваться из контекста. Впрочем, с чего бы мне долго распинаться, когда "этапы моего большого пути" можно на пальцах пересчитать: средняя школа, местный университет да несколько местных же газет, в которых я успела засветиться, прежде чем ко мне прилепился звучный титул "известной скандалистки", который, как я понимаю, привлекал ко мне Пашкова больше всего прочего. Что думала по этому поводу "серая кардинальша", до поры мне было неизвестно.

"Прощупывание" закончилось сетованиями Пашкова на то, что он не был в области четырнадцать лет, с тех пор как пошел на повышение в Москву, и теперь его противники по предвыборной борьбе наверняка захотят использовать это обстоятельство против него. Вот и в прессе по отношению к нему проскальзывают такие определения, как "отрезанный ломоть", с явным намеком на то, что он далек от местной действительности. Его же, как истинного патриота губернии, такие выпады, понятное дело, огорчают и откровенно задевают, а посему всей команде предстоит положить немало сил на то, чтобы переломить общественное мнение в свою пользу. При этом основная посылка в идейной борьбе, по Пашкову, должна была выглядеть следующим образом: да, последние четырнадцать лет он провел вдали от родных пенат, но сие вовсе не означает, что душой он от них оторвался, а кроме того, в Москве он не просто так прохлаждался, а зарабатывал политический капитал и прочные связи "во всех инстанциях", кои теперь могут преобразоваться в золотой дождь и обрушиться на область в виде многомиллионных инвестиций в промышленность, сельское хозяйство и социальную сферу.

На этом-то фронте мне и предстояло показать свое рвение, и начать предлагалось с организации интервью не где-нибудь, а в "Губернском вестнике".

- Я бы не хотел, чтобы оно было сухим и официальным, - откровенно поведал Пашков, - знаете, таким согласованным заранее. Меньше всего я желал бы показаться избирателю заскорузлым партократом или столичным функционером, а кроме того, в моей биографии нет ни одного темного факта, которого можно было бы стыдиться. И я даже горжусь, что много лет посвятил комсомолу, потому что из этой молодежной организации вышло очень много стоящих руководителей всех уровней... И в то же время мне меньше всего хотелось бы, чтобы я выглядел таким положительным херувимчиком с крылышками, я обычный человек, со своими увлечениями, маленькими слабостями...

Насчет маленьких слабостей мне особенно понравилось, жалко, что он не остановился на них подробней...

- И еще... Меня очень беспокоит, что широко распространившаяся среди московских журналистов скверная мода искажать факты, а подчас и откровенно их перевирать докатилась и до региональной прессы. Поэтому я прошу вас взять это под контроль и привлекать к нашей работе только высокопрофессиональных и добросовестных журналистов.

Он замолчал и выжидающе уставился на меня.

Значит, мне пора было открывать рот. Я его и открыла:

- Насколько я разбираюсь в этих делах, на предвыборных кампаниях газеты зарабатывают денег больше, чем на рекламе, а поэтому не думаю, чтобы они стали демонстрировать особенную принципиальность. Что захотите, то и напечатают.

Кажется, мой здоровый практицизм слегка покоробил государственного мужа демократического толка:

- Все-таки я бы не хотел все сводить к товарно-денежным отношениям. Человеческий фактор играет не меньшую роль.

- Играет, - уныло согласилась я: такие разговоры, которые я про себя называла "дискуссиями об оттенках белого цвета", были не по мне.

- Вот и хорошо, что вы это понимаете, - обрадовался Пашков. - Так что давайте не будем сбрасывать его со счетов. Знакомствами в местной прессе, как я понимаю, вас Бог не обидел, поэтому я на вас очень надеюсь. К завтрашнему полудню я жду от вас программу освещения в прессе нашей предвыборной кампании.

Очень мне нравятся эти местоимения "наш", "наше", "наши", как будто мы всем скопом баллотируемся в губернаторы. Еще мне понравилось слово "программа", от которого на меня повеяло чем-то неистребимо тоскливым, вроде прений на отчетно-перевыборном профсоюзном собрании в жэке.

Наверное, Пашков заметил перемену в моем лице, по крайней мере, он поспешил добавить к сказанному им выше:

- Я понимаю, что вы журналист-практик и организационная работа для вас не совсем родная стихия, а потому отряжаю вам в помощь Вениамина Литвинца, тем более что вы давние знакомые. Он у нас специалист во всех областях, и для начала вы будете работать с ним в тандеме. Пока войдете в курс дела, освоитесь...

Очень интересно: я в тандеме с Венькой! Это называется: чем дальше - тем смешнее. И все-таки мне не совсем понятно, с чего это они мной так прельстились, если сами признают отсутствие у меня какого бы то ни было опыта в подковерной деятельности. Не проще ли им было привезти с собой опытного московского журналюгу, который на подобных делах все зубы съел? Да и у нас такие бы нашлись, стоит только свистнуть! Объяснение сему феномену напрашивалось только одно: они польстились на мою сомнительную славу затравленной правдоискательницы, коей я никогда не была.

После этой задушевной беседы мы наконец расстались, предварительно пожав друг другу руки. "Кардинальша" холодно произнесла "до свидания", я толкнула тяжелую дверь, предварительно захватив свое пальто, и тут же оказалась в объятиях Веньки:

- Ну что, все решили?

Я не успела ничего ответить, потому что он выволок меня в коридор и потащил в его дальний конец.

***

Мы с Венькой уединились в небольшом кабинете рядом с боковой лестницей и приступили к составлению "плана взаимодействия с прессой" - формулировки Венькины. Этот прощелыга сам уселся за компьютер, вызвал подходящий шаблон и начал тюкать по клавиатуре толстым указательным пальцем. Набрав заголовок, он бросил мне через плечо:

- Между прочим, твою работу выполняю, заметь!

- Инициатива наказуема, - хмыкнула я. - Это же твоя идея была сосватать меня в пресс-секретари, не забыл?

- Не забыл, - вздохнул Венька и отстукал первый пункт: "Интервью, газета "Губернский вестник". - Но учти, я это делаю не бескорыстно!

Кто бы сомневался!

- И что ты потребуешь взамен? Родину продать? Или душу? - проявила я любознательность и придвинула к себе верхний из сложенных на Венькином столе агитационных плакатов, с которого сердечно, но сдержанно улыбался Пашков.

- Родину я у тебя покупать не буду, - рассудительно отозвался Венька, поскольку это понятие абстрактное и не материальное. Душа, кстати, тоже.

Я продолжила изучение плаката. Фотография там, между прочим, была отнюдь не одна, еще пять снимков поменьше разбавляли зажигательный пропагандистский текст. На двух из них Пашков был запечатлен в компании друзей-единомышленников, среди которых особенно бросались в глаза примелькавшиеся завзятые демократы, на третьем - в кругу так называемой культурной элиты, состоящей из парочки эстрадных звезд и известного, необычайно плодовитого скульптора. А внизу были представлены снимки семейной тематики. На первом кандидат в губернаторы обнимал пожилую женщину в зеленом трикотажном платье, а подпись под снимком гласила: "И. С. Пашков с матерью Клавдией Васильевной Пашковой". На втором, кроме самого Пашкова, я узнала его холеную Снежану. Они сидели за довольно-таки скромным столом - то ли обедали, то ли ужинали, - и не одни, трапезу с ними делили красивая молодая девушка и парень со слегка испуганным взглядом. "И. С. Пашков в кругу семьи", прочитала я и еще раз, уже повнимательнее, посмотрела на снимок, отметив, что выражение у пашковского сына все-таки какое-то странное, если, конечно, это его сын.

- А я и не знала, что у нашего кандидата такие взрослые дети, - задумчиво обронила я.

- Он рано женился, - отозвался Венька, - в восемнадцать лет. Представляешь, совсем не погулял парень!

- Похоже, мадам держит его в ежовых рукавицах? - продолжила я свою диверсионную деятельность.

- Да, она баба серьезная, - подтвердил Венька, подслеповато пялясь в экран дисплея.

Признаться, не так уж много я из него вытянула, учитывая, что особенности характера Снежаны Пашковой были мне уже ясны, по крайней мере, в общих чертах.

- А где его дети, в Москве? - не унималась я.

- Старшая в Москве, она уже замужем. А младший здесь, они его всегда с собой возят, его же оставить не с кем. Если только в психушку сдать.

- Как это? - опешила я.

- Очень просто, - ответил Венька, - у него с годовой не в порядке, с самого детства. Больной парень, уже восемнадцать лет, а с мозгами - полный швах. Аутист. Семейная трагедия, - вздохнул он, но особого сочувствия в его голосе я не уловила.

- Аутист? - Я еще раз посмотрела на семейную фотографию: ясно теперь, почему у парня такой странный взгляд. - Не очень много я про это знаю, но, по-моему, аутисты - не дебилы.

- Я тоже не психиатр, но имел возможность несколько раз наблюдать его вблизи. Скажу тебе, зрелище удручающее. Смотрит на тебя своими гляделками, а выражение - никакое.

- А где он сейчас?

- У бабки. Здесь же живет мать Пашкова, так его к ней и сплавили. С ним хлопот никаких - сидит себе и смотрит в одну точку - вместо мебели.

Я задумалась:

- Одного я не пойму, зачем тогда его на плакат поместили?

- А чего? - пожал плечами Венька. - Зачем скрывать то, что в любую минуту может всплыть на поверхность. Лучше, что ли, будет, если про это пронюхают и начнут строить всякие догадки. Мол, кандидат в губернаторы собственного сына в психушку сдал. Кому это нужно? Впрочем, сейчас даже модно иметь такие общечеловеческие проблемы. Люди узнают про больного сына и подумают: вот ведь какой человек, известный, с деньгами, а тоже по-своему несчастный. Такие вещи всегда за душу берут и интерес повышенный вызывают. Начнут любопытство выражать, охать, сочувствовать: это какой такой Пашков? Не тот ли, у которого сын инвалид? Тонкий психологический расчет! Обыватели любят посмаковать подробности личной жизни известных людей, значит, надо дать им такую возможность. Яркий пример - Клинтон: в прямом смысле со спущенными штанами застукали, а рейтинг только поднялся.., так сказать, в прямой зависимости от того, с чем его застукали, - похабно захихикал Венька.

- М-да, - покачала я головой, - у вас, я смотрю, ничто не пропадает, все в дело идет.

- А ты как думала? Умный человек всегда обращает свои недостатки в достоинства! - оптимистично заявил Венька.

- Ну а у нашего как.., со спущенными штанами? Есть чем порадовать избирателя? - поинтересовалась я.

Венька перестал колотить по клавиатуре, обернулся и посмотрел на меня внимательнее обычного:

- А тебе зачем?

- Зачем-зачем? - передразнила я. - Для общего развития. Ты что, уже забыл, что сам сосватал меня в пресс-секретари? А в чем состоит распервейшая обязанность пресс-секретаря? Формировать образ кандидата в средствах массовой информации. А как же я буду этот образ формировать, когда сама не знаю, какой он?

Венька пожевал жирными губами, не такой он был окончательный идиот, чтобы не уловить в моих высказываниях подвоха, а потому ответил, тщательно выбирая слова:

- Значит, так... Э-э-э... Образы, как ты понимаешь, бывают разные. У нашего, да будет тебе известно, он такой: примерный семьянин, обремененный слабоумным сыном, порядочный и честный человек.

- Не скучновато ли это покажется избирателю? - съязвила я. - Может, все-таки стоит поискать в его прошлом что-нибудь веселенькое, типа Моники Левински?

Венька оставил без комментария мою малопочтительную по отношению к собственному же работодателю вольность, запустил принтер, и не прошло и минуты, как на столе передо мной лежал лист обычного формата с распечатанным "Планом взаимодействия с прессой".

- Это только "рыба", - пояснил он, придвигая стул и усаживаясь рядом со мной.

Я пробежала глазами Венькину писанину и зашлась в приступе гомерического хохота.

- Чего ржешь? - обиделся Венька. - Да если хочешь знать, это уже третьи мои выборы, и, между прочим, еще никто не жаловался.

Я перестала смеяться и как могла утешила расстроенного Веньку:

- То-то ж и видно, что ты спец по этой части. Чувствуется комплексный подход. Мне тут после тебя просто делать нечего.

- Я же сказал, что это просто "рыба", - самодовольно отозвался Венька, такой общий план, а ты должна учесть местную специфику и развить мои идеи. Ну и опять же вся организационная часть за тобой. Ты будешь непосредственно работать с авторами и, так сказать, держать руку на пульсе, чтобы не напороли отсебятины.

- Ага, - выказала я собственную сообразительность, - чтобы не отклонялись от заранее утвержденного образа.

- Вот именно, - ухмыльнулся Венька и поощрил мое служебное рвение:

- Прогрессируешь прямо на глазах.

- Неудивительно при таком-то руководстве! - продолжила я пикировку.

- Учись, пока я живой! - Венька оторвал зад от стула и сладко, с хрустом потянулся.

- А что, есть опасения?

- Что-что? - заморгал Венька.

- Сам же сказал: пока живой...

- Тю, Капитолина! - возмутился Венька. - Типун тебе на язык!

Не успел он высказать теплое пожелание моему языку, как на столе затренькал телефон. Венька сначала захлопал себя по карманам в поисках мобильного, потом сообразил, что к чему, и поднял трубку:

- Да, да... Литвинец слушает... Кто говорит, кто? Плохо слышно... Импрес-с-сарио? А, понял! Когда прибывает? Завтра? Семичасовым рейсом? Встретим, конечно, встретим, как договаривались... М-м-м... Да о чем речь, чтобы мы не встретили Елену Богаевскую?! Сам лично встретит! "Шестисотый" "Мерседес" устроит? Устроит?.. Вот и отлично! Да... Да! Ждем, до завтра!

Венька опустил на рычаг трубку и сделал умное выражение:

- Вот, культурной программой ударяем по здешнему бездорожью и разгильдяйству. Саму Елену Богаевскую выписали! Дороговато, конечно, встало, но надеемся, что интеллигентные избиратели оценят...

- Неужели Елену Богаевскую? - не поверила я своим ушам. Елена Богаевская оперная дива мирового уровня, настоящая примадонна, самые первые ассоциации с именем которой - "Ла Скала" и "Ковент-Гарден", и в нашей занюханной губернии? Уж не бредит ли Венька часом?

- Да, Капуля, ты не ослышалась, Елену Богаевскую, - многозначительно подтвердил Литвинец. - Правда, мы рассчитывали, что она прикатит попозже, так сказать, поближе к финалу, но у нее плотный график, гастроли и выступления в этом, как его... Короче, каком-то там Метрополитене...

- В "Метрополитен-опера"?

- Ну да, где-то там... И что, эта Богаевская действительно так хорошо поет? - осведомился Венька.

- Редкое меццо-сопрано, - сказала я. Венька присвистнул:

- А я и не подозревал, Капитолина, что ты такая подкованная в этих делах! Прямо специалистка!

Я промолчала. Никакая я не специалистка, ну, были у меня кое-какие поверхностные знания, оставшиеся в наследство от Наташки, повернутой на своей скрипке и классике в целом. От нее я и нахваталась кое-каких терминов и заразилась полезной привычкой не выключать телевизор, когда показывают оперу или балет. Собственно, из ящика я и почерпнула сведения о Елене Богаевской, о которой заговорили вдруг и много года три назад. Как всегда у нас: стоит исполнителю получить известность на Западе, так и на родине сразу вспоминают, а прежде - ни сном ни духом.

- А знаешь, что эта Богаевская тоже наша землячка? - спросил Венька. Сколько знаменитых людей из одной губернии! - Не иначе, к числу знаменитостей, имеющих здешний корни, Венька скромно приписывал и себя. - Местная она, тутошняя, уехала учиться в Питер, потом прославилась, а на родину предков с тех пор ни ногой, а мы ее, значит, уговорили. Честно тебе скажу, тяжеленько было, она как уперлась: не поеду туда, и баста! Столько сил пришлось приложить, а главное, какие бабки посулить, ты себе представить не можешь. На такие столько всяких "сюси-пуси", разных там "юбочек из плюша" можно было бы навезти. Но наш сказал: мы должны выглядеть респектабельно. Вот и выглядим, но каких это бабок стоит! - со стоном повторил Венька. - Ну ладно, лишь бы результат был, а к голосованию мы еще кого-нибудь покруче заманим. Бельмондо какого-нибудь или этого... Терминатора!

Да уж, с Терминатором Крутоярову, Рябоконю, а уж тем паче Каблукову тягаться будет тяжеленько.

- На концерт Богаевской я, по крайней мере, могу рассчитывать? - спросила я.

- Да ради Бога, - махнул рукой Венька, - фирма за все платит. От нашего стола - вашему столу. - И он спохватился:

- Да, чуть не забыл, надо же местную прессу о ее приезде известить, как-никак Пашков ее лично встречать будет. Вот, кстати, тебе первое поручение. - И Венька подпихнул ко мне телефон.

Я сделала брови домиком: уж очень мне понравилось слово "поручение", однако кочевряжиться не стала. Все-таки звезды мировой величины не каждый день сходят с небосклона, чтобы почтить своим визитом городишко типа нашего. Между прочим, обзванивая газеты, я пережила несколько минут истинного удовольствия, наслаждаясь паузой, неизменно повисавшей на противоположном конце провода всякий раз, как я объявляла в трубку:

- С вами говорит Капитолина Алтаева, пресссекретарь кандидата в губернаторы Игоря Пашкова.

Я хорошо знала: первое, что произнесет каждый из моих телефонных собеседников, едва я положу трубку, будет звучать следующим образом:

- Ну и проныра эта Алтаева, опять неплохо устроилась!

Пока я выполняла это свое первое "поручение" в новой должности, Венька куда-то отлучился. Видимо, отправился докладывать Пашкову о грядущем приезде Елены Богаевской. Вернувшись, он осведомился, как обстоят дела.

Я пожала плечами:

- С телевидения Вислоухов обещался, из "Вечерки" пришлют фотографа, в трех газетах заказали репортажи мне...

- Нормально, - скромно оценил мои достижения Венька, щелкнул замками лежащего на стуле кейса и достал какую-то бумагу. - На, подпиши.

- Не читая? - уточнила я.

- А чего там читать? - изумился Венька. - Это же договор. Лучших условий тебе никто не предложит.

Конечно, в делах коммерческого характера я удивительно темная, но не до такой же степени, чтобы не попытаться понять, какую свинью подкладывает мне Венька, который никогда не славился особенным бескорыстием.

- Я ознакомлюсь с этим дома, на досуге, - пообещала я.

Венька тут же стал протестующе мычать, но я его перебила, добавив:

- Завтра мы все согласуем, и эту твою "рыбу" - тоже.

Кажется, Венька собирался еще немного попререкаться, но этому его намерению не суждено было осуществиться: дверь робко скрипнула и в комнату просочился нежный имиджмейкер.

- Чего тебе? - не очень приветливо буркнул Венька.

- Я хотел бы поговорить с дамой, - деликатно ответствовал тот.

- Ну все, Капитолина, ты попалась, - ехидно хихикнул Венька. - Сейчас он тобой займется! - Собрав со стола какие-то бумаги, он смылся в неизвестном направлении и оставил меня "на растерзание" имиджмейкеру.

Между прочим, этот приличный на вид малый наболтал мне кучу гадостей, причем таких, какие, насколько мне известно, не принято говорить женщинам, к коим я имею пусть и отдаленное, но отношение. Послушать его, так все во мне было не так, начиная плохо выщипанными бровями (да я их вообще не выщипываю!) и кончая широкими носками моих зимних ботинок (в прямом смысле). Короче, вид у меня был вызывающе нереспектабельный и входил в полное противоречие с заветным образом кандидата и общим стилем его предвыборной кампании.

Послушала я его, послушала и дала ему от ворот поворот следующим образом:

- Молодой человек, а вы разве не понимаете, что мой имидж уже давно сформирован без вашей помощи, и именно благодаря ему ваш шеф меня и позвал? И что же будет, если я послушаюсь вас и видоизменюсь под фотомодель? Боюсь, избиратели этого не поймут. А кроме того, выщипывание бровей, чтоб вы знали, я считаю варварской операцией и никогда на нее не соглашусь!

Глава 7

Домой меня доставили с полным комфортом - на авто, правда, не на роскошном Венькином, а на скромном "жигуленке", но тем не менее. Водила тоже был другой, такой рабоче-крестьянский парень, коренастый, невысокого росточка и необычайно разговорчивый, первым делом объявивший, что величать его следует Жориком. Всю дорогу он забивал мне баки всякими шутками-прибаутками и между прочим (тут Венька оказался необычайно прозорливым) сильно интересовался, правда ли, что у кандидата сын придурок.

- Он аутист, - бросила я, глядя в окно.

- Во-во, - подхватил водила, - этот самый. Так это, говорят, все равно что идиот.

Я не стала входить в подробности и объяснять, чем аутисты отличаются от идиотов, только подумала, что эта "общечеловеческая проблема" в глазах местных аборигенов несомненно проигрывает перед "спущенными штанами". Может, Пашкову все-таки стоит запустить о себе какую-нибудь сплетню в подобном духе, подыскать себе подходящую секретаршу, хотя бы и фиктивную. Вот еще неплохо было бы, если бы он на поверку взял да оказался, например, трансвеститом! Обскакали бы Америку только так. Впрочем, чего это я так озаботилась пашковскими шансами на губернаторский трон? Мне до него нет никакого дела; все, что меня интересует, так это имеет ли он какое-либо отношение к Наташе и ее исчезновению.