Опасная тихоня

Радомыслова задумалась, ее ласковая ладонь снова прошлась по спинке спящего кота:

- Как я понимаю, на мысль, что Елена Богаевская может быть как-то связана с исчезновением вашей подруги, вас навели два обстоятельства. Первое: они учились в одной школе, второе: Богаевская пятнадцать лет назад покинула город, а ваша подруга тогда же пропала. Может, это все-таки не более чем совпадение?

Я не стала активно возражать:

- Не исключено. Только это моя последняя надежда, последняя...

- Я вам сочувствую, - задумчиво произнесла Радомыслова, - и при таких обстоятельствах я вам, конечно, попытаюсь помочь, хотя я остаюсь при том мнении, что это все-таки исключительное право Елены Богаевской. Я бы не хотела что-то делать за ее спиной. Впрочем, не так уж много я и знаю. - Она замолчала, видимо решая, стоит ли раскрывать секреты бывшей ученицы, неожиданно ставшей звездой мировой величины. Потом все-таки заговорила:

- Прежде всего хочу сказать, что Лена Богаевская с самого начала подавала большие надежды. Если бы она не стала певицей, прекрасная пианистка из нее получилась бы в любом случае. Поэтому я много с ней занималась, выделяла среди других учениц и учеников... Я, собственно, всегда так поступала, за что получала много нареканий. М-да... Впрочем, это неважно. - Я заметила, что лицо старой учительницы омрачилось. - Но, - она вскинула голову, - я До сих пор осталась при своем мнении: талантливым детям нужно уделять больше внимания, нужно о них заботиться, оберегать, дышать на них, они же перед этой жизнью беззащитны вдвойне, потому что более впечатлительны. Ну ладно, о Леночке. В общем, когда я поняла, что передо мной одаренный ребенок, а произошло это, конечно, сразу, то стала посвящать ей больше времени, чем остальным. Мы занимались не только в школе, но и здесь, у меня. - Она повернула голову, я проследила ее взгляд и только теперь рассмотрела в дальнем углу пианино. Разумеется, никаких денег я с нее не брала, тем более что семья была не очень зажиточная, как принято говорить, полная, но с проблемами. Отец очень сильно выпивал. Кстати, когда Лена с матерью уехали из города, семья совсем распалась, отец Лены остался в городе и потом, как я слышала, окончательно спился. Что касается самой Лены... - Радомыслова тяжело вздохнула и замолчала. Причем надолго.

Я заерзала в кресле, и рыжий кот на коленях старой учительницы не оставил этот факт без внимания: снова приоткрыл один глаз и недовольно посмотрел на меня. По-моему, мое присутствие представлялось ему все более и более нежелательным.

- Конечно, с Леночкой тогда, в июне восемьдесят третьего, что-то произошло. У меня на этот счет нет ни малейшего сомнения, хотя, что именно случилось, я до сих пор не знаю. Но как она была потрясена, с ней творилось что-то страшное! Она тогда уже заканчивала первый курс училища - ей, впрочем, по-хорошему надо было бы сразу в консерваторию поступать, но таковой у нас в городе нет и по сию пору. Да... Лена, уже учась в училище, как и прежде, часто ко мне приходила... Мы беседовали, пили чай с вареньем... Помню, когда она не появилась у меня за неделю ни разу, я сама собралась и пошла к ней домой. Тем более что они жили на улице Рылеева, а музыкальная школа находится неподалеку, в двух кварталах. Пришла, позвонила, дверь открыла ее мать... У нее вид был не очень: бледная, плохо причесанная. В квартире царил страшный беспорядок, какие-то вещи упакованные... Они уже готовились к отъезду, но я этого не знала. А Лена сидела, забившись в уголок, такая несчастная, а глаза... Я даже не знаю, как вам их описать, наверное, такие бывают у человека, которого живьем опускают в могилу, - сплошной ужас. Конечно, я стала спрашивать, что стряслось, но никакого вразумительного ответа не получила. Тамара Ивановна, так зовут мать Лены, была в подавленном, нервозном состоянии и твердила одно: мы уезжаем, и все. Мне ничего не удалось у нее выведать, ничего. Я, конечно, пыталась ее переубедить, серьезно все обдумать, ведь я очень боялась, что Леночкино дарование погибнет. Помню, она, Леночкина мать, тогда мне сказала:

"Неужели вы думаете, что я не желаю счастья собственной дочери? Да я для нее сделаю все и даже больше. А сейчас для нее будет лучше всего отсюда уехать". Вот что мне удалось от нее добиться. А Лена просто сидела и молчала, за все время ни слова не произнесла. Ну и все, - печально подытожила она.

- И вы ее больше ни разу не видели?

- Никогда, - покачала она головой. - Долгое время я вообще ничего о ней не знала, хотя, если честно, надеялась, что когда-нибудь она мне напишет, в почтовый ящик без волнения заглянуть не могла - письма ждала. Не дождалась... А потом увидела ее по телевизору. Признаться, сначала глазам своим не поверила. Понятно, имя и фамилия могут и совпасть, но лицо, лицо я, конечно, спутать не могла. У меня был шок, когда я поняла, что не ошиблась, что это именно она - Лена. Потом я сказала себе: значит. Бог есть! А как я обрадовалась, когда по городу афиши развесили, сразу билет на концерт купила, в партер. Но она отказалась выступать.

- А это только подтверждает, что с ней что-то и в самом деле случилось здесь пятнадцать лет назад, - продолжила я. Откровенно говоря, в этом для меня не было ничего нового. Все вокруг да около и ничего конкретного!

Резкий и протяжный звонок в дверь заставил встрепенуться рыжего кота. Он потянулся, глянул на хозяйку и хрипло мяукнул.

- Это ко мне ученица пришла, - пояснила Радомыслова, поднимаясь со стула. - Тоже очень способная девочка.

Я встала с кресла вслед за хозяйкой и поплелась за ней в прихожую. Похоже, ничего интересного мне здесь больше не светило.

В прихожей Радомыслова радушно встречала невысокую девчушку лет четырнадцати, которая громко хлюпала простуженным носом.

- Иди руки грей, - велела ей учительница, - а я сейчас.

Девчушка шмыгнула в комнату, а Радомыслова, закрыв дверь в комнату, пожаловалась:

- Видите, теперь только на дому с детьми занимаюсь. Из школы меня выставили два года назад, когда новую директоршу сверху спустили. И не меня одну, многих других тоже. Атмосферка там теперь... Я ведь сначала, грешным делом, подумала, что вы по поводу какой-нибудь жалобы. Там ведь страсти до сих пор не затихают.

- Я так и поняла, - пробормотала я, - я ведь там уже была, в школе, и адрес ваш я там узнала.

- Только вы не подумайте, я не в обиде, - махнула она рукой.

- Не подумаю, - тупо кивнула я и, попрощавшись, шагнула за дверь.

Настроение у меня было не ахти. Я потратила полдня, а узнала с гулькин нос. Все топчусь на одном месте, ни туда ни сюда. Может, Богаевская - это вообще ложный след или того хуже - тупик?

Глава 13

Выпуклые Венькины глаза медленно наливались кровью, как у быка при виде красной тряпки. - Почему так долго? - с ходу вызверился он.

- Потому что "жигуль" ваш - барахло, его пора на свалку отправить! оттявкивалась я. - Он сломался, и я перемещалась в пространстве пешкодралом, а у меня, чтоб ты знал, скорость пять километров в час.

Венька немного сбавил обороты, однако еще раз взглянул на часы, словно не веря своим глазам, и пробормотал:

- Черт знает что, все из рук вон! Просто никуда не годится... Крутояров выбил из центра деньги для бюджетников и теперь усиленно затыкает дыры! Рябоконь раздает пенсионерам тушенку...

Все ясно, предвыборная борьба накаляется.

- Значит, нам пришла пора дарить телевизор детскому дому, - констатировала я, вешая пальто в шкаф. - Пардон, я запамятовала, - видак!

- Иди ты к черту! - снова попер на меня Венька. - Выбрала момент для шуточек!

- Ну извини, - предложила я Веньке мировую. Сейчас, когда я вела двойную игру за его спиной, ссориться с ним мне было не с руки. - Согласна, моя ирония неуместна. Но не вижу повода для того, чтобы сильно убиваться. Радоваться надо, что бюджетники наконец получат долгожданную зарплату.

- Я и радуюсь, - прошипел Венька, - сначала получат, а потом побегут голосовать за своего благодетеля, за Крутоярова! А все этот... - Имени Венька не назвал, но я почему-то сразу поняла, что речь пойдет о Пашкове. - Вздумал провинцию удивлять высокими материями, очень они ей нужны! Четвертая моя избирательная кампания и первая такая бездарная!

Я невольно присвистнула:

- Ого! Уже четвертая, помнится, еще два дня назад она была третьей...

Венька пропустил мимо ушей мое замечание, продолжая изливать горечь своих обид:

- Нет, никогда еще я так не начинал... Прима, можно сказать, в морду плюнула, в губернии поддержки, считай, никакой!

- А Дедовский? - встряла я. - Все-таки он у нас здесь не последняя спица в колеснице.

- А что Дедовский? - фыркнул Венька. - Он скользкий, как угорь. Такой, "да" и "нет" не говорите... Я бы на месте Пашкова ему не очень-то доверял.

Забавно было слышать такую характеристику Дедовского из Венькиных уст. Похоже, достойных себе противников организатор избирательных кампаний не особенно жаловал.

- А главное - то, что твоя паршивая газетенка написала! - с особенной злостью выдал Венька.

Я сделала непроницаемую физиономию и принялась бешено ворочать "шариками": что, интересно, он имел в виду? Спросить же Веньку напрямую я не могла, ибо тогда он сразу догадался бы, что половину сегодняшнего дня я потратила отнюдь не на походы по редакциям.

А Венька схватил со стола газету, такую измятую, словно перед этим в нее заворачивали пирожки, и зачитал с выражением:

- "...Промосковский ставленник Пашков привез за собой целый обоз советников и телохранителей, однако пользы от них, судя по всему, чуть, а может, и того меньше". М-м-м... Дальше... "Широко разрекламированная агитационная акция с участием оперной звезды Елены Богаевской с треском провалилась, в последний момент знаменитая певица отказалась поддержать своими концертами московского популиста. Не исключено, она догадалась, что деньги, которые спонсируют столь изысканно-гурманскую программу, имеют сомнительное происхождение..." А, каково? Пасквиль, самый настоящий пасквиль!

Пока Венька цитировал этот любопытный текст, я успела рассмотреть, что в руках у него "Губернский вестник" за сегодняшнее число. Да, подсуропили бывшие коллеги, ничего не скажешь. Пашкова не жалко, а вот я как выгляжу? Как дура с помытой шеей! Я же как будто только что от них явилась, а сама ни сном ни духом про этот опус. Ну что? Нужно как-то выкручиваться.

Я прокашлялась:

- И все равно я не вижу повода для уныния. Ясно же, что статейку состряпали в пику мне лично. Я ведь ушла от них и примкнула к вам. А кроме того, нельзя не учитывать, что редактор "Вестника" с некоторых пор сильно задружил с Крутояровым. Не знаю, как ты, а я, например, считаю, что лучшей рекламы, чем эта паршивая статейка, нам за деньги не организовать. Ясно же, что они нас боятся!

Это "нас" мне самой понравилось больше прочего, никогда за свои тридцать три с половиною я еще не завиралась до такой степени! Ничего, стоит только начать.

Венька недоверчиво посмотрел на меня, потом снова уткнулся в газету и шмыгнул носом.

- Оригинально ты на все это смотришь, - признал он, и с ним трудно было не согласиться. - А Пашков, знаешь ли, думает иначе. И остальные тоже.

- Это те, которые из "обоза"? - уточнила я.

- На твоем месте я бы так не веселился, - желчно сказал Венька, - это первый наш с тобой серьезный прокол.

Меня опять порадовало Венькино обобщение:

"наш с тобой прокол". Обожаю делить ответственность с кем-либо еще, а вот успех делить не люблю. Предпочитаю сама пользоваться его сочными плодами. Что до "обоза", то мне все больше кажется, будто команда Пашкова не так дружна, как любит представляться. Какие они, к черту, единомышленники! На самом деле каждый тащит одеяло на себя, чтобы в нужный момент, когда придет время пожинать общую жатву, оказаться ближе к тучным хлебам. Ничего принципиально нового!

На столе зазвонил телефон, Венька послушал, коротко бросил мне: "Я скоро" - и скрылся за дверью. Я ничего не имела против того, чтобы немножко побыть одной. Кстати, не мешало на досуге поподробнее ознакомиться с содержанием статейки, приведшей Веньку в такое смятение. Я придвинула к себе измятую газету и погрузилась в чтение. Ну, я вам скажу, время я потратила не зря.

Статья занимала почти всю первую полосу и называлась "Блеск и нищета функционеров", а в центре нее помещалась фотография вчерашней встречи Богаевской в аэропорту: прима вежливо улыбается, а Пашков протягивает ей свой монументальный букет. Буквально за мгновение до того, как оперная дива внезапно омрачилась челом. Первым делом я, разумеется, выяснила, кто написал этот, по Венькиному выражению, "пасквиль". Автор был мне хорошо известен Сергей Колосков - самый политизированный товарищ в "Вестнике", пишет неплохо, но уж очень близко к сердцу принимает проблемы, за которые берется. Словно хирург, до такой степени переживающий за своего пациента, что, не успев взять скальпель, падает под операционный стол от избытка чувств. Короче, эмоции, коими Колосков усердно нагружал свои корреспонденции, иногда здорово вредили смыслу. То же самое можно было заметить и в статье "Блеск и нищета функционеров", основополагающая идея которой сводилась к тому, что свое дерьмо всегда пахнет не в пример приятнее чужого. Иначе чем же еще объяснить следующий перл: "Крутояров, конечно, не подарок и далеко не все от него в восторге, но его мы, по крайней мере, уже хорошо изучили, а чего ждать от молодого "варяга", не знает никто".

Колосков, кстати, густой гребенкой прошелся по всей пашковской "команде", никого не оставив без внимания. Больше других, между прочим, досталось Веньке: "...Вениамин Литвинец, некогда покинувший родные пенаты в компании с известным губернским скандалистом Бородулиным, присвоившим себе лавры чуть ли не узника совести, за последние восемь лет успел сменить не меньше десятка "хозяев", а также основать фонд "Регионы отечества" (в Москве?!!). Всегда держал нос по ветру, и нюх его ни разу не подвел, а посему он всегда находит применение своим конъюнктурным талантам". А буквально в следующем абзаце обо мне, любимой: "Очень обидно было узнать, что к этой разношерстной команде "джентльменов удачи" примкнула Капитолина Алтаева, еще недавно работавшая в нашей газете. Что толкнуло ее в эти объятия, догадаться нетрудно, но вряд ли она прибавит себе авторитета таким недальновидным решением".

Я еще раз перечитала про "объятия", в которые меня толкнуло нечто, о чем Колосков якобы догадывался, и решила, что на этот раз он чересчур перегнул Палку. Я-то ему "объятия" по старой дружбе прощу, но в тексте столько всего, за что могут уцепиться пашковские аналитики и спичрайтеры. Пожалуй, Колосков набегается по судам, а заодно с ним и редактор "Губернского вестника", а ведь он, бедняга, поди, еще не пришел в себя до конца после тяжбы, затеянной по моей милости.

Я отшвырнула газету, посмотрела по сторонам... Сама не знаю, как моя рука потянулась к записной книжке в хорошей кожаной обложке, вроде бы я никогда не страдала клептоманией. Книжка была Венькиной, и он ее забыл с расстройства, потому что обычно с ней ни на минуту не расставался - носил во внутреннем кармане пиджака. Повернувшись спиной к двери, я быстро пролистала ее от корки до корки, напряженно прислушиваясь к шагам в коридоре, механически отметила несколько громких фамилий и наконец наткнулась на одну, особенно меня беспокоившую: Богаевская. Рядом размашистым почерком был написан телефон. Я быстро его скопировала на клочке, оторванном от агитационного плаката Пашкова, за неимением под рукой чего-либо более подходящего, и сунула в карман юбки. И, подтолкнув пальцем, вернула Венькину книжку на прежнее место. Все, теперь я могла спокойно дожидаться, когда вернется ее хозяин, который совсем не торопился. Поскучав еще минут пять, я решила немного прогуляться, недалеко до туалета.

Конечно, мною руководили исключительно естественные потребности, но только благодаря этому мне удалось подслушать очень любопытный разговор. В общем, я мыла руки под краном, когда до меня донесся громкий Венькин шепот:

- Вы требуете от меня невозможного... Я же все-таки не Бог.

Я подумала, что Венька вещает в соседнем мужском отделении, однако очень скоро начисто отказалась от этого скоропалительного предположения. Потому что разговаривал Венька с женщиной, которая ответила на его самокритичное замечание, что он не Бог, следующим образом:

- Вам придется им стать, если это потребуется для дела.

Я бы сказала, сильное заявление. Назначать Веньку Богом! Чтобы послушать, что будет дальше, я поближе подошла к неплотно закрытой двери.

- На вашем месте я бы не забывала, чем вы нам обязаны! - Это снова сказала женщина. А Венька огрызнулся:

- Мне кажется, пора бы уже переставить акценты. Потому что вы теперь мне обязаны больше, чем я вам. Как-никак я подряжался участвовать в избирательной кампании, а не авгиевы конюшни разгребать, к тому же с помощью пылесоса. А чтобы их разгрести по-хорошему - бульдозер нужен.

Я оценила Венькино красноречие, его славная журналистская юность нет-нет да давала о себе знать. Умел он иногда хорошо сказать.

- За то вы и получаете, - отчеканила женщина.

- Получаю, - уныло согласился Венька, - но я не могу дать гарантии, что они будут и дальше молчать...

Больше я ничего не расслышала, потому что голоса стали удаляться. Я осторожно высунулась из-за двери и увидела Веньку и.., жену Пашкова. Они шли по коридору в сторону пашковской приемной, продолжая тихо препираться. Признаться, я была сильно заинтригована случайно подслушанным разговором. К кому, интересно, относились слова "они будут дальше молчать"? И о чем эти таинственные "они" должны были помалкивать?

***

Около четырех дня Пашков устроил заседание "штаба". На повестке были два вопроса: реакция на "пасквиль" в "Губернском вестнике" и выработка стратегии и тактики к предстоящему прямому эфиру у Вислоухова. Ругань стояла, как на базаре, даже глянцевый Пашков и тот верещал бабой, а значит, дела у нашего кандидата и впрямь шли хреново. За последние два дня нервишки заметно сдали у всех, видимость хладнокровия сохраняли только Викинг да я. Викингу невозмутимость прописана по должности - начальник службы безопасности как-никак, а что до меня, то я целиком и полностью погрузилась в обмозговывание странной беседы, состоявшейся возле туалета между Венькой и мадам Пашковой.

- Капитолина Михайловна, а вы что по этому поводу думаете? - неожиданно обратился ко мне Пашков.

- Я? А... - Пришлось мне изложить ту же самую тухлую версию про то, что "они нас боятся", которой я уже успела попотчевать Веньку. Правда, на этот раз вдохновение меня оставило, и я скучно и путано оттарабанила свои сомнительные соображения. Ни на Пашкова, ни на "обоз" они не произвели никакого впечатления.

В конце концов почти единодушно (я воздержалась, но сделала это так, что никто не догадался) было принято решение подать в суд иск "о защите чести и достоинства". Естественно, предполагаемые ответчики - "Губернский вестник" и Колосков. Кроме того, была вынесена резолюция, касавшаяся непосредственно нас с Венькой, и смысл ее состоял в том, что мы-де недостаточно "крепим" связи с местной прессой, а потому должны незамедлительно сделать надлежащие выводы и чуть ли не своими телами прикрыть "слабые места". Честно говоря, я ничего не имела против того, чтобы прикрыть эти самые места Венькиным телом, что касается моего тела, то тут я была не согласна.

Наконец перешли к следующему вопросу: завтрашнему телевизионному поединку между Пашковым и Каблуковым. В связи с чем опять были массовые стенания и сетования по поводу того, что противник "нашему" достался мало того что "не той весовой категории", но и малость придурковатый, если честно. И опять же сошлись в общем мнении, что, несмотря на это, отказываться от возможности лишний раз показаться избирателю не стоит. Обширные прения ознаменовались мудрым решением: спокойно гнуть свою линию и не поддаваться на провокации. Мне было ведено не подвести и не подкачать, я почти клятвенно обещалась.

***

Первое, что я сделала дома, даже не сняв ботинки и едва расстегнув пальто, вытащила из кармана клочок от пашковского плаката, на котором был записан московский телефон Богаевской, и кинулась к телефону. Быстро набрала восьмерку, дождалась глухого гудка и накрутила код Москвы и номер. Сначала воцарилась тишина, потом раздался легкий щелчок, и наконец бесстрастный женский голос произнес: "Говорит автоответчик Елены Богаевской. Меня нет дома. Можете оставить свое сообщение..." Я бросила трубку и грузно опустилась на свою любимую тумбочку для обуви, готовую того и гляди развалиться прямо подо мной, и задумалась. Что, если Богаевская сейчас вообще за пределами страны, а такое вполне возможно? Все-таки она не какое-нибудь задрипанное "первое перо губернии", а уникальное меццо-сопрано, каких на всем белом свете не найдешь.

Я еще немного посидела на тумбочке, как курица на насесте, потом, поочередно закидывая ногу на ногу, расшнуровала ботинки, швырнула их в угол и уставилась на висящий на стене календарь. Просто так, без какой бы то ни было цели. Примерно через минуту я все-таки заметила, что на календаре у меня все еще январь, в то время как сегодня - десятое февраля. Слезла с тумбочки, перевернула страницу, повесила пальто на вешалку и приступила к традиционной вечерней программе, первым пунктом которой, впрочем, также как и утренней, была торжественная постановка чайника на плиту. Вторым - поиски кофе в настенном шкафу. Трудно припомнить, сколько лет я соблюдаю этот священный ритуал, одно могу сказать: я ему не изменяла даже в самую страшную годину безнадежной борьбы с любовью к Дедовскому.

А-а-а, черт, опять! Вот она снова тут, со своей погремушкой, звенящей прямо в ухо. Ей ничего не делается, она как неизлечимый вирус, дожидающийся своего часа, как хроническая болезнь, затихающая между обострениями. Итак, у меня очередное "обострение", и с этим ничего не поделаешь. Раньше в такие периоды я много работала, это был такой наркоз, притупляющий ощущения. Теперь сложнее. Сейчас бы впасть в анабиоз, свернуться калачиком под одеялом и сказать себе: меня нет, а значит, нет и любви. Как легко, как просто! И увидеть во сне Наташку, с этим ее безоблачным взглядом и ореолом из светлых кудряшек вокруг чистого личика. Мы бы с ней поговорили, и она сказала бы мне что-нибудь такое, простое, всего несколько слов, но все бы сразу встало на место. И я все бы ясно увидела в отдельности: вот я, вот Ледовский, вот моя жизнь, а вот - любовь.

Беда в том, что она никогда не скажет мне этих слов, а я никогда не узнаю, что случилось с ней в тот августовский вечер восемьдесят третьего. Никогда! Ледовский не любит слова "никогда"... К черту, к черту его! Я обожгла пищевод, одним глотком осушив чашку горячего кофе, и рысью понеслась к телефону. Снова накрутила цифры московского номера Елены Богаевской и снова выслушала равнодушный совет автоответчика оставить сообщение после сигнала. Громыхнула трубкой - когда-нибудь это кончится тем, что я разобью телефон! - и вернулась на кухню. Открыла форточку и приступила к следующей стадии методичного разрушения собственного организма, то бишь закурила.

Наблюдая за колечками дыма, улетающими в морозную темноту, я тупо перебирала подробности утреннего разговора с Радомысловой. У меня было такое чувство, что я не спросила ее о чем-то важном. Ну конечно, родственники! Могли у Богаевской в городе остаться какие-то родственники? Вот отец ее, он ведь не уехал тогда. Правда, Радомыслова сказала, что он окончательно спился. Гм-гм... А значит ли это, что он умер? По мне, так значит, но слово "умер" все-таки не было произнесено. Ладно, пока забудем об отце. Могли быть еще какие-нибудь тетки, дядьки, троюродные кузины и четвероюродные племянники. У меня у самой в городе родни до черта, правда, я мало с кем общаюсь и представляю, чего они про меня наговорят, буде кому придет в голову расспросить обо мне: нелюдимая, замкнутая, неприветливая, бр-р...

А что там за делишки у Веньки с мадам Пашковой? Что-то мне не понравились их секреты. Как бы разузнать, за чьи языки они опасаются, когда речь заходит о тех, что должны молчать, но гарантировать этого Венька не может. А авгиевы конюшни, которые невозможно расчистить с помощью пылесоса? Докурив сигарету, я спустила окурок в унитаз и опять взялась за телефон. Снова пообщалась с автоответчиком, скрипнула зубами и отправилась спать, если, конечно, мое тревожное ночное времяпрепровождение на диване можно назвать сном: Около двух часов ночи я еще раз покурила и позвонила Богаевской. Ничего нового я не услышала, все то же самое. Положила трубку, подумала и.., решилась. Я выполнила просьбу автоответчика, продиктовав сообщение следующего содержания:

- Я - Капитолина Алтаева и звоню из вашего родного города. Позавчера мы с вами разговаривали там в гостинице, и я не думаю, что вы об этом забыли. Я догадываюсь, почему вы уехали позавчера и почему вы уехали пятнадцать лет назад. Вы, наверное, считаете, что это ваше личное дело, но это не так. Попробуйте вспомнить Наташу Русакову, она училась с вами в одном училище, и уже пятнадцать лет о ней никто ничего не знает.

Глава 14

Я плюнула на перспективу получить очередной выговор от Веньки и с утра отправилась к Радомысловой. Когда она приоткрыла дверь, как и накануне предусмотрительно взятую на цепочку, на лице у нее было удивление.

- Опять вы? - спросила она и укоризненно покачала головой. - Честное слово, я сказала вам все, что знала.

Не знаю, каким чувством: шестым или седьмым, но я уловила в ней некую перемену. Это трудно объяснить, но еще вчера она встречала меня совсем по-другому. И дело не в том, что поначалу она не знала, с какой именно целью я пожаловала, а в чем-то ином... Глаза ее, накануне такие ясные, словно спрятались от меня тонкими слюдяными шорами старческой поволоки.

- Ну проходите, не в дверях же вам стоять. - Она отступила в глубь прихожей, предварительно вынув из паза дверную цепочку.

Я вошла и только теперь услышала робкие звуки: кто-то играл гаммы на пианино. Похоже, у Радомысловой была ученица. Может, та, что вчера, может, другая.

- Извините меня, пожалуйста, за то, что отрываю вас от занятий, пробормотала я. - Я всего лишь хотела кое-что уточнить.

- Слушаю вас, - сухо сказала Радомыслова. В ее голосе тоже присутствовали новые нотки, и хотя слух у меня не очень музыкальный, ручаюсь, это были нотки враждебности. Не явной, вызывающей, а скрытой, свидетельствующей о том, что твой собеседник ушел в глухую оборону. В таких случаях, сколько ни наскакивай, ничего не добьешься, разве что лоб разобьешь о выставленный впереди щит.

- Вы сказали, что отец Богаевской окончательно спился. Это значит, что он умер, я правильно поняла?

- Правильно, - холодно кивнула она.

- А есть ли у них в городе еще какие-нибудь родственники?

- Понятия не имею, - ответила она, - мы были не в таких отношениях, чтобы я это знала. - Она поджала губы и выжидательно посмотрела на меня. А из комнаты, хрипло мяукнув, будто на помощь хозяйке, явился рыжий кот, который замер в нескольких шагах от двери и немедленно навел на меня свои янтарные глаза. В них, кстати сказать, тоже была враждебность.

- По крайней мере, вы хотя бы можете мне назвать адрес Богаевских. Улица Рылеева, это мне известно, а дом, квартира?

Наверное, она собиралась буркнуть что-нибудь типа "не помню", но все-таки медленно произнесла:

- Дом, в котором химчистка. Первый подъезд, третий этаж, квартира слева.

- Большое спасибо, - поблагодарила я. Радомыслова молча распахнула передо мной дверь, и я вышла, чувствуя себя не совсем в своей тарелке. По большому счету Радомыслова мне понравилась, а потому ее сегодняшняя суровость не прибавляла мне оптимизма. Несмотря на свою профессию, предполагающую наличие некоего непрошибаемого панциря, я всегда болезненно переживаю, когда мне дают понять, что я не ко двору.

Сбежав по ступенькам привычно пыльной лестницы, я вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Не знаю, что меня заставило обернуться, но я посмотрела на окно комнаты Радомысловой и увидела, как в нем нервно дернулась штора. Без сомнения, меня провожали тяжелым тревожным взглядом. Что изменилось, что произошло со старой учительницей Елены Богаевской со вчерашнего дня?

***

Дом по улице Рылеева с химчисткой внизу - как раз возле остановки, ничего не надо искать. Ну, конечно, так оно и должно быть. Здесь Богаевскую в последний раз видела ее вторая, более молодая преподавательница, уже из училища, когда будущая прима садилась в такси с мертвым, как она выразилась, лицом. Я вдруг необычайно живо представила себе сцену пятнадцатилетней давности, словно это я ехала тогда одетая в белое свадебное платье и именно мой радостный взгляд выхватил из жизни картинку чужого несчастья, промелькнувшую за окном украшенной лентами "Волги". И тряхнула головой, это уже похоже на наваждение, похоже, я слишком глубоко погружаюсь в историю Елены Богаевской, а ведь у меня по-прежнему нет никакой уверенности, что она связана с исчезновением Наташи. Только догадки. Кажется, это называется интуицией?

Эта самая дверь "в первом подъезде, на третьем этаже и слева" выглядела ужасно. Грязная, с изодранным дерматином и даже со следами копоти. Я нажала на звонок и услышала, как он задребезжал в глубине квартиры, скорее даже зашуршал, тихо, словно рассыпали горох. В ответ - ни малейшего шороха. Я позвонила еще раз, затем еще и еще, а потом случайно задела локтем дверь, и она.., медленно, со скрипом отошла. Не заперто, очень странно. Я повертела головой, подумала, не позвонить ли мне на всякий случай в соседнюю квартиру, и.., все-таки толкнула дверь.

Запах, ударивший мне в нос, был из разряда "не приведи Боже". По-моему, так пахнет только вблизи городской свалки в жаркий летний день. Конечно, я поняла, что лучше бы мне вернуться, но ноги, которые, видимо, возомнили, что они главнее головы, потащили меня вперед. Впрочем, не скажу, чтобы остальные части моего тела оказали им маломальское сопротивление, а напрасно.

Я миновала темную, захламленную прихожую, скосив взгляд, отметила, что кухня представляет собой как раз филиал той самой городской свалки, о коей я уже упоминала выше. Потом догадалась спросить:

- Есть тут кто-нибудь?

Мне, как и прежде, никто не ответил.

И я безрассудно шагнула вперед. В первой комнате было немного чище, чем на кухне, а у стены валялись грязный матрас и подушка в серых разводах, и никаких признаков человеческого присутствия. Все это мне окончательно не понравилось, и моя голова с некоторым запозданием отдала ногам команду убираться подобру-поздорову, но они опять не послушались и понесли меня в другую комнату - смежную. Там-то меня и поджидало приключение, вероятность которого можно было предположить уже по внешнему виду входной двери и тому обстоятельству, что она оказалась незапертой. Под потолком, на крюке, предназначенном для люстры, болталось тело. Кажется, женское. Это все, что я успела рассмотреть, прежде чем голова моя наконец взяла верх над ногами.

Выйдя из страшной квартиры, я медленно прикрыла за собой дверь и так же медленно, стараясь не стучать ботинками, вышла во двор.

- Ну что, добегалась, следопытка несчастная? - спросила я себя уже на остановке.

Мне страшно захотелось курить, я уже полезла в сумку за сигаретами, но чувство брезгливости оказалось сильнее. У меня было ощущение, что руки мои грязные и пахнут трупом, хотя я всего лишь видела его издали.

Ну и что делать дальше? Я смутно догадывалась, что надо бы сообщить в милицию, но сильного желания выполнить свой гражданский долг не испытывала. Тогда мне автоматически светит стать свидетельницей неизвестно чего, а при моих нынешних раскладах это удовольствие весьма сомнительное. Во-первых, в "штабе" узнают, и не исключено, сильно заинтересуются, чего это я в "рабочее" время шляюсь по грязным квартирам. А там недалеко и до того, что Пашков обо всем догадается.

Конечно, можно позвонить и, не представляясь, назвать адрес, по которому служители порядка, если сильно захотят, найдут труп в петле, но не посчитают ли они такую мою анонимность подозрительной? Тогда что же, сделать вид, что я ничего не видела? Нет, так тоже не годится. Поэтому, проклиная все на свете, я поплелась назад, на ходу разрабатывая план, с помощью которого мне предстояло выкрутиться из этой истории с наименьшими потерями для собственной совести.

Я опять вошла в тот же самый подъезд, поднялась на злополучную площадку третьего этажа и позвонила в дверь, аккурат напротив той, в которой был труп в петле. На этот раз мне ответили сразу:

- Кто там?

- Можно вас спросить? - нарочито вежливым голоском прогнусавила я.

- Что вам? - Сквозь щель между дверью и косяком глянул настороженный глаз.

- Ваши соседи напротив... Вы не знаете, они меняют квартиру?

Щель расширилась, и я разглядела не только глаз, но и рот, маленький и сморщенный:

- Меняет, она ее уже год меняет. Хоть бы люди какие хорошие въехали, а то ведь весь подъезд терроризирует, овца такая! Сама ведь двух лет нет как въехала - поменялась с доплатой, - а уже всем жизнь попортила: то горит, то заливает. Пьет по-черному.

- Что вы говорите... - продемонстрировала я нарочитое сочувствие. А сама подивилась, как же мне все-таки повезло, ведь про обмен я заговорила наугад, чтобы было за что зацепиться.

После этого, видимо окончательно убедившись, что я неопасна, а может, клюнув на удочку нормального женского любопытства, моя собеседница открыла дверь достаточно широко для того, чтобы я ее рассмотрела: невысокая пожилая женщина в домашнем халате и комнатных тапках с опушкой, да еще в косынке, прикрывающей крупные металлические бигуди.

- Ой, спасу нет никакого с этой шалавой, - горестно вздохнула она, молодая ведь совсем, сорока нет, а уже пропащая, пропащая... - И добавила:

- Эта квартира вообще несчастливая. Сначала здесь нормальная семья жила, мужик, правда, поддавал, не без этого. Потом жена с дочкой куда-то уехали, а он остался. Допился до белой горячки и в окно вывалился, в больнице помер. Другим людям ордер дали, неплохим, только вот они с этой Надькой и сменялись с доплатой года два назад. У Надьки-то трехкомнатная была, хорошая, с улучшенной планировкой. Доплату она, понятное дело, пропила и теперь, слышь, решила опять меняться, на однокомнатную, чтобы снова было на что пить, не работает ведь. 0-ох, кончит она где-нибудь на вокзале или под забором, - в сердцах заключила соседка Надьки, измученная ее беспробудным пьянством, она ведь еще не знала, что та ее больше не побеспокоит.

- Ай-ай-ай! - театрально покачала я головой, с большим опозданием соображая, что совершенно напрасно сунулась в эту квартиру. Более чем очевидно, что дамочка, сунувшая голову в петлю в приступе белой горячки, не имела никакого родственного отношения к Богаевской. Что бы мне, дурище, сразу не навести справки у разговорчивой бабули-соседки, спрашивается? Так нет же, зачем-то "мужественно" поперлась в грязное жилище опустившейся алкоголички, и вот чем закончился мой экскурс!

Бабулька немного понизила голос и выдала мне кое-что, характеризующее покойницу не в самом лучшем свете:

- Эта Надька, будь она неладна, я ее давно знаю... По молодости все гуляла, кто ее только на машинах не катал, думала, видать, всегда так будет, а кобели, они любят сучек помоложе, вот и осталась не у дел. А потом и спилась.

Я понимающе кивнула, а бабуля сложила руки на груди, смерила меня оценивающим взглядом и осведомилась:

- А вы, значит, хотите с ней меняться? Я неопределенно пожала плечами, изображая раздумия и сомнения, кои, по идее, должны сопровождать такие жизненные катаклизмы, как переезд на новую квартиру.

- Квартира-то у нее неплохая, в смысле планировки, только уж очень запущенная, - заметила старушка. - Посмотрите, может, подойдет. - И уже почти шепотом:

- Ремонт там, конечно, большой делать придется, зато доплата будет небольшая. Много-то она не возьмет.

- Да? - Я изобразила задумчивость. - Я бы и не против посмотреть, только дверь никто не открывает.

- Не открывает? - недоверчиво переспросила соседка. - Да дома она, где же ей еще быть, если только пьяная вусмерть. Да она и дверь никогда не запирает, нараспашку у нее всегда, проходной двор, одним словом, а не квартира. - И она решительно шагнула к закопченной двери, попутно комментируя:

- В прошлом году ведь горела, пожарку вызывали, слава Богу, вовремя заметили! Ну вот, видите, не заперто! - объявила она и уже из прихожей позвала:

- Надька, Надька, где ты там?

На этот раз я предусмотрительно осталась на лестничной площадке, и уже через минуту до меня донеслось:

- Ой ты Господи, Надька! Что наделала! Не могу сказать, что этот возглас я восприняла с удовлетворением, но с чувством некоторого облегчения это точно. Теперь соседка, как и положено, позвонит в милицию и сообщит о самоубийце, а я вроде как и ни при чем, и гражданская совесть моя почти кристально чиста. Тем не менее я на всякий случай подождала возвращения соседки повесившейся Надьки, вдруг той еще плохо станет... К счастью, она вернулась хотя и слегка побледневшей, но все же вполне бодрой.

- А Надька-то, - она сделала большие глаза, - повесилась... - И добавила многозначительно:

- Допилась, шалава... - И со словами:

- Милицию вызывать надо! - позвонила в третью квартиру, выходящую на ту же самую площадку. Там еще только гремели замками, а бабуся уже взывала к широкой общественности:

- Сонь, открывай скорей, Надька повесилась, милицию вызывать надо!

Я поняла, что вдвоем они уж точно обойдутся без меня, и тихо, стараясь не привлекать лишнего внимания, ретировалась. Незавидная участь понятой и свидетельницы меня благополучно миновала.

***

Все пять остановок до бывшего Дворянского собрания я придумывала, чего бы такого наплести Веньке, чтобы он не очень на меня орал. Разумеется, я не боялась Венькиного поросячьего визга и могла бы его быстро пресечь, но пока что это было не в моих интересах. Пока я должна соблюдать хотя бы видимость моего участия в их шабаше, именуемом избирательной кампанией. В конце концов я решила сослаться на плохое самочувствие. Скажу, у меня болел живот, и пусть докажет, что это не так. Правда, он мог позвонить мне домой... Заявлю, что заехала к терапевту, а потом в аптеку за лекарством... А потом... Я не успела придумать, что со мною было потом, поскольку автобус уже поравнялся с Дворянским собранием, и с его подножки я увидела Веньку, который загружался в свой автомобиль, и между прочим, на водительское место. Это к лучшему, мелькнуло у меня, одним бессмысленным объяснением меньше. И, уже выбравшись из автобуса и сделав несколько шагов по тротуару, я с удивлением разглядела Викинга - главу пашковской службы безопасности, воровато оглядываясь, тот нырнул в довольно задрипанную "Ниву", невесть какими судьбами затесавшуюся среди именитых иномарок, и тоже тронулся вслед за Венькиным авто. Может, в этом и не было ничего особенного, но мне на ум почему-то пришли сцены из фильмов про шпионов. Уж не следит ли Викинг за Венькой? Очень интересно! По крайней мере, это наблюдение отодвинуло на задний план мое недавнее приключение, сопряженное с обнаружением повесившейся Надьки, которая не имела никакого отношения к занимавшему меня делу, но едва серьезно не осложнила мне жизнь. В любом случае просто не придумать лучшего примера для демонстрации того, как иногда пагубно бывает любопытство.

В нашу с Венькой светелку мне удалось пробраться относительно благополучно. Во всяком случае, попавшийся мне в коридоре аналитик очень вежливо со мной раскланялся и не выказал в мой адрес никаких признаков неудовольствия. Из чего я сделала вывод, что по мне тут никто особенно не тосковал, и это меня более чем устраивало. Как и само Венькино отсутствие на рабочем месте. Поэтому я вошла в комнату, отведенную нам с Венькой, сняла пальто и, включив компьютер, стала играть в "дурака" с виртуальными Катей и Настей. Первым меня потревожил, как ни странно, Венька (наверное, из машины по мобильному звонил), недовольно пробурчавший в трубку:

- Явилась наконец-то...

Я только хотела сообщить ему про внезапно случившийся со мной приступ желудочных колик, но он меня перебил:

- Ты хоть не забыла, что у нас сегодня прямой эфир на телевидении?

- Не забыла, не забыла, - заверила я, пропустив мимо ушей "у нас". На самом деле эфир у Пашкова, поэтому лучше, если голова будет болеть у него.

- Тогда еще раз свяжись с этим... Вислоуховым и лишний раз все уточни, издал устный приказ Венька.

- Есть! - козырнула я. Черт с ним, позвоню я этому Вислоухову, меня от этого не убудет.

- И чтобы до моего возвращения из офиса ни ногой! - грозно присовокупил Венька и дал отбой.

Собственно, я никуда и не собиралась. Пожалуй, на сегодняшний день с меня предостаточно острых ощущений. Надо бы и назавтра что-нибудь оставить. Поэтому я набрала телефон телестудии и попросила какую-то писклявую девицу кликнуть мне Вадика.

- Кого-кого? - переспросила она. Видно, у них там, на телевидении, фамильярность была не в моде.

- Господина Вислоухова, - поправилась я. "Господин Вислоухов" возник очень скоро, только не очень внятно, такое впечатление, что рот его был основательно запечатан бутербродом.

- М-м-м... Слушаю, - чавкнул он.

- Вас беспокоит пресс-секретарь кандидата в губернаторы Пашкова Капитолина Алтаева, - подробно отрекомендовалась я.

- Угу, - задумчиво вякнул Вислоухов. - И чего?

Каков нахал!

- Как там дела с прямым эфиром?

- Все нормально, - ответил он, еще пару раз чавкнув. - Как и договаривались, в девятнадцать тридцать. Только, чур, не опаздывать, желательно, чтобы ваш прибыл хотя бы за полчаса.

- "Наш" - то будет, - желчно пообещала я. - Главное, чтобы "ваш" не подвел.

- Это какой же "наш"? - вошел в ступор Вислоухов, но быстро сориентировался:

- Каблуков, что ли? Он такой же наш, как и ваш. Мы вообще, чтоб вы знали, над схваткой. - И добавил, понизив голос:

- Этот не опоздает, он тут у нас с утра околачивается, уже всех задолбал. Просто не знаю, что и будет, если его не дай Бог выберут.

Я представила себе Каблукова-Правдина с его глазками в кучку и бородкой клинышком, шлявшегося по телестудии со своим неизменным портфельчиком под мышкой, и искренне посочувствовала Вислоухову.

Честно исполнив Венькин наказ, я только успела вернуться к своему компьютерному развлечению, как телефон зазвонил снова. Подъехала на вертящемся стуле к столу, сорвала трубку и рявкнула:

- Слушаю!

- Мне Литвинца, - сказал женский голос.

- Его нет.

- А когда будет?

- Не знаю, - отрезала я.

Глава 15

День, который начался с повесившейся алкоголички, имел достойное продолжение в виде прямого эфира на телевидении. Кстати, мы с Венькой прибыли на студию первыми, так сказать, в авангарде. Только разве что не на лихом коне, а на Венькином лимузине, за рулем которого на этот раз был все тот же серьезный и выдержанный водитель. Интересно, куда Венька мотался без него? Не меньшее любопытство у меня вызвал повторный звонок неизвестной женщины, мечтающей пообщаться с Венькой. Кстати, перед самым нашим отъездом на телевидение ей это все-таки удалось, но Венька беседовал с ней не самым любезным образом.

- Какого черта ты звонишь сюда! - заорал он, едва я передала ему трубку. Тоже мне Пола Джонс! - И пошел красными пятнами. А потом завопил на меня:

- А ты чего возишься, быстрей, быстрей! Мы уже опаздываем!

А я, между прочим, на тот момент была уже одета и ожидала его в дверях.

Все это я вспоминала в предбаннике вислоуховской студии, пока там шла подготовка к эфиру, обещавшему быть в высшей степени занимательным. Я сидела в кресле с залоснившимися подлокотниками и наблюдала за метаниями Веньки, который поминутно звонил в "штаб" и докладывал текущую обстановку, словно с театра военных действий. Тут же слонялся непосредственный противник нашего Пашкова - Каблуков-Правдин, при котором не наблюдалось никакой свиты. Все, что он имел при себе, - это свой знаменитый портфель из кожзаменителя, тощий и мятый. Сколько я знаю Каблукова, он никогда с ним не расстается. Однажды, когда Каблуков притащил мне очередной из своих опусов, я, скосив взгляд, заглянула в таинственное нутро его портфеля и с немалым удивлением разглядела.., пожухлый березовый веник, с каким ходят в баню! А в целом сегодня вечный внешкор выглядел без пяти минут франтом, ибо, кроме пузырящихся на коленях коричневых брюк, на нем поверх рубашки навыпуск был надет синий пиджак.

Мне Каблуков несказанно обрадовался и, рухнув в соседнее кресло, обратил в мою сторону свое вытянутое, как у Пьеро, лицо. Глаза его лихорадочно блестели, а губы были такими пунцовыми, словно он их специально подкрасил.

- Ну, сегодня будет жаркая рубка! - заявил он, потирая бледные ладони с узловатыми пальцами.

- В каком смысле? - осведомилась я, ловя на себе разъяренный взгляд Веньки Литвинца, недовольного тем, что я вступаю в переговоры с противником.

- В самом прямом! - объявил Каблуков и любовно погладил свой портфель, который он умостил на худых коленях, обтянутых пузырящимися брюками. - Тут у меня такие убийственные данные, от каких они не отвертятся!

Я с сомнением покосилась на каблуковский портфель, тощий, как блин. Не знаю, как у него дело обстоит с убийственными данными, но, по-моему, на этот раз там даже березового веника не было.

- Любопытно будет посмотреть, - вздохнула я и покосилась на часы: до эфира оставалось тридцать минут, а Пашков еще не появился.

Каблуков же затараторил жарко, как буйнопомешанный:

- Никто, никто здесь не имеет шансов, кроме меня! Что такое Крутояров вчерашний день, партократ, функционер, взращенный на спецпайках! Он же ни на что не способен, люди его не выберут, они за ним не пойдут! Они не захотят снова жевать опостылевшую жвачку дешевой демагогии!

Я громко зевнула, но каблуковского пыла это не остудило.

- А Рябоконь! - брызнул он слюной. - Вчерашний рэкетир, бритый затылок! За его спиной - криминал в чистом виде! Он превратит область в одну большую "малину"! Нужно еще проверить, откуда у него деньги на выборы! Эти его продовольственные наборы, которыми он покупает голоса избирателей!

Я еще раз зевнула, после чего Каблуков перешел непосредственно к "нашему":

- Что касается Пашкова, то это вообще засланный казачок, аморальный тип, человек без каких бы то ни было принципов! Говорит, что болеет душой за свою малую родину, а сам на ней не был четырнадцать лет! Знаем мы, за что он болеет, - хочет обобрать область до нитки и перекачать деньги в Москву. Он же только кукла, а кукловоды сидят в Москве и, дергая за веревочки, руководят каждым его шагом. Ясно же, что ему глубоко наплевать на нужды и проблемы области, ему бы только впрыгнуть в губернаторское кресло, которое, поверьте мне, для него всего лишь трамплин. И с этого трамплина он хочет снова покорить Москву. Ведь он не за здорово живешь снизошел до нашей губернии, просто его там отлучили от кормушки.

Я уже собралась зевнуть в третий раз, да так и застыла с открытым ртом, потому что в предбанник студии ввалился белокурый Викинг, окинул присутствующих бдительным взглядом, после чего в дверь осторожно, оглядываясь, вошел Пашков, за ним просочились аналитик, спичрайтер и имиджмейкер. От кого-то из них, а может, от всех сразу так пахло французским парфюмом, что в носу у меня зачесалось. Я закрыла рот, приготовленный для зевка, и потерла нос, чтобы не расчихаться. Я аллергик с детства, и иногда (обычно в самые неподходящие моменты) у меня случаются приступы непрерывного чихания - до пятнадцати раз кряду - зрелище не для слабонервных, если честно. Сейчас, хвала Всевышнему, все обошлось.

Из студии высунулся Вислоухов и, оглядев вороватым взглядом тесную комнатенку, в которой мы все сбились, как испуганные овцы при виде волка, резюмировал с удовлетворением:

- Все в сборе. Вот и отлично.

И снова скрылся за дверью. Тем временем Венька подскочил к Пашкову и начал что-то тихо бормотать, я хотела сказать, на ухо, но последнее проблематично по причине маленького Венькиного роста, так что он бормотал Пашкову куда-то под мышку. Наш кандидат слушал его с непроницаемым выражением лица, слегка склонив голову набок. Потом явилась стройная молодая девица в коротком платье цвета крутого яичного желтка и пригласила в студию "участвующих в передаче". Каблуков первым сорвался с кресла и юркнул за вожделенную дверь, не переставая сжимать в руках свой разоблачительный портфель. Пашков проследовал неторопливо, с достоинством, а вот его многочисленному эскорту девица преградила дорогу, насколько это, конечно, возможно при ее изящных статях, и заявила решительно:

- У нас прямой эфир, остальным нельзя. "Наши" начали роптать, а громче всех Венька, в результате из студии снова высунулся Вислоухов и поинтересовался, чем вызвано возмущение народных масс. Выяснив причину, он нервно передернул костлявыми плечами и проявил солидарность со своей девицей:

- А что вы хотите, господа? Здесь у нас не митинг, между прочим, а телевизионная передача. Поэтому посторонние в студии нежелательны. А если вы будете мешать, то я вас вообще попрошу очистить помещение.

Суровая речь Вислоухова произвела на присутствующих должное впечатление, все более-менее угомонились, только Венька пожаловался на то обстоятельство, что, оставаясь вдали от событий, мы будем лишены возможности наблюдать поединок "титанов".

- Так в чем дело? - не моргнул глазом Вислоухов. - Поезжайте к себе и включайте телевизор.

"Наши" снова возроптали, уверяя, что не могут покинуть "патрона", и тогда Вислоухов продемонстрировал беспрецедентное великодушие, распорядившись притащить из студии телевизор специально для нас. Таким образом намечавшийся конфликт был урегулирован в считанные минуты к взаимному удовлетворению сторон. А спустя четверть часа мы уже могли лицезреть на экране предвыборное действо, организованное Вислоуховым. Сначала возникла заставка "Навстречу выборам губернатора", которая поспешно сменилась следующей: "Перекресток". И чуть пониже и помельче, курсивом: "Встреча с кандидатами в губернаторы И. Пашковым и А. Каблуковым". Эта зависла надолго, а Венька и прочие гипнотизировали ее взглядами до тех пор, пока на экране не появился Вислоухов, ласково объявивший:

- Добрый вечер, дорогие друзья. Начинаем цикл передач, посвященных предстоящим выборам губернатора. Сегодня у нас в студии кандидаты Игорь Пашков и Алексей Каблуков, которые в прямом эфире выскажут свои взгляды, фигурально выражаясь, скрестят шпаги, а вы можете задать им вопросы по телефонам, которые вы видите на ваших экранах внизу.

После этих слов на экране и впрямь замельтешила бегущая строка с телефонами.

- Для начала, - Вислоухов не выпускал из рук бразды правления, - мы дадим каждому из кандидатов по пять минут, чтобы высказать основополагающие идеи предвыборных программ, которые они предлагают нашей области, а затем уже перейдем непосредственно к дискуссии и к ответам на вопросы телезрителей. Вы не против? - Вислоухов повернулся сначала к Пашкову (тот с достоинством кивнул), а потом к Каблукову (этот вознамерился было что-то сказать, но оператор молниеносно перевел объектив телекамеры на Вислоухова).

"Нашему" Вислоухов уважительно дал слово первым. Пашков немедленно придал своему лицу выражение, с каким он был увековечен на агитационном плакате, и заговорил, будто запел. Его речь, как всегда, была гладкой и эластичной и сама собой развешивалась по внимающим ушам. Ясное дело, аналитики и спичрайтеры постарались на славу, но кое в чем они явно перестарались. В результате удельный вес прописных истин на общее количество произнесенных Пашковым слов превышал всякие санитарные нормы. А уж не знаю, как на вас, а на меня прописные истины производят впечатление неприличного звука за обеденным столом.

Когда слово дали Каблукову, дело пошло веселее, потому что пламенный внешкор понес ту же лабуду, которую он втолковывал мне лично совсем недавно. Видимо, тогда у него была генеральная репетиция. Каблуков-Правдин заклеймил всех по очереди, включая Крутоярова, Рябоконя, Пашкова, за аморальное поведение досталось также Клинтону (?!), хотя не совсем понятно почему, поскольку последний, насколько мне известно, свою кандидатуру на должность местного губернатора не выставлял. Когда же Каблуков взялся за Думу и пропесочил ее за то, что "они там уже пять лет решают, доить коров или не доить", я начала дико хохотать. Ума не приложу, что меня так рассмешило, ведь каблуковский репертуар я хорошо знала загодя, скорее всего это было нервное. Венька и иже с ним начали на меня недовольно коситься и подкрутили громкость телевизора, а я прикрыла рот ладонью. Это мне не помогло, даже повредило, потому что сначала у меня перехватило дыхание, а потом.., со мной случился знаменитый приступ безудержного чихания, бороться с которым было совершенно бессмысленно, а потому я позорно ретировалась за дверь.

Чихала я по меньшей мере минут десять, а потом поплелась в туалет приводить себя в порядок. Хоть зеркало там было и заплеванное, я все-таки рассмотрела в нем свой распухший нос и красные слезящиеся глазки. Удручающая картина! Плеснула в лицо холодной водой, а потом осторожно промокнула его носовым платком. Еще раз полюбовалась собственным отражением и решила, что возвращаться не буду. Лучше подожду, когда Пашков с Венькой и прочими выйдут из студии. Тем более что, по моим прикидкам, трепаться кандидатам оставалось не так уж долго. Поэтому я прогулочным шагом прошлась по коридору тесноватого областного Дома прессы, который был нашпигован местными теле- и радиостудиями, и зарулила в фойе. У входа гонял чаи вахтер, а на банкетке, обтянутой кожзаменителем, скучал милиционер. И тот и другой от нечего делать пялились в телевизор, закрепленный под потолком, как на вокзале. Между прочим, он был включен как раз на программе Вислоухова, и с экрана снова лилась плавная и приторная речь Пашкова, который не уставал распинаться.

- Мать - это святое, - бил он себя в грудь (фигурально выражаясь, разумеется, а не в прямом смысле), - святое для каждого человека, я уверен. Что касается моей, то она у меня простая женщина, настоящая труженица. Всю жизнь проработала телятницей в совхозе "Пригородный", там и живет по сей день и хозяйство до сих пор держит, хотя она давно пенсионерка. Я сам сызмальства крутился рядом с ней в коровнике, помогал навоз убирать, корм задавать. И вырастила меня она одна, дала образование. У самой была неполная семилетка, а мне с детства твердила:

"Учись, Игорь, учись, человеком станешь".

Ну да, слышали мы про это, как там: "ученье - свет, а неученых тьма"? Вот и выучился "сынок", вышел в люди, того и гляди в губернаторы выскочит, рот-то широко раскрывает и говорит как по писаному. Особенно сильно было про навоз, трогает от души, главное, прямая зависимость просматривается: вот не крутил бы Пашков в раннем детстве хвосты коровам, глядишь, и человеком бы не стал.

И с чего ты такая ворчливая стала, попеняла я сама себе. Того и гляди, участие в этой дурацкой предвыборной кампании сделает меня окончательным мизантропом. Что я, собственно, имею против Игоря Пашкова? Только то, что он мне не нравится, и еще одну маленькую заметочку из "Губернского вестника" пятнадцатилетней давности. Тех времен, когда он был даже не "Вестником", а помпезным "Светом маяков". И более ничего! А посему могу ли подвергать сомнению трогательное пашковское отношение к матери - бывшей телятнице? Конечно, нет. А значит, мои словесные выкрутасы - чистое ерничество, которого нормальные люди должны по возможности избегать или по крайней мере стыдиться.

Однако мне стало не столько стыдно, сколько скучно. Я подняла воротник пальто и вышла на улицу под тихий беззвучный снег. Постояла, запрокинув голову, подышала полной грудью.., и внезапно в голову мне пришла совершенно сумасбродная мысль. А впрочем, почему бы не рискнуть? Я повертела головой: то, что сейчас было мне нужно, находилось в нескольких шагах. Кабинка телефона-автомата. Только бы он работал! Мне повезло, и я быстро набрала номер, который я знала наизусть. В трубку сразу ворвался бодрый голос Вислоухова:

- А вот еще один звонок... Говорите быстрее, у нас осталась одна минута. Говорите, мы вас слушаем.

И я громко сказала в трубку, которую предварительно обернула носовым платком:

- У меня вопрос к кандидату Пашкову. Пусть скажет, что он сделал с Наташей Русаковой.

***

Стоит ли уточнять, что, повесив трубку, я кавалерийской рысью бросилась в Дом прессы, чтобы успеть полюбоваться палитрой чувств, отразившихся на гладкой физиономии Пашкова после моей наивной провокации. Увы, я застала только самый конец передачи, а посему и увидела лишь Вислоухова, который провозгласил, глядя в камеру:

- К сожалению, время нашей передачи ограничено. Мне остается поблагодарить сегодняшних гостей студии, а также вас, дорогие телезрители, за активное участие и вопросы, которые вы задали кандидатам. Эта передача не последняя, на следующей неделе состоится встреча еще двух кандидатов...

Я быстро пересекла фойе и влетела в предбанник студии, где все еще томились преданные члены пашковской "команды", нетерпеливо ожидавшие любимого босса. При этом они так живо обсуждали передачу Вислоухова, что даже не заметили моего возвращения. Больше других волновались Венька и аналитик.

- Черт знает что, - кипятился Венька, нервно расхаживая из угла в угол, это явная провокация, и те, кто ее подготовил, явно рассчитывали на скандал!

Аналитик задумчиво почесывал плешивый затылок:

- Да, это все неспроста...

Что по этому поводу думал спичрайтер, мне было не суждено узнать, потому что дверь студии распахнулась и наши сплоченные ряды пополнились Каблуковым, Вислоуховым, а также Пашковым, на которого я тут же уставилась, но не рассмотрела в нем ничего принципиально нового. Просто сфинкс какой-то. Выходит, я своим рискованным вопросом снова попала в "молоко"? Или он так хорошо владел собой? А может, мне стоит подойти к нему вплотную и заорать прямо в ухо:

- Сволочь самодовольная, признавайся, что ты знаешь о Наташе?

Да, если дело так пойдет и дальше, шиза меня скосит просто под корень.

Вислоухов проводил всю компанию до выхода. Пожал руку Пашкову, потом Каблукову, с поспешностью выдернул свою ладонь из его потной пятерни и незаметно (но я все равно увидела) вытер ее о штанину. Пока Вислоухов проделывал эту процедуру, неутомимый Каблуков вцепился в пуговицу дорогого пашковского пальто и принялся горячо убеждать его обладателя снять свою кандидатуру до выборов, потому что "народ его не поддержит". Пашков почему-то потерял свою обычную невозмутимость и стал малодушно вырываться, Викинг мужественно бросился ему на помощь, в результате видный московский демократ был отбит, зато пуговица осталась у графомана в качестве боевого трофея. В общем, расставание вышло достаточно трогательным, разве что без поцелуев взасос.

На улице Каблуков первым уселся в старый заляпанный "Запорожец", завел его и отчалил с тарахтением и жидким шлейфом чада. "Наши" проводили его свинцовыми взглядами, а аналитик снова протяжно вздохнул:

- А ведь у этого идиота, пожалуй, есть шансы. У нас любят юродивых.

Остальные члены "команды" только переглянулись.

Разъезжались мы тем же порядком, каким прибыли на студию. Пашков со своими ближайшими приспешниками в серебристом "Вольво", а я - с Венькой. Венька, погруженный в тяжелые раздумья, за всю дорогу не издал ни звука, если, конечно, не считать недовольного сопения. Я сильно опасалась, что сегодняшний и без того затянувшийся трудовой день продолжится каким-нибудь срочным заседанием по подведению итогов прямого эфира, однако ничего подобного не произошло, и Венька распорядился доставить меня домой. Мы сухо распрощались, и я нырнула в темный подъезд.

Дома я почувствовала страшную усталость и, не зажигая света и не разуваясь, проковыляла в комнату и с размаху рухнула на диван. Впрочем, не так уж было и темно благодаря фонарю, светившему за окном. Кроме того, когда внизу проезжали машины, полоски света скользили по стенам. Я следила за этой игрой, а сама думала об одном. Я все никак не могла взять в толк, приблизилась ли я хоть сколько-нибудь к разгадке Наташиного исчезновения или, наоборот, удалилась. И, честно говоря, больше склонялась ко второму варианту. Теперь моя выходка с недавним звонком в студию казалась мне детской глупостью, и только.

Ну чего я собиралась добиться, спрашивается? Что Пашков объявит на всю губернию, управлять которой он серьезно вознамерился, будто имеет какое-то отношение к семнадцатилетней девчонке, пропавшей пятнадцать лет назад? И вообще, к чему привели мои поиски? С Богаевской все по-прежнему в тумане, если не считать открывшихся обстоятельств, вроде бы наводящих на мысль, что когда-то, очень давно, а точнее, пятнадцать лет назад, с ней произошло нечто ужасное. Но это опять-таки из области предположений. Кроме того, вчера я набралась нахальства и оставила сообщение на ее автоответчике, но никакой реакции за этим не последовало, пока во всяком случае. Разве что ее старая учительница музыки Ираида Кирилловна Радомыслова стала относиться ко мне с опаской и раздражением... Постой-ка, - я приняла полусидячее положение, - уж не связаны ли эти два факта? Слишком красивая версия, решила я и снова упала на диван.

Что до истории с удавленницей, в которую я едва не влипла по собственной неосмотрительности, то это вообще запредел. Мне еще повезло, что я так легко отделалась, а ведь все могло кончиться намного хуже. Пошла искать родственников, называется! Но что же мне делать, что? Я опять села и поджала под себя ноги на манер бедуина в пустыне. Вот что, например, мне предпринять завтра? Да ничего, ничегошеньки мне не осталось, никаких вариантов! С Богаевской - полная, беспросветная безнадега. Кого могла, я уже опросила, сама она разговаривать со мной не желает. С Пашковым нисколько не лучше. Этот тип никак не отреагировал на фотографию Наташи, которую я ему подбросила, если не считать легкого удивления. Практически та же участь постигла мой недавний вопрос в прямом эфире. И теперь я даже не знаю, что буду делать дальше. Вместе со всей его камарильей "бороться за избирателя"? Очень нужно! А с другой стороны, что мне еще остается? Ну и вляпалась!

Я соскочила с дивана и, громыхая ботинками, ринулась в прихожую, притащила оттуда телефон и принялась с остервенением накручивать московский номер Богаевской. Как и накануне, отозвался автоответчик отвратительно бесстрастным, продирающим до мурашек голосом. Я чуть не взвыла от тоски. Вернула трубку на рычаг и, прижав телефон к животу, стала считать до ста, чтобы успокоиться. Я досчитала до сорока семи, когда телефон зазвонил сам.

- Да! - Я молниеносно сорвала трубку. Уж не знаю, кого я надеялась услышать. Неужто Богаевскую?

- Капитолина, это Валентин.

- А, это ты... - Мне трудно было сдержать разочарование.

- У тебя что-нибудь случилось?

- С чего ты взял?

- Голос у тебя какой-то загробный.

- Да? - вяло удивилась я. - Просто устала. А чего ты хотел?

Валентин замялся:

- Понимаешь, тут такая история, хотел с тобой покалякать, только разговор это не телефонный, да и дело... В общем, я сам дал себе зарок в такие не соваться. Но раз ты с этим связана, то я все-таки решил...

Я его перебила:

- Постой-постой, с чем таким я связана?

- По телефону этого не объяснишь, - вздохнул Валентин, - надо бы увидеться.

- Хочешь, заеду завтра с утра? - предложила я.

- Нет, с утра меня не будет... Может, сделаем так: ты оставишь телефон, по которому тебя можно будет застать днем, а я, как освобожусь, позвоню.

- Лады, - согласилась я и продиктовала Валентину телефон "штаба". На то, чтобы подумать, что за такое секретное, не предназначенное для телефонных разговоров, собирался обсудить со мной Валентин, у меня не хватило сил. Я расшнуровала ботинки, швырнула их в угол и заснула, не раздеваясь, только "молнию" на юбке расстегнула.

Глава 16

Но назавтра нам так и не удалось созвониться с Валентином. Все время были какие-то заморочки, а уж чем кончился этот злосчастный четверг... Такое даже в страшном сне не приснится. Впрочем, все по порядку.

Начнем с того, что утром за мной снова был прислан "жигуль". (Надо же как быстро его починили!) И водитель Жорик был разговорчивее, чем прежде.

- Привет! - обрадовался он мне.

- Привет! - ответила я, складываясь пополам, чтобы удобнее разместиться на заднем сиденье. Что ни говори, а в Венькином авто при моем росте это сделать не в пример проще.

Жорик завел мотор и, подмигнув мне в зеркало заднего вида, зацокал языком:

- Ох, видел я вчера передачку с нашим и этим... Каблуковым. Ну цирк, чистый цирк! Наш больно надутый, а тот чешет, что в голову придет. А вопросы им задавали, ну, тоже... А в конце вообще позвонила какая-то неизвестная дура, видно, с большого бодуна и такое понесла... А у этих, ну, у кандидатов и телевизионщика, у всех троих рожи стали...

Не могу сказать, чтобы мне сильно понравилось, что меня называют "неизвестной дурой с большого бодуна". Поэтому я ничего не ответила, а продолжала молчаливо рассматривать городские пейзажи, неторопливо проплывавшие за окном "жигуля" - скорость на центральном проспекте ограничена. Механически отметила, что предвыборных плакатов и листовок стало еще больше прежнего, можно сказать, не осталось ни одной свободной стены и ни одного не обклеенного забора. Слова неприличного и то написать негде. А вот щит с зазывной надписью "Место для вашей рекламы" возле областной администрации убрали от греха подальше, чтобы на него не дай Бог не покусился очередной подпольщик.

Мы проехали мимо здания администрации, мимо центрального универмага и главпочтамта. Народу на улице было немного. Редкие прохожие спешили на работу, прошмыгнула стайка школьников, торжественно прошествовала старушка с пуделем, а за ней - молодая женщина в короткой шубке из каракуля. Эта, похоже, тоже никуда не торопилась, потому что шла медленно, правда, лицо у нее было озабоченное. И еще.., еще какое-то знакомое. Майя? Неужели это Майя, пианистка Елены Богаевской? Но откуда она могла здесь взяться, она же улетела вместе со своей примадонной!

- Стой! - заорала я дурным голосом. - Назад, поворачивай назад!

- Чего? - не понял Жорик и нажал на тормоз.

Я толкнула дверцу, вывалилась из машины и побежала догонять женщину в каракулевой шубке, чтобы убедиться в том, что я не ошиблась и это она, Майя. А та будто сквозь землю провалилась, ну, куда, куда она могла деться за какие-нибудь несчастные пять минут. Или Майя мне просто померещилась? А может, это вовсе и не Майя, а какая-нибудь другая, похожая на нее женщина?

- Эй, в чем дело?

Я обернулась и увидела Жорика, чуть не по пояс высунувшегося из окна ползущего за мной черепахой "жигуля".

Я села в машину и велела ему еще раз проехать по проспекту. Жорик пожал плечами, недовольно буркнул под нос что-то на тему "Как быстро некоторые превращаются в начальников", но активно возражать не стал. В любом случае время было безнадежно упущено: ни Майю, ни хотя бы отдаленно похожую на нее женщину на проспекте я так и не увидела. Еще не легче, галлюцинации у меня, что ли?

Эта история так меня потрясла, что я поделилась своими сомнениями с Венькой. Тот не сразу врубился:

- Какая еще Майя?

- Концертмейстер Богаевской.

- Кто-кто?

- Ну, пианистка!

- Не помню я никакой пианистки, - буркнул Венька, - я и Богаевскую не помню...

- Ну, брюнетка такая с ней была, короткая стрижка, блестящий плащ, вспомни!

- Что-то такое припоминаю, правда, смутно, - небрежно махнул короткопалой рукой Венька. - Ну и что с того? - Он явно "не врубался".

- Как что? - поразилась я его непонятливости. - Я же тебе говорю, что видела ее на проспекте пятнадцать минут назад. Что, по-твоему, она может здесь делать?

- Вот и спросила бы ее, - пробурчал Венька и стал выгребать из внутренних карманов пиджака какие-то визитки и записки.

- Да как бы я ее спросила, когда она будто сквозь землю провалилась, огрызнулась я. - Я бросилась за ней, но ее уже и след простыл! - И добавила уже потише:

- Если, конечно, это была она.

- Она не она, какая разница! - Венька продолжал рыться в карманах, только с пиджака переключился на брюки. - И вообще про эту Богаевскую пора забыть. Все, проехали. В нашем деле нельзя оглядываться и долго пережевывать собственные неудачи - об этом противники позаботятся, - нужно думать о завтрашнем дне. - Что ни говори, а по части демагогии он был непревзойденным мастером.

Не знаю, нашел ли Венька то, что искал, но, коротко бросив мне: "Никуда не уходи", выскочил за дверь, и его торопливые шаги затихли вдали. Я осталась наедине с плакатами "Я сделаю вашу жизнь стабильной" и мучительными сомнениями на тему, кого или что я видела сегодня на проспекте: Майю, ее бесплотный дух, или у меня вообще крыша едет? Потом ко всему этому прибавился телефонный звонок.

Я подняла трубку и сразу узнала неподражаемые, чуть вибрирующие интонации Вислоухова.

- Приветствую вас, - фамильярно объявил он и поинтересовался:

- Ну, как настроение после вчерашнего?

- А что такого произошло вчера? - сыграла дурочку я.

- Как что? - опешил Вислоухов. - А передача? У меня тут с утра телефоны раскалились от звонков, очень, говорят, любопытный прямой эфир был. Просто скандальный!

Я фыркнула в трубку, тщательно маскируя свою настороженность:

- А чему тут удивляться? Каблуков - это ведь известный обличитель всего и вся!

- Да при чем здесь Каблуков! - воскликнул Вислоухов. - Этот себя, можно сказать, паинькой вел. Но звоночки были, я тебе дам.

- Это про Наташу какую-то, что ли? - спросила я, притворно позевывая.

- Я не пойму, вы что, не смотрели передачу? - оскорбился в лучших чувствах Вадька. - Про Наташу это чепуха! А вот когда вашему Пашкову обещали башку свернуть, это было что-то! Он даже взбледнул, по-моему.

- То есть... - растерялась я. - Это как башку свернуть? - Я лихорадочно соображала, не сболтнула ли я накануне чего-нибудь лишнего, когда звонила в Вадькину студию. Да нет же, я прекрасно помню свои слова: "Пусть он скажет, что сделал с Наташей Русаковой". Никаких угроз с моей стороны не было, точно не было, так же как и зловещих обещаний насчет пашковской башки.

- Постой! - заорала я в трубку. - Какая, к черту, башка, ты откуда свалился?

- Я? Свалился? - обиделся Вислоухов. - Я-то как раз не свалился. Откуда мне было сваливаться, когда я сидел в студии и слышал все собственными ушами. А вы там что, спали?

Трубка прямо прикипела к моему уху:

- Ты что имеешь в виду?

- Что я имею в виду? - попугаем повторил Вислоухов с сомнением в голосе. Видимо, он все еще не верил, что я не знаю, о чем идет речь. - Кто-то позвонил в прямой эфир и сказал буквально следующее: "Пашков, тебе не жить, я об этом позабочусь. И никакая охрана тебя не спасет".

Я замерла с отвисшей челюстью и телефонной трубкой возле уха, и продолжение вислоуховского монолога пробивалось ко мне, словно сквозь толстый слой ваты:

- Можете обижаться, но я тут провел небольшой социологический опрос, и, как говорится, большинство респондентов сходятся во мнении, что это просто дешевый трюк. Светлые головы считают, что ваш Пашков таким образом пытается заработать себе репутацию этакого рыцаря без страха и упрека. В "жучки" под столом, кстати, тоже никто не поверил... Эй, эй... Вы слушаете?.. Але, але...

Вислоухов, видимо решивший, что связь прервалась, повесил трубку, а я еще долго внимала пикающим прерывистым сигналам, которые совпадали с пульсирующими толчками в моем виске. Выходит, кто-то звонил в студию раньше меня, и произошло это, скорее всего, пока я боролась с приступом безудержного аллергического чихания или носилась в окрестностях Дома прессы в поисках неразбитого телефона-автомата. Нормально... Получается, что самое главное-то я прохлопала, о-ох... Я еще не успела как следует отчитать себя за бестолковость, как в комнату кометой влетел жутко озабоченный Венька с какой-то бумагой в руках. Всучил ее мне, велел немедленно распространить в прессе и снова испарился.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что в моих руках ни больше ни меньше, как очередное заявление для прессы, с которым я прежде всего внимательно ознакомилась. А гласило оно буквально следующее:

"Продолжается кампания травли и угроз против независимого кандидата на должность губернатора И. С. Пашкова. Накануне во время прямого эфира (передача "Перекресток" областной студии телевидения) раздался звонок неизвестного лица, откровенно угрожавшего кандидату физической расправой, однако никакой реакции на это со стороны местных правоохранительных органов не последовало. Как и тогда, когда в помещении предвыборного штаба И. С. Пашкова были обнаружены подслушивающие устройства. Предвыборный штаб кандидата на должность губернатора И. С. Пашкова в связи с этим заявляет..."

Как говорится, и так далее и тому подобное. Весь текст был выдержан в заскорузлых казенных тонах. Покончив с чтением, я задумалась, не зная, как мне самой отнестись ко всей этой галиматье. Не к заявлению, конечно, а к самому факту. Солидаризироваться ли мне с Вислоуховым и его "респондентами", считающими, что угрозы - блеф, или же серьезно пораскинуть мозгами на предмет, кому еще, кроме меня, не дает покоя гладкая пашковская физиономия? Если все-таки выбрать последний вариант, то вывод напрашивается сам собой: конечно же, его непосредственным антагонистам, то бишь Крутоярову, Рябоконю и Каблукову. Но именно потому, что он "напрашивается", принимать его во внимание следует в самую последнюю очередь. Хорошо, а что тогда - в первую? И тут передо мной словно неоновая вывеска засветилась из четырех букв: Майя. Вдруг она имеет какое-то отношение к происходящему? Фантастика, просто фантастика! Что вообще творится в этом городе с тех пор, как в нем объявился Пашков со своей челядью?

Помассировав пальцами свой раскалившийся лоб, я засела за телефон и честно выполнила Венькино распоряжение по части распространения сурового заявления. Говорить мне пришлось много и подробно, а посему мой язык распух до такой степени, что не только с трудом ворочался, но и с трудом помещался во рту. Тогда я взяла тайм-аут и поплелась в буфет, где съела порцию винегрета, один эклер и выпила две чашки кофе средней паршивости. Странно, как это местные коммерсанты, поделившие бывшее Дворянское собрание на офисы, терпели подобное безобразие, наносящее урон их респектабельности, не говоря уже о желудках.

Остаток светового дня я провела на "рабочем месте", дожидаясь, когда явится мой непосредственный начальник Венька, но он словно сквозь землю провалился. Кстати, пока я переводила дух в буфете, пальто его тоже исчезло из шкафа, а значит, он пребывал вне помпезных стен коммерческого муравейника. Что до Пашкова и его ближайшего окружения, то у них, судя по всему, шло какое-то сверхсекретное совещание, на которое меня не звали. Не знаю уж, переживать мне по этому поводу или радоваться. Поразмыслив, я решила радоваться, ибо вряд ли то, что они там обсуждали, могло мне помочь узнать, куда пятнадцать лет назад ушла Наташа. Когда за окном начали сгущаться сумерки, я стала серьезно подумывать о том, чтобы считать свой рабочий день законченным, и именно в этот момент в дверь с грохотом ввалился Венька, который провозгласил, стаскивая пальто:

- Общий сбор. Пошли к Пашкову. Я пожала плечами и с тяжким вздохом поднялась со стула. Тогда я еще думала, что день, начавшийся для меня со странных и пока что необъяснимых событий, мог бы закончиться чем-нибудь повеселее, а не пространной говорильней пашковских аналитиков и спичрайтеров. Если бы я только знала, что главные события - впереди. Да к тому же какие!..

***

"Политбюро" во главе с Пашковым уже восседало за длинным столом, и физиономии у всех были такие, что я сразу поняла: каким-нибудь астрономическим часом тут дело не обойдется, болтать будут как минимум до полуночи. Будут с удовольствием и смаком обгладывать подробности вчерашней "политической провокации". Еще мне не понравился взгляд, которым меня одарил Викинг, уж нет ли у него подозрений на мой счет? То-то весело будет, если я своей детективной деятельностью добьюсь статуса лазутчика из вражеского стана! Любопытно, в чьи агенты они меня занесут: Рябоконя, Каблукова или Крутоярова?

Но пока этого не случилось, я заняла место, которое мне неизменно отводилось на подобных массовых мероприятиях, - между спичрайтером и имиджмейкером. И только разместившись, я с некоторым удивлением обнаружила отсутствие "серого кардинала", то бишь мадам Пашковой. Гм-гм, к чему бы, это? Ладно, поживем увидим.

Венька тоже умостился по левую руку от Пашкова и сложил губы трубочкой, а пухлые руки - замочком на крышке полированного стола. Он же заговорил первым, как обычно, слегка причмокивая:

- Мы собрались здесь, чтобы обсудить обстановку, сложившуюся после очередной провокации, и выработать нашу дальнейшую позицию. Думаю, начать надо с мер защиты...

После этого в разговор вступил мужественный Викинг:

- Я имел сегодня разговор с милицейским начальством. Они до сих пор раскачиваются, дело по факту угроз еще не возбуждено. Отделываются общими фразами. Насчет подслушивающих устройств тоже все глухо. Да этого и следовало ожидать, собственно говоря. Они же подконтрольны Крутоярову. Но тем не менее мы кое-что предприняли... По крайней мере, мы располагаем видеозаписью вчерашней передачи, которую можем предъявить в качестве вещественного доказательства...

- Это когда же? - визгливо перебил его аналитик. - Когда мы предъявим это вещественное доказательство? Постфактум, когда уже поздно будет?

Похоже, к угрозам, прозвучавшим во вчерашнем прямом эфире, они относились вполне серьезно. Уж не думали ли они, что зловещие предупреждения последовали из лагеря конкурентов по выборам? Это же самый настоящий бред, по-моему, на такое даже у Каблукова, известного своей экзальтированностью, дури не хватило бы. А значит, это либо чей-то идиотский розыгрыш, либо опять-таки дело рук кого-нибудь из пашковской "команды". Майю я все-таки сбросила со счетов. Во-первых, у меня не было твердой уверенности, что я видела именно ее, во-вторых, сколько я помню, она не производила впечатления полной идиотки. Впрочем, если следовать такой логике, то как же тогда быть со мной? У меня с головой вроде тоже все в порядке, однако же я зачем-то позвонила вчера в прямой эфир. Как говорится, среагировала на импульс. Ладно, подумаю об этом еще раз уже на досуге.

- И какие будут версии? - в первый раз открыл рот Пашков, который, на мой взгляд, за последние дни немного сдал, посерел лицом и осунулся. Вот вам и прямое доказательство, что предвыборная гонка - дело хлопотное и утомительное, даже при наличии солидного московского капитала за спиной.

Опять заговорил аналитик и высказал достаточно здравую мысль:

- Не думаю, чтобы кто-нибудь из конкурентов мог организовать такую глупую выходку. Если только Каблуков, и то.., сомнительно, очень сомнительно...

Он покачал головой.

- А второй звонок? - вмешался спичрайтер. - Что вы думаете о нем? Я навострила ушки. Викинг поморщился:

- Думаю, что они никак не связаны. По крайней мере, та баба, что звонила в конце.., у той точно.., что-то с головой... Психбольная какая-нибудь, сейчас таких много...

Почему-то мне стало обидно.

Снова высказался Пашков, причем по делу:

- У нас есть видеокассета вчерашней передачи. Давайте-ка все вместе посмотрим ее еще раз.

Удивительно здравая мысль, лично я была "за" обеими руками. Меня не меньше остальных мучило любопытство и беспокойство.

- Пожалуйста, - с готовностью отозвался Викинг и, поднявшись из-за стола, подошел к добротной мебельной стенке. Пашков тоже встал со стула и сделал несколько шагов в сторону своего главного телохранителя. А дальше было все как во сне. Я облокотилась о стол и прикрыла глаза, чтобы дать им немного отдохнуть. И откуда-то долетел этот звук... Совсем не страшный и не громкий, похожий на хлопок, который издает пробка от шампанского, но не тогда, когда она взлетает под потолок, а когда ее аккуратно, со знанием дела откупоривают, предварительно остудив бутылку и обернув горлышко салфеткой. По крайней мере, звон разбитого стекла был намного пронзительнее, не говоря уже о крике Викинга.

- Все на пол! - завопил он ни с того ни с сего. В то же мгновение погас свет.

Я подумала, чего он так орет, но все-таки свалилась на пол, неловко, с грохотом уронив стул и больно ударившись коленкой. Лежать было ужасно неудобно, к тому же в шею мне кто-то дышал, шумно и довольно смрадно. Я проползла под столом немного вперед и уткнулась в чье-то тело. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я узнала в "теле" Пашкова. Он лежал так близко, что я могла до него дотронуться. В голову мне пришла очередная шальная идея. Я подумала, не взять ли мне его за руку и не спросить:

- Так что ты сделал с Наташей?

- Никому не вставать с пола! - снова сипло приказал Викинг.

По-моему, никто и не собирался. Я тоже продолжала валяться, уткнувшись подбородком в наборный дворянский паркет, и в носу у меня щекотало от пыли. (Только бы мне не расчихаться!) А в полуметре от меня подозрительно неподвижно лежал Пашков, ну совершенно не шевелился. Мне даже стало как-то нехорошо, тем более что странный хлопок и звон стекла наводил на кое-какие мысли... В окно что-то бросили? Или, Господи твоя воля, неужто выстрелили? А вдруг Пашкова убили и рядом со мной мертвец? Я хоть и не падаю в глубокий обморок при виде мышки под комодом, но и так запросто лежать под бочком у покойника тоже не приучена... Так жив Пашков или нет? Черт, окликнуть его, что ли...

Но Викинг меня опередил, он склонился над Пашковым, как заботливая мать над дитятей, и участливо осведомился:

- Игорь Сергеевич, вы как, в порядке?

- Нормально, - мужественно отозвался Пашков, однако головы не поднял. Что это было?

- Снайпер. Это стрелял снайпер! Наверное, из дома напротив, - пробасил Викинг, - промазал.., гад.

Опа! Вот это финт, только снайперов мне и не хватало. Что за дела, мы так не договаривались! Я, между прочим, на должность пресс-секретаря нанималась, и такие штучки в моем контракте не предусматривались. И вообще... Получается, что угрозы и подслушивающие устройства вовсе не трюки, а все на полном серьезе? Весело, ничего не скажешь. Пока я разыгрываю из себя благородную частную сыщицу, буквально под моим носом прокручиваются совсем не виртуальные сценарии с вполне всамделишными снайперами. И пулька, "которая просвистела и ага", запросто могла достаться мне. По чистой случайности, конечно, потому что предназначалась она, без сомнения, нашему лучезарному кандидату в губернаторы, но вряд ли мне от этого было бы легче. Вы как хотите, а я еще не готова к загадочной улыбке на остывших губах и цветистому некрологу в "Губернском вестнике".

Но пока я была еще жива, а посему лежать бревном на полу мне порядком поднадоело. К тому же тело у меня затекло от неподвижности. Поэтому-то я и попыталась расположиться со всем возможным в подобных обстоятельствах комфортом, для начала повернувшись на бок. И именно в процессе этих перемещений рука моя внезапно коснулась чего-то мокрого и теплого. Какая-то жидкость. Интересно, откуда она взялась? Думать о том, что с кем-то из пашковской "команды" со страху случилась неприятная неожиданность, мне совершенно не хотелось, однако ладонь я поднесла к лицу не без некоторой брезгливости. Что-то темное, странно... Тогда я осторожно подняла голову и огляделась.

Смотреть на валявшихся на полу в самых разнообразных позах пашковских соратников было очень забавно. Их словно взрывом разметало по полу. Я медленно обвела комнату привыкшими к темноте глазами и обнаружила, что Венька, несмотря на грозные окрики Викинга, продолжал сидеть за столом - один из всех, надо же какой смельчак! - уронив голову на руки как бы в глубокой задумчивости. Тоже мне, нашел время. Или он заснул? Но это уже полный абсурд. Прокрутив в голове все вышеозначенные варианты, хоть как-то объясняющие странности Венькиного поведения, я заметила лужу, растекавшуюся по лаковой столешнице вокруг плешивой Венькиной головы. Подумала, что бы сие могло означать, и тут меня бросило в жар, потому что я наконец поняла, в чем моя рука - в крови! В Венькиной!!!

Глава 17

Просто не знаю, с чего и начать, ибо в голове такая сумятица, что мне трудно найти слова для ее описания. Кроме того, я хоть и эгоистка, как и большинство нормальных гомо сапиенсов, но не до такой степени, чтобы увлеченно заниматься самоанализом в двух шагах от трупа. И совсем не принципиально, что труп этот известного пройдохи Веньки Литвинца, к которому я всегда относилась достаточно критично, а принципиально лишь то, что в правом Венькином виске маленькая дырочка в уже запекшейся крови.

С того момента, как я поняла, что пуля, изначально предназначавшаяся Пашкову, продырявила Венькину голову, прошло чуть больше часа. Чего за это время только не произошло! В кабинете уже перебывала чуть ли не вся областная милиция во главе с генералом, не проронившим ни слова. Всех нас, включая и самого Пашкова, немедленно взяли в крутой оборот. Вопросы, вопросы, вопросы...

Похоже, мне достался самый усердный и въедливый из наших местных пинкертонов, которого к тому же я немного знала, и не с самой лучшей стороны, - некто лейтенант Чибисов, парень лет двадцати восьми. Кстати, он мог бы показаться вполне симпатичным, если бы не обстоятельства нашей прошлой встречи. Тогда, приблизительно год назад, я занималась так называемым журналистским расследованием очень некрасивой истории. У меня были серьезные основания полагать, что оперуполномоченный Чибисов не очень церемонится с подозреваемыми и именно по его милости, покидая гостеприимные стены местного СИЗО, они частенько недосчитываются зубов. А более всего, разумеется, обидно тем, с кого подозрения снимают. Репутация вроде не пострадала, чего не скажешь о физиономии. Разбиралась я тогда с этим Чибисовым долго и нудно, парочку выбитых зубов он даже признал, но угрызений совести по этому поводу не выказал. А кончилось все тем, что непосредственное начальство "стоматолога" в погонах прочитало мне лекцию про то, какой храбрый оперативник этот Чибисов, и еще про то, что если из-за каждого паршивого зуба они будут поднимать хипеж... Короче, дальше вам все ясно. Правда, разоблачительную статейку я тем не менее накропала, но особого переполоха она не наделала.

И вот теперь этот самый Чибисов уже сорок минут сверлил меня злыми воспаленными от бессонницы глазами, словно это я, а не какой-то не очень меткий снайпер виновата в том, что его рабочий день затянулся на неопределенное время, и выпытывал, что я видела, что слышала, где находилась в момент выстрела и так далее. Я терпеливо удовлетворяла его профессиональное любопытство, хотя буквально валилась с ног от усталости. А тут еще эти снующие туда-сюда люди, громкие голоса, выкрики - совершенно невозможно сосредоточиться.

- Вы кого-нибудь подозреваете? - спросил он меня, когда я уже стала надеяться, что запас его вопросов истощился.

- Что? - Я даже вздрогнула.

- Вы кого-нибудь подозреваете? - повторил Чибисов. - У кого, грубо говоря, был зуб на вашего шефа?

Насчет зуба - это у него неплохо получилось, я даже несколько взбодрилась, а Чибисов, видимо осознавший двусмысленность своего вопроса, поправился:

- Кому было выгодно его устранение? - Похоже, он тоже ни минуты не сомневался, что настоящей мишенью для пули был Пашков, а не Литвинец.

Я могла бы, конечно, сказать, что "зуб" был даже у меня, но, естественно, благоразумно умолчала. Пожала плечами и ответила философски:

- Наверное, кому-нибудь было выгодно, враги есть практически у каждого.

- Но убивают-то не каждого, - хмыкнул Чибисов.

- Вам виднее, - буркнула я и зевнула, прикрыв рот ладонью.

Смазливая физиономия "стоматолога" побледнела, а вот глаза, как у быка, налились кровью.

Он заглянул в свой блокнот, как оказалось, для того, чтобы уточнить мое отчество.

- Капитолина.., м-м-м... Михайловна, должен вас предупредить, что отказ от сотрудничества со следствием обычно производит на меня неприятное впечатление.

- А разве я отказываюсь? - Первый раз слышу такой юридический термин неприятное впечатление! И вообще, на что, интересно, он намекает? На то, что я тоже могу кое-чего недосчитаться? Например, на верхней челюсти? Не думаю, чтобы это мне было к лицу, как одному сладкоголосому певцу.

- По крайней мере, мне так кажется, - желчно отозвался сыщик.

Может, это тонкий намек на то, что в случае моей несговорчивости подозрение на меня же и падет? Я, конечно, имею кое-какие представления о специфических особенностях отечественного сыска и все же сильно сомневаюсь, что кому-нибудь удастся доказать, как это я умудрилась одномоментно стрелять в окно с улицы и нюхать пыль на полу пашковского кабинета.

Я хотела сказать: "Когда кажется, нужно креститься", но сочла за лучшее прикусить язычок. Обстановка не располагала. Лучше уж я буду отвечать на его вопросы, в меру своих сил, разумеется. Но такая возможность представилась мне не вдруг, потому что дверь в приемную распахнулась - ногой здоровенного типа в камуфляже. Таким же манером он "взял" и следующую - в кабинет Пашкова - и уже там громогласно объявил:

- Стреляли с чердака жилого дома, того, что через дорогу, с башенками на крыше. Киллер бросил там "СВД", собака взяла след и довела до соседнего двора. Видно, там его ждала машина.

Чибисов, который, конечно же, все это слышал не хуже меня, сразу погрустнел. Можно подумать, он сильно рассчитывал, что киллер только и дожидался, когда за ним явятся и поведут под белые ручки, и теперь переживал жестокое разочарование. Тем не менее уже через минуту этот зануда снова начал меня пытать.

- А с пострадавшим.., этим... Литвинцом вы давно знакомы? - Наконец очередь дошла и до Веньки, для которого третьи выборы стали последними. Пли они все-таки были четвертыми? Впрочем, не так уж это важно теперь, когда Веньку упаковали в черный пластик.

Врать я, конечно, не могла, хотя и отдавала себе отчет, что последует за тем, как я скажу, сколько лет я знаю Литвинца.

Так оно и вышло. Едва сыскарь услышал заветную цифру "десять", его совсем было потухшие глазки разгорелись и он принялся вытряхивать из меня информацию с особенным рвением.

- При каких обстоятельствах вы познакомились?

- Мы вместе работали на областном радио около года. Покойник ведь местный уроженец, если вы не в курсе. Потом он уехал в Москву, и с тех пор мы не виделись, - пробубнила я без выражения и красноречиво посмотрела на своего мучителя.

Мой взгляд его не покоробил.

- У вас были только деловые отношения?

- То есть? - Уголки моих губ невольно поползли вверх в дурацком подобии улыбки, совершенно неуместной в нынешней ситуации.

- Ну.., вас связывало еще что-нибудь, кроме работы? - расшифровал свой вопрос детектив. Понятнее мне не стало.

- Я с ним не спала, если вас интересует именно это, - торжественно заявила я и на всякий случай добавила:

- Так же как с Пашковым и остальными.

Чибисов притворно вздохнул и покачал головой:

- Как же с вами все-таки трудно общаться, гражданка Алтаева! Я имел в виду совсем другое. Например, дружеские отношения. Что дружеские отношения уже не учитываются?

Я пожала плечами:

- Почему, учитываются, только у нас таких не было.

- Так и запишем, - прогундосил Чибисов, но ничего записывать не стал. Видно, на память понадеялся. - Так... Так... Ну а про врагов Литвинца вы что-нибудь знаете? Может, он с вами делился какими-нибудь опасениями?

- Нет, - коротко ответила я.

- Да-а... - протянул детектив с усмешкой. - Немного вы мне рассказали, гражданка Алтаева Капитолина Михайловна. Не думал я, что инженеры человеческих душ такие ненаблюдательные.

- Чего?.. Какие-какие инженеры? - вытаращилась я.

Чибисов расплылся в довольной улыбке:

- Ну.., писателей так называют, если я не ошибаюсь...

- А я-то тут при чем? - потрясение пробормотала я. Черт подери, да он надо мной откровенно издевался. Так сказать, при исполнении!

- Писатели, журналисты, какая разница? Ну вот, это называется "нашим же салом и нам по мусалам". Герои моих писаний всегда были в рядах самых яростных поклонников моего же бойкого "лучшего пера".

- Не сомневаюсь, что вы просто изнываете в ожидании новых образцов моей "инженерной работы", - едко заметила я, чем и вызвала в ответ безмятежное ржание.

Несомненно, Чибисов был доволен тем, что наконец вывел меня из терпения.

А кончилась наша пространная беседа тем, что он тщательно записал в свой блокнот мой домашний адрес и телефон, а также всучил мне бумажку с собственными координатами на тот случай, "если я вспомню что-нибудь важное".

- Я могу быть свободна? - спросила я с металлическим дребезжанием в голосе.

Чибисов почесал затылок и загадочно изрек:

- Еще не знаю. Посидите пока здесь...

Я оглянулась и поискала взглядом местечко, на которое могла бы пристроиться. Бесполезное дело - все стулья были плотно "засижены" моими истомившимися соратниками по предвыборному блоку. Пришлось мне довольствоваться подоконником. Предварительно задернув шторы. Не то чтобы я сильно боялась неизвестного снайпера, которого, конечно же, и след давно простыл, просто осторожность еще никому не мешала. Не помешает и мне.

У спичрайтера, аналитика, имиджмейкера и двух охранников были тоскливые физиономии мучеников, ибо их тоже изрядно потрепали расспросами. Что касается Викинга и Пашкова, чудом уцелевшего в этой передряге, то они все еще находились в кабинете, где их усиленно обрабатывали коллеги лейтенанта Чибисова.

В приемной воцарилась траурная тишина, которую нарушали неразборчивые голоса за дверью, пронзительные телефонные звонки и грохот армейских ботинок омоновцев, с пытливостью юных натуралистов исследующих закоулки бывшего Дворянского собрания. Что они искали, оставалось только гадать.

Но я не стала забивать себе голову этой загадкой, прижалась спиной к стене, сложила руки на груди и закрыла глаза - время-то было позднее. И сама не заметила, как заснула. А проснулась от того, что кто-то тронул меня за плечо. Очнувшись, я с досадой увидела лейтенанта Чибисова. Лицо у последнего было торжествующее.

- Что? - встрепенулась я. - Вы его уже поймали?

- Кого? - опешил Чибисов.

- Киллера!

- Вам бы все шутки шутить, - огрызнулся сыскарь, - а нам работы по вашей милости...

- В каком смысле? - Я тоже полезла в бутылку.

Чибисов поморщился:

- Ладно, еще поговорим при встрече, а такая возможность представится нам еще не однажды.

- Вы так думаете? - спросила я упавшим голосом и слезла с подоконника.

- Похоже на то, - серьезно подтвердил Чибисов, которого перспектива наших частых встреч, видимо, не слишком радовала. Как и меня, впрочем. - А сейчас будем расходиться.

Тем не менее до заветного мгновения, когда наконец был дан окончательный отбой, я успела раз десять зевнуть с серьезным риском вывихнуть челюсть. А потом поплелась за своим пальто, оставшимся в нашей с Венькой комнате в конце коридора, однако с удивлением обнаружила, что дверь в нее опечатана. Нормально, это что же мне теперь, закаляться прикажете? Пока я соображала, как мне быть, из пашковской приемной вывалился лейтенант Чибисов, сразу же развивший чуть ли не сверхзвуковую скорость.

- Эй, лейтенант! - заорала я ему вслед. Он резко притормозил, чуть ли не высекая искры подметками, и озадаченно посмотрел на меня:

- В чем дело?

- А в том, что мне не в чем идти домой, - пожаловалась я. - По вашей милости я осталась без пальто.

- Это как? - не понял Чибисов.

- А так, что мое пальто там! - Я показала пальцем на опечатанную дверь.

Чибисов задумчиво почесал затылок и спросил:

- И где именно это ваше пальто?

- В стенном шкафу, - доложила я и с ужасом подумала, что он вполне может упереться рогом, сослаться на инструкцию за каким-нибудь трехзначным номером и оставить меня без пальто. Тогда-то он на мне окончательно отыграется за критическую статейку годичной давности!

Чибисов постоял, покрутил головой, потом осторожно поддел пальцем бумажную полоску с грозной надписью: "Опечатано", извлек из кармана ключ и открыл дверь, предупредив:

- Подождите здесь, я вам сам его принесу. Я покорно застыла в коридоре, а Чибисов вошел в комнату, между прочим прикрыв за собой дверь, правда, неплотно. Через минуту я услышала:

- Тут два пальто. Которое ваше?

- Красное! - отозвалась я.

Однако мне пришлось еще немного подождать, прежде чем сыщик вышел в коридор с моим комиссарским пальто. Не сомневаюсь, что он не удержался от соблазна и поинтересовался, не спрятана ли в его карманах какая-нибудь важная для следствия улика, но вряд ли что-нибудь нашел. Ну разве что парочку смятых автобусных билетов.

- Пожалуйста. - Детектив вручил мне пальто и полюбопытствовал:

- А второе-то чье, Литвинца?

- Угу, - мрачно буркнула я и направилась к лестнице.

Чибисов нагнал меня уже в вестибюле и неожиданно спросил:

- Как будете добираться? Я пожала плечами:

- Как-нибудь доберусь.

В принципе у пашковской "команды" был достаточно обширный автомобильный парк, но сейчас мне совсем не хотелось с кем-нибудь договариваться, кого-нибудь просить...

Чибисов посмотрел на часы и поморщился:

- Без десяти двенадцать... Ладно, я вас подброшу, к тому же ваша Мичуринская недалеко...

Я собралась было удивиться, откуда он знает мой адрес, да вовремя вспомнила, что сама же ему его и дала. Провалы в памяти начинаются, что ли? Впрочем, немудрено при таких-то событиях! С другой стороны, такой галантности от своего бывшего "героя" я совсем не ожидала и, честно говоря, не знала, как к ней отнестись. Пока я придумывала, что бы ему ответить, Чибисов подтолкнул меня к вишневой "девятке", приткнувшейся в двух шагах от входа в Дворянское собрание, и безапелляционно заявил:

- Садитесь быстрей, мне уговаривать некогда.

***

Звонят. Нет, не по телефону, в дверь. Я стащила с головы подушку и уставилась в темноту. Какого черта, кто там еще? Сейчас ночь, и я имею полное законное право на сон, праведный или нет - никого не касается. Особенно после того, что произошло на моих глазах несколько часов назад.

Однако звонок повторился. Протянув руку, я сняла со спинки стула халат, потом с трудом придала своему туловищу вертикальное положение и сунула ноги в тапки. На все эти манипуляции у меня ушло от силы две минуты, тем не менее тот, кто стоял за дверью, нажал на звонок в третий раз.

- Иду, иду... - пробурчала я и, шаркая тапками, побрела к двери.

Сразу открывать я, разумеется, не стала, предварительно поинтересовавшись, кто это самым хамским манером ломится ко мне среди ночи. Честно говоря, кое-какие предположения на сей счет у меня были - я думала, что ко мне пришли из милиции. Может, даже лейтенант Чибисов, успевший по мне соскучиться с тех пор, как оставил меня у подъезда моего дома.

- Открой, это я, - неожиданно ответил мне из-за двери голос Ледовского. Господи, он-то здесь почему?

- Ты.., ты... - Я не договорила, потому что дыхание у меня перехватило.

- Капитолина, открой, - снова попросил Ледовский.

Я еще немного постояла, прижавшись лбом к двери, и - отжала собачку замка.

Вместе с Дедовским в прихожую ворвался неповторимый запах его одеколона, морозного воздуха и еще чего-то спиртного, скорее всего коньяка, хороших сигарет и превосходного кожаного пальто. Я все еще подпирала плечом дверной косяк, а потому Дедовскому пришлось меня немного отодвинуть, и от прикосновения его рук у меня совсем крыша поехала.

- Я уже все знаю, - выдохнул он и споткнулся в темноте о мои брошенные посреди прихожей ботинки. Осторожно отпихнул их ногой в сторону и объяснил мне наконец, что именно он знает:

- Я знаю, что в Пашкова стреляли. Ты-то как?

- Я-то жива. - Я все еще не могла отклеиться от стенки. Состояние у меня было какое-то полуобморочное: то ли из-за безумной усталости, то ли от запретной близости Дедовского, размеренное дыхание которого смешивалось с моим, прерывистым и частым. - А Веньке пуля влетела прямо в висок.

- Да, я слышал про Литвинца, - пробормотал Дедовский и чертыхнулся. - Я и не думал, что это так серьезно. Не понимаю, кому и зачем понадобилось убивать Пашкова. Если покушение связано с его претензиями на пост губернатора, то это чистой воды идиотизм, зачем такие крайности, существуют способы не менее эффективные... - Он не стал дальше распространяться о способах устранения политических противников, по своей эффективности не уступающих убийству, и снова сконцентрировался на мне. - Я представляю, что ты пережила... Присутствовать при таком... Еще и киллер.., мазила, с таким же успехом он мог попасть не в Литвинца, а еще в кого-нибудь...

- В меня, например? - подсказала я. Разговаривать-то я могла, чего не скажешь о способности передвигаться. Мне казалось, будто я ее утратила раз и навсегда.

- Типун тебе, - буркнул Дедовский. - Знаешь, как мне про это сообщили? Пересказываю дословно: "В Пашкова стреляли, но промазали. Пуля попала в кого-то из его "команды" и убила наповал". А, как тебе? Пока я выяснил подробности, думал... - Он опять не договорил.

Интересно, где его настигла эта ужасная весть, в каком-нибудь увеселительном заведении типа сауны, где он скрашивал досуг хорошенькими девочками, или, может, в кругу любящей семьи?

- Ну, ты чего молчишь? - Ледовский неожиданно перешел на шепот.

- А что я должна говорить? - Это была довольно нелепая ситуация: через четыре года после того, как я твердо решила выбросить Ледовского из головы, мы стояли с ним в темной прихожей на расстоянии вытянутой руки и обсуждали особенности политической борьбы за кресло губернатора и мазилу-киллера, влепившего пулю в висок Веньки Литвинца, который зачем-то возник в моей жизни несколько дней назад. В то время как наши внутренние голоса говорили совсем о другом. По крайней мере, мой малодушно признавался: "Как же я тебя люблю", вместо того чтобы орать: "Изыди!" Что до Ледовского, то его монолог мог бы звучать следующим образом:

- Не пойму, к чему такие сложности? Ведь все ясно: мне хорошо с тобой, а тебе со мной. Зачем огород городить и терять время?

Может, я даже была с ним в этом солидарна, если бы... Если бы я могла его любить только здесь и сейчас, а не всегда и повсюду. Если бы я могла забывать о нем всякий раз, как мы расставались, беззаботно улыбаясь на прощание: "Пока, увидимся. Или созвонимся..." Как умел это он, а вот я не умела. Я варилась в крутом кипятке любви день и ночь, и мне нужно было знать, что с ним творится по крайней мере то же самое. Вот такое "Око за око и зуб за зуб". А до тех пор, пока у меня не было этой уверенности... И что я плету, в самом деле, какая, к черту, уверенность? Ведь о любви невозможно говорить в сослагательном наклонении. Она либо есть, либо нет.

- Ну чего, так и будем стоять в прихожей? - прервал затянувшуюся паузу Ледовский.

У меня не было сил спорить, поэтому я тихо возразила:

- Вообще-то, если я не ошибаюсь, сейчас глубокая ночь, а потому я совершенно не готова к приему гостей.

- Понятно, - неопределенно молвил Ледовский, - ну тогда я пошел?

Я попробовала было отклеиться от стены, чтобы уступить ему дорогу, но ноги мне по-прежнему отказывались подчиняться. Впрочем, и сам Ледовский не сдвинулся с места, только повторил:

- Ну так я пойду?

- Ну так иди. - Можно подумать, я его удерживала.

Несмотря на мое сердечное напутствие, Ледовский продолжал переминаться с ноги на ногу:

- Я ведь, собственно, только хотел узнать, все ли у тебя в порядке...

- Узнал? Вот и иди, - прошелестела я одними губами.

- Извини, если разбудил, - буркнул Ледовский и двинулся к двери, а следовательно, и ко мне.

В общем, как-то это случилось, как-то это вышло... Я сама не поняла, почему мои руки обвились вокруг его шеи и почему моя голова оказалась на его плече. И только в одном я была уверена на сто процентов: уже завтра я буду об этом жалеть.

Глава 18

Когда я открыла глаза, было светло, Ледовский сидел в кресле уже в брюках и рубашке и натягивал носки. Он обернулся ко мне и подмигнул. Я зажмурилась в надежде, что, открыв глаза в следующий раз, я его больше не увижу, что он не знаю куда, но денется, в крайнем случае, рассеется, как сон, как утренний туман. Ничего подобного, конечно, не произошло. Дедовский все так же сидел в кресле и повязывал галстук, скулы его при этом ритмично двигались, похоже, он жевал резинку. Небось "Орбит" без сахара". Хозяин жизни, он же неутомимый борец с кариесом.

- Ну что, проснулась? - Дедовский присел на край дивана рядом со мной.

Я ответила, посмотрев на него сквозь ресницы:

- Нет, я все еще сплю, и ты мне снишься...

- Надеюсь, сновидение приятное?

- Нет, это самый страшный кошмар в моей жизни, не иначе - к перемене погоды, - пробурчала я, отворачиваясь.

Дедовский сладко потянулся и задумчиво обронил:

- Чем дольше я тебя знаю, тем меньше понимаю...

Немного помолчал и прибавил:

- Именно поэтому ты мне никогда не наскучишь.

Вряд ли я когда-нибудь услышу более романтичное объяснение в любви!

Пока он надевал пиджак, я кусала губы и рассматривала слегка полинявшую обивку дивана. Уже полностью одетый, он наклонился надо мной и пообещал:

- Я тебе позвоню.

Ну да, он мне позвонит, напишет, пошлет почтового голубя с гвоздикой в клюве... А мне - лезь на стенку и стискивай зубы. По потолку бегать тоже неплохо, иногда помогает. Подумать только: четыре года неравной борьбы с собственной природой - и все коту под хвост.

Дверь хлопнула, и я осталась одна. Я попробовала еще поспать, исключительно для того, чтобы ни о чем не думать, но эта отчаянная попытка мне не удалась. Поворочавшись с боку на бок, я села и опустила ноги на пол. Если верить будильнику, мне уже давно следовало быть в "штабе". Представляю, что там сегодня творится, нужно строчить очередное заявление для прессы, а пресс-секретаря нет как нет. Веньки тоже.

Вспомнив о Веньке, я затосковала сильнее прежнего. Подумать только, он ведь теперь лежал в морге, в холодильнике, а то и на прозекторском столе. Трудно поверить, но ему сейчас было хуже моего. Интересно, сообщили его красавице жене печальную весть? Конечно, он был еще тот проходимец, и все-таки не заслужил такой участи - словить пулю, предназначенную Пашкову, который не вызывал у меня ни малейшей симпатии. По мне, так уж лучше бы ему череп размозжили, нежели Веньке, правда, тогда бы он оказался для меня окончательно недосягаемым и я бы так никогда и не узнала, почему его испугалась Елена Богаевская и что заставило Наташу вырезать из газеты его фото. Правда, в разгадке этой тайны я пока не продвинулась и на полшага, и неизвестно еще, продвинусь ли вообще когда-нибудь. Вот сейчас, например, я все еще сидела на диване в пижаме, вместо того чтобы вести свою разведывательно-подрывную деятельность в лагере Пашкова.

В конце концов я все-таки нашла в себе силы слезть с дивана и отправиться на кухню. Оказавшись там, я первым делом открыла холодильник и тут же закрыла. Это у меня чисто рефлекторное, поскольку что можно найти в холодильнике, ничего туда предварительно не положив? Я и раньше-то не отличалась запасливостью белки (мягко сказано), теперь же моя бесхозяйственность приобрела воистину вселенские масштабы. Стенной шкаф я распахнула с замирающим сердцем... Слава Богу, на дне банки еще оставалось немного кофе. Уже легче, а позавтракаю я в буфете, как только доберусь до места.

Я только успела поставить воду на плиту и опустить ложку в банку с кофе, как в прихожей затарахтел телефон. Чертыхнувшись, я погасила газ.

- Слушаю, - вздохнула я в трубку. У меня было тяжелое предчувствие, что этот ранний звонок наверняка из милиции.

От сердца у меня отлегло, когда я узнала голос Валентина. В то же мгновение я вспомнила, что должна была накануне с ним созвониться, да запамятовала. Впрочем, немудрено. Поэтому я начала разговор с извинений.

- Ерунда, - сказал Валентин, - я сам вчера так зашился... И это... Тут у нас такие слухи ходят насчет... Что там у вас случилось?

Я не стала делать военной тайны из вчерашнего происшествия:

- В Пашкова стреляли, а попали в другого.

- Значит, правда, - констатировал Валентин.

- Правда, - эхом отозвалась я и спохватилась:

- Стой, ты ведь хотел о чем-то со мной поговорить...

- Хотел, - подтвердил Валентин, - только в свете последних событий... В общем, даже не знаю, может, это уже и неважно, а может, наоборот...

Признаться, я была несколько заинтригована, поскольку рассуждения в стиле "может - не может" для Валентина явление нетипичное.

- Да ладно тебе, выкладывай, - предложила я, - потом разберемся, важно это или неважно.

- Не хотелось бы по телефону, - с сомнением в голосе возразил Валентин.

- Так что же мне делать? Подъехать к тебе, что ли? - задумалась я. - Ты откуда звонишь? С работы?

- С работы.

Я заколебалась, время было самое что ни на есть рабочее, а попадать под перекрестный огонь вопросов своих бывших коллег мне совершенно не хотелось.

- Может, встретимся где-нибудь поблизости?

- Идет, - легко согласился Валентин, - возле Белого пруда, не возражаешь? У меня не было возражений:

- Подходит.

Так называемый Белый пруд находится в двухстах метрах от редакции "Вечерки". Летом там плавает парочка лебедей, а зимой, когда он покрывается льдом, ребятишки приспосабливают его под каток.

Потом мы условились о времени, и я вернулась к своему кофе. И опять сварить его мне не позволил телефонный звонок. А теперь кому я понадобилась, интересно?

- Капитолина Михайловна? - Голос был мужской и смутно знакомый, но чей именно, я не определила.

- Да...

- Это звонит Григорий Подобедов... Григорий... Какой еще Григорий, не знаю такого... Ах да, аналитик! Понятно, "команда" собирается, чтобы сплотить свои ряды перед лицом реальной опасности, первой жертвой которой пал Венька.

- Я понимаю, как вы себя чувствуете после вчерашнего, мы сами тут все не в своей тарелке. Но жизнь продолжается, выборы никто не отменял...

Я его перебила:

- Ничего не случится, если я буду через час?

Аналитик вежливо поинтересовался, прислать ли за мной машину, но я отказалась. Не знаю почему, но я вдруг решила, что лучше, если при нашей встрече с Валентином будет как можно меньше свидетелей.

***

Валентин уже ждал меня и, не теряя времени даром, фотографировал замерзший пруд и компанию мальчишек, играющих в снежки. При случае тиснет в газете этюд под незамысловатым названием "Зимний город" или "На Белом пруду".

- Эй! - позвала я.

Он обернулся и сразу направил фотокамеру на меня, а я протестующе замахала руками. Ненавижу себя на снимках. Впрочем, на эту тему еще дедушка Крылов дал хороший совет: "Неча на зеркало пенять, коли..." Вот-вот, дальше вы знаете. Что до моей, то она, конечно, не кривая, но... Короче, носик у меня не с наперсток, глаза самого заурядного серовато-зеленого цвета, а губы лишены капризной детской припухлости, которая сводит с ума мужиков. (Гм-гм, кстати, с чего бы? Может, в глубине души они сплошь педофилы?) Что же касается моих достаточно сомнительных внешних данных, то, помнится, когда я еще вместе с покойным Венькой (о Господи!) начинала свою репортерскую карьеру на областном радио, был у нас там один профессиональный соблазнитель, который так о них отозвался: