Операция «Хамелеон»

Глава 14

— Идут, — сказал мальчишка.

Петр увидел худого, стройного гвианийца, упругой походкой спешащего к ним по пыльной улице. Рядом с ним почти бежал их проводник, поминутно заглядывая ему в лицо, что-то быстро говоря и отчаянно размахивая руками.

Афораби остановился в двух-трех шагах.

— Хэлло, джентльмены! Вы ищете мисс Карлисл?

Одет он был более чем скромно: старенькая белая рубаха с короткими рукавами, надетая навыпуск, старенькие темно-серые брюки, резиновые сандалии на босу ногу.

Лицо его было отчаянно худым. Казалось, скулы вот-вот разорвут пепельную, туго натянутую кожу. Из глубоких глазниц печально смотрели большие глаза. Он дышал глубоко и порывисто. В нем было что-то пугающе аскетическое. — Дело в том, что... — Афораби замялся. — Она сейчас в храме Ошуна. Я даже не знаю... удобно ли ее беспокоить.

— Мы ее друзья, — твердо сказал Роберт.

Афораби поднял на него свои печальные глаза:

— Да, я вас знаю... Мистер Рекорд?

Он перевел взгляд на Петра.

Австралиец досадливо поморщился.

— Впрочем, если не можете...

Он бросил взгляд на мальчика.

— Детям нельзя приближаться к храму, — упрямо наклонил голову Афораби.

Роберт нетерпеливо посмотрел на часы, но Петр опередил его:

— Тогда, если не возражаете, мистер Афораби, я бы хотел посмотреть ваши работы.

Афораби равнодушно пожал плечами, но Петру показалось, что в его печальных глазах сверкнул радостный огонек — сверкнул и тут же погас.

Афораби подошел к двери, вытащил из кармана ключ, вернее, крюк, сделанный из толстой проволоки. Дверь открылась тяжело, противно взвизгнули ржавые петли.

Неровные латеритовые стены и сводчатые потолки дышали прохладой, сыростью. Здесь было несколько темных, безжизненных комнат, соединенных в беспорядочный лабиринт невысокими арками проходов. Афораби где-то у входа щелкнул выключателем. Зажглись бра — сделанные из местной бронзы, грубые, со следами неровностей отливки.

При их свете все сразу же ожило: из красной глины выступили барельефы странных, фантастических животных и птиц. Искаженные волей художника фигурки людей метались в буйных плясках. Эротические сцены были одна откровенней другой.

То здесь, то там висели ряды эстампов в том же стиле. Роберт хмыкнул:

— Мисс Карлисл?

— Нет, вот та стена ее. А это все наше.

Голос Афораби звучал глухо и равнодушно. Он шел сзади, заложив руки за спину. Иногда он останавливался у одной из длинных деревянных лавок, расставленных вдоль стен, и нагибался над разложенными на ней эстампами. Иногда даже брал какой-нибудь из них и внимательно разглядывал.

— А что там?

Роберт кивнул в сторону прохода, выводящего, видимо, во внутренний двор: оттуда сквозь арку врывалась внутрь волна золотого солнечного света.

— Там театр, — все так же равнодушно ответил Афораби. — Там мы ставим наши пьесы.

Десятка три длинных лавок было врыто рядами перед грубой дощатой сценой — без кулис, без занавеса, без задника.

«Как какая-нибудь площадка в сельском парке культуры и отдыха», — подумалось Петру.

Фантастические львы, шестигорбые верблюды, трехрогие козлы, грубо сделанные из бетона и раскрашенные в синий цвет, стояли вдоль высокой беленой стены, окружающей дворик.

Стена клуба, выходящая сюда, была расписана яркими, исключительно чистыми по цвету, абстрактными фигурами. Сочетание цветов было радостно-праздничным, удивительно волнующим.

— Мы экспериментируем с цветом, — начал объяснять Афораби.

— Отлично! И все же нам пора. Мы заедем на пару часов к мисс Карлисл — и дальше. Ночевать будем в Бинде, — довольно резко оборвал его австралиец.

Но Петр обернулся к художнику:

— И все же мы хотим посмотреть ваши работы повнимательнее.

Он сказал это твердо, и глаза его встретились с глазами Боба. Австралиец отвел напряженный взгляд. Афораби оживился. Он быстро вошел в дом, так быстро, что Петр и Роберт едва поспевали за ним. Они прошли в комнату, в которой раньше не были.

Здесь стоял большой, грубо сбитый стол, весь заваленный эстампами.

— Вот, — сказал Афораби, и в голосе его была надежда. Они молча принялись перебирать листы бумаги.

— Кое-что отсюда я возил за океан...

Афораби волновался.

— Репродукции с этих работ есть в каталогах.

Он торопливо порылся в ящике, стоящем в углу, и вытащил оттуда пару проспектов, какие обычно печатаются для выставок.

— Вот здесь.

Проспекты сразу же раскрылись на нужной странице, как только Петр взял их в руки. Было видно, что их демонстрируют довольно часто. Судя по проспектам, Афораби участвовал в выставках клуба «Мбари-Мбайо» в Нью-Йорке и в Вене.

— Вот этот эстамп напечатан в каталоге. «Ночные видения».

Афораби минуту помолчал, словно не решаясь что-то сказать, затем глубоко вздохнул. Голос его дрогнул:

— Я... продаю это...

— Сколько? — уже совершенно спокойно и деловито осведомился Роберт.

— Первый оттиск я продал... за сто фунтов, — робко сказал художник.

— Так то первый! — усмехнулся австралиец. — А этот уже, наверное, двадцатый. Короче, сколько вы хотите за этот эстамп?

— Десять... фунтов.

Афораби говорил с трудом, словно стесняясь этого торга.

— Пять — и я уговорю моего друга взять еще что-нибудь за ту же цену!

Голос австралийца был тверд.

— Советую взять что-нибудь. В конце концов, если раздумаете, отдадите мне. В Луисе такие вещи сейчас в цене: все помешаны на здешних художниках, — быстрым шепотом сказал он Петру.

Афораби колебался: было видно, что ему обязательно надо что-нибудь продать, но цена была низкой, слишком низкой.

— Хорошо, — наконец чуть слышно согласился он. — Два эстампа по пять. Только...

Он поднял на них свои огромные тоскливые глаза.

— Только... не говорите никому... что купили по пять...

Австралиец вытащил деньги, молча протянул их художнику. Тот схватил их, буквально схватил худой, нервной рукой, не совладав с первым импульсом. Но сейчас же собрался, медленно, даже небрежно, не считая, сунул красноватые бумажки в карман своих стареньких брюк.

— Спасибо, сэр.

«А парню приходится действительно плохо», — подумал Петр. А вслух сказал:

— Я беру еще два эстампа. Этот и этот.

Лицо Афораби осветилось улыбкой. Он не мог уже скрыть радости. А Петру вдруг стало стыдно самого себя, своей жалости, своего жеста, унижающего этого художника и доставляющего ему же радость.

— По пять? — он постарался придать своему голосу холодную расчетливость, чтобы скрыть охватившее его смущение.

— Йе, са.

И это «йе, са» — выражение, принятое среди слуг, — резануло Петра.

А ведь они вошли в это здание равными!

— Значит, вы хотите поехать к мисс Карлисл? — сказал Афораби, когда они вышли из клуба. — Ладно.

Он посмотрел на солнце, потом положил ладонь на голову мальчишки, приведшего его и вместе с братом терпеливо дожидавшегося их на улице.

— Идите. Я провожу их сам. А вечером приходите.

Роберт протянул мальчикам по паре монет:

— Всюду бизнес. А вечером они придут получать комиссионные.

— Йе, са... — хором крикнули мальчишки и помчались по улице, взбивая голыми пятками красную пыль.

Афораби махнул рукой в сторону зеленой стены, видневшейся на холмах:

— Надо выехать из Огомошо. Туда...

— Машина пройдет? — спросил Роберт, уже заводя двигатель.

— Сейчас сухо.

Петр подметил, что теперь Афораби держал себя намного увереннее, как будто прошел уже нечто, что надо было обязательно пройти и за исход чего он очень волновался.

Они медленно ехали по разбитой проселочной дороге. Красная глина — латерит — затвердела на солнце и превратилась в камень, покрытый слоем тонкой пыли. Придорожные кусты были сплошь красными, красной была трава, и только самые верхушки невысоких деревьев сохраняли сочную зелень.

Афораби сидел на заднем сиденье, полузакрыв глаза, весь подобравшись и напрягшись.

— Еще с половину мили, а там будет храм, — сказал он, когда они проехали полчаса. Теперь напряжение его опять возрастало. Он и не пытался скрывать свое беспокойство и неуверенность.

— Сколько вы зарабатываете в месяц? — вдруг спросил его Петр.

Он давно хотел задать этот вопрос и не решался: боялся честного ответа и не хотел нечестного. Ему хотелось, чтобы Афораби остался таким, каким он видел его, чтобы он не разрушил вдруг все одной маленькой ложью.

Но именно сейчас, когда художник, явно превозмогая себя, оказывал им услугу, ценность которой была известна лишь одному ему, он должен был сказать только правду.

— Иногда ничего... Иногда фунтов пять...

Голос Афораби был глух. И Петр ужаснулся — насколько беззащитен был перед ними этот человек. Ярмо нищеты давило его, сгибало его душу, и единственным его оружием была грустная улыбка да два-три каталога.

Храм показался сразу за крутым поворотом — срезом холма. Латеритовый срез был отполирован до блеска и украшен фресками — такими же, какие они видели в «Мбари-Мбайо». Только здесь было больше изображений женщин — беременных, кормящих, рожающих.

По обочинам, в кустах, торчали красные латеритовые изображения пучеглазых существ мужского пола. Их эротика была вызывающей.

Сам храм, похожий на группу разной величины и формы термитников — красных пирамид с двумя-тремя остроконечными вершинами, — стоял на краю густой зеленой чащи, в которую упиралась и в которой обрывалась дорога.

Только фасад храма выступал из зелени — четыре конусообразные башни из латерита с узкими и низкими арочными проемами. Все было соединено причудливо извивающимися переходами — несколькими коридорами в толще неровных стен, кое-где продырявленных крошечными окошками.

Перед храмом стояла Элинор Карлисл. Она нагибалась над большим деревянным корытом, черпала оттуда своими сильными, красивыми руками тяжелую красную глину и укладывала ее в основание скульптурной группы: фигура неведомого существа с гипертрофированной мужской статью была окружена коленопреклоненными женщинами с руками, протянутыми в мольбе.

— Это Ошун, бог плодородия, — чуть слышно сказал Афораби. — Мисс Карлисл — его главная жрица.

Художница выпрямилась, прикрыла глаза козырьком красной от глины ладони: солнце било ей прямо в лицо.

Афораби вышел из машины и сделал вперед несколько шагов, не поднимая глаз, упорно глядя в землю.

— Эти джентльмены хотят видеть вас, — сказал он по-английски.

— Хэлло! — подчеркнуто весело крикнул Роберт.

— Хэлло! — тихо и неловко произнес Петр.

Элинор, разглядев, кто перед ней, побледнела, закусила губу и в сердцах швырнула обратно в корыто только что взятый оттуда кусок глины.

Потом она заговорила — холодно, спокойно, на местном языке, которого не понимали ни Роберт, ни тем более Петр. И от каждого ее слова, как от удара, Афораби втягивал голову в плечи, съеживался. Лицо его стало серым, а большие, больные глаза стали еще больше и еще больнее от ужаса.

Вдруг, резко оборвав фразу, Элинор повернулась и скрылась в храме.

Афораби стоял, уставившись в землю, опустив плечи.

— Ненавижу женщин искусства, — иронически прищурился Роберт. Он уже окончательно овладел собой и был таким, каким его привык видеть Петр, — чуть ироничным, спокойным, уверенным в себе.

Он положил руку на плечо Афораби:

— Ты, парень, не слишком расстраивайся.

Афораби поднял голову, и они увидели в его глазах ненависть.

— Она присвоила себе наших богов, и она не хочет, чтобы их знал еще кто-нибудь из европейцев. Ни один белый не видел храм бога Ошуна, пока не приехала она. Она задарила стариков, она прошла посвящение и стала верховной жрицей...

Он помолчал, стараясь овладеть собою. Наконец, это ему удалось, он сглотнул слюну, вздохнул глубоко, всей грудью.

— Она очень недовольна, что мы пришли сюда.

Петр и Роберт переглянулись. Положение действительно было в таком случае довольно щекотливым.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Роберт, — поехали.

— Стойте! — голос художницы был резок и тверд. Она вышла из храма и теперь смотрела на них.

— Афораби, ты приведешь их ко мне через час. Домой. Ты понял?

— Йе, ма, — склонился Афораби. — Я приведу.