Операция «Хамелеон»

Глава 4

В этот вечер верховный комиссар Великобритании сэр Роберт Хью против обыкновения задержался в своем рабочем кабинете дольше обычного. Он даже отложил намеченную ранее партию в гольф. И все это по настоянию полковника Роджерса, начальника контрразведки Гвиании. Кроме них двоих, в кабинете присутствовал и подполковник Прайс, главный советник иммиграционного управления этой страны.

Кабинет верховного комиссара был невелик. Тяжелая старомодная мебель красного дерева делала его мрачным. Книжные шкафы мутно поблескивали зеленоватыми стеклами. На письменном столе, украшенном резьбой и похожем на катафалк, царил образцовый порядок. Справа и слева по краям стола стояли ящички с надписью «ин» и «аут» — для бумаг входящих и исходящих.

Ящик «ин» был пуст, ящик «аут» доверху полон бумагами. Это означало, что сэр Хью с утра отлично поработал и теперь, несмотря на то, что пришлось отказаться от гольфа, был в хорошем настроении.

В кабинете царил полумрак: большое окно, выходящее на лагуну, полузакрыто тяжелыми шторами. Старинные бра, в которых свечи были заменены продолговатыми лампочками, света давали мало. Ровно гудел кондишен, мощный аппарат, охлаждающий воздух и установленный в большом камине, скрытый бутафорскими поленьями.

Сюда не доносился шум Флет-стрит, узкой и тесной улочки, забитой магазинами, лавками и лавчонками гвианийцев, индусов, сирийцев, арабов, греков. Когда-то, лет сто назад, здесь был деловой и административный центр Луиса, и штаб колониальной администрации, естественно, в другом месте размещаться и не мог. Но теперь деловой центр переместился отсюда в другой район, где как грибы росли двадцати-тридцатиэтажные здания современнейшей конструкции. Посольства стран, с которыми Гвиания установила отношения сразу же после получения независимости, строились в другом районе, но верховный комиссариат Великобритании продолжал оставаться все на той же Флет-стрит, в доме, построенном почти сто лет назад и лишь модернизированном внутри.

Сэр Хью любил говорить о традиционности отношения между Гвианией и Великобританией и символом этой традиционности считал старый трехэтажный дом на Флет-стрит.

И теперь, попивая маленькими глотками сильно разбавленное виски, сэр Хью с удовольствием скользил взглядом по массивным книжным шкафам. Там, за мутноватыми стеклами, тускло мерцало золотое тиснение тяжелых кожаных переплетов: они хранили копии абсолютно всех документов, касающихся политики Великобритании за последние сто лет — вплоть до получения Гвианией независимости.

Только что полковник Роджерс рассказал о начале операции «Хамелеон», начале довольно успешном. Он не касался деталей — они были совершенно ни к чему ни сэру Хью, ни подполковнику Прайсу. И вообще, Роджерс не был обязан отчитываться перед кем-либо здесь, в Гвиании. Он и сам, в сущности, точно не знал, что заставило его информировать об операции «Хамелеон» и сэра Хью и Прайса. Или знал и не хотел признаваться в этом даже самому себе?

Иногда ему казалось, что подполковник Прайс, сидящий сейчас здесь с постным лицом, догадывается, что привело полковника в этот кабинет самое обычное честолюбие. И это злило Роджерса.

Он слегка поморщился: Прайс вообще шокировал его своими манерами. Да что манерами? Кто, например, заставлял его носить эту дурацкую форму гвианийской полиции — идиотские широченные шорты цвета хаки, сшитые из какой-то жесткой материи и отглаженные так, что складки торчали, как острия ножей? Или эту серо-голубую рубаху с множеством медных пуговиц, надраенных, словно корабельный колокол? А уж жезл, который он таскал под мышкой...

Молчание, наступившее после сообщения полковника, затягивалось.

— И вы уверены, что все пойдет... по плану? — заговорил наконец сэр Хью, тщательно, подбирая слова и не отводя взгляда от золоченых корешков книг.

Конечно, все это было интересно, очень интересно. Но между министерством иностранных дел и разведкой существовали особые отношения. Лично сэр Хью не стал бы слишком огорчаться, если бы Роджерс получил вдруг несколько щелчков по носу.

— Операция лишь начинается, — неторопливо сказал Роджерс. Он тоже взвешивал сейчас каждое свое слово. О, он слишком хорошо знал, что сэр Хью запомнит и использует каждую его неточную фразу, чтобы в случае неудачи операции «Хамелеон» лишний раз пнуть соперника, которому не повезло.

— Все основные фигуры расставлены...

— Красиво говорите, полковник!

Голос Прайса был бесцветен и сух, но Роджерс знал, что над ним издеваются.

— Вы можете еще добавить что-нибудь вроде «мы делаем историю» или «ведем битву за демократию», — скрипучим голосом продолжал Прайс. — Конечно, все, что вы задумали, довольно ловко. Но нужно ли столько возни?

Роджерс пригладил жидкие, расчесанные на пробор волосы. Ничего другого он от Прайса и не ожидал. Уже не первый раз подполковник вставлял ему палки в колеса в своем дурацком иммиграционном управлении.

Взять хотя бы историю с этим Николаевым. Прайс как только мог тормозил выдачу ему въездной визы, несмотря на то, что тот ехал по линии ЮНЕСКО. Прайс словно чуял, что у полковника Роджерса уже связаны с мистером Николаевым свои планы. И полковник был абсолютно уверен, что Прайс сделал бы все от него зависящее, чтобы сорвать операцию. Мозги у него от длительного пребывания в тропиках и от неумеренного потребления виски совсем высохли!

— Интриги в стиле Джеймса Бонда хороши только в кино. А здесь, пока у нас есть возможности, мы должны действовать просто и наверняка, — Прайс казался равнодушным. Глаза его были полуприкрыты веками и устремлены в потолок, но и сэр Хью, и Роджерс отлично понимали, что Прайс внимательно следит за их реакцией на каждое его слово.

— А если вдруг разразится скандал?

Прайс резко выпрямился в кресле.

Из-под густых рыжеватых бровей блеснули холодные глаза, лицо еще больше вытянулось и стало похоже на лошадиную морду.

Голос Прайса окреп, он теперь отчеканивал каждое слово:

— Да, джентльмены, вы отлично знаете, что красные — и здесь, у нас, и там, за рубежом, — только и ждут повода, чтобы поговорить о нашем неоколониализме. И особенно сейчас, когда они так и рвутся в Африку, когда делают все, чтобы разрушить британское содружество наций. И тогда...

Прайс насмешливо посмотрел на сэра Хью.

— ...тогда, ваше превосходительство, вы будете представлять страну, с которой произойдет то же самое, что произошло с Испанией и Португалией, когда они лишились колоний!

Сэр Хью поморщился:

— Надеюсь, что это случится не скоро.

— Я тоже.

— Разговор уже надоел сэру Хью. В конце концов ведь собрались они здесь не для того, чтобы препираться. Всем в посольстве давно известно, что Прайс и Роджерс недолюбливают друг друга. Особенно после того, как Роджерс несколько раз высказался в гольф-клубе, что Прайс давно уже спился и пора бы ему вернуться в далекую Англию.

Разумеется, Прайс об этом узнал и, в свою очередь, там же, в клубе, произнес тираду против «всех этих желторотых выскочек с университетскими дипломами, которые разваливали империю».

Сэр Хью демонстративно посмотрел на старинные часы, высоким футляром напоминавшие башню.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал он и встал.

Уже выйдя из комиссариата, Прайс придержал полковника Роджерса за локоть и примирительно улыбнулся:

— В конце концов у нас одни и те же цели. И мне больно видеть, как летит к черту все, во что вложили свои жизни наши отцы и деды.

«Размяк, — отметил про себя Роджерс. — Да ты, братец, действительно уже стар, и время твое ушло».

Он молча поднес руку к козырьку. Но Прайс словно прочел его мысли.

— И все же в Африке нужна хорошая полиция. Методы Лоуренса Аравийского здесь слишком тонки. Боюсь, африканцы вас не поймут, дорогой полковник! Кстати, — он помедлил, — ваш Николаев может быть выслан в двадцать четыре часа... За вмешательство во внутренние дела Гвиании.

Роджерс вежливо улыбнулся:

— Надеюсь, вы хоть дадите ему доужинать с многоуважаемым профессором Нортоном? Сейчас они как раз сидят за столом.

Нет, Роджерс не боялся, что Прайс добьется высылки Николаева за драку с сотрудниками полиции. Его сейчас волновало другое. Операция только началась, а в ней уже появились неожиданные моменты — например, Николаев задержался в аэропорту на пятнадцать минут из-за проколотой шины. Еще бы десять минут — и консул Глаголев успел в аэропорт, чтобы встретить Николаева. И тогда Николаев не «спас» бы Стива Коладе. А это привело бы к тому, что первая фаза операции могла сорваться.

Роджерс тоже знал, что мальчишки обычно не прокалывают шины. Они просто вывинчивают ниппель — и фьють!

Но что же произошло? Случайность? А если не случайность?.. Чутье разведчика говорило ему, что здесь что-то не так. Но что? Он провел рукой по волосам:

«Да, мистер Николаев, как-то вам сейчас ужинается!»

А в это время Петр спокойно сидел за столом рядом с Нортоном напротив доктора Смита и Элинор.

Окна были открыты. Бриз доносил запахи далекого леса, мешавшиеся с горьковатым дымком костров. Терпко пахли цветы — необычные, с крупными лепестками, белые, желтые, алые... Они лежали около каждого прибора, свежие, только что сорванные и принесенные откуда-то Томом.

Сам Том появился с круглым бронзовым подносом, уставленным тарелками.

— Что там у вас сегодня?

Нортон приподнялся и бесцеремонно заглянул в одну из тарелок.

— Си фуд? Морская пища?

— Йе, са... Си фуд! — весело осклабился Том.

— Много йоду и всякой другой гадости, полезной для таких старых хрычей, как я!

И, не дожидаясь, пока Том поставит тарелки перед всеми, профессор взял себе с подноса ближайшую и принялся за ее содержимое.

Да, это были дары моря. Лежали оранжево-красные кружки креветок, темнели кусочки каракатицы, серебрились сардины. Устричные раковины были уже полуоткрыты — между створками сверкали кубики льда и желтели дольки лимона. Кусочки черепашьего мяса лежали на листьях морской капусты.

— Красиво! — отметил Смит, застенчиво обращаясь к австралийцу, но глядя на художницу. — Вы посмотрите, как сочетаются цвета.

— Танкью, са, — нарочито коверкая английский язык на гвианийский лад, ответил Роберт.

— У гвианийцев, как, впрочем, и у всех африканцев, очень развито чувство красоты.

Это произнесла Элинор. И Петр увидел ее глаза — удивительно ясные, изумрудно-зеленого цвета, с любопытством изучающие его. Художница опустила взгляд. Она рисовала даже за столом. Крохотный карандашик быстро и резко метался по квадратному листку бумаги, лежавшему рядом с ее тарелкой.

— Дурная привычка, — глухо сказала она, заметив, что Петр не отводит от нее взгляда и, поспешно спрятала листок под стопку точно таких же квадратиков, лежащих на столе.

— Почему же дурная? — удивился Петр. — Это ведь как записная книжка. Набросок — та же запись мысли.

— А вы уверены, что в наше время мысли нужно записывать? — резко возразила Элинор. — Впрочем... — Голос ее смягчился. — Впрочем... у вас ведь там все иначе! — она сделала движение головой, подчеркивая слово «там». — Другие люди, другие мысли, другие моральные ценности.

Глаза Элинор сузились, она перевела взгляд на Роберта. Тот деланно усмехнулся.

— Много я дал бы, чтобы сейчас заглянуть... — он кивнул на стопку бумаги. В его глазах светились хмельные огоньки.

— Стоп! — это сказал профессор Нортон.

И впервые Петр уловил в его голосе скрытое беспокойство.

— Хватит, дети мои! Следующий раунд отложен.

Он развел руками, как судья на ринге, разводящий боксеров.

Австралиец замолчал. Художница чуть заметно поморщилась.

Ее лицо было жестким. Она с вызовом смотрела на Роберта.

«Ого! — отметил Петр про себя. — А здесь все не так-то просто!»

Профессор тяжело встал из-за стола, перевел дух:

— Леди и джентльмены, я предлагаю перейти в кресла.

— Кофе, сэр? — подскочил Том.

Нортон снял очки и, хитро прищурив свои жирные веки, потер левую сторону груди, словно массируя сердце.

— Кофе меня слишком возбуждает. В моем возрасте в возбужденном состоянии можно наделать та-аких глупостей. А вот коньяк...

Он подмигнул Тому.

Смит встал и галантно взялся за спинку стула Элинор.

— Спасибо, — мягко сказала художница.

Она быстро собрала свои квадратики. Потом встала и пошла к креслам — высокая, уверенная в себе. Мешковатая юбка из грубой узорчатой ткани скрывала линии тела, но даже она не могла скрыть врожденную грацию этой странной женщины.

Петр поймал себя на том, что провожает художницу взглядом, и смутился.

— Не советую связываться, мой мальчик! — неожиданно прогудел у него почти над самым ухом голос профессора Нортона. — Поверьте мне, старому сплетнику, и помогите за это добраться до кресла. Эта женщина... (он покрутил пальцем у виска) тоже немного того. Впрочем, как и все мы здесь... Это тропики...

Петр попытался пожать плечами, словно говоря: а я-то здесь при чем?

Но профессор был достаточно наблюдателен.

— Бросьте, — сказал он веско. — Все мы люди, и ничто человеческое... Словом, вы меня понимаете.

Вдруг быстрая гримаска боли промелькнула у него на лице.

— Сердце, — сказал он, словно извиняясь.

Петр помог ему дойти до кресла и... сел рядом с Элинор. Художница приветливо улыбнулась.

— Вас зовут... мистер Петр Николаев? — спросила она.

Петр кивнул. В горле у него внезапно стало сухо, и он сделал несколько глотательных движений, прежде чем ответить. Но Элинор спокойно продолжала:

— Значит, Питер. Я буду называть вас Питер.

Петр смущенно пожал плечами:

— Если вам так больше нравится.

— Так просто привычнее, — просто сказала художница.

Это почему-то разозлило Петра.

«Ну и черт с тобой! — раздраженно подумал он. — Тоже — покорительница сердец!»

Он повернулся к профессору, тихо беседующему со Смитом, и залпом выпил рюмку коньяка, которую взял со столика на колесах, подвезенного Томом.

Смит отказался и от коньяка и от кофе.

— Сок, только сок! — попросил он Тома. — И не очень холодный, пожалуйста.

— А вы неплохой ученик! — хохотнул профессор, кивнув на рюмку в руке Петра. — Если это начало, то вы далеко пойдете!

Он потер жирной рукой тяжелый подбородок и посмотрел на часы:

— Уже одиннадцать! Пора и на боковую!

Пыхтя и отдуваясь, он тяжело поднялся из кресла, перевел дух:

— Ну вот и познакомились...

Элинор была уже на ногах. Она первая протянула Петру руку:

— До свидания, Питер.

Рука у нее была твердая, сильная, рукопожатие крепкое.

Элинор на мгновение дольше, чем нужно, задержала его руку. И в ее взгляде Петру почудилась... жалость.