Оперативный центр

Глава 40 Вторник, 23 часа 25 минут, Сеул

Интересно, поняли ли они наши условные сигналы, думала Ким Чонг.

Она играла на рояле в баре Бе Гуна уже семнадцать месяцев, передавая сообщения заходившим изредка мужчинам и женщинам, за которыми – в этом Ким была уверена – почти всегда следили агенты КЦРУ. Среди тех, для кого предназначались ее сообщения, были неряхи и щеголи, красавицы и едва ли не уроды, но все они безупречно играли свои роли – преуспевающего бизнесмена, фотомодели, рабочего или солдата. Лишь Ким знала, кем они были в действительности. Она легко запоминала не только музыкальные пьесы, но и любые незаметные на первый взгляд детали – характерный смешок или особые туфли. Ким часто удивлялась, почему нелегальные агенты, потратив столько сил и времени на то, чтобы привыкнуть к новой внешности, прическе или одежде, появлялись в стоптанных туфлях, не обращали внимания на то, как они держат сигарету или вылавливают миндаль из чашки с арахисом? Даже господин Гун заметил, что у регулярно появлявшегося в баре нарочито неряшливого художника и заходившего раз в неделю рядового южнокорейской армии одинаково неприятно пахнет изо рта.

Когда играешь какую-то роль, неважно какую, нужно играть ее до конца, до самых последних мелочей, считала Ким Чонг.

Сегодня вечером снова появилась женщина, которую Ким про себя называла Малышкой Евой. Стройная женщина разбавляла виски огромным количеством льда; было очевидно, что она беспокоилась о своем здоровье, что пришла не утопить в рюмке свои печали, а лишь для того, чтобы не сводить взгляда с пианистки, вслушиваться в каждый звук инструмента.

Ким пожалела Малышку Еву и решила дать ей хоть какую-то информацию.

Мелодию «Худшее, что может случиться» она сменила на «Никто не делает этого лучше». Для передачи сообщений Ким всегда использовала песни из кинофильмов. Первую ноту второго такта «до» она сыграла на октаву ниже, в третьем такте протянула ноту «ля» ниже среднего «до», потом сыграла весь двенадцатый такт без педали.

«Ошибки» Ким заметил бы любой, кто мало-мальски разбирается в музыке. Ноты «до» и «ля», а также ошибка в игре педалью соответствовали буквам С, А и Т.

Буквы CAT обозначали Корейское ЦРУ. Ким опять задумалась, не расшифруют ли южнокорейские контрразведчики ее сообщения. Нет, это практически исключено, решила она. В ее игре не было никакой видимой связи между частотой звука и буквами, никакого ключа к схеме замещения или перестановки, словом, практически ничего, за что мой бы зацепиться опытный криптоаналитик. Ким заметила, что собрался уходить ее человек Нам. Малышка Ева проводила его взглядом. Агент контрразведки не пошел за Намом; возможно, слежка поручена кому-то еще. Нам говорил, что ни разу не замечал, чтобы за ним кто-нибудь следил, но он был стар, плохо видел, а когда приходил в бар, то пропивал чуть ли не все деньги, которые она ему давала. Ким представляла себе те муки, через которые пришлось пройти Корейскому ЦРУ, чтобы разгадать, каким способом Нам и другие ее агенты передают сообщения.

Ким было почти стыдно получать за свою работу деньги – из КНДР и от владельца бара за игру. Если бы она вернулась в Анджу, городок к северу от Пхеньяна, она жила бы как императрица.

Если бы она вернулась...

Кто знает, когда это будет? В своей работе ей оставалось только радоваться, что она до сих пор жива. Но когда-нибудь она все же вернется – когда накопит достаточно денег или когда ей надоест эта ханжеская Южная Корея, или когда она узнает что-то определенное о судьбе Хана.

Мелодия песни из кинофильма о Джеймсе Бонде закончилась, и Ким перешла на интерпретацию песни Зла Херта из «Явы». Эту песню она помнила с детства и играла ее каждый вечер. Ей часто приходило в голову, что агенты КЦРУ наверняка гадали, каким образом эта песня связана с ее шифром – то ли сообщение спрятано в следующей песне, то ли информация содержится в короткой импровизации, которую она исполняла правой рукой во второй части. Ким не могла себе даже представить, к какому выводу пришли криптоаналитики с улицы Чонггичонно. Правда, сейчас это ей было безразлично.

Тихонько напевая песню, Ким закрыла глаза. Где бы она ни была, что бы ни делала, «Ява» всегда напоминала ей о том времени, когда она была ребенком, когда за ней смотрели старший брат Хан и их мать. Муж матери и отец Хана погиб во время войны, и мать Ким понятия не имела, кто из солдат стал отцом Ким, она даже не знала, был он корейцем, русским или китайцем. Впрочем, это было неважно. Она все равно любила дочь, а семью нужно было кормить. Потом она нашла привезенную кем-то с юга коробку с грампластинками; мать часто заводила старый патефон, и они танцевали в своей развалюхе. В такие моменты крыша развалюхи грозила рухнуть, а козы и куры прятались в страхе. Потом священник, у которого было пианино, увидел, как танцует и поет Ким. Он сказал, что, может быть, ей стоит попробовать.

В зале бара поднялся шум, и Ким открыла глаза. В бар вошли двое подтянутых мужчин в одинаковых костюмах, еще двое появились в дверном проеме, выходившем на крохотную лестничную площадку и кухню. Малышка Ева медленно встала. Правой ногой Ким незаметно подняла замок колесика, удерживавшего фортепьяно на месте. Она сразу поняла, почему встала Ева, зачем пришли четверо мужчин, поэтому изо всей силы толкнула рояль. Откатившись, большой музыкальный инструмент перекрыл выход с лесничной площадки. Малышке Еве и другим агентам еще нужно было лавировать между столиками, значит, в распоряжении Ким было несколько секунд.

Ким схватила свою сумочку и помчалась к комнатам отдыха. Спокойная и сосредоточенная, она свернула в мужской туалет. Шесть месяцев обучения в Северной Корее прошли не зря – она знала, как выбирать пути отступления и пользоваться ими, как и где хранить деньги и оружие.

Окно в мужском туалете всегда было открыто. Ким встала на раковину и через окно спустилась в небольшой задний двор бара. Здесь она вытащила из сумочки автоматически открывающийся нож, а сумочку выбросила.

Дворик был окружен высоким деревянным забором, возле которого высились горы сломанных стульев, столов и электробытовых приборов. Ким зажала нож в зубах, вскарабкалась на кучу старых ведер, распугав прятавшихся в них котов, и взялась за верхнюю планку забора. Она уже собралась одним прыжком преодолеть препятствие, когда услышала выстрел. В нескольких сантиметрах от ее плеча пуля пробила забор. Ким замерла.

– Одумайтесь, Ким!

Она узнала голос, и у нее сжалось сердце. Она медленно повернулась и увидела Гуна с дымящимся «смит-вессоном» калибра 0,32 дюйма в руке. Он говорил, что держит пистолет для защиты от грабителей. Ким подняла руки.

– Нож... – сказал Гун. Ким выплюнула нож.

– Сукин сын!

На помощь Гуну подоспели два вооруженных агента. Один из них помог ей спуститься с кучи ведер, а другой завел ей руки за спину и надел наручники.

– Почему вы помогаете им, Бе? Что вам про меня наговорили?

– Ничего не наговорили, Ким. – На Гуна упал свет из окна, и Ким увидела на его лице улыбку. – Я все знал о вас с самого начала, точно так же, как знал о певце, который пел до вас, и о бармене, который работал у меня до него. Мой босс, заместитель директора КЦРУ Ким Хван, всегда сообщал мне о шпионах из КНДР. Ким не знала, что ей делать – то ли проклинать хозяина бара, то ли поздравить его. Тем временем агенты уже выводили ее на улицу к стоявшему наготове автомобилю.