Ордер на смерть

Глава первая

Старик вставал рано — в пять утра. Вся Москва еще спала, за исключением разве что посетителей ночных клубов и, само собой, тех, кто в них обязан до утра работать. Впрочем, на существование всех этих людей — и модно «прикинутой» молодежи, жаждущей танцев, любви и приключений, и новых русских, жаждущих примерно того же самого, только на другом уровне, — старику было глубоко наплевать. Вообще-то людей он любил. Что такое жизнь без людского общества, пусть даже минимального? Просто старику почти ничего уже не надо было от них. По крайней мере, он в том себя уверил…

Люди? Какие такие люди? Ему, ветерану Великой Отечественной, своею грудью защищавшему ныне живущих, никто не хочет ни в чем помочь. Даже зимой, когда у него в квартире и самый закаленный спортсмен застучал бы зубами от холода! Раньше вот были пионерские отряды, хоть иногда его навещали, помогали по хозяйству — он все-таки был живой легендой, и его фронтовые фотокарточки украшали собой стенды ближайшей школы. А теперь? Никто, кроме сердобольной соседки Марьи Игнатьевны, и не думает заглянуть к нему. Пенсия — курам на смех! Разве это — пенсия? Так, название одно. Вот на такую пенсию бы посадить на месяц-другой чиновников, что подсчитывают этот, как его, прожиточный минимум, — живехонько бы весь лишний вес с себя скинули!

Здоровье — тоже ни к черту. Зубы все давно вставные, кашель вечный… С войны как пришел, жена ревела два дня без продыху — что целый вернулся, руки-ноги не потерял в бою. И то верно: у той же Игнатьевны муж без ноги вернулся. Мужик, однако, путевый был, нормальный — поскрипел зубами, месяц поискал работу, потом плюнул и начал столярным делом на дому промышлять. И как ловко умел полочки разные, табуретки и прочую нужную утварь сколачивать — ведь ни за что не скажешь, что не фабричная работа, а ручная, штучная! Крепкий был мужик, Семеном его звали. Семьями дружили — Семен с Игнатьевной к ним почаевничать зайдут, а потом, наоборот, Виноградовы к ним. Все праздники вместе отмечали — и он, Николай Виноградов, и Семен, друг его, уважали беленькую, не без того. И так было, пока не помер Семен. Что-то у него там с осколком было: на фронте осколок не вынули — и эта железяка лучшего друга Николая, мастера на все руки, фронтовика Семена достала спустя двадцать лет после войны… Ну да, в конце шестидесятых где-то. И остались тогда Николай с Игнатьевной вдовцами — ведь и жена Виноградова, Соня, спустя два года от рака умерла.

«Не горюй, Игнатьевна, все там будем, — утешал соседку Николай, — ты хоть не одна осталась. У вас-то с Семеном дети есть, внуки. Это я один, ну не дал нам Бог деток. Да-а…»

Думал Николай Виноградов: мол, ничего, все образуется, все по-прежнему пойдет — он вернется к своему станку на машиностроительном заводе, где всю жизнь проработал, кроме военных лет, забудется в работе, успокоится. Дальше будем жить, ничего…

Так он ни на ком и не женился после Сони. Были, конечно, какие-то женщины потом в его жизни, но ничего с ними в итоге не сложилось. Да и годы уже сказывались: вон Игнатьевна — тоже вдовствует, тоже, наверное, решила, как и Николай, что надо свой век доживать так, как вышло. Пусть и не очень-то складно получилось, а уже все — ничего не поправишь, не изменишь. Где-то далеко в прошлом остались любовные свидания, гулянки с друзьями и подругами, молодость и красота.

Вот тебе и жизнь человеческая — пролетела и не воротишь! Сколько всего было: и война, и голод, и разруха, и восстановление страны, и работа, работа, работа. Ну и, конечно, личная жизнь — первые цветы для Сони, первое свидание, их свадьба; потом — возвращение с фронта, радостные слезы и бесконечные объятия, поцелуи, ее тихая радость, что вернулся живым-невредимым.

А чего нажили-то? Квартира — это да, это понятно: еще не хватало, чтоб без квартиры жили! Ну телевизор — купили как-то черно-белый, так и стоит до сих пор, два раза ремонтированный. Шкафы старые, пара кроватей с железными сетками, табуретки — Семен постарался, сколотил им на юбилей. Радио — не работает давно. Да альбом старых пожелтевших фотографий… И все. Не накопили на достойную старость, не купили себе машину или там еще чего-то. Что есть, то есть. Ордена вот, полученные Николаем на фронте и после — за трудовые успехи.

Старику Виноградову уже перевалило за семьдесят. Что думает о жизни в таком возрасте человек? Иные открыто просят Бога: «Скорей бы Ты меня прибрал!» — тяжело ведь переносить все болезни, которые обрушиваются на человека под старость, да и вообще, видимо, надоедает все. Николай Тарасович не хотел им уподобляться, хотя и не осуждал таких стариков. Он их отлично понимал — и вместе с тем был склонен считать, что не время ему еще оставлять этот мир. Раз жив до сих пор — значит, так надо, значит, есть в том какой-то смысл.

Николай Тарасович рассуждал так: что ему искать смысл жизни, если его самое простое желание — насчет увеличения пенсии — никак не исполнится? Был бы он более общительным, более разговорчивым — может, и добился бы своего. А так — тьфу на это на все, себя не переломишь! Ходил он как-то по этому делу к чиновникам, но что-то помешало ему просить за себя. Гордость, что ли? Негоже ему, ветерану войны, ходить и упрашивать об одолжении. Игнатьевна, правда, добилась себе каких-то привилегий, так то — Игнатьевна! Шустрая она бабка, она может…

Ложился старик Виноградов тоже всегда в одно и то же время — ровно в десять часов вечера. Мучился бессонницей, но в последнее время она отступила — наверное, шиповник помог, отвар из которого Николай Тарасович пил вместо чая: насыпал туда сахару, крошил хлебец — вот вроде бы и покушал.

Правда, сегодня ему опять плохо спалось: война снилась. Проснулся — и долго не мог понять, где он находится: в окопе или у себя дома? Потом обхватил голову руками, взъерошив жидкие, соломенного цвета волосы, и стал не спеша вспоминать — что же такое ему приснилось? И с чего бы? Не накануне ли Дня Победы ему все это привиделось? Ведь ждал он этого праздника, готовился к нему — уж раз-то в году он имел право надеть парадный китель с орденами, выйти на Поклонную гору или еще куда, где ветераны собираются! Может быть, встретить уцелевших до сих пор фронтовых друзей и подруг. Как было в прошлом году: встретил же он тогда «малого» — ну, того парнишку, сына полка которого там, на войне, называли «малым». И не узнал поначалу — да «малой» сам подсказал, где они воевали. А если б сам не подошел, Виноградов его бы нипочем не узнал — вымахал-таки, окреп бывший сын полка, да и сам уже был пожилым человеком, шестой десяток разменял. «Малой» напомнил, что они — тезки, оба — Николаи. Что фамилия его — Вдовин. И тот и другой изумились — ведь с тех пор ни разу не встречались. Отметили такое дело сначала прямо там, на площади, потом пошли в гости к Виноградову — как старик обрадовался, что встретил наконец хоть кого-то из своего полка! Чинно тогда посидели. Вдовин все фотографии разглядывал, ахал: «Да вот же я! Шкет совсем! А это — ты, Тарасыч? Ну, я смотрю — вроде ты, а вроде и нет… Что годы делают, а?» Пили даже водку, хоть Виноградов и отказывался — мол, сердце шалит, не могу. А все же махнул пару стопочек — подоспевшая Игнатьевна уговорила. Тоже суетилась вокруг, не могла нарадоваться на двух ветеранов. После того праздника Вдовин, увы, куда-то запропал. Где он, что с ним — Виноградов не знал. Однако надеялся и в этот раз повстречать бывшего сына полка — дорогого ему человека, возможно, единственного, кто уцелел тогда в мясорубке военных лет, когда один за другим гибли лучшие друзья Виноградова… Из-за того ему, видимо, и приснилась война — переживал, что не встретится на этот раз со Вдовиным.

Ладно хмуриться — те дни давно прошли, и погибших друзей уже ничем не вернешь! Так надо ли злиться на живущих сейчас — на тех особенно, кто не угодил ни в одну подобную мясорубку, не прошел ни одной войны? Зачем новые войны? Неужели люди до сих пор не найдут другого способа разбираться в своих проблемах? А ведь сколько людей — таких же молодых пацанов, каким был и он сам в те сороковые роковые, — уже полегло во имя каких-то политических темных игр во Вьетнаме, в Афгане, Чечне!

А он до сих пор жив.

Значит, надо жить и благодарить судьбу, что не остался на поле боя мертвым, что не похоронен в братской могиле, что ходит, думает, дышит, говорит, радуется солнышку.

Кстати, о солнышке: день обещал быть теплым и уже почти летним. Николай Тарасович встал с кровати, застелил ее и пошел на кухню. Там долго задумчиво смотрел на восход солнца, сидя у подоконника с облупившейся белой краской, кашляя, но не переставая курить «беломорину». Потом вдруг улыбнулся чему-то в усы, прогоняя уныние и тревожный сон из памяти. Вспомнил, что в любом случае у него сегодня праздник — девятое мая, как-никак! И что Игнатьевна-то его, во всяком случае, точно поздравит, даже если он и не встретит сегодня тезку — «малого», Вдовина Колю. Ну да ладно. А пока надо бы прибраться: к нему могут сегодня нагрянуть дорогие гости, а в квартире беспорядок…

Николай Тарасович попил чайку с сухариками, уже совсем размокшими, пошел в ванную, где долго, основательно умывался, причесывался. Почувствовал себя и вправду будто чуть помолодевшим в праздничный день: даже открыл форточку, чтобы свежий весенний воздух вынес из кухни привычный ему затхлый запах аптеки, стариковского холостяцкого жилья. Бодро пошел в комнаты (а квартира была двухкомнатной), где тоже открыл окна, и начал прибираться.

И телевизор включил. Выслушал поздравления дикторов всем ветеранам войны, изредка поглядывая на экран. Чистой тряпкой смахнул пыль с книжных полок, с тумбочки, протер и зеркало. Прищурился, оценивая проделанную работу… Не понравилось. Нет, надо серьезнее браться за дело! Накрыл старый сундук в углу спальни каким-то Сониным еще, узорчатым платком, порылся в шкафу и вынул оттуда белую скатерть. Отнес на кухню и накрыл ею стол. Потом протер полотенцем стаканы, стопочки под водку, тарелки, аккуратно все расставил — вот теперь гости убедятся, что он их ждал, готовился к встрече с ними загодя!

Подумал немного, сходил в другую комнату (большую, типа зала, где он редко бывал: не миллионер же он — столько электричества жечь, и спаленкой можно вполне обойтись!), принес оттуда и положил на стол альбом фронтовых фотографий: сегодня все будут их смотреть…

И наконец, кряхтя, намотал на швабру половую тряпку — не совсем отмыть, так хоть протереть повсюду крашеный пол. Половицы скрипели под ногами, а старик неторопливо елозил мокрой тряпкой по всем местам, куда могла проникнуть швабра.

Вот и все, решил старик, уборка сделана. Сполоснул руки и очень бережно снял с вешалки в шкафу свой парадный костюм с орденами и планками. Смахнул с него пылинки и стал облачаться… И через несколько минут уже смотрелся в зеркало, строго выпрямившись, приосанившись. Форма сидела на нем отлично!

В дверь позвонили аккурат в тот момент, когда Виноградов собрался выходить из дому и уже выключил телевизор, привычно занавесив экран платочком с бахромой. «Игнатьевна!» — подумал старик и пошел открывать. Глазка в двери не было все по той же простой причине — когда-то не поставили с женой, а потом он махнул на это рукой. Да кому он нужен? Это те, у кого дома барахла дорогого видимо-невидимо, пущай в глазки зырят — не грабители ли пришли? К тому же зачем ему нужен дверной глазок, если голос человеку бесплатно дан?

— Игнатьевна, ты или нет? — закашлялся у порога старик, уже снимая цепочку с двери и готовясь открыть расшатанный замок.

— Ага, она самая, — раздался знакомый голос, — открывай, Тарасыч, поздравить тебя пришла. Да не одна, а с компанией… — Игнатьевна стояла на пороге с двумя детишками, очевидно, подговорив их вручить старику цветы Что они и сделали.

— Спасибо, Марьюшка, спасибо! — растрогался Виноградов.

— Не стоит, Коля, ты заслужил… — обняла и расцеловала его старушка. — С праздником тебя, дорогой! С Днем Победы!

— Да и тебя тоже, Игнатьевна! — опять закашлялся старик. — Ну, проходи, почаевничаем, а потом уж пойду на встречу с ветеранами. Чего внучат-то нарядила так? Тоже туда собрались?

— Ох, Тарасыч, мы сейчас спешим, ты ужинать к нам нынче приходи лучше. По-людски посидим, отметим, а? А мы с ребятишками в школу идем, у них там мероприятие какое-то нонче, так мы и без того опаздываем сильно. Так что давай, Коль, до вечера, ладно? Может, этого встретишь, своею «малого», — тоже к нам приводи. Хороший он мужик, так ему и скажи — мы рады его видеть всегда. А теперь все, мы бежим-бежим-бежим, поспешаем…

— Ну, раз такое дело, давай, Игнатьевна, до вечера. Только я с вами вместе выйду-то, уж на улицу собрался. Пройдемся?

— Давай, Коль, пошли. А ты, никак, и полы вымыл, смотрю?

— Ага, — усмехнулся Виноградов, запирая снаружи дверь.

Они спустились по лестнице вниз, мимо изгаженных надписями стен подъезда, вышли на площадку перед домом и не спеша направились к остановке автобуса. Дети — мальчик и девочка, кажется, погодки, то есть родившиеся один через год после другого, — держали Марью Игнатьевну за руки и глазели по сторонам.

Хороший, изумительный даже был денек! И солнечный, и не особенно жаркий, потому что дул легкий ветер, качающий недавно зазеленевшие ветви деревьев и пробегающий рябью по лужам. Какие красавицы гуляли по улицам! Кто в юбке, кто в платье, но почти все — в черном. Видимо, это модно. Старик обо всем этом мог только догадываться… Копались в песочницах дети Мчались по шоссе машины — все почти иномарки. Сверкали стекла домов вокруг.

Игнатьевна проводила Николая Тарасовича; когда пришел его автобус — помахала ему рукой, и дети — тоже. А сама с внуками пошла дальше, на школьное мероприятие.

Старик доехал на автобусе до станции метро, спустился на эскалаторе вниз и уже через каких-то полчаса подходил к группе таких же, как он, старых ветеранов на Поклонной горе. Многих из них он уже знал в лицо, но все они были не из его полка. Хотелось ему, конечно, сразу увидеть в толпе Вдовина — но тот что-то не показывался. Тогда старик стал бродить между ветеранами, проникаясь всеобщим чувством праздника, хотя и несколько грустноватого. Все лезли в голову воспоминания о погибших товарищах, которым так и не довелось ни разу побывать на таком вот сборе фронтовиков. А что сделаешь? Очень многие не дожили даже до сорок пятого года!

Николай Тарасович остановился послушать духовой оркестр, вдохновенно, здорово исполнявший марш «Прощание славянки», — смахнул набежавшую вдруг слезу… Но тут его легонько стукнули по плечу. Старик обернулся и увидел двух молодых парней, непонятно как затесавшихся на этот праздник ветеранов. Один из них — низенький, с бегающими глазками и какой-то кривой, как бы презрительной улыбочкой — цыкнул, сплевывая на асфальт. И вдруг изобразил на лице что-то вроде почтения:

— С праздником, батя! С Днем Победы! Как дела, как настроение?

Виноградов в недоумении уставился на говорившего. Потом перевел взгляд на второго парня — с огромным животом, выпирающим из-под черной майки, что-то жующего. Толстяк тоже посмотрел ему в глаза, но совершенно холодным и равнодушным взглядом. Весь он был какой-то неимоверно большой: голова большая, уши большие, нос — и тот большой. Ляжки такие жирные, что казалось, на нем вот-вот лопнут потертые синие джинсы. Даже цепь, золотая цепь у него на бычьей шее, казалась необычайно толстой и массивной, почти как якорная цепь. Рядом с ним Виноградов выглядел (даже в своей парадной форме!) ощипанным цыпленком. Не говоря уж о росте — толстяк был выше старика примерно на полкорпуса, если не больше.

«Неужели золото?! — подумал Николай Тарасович, разглядывая цепь. — И сколько же такое украшение может стоить?»

— А вы кто? — спокойно спросил он низенького, заметив у того на руке непонятную татуировку: то ли змеиный хвост, то ли клубок червей. Понять было сложно: на парне была белая футболка с надписью «Адидас», и ее рукава спускались низенькому по самые локти. Но татуировка точно была цветная и, кажется, длиной во всю руку.

Старик не мог никак сообразить: что этим двоим от него нужно, тем более в этот светлый праздник? Зачем они подошли к нему?

— Может, отойдем туда, в тенечек? — не отвечая на вопрос, предложил низенький и, видя, что старик замешкался, снова изобразил на лице дружелюбие и учтивость. — Да вы нас испугались, что ли? Напрасно, напрасно! Мы что — выглядим как-то для вас непривычно? Ну извините! Одеваемся как умеем. Хотим вот вас поздравить — ей-богу, не подумайте чего лишнего! Как насчет бутылочки пивка в жаркий день, батя?

«Чего это я, правда, испугался? — пронеслось в голове Николая Тарасовича. — Неожиданно подошли, конечно, это да. Но вроде учтивые ребята, нормальные. И пивка не помешало бы, пока «малого» жду, Вдовина Колю… Но чего им надо все-таки?»

Низенький взял его за локоть и мягко, неназойливо повел в сторону от основной массы фронтовиков. Виноградов подчинился, уже представляя себе, как приятно обжигает гортань холодное пиво… Что-то в горле совсем пересохло!

Они подошли к стоящей в тени иномарке. Николай Тарасович прочел название машины: «БМВ» — и низенький, нажав на какую-то штуковину, которую достал из кармана брюк, открыл запищавшую дверь. По пояс просунул тело в салон, а потом вынырнул оттуда с тремя бутылками пива в руках. Он так дружелюбно улыбнулся, что Виноградову стало приятно — вот, мол, его, фронтовика, совсем незнакомые ему молодые люди пожелали пивком угостить! Уважают, значит, тех, кто воевал-то, зря он так подозрительно к людям относится. Ладно, выпьет пивка, а там видно будет…

— Батя, твоя фамилия Виноградов? — спросил его низенький, ловко открывая пивные бутылки пробкой о пробку. Потом сконфузился: — Ой, чего-то я на «ты» перешел? Извиняюсь, батя!

Это тоже понравилось старику — извинился парень, молодец! Однако откуда им известна его фамилия? Разговор принимал неожиданный оборот. Может, их Вдовин послал? А сам он где?

— Спасибо! — Старик отхлебнул пивка, зажмурившись от удовольствия, а потом подтвердил: — Ну, я — Виноградов.

— Эн тэ? — продолжал допытываться парень, переглянувшись с толстяком, который шумно, как слон или бегемот, вздохнул.

— Чего — эн тэ? — сначала не понял старик. Потом махнул рукою. — А, да… Николай Тарасович, все правильно. А что?

— Ну, наконец-то! — с облегчением вздохнул низенький и, протянув руку для рукопожатия, представился: — А меня зовут… э-э… Андреем. Ага, Андреем. А друга моего — Борей. Мы из фонда социальной защиты одиноких ветеранов войны. Вы ведь одинокий ветеран?

— Ну да, — кивнул старик, опять приложившись губами к горлышку бутылки. Потом решил все же уточнить и спросил: — А что за фонд? Чего вдруг обо мне вспомнили?

— Новый фонд, от мэрии, — поспешно сказал тот, что назвался Андреем, — вряд ли вы в курсе. А мы вас, батя…

— Ладно, Андрюша, можно и на «ты», — разрешил старик.

— Хорошо! — пожал плечами парень. — Батя, мы тебя разыскиваем уже полдня. Хорошо хоть бабки на лавке подсказали, куда ты пошел. И мы сюда — сразу, пулей. Работа у нас такая, видишь ли, — помогать старикам вроде тебя. Дело в том, батя, что решено в нашем фонде тебе, да и еще нескольким старикам, кстати, доплачивать ежемесячно пятьсот рублей. Помимо пенсии. Во!

— Тю! — удивленно присвистнул старик. — Что такое?!

— Ну! — довольный произведенным эффектом, воскликнул парень. — Что да почему — мы не знаем, нам велено тебе деньги именно сегодня, в День Победы, вручить. И чтоб расписался! Только нам нужно, чтоб ты с нами в наш офис заехал. Хорошо?

— Ох, ребята… — задумался старик. — А на месте что — нельзя выдать? А то я тут фронтового товарища поджидаю, мы с ним не виделись давно. Боюсь пропустить.

Толстый и низенький переглянулись, и Андрей поспешно успокоил Николая Тарасовича:

— А мы — мигом, на тачке туда и обратно. Распишешься, батя, в кое-каких бумажках, и мы тебя прямо сюда и привезем. Ну?

Старик колебался, поглядывая по сторонам. От пива чуток закружилась голова, и вместе с тем ему приятно было думать о неожиданной поддержке со стороны этого самого фонда… Пятьсот рублей! Это ведь немалые деньги! Если сэкономить, то можно впрок, надолго и куревом, и чаем, и продуктами запастись. А впрочем, зачем экономить, если ежемесячно будут такую же сумму ему вручать? Ну и дела!.. Ему не показалось странным, что деньги ему хотят вручить именно девятого мая — наверное, сюрприз решили ветеранам сделать. Почему бы не в праздник? Странно было только одно: как, интересно, эти парни его нашли среди собравшихся здесь многочисленных участников Великой Отечественной? Мало ли тут стариков?

— Ребята, — прямо спросил он (уже решившись ехать с ними), глядя в глаза низенькому выцветшими от времени голубыми глазами, — все ж не понимаю, как вы тут меня нашли-то, да так, сразу?

— Человек же не иголка, не потеряется! — свойски хлопнул его по плечу Андрей. — В офисе у нас и фотография твоя есть, батя, и вся история твоей жизни. Мы же должны были тебя найти, да? Как видишь, неплохо свою работу знаем — нашли ведь.

— Ну хорошо, — пожевал губами старик, — поехали. Только побыстрее, если можно, ладно? Далеко добираться или нет?

— Да ерунда! — Андрей махнул рукою в неопределенном направлении. — Батя, ты не волнуйся, все будет путем. Ну что — едем?

Старик в последний раз посмотрел в сторону толпы ветеранов — Вдовина все не было; а может быть, он и вообще не придет сегодня? — и полез на заднее сиденье «БМВ», подивившись комфорту в салоне автомобиля. Толстый Боря сел за руль, а Андрей подсел к старику.

— Это, батя! — весело начал он. — Как насчет водочки по случаю праздника? Видишь — стараемся, угощаем. Фирма платит!

— Ох, даже не знаю, — засомневался Николай Тарасович. — И как пойдет-то после пива? Я ж не такой здоровяк, как вы…

— Все хорошо! — Андрей вдруг достал откуда-то сзади «дипломат» и, щелкнув замками, вынул оттуда непрозрачную бутылку водки «Финляндия». И еще — пластиковый стакан, но — один.

— А ты чего, не будешь? — удивился Виноградов.

— Да не могу я, — сделал гримасу низенький, — работы невпроворот! Нам еще к нескольким старичкам надо поспеть.

Старик взял протянутый ему белый стаканчик, и Андрей ловким движением налил ему граммов сто — сто пятьдесят. Потом он хлопнул себя по лбу — мол, как же я забыл! — и снова открыл «дипломат». На этот раз для того, чтобы достать из него большую бутылку газировки — надо полагать, для запивки. Открыл ее и набулькал в другой стаканчик — вода зашипела и запенилась.

— Ну давай, батя, за славный праздник! — подбодрил он Виноградова.

Тот одним махом выплеснул себе в рот водку, сморщился, чуть не подавившись, а потом жадно выпил газированную воду. Андрей протянул ему пачку сигарет и чиркнул зажигалкой.

— Ох, что-то не очень пошла, — сконфузился старик и взял сигарету. Рассмотрел ее, близко поднеся к глазам, уважительно прошептал: «Прима-люкс»? Неужто наши делают такие? Не пробовал». Прикурил, с удовольствием выпустил дым из ноздрей — и машина тронулась с места.

Андрей тоже закурил и опять заговорил с Николаем Тарасовичем:

— Ну как, батя, отмечать собираешься такой день? Один или друзей позовешь? Сейчас-то никого у тебя дома нету?

— Как? — Старик вертел в руках пластиковые стаканчики, не зная, куда их деть. — Ну как… Ежели друг мой военный объявился, то с ним. Да чего-то он запропал. С соседями посидим скорее всего. Вот что, ребята! Есть такое предложение — может быть, не побрезгуете присоединиться к нам? Мы бы из офиса заехали сюда, а потом, если я Кольку не встречу, сразу — ко мне домой? Этого… Чего это я?.. Что-то мысли путаются… Ах да! Расскажу про войну как участник… А, того-этого…

Старик почувствовал себя как-то нехорошо — ему вдруг стало трудно связно излагать свои мысли. Сонливость неожиданно навалилась… Он тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться, но перед глазами поплыли какие-то круги, веки стали тяжелеть, словно наливаясь свинцом. Виноградов пробормотал:

— Ох, ребятки… Что-то мне не по себе… Эх, годы, годы…

— Не по себе? — оживился Андрей и зачем-то стал снова наливать Николаю Тарасовичу водки в стаканчик. — А мы вот так сделаем… Как там в военных фильмах говорится? «Русские после первой не закусывают»? Щас в офис приедем, там стол накрыт уже, чтоб вас, старичков, уважить… Да… А пока предлагаю тост за Родину! Отказываться нельзя, батя. Э-э, ты сигарету не вырони! Еще пожар тут устроишь…

Виноградов мутными глазами посмотрел на парня — дурнота и сонливость не отступали, а только усиливались. Он действительно чуть не выронил из рук, ставших непослушными, зажженную сигарету. Машинально взял водку, протянутую ему Андреем, еще раз затянулся сигаретой, выпустив дым в приоткрытое окно, за которым мелькали нарядные люди и украшенные к празднику улицы столицы. Но Андрей взял у него из пальцев недокуренную сигарету и выбросил ее в окно — а вместо нее вручил Виноградову второй стаканчик, с газировкой. Стал подбадривать ветерана:

— Давай, батя, пей, не робей! Первая плохо пошла — вторая точно лучше пойдет. А, как думаешь? Щас тебе хорошо будет…

Видя, что старик тупо смотрит на стаканы и уже почти отключился, Андрей нервно покачал головой и практически силой заставил Виноградова выпить снова. Тот выпил и стал клевать носом в такт движению то лихо несущейся вперед, то тормозящей перед светофорами машины. Андрей заглянул ему в лицо и спросил:

— Чего, батя, повело? Ага, ясно… Так ты нам так и не сказал — у тебя дома есть кто, кроме тебя? Или нет никого?

— Угу... — промычал старик, уронив руки себе на колени.

— Чего «угу»? — передразнил его Андрей. — Есть кто?

— Ни-ни… — силился выговорить старик. — Ни-никого… — И отключился, уснул, провалился в забытье.

Андрей поводил ладонью у него перед закрытыми глазами. Виноградов даже не вздрогнул — никакой реакции.

— Ну что — готов герой? — ухмыльнулся жирный гигант за рулем, поворачивая голову к Андрею. Машина стояла на перекрестке, на светофоре горел красный свет.

Андрей кивнул:

— Оно и понятно… Короче, давай, Угрюмый, гони сам знаешь куда. Все, что надо, мы вроде успели выяснить, а там разберемся, что с этим перцем дальше делать. — И фальшиво запел: —…Порохом пропах… Со слезами на глазах. День Победы! День Победы! Ля-ля-ля… Не тормози, уже зеленый горит…

Машина вылетела на Садовое кольцо, потом толстяк, которого на самом деле звали Борисом (но вообще-то все называли его просто Угрюмым), резко повернул руль вправо. «БМВ» помчался по длинному, освещенному изнутри электрическим светом туннелю. Потом Угрюмый вновь повернул руль, обгоняя тарахтящий впереди «Москвич», и злобно прошипел в адрес его водителя:

— У, мать его! Чайник… Не умеешь ездить — не лезь на шоссе, козел!..

Мельком глянув в зеркальце над головой, Угрюмый увидел, что Андрей уже деловито обшаривает заснувшего старика. И недовольно пробурчал своему дружку (которого, кстати, звали не Андреем, а Славиком):

— Я, в натуре, не врубаюсь: Артур-то вроде не дурак, да? И объясни мне, Пижон, слышь… Ну за каким хреном этого бедолагу именно в его праздник надо было забирать, да еще прямо с этого сборища? А, Пижон? Это ж такая капитальная засветка… Артур что, подставить нас хочет? Сам прикинь: если старика его кентяра искать будет, может, ему сразу скажут — вот такие тут были чуваки, на «бээмвухе», посадили, с собой увезли… А?

— Ты лучше за дорогой смотри, в натуре! — в тон ему ответил Славик-Пижон. — Наше дело маленькое. Этого перца забросить на дачу, вынуть у него ключи от хаты и позвонить шефу. Че ты, ей-богу, страхуешься? Дело почти сделано. Получим наши бабки-бабулечки и отвалим себе подобру-поздорову в Тулу!

— Не нравится мне все это, — успел вставить Угрюмый, но потом надолго заткнулся, и в самом деле обратив внимание свое на дорогу.

«БМВ» взревел и с повышенной скоростью помчался по трассе, ведущей к одному из подмосковных дачных комплексов. Машин навстречу попадалось мало — да и в этом направлении они ехали практически одни.

— Ага! — воскликнул Пижон, вытаскивая из кармана брюк старика два маленьких ключа на металлическом колечке. — Вот они, ключики!.. Это — от хаты, явно, а это — от почтового ящика. — Он сунул ключи в свой карман, потер ладонь о ладонь и сказал: — Так что — брось!.. Артур же сказал, что дело срочное — у него уже и покупатели есть. Ну ты че? Нам ли шефа учить, как и что делать? И потом, мы все на самом деле чистенько сделали, грамотно. Ну, прикинь, кто чего там скажет? Кому какое дело, куда и с кем этот чувачок поперся? Чушь какая-то…

Угрюмый молчал. Вскоре он снизил скорость, свернул на узкую дорогу, ведущую прямо к рядам коттеджей и участков, обнесенных заборами. Чертыхаясь, повел машину по этой дороге, которую было не сравнить со скоростными шоссе — тут тебе и ямы, и выбоины в асфальте, и камни, стучащие иногда по днищу машины. Все же ему удалось довольно быстро преодолеть эту часть пути, после чего Угрюмый плавно повернул к одной из дач, стоящей как-то отдельно от других, на холме. Шины «БМВ» мягко покатились по земле и траве — и наконец машина остановилась.

— Никого нет вокруг? — стал озираться по сторонам Пижон.

— Нету вроде… — зевнул вдруг толстяк и открыл дверцу салона.

Они с Пижоном подошли к деревянному новенькому забору, покрашенному в салатовый цвет, и нажали кнопку звонка. Тут же цепной пес хозяев дачи залился яростным лаем. Вслед за ним начали лаять собаки на всех остальных дачных участках. В конце концов кто-то за салатовым забором грозно прикрикнул на собаку:

— Тихо, Рекс, тихо!.. Кто там, чего надо?

— Это мы, Петрович, открывай, — не очень громко сказал Пижон, в очередной раз быстро посмотрев по сторонам.

Лязгнул засов с той стороны забора, и в нем приоткрылась дверь — чуть поменьше человеческого роста. Пижон шагнул в нее и пожал руку бородатому мужику в джинсах и синей рубашке навыпуск. Мужик осторожно спросил своего гостя:

— Ну как — с вами этот, старый-то? У меня все готово.

— С нами, дрыхнет там, в машине… — Пижон закурил. — Мы его волшебной водочкой накачали, со снотворным. Еще долго дрыхнуть будет… Артур не звонил? Что делать со стариком?

— Не-а… — протянул Петрович, почесав свою густую черную бороду. — Фигня, щас свяжемся! Ну, волоките ветерана сюда…

Пижон вернулся к стоявшему за забором Угрюмому, и они пошли к машине. Взяли под руки старика и поволокли его — как обычно волокут всех пьяных — на дачный участок. Ордена на кителе Виноградова тихонько позвякивали, но сам он стал каким-то грузным и даже вообще не подавал никаких признаков жизни. Собака во дворе — красивый пес из злющей породы кавказских овчарок — вдруг жалобно завыла и прижала уши.

— Что за херня? — в недоумении остановился перед появившейся троицей Петрович. — Да он же, по-моему, окочурился!

— Как так — окочурился? — посмотрел на старика Угрюмый.

— Ну точно! — Петрович пощупал холодную руку старика. — Так и есть. Во дела… Жмурика ко мне притащили! Что ж вы?

Пижон и Угрюмый поволокли тело старика дальше, внесли его на веранду и положили там на пол. Старик лежал с побелевшими губами и закрытыми глазами, раскинув руки.

— Как так — не пойму! — удивлялся Пижон. — Не мог же он от снотворного дуба дать? Хотя — кто ее знает, химию эту сраную…

— Да чего уж теперь… — Петрович встал на колени рядом с телом Виноградова и приложил голову к его груди. Потом еще раз пощупал пульс. — Ну да, помер дядька. Может, инфаркт какой? Ха! Чего-то вы, ребятки, перестарались, кажется. Никогда вы мне еще покойничков не подбрасывали…

— Какая разница! — Пижон вдруг ухмыльнулся. — Сам знаешь: днем позже, днем раньше… Так хоть тебе грех на душу не придется брать, а, Петрович? Сам подох, тебе же работы меньше…

— Ладно вам — из меня палача делать! — отрезал Петрович и нахмурил густые брови. — У всех в команде своя работа. Вы, можно подумать, ангелы во плоти… Давайте звонить.

Он сходил в одну из комнат, бесшумно ступая по вязаным половичкам, в большом количестве разбросанным по деревянному полу, и принес оттуда мобильный телефон. Сам набрал номер.

— Алё? Артур Викторович?.. Ага, я… Ага, здесь. Довезли-то довезли, только старичок-то наш того, скончался… Ну да… Не знаю. Я его даже пальцем не трогал, он сам… Сейчас…

Петрович передал трубку телефона Пижону. Тот взял ее, поздоровался с шефом, с озабоченным лицом слушал, что тот ему говорит. Потом закивал, суетливо отвечая на вопросы:

— Ключи у меня… Сказал, что один дома. Совсем… А сегодня к нему вечером эти будут ломиться, соседи его. И еще какой-то боевой товарищ. И все… Этого мы не спрашивали… Так вы же нам не говорили про это, Артур Викторович, точно!.. Ага, я все понял. Сегодня все привезем, да. И — уезжаем.

После разговора с шефом все трое — Угрюмый, Пижон и Петрович — не спеша попили чайку, по ходу чаепития обсуждая и координируя свои дальнейшие действия. Договорились о том, что Петрович и Угрюмый доставят тело умершего в крематорий, где его сегодня же ночью сожгут — у них там есть свои люди. Пижона высаживают у ресторана, куда придет за ключами Артур. Он получает деньги за работу, потом встречается с Угрюмым — и они возвращаются к себе в Тулу.

Вечером того же дня соседка Николая Тарасовича Виноградова, Марья Игнатьевна, столкнулась у двери своего соседа с невзрачным на вид мужиком в костюме и при галстуке. Он как раз нажимал — и, кажется, делал это уже не в первый раз — кнопку дверного звонка.

— Ой, здравствуйте! — осторожно поприветствовала она незнакомца, который, похоже, уже отчаялся дозвониться в дверь. — А вы что же — к Николай Тарасычу в гости? А его что-то нет!

— Да уж вижу… — Мужик дружелюбно посмотрел на сухонькую, подвижную старушку с костяным гребешком в жиденьких волосах и в нарядном, по случаю праздника, платье. Обратил внимание на то, что она вроде бы тоже собиралась звонить соседу — но теперь с любопытством разглядывала еще одного посетителя.

Вдруг она всплеснула руками:

— Коля, да, никак, это ты? Я тебя совсем не признала! Ты-то меня хоть помнишь? Видишь, какая стала слепая, и память подводит… Слушай, да что с тобой стряслось такое? Ты же в том году совсем другим человеком был! Чего так сгорбился-то, Коля?

Мужик поставил пакет, который до сих пор держал в левой руке, на пол у двери, пожал плечами и улыбнулся:

— Ох, а я ведь тоже вас поначалу не признал… Один раз в жизни виделись — немудрено! Извините, забыл ваше имя?

— А я вот твое помню: ты — Коля, да? Коля Вдовин? Марья Игнатьевна я! Ну, вспоминай… О прошлом годе ты еще к Тарасычу забегал, да? И куда ты потом запропастился? Он все время мне про тебя рассказывал, что вас чуть ли не двое со всего полка уцелело… Так чего мы стоим здесь? Видать, тезка твой позже придет, хоть мы его тоже ждем всей семьей, подарок ему купили. Ну, пойдем к нам, что ли? А к Тарасычу потом зайдем…

— Ладно, пойдем, — почесал в голове мужик, — тоже верно. А я вот продуктов разных Тарасычу накупил, думал угостить… Ну ничего, может, он и вправду где подзадержался, встретил кого… Я извиняюсь, Игнатьевна, что не шибко выгляжу…

— Нормально выглядишь, Коля! — не очень искренне стала утешать его старушка. — Хотя, конечно, изменился сильно…

Они вошли в квартиру, где сегодня — по случаю праздника — собрались и дочка Игнатьевны, Ксюша, и ее длинный, худой муж в очках, и их дети, приходящиеся старушке внуками. В прихожей вкусно пахло едой, слышно было, как работает телевизор.

К бабушке выбежали из комнаты хохочущие дети — Вовик и Оля, но при виде незнакомого человека сразу сконфузились. Игнатьевна же заперла изнутри дверь — и рванулась на кухню:

— Ксеня! Ты что — не чуешь, как утка подгорает?! Ох, что делается, что делается! Ну ничего поручить нельзя…

Из кухни раздались шипенье кипящего масла, лязганье вытаскиваемого из духовки противня — и новая порция причитаний Игнатьевны. Дверь в еще одну комнату открылась, и оттуда быстрыми шагами, удивленно взглянув на Вдовина, прошла на кухню миловидная женщина лет тридцати — тридцати пяти. На ходу она все-таки еще раз обернулась, поправляя плавным движением свои красивые, хоть и явно обесцвеченные перекисью волосы, и поздоровалась с гостем. Затем тоже исчезла на кухне, откуда донесся ее голос:

— Ну что ты кричишь, мама? Нормальная утка! Смотри, как ужарилась. Самое то! Видеть спокойно не могу — скорей бы за стол…

Игнатьевна, вытирая руки полотенцем, вернулась в прихожую:

— Чего ждешь, Коля? Раздевайся, проходи, праздновать будем. А вы, дети, поздоровались с дядей Колей? Чему я вас учила?

Вовик и Оля, насупившись, подошли ко Вдовину, который засуетился и начал рыскать по карманам. Но так, видимо, и не найдя ничего подходящего, чтобы вручить малышам, пообещал:

— Забыл конфеток вам купить. В следующий раз принесу обязательно! Ага?

Дети закивали, потом взялись за руки и убежали на кухню.

— Не знаю, снимать пиджак или нет? — обратился к старушке ее неожиданный гость.

Она подумала и махнула рукой:

— Не знаю, Коль, сам решай. Лучше сыми, не заляпаешь жиром хоть… Все, хватит торчать здесь, пошли кушать!

Наконец все уселись за стол. Вдовин пожал руку зятю Игнатьевны и сел на стул у окна. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке — получилось, что напросился в гости. Кто ж знал, что Тарасыча не будет? В упор его никто не разглядывал, но порой искоса и дочка Игнатьевны, и ее муж, оказавшийся крайним молчуном, и дети кидали на него взгляды, как бы говорящие: и кто это пришел? Ему было неловко за свой не очень чистый костюм, за небритость и вообще — за, так сказать, не парадный вид. Хотя рубашка на нем была белая, но даже в ней он выглядел простовато.

Ко всему прочему лицо Николая Вдовина казалось каким-то грустным и виноватым, в глазах застыла тоска. Брови — густые, волосы — зачесанные назад; теперь мало кто так зачесывает, немодно это. Уши — острые, как у волка, вернее было бы сказать — заостренные кверху. Нос — прямой, ровный. Возле тонких, своеобразного рисунка, губ пролегли упрямые, даже немножко злые, морщины, придающие всему лицу тяжелое, горькое выражение. Но больше всего запоминались все-таки его глаза…

Игнатьевна решила снять возникшее за столом напряжение — и достала из холодильника бутылку водки, а следом за ней еще и бутылочку сухого белою винца. И представила гостя своей небольшой семье, налив себе и Вдовину водки, а дочери — вина:

— Ну что же, дорогие мои Ксюшечка, Валера, детки… Вот и собрались мы с вами отметить очередной День Победы. Надеюсь, попозже к нам еще и Николай Тарасович присоединится. Слава Богу, дорогие мои, что вы растете, верней, выросли, не зная ужасов войны. А вот мы с соседом нашим, да вот с его однополчанином, тоже Николаем, близко познакомились с ней, проклятой. Сами знаете, какие потери она с собой несет. У меня мужа забрала, лиходейка, — твоего, Кения, отца и вашего деда… Так давайте выпьем за то, чтобы мы все помнили, что такое — Девятое мая, и за то, чтобы не пришлось на вашу долю никакой больше войны!..

Чокнулись все — в том числе и непьющий зять Валера, поднявший бокал с лимонадом, и дети, которые, конечно, мало чего из речи бабушки поняли. Все выпили и принялись за утку, готовить которую Игнатьевна любила по своему рецепту — нашпиговывала ее рисом и изюмом, а также яблоками, а вокруг утки аппетитно громоздилась жареная, тонко порезанная картошечка.

— О-о! — с изумлением произнес Вдовин, отведав этого потрясающего блюда. — Ничего себе! Вкуснотища какая! Отлично…

Минут пятнадцать все работали челюстями, пока утка была еще горячей. Довольная Игнатьевна следила за тем, чтобы все были сыты, и постоянно подкладывала каждому на тарелку то мяса, то картошечки. Потом включила на плите чайник. Когда же все наелись — а за это время Вдовин с Игнатьевной уговорили уже полбутылочки «беленькой», — дети поковыряли ложечками торт, запивая сладкое чайком, и побежали дальше веселиться. К ним, очевидно, решив, что старикам хочется поговорить по душам, присоединились вскоре и их родители. А Вдовин с Игнатьевной выпили еще; он закурил, с разрешения хозяйки, и они на самом деле завели непростой разговор. Рассказывал о себе бывший «сын полка» не очень охотно, но чувствовалось, что он тоже искал повода выговориться. И лишь теперь, «приняв на грудь», Вдовин более-менее расслабился: может спокойно поведать свою, на самом деле грустную, историю. Игнатьевна не курила, но жадно слушала его, подперев щеку рукой, иногда что-то спрашивала…

— Все на самом деле просто, — начал Вдовин. — Ну не повезло мне!.. Потому и пропал надолго. Удивляюсь — как вообще жив остался? Так судьба тряханула! Ты, Марья Игнатьевна, молодец — все у тебя как у людей: и семья есть, и квартира. Правильно! А я вот лопухнулся… Началось все с телевизора — я наслушался рекламы ихней про «МММ» да разные банки, где, помню даже эти слова, «доходы высоки, как горные вершины…». Ну и поскольку человек я холостой, посоветоваться было не с кем — решил на свой страх и риск все мои сбережения, все, что накопил за долгую трудовую жизнь, рассовать под проценты по разным банкам. И жить на эти проценты. Понимаешь, Игнатьевна? Давай еще по одной, что ли?

— Давай… — Старушка плеснула обоим еще по рюмашке. — Ну и?..

— Поначалу обрадовался — заработали мои денежки вроде. Да и все вокруг как безумные прыгали — ой, вклады, ой, успеть бы, ой, а Голубков, а Мавроди!.. Я гардеробчик обновил, обрадовавшись. Ну, думаю, достойная старость обеспечена, все, класс! Так и жил какое-то время. Потом все лопнуло — как мыльный пузырь лопается. Вклады мои пропали, и ничего я не добился… Ну не меня же одного такая беда настигла, думаю, выкручусь, ничего. Но затем все полетело, все! И «Властилина» эта, и «Чара», и даже то, что считалось самым надежным… Понимаешь? Войди в мое положение! Я, значит, туда-сюда, никак не мог остановиться, все искал честный какой-нибудь банк, надеялся еще на что-то, дурила картонная… Прошлый раз я приезжал — у меня еще не так плохо дела шли; знакомые вкладчики тоже чего-то насоветовали: мол, и мы все потеряли, а теперь снова срослось. А прошедшим летом у меня вообще все рухнуло — разом! Пил неделю, потом очнулся и думаю: ну что же мне делать? Должен же быть какой-то выход, а? Решил на карточной игре сделать денежки. Карты я знаю вроде неплохо. Но, Игнатьевна, человек я азартный оказался — и в итоге проигрался в пух и прах. Долги были большие…

— Ох-ох! — искренне сопереживала рассказу старушка.

— Ну вот, значит, — опять закурил раскрасневшийся от жары и водки Вдовин, — как там в народе говорится? «Если ума нет — то это надолго». Точно про меня, ей-богу! Короче, была мысля сдавать квартиру — она у меня как-никак трехкомнатная была, в хорошем районе, близко от метро. Но так получилось, что ее продал… Ну да, как бы продал. Долги отдал — и все, без денег остался. Остаток, между нами говоря, был кое-какой, так и его украли у меня — представляешь, Игнатьевна? Заснул по пьяни у кого-то в гостях — а пил я тогда много, — очнулся в какой-то канаве: без денег, без паспорта — все украли. И, что самое тяжелое, не помню даже, с кем пил, — ни района не помню, ни людей! Так я из уважаемого человека, который пахал всю жизнь, в один миг в бомжа обычного превратился. Понимаешь, как страшно? Без определенного места жительства, чтоб ему пусто было!

— Ну а сейчас чего делаешь? — кротко спросила старушка.

— Да вроде пригрели меня одни люди, — нахмурился Вдовин, — так, на еду хватает. И крышу над головой мне дали, но, сама понимаешь, все это временно. Вот… А сегодня решил зайти к нашему Тарасычу — проведать старика, ну и принести ему чего-ничего…

— Ах, мы про него-то забыли совсем! — Игнатьевна встала из-за стола. — Пойдем, мил человек, все же посмотрим, пришел ли. А если пришел, уже все втроем покумекаем, как тебе помочь…

— Ага, пошли посмотрим. — Вдовин тоже пошел в прихожую, следом за ней.

Долго стучали, звонили они в дверь Виноградова — Игнатьевна предположила даже, что у него, не дай Бог, инфаркт случился, уже второй, и лежит он сейчас без сознания — если живой еще — в квартире, не подходит к двери поэтому. Но ломать дверь не решились как-то. Оставили в двери записку — мол, ждем у нас, приходи скорее. Вернулись к старушке — там Валера и Ксения попросили Игнатьевну оставить у себя переночевать детей. Старушка понимающе хихикнула — давайте, конечно, о чем речь, а то вам-то в однокомнатной квартире вашей и спать вдвоем при детях неудобно… На том и порешили.

Вдовин закурил на кухне, глядя из окна, как над Таганкой встает луна. Незаметно и быстро стемнело. Дочка и зять Игнатьевны уже ушли, а сама она искупала в ванне детей и укладывала их спать. Потом пришла. Сели вдвоем пить чай. Она волновалась за соседа:

— Ох, чую я, что-то нехорошее с ним стряслось! Ты вон его помоложе, Коля, еще за себя постоять сможешь, если что. А он?.. Старый да хлипкий, больной весь. Ну а вдруг хулиганы напали?

— Да ты что, Игнатьевна! — Вдовин поиграл желваками. — Это что же за беспредел? Чтобы на фронтовика, да еще и в такой день, какие-то хулиганы напали? Да и что с него взять? Нет, вряд ли…

— Не знаю… — вздохнула старушка. — Может, китель, ордена?

— Да звери, что ли, вокруг нас одни ходят? — скрипнул зубами Вдовин. — Не может такого быть Не может — и все тут!

— Ой, не скажи, Коль! — Старушка подлила им еще чаю. — Мне на рынке подруга рассказала знаешь какой случай? Такой же фронтовик, как наш Тарасыч, только на войне журналистом был, к себе пригласил незнакомых, а те его взяли да и зарезали. Вот тебе истинный крест, если не веришь! Мне подруга даже газету показывала, где про этот случай написали. Тоже — зачем убили? В полунищете жил. А вот взяли и лишили жизни, гады…

— Да я бы таких — этими вот руками! — Вдовин сжал кулаки. — Задушил бы без суда и следствия на месте за такое!

— Так жизни-то отобранной уже не вернешь, — заметила Игнатьевна. — Нашли старика с ножом в сердце, а руки у него проволокой были связаны. Да… А вот другой случай: ветеран на темной лестнице упал, расшибся. В дежурной больнице деньги за лечение с его жены потребовали. Что могла — внесла. Потом ей сказали: не из нашего района человек. Перевезли в госпиталь инвалидов войны. Он одноглазый был — пулей на фронте глаз выбило. А там он помер. И знаешь что? Эти, что вскрывают, как их…

— Патологоанатомы, что ли? — подсказал ей Вдовин.

— А, ну да, они — забастовку объявили как раз. И женщина, жена его то есть, неделю из морга не могла его тело получить. Во как!.. Так что нет уважения к ветеранам. По крайней мере этот беспредел, как ты выразился, — кругом. Вдруг на нашего Тарасыча кто напал? Где он сейчас, что с ним? Если через час не явится — что ж, сяду на телефон, буду обзванивать все районки, да и в милицию надо заявление сделать. Как думаешь?

— Надо, верно… — Вдовин затушил бычок сигареты о дно пепельницы и спросил: — А сколько времени сейчас, Игнатьевна?

— Да уж одиннадцать вечера! — Старушка посмотрела на ходики в углу, которых не заметил гость. — Ты это куда собрался?

— Поеду я, — извиняющимся голосом произнес Вдовин. — Мне еще долго до жилья добираться… Спасибо за все! На днях, по возможности, еще приеду. Объявится Тарасыч — привет ему от меня. Все-таки надеюсь, что никакой беды с ним не стряслось.

Игнатьевна проводила гостя, вздохнула — и села к телефону.

Проходил день за днем, а бесследно исчезнувший старик Виноградов так и не объявлялся. Куда же он мог запропаститься? Игнатьевна напрасно звонила во всевозможные инстанции — всюду ей отвечали, что такой не поступал. И потом, у нее хватало и собственных забот — не могла же она, как некий частный детектив, бросить все силы на поиск пропавшего в огромном мегаполисе человека?! Единственное, что ей удалось, да и то случайно, это выслушать рассказ бабушек у подъезда — стародавних приятельниц Игнатьевны. Они как раз девятого мая видели: сначала старик и она сама с внуками пошли к автобусной остановке, а где-то спустя полчаса сюда подъезжала дорогая машина. И два парня — один невысокий, а другой толстый-претолстый — спрашивали, как им, мол, найти ветерана, ну, Николая Тарасовича. Что за люди приезжали — бабки так и не сумели Игнатьевне толком объяснить…

Да уж, соседка Николая Тарасовича никак не могла знать о том, что к тому времени был приведен в действие и вовсю работал механизм по оформлению передачи пустующей квартиры в собственность одного риэлторского агентства. Подобных агентств в Москве хоть пруд пруди, и многие из них действовали откровенно бандитскими способами. Речь-то шла о многих тысячах долларов, тем более — в послекризисное время! И бандиты особенно не церемонились с одинокими стариками, занимавшими до поры до времени нужную им жилплощадь.

В данном случае риэлтор Артур Князев лично встретился с нотариусом, уже давно работавшим за проценты от каждой подобной сделки. Нотариус, Георгий Владимирович Новик, сильно побаивался Артура. Хоть и знал Новик, что рискует и карьерой, и свободой, но без лишних слов выписал поддельную доверенность от имени Виноградова на право распоряжаться его жилплощадью. Еще один человек, работавший на Артура, судмедэксперт морга Юрий Сергеевич Пащенко, составил справочку о том, что хозяин квартиры умер от инфаркта, но… В городе Николаеве. В загсе Артур получил необходимое для завершения операции свидетельство о смерти, используя свои личные связи: просто здесь у него работала знакомая, отчаянно кокетничавшая с риэлтором и мечтавшая, что он когда-нибудь все-таки уложит ее в постель. В паспортном столе милиции Артур не имел пока своего человечка, но и там ему повезло: то ли из-за обычной запарки, то ли еще по какой-то причине — начальник махнул свою подпись не глядя. И у Артура на руках, таким образом, оказались все заветные документы. Операция прошла безупречно!

Артур, давно подыскавший покупателей, наконец сумел продать им квартиру в престижном районе — на Таганке и теперь потирал руки, довольный собой и уже нацелившийся на новые, подобные этой, сделки…

Вот так и получилось, что в один прекрасный день в квартиру Виноградова (где до сих пор пахло медикаментами, а на столе в кухне стояли тарелки и стопки, приготовленные Николаем Тарасовичем для возможных посиделок) въехали новые хозяева.

Въехать-то как бы и въехали, но поначалу просто прошлись по комнатам, брезгливо осматривая стариковский быт — все эти крашеные половицы, окна, покрытые пылью, железные кровати и черно-белый телевизор. Конечно, решено было сначала сделать здесь капитальный ремонт — избавиться от хлама, сломать кое-где стенные перегородки и прочее, и прочее. А первым делом установить вместо ветхой деревянной двери прочную, стальную.

Лев Леонидович Солдатов, преуспевающий бизнесмен, сделавший деньги на окнах со звукоизоляцией и стеклопакетах, властно привлек к себе загорелую молодую жену Ларису, недавно отдохнувшую на Сейшельских островах, и улыбнулся ей. Она лизнула его в нос и рассмеялась — у обоих было прекрасное настроение… Это приобретение, как ни крути, а будет уже третьей их квартирой. Ремонт, когда денег куры не клюют, — это ерунда, дело привычное!..

Лев Леонидович обычно давал Ларисе необходимую сумму, а там уж она сама распоряжалась: нигде не работая, жена придумала себе развлечение — заниматься отделкой их семейного гнездышка (точнее — гнездышек). У нее, по-видимому, действительно был врожденный дар дизайнера — по крайней мере то, во что превращались купленные мужем квартиры после ее придирчивого и часто собственноручного ремонта, заставляло их друзей и подруг ахать и восхищаться.

Лариса — иногда с мужем, иногда одна — нередко ездила за границу и насмотрелась там на квартиры богатых людей. И, естественно, решила, что здесь, в Москве, она должна жить так, как если бы жила в Париже. То есть ничего совкового в квартире быть не должно; все, начиная от унитаза и кончая паласом на полу, — только импортное, дорогое и престижное. Иначе, честно говоря, ей и перед подругами будет как-то неудобно… Вон у Вальки Пушкаревой вообще белый с золотом рояль в гостиной стоит — уйму баксов стоит! Это — да, здорово. А какие у Вальки жалюзи на окнах! А какая ванна! Ну, ничего, и из этой стариковской халупы она, Лариса, сумеет что-нибудь путное сотворить…

— Левушка, Левушка, — мечтательно проговорила она, прижавшись к мужниному плечу, — я уже вижу, четко вижу, что и как здесь будет. Вон там — пальму поставлю, обязательно. А там вот — фонарики разноцветные надо будет повесить, как у Вальки, помнишь? Анютке здесь должно понравиться!

Она представила, как Аня, их двухлетняя дочь, возится со своими игрушками на тигровой шкуре у камина (а все это здесь будет!), и ей сразу стало уютно… Но, однако, работы впереди много!

— Надо бы отметить покупку, а, Ларка? — шутливо ущипнул жену за соблазнительную попку Солдатов. — Поехали нынче в твой любимый ресторан? Как ты на это смотришь? Можешь, кстати, подружек позвать, а я — своих ребяток приглашу. Не каждый ведь день квартиру покупаем! Только чисто по времени надо все прикинуть — у меня же еще дела есть. Едем, нет?

Лариса подцепила длинным черным лакированным ногтем обложку фотоальбома, лежавшего в кухне на скатерти стола, без особого интереса перелистнула несколько страниц с пожелтевшими фронтовыми фотографиями, захлопнула альбом и сказала:

— Ох, Левушка, ну, конечно, я — за! Давай я прямо сейчас обзвоню девчонок. Только на сколько им назначать?

— Ну, давай на семь вечера, — хмыкнул Солдатов, — а то мне в офис надо заскочить и потом еще кое-куда. Как, годится?

— О’кей, — улыбнулась ему жена и, взяв из рук мужа мобильный телефон, принялась расхаживать по квартире, разглядывая комнаты, ванную, прихожую и морща носик от застоявшегося аптечного запаха.

Потом Лариса принялась щебетать в трубку:

— Валечка, ты? А я — не падай! — знаешь, где сейчас? Нипочем не угадаешь!.. В нашей с Левой новой квартирке! Ага… Что?.. Да так, прикупили по случаю. Теперь, в общем, у нас тоже, как и у тебя с Гариком, будет целых три семейных гнездышка. Спасибо! Слушай, подруга, как насчет отметить это дело в «Пекине»? Кто будет? Ну… Я Инге еще позвоню, Маргарите. О’кей?..

Лев Леонидович расстегнул пуговицу на рубашке и приспустил, ослабил немного галстук — в Москве такая жара, а он в деловом костюме мотаться должен! А что поделаешь — обычный рабочий день: он же не лох какой-нибудь, чтобы с клиентами в футболке общаться… Достал из портфеля бутылочку минералки, отвинтил пробку, хлебнул. Потом извлек из кармана платок и смахнул капельки пота с красного от духоты лица.

Лариса продолжала щебетать, смеяться в трубку — еще и закурила:

— Алё, Марго?.. Ну как, придешь?.. Леве привет? Да, передам. Ну, представляешь, полный отпад — я в ванне была, а он заходит, ты его знаешь, говорит так, между делом: «Ларка, ругаться не будешь? Я тут кучу денег потратил…» Ну, балдеж! А потом вздохнул и лукаво так посмотрел — и выяснилось, что сейчас поедем новую квартиру смотреть. Фантастика, правда? Вот по этому поводу и приглашаем вас с Сережкой… Короче, подруга, не томи, — будешь или нет?.. Ясно. Ну, до встречи…

Она вернула наконец мобильный телефон мужу и поцеловала его в щеку:

— Ты, Левушка, у меня самый-самый!.. Марго с Валькой обзавидовались, а Инга так вообще на жопу села. Она в отрубе полном — счастливая ты, говорит, Ларка, такой мужик у тебя!

Солдатов довольно ухмыльнулся, потом посмотрел на часы:

— У-у, Ларка, пора по коням… Ты дуй домой, я доброшу, а мне надо ехать бабки получать. Не могу опаздывать, все!

Он тоже быстро полистал фотоальбом Виноградова, решительно его захлопнул и пошел к двери. Через минуту парочка уже закрывала входную дверь снаружи своим ключом.

В это время по лестнице поднималась Игнатьевна с полными авоськами. Увидев, что из квартиры Виноградова выходят незнакомые ей люди, она попросту остолбенела. Однако справилась с собой и, поздоровавшись, спросила:

— Простите, люди добрые, это что же? Вы откуда здесь? То есть… Вам что-то известно о Николае Тарасовиче, да? Или…

Солдатовы переглянулись в недоумении. Потом Лев Леонидович сказал, сунув ключ от двери в карман пиджака:

— О каком Николае Тарасовиче? О прежнем хозяине, да?

— Ну, о Виноградове спрашиваю, соседе моем. Это ж его квартира!.. Простите бабку старую, что пристаю. Вам что-то о нем известно? Иначе как вы здесь очутились, не пойму…

— А-а! — протянул Солдатов. — Вот вы о чем… Так помер он — вы разве не в курсе? А мы теперь тут жить будем. Вот так.

— Как помер? — опешила старушка. — И что — справка есть?

— Все есть, бабуля, все документики… — Лев Леонидович опять посмотрел на часы. — К сожалению, у меня крайне мало времени, чтобы с вами обсуждать эту тему. Мы спешим с женой.

— Да нет, я так, из любопытства, — засуетилась Игнатьевна. — Я ждала, что он объявится. Пропал ведь, бесследно. Сами понимаете, ждала его — а тут вдруг вы появляетесь… Как же он помер, не знаете?.. Ну, простите, если отвлекаю. Просто мы с Тарасычем столько лет соседями были… А потом он пропал…

— Бывает, бабушка, бывает, — равнодушно сказала Лариса, разглядывая свои ухоженные пальчики в дорогих перстнях. — Но вот, значит, как сложилось. Теперь мы будем вашими соседями.

— Ага, ясно. Еще раз простите… — Игнатьевна подняла авоськи и пошла к своей двери. Прежде чем открыть ее ключом, она искоса еще раз посмотрела на супругов, торопливо спускающихся по лестнице… Новые, значит, соседи. Вон как все обернулось!

Уже на следующий день в бывшей виноградовской квартире закипели ремонтные работы. Подъезд наполнился грохотом и шумом.

Игнатьевна с удивлением глядела на бойко командующую рабочими загорелую Ларису, которая по-прежнему с презрением обходила пожилых жильцов этого дома, делая вид, что просто никого из них не замечает… Что они для нее? Недочеловеки какие-то. Оно и понятно: в тех сферах, где Лариса проводила большую часть жизни, говорили и думали совсем о других вещах — не в пример старикам, живущим в доме на Таганке. Ну, бродят по двору граждане, потрепанные жизнью, — ей-то что за дело?

Лариса частенько бывала и с похмелья — злилась на рабочих, подгоняла их такими словами, что те чесали в затылках, а потом с еще большим рвением принимались за ремонт. Сроки им поставили жесткие, а запросы у их работодательницы были необычайно высокие.

— Блин, была бы я мужиком, — орала на них Лариса, — я бы соображала побыстрей, чем вы, точно! Что здесь непонятного? Эту стену ломайте на хрен! Да не так! Отсюда начинайте! Вот, чтобы ничего не осталось, взяли да долбанули… Ох, какая с вами морока! А вы что как мухи сонные бродите? Мусор грузим на носилки и быстренько выносим, там контейнер на улице. Ну же!

Надо воздать ей должное — работала и сама как зверь: постоянно возилась то со шпоном, то с обоями, то с краской. Она действительно имела опыт перепланировки и дизайна квартир, но в этот раз ей хотелось не только удивить своих подруг красотой нового семейного гнезда, но и превзойти их во всем. Что в итоге ей и удалось: когда через пару недель к ней на новоселье пришли и Маргарита, и Валька, и Инга, все с мужьями, они просто рты разинули: из бывшей неухоженной, старой, пыльной квартиры Лариса сумела создать что-то вроде жилого офиса. На стенах отливали золотом страшно дорогие, модные сейчас, обои. Куда-то делись и старая плита из кухни, и порыжевшая от времени чугунная ванна, и дешевенький унитаз — теперь гости осторожно ступали по дорогому паласу, щелкали языками от восторга, разглядывая камин, тигровую шкуру на полу, ванную комнату, выложенную потрясающе красивым синим кафелем, с белоснежными унитазом и ванной «от Виллероя», фонари над сверкающей металлом кухонной плитой, столы красного дерева на гнутых ножках, сервизы стоимостью примерно в пятнадцать тысяч долларов. Квартиру теперь было просто не узнать.

Лариса, воркуя с подружками, проводила узкой ладонью по обоям, по обновленным узорным шпоном дверям, небрежно бросала, любуясь произведенным впечатлением, фразочки типа:

— А здесь я хочу подлинник Пикассо повесить, но еще не успела. А вон там будет коллекция старинных икон…

— Ну Лариска, ну даешь! — завистливо ластились к ней подруги. — Красотища-то какая! Высший класс! Зашибись…

И дергали мужей за рукав: мол, а ты чего, рохля? Что — не можешь такую же роскошь приобрести и установить? Солдатовы смогли, а мы что — хуже их, что ли? Тоже хотим вот так!..

Охали и ахали, разглядывая спальню с зеркальным потолком и громадной двуспальной кроватью — белой, с хитрыми круглыми вырезами в спинке, стоящей явно большущих денег.

Лариса, расхаживая по квартире во всем фирменном — даже шлепанцы на ней были «от Гуччи» и стоили две с половиной штуки баксов, — была счастлива…

Когда же гости разъехались, она прыгнула в кровать к сопящему Левушке — он, по обыкновению, включил видик и уже смотрел порнушку, чтоб побыстрей возбудиться. Закурила, разглядывая, как на экране одна блондинка обслуживает сразу восьмерых парней, — и набросилась на мужа, оседлав Леву и нанизав себя на его «пушку» впечатляющих размеров… Стала биться, кричать, ёрзать на нем — и вскоре они одновременно достигли вершины наслаждения.

Утром Лариса, с небольшого бодуна, выходила за покупками — как она выражалась, решила «сделать шоппинг». И нос к носу столкнулась со своей соседкой, старушкой Игнатьевной. С ней рядом мялся какой-то небритый тип лет шестидесяти…

— Мы это… — смутившись, пробормотала Игнатьевна, — хотели бы на память о нашем Тарасыче его вещи попросить. Фотоальбом…

— Раньше надо было, тетенька! — буркнула в ответ Лариса. — Мы все выбросили давным-давно. У нас же тут не музей древностей… — И легко поскакала вниз по ступенькам лестницы.