Ордин-Нащокин. Опередивший время

Глава десятая РУССКИЙ РИШЕЛЬЕ

К середине XIX века, когда в мыслящей элите России вырос спрос на историческое знание, в научных кругах стали выстраиваться целостные представления о пройденном российской государственностью пути. В их основе лежали поиски выхода из того военно-политического и духовного кризиса, в котором оказалась российская государственность в ходе Крымской войны 1854–1855 годов. Тем самым была проложена дорога реформам Александра II. Тогда в политическом лексиконе впервые появились термины «перестройка», «гласность», «русская идея», несущие глубокие преобразовательные представления и смыслы. Новое мышление находило воплощение в подходах к решению крестьянского вопроса, в изменениях в системе государственного управления, в формировании новых взглядов на общественные отношения.

Особое звучание в дискуссиях приобрело осмысление того факта, что Россия оказалась на пороге тысячелетия своей истории. Не слишком достоверная, взятая из древних летописей дата — 862 год, начало княжения на Руси варяжского предводителя Рюрика, — с некоторых пор была положена в основание, в исторический фундамент начала российской государственности. В атмосфере духовного подъема вызрела идея воздвигнуть монумент, воплотив в образах выдающихся россиян этапы предшествующей истории России. На этом фоне стали проступать сведения об именах, образах, судьбах ее подлинных первостроителей. Постепенно прояснялось и то ценное, что составляло наследие Ордина-Нащокина. Знание о нем, помимо биографических сведений, позволяло воссоздать многое из того, что составляло особенности его времени, условия его служения. Выстраивалась возможность оценить, в каком виде идеи и предложения выдающегося дипломата оказались востребованы, в какой мере их непреходящая ценность отображалась в деятельности его последователей, воплощалась в политике русских государей.

Именно в то время в научных кругах наряду с поверхностными взглядами на Ордина-Нащокина стали появляться работы, в которых ближний боярин представал во всей полноте присущих ему качеств государственного деятеля, политика, дипломата. Особое значение при этом приобретало обращение их авторов не только к отечественным, но и к зарубежным источникам, к сведениям, которые сохранились в архивах, но до поры не привлекали к себе должного внимания. Их подход сосредоточивался на том, чтобы рассматривать ход истории Руси на фоне тех процессов, какие происходили в сопредельных странах. Это позволяло иначе, более объективно представить себе роль подлинных творцов истории государств и народов, тем самым создавая целостное представление о том, какими были и к чему стремились личности, оказавшиеся у кормила государственной власти.

Теперь трудно установить, когда и при каких обстоятельствах впервые появились сопоставления Ордина-Нащокина и Ришелье, выявляя сходство в судьбах, в политическом поведении двух государственных деятелей. Говорили, будто повелось это от шведских дипломатов, имевших дело с Нащокиным в 1640—1650-е годы. Тогда происходили прерываемые военными действиями трудные переговоры по территориальным вопросам. Своим упорством и силой убеждения Нащокину удалось приблизить решение проблемы доступа Московии к Балтийскому морю. Заключенное на три года в Валиесари русско-шведское перемирие (1659) с удержанием всего завоеванного сторонами в ходе войны — безусловная его заслуга. Московская Русь, убеждал он шведских переговорщиков, ведет войну с одной только целью — восстановления исторической справедливости. Династический кризис временно пошатнул русский престол, и страны-соседи воспользовались этим, оттеснив Русское государство от берегов Балтики, от прямых торговых связей с Европой. Это обстоятельство будет неизменно ставить перед русскими вопрос о возвращении на исходные рубежи. Не лучше ли решить этот вопрос путем мирных переговоров в пору, когда для этого сложились условия, или шведам и дальше пребывать в ожидании очередной войны, которая неизбежно начнется, как только Русь соберется с силами?

В ту пору ресурсы московитов и шведов находились на пределе, лишая смысла дальнейшее продолжение войны. Доводы Ордина-Нащокина на том этапе в конце концов возобладали. В ходе изматывающих переговоров шведы впервые столкнулись среди русских с личностью, способной говорить с ними на равных, а в чем-то и превосходить их. Нащокин поражал их убежденностью, упорством, неожиданными поворотами мысли, ставившими шведских дипломатов в тупик. Потом, в начале 1660-х годов, военно-политическая обстановка склонилась не в пользу Московии. Когда возникла потребность в новых русско-шведских переговорах, шведы категорически настояли на исключении Ордина-Нащокина из состава переговорщиков. Главной их целью была денонсация договора, подписанного ими в Валиесари. Этого им в конце концов удалось добиться, пока новая война не заставила их пойти на куда большие территориальные уступки, чем те, которые предлагал Нащокин.

Может быть, тогда кто-то из членов шведского посольства и сравнил его с кардиналом Ришелье. В Московии о том, кем был этот выдающийся деятель, какова была его роль в истории Франции и всей Европы, ведали лишь находящиеся там иностранцы. О достоинствах русских они же судили по известному им чиновному кругу из ближайшего окружения царя. Ордин-Нащокин выбивался из общего ряда государевых людей того времени. Он обращал на себя внимание своей неординарностью, отличался цепким умом, способностью к ведению диалога, знанием иностранных языков. Но достаточно ли только этих сведений, чтобы утвердиться в правильности и допустимости подобного взгляда наличность Нащокина? Существовала ли иная, более глубокая основа видеть в нем русского Ришелье, и что на деле могло послужить поводом для сопоставления таких разных, разделенных временем и обстоятельствами государственных деятелей? Правомерно ли соразмерять достоинства фактического правителя Франции, оставившего столь яркий след в европейской истории, и неименитого подданного русского царя?

Объективное знание, допускающее или опровергающее такую возможность, требует обратиться к подлинным историческим фактам и событиям. Трудность при этом состоит в том, что объем сведений о каждой из личностей неравноценен. Информация о Ришелье многократно превосходит объемом то, что известно нам об Ордине-Нащокине. Судьба кардинала, как никакая другая, с течением времен обрастала легендами и мифами. Его образ воссоздан в исторических хрониках, в художественной литературе, в театре и кино. Их кажущаяся достоверность не во всем совпадает с правдой истории, но возносит имя Ришелье на пьедестал. Другое дело Ордин-Нащокин. Сведения о нем крайне скудны, а источники — разрозненны. Становление его личности, этапы государственного служения отражены скупо и едва просматриваются. И все же, несмотря на перечисленные трудности, есть смысл выявить, имеется ли объективная основа для указанного сопоставления. Если служение Ришелье и Ордина-Нащокина имело схожие черты и признаки, важно понять, — в силу каких причин одному удалось взлететь так высоко, а другому пришлось остановиться на полпути? Было ли появление и Ришелье, и Ордина-Нащокина на исторической сцене предопределено закономерным ходом истории или это всего лишь случайность?

Открытым остается и другой вопрос — в какой мере был осведомлен Ордин-Нащокин о государственной деятельности Ришелье? Можно ли говорить о прямом влиянии идей и новаций великого француза и о прямом переносе их Нащокиным на русскую почву? Если это так, то какими путями и в каком виде поступали в Москву сведения о происходящем в европейских государствах?

Деятельность Ришелье и Ордина-Нащокина отделяло время, измеряемое продолжительностью жизни одного поколения. Когда кардинал ушел из жизни (1642), Ордину-Нащокину было 36 лет и он только приступил к серьезной государственной работе. Возможность воплотить нечто похожее из того, чем руководствовался Ришелье в государственном управлении, у Ордина-Нащокина появилась спустя четверть века. Известно ли ему было о документе под названием «Политическое завещание», обширном труде Ришелье, посвященном искусству государственного управления? Русь середины XVII века никак не назовешь наполненной информацией. Определяющую роль там играла молва — сведения передавались в пересказе заезжих иностранцев, подвергаясь искажениям и субъективным толкованиям. Не вызывает сомнения их скудность, отрывочность. Смута начала XVII века нарушила каналы связи Руси с внешним миром. Наладить их удалось лишь Нащокину, когда он был поставлен на руководство Посольским приказом. При нем началось восстановление постоянных дипломатических отношений, была организована почтовая связь с Европой, приступили к изданию первой периодической газеты «Куранты».

Имеются сведения о том, что в период правления Михаила Федоровича Романова на Руси побывали негоцианты из Франции. Их целью было проложить торговые связи с Московией и далее — с Персией и Бухарой. Вероятно, уже тогда сведения о правлении Ришелье могли достичь Москвы. Однако дает ли это повод предположить проникновение на Русь реформаторских идей первого министра Франции? Переговоры с французами завершились безрезультатно, причиной тому было давление англичан, их стремление удержать торговую монополию в своих руках…

Представление о Московии середины XVII века как о глухой, изолированной от остального мира окраине не лишено оснований. Борьба с «тлетворным влиянием Запада» и тогда велась всеми доступными средствами. «Держать границу на замке», ограждать россиян от проникновения чуждых идей и взглядов в основном удавалось, но отнюдь не всегда и не во всем. И тогда среди москвитян были те, кто оставался привержен прогрессу, кто вопреки запретам пытался узнать, «как там у них». Источниками таких сведений выступали, как правило, путешествующие иностранцы, дипломаты, торговые люди. В этом отношении на пограничных русских рубежах, где начинал свое служение Ордин-Нащокин, общение с иностранцами было более активным, что не могло не способствовать расширению его представлений о мире, познанию основ политики и экономики зарубежных стран.

Прежде чем выстраивать сопоставление двух личностей, необходимо прояснить наши познания о Ришелье как о государственном деятеле. Какова основная идея, проводимая кардиналом, та, что принесла ему всемирное признание и обеспечила место в истории? В романах Александра Дюма образ Ришелье выписан довольно достоверно, но лишь настолько, насколько это отвечало художественным замыслам автора. Эти романы написаны спустя два века после кончины кардинала, и далеко не всё в них, что касается образа героя, соответствует истине.

Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье (1585–1642), принадлежал к привилегированной части дворянского сословия, родовые корни его восходят к XII веку. Происхождение открывало ему дорогу к тому, чтобы занять достойное место в аристократической иерархии. Стремительное восхождение к высотам власти стало поводом относить молодого священника к числу «наиболее удачливых и сверходаренных». Карьерные ступени, какие преодолевал будущий кардинал и будущий фактический правитель Франции, подтверждают и то и другое. Свою одаренность ему удалось подтвердить хотя бы тем, что к тридцати двум годам, в 1616 году, он, к тому времени епископ Люсонский, вошел в королевский совет, а через полгода стал его главой и хранителем печати королевы-матери Марии Медичи. В последующее десятилетие Арман Жан дю Плесси сумел окончить Сорбонну, получить кардинальский сан, послужить губернатором Гавра и Бруажа, занять место в парламенте с правом «заседать рядом с пэрами». Кроме того, он удостоился высших должностей в командовании флотом и армией, а в 1629 году приказом Людовика XIII был назначен главным министром государства. Головокружительная карьера выстраивалась для Ришелье отнюдь не безоблачно, в атмосфере «ядовитой враждебности и злобы», непредсказуемых обстоятельств и угроз. Из доверенного лица Марии Медичи он превратился в ее врага, которому она пыталась мстить до конца своей жизни. Ришелье действительно человек удачливой судьбы, однако фортуна оберегала его благодаря его одаренности. Именно в этом кроются истоки его политического долголетия. Присущие ему качества Ришелье с тонким искусством применял и совершенствовал по мере преодоления непростых жизненных коллизий. Наш современник, видный французский историк Франсуа Блюш в своей книге «Ришелье»[64] формулирует то существенное, что определяло замыслы, планы и действия первого министра Франции:

«Служение государству составляло основу политики кардинала-герцога: в него входили верность монархии, повиновение королю, приведение знати к подчинению, административная централизация; усиление армии и флота; деятельная борьба с Австрийским домом; устройство внутри страны крупных престижных учреждений (Академии, королевской типографии), стремление к независимости и усилия по поддержанию в Европе французского перевеса сил».

«Ришелье выковал армию, морской флот, дипломатическую службу, службы осведомителей и шпионов, придавших государственному аппарату устрашающую мощь в международном плане».

«Министр-кардинал способствовал реальному участию во власти высокопоставленных чиновников; он дал им точку приложения интересов в подчинении государству, в котором король является лишь первым служителем».

Главное, что составило сердцевину его политики, — «признание государственной цели превыше всякого другого соображения». Ради достижения цели он требовал безусловного подчинения всех, от министра до последнего крестьянина, твердой правящей воле. Ришелье задумал постепенно заменить знать, преследующую личные интересы, чиновниками на жалованьи, формируя из них дееспособные органы власти. Дворянству подобает нести военную службу, судьям — разбирать судебные дела, этим исчерпывалась их компетенция. Истинный государственный человек, он отводил церковным делам лишь ту роль, которая отвечала политическим планам государства, не допуская вмешательства церкви в дела светские. Его взгляды на внутреннюю политику были неотделимы от внешних сношений, которые Ришелье выстраивал исходя из соотношения сил и положения дел в окрестных государствах. Его известность в Европе определялась столкновением интересов Франции в противостоянии с главными конкурентами и противниками — Австрией, Испанией, Англией, итальянскими государствами. «Он, насколько мог, — продолжает Ф. Блюш, — прилагал усилия к тому, чтобы сглаживать межцерковные противоречия между католиками и протестантами, передав в наследство Европе кровопролитную Тридцатилетнюю религиозную войну, прообраз грядущих мировых войн». На смертном одре, когда его попросили простить тех, кто причинил ему вред, Ришелье произнес: «У меня никогда не было других врагов, кроме врагов государства».

Многое в судьбе Ришелье проясняет написанное им «Политическое завещание». Это произведение написано «с той целью, чтобы прошлое служило правилом будущему». Это своеобразное пособие в управлении государством содержит ряд установок, практических наставлений в том, каким надо быть правителю, каких норм, принципов ему следует придерживаться. «Государственные интересы должны быть единственной точкой отсчета для тех, кто управляет государством» — вот кредо выдающегося политика.

Ближний боярин Ордин-Нащокин не оставил трудов, где были бы отражены его взгляды. Дошедшие до нас доклады, письма, записи позволяют, однако, составить представление о том, какие принципы, идеи, проекты легли в основу его государственной деятельности. Эту работу проделал видный российский историк конца XIX — начала XX века В. О. Ключевский. Не проводя аналогий, не сопоставляя опыт служения Нащокина с кем-либо из предшествующих европейских государственных деятелей, он в своих трудах выделяет то главное, что составляло кредо выдающегося соотечественника:

«Московский государственный человек XVII века! — едва ли не с восторгом пишет о нем историк. — Государственный человек, ведь это значит развитой политический ум, способный наблюдать, понимать и направлять общественные движения, с самостоятельным взглядом на вопросы времени, с разработанной программой действий, наконец, с известным простором для политической деятельности, — целый ряд условий, присутствие которых мы совсем не привыкли предполагать в старом Московском государстве»[65].

«Нащокин по-своему смотрел на порядок внутреннего управления в Московском государстве: он был недоволен как устройством, так и ходом этого управления: правительственными учреждениями, приказными (чиновными) обычаями, военным устройством, нравами и понятиями общества. Не мог помириться с духом и привычками московской администрации, деятельность которой неумеренно руководилась личными счетами и отношениями, а не интересами дела».

«Исходная точка его преобразовательных планов: не все нужно брать без разбора у чужих. «Какое нам дело до иноземных обычаев, — говаривал он, — их платье не по нас, а наше не по них». Это был один из немногих западников, подумавших о том, что можно и чего не нужно заимствовать, искавших соглашения общеевропейской культуры с национальной самобытностью».

Отгораживание Московии от внешнего мира, по убеждению Нащокина, лишь усиливало экономическое отставание, а торговая экспансия извне сводила к минимуму возможности саморазвития. Введенный им в экономический обиход Новоторговый устав был не чем иным, как воплощением политики меркантилизма, свойственной всем европейским странам в их аграрном и промышленном развитии. Ее основу составляли жесткие правила, связанные с ограничением импорта, протекционизм в продвижении собственных товаров на внешнем и внутреннем рынках. Новоторговый устав проложил дорогу таможенной реформе, предусматривавшей правовое обоснование единых таможенных правил и процедур. Главное, из-под контроля иностранных торговцев выводились основные отрасли товарного производства, а следовательно, и доходы от внешнеэкономической деятельности. Нововведения способствовали обустройству общенационального рынка, а единые таможенные процедуры становились основой в проведении государственной торговой политики.

«Наблюдения за жизнью Западной Европы привели его к сознанию главного недостатка московского государственного управления, единственно направленного на эксплуатацию народного труда, а не на развитие производительных сил страны… Народно-хозяйственные интересы приносились в жертву фискальным целям и ценились правительством лишь как вспомогательные средства казны. Он едва ли не раньше других усвоил мысль, что народное хозяйство само по себе должно составлять один из главнейших предметов государственного управления. Нащокин был одним из первых политэкономов Руси».

«Нащокин в восемь месяцев псковского воеводства успел не только обдумать идею и план сложной реформы, но и обладить суетливые подробности ее исполнения. Здесь при участии воеводы выработаны были статьи об общественном управлении города Пскова в 17 статьях. Важнейшие положения касаются преобразования посадского общественного правления и суда и упорядочения внешней торговли, — одного из самых деятельных нервов экономической жизни Псковского края».

«У Нащокина были свои дипломатические планы, свои образные взгляды на задачи внешней московской политики. Ему пришлось действовать в ту минуту, когда ребром были поставлены самые щекотливые вопросы, питавшие непримиримую вражду Московского государства с Польшей и Швецией, вопросы о Малороссии, о Балтийском береге. Обстоятельства поставили Нащокина в самый водоворот сношений и столкновений, вызванных этими вопросами».

Как подлинный дипломат и глубокий политик, «мастер своеобразных и неожиданных политических построений», Ордин-Нащокин был убежден, что война — последнее, крайнее средство в межгосударственных отношениях. Он твердо верил в миротворческую роль дипломатии, в то, что мудрость, воплощаемая в политической логике, в искусных переговорах, способна предотвращать конфликты, избегать войны. «От многих кровавых распрей посольскими трудами Господь Бог успокоит», — утверждал ближний боярин. Между тем война в то время была едва ли не перманентным явлением, предопределяя образ мысли и действий властителей. В деятельности Ришелье, как и Ордина-Нащокина, война и сопряженные с ней проблемы занимали едва ли не главное место. В международных делах тот и другой предпочитали действовать осмотрительно, достигая согласия с теми из сопредельных государств, с кем у них в данный момент совпадали интересы и потребности. Противостоять всем, находиться в состоянии войны по всем азимутам расточительно и бесперспективно. Установка, которую дает Ришелье в своем «Политическом завещании», гласит: «Следует избегать войны; следует настаивать на честном мире». Сходной точки зрения придерживался и Нащокин. Переговоры с «позиции силы», предъявление поверженной стороне завышенных требований, запугивание, диктат — подходы, которые он считал малопродуктивными, более того, наносящими вред взаимопониманию, если не в данный момент, то в будущем: «С польским королем надо мириться умеренно, чтобы поляки потом не искали случая отомстить». Ему принадлежит мысль о том, что даже в отношениях с виновником войны, недавним врагом, не следует добиваться односторонних выгод и преимуществ, навязывая условия, исключающие уверенность в прочности и долговечности мира.

Ближний боярин Ордин-Нащокин как глава Посольского приказа исходил из того, что мудрая внешняя политика должна опираться на приоритеты, очередность которых следует определять по мере их важности и значения для самосохранения и саморазвития государства. «Навыкать» зарубежный опыт он не считал зазорным даже у врагов. На это в первую очередь должны быть ориентированы внешние связи государства, и это те задачи, какие следует ставить перед дипломатами. Его не без оснований можно считать основателем российской школы дипломатии, ее профессиональных норм, правил, традиций. Разбросанные на страницах его наследия взгляды не нуждаются в особо тщательной систематизации, поскольку содержат весьма точно обоснованные ориентиры, выверенные постулаты и формулы. В них заключены суждения о назначении дипломатической деятельности, о построении, целях, критериях организации внешнеполитического ведомства — Посольского приказа. Никто до него прежде не придавал столь большого значения роли дипломатической службы в деле обеспечения безопасности государства, в защите и продвижении национальных интересов. У Нащокина была своя программа или, как сказали бы теперь, концепция, чего не скажешь о его предшественниках. «Оком всей Руси» называл он Посольский приказ. При этом был убежден — доверять служение в нем следует лишь «беспорочным, проверенным людям», тщательно их отбирать, проверяя их качества на конкретных делах.

«Во всем, и прежде всего, — продолжает В. О. Ключевский, — он имел в виду государственный интерес, общее благо, будь то заведение флота на Балтийском море, устройство заграничной почты, даже просто разведение красивых садов с выписанными из-за границы деревьями и цветами».

«Он сделал несколько военных опытов, заметил недостатки в военном устройстве и предложил проект его преобразования, высказывая мысль о регулярной армии, комплектуемой рекрутскими наборами из всех сословий».

«Его преобразовательная программа свелась к трем основным требованиям: к улучшению правительственных учреждений и служебной дисциплины, к выбору добросовестных и умелых управителей и к увеличению казенной прибыли, государственных доходов посредством подъема народного богатства путем развития промышленности и торговли»[66].

Продолжая сопоставление, нельзя не видеть сходства в подходах, замыслах, деяниях двух политиков, чье служение определяли примерно те же задачи и сопутствующие им политические обстоятельства. Параллели подобного рода позволяют в достаточной мере судить о том, насколько политическая программа Ришелье перекликается с целями и способами действий русского политика и дипломата. И если одному из них обстоятельства благоприятствовали, то другому в этом было отказано. Ордину-Нащокину довелось осуществить лишь малую долю задуманного им, многое осталось лишь в наметках.

Людовик XIII, по словам Ф. Блюша, «робкий, сознававший свою умственную зависимость, слабый телом, далеко не речистый», нашел в себе силы противостоять влиятельной знати, возглавляемой его матерью, королевой Марией Медичи. Монарх чувствовал потребность «в человеке сильном, таком, кто один способен нести бремя правления, благодаря своему государственному уму и силе воли». Другого такого, кроме Ришелье, рядом не было. В 1630 году в стане оппозиции вызревала уверенность, дающая повод судить о неизбежной отставке Ришелье. Момент, когда неожиданно рухнули надежды свергнуть кардинала, известен во французской истории как «день одураченных». Король Франции, находясь под сильнейшим давлением вельмож, отбросив колебания, отказался идти у них на поводу. В итоге Ришелье остался у власти и находился во главе государства 18 лет.

Любопытно, но и в судьбе Нащокина случился эпизод, едва не ставший роковым — его сын Воин, выполняя дипломатические поручения, совершил государственное преступление, прихватив с собой документы и кассу посольства, бежал за границу. Надо ли говорить, насколько это событие потрясло Нащокина! Без колебаний он попросил царя об отставке, изъявив готовность принять любое наказание. Известно, какая кара ждала тогда тех, кто самовольно отправлялся за рубеж или отправлял туда своих детей. Враги Нащокина потирали руки, предвидя его неизбежное падение. Однако ничего подобного не произошло. Более того, царь предпринял немало усилий, чтобы утешить, поддержать, вселить уверенность в своего помощника. В письмах Нащокину Алексей Михайлович старается смягчить безутешное отеческое горе. Поддержав боярина в критический период его жизни, царь руководствовался главным — желанием сохранить дельного помощника, на котором слишком многое было замкнуто и от которого многое зависело. Выходка Воина произошла в самый ответственный момент переговоров со шведами, когда на кону стоял вопрос, быть или не быть миру, а Ордин-Нащокин был в это время ключевой фигурой, от которой зависел исход дела.

Однако далее судьба и служение Ордина-Нащокина складывались по-другому. Царь Алексей Михайлович, «не слишком образованный и не очень одаренный», по своим качествам мало чем отличался от Людовика XIII. Но при этом он, убежденный в своем божественном предназначении, стремился не просто царствовать, но и править. Многое из того, что предлагал и готов был осуществить Ордин-Нащокин, так и осталось на уровне замыслов, однако вряд ли можно винить его в этом, а тем более искать причины в свойствах его характера. Его качества патриота и государственника были под стать тем, какими был наделен Ришелье. И тот и другой не отличались гибкостью в придворном обхождении, не скрывали свое мнение в попытке угодить власть имущим. Но во Франции Ришелье мог опереться на достаточно серьезные силы, поддерживающие его в заботе об укреплении государства, — буржуазию, чиновничество, военных. На Руси все эти сословия были политически слабы и целиком зависели от титулованной знати в ее враждебном отношении к «выскочке» во главе Посольского приказа.

Ордин-Нащокин мог рассчитывать только на поддержку царя, однако Алексей Михайлович не стал для него твердой опорой и защитой. Самодержцу не хватало последовательности, его кругозор был весьма ограничен, а подверженность сторонним влияниям не позволяла стойко держать руль государственного корабля. Если Ришелье управлял Францией 18 лет, то относительно самостоятельная государственная деятельность Ордина-Нащокина длилась всего четыре года. Но и в этот период мелочная опека, «хотения» царя и его приближенных подрывали моральный дух первого министра. Ему так и не дали довершить намеченную им программу преобразований. Царь всячески пресекал малейшие покушения на свою власть, подозревая в них ущерб высоте своего положения. Болезненную реакцию у властителя вызывали «высокоумие» подчиненных, «возношение», «упорство басурманское». Царь пресекал подобные проявления довольно жестко, отбивая у приближенных охоту перечить, настаивать на своем. «Летось ходил дуростью, а ныне во всем желает указу», — отмечал он покорную реакцию князя Ф. Н. Одоевского на сделанное ему внушение.

Исследователи лишены возможности подробно проследить перипетии судьбы Ордина-Нащокина в той мере, как это доступно в отношении жизни кардинала Ришелье, во многом получившей известность. Однако обстоятельства, факты, оценки свидетельствуют, что и тот и другой при жизни удостаивались не столько великих похвал, сколько поношений и порицаний. «Перед всеми людьми за твое государево дело никто так не возненавижен, как я», — писал Нащокин царю. Он подвергался откровенной травле, в его адрес сыпались оскорбления и угрозы. Его не раз пытались обвинить в государственной измене, а проводимая им политика, ориентированная на союз с Польшей, в придворных кругах трактовалась едва ли не как предательство. Особенно болезненной для него была ненависть со стороны коллег, сотрудников Посольского приказа, ополчившихся на проводимые им в жизнь методы и принципы дипломатической работы. Но и Ришелье, всесильный первый министр короля, не был избавлен от клеветы и поношений.

Его сравнивали с древними тиранами Тиберием, Дионисием, Иродом, Гелиогабалом, не говоря уже о таких безобидных эпитетах, как «наместник Люцифера», «безрогий сатана», «князь ада» и т. д.

Если кардинал отличался особыми способностями в борьбе с интригами и заговорами, умел предугадывать маневры врагов и вовремя сводить с ними счеты, то Ордин-Нащокин этими качествами наделен не был и оказался беззащитен перед придворными интриганами. Если колеблющийся монарх Людовик XIII в критический момент принял сторону кардинала и далее оставался с ним до конца, то Алексей Михайлович поступал с точностью до наоборот. Мотивы, по которым русский царь отказался от поддержки преданного государевой службе боярина, делом доказавшего свою эффективность, не поддаются объяснению. Строптивость, обидчивость, капризность, недовольство отношением к себе — едва ли не единственные доводы, доступные исследователям, пытающимся понять причину опалы ближнего боярина. Было и это, но в какой-то мере причина заключалась в проблемах и возможностях, стоящих перед государством, едва только достигшим недолгой внутренней и внешней стабильности.

Отдавая себе отчет в необходимости последовательно решать проблемы, остававшиеся за чертой Андрусовского перемирия, такие, к примеру, как неопределенное положение Киева и судьба православного христианства к западу от Днепра, Ордин-Нащокин видел такие возможности в тактике политического маневрирования. Эта его позиция не встречала понимания при дворе, лишь вызывала раздражение и недовольство. С одной стороны, он подвергался давлению «сильных людей», убежденных в том, что «уломать» поляков можно, что посулы и деньги способны подвигнуть их на новые уступки. С другой — запуская клеветнические слухи, против него действовали казачьи гетманы и церковники Правобережной Украины, посчитавшие себя отверженными, брошенными Москвой на произвол католической Польши. Неожиданный дипломатический успех в Андрусове породил у царя иллюзию скорого преодоления всех прочих препятствий. Он стал подталкивать Нащокина к односторонним действиям, к диктату по отношению к партнерам по переговорам. Такой подход только отдалял решение первостепенных задач, которому в тот момент не благоприятствовали ни время, ни условия. Здравому смыслу места оставалось все меньше, возможности для рассудительной дипломатии сужались. Терпеть далее закулисную возню и унижения было выше сил, и Ордин-Нащокин ушел в отставку.

В скором времени вектор внешней политики, направляемой отныне Артамоном Матвеевым, окончательно сместился на юго-запад, в направлении Украины, раздираемой противоречиями, усобицами, конфликтами. Подтвердив приверженность Кардисскому миру со Швецией, Русь тем самым отказывалась от своих исторических прав на прибалтийские территории, от решения задачи выхода к Балтике, на кратчайшие торговые пути, ведущие в Европу. Возобладали идеи «православного реванша», не сулившего в ту пору ничего, кроме перманентного противостояния с Речью Посполитой. Вытеснение католичества с территории Древней Руси еще не означало возможностей реального экономического и культурного освоения этих земель. Постоянное вмешательство внешних сил в украинское пространство, «шатость» сменяющих друг друга гетманов не предвещали стабильности. Украинский «узел» поглощал все больше средств и ресурсов, не приближая Русь к достижению главных государственных целей.

Реальности Франции начала XVII века, как и Московии середины того же столетия, говорят о том, насколько схожими были обстоятельства, в которых оказались два переживающих кризис государства: состояние экономического упадка, обострение внутренних противоречий, внешние угрозы. Абсолютная монархия, воплощенная в Людовике XIII «Справедливом» и в Алексее Михайловиче «Тишайшем», нуждалась в укреплении. Личных достоинств того и другого монарха недоставало на то, чтобы управлять обстоятельствами, они не обладали способностями преодолевать возникшие проблемы. Исторический опыт абсолютных монархий Европы доказывает — монархическая власть, воплощенная в личности самодержца, лишь тогда в состоянии находиться на высоте, когда монарх от природы наделен способностями не только царствовать, но и править. Государство будет жизнеспособным, если найдет в себе силы и средства не только противостоять внешним вызовам, но и преодолевать проблемы, коренящиеся внутри сообществ.

И Ришелье, и Ордин-Нащокин были из тех немногих, в ком понимание природы общественных противоречий сочеталось с талантом и волей к их преодолению. Их судьбы подтверждают, насколько велика роль личности, приводящей в действие закономерности общественного развития, насколько их своевременное появление предопределяло неизбежность избавления государств и народов от архаичного наследия Средневековья, в какой мере благодаря им преобразования продвигались в устроение жизни, в систему государственного управления. Появление таких людей, как кардинал Ришелье и ему подобные — особое явление, воплощающее в себе требования времени. К их числу следует отнести и Ордина-Нащокина. Нет необходимости в том, чтобы и дальше искать и находить свидетельства влияния политических установок Ришелье на ведение государственных дел русским дипломатом. Имеется немало оснований утверждать, что осознанная необходимость направляла Ордина-Нащокина, питала его взгляды, укрепляла уверенность в правоте избранного пути.

Судьбы двух выдающихся деятелей обогащают историю Франции и России. Их служение — пример грядущим поколениям политиков, как с достоинством и честью следует выполнять свой гражданский долг. В том же, что касается личной судьбы Ордина-Нащокина, ученый резюмирует: «Если вы вдумаетесь в превратности, в мысли, в чувства, во все перипетии описанной государственной деятельности далеко не рядового ума и характера, в борьбу Ордина-Нащокина с окружающими условиями, то поймете, почему такие счастливые случайности были у нас редки». Если верить Ключевскому, то главным итогом более чем тридцатилетнего правления Алексея Михайловича стало наметившееся в русском обществе «преобразовательное настроение». Однако основной вопрос — «остаться ли верным родной старине или брать уроки у чужих?» — так и остался без ответа, «был по наследству передан его потомкам».

Между тем ответ на него уже тогда был обоснован «ближним боярином» Афанасием Лаврентьевичем Ординым-Нащокиным. Его наследие, отвергнутое верхами, продолжало жить в сознании его единомышленников и новых поколений государственных деятелей. Спустя два десятилетия его дело со всей решительностью продолжил молодой энергичный царь Петр Алексеевич. Недолго примериваясь к тому, как и какими средствами подступиться к решению стоявших перед страной исторических задач, государь поначалу предпринял ряд поспешных и, как оказалось, бесперспективных шагов. Далее он вынужден был обратиться к более реалистическим идеям и планам, какие некогда вынашивал Ордин-Нащокин. Этому способствовало окружение Петра, состоящее из учеников и последователей их выдающегося наставника. Именно они сумели убедить самодержца предпринять нужные шаги в правильном направлении.

«Великая Северная война», неизбежность которой в свое время безуспешно пытался предотвратить Ордин-Нащокин, стала реальностью. На разных ее этапах как Россией, так и Швецией создавались и разрушались коалиции. Их состав определялся в зависимости от преимуществ, какие складывались в пользу то одной, то другой воюющей стороны. Терпели крушение замыслы предводителей войск, обрекались на гибель массы людей. Героизм, смелость, военное искусство утрачивали смысл перед лицом коварства и предательства недавних союзников. Воля и решимость властителей государств в критические периоды выступали едва ли не единственным фактором, заставлявшим любой ценой сражаться до конца, до победы.

Ништадтский трактат 1721 года подтвердил решение основных стратегических задач, какие на протяжении предшествующего столетия стояли перед российской государственностью. Русь, сбросив оковы Средневековья, преодолела территориально-государственную изоляцию, на равных, в статусе империи, вошла в сообщество европейских государств. Выдвижение ее флота на просторы Балтики повлекло за собой глубокие изменения во внешнеторговом балансе, в структуре государственной экономики, в системе управления. Последовали необратимые перемены в мышлении, в обустройстве, стиле жизни россиян. Над всем этим возвысилась масштабная личность императора Петра I, триумф которого был предопределен замыслами предшественников.

Петровская эпоха подвела итог историческому этапу, в основе которого лежали выбор пути, определение базисных ценностей, по которым выстраивался курс Российского государства в грядущее. Тем временем наследие Ордина-Нащокина, выполнив свою историческую роль, уходило в прошлое, уступая место другому, ставящему российскую государственность перед новыми вызовами и угрозами. Однако всё последующее — крутые перевалы, сопровождаемые откатами, падениями, взлетами, — так или иначе высвечивало подлинный смысл исторических завоеваний, значение политического опыта, обретенного Россией на рубеже XVII–XVIII веков.