Орел и грифон

Войско земное и воинство небесное

— Асмунд! Асмунд, пожри тебя Харос, обернись!

Перегнувшись через луку седла, басилевс Михаил срывал голос в отчаянном вопле, пытаясь докричаться до командира германской этерии. Но бывалому воину и не требовалось предупреждений: он и сам уже орал, перекрикивая шум битвы. Германцы и славяне на ходу разворачивались, выставляя вперед копья и воздвигая стену из щитов, на которую неслись, отчаянно пришпоривая лошадей, лангобардские всадники. Михаил, убедившись, что фланг прикрыт, резко дернул поводья и его конь, оглушительно заржав, остановился, дожидаясь пока отставшие катафрактарии догонят императора. Навстречу им, разбрызгивая воду, по берегу неслись лангобардские копейщики, преследуя удиравших трапезитов, что, отстреливаясь на ходу, мчались к основному войску. Спустя мгновение оба войска столкнулись на мелководье и закипела жестокая битва, где византийское войско, зажатое с двух сторон, стойко отбивалось от вероломного врага. Оглушительно ржали кони, падая на землю, пронзенные стрелами и копьями, в предсмертной агонии давя собственных всадников. С треском ломались копья, пробивая доспехи, вместе с телами противников, тогда как те, кому удалось сойтись в ближнем бою, скрещивали мечи, с лязгом высекая искры из стали.

Рядом кипела не менее жестокая битва — германская этерия достойно выдержала натиск лангобардских копейщиков, вырвавшихся из ущелий Гаргано, чтобы внезапным ударом сбросить наемников в реку. Но напрасно ярились кони, лягаясь и пуская кровавую пену из разорванных вожжами ртов — их всадники, вновь и вновь устремляясь в атаку, так и не смогла проломить стену щитов. Меж тем легкая конница, отступив и перестроившись, обрушила на лангобардов смертоносный дождь из стрел и копий, пока германские наемники рубили и кололи врага. Наконец, лангобарды дрогнули, устремившись в бегство и преследуемые трапезитами, щедро осыпавшими врага стрелами. Меж тем Асмунд, уже разворачивал свой отряд для удара во фланг тем всадникам, что сошлись в жестоком бою с катафрактариями Михаила.

— Умри, ромейский щенок! — высокий воин направил своего коня на басилевса и тот невольно отшатнулся под градом обрушившихся на него ударов. Михаил сразу узнал противника — по золотой гадюке, вытравленной на черных пластинах панциря, выбивавшимся из-под шлема седеющим волосам, и широкому шраму, пересекавшему худое лицо. Адельхиз, герцог Беневенто возглавил эту вероломную атаку: рыча от ярости, он наседал на молодого императора, не давая ему передышки. Герцог был умелым и крепким воякой, его черный жеребец, раньше ходивший под седлом какого-то франка, также выглядел больше и тяжелее коня Михаила. Адельхиз все с большей яростью наседал на басилевса и тот, несмотря на всю свою молодую силу, закаленную годами тренировок, чувствовал, что недолго выдержит навязанный ему бешеный темп. Вот Адельхиз мощным ударом сбил и так плохо державшийся шлем и оглушенный Михаил едва удержался в седле, вцепившись в поводья. Времени отразить новый удар уже не хватало — и герцог, торжествующе расхохотавшись, уже вскинул меч, но тут его тело сильно дернулось, изо рта потоком выхлестнулась кровь. В последнем броске герцог еще пытался дотянуться мечом до Михаила, но слабеющее тело подвело его и Адельхиз, прохрипев проклятие, рухнул на землю. Из спины его торчало древко тяжелого копья — и Михаил, подняв глаза, увидел Асмунда, который, завладев чьей-то лошадью, стремительно ворвался в схватку. Следом шли и прочие германцы, — даже пешие они успешно сражались против конницы, мечами подрубая ноги лангобардским коням и добивая их всадников. Тем временем подтянулись и конные лучники — дождь стрел залпом накрывавший врага, собирал обильную и кровавую жатву, так что вскоре и эти лангобарды, и без того обескураженные смертью герцога, устремились в бегство. Михаил, — покрытый грязью и кровью, вымотанный этим сражением, как никак за всю битву при Кесарии, — посмотрел наАсмунда и криво усмехнулся.

Да уж, неласково его встречала родина предков.

Молодому басилевсу недолго довелось почивать на лаврах победителя сарацин: едва отшумели празднества по поводу его триумфа у Кесарии когда до столицы вновь донеслись тревожные вести — на сей раз с запада. После загадочного, так и не раскрытого убийства короля Гримоальда, государство лангобардов, с таким трудом собранное покойным из отдельных владений, стремительно рассыпалось на части. Сам король не оставил наследника — его единственный сын погиб несколько лет назад в стычке с сарацинами, — и лангобардские герцоги тут же перегрызлись за право одеть Железную корону. Среди нескольких претендентов быстро выделилось два основных: герцог Беневенто Адельхиз, на юге, и Ульфар, герцог Павии и Медиолана, окопавшийся на севере. Пока эти двое грызлись между собой, в Риме папа Климент, собрав ополчение из горожан, выгнал лангобардский гарнизон и направил послание в Константинополь, прося императора взять под защиту Престол апостола Петра.

В самой империи к этой просьбе отнеслись неоднозначно: многие придворные, включая и командира столичной тагмы, хотели воспользоваться смутой в Италии, чтобы вернуть владения, потерянные в более ранние годы. Императрица Ирина, сестра покойного Гримоальда выступала против, не уставая напоминать сыну, что именно ее брат, давший сначала убежище, а потом и войско императору Константину, помог отцу Михаила вернуть свой трон — платой за что и стал Рим.

— Матушка, но ведь я, как племянник Гримоальда, — разве не такой же законный наследник, как и все эти герцоги? — возразил Михаил, — сам Бог велит мне взять Рим под свою руку — и не только Рим, но и всю Италию.

Такая постановка вопроса понравилась Ирине, но не понравилась иным сановникам, опасавшимся слишком глубокого погружения в свару буйных лангобардов. Тем более, что на восточных границах оставались обозленные недавним поражением агаряне, а на севере поднималась непредсказуемая Хазария, после принятия новой веры ставшая настоящим рассадником для опаснейших ересей. Вызывал беспокойство и Аварский каганат, хотя, после того, как Эрнак заключил мир с Омуртагом, опасность на северо-западе несколько поутихла. В итоге приняли половинчатое решение: Рим вернуть, но в дальнейшую свару не ввязываться, по возможности заключив союз с самым надежным из герцогов. На том и порешили — и вскоре Михаил высадился в ромейской Апулии во главе небольшого войска: две тысячи скутатов, тысяча катафрактариев, пятьсот лучников и пращников, триста трапезитов и пятьсот воинов из германской этерии. В первую очередь Михаил направил послов к герцогу Беневенто, с просьбой пропустить его войска в Рим и клятвенными заверениями, что он не претендует ни на что, кроме самого города. Адельхиз притворно дал согласие, но когда басилевс, вместе с частью своих войск, двинулся на север, чтобы посетить базилику Архангела Михаила в Монте-Гаргано, вероломный герцог атаковал ромеев на реке Канделаро. И хотя войско Адельхиза было разбито, а сам он погиб, становилось ясно, что избежать схватки за всю Италию у басилевса уже не получится.

— У нас так не принято, Асмунд, — укоризненно сказал Михаил, глядя как несколько дюжих варваров, — славян и германцев, — ведут по вырубленным в скале ступенях большого быка, с белоснежной шерстью. С еще большим ужасом смотрел на это кощунство пожилой священник, стоявший у входа в базилику.

— Не принято, — сказал Асмунд, взвешивая в руке скрамасакс, — а это тогда что?

Он кивнул на высеченное над входом в базилику изображение быка. Над ним раскрывал крылья архистратиг Михаил, простирая копье над шеей животного.

— Это другое, — неуверенно произнес тезка небесного воителя, однако Асмунд, уже не слушая его, кивнул воинам и те сноровисто уложили быка на пол. Глава этерии подошел к басилевсу и вложил в его руки скрамасакс.

— Давай, конунг, — кивнул Асмунд, — отблагодари своего покровителя. На пороге своего дома он даровал тебе славную победу — негоже оставлять его без жертвы.

Михаил взглянул на своего воспитателя, перевел его на замершие в напряженном ожидании лица воинов этерии — и решительно вонзил меч под левую лопатку животного. Бык захрипел, забился, издавая жалобное мычание, тогда как Асмунд, встав на колени, набрал полные ладони бычьей крови и обильно смазал ею лицо императора.

Чуть позже Михаил вошел в подземный грот, освещенный множеством свечей — ромеи и лангобарды, одинаково чтившие Архистратига, регулярно присылали в базилику дары, среди которых имелось немало и воска. Отблески огней отражались от воды в священном колодце, наполняя грот множеством причудливых теней — и среди них особенно выделялось изображение Архангела, высеченное на стене. Своим мечом Михаил поражал извивающегося Дракона-Сатану, в то время как другие ангелы, справа и слева от него, сражали крылатых и рогатых демонов, метавшихся вокруг дьявола. Император глубоко вздохнув, встал на колени и, опустив голову, обратился с молитвой.

— Архистратиг Михаил, слуга незримого Отца, собеседник Распятого Сына, правящий всеми и у престола Господа стоящий по достоинству, — услышь голос Михаила, смиренного раба Божьего. Как ты поразил Врага, восставшего на престол небес, так и мне дай же силу в том, чтобы разить язычников и еретиков, вдохни крепость в мою руку чтобы могла она, как и прежде, убивать нечестивцев, где бы они не были. И, — он запнулся, — не суди строго моих воинов за...все сегодняшнее. Они верные слуги Христа и не раз доказывали это на поле брани, но от старых привычек не так то просто отказаться. Ты же сам воин — прояви же и к ним снисхождение.

Сильный порыв обдал его лицо — и Михаил удивленно поднял глаза, недоумевая откуда взяться ветру в этой пещере, но тут же застыл, объятый благоговением, когда понял, что то был не ветер, но взмах огромных крыл. Разом погасли все свечи, но при этом в гроте было светло как днем — и свет тот исходил от сияющего силуэта, представшего перед Михаилом. Небесный юноша, в длинной тунике и с окровавленной повязкой на груди, держал длинный меч, сиявший так сильно, что становилось больно глазам. Этим мечом, — поразительно схожим с мечами германцев этерии, — крылатый воин поражал врага: не дракона, но свирепого черного быка, со множеством ран, истекавших кровью. Видение держалось всего миг — но его появления оказалось достаточно, чтобы душа императора преисполнилась всяческого почтения. Упав лицом ниц он вознес самую искреннюю молитву, из всех, что когда-либо произносили его уста. Закончив, он почти бегом устремился наружу, чтобы поделиться своим видением великого чуда.

— И да, я не вижу более достойного правителя для Италии, чем император Рима.

Трапезная в Латеранском дворце была убрана с необычайной роскошью — папа не скупился на украшение своей резиденции. Всюду висели роскошные ковры, меж которых просматривалась искусная мозаика, покрывшая стены. Посреди трапезной возвышался большой стол, уставленный золотой и серебряной утварью. Здесь могло поместиться с сотню человек, но сейчас лишь двое завтракали тут. Император Михаил остро заточенным ножом отхватывал огромные куски от зажаренного целиком барашка. Отдавал он должное и дичи на вертелах и нежнейшей морской рыбе, поданной с соком лимона и сочным оливкам и еще живым устрицам. Однако красное вино из золотого кубка он старался употреблять как можно умеренней — так же как и сидевший напротив императора понтифик. Папа Климент, — худощавый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и проницательными серыми глазами, облаченный в белую сутану, усыпанную драгоценными камнями, расписанную золотыми изображениями орлов, львов и единорогов, — вел неспешную беседу с венценосным гостем.

— Сам Господь указывает вам перстом, — мягко, но настойчиво говорил папа, — в вашем лице соединились император Рима с законным наследником короля лангобардов — сейчас нет никого ближе по крови к покойному Гримоальду, чем ваше величество.

— Так и есть, — кивнул Михаил, — я сам не раз думал, что в этом и есть моя судьба — воссоединить оба Рима под единой властью, как при кесаре Юстиниане.

— Можно сказать, что Адельхиз, своим вероломным нападением сам вынудил вас, — продолжал Климент, — погиб один из главных претендентов.

— Но есть же и второй? — напомнил Михаил, — этот, как его, Ульфар?

— Ульфар, да, — покачал головой Климент, — никто толком не знает, как умер король Гримоальд, но Ульфар, едва вернувшись в Италию сразу заявил о своих правах не престол. Но дело даже не в этом — а в том, что Ульфар не сможет оградить нас от шторма, что движется на нас с запада. И никто не сможет — кроме победителя при Кесарии.

— Италии угрожают войной? — спросил Михаил, — но кто?

— Правитель сарацин из Испании, — пояснил Климент, — тот, кого даже его собратья считают за величайшего богохульника. На днях мне прислали от него такое письмо.

С этими словами папа подал императору свиток.Басилевс развернул его и увидел небольшой текст написанный на арабском, греческом и латыни.

«Я Яхья ибн Йакуб, потомок Мухаммеда, духовный сын мукаррабуна Исрафила, возвысившийся естеством до Господа Миров, есть единственный законный владыка во всем мире. Покоритесь или умрите , ибо совсем скоро Я приду к вам как неумолимый Судья, властный карать и миловать...»