Орел и грифон

Перевал смерти

Лучи восходящего солнца отразились множеством отблесков от доспехов и оружия огромного войска, идущего широким ущельем. В лесистых горах, что болгары именовали Балканскими, славяне — Старой Планиной, а византийцы- Гемимонтом, под черными стягами с золотым грифоном, шла Орда. Монотонно цокали копытами аварские кони, несущие на себе узкоглазых скуластых всадников. Среди них выделялась знать каганата — тарханы, тудуны, беки, — щеголявшие полным доспехом: даже их коней покрывала бронированная попона, на манер ромейских катафрактариев. Каждый наездник нес длинное копье, притороченное к седлу; тяжелую булаву; длинный меч или слегка изогнутую саблю, которой аварин с разбегу перерубал врага от плеча до поясницы. Впереди же тяжелой конницы скакали всадники полегче, облеченные в доспехи из вареной кожи, вооруженные длинными луками, с колчаном полным стрел, саблями и легкими пиками. Ну, а позади двигалась пехота: германцы, волохи и славяне, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами, а кто и просто дубинами или рогатинами. Знать и дружинники носили кольчуги, а то и полный доспех, с панцирем, наколенниками и шлемом, тогда как рядовые воины обходились нехитрым облачением из вареной кожи, а то и просто стеганками. Слегка наособицу шло сербское войско, под знаменем с белым волком на черном фоне, развевавшимся над головой князя Просигоя.

Каган Эрнак ехал во главе войска на могучем черном жеребце, с роскошной, похожей на львиную, гривой. Каган носил черный панцирь, с золотым грифоном на нагрудных пластинах, и высокий шлем, также увенчанный золотой фигуркой грифона. С пояса свисал длинный меч, к седлу крепились метательный топорик и длинное копье. Каган выглядел мрачным — еще пару седьмиц назад он вовсе не собирался переходить эти горы, оставляя за спиной толком не усмиренную Болгарию, нет-нет, да и вспыхивавшую пожарищем отчаянных восстаний, которые приходилось топить в крови. Не раз он корил себя за то, что послал в Царьград Гелемунда — отчаянно смелый вояка и неплохой полководец, гепид оказался никудышным переговорщиком. После того, что ответил его послу Михаил, Эрнаку уже ничего не оставалось как ввязываться в новую войну с коварным и сильным врагом, толком не переварив уже захваченных земель. Да еще и этот выскочка, Ярополк — Эрнак поморщился как от зубной боли, вспомнив напряженное ожидание посольств, направленных в днепровские степи и обескураживающий ответ, что Ярополк-де ушел в северные дебри, со всем воинством. Мало того, что Эрнак потерял время, дав врагу лучше подготовиться, так еще и непонятно, чем обернется это своеволие для каганата. Как бы не пришлось после похода на ромеев, разбираться еще и с мадьярами, учить уму-разуму невесть что о себе возомнившего мальчишку.

Рядом с Эрнаком, на палевой кобыле, ехала Неда, в шаманском облачении и с жабой из черного янтаря на груди. По ее непроницаемому, покрытому маской белил лицу, никак не угадывались ее мысли — также как и по холодным, серо-стальным глазам, скользившим взглядом по лесистым склонам. Многие авары со страхом и, одновременно, с надеждой косились на нее — в этом походе не лишней оказалась бы любая подмога, даже колдовство.

Громкий топот и гортанные крики оторвали кагана от невеселых раздумий — возвращались посланные на разведку всадники.

— Стена, впереди стена! — разобрал отдельные крики Эрнак и от души выругался — ну вот, началось! Бросил раздраженный взгляд на жену — а ведь во многом из-за ее советов он зашел так далеко. Неда безмятежно улыбнулась крашенными в черное губами.

Выход из ущелья, которым следовало аварское войско, закрывало громоздкое сооружение из бревен и колючих кустов, вперемешку с каменными глыбами. Из-за этой стены, высотой в два человеческих роста, выглядывали головы в ромейских шлемах, кто-то поднимал лук — и уже с десяток стрел вонзилось в землю перед ногами аварских коней.

— Провались они к Эрлику! — выругался каган и повернулся к жене, — что скажешь теперь?

Неда ничего не ответила — лишь вскинула руку, проводя открытой ладонью перед лицом кагана и стрела, предназначавшаяся владыке аваров, ушла в сторону, вонзившись в землю под копытами жеребца. Конь, испуганно всхрапнув, попятился, а каган, подняв голову, зарычал от бессильной злобы: на склонах гор, с обеих сторон появилось множество вооруженных людей, одетых на болгарский манер. В руках они держали луки, с наложенными на них стрелы, другие же вскидывали пики или раскручивали над головой пращи, а то и вовсе стояли, готовясь, у груд больших камней.

— Обложили, паскуды, — Эрнак криво усмехнулся, чувствуя, как напряжение последних дней вдруг покидает его, оборачиваясь знакомым предвкушением кровавой потехи. Судя по движению за стеной, собралась там немалая сила — а значит, все решится прямо здесь и сейчас. Он рассмеялся коротким, отрывистым смехом, похожим на волчий рык — и в тот же миг Неда, обернувшись к войск, вскинула сжатую в кулак руку.

— На небе Сварги-хан, в пекле Эрлик-хан, а на земле — каган!!! — крикнула она и войско, только что замершее в напряженном ожидании, ответило ей слаженным откликом, завывая и потрясая над головой саблями.

— На небе Сварги-хан, в пекле Эрлик-хан, а на земле — каган!!!

Эрнак рассмеялся и, вынув из ножен саблю, вскинул ее над головой и махнул:

— Давай!

В тот же миг все остальные звуки заглушил оглушительный свист — и небо над ущельем почернело от стрел. Стреляли, метали дротики и копья в авар, как из-за стены, так и с гор. Одновременно послышался и оглушительный грохот — целые каменные лавины катились по склонам, поднимая облака пыли. Увесистые глыбы врезались прямо в аварское воинство, давя людей и лошадей. Однако многие воины, выставив щиты сумели сдержать каменный шквал, в то время как конные лучники, уворачиваясь от катящихся на них глыб, направили своих скакунов вверх по склонам, стреляя на ходу. Другие же, устремляли своих коней прямо на стену, даже в не особо широком ущелье ухитряясь слаженно разворачивать коней, выпустив стрелы в засевшего в засаде врага. Смертоносный рой стрел раз за разом обрушивался на любого, кто осмеливался высунуться из укрытия — и из-за стены то и дело слышались предсмертные вопли, также как и с гор падали болгарские лучники, утыканные стрелами и копьями. Но жестокую дань отдавали и авары — и груды мертвых тел под склонами гор становились все выше и небольшой ручеек, текший по дну ущелья, уже струился кровью.

Расстреляв все стрелы, всадники кинулись прочь от стены, устремившись вверх по склонам, и тут же вперед вышли пешцы. Подбадривая себя воинственным криками, призывая на помощь Велеса и Перуна, славяне и волохи устремились прямо на преграду, не обращая внимания на падавших рядом товарищей, утыканных вражескими стрелами. Однако другие воины уже карабкались на стены, схлестнувшись со стоявшими там скутатами. Лязг стали, воинственные крики и предсмертные вопли смешались в одну ликующую кровавую песнь и призывы к жестоким богам войны перемежались с истовыми воззваниями к Христу и Архангелу Михаилу.

— Ты можешь что-то сделать? — Эрнак, едва сдерживавший в себе желание ринуться в бой, обернулся к жене-колдунье. Та, окинула взглядом лесистые склоны и кивнула.

— Могу поискать дорогу в обход, через ущелья. — сказала она, — прямо им в тыл.

— Ну хоть что-то, — рассмеялся Эрнак, — и я уже знаю, кто пойдет. Эй, Гелемунд!

Светлобородый варвар, с трудом сдерживавшийся от желания немедленно ворваться в бой, подошел к кагану и его сестре, внимательно выслушав обоих. Вскоре он, во главе еще пятисот воинов, уже шел сырым узким ущельем, вход в которое начинался много севернее того места, где встало аварское войско. Впереди же, указывая гепидам путь, скакала большая черная жаба с выпученными красными глазами.

— Просигой, — крикнул Эрнак и князь сербов, пришпорив коня, подъехал к кагану. Тот указал ему глазами на стену и славянин, хоть и бросил угрюмый взгляд на владыку авар, все же кивнул и, спешившись, вскинул меч, оборачиваясь на своих людей.

— За Сербию и сам род наш! — крикнул он, — лучше нам всем тут пасть, чем лечь под болгар и рабов Распятого! Слава Перуну!

— Слава!- грянул многоголосый рев и сербы тоже ринулись к стене, где продолжался жестокий бой. Рыча не хуже волка на их знамени, славяне ворвались в драку, разом прорвавшись на стену. Одновременно ряды скутатов смешались, позади них послышались воинственные крики, а в ответ — испуганные вопли на греческом: это гепиды, прошедшие тайным проходом, указанным прислужником колдуньи, ударили в тыл ромеям. Те, не выдержав двойного удара откатились назад. В следующий миг сербы и прочие славяне ворвались за стену, нещадно истребляя беспорядочно бегущего противника. В считанные мгновения пешцы растащили преграду, открывая путь. Аварский каган, оскалившись в довольной улыбке, махнул рукой тяжелой коннице.

— Вперед!

Загрохотали копыта, лязгнули, словно зубы огромного чудовища вынимаемые из ножен клинки и неудержимая конная лава, под стягом с черным грифоном, устремилась в проем. Эрнак уже хотел последовать за ней, когда на его плечо легла тонкая, но сильная длань и, обернувшись, аварский владыка встретился с серыми глазами Неды.

«Не спеши», — прочел он по губам. Послушав супругу, каган придержал коня, пропуская неудержимую лаву. Пешцы едва успели кинуться по сторонам — те же, кто оказался недостаточно расторопным растоптали конские копыта. Эрнак оглянулся — но Неды уже не было рядом и тогда каган, пришпорив коня, устремился вдогонку за остальными.

Меча копья в спины удиравших скутатов, жестоко рубя отстающих аварская конница, прорвалась сквозь ущелье — и уткнулась в выстроившуюся на перевале стену щитов. Рослые воины, со светлыми волосами и голубыми глазами, стояли, выставив перед собой копья и авары, не долго думая, устремились прямо на них — слишком уж жалкой казалась эта кучка храбрецов, перед катящимися на нее аварскими полчищами. Но, когда аварской коннице осталось не более двух десятков шагов, этерия вдруг расступилась — и вперед шагнуло с полусотни человек, держащих в руках некие причудливые устройства . Послышалось громкое шипение и из бронзовых трубок вырвалась струя жидкого огня, опалившего и самих воинов и их коней. Послышалось отчаянное ржание и вопли заживо сгоравших людей, в то время как враг посылал все новые огненные потоки. Мерзкий запах горелого мяса наполнил воздух, весь строй всадников сломался — авары, поджаривавшиеся заживо в своих доспехах, метались из стороны в сторону, тогда как следовавшие за ними степняки поворачивали коней, не желая сталкиваться с огненной смертью. Ручные метатели греческого огня, хейросифоны, одно из последних изобретений мастеров Константинополя, перенесли страшное ромейское оружие с моря на сушу — и столкновение с ними стало для авар полной и ужасной неожиданностью. Одновременно послышался конский топот — и из ущелий, по обе стороны перевала, вырвалась тяжелая конница — несокрушимые ромейские катафрактарии. Впереди под стягом с черным орлом мчался, оскалив рот в воинственном крике, сам император Михаил. Авары, спешившие удрать от смертельного оружия, уже не успели перестроиться — и удар с обеих флангов, окончательно смешал их ряды. Метатели огня, исчерпав все свои запасы, отступили — и германская этерия, выставив копья и мечи двинулась вперед, топчась прямо по обугленным трупам.

Эрнак, едва не затоптанный собственной конницей, с трудом сумел остановить ее бегство и развернуть вновь на врага. Хотя по правде сказать, от немедленного краха аварское воинство спасли пешцы- славяне и германцы, вставшие стеной щитов на перевале, встретили такую же стену германской этерии шедшей им навстречу. Закипел кровавый бой: с лязгом скрещивались мечи, вздымались и опускались топоры, разрубая пополам тела врагов, шипастые булавы безжалостно мозжили черепа. То тут то там повисший на копьях сакс или серб хрипел в бессильной злобе, пуская кровавую пену, пытаясь дотянуться до глотки врага. На помощь германской этерии подоспели и скутаты, уже опомнившиеся от удара гепидов и, перестроившись, снова перешедшие в наступление.

Аварская конница, остановив бегство, вновь ринулась в бой — и под ее ударом левое крыло, состоявшее из болгар Крума, не выдержало и побежало. Авары, презрительно улюлюкая, кинулись в погоню, причем одним из первых мчался, уже пересевший на коня, сербский князь Просигой. В азарте погони он слишком поздно услышал стук копыт — это сидевший в засаде лангобардский отряд конских копейщиков ударил с тыла. Одновременно болгары, оставив притворное отступление, развернулись и тоже устремились на врага. Сам Крум, — со спатой наголо, в ромейском панцире и шлеме,- столкнулся с Просигоем, только что зарубившего сразу двух болгарских конников. Лицо молодого хана исказилось от ярости, когда он узнал убийцу Омуртага.

— Проклятый предатель, — выплюнул Крум, — наконец-то я с тобой посчитаюсь.

— Отправляйся в пекло, щенок, — рявкнул Просигой, — вслед за своим папашей!

Привстав в седле он обрушил меч на Крума, но тот подставил щит и ударил в ответ так, что серб едва уклонился. Обмениваясь ударами, князь и хан гарцевали друг против друга, словно не замечая кипевшего вокруг них боя. Просигой, изловчившись, выбил клинок из рук Крума, но прежде чем он успел порадоваться, молодой князь метнул топор — и торжествующий крик захлебнулся клокочущей кровью в глотке серба. Просигой упал с коня и был тут же затоптан копытами мечущихся вокруг скакунов, в то время как Крум, не в силах сдержаться, издал победный клич. Сербы, увидев гибель князя, кинулись в бегство, за ними побежали и авары, пока Крум, вместе с болгарами, ромеями и лангобардами, преследовал и беспощадно истреблял удирающих врагов.

Удирая, авары и сербы вломились во все еще державших строй гепидов и славян, за ними ворвались болгары и лангобарды и все сражение окончательно смешалось, потеряв всякое подобие организованности. Бой кипел уже не только на перевале, но и в окружившем его лесу: лязг стали доносился и со склонов гор и со дна глубоких ущелий, где шумели, падая водопадами, стремительные горные реки.

На берегу одной из таких рек и оказался Михаил — вместе с верным Асмундом и еще несколькими воинами, он схлестнулся с самим Эрнаком. Под каганом уже убили коня, мертвыми лежали и трое его воинов, а сам он отчаянно бился посреди реки, против наседавших на него двух варваров из этерии.

— В сторону! — крикнул басилевс, сбрасывая руку Асмунда, — этот пес — мой!

В тот же миг Эрнак ударом сабли развалил от плеча до пояса одного из германцев и, крутанувшись на месте, лихим взмахом снес голову второму. Тяжело дыша и истекая кровью из множества мелких ран, — свой шлем он давно потерял, а доспех зиял прорехами сразу в нескольких местах, — каган ощерился, словно рысь, поманив к себе басилевса.

— Иди сюда, гречишка, — он сплюнул в воду, — сейчас я устрою тебе встречу с твоим Распятым Богом.

— Кто же встретит тебя после смерти? — оскалился в ответ Михаил, — сейчас узнаешь!

Он шагнул вперед, когда в шум воды и лязг стали, доносящийся отовсюду, вмешался новый звук — оглушительный квакающий рев. Из воды вынырнула мерзкая тварь — вроде огромной черной жабы, с перепончатыми крыльями, змеиным хвостом и почти человеческим лицом, в котором Эрнак тут же узнал знакомые черты. Вместо волос голову твари окружали извивающиеся змеи, а в открывшемся рту блеснули длинные острые зубы. Двое ромейских воинов, оказавшихся на пути чудовища были растерзаны похожими на серпы когтями, после чего тварь повернулась к Михаилу и тот, уже вскинувший меч, вдруг застыл на месте, словно парализованный взглядом маслянисто-черных глаз. Смертельный холод сковал его тело, лютый мороз, постепенно подползавший к его сердцу, лишил всякого движения. Молодой император даже не пытался сопротивляться, когда длинный язык стрельнул, словно арканом оплетая тело басилевса и подтаскивая его к исполинской пасти.

— Оставь его!!! — грозный рык словно пробудил Михаила от оцепенения, когда мимо него метнулся Асмунд, одним ударом перерубая раздвоенный язык. Тварь зашипела, как змея, кнутом хлестнул чешуйчатый хвост, но Асмунд, покачнувшись, удержался на ногах и вогнал меч по рукоять между глаз чудовища. Хлынула черно-красная, будто гной, кровь и тварь повалилась в воду, превратившись в молодую женщину с разрубленной головой. Залитый нечистой кровью, Асмунд повернулся к Михаилу, что восхищенно смотрел на своего воспитателя. Тот, подмигнув императору, пошарил за пазухой — и по пластинам панциря застучал образок: Святой Сисиний закалывающий копьем демоницу.

— Я же говорил, — усмехнулся руг, — ваши змееборцы защищают луч...

Он запнулся на полуслове, словно прислушиваясь к чему-то внутри. Внезапно его лицо исказилось от боли, по нему поползли красно-черные пятна, точь в точь как кровь убитой ведьмы. Асмунд покачнулся, выронив меч и с гневным криком повалился в реку. Михаил поднял глаза — перед ним стоял Эрнак, со странным выражением смотревшего на мертвого руга. Затем он перевел взгляд на басилевса и криво усмехнулся.

— А я и не знал, что в моей жене столько яда, — сказал он, — молодец Неда, все же смогла утащить старика за собой. Ну что, ромей, теперь мы остались один на од...

С диким воплем Михаил рванулся к Эрнаку, едва успевшего вскинуть саблю. Ярость придала сил молодому басилевсу — он с такой яростью обрушил град ударов на кагана, что тот едва успел защищаться. Вот его нога подвернулась на скользком камне, аварин взмахнул руками, пытаясь удержаться и тут Михаил по рукоять вогнал клинок в его шею. Хлеща кровью из глубокой раны, аварин упал в воду, рядом с мертвой женой. Бурный поток подхватил их трупы, унося вниз по течению.

Михаил оглянулся — на берегу реки, где погиб старый воин, лежали одни лишь трупы. Однако из соседних ущелий, также как и из нависшего над ними леса все еще доносился шум битвы, причем, судя по торжествующим крикам на греческом, ромеи и болгары побеждали. Басилевс с трудом вытащил на берег тело своего наставника, избегая прикасаться к покрывшим его лицом пятнам, и, прикрыв Асмунду глаза, сложил руки мертвеца на груди. Невольно глянул на клонящееся к закату солнце — оказывается уже прошел целый день. Перехватив рукоять меча поудобнее, басилевс направился к выходу из ущелья, чтобы закончить, наконец, победой сегодняшний бой.