Орел и грифон

По пиру и честь

— И так, моими устами король-император Редвальд говорит аварам, что война с франками закончена — и наша граница продвинулась к западу от Рейна.

Со своего трона под идолом Сварги-хана, каган Эрнак внимательно смотрел на высокого светловолосого мужчину, одетого в бело-синий плащ, отороченный мехом барса. Голубые глаза с некоторым вызовом смотрели на владыку авар: Агилольф, герцог бавар, выступал сейчас как посланник короля Редвальда — и говорил он о вещах, что давно стояли камнем преткновения между владыками.

— Новых земель нам вполне достаточно, — продолжал герцог, — и на востоке нас устроит лишь мирные границы и прочный мир. Готов ли каган пойти на это?

— Готов ли я? — переспросил каган, — а почему бы и нет? Что мешает нам жить в мире с твоим королем? Правда, его брат, Крут, обещал мне Вену...

— Редвальд на это не пойдет, — быстро ответил Агилольф.

— И я не жду этого от него, — кивнул Эрнак, — он не в ответе за слова своего предшественника и не обязан мне ничем, как был обязан Крут. Что же до меня — то я устал от войн: даже с булгарами, с которыми мы сражались все эти годы я намерен заключить крепкий мир. Такой же мир я могу заключить и с Редвальдом.

— Мой король будет рад это слышать, — кивнул Агилольф, — но он неохотно верит словам, за которыми не видно дел. Пока владыка аваров дает убежище сыну Ярославы и дочери Крута...

— Ярополку я не даю никакого убежища, — быстро ответил Эрнак, — он предал меня, также как и всех своих братьев. Я отправлял его послом к хазарам, договариваться о союзе против болгар — а он наплевав на это, взял в жены вдову мадьярского князя, ввязался в не нужную мне войну с хазарами. Сейчас, говорят, он уже посматривает на мои владения — и поэтому я вынужден мириться с болгарами. Само собой, что мне не нужна война еще и на западе — я с радостью выдал бы вашему королю Ярополка — если бы мог.

— Прискорбно, — качнул головой Агилольф, -а что насчет дочки Крута?

Вместо ответа Эрнак бросил взгляд на сидевшую рядом с ним Неду, а та, усмехнувшись, хлопнула в ладони. В следующий миг в зале появилась служанка из славян, одетая в простое белое платье. За руку она вела худую девчонку, лет четырех, наряженную в яркое платье из синего и золотого шелка. Огромные глаза, казалось, только и жили на детском лице, настороженно уставившись на незнакомца.

— Можете забирать, — пожал плечами Эрнак, — если вам так нужна Власта. Мне немного жалко с ней расставаться — она дочь Крута и моей тетки Алагай, а значит и моя двоюродная сестра. Надеюсь, вы не сделаете ей ничего дурного?

— Как можно! — возмущенно воскликнул Агилольф, — король Редвальд не воюют с детьми. Тем более она же и его племянница тоже.

— Ну и хорошо, — кивнул Эрнак, — буду рад, если это укрепит нашу дружбу.

Агилольф обменялся еще несколькими фразами с каганом и покинул хринг в сопровождении служанки и едва поспевающей за взрослыми Власты. Никто не заметил как у входа чуть заметно шелохнулась накидка: стоявшая за ней плотная женщина, с узкими глазами и черными косами, облаченная в расписанный золотыми драконами черный наряд, отшатнулась и выбежала из хринга. Алагай, вдова короля Крута кипела от злости, глядя как неблагодарный племянник отдает ее дочку заложницей в Тюрингию. Именно с Властой, которую чуть не в младенчестве обручили с Ярополком, Алагай связывала надежды на свое возвращение к власти — и вот теперь все эти надежды потерпели крах. Сначала Ярополк, наплевав на свое обручение, связывается с чужеземной шаманкой, а теперь и Эрнак, поняв, что Власта для него бесполезна, со спокойной душой отдает ее злейшим врагам. И Алагай ничего не могла с этим поделать — Эрнак давно дал понять, что мнение тетки значит для него меньше чем ничего. В этом Алагай винила Неду — как никогда она кляла себя за то, что вовремя не раскусила былую скромницу, чуть ли не рабыню шаманки Оуюн. Последнюю Алагай боялась больше чем кого-либо, с облегчением вздохнув, узнав о ее смерти — и как оказалось, рано радовалась. Новая шаманка оказалась на редкость жестокой и мстительной, припоминая все пренебрежение, с каким Алагай относилась к младшей жене племянника. Что же — сейчас она расплачивается за свою слепоту. У нее осталось только одно преимущество, которое она рассчитывала использовать прямо сейчас.

На выходе из хринга ее поджидал высокий смуглый парень с раскосыми глазами, одетый в черную тунику и темно-синие шаровары. На щеке у него виднелось небольшое клеймо: бывший раб из черных болгар, нынче стал самым верным сподвижником, а заодно и любовником Алагай.

— Сегодня же отправляйся на восток, — сказала аварка — донеси до Омуртага, что каган Эрнак рассорился с Ярополком и не станет помогать уграм.

— Будет исполнено, госпожа, — кивнул парень, — а что же ты?

— Я останусь на пару дней, — сказала Алагай, — есть кой-какие не оконченные дела.

Парень снова поклонился и, не разгибаясь, исчез среди юрт и шатров, тесно обступивших хринг. Алагай проводила его взглядом, после чего, развернувшись зашагала обратно. В голове ее уже зрел новый замысел — как она поняла, посланник Редвельда собирается остаться в хринге еще на пару дней. Этого времени Алагай считала достаточным для того, чтобы попытаться выкрасть дочку и вместе с ней скрыться во владениях болгарского хана. Не все в каганате рады миролюбивой политике, к которой вдруг перешел такой ранее воинственный Эрнак, и она легко найдет помо...

— Далеко собралась? — Алагай невольно шарахнулась, когда в сгущавшихся сумерках перед ней вдруг появилась темная фигура.

— Неда? — женщина невольно затаила дыхание, — ты что-то хотела?

— Просто сказать, что ты отлично справилась, — шаманка ухмыльнулась, оскалив острые зубы, — с этим своим шпионом. Теперь ты больше не нужна...

Лицо ее исказилось жуткой гримасой, словно маска, намалеванная на ее лице, вдруг обернулась реальной страхолюдной мордой. Глаза Неды блеснули алым огнем и Алагай не успела даже крикнуть, когда острые, как иглы, зубы перекусили ей горло.

Стоявший на правом берегу Дуная небольшой городок ромеи именовали Бононией, а славяне и авары с болгарами — Видином. Здесь на границе владений болгар и сербов состоялась встреча вождей, дабы отметить примирение хазар и авар праздничным пиром. Шатры славян и юрты кочевников окружали каменный форт, оставшийся еще от римлян — с крепкими стенами и чудом сохранившимися колоннами, тогда как крышу из перемазанного глиной тростника, уложенного поверх длинных шестов, смастерили уже новые хозяева. Внутри каменных стен стоял огромный стол, ломившийся от яств: зажаренных целиком бычьих и бараньих туш, кровяных конских колбас, запеченных целиком осетров и расписных мисок с черной икрой, фаршированных яблоками гусей и уток, ваз со свежими фруктами и изумительно пахнущих пирогов, с самой разной начинкой. Рекой лились ромейские вина, славянские меды и кумыс степняков. Возле стола дурачились скоморохи, играли гусляры, таращились жутковатыми маскам ряженые.

Во главе стола восседали хозяева Видина, негласно находившегося под двойным подданством болгар и сербов. Хан болгар Омуртаг был высоким дородным мужчиной, разменявшим уже пятый десяток, с тонкими усами на степной лад и раскосыми желтыми глазами. Алый плащ, с воротником из волчьего меха, прикрывал широкие плечи, мощную шею украшала золотая гривна, а на запястьях красовались браслеты с гранатами и сапфирами. Из-под тяжелой меховой шапки выбивались седеющие темные косы. Слева от хана восседал князь Просигой, в свите из темно-синей ткани, расписанной золотом. То и дело он ухмылялся в вислые усы, слыша хвалебные крики, что выкрикивали подвластные ему сербские жупаны. Другие сербы недоуменно молчали — из тех жупанов, что все еще держали сторону князя Первослава, который должен был восседать по правую руку от Омуртага. Однако сейчас его место пустовало — князь почему-то запаздывал и Просигой с Эрнаком настояли, чтобы начинать пир без него.

— Кто он такой? — говорил Эрнак, — что два кагана будут ждать какого-то князя? Когда он явится, то пусть садится за стол, выпивает повинную чашу — и празднует со всеми.

Сам Эрнак сейчас восседал на противоположном краю стола от Омуртага — в черном одеянии, расписанном золотыми грифонами, и остроконечной шапке в опушке из чернобурой лисы. Рядом восседала Неда — единственная женщина на пиру, но не единственная из служителей богов: за столом, на самом почетном месте сидели славянские волхвы и болгарские шаманы — камы. Кроме них здесь пировали лучшие воеводы Омуртага, — князья славян и беки болгар, — тарханы авар и сербские жупаны.

— Я пью за моего дорогого собрата, — Эрнак встал, поднимая золотой кубок с ромейским вином, — и всех булгар. Сколько лет мы грызли друг другу глотки, забыв о наших общих истоках от семени великого Ашины. Сегодня да прекратятся раздоры между двумя властителями степей и вечный мир проляжет между аварами, булгарами и славянами.

Одобрительный гул пронесся над столом и лишь Неда позволила себе мимолетную издевательскую усмешку. Омуртаг же встал, поднимая в ответ кубок.

— Великий день, славный день, — сказал он, — и лишь об одном я жалею — точнее о двух, двух славных воинах, что не пируют сегодня с нами. Первый — князь Первослав, что, я надеюсь, совсем скоро присоединится к этому пиру. И второй — мой сын Крум, что сейчас воюет на севере с изменниками-уграми.

— Не только тебе пришлось испытать горечь предательства, — Эрнак сокрушенно покачал головой, — Ярополк, мой пасынок, сын моей покойной супруги и брат моей жены, коему я дал убежище — он предал меня и теперь воюет заодно с уграми, взяв в жены иудейскую ведьму. Видит Сварги — как только завершится пир, я поспешу на север, чтобы разбить врага и воссоединиться с верным союзником.

-Так и будет брат, — Омургаг поднял кубок, но тут Неда, уже не в силах сдерживаться, разразилась оглушительным хохотом, раскачиваясь на месте и сверкая заточенными зубами. По столам послышалось недоуменное перешептывание, а хан, нахмурив брови, уже хотел было потребовать вывести шаманку, когда в дверях послышались крики.

— Князь Первослав! Дорогу князю Первославу!

— Пусть войдет! — крикнул владыка болгар и в зал вошло несколько сербов из дружины Просигоя. В руках они держали большое блюдо, накрытое серебряной крышкой. Омуртаг вновь нахмурился, тогда как Просигой, усмехнувшись, дал знак — и его дружинник сдернул крышку с блюда. Хан отшатнулся, помянув всех богов и духов — с блюда, остекленевшими глазами, на него взирала отрезанная голова Первослава.

— Что...Что это? — хан не успел договорить, когда снаружи вдруг послышался громкий топот и крики:

— Измена! Подлая измена!

В зал ворвался болгарин, из тех, что прибыли вместе с Омуртагом. Смуглое лицо посерело, по лбу стекали капли пота, лицо искажала гримаса жуткой боли.

— Измена, моя хан, — повторил он, — еда, что дали нам люди Просигоя, оказалась отравлена! Сейчас они...оооохххх!

Он рухнул наземь со стрелой в спине — и в следующий миг в зал ввалились авары и сербы, с окровавленными клинками наголо. Омуртаг бросил гневный взгляд на Просигоя — как раз, чтобы увидеть, как князь-предатель, выхватив меч, вонзает клинок в горло хана. Вокруг уже слышались воинственные крики и предсмертные вопли — болгары и союзные им славяне, что прошли на пир без оружия не ждали такого вероломства от давнего союзника — и сейчас авары и сербы, что с ведома Просигоя пронесли с собой мечи, устроили дикую резню. Болгар истребляли и снаружи — отравленные зельем Неды, воины Омуртага не могли противостоять вооруженным до зубов аварам. Но и в самом зале кровь лилась ручьем, смешиваясь с вином из опрокинутых кубков, заливая стол и все вокруг. Эрнак, оскалившись в кровожадной ухмылке, резал и колол, охваченный кровавым безумием, как и его воины, как и Просигой, чьи люди убивали жупанов, державших сторону Первослава. И над всем этим звенел безумный хохот черной шаманки Неды, уже обрекшей всех убитых сегодня в жертву Хар-Мекле.