Орел легиона

Глава 1 ДВЕ ОХОТЫ

— Оставь его! Оставь! Он скачет в самую топь, словно нарочно тебя туда заманивает! Поворачивай назад! Не стоит он того!..

Голос кричавшего сорвался на хрип — больше у него не было сил орать во всю мочь. Стоявшие с ним рядом ещё двое охотников давно умолкли, понимая, что толку не будет: тот, кого они пытались остановить, нипочём не остановится, раз уж решил довести дело до конца.

Между тем олень, которого преследовал упрямец, действительно с каждым прыжком уходил всё дальше вглубь болота. Фонтаны мутной коричневой воды, взлетавшие из-под его копыт, ясно об этом говорили. Можно было попытаться выстрелить ему вдогонку, но этому мешали густые, в этом месте довольно высокие заросли дрока: среди ветвей лишь мелькали коричневые пятна, да временами на миг появлялась высоко вскинутая голова животного с широченным размахом мощных рогов.

Олень был матёрый, красивый самец, сильный и невероятно выносливый: вот уже час он уходил от погони и почти ушёл, хотя и был ранен: стрела одного из охотников угодила ему в переднюю ногу и торчала выше колена, наверняка причиняя боль и затрудняя бег. Тем не менее догнали его охотники только на краю болота, когда кусты уже скрыли беглеца и от луков было мало пользы, а дальнейшее преследование могло дорого обойтись: эта топь считалась непроходимой.

Предводитель охотников отлично это знал, но не остановился. И это было не лихое безумие незадачливого глупца: не раз и не два он уже преследовал здесь дичь, достаточно хорошо изучил ближний край болота, а потому прекрасно помнил, до какого именно места может ещё бежать за раненым оленем.

Прыжок с кочки на кочку, ещё прыжок. Кочка опасно заходила ходуном, стала уплывать из-под ноги, но охотник на ней не задержался. Ещё одним прыжком он махнул локтей[1] на семь-восемь вперёд и оказался на относительно твёрдой земле: тут был островок, за которым простиралась уже настоящая, опасная в любое время года трясина. Кусты впереди стали куда реже, и теперь преследователь увидел свою добычу: олень стоял, окружённый мерно колебавшимся папоротником, будто по грудь в зелёных морских волнах.

Теперь подстрелить его ничего не стоило, и охотник решительно вскинул давно приготовленный лук, одновременно правой рукой выдёргивая стрелу из колчана. С такого расстояния цель поразил бы и дротик[2], но, пускаясь в свой опасный бег по болоту, преследователь не захватил дротиков: и лишняя тяжесть, и, в случае чего, легко нарушить баланс. Ничего, стрела — тоже дело верное, особенно когда из десяти выстрелов по мишени все десять стрел ложатся в сердце-вину.

И вот тут олень вновь повёл себя не по-оленьи, так, как, скорее, мог повести себя загнанный кабан или волк. Внезапно развернувшись, он вдруг высоко подпрыгнул и, тоже достигнув твёрдой почвы, пригнув голову, кинулся на своего врага. Острый веер его рогов был нацелен в грудь охотника.

— Ого! — тот, казалось, обрадовался. — Вот это мне уже нравится! Будь же по-твоему!

Он бы три раза успел натянуть и спустить тетиву, но не стал стрелять. Напротив, отбросив в сторону лук вместе со стрелой, выхватил из деревянных ножен короткий обоюдоострый нож и, пригнувшись, спокойно ожидал удара. Но в последний миг, в тот самый, когда десяток костяных пик должны были войти в его тело, человек сделал один неуловимый шаг в сторону.

Те, кто ожидал его на кромке твёрдой земли, почти ничего не видели сквозь завесу ветвей. О том, что произошло, им сказали лишь три всплеска болотной воды, глухое фырканье и затем — короткий утробный рёв насмерть раненного оленя. Спустя краткое время кусты затрещали, разомкнулись, и победитель предстал перед своими спутниками, держа в опущенной левой руке лук и стрелу, правой придерживая на плечах обвисшую мощную тушу.

— Ты рисковал, Зеленоглазый! — Голос старшего из троих охотников-бриттов[3] обнаружил одновременно досаду и восхищение. — Как ни хорошо ты знаешь это проклятое болото, но нельзя быть уверенным, что духи не приготовили здесь новую ловушку.

— Эти ваши духи, если я правильно понимаю их сущность, могут устроить ловушку, и не только в болоте, ведь так? — старший из охотников усмехнулся и не спеша свалил тушу оленя в густой папоротник. — А за оленем я погнался не из одного только упрямства. Ты, Суагер, промазал и ранил зверя в ногу, верно? Это был твой выстрел? С такой раной он всё равно бы погиб, только промучился б несколько дней. По моему варварскому мнению, это жестоко. А по вашему варварскому мнению — нет?

Трое бриттов переглянулись и почти одновременно пожали плечами.

— Мы не добиваем из жалости, — проговорил один из них.

— А я и не из жалости добил оленя! — Голос Зеленоглазого прозвучал теперь устало. — Просто из уважения. Он здорово боролся и за свою жизнь, и за свою смерть. Не все люди так умеют. Давайте-ка вырежем подходящую палку, чтобы нести тушу вдвоём. А двое понесут поросят. Пора домой. Поделим добычу уже в городе. Согласны?

Охотники дружно закивали. Из добытых ими четырёх двухмесячных кабанчиков каждый подстрелил по одному, но олень, по всем правилам, должен был достаться Зеленоглазому. Однако раз он сказал «поделим», значит, собирался делить с ними и тушу. Бритты понимали, что это немного несправедливо, но не собирались отказываться. Хочет — пускай делится!

Они возвращались той же дорогой, что шли ранним утром на охоту — по широкой низине, заросшей редким лесом, с утра сизой от тумана, теперь же золотящейся в лучах скупого северного солнца, которое уже клонилось к горизонту. Левее, с севера, поднимались безлесные, каменистые холмы, прорезанные многочисленными оврагами. На некоторых склонах виднелись распаханные под пашни и уже зазеленевшие весенними всходами участки земли, они принадлежали местным общинам. Над этими холмами, сколько хватало глаз, тянулась, следуя рельефу и уходя то вверх, то вниз, тёмная, сплошная черта, слишком ровная, чтобы быть новой линией холмов. Это возвышался видимый здесь отовсюду великий Адрианов Вал. Почти семьдесят лет назад римский император Публий Элий Адриан[4], уже не расширявший необъятных границ империи, а лишь стремившийся сохранить её границы, повелел воздвигнуть это грандиозное сооружение, чтобы отделить подвластные римлянам земли Южной и Средней Британии от её северной части, населённой самыми дикими и воинственными племенами, то и дело совершавшими набеги на поселения, на города, даже на военные гарнизоны. Без конца воевать с ними было слишком обременительно, и их упрятали за эту каменную стену, поставив на ней караульные посты и окружив пограничными крепостями. Она простиралась на восемьдесят миль, от моря до моря, разделяя громадный остров на две неравные части.

В большей строились города, прокладывались дороги и акведуки[5], распахивались под пшеницу и просо большие поля, работали мастерские, производя всё — от оружия и ювелирных украшений до кирпичей, черепицы, стекла.

На меньшей территории по-прежнему обитали многочисленные племена, едва освоившие или вообще не освоившие земледелия, жившие охотой, не знавшие денег, не имевшие понятия о письменности. Они враждовали между собой и часто устраивали междоусобные распри, однако все дружно ненавидели Рим.

Охотникам предстояло, возвращаясь к одной из крепостей, пройти, в том числе, и мимо первой сигнальной башни. Таких башен было много, они шли цепью на юг, и на каждой несли караул сигнальщики, готовые в случае нападения на крепость, бунта в прилегающем к ней городке или любой другой опасности зажечь укреплённый на верхней площадке большой факел. На более южной башне его увидят и тоже зажгут огонь, потом он вспыхнет на следующей, ещё на следующей, и через несколько часов в центральном гарнизоне провинции будут знать: одной из северных крепостей немедленно нужна подмога. Правда, даже прекрасно обученные боевые когорты и конница не смогут двигаться с той же скоростью, что свет от сигнальных факелов. Они придут на помощь своим через пару-тройку дней, но римские легионеры умеют держать оборону.

Нагруженные добычей охотники шли куда медленнее, чем поутру, налегке, и поравнялись с башней, когда алые лучи солнца уже очертили её вершину тонким горящим контуром.

— Странно! — вскинув голову, Зеленоглазый остановился. — Очень странно.

— Что ты считаешь странным? — удивлённо спросил предводителя один из охотников-бриттов.

— Да то, что никто из караульных не посмотрел вниз. Они же должны убедиться, что идут свои.

— Может, не слышат? — предположил Суагер, тот самый, чья стрела днём пробила ногу оленя. — Мы ступаем так тихо, что и вблизи едва ли слышно, а уж наверху...

— Но видеть-то нас они должны были, покуда мы шли по открытому месту! — резко прервал бритта Зеленоглазый. — Это их обязанность — осматривать местность, пока ещё светло. Нет, тут что-то не то.

— Так позови их! — предложил самый молодой из охотников, юноша лет семнадцати, тащивший на плече одного из подстреленных поросят.

Предводитель бросил на него быстрый взгляд:

— Будь ты старше, Руви, я бы подумал: хитрый бритт нарочно подбивает меня поднять шум и дать понять тем, кто побывал на этой башне, что мы их обнаружили... Но ты, кажется, и в самом деле думаешь, будто караульные ослепли или уснули. Складываем добычу. Ждите меня внизу.

С этими словами он сбросил с плеча конец палки, на которой болталась оленья туша, и нырнул в тёмный проём каменной стены. Закрывавшая его массивная деревянная дверь, как и ожидал охотник, подалась и отворилась. Засов оказался цел, значит, открывали изнутри...

Зеленоглазый, бесшумно ступая (ноги его были обуты в мягкие кожаные сапоги), взбежал по крутым ступеням витой каменной лестницы и остановился перед низким проёмом, который вёл на открытую сигнальную площадку. Он чутко вслушивался и втягивал ноздрями воздух. Нет, если здесь побывали чужие — а в том, что это так, он не сомневался, — то сейчас их уже нет.

Охотник выбрался через проём наружу и понял, что был прав с самого начала. Двое караульных лежали рядом, возле низкого парапета площадки. В вечернем свете змеистые полоски, медленно расползавшиеся от их плеч, казались чёрными.

— Кровь ещё течёт! — еле слышно прошептал Зеленоглазый. — Хм! И получаса не прошло. Хотя бы есть время...

Он не стал доставать из сумки на поясе своё огниво: в руке одного из убитых было зажато точно такое же. Воин хотел, но не успел зажечь факел.

Железо чиркнуло о кремень, по смолёной пакле пробежали синие змейки, и вот уже столб огня рванулся вверх, озарив сигнальную площадку.

— Теперь они видят, что мы знаем о них! — крикнул Зеленоглазый в проём парапета, не рискуя из-за него высовываться. — Ждите меня внизу, если хотите, а не хотите, можете уходить — это уже не ваша охота!

— Мы ждём тебя! — отозвался Суагер.

— Это не наши! — угрюмо бросил он, когда предводитель вновь оказался рядом с ними. — Пока ты ходил наверх, я осмотрел следы. Вон там, в стороне от дороги, — лужица, и сбоку от неё — немного влажной земли. Один из них ступил на эту землю два раза. Обувь у него жёсткая, с подошвой из кожи тюленя. Мы не носим такую.

— Знаю, — кивнул Зеленоглазый. — И не только это. Обоим караульным перерезали горло. Перерезали грубым, вероятно, бронзовым ножом, с кривым лезвием, и на этом лезвии были зазубрины. По эту сторону Вала я не встречал такого оружия, а вот за Валом оно водится... Их было двое. Поднялись они на башню не по лестнице — дверь вначале была заперта изнутри. На парапете следы от метательного крюка — кидали с противоположной стороны, скорее всего с дерева, а после мигом, один за другим, влезли по верёвке на площадку. Да, это не здешние люди, Суагер, это «гости» с той стороны. Вопрос в том, как они проникли сюда?

— Двое могли пройти через ворота, как все! — предположил третий, самый старший из бриттов, всё ещё не скинувший с плеча пару связанных верёвкой поросят. — Мало ли что они наговорили охране, чтобы та их пропустила?

— А вот ты уже не мальчик, Родум, чтобы притворяться дураком или, что куда хуже, думать, будто я дурак! — предводитель говорил, проверяя между тем количество стрел в своём колчане и пробуя пальцем тетиву лука. — На какого пса рогатого двое стали бы проникать сюда? Для того, чтобы прирезать караульных одной из башен? А зачем? Нет, вдвоём они взобрались на площадку, чтобы разделаться с караульными и не позволить подать сигнал, а общим числом их совсем не двое! И пришли они не ради башни.

Он умолк и несколько мгновений внимательно всматривался поочерёдно в лица своих спутников. Потом произнёс:

— У меня меньше часа, чтобы добраться до крепости. Там уже видят сигнал и знают об опасности, однако помощь им, я полагаю, не помешает. Я давал присягу Риму. Вы, все трое, — нет. Возможно, и даже вероятно, вам больше хотелось бы победы этих головорезов, что пришли с севера. Это ваше право. Ваше право — не идти со мной туда. Однако даю слово: если любого из вас увижу в драке не с той стороны — застрелю! Всё, я пошёл.

— Стой, Зеленоглазый! — Суагер не осмелился заступить дорогу предводителю, но решительно шагнул следом за ним. — Мы не на их стороне, ты и сам должен понимать... Они угрожают римлянам, нападают, убивают их, друиды[6], проникая сюда из-за стены, мутят здешний народ и подбивают устраивать смуты, а римляне потом, в отместку, уничтожают селения, даже те, в которых смут не было, и хуже относятся ко всем бриттам. Нам всего этого не нужно: мы хотим растить хлеб, выгонять скот на пастбища и охотиться в своих лесах. Этому римляне не мешают, а вот головорезы из-за Вала очень даже мешают! Не знаю, как кто, а я пойду с тобой.

— И я! — живо воскликнул Руви. — Все в нашем селении говорят, что моего брата год назад отравил бродячий друид, потому что Лакарт хотел стать воином римского легиона.

— А я... — начал было Родум, но Зеленоглазый прервал его:

— А ты, дружище, останешься стеречь нашу добычу. Прости, кто-то должен это сделать. Вздумаешь спорить, я здорово обижусь. Если не вернёмся до заката, поджарь себе поросячью печёнку и жди рассвета. Вы, двое, — за мной!

С этими словами он нырнул в прилегающие к башне заросли и двинулся по едва заметной тропе, но не бегом, как поступил бы на его месте почти всякий человек, которому надо было очень спешить, но стремительным размашистым шагом. Такой шаг, если присмотреться, позволял двигаться почти с той же скоростью, что и бег среднего темпа, но зато не отнимал стольких сил и не сбивал дыхания. Этому шагу не обучали на римском плацу, то было особое умение, умение сродни навыкам диких зверей.

Оба бритта хотя и были охотниками и тоже владели многими приёмами, недоступными цивилизованному человеку, однако очень быстро отстали от своего предводителя, как ни старались подражать его шагу.

— Дух огня живёт в его сердце! — не без досады крикнул своему спутнику юный Руви. — Он же старше тебя, Суагер, больше чем на десяток смен зимы и лета, а уж я в два с лишним раза моложе его, и нам за ним не угнаться!

— Зеленоглазый сродни какому-то из своих богов! — пропыхтел на ходу Суагер. — У них такое бывает. Мне рассказывал один легионер, что некоторые их герои — потомки этого, как его... Юпитера, некоторые — Меркурия... Я давно это понял. Не может обыкновенный человек быть и таким быстрым, и таким метким, и таким зорким. И не стариться.

— Ну, седые-то волосы есть и у него! — заметил, стараясь прибавить ходу, Руви. — А что, разве потомки римских богов могут быть не римлянами?

— Ну и дурень же ты, парень! — хохотнул Суагер. — Римские боги любят женщин. И могут выбрать женщину не только из своего племени, как любой из вождей. Эй, Зеленоглазый, не спеши так, нам за тобой не успеть!

— Я и в этой охоте оставлю добычи на вашу долю! — послышался ответ, и охотники поняли, что их предводитель уже далеко впереди.

Глава 2 СОРОК И ОДИН

Крепость, к которой устремилась вся троица, была одним из наиболее уязвимых форпостов, расположенных вдоль Адрианова Вала. Она была единственная, что не примыкала к Валу вплотную, но отстояла от него почти на две мили. Непогрешимые римские инженеры, проектируя Вал, разумеется, планировали поставить крепость вплотную к стене, как и остальные. Но при строительстве обнаружилось, что грунт у подножья стены «плывёт»: именно в этом месте открылись подземные источники и каменистая почва превратилась в предательскую осыпь. Основная кладка стены на этом участке уже была завершена, переносить её представлялось чистым безумием, тем более что с расстояния в две мили форпост всё равно был виден со сторожевых башен Вала.

Тем не менее именно на эту крепость уже дважды совершались нападения мятежных местных племён — стоило в окрестностях появиться какому-нибудь странствующему друиду, как восстания вспыхивали сами собою. При этом друид мог быть и не обязательно колдуном, во что верили почти все римские легионеры. Иной раз жрецу хватало хорошо подвешенного языка (на простодушных бриттов пылкие речи действовали как крепкое вино!), а кроме того, у каждого друида всегда были про запас умело приготовленные зелья. Их добавляли в пищу, когда радушные семейства почитали за честь принять в своём домишке «святого человека», подсыпали в костры, тогда дурманом становился дым этих костров. Ими то лечили болезни, говоря, что духи посылают тому или иному племени силу для борьбы с проклятыми римлянами, а то, наоборот, вызывали моровую язву и объясняли это тем, что племя покорилось ненавистному Риму. Вот тогда и обращался мирный городок или селение в бурлящий водоворот, а мирное племя становилось обезумевшей толпой, одержимой жаждой крови.

И ведь знали же бритты, хорошо знали, что даже если они уничтожат ту или иную крепость вместе с её гарнизоном (такое несколько раз случалось), то придут новые когорты[7] римлян, вновь займут крепость, сожгут мятежные поселения, а посевные поля вокруг них засыплют солью, чтобы несколько лет здесь никто не мог селиться. Всё это они помнили, но друиды-подстрекатели хорошо знали, как лишить разума селян, плохо умевших рассуждать, зато легко поддававшихся внушению.

Чаще такие события, конечно, случались в некотором отдалении от Вала: его хорошо охраняли, на нём и возле него располагалось слишком много армейских частей. Но злополучная крепость была на приличном расстоянии от других укреплений, да и Вал в этом месте охранялся хуже. Число караульных на стене и её сторожевых башнях вот уже лет сто было здесь невелико: сотрясаемой мятежами, живущей в постоянном напряжении Империи становилось всё труднее набирать и содержать свою полумиллионную армию, а увеличить её численность сообразно с необъятными пространствами колоний не представлялось возможным. Поэтому во всей Британии находились лишь три римских легиона, и, само собой, не все их воины охраняли Адрианов Вал.

Зеленоглазый хорошо знал кратчайшую дорогу к крепости — она вела через рощу. Идти здесь нагруженными, с добычей, было бы неудобно — тропа виляла меж тонких стволов, из неё тут и там торчали пеньки и кочки, словом, было за что зацепиться и обо что споткнуться. Но сейчас, когда при нём оставался только лук с колчаном, нож в ножнах да пара лёгких дротиков, опытный охотник двигался по тропе не менее скоро, чем шагал бы по ровной дороге. Тропа повела вверх, на некрутой пригорок, заросли расступились, и с небольшой высоты открылась крепость, обычная для этих мест, деревянная, окружённая рвом и торфяным валом, с массивными воротами и двумя сторожевыми башнями по бокам. Вокруг неё, как вокруг любой римской крепости по эту сторону Вала, лепилось несколько селений, но в основном то были селения скотоводов и охотников — эти места мало привлекали ремесленников и торговцев — все здесь были бедны. Даже легионеры крепостного гарнизона редко тратились на что-либо, кроме дичи, охотничьих дротиков да грубых шерстяных либо меховых плащей — в холодные зимы они отлично спасали от простуды. Поэтому обычных в окрестностях Вала лавок, шумных базаров, многочисленных мастерских здесь не было. Не было даже инсулы[8] для семейных солдат, какие в последнее время строили при пограничных крепостях, благо кирпич и черепицу находилось из чего делать. Семьи военных жили внутри крепости — прежние нападения доказали, что оставлять беззащитных детей и женщин снаружи небезопасно.

Штурм крепости, как и предполагал охотник, ещё не начался — пока не опустится солнце, варвары ни за что не начнут атаку: весь их расчёт был на внезапность — ринуться вперёд, закидав ров охапками сучьев, меткими бросками дротиков убить часовых, а там... А что там, обычно никто не думал. В этот раз всё было немного иначе: атаковать крепость собиралась не орда местных жителей, возмущённых каким-то захожим друидом, но взявшийся ниоткуда, судя по всему, достаточно мощный отряд, каким-то образом проникший в южную область Британии оттуда, из-за Вала. И раз они пришли и собирались совершить нападение, значит, рассчитывали добиться успеха. Поэтому, скорее всего, они атакуют, даже поняв, что их замысел раскрыт и внезапного нападения не выйдет: факел на башне загорелся, а это — сигнал и для гарнизона крепости, и для караульных на Валу, а ещё для караулов на расположенных далее сигнальных башнях: нужна подмога! Чего хотят эти нежданные «гости»? Как поступят?

Ответ охотник получил почти сразу: в зарослях, окружавших крепостной ров, началось движение, мелькнул огонь. Затем протяжно протрубил рог, характерный сигнал, который подавали друг другу отряды воинственных бриттов в далёкие времена, когда им ещё удавалось почти успешно воевать с римскими легионами.

В ответ с торфяного вала звучно пропела труба, и на возникших из зарослей варваров дождём полетели стрелы. Однако те, против ожидания, были к этому готовы. Они ринулись к торфяному валу, прикрываясь щитами, достаточно грубыми, сплетёнными из ветвей в несколько слоёв и, должно быть, снизу обшитыми кожей. У бриттов таких прежде не было. Зеленоглазый сразу подумал, что лишь слыхал об этих щитах — их использовали, воюя с греками, а после и с Римом, персы. В таком щите стрела застревала, вязла, будто в клубке шерсти. Что же, варвары сами до этого додумались?

Атакующие шли на приступ с ужасающим рёвом и воем, словно то были не люди, а стадо взбесившихся диких животных. Однако этим сходство с прежними нападениями варваров исчерпывалось. Обычной в таких случаях хаотичности в действиях бриттов не было. Они атаковали ров двумя группами — каждая числом человек в двести с разных сторон, чтобы заставить оборонявшихся рассредоточиться, и шли вперёд рядами, по пять-шесть человек, держа над головами щиты и размахивая осадными крючьями на длинных верёвках. Ещё одна новость! Как правило, бритты в таких случаях использовали длинные шесты, крючьев они до сих пор не изготовляли. Ну, один, тот, что закинули на парапет сигнальной башни, у них мог быть трофейный, но откуда взялось сразу около сотни? Определённо, в атаку шла не орда накачанных наркотическим зельем и взбудораженных речами друида местных жителей — нет, то был хорошо подготовленный боевой отряд!

Это подтверждалось и тем, что во главе каждой из групп выделялся командир, бегущий впереди и жестами отдающий приказы остальным. Кричать среди дикого рёва было бессмысленно, но короткие, выразительные взмахи дротика, украшенного пучком алых перьев, атакующие видели и, судя по всему, отлично понимали, что означает то или иное движение.

Уже пару раз передовые группы атакующих достигали верхней кромки торфяного вала, между ними и легионерами завязывалась яростная схватка, в ров падали скрюченные тела — то были и бритты, и римляне. Но почти сразу варваров сметали с вала лишь для того, чтобы они повторяли свои попытки вновь и вновь.

— Так! — прошептал Зеленоглазый, внимательно наблюдая за атакующими и почти не обращая внимания на действия защитников крепости (до поры до времени они смогут отбиваться). — Если эти два отряда нападают справа и слева, не направляя атаку на ворота, то должен быть третий отряд. Раз уж у них на сей раз всё так продумано. Третий отряд с таранами. Обычно это простые срубленные стволы, но, возможно, теперь будет кое-что поопаснее. Ну, и где они?

Он осмотрелся и тотчас понял, где. В паре сотен шагов от Преторианских ворот (так назывался центральный вход любой римской крепости, даже самой небольшой и скромной) росла небольшая рощица. В основном то были стройные молодые ясени, а меж их стволов кудрявились кустарники и росла высокая жёсткая трава.

Вот здесь! Здесь отличное место для засады. Роща невелика, значит, и людей в ней укрылось не так много. Ну что же, с них и стоит начать охоту!

Пригнувшись, почти распластавшись среди высокой травы, Зеленоглазый ринулся вниз по склону. Теперь он бежал, хотя бежать, согнувшись в три погибели, представлялось невозможным, тем не менее охотник двигался стремительно и на бегу ни разу не споткнулся. Он понимал, что спрятавшимся в роще засадникам (а они наверняка там!) не до того, чтобы оглядываться, но всё же пускай у них и не будет времени, чтобы оглянуться!

Да, охотник оказался прав: среди рыжих в закатном освещении стволов стояло в два ряда около сорока человек. Их обнажённые до пояса тела сплошь покрывали татуировки, что подтверждало: это люди из-за Вала, местные татуировали только плечи и грудь, но не спины. Меж рядами виднелось нечто, тоже необычное для варварского вооружения, но уже не удивившее охотника — он ожидал чего-то подобного. В данном случае это был самый настоящий большой боевой таран, изготовленный из длинного мощного ствола, хорошо отёсанного, обитого медными кольцами, заострённого и снабжённого, судя по тусклому блеску металла, кованым медным наконечником. Да! Несколько ударов таким мощным орудием, и деревянные ворота могут не выдержать. Тем более что рядом с каждым из засадников лежал в траве точно такой же плетёный щит, который должен был защитить его во время атаки. Наверняка они собирались укрепить щиты на спине, чтобы оставить руки свободными — персы тоже так делали, это Зеленоглазый знал хорошо.

— Ладно! — прошептал охотник. — При таком соотношении сил выстрел в спину не будет подлым...

Он заранее пересчитал стрелы в своём колчане — их было двадцать две. Дротиков — два. Меча он на охоту, само собою, не брал, но его тяжёлый, обоюдоострый нож — тоже неплохое оружие, пускай он короткий, однако, если уметь быстро ударить, вряд ли кто увернётся. Олень же не увернулся.

Первые двое засадников упали, не успев ни вскрикнуть, ни дёрнуться к тем, что стояли впереди. Потом ещё двое. Зеленоглазый посылал стрелы одну за одной — вряд ли в любом из трёх легионов, где ему довелось служить, кто-то стрелял быстрее него.

Бритты опомнились, лишь когда лицом вниз свалился пятый из них: он упал поперёк тарана, который они как раз собирались по команде поднимать, и это увидали стоящие впереди. Послышался отрывистый возглас, отряд разом обернулся. В руках варваров появились дротики, но их некуда было метнуть: полутёмная роща позади отряда казалась совершенно пуста — ни тени, ни шороха, неведомый убийца исчез, словно и не был.

Высокий, широкоплечий мужчина, очевидно командир засадников, бросил несколько слов, и трое бриттов, пригибаясь, скользнули к деревьям, из-за которых, как они были уверены, вылетели стрелы. Но ни за ближайшими стволами, ни дальше вновь никого не обнаружилось, хотя, казалось, у нападавшего не могло быть времени на то, чтобы куда-то отбежать.

Пока все трое растерянно переглядывались, остальные ждали, как поступит командир: прикажет ли браться за таран либо всем вместе искать убийцу, чтобы не оставлять его позади.

Зеленоглазый разрешил их сомнения. Рёв, который испускали штурмующие, не позволял услышать звона тетивы, и многие вновь не сразу увидели то, что произошло. Их командир, стоявший впереди, далеко от того места, где были убиты первые пятеро, так же, не успев вскрикнуть, рухнул ничком, а следом за ним упали ещё двое. Стрелы вошли двоим в шею, одному — под мышку, поразив сердце.

Теперь засадникам было уже не до того, чтобы прятаться. Двое с воплями кинулись разжигать факелы, остальные схватили свои щиты и укрылись за ними. Но щит закрывает лишь с одной стороны, а убийца-невидимка выбрал теперь иное место и вновь выстрелил сзади. И вновь послал три стрелы, одну за другой.

Этих бриттов, безусловно, кто-то обучил и подготовил к нападению на римлян. Этот кто-то выучил их организованной атаке и отчасти боевому построению, обращению с настоящим тараном. Но не сумел или не успел обучить главному — дисциплине в опасной ситуации. Варвары вовсе не были трусами, скорее, они отличались отчаянной храбростью. И именно эта отчаянная храбрость, а также неумение быстро оценивать случившееся превратили слаженный боевой отряд в то, чем он всё-таки был на самом деле — яростную, неуправляемую толпу.

Со злобными воплями засадники кинулись обшаривать рощу, освещая дорогу факелами, ибо стало уже почти совсем темно. Щиты они потащили с собой, прикрываясь ими то спереди, то сзади. И пока бегали меж деревьев, заглядывая за каждый ствол и вороша копьями траву, ещё семерых настигли стрелы неуловимого убийцы — свет факелов помогал Зеленоглазому видеть врагов, которые не видели его самого.

Сообразив наконец, что потеряли половину отряда, варвары вновь собрались вместе и догадались сделать то, что на их месте давным-давно сделали бы римляне: встали кругом и закрылись со всех сторон щитами. Они определённо были уверены, что против них действует несколько человек — один не мог так быстро стрелять и так стремительно перемещаться с места на место. Но только где эти самые стрелки? Откуда теперь ждать нападения?

Меж тем шум атаки, доносившийся со стороны Вала, стал стихать: ожидавшие появления тарана и падения ворот, варвары растерялись. При нападениях на приграничные крепости, значительно отстоявшие от стены, бритты порой вели осаду и по два-три дня — за это время они либо проникали внутрь и убивали защитников крепости, либо (что случалось чаще всего) к осаждённым поспевала помощь и бунтовщикам приходилось дорого заплатить за свою слепую веру в могущество чар друидов. Но здесь дело обстояло иначе. Сигнал тревоги был подан — осуществить нападение внезапно не удалось. И в любом случае от соседнего гарнизона подмога домчится уже на следующий день. Значит, долгой осады быть не может, и дерзкое нападение окажется напрасным, если взятие ворот не осуществится. А таранщики не показывались и не показывались, более того, из рощи донеслись нестройные крики, замелькал огонь, значит, что-то там происходило. Нападающие явно не знали, что делать.

Зеленоглазый понимал: кто-то из командиров штурмовых групп может сообразить послать подмогу засадному отряду. В его планы это не входило, а потому он решил ускорить ход событий. Засадники укрылись щитами вблизи одного из самых высоких ясеней. Охотник, не долго думая, подобрался к дереву и не хуже белки взобрался по его стволу, а затем, с ветки на ветку, — до середины кроны. Оттуда можно было увидеть кольцо бриттов, выставивших перед собою щиты. Трое или четверо держали факелы.

— Ну, спасибо, что оставили мне свет! — шепнул Зеленоглазый. — Вот дурни, нет чтоб погасить...

Они были настороже, и на этот раз он успел выстрелить лишь два раза.

— Один на дереве! — завопил кто-то из засадников, вскидывая щит, чтобы прикрыться им сверху. — Вон, на том дереве! Скорее!

Целый дождь дротиков осыпал густую крону ясеня, и, возможно, одно или два копья достали бы охотника, но он не стал этого ждать. Моментально спустившись до нижней ветки. Зеленоглазый спрыгнул на землю. Его заметили и кинулись всей толпой, впрочем, теперь их оставалось уже только девятнадцать человек. Догнать охотника или достать дротиком никому не удалось — тот исчез вновь, будто растворившись в сгущающейся темноте. Варвары с рёвом пробежали десятка два шагов, остановились, и снова трое упали, один за другим сражённые стрелами.

— Выходите, римские собаки! — завопил один из засадников. — Выходите, поганые трусы! Где вы?!

— Да здесь я! — отозвался Зеленоглазый, внезапно появляясь перед ними на расстоянии всего в несколько шагов. — У меня нет больше стрел, но и у вас, как я погляжу, кончились дротики. Собрать их было не догадаться? Ну, не собрали так не собрали, пришла, значит, пора для открытой драки. Не смотрите по сторонам, я с самого начала был один. А вас всё ещё шестнадцать. Нападайте.

— Шестнадцать на одного? — угрюмо спросил кто-то из бриттов. — Хороший ли это будет бой?

— Ты с ума сошёл! — рявкнул на него другой. — Это же не человек — это демон. Его подослали к нам римские боги. Он убил двадцать четыре человека и не дал нам напасть на ворота крепости. Скорей нападём, или он убьёт и нас!

— Правильно сказано! — воскликнул охотник и... кинулся прочь от рванувшейся за ним толпы.

Он бежал куда быстрее — ему ничего не стоило, выскочив из рощи, припустить вверх по склону, чтобы затем скрыться в лесу, но таких мыслей у него не было. Почти позволив себя догнать, Зеленоглазый вдруг резко развернулся. Два дротика он метнул обеими руками, и двое преследователей, бежавших первыми, упали. Один, кажется, был мёртв, но второй с воем вцепился в древко копья, засевшего у него в боку.

— Прости, парень, копья я кидаю хуже, чем пускаю стрелы! — воскликнул охотник и встретил кинувшегося на него третьего преследователя коротким точным ударом ножа. — А вот с ножом у меня всё в порядке, тем более этот я ковал сам. Но меч всё равно удобнее. Одолжи, а?

Он подхватил меч убитого и бросился навстречу остальным. Кажется, им уже не хотелось этой схватки, но боевой дух кельтов слишком силён, чтобы бежать даже от более сильного врага. Тем более что враг был один, а их всё-таки оставалось тринадцать.

— Двенадцать! — крикнул Зеленоглазый, срезая мечом бросившегося ему под ноги воина и встречая косым ударом следующего. — Одиннадцать!

— Десять! — послышалось из темноты, и стрела вонзилась в бок ещё одного воина.

— Это ты, Суагер? — Зеленоглазый уклонился от нападения и достал мечом ещё кого-то из засадников, однако тот успел уклониться — меч лишь рассёк ему руку.

— Это я! — Охотник-бритт снова выстрелил. — Девять! Мы увидели тебя на склоне и сперва не поняли, куда ты девался, а потом из рощи донеслись голоса, и Руви сообразил, что там засада и ты на неё напал.

— Да уж, не она на меня. Восемь!

— Семь! — Юный Руви метнул дротик и кинулся в драку, потрясая вторым. — Ты обещал оставить нам что-то от своей охоты, Зеленоглазый!

— Да вон их ещё сколько под стенами крепости! Не мешай, мы сами разберёмся. Лучше подбери пару факелов, найди таран и попытайся поджечь. Здесь немало сухого валежника, собирай, обкладывай ствол и поджигай. Таран новенький, из хорошего сухого вяза. Если валежника будет много, он загорится. Давай! Второго у них уж точно нет.

Оставшиеся трое или четверо воинов засадного отряда всё-таки спаслись бегством из злосчастной рощи. Они кинулись к своим, в это время совсем прекратившим штурмовать крепостной вал и соединившим два фланга воедино.

Но римский гарнизон не собирался давать врагу передышки. Видимо, командир когорты, защищавшей крепость, понял: планы бриттов что-то нарушило и они сейчас находятся в замешательстве. Это надо было использовать.

Пропела труба, ворота внезапно распахнулись, и из них вырвалась конница, а следом за нею — ряды легионеров, вооружённых тяжёлыми копьями. Пожалуй, в бой шла целая центурия[9].

Зеленоглазый знал, что эту крепость обороняет четвёртая когорта Шестого легиона и центурион Лукиан Флавий, её командир, слывёт среди легионеров человеком отчаянной храбрости. Ничего удивительно, что он решил дать отпор нападающим. Тем более, судя по всему, местное население, на которое те явно рассчитывали, к ним на сей раз не примкнуло. Посёлки вблизи крепости опустели, будто вымерли — мирные охотники и скотоводы предпочли затаиться либо вовсе уйти на это время и увести с собою семьи, дабы на них потом не обрушился ни гнев римлян, ни ярость их врагов.

— За мной! — скомандовал Зеленоглазый догнавшим его уже за пределами рощи Суагеру и Руви. — Сейчас начнётся схватка, и будет неплохо, если мы немного поможем гарнизону с тыла.

Глава 3 ЛИСЬЯ НОРА

— И сколько же времени длился бой?

— Ещё около пяти часов, судя по тому, что луна успела появиться и затем побледнеть. Бритты потеряли, вероятно, почти половину отряда, ну, никак не менее трети, но они могли бы ещё драться. Только им это было уже не нужно. Крепость взять не удалось, а утром соседний гарнизон прислал подмогу, и о том, что эта подмога придёт, головорезы прекрасно знали. Они вдруг резко отступили, но двинулись не к лесу, а, наоборот, за крепость, к Валу.

— К Валу? Но какой был в этом смысл?

Наместник Британии Квинт Клавдий Лукулл слушал рассказ своего гостя, как настоящий римский сенатор, полулёжа на низком, обитом ворсистой тканью диване, перед которым стоял инкрустированный эмалью столик с кувшином вина и чашей. Для полноты впечатления не хватало блюда с виноградом, персиками или финиками, но ни то, ни другое, ни третье в здешнем климате не росло, поэтому заедать вино приходилось ломтиками яблока. В остальном же простое, но изысканное убранство триклиния[10] и облик самого наместника вполне соответствовали стилю и духу далёкой метрополии[11].

Квинту Клавдию, вышедшему, в отличие от многих наместников, не из сословия патрициев, но из сословия всадников[12], было чуть за пятьдесят. Рослый, поджарый, с крепким торсом и красиво седеющей головой, он казался то моложе, то старше своих лет, в зависимости от того, был ли пасмурен либо приходил в доброе расположение духа. Высокое положение и относительно спокойная жизнь последних лет не изменили его характера и привычек. Да, он любил понежиться на диване, иной раз часами смакуя хорошее вино, которое ему привозили из Италии, и читая какие-нибудь военные воспоминания, любил ароматные ванны и постель, застланную шёлком, мягкие белые туники, вроде той, что красовалась на нём сейчас, любил вкусно поесть. Но он же любил и верховую езду, и охоту, и дальние пешие прогулки, не боялся купаться в ледяной реке, на берегу которой высился город Лондиния[13], его резиденция, словом, перейдя на государственную службу, всё равно оставался в душе прежде всего воином.

Все, кто знал Клавдия, удивлялись двум вещам: будучи красивым и вполне здоровым мужчиной, он совершенно не интересовался гетерами, сохраняя верность своей уже немолодой жене Публии, матери его пятерых сыновей и двух дочерей, а кроме того, наместник, непреклонный с мятежниками и бунтовщиками, умудрялся поддерживать самые добрые отношения с местными вождями и племенной знатью.

— Так зачем этих татуированных негодяев понесло к Валу? — повторил свой вопрос Лукулл — ибо рассказчик сделал паузу, наполняя вином из того же кувшина и свою чашу.

Гость не успел ответить: в комнату, красиво подобрав полу тоги, обведённой алой полосой[14], вошёл ещё один человек — молодой, лет тридцати, слегка полноватый мужчина, светловолосый, но при этом кареглазый и нежно-смуглый, оливковый цвет его кожи был типичен для уроженца юга Италии.

— Кого и куда понесло? — он безо всяких церемоний подошёл к беседующим, придвинул ногой стоявшую в стороне мягкую скамью и расположился на ней, ища глазами и не находя третью чашу.

— Лаэрт! — возвысил голос наместник, оборачиваясь к дверному проёму, завешенному полупрозрачной занавеской. — Быстро неси чашу, ещё яблок и ещё вина, или я тебе второе ухо обрежу, бездельник![15] Не приглашаю сесть, Антоний, потому что ты уже сел, а вино сейчас будет. Я, признаться, думал, будто ты ещё спишь.

— Я отправлен в эту провинцию не для того, чтобы выспаться, а чтобы подробно доложить Сенату и императору о делах и событиях в этой провинции! — немного высокомерно возразил посланник. — Ты и сам знаешь, Лукулл, как тревожат императора настроения в колониях.

— Знаю, — кивнул Клавдий. — И, полагаю, далеко не в одной Британии. Не получил ли Сенат передышку в заседаниях и не разъехались ли все сенаторы по разным провинциям, почтенный Тит Антоний?

К чести посланника, тот не показал обиды и даже слегка рассмеялся:

— Возможно, к тому идёт, уважаемый Лукулл! Но ты не ответил мне: о чём таком идёт сейчас речь и что за человек твой гость?

— Ты наверняка о нём слышал, — Клавдий кинул на рассказчика быстрый взгляд и, взяв из рук подошедшего раба поднос, сам наполнил чашу вином и подал сенатору. — Позволь же представить тебе этого легендарного воина: во всех землях, где ему довелось воевать либо участвовать в спортивных состязаниях, его зовут Дитрих Зеленоглазый.

— Вот как! — тут уже Антоний не сумел сохранить невозмутимость, он даже чуть привстал со скамьи. — Тот самый знаменитый стрелок, наездник и возница? Германец, присягнувший Риму?

Гость, в свою очередь, приподнявшись на своём диване, слегка поклонился.

— Германцев много, благородный Тит Антоний. Я принадлежу к племени тевтонов, и у нас немало отличных наездников и метких стрелков, а наши мастера делают такое оружие и такие украшения, что не уступают работе лучших кузнецов и ювелиров Империи. Мы варвары, но как бы не совсем. А Риму присягнул ещё мой отец, так что для меня выбор был предрешён.

Эти слова, в которых можно было бы угадать насмешку, если бы не серьёзный взгляд говорившего, ещё больше усилили интерес молодого сенатора к знаменитому гостю наместника. Он во все глаза смотрел на Дитриха, да и было на что посмотреть. Антоний знал, что воину, два года назад ушедшему в отставку из Девятого легиона, сейчас то ли сорок, то ли сорок один год. Но выглядел ветеран едва ли не на десяток лет моложе, и трудно было понять, отчего это происходит. Вроде бы приметы возраста были на месте. Тонкие, но заметные морщинки окружали глаза, очень большие, очень выразительные и действительно аквамариново-зелёные, хотя в тени необычайно густых и длинных ресниц их цвет менялся, они казались тёмными. В коротко остриженных, светло-каштановых волосах на висках и кое-где на затылке мелькали серебристые искры седины. Но более ничто не говорило о прожитой этим человеком достаточно длинной, а если считать все уместившиеся в ней события, то очень длинной, полной испытаний и опасностей жизни.

Он был среднего роста, худощавый, но не сухой, гибкий той особой гибкостью, что отличает варваров — в ней чувствовалась и удивительная пластика, и огромная сила, не проступающая буграми бицепсов, но наполнившая всю плоть, стремительная, неотвратимая, опасная. Если смотреть спереди, то удлинённое лицо Зеленоглазого, с очень высоким лбом, крупным, украшенным истинно римской горбинкой носом и мощным подбородком, выглядело спокойным, мудрым, едва ли не мягким. Особенно благодаря изящным очертаниям небольшого, почти нежного рта. Профиль, восхитивший бы любого чеканщика, выдавал ещё две особенности: напор, граничивший с упрямством, и всё ту же силу, но уже силу характера, непобедимую, ибо она сочетала в себе ум, волю и смелость.

— Я слышал не так давно, ты вновь выиграл на состязаниях колесниц? — В голосе сенатора звучало больше чем любопытство.

— Да, выиграл, — подтвердил германец. — Но это было всё же не так трудно, как на римских гонках.

— Не скажи! — вмешался, усмехаясь, Лукулл. — Да, здесь состязались всего двадцать возничих, а не сорок с лишним, как то бывает в Риме, однако выбирали-то лучших из лучших, а бритты, все без исключения, хорошо управляют колесницами. У вас же, германцев, это принято не было, а ты вот взял и научился этому искусству так, что никто во всей Империи не может тебе противостоять. Ну и злился же магистрат Публий! Он поспорил со мной на пятьсот сестерциев, что выиграет возница по имени Киорн. Этот местный красавчик специально приехал в Лондинию с севера, из какого-то приграничного города, чтобы участвовать в гонках. На него многие ставили, в Британии у него прежде не было соперников. И на тебе! Дитрих обходит его на таком крутом повороте, что смотреть-то было страшно, а потом уже не уступает ни локтя.

— Состязались на четвёрках или на двойках? — Тит Антоний явно хотел показать свои высокие познания в конных гонках.

— На четвёрках, — ответил Зеленоглазый с тем же непроницаемо любезным выражением лица. — Мне, по правде сказать, всё равно, но со стороны четвёрки смотрятся ярче, особенно когда соревнуется не так много упряжек. А ты, уважаемый Тит, любитель лошадей?

— Да и у меня у самого в Риме пара очень неплохих упряжек! — с гордостью проговорил сенатор. — Но всё же, Дитрих, я хочу вернуться к вашему разговору, который невольно прервал. Вы ведь обсуждали какую-то битву?

Лицо наместника Британии при этих словах потемнело, он уткнулся в свою чашу, словно вопрос Тита застал его врасплох. Хотя он, конечно, знал, что об этом пойдёт разговор.

— Мы обсуждали ТУ САМУЮ битву, Антоний! Ту, после которой вновь пропал злосчастный Девятый легион.

Тит Антоний сморщился:

— Не надо так мрачно, Клавдий! Всё же пропал не легион, а только две когорты.

Наместник едва удержался, чтобы не сорваться. Этот пухлый неженка, знающий лишь дорогу от Сената до своего дворца, а кроме них, посещающий только Колизей да свои любимые термы[16], кажется, действительно не понимает, что произошло.

— Две когорты — это в данном случае тысяча двести отборных воинов, Тит. Причём все они — италики, настоящие римляне, гордость нашей армии. И пропали первая и вторая когорты, а с ними сам легат[17], знаменитый Арсений Лепид. И командир первой когорты Валерий Транквилл. А ещё с ними, разумеется, был орёл легиона. Тот орёл, что однажды уже побывал в плену у мятежников и был возвращён нам благодаря подвигу одного молодого центуриона Элия Катулла. Думаю, ты об этом слыхал. И, надеюсь, понимаешь, что потеря легионного орла означает не только позор для всего легиона, но и для всей нашей армии?

— Ну, неужели мы до сих пор остаёмся рабами старых традиций? — попытался возмутиться сенатор. — Неужели так уж важен символ? Он что, гарант победы? Почему нельзя сделать такого же и на этом успокоиться? Вообще, сколько можно вбивать людям в голову идеалы, которым уже сотни лет и которые давно устарели? Согласен, в армии необходима вся эта муштра, все эти жёсткие правила, но в просвещённом обществе...

— Ваше просвещённое общество, Тит Антоний, скоро погубит Империю! — не сдержался наконец наместник. — Ваши философствования, ваши рассуждения о правах граждан, будто права и так не узаконены, не прописаны давным-давно, все ваши призывы к терпимости, будь то терпимость к разврату и мужеложеству или к трусости, к нежеланию любить свою родину и служить ей, — всё это подрывает самый фундамент государства! Неуважение к воинской доблести, снисходительные усмешки по поводу наших великих побед и мужества, пренебрежение к величию Империи — вот главные союзники всех наших врагов! Подумаешь, знамя легиона! Да мало ли у нас знамён?

— Что ты, что ты, почтенный Клавдий! — добродушно возмутился сенатор. — Разве я что-то подобное говорил? Уверяю тебя, не говорил и не думал. Просто стоит ли так уж остро переживать потерю знамени, если это произошло в бою?

— Мы не знаем, как это произошло! — мрачно бросил наместник. — Знаем только, что почти в точности повторилась история, случившаяся более тридцати лет назад с тем же самым Девятым легионом. Ты не дал мне дослушать Дитриха, он как раз рассказывал, из-за чего Девятый легион вновь ушёл на север, за Вал Адриана.

Сенатор вновь с огромным интересом посмотрел на знаменитого ветерана. Дитрих во время их краткой перепалки небрежно грыз ломтик яблока и слегка прихлёбывал вино, делая вид, что его этот спор не касается. На самом деле это было не так, но тевтон предпочитал не вмешиваться. Римляне любят торжественные слова и громкие речи, сама латынь располагает к этому. Но в речах наместника Клавдия, возможно, слишком пылких и нравоучительных, было, по мнению Зеленоглазого, больше правды и смысла, чем в логически правильных рассуждениях Тита Антония.

— Так расскажи нам, Дитрих, что произошло после того, как варвары отступили от крепости? — переведя дух, попросил наместник. — Почему они пошли к Валу, а не от него?

— Неужели ты и вправду не знаешь этого, Клавдий? — Голос германца выдал удивление. — Кажется, прошло уже достаточно времени, и тебе уже докладывали о происшедшем до моего приезда сюда.

— Докладывали! — Клавдий допил вино и возмущённо стукнул ножкой чаши о столик. — Пять раз, и каждый раз по-иному. А я хочу услышать всё от человека, который это действительно видел. Не то не послал бы за тобой.

— Но и я видел не всё, — пожал плечами Зеленоглазый. — Ладно, буду говорить дальше, только пусть почтенный Антоний простит меня: я продолжу с того места, на котором закончил, повторяться не умею, да и рассказчик я так себе.

— Ты великолепно говоришь! — воскликнул сенатор. — И у тебя такая безупречная латинская речь...

— Если я двадцать три года на римской службе, то надо быть просто бегемотом толстокожим, чтобы не выучить как следует язык. Так вот, когорта крепостного гарнизона пустилась в погоню за бриттами, и я, разумеется, тоже. Мы обогнули один из выступов Вала, за которым начиналось довольно большое открытое пространство, там мы рассчитывали настичь наших врагов. И... увидели, что отряд варваров исчез!

Клавдий поднял брови:

— Исчез?

— Именно. Уже светало, было далеко видно. И нигде никого!

Молодой сенатор с сомнением поглядел на Дитриха:

— Но не провалились же они сквозь землю?

Тевтон вдруг рассмеялся. От этого его и без того моложавое лицо сделалось ещё моложе, а на левой щеке обозначилась задорная детская ямка.

— Прости, почтенный Антоний! Прости мне этот неуместный смех, но ты сейчас слово в слово повторил то, что сказал тогда командир когорты, известный забияка Лукиан Флавий. Он стоял, всё ещё потрясая мечом, словно погоня продолжалась, а лицо у него было почти испуганное. В самом деле, многие тогда подумали, что не обошлось без друидского колдовства.

— А ты в него не веришь? — поинтересовался Клавдий.

— Почему же, верю. Вернее, я знаю, что демоны друидов помогают им очень сильно действовать на людей, особенно на тех, кто легко поддаётся внушению. Но вознести в воздух и перенести через высоченный Вал отряд в двести с лишним человек они не могут. Сказал бы, кто это может, но Он тут уж точно ни при чём.

При этих словах Клавдий быстро, предупреждающе глянул в смеющиеся глаза германца, но тот в ответ лишь беспечно улыбнулся.

— Обычно люди верят в колдовство, когда не могут найти более простую причину происходящему, — сказал Дитрих. — Вот и здесь: умей Лукиан читать следы, он бы не испугался. Правду сказать, земля там твёрдая, на ней почти ничего не видно. Почти ничего, но не совсем ничего.

— И что же ты прочёл на этой земле? — Голос сенатора даже дрогнул от любопытства.

— Я прочёл, что отряд с севера действительно ушёл под землю.

— А без шуток нельзя? — уже сердито воскликнул наместник. — То же самое мне плёл первый гонец из той самой крепости. Но я ему не поверил.

— И зря. — Зеленоглазый подлил себе вина, но лишь пригубил его. — Понимаю, что это звучит невероятно, но я сумел найти вход в подземный коридор, прорытый под Валом и отлично, просто гениально замаскированный. Никто бы не подумал, что за цветущим кустарником, растущим вдоль стены, спрятан люк, сделанный из металла и раскрашенный под каменную кладку. Лисья нора, устроенная по всем правилам фортификации.

Сенатор едва не уронил свою чашу и вскочил на ноги, сразу утратив весь свой величественный вид. Хотел было подняться и Клавдий, но у него, кажется, закружилась голова.

— Ты понимаешь, германец, что говоришь?! — рявкнул наконец наместник. — Ты понимаешь, что означают твои слова?! Я готов признать, что в твоём племени есть великие мастера, что ваши ремесленники умеют делать оружие и украшения не хуже римских, и так далее... Но, во-первых, бритты куда более дики, чем германцы, а уж тем более, чем племя тевтонов, к которому ты принадлежишь. А во-вторых, инженеров и архитекторов, способных сконструировать и построить такое сооружение, нет и у вас! В Риме они да, есть, но не на севере Британии, где молятся рогатым богам и строят только самые примитивные домишки. Как могли бритты прорыть проход под Валом?! И ДЛЯ ЧЕГО они его прорыли?

Дитрих спокойно выслушал весь этот поток слов, потом задумчиво произнёс:

— Ты прав, Клавдий, такие инженеры есть только в Риме. А ты уверен, что никто из них не оказался по ту сторону Вала?

Наместник вздрогнул:

— Каким это образом?

— Я не знаю. Но знаю, как и ты, что сами варвары не могли сделать нору. А для чего она нужна, наверное, ты догадываешься. Если бы им удалось, как они собирались, уничтожить несколько пограничных крепостей, появляясь ниоткуда и исчезая как бы в никуда, это породило бы страх в рядах наших легионов. На охрану Вала всё труднее и труднее было б находить людей. Карательные отряды уничтожали бы окрестные селения, думая, что мятежники приходят оттуда, и это должно было породить отчаянную злобу у пока что подвластных Риму бриттов. И тогда те, кто всё это задумал, сумели бы поднять большой мятеж и по эту сторону Вала. Значит, они знают, как трудно сейчас Империи наводить порядок в своих провинциях.

— Кто это «они»? О ком ты говоришь? — вновь подал голос Тит Антоний.

Зеленоглазый пристально посмотрел на него и сказал, вновь коснувшись губами вина и на этот раз сделав небольшой глоток-

— Моему другу, командиру Девятого легиона Арсению Лепиду, рассказали о том, что то ли в Валенции, то ли ещё дальше, в Каледонии[18], существует новая цитадель друидов, их, если хотите, главный храм и, возможно, центр организации сопротивления бриттов власти Империи. И что ими было задумано прорыть ход под Валом, а потом осуществить несколько нападений, которые привели бы к тем результатам, о которых я говорил.

— И легат поверил? — напряжённо спросил Клавдий.

— Если б не поверил, не повёл бы тысячу двести человек навстречу такой грозной опасности. — Дитрих отвёл глаза и опустил голову, словно вновь переживая всё случившееся. — Если помните, тот, прежний, Девятый легион, что пропал сорок лет назад, состоял из пяти когорт, и в нём было почти четыре тысячи воинов. Но то были, как потом оказалось, не самые лучшие бойцы. В наш, нынешний, легион Арсений верил всей душою. И повёл за собой лучших из лучших. Нашёлся бритт, который сказал, будто знает, как пройти к святилищу быстро, минуя наиболее опасные места, где на римлян могут напасть большим числом, и как захватить друидов врасплох, в день их праздника. Верить ему было, наверное, глупо, но Лепид поверил. И не взял меня с собою!

В последних словах германца прозвучала даже не досада, но почти отчаяние.

— Разве ты спас бы его, если б пошёл с ними? — Клавдий с сочувствием взглянул на Дитриха. — Ты — великий воин, спору нет, но один ты вряд ли мог что-то сделать.

Зеленоглазый покачал головой:

— Я же варвар. И отлично вижу ловушки. Я видел её с самого начала, но Арсений не поверил мне. Я увидел бы их ловушки и по ту сторону и, возможно, мог убедить Арсения вернуться раньше, чем это стало невозможно. А он объявил, что не может взять меня. Ты, мол, давно в отставке, Дитрих!

— Но ведь ты — его лучший друг! — наместник поднялся, наконец, с дивана и подошёл к германцу: — Он мог сделать для тебя исключение.

— Он не сделал его именно потому, что был моим другом.

— Не понимаю?

Дитрих вскинул голову и посмотрел в глаза Клавдию:

— Эта проклятая ведьма сказала ему, что если я окажусь за Валом, то сразу погибну.

Клавдий нахмурился:

— Ведьма? Та друидка, о которой ты мне рассказывал?

— Именно она. И Арсений вновь поверил. Страшно подумать, в какую бредь мы верим, когда дело идёт о самых близких нам людях!

— Друиды к тому же владеют даром внушения! — мрачно изрёк Клавдий. — Какова была по виду эта старуха?

— Она не старуха, — возразил Зеленоглазый. — Правда, ей очень хотелось, чтобы её считали старухой, всё было для этого сделано: широченный белый плащ с вышитыми звёздами, капюшон ниже глаз, а из-под капюшона — торчащие во все стороны седые патлы, посох с полумесяцем... Ведьмища чистой воды! Однако она не сумела спрятать под полами плаща свои руки.

— Руки? — удивился наместник. — А при чём здесь...

— А при том, — не дал договорить Дитрих, — что можно притворяться старой, но руки состарить невозможно. Я успел их разглядеть: судя по рукам, друидке лет этак тридцать. Едва ли больше. К тому же есть одна примета, по которой я наверняка смогу её узнать, если снова встречу.

И, помолчав, он мрачно добавил:

— А хотелось бы встретить!

На некоторое время в триклинии воцарилось молчание. Слышно было, как снуют по коридору рабы, занятые приготовлением ванн и комнат сразу для двоих гостей. Где-то не так далеко, должно быть, в долине реки, рыбак пел протяжную песню о любимой девушке, которая ждёт его на берегу. До чего одинаковы эти песни у всех племён! У кого же нет рек, морей, а стало быть, и рыбаков?

— А что вы сделали в конце концов с подземным ходом? — спросил, допив свою чашу, сенатор Тит Антоний.

— С лисьей норой? — Дитрих досадливо пожал плечами: — Само собою, легионеры замуровал вход кирпичной кладкой. Но на всякий случай там поставлены караулы. Никто уже не проникнет через эту нору. Если только...

— Если только что? — Клавдий спросил, хотя ответ знал заранее.

— Если только она была единственная! — вновь рассмеялся Зеленоглазый и наконец залпом осушил свою чашу.

Глава 4 ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК

Дитрих Зеленоглазый служил в римской армии с семнадцати лет, причём пошёл на службу не просто добровольно, но и охотно. Его племя жило за Рейном и не имело особых привилегий, в отличие от нескольких племён Левобережья. Те получали различные льготы за охрану границ Империи — кто освобождение от рекрутского набора, кто послабление в выплате дани. Однако отец Дитриха — могучий вождь Ариовист, понимавший бессмысленность войны с Римом, — сумел завоевать доверие римлян и тоже получил немало прав, вплоть до возможности без дополнительного разрешения посещать вместе со своими людьми левый берег Рейна и вести торговлю в любой из близлежащих провинций. Зеленоглазый (своё прозвище он получил ещё в детстве) не раз ездил с отцом в Рецию, — самую богатую из южных германских провинций.

В центре её высился настоящий римский город, с форумом, храмами, цирком, прекрасными термами и огромным плацем.

Этот-то плац и заворожил мальчика, едва он его увидел. Он смотрел на обучение римских воинов, и в его душе зрело желание научиться всему, что умеют делать они. Его восхищал строевой шаг легиона, когда несколько тысяч выстроенных шеренгами людей, в сверкающих нагрудниках, в шлемах, увенчанных красными гребнями, шли нога в ногу, единовременно ударяя светлый песок тяжёлыми, на толстой подошве, боевыми сандалиями. Он любовался упражнениями копьеносцев и состязаниями с мечами, восхищался быстротой, с которой когорты перестраивались, меняя оборонительные построения на боевые. В этой безукоризненной слаженности, точности, в этом беспрекословном повиновении командам он видел объяснение непобедимости Рима.

Другое дело, что уже в детстве он сам ничуть не хуже взрослых римских воинов стрелял из лука, метал дротик, а уж в верховой езде оказался бы не слабее самых опытных легионеров-всадников. Но его отдельные умения ничего не стоили без военного искусства и мощи целой армии. Дитрих заговорил было об этом с отцом, и, к его удивлению, Ариовист выслушал четырнадцатилетнего сына серьёзно, но потом сказал:

— Каждое умение даётся что человеку, что народу — только с опытом. Наш народ отважен и могуч, у нас есть опыт в битвах. Но нет опыта в послушании. Кто из вождей сумеет собрать такую же армию, как та, что есть у римлян, и заставить её подчиняться? Сразу найдётся ещё несколько вождей, которые захотят отнять у него право на управление этой армией, и ничего хорошего не выйдет. Из-за этого не удалась ни одна попытка освободиться из-под господства Рима и в ближайшие лет сто не удастся — у нас нет ещё стремления объединиться, принести в жертву гордость и самомнение ради нашего единства. Воюющие друг с другом племена сейчас опаснее друг для друга, чем Рим для всей Германии. Поэтому я предпочитаю дружбу с Римом.

Дитрих понял отца, и с тех пор его мечтой стала служба в римской армии. И возможность поступить на эту службу представилась раньше, чем он надеялся. Зеленоглазому минуло шестнадцать лет, когда на земли его племени, к тому времени давно мирно возделывавшего поля и выгонявшего на пастбища скот, напал мощный отряд соседствовавших с землями Ариовиста херусков[19]. Главной их целью были несколько прекрасных конских табунов, составлявших гордость племени и бывших ходовым товаром на рынках Левобережья. Завоеватели не прочь были поживиться и только что собранным урожаем проса, а ещё увести в плен юношей, женщин и девушек, благо ближайшая римская крепость находилась в сотне миль, за Рейном. Была крепость и по эту сторону реки, она располагалась ближе, но до неё пришлось бы добираться дольше: затяжные осенние дожди превратили в болота многие окрестные луга, заболотили леса и рощи.

Ариовист предполагал, что следует ждать нападения, и предпринял меры к тому, чтобы его не застали врасплох. Много раз побывав в римских крепостях, вождь знал, как они строятся. Конечно, возвести подобие такой крепости в своём поселении предводитель тевтонов едва ли сумел бы, однако вырыть ров вокруг нескольких посёлков и обнести их высоким земляным валом он всё же ухитрился. Едва началась битва, за пределы этого рва и вала сбежались женщины и дети из других, близлежащих посёлков, сюда же загнали несколько сотен лошадей, не желая делать их лёгкой добычей херусков. Но тех было очень много, и они надеялись сломить сопротивление воинов Ариовиста.

— Скачи! — крикнул отец Дитриху. — Среди наездников тебе нет у нас равных. Доберись до Рейна, переправься и попроси помощи у гарнизона крепости. Римляне знают, что я им не враг, и если помогут, не останусь в долгу.

Он успел промчаться по последнему из трёх, перекинутых через ров, мостов, прежде чем отцовские дружинники ударами топоров подрубили их опоры. Орда херусков была уже в стадии[20] от земляного вала, и Дитрих направил коня вдоль рва, затем наискосок, прямо под носом у врагов, в первый момент не понявших, что означает это явление одинокого всадника, словно нарочно скачущего под их стрелы. Поэтому они и не обстреляли его сразу. Когда же несколько человек, остановившись, потому что стрелять на ходу было бессмысленно, выпустили в беглеца пару десятков стрел, достать всадника смогли только три. Одна вонзилась в круп коня позади седла, и конь лишь ускорил от этого бег, вторая воткнулась в ногу Дитриха ниже колена, третья попала в левую руку. Он обломил их — вынимать было некогда — и продолжал скакать. Кто-то из херусков пытался его догнать, но это ещё никому не удавалось, на каком бы из отцовских коней он ни мчался, а сейчас под ним был лучший из лучших.

Потом была скачка лесом, по размытому дождями бесконечному лугу, потом снова через лес. Дитрих лучше кого бы то ни было знал, как экономить силы коня, когда необходимо чуть придержать его, дать перейти на спокойную рысь, когда вновь пустить вскачь, чтобы он выдержал как можно дольше. Припав к шее могучего скакуна, юноша уговаривал его, называл самыми ласковыми словами, объяснял, что иначе нельзя, что от их общих сил сейчас слишком многое зависит...

Ледяная вода Рейна охладила горевшие огнём раны, но простреленная нога, и без того онемевшая, совсем перестала чувствовать. Зеленоглазый молил Вотана[21] сохранить силы его коня, потому что, если тот, выбравшись на берег, упадёт, придётся дальше бежать самому, а крепость ещё не рядом.

Он поспел тогда вовремя. Командир гарнизона знал его отца и без лишних слов согласился отправить подмогу.

— Но поедет отряд не напрямик, через реку, а всё же через мост, — рассудительно заметил центурион. — Да, это порядочный крюк, но я не хочу потерять десяток-другой людей и лошадей в этой бешеной реке. Не все умеют скакать, стрелять из лука и переправляться в половодье верхом в самом опасном месте. Не все такие, как ты, Дитрих, сын Ариовиста!

— Если твои воины помогут моим сородичам выстоять в битве, я пойду служить именно в ваш легион! — пообещал Зеленоглазый, один за другим вытаскивая из своей руки и из ноги обломки стрел. — Послушай, центурион, мне нужно калёное железо, чтобы прижечь раны. Не то, пока мы скачем назад, я потеряю много крови, а потом раны могут загноиться.

Ему не стали возражать. Даже те из легионеров, кто не встречал прежде Ариовиста и его сына, слыхали о них достаточно. Да и сами бойцы Пятого легиона, почти все родом из Дакии, не привыкли оставлять поле боя из-за двух сквозных ран, которые не мешали скакать верхом, владеть мечом и стрелять из лука. К тому же воинам понравилось, что юный германец, прежде чем заняться своими ранами, сперва вытащил стрелу из крупа коня и смазал ранку снадобьем, которое дал ему гарнизонный лекарь.

Они прискакали на помощь Ариовисту, когда херуски уже облепили земляной вал, будто мухи медовую лепёшку. Их сбрасывали оттуда, но они лезли и лезли вверх, и было очевидно, что упрямое сопротивление тевтонов не отбило у них охоты осуществить задуманное. Римская конница нанесла удар сзади, и это решило исход сражения. Захватчики отступили, потеряв более половины отряда, и дружина Ариовиста с торжествующими воплями пустилась вдогонку, хотя и сделано это было скорее для устрашения.

Дитрих сдержал слово: спустя полгода он обратился к легату Пятого легиона с просьбой о зачислении в ряды воинов. Его отец не возражал, и легат тоже не нашёл возражений, хотя в его легионе германцы до сих пор не служили.

Очень скоро Зеленоглазый убедился, что маршировка по плацу и повторяемые многократно боевые упражнения смотрятся красиво лишь со стороны. Это была тяжелейшая, утомительная, иной раз откровенно нудная работа, отнимавшая уйму сил и приносившая мало удовлетворения. Казалось, что всё это просто, но умом юноша понимал: для точности и слаженности боевых действий всей армии каждый воин должен уметь выполнять любое движение, любой шаг с ювелирной точностью, притом не думая, как он это делает, — эти действия должны были войти в привычку, а привычка — укорениться в подсознании. Чем-то такая выучка напоминала инстинкт дикого зверя. Но зверь не умеет выполнять команды, если только не попадает в руки человека и не становится дрессированным. А здесь всё строилось ещё и на безусловном подчинении командиру, каждому его слову.

Дитрих очень хотел стать хорошим легионером и подчинил свою свободолюбивую натуру этому желанию. Он упрямо постигал военную науку, созданную и достигшую совершенства за столетия римских побед и поражений. Вскоре юный германец стал одним из лучших бойцов легиона. Он усвоил всё, что возможно было усвоить, не растеряв своих былых навыков охотника, следопыта, наездника и укротителя коней.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Он прославился и в Пятом легионе, с которым служил в Дакии, и в Десятом египетском, с которым прошёл через жестокие сражения во время обширных восстаний в Мавритании[22], потом в азиатских провинциях, и в Девятом, возрождённом легендарном легионе, чьи когорты в последние годы несли службу на Дунае, в Северной Галлии и в Британии.

Именно в Британии более тридцати лет назад этот легион бесследно исчез. Уйдя за Вал Адриана, чтобы подавить мятежи северных провинций, четыре с лишним тысячи легионеров словно растворились в густых туманах тамошних лесов и болот. Вместе с легатом и центурионом первой когорты пропал и орёл легиона, а значит, для всей римской армии он перестал существовать.

Армия смирилась с утратой легиона. Не смирился, как потом выяснилось, лишь один человек — сын командира первой когорты Элий Катулл. Он, как и его отец, стал военным, пройдя обучение в Риме, получил звание центуриона и отправился служить в Британию. Во время мятежа, случившегося в одной из приграничных крепостей, центурион Элий получил тяжёлую рану, после неё остался хромым и мог бы себе спокойно жить в имении своего двоюродного брата, ветерана, получившего в Британии неплохой надел земли, но память об отце подвигла девятнадцатилетнего юношу на невиданный подвиг. Вместе со своим вольноотпущенником, бриттом из племени иценов, он отправился за Вал Адриана, назвавшись опытным знахарем, умевшим к тому же исцелять глазные болезни (а таких по просторам Северной Британии колесило великое множество). Отважные друзья прошли вдоль и поперёк всю Валенцию и половину Каледонии, покуда не нашли племя, у которого в местном святилище хранился пленённый римский орёл. Это племя, вместе с несколькими другими, и уничтожило некогда римских воинов, оставшихся верными присяге. Остальные гораздо раньше либо дезертировали и стали жить среди варваров, либо погибли в лесах и болотах.

Элий и его друг сумели похитить «римского бога», как называли варвары золочёного орла, сумели уйти от погони и доставить свой трофей назад, за пределы Вала Адриана. Однако римский Сенат не решился возродить Девятый легион: многие его бойцы, как явствовало из рассказов центуриона Элия, опорочили имя легиона предательством и изменой присяге. Героическая гибель первой когорты не переубедила сенаторов. И легион был на время забыт. Брат центуриона Элия, ветеран Катулл, предложил похоронить легионного орла в тайнике, в его доме, что и было сделано.

Прошло пятнадцать лет, и, путешествуя по своим провинциям, император Марк Аврелий посетил Британию. Ему рассказали о судьбе Девятого легиона, о подвиге центуриона Элия и о том, что легендарный орёл упокоился где-то здесь, в одной из британских провинций.

Император отыскал имение двоюродного брата центуриона Элия, ветерана Люция Катулла, и тот, изумлённый такой честью (не всякий римский ветеран может похвастаться, что принимал у себя императора!), разумеется, рассказал Марку Аврелию не только всю историю легионного знамени, но и показал место его упокоения. Сердце императора дрогнуло: он повелел возродить легион, восстановить знамя (Элию и его другу вольноотпущеннику Крайку, удалось унести лишь самого орла, без древка, без прибитых к нему золочёных венков и прочих наград) и набрать новых легионеров, причём только из числа италиков.

Дитрих Зеленоглазый стал центурионом второй когорты Девятого легиона. Его назначению туда способствовал старый друг знаменитого германца Арсений Лепид, один из немногих легатов римской армии, не назначенный на эту должность из числа сенаторов, но получивший почётное звание после долгих лет воинской службы. Арсений и Дитрих сдружились ещё в Десятом египетском легионе, которым прежде командовал Лепид.

За два года до роковых событий возле одной из северных крепостей Зеленоглазый получил давно заслуженную отставку, и ему, как всякому ветерану, пожаловали, вместе с определённой суммой денег, надел земли. По правилам этот надел выдавался по последнему месту службы, а потому Зеленоглазому предложили неплохой участок в Британии. Он, не раздумывая, согласился, потому что отлично понимал: земледелец из него никакой, к пахоте, севу, труду на пастбище у него не было ни малейшей тяги. Он почти сразу сдал свою землю в аренду соседу, такому же армейскому ветерану, который был счастлив низкой арендной плате. Сам же Дитрих поселился в небольшом имении, на клочке оставленной себе земли и занялся охотой, причём ради хороших охотничьих трофеев мог путешествовать то на север, к Валу Адриана, а то и за его пределы, то на юг провинции. Он везде давно уже свёл знакомства с местными охотниками, и они с удовольствием сопровождали ветерана в его похождениях, тем более что он был щедр, всегда по справедливости делил добычу, а порой отдавал больше, чем заслуживали другие — его радовала сама охота, а брал он себе столько, сколько нужно для обычного вкусного обеда.

Кроме охоты Зеленоглазый занимался выездкой коней — его сосед завёл себе неплохой табун, и Дитрих охотно объездил нескольких наиболее норовистых жеребцов и кобыл, чтобы их можно было использовать под седлом и в упряжке. С соседа он не взял денег, но когда к нему стали обращаться с такими же просьбами торговцы лошадьми и владельцы других табунов, ветеран уже не церемонился. И заказчики платили, отлично понимая, что лучше не справится никто. При этом Дитрих никогда не калечил лошадей, не избивал их, не рвал рот удилами, чтобы заставить животное подчиниться. Он просто сразу показывал коню, будто противнику в бою, свои силу и ловкость, а после заключал с норовистым скакуном мир, и этот мир всегда принимался. Пару раз Зеленоглазому пытались подсунуть жеребцов, опоенных дурманом и от того впадавших в неистовство, едва на спину бедняге садился человек. Оба раза это было сделано на спор: вот, мол, в этот раз знаменитый наездник не сумеет справиться с лошадью. Но Дитрих справился, хотя это стоило куда больших усилий и было куда опаснее, чем обычно. После этих случаев к нему несколько раз привозили коней из дальних провинций и даже однажды из Рима. Платили хорошо, так что нужды ветеран не испытывал, да ему и не нужно было много.

Он так и не женился, не позабыв за долгие годы белокурую Хильде, которую когда-то мечтал взять в жёны. Отец, однако, сосватал её старшему брату Дитриха — старший есть старший, а девушка нравилась обоим. Дитрих не обиделся ни на отца, ни на брата и никому никогда не рассказывал о Хильде, но всерьёз увлечься какой-нибудь женщиной так и не сумел. Он нравился всем: гетерам, искусным в любовных ласках, жёнам легионеров, считавшим, что долгое отсутствие мужа оправдывает грех, зачастую и молоденьким девицам, которых улыбка красавца воина заставляла забыть даже страх перед родителями. Услугами первых Зеленоглазый нередко пользовался, что до вторых и третьих, то у него на этот счёт было простое правило. «Я сам легионер, — говорил он. — Как же стану пакостить таким же легионерам? А случись испортить девицу, так ведь и жениться заставят! Что же я, сумасшедший?»

С легатом Арсением центурион в отставке поддерживал прежнюю самую тесную дружбу — они часто встречались, иногда в те дни, когда Арсений мог оторваться от службы, отправлялись на охоту вместе. И римлянин всегда, неизменно доверял своему другу-варвару.

И вновь орёл Девятого легиона ушёл в туманные глубины загадочных северных областей Британии. Ушёл и не вернулся.

Глава 5 ПЛАН ДИТРИХА ЗЕЛЕНОГЛАЗОГО

— А я, признаться, удивился, что ты откликнулся на моё приглашение и приехал, — заметил Квинт Клавдий Лукулл, дослушав рассказ Дитриха до конца. — Думал, раз твой друг ушёл туда и пропал, то ты тоже отправишься за Вал — разузнать, что случилось с Арсением и его когортами.

— Это упрёк? — Зелёные глаза лишь на миг стали тёмными, в них сверкнули опасные недобрые искры.

— Нет, не упрёк! — Клавдия трудно было смутить. — Просто раз так, то у тебя были причины не ходить туда. Возможно, ты тоже поверил в пророчество друидки и не захотел погибать понапрасну.

Дитрих покачал головой.

— Ты знаешь: я не верю в эту бесовщину. И удивился, когда поверил Арсений. Да кабы даже я был уверен, что действительно найду там свою смерть, то неужто это остановило бы меня, Клавдий?

— Тогда в чём причина?

Зеленоглазый вновь отхлебнул вина и улыбнулся:

— Когда ты отправил мне письмо?

— Двадцать дней назад. Сразу, как до меня дошла весть о случившемся.

— Так. Как думаешь, сколько эта весть шла от Вала Адриана до Лондинии?

Наместник на мгновение задумался.

— Не думаю, а знаю: четыре дня.

— Правильно. Столько же времени мне везли твоё приглашение. Со времени исчезновения легиона действительно прошло двадцать четыре дня. А теперь прикинь, за сколько дней я могу доскакать до Лондинии? И не от Вала, а от своего имения, которое расположено значительно ближе, а, Клавдий?

На этот раз Лукулл думал куда дольше.

— Скорее всего за три дня. Когда ты в седле, любая лошадь становится вдвое резвее.

— Возможно. А возможно, я просто лучше знаю лошадей. Я ехал к тебе два дня, наместник. Итак, отнимем от двадцати четырёх четыре, четыре и два. Получается четырнадцать дней. Как раз почти до конца майских календ[23]. То есть у меня было время побывать за Валом.

Сенатор Тит Антоний присвистнул:

— Ничего себе! Так ты там был, Дитрих?

— Был, конечно. Отправился сразу, едва стало ясно, что когорты Арсения не вернутся. Тогда же и было отправлено сообщение наместнику.

— И что ты узнал? — Клавдий весь напрягся.

— Ничего, — последовал ответ.

— Кажется, я тебя не понял.

— Ты как-то заметил, что по-латыни я говорю безупречно, значит, не понять короткое слово не мог. Я сказал: ничего.

И снова в триклинии воцарилось молчание. Наместник и сенатор во все глаза смотрели на знаменитого воина, ожидая, что он разъяснит сказанное. Зеленоглазый со вздохом поставил на столик чашу, не выпитую и до половины, и проговорил, переводя взгляд с одного из слушающих на другого:

— Едва мы заделали лисью нору, я отправился на ту сторону. Мне уже приходилось туда ходить, охота там не хуже, чем с нашей стороны, а отношения с бриттами у меня неплохие и тут, и там. Три с лишним дня я шёл по следу легиона. Проводник действительно повёл их по малонаселённым местам, где возможно было избежать встреч с большими отрядами бриттов.

— Но ведь враги не могли не ждать нападения! — воскликнул Клавдий. — Раз напали они да ещё получили хороший отпор, то естественно было предположить, что римляне захотят преподать им урок «добрых отношений».

Дитрих усмехнулся:

— Но они вряд ли сразу догадались, что мы обнаружили лисью нору. Значит, должны были думать, будто Арсений Лепид начнёт расправляться с теми, кого заподозрит в мятеже по эту сторону Вала. Так что запас времени был. Когорты Арсения шли по самым диким местам, и я следовал за ними. Но потом след пропал.

— Как — пропал? — изумился сенатор Антоний.

— Так Совсем пропал. Я не нашёл его продолжения.

— Ты?! — Клавдий поперхнулся вином. — В жизни не поверю, что ты мог не найти следа!

Вместо ответа Зеленоглазый придвинул к себе большую стеклянную чашу для ополаскивания пальцев. Окунул туда указательный палец, быстро провёл по поверхности воды. Затем, спустя несколько мгновений, поднял глаза к наместнику.

— Клавдий, покажи, где след от моего пальца.

— Ты хочешь сказать, что...

— Вот именно. И я это предполагал с самого начала. В тех местах, куда проводник повёл когорты Арсения, очень много болот. По одному из них они и пошли.

Тит Антоний нахмурился.

— Вот и ответ! — медленно проговорил он. — Этот проклятущий варвар заманил их в топь.

— Не сходится, — возразил Зеленоглазый. — Если предположить, что проводник знал брод через болото, то, надо думать, легионеры шли за ним след в след, иначе не пройдёшь. И если бы идущие первыми стали проваливаться и тонуть, то те, кто двигался следом, конечно, не полезли бы дальше.

— Но без проводника они не смогли и вернуться назад.

— Да, вероятно. Однако опыт подсказывает, что из тысячи двухсот человек кто-то вернулся бы обязательно. Хоть несколько воинов. Есть ведь люди опытные, которые могли запомнить приметы пути. Я бы запомнил. Нет, если проводник вёл когорты в западню, то либо завёл очень далеко, откуда и в самом деле было уже не выбраться, либо их кто-то должен был встретить. Я обошёл болото кругом. И не нашёл продолжения следов.

Квинт Клавдий развёл руками:

— Ты противоречишь себе, Дитрих! Раз продолжения следов не было, то, выходит, они всё же погибли в этом злосчастном болоте. Все, как один.

— Могу это допустить, но не верю в это, — твёрдо проговорил Зеленоглазый. — Просто все три дня, что я следовал за Девятым легионом, шли проливные дожди. По ту сторону топи — низина, она вся покрылась озёрцами, лужами, и следы, оставленные несколько дней назад, попросту исчезли. Хотя там и прошло так много людей. Знай я точно, где именно Арсений со своими когортами вышел из болота и в каком направлении они двинулись дальше, я, возможно, отыскал бы какие-то приметы. А так это оказалось невозможно: там бродят стада кабанов, пасутся коровы местных жителей, бродят охотники. Следов сколько угодно, и все они после дождей стали в лучшем случае едва заметными отметинами. Конечно, я расспрашивал местных жителей. И все они отвечали, что не видели «красных гребней» — так бритты называют римских воинов. Кто-то, думаю, действительно не видел, а те, кто видел, разумеется, не сказали.

Он умолк, закончив рассказ. И опять все трое долго молчали.

— Ну, и что мы станем делать теперь? — первым заговорил наместник Британии. — Пошлём в Рим отчёт о новой пропаже Девятого легиона? А не слишком ли часто он пропадает?

— А что ещё можно сделать в этом случае? — вопросом на вопрос ответил Тит Антоний.

— Не знаю, что будет делать почтенный наместник и что будешь делать ты, высокородный сенатор, а я собираюсь узнать правду, — сказал Дитрих и наконец залпом осушил свою чашу. — Я покинул Каледонию потому, что не смог найти когорты Арсения по свежим следам, и потом уже не имело значения, сколько пройдёт дней. Если римляне погибли, то им уже не помочь. Если кто-то из них жив, не так важно, придёт ли помощь немного раньше или немного позже. Охотник, который кидается за дичью, не разбирая дороги, чаще всего остаётся ни с чем. Я собираюсь вернуться в Каледонию и продолжить поиски. Только вначале мне нужно ещё кое-что разузнать здесь.

Напряжение, повисшее в комнате, исчезло. Клавдий улыбнулся обычной для него скупой улыбкой.

— Я так и знал! И ты как недавний легионер, конечно, понимаешь, что важно узнать судьбу знамени?

— Судьбу легионного орла? Разумеется, понимаю. — В ответ на улыбку наместника Дитрих почему-то нахмурился. — В прошлый раз орёл оказался в руках врагов, но врагов диких и нерасчётливых. Они могли бы использовать «римского бога» против Рима, они и хотели это сделать, только не знали как. Теперь же мы явно имеем дело с врагами организованными, хитрыми и опасными.

— Не сомневаюсь, коль скоро у них нашёлся инженер, чтобы соорудить подземный ход, и стратег, организовавший штурм крепости по всем правилам ведения войны! — воскликнул Квинт Клавдий. — Неужели проклятые друиды способны на такие вещи?

Зеленоглазый кивнул:

— Думаю, да, способны. За те годы, что бритты противятся римскому завоеванию, их жрецы наверняка многому научились. Просто бегать впереди толпы, возбуждённой их зельями, стало неэффективно. И потом... — он осёкся, но продолжил: — Потом, мне кажется, сейчас они почему-то стали особенно нас ненавидеть. Не так, как прежде, когда просто злились, что их власть над дикими племенами уходит у них из рук. Сейчас это какая-то другая ненависть. Не могу объяснить, однако чувствую ясно.

Сенатор Тит Антоний привстал со своей скамьи:

— Очень интересно... Я не впервые это слышу. В каком-то из донесений Сенату о состоянии дел в провинциях уже было такое утверждение. Вспомнить бы, о какой из провинций шла тогда речь. Говорилось о том же самом: о том, что борьба с Империей усиливается и отношение к римлянам стало другим. Именно так и было сказано: ненависть какого-то иного порядка!

— Значит, причину надо искать не в провинциях, а в самом Риме, — заключил Клавдий. — Но я хотел бы, чтобы ты всё же рассказал подробнее, как собираешься действовать, Дитрих.

— Для начала, — проговорил тевтон, — мне нужно подробнее узнать историю прежнего исчезновения орла. А для этого встретиться с этим самым центурионом Элием. Далеко отсюда его имение?

— Совсем недалеко, — живо отозвался наместник. — Сколь я помню, оно примерно часах в семи езды отсюда. Езды верхом. Значит, ты, Зеленоглазый, доберёшься туда часа за четыре.

— И не подумаю, — решительно возразил Дитрих. — И не подумаю гнать коня ради лишней пары часов. Да ещё, если поеду прямо сейчас, прискачу в середине дня, когда добропорядочные ветераны-фермеры обычно объезжают свои угодья. Что же, искать Элия Катулла на пастбище или среди всходов пшеницы? Лучше поеду не спеша и буду как раз к вечеру.

Через некоторое время Зеленоглазый покинул триклиний и, обойдя просторный дом наместника, прошёл на широкий, обнесённый хозяйственными постройками двор, куда раб Клавдия Лаэрт, невысокий крепыш-галл, накануне отвёл коня приезжего. Как и положено, конь стоял, привязанный к яслям, с заложенным в них сеном. Дитрих с удовлетворением отметил, что Лаэрт не поленился вымыть его скакуна и даже аккуратно расчесать ему шерсть. А ведь он ещё подносил им с хозяином вино и фрукты, значит, был наготове. Правда, зов Клавдия раб мог услышать легко: задняя дверь триклиния выходила в просторный коридор, окна которого как раз смотрели на задний двор.

— Любишь лошадей? — спросил Дитрих раба, занятого в это время приведением в порядок упряжи хозяйской колесницы, отдельно сложенной на широкой деревянной лавке.

— Люблю! — тот широко улыбнулся. — А как их не любить, господин центурион? Они вон какие сильные, что бы им нас слушаться? Однако слушаются и привязываются к людям. Я с детства при лошадях, это сейчас вот старый, глупый раб Торий ухитрился сломать себе ногу, свалившись со скамейки, когда подвязывал на дворе лозу хмеля. Валяется на всём готовом, а я теперь не только управляюсь по хозяйству и за лошадьми слежу, но и по дому должен многое делать, женщины не справляются.

— Ты — потомственный раб? — задал Дитрих новый вопрос, скорее желая проверить свою наблюдательность, чем узнать ещё что-то о Лаэрте, обычно германец сразу видел, родился ли человек в неволе либо долгие годы медленно и мучительно привыкает к ней. У этого галла никакого недовольства своим положением заметно не было.

— О! — охотно подтвердил его мысль Лаэрт. — Ещё мой дед был рабом у отца господина наместника. Тот тоже был военный, а потом — государственный служащий. Жить у таких хозяев — одно удовольствие: кормят хорошо, если и получишь затрещину, так это только когда по делу. Сейчас вон полно развелось колонов[24], гляжу я на них и думаю: это сколько же у людей забот! И семена да саженцы вовремя купи, и землю подготовь под посев так, чтоб дала хороший урожай, и продать сумей с выгодой, а не то не заплатишь аренду, вот тебе и долги. А потом — раз так случилось, два, ну и плакала твоя землица! Нет уж, рабом быть куда лучше, куда выгоднее.

— И свободы не хочется?

— А что она мне, свобода-то? — удивился Лаэрт. — Если б можно было не работать, а так жить, тогда да, а то всё едино, да ещё и сам за себя отвечай! Не надо мне такой радости...

Дитрих, улыбаясь, поглаживал шею своего коня, который в это время довольно фыркал и ласково тянулся бархатными губами к его обнажённой ниже локтя руке. Рассуждения Лаэрта не были для Зеленоглазого новостью, большинство потомственных рабов так рассуждали, и хотя германец никогда не мог до конца понять этого, но в этих рассуждениях всё же заключалась незыблемая логика, с которой сложно было спорить.

— Сейчас поедешь? — спросил, подойдя сзади, наместник Квинт Клавдий.

— Да. Напою коня и поеду, — кивнул Дитрих.

— А ты что тут занялся упряжью? — сердито глянул Клавдий на своего раба. — Тебе в доме делать нечего? Ступай-ка!

Лаэрт удалился, что-то весело насвистывая, ужасно довольный тем, что с ним поговорил такой важный господин, какого он безошибочно определил в Дитрихе Зеленоглазом.

— Я очень надеялся, что ты согласишься поехать. — Голос и лицо наместника выдавали озабоченность, но он постарался улыбнуться: — И хвала Юпитеру, что ты сам того захотел!

— Как я мог не захотеть, если там, возможно, погиб, а возможно, нуждается в помощи мой друг? — удивился Дитрих.

И затем пристально посмотрел в лицо Клавдия:

— А почему ты так стремился отправить туда именно меня? Только из-за моего умения читать следы и ладить с бриттами?

— Нет. — Наместник оглянулся по сторонам, хотя подслушать их здесь никто не мог: окна коридора и комнат второго этажа, выходившие во двор, были далеко. — Нет, есть иная причина.

Зеленоглазый молчал, пристально глядя в лицо Клавдию. Тот не дождался вопроса и вновь заговорил:

— Я много слышал о том, как опасно связываться с друидами. Многие уверяют, что все без исключения друиды — колдуны и их колдовство лишает людей воли. Что ты об этом думаешь?

— Думаю, что уж точно не все! — усмехнулся Дитрих. — У нас, германцев, жрецы тоже любят заниматься всякими фокусами, но, как правило, это фокусы, и ничего больше. Что до друидов, то те ещё используют наркотики, а это бывает похуже колдовства, по крайней мере, на варваров действует безотказно. Однако очень возможно, что и колдуны среди них есть. Возможно, их даже не так мало. Они ведь из поколения в поколение учатся подчинять людей своей воле и своей власти, так что, вероятно, некоторые из них достигают в этом многого.

Клавдий слушал внимательно, слегка покусывая губы, будто его мучили сомнения. Когда Зеленоглазый умолк, наместник проговорил:

— Твои слова согласны с моими мыслями. Но мне говорили, — и тут он ещё понизил голос, — будто бы христиане, которые молятся распятому Богу, не подчиняются никакому колдовству — оно на них просто не действует. Так ли это?

В ответ Дитрих рассмеялся:

— Клавдий, ты думаешь, будто я скрываю свою веру? Да нет, если меня об этом спрашивают, я говорю всем: да, я христианин. Теперь ведь за это не преследуют. Почти не преследуют, а здесь, в Британии, так далеко от Рима, и подавно. Да если бы даже это и было по-прежнему опасно, мы не должны скрывать веру во Христа. Но вот насчёт того, как действует на христиан колдовство друидов, я ничегошеньки не знаю! А ты надеешься, что коль скоро я исповедую христианство, то останусь невредим там, где погибли другие?

— Надеюсь, — кивнул Клавдий.

И вновь Зеленоглазый усмехнулся своей особенной, то ли лукавой, то ли печальной усмешкой:

— Хорошо, постараюсь оправдать твои надежды.

Когда же наместник, попрощавшись с гостем, отвернулся и зашагал назад, к дому, Дитрих прошептал чуть слышно:

— И если ты прав, Клавдий, то буду надеяться, что остался невредим и кое-кто из двух когорт Девятого легиона. Надеяться и молиться, чтобы это было так!

Глава 6 ЦЕНТУРИОН ЭЛИЙ, ЕГО ДРУГ И ЕГО ВОЛК

Элий Септимий Катулл, отставной центурион шестой когорты Седьмого легиона, оказался крепким на вид мужчиной, почти одних лет с Дитрихом, ну, возможно, на пару лет старше. Он прихрамывал на правую ногу — её раздробило колесо вражеской колесницы во время жестокого боя. Это произошло возле одной из приграничных крепостей, где несла службу шестая когорта.

Сухощавый, даже поджарый, Элий был настоящим римлянином, хотя и прожил теперь уже большую часть жизни в Британии. Густой загар сельского жителя не добавил слишком много к его природной смуглоте, и серые глаза казались на фоне этой смуглоты совсем светлыми.

— Я знаю обо всём, что приключилось, — коротко сказал Элий Катулл, указывая своему гостю на кресло, поставленное возле невысокой ограды террасы. — Садись, отдохни с дороги. Ты голоден?

— Нет. Спасибо.

Дитрих уселся в кресло и посмотрел на раскинувшийся перед ним живописный вид: обширное поле, покрытое изумрудными всходами, а за ним — уже отцветший яблоневый сад. Неслышными шагами на террасу поднялась жена Элия, красавица британка, в вишнёвом платье и полупрозрачном покрывале, скользившем с тугого узла огненно-рыжих волос, сколотых на затылке тремя гребнями. Она принесла и поставила прямо на широкий парапет ограды высокий кувшин да пару глиняных стаканов.

— Подслащённая вода, — произнесла матрона[25] негромким мелодичным голосом. — Может быть, нужно было принести вина, а, Элий?

— Если только этого хочет наш гость. — Отставной центурион посмотрел на жену взглядом, в котором смешались нежность и гордость — он явно был всё ещё влюблён в женщину, с которой прожил более двадцати лет.

— Гость с удовольствием выпьет воды, — произнёс Дитрих и первым взял стакан. — Спасибо, госпожа.

— Спасибо, Лакиния! — поблагодарил жену Элий Катулл. — А теперь мы с гостем поговорим один на один.

Она кивнула и ушла, ступая всё так же тихо, так же гордо вскинув голову, украшенную венцом золотых волос.

Хозяин тоже глотнул воды и посмотрел гостю в глаза:

— Я знаю, что Девятый легион вновь утратил своё знамя вместе с легатом и двумя первыми когортами. — Элий придвинул ближе такое же кресло и сел напротив Дитриха. — И так же, как я ликовал когда-то, узнав, что легион моего отца всё-таки возрождён, так же теперь мне больно узнать о его новом поражении. Неужели древнее[26] проклятие и впрямь обрекло этот легион на уничтожение?

— Я не подвержен таким суевериям, — покачал головой Зеленоглазый. — Хотя и слыхал не раз, что во всей этой бесовщине есть какой-то смысл. Действительно, тёмные силы могут иметь власть над людьми, что тут и говорить! Но мне хотелось бы узнать от тебя, как и где ты со своим другом тогда нашёл орла?

Элий кивнул и очень подробно, очень толково рассказал своему гостю, такому же отставному центуриону, хотя тот и прослужил в армии в двадцать раз дольше, о путешествии, которое он предпринял двадцать один год назад со своим другом вольноотпущенником Крайком. Элий назвался знахарем, целителем глазных болезней и таким образом проник во враждебные Риму провинции. Они с Крайком исколесили всю Валенцию и затем — половину Каледонии, прежде чем случай привёл их в племя охотников, почитавшее своим тотемом рысь. Как и многие тамошние племена, эти бритты молились богу, которого именовали Рогатым. Во время одного из племенных праздников, праздника Молодой рыси, во время которого мальчики-подростки проходили посвящение в воины, Элий и Крайк увидели до того скрываемого в святилище племени орла Девятого легиона. Его вынесли на всеобщее обозрение под ликующие вопли бриттов. Позднее старый охотник, в доме которого друзья поселились, поведал историю о героической гибели последних воинов легиона, служивших под командой отца Элия Катулла. Юноши сумели проникнуть в святилище, похитили орла и, преодолев ещё множество препятствий, уйдя от множества опасностей, провезли свой трофей за Вал Адриана.

— Так я и думал, — сказал Зеленоглазый, выслушав ветерана. — Они действительно уже тогда хотели, чтобы орёл стал их оружием в борьбе против Рима. Но тогда они не знали, как это сделать. Боюсь, теперь они это знают...

— Ты хочешь вновь забрать у них орла? — В голосе Элия, до того говорившего совершенно спокойно, промелькнула дрожь.

— Если орёл существует, если Арсений не уничтожил его, чтобы не отдавать в руки врагов, то я его найду! — пообещал Дитрих.

На худощавом лице Элия Катулла промелькнула досада.

— Будь проклята моя хромая нога! — воскликнул он, и его пальцы, сжавшие ручку кресла, побелели. — Я когда-то надеялся, что постепенно это пройдёт, ну, или почти пройдёт, однако с годами она стала ещё сильнее донимать меня. А не то бы...

— А не то бы что? — спросил, прищурившись, Зеленоглазый, хотя хорошо знал ответ.

— А не то я пошёл бы туда с тобою!

— Не сомневался, что ты так скажешь, — тевтон улыбнулся. — Не сомневаюсь, что ты остался по-прежнему отважен и по-прежнему способен броситься под вражескую колесницу, а потом отправиться в логово врагов, чтобы снять позор со знамени, под которым сражался твой отец. Но на сей раз хромая нога действительно может тебе помешать.

— Знаю! — почти сердито воскликнул Элий. — Поэтому и не предлагаю себя в попутчики. Отправил бы с тобою одного из моих сыновей, но старшие двое служат в армии, оба центурионы. Один — в Египте, другой — в Македонии. А младшему только двенадцать, он сейчас на охоте, с моим приятелем ветераном Сервием Суллой, не то я бы тебя с ним познакомил. Впрочем, от этих парней тебе было бы не так много толка — они же не были там, за Валом.

— В таком случае, может быть, я пойду с центурионом Дитрихом?

Это спросил человек, только что поднявшийся по внешней лестнице на террасу и подошедший к Элию и его гостю почти так же бесшумно, как недавно это сделала Лакиния. Впрочем, Зеленоглазый прекрасно слышал эти кошачьи шаги, но не счёл нужным на них оборачиваться. Когда же прозвучал вопрос, германец обернулся.

Перед ним стоял мужчина, как и хозяин имения, лет сорока с небольшим, среднего роста, немного приземистый, загорелый, светловолосый и сероглазый, одетый в короткую тёмную тунику, подпоясанную плетёным ремнём. Ворот туники был широк, и под ним виднелись тёмные полосы татуировки, украшавшей грудь и плечи бритта.

— Ты — Крайк? — Дитрих спросил, не дав Элию представить своего друга. — Тот самый, что стал вторым спасителем легионного орла?

— Да, — улыбнулся Элий Катулл. — Это мой друг Крайк. Он разделил тогда со мною все опасности и все тяготы, и если бы не он, я не вернулся бы из-за Вала и не принёс оттуда орла.

— Если бы не ты, я бы всю жизнь оставался рабом, — спокойно парировал Крайк — Я — вольноотпущенник центуриона Элия.

— Получивший права римского гражданина за свой подвиг, — добавил Элий. — Если ты слышал обо мне, центурион Дитрих, то слышал и о моём друге.

— Это — Дитрих? Дитрих Зеленоглазый? — В голосе Крайка послышалось изумлённое восхищение. — О, мне много рассказывали о тебе, великий возница!

— Только бритты, которые едва ли не все умеют управлять колесницей, и ценят по-настоящему это моё умение! — рассмеялся Зеленоглазый. — Рад с тобой познакомиться, Крайк. Ты, кажется, сказал, что хотел бы пойти со мною за Вал?

Бритт кивнул:

— Если ты возьмёшь меня, я буду тебе полезен.

— Это может оказаться смертельно опасно.

Крайк пожал плечами:

— Тогда, двадцать один год назад, это тоже было смертельно опасно, но я же пошёл туда и вернулся живым вместе с моим другом. Или, по-твоему, я стал слишком стар?

— Не старее, чем я, — рассмеялся Дитрих. — Мне — сорок один. А тебе?

— Сорок два... Однако я бы дал тебе на десяток лет меньше, римлянин!

Зеленоглазый продолжал смеяться:

— Наверное, ты скорее льстишь, чем ошибаешься. Я выгляжу хотя и моложе своих лет, но, верно, уже не на тридцать. И, между прочим, я не римлянин. Нет, Крайк, дело не в том, что мы уже не мальчики. Дело в том, что, проезжая по вашему с Элием имению, я заметил играющих среди деревьев мальчугана и девочку, им лет этак тринадцать и пятнадцать. У них очень белая кожа, они уж точно не дети Элия Каттула, они бритты. Твои ребятишки?

— Мои. — В голосе Крайка послышались сразу гордость и печаль. — Я женился семнадцать лет назад. Жена родила мне сперва дочь, потом сына, но от вторых родов умерла. Вот мы и растим их сообща с Элием и его женой Лакинией. Но дети-то тут при чём?

Дитрих вздохнул:

— Хотелось бы, чтобы они были ни при чём, Крайк. Но о них надо думать. Если бы мы были так же свободны, как в юности... Я, кстати, свободен. А вот ты — нет. Я бы хотел взять тебя с собою за Вал. Но стоит ли бросать их, особенно раз у них нет матери? Думай сам.

— А что мне думать? — бритт ни на миг не заколебался. — У них есть не только я, но ещё Элий и Лакиния. Возьми меня, Зеленоглазый!

Тевтон глотнул воды, потом вновь бросил взгляд на возделанное поле и сад. Он впервые подумал, сколько сил вложили эти двое друзей в то, чтобы создать здесь, в выделенном ветерану Элию имении[27], такой вот уютный мир. В этом мире царили дружба и любовь, росли дети, вызревали добрые урожаи. Сам Дитрих никогда не тяготел к земле, и семьи у него не было, потому он не умел ценить таких благ, но сейчас испытал уважение к Элию и Крайку. Они действительно заслужили всё это. Но сейчас один из них готов был покинуть имение и вновь пуститься в опасный путь, притом с почти незнакомым ему человеком, ради их с Элием прежней мечты — возрождения злополучного Девятого легиона.

— Обдумай всё это лучше, — сказал Зеленоглазый. — Обдумай это лучше, Крайк, я не хочу потом корить себя в том, что ты погиб и у твоих детей будут только приёмные родители.

— Но это решать мне самому, — довольно сухо возразил бритт.

— Согласен.

В это время по лестнице вновь прошуршали шаги, однако то были шаги не человека. Крупными прыжками на террасу выскочил большой серый зверь и ринулся к Элию, слегка повизгивая и мотая из стороны в сторону длинным пушистым хвостом.

— Привет, Малыш, привет! — Элий Катулл запустил пальцы в густую шерсть на загривке зверя. — Где же ты пробегал целый день? Уж не охотился ли на уток возле озера? Ох, подстрелит тебя кто-нибудь из молодых охотников, которых сейчас здесь так много развелось! Ох, смотри, подстрелит, старый ты дуралей!

— Охотники, которым хватает глупости промышлять вблизи жилья и чужих имений, плохо стреляют и не попадут на ходу в волка! — усмехнулся Дитрих, любуясь матёрым красавцем. — Давно ты приручил его, центурион?

— Почти двадцать два года назад! — улыбнувшись, ответил Элий. — Это Крайк добыл на охоте маленького волчонка, мать которого он с охотниками застрелил. Мы его воспитали, и Малыш живёт с нами, как собака. Он и лает по-собачьи и, видишь, умеет вилять хвостом. Нравится?

— Прекрасный зверь! Жаль, его нельзя взять в наше путешествие — слишком много внимания привлёк бы.

— Да и староват! — Элий гладил густую шерсть, чесал шею Малыша, а тот повизгивал от удовольствия высоким, почти щенячьим голосом. — Тогда мы его тоже не брали. Действительно, путешествовать с волком — значит обратить на себя слишком большое внимание. Так ты берёшь с собою Крайка, а, Зеленоглазый?

— Беру — не беру! — Тевтон тоже погладил волка, нимало не боясь, что тот не оценит смелости чужака и тяпнет его за руку. Малыш тихонько зарычал, но не тяпнул.

— Что значит, беру или не беру? Крайк хочет туда пойти, и это его право. Мы пойдём вместе. Хватит тебе двух дней, чтобы завершить, какие надо, дела и собраться, а, Крайк?

— Хватит и завтрашнего дня! А пока, — сразу повеселев, воскликнул бритт, — отдохни в нашем имении, центурион Дитрих! Мы живём почти как дикари, но ванна у нас есть, найдётся приличная комната для отдыха. Вольноотпущенница Эгина приготовит тебе постель. Если сейчас ты не слишком голоден, то подожди: через пару часов будет готов отличный ужин — Лакиния печёт в очаге две пары уток и хочет приправить их черносливом.

Глава 7 НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Ужин действительно оказался роскошным. Кроме уток на стол были поданы сухие фрукты, прекрасно испечённые лепёшки, простые и медовые, вино двух сортов. Лакиния, которой гость явно пришёлся по нраву, сама за ним ухаживала, то подливая вина в его кубок, то подкладывая на тарелку что-нибудь из угощений, так что Элий в конце концов начал хмуриться и сердито поглядывать на жену.

— Впервые она так суетится вокруг незнакомого человека! — воскликнул отставной центурион. — Готов поклясться Сатурном, что ты заставил сердечко моей Лакинии биться быстрее, чем обычно, центурион Дитрих!

— Думаю, ты преувеличиваешь, Элий Катулл! — возразил на это Зеленоглазый. — Женщины всегда обращают внимание на тех, у кого громкая слава, так уж они устроены. Да и не только женщины — вот ведь и твой друг Крайк слыхал о моей славе возницы, хотя, думаю, сам отлично правит колесницей. Но слава, как праздничная одежда: красиво, и только. Славой восхищаются, но любят не за неё. Так что прекрати ревновать, не то я покину твой дом и отправлюсь ночевать в харчевню, а до неё ещё скакать по крайней мере час.

В дальнейшем они все, включая Лакинию и детей — сына и семилетнюю дочку Элия и сына с дочкой Крайка, — болтали и перешучивались на протяжении всего вечера, покуда гость наконец не пожелал хозяевам доброй ночи и не поднялся вслед за служанкой Эгиной на второй этаж, где ему была отведена простая и чистая комната, с белёными стенами, с заранее приготовленной ванной и аккуратно застеленной постелью.

Дитрих уснул не сразу. Ставни в комнате были распахнуты, с расстилавшихся возле дома полей тянуло терпким ароматом зелени, цветов, горьковатого дыма: с вечера работники разложили несколько костров по краям поля, чтобы отпугнуть кабанов, уже не раз в прежние годы наносивших урон всходам.

Издали, из леса, доносились крики ночных птиц, они не сливались, как поутру, в сплошной щебет — птицы подавали голос порознь. То заходилась плачущим смехом сова, то выпь стонала на небольшом болоте, отделявшем лес от пастбища, то басовито ухал филин.

Но вот совсем близко, возможно среди ветвей фруктового сада, послышался тонкий мелодичный свист, потом пронзительное, задиристое щёлканье, и вдруг разлилась сверкающая трель, словно множество крохотных ручейков зазвенело по тающему весеннему льду. Это начал свою песнь соловей. Ему тотчас отозвался из лесу другой, потом — сперва далеко, затем сразу гораздо ближе — третий. Ночь наполнилась нежным звоном, свистом, задорным перещёлком, в которых растворились жалобные вопли выпи, совиный смех и мрачные вздохи филина. Соловьиные голоса растворили темноту за окнами, она делалась всё прозрачнее, всё слабее, и вот в окно упала полоса серебряного света, будто меч пронзил ночь насквозь. Это взошла луна.

Зеленоглазый слушал соловьёв и думал, что в Германии, в лесах вокруг его родного селения, они пели так же, совершенно так же, словно сейчас прилетели в далёкую Британию именно оттуда.

Говорят, ещё в недалёкие времена, когда Римская империя особенно любила роскошь, на обед императору и знатным патрициям подавали блюдо из запечённых соловьиных языков. Вот уж дикость так дикость... Возможно, именно это, а не жертвы, принесённые во имя завоевания провинций, станет когда-нибудь причиной разрушения Великой империи. Жертвы окупались порядком, который приносили римляне на все завоёванные земли, благодаря им в провинциях на целые столетия прекращались междоусобные войны, распри, которые за эти годы унесли бы куда больше жизней, чем все походы римлян, вместе взятые. Повсюду строились города, берега рек соединялись мостами, акведуки приносили воду в дома, а не только во дворцы. В каждом городе были школы, в крупных городах — библиотеки.

Другое дело, что те же просвещённые римляне обожали кровавые развлечения в цирке, когда на потеху вопящим рядам зрителей бестиарии[28] убивали диких животных, порой лишённых возможности защищаться, когда гладиаторы ранили, а зачастую калечили друг друга. Случались бои насмерть, хотя и редко, а теперь вообще всё реже и реже — хорошо обученный гладиатор слишком дорого стоит, чтобы рисковать его жизнью и здоровьем, ланисты[29] это отлично помнят, поэтому щедро платят лекарям, которых нанимают в каждую гладиаторскую школу. Но всё равно эти забавы бросали тень на величие и блеск Империи, тень, необходимости которой Дитрих, с его практичным германским умом, не понимал. Да, толпа любит кровавые развлечения, но разве так уж трудно её от этого отучить? Ему случалось бывать в греческих театрах. Там убийства совершались не по-настоящему, более того, совершались за сценой, не на глазах у всех. И тем не менее зрители замирали от страха, орали от возбуждения, а то и проливали слёзы, когда на сцене появлялись носилки с якобы трупом героя, покрытые будто окровавленной, а на самом деле выпачканной кармином тканью. Казалось, зрители искренне верят в происходящее. И уходили они из театра ничуть не менее взбудораженными, потрясёнными, полными разных чувств, чем те, кто покидал цирк после гладиаторских сражений. Можно дать Риму такие развлечения? Можно. Во многих городах, кстати, уже появились такие театры. Просто римлян к ним не приучали — бои эффектнее, и платят зрители за это дороже. Но это хотя бы объясняется дурными побуждениями толпы. Что с неё взять? Но соловьиные языки-то пожирали не грубые ремесленники, легионеры, лавочники, а изысканные патриции, что ходят в эти самые библиотеки, нежась в термах, рассуждают о поэзии, об архитектуре. Ну, и как же их понимать? Чем они заменят вот эти раскрывающие душу ночные песнопения, если вдруг они смолкнут?

Очень близко, под самым окном, пронёсся и исчез какой-то необычный шорох. Дитрих внутренне обругал себя: надо же было так развить свой слух, чтобы слышать любые звуки, которых в этот момент быть не должно! Сквозь соловьиное ли пение, сквозь журчание реки или ручья, сквозь шум ветра и колеблемых им деревьев Зеленоглазый всегда умудрялся различить куда менее громкий звон тетивы, поскрипывание боевой сандалии, тихий лязг извлекаемого из ножен меча или кинжала. И эта особенность слуха не раз и не два спасала ему жизнь, так что приходилось с нею мириться. Но сейчас-то что такого происходит? Зачем слышать какие-то там шорохи, когда хочется просто слушать соловьёв? И потом, ничто изнутри не подсказывало ему в этот момент, что вблизи может быть какая-то опасность. У многих опытных воинов есть такое ощущение, оно, как правило, безошибочно. И раз его не возникает, то и опасаться нечего. Но всё же — что это был за звук? Точно что-то легонько чиркнуло по кирпичной стене. Что-то жёсткое — не хвост пробежавшей мимо лисы, не коготки хорька. Да и какие тут могут быть лисы и хорьки? Волк, пускай и старый, но не утративший нюха, а у Малыша с нюхом явно всё в порядке, никогда не позволит рыскать возле самого дома лесным наглым воришкам. Он поймал бы пришельца куда раньше, чем тот подберётся к дому и приблизится к клеткам домашней птицы, что на заднем дворе. Но и человеку, чужому в этом доме, волк определённо рад не будет, воспользуется своей собачьей привычкой, возьмёт да поднимет лай. Так что нет там, под окном, никого и ничего, что могло бы представлять опасность.

— А значит, надо спать и оставить всякие нелепые мысли! — вслух произнёс Зеленоглазый.

Он повернулся на правый бок и, послушав ещё какое-то время соловьиные трели, мирно и безмятежно заснул.

Прошло, возможно, около двух часов, и будто лёгкий толчок разбудил его. Он резко повернулся на своём ложе, отчего оно едва слышно скрипнуло. И вновь внизу, под окном, раздался шорох, на этот раз куда более явственный, будто что-то мягко, но сильно шлёпнуло по земле. Потом тихо-тихо прошуршали по земле то ли быстрые шаги, то ли просто сильный порыв проснувшегося поутру ветра.

«А вот это уже интересно! — промелькнуло в голове у Дитриха. — Второй раз за ночь... Ну, и кто ты?»

Он совершенно бесшумно подошёл к окну. Постоял, вслушиваясь, потом перегнулся через подоконник. Уже светало, и можно было различить внизу землю, покрытую подстриженной травой, низкие кустики жимолости да идущую вокруг дома дорожку, обсаженную цветами.

Нигде никого видно не было, но отставной центурион и не надеялся кого-то увидеть. Его больше интересовала земля под окном. И хотя этаж был второй, да и рассвет ещё только-только набирал силу, однако две тёмные вмятины среди травы зоркие глаза охотника различили сразу. Ещё сильнее перегнувшись, Дитрих заметил и тёмные крошки земли на выступающих кирпичах цоколя.

— Ловкий малый! — усмехнулся Зеленоглазый. — Удержаться на таком крошечном выступе, да ещё начать карабкаться выше, это надо быть тренированным человеком.

Спать больше не хотелось. Правда, чувства опасности по-прежнему не было, хотя, казалось бы, пора ему появиться. Но Зеленоглазый предпочёл провести остаток ночи без сна, слушая единственного соловья, который ещё заливался в саду. Едва на востоке зарозовела заря, птаха умолкла. А за окном послышались голоса: Крайк переговаривался с тремя работниками, давая им указания — кому идти на выпас коров, кому заняться полем, кому садом.

Умывшись возле пристроенного к стене умывальника, Дитрих обулся (тунику он на ночь не снимал), надел пояс с притороченными к нему ножнами его любимого охотничьего ножа и вышел в коридор. На лестнице, ведущей вниз, прямо в триклиний, тоже звучали голоса, и, услыхав первые же слова, Зеленоглазый резко остановился — это показалось ему не менее интересным, чем странные ночные события.

Говорили Элий и Лакиния, причём в голосе женщины, которая накануне показалась германцу очень спокойной, всегда владеющей собой, на этот раз звучали высокие, почти визгливые ноты.

— Что, по-твоему, это может значить, Элий?! Что?! — она едва ли не кричала. — Откуда это могло появиться здесь?!

— Да почём мне знать? — Элий Катулл говорил тоже не совсем спокойно, но скорее смущённо, чем испуганно. — В конце концов, мало ли мастера делают похожих пряжек? Я не видел её двадцать с лишним лет, мог и ошибиться.

— Но я не могла! — Теперь Дитрих ясно понял: женщина готова заплакать. — Я помню эту пряжку на твоём поясе, очень хорошо помню, как ты рассказывал о своём споре со старшим центурионом. Он не поверил, что ты сможешь метнуть три подряд копья и попасть в один круг. Ты спорил на пряжку против его кинжала. Старший центурион проиграл спор, и ведь именно этот кинжал, который ты тогда выиграл, спас тебе жизнь в том страшном бою. Именно им ты убил мятежника, который бросился на тебя, придавленного колесницей, чтобы добить. Так это было?

— Так, Лакиния. Кинжал цел и по сей день, висит на стене, в моей комнате. Но пряжка давным-давно пропала.

— Вот именно! И я хорошо помню, что она осталась там, за Валом. Крайк потерял её, когда ты дал ему пояс, чтобы увязать в узел орла. Я же помню. Ты ещё боялся тогда, что пряжку найдут эти бритты из племени Рыси и по ней определят ваш путь, когда вы спасались бегством. Похожих пряжек очень-очень мало! Как она теперь могла попасть в наш дом?

— Ещё раз повторяю, Лакиния, почём мне знать? И почему это тебя так пугает?

Тут в голосе Лакинии уже откровенно зазвенели слёзы:

— Потому, Элий, что я боюсь этой женщины! Могу поклясться — она здесь появилась неспроста. Почему ты не хочешь подробнее расспросить о ней Крайка?

— Я расспрашивал. И понял, что он и сам знает о ней очень мало. Но чем обыкновенная женщина могла тебя так напугать?

— Если она обыкновенная, то отчего поселилась отдельно от нас? Отчего не хочет с нами есть и пить?

Элий явно был смущён ещё больше, но старался, как мог, успокоить жену:

— Во-первых, она говорила, что не привыкла жить в каменных домах, они её угнетают. Потому и поселилась в хижине, на краю поля. Пока нет надобности каждый день охранять урожай от кабанов, костров вполне достаточно, вот сторож и не живёт в этой хижине. Ну, а обедала и ужинала она позавчера с нами, вчера же у неё, как видно, не было аппетита — взяла утром пару лепёшек и сказала, что их будет достаточно. Она действительно какая-то нелюдимая. Знаешь, если женщина до определённого возраста не выходит замуж, у неё могут быть всякие странности.

— Это не странности, Элий. Это что-то дурное. Клянусь, я это чувствую!

— Во всяком случае, она едва ли больна проказой, это уж мы бы заметили. Но отчего ты связываешь с ней появление этой злополучной пряжки?

Лакиния охнула, будто дивясь несообразительности мужа:

— Ну а кто, кто ещё мог её сюда принести?! Наши работники? Откуда бы они её взяли? Наш гость Дитрих? Но будь это его пряжка, допустим, она действительно просто точно такая же, она была бы вчера у него на поясе, может быть, на плаще. Но он пришёл вообще без пояса! А плащ был сколот круглой серебряной пряжкой. Ты спросил Крайка, где он нашёл пряжку?

— Я же говорил тебе — в кустах возле дорожки, по ту сторону дома. Он шёл с работниками к полю и заметил, как что-то блеснуло в листве. Даже вернулся специально, чтобы мне её отдать. Он тоже уверен, что это та самая.

— И как это объясняет?

— Никак. У него дел полно, да и у меня тоже: мы решили, что в город покупать лошадь поеду я. Из наших выбирать нечего: ни одна из этих коняг не то что не угонится за жеребцом Дитриха, но вообще не выдержит долгого пути. Ещё многое надо собрать, так что нам не до лишних сомнений и опасений. Успокойся и ты, прошу тебя, милая! Не то кто напечёт Крайку в дорогу вкусных лепёшек и соберёт дорожный мешок?

— Я всё сделаю, Элий, милый. Только бы эта находка и в самом деле оказалась случайной...

Теперь голос женщины звучал уже спокойнее, однако тревога в нём не угасла. Элий вновь заговорил, успокаивая и ободряя любимую жену, однако его слов Дитрих уже не расслышал: они стали спускаться по лестнице вниз.

Зеленоглазый задумался. Он не испытывал укоров совести от того, что подслушал разговор своих хозяев: в конце концов, вольно им было так громко говорить вблизи комнаты, где он мог бы в это время ещё спать. А вот тема разговора была действительно интересная: выходит, здесь, в имении, живёт какая-то пришлая женщина, как-то связанная с Крайком, явно очень неприятная хозяйке и, вероятно, не слишком приятная хозяину. Живёт почему-то отдельно от них, в хижине-сторожке, и объясняет это совершенно дурацкой причиной: мол, не любит каменных домов. Неужто так трудно привыкнуть, тем более что дом у Элия Катулла хоть и каменный, но самый простой, кругом зелень, рядом — поле и лес? Никак не давит и не угнетает. Нет, нет, здесь что-то не то! Хотя, с другой стороны, ему-то что за дело до этой женщины, до её отношений с Крайком и до какой-то там пряжки? Стоп! Вчера, подробно рассказывая историю их доблестного похода за орлом Девятого легиона, Элий упомянул причину, из-за которой они с Крайком и в самом деле опасались погони. Молодой центурион тогда придумал прекрасную хитрость — Дитрих, возможно, и сам бы не изобрёл ничего лучше: похищенного из святилища людей-рысей орла Крайк спрятал в дупле старого вяза, а потом «глазной лекарь» и его друг отправились дальше как ни в чём не бывало. Их, само собою, заподозрили, догнали, обыскали и, разумеется, ничего не нашли. Преследователи смутились, стали просить прощения и отстали. Но в тот же день Крайк обнаружил, что, ныряя в реку, потерял пряжку от пояса Элия, которой бритт перевязывал плащ, в который завернул драгоценный трофей. Друзья не без основания опасались, что, если эту пряжку, такую приметную, всем запомнившуюся, найдут бритты... Они её, возможно, не нашли, возможно, нашли, но не придали значения этой находке. Так или иначе, но дерзким похитителям чудом удалось спастись и добраться до Адрианова Вала.

Куда же, стало быть, делась злополучная пряжка? Очень возможно, осталась там, у этих самых людей из племени рысей, за десятки миль отсюда, в Каледонии. Может быть, потом они поняли, что означала их находка, и догадались, как скрылись от них похитители «римского бога»... Но, как бы там ни было, пряжка никоим образом не могла сама собою вернуться в Южную Британию. Так откуда она взялась? Если только это действительно та самая? Лакиния почему-то связывает её появление с той непонятной женщиной. Если женщина приехала к Крайку с севера, — допустим, что с севера, — то могла выменять красивую вещицу (Дитрих её не видел, но, наверное, она красивая) на что-то другое либо купить, если её племя уже приучено к деньгам. Тогда это — очень простое объяснение. Приезжая просто-напросто потеряла небрежно застёгнутую безделушку, вот и всё. Но отчего потеряла на дорожке позади дома? Что она вообще там делала?

Зеленоглазый вернулся в свою комнату и вновь выглянул в окно. Да, вот полоса дёрна, идущая вдоль дома, на которой в рассветном полусумраке он различил следы. Теперь их ещё виднее. Вот кустики жимолости, а вот и дорожка. Если убегать из-под окна поспешно, так, чтобы выглянувший в окно человек не успел заметить непрошеного гостя, то бежать нужно именно по этой дорожке.

Дитрих ещё раз плеснул себе в лицо водой из умывальника, желая привести в порядок свои мысли. Кто-то лез к нему в окно, это очевидно — грязные следы на цоколе могли оставить только две сандалии. Кому и для чего понадобилось навестить его среди ночи? И каким образом это может быть связано с загадочной женщиной, живущей в сторожке и, возможно, обронившей на дорожке ТУ САМУЮ пряжку?

Глава 8 ВЕДЬМА

Лакиния встретила Дитриха в триклинии и предложила позавтракать вместе с нею: и муж, и его друг с утра отправились работать. Они просят их простить: утренние часы дороже всего, тем более что Крайк уезжает, поэтому надо сделать побольше работы, пока он ещё здесь. К обеду оба будут, и они, все вместе, соберут Крайка в дорогу.

— А завтра, на рассвете, как и было решено, мы с Элием проводим вас в путь! — Лакиния улыбнулась, и её без того милое лицо, слегка заострённое книзу, как нередко бывает у британок, стало ещё нежнее и моложе. Ей и было-то сейчас всего тридцать шесть: она вышла за Элия Катулла пятнадцатилетней девчонкой.

— А дети? — спросил Зеленоглазый. — Они что же не за столом?

— Наш мальчик и дети Крайка отправились с ним в поле. И Малыш за ними увязался. Все уже знают, что друг Элия завтра уедет. Садись, прошу тебя. Завтрак простой, но вкусный — я напекла лепёшек с тёртым изюмом.

Элий и Крайк действительно вернулись рано. План похода они обсудили с Дитрихом втроём, после чего Элий Катулл предложил пройти в триклиний и объединить обед с ужином, дабы лечь спать пораньше и выехать ещё до рассвета.

— Ну, раз мы всё обговорили, то действительно неплохо в самом деле потрапезничать на славу! — согласился тевтон. — Если только... — и он пристально посмотрел в лицо сперва одному, потом другому, — если только мы обговорили всё, что нужно.

— По-твоему, мы что-то упустили? — быстро и отчего-то тревожно спросил Элий.

— А по-твоему? — вопросом на вопрос ответил Зеленоглазый.

— Не понимаю... Что ты имеешь в виду?

— Объясню. — Дитрих сидел на ступенях крыльца, где они вели свой разговор, расстелив на площадке карту Северной Британии, очень примитивную, составленную со слов немногих путешественников, сумевших там побывать. — Объясню, что имею в виду. Мы с тобой, Крайк, затеяли очень опасное дело и, чтобы успешно его завершить, должны ничего не скрывать друг от друга.

Бритт вспыхнул, залившись краской от корней светло-рыжих волос до самой шеи. Его лицо на миг выразило смятение, словно его поймали за каким-то недостойным занятием.

— Я... Я не скрыл ничего, что хотя бы как-то может относиться к нашему общему делу, Дитрих!

— Это было бы так, Крайк, но с утра я случайно услышал разговор Элия и Лакинии. Прошу учесть: не подслушал, а именно услышал — они волновались и говорили очень громко. Мне стало ясно, что вы нашли некую вещицу, которая могла попасть сюда только из вашего прошлого, только из-за Вала. Правда, это может оказаться ошибкой, но всё же... Что за женщина живёт в хижине сторожа?

Краска на лице вольноотпущенника сменилась бледностью, он совсем растерялся, и Элий тотчас пришёл ему на помощь.

— Тебя ввели в заблуждение слова Лакинии, Дитрих! — пылко воскликнул Катулл. — Она отчего-то с подозрением относится к нашей гостье. А это всего лишь сестра Крайка, которую он, правда, много лет не видел.

Да, она со странностями, что есть, то есть, но вообще-то просто безобидная старая дева, которой не повезло в жизни.

— И которая, по причине этого невезения, лазает ночами в окна к незнакомым мужчинам? — самым невинным тоном уточнил Зеленоглазый.

— То... то есть — как в окна?! — ахнул Элий.

— Риона? В окна?! — Крайк, казалось, готов был вскочить с места. — Но этого быть не может!

Дитрих вновь перевёл взгляд с одного на другого.

— Тогда объясните мне, во имя ваших богов, хоть римских, хоть кельтских, каких угодно: кто ещё мог подобраться к дому вплотную, да так, чтобы волк его не учуял и не поднял тревогу? Я бы подумал, что это шалости кого-то из детей, однако ведь все трое ещё небольшого роста, ни один не влез бы на цоколь, не подставив чего-нибудь возле стены, а следы говорят — ничего там не подставляли. Значит, это и не дети, и не кто-то чужой. Кто же?

Элий и Крайк переглянулись.

— Моя младшая сестра Риона, — с неохотой произнёс наконец бритт. — Она одна кроме меня осталась в живых из всей нашей семьи. Элию я рассказывал нашу историю, расскажу и тебе. Мой отец был главой большого клана и решился поднять восстание против римлян. Это было, когда я уже достиг шестнадцати лет и носил оружие. Красные гребни разбили нас, мы отступили, и они ворвались в нашу деревню. Мать попросила отца, чтобы он её убил, и он это сделал. А маленькую сестру Риону напоил сонным зельем и спрятал под кучей сена в конюшне — он надеялся, что легионеры её не заметят. Рионе только-только сравнялось шесть лет, она была маленькая, худая, её действительно не заметили. Отца и двух моих братьев убили, а меня ранили, я лежал, как мёртвый, не то взять меня им бы не удалось. Так я стал гладиатором в Эбораке[30], где меня и выкупил Элий. А вскоре он дал мне вольную, и мы отправились за Вал, искать орла Девятого легиона. О судьбе Рионы я до сих пор ничего не знал, но три дня назад она вдруг объявилась в нашем имении!

— И ты уверен, — Дитрих с сомнением, пристально смотрел Крайку в глаза, — ты уверен, что эта женщина и вправду твоя сестра? Ты не видел её двадцать четыре года!

Крайк улыбнулся странной улыбкой, которую явно пытался подавить — он не хотел показывать своих чувств ни Дитриху, ни даже своему другу Элию. Но ничего не получилось. И Зеленоглазый понял смысл этой улыбки: разве может человек, когда-то потерявший всё, всю свою семью, всё, что связывало его с детством, с родиной, с прошлым, разве может он не надеяться, что хотя бы частичка этого прошлого когда-нибудь вернётся к нему?

— У Рионы есть одна примета, по которой её невозможно не узнать. И потом... она так похожа на нашу мать, что никто бы не ошибся. Лицо матери я помню, оно и сейчас передо мной, будто она живая... Да, это моя пропавшая сестра, сомнений нет. А что у неё странный характер, так это от того самого дня, когда она проснулась среди наполовину сгоревшей соломы, и кругом были сожжённые развалины, а по бывшей нашей деревне рыскали волки. Странно, что она осталась жива. Она мне рассказала, что её увёл туда, за Вал Адриана, старый охотник, который привёз продавать римлянам медвежьи и волчьи шкуры. У этого охотника она и выросла. Он не женился на ней, потому что, когда сестра достигла возраста брачного пира, её спаситель был уже совсем стар. Но она осталась в его доме, а жил он на отшибе от деревни, возле самого болота.

— Этого ты мне не рассказывал! — Элий слушал друга, нахмурившись, видимо, тоже испытывая какие-то сомнения. — Как же она жила одна столько лет и откуда о тебе узнала?

Тут бритт смутился окончательно. Об этом ему, должно быть, совсем не хотелось говорить. Но выхода не было: теперь уже его ответа ждал не только Дитрих, но и его друг Элий. И Крайк нехотя выдавил:

— Жила Риона своим лекарским искусством: кое-чему её обучил старый охотник, искусный в собирании трав, кое-чему она уже потом сама научилась. К ней ходили лечить раны, полученные на охоте, нарывы и язвы, она помогала даже бесплодным женщинам. И ещё предсказывала судьбу. У неё дар такой. Она видит будущее. А в одном из видений увидала меня. Так и узнала, что я жив.

— И название места, где ты живёшь, ей тоже привиделось? — самым серьёзным тоном спросил Дитрих.

— Да. Так она мне сказала, и я поверил.

Зеленоглазый вздохнул:

— Ладно. Будем считать, что так всё и есть. Нет-нет, Крайк, тебе я верю. Но женщина, которая среди ночи, будто кошка, лезет по стене ко мне в комнату, всё же вызывает некоторые сомнения. Давай-ка познакомь нас!

И, решительно встав со ступеней, тевтон зашагал вдоль поля к его кромке, туда, где виднелась наполовину утонувшая в высоком цветущем кустарнике глинобитная, крытая соломой лачужка.

Элий ещё раз обменялся взглядами с Крайком, потом кивнул ему:

— Пошли. Дитрих прав: надо поговорить с Рионой. Я тоже хотел бы узнать, что ей понадобилось ночью от нашего гостя. И если у твоей сестры, дружище, нелады с головой, мне бы не очень хотелось, чтобы в твоё отсутствие она выкидывала этакие штуки и доводила до слёз Лакинию!

Крайк кивнул:

— Если всё подтвердится, я просто-напросто провожу её назад, в Валенцию. Всё равно мы туда и едем.

Они быстро добрались до хижины, но она (как, впрочем, и предполагал Дитрих) оказалась пуста. Исчезла не только его обитательница, исчез и её дорожный мешок, и одеяло из козьей шерсти, которое добросердечная хозяйка отдала своей гостье, когда та пожелала ночевать в сторожке. Риона ушла, не поблагодарив ни своего брата, ни его друга, ни Лакинию за гостеприимство.

Зеленоглазому было что сказать, но ему стало жаль Крайка, на которого после посещения хижины было жалко смотреть.

— Для чего же она всё это сделала, для чего?! — не один и не два раза повторил бритт, шагая вслед за тевтоном и Элием к дому.

В конце концов Зеленоглазый обернулся:

— Не стал бы об этом говорить, но кто знает, может, мы ещё встретим твою сестрицу, Крайк... Скажи только: что это за отметина, по которой ты так сразу узнал Риону?

Вольноотпущенник поднял голову и, казалось, на миг вновь окунулся в далёкие-далёкие воспоминания:

— Когда моей сестрёнке было четыре года, она из любопытства попыталась вытащить из очага вертел — на нём коптилось мясо. Кольцо вертела так и прижарилось к её ручонке, на внешней стороне ладони остался глубокий ожог. Этот след у неё был и в шесть лет, когда я её в последний раз видел, он даже не побледнел.

— След в форме двух кругов, наложившихся один на другой? — теперь против воли дрогнул голос Дитриха. — Один послабее, другой поглубже. И косая черта внизу... Такой след?

Крайк побагровел:

— Откуда ты знаешь?! Ты видел её? Видел этой ночью?

— Нет, этой ночью я только слышал, как она пыталась влезть в мою комнату. — Зеленоглазый помрачнел почти так же, как друг Элия. — Я видел твою сестру раньше, Крайк. Верю, что ты этого не знал, но она — друидка, колдунья и, возможно, шпионка. Это она месяц назад напророчила легату Девятого легиона Арсению Лепиду, что он может разгромить логово друидов в Каледонии. Это она убедила его не брать меня в поход, я-де тут же и погибну! Она была вся закутана в плащ, с седыми волосищами, что торчали из-под капюшона, но я заметил её молодые руки и на левой руке — этот самый след.

— Великие боги! — ахнул Элий Катулл.

— Если найду её, тут же и убью! — закричал Крайк, стискивая кулаки и в бессилии потрясая ими. — Зачем же она обманывала меня? Чего ради проникла в наш дом?! Для чего хотела забраться в комнату Дитриха? Чтобы его убить?! Чтобы покрыть этот дом позором?!

Зеленоглазый дал вылиться потоку гнева, остановить который было невозможно. Когда же Крайк уронил руки и в отчаянии замолчал, тевтон ласково взял его за плечо:

— Уймись, хорошо? — Его голос звучал примирительно, будто они повздорили из-за пустяка. — Во-первых, она, возможно, и не обманывала: она же рассказала тебе только часть своей жизни, а о другой её части просто умолчала. Во-вторых, из-за чего ты так негодуешь? Твоя сестра служит друидам, которые борются против Рима, но не ты ли стал рабом из-за того, что тоже боролся против него? В-третьих, она наверняка не собиралась меня убивать. Если она так умна, да ещё и обладает даром пророчества, то должна была понимать, что ей со мной не справиться.

— Даже со спящим?

— Коснись она меня хоть пальцем, хоть концом ножа, я бы проснулся и успел бы отреагировать. У меня, как у всякого варвара, обострённое чувство опасности, к тому же удесятерённое и опытом, и тренировкой. Колдунья не могла не сообразить этого.

— Но для чего тогда?..

— А для того, — почти весело воскликнул Дитрих, — чтобы оставить в моей комнате эту самую пряжку от пояса Элия!

Элий Катулл уставился на своего гостя уже с совершенным недоумением.

— Всё понимаю... Но это-то зачем было нужно?

— Ну как «зачем»? Вы все, включая Лакинию, запомнили эту безделушку. Она была оставлена за Валом, а значит, принести её оттуда мог не просто человек с той стороны, но кто-то, кто близок либо к племени Рыси, либо к новому объединению друидов, обладающих большой силой и готовых бороться с Империей любой ценой. Скажи-ка, Элий, кто прибирал бы мою комнату утром? Ваша служанка Эгина?

— Нет, — голос Элия стал сухим, — скорее всего Лакиния. Утром служанка обычно работает в саду.

— Ну вот, ещё лучше. Лакиния нашла бы эту пряжку, скажем, под моей кроватью. Что бы она и ты, Элий, да и ты, Крайк, что б вы подумали обо мне? А? Или я — шпион друидов, присланный, чтобы обмануть наместника, или — ещё хуже, — может, я и сам друид? Ведь здесь мало кто разбирается в верованиях германцев. И кто же из вас мог поверить мне, если б на меня легли такие подозрения?

Некоторое время они молчали. К Крайку не спеша подошёл один из работников и задал какой-то вопрос по поводу вечерней перегонки стада. В ответ бритт разразился такой руганью, что бедняга земледелец шарахнулся в сторону и поскорее убежал прочь. Наверное, он подумал, будто один из хозяев повредился головой.

— Так что же выходит? — истощив весь запас ругательств, Крайк попытался рассуждать здраво. — Выходит, Риона хотела погубить и меня? Меня, своего родного брата?!

— А вот это уже напраслина, — невозмутимость Дитриха ничто не могло поколебать. — Как раз наоборот — она хотела тебя спасти. Ты задумал пуститься вместе со мною в путешествие, которое скорее может закончиться нашей гибелью, нежели нашей победой, верно? Ну вот, поселив в тебе и в Элии сомнение, Риона думала предотвратить твоё участие в этом. Если я, Дитрих Зеленоглазый, шпион друидов, если я был послан из-за Вала, чтобы обмануть наместника Квинта Клавдия и завладеть доверием римлян, то, отправившись к моим хозяевам-друидам, я бы погубил тебя, Крайк. И твоя сестра хотела внушить тебе сомнение во мне. Другое дело, что мой чуткий сон не дал ей этого сделать, а убегая от моего окна, она ещё и обронила пряжку. Так что не получилось у госпожи ведьмы сорвать наш поход.

В дом мужчины вошли молча. Лакиния сразу заметила это и принялась с особенным вниманием обхаживать всех троих, невольно заразившись их тревогой, но стараясь этого не показывать. Однако, когда ей сказали, что гостья из-за Вала покинула их имение, жена Элия Катулла не сумела скрыть ликования.

— Это — лучшая весть за последние дни! — воскликнула Лакиния. — Прости, Крайк, но я буду просто счастлива, если никогда больше не встречусь с твоей сестрицей.

— Такая уж она страшная? — не удержавшись, съехидничал Дитрих.

— Нет. Вообще-то, она даже красивая. Но что-то в ней пугает до того, что внутри становится холодно. Её боялся даже Малыш — он к ней ни разу не подошёл и несколько раз на неё зарычал, а он никогда не рычит на тех, кого мы у себя принимаем как гостей. И вообще, хорошим людям наш волк доверяет. Вот, смотри-ка!

Желая подтвердить слова хозяйки, Малыш, незаметно пробравшийся в триклиний, подошёл к Зеленоглазому и, когда тот вновь стал почёсывать ему шею, наклонился, уткнув свой кожаный нос в ладонь тевтона. Он даже лизнул её, показывая тем самым симпатию и полное доверие.

— Хороший ты парень! — Дитрих, улыбаясь, взъерошил шерсть на загривке старого волка. — А ведь сколько я перебил твоих собратьев, и не сосчитать. Кстати, Крайк, ты не ответил лишь на один мой вопрос: почему тебя так покоробило известие о том, что Риона — друидка? Разве ты не разделяешь их ненависти к Риму? Разве не римляне погубили твою семью и продали тебя в рабство?

— Римляне продали, римлянин и освободил, — на этот раз бритт нисколько не смутился. — С тех пор прошло больше двадцати лет, Дитрих, и я о многом думаю уже не так, как прежде. Вот ты почему служишь Риму?

— Потому что в конечном итоге он принёс Германии пользу, а не вред, — Зеленоглазый улыбнулся. — Мне многое не нравится в Империи, но она такая, какая есть, она уже создана, и ближайшие десятилетия, а возможно, и столетия она будет существовать. Борьба с нею не принесёт ничего, кроме новых смертей, разрушений, новой ненависти, кроме страданий тех, кто меньше всех виноват. Твоя шестилетняя сестрёнка не восставала против римлян, но сильнее всех тогда пострадала именно она.

— Теперь и я так думаю, — тихо сказал Крайк — Жалко, что многое мы понимаем только тогда, когда это уже ничего не может изменить.

— Кое-что ещё может, — возразил Зеленоглазый. — То, что мы оба, я — германец и ты — бритт, идём сражаться против колдунов-заговорщиков за римское знамя, как раз это доказывает. А теперь давайте выпьем ещё немного этого отличного вина, да и отправимся отдыхать. Хотелось бы выспаться, и не так, как в прошедшую ночь. Не люблю, когда ко мне в окна лазают сумасшедшие друидки!

Эта ночь прошла спокойно. Правда, вскоре после полуночи Дитрих всё же проснулся, почувствовав, как кто-то совершенно неслышно приблизился к его постели. Никакой тревоги германец не ощутил, тем более что сразу понял, кто этот ночной посетитель. В его свесившуюся с кровати руку ткнулся уже знакомый влажный нос, и затем Малыш, тихонько повизгивая, положил большую лобастую голову на локоть гостя.

— Спасибо, спасибо, старик! — сонно пробормотал Дитрих, погладив загривок волка. — Не бойся, я постараюсь привезти назад твоего спасителя!

И Зеленоглазый снова заснул, окунув пальцы в густой серый мех.