Осажденная крепость

ПРЕДИСЛОВИЕ

Жарким летом 1937 года молодой китаец Фан Хунцзянь вернулся из Европы в Шанхай с поддельным университетским дипломом в кармане. Только что началась агрессия японских милитаристов против Китая, но Фану некогда думать о судьбах родины: как и большинство людей его круга, он занят собственными интересами, хочет найти свое счастье. Увы, ему не везет: то нечаянно обидит выгодную невесту, то его бросит любимая девушка…

Неожиданно приходит приглашение из неведомого университета, расположенного в захолустье, куда Фан добирается со многими приключениями. Однако он не уживается среди случайно собравшихся здесь малоинтеллигентных, склонных к интригам коллег и уезжает обратно — но уже с молодой женой. Так наш герой оказывается внутри «осажденной крепости», с которой французы сравнивают супружество. Вскоре выясняется, что у молодой четы слишком мало общего и слишком много взаимных претензий. Они расстаются, — быть может, насовсем. Начав повествование о Фан Хунцзяне и его окружающих россыпью сатирических зарисовок и юмористических диалогов, автор книги, Цянь Чжуншу, заканчивает ее грустными раздумьями о тщете человеческих надежд и неизбежности разочарований.

С тех пор прошло полвека. Сколько бурь пронеслось над миром, сколько перемен произошло в Китае! Казалось бы, какое дело современному читателю до незадачливого, хотя в чем-то и симпатичного Фан Хунцзяня, его невест, приятелей и сослуживцев? Но тем не менее книгу о них читают, ее издают в Пекине, Нью-Йорке, Москве. В чем же дело?

Автор «Осажденной крепости» любит цитировать изречения писателей многих стран, поговорки разных народов. Последуем его примеру и начнем разговор с латинской сентенции: «Книги имеют свою судьбу». Разумеется, их создатели тоже. О судьбе романа скажем чуть позже, сначала — о судьбе автора.

Цянь Чжуншу занимается литературой более полувека. Но период художественного творчества продолжался у него в течение лишь трех-четырех лет. Однако этого оказалось достаточно, чтобы утвердиться в истории родной словесности, привлечь внимание к своим произведениям далеко за пределами Срединного государства.

Родился Цянь Чжуншу в 1910 году в Уси — старинном городе примерно на полпути между Шанхаем и Нанкином. Этот край издавна зовется Цзяннань — «Южнее реки», то есть южнее нижнего течения Янцзы. Могучий водный поток, как бы заменяя собой горный хребет, умеряет холодные северные ветры. Благодатная, ухоженная, густонаселенная земля, обилие воды. Уси стоит возле крупнейшего из озер Цзяннани — Тайху, на Великом канале. Город издревле славился своими умельцами — кузнецами, мастерами изготовлять бобовый сыр и глиняные игрушки; ближе к нашим дням он стал центром текстильной промышленности.

Но область Цзяннань известна и как средоточие древней культуры страны. Цянь Цзибо, отец будущего филолога и писателя, был интеллигентом традиционного склада, успевшим получить незадолго до падения в 1911 году монархии ученую степень на императорских экзаменах. Знаток классической словесности, знаменитый каллиграф (это ценимое в Китае умение передалось и сыну), он впоследствии преподавал в различных учебных заведениях.

Детские годы Чжуншу провел, как предписывал старый обычай, в семье своего бездетного дяди, старшего брата отца. Дядя и был его первым учителем. В трехлетнем возрасте ребенок начал овладевать «китайской грамотой», причем не по учебникам, которые тогда только-только стали появляться, а как встарь — по древним канонам, труднодоступным и для взрослых. Тем не менее мальчик обрел вкус к чтению, впоследствии развившийся в профессиональное увлечение филологией. Первыми прочитанными им книгами были популярные романы — знаменитые «Речные заводи» и «Троецарствие», а также менее значимые, вроде «Сказания о династии Тан» или «Истории судьи Цзи».

Десяти лет Цянь Чжуншу поступил в Дунлиньскую начальную школу второй ступени, четыре года спустя — в Сучжоускую среднюю школу, содержавшуюся американскими миссионерами, в которой получил хорошее знание английского языка. После ее закрытия он завершил среднее образование в миссионерской же школе в родном Уси. Учился он по большинству предметов блестяще, на лету схватывая и запоминая то, что говорил преподаватель. Этому не препятствовали некоторые «странности» в его поведении и «чудачества», о которых повествует в своей книжке воспоминаний супруга писателя Ян Цзян. Не клеилось лишь с математикой. На вступительных экзаменах в университет Цинхуа (в котором набор экзаменов был одинаков для всех факультетов) он получил по математике пятнадцать баллов из ста и был зачислен лишь по специальному разрешению ректора — известного литературоведа и философа.

Чжуншу учился легко, без видимого напряжения. Окружающим порой казалось, что юноша относился к учебе не слишком серьезно — никогда не записывал лекций, тратил время на «посторонние» книги, любил веселые затеи и розыгрыши. Все же из года в год он занимал первое место по успеваемости, и дело было не только в его блестящих способностях, редкостной памяти, но и в любви к книгам «сверх программы», в широте интересов. В 1933 году он окончил факультет английской филологии Цинхуа, стал преподавателем. И вовсе не волей случая завоевал он в 1935 году право на стипендию, позволившую ему продолжать занятия в Оксфордском университете. Вместе с ним отправилась в дальний путь — правда, за собственный счет — и молодая его супруга, Ян Цзян, тоже выпускница Цинхуа и тоже филолог. В отличие от мужа, уделявшего основное внимание английскому языку и литературе, она специализировалась в области филологии и культуры романских народов.

Китай, который покидал двадцатипятилетний Цянь Чжуншу, разительно отличался от того, каким он был четверть века назад. Монархию сменила парламентская республика, которую тут же стали растаскивать на части генеральские клики. Как очистительная гроза, прошумело «движение 4 мая» 1919 года, нанесшее сильнейший удар по всей системе феодальной идеологии и культуры и открывшее широкую дорогу для распространения современных научных, философских и политических взглядов. Зародилось и набирало силу революционное движение, кульминацией которого стала революция 1925—1927 годов. Но ее рабоче-крестьянский авангард, ведомый коммунистами, не смог одержать верх — власть перешла к помещичье-буржуазному гоминьдану, хотя в сельских районах вооруженная борьба народа продолжалась. В наиболее развитых приморских провинциях возникала, часто при участии иностранного капитала, современная промышленность. Но над страной вставала тень все более усиливавшегося соседа, Японии, правящие круги которой рассматривали Китай как свое «естественное» достояние и стремились прибрать его к рукам.

Быть может, еще более разительными были перемены в сфере культуры. Мало кто уже прикасался к тем книгам, которыми в отроческие годы увлекался Цянь; более того, почти вышел из употребления архаический язык, на котором они были написаны. На смену ему пришел иной — близкий к разговорному и потому понятный людям с недостаточным образованием. Книжные магазины заполнили переводы иностранных авторов и произведения более или менее молодых китайцев, многие из которых учились за границей. Их романы и рассказы, стихи и пьесы запечатлели драматический процесс радикального преобразования жизни общества, высвобождения передовой его части из-под гнета феодальной идеологии и морали. Они рассказывали и о трудностях, сопровождавших этот процесс, о силе инерции и застарелых предубеждений. Права гражданства приобретали психологическая проза, свободный стих, «разговорная» (в противоположность традиционной музыкальной) драма, кино… Менялись содержание и форма китайской культуры.

Перемены были реальны, они бросались в глаза, и порой возникала тенденция преувеличивать их масштаб и глубину. Но более трезвые наблюдатели не упускали из виду, что новая культура стала достоянием лишь сравнительно узкого круга людей, преимущественно городской интеллигенции и учащейся молодежи. Это они читали книги Лу Синя и Лао Шэ, Мао Дуня и Ба Цзиня, они смотрели пьесы Тянь Ханя и Хун Шэня, упивались новаторской лирикой Го Можо и Сюй Чжимо. Основная же масса населения огромной страны оставалась под влиянием культуры традиционной. Более того, новые взгляды, новая литература и искусство часто воспринимались весьма поверхностно. Об этом с тревогой говорили те же Лу Синь, Лао Шэ и другие художники и мыслители. Это подтверждают и произведения Цянь Чжуншу.

Трудно сказать, насколько четко осознавал тогда сложившуюся в стране ситуацию Цянь Чжуншу: его молодые годы прошли в стенах привилегированных учебных заведений, с политической и идейной борьбой он непосредственно не сталкивался. А тут еще длительная разлука с родиной. Сначала два года в Оксфорде, завершившиеся получением степени бакалавра. Тема исследования была довольно узкая — «Китай в английской литературе XVI—XVIII веков», однако работа обратила на себя внимание не только интересным материалом, но и тонкими наблюдениями, смелостью обобщений. Затем переезд во Францию, год в Сорбонне, обдумывание докторской диссертации. Но работать над ней не пришлось: летом 1938 года молодой ученый и его супруга сели в Марселе на пароход, отплывающий в порты Дальнего Востока. Они увозили с собой солидный багаж знаний и обретенный опыт. Были в их распоряжении и основные европейские языки.

За три года их отсутствия положение в Азии резко изменилось. 7 июля 1937 года японские милитаристы развязали военные действия против Китая. Вскоре они заняли Бэйпин (так в то время именовался Пекин). «Альма-матер» Цянь Чжуншу, университет Цинхуа, вместе с рядом других учебных заведений перебазировался на юго-западную окраину Китая, в провинцию Юньнань. В августе война перекинулась в Цзяннань. Родные места будущего писателя оказались в руках врага, семьи Цянь и Ян эвакуировались в Шанхай, но вскоре пал и этот крупнейший промышленный и культурный центр страны. Отец Чжуншу отправился в глубинную провинцию Хунань, чтобы содействовать организации там педагогического института. А молодой филолог неожиданно для себя получил от ректора Цинхуа, известного философа Фэн Юланя, приглашение на должность профессора английской филологии. Основанием к этому послужила пытливость двадцативосьмилетнего ученого, содержательные материалы, которые слал он из Европы для ведущих китайских журналов.

В октябре 1938 года Цянь Чжуншу сошел с парохода в Гонконге (Ян Цзян продолжала путь до Шанхая). Через Ханой он добрался до Юньнани и начал преподавательскую деятельность в эвакуированном университете. На следующий год во время каникул он опять-таки кружным путем поехал в Шанхай навестить родных.

Здесь стоит остановиться и ответить на вопрос, который неизбежно возникнет при чтении романа. Как же так — Шанхай занят интервентами, а герой книги и ее автор беспрепятственно приезжают в город и уезжают вновь? Объясняется это прежде всего тем, что значительную часть Шанхая составляли международный сеттльмент и французская концессия, которые были оккупированы японскими войсками лишь после Пирл-Харбора, в конце 1941 года. До тех пор пароходное сообщение между Шанхаем и внешним миром осуществлялось регулярно. Следует иметь в виду и то, что сплошной линии фронта, особенно в первые годы японо-китайской войны, фактически не было. Японцы прочно удерживали многие крупные города, стратегически важные районы и пути сообщения, на окрестных же территориях появлялись лишь спорадически — грабили, жгли, убивали и уходили. Многие районы, к счастью, так и не были затронуты военными действиями, хотя и их жители, конечно же, несли свою долю тягот.

Предупредим и второй возможный вопрос: почему в разговорах персонажей романа, людей в основном молодых, не возникает тема призыва в армию, никто не выражает желания отправиться на фронт? С одной стороны, это характеризует их умонастроение, уровень осознания нависшей над родиной опасности. Но нужно учесть, что в Китае всеобщей воинской повинности не существовало, армия пополнялась главным образом путем вербовки. Всегда находилось достаточное количество неимущих, готовых служить за ничтожное жалованье или просто за еду. Офицерская же карьера многим казалась и престижной и выгодной. Мобилизация касалась в основном вспомогательного персонала — носильщиков, ездовых, грузчиков, привлекавшихся для участия в той или иной конкретной операции. Мало-мальски образованных людей, обладавших дефицитными, престижными профессиями, она, как правило, не касалась.

В Шанхае Цянь Чжуншу ждали письма и телеграммы отца из Хунани. Он сетовал на ухудшившееся здоровье, настойчиво убеждал сына жить рядом с отцом, приехать на работу в педагогический институт, ректор которого Ляо Маожу, старый друг дома, предлагал Чжуншу должность декана факультета английского языка. Цянь внял этим резонам и отправился в трудное и долгое путешествие в захолустный городок в юго-западной Хунани. Позднее читатели его будущего романа непременно заметят, что герой тоже едет из Шанхая в Хунань и с той же целью. Многие эпизоды путешествия и описание нравов, царящих в институте, в который приехал Чжуншу, нашли через шесть лет отражение в его книге. И сколь искренно ни предостерегала бы Ян Цзян против отождествления персонажей и ситуаций романа с реально существовавшими лицами и подлинными событиями, автобиографический элемент в этих главах ощущается весьма отчетливо.

Опираясь на это предостережение, можно предположить, что образ Гао Сунняня в романе — лишь сатирическое преувеличение, что ректор Ляо Маожу не имел с ним решительно ничего общего. И все равно пребывание в этом тесном мирке, в городе, отделенном от ближайшей железнодорожной станции — не говоря о культурных центрах — горными цепями и речными потоками, вскоре стало тяготить Чжуншу. Уже на следующий год он сделал попытку вернуться в Шанхай, но безуспешно: сухопутная дорога оказалась перерезана. Лишь летом 1941 года через провинцию Гуанси и занятый тогда французами Северный Вьетнам он добрался до побережья и поплыл домой. А в Шанхае его ждало новое приглашение из Юньнани от Объединенного Юго-Западного университета, в который входил и Цинхуа. Военное лихолетье собрало там лучшие интеллектуальные силы, там было интересно жить и работать.

Однако судьба распорядилась иначе. 7 декабря вероломным нападением Японии на американский флот началась широкомасштабная война на Тихом океане. Выехать из Шанхая стало невозможно, «одинокий остров» — так называли неоккупированную, управлявшуюся до того иностранцами часть города — перестал существовать. Всюду стали хозяйничать японцы и во всем им послушные органы власти Нанкинского коллаборационистского правительства во главе с Ван Цзинвэем, некогда левым гоминьдановцем, в ходе борьбы за власть с Чан Кайши докатившимся до прямого пособничества захватчикам.

Цяню пришлось искать занятие и средства к существованию. Помогло то, что интервенты и их пособники, свирепо карая за малейшее проявление протеста, одновременно изображали из себя друзей и покровителей китайской культуры и науки. В городе продолжала работать часть учебных заведений, действовали театры, издавались журналы и книги. Конечно, лицам, известным в прошлом прогрессивными взглядами, доступ в них был закрыт. Многие из таких людей, как замечательный ученый-литературовед и писатель Чжэн Чжэньдо, вынуждены были перейти на нелегальное положение. Другой славный представитель мастеров китайской культуры, непревзойденный исполнитель женских ролей в традиционном театре Мэй Ланьфан отрастил себе бороду, чтобы не выступать перед врагами своей родины. Менее известные (и более нуждающиеся) литераторы и артисты вынуждены были избегать сколько-нибудь «опасных» злободневных тем, уходить в своем творчестве в глубь веков, сочинять приключенческие повести и любовные истории. В театре ставились развлекательные пьески или мелодрамы.

В это самое время начала свою недолгую карьеру драматурга Ян Цзян. На общем фоне ее комедии «Полное удовлетворение» и «Непредвиденные последствия» выделялись хорошим литературным вкусом, живостью ведения интриги. Их темы и сюжеты были во многом традиционны — вознагражденная верность и наказанное кокетство, беспричинная ревность и хитрости, приводящие к непредвиденным результатам. В то же время точные житейские наблюдения, юмор способствовали их успеху у зрителей, обеспечивали приличные сборы. Кроме того, Ян Цзян давала уроки языка, а ее отец уступил Цянь Чжуншу свои часы занятий в Фуданьском женском колледже. Прежнего достатка в семье, в которой появилась дочь, уже не было, но концы с концами сводить все же удавалось.

Тянулись годы; где-то грохотала война, казавшаяся нескончаемой, судьба не предвещала просветов, не сулила перспектив. Свои тогдашние настроения Цянь Чжуншу выразил в двустишиях классического стиля, построенных по принципу параллелизма: «Уплыть бы на плоту в лазурь к Млечному Пути, да нет больше дорог; Войти хоть бы во сне в красный терем, да не знаю, какой искать ярус». И еще: «Сердце, словно алый абрикос, трепещет от приближения весны, А перед глазами словно сливовые дожди — чуть развиднеется и опять льет». Что можно было противопоставить унынию и мраку? Погружение в науку, увлечение творчеством.

Занимаясь филологическими проблемами, Цянь Чжуншу начинает пробовать свои силы и в писательстве. Первым из-под его пера выходит небольшой сборник эссе «Заметки на полях жизни». Затем он пишет рассказы и повести, составившие сборник «Люди, звери, духи» (отдельным изданием он вышел уже после победы над Японией, в 1946 году). Одновременно шла работа над книгой «Об искусстве», содержащей критический анализ различных сторон китайской классической поэзии. А однажды, вспоминает Ян Цзян, вернувшись из театра после премьеры ее пьесы, муж заявил: «Буду писать роман». Это было в 1944 году, а закончена работа была два года спустя. С этого момента судьба автора переплетается с судьбой его книги.

«Осажденная крепость» первоначально увидела свет в самом крупном и престижном в первые послевоенные годы журнале «Вэньи фусин» («Литературный ренессанс»). Его издавали два высокочтимых деятеля культуры — уже упоминавшийся Чжэн Чжэньдо и драматург Ли Цзяньу, стремившиеся возрождать и поддерживать реалистические и гуманистические традиции предвоенного периода. В журнале сотрудничали самые яркие и одаренные писатели из тех, что находились в то время на подвластной гоминьдану территории. Первые же отклики свидетельствовали, что редакция не ошиблась, предоставив Цянь Чжуншу такую большую журнальную площадь.

В начале следующего, 1947 года издательство «Чэнь гуан» («Утренний свет») выпустило роман отдельной книгой. Успех был редкий — потребовалось шесть дополнительных тиражей, книгу стали называть только входившим тогда в моду словом «бестселлер». В числе выступивших с похвальными отзывами были ученик Лу Синя литературовед Тан Тао, видный поэт и критик Бянь Чжилинь и другие известные в кругу интеллигенции деятели культуры.

Причины этого успеха убедительно вскрыл выдающийся исследователь и переводчик китайской литературы Л. З. Эйдлин. Подчеркивая общественную значимость романа, в предисловии к первому русскому изданию он писал:

«Автор объективен и точен в своем обличении среднего слоя китайской чиновничье-профессорской интеллигенции…» В нем есть «чинуши и карьеристы, полузнайки, готовые заниматься чем угодно… и доживающие свой век честные, но не приспособленные к борьбе… представители теперь уже старого-старого мира… И среди них главный герой, «вошедший в крепость», из которой ему никогда не выйти. (Приведенное в романе французское изречение о том, что супружество подобно осажденной крепости, должно иметь и расширительное толкование.) …Он достаточно умен, чтобы разглядеть порочность своего общества, но сделать ничего не может, да уже и не хочет. И если сам он несколько лучше других, то и он составная часть той среды, которая пассивно взирает на беды отчизны, заменяя думы о ней заботою о себе. Иные, прогрессивные силы, за которыми будущее страны, вне поля зрения автора, но столь ясно, столь четко обозначены недостатки описанной части общества, что у читателя не остается никаких сомнений в необходимости уничтожения «новой» затхлости, пришедшей на смену конфуцианскому застою».

Читательский энтузиазм разделяла отнюдь не вся критика: прохладное, чтобы не сказать больше, отношение роман встретил у представителей самых противоположных литературных течений. Так, в выпущенном издательством Католического университета в Бэйпине объемистом справочнике «1500 прозаических и драматических произведений современного Китая» хотя и говорится о присущем автору чувстве юмора, о мастерстве описаний и удачном выборе персонажей, книга в целом объявляется несерьезной и «не стоящей времени, которое было на нее затрачено». Благочестивый рецензент усмотрел в романе лишь «рассказ о поездке молодого человека в глубь страны, его любовной истории и повседневной жизни», а поскольку один из эпизодов показался ему фривольным, он не рекомендовал роман молодым читателям. Что ж, книга Цянь Чжуншу и вправду не помогает утверждению идеологии католицизма.

Более внимательного разбора заслуживает отношение к роману в левых литературных кругах. К середине 40-х годов четко выявилось разделение культуры Китая на два главных потока: на литературу и искусство освобожденных районов, руководимых компартией, и районов гоминьдановского господства. Для первого магистральным направлением развития было провозглашено «служение рабочим, крестьянам и солдатам», а также ориентация на жанры и формы, связанные с народной традицией и потому «приятные для слуха и зрения китайцев». Первые действительно удачные произведения в этом духе — такие, как рассказы и повести Чжао Шули или музыкальная драма «Седая девушка», — стали образцами для последующих. Вскоре после окончания войны с Японией выработанные в освобожденных районах эстетические критерии, а также произведения, их воплощающие, стали широко распространяться среди левой творческой интеллигенции на подвластной гоминьдану территории. Развязанная чанкайшистами гражданская война способствовала дальнейшей политизации культурной жизни в Китае, при том что политика единого фронта, проводившаяся компартией, была направлена на сплочение творческой интеллигенции.

В глазах идеологов левого литературного движения, нередко склонных к догматизму, произведения, подобные роману «Осажденная крепость», выглядели более чем сомнительными. Их нельзя было приобщить к «рабоче-крестьянско-солдатскому направлению», они не обслуживали насущные задачи политической борьбы, а в плане художественном далеко отстояли от китайской традиции. Они не выявляли основ существующего строя и не вели людей на борьбу. Осмеивая определенный круг общественных явлений, их авторы не показывали сколько-нибудь ясной альтернативы. В результате возникало отношение к таким книгам, в чем-то близкое приведенной выше оценке католического критика: они-де недостаточно серьезны, содержащаяся в них критика неглубока и непоследовательна, они больше отвлекают людей от борьбы, нежели способствуют ей.

Несколько лет назад известный писатель Сюй Чи писал в журнале «Душу» («Чтение»), что недооценка романа Цянь Чжуншу в свое время сложилась под влиянием доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». По его словам, содержавшееся в докладе осуждение «обличительных», «очернительских произведений» было в какой-то мере перенесено на «Осажденную крепость». Не защищая установки доклада, нельзя все же не отметить, что налицо явное недоразумение: в докладе шла речь о произведениях, якобы искажающих социалистическую действительность, тогда как у Цянь Чжуншу изображено буржуазное общество.

Как бы то ни было, после победы народной революции в Китае роман не получил официального признания, о нем молчала критика, его не упоминали авторы вышедших в 50-е годы работ по истории новейшей литературы, такие, как Е Динъи, Ван Яо, Лю Шоусун. Роман более не переиздавался, а его автор, целиком отдавшись научной деятельности, перестал помышлять о художественном творчестве. Он становится ведущим сотрудником Института литературы, вначале являвшегося частью Пекинского университета, а затем вошедшего в состав Академии наук. Под своей редакцией и с подробными комментариями Цянь Чжуншу выпускает свод поэзии эпохи Сун. Он был также одним из авторов академической «Истории китайской литературы», опубликованной в 1963 году.

Слов нет, радикально менявшаяся действительность требовала новых подходов к ней. Новая, преимущественно молодая читательская масса ждала книг, указывающих путь вперед, прославляющих героев борьбы с врагами революции и творцов будущего. Обращаться к событиям и людям недавнего прошлого казалось излишним — все это похоронено и никогда не воскреснет. С читательского горизонта исчезло даже такое незаурядное произведение, как трехтомная эпопея Лао Шэ «Четыре поколения под одной крышей», повествовавшая о жизни, страданиях и патриотических порывах жителей Пекина в годы оккупации. Лао Шэ нашел в себе силы обратиться к новым темам и частично преуспел в этом. Но многие из виднейших писателей предшествовавших десятилетий, в том числе такие прославленные мастера, как Мао Дунь и Ба Цзинь, почти полностью отошли от художественного творчества. На передний план выходили литераторы с иным жизненным опытом, прошедшие другую школу. И все-таки жаль, что для многих одаренных и безусловно честных художников слова не нашлось места в литературе первых десятилетий Народной Республики.

Жизнь не стояла на месте: отцвели «сто цветов», отгремел «большой скачок», стоном отозвались последовавшие за ним «годы стихийных бедствий». И вдруг снова возник разговор об «Осажденной крепости» и о целом ряде, казалось бы, уже забытых произведений. Но возник он в дальнем краю — в Нью-Йорке, где профессор Колумбийского университета С. Т. Ся (Ся Чжицин) опубликовал в 1960 году книгу «Новейшая китайская проза». Критик подверг в ней, в частности, подробному разбору роман Цянь Чжуншу, проявив эрудицию и художественный вкус. Впрочем, увлекаясь, С. Т. Ся объявляет книгу «самым интересным и тщательно обдуманным, а может быть, и самым великим произведением новейшей китайской литературы». Нелегко согласиться с автором и тогда, когда он ставит «Осажденную крепость» вровень с классикой — сатирическим романом У Цзинцзы «Неофициальная история конфуцианцев», созданным в середине XVIII века. Трудно взвешивать на одних весах произведения, созданные в разные эпохи и столь различные по идейной наполненности и творческому методу. Более продуктивно сравнение книги Цянь Чжуншу с ранним (1927 г.) романом Лао Шэ «Чжао Цзыюэ» (в русском переводе — «Мудрец сказал»). В нем также содержится сатирическое изображение интеллигентских или, скорее, околоинтеллигентских кругов, но и в этом случае различия в жизненном материале и писательской манере весьма велики. Любопытны и часто убедительны суждения С. Т. Ся об особенностях литературной техники Цяня, остроте его писательского зрения и своеобразия стиля, в котором отразились и органическая связь с китайской традицией, и отнюдь не шапочное знакомство с мировой литературой. Достойны внимания и выводы исследователя относительно того, что главным в романе является «исполненное драматизма изображение постепенного сужения и опустошения духовного мира главного героя» и показ «одиночества людей и невозможности коммуникаций между ними».

Книга Ся помогла китаеведам разных стран по достоинству оценить роман Цянь Чжуншу. На рубеже 70—80-х годов появляются английский и русский переводы книги, благосклонно встреченные и прессой и читающей публикой. К этому времени и в Китае, прошедшем через драму «культурной революции», тоже начинает меняться отношение к предреволюционной литературе и духовному наследию в целом. В 1980 году состоялось наконец переиздание книги, она заняла свое место во вновь созданных трудах по истории литературы Китая.

Так, в двухтомной «Истории новейшей китайской прозы» Чжао Сяцю и Цзэн Цинжуя справедливо подчеркивается, что «вопросы брака и морали отнюдь не являются главной проблематикой книги». Писатель озабочен изображением жизни китайской интеллигенции, он создает духовный портрет различных ее представителей. «Но и это скорее внешняя сторона, суть же в том, что через изображение интеллигенции периода антияпонской войны писатель воссоздает под определенным углом зрения китайское общество того времени».

Авторы приводят также слова Ли Цзяньу — одного из первых издателей романа — о том, что, читая подробное повествование о любовных и семейных злоключениях главного героя, Фан Хунцзяня, читатель не знает — плакать ему или смеяться. Но писатель «говорит и о делах страны, взбудораженной и беспокойной, о неудачном ведении войны, о бедствиях эвакуированных, о не находящих отклика стенаниях простого народа. И обо всем этом писатель говорит понятно и в то же время искусно, его слова исходят из сердца, так что правда о положении в занятых врагом районах встает перед глазами».

Читатель сам сможет убедиться в справедливости приведенных высказываний. Он оценит, надо надеяться, и занимательность изложения, и блеск эрудиции автора, и его человечность. Сатира в романе острая, но, как правило, не злая. Изображая своих персонажей в весьма неприглядном виде, писатель, по его собственным словам, не забывает, что они обыкновенные люди, обладающие всеми признаками, свойственными роду человеческому.

Упоминавшийся сборник «Люди, звери, духи», три рассказа из которого вошли в настоящее издание, был создан чуть раньше романа и перекликается с ним отдельными мотивами. Произведения сборника хочется назвать «поисковыми» — видно, что автор ищет свою тему, свой стиль, свой круг настроений.

Открывающий книгу рассказ «Сон господень» написан в том трудно поддающемся однозначному определению жанре, который был блистательно представлен в китайской литературе поздним сборником Лу Синя «Старые легенды, рассказанные по-новому». В нем есть что-то от притчи, что-то от пародии; знакомые каждому мифы и легенды трансформируются, приобретают совсем иное звучание, иногда осовремениваются. Быть может, сравнение с менипповой сатирой более всего приблизит нас к определению художественной сущности этого произведения.

В рассказе Цянь Чжуншу исходной точкой служит библейская история сотворения мира, но во что превратил ее писатель! Вовсе не бог сотворил мир: это мир в ходе эволюции создал бога, причем тогда, когда предыдущая ступень развития — люди — уже перестала существовать. Бог, впрочем, унаследовал качества людей, притом далеко не лучшие. Он самоуверен и самолюбив, легко впадает в гнев и падок на лесть. Создав от скуки женщину и мужчину, он не хочет мириться с их попыткой обрести какую-то самостоятельность, он обрекает их на гибель. В конце рассказа выясняется, что все случившееся лишь приснилось господу. Проснувшись, он задумывается: а что, если и вправду создать людей? О том, что получится, если бог осуществит это намерение, читатель может догадаться.

В следующем рассказе, «Вдохновение», мы с заоблачных высей низвергаемся — вместе с неким знаменитым, хотя и безымянным писателем — в тесное, заваленное книгами помещение, оказавшееся частью ада. Один из владык этого учреждения, по-модному именуемого теперь «компанией», собирается отдать писаку на расправу персонажам его бессчетных бездарных книжек, тем, кого обрек он на гибель, не сумев вложить в них душу живу. Но опытному пройдохе ничего не стоит уйти от жалких, анемичных созданий, и снова он возрождается в мире людей. «Я — пессимист, знаю — вечно будет курсистка жить на земле», — говорил Маяковский. Цянь Чжуншу уверен, что вечно будут жить также графоманы и халтурщики.

Заключающий сборник рассказ «Память» раскрывает другую сторону таланта Цянь Чжуншу. И в нем заметны сатирические мазки, когда автор рисует портрет героини — женщины тщеславной, эгоистичной, мелкой. Однако преобладают иные тона, графическая четкость бытовой картины сочетается с не выявленными в словах грустными философскими раздумьями. Маньцянь и ее муж, несмотря на войну, заявляющую о себе редкими воздушными рейдами противника, живут в маленьком мирке рутинных обязанностей, заняты собственными переживаниями. Но вот в жизнь женщины входит человек совсем иного склада — военный летчик, умный, живой, деятельный. Они увлекаются друг другом — сначала от нечего делать, потом вроде бы всерьез. Но летчик гибнет, и сразу же оказывается, что глубокого чувства Маньцянь к нему не испытывала, да и вряд ли могла испытать. Она даже не хочет назвать будущего ребенка именем его подлинного отца, сохранить о нем память. А разве можно жить, не помня о прошлом, предавая его? Разве можно строить будущее на зыбком фундаменте забвения? Цянь Чжуншу ставил этот вопрос перед читателем и, как впоследствии оказалось, не напрасно.

Примерно половину сборника «Люди, звери, духи» занимает повесть «Кошка». В ней рассказывается о том, как молодой человек попал в один «очень интеллигентный» дом и как он разочаровался, наслушавшись там мнимоученых разговоров и насмотревшись на не слишком нравственные поступки его обитателей. В повести много сарказма, немало остроумных пассажей. Однако это остроумие нередко пропадает для иноязычного читателя, поскольку связано с особенностями китайского языка и реалиями быта. Главное же то, что рядом с «Осажденной крепостью» повесть невольно воспринимается как своего рода этюд к большой работе. Потому-то «Кошка» не включена в настоящий том.

Теперь, рассказав о книгах и их судьбе, настало время вернуться к их автору. В конце 40-х годов он редактирует выходивший в Нанкине на английском языке критико-библиографический журнал «Филобиблон», а после победы народной революции переезжает в Пекин. Политические бури, которыми была отмечена атмосфера конца 50 — начала 60-х годов, прямо не коснулись Цянь Чжуншу и Ян Цзян. Они продолжали трудиться в Академии наук — соответственно в институтах китайской и зарубежной литератур. Но пришел 1966 год и с ним «культурная революция». На этот раз остаться в стороне не удалось никому. Супруги вместе со своими коллегами и друзьями прошли и через «коровники» (самодеятельные, так сказать, тюрьмы при учреждениях), и через «митинги борьбы», и через «школы кадров». Жертвой фракционной борьбы между «бунтарями» оказался муж их единственной дочери.

О так называемой «великой пролетарской культурной революции», ныне обычно именуемой в Китае «десятилетием смут и бедствий», наши читатели достаточно осведомлены: изданные в переводе на русский язык произведения Ван Мэна, Фэн Цзицая, Лю Синьу, Гу Хуа и других ведущих писателей нынешнего Китая с большой силой запечатлели картины разгула хунвэйбиновщины, физического и морального террора в отношении интеллигенции и партийных кадров, которым были особенно отмечены первые годы этого мрачного десятилетия. Гораздо меньше известно о последующем, «более спокойном» периоде, когда интеллигентов, не находившихся в тюрьмах и лагерях, отправили для прохождения «идейного перевоспитания в сочетании с производительным трудом» в «школы кадров имени 7 мая» (7 мая 1966 года — дата написания документа, в котором сформулированы задачи «революции в области образования»). Вот почему представляется правомерным заключить том произведений писателя воспоминаниями Ян Цзян, тем более что Цянь Чжуншу является одним из главных персонажей ее записок.

При чтении их следует иметь в виду, что супруги попали в сравнительно нетрудные «школы», к тому же просуществовавшие не очень долго. По свидетельствам очевидцев, в других подобных «учебных заведениях» и жилось труднее, и закрылись они намного позже. Видно также, что писательница не заостряет внимания на драматических событиях. Ее задача — показать бессмысленность всей этой гигантской затеи, раскрыть настроения людей, навсегда — как им представлялось в те годы — лишенных возможности заниматься любимым и действительно нужным обществу делом. (Заметим, что себестоимость овощей, которые выращивали «учащиеся», была во много раз выше, чем у окрестных крестьян.) Думается, писательнице удалось не только это: через повествование о будничных занятиях, повседневных огорчениях и радостях вырисовывается духовный облик лучшей части китайской интеллигенции, которая смогла пройти через все испытания и вновь включиться в дело строительства социалистической культуры.

В сентябре 1978 года в горном местечке Ортизей в Итальянском Тироле состоялась очередная европейская конференция китаеведов. В группе советских участников находился и автор этих строк, в то время как раз заканчивавший перевод «Осажденной крепости». Впервые после многолетнего перерыва в конференции приняли участие ученые КНР. Кто мог бы предположить, что именно здесь доведется встретить Цянь Чжуншу! Время еще не располагало к длительному общению, но дружеская связь была установлена. Она продолжается поныне. Дом Цянь Чжуншу и Ян Цзян в западной части Пекина уже не однажды оказывал гостеприимство советскому переводчику произведений писателя и записок его супруги.

Цянь Чжуншу занимает сейчас пост вице-президента Академии общественных наук Китая. Он не только переиздал, с дополнениями и поправками, все свои прежние труды. Им опубликован уникальный в своем роде четырехтомный труд, название которого можно приблизительно перевести как «Подсмотренное и извлеченное на свет». Это тысяча двести научных этюдов, в которых подробно и разносторонне исследуются десять замечательных памятников древней и средневековой литературы Китая, причем в постоянном сопоставлении с огромным кругом произведений европейских писателей, мыслителей, ученых. Продолжает знакомить соотечественников с сокровищами мировой культуры Ян Цзян. Не так давно король Испании вручил ей высокую награду за мастерский перевод «Дон Кихота» Сервантеса на китайский язык.

А теперь, когда мы знаем и судьбу книг, и судьбы их авторов, предоставим слово им самим.

В. Сорокин