Осажденная Одесса

Фронт обороны сужается

Генерал Шишенин доложил Военному совету, что 25 августа из Севастополя вышли теплоходы «Крым» и «Армения», у которых на борту 920 бойцов, боеприпасы и военное имущество, нужное нам.

Это пополнение не могло возместить выбывших с переднего края раненными даже за одни сутки: к исходу дня в госпитали Одессы было доставлено более тысячи бойцов и командиров. И это не говоря о легкораненых, не пожелавших госпитализироваться, и о безвозвратных потерях.

Шишенин доложил: перед нами действуют 15, 11, 7, 3, 14 и 21-я пехотные, 1-я пограничная и гвардейская дивизии.

К противнику непрерывно приходят маршевые пополнения взамен выбывающих в результате непрерывных атак.

Минометчики Приморской армии на огневой позиции

Мы понимали, что, обороняя Одессу, притягиваем на себя довольно значительные силы противника и, безусловно, ослабляем темпы его наступления на юге страны, а тем самым вносим коррективы в планы фашистов и их сообщников. Врагу не удавалось сделать Одессу перевалочной базой для питания своих армий на юге.

Теперь, когда опубликован дневник начальника германского генерального штаба Ф. Гальдера, это стало особенно ясно. Вот его запись за 15 августа 1941 года: «Войска, действующие в районе Днепра и Киева, требуют в среднем 30 эшелонов в день (боеприпасы, горючее). В первую очередь необходимо возможно скорее доставить для 11-й и 17-й армий в Одессу и Херсон 15000 тонн боеприпасов, 15000 тонн продовольствия, 7000 тонн горючего. Эти грузы должны быть доставлены в течение десяти дней после занятия Одессы. В портах Варна и Бургас на кораблях имеется 65000 тонн боеприпасов и продовольствия». Спустя шесть дней в том же дневнике появилась новая запись: «…Румыния считает, что только в начале сентября им удастся занять Одессу. Это слишком поздно. Без Одессы мы не сможем захватить Крым».

А мы, несмотря ни на что, сдавать Одессу не собирались.

На очередное заседание Военного совета прибыл переведенный к нам из 9-й армии секретарь Одесского обкома партии А. Г. Колыбанов.

Он вошел, оживленный и шумный. Реглан распахнут, на фуражке — красноармейская звездочка.

Колыбанов поздоровался с Жуковым и Ворониным и, подойдя ко мне, проговорил:

— Если не ошибаюсь, Азаров? Мы всегда рады морякам, особенно в такое время. — Он сказал это так, будто в Одессу вернулся не он, а я.

— Теперь весь Военный совет в сборе, — начал Жуков. — Не будем терять времени. Прошу! — и жестом пригласил нас к столу.

Как всегда, обсуждались итоги дня.

В связи с недостатком командного состава начальнику штаба генерал-майору Шишенину и начальнику политотдела Приморской армии полковому комиссару Бочарову было поручено организовать краткосрочные курсы командного и политического состава; на курсы командиров взводов отобрать сержантов и старшин, отличившихся в боях, а на курсы политработников — коммунистов, имеющих навыки организационной и агитационной работы.

Военный совет заслушал сообщение председателя облисполкома Кальченко о решении ввести с 25 августа карточную систему на продукты.

Предстояло выдать свыше 360 000 хлебных и продуктовых карточек. Каждому работающему на предприятии оборонного значения полагалось в день 800 граммов хлеба и другие продукты.

Одобрив введение карточной системы, Военный совет обязал начальника тыла армии организовать вместе с представителями облисполкома и горисполкома заготовку и доставку продуктов из пригородных колхозов и совхозов.

В связи с отходом наших частей на участке между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами была получена телеграмма маршала Шапошникова.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования он указывал, что за период с 16 по 25 августа в Западном секторе ООР наши части отошли на 15–20 километров к востоку от линии, которая рассматривалась Верховным Главнокомандованием как основной рубеж обороны. 24–25 августа части Восточного сектора также отошли на 4–8 километров. Сужение пространства оборонительного района беспокоило Ставку, и она предупреждала нас о возможности тяжелых последствий этого.

Военному совету ООР предлагалось потребовать от войск большей устойчивости в обороне, до конца использовать людские ресурсы района для пополнения боевых потерь; не допускать утраты оружия, учитывая затруднения со снабжением им; максимально развивать оборонительные работы в глубине района, включая территорию города, используя все средства и возможности Одессы.

Последствия, к которым вело сужение фронта, мы уже ощутили.

Город и порт обстреливала вражеская артиллерия. Дымзавесы помогали мало: фок — и грот-мачты возвышались над пеленой дымзавес, и этого было достаточно для оптики врага.

Телеграмма маршала Б. М. Шапошникова еще более заостряла наше внимание на перспективах обороны Одессы.

Мы решили немедленно ехать в дивизии, чтобы довести до сведения командиров требования Ставки: Воронину — в 95-ю, мне — в 25-ю, Колыбанову — во 2-ю кавалерийскую дивизию; командующий взял на себя Восточный сектор. Военный совет одобрил подготовленное политотделом обращение к бойцам Одесского оборонительного района с призывом отстаивать каждый метр родной земли.

Что касается использования внутренних ресурсов, мы вынуждены были признать, что многого еще не сделали. Не ослабляя темпа работы промышленных предприятий, можно было мобилизовать еще до 5000 человек на восполнение боевых потерь.

Колыбанову Военный Совет поручил руководить мобилизацией, а генерал-майору Шишенину — выделить командный состав для обучения призывников.

Мы одобрили инициативу 95-й дивизии и 1-го морского полка, создавших группы по сбору трофейного оружия на поле боя. На группу контроля во главе с полковым комиссаром Бурдаковым тут же возложили изъятие излишков личного оружия в частях оборонительного района. Эти меры помогали отчасти обеспечить оружием поступающие маршевые пополнения.

В заключение А. Г. Колыбанов информировал Военный совет о проводимых обкомом партии мероприятиях по дальнейшему расширению производства оружия и боеприпасов.

Завод имени Петровского начал изготовлять ручные гранаты. Не было детонаторов — рабочие вместе с учеными-химиками изготовили терочный запал с детонатором, и ручные гранаты стали выпускаться в массовом количестве.

В Одессе никогда не производились взрывчатые вещества. Завод «Большевик» решил эту задачу и уже стал давать до двух тонн взрывчатки в сутки.

Даже артели промысловой кооперации перестроились на производство боеприпасов. Артель «Большевик», делавшая детские игрушки, приступила к изготовлению мин. Химическая артель «Комсомолка», снабжавшая город кремом для обуви, перешла на производство запалов для бутылок с горючей жидкостью.

До войны в Одессе не было предприятий, производивших вооружение, и никто не был знаком с технологией его производства. В городе осталось только старое, изношенное оборудование, даже квалифицированные рабочие выехали. Но призыв партии «Все для фронта! Все для победы!» стал законом для всех, кто остался в Одессе.

Город бомбили, он простреливался вражеской артиллерией, горел, с каждым днем росли затруднения с продовольствием, сокращались запасы воды, все туже сжималось кольцо блокады, но ни на час не прекращалась работа на заводах.

По неполным данным, за время обороны предприятия Одессы дали фронту 5 бронепоездов, 50 самодельных танков, более 1500 минометов, до 1000 огнеметов и металлометов, свыше 300 000 гранат, 300 000 мин, 20 000 запалов для бутылок с горючим, около 4000 рельсовых противотанковых препятствий.

Константин Симонов, сам бывший в Одессе в те героические дни, писал об энтузиазме рабочих: «…Здесь рабочее время определялось не количеством часов, не количеством бессонных ночей, а единственно тем, когда будет готов танк. «Вот как танк кончим, тогда пойду спать…»

Да, рабочие Одессы трудились самоотверженно, не считаясь с усталостью. И никакие, даже самые тяжелые условия, в которых они оказались, не могли убить в них оптимизм, веру в нашу победу.

Однажды, проезжая по городу, я заметил у агитмашины большую группу женщин, детей и стариков, весело и заразительно смеявшихся. Проходившие рабочие и бойцы останавливались, прислушивались и начинали так же неудержимо, до слез смеяться. Слышны были возгласы:

— Повтори еще!

Оказывается, читали письмо Адольфу Гитлеру. Это письмо было издано массовым тиражом и подписывалось всеми желающими. Подписывавшие его делали еще приписки и от себя, и это вызывало еще больший смех.

В тот вечер, собравшись на ужин, мы тоже прочитали это письмо. В нем были такие строки:

«Мы, правнуки и внуки славных и воинственных запорожцев земли Украинской, которая теперь входит в Великий Советский Союз, решили тебе, проклятый палач, письмо это написать, как писали когда-то наши прадеды, и деды, которые громили врагов Украины.

Ты, подлый иуда и гад, напал на нашу Краину и хочешь забрать у нас фабрики и заводы, земли, леса и воды и привести сюда баронов, капиталистов — таких, как ты, бандитов и разбойников-фашистов.

Этому никогда не бывать! Мы сумеем за себя постоять… Не видать тебе нашей пшеницы и сала… Не раздобудешь ты ни одного воза провизии, хотя уже и потерял лучшие дивизии, не построишь ты на нашей земле ни одну виллу, мы выделим для каждого из вас по два метра на могилу. И как не доведется свинье на небо смотреть, так тебе в нашем огороде не рыть, хотя у тебя морда свиняча и свинская удача.

Передай своему другу дуче: пусть не хвалится, едучи на рать… У нас хватит самолетов, бомб, снарядов и штыков, танков и пушек, чтобы стереть тебя в пыль, вор и палач.

На этом мы кончаем и одного тебе желаем, чтобы у тебя, пса, застряла во рту польская колбаса, чтобы ты со своими муссолинами подавился греческими маслинами, а в остальном, чертовы гады, не миновать вам всем наших пуль и снарядов…»

Опасаясь дальнейшего сужения линии фронта, Военный совет призывал бойцов любой ценой удерживать позиции. На самые опасные участки фронта мы послали политработников из резерва Военного совета. Они беседовали с бойцами в перерыве между атаками и зачастую, не закончив беседы, вместе с красноармейцами и моряками поднимались в контратаку.

Комиссар морского полка Митраков рассказал мне о политруке Василии Иванове, который дважды водил бойцов в рукопашную и был тяжело ранен в бою на южной окраине агрокомбината Ильичевка.

— Он просил передать, что слово, данное вам, сдержал, — сказал Митраков, — и честь маратовца не посрамил.

Мне вспомнился 1932 год… «Марат». Я был тогда секретарем партийного бюро линкора. К нам прибыл Сергей Миронович Киров.

На время учений С. М. Кирова поселили в мою каюту.

— А вы где будете отдыхать? — спросил меня Сергей Миронович.

— Да нам-то и отдыхать, собственно, некогда, — отговорился я.

— Э, коллега, так вас ненадолго хватит. Горе подчиненным, у которых руководители работают и не отдыхают.

— Я найду себе место…

— Это уже другое дело.

Киров был обаятелен и прост. Умел слушать других и учил этому нас.

— Не перебивайте людей, не смотрите на часы, когда они вам хотят что-нибудь рассказать, — советовал он, беседуя с секретарями партийных организаций и членами партийного бюро линкора.

— Кто тут у вас среди секретарей самый сильный? — спросил меня Сергей Миронович.

Я рассказал ему о Василии Иванове.

После службы на флоте Иванов работал секретарем цеховой парторганизации Николаевского судостроительного завода, а в первый день войны снова ушел добровольцем на флот. Пробыв несколько дней в Севастополе, упросил командование отправить его в Одессу.

Девять лет спустя после службы на «Марате» мы встретились в Одессе как старые друзья. Василий тут же попросил:

— Хочу в морской полк, к врагу поближе. Честь маратовца не уроню…

И вот узнаю от Митракова о тяжелом ранении политрука Иванова.

Я приехал к нему в госпиталь в Лузановку.

Осколком мины Иванову перебило три ребра. Кроме того, он получил еще два сквозных ранения. От большой потери крови сильно побледнел.

Мы долго молчали. Потом он собрался с силами и сказал:

— Вам передали?

— Да. Спасибо.

У него от напряжения лоб покрылся испариной.

Вошедший в палату лечащий врач объявил, что политрук Иванов отправляется в Центральный военно-морской госпиталь на срочную операцию.

С тяжелым чувством простился я со своим старым товарищем…

Вместе с телеграммой Ставки, жесткой и тревожной, мы получили и приятное сообщение — о незначительном, но все же пополнении. На днях из Севастополя и Новороссийска корабли должны были доставить в Одессу десять маршевых батальонов, экипированных и вооруженных.

Нужно было еще серьезнее заняться строительством оборонительных сооружений на вторых линиях и в самом городе. Вместе с А. Ф. Хреновым мы изучили все возможности Одессы и подготовили доклад Военному совету.

27 августа Военный совет поручил председателю облисполкома Кальченко немедленно провести мобилизацию мужского населения и бездетных женщин, способных работать на укреплениях. Всех граждан, привлеченных к работам, к 22 часам 28 августа разбить на команды по 100 человек. Каждые пять команд свести в отряд. В команды и отряды назначить командиров, политработников и медицинский персонал. Организовать бесперебойное питание всех работающих за счет местных средств.

В 24 часа 28 августа полковой комиссар А. И. Рыжов, работавший в группе контроля, доложил Военному совету, что строительные отряды сформированы и с утра приступят к работам.

Утром пришел транспорт «Абхазия» под охраной лидера «Ташкент»: из Севастополя прибыли хорошо вооруженные отряды моряков, группа командного состава из частей и учреждений Черноморского флота, политработники, призванные из запаса. Нам доставили также оружие, медикаменты и инженерное имущество.

Добровольцы прибыли в касках. Прежде среди моряков, воевавших в Одессе, было много раненых в голову; мы решили заменить всем бескозырки на каски и сообщили об этом в Севастополь. И все же моряки, идя в атаку, снимали каски и надевали бескозырки, хранившиеся в вещевых мешках, в противогазных сумках, а то и просто в карманах.

На рукавах флотских рубах у добровольцев четко выделялись ярко-красные звездочки.

Генерал-майор Шишенин, принимавший отряды, сразу же распределил их и направил в 1-й морской и в 54-й стрелковый полки, понесшие за последние дни самые большие потери.

Какой страх ни наводила на фашистов черная форма моряков и как ни любили ее краснофлотцы, пришлось-таки нам переодевать их в армейское обмундирование. Моряки сами убедились в целесообразности переобмундирования, хотя делали это довольно неохотно. Чтобы меньше проявлялось недовольства, мы разрешили им носить тельняшки при расстегнутом вороте гимнастерки и флотские ремни с медными бляхами, а во время передышек — бескозырки или мичманки.

Воевали же они хорошо. Недаром командиры дивизий генералы И. Е. Петров, В. Ф. Воробьев да и другие постоянно просили:

— Подбросьте морячков. Отлично дерутся — лихо и легко.

В канун прихода «Ташкента» вражеская дальнобойная батарея, обстреливавшая порт и подходные фарватеры, повредила буксир и эскадренный миноносец «Незаможник». Осколок снаряда попал в командира корабля капитан-лейтенанта Бобровникова. Тут же ему сделали перевязку, и он не сошел с мостика до тех пор, пока, согласно боевому приказу, корабль не закончил обстрела побережья, занятого противником.

С приходом «Ташкента» нам представилась возможность подавить эту батарею.

На лидере подобрали для корректировочного поста группу во главе с лейтенантом Борисенко. С большим желанием отправились моряки к переднему краю противника, хотя понимали, насколько велика опасность.

Едва лидер «Ташкент» вышел из ворот порта, как батарея противника открыла по нему огонь. Снаряды ложились сначала то недолетом, то перелетом; вскоре огонь усилился, и они стали падать совсем близко. Кораблю пришлось применить противоартиллерийский зигзаг и выйти из зоны огня, а эсминец «Смышленый» и два сторожевых катера прикрыли его дымовой завесой. Но вот корпост передал на корабль первые данные. Снаряды «Ташкента» легли левее цели. После корректировки и пристрелки «Ташкент» перешел на поражение. А в 17 часов 30 минут корпост донес: батарея врага уничтожена.

Не просто было работать корректировщикам: противник быстро засек их рацию, и в район лесопосадки, где размещался пост, полетели мины.

Но моряки продолжали передавать целеуказания и поправки. Тогда вражеские солдаты приблизились к корпосту на расстояние 80–100 метров. Моряки приняли бой, прикрыв себя огнем пулеметов, и продолжали корректировать стрельбу корабля. Когда они вернулись на лидер, им все завидовали. Артиллеристы во главе со старшим лейтенантом Н. С. Новиком тоже отличились, и, возможно, не меньше, чем они, но врага с корабля не видно было, а корректировщики встретились с ним лицом к лицу.

Моряки лидера «Ташкент» стали героями дня. Командир отряда кораблей Северо-Западного района контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко, находившийся на «Ташкенте», объявил благодарность всему экипажу и приказал передать семафор на все корабли своего соединения: «Учитесь стрелять и вести себя под огнем противника у лидера «Ташкент».

Город и порт, хотя только на время, были спасены от артиллерийского обстрела.

Утром 30 августа «Ташкент» снова вышел на прежнюю позицию и, маневрируя на малом ходу, открыл огонь по тем районам, куда противник подтянул за ночь свежие силы. Стрельба велась интенсивно и успешно. Все увлеклись ею.

Вдруг командир корабля капитан-лейтенант Ерошенко, находясь в штурманской рубке, услышал голоса:

— Самолеты противника в зените!

Это докладывали сигнальщик Гордиенко и командир отделения строевых Цепик. Зенитные батареи открыли огонь. Ерошенко поставил рукоятку машинного телеграфа на «полный вперед» и выскочил на левое крыло мостика. Увидев, в каком направлении ведут огонь зенитчики, он скомандовал:

— Право на борт!

Корабль увеличил ход. Корма пошла влево.

Враг сбросил бомбы. Из 12 бомб крупного калибра одна взорвалась в непосредственной близости от правого борта. Корабль сильно качнуло, каскады воды обрушились на палубу. В корме с правого борта от взрыва образовалась пробоина. Была разрушена палуба пятого кубрика, но турбины продолжали работать.

Опоздай Ерошенко хотя бы на несколько секунд с поворотом — и было бы неизбежно прямое попадание.

Мы прибыли с Жуковым в порт. Бросились в глаза зияющая пробоина в кормовой части, резко деформированная палуба, разбитые надстройки, вмятины, следы пожара.

Капитан-лейтенант Ерошенко сухо доложил контрадмиралу Жукову о состоянии корабля, о действиях в бою личного состава, об убитых и раненых и о том, что пропал без вести машинист Лаушкин.

Командование Черноморского флота запросило нас, сможет ли «Ташкент» прийти своим ходом в главную базу флота. Если сможет, ему надлежало сегодня же следовать в Севастополь.

Выслушав доклад командира электромеханической боевой части и флагманского механика, а также водолазов, осматривавших корабль, мы пришли к заключению, что до Севастополя корабль сможет дойти: главные машины в порядке, пострадали лишь некоторые вспомогательные механизмы и арматура.

Военком корабля батальонный комиссар Сергеев доложил мне, что раненые просят не отправлять их в госпиталь.

— Мы вместе с кораблем «отремонтируемся» в Севастополе и опять придем к вам, — сказал машинист Гребенников, когда мы вошли в санчасть лидера.

Вскоре старший помощник командира корабля Орловский отрапортовал, что прибыл машинист Лаушкин, который считался пропавшим без вести.

— Его доставил малый охотник, — видя наше недоумение, поспешил объяснить Орловский. — Подобрали в районе бомбежки.

Сам Лаушкин рассказал, как он, выброшенный за борт взрывной волной, очутился в водовороте, как пронырнул его и увидел, что корабль уходит в сторону Одессы. Сгоряча он сначала пытался плыть за кораблем; кричать было бесполезно. Потом понял, что и торопиться бесполезно.

Моряк осмотрелся, снял с себя все, кроме тельняшки, трусов и сумки с противогазом. Он плыл более трех часов, а потом устал и решил просто держаться на воде. Тут он услышал шум мотора и увидел катер.

Моряки, втащившие Лаушкина на борт, узнав, что он с «Ташкента», начали наперебой предлагать ему кто фланелевку, кто брюки, ботинки…

Я посмотрел на Лаушкина. Открытые лучистые, чуть виноватые глаза: сделал, мол, что-то не так, очутившись за бортом, но теперь уже с ним такого, он уверен, не повторится.

— Что же ты все сбросил, а противогаз тащил? Он же мешал, — удивился я.

— Так это же боевое имущество…

К 23 часам аварийные работы на лидере были закончены. С берега вернулась группа корректировочного поста во главе с лейтенантом Борисенко; некоторые из краснофлотцев были ранены.

Радостно обнимали друг друга моряки.

В сопровождении «Смышленого» и двух катеров «Ташкент» пошел в Севастополь.

Как раз в это время, в конце августа, начали действовать наши, одесские бронепоезда, построенные рабочими и инженерами завода имени Январского восстания.

29 августа на заводе состоялся митинг: рабочие сдавали морякам и красноармейцам бронепоезд «За Родину». Отвечая на выступления рабочих, призывавших отстаивать Одессу и не пускать врага в город, командир поезда М. Р. Чечельницкий заверил, что команда оправдает их надежды, будет наносить фашистам сокрушительные удары.

Бронепоезд вышел на фронт и стал поддерживать своим огнем кавалерийскую дивизию полковника П. Г. Новикова в районе Сухого лимана и Татарки.

На следующий день бронепоезд «За Родину» вместе с бронепоездом № 21 подавлял зенитные батареи противника. Вражеский снаряд разорвался под бронеплощадкой поезда № 21 и разворотил железнодорожный путь. Поезд остановился, а фашисты усилили по нему огонь артиллерии и минометов. Тогда на помощь ему Чечельницкий послал свою путейскую бригаду во главе с пулеметчиком Михайловским. Домкратом подняли осевшую бронеплощадку, сменили перебитый рельс, и 21-й ушел из-под губительного огня противника.

Чтобы поддержать поредевшие части на восточном берегу Сухого лимана, Чечельницкий повел поезд на Овидиопольскую ветку. Там прямой наводкой отбивала атаки врага 1-я батарея береговой обороны под командованием капитана Куколева. Бронепоезд открыл огонь, но противник пристрелялся, его снаряды ложились все ближе и ближе. Осколки пробивали обшивку, прямое попадание вывело из строя расчет 76-миллиметровой пушки, загорелись ящики с боеприпасами. Бойцы Мишкин, Дикий и Люсюк с риском для жизни сбросили их на ходу. Военфельдшер Большаченко и медсестра Жанна Литвиненко перебрались на бронеплощадку и оказали первую помощь раненым.

Настоящими героями проявили себя на этом бронепоезде командир разведки Баранов, лейтенанты Волков и Синенков, сержант Щелыков, пулеметчики Исмрад Шибжиков и Калимбет Еринджаев, комендоры Куркатов и Криволап и многие другие.

В дневнике, найденном у убитого румынского юнкера Михаила Олтяну, мы нашли такую запись: «Сегодня утром появился бронепоезд противника и открыл бешеный огонь. Пули и снаряды сыпались градом. Поражения нанесены нам огромные».

Одному из бронепоездов рабочие дали имя «Черноморец». Он тоже доставлял врагу немало хлопот. Мне довелось не раз бывать на «Черноморце» и за славные боевые дела объявлять экипажу благодарность Военного совета.

У бронепоезда «Черноморец»: разведчик А. Тлустый, политрук П. Дудко, командир поезда И. Кирпин, машинист А. Макаров

Как-то ко мне пришел комиссар бронепоезда П. А. Дудко.

— Я к вам по поручению всего экипажа, — начал он. — Дело в том, что вот уже три дня, как мы стоим в ремонте. Все работы закончены еще вчера. Рабочие не уходили из цехов ни днем ни ночью, чтобы закончить ремонт в кратчайший срок. И нам очень неудобно перед ними: торопили, а сами до сих пор остаемся на территории завода.

— В чем же дело?

— Задержка из-за артиллерийских установок. Наши пушки вышли из строя. Пообещали заменить новыми — и до сих пор их нет. А мне, — вздохнул Петр Агафонович, — нет покоя от краснофлотцев и красноармейцев. Рвутся снова в бой…

Я объяснил Дудко, что в базе резервных орудий нет и снимать их уже неоткуда, мы запросили Севастополь и в ближайшие дни нам обещали доставить пушки.

Комиссар обрадовался.