Осажденная Одесса

Когда меньше риска?

Жизнь показала, что затемно мы не успеваем грузить технику и делать посадку. Скрытность нужна, но отправлять недогруженные транспорты — преступление. Начали грузить и днем. Враг заметил это с воздуха.

Утром 8 октября в Одессу прибыл крейсер «Коминтерн», а вслед за ним транспорты «Калинин», «Москва», «Чехов» в охранении миноносца «Шаумян» и трех сторожевых катеров. За ними шли «Сызрань» и тральщик «Земляк».

Крейсер «Коминтерн» в Одессе

Не могу попутно не заметить, какое значение имел приход в Одессу «Коминтерна». До войны этот крейсер входил в состав сил Одесской военно-морской базы. Многие из одесситов в День Военно-Морского Флота бывали в гостях на крейсере, и для них он стал олицетворением боевой мощи флота. А в дни осады они связывали с пребыванием крейсера в порту надежность положения Одессы: если «Коминтерн» у стенки, значит, положение устойчивое. И выходили посмотреть на него и днем и вечером. Горожане не знали, что на этот раз их любимец пришел помогать эвакуации.

Подъезжая к порту, я услышал выстрелы зенитных батарей и глухие взрывы бомб. Сбросив их, бомбардировщики улетели, но дым еще не рассеялся, пыль не осела, и мне не видно было, что делается в порту. Лишь несколько лошадей испуганно носились по территории.

На причале, метрах в 30 от тральщика «Земляк», я увидел воронку от бомбы. Вокруг валялись изуродованные трупы людей и лошадей, лежали раненые.

Воздушной тревогой была прервана погрузка лошадей в трюм тральщика. Часть бойцов, производивших погрузку, не спряталась в щель и не ушла на «Земляк», не желая бросать лошадей. Стрельба и взрывы бомб напугали животных, они ржали, натягивали поводья, рвались из стороны в сторону…

Когда рассеялся дым и осела пыль, я увидел, что транспортные суда остались невредимыми. Погрузка продолжалась.

Не было повреждений и на крейсере «Коминтерн». Туда грузили раненых. Они, как все беспомощные люди, проявляли во время бомбежки особую нервозность.

На причале я встретил неутомимого Зеликова, следившего за погрузкой раненых. Он сказал мне, что сегодня были случаи, когда тяжелораненые одесситы отказывались эвакуироваться без семей.

— Их нужно эвакуировать с семьями, — сказал я Зеликову.

Он просиял, словно получил «добро» на вывоз своих родных.

Тайну эвакуации было сохранить трудно, особенно с тех пор, когда началась посадка на корабли в дневное время. Ведь мы старались как можно быстрее вывезти всех раненых, в том числе и легкораненых.

Разве это могло остаться незамеченным? В госпитале велись разговоры об эвакуации. Раненые рассуждали: раз нас всех, без различия степени ранения, эвакуируют, значит, Одессу сдадут.

В первые дни эвакуации мы пресекали такие разговоры. Но каждый день приносил новые подтверждения слухов: не могло оставаться незамеченным, что в порту идет погрузка и посадка на транспорты, корабли: всё грузят и почти ничего не разгружают.

Не мог не узнать и противник о непрерывном движении воинских частей к порту, иначе для чего бы существовала его разведка?

Вечером 6 октября нам доложили, что звуковещательные станции противника на переднем крае призывали бойцов Красной Армии переходить на их сторону, говоря: «Одессу большевики оставляют. Ваше сопротивление бесполезно».

Эти слова, впервые произнесенные врагом вслух, вызвали у нас тревогу. Пришлось задуматься: правильно ли наше решение о постепенном отходе с рубежа на рубеж? Не растянута ли эвакуация на слишком большое время?

Начальник политического отдела получил от Военного совета указание послать в части политработников с задачей помочь командирам и комиссарам в разъяснении того, что Одессу будем защищать до конца и что никакие провокационные призывы врага не должны поколебать нашу волю; без приказа не отходить!

Но разговоры о предстоящем оставлении Одессы уже оказали свое влияние на морально неустойчивых бойцов, вселили в их сознание страх. В городе и в порту было уже задержано несколько человек, покинувших подразделения. Свое поведение они объясняли слухами о том, что «Одессу сдают без боя».

А напряжение в городе и на передних линиях с каждым днем нарастало.

В ночь на 8 октября части 95-й стрелковой дивизии в соответствии с планом Военного совета отошли на заранее подготовленный рубеж Грязелечебница, Гниляково, Балка Дальницкая. Утром противник силой до полка пытался наступать на хутор Кабаченко, но все его атаки были отбиты. Командир 95-й дивизии генерал-майор Воробьев заверил, что дивизия и впредь в состоянии отбить атаки своими силами. Это было очень важно, так как теперь мы не имели никаких резервов.

Генерал-майор Петров, вступивший в исполнение обязанностей командующего Приморской армией, сообщил нам, что самолеты противника проявляют активность на участке 25-й дивизии и в районе КП дивизии сбрасывают куски железа. Петров показал такой кусок, попавший в его «пикап».

— Это их салют в связи с вашим новым назначением, — пошутил Жуков.

Жители города повсюду обсуждали вопрос о сдаче Одессы. Они приходили в райкомы, райисполкомы, горсовет и спрашивали одно и то же:

— Правда ли, что Одессу собираются сдавать врагу?

В самом деле, вывозились войска, рабочие оборонных предприятий, их семьи, в порт приходили корабли и суда и уходили нагруженными. Можно было раз-другой объяснить это оперативными перемещениями, но не бесконечно же.

Противник тоже не дремал. Он нащупывал слабые места, готовя прорыв обороны.

8 октября на Военном совете при подведении итогов дня со всей остротой встал вопрос о реальности принятого нами плана эвакуации. Встал он не вдруг. Об этом говорилось и в предыдущие дни, раздавались предложения о пересмотре плана.

Но если бы он утверждался только нами! Тогда можно было бы изменить его и разработать другой, учтя требования, продиктованные жизнью. Но план был принят Военным советом флота и доложен в Ставку Верховного Главнокомандования.

А обстановка уже не позволяла медлить с эвакуацией. В любой момент могла произойти катастрофа.

Жуков и другие командиры, присутствовавшие на заседании, обращали внимание на обстоятельства отхода 95-й дивизии. Мы сами в ночь на 8-е отвели ее на новый рубеж, а противник и утром, и вечером пытался прорвать оборону, полагая, очевидно: если они сами отошли, то отойдут и под нажимом. Враг мог собрать большие силы и решительным ударом прорвать оборону. У нас же нет резервов. Может случиться непоправимое.

Мы еще раз всё взвесили и пришли к выводу: план постепенного отхода, рассчитанный на 20 дней, устарел и не отвечает новым условиям.

Шишенин и Крылов говорили о том, что командиры дивизий, с которыми пришлось беседовать, предлагают отходить не постепенно, а внезапно и сразу уйти из Одессы.

Все согласились с этим и решили сократить срок эвакуации, закончив ее 14–15 октября. В последний же день продемонстрировать свою активность, поддержав войска переднего края ударами кораблей и авиации флота.

Мы считали: поскольку сами признаем нереальным свой первоначальный план, со стороны командующего флотом и Военного совета тем более не должно быть возражений и с нами согласятся.

В телеграмме Военному совету флота, посланной 8 октября, мы писали, что для бойцов и населения эвакуация стала очевидной, противник тоже заметил ее и в своих радиопередачах призывает наших бойцов переходить на его сторону, прямо заявляя, что Одессу большевики оставляют. Населению хлеб выдается по сокращенной норме, но и при этом условии наших запасов хватит лишь до 12 октября. Поэтому мы просили разрешения сократить срок эвакуации и увеличить количество присылаемых транспортов и кораблей. Вместе с тем указали, что затяжка эвакуации во времени может привести к потере людей.

С текстом телеграммы были ознакомлены присутствовавшие на заседании Военного совета Шишенин, Хренов, Петров, Кузнецов, Крылов. Все целиком согласились с текстом.

Мы были так уверены в том, что Ф. С. Октябрьский и отличавшийся внимательностью к нам во время пребывания в Одессе Н. М. Кулаков согласятся с нашими предложениями, что, не получив ответа на телеграмму, приняли решение: ни в коем случае не отходить на следующие рубежи, как было запланировано раньше, а удерживать их; начать подготовку к внезапному уходу войск с переднего края и посадке их на транспорты и корабли; окончательный срок ухода установить по получении из Севастополя сообщения о выделении транспортов и кораблей артиллерийской поддержки.

Ответ Военного совета флота в наш адрес гласил: «Тоннаж — даем все, что можно. Вам давались указания особо секретно организовать эвакуацию, пустить дезинформацию не сумели. Как можем, будем усиливать движение транспортов, но вам надо держаться. Другого выхода нет. Разбивайте разговоры. Усильте дисциплину. Октябрьский, Кулаков».

Размышляя над этим ответом, я склонялся к тому, что командующий и член Военного совета просто не решаются докладывать в Ставку о нереальности длительных сроков эвакуации только потому, что прошло лишь двое суток, как Ставка утвердила эти сроки. Опыта в такого рода делах мы не имели, ошибочность своих расчетов признали, думалось мне; за неопытность можно поругать, но нельзя же не считаться с конкретной обстановкой и, не желая докучать Ставке, подвергать опасности тысячи людей, которые нужны, кстати, и для защиты Крыма.

Ко мне зашел Воронин и тоже высказал удивление безаппеляционностью ответа. Позвонили Жукову. Он еще не спал. Мы зашли к нему. Гавриил Васильевич, возбужденный, расхаживал из угла в угол.

— Упреки по нашему адресу, — зло бросил он, — похожи на страховку. Как же так? Разве можно в такой момент заботиться только о том, кто окажется виноватым?

Ясно, что Военный совет флота не представляет всей сложности положения Одессы, может быть, даже рассматривает наши предложения как плод растерянности, паники. Как пожалели мы тут, что нет уже с нами Гордея Ивановича Левченко, который поддержал бы нас своим авторитетом. Но препирательством заниматься некогда. Будем действовать, как решили, договорились мы. А когда потребуются корабли поддержки, поставим Военный совет флота перед совершившимся фактом. Об этом решении сообщили только узкому кругу лиц: Шишенину, Крылову, Кузнецову, Бочарову, Кулешову, Дитятковскому и Петрову.

На рассвете 9 октября генерал-майор Шишенин доложил, что противник в полосе 2-й кавалерийской дивизии возобновил атаки и, неся большие потери, стремится прорвать оборону. Ему уже удалось проникнуть на южную окраину Татарки. Мелкие группы пытаются форсировать Сухой лиман. Враг ввел резерв силой не менее полка и пытается развить успех. В полосах 95-й и 421-й противник тоже перешел в наступление.

Все это грозило как раз тем, чего мы опасались. Нужно было принимать срочные меры. 3-й морской полк и батальон 54-го стрелкового полка, находившийся в резерве, получили задачу: уничтожить противника, прорвавшегося в район Сухого лимана, и выбить вражеские силы с южной окраины Татарки.

Береговым батареям — 1, 39 и 411-й, бронепоезду «За Родину» было приказано поддержать огнем 2-ю кавалерийскую дивизию и части, предназначенные для контратак; 69-му авиаполку — продолжая прикрывать порт и подходящие к Одессе транспорты, нанести штурмовые удары по атакующей пехоте противника.

В 13 часов транспорт «Армения» и танкер «Серго», подходившие к Одессе, атаковала авиация противника. Прикрывавшие их истребители помешали ей сбросить бомбы прицельно. Транспорты благополучно пришли в порт.

В момент когда мы обсуждали доклады командиров дивизий об атаках противника, Военному совету доложили, что в городе произошли вспышки мародерства, преступные элементы призывают горожан громить продовольственные магазины.

Военный совет срочно выделил в помощь комендатуре несколько взводов морской пехоты и дал им право расстреливать мародеров и погромщиков на месте преступления. Беспорядки в городе удалось пресечь. Военный совет образовал тройку из представителей военного трибунала и прокуратуры и дал ей полномочия судить задержанных и уличенных в мародерстве и погромах.

Был издан приказ по гарнизону о суровых мерах, которые будут применяться ко всем нарушающим порядок и вызывающим дезорганизацию жизни осажденного города.

К исходу дня положение на всем фронте было восстановлено. В полосе 2-й кавалерийской дивизии мы захватили 5 вражеских офицеров и 207 солдат, пулеметы, минометы, боеприпасы и снаряжение. Пленные подтвердили данные нашей разведки: на Одесский фронт прибыли свежая 18-я пехотная дивизия и три артиллерийских полка; дивизия имеет задачу: прорвать оборону.

Пленные солдаты говорили, что перед атакой офицеры объявили им: большевики уходят из Одессы и сопротивление будет слабым. Пленные офицеры подтвердили эти показания. Они действительно говорили солдатам, что русские уходят, но убедились, что их обманули самих, а уж они обманули солдат.

— Разве так бывает, — говорили пленные, — чтобы наступающий уходил или уходящий наступал? Если бы вы действительно уходили, то зачем бы сопротивлялись так, как это делали вы в районе Татарки?

Эти показания убеждали нас в правильности нашего решения: до конца оставаться на прежних рубежах.

Военный совет подвел итоги эвакуации за 10 суток. Было вывезено 52 000 человек, более 200 артиллерийских орудий — от 152– до 45-миллиметровых, 488 минометов, 3260 лошадей, более 1000 автомашин и тракторов, 16 самолетов, разное военное имущество и технический груз, в том числе более 18 000 тонн оборудования одесских заводов.

Оставалось эвакуировать около 45 000 человек, включая квалифицированных рабочих, специалистов, интеллигенцию, партийных и советских работников.

В телеграмме Военному совету флота мы сообщили обо всем этом и доложили, что обстановка все более усложняется: противник начал по всему фронту атаки крупными силами, создалась угроза его прорыва в Одессу. Мы повторили свое предложение, посланное 8 октября, но отклоненное Военным советом флота, хотя практически мы уже осуществляли его.

Доказывая, что сокращение фронта путем перехода с одного рубежа на другой неприемлемо и необходим одновременный отход с переднего края, где обороняются 30 000 человек, мы просили прислать нам в ночь на 16 октября дополнительно транспорты, выделить корабли для артиллерийского обеспечения отхода и авиацию.

В работе Военного совета 10 октября принимал участие генерал Хренов и поддержал нашу точку зрения. Вечером он отправлялся в Севастополь по вызову командования. Прощаясь с Аркадием Федоровичем, Жуков и я попросили его объяснить Военному совету флота наше положение и попытаться убедить в правильности нашего решения.

— Объясните им, пожалуйста, что мы будем твердо проводить его, — сказал Жуков и добавил: — Хорошо было бы, если бы кто-нибудь из них прибыл сюда.

Утром пришел ответ Военного совета флота. Из телеграммы мы поняли, что со сроком оставления Одессы Военный совет согласился, так как планирует подачу транспортов до 15 октября. В ней сообщалось также, что с 12 октября вся бомбардировочная авиация переключается на поддержку Одесского оборонительного района, а 14 октября будут выделены для прикрытия отхода и сопровождения крейсера «Красный Кавказ», «Червона Украина», эсминцы «Бодрый», «Смышленый», «Шаумян», «Незаможник» и малые корабли.

Но Военный совет флота по-прежнему требовал, чтобы мы отводили войска постепенно, оставив их на 16 октября столько, сколько предусмотрено нашим первоначальным планом.

Мы не могли понять этой настойчивости Военного совета флота и решили твердо проводить свой план внезапного отвода войск с переднего края с одновременной их эвакуацией, надеясь, что Хренов уговорит Октябрьского или Кулакова прибыть в Одессу и они на месте убедятся в правильности нашего решения.

В половине десятого враг возобновил наступление в полосе 95-й дивизии. Бой продолжался весь день, и к вечеру противник овладел Холодной балкой. Его попытка продвинуться дальше была пресечена огнем артиллерии дивизии, 411-й и 34-й береговых батарей базы.

Около полудня два вражеских батальона без артиллерийской подготовки колоннами пошли в атаку на хутора Болгарские. Наши подразделения подпустили их на близкое расстояние и отразили огнем.

В ночь на 12 октября противник, несмотря на бомбовые удары наших МБР-2 по всему его фронту, пытался выбить подразделения 95-й дивизии из Кабаченко. Дивизия отбила атаки. Воробьев твердо верил в своих бойцов и снова доложил Военному совету:

— Выстоим, только поддержите нас в трудную минуту огнем береговых батарей.

В полдень после двухчасовой артиллерийской подготовки более четырех батальонов противника атаковали наши позиции в Андреевой. К исходу дня, после ожесточенной рукопашной схватки, наши подразделения оставили Андрееву.

Контратаковать, чтобы отбить это селение, Военный совет не разрешил: нужно было беречь бойцов.

Враг трижды переходил в атаку против 2-й кавалерийской дивизии, но 1-я батарея и бронепоезд «За Родину» помогли отбить атаки.

Во второй половине дня наши Пе-2 бомбили вражеские войска в районе Одессы. Это немного охладило их пыл.

Мы с нетерпением ждали эсминец «Незаможник», на котором прибывали флагманский артиллерист флота капитан 1 ранга Рулль, его помощник капитан-лейтенант Сидельников и корректировочные группы эскадры для составления таблицы огня и увязки взаимодействия. Но вскоре получили сообщение, что из Севастополя отбыл в Одессу член Военного совета флота Кулаков.

Еще с причала я заметил на мостике входившего в порт малого охотника плечистого человека в реглане с трубкой во рту.

Обычно при встречах Кулаков вел себя шумно, сразу же находил слова, устраняющие официальность. На этот раз скупо ответил на приветствие, был хмур и необычно сдержан.

— А где Жуков? — буркнул он.

— Он просил извинения. Приехать не мог: Военный совет.

В машине Кулаков начал упрекать меня в недисциплинированности: телеграмма Рогову, невыполнение директивы Военного совета флота о порядке отхода частей с переднего края…

— Мы же требовали от вас, чтобы на последний день было оставлено то количество войск, которое предусмотрено вашим первоначальным планом. Вы должны понять, что никто вам не может предоставить в последний день такой тоннаж, который сразу поднимет тридцать тысяч человек и боевую технику.

— Николай Михайлович, — не вытерпел я, — по-вашему получается, что я главный виновник невыполнения директивы.

— Вы представляете флот, к вам и к Жукову — наши претензии.

— Что же, вы хотите, чтобы представители флота не думая соглашались со всем тем, что издано в Севастополе, хотя бы это противоречило истинному положению дел здесь? В правильности нашего решения, я надеюсь, вы еще сможете убедиться… И к тому же я не только представитель флота, но и представитель армии, поскольку членом Военного совета меня утвердил Государственный комитет обороны. Поэтому я несу ответственность за руководство обороной Одессы наравне со всеми товарищами.

Кулаков выслушал меня спокойно и вежливее, чем в начале нашего разговора, сказал:

— На нас-то, на флот, и возложено руководство обороной. И эвакуацией. Поэтому мы и требуем исполнения всех наших указаний и директив.

— Все, что вы требуете, мы выполняем.

Кулаков разжег трубку. Я закурил папиросу.

— Хотя нас генерал Хренов и убеждал в правоте ваших действий, но не убедил ни Октябрьского, ни меня…

— Сам убедишься, Николай Михайлович, когда посмотришь, что делается в Одессе, да послушаешь тех, кто находится здесь, воевал и должен уходить, — миролюбиво сказал я. — Дело-то наше — общее. Ведь мы признали ошибки своего первоначального плана. А вы упрекаете: «не сумели провести скрытно», «не дезинформировали», «разбивайте настроения»…

— Запомнил… — недовольно сказал Кулаков.

— Не забудешь, даже если захочешь…

— Какая сегодня обстановка на фронте? — вдруг сменил он тему разговора.

При встрече с Жуковым и Ворониным Кулаков тоже начал с упреков.

— В дерзком рывке всегда меньше риска, чем в медленном поднятии рук, — ответил ему Жуков.

Вскоре был созван Военный совет.

Еще накануне возникал вопрос о сроках. Мы намечали уйти в ночь на 15 октября. Но Кулешов убедил нас, что имеющиеся в наличии транспорты не смогут принять на борт всю живую силу.

— Вам виднее, — присоединился к этому решению Кулаков. — Если обстановка позволит, лучше, конечно, провести свертывание с пятнадцатого на шестнадцатое. За сутки кое-что придет из транспортов.

Шишенин доложил, что противник ночью и утром атак не предпринимал, а по разведывательным данным, полученным два часа назад, приступил к фортификационным работам на переднем крае, но эти данные требуют проверки.

Ответственность за подготовку порта, транспортов, плавсредств Военный совет возложил на контр-адмирала Кулешова, ему же поручалось принять всех прибывающих на корабли в последнюю ночь.

Затем Военный совет слушал доклад Крылова о плане свертывания обороны.

— Для прикрытия отвода главных сил, — усталым голосом начал он, — от каждого полка первого эшелона по одному стрелковому батальону с полковой артиллерией выделено в арьергард. Посадка главных сил дивизий на транспорты производится с причалов порта. — И Крылов перечислил распределение войск по причалам нефтегавани, Военного, Платоновского и Карантинного молов, показал на карте намеченные пути движения частей в порт.

— Прошу извинения, я вас прерву на минуточку, — сказал Жуков и обратился к Кулешову: — Илья Данилович, вы обещали доложить, кого из опытных моряков вы подобрали для организации посадки и погрузки на транспорты.

Кулешов доложил, что уже подобраны и закреплены по эвакуационным участкам и причалам капитаны 3 ранга Гинзбург и Шилин, старший лейтенант Державин, майоры Булахович, Морозов, Северин, военинженер 3 ранга Михайлов, капитан Ильин и в комендатуру капитан 1 ранга Барбарин.

— Средства усиления, — продолжал Крылов, — эвакуируются вместе с главными силами дивизий, которым они приданы. Материальная часть артиллерии и автотранспорт, которые не представляется возможным вывезти, уничтожаются. По окончании посадки и отхода транспортов с главными силами арьергардные части эвакуируются на каботажных судах и на кораблях…

Сидевшему со мной Кулакову я показал инструкцию по посадке, разработанную Крыловым, которая должна быть выдана всем командирам в день посадки.

Прочитав ее, Кулаков сказал вполголоса:

— Подготовку провели большую. Все предусмотрено. Это хорошо.

Николай Михайлович согласился с тем, что отход войск с переднего края должен быть произведен в один прием, а это было главное, чего мы добивались в последнее время. План отхода и эвакуации был Военным советом утвержден.

После заседания Кулаков написал телеграмму командующему флотом и показал ее нам. Он сообщал, что противник подтянул свежие силы, повысил активность, в результате чего Военный совет ООР резонно признает план отхода и эвакуации, принятый 5 октября, не отвечающим обстановке. Он указал также, что все его доводы в пользу прежнего плана оказались неубедительными; Военный совет ООР считает необходимым отвести войска внезапно, 15 октября. Мы не возражали против такой телеграммы, и Кулаков послал ее.

Через несколько часов Ф. С. Октябрьский телеграфировал нам, что он согласен с нашими мероприятиями по свертыванию обороны и эвакуации.

14 октября с рассветом в Одессу стали прибывать теплоходы «Грузия», «Армения», «Жан Жорес», «Калинин», «Котовский», вслед за ними — крейсера «Красный Кавказ», «Червона Украина», эсминцы «Бодрый», «Смышленый», тральщики «Искатель» и «Якорь».

В штабе Одесского оборонительного района появились контр-адмирал Владимирский, бригадный комиссар Семин и капитан 1 ранга Андреев.

Владимирский знал, что Военной совет флота не принял наше предложение о внезапном уходе, и когда услышал от Жукова, что дано «добро», улыбнулся и произнес:

— Да, эта эвакуация, если благополучно завершится, войдет в историю.

С 12 часов 15 октября Военный совет перенес свой командный пункт на крейсер «Червона Украина», откуда и стал руководить свертыванием Одесского оборонительного района. Сюда же, на крейсер, должна была прийти потом значительная часть арьергарда. Прежний КП Военного совета, так называемый «объект А», был взорван. А на КП Одесской военно-морской базы перешла возглавляемая генерал-майором Петровым оперативная группа (Кузнецов, Крылов, Рыжи, Кедринский). Владимирский поручил Андрееву согласовать огневое взаимодействие и принять на корабли корпосты после выполнения ими своих задач.

Эсминцы «Незаможник» и «Бодрый» усилили своим огнем 421-ю дивизию; «Шаумян» и крейсер «Червона Украина» — 2-ю кавалерийскую, а «Смышленый» и крейсер «Красный Кавказ» — 95-ю.

Чтобы ввести в заблуждение противника, ко времени отхода предусматривался методический огонь артиллерии прикрытия, сначала по районам перед передним краем, а потом по глубине обороны противника. Его позиции должны были обрабатываться также ночными бомбардировщиками МБР-2, а днем — Пе-2.

Днем авиация противника налетела на порт. Теплоход «Грузия» получил прямое попадание в корму. Возник пожар, были затоплены 5-й и 6-й трюмы, выведено из строя рулевое управление. А транспорта у нас едва хватало, чтобы поднять людей и грузы. Поэтому, уходя в Севастополь, Кулаков телеграфировал Октябрьскому о повреждении «Грузии» и просил выделить взамен теплохода еще один транспорт.

Во второй половине дня командующий Одесским оборонительным районом отдал последний приказ. Я привожу его в полном виде:

«1. Отвод войск ООР начать в 19.00 15.10.41 г., закончив амбаркацию в ночь с 15.10 на 16.10 согласно утвержденному мною 13.10 плану.

2. Выполнение операции по отводу сухопутных войск ООР и амбаркацию их возлагаю на командующего Приморской армией генерал-майора Петрова.

3. Командующего Одесской военно-морской базой контр-адмирала Кулешова подчиняю командующему Приморской армией.

4. Потребовать от командиров и комиссаров соединений и частей под их персональную ответственность, чтобы оставляемые за невозможностью эвакуации имущество, материальная часть и запасы были уничтожены. Личное оружие и оружие коллективного пользования взять с собой.

Объекты государственного и оперативного значения разрушить согласно утвержденному мною плану.

5. Мой КП с 12.00 15.10.41 г. — крейсер «Червона Украина».

6. Генералу Петрову о ходе отхода и амбаркации доносить мне через каждые 2 часа, начиная с 20.00 15.10.41 г.»