Осажденная Одесса

Воевать тем оружием, которое есть…

В конце июля 1941 года Приморская армия Южного фронта занимала оборону по Днестру — от Тирасполя до побережья Черного моря. Правее ее, на широком фронте по Днестру, оборонялась 9-я армия. 11-я немецкая и 4-я румынская армии наносили удар в стык между ними. Подтянув три свежие пехотные дивизии — две румынских и одну немецкую, — противник переправился на восточный берег Днестра в районе Дубоссар и пытался развить успех в восточном и юго-восточном направлениях.

Как раз в эти дни в Севастополь прилетел Иван Васильевич Рогов. Мне пришлось бывать с ним на кораблях, в частях и на аэродромах. А перед отъездом в Москву Рогов объявил, что оставляет меня здесь в качестве заместителя начальника политуправления флота.

В первых числах августа Военный совет Черноморского флота поручил мне выехать в Николаев, Одессу и Очаков проверить, как выполняются на месте указания наркома и Военного совета флота об организации обороны, и оказать практическую помощь политорганам.

В связи с напряженной обстановкой на Южном фронте и отходом наших армий еще 27 июля были получены указания наркома: Одессу не сдавать, независимо от положения на сухопутном фронте.

Военный совет Черноморского флота потребовал от командира Одесской военно-морской базы контр-адмирала Г. В. Жукова: немедленно приступить к созданию сухопутной обороны, работать круглосуточно, запретить эвакуацию воинских частей, а в Севастополь отправить только то, что не нужно для обороны.

Контр-адмирал Г. В. Жуков

О своем отъезде я доложил по телефону ВЧ начальнику Главного политического управления. Рогов просил сообщить из Одессы или Николаева о положении дел там.

Я взял с собой пистолет, положил в машину карабин, четыре гранаты и рано утром выехал.

В Симферополе бросились в глаза желто-зеленые грязные полосы маскировки на домах, обитые досками и заваленные мешками с землей витрины магазинов.

К 18 часам подъехал к Днепру, где была переправа в Херсон. Ясно стало, что отступление Южного фронта продолжается. По дорогам гнали гурты скота, арбы, нагруженные бидонами, вещами, — перебирались в глубокий тыл молочные хозяйства. Попадались тракторы, комбайны, другие сельскохозяйственные машины, на них виднелись мешки и узлы с разным скарбом. Расспросил — бессарабцы.

В сумерках я погрузился на паром. Кроме моей машины, на пароме ничего не было: все шло оттуда, только я — туда.

— Ваша «эмка» первая за весь день, — сказал старик паромщик. — А отсюдова, — он показал рукой на запад, — и люди, и машины, и повозки. А скота сколько переправили — счету нет. Неужто так силен немец, — продолжал, хитро глядя на меня, паромщик, — что наши не могут в себя прийти? В четырнадцатом году, помнится, в ту войну, немцу свободного ходу не было. Страсть, что беженцы рассказывают.

Паром шел тихо. Было прохладно. В воде покачивались звезды.

— Ты, видать, большой начальник. Чего ж молчишь?

Я и сам не допускал мысли, что враг может оказаться за Днепром.

Старик, видно, надеялся, что я его успокою, скажу: потерпи, мол, немного.

— Остановим, — глухо сказал я.

На пристани, к которой мы подошли, было темно. Молча съехал с парома. Люди, повозки, машины заполняли площадь и прилегающие к ней улицы. Где-то в стороне ревел сбившийся в кучу скот.

— Ну, отец, прощай! — Я пожал паромщику руку. — Недельки через две ворочусь.

— Место для машины будет. Можете не беспокоиться.

В его тоне было что-то покровительственное.

Выехав на Николаевскую дорогу, мы свернули с шоссе, чтобы перекусить.

— Ну как, Гриша? — спросил я шофера.

— Не мешало бы хоть часок вздремнуть, — сказал он неуверенно, — день будет трудный.

— Спи!

Он откинулся на сиденье и тотчас захрапел.

Я тоже прилег в машине, но долго не мог уснуть. В ушах стоял людской гомон, рев скота. Перед глазами проплывали арбы, сидящие на них женщины, дети, старики с серыми от пыли и горя лицами.

Незаметно для себя уснул и я. Проснулись оба от шума идущих невдалеке машин. Двигалось какое-то войсковое хозяйство.

Я вышел к дороге, поднял руку. Машина остановилась.

— Где старший колонны? — спросил я у шофера.

— На третьей машине, — сказал он, — начальник и комиссар.

Увидев меня, из кабины выскочил батальонный комиссар. Заметив, наверно, на моем рукаве нашивку бригадного комиссара, поприветствовал.

Я достал удостоверение, подал ему. Он взял, перелистал, взглянул в сторону «эмки», въезжавшей на дорогу, спросил:

— Ваша?

— Да.

Батальонный комиссар представился. Он был из какого-то управления или отдела тыла 9-й, не то 18-й армии. Я плохо его слышал, но переспрашивать не стал.

— Еду в Николаев. Какая там обстановка?

— Горит. Много жертв. Бомбят вот уже сутки.

— Это хозяйство вашей армии? — спросил я, показывая на машины.

— Нет, здесь части войскового хозяйства 9-й и 18-й армий.

— А куда же вы уходите? — спросил я.

— Этого мы не можем сказать, — ответил батальонный комиссар.

По сдержанности ответов я понял: наш разговор продолжается только потому, что я старший по званию.

— Какова обстановка на фронте? — опять спросил я.

— Сводок мы не получаем, — нехотя проговорил батальонный комиссар. — Все по-прежнему — отходим. А где будем останавливаться, сами не знаем.

Мы сухо простились.

Вскоре навстречу стали попадаться санитарные машины, повозки с ранеными. Среди них были женщины и дети. Повязки пропитаны кровью, покрыты темно-бурой пылью.

Подъезжая к Николаеву, я впервые увидел группы идущих без оружия красноармейцев. Я остановился, вышел к ним из машины. Кое у кого не было и петлиц на гимнастерках.

— Среди вас командиры есть? — спросил я.

На мои слова никто не обратил внимания. Красноармейцы продолжали идти. Я подошел к ним вплотную и повторил вопрос.

Несколько голосов одновременно ответили:

— Мы командиров своих давно не видели.

Я все же попытался выяснить у них, при каких обстоятельствах они отбились от своих частей и очутились здесь, на дороге в Херсон, вместе с беженцами.

Красноармейцы отвечали неохотно, коротко:

— Отходили. Утром сказали, что в окружении и нужно мелкими группами пробираться на восток. Вот мы и пробираемся.

Моя попытка выяснить какие-либо подробности не увенчалась успехом.

— Да что он допытывается? — услышал я чей-то голос. — Подъедет к фронту — спрашивать не будет, сам все увидит.

— А где ваше оружие? — не отставал я.

— А у нас его и не было, — зло ответил пожилой красноармеец. Вид у него был мрачный. Видимо, давно не брился, отрастил бороду. Борода покрылась толстым слоем пыли, рыжие брови зло нахохлились.

— Как это не было? Вы же отходите с фронта? — недоумевал я.

Наконец узнал, что эти люди были призваны из запаса, около недели проходили подготовку, а потом их отправили на пополнение, но, прежде чем они доехали до места назначения, эшелон разбомбили немцы.

— А оружие у нас отобрали у Варваровки, на переправе. Ваши, моряки.

— Как же вы отдали оружие?! — возмущенно, едва сдерживая себя, спросил я.

— Не было командира. Нас признали неорганизованными бойцами и отобрали…

— А как же вы очутились здесь, на дороге в Херсон?

— После воздушного налета собрались и пошли из города.

И бредут на восток неизвестно куда, неизвестно кто — не гражданские уже, и еще не военные.

— Бежим от немца, проклятого богом и людьми, — глухо проговорил пожилой красноармеец.

Эта встреча оставила у меня гнетущее впечатление. Что же будет дальше? — с беспокойством думал я.

Из города непрерывным потоком двигались машины, повозки — и никаких регулировщиков. Нам приходилось останавливаться и пропускать этот поток.

Над северо-западной частью города стелился дым. На улицах пригорода — свежие следы воздушного налета. В развалинах домов копаются люди. В разных направлениях идут разрозненные группы бойцов.

В штабе Николаевской военно-морской базы дежурный проверил мои документы. Из кабинета навстречу мне вышел командир базы контр-адмирал И. Д. Кулешов.

— Вот и хорошо, что не поспешили, — были его первые слова. — Вчера у нас очень тяжелый день был, да и ночь не лучше: первый массированный налет…

Подошел комиссар базы полковой комиссар И. Г. Бороденко. Я знал его немного по академии.

— Вчера еще вас ждали… — сказал он, здороваясь.

Кулешов и Бороденко рассказали о налете вражеской авиации, о причиненных городу разрушениях и жертвах. От них я узнал, что по кораблям, отправляемым в Севастополь, попаданий нет. На строящихся же кораблях остается около 700 моряков, не имеющих оружия. Я спросил, правильно ли, что моряки отбирают оружие у идущих в тыл красноармейцев.

— А что же нам остается делать, если иначе его неоткуда взять? — вопросом на вопрос ответил Бороденко.

Я предложил прервать наш разговор до вечера и пригласил Бороденко поехать со мной в части.

— Я немного вас задержу, — сказал Кулешов и познакомил меня с первой полученной им из штаба фронта оперативной сводкой. Из нее я узнал, что противник занял мотомеханизированными частями Балту, Первомайск, Кировоград.

Эта тревожная сводка сильно взволновала меня. И снова, как недавно на «Красном Кавказе», пришлось собрать волю, чтобы сохранить самообладание и не выдать внутреннего волнения здесь и в частях.

Мы поехали к переправе, соединяющей Варваровку с городом. Навстречу двигалась масса машин и повозок — исключительно военных. Среди них было очень трудно пробираться — мы вышли из машины и пошли пешком. В воздухе барражировали наши истребители. С возвышенности у берега было видно, как, плотно прижавшись друг к другу, по плавучему мосту двигались машины и повозки. При выходе с моста образовался затор. Там почти неподвижно стояли клубы пыли, до нас доносился многоголосый шум.

Справа от моста на баржах и понтонах через Южный Буг переправлялись орудия, тягачи, тракторы. Погрузка и разгрузка производилась при помощи подъемных кранов.

— Чтоб не сорвать погрузку и разгрузку, — пояснил Бороденко, — рабочие не уходят домой, работают, не считаясь со временем. Мало того что переправляют технику отходящих воинских частей, — приспособили плавучий док судостроительного завода и перебрасывают в Николаев паровозы, строят бронепоезда.

Мы не стали переправляться на тот берег и поехали в пулеметный батальон.

Встретил нас командир батальона капитан Алексеев. Комиссара не оказалось: он обходил пулеметные точки, выставленные для прикрытия переправ.

Алексеев доложил, что батальон обеспечен всем и готов выполнить любую задачу. У меня отлегло от сердца.

Капитан помолчал и вдруг, замявшись, спросил:

— На всех нас удручающе действует хаотичность отступления… Мы уйдем из Николаева?

— Военный совет требует оборонять город. Если же вынуждены будем уходить, то — последними, — ответил я.

— Мы выполним свой долг до конца, — сказал комбат, прощаясь.

Мы поехали во флотский экипаж, в городок имени Фрунзе, где формировался морской полк. Здания там были разрушены. Лениво пробиваясь сквозь расщелины развалин, поднимался дымок.

Комиссар формируемого полка полковой комиссар Гвардиянов сразу же стал жаловаться на плохое вооружение:

— Автоматов нет, винтовки — учебные, с заделанными дырами. Разве с такими винтовками можно воевать?

— Доложите о винтовках, — попросил я комиссара базы.

— Вы лучше меня знаете положение дел с оружием, — сказал Бороденко. — У нас было пятьсот учебных винтовок. Все — с просверленными дырками в патроннике. По нашей просьбе завод принял заказ на заделку дырок. Большую часть винтовок удалось ввести в строй. Испробовали на стрельбище — оказались годными. С такими винтовками воевать можно.

— Мы воевать будем, но дайте нам оружие, — бросил реплику Гвардиянов.

— Что вы предлагаете? — спросил я у него.

Он смутился.

— Нужно воевать тем оружием, которое есть, — твердо сказал я. — Будет другое — получите.

— Я понимаю, — нахмурился Гвардиянов, — но без оружия все же нельзя воевать.

Он был прав и не прав. Но выхода не было. Враг наседал, а оружие еще не поступило.

Возвращаясь, мы с Бороденко решили привлечь командиров штаба и политработников к задержанию разрозненных групп бойцов из отступающих войск, всех задержанных направлять в экипаж и там формировать из них отряды.

Вечером я встретился в штабе с контр-адмиралом Кулешовым. Он показал мне телеграмму, посланную им в Военный совет Черноморского флота: «…По распоряжению Военного совета Южного фронта для защиты Николаева создана дивизия тылового ополчения. В дивизии десять полков, но так как оружия в Николаевской военно-морской базе нет, просим Военный совет флота выслать 11 000 винтовок, а также пулеметы Максима, Дегтярева».

— Нам ответили, — сокрушался Кулешов, — оружия нет. До этого мы обращались в округ и в Военный совет Южного фронта… Везде отказ. И все же мы готовимся к обороне: закончили оборудование батальонных оборонительных узлов по берегу Буга, начали строить дзоты по Ингулу. На подходе к варваровской переправе вырыли два противотанковых рва, на окраинах города роются окопы, на заводе оборудуются два бронепоезда.

Кулешов сжал рукой аккуратно подстриженную бородку и задумался. Я догадывался, о чем он думает. Еще по дороге в штаб Бороденко рассказал мне, как переживает Кулешов обвинение в паникерстве и намерении сдать Николаев врагу, брошенное ему командующим флотом.

— Дело было так, — рассказывал Бороденко. — Получив указания ЦК, обком и горком приступили к подготовке эвакуации города. На судостроительных заводах были разработаны планы эвакуации, и во второй половине июля приступили к их реализации. Намечен был и план уничтожения всего того, что невозможно вывезти в случае отхода частей Красной Армии. Зная об этой подготовке и исходя из обстановки, мы с командиром базы решили, что надо на всякий случай и нам продумать план эвакуации. За указаниями обратились к командующему флотом. Вице-адмирал Октябрьский ответил: «Вы уже собрались Николаев сдавать врагу. Требую прекратить разговоры, не допускайте паники, стройте оборону, драться будем, а не сдавать».

Обвиненный в намерении сдать Николаев врагу, Кулешов проявлял теперь беспокойство и не был уверен в том, что все его дальнейшие действия будут признаны правильными. Я сказал ему, что командование базы, на мой взгляд, действует правильно, о чем и доложу Военному совету.

Тогда Кулешов подошел к сейфу, достал папку и развернул ее. Я увидел приказ, написанный от руки, от 3 августа 1941 года:

«В целях усиления обороноспособности Николаевской ВМБ и сохранения имущества, могущего пострадать от бомбежки, приказываю начальнику тыла провести следующие мероприятия:

1. Боезапас максимально рассредоточить по частям и аэродромам.

2. Пулеметы, имеющиеся на складе, выдать на укомплектование 70 зен. арт. дивизиона, в том числе предназначенные для «Силина» и «Днепра». Винтовки СКР «Силин» выдать штабу Николаевской ВМБ. Флотские части снабдить по числу личного состава вещевыми мешками, лопатами, сумками для гранат и т. д.

3. Форсировать вывоз имущества из баз. Для вывоза использовать каждую оказию, идущую в Севастополь, Новороссийск и другие порты, восточной части Черного моря.

4. Затребовать у начальника тыла ЧФ необходимый водный транспорт для вывоза. При необходимости иметь железнодорожный транспорт, связаться с секретарем обкома по транспорту и через него добиваться предоставления необходимого количества вагонов.

5. К 12.00 4.08 доложить план уничтожения боезапаса, топлива, которое не будет вывезено. План должен быть совершенно конкретным: кто, где, чем и что делает.

6. В складах не держать оружия, все выдать частям базы.

7. К 4.08 оборудовать КП тыла в бомбоубежище на Ингульском спуске.

К 4.08 оборудовать КП по указанию начальника политотдела в бомбоубежище 361 или 362 батареи.

Сформировать из автотранспорта автоколонну в 100–150 машин для решения задач и переброски частей баз на угрожаемом направлении или вывоза имущества по обстановке. Срок 5 августа».

Подписан приказ был Кулешовым и Бороденко. Когда я прочитал его, Кулешов вопросительно посмотрел на меня, словно говоря: как с этим приказом быть?

— Приказ ваш, по-моему, правилен, — возвращая папку, сказал я ему.

Узнав о прибытии в город Военного совета Южного фронта, я решил встретиться с членом Военного совета армейским комиссаром 2 ранга А. И. Запорожцем, с которым перед поездкой в Севастополь меня познакомил в Москве И. В. Рогов.

Запорожец выглядел усталым, осунувшимся. Он посмотрел на меня и спросил:

— Как вы попали сюда?

Я объяснил ему и в кратких чертах доложил о всем виденном мной по дороге в Николаев и в самом Николаеве.

— Все, о чем вы говорите, я видел сам, — прервал меня Запорожец. — Ничего приятного не могу сказать. Отходим. Этот отход на многих действует угнетающе. Но есть целые дивизии, которые с первых дней войны ведут упорные бои. Отходя, они сдерживают натиск противника и при случае сами переходят в контратаки… Эти дивизии уже имеют небольшой боевой опыт… хотя они и отходят.

От него я впервые услышал похвалу 25-й Чапаевской дивизии, включенной в Приморскую армию.

Я попросил Запорожца для ориентировки ознакомить меня с положением дел на Южном фронте.

Он сказал, что в связи с неудачами, постигшими 6-ю и 12-ю армии, между Юго-Западным и Южным фронтами образовался промежуток, куда прорываются главные силы противника. В стык между 9-й и Приморской армиями севернее Тирасполя также прорвались крупные силы врага. Сдержать их не было возможности.

— Как видите, положение наше тяжелое, — подытожил Запорожец. — Фронта, как такового, нет. Части действуют, как правило, самостоятельно. В штабе фронта неустойчивая связь с армиями, нарушено управление. Я уж не говорю об управлении и связи с частями в армиях. Кроме того, нашему фронту Ставка переподчинила остатки 6-й и 12-й армий, оказавшихся отрезанными от остальных сил Юго-Западного фронта. Это создало дополнительные трудности. Связь с генералами Понеделиным и Музыченко поддерживается только самолетами. Чтобы вывести части из окружения, надо прикрывать их, а на это не хватает сил и средств. Разрешения же на последовательный отвод войск не получено, как не получено и резервов.

Запорожец хорошо отозвался о действиях бронекатеров Дунайской флотилии, которые не только успешно прикрывали наши переправы, но и срывали попытки противника переправиться на левый берег Буга в районе Вознесенска.

В конце разговора Запорожец сообщил мне, что получена директива Ставки: «Одессу не сдавать, а оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот». Эта задача возложена на Отдельную Приморскую армию. Командующим назначен генерал-лейтенант Г. П. Софронов, членом Военного совета — начальник политуправления фронта дивизионный комиссар Ф. Н. Воронин.

Когда снова зашел разговор о Николаеве, я сказал Запорожцу, в каком трудном положении находится военно-морская база, и не успел попросить помочь базе, как он опередил меня:

— С оружием дело плохо. У нас большие потери. Фронт не может ничего выделить… Ничего…

Ночь прошла беспокойно. Авиация врага опять бомбила город. Лучи прожекторов метались по темному небу, разыскивая воздушного противника.

В день моего отъезда в Одессу я с огромной радостью узнал о славных делах летчиков 9-го истребительного авиаполка: за трое суток они в неравных боях сбили 19 самолетов противника, из них 9 «хейнкелей». «Бои только начинаются», — подумал я.