Осколки континента

«Звезда и ключ индийского океана»

В столице Маврикия Порт-Луи в старом отеле «Насьональ» над лестницей, ведущей на этаж с номерами, висит громадная карта Франции. Именно Францию большинство маврикийцев считают своей истинной родиной. Одним воскресным утром я прибыл с острова Маэ на Маврикий после пяти ночей и четырех дней плавания по морю на корабле «Маврикий», который несколько раз в год вывозит гуано с коралловых островов, принадлежащих Сейшелам, а в промежутках между этими рейсами перевозит убойный скот с Родригеса или Мадагаскара в Порт-Луи.

На острове Ассампшен корабль погрузил две тысячи тонн гуано, предназначенного для плантаций сахарного тростника на Маврикии, после чего он зашел в Викторию, чтобы забрать на борт пассажиров. Помимо меня ими оказались «хозяин гуано», арендатор Ассампшена, Альдабры и других островов Гарри Сэви, а также семья плантатора де Равель де л’Аржантьера, безусловно чисто французских кровей, направлявшаяся домой после визита к родственникам. Вместе с нами на борт поднялись два индийца, с которыми я не имел возможности познакомиться, так как на протяжении всего плавания бедняги страдали морской болезнью и не показывались из своих кают.

Путешествие вместе с грузом гуано было не таким чудовищным, как предполагали многие из моих знакомых, когда я рассказал им о предстоящем плавании. Никакого запаха я не чувствовал. «Маврикий» оказался чистым и аккуратным судном. Но поскольку число моих попутчиков было ограничено, а к Сэви я испытывал открытую неприязнь, плавание показалось мне скучным, несмотря на то что в море я обычно чувствую себя хорошо. Прогулочной палубы на «Маврикии» не было; за все пять суток скитания по океану нам не встретилось ни одного корабля, и единственной землей, которая едва обозначилась на горизонте, были низкие, поросшие кокосовыми пальмами, острова Агалега.

Капитан, Сэви и чета де Равель де д’Аржантьер убивали время игрой в домино, которая настолько их захватила, что они продолжали стучать костяшками еще час после удара гонга, звавшего к трапезам, самым светлым, на мой взгляд, минутам нашего плавания. Иногда и я принимал участие в их играх, но чаще всего они играли без меня. По вечерам я в полном одиночестве сидел в салоне. Как-то раз, будучи явно не в духе, я записал в свою записную книжку: «Бар открыт лишь до еды, когда в нем на французский манер принимают аперитивы… После еды, вечером, когда все нормальные люди желают выпить, бар принципиально закрыт. Черт возьми».

Первое впечатление от Порт-Луи не подняло моего настроения. Мы бросили якорь в центре гавани, где стояло множество японских и тайваньских рыболовецких судов, и надо было как-то еще добираться до берега. После этого в моей книжке появилась такая заметка: «Только мы прибыли, за меня тут же взялись носильщики, лодочники и таксисты… Носильщики ворчали, что я дал им только пятерку. Лодочник затребовал с меня пятерку за короткий бросок к причалу, и таксисту захотелось пятерки[30]. Ну в точности, как меня об этом предупреждали. То ли дело на Сейшелах…»

Мое ощущение отчужденности усилилось еще и потому, что день приезда на Маврикий был как раз днем моего рождения. Не помогло мне и зрелище таких «европейских» птичек, как домовые воробьи, которые прыгали по улицам и площадям. Я подумал, что им здесь не место. Но, к счастью, первое впечатление чаще всего длится не долго. Отель, где я остановился, был старым, уютным, обслуживающий персонал приветливым, цены приемлемыми. Уже после первой короткой воскресной прогулки по городу у меня появились друзья.

По грязным улочкам я добрался до Центрального крытого рынка. Я прошел по всем его отделам, где всевозможные товары — от скоропортящихся продуктов питания до пряностей, ладана и цветных иллюстраций с изображениями индуистских божеств — продавались в таких ужасных санитарных условиях, которые наверняка свели бы с ума членов комиссии по санитарному надзору в Швеции (зловонные мясные ряды с москитными сетками на дверях и множеством разбитых окон). Закончив осмотр, я заглянул в близлежащий простенький бар, где решил снять первую пробу с маврикийского рома.

Это было довольно беспокойное местечко. Мальчишки то и дело проскальзывали в бар и пытались попрошайничать, пока служащие не выставляли их за дверь. К моему столику подошла какая-то пьяная личность, села рядом и стала что-то говорить по-креоло-французски. Я так и не успел разобрать что именно: двое людей, сидевших за стойкой, схватили пьяного, потащили его к выходу и вернулись обратно. В одном из них я без труда определил индийца. Его звали Соопайя. Его спутник по имени Бэлмик, тоже индиец, был в берете и выглядел почти как француз-южанин. Ни один из них не говорил по-английски, а Бэлмик превосходно изъяснялся на французском.

Оба оказались владельцами небольших лавочек на рынке. Они только что закрылись на дневной перерыв. Бэлмик угостил меня ромом и пригласил как-нибудь заглянуть к нему в лавку. Он предложил свести меня со своими друзьями, один из которых имел машину и мог показать остров. Так и случилось через несколько дней, когда мы отправились на экскурсию по северной части острова. Впоследствии мне еще не раз приходилось убеждаться в справедливости бытующего на островах Индийского океана мнения, что жители Маврикия очень гостеприимны.

Таким образом, лавка Бэлмика стала одним из моих личных опорных пунктов в Порт-Луи. Другим таким пунктом стал бар «Чан Кин». Его владелец, китаец, пригласил меня однажды к себе домой и всегда отказывался брать с меня деньги, когда я заглядывал в его заведение на улице Фаркуар промочить горло. Он также не говорил по-английски, но хорошо владел французским. Вообще говоря, без элементарных знаний французского на «британском» Маврикии приходится трудновато, по крайней мере тем, кто хочет познакомиться с представителями возможно большего числа социальных и этнических групп на острове, где насчитывается более 800 тысяч жителей.

Впрочем, здесь, конечно, можно встретить и людей, которые не понимают ни английский, ни французский, а говорят лишь на хинди, урду или каких-нибудь других индийских языках, либо на одном из китайских диалектов, чаще всего — кантонском. Многое изменилось с тех пор, как Маврикий был французской колонией и Бернарден де Сен-Пьер написал свою трагиромантическую, переведенную во всех культурных странах и долгое время чрезвычайно популярную в Европе повесть «Поль и Виргиния» — сагу в стиле Руссо о двух влюбленных молодых людях, живущих среди тропической природы Маврикия в окружении благородных рабов и рабынь с Мозамбика и Мадагаскара.

Но многие события на Маврикии произошли еще до того, как французы пришли на этот остров, который в XVIII веке, в период борьбы с Англией за обладание Индией, стал для них «звездой и ключом Индийского океана». Этот девиз и поныне украшает герб Маврикия.

До сих пор неизвестно, кто открыл Маврикий и другие острова Маскаренского архипелага. В то же время в некоторых изданиях можно прочесть, что «первыми их посетителями были, возможно, и финикийцы, за которыми через 1500 или 2 тысячи лет последовали переселившиеся на Мадагаскар малайцы». Это можно прочесть даже в издании лондонского Центрального бюро информации.

Ни в одном источнике нет указаний на то, что финикийцы добрались до Маврикия, хотя точно известно, что они плавали через Красное море в Индийский океан, торгуя с городами Индии и других стран. Согласно греческому историку Геродоту, египетский царь Нехао II в VII веке до н. э. снарядил финикийскую экспедицию, участники которой, вернувшись на родину, утверждали, что плавали вокруг Африки. Геродот довольно скептически относится к их рассказам, особенно к утверждению, что во время кругосветного плавания «солнце было по правую руку» — нечто малопонятное для представителя средиземноморской культуры.

Вряд ли эти предприимчивые мореплаватели имели основания удаляться от берегов Африки и Мадагаскара на такое большое расстояние, чтобы достичь Маскаренских островов. Что же касается современных жителей Мадагаскара, предки которых были выходцами из Юго-Восточной Азии, то о путях их переселения на острова, вообще ничего не известно.

Принято считать, что они пересекли Индийский океане помощью южного экваториального течения, которое Действительно могло принести их к Маскаренским островам. Тот, кто хочет снискать себе мировую славу, может, конечно, «доказать» эту гипотезу, покрыв данное расстояние на каком-нибудь старинном малайском судне, непременно имеющем на борту радиопередатчик для контакта с мировой прессой. Однако уместно было бы предположить, что если люди, отправившиеся на поиски новой земли, пригодной для колонизации, действительно встретили на своем пути эти богатые острова, то они непременно поселились бы там или, по крайней мере, сделали на этих островах передышку, чтобы снова продолжить странствование, оставив следы своего пребывания. А вот следов-то как раз и не обнаружено.

Поскольку все племена, живущие на Мадагаскаре, говорят на языках одной и той же группы, вряд ли также можно считать, что переселение через обширный незнакомый океан проходило в таких масштабах. Эмигранты из Юго-Восточной Азии должны были иметь некоторое представление о том, куда они направляются. Поэтому я отдаю предпочтение теории, выдвинутой американским этнографом Линтоном, который считает, что переселение шло поэтапно более северным путем, совпадающим с древними морскими торговыми путями между Индонезией — Малайзией, Индией — Цейлоном и восточноафриканским побережьем. Достигнув берегов Африки, некоторая часть переселенцев осела на них, смешавшись с африканцами. С помощью этой теории можно объяснить, почему многие малагасийские племена — «негроиды»[31].

В то же время не возникает сомнений в том, что Маскаренские острова были известны средневековым арабским мореплавателям. Это, в частности, следует из того, что на первых португальских картах Индийского океана острова носили арабские названия. Современный Реюньон назывался ДинатМаргабим, Маврикий — Дина-Ароби и Родригес — Дина-Моразе. Однако нет никаких сведений о том, что арабы ступили на эти острова раньше португальцев, которые, начиная с первого путешествия Васко да Гамы в Индию в 1498 году (лоцманом у него был индиец из восточноафриканского города Малинди), стали использовать знания морских путей между Африкой и Азией, накопленные их предшественниками.

Точное время открытия португальцами Маскарен неизвестно. Возможно, самый большой и гористый из Маскаренских островов, Реюньон был впервые замечен в 1509 году, Маврикий — в 1511 году и Родригес — в 1538, хотя в литературе встречаются и другие даты. Во всяком случае, последний и самый маленький остров уже в XVI веке был назван в честь своего первооткрывателя Диего Родригеса, Маврикий получил название от португальского корабля «Серне» — Илья-до-Серне (Лебединый остров). Реюньон сначала назывался Санта-Аполлония, а впоследствии его переименовали в Маскареньяс в честь мореплавателя, который часто фигурирует в роли первооткрывателя. Естественно, что название самого большого острова в островной группе с годами было перенесено на все острова, которые стали называться Маскареньясскими, а затем Маскаренскими.

Португальцы, не меньше, чем арабы, были поглощены поисками культурных стран, с которыми могли бы торговать и которые при случае могли бы грабить. На Маврикии португальцы довольствовались сбором провианта и заселением острова различными животными, например козами и свиньями (в те времена мореплаватели часто завозили на острова во всех частях света домашних животных и оставляли их там, обеспечивая себя и своих соотечественников съестными припасами на случай захода на острова). Маскарены продолжали оставаться необитаемыми, когда в Индийский океан пришли голландцы, которые стали вытеснять отсюда португальцев.

С тех пор, как в 1598 году первая голландская экспедиция высадилась на Маврикии (который тогда и получил свое нынешнее название по имени принца Нидерландов Морица Оранского), у берегов острова стали бросать якоря голландские корабли, направлявшиеся в Восточную Индию. Кроме одичавших домашних животных, завезенных португальцами, там было множество непуганных птиц, гигантских черепах и, естественно, пресная вода. Голландцев привлекли на Маврикий и его богатые леса, где росло необычайно твердое и прочное черное дерево.

Немного потребовалось времени, чтобы остров оказался на пути английских, французских и датских судов, плывущих к своим колониям в Индии, где еще в XIX веке датчане долго сохраняли свои владения в Транкебаре на Коромандельском берегу. В 1622 году из Копенгагена вышел только что построенный корабль «Фленсборг», который принадлежал королю Кристиану IV и находился под командованием голландца Паулуса Корнелиссена. Он направлялся главным образом на Маврикий, чтобы там загрузиться черным деревом.

Поскольку остров в то время считался собственностью нидерландской Ост-Индской компании, такого рода экспедиция носила «пиратский» характер. К тому же она была инспирирована голландскими купцами, не обладавшими акциями компании. О самом плавании известно мало. Однако в это же время исландец Ион Олафссон обогнул мыс Доброй Надежды на другом датском судне, «Кристиансхавн», которое направлялось в Индию. Он-то и указал в своем путевом дневнике место назначения и цель плавания «Фленсборга», а также добавил, что команда корабля состояла целиком из голландцев.

Имеющиеся документальные источники умалчивают о возвращении датского корабля. Однако это событие можно отнести к 1624 году, когда из Копенгагена в Гамбург отправили партию черного дерева и когда Кристиан IV просил в своем письме к Морицу Оранскому, чтобы тот лично проявил внимание к голландскому капитану и не дал его в обиду за его участие в датской экспедиции на Маврикий.

Неясно, имела ли эта экспедиция свое продолжение, или же была единственной в истории Дании. Французы довольно часто рубили черное дерево на острове. Раздосадованные французской конкуренцией и обеспокоенные слухами о колонизаторских планах Англии, голландцы приняли решение аннексировать и охранять Маврикий, и в 1638 году нидерландская Ост-Индская компания послала туда губернатора и двадцать пять человек охраны. Но это новое владение принесло голландцам мало выгоды. Уже через двадцать лет, когда компания оценила преимущества Капской земли, как перспективной колонии, так и опорной базы на пути в Ост-Индию, голландцы оставили Маврикий. Другая попытка колонизации острова (1668 год) была еще менее успешной.

К 1690 году на Маврикии находились около тридцати голландских семей и военный гарнизон, приблизительно в пятьдесят человек, рабы и ссыльные с Явы, которые занимались в основном рубкой черного дерева. Голландцы, кроме того, возделывали земли, охотились на местных животных, а также разводили тех животных, которых они привезли с собой. Однако беспрестанные ураганы и крысы наносили серьезный ущерб их хозяйству, и в 1710 году голландцы покинули остров.

Тем временем французы обосновались на Реюньоне: португальское название острова они переименовали в Маскарен или Маскарену. Формально они завладели Реюньоном в 1638 году, когда англичане считались претендентами на Маскаренские острова. На одном из деревьев был прикреплен «герб короля Франции», однако ни один колонист не остался на острове. Французов, очевидно, больше интересовал Мадагаскар. В 1643 году они основали там первое укрепленное поселение — Форт-Дофин.

О Маскарене вспомнили через три года, когда на Мадагаскаре вспыхнул мятеж. На этот необитаемый остров было выслано двенадцать мятежников, и там их предоставили самим себе. Через три года они вернулись в Форт-Дофин в таком превосходном состоянии, что их земляки, остававшиеся на терзаемом лихорадкой Мадагаскаре, пришли в изумление и заговорили о здоровом «воздухе» Маскарены.

Комендант Форт-Дофина Флакур в угодливом рвении решил переименовать Маскарену в Иль-Бурбон, в честь французской королевской династии. Остров настолько замечательный, утверждал он, что лучшего названия для него не придумать. Это, однако, не помешало ему в 1654 году выслать на него новую партию бунтовщиков: восемь французов и шесть малагасийцев, добровольно отправлявшихся вместе с ссыльными в качестве слуг. Они собирались зарабатывать себе на жизнь, выращивая табак. Тем не менее, через три года и восемь месяцев ссылка утомила их, и они бежали с острова на проходившем мимо пиратском судне «Тома Гийом».

В следующий раз поселенцы появились на Бурбоне в 1663 году. Ими оказались два француза, добровольно приплывшие на остров, и десять малагасийских рабов, среди которых были три женщины. Рабы, после неудавшейся попытки убить своих хозяев, бежали в горы. Согласно одному из источников, они хотели забрать женщин себе, «ибо черные должны иметь женщин». Однако, когда за ними стали охотиться французские солдаты, беглые рабы вернулись обратно, поверив в данное им обещание о помиловании. Малагасийки со временем прижили детей как с туземцами, так и с французами.

Приблизительно в эти же годы во Франции была создана Ост-Индская компания, которая в 1665 году выслала из Бретани четыре судна на Мадагаскар и Бурбон. На Бурбоне высадилось восемнадцать или двадцать человек, а так как имена большинства из них известны, то нетрудно установить, что именно они положили начало заселению этих островов. Даже на Сейшелах встречаются такие фамилии, как Оора и Мюссар, ведущие свое происхождение от этих колонистов.

Некоторым из них достались француженки. В 1667 году новый корабль высадил на остров нескольких «сироток», добродетельных девиц из дома для бедноты во Франции. В этом году на Бурбон прибыло в общей сложности восемь француженок и тринадцать малагасиек. В 1671 году за ними последовали еще несколько малагасиек, в 1676 году — парочка уличных женщин из Парижа и, наконец, в 1678 году — четырнадцать женщин с Коромандельского берега, часть из которых была португальского происхождения.

Женщины, приезжавшие на остров без мужей, туг же выходили замуж, а те, что становились вдовами на острове, быстро находили новых женихов. Об остром недостатке женщин говорят, например, такие сведения: в 1685–1700 годах тридцать три девочки были выданы замуж в возрасте между десятью и четырнадцатью годами.

Таким образом было положено начало первому коренному населению острова, в формировании которого приняли участие представители различных стран и континентов. В 1696 году на Бурбоне насчитывалось не более 488 жителей всех возрастов и национальностей. Затем — новое переселение. И в 1711 году на нем уже насчитывалось 1300 человек. Между тем, на соседнем с ним острове — Маврикии — остались лишь беглые рабы.

Еще во времена голландского господства в Индийском океане морские разбойники, охотившиеся за дорогими товарами индийских купцов, почти беспрепятственно заходили на Маврикий и запасались там продовольствием. После ухода голландцев остров снискал еще большую популярность у пиратов. Основные их опорные пункты, однако, находились на Мадагаскаре. В бухте нынешнего Диего-Суареса один из разбойников даже Учредил «социалистическую» республику под названием Либертация, или Либерталия, с общей собственностью на награбленные товары и другое имущество. Его «коллеги» обосновались в других уголках острова, а также на острове Сент-Мари. Большей частью они сбывали свою «продукцию» в Северной Америке. Любопытно, что двое из пиратов даже оставили свой след в шведской истории.

Этим двум личностям удалось одурачить самого Карла XII. В 1848 году граф Ганс Вахтмейстер защитил в Упсале диссертацию на тему «О планах и мерах Швеции в отношении морских разбойников на Мадагаскаре. 1718–1727 годы», из которой следовало, что по мере того, как положение пиратов в Индийском океане становилось все более сложным, они стали искать защиты у европейских правителей. В Англии, однако, их ждал весьма холодный прием. Иначе дело для них обернулось в Швеции. Когда в 1718 году Карл XII находился в Стрёмстаде, ему нанесли визит два пиратских «депутата», Морган и Моннери, которые лестью и вымыслом о несметных сокровищах обратили на себя королевское внимание.

Мадагаскарские пираты предложили в обмен на покровительство Швеции «внести сумму значительно больших размеров, чем та, которая была предложена Англии, равно как большим числом кораблей своих усилить шведский флот». Швеция в то время находилась на грани банкротства, к которому ее привели неудачные походы Карла XII и его длительный плен в Турции. А посему предложение показалось королю соблазнительным. Когда же оба морских разбойника еще и обещали сделать Сент-Мари шведской колонией, а также — свою помощь в завоевании близлежащего побережья Мадагаскара, король пришел в такой восторг, что назначил Моргана шведским губернатором Сент-Мари, снабдив его полномочиями «в будущем также основать колонию на самом Мадагаскаре».

Влиятельный советник короля барон Герц полностью согласился с тем, что нельзя упускать случая поправить скудные финансы Швеции. Но прежде, чем удалось что-либо сделать, Карл XII был убит на поле брани, а Герц казнен. Однако «мадагаскарские» планы не канули в бездну забвения. Была образована «Мадагаскарская комиссия», и дело зашло так далеко, что в 1721 году в Карлскруне снарядили фрегаты «Яррамас» и «Фортуна», которые должны были плыть к Индийскому океану в сопровождении других судов, поставленных Морганом и его компаньонами.

Фрегаты направились в испанский порт Кадис для окончательной экипировки. Однако деньги кончились прежде, чем экспедиция была готова продолжать плавание. Морган, судя по всему, довольно ловкий мошенник, раздобыл капитал в одном из мадридских торговых домов. Между тем шведский капитан Ульрих стал более осмотрительным. Он заявил, что «считает удобное время для плавания вокруг мыса Доброй Надежды упущенным», и вернулся на родину.

В Швеции его возвращение восприняли с большим разочарованием. Как риксрод[32], так и «Мадагаскарская комиссия» «поддерживали короля в том, чтобы продолжить экспедицию, в надежности которой они не сомневались, прежде всего потому, «что она была начата столь проницательным господином, как Его Величество». Но длительное взвешивание всех «за» и «против» так ни к чему и не привело, хотя бы потому, что Морган и его компаньоны не могли больше финансировать свою долю предприятия.

Мадагаскар был предан забвению, пока в 1726 году в Стокгольме не объявился некий морской капитан Спаак, который заявил, что если только ему дадут фрегат с сорока пушками, он вернется с Мадагаскара с сорока кораблями и тысячами тонн золота. Даже этот шутник был тепло принят весьма наивными правителями Швеции, и, если бы государственное казначейство не заявило, что оно не располагает требуемыми средствами, Секретный комитет, не задумываясь, выплатил бы мошеннику все, что он просил. С его согласия, однако, была подписана 141 акция, прежде чем некоторые руководящие лица поняли неладное и отказались от этой затеи.

Таким образом, Швеция избежала опасности быть вовлеченной в борьбу держав за Индийский океан, где она, несомненно, оказалась бы в «дурной» компании. Вместо этого в 1731 году была учреждена шведская Ост-Индская компания для заключения менее авантюристических сделок, главным образом для торговли с Китаем. Но слухи о сокровищах, собранных пиратами, живут и по сей день, причем не только на Сейшелах, но и на Маврикии, где, как известно, часто останавливался удачливый Ла-Бюз.

В местечке с впечатляющим названием Бэ-де-Томбо (Могильная бухта) я познакомился с одним маврикийским кладоискателем Бешерелем, который был женат на молодой шведской художнице Стине Спангенберг. Он высверлил и вырубил в скалах неподалеку от берега глубокие отверстия. По его рассказам, там он обнаружил три скелета. Рядом с одним из них лежали клинок и молоток, которыми, как считает Бешерель, был убит человек, дабы он не смог указать место, где спрятаны сокровища.

Семью метрами ниже Бешерель обнаружил — опять-таки если верить его словам — куски дерева и камни квадратной формы с магическими знаками, которые пираты обычно использовали для опознавания «матроса — наследника сокровища». Одно отверстие было заделано досками, вытесанными из дерева какой-то американской породы.

Он также показал мне камень, форма которого почти в точности повторяла форму черепа. Это — явный «знак», сообщил мне Бешерель. Лично я вовсе не был уверен в том, что не сама природа придала камню такую форму. Когда же Бешерель показал мне, как пираты «зацементировали» отверстие в скале, у меня возникло подозрение, что геолог в данном случае наверняка предпочел бы слову «цемент» название одной из вулканических пород. Честно говоря, мне было куда интереснее посмотреть красочные, своеобразные рисунки Стины Спангенберг, нашедшей вдохновение в пестроте народной жизни Маврикия.

Бешерель, однако, был так же уверен в том, что несметные сокровища Ла-Бюза находятся где-то поблизости, как Круиз Уилкинз — в том, что они спрятаны на Маэ. И многие верили этому. Сверлить отверстия в скалах и не пускать в них грунтовую воду — довольно дорогое занятие. И подобно своему сейшельскому коллеге, Бешерель добывал деньги на свое кладоискательство, продавая акции оптимистам. Я встречался с двумя его акционерами и лично видел, как один из них подписывал контракт, который, по всей вероятности, никогда не принесет ему дивидендов…

Французы решили аннексировать Маврикий главным образом для того, чтобы приостановить действия пиратов, угрожавших торговле между Европой и Ост-Индией. В сентябре 1715 года по приказу французского морского министра из Сент-Мало вышло военное судно, которое бросило якорь в естественной гавани, называемой голландцами Мелукесенрееде, т. е. «Черепаший рейд». Над берегом взвился французский флаг, бухте дали французское название Ред-де-Тортю, а сам остров стал называться Иль-де-Франс.

Первые годы своего господства французы, казалось, не особенно спешили с реализацией своих замыслов относительно этой колонии. Дело приняло решительный оборот лишь тогда, когда король Людовик XV — точнее, его опекун Филипп Орлеанский — передал остров французской Ост-Индской компании, которая в 1721 году вступила во владение им с еще большей помпой. В апреле следующего года на острове появились первые французские колонисты, переселившиеся с Бурбона: пятнадцать добровольных поселенцев, один священник и один фельдшер. Вместе с ними, разумеется, прибыли и рабы.

В последующие несколько лет на Иль-де-Франс перебрались новые колонисты — и добровольно, и вынужденно — с Бурбона, из Франции и других мест. Они хлебнули горя не только от ураганов, крыс и прочих стихийных бедствий, которые вытеснили с острова голландцев. Досталось им и от беглых рабов. Но самым страшным испытанием были циклоны, которые в иные годы (в декабре — марте) причиняли большой ущерб хозяйству и серьезно угрожали мореплаванию. Все это, казалось, вынудит французов покинуть остров. Но в 1735 году Маскарены получили нового губернатора Маэ де Лабурдоннэ, в задачу которого входило обеспечить французское господство в Индийском океане. Возникла необходимость в защищенном от ураганов порте, не в последнюю очередь эта необходимость была продиктована военными интересами. Такой порт, а вместе с ним и город, был выстроен напротив «Черепашьего рейда», в так называемом Норд-Вестер-Хавен, переименованном потом в честь французского короля в Порт-Луи.

Поскольку на Бурбоне (нынешний Реюньон) почти не было удобных бухт, Лабурдоннэ перенес в Порт-Луи и свою штаб-квартиру. Быстрая колонизация принесла на Иль-де-Франс законность и порядок. Уже в 1741 году в порту дислоцировались пять французских военных судов с 1200 матросами и 500 солдатами, которые большей частью рекрутировались из числа индийцев-мусульман.

Вернувшись на Иль-де-Франс, он нашел там приказ о своей отставке и требование явиться в Париж. В Париже его обвинили в том, что он принял взятку от врага. Лабурдоннэ был реабилитирован лишь после того, как отсидел два года в Бастилии. Но его карьера офицера и чиновника тем не менее на этом закончилась, а спустя три года он умер в нищете.

Иль-де-Франс и Порт-Луи тем временем процветали, приобретая особое значение как французская база в Семилетней войне 1756–1763 годов, когда, между прочим, одним из союзников Франции в Европе была Швеция. Иль-де-Франс стал базой для двадцати двух военных кораблей, сражавшихся в прибрежных водах Индии. В том, что на этом фронте война завершилась не в пользу французов, Париж необоснованно обвинил руководство французской Ост-Индской компании, отвечавшее за ведение военных действий в тех районах, в которых эта компания была экономически заинтересована. В 1764 году французский двор принял решение отобрать Иль-де-Франс и другие острова у обанкротившейся компании, и скоро на островах обосновались королевские чиновники.

При новом губернаторе Жане-Даниеле Дюма на Маскаренских островах развернул свою деятельность самый известный из всех французских администраторов после Лабурдоннэ Пьер Пуавр. Именно в этот период Маскарены как никогда соответствовали своей роли военных опорных баз. В 1778 году в Индийском океане снова стало неспокойно, так как Франция вмешалась в войну за независимость в Северной Америке на стороне восставших английских колоний, будущих Соединенных Штатов.

Большое значение острову — французской военно-морской базе и перевалочному пункту для кораблей, плывущих к французским поселениям на Коромандельском и Малабарском берегах Индии — придавали не только сами французы, но и англичане. Об этом свидетельствует, в частности, некто Дэлримпл, посетивший Иль-де-Франс по заданию английской Ост-Индской компании. Он пишет: «Дикий и почти пустынный остров мосье Лабурдоннэ превратил в цветущую и прибыльную колонию для французской компании, и я сильно опасаюсь, что порт даст французам больший перевес над нами в Индии, чем мы даже можем себе представить».

В скором времени Лабурдоннэ предпринял первую попытку исследовать далекие Сейшельские острова. Экспедиции к Сейшелам носили чисто исследовательский характер, до тех пор пока в 1744 году Франция не объявила войну Англии. Французский генерал-губернатор в Индии Дюплеи, живший в Пондишери, попросил о помощи, жалуясь на британскую эскадру, захватившую одну за другой французские фактории.

Чтобы отвести угрозу, Лабурдоннэ в 1746 году отплыл с Иль-де-Франса и Бурбона на север с тремя тысячами человек, разбил англичан и захватил их важнейший укрепленный пункт Мадрас. Взятие Мадраса было зенитом карьеры Лабурдоннэ, но оно же послужило и поводом к ее закату. В то время как Дюплеи рассматривал падение Мадраса важнейшим шагом к тому, чтобы вытеснить английских конкурентов из Индии, а посему считал, что Франция должна сохранить за собой город, Лабурдоннэ, напротив, за выкуп вернул его англичанам.

Слабый флот, состоявший из пяти судов, базировавшихся во время войны на Иль-де-Франсе, естественно, не мог воспрепятствовать английским вооруженным силам захватить некоторые фактории в Индии. В 1781 году в Индийском океане появилась новая эскадра под командованием де Сюффрен де Сент-Тропеза. Используя Порт-Луи в качестве своей базы, французские военно-морские силы в последующие годы время от времени наносили англичанам поражение, и не только в Индии. Экспедиции направлялись в различные районы Индийского океана.

Никогда Иль-де-Франс так точно не подходил под определение «звезда и ключ Индийского океана», как в тот период. Впервые в истории Франция победила Англию в районе Индийского океана. И Порт-Луи сыграл в этом немаловажную роль: французские корабли всегда могли остановиться там для ремонта, а также для пополнения провиантом и боеприпасами.

Де Сюффрен намеревался закрепить Индию за Францией, окончательно разгромив там англичан. Ему удалось лишь частично осуществить свои планы, и французы объясняли это плохой дисциплиной среди офицеров. Как бы там ни было, у Франции именно тогда были хорошие возможности, которые больше ни разу ей не представились.

Первые известия о Французской революции дошли до Иль-де-Франса 31 января 1790 года. Вскоре после этого на острове, а также на соседнем с ним Бурбоне и Сейшельских островах были созданы колониальные законодательные собрания, а в населенных пунктах впервые состоялись выборы в муниципалитеты. Колонисты с радостью восприняли предоставленные им новые права. По примеру Парижа на Иль-де-Франсе и Бурбоне были созданы революционные клубы — якобинцев, санкюлотов и другие. Большим достижением революции стало учреждение на островах нескольких школ.

Не заставил себя долго ждать и приказ о переименовании Бурбона. В Национальном конвенте в Париже с шумным одобрением встретили письменное послание революционного министра по морским делам Монжа, в котором говорилось:

«Свергнув деспотизм, Национальный конвент уничтожил и все королевские эмблемы. Ничто более не свидетельствует о нашем рабском прошлом, и символы свободы приходят на смену монументам тирании. Возможно ли после этого, чтобы одна из частей Республики, остров Бурбон, продолжал называться в честь семьи деспотов? Разве можно таким образом оскорблять республиканцев, живущих на этом острове? Национальный конвент, без сомнения, считает необходимым, чтобы сделать их причастными к нашим завоеваниям, дать земле, которую они возделывают, такое название, которое напоминало бы о победах нашей революции, назвав остров вместо Бурбона Реюньоном».

Тем самым Бурбон, он же Санта-Аполлония, он же Маскареньяс, он же Маскарена, получил название Реюньон, мало о чем говорящее нашим современникам, но имевшее глубокий смысл для французов революционных лет. По мнению историка Брунэ, в их лексиконе «реюньон» было «словом абсолютной ценности, словом, не означавшим какой-нибудь отдельный предмет или определенное событие, но характеризовавшее некое состояние, подобное Свободе, Равенству, Братству». Для жителей колоний это слово символизировало «всеобщее желание жить как братья по законам отечества, в единении с оным».

Однако «всеобщее желание» несколько поубавилось как на вновь нареченном Реюньоне, так и на Иль-де-Франсе, равно как и на Сейшелах, когда из Парижа было получено известие о том, что 4 декабря 1794 года Национальный конвент отменил рабство. С этого момента колонисты отказались подчиняться революционному правительству в метрополии и выставили с островов присланных им комиссаров. Но, как истинные французы, колонисты оказались достаточно лояльными для того, чтобы стать на защиту своей родины в войне с Англией.

В 1793–1802 годах в одном Порт-Луи было снаряжено не более не менее, чем сто одиннадцать каперских экспедиций[33]. За тот же период французские каперы захватили и привели с собой сто девятнадцать английских судов, общую стоимость которых англичане в начале XIX века оценивали в 2,5 миллиона фунтов стерлингов. В результате Порт-Луи наводнили индийские товары, а в Иль-де-Франс стали прибывать иностранные корабли, главным образом американские, а иногда даже датские и шведские, искавшие на острове выгодных торговых сделок. Считают, что без товаров первой необходимости, получаемых колонистами от этих «нейтралов» в обмен на каперскую добычу, Иль-де-Франс вряд ли бы смог продержаться в революционные годы, так как англичане почти полностью блокировали связь острова с Францией.

Подобная картина наблюдалась и после непродолжительного Амьенского мира (с 1802 по 1810 годы), когда восемьдесят две экспедиции, снаряженные на Иль-де-Франсе, пополнили свои трофеи неизвестным числом караванных судов, захваченных у английской Ост-Индской компании. В 1804 году, когда процветало французское каперство в Индийском океане, на Маскаренские острова из Франции прибыло семь кораблей: два из них были французскими, четыре — под американским флагом, один — под шведским. В том же году еще двадцать французских судов причалило к Маскаренам. И кроме того, туда приплыло девяносто одно американское судно, двадцать пять датских, три шведских и еще пятнадцать судов других стран.

Тем временем во Франции снова установился режим, который устраивал плантаторов-колонистов: к власти пришел Наполеон и снова ввел рабство. В 1803 году он назначил на Маскарены нового губернатора, генерала Декаэна, который по прибытии на острова незамедлительно распустил колониальные ассамблеи и муниципалитеты, а также разогнал национальных гвардейцев и другие революционные организации. Он же переименовал Порт-Луи в Порт-Наполеон, а другой город острова Маэбур — в Порт-Империаль. Реюньон с его легкой руки стал называться Иль-Бонапарт.

Однако в истории Маскарен то был лишь короткий эпизод. С началом наполеоновских войн положение французских островов в Индийском океане осложнилось в связи с усилением военной активности Англии.

Ликвидировав каперство и установив блокаду Маскарен, англичане сначала оккупировали небольшой остров Родригес, затем Иль-Бонапарт. В июле 1810 года на этом острове высадились пять тысяч английских солдат. Однако первая попытка англичан завладеть островом Иль-де-Франс окончилась неудачей. У входа в Порт-Империаль они столкнулись с таким ожесточенным сопротивлением, что потеряли несколько кораблей; через месяц их и вовсе прогнали с острова.

В ответ на поражение англичане мобилизовали почти все свои свободные силы в Бомбее, Мадрасе, Калькутте, а также на Капской земле. У берегов Родригеса был собран мощный английский флот, и 29 ноября 1810 года в северной части Иль-де-Франса высадилось десять тысяч человек. Через четыре дня Декаэн капитулировал на почти джентльменских условиях.

Правда, ни сам Декаэн, ни его гарнизон из четырех тысяч солдат не были взяты в плен, а французскому населению острова было предоставлено право сохранить свою религию, обычаи и законы. Женщины могли в течение двух лет покинуть острова, захватив с собой свое имущество. Иная участь постигла наполеоновские и революционные географические названия.

Острову Иль-Бонапарт, он же Реюньон, вернули его дореволюционное название Бурбон. Порт-Наполеон снова стал Порт-Луи, а Порт-Империаль — Маэбуром. Важнейший остров Маскарен, естественно, также не мог продолжать называться Иль-де-Франсом. Ему вернули его старое голландское название — Маврикий, которое осталось за ним и поныне.

В Европе война завершилась в 1814 году. Наполеона свергли, королем Франции вновь стал представитель династии Бурбонов, Людовик XVIII. С разочарованием восприняли на островах Индийского океана известие о мирном договоре, который в том же году новый король подписал в Париже. На предшествовавших ему переговорах Англия предложила вернуть Франции Маврикий и подчиненные ему острова, включая Родригес и Сейшелы, если та раз и навсегда откажется от своих небольших владений в Индии.

Питая тщеславные надежды вновь подчинить себе эту богатую страну, французское правительство, однако, сделало выбор в пользу своих индийских земель на побережье, поступившись даже тем островом, который был для нее «звездой и ключом Индийского океана». За Францией остался лишь один Бурбон, который со временем (через сто лет после того, как в 1848 году, во времена недолговечной Второй республики, он снова был переименован в Реюньон) превратился в департамент Французской республики. Но весьма странный департамент…