Осколки Солнца

Глава 20. Великий Магистр

Михаил Ракоци

Герман Мартелл жил еще в те времена, когда над франками правили Меровинги, и был одним из самых старых высших Европы. И самых эксцентричных, как и его племянник Луи. Выражалось это, правда, немного иначе. Герман жил в склепе. Конечно, склеп был просторен, а высшие не особо страдают от холода, но зачем селиться на кладбище, если можно спать в мягкой кровати, наслаждаться прекрасными видами Елисейских полей, и наслаждаться всеми ночными удовольствиями Парижа? Даже Михаил, не будучи сибаритом, не слишком понимал странность Мартелла.

Хотя, когда то и у Германа был свой дом. Возможно, он со смертью жены просто не смог в нем жить.

Герман почесал свалявшуюся бороду, поправил шляпу с огромными свисающими полями, укрывающими его от солнечного света, и уточнил у Михаила:

— Ну что, идем в банк? Тот, на Риволи, ещё стоит?

— Да. Когда вы последний раз выходили на улицу, Герман? — спросил Ракоци, стараясь не морщить нос. От самого Германа не пахло, но вот его одежда, пыльная и грязная, воняла крысами и землей.

— Не помню, — пожал плечами старик. — Имеет значение?

Высшие практически не стареют. Точнее, очень медленно. Если бы Мартелл следил за собой, питаясь достаточно и регулярно, то выглядел бы не старше пятидесяти. Вместо этого казалось, что он вот-вот — и развалится. На первый взгляд. Двигался он с удивительной прытью, да и глаза были слишком ясными для старика. Сейчас он с любопытством и без всякого стеснения разглядывал прохожих, а то и останавливался у кофеен и рестораций, пялясь на посетителей через стекло.

— Богато живут ныне парижане. Хотя эти тарахтящие повозки без лошадей мне нравятся.

— К этому быстро привыкаешь. Герман, стоит переодеться и привести себя в порядок. В таком виде вас могут не пустить в банк.

— Заглянем в термы? — оживился высший. — Не знаешь, у смертных ещё принято мыться совместно?

— Боюсь, смертные в этом веке более скромны. И мужчины, и женщины. Нам стоит поторопиться, чтобы успеть до закрытия банка.

— Банк — только начало. Мне нужно проверить счета, забрать бумаги и получить координаты тех, кто наследовал дело моих старых партнеров. А затем у нас будет целая ночь, чтобы наведаться к этим важным месье в гости, и похлопотать о твоей матери. Хотя вижу, ты торопишься вернуться к своей девочке, — Мартелл искоса посмотрел на Михаила. — Не беспокойся. Луи можно доверять. Мальчишка лишь выглядит беспечным.

— По мне так заметно? Что я думаю о ней?

— Память у меня уже не та, но те дни, в которых я встретил и полюбил мою милую Абель — я помню, будто это было вчера. Легко узнать в тебе себя тогдашнего.

Михаил не привык говорить о чувствах, это был уделом женщин и поэтов, но сомнения так долго раздирали его сердце, что вопрос просто сорвался с его губ:

— Как это возможно? Что однажды все меняется вот так вот, лишь из-за смертной женщины? Я видел их столько, и стольких держал в объятиях… Любая из них легко заменяла другую. А сейчас мне кажется, что даже величие королев и княгинь бледнеет перед провинциальной девчонкой.

— Что блеск драгоценностей и корон, когда видишь улыбку любимой?

— Мне не улыбаются, — сказал Ракоци. — Меня ненавидят.

Прозвучало это гораздо жалобнее, чем он хотел.

— Ну а что ты хотел? Отобрать всё у смертной, и предъявить ей себя прекрасного? Со всеми своими деньгами, властью, родовитостью… Ну чего ты морщишься! Хоть пытался узнать её поближе?

— Я знаю всё о семье, работе и учёбе Клэр. Знаю о том, что у неё слабый желудок. И вообще ужасное здоровье. Только за последние три месяца она дважды простывала. Живи она лет двести назад, то до своих лет бы даже не дожила, — проворчал Михаил.

— А то, что любит? Как ей нравиться проводить вечера, какими людьми восхищается, а кого презирает?

— Когда бы успел? Она убегала, я догонял, — пожал плечами Ракоци. — Иногда наблюдал издалека. Или пока спит. А все разговоры оборачивались кошмаром. Или моими запачканными ботинками. Звучит странно, понимаю. Но я всё же как-то умудрился влюбиться, пусть всё шло не так, как должно было.

— Кто сказал, что любовь должна быть всегда прекрасна и идеальна? — Герман взял с прилавка уличного торговца печеное яблоко и сунул ему серебряный. — Веками сладкоголосые певцы пытались убедить всех, что к возлюбленной стоит относиться как к богине, и что нет более возвышенного и сладкого чувства, чем любовь. Даже страдания превозносили. Глупцы. Будто бренчание под окнами и лобызание рук имеет какой-то смысл.

— А что имеет? Терпение? Вера?

— Крепкие нервы и чувство юмора. И… что с тобой происходит, когда ты смотришь на неё?

— Я чувствую, что ни прошлое, ни будущее не имеет значение, когда рядом Клэр. Чувствую тепло. Вот здесь вот, — Михаил прижал ладонь к груди. — А ещё — удивительное спокойствие где-то глубоко внутри, даже когда я злюсь на неё.

— Да, понимаю, о чём ты. Только ради этого и стоит однажды полюбить.

— Даже если это не взаимно?

— Тем более, если это не взаимно. Почему бы тебе перестать требовать от своей смертной взаимности, а от отношений — идеальной гармонии, и просто не поделиться тем теплом и спокойствием, которое возникло в твоей жизни благодаря ей? Жадничаешь, что ли? — ехидно спросил Герман. — Ладно, со временем поймёшь и научишься. Слушай, а при термах все еще работают брадобреи?

Почти наступил рассвет, когда Ракоци и Мартелл наконец вышли на того, кто мог повлиять на судьбу Истван. Довольно легко, что не могло не наводить на подозрения. Эту встречу желали не только они.

Великий магистр ложи оказался не так стар, как думалось Михаилу. Эжен Лилль едва перешагнул пятый десяток. Невысокий, полноватый, глава братства Орлеанского казался скорее чиновником мелкого ранга, а не влиятельнейшим человеком Франции.

— Мне позвонил среди ночи сначала министр внутренних дел, а затем сам президент, требуя, чтобы я наконец уладил разногласия между нами, — спокойно, совсем без эмоций сказал магистр, приглашая высших присесть в кресла напротив своего стола. Большинство тех, кто знал о высших, опасались приглашать их к себе в дом. Магистр больше полагался на охрану, чем на суеверие, согласно которому вампиры не могли попасть в дом без приглашения. — Один истерично сообщил мне, что вы грозились обвалить Банк Франции, а другой — что мы получим русских в качестве врагов, если не пойдём на сделку.

— Вы не верите, что мы на это способны, мессе Лилль? — спросил Мартелл, причесанный и побритый, но так и не снявший свою нелепую шляпу, украшенную веточками и облезлыми вороньими перьями.

— Почему же? Верю. Но благо человечества выше блага страны. Даже если президент потребует выдать вам Истван Ракоци, я ведь всегда могу сказать, что слишком поздно и она уже мертва. Подохла от голода, например. Не можем же мы позволять кому-то пить человеческую кровь? Это совершенно нецивилизованно.

Губы Михаила дернулись, будто он пытался сдержать оскал, но он предпочел промолчать. Герман имел больший опыт в общении с людьми вроде Великого магистра.

— Разве для человечества есть угроза, месье Лилль? — склонил голову к плечу Герман. — Это лишь одна высшая. Которую мы обещаем забрать из Франции и держать подальше от ложи. И так же мы компенсируем все… потери. Соглашайтесь. Было бы неразумно продолжить рознь между нами. Ведь если казните Истван… как вы уже сделали это несколько лет назад с одной из наших сестер в Париже, а до этого с Дмитрием, мы просто уйдем в тень. Исчезнем. Но перед этим разрушим всё, что можно, и уничтожим вашу ложу. И всех кто в ней состоит.

— Вампиры знаю только язык насилия?

— Не мы первые начали говорить на этом языке. И как видите, сегодня мы пришли, чтобы договориться. Но что нужно тому, кто отказывается от денег, не хочет большей власти, чем у него есть, и не боится потерять положение? Полагаю, то, в чём вынуждаетесь… что-то очень личное? — Герман поддался вперед, будто пытаясь понять, что скрывается за почти мертвенным спокойствием масона. — У вас глаза человека, который сильно страдает, но вы сами не кажетесь смертельно больным. Это другая боль. Мучащая вашу душу. Кто? Жена, кто-то из детей?

— Дочь, — тихо, практически шепча, ответил Лилль. Напряжение, исходившее от него, ощущалось почти физически. — Ей семнадцать.

— Это страшно — терять детей, — сочувственно сказал высший. — Чем и как долго она болеет?

— Доктора говорят, что это опухоль в мозгу, и Еве остался месяц или два, прежде чем она умрет в мучениях. Кровь вампиров способствует регенерации, и способна излечить практически от всего. Я так надеялся… Но ей не становится лучше.

— Не всё можно вылечить с помощью нашей крови, — вмешался Михаил. — Если это и в самом деле опухоль, то ваши старания тщетны. Смиритесь. Дайте своей дочери спокойно уйти.

— Я читал в древних манускриптах о женщине, что умирала от проказы. Её даже успели похоронить. Спустя год её увидели живой и здоровой в другом городе. Восстановилась даже пораженная кожа. А еще, говорят, она стала избегать света, и почти везде появлялась в компании одного благородного господина, сделавшего её своей женой. Любопытная история, не правда ли? Если Еву обратить, она излечится?

— Скорее всего, шансы есть, — осторожно кивнул Герман. — Но вы и вправду желаете, чтобы ваша дочь стала одной из нас?

Сомнение в глазах смертного удивило Ракоци. Ложа клеймила их веками, искала оружие против высших… и вот теперь магистр готов был отдать чудовищам самое сокровенное, что у него было. Но этот путь не устраивал самого Михаила.

— Это невозможно, — резко сказал он. — Пустой разговор, который ни к чему не приведёт.

Магистр перевел взгляд со старика на Ракоци.

— В чём дело? Так вы можете сделать или нет?

— Позвольте мне прояснить кое-что моему молодому другу, — вежливо попросил Герман. Лилль неохотно кивнул.

Великий магистр ложи был без сомнения великолепно образован. Возможно, помимо классической латыни и древнегреческого он знал несколько европейских. Может быть, арабский, персидский, арамейский, санскрит… Но он точно не мог знать язык шумеров, которым владели все высшие, не открывая тайну даже для обращенных младших. Так что дальше разговор между высшими шёл уже на шумерском.

— Михаил, это то, что нам нужно. Жизнь за жизнь, понимаешь? Истван будет жить, если больная девочка выздоровеет. По мне так небольшая цена.

— Не просто выздоровеет. Станет одной из нас. Как вы себе это представляете, Герман?! — Михаил повысил голос, и магистр настороженно замер. — Если у смертной опухоль мозга, то это может сказаться на ней и после обращения. И тот, кто возьмёт на себя обязательства, окажется прикованным к сумасшедшей или слабоумной младшей. Да и кому вы её хотите впихнуть? Я не откажусь от Клэр.

— Никто и не просит тебя это сделать. Есть и другие высшие в Париже.

— Луи? Конечно, он со странностями, но лишать его возможности найти себе жену, которую он выберет сам, жестоко даже для вас, Герман. Да и согласится ли он взять в жены дочь магистра?

Старик вздохнул, поцокав языком.

— А меня ты забыл?

— У вас была Абель. Мне жаль, что она погибла, но закон одного преступать нельзя, — тщательно скрывая отвращение, произнёс Михаил.

Высшие, так уж получилось, влюблялись лишь раз в жизни. И то, что Мартелл решил забыть о своей жене, найдя себе новую, казалось почти кощунством.

— Закон одного… Каждый из высших может лишь однажды дать смертному новую жизнь. Но не более. Наверное, ты знаешь, для чего ввели столь суровое правило?

— Связь между высшим и тем, кого он обратил, слишком сильна. Связывать себя с несколькими младшими — глупо и опасно для обеих сторон.

— Верно. Поэтому мы делаем это только для того, чтобы наш род не иссяк, и кровь обновлялась. Ну и потому, что так нам велит сердце. Некоторые пользуются этим правом, некоторые находят партнеров среди своих, но никто не осмеливается преступить закон. Да и я не собираюсь преступать его, ища себе жену. Мне это ни к чему. Абель умерла, и её никем не заменишь… Но как раз для одинокого высшего, оставшегося без партнера, не имеющего потомства, есть лазейка в законе. Особенно если это выгодно нашему народу. Я не могу и не хочу жениться на дочери этого несчастного мужчины, но я мог бы удочерить её. И заботиться, даже если с ней не всё будет в порядке.

Ракоци задумчиво потер подбородок. Что ж, если Герман готов был принести ради Истван такую жертву… Оставался лишь один нерешенный вопрос.

— Этот смертный в отчаянии, желая спасти свою дочь, но едва ли он понимает, что потеряет на неё все права. Да и её — потеряет, рано или поздно.

— Ему придется смириться. Но какая нам разница, если мы получим своё?

Было не время и не место, чтобы спорить о методах. Торопились обе стороны.

— Я вам не мешают, месье? Моё предложение ограничено во времени, — ядовито сказал Лилль. — Судьба Истван решится сегодня. Вам стоит прийти к решению как можно скорее.

— Я готов взяться за задачу, но и вам, магистр, придется мне довериться, — вежливо ответил Герман уже на французском. — Точнее, доверить судьбу дочери. Полагаю, что вы осведомлены, что обращение — процесс сложный, требующих значительных усилий и времени. Это таинство, сакральный ритуал. И конечно, он возможен только в храме высших. Мне придётся забрать девочку.

— Это невозможно! — вскинулся мужчина. В тот же момент двери открылись. На пороге замаячили охранники, но высшие так и остались сидеть спокойно. Магистр махнул рукой, отсылая своих людей. — Ева останется здесь.

— У братства все ещё будет Истван, — напомнил Мартелл. — Так что в наших интересах вернуть вам дочь в целости и сохранности. Три дня. Я верну Еву через три дня, и мы обменяем её на высшую. Все будут довольны.

— Так не пойдёт, — жёстко сказал магистр. — Я должен знать, что вы будете делать с Евой.

— Что вам непонятно в слове "таинство"? — терпение Михаила было уже на исходе. — Присутствие смертных недопустимо в храме.

— Михаил, — укоризненно показал головой Герман. — Не будь так нетерпим. Если вы хотите, магистр, можете дать Еве одного провожатого. Но с условием, что тайна храма останется тайной. Мы завяжем глаза вам, или тому, кого вы выберете. Но вы сможете все слышать и знать, что происходит. И конечно, мы гарантируем безопасность и неприкосновенность.

Лилль молчал, разглядывая свои ладони. И Михаилу на мгновение стало жаль смертного. Но ровно до того момента, пока магистр не заговорил, обращаясь уже к Ракоци.

— Я знаю, что мой племянник, сын моей покойной сёстры, встречался с вами, месье. Эта встреча не была одобрена мной, и я узнал о ней лишь позднее. Насколько я понимаю, вы с Рейнардом не поладили.

Михаил поджал губы.

— Эмбер ваш племянник?

— Для человека, так сильно пытающегося влиять на внешнюю политику Франции, вы удивительно мало знаете о моей семье. А ведь я следил за вами с вашего прибытия. И, конечно же, в курсе, что ваши интересы не ограничивались лишь политикой. Но предпочел закрыть глаза на историю с художницей. Все же одна человеческая жизнь не стоит того, чтобы спорить советником русского правящего дома. Мы перехватили несколько писем, которые вы отправили из Будапешта в Петербург. Это правда, что вы считаете, что вскоре наступит война, которая расколет империи и породит войну?

— Империи разрушаются сами, под своим весом. Чтобы породить новые. Это лишь вопрос времени. Но я не собираюсь обсуждать с вами дела, — отрывисто сказал Михаил, пряча раздражение. То, то магистр упомянул Клэр, едва ли было случайностью. Лилль будто искал тот крючок, которым он мог еще сильнее подцепить его. — Что насчет Эмбера?

— Ах, да. Он сын моей сестры, и подает большие надежды как член братства. А еще он успел неплохо изучить ваш род. Так что я думаю, Рейнард сможет стать тем провожатым, о котором говорил месье Мартелл.

— Это неуместно. Рейнард Эмбер не захочет договора. Он настроен непримиримо против высших, — возразил Михаил.

— Он сдержит свои предубеждения ради блага братства, Франции… и своей сестры.

— Ваш племянник знает, что вы хотите сделать с Евой? — осторожно поинтересовался Герман. Лилль лишь на мгновение опустил взгляд, но этого хватило. — Конечно же нет. И возможно будет против. Если вы сможете уговорить своего племянника стать нашим провожатым, я не возражаю. Но учтите, что мы не позволим ему вмешиваться в наши таинства.