Османец

Глава 17 КОРСАР

Айша вбежала в дом.

— Госпожа! — закричала она. — Госпожа! Флот возвращается.

Фелисити Хоквуд вскинула голову и уколола палец иголкой. Не обращая внимания на капельку крови, выступившую на пальце, она отложила шитьё и поспешила за служанкой на крыльцо.

Айша была не просто служанкой, они с Фелисити стали близкими подругами. Их объединяло слишком многое, чтобы быть по отношению друг к другу кем-то другим.

Айша знала, что испытывает Фелисити каждый раз, когда возвращается флот, потому что она чувствовала то же самое.

Фелисити всматривалась в армаду кораблей, плывущих к молу, благодаря которому Алжир был неуязвим. В недавнем прошлом император Карл V возглавил поход, чтобы избавить Средиземноморье — его Средиземноморье — от пиратов-варваров. Флот появился у города, армия высадилась на берег. Но испанцы пострадали от капризов природы. Внезапно налетевший шторм разбил их флот, армии пришлось срочно ретироваться, в противном случае она погибла бы.

Испанцы не вернулись. И теперь не было даже императора; он отрёкся от престола и удалился в монастырь. Его огромные владения были разделены: между сыном Филиппом II, которому достались Испания и заморские земли, известные тогда как Индия, и его братом Фердинандом, принявшим титул императора и правившим в Центральной Европе. Времена, когда один человек решал вопрос о противостоянии туркам, ушли в прошлое.

Можно сказать, что корсары расшатали императорскую власть, потому что именно морские силы турок разбили флот Карла V. В то время, когда Сулейман Великолепный одна за одной терпел неудачи в походах на Вену, его галеры разоряли побережье Средиземного моря.

Этот потрясающий план был задуман Гарри Хоквудом и Хайреддином Барбароссой, а осуществлён был последователем Хайреддина — Драгутом. Энтони Хоквуд всегда находился рядом с Драгутом.

«Последний Хоквуд, — думала Фелисити. — Самый последний...»

— Я вижу адмиральский флаг! — закричала Айша. — И флаг Пиале-паши.

Венгр по происхождению, Пиале-паща был помощником на судне Драгута.

— Где же Энтони? — спросила Фелисити.

Айша прищурилась; она видела лучше, чем Фелисити, хотя обеим женщинам было только по тридцать семь. Более двадцати лет жили они воспоминаниями... и с радостью наблюдали, как Энтони из малыша становится мальчиком, из мальчика превращается в юношу и из юноши — в мужчину.

— Там! — закричала Айша. — Он там, госпожа!

— Слава Богу! — прошептала Фелисити. — Слава Богу!

Она вернулась к своему креслу и шитью и будет сидеть здесь до тех пор, пока Энтони не подойдёт к ней.

Каждый раз, когда сын уходил в море, Фелисити думала, что не доживёт до его возвращения, она чувствовала себя старой и боялась смотреться в зеркало. Потому что в тридцать семь лет её волосы были седыми... и на то были веские причины.

Но каждый раз, когда сын возвращался, Фелисити чувствовала себя девочкой. Шестнадцать лет назад она вместе с Айшой бежала из дворца Хоуков. Они взяли с собой только малыша Энтони и воспоминания об Эме Ферран, которая погибла, спасая их жизнь. Фелисити мечтала тогда об одном: исчезнуть навсегда.

Эме призывала к мести, но Эме была другим человеком и всю жизнь прожила в постоянной борьбе. Для Фелисити всё это было слишком новым и непонятным.

Но как можно исчезнуть? И где? Сразу за городом начиналась пустыня...

Женщины спрятались в пальмовой роще, не зная, что делать дальше. Там их и нашли. Они смотрели на мужчин полными ужаса глазами, думая увидеть в их руках струны, которые положили бы конец их жизням, а также означали бы смерть Энтони.

Но люди, нашедшие их, не были убийцами. Их послал Драгут-паша.

Драгут так же, как и все, был потрясён, узнав о смерти Хоук-пащи. То, что убийцы просто выполнили приказ Сулеймана, не доходило до его сознания, потому что Драгут знал, что у султана нет более преданного слуги, чем этот англичанин.

По характеру Драгут не был мятежником, как, впрочем, и Гарри Хоквуд. Он проследил за убийцами, послав по их следу, и понял, что они выполняли волю султана.

К тому времени Драгут нашёл жену и сына Гарри Хоквуда. Он взял их в свой дом и вырастил мальчика как собственного сына. Эме Ферран взывала к мести, но Драгут и не помышлял об этом. Падишах отдал приказ — приказ был выполнен. Значит, у падишаха были причины, о которых простой человек мог и не знать. Но это не означало, что Драгут не любил сына своего покойного друга и не собирался сделать его капитаном, возможно, своим преемником.

Фелисити была ошеломлена его решением, но у неё не оставалось выбора. Драгут принял её и проследил, чтобы ей не досаждали, потому что Фелисити была самой красивой женщиной в Тунисе. Но он запретил всякие разговоры об отъезде.

— Хоквуды всегда служили падишаху, — терпеливо объяснял Драгут. — И раньше были Хоуки, которых казнили, но их сыновья всё равно становились пашами. Не знаю, почему твоего мужа невзлюбила султан-валиде...

Никто не сомневался, что Рокселана является султан-валиде несмотря на то, что Гульбехар всё ещё жива, а Мустафа считается наследником престола. Все знали, что султан в основном проводит время в обществе принца Селима, его сына от Рокселаны, и что её дочь султан также не обходит своим вниманием.

— Но нынешняя султан-валиде будет не всегда, — настаивал Драгут. — К тому же она может потерять расположение султана. Кто знает? И когда это случится, госпожа, милость правителя распространится на твоего сына.

С течением времени такое положение дел становилось всё более неприемлемым для Фелисити. Новости из Константинополя лишь говорили о всё растущей власти султан-валиде. Рокселана выдала свою дочь замуж за высокопоставленного чиновника Рустама, которого назначили великим везиром. Затем она праздновала победу по приказу султана, когда принц Мустафа был казнён за предательство. Таким образом, Гульбехар стала не более чем старшей в гареме, а Рокселана — истинной султан-валиде, кем на самом деле все её давно считали. Со своим сыном — наследником — и зятем — великим везиром — эта женщина стала почти правителем Османской империи.

«И мой сын, — думала Фелисити, — должен сражаться за женщину, которая убила его отца!»

Но и на этот раз, слава Богу, Гарри вернулся живым...

Фелисити прислушивалась к шагам сына и поняла, что он не один. С момента убийства Гарри её тревожил любой непривычный звук, потому она встала и с бьющимся сердцем смотрела на двух мужчин, шедших ей навстречу.

Драгут-паша — высокий человек с грубым лицом и длинными чёрными усами, свисающими по обеим сторонам тонких губ, — был грубым и жестоким к своим врагам или к любому, кто шёл против него. Он никогда не был таким по отношению к вдове Гарри, если не считать, что он запретил ей покинуть Алжир.

Драгут был также и преуспевающим человеком. Ему не доставало яркости Хайреддина, но он обладал более весомыми преимуществами и жил, наслаждаясь своими успехом и славой. Он носил одежды из прекрасного шёлка, рукоятка его меча была инкрустирована золотом и драгоценными камнями. Он ступал как человек, не знавший поражений в течение двадцати лет.

Но Фелисити видела только его спутника. Энтони Хоквуд был выше Драгута. Шесть футов и четыре дюйма рост, широкие плечи, пылающая рыжая борода, копна волос и глаза-сапфиры, смотревшие необыкновенно твёрдо. Такой взгляд мог быть только у человека, обладавшего прекрасным здоровьем и чувствовавшего уверенность в себе.

Фелисити любила сына, как ревнивая жена, и боялась потерять его. Она не разрешала ему жениться несмотря на то, что ему исполнился двадцать один год. Энтони дали двух наложниц, и до сих пор это вполне всех устраивало. Всё же, конечно, жениться ему придётся и, наверное, скоро. Но жена-турчанка укрепит его связь с османцами и одновременно ослабит привязанность к матери. И Фелисити была полна решимости откладывать этот ужасный день до последнего момента.

— Приветствую тебя, Драгут-паша! — Фелисити склонила голову перед старшим и затем повернулась и сказала: — И тебя, сын мой! Ваш рейд был удачным?

— Это так, госпожа, — улыбнулся Драгут-паша. — Наши трюмы заполнены. Но не это привело меня к тебе. У нас новости из Истанбула[69].

Сулейман постановил, что Константинополь нужно переименовать, и городу было дано более короткое название, привычное турецкому языку.

— Какие новости? — Фелисити затаила дыхание. Для неё Константинополь, или Истанбул, как ни называй, был последним кругом ада.

— Расскажи ей, мальчик, — подтолкнул Энтони Драгут.

— Мы встретили венецианского капитана, мама, — объяснил Энтони. — Он сказал нам, мама, что Рокселана мертва...

— Это вам сказал венецианец. — Фелисити нахмурилась.

— Он шёл из Истанбула, госпожа, — откликнулся Драгут. — Там только и говорят об этом.

— Хорошо... — Фелисити внезапно обмякла. — Если это правда, то, значит, туча, висевшая над нами столько лет, ушла.

— Это значит гораздо больше, — сказал Драгут.

Фелисити подняла голову и удивлённо посмотрела на него.

— Ты знаешь, что я часто бываю в Истанбуле, — продолжал Драгут, — и встречаюсь там с султаном и его везирами. Некоторое время назад падишах узнал, как эта русская сбила его с толку. Он не мог удалить её, потому что она — мать принца Селима и, как говорят, потому что она имела странную власть над ним, И всё же султан сожалеет о том, во что она вовлекла его. И теперь тяжело переживает казнь Ибрагима и своего сына Мустафы. Также говорят, что он сожалеет о казни Хоук-паши.

— Пустые слухи, — печально сказала Фелисити.

— Этот слух идёт из Высокой Порты, — настаивал Драгут. — Всем известно, что султан удалил Рустама и назначил Мехмеда Сокуллу великим везиром.

— Какое это имеет отношение к нам? — спросила Фелисити. — Хоук-паша давно мёртв, и даже султан не может вернуть его.

— Но может появится другой Хоук-паша, госпожа, — возразил Драгут. — На протяжении долгих лет были Хоук-паши, значит, и теперь он должен существовать.

Фелисити посмотрела на сына.

— Великий паша прав, мама, — сказал Энтони. — Ты рассказывала мне о богатствах, принадлежавших нашей семье, и дворце в Истанбуле. Почему бы мне теперь не вернуть всё это, если ведьма мертва.

— Потому что это только слухи! — прокричала Фелисити. — Идти в Истанбул без разрешения султана — значит подставить шею петле.

Энтони посмотрел на Драгута, надеясь найти поддержку.

— Это, конечно, возможно, госпожа, — согласился Драгут, — но риск не больше, чем быть сражённым пулей в бою. А награда гораздо выше.

— Самой большой наградой, господин мой, было бы позволение мне и моему сыну покинуть это место и отправиться в Англию. Почему ты не разрешаешь этого?

— Потому что Хоук-паша должен сражаться за султана, — спокойно сказал Драгут. — Это его предназначение. Оно определено как судьбой, так и жизнью его предков.

Фелисити вздохнула. Последнее время они с Драгутом слишком часто спорили по этому поводу.

— Кроме того, — сказал Драгут, — ты не знаешь, хочет ли твой сын ехать в Англию.

Фелисити посмотрела на Энтони. «Нет, — подумала она. — Я никогда не спрашивала об этом, потому что ты ослепил его славой сражений под своими знамёнами и рассказами об отваге его отца. Ты превратил его в пирата. И теперь посылаешь на смерть. Но если он хочет идти, тогда он потерян для меня независимо от того, казнят его или нет. Благоволение султана — сильнее любой привязанности».

— Энтони, ты хочешь вернуться в Истанбул? — спросила Фелисити.

— Да, мама. Я хочу предстать перед падишахом и знать свою судьбу.

Фелисити посмотрела на Драгута.

— Галера юного Хоука отплывает завтра, — сказал он. — Я сам буду сопровождать его.

— Тогда я тоже возвращаюсь в Истанбул, — вздохнула Фелисити. «Если мой сын должен умереть, я хочу быть рядом с ним. И в этот раз я не стану спасаться бегством».

Энтони Хоквуд стоял на носу галеры, направлявшейся из Мраморного моря в Босфор. Он провёл там почти всю ночь, с нетерпением ожидая того момента, когда впервые увидит город, о котором слышал так много на протяжении стольких лет.

Он был зачат в этом месте, но никогда не видел его. Теперь он возвращался к своей судьбе. Отец его был казнён по приказу султана, но такая судьба ждала каждого военачальника, на которого могло пасть подозрение. Энтони не сомневался, что пройдёт свой путь ещё более успешно, чем Гарри Хоквуд. Он не помышлял ни о какой другой жизни, он хотел быть капитаном и служить султану, сражаясь с его врагами. Он надеялся, что когда-нибудь будет командовать флотом.

Айша стояла рядом с ним. Она казалась более взволнованной, чем Энтони, потому что никогда прежде не видела Истанбул. И может быть, она больше, чем Энтони, была уверена, что это его судьба.

И также её.

Айша вынянчила его и во многом была ему второй матерью.

Теперь они вместе смотрели на могучие стены, вырисовывавшиеся в утренней мгле, на башни и купола за ними и от восхищения затаили дыхание. К уже существовавшим красотам Константинополя, мечети, когда-то бывшей собором Святой Софии, и Голубой мечети, мечети Мехмеда II и мечети Селима, была добавлена мечеть Сулеймана, величайшая из них всех.

— Эту мечеть построил архитектор Синан, — сказал Драгут, присоединяясь к ним. — Всё самое прекрасное в Истанбуле создал этот человек.

Вскоре они увидели Золотой Рог.

— Когда неверные владели городом, — сказал Драгут, — они загородили вход в бухту плавучим заграждением из цепей, не пропускавшим врагов. Но сейчас необходимость в этом отпала.

Потому что теперь Чёрное море стало турецким озером.

Галера вошла в бухту; вёсла были опущены, и судно скользило вдоль одного из многочисленных причалов. Знамя Драгут-паши узнали, ему немедленно освободили место, и начальник бухты с приветствиями спешил навстречу известному адмиралу.

Энтони посмотрел вверх на Палату, где стоял дворец Хоука.

— Твой великий прадед построил этот дворец, — сказала Фелисити. — Я жила в нём недолго, но там было так хорошо...

— Ты будешь снова жить там, мама, — пообещал Энтони. — И тебе опять будет хорошо.

— Мы должны поторопиться, — сказал Драгут. — Весть о твоём возвращении разлетится очень быстро. Мы должны прибыть во дворец раньше, чем слухи.

— Айша, вы вместе с госпожой Фелисити поищите место, где нам остановиться в Галате.

— А если вы не вернётесь? — спросила Фелисити.

Драгут усмехнулся и протянул ей мешок золотых монет:

— Тогда возвращайся в Англию. Потому что в этом случае нас уже не будет.

Драгут увлёк за собой Энтони, прежде чем Фелисити начала протестовать. Они переправились к морским воротам города в Золотом Роге и влились на заполненные улицы. Люди, взглянув на них, тут же отводили глаза. Драгута хорошо знали, но было редкостью, чтобы он шёл по улицам один, без помпы, соответствующей его рангу.

Но один ли он? Не привидение ли тот, кто идёт рядом с ним? Люди боялись задавать такие вопросы...

Драгут и Хоквуд прошли через Белые ворота в старый Византий. Энтони был поражён прекрасной архитектурой и просторными площадями, так отличавшими это место от тесного города, оставшегося позади. Затем он увидел дворец, самое великолепное здание из всех, которые он когда-либо видел.

— Следуй за мной во всём, — предупредил Драгут, когда они подошли к Высокой Порте.

Энтони кивнул.

— Драгут-паша ищет встречи с падишахом, — сказал Драгут капитану охраны. — Сообщи великому везиру о том, что я прибыл.

Драгут был одним из немногих, кто мог дать такое распоряжение, а не просто скромно ждать во дворе в надежде, что его заметят.

Капитан отсалютовал и отправил своего человека во дворец. Сам он во всё глаза смотрел на Энтони.

— Твой слуга останется здесь, великий паша, — распорядился он.

— Это не слуга, — сказал Драгут. — Мы вместе будем говорить с падишахом.

Капитан немного подумал, прежде чем принять решение. Потом повёл их через внутренний двор, заполненный какими-то беседующими друг с другом людьми. Они оборачивались и смотрели на адмирала и его спутника, после чего начинали разговаривать с ещё большим воодушевлением.

У входа во дворец их ждал человек. Он был не старым и носил высокий квадратный тюрбан великого везира. Он заменил Рустама после того, когда всем стало известно о его казнокрадстве. Рустам как зять султана не был казнён, но его отправили в ссылку, подальше от Истанбула.

— Прими моё почтение, господин мой Сокуллу, — сказала Драгут кланяясь.

— Приветствую тебя, Драгут-паша. Какое важное событие привело тебя в Истанбул столь тайным образом? — спросил великий везир.

— Это частный визит, господин мой везир. Я хочу представить этого человека султану.

Сокуллу внимательно посмотрел на Энтони Хоквуда.

— Клянусь бородой Пророка, — пробормотал он, хватаясь за собственную Городу.

Когда Энтони взглянул на строгие черты, подпорченные хитрым выражением глаз и циничным изгибом губ, он вспомнил Мехмеда Сокуллу, украденного ребёнком у родителей-христиан, воспитанного в янычарском корпусе и сделавшего блестящую карьеру, включавшую командование турецким восточным флотом. Но так как лишь недавно он стал вторым человеком в империи, то, без сомнения, не чувствовал себя уверенно на новом посту. Конечно, он знал, что ему придётся иметь дело с сыном Рокселаны — Селимом, наследником престола.

Сокуллу рассматривал Хоквуда с неменьшим интересом и наконец сказал:

— Я знал твоего отца, юный Хоук.

Энтони поклонился, раздумывая о причастности Сокуллу к убийству, хотя и прибыл сюда не для отмщения.

— Ты получишь аудиенцию, — продолжал Сокуллу. — Думаю, падишаху интересно поговорить с тобой.

Драгута и Хоквуда пригласили в центральный двор, где толпились и шептались другие люди, многие из них сжимали пергаменты, которые они, вне сомнений, надеялись вручить самому султану.

Здесь находились люди, одетые по европейской моде и разговаривавшие на разных языках. Но не на английском — этому языку Энтони научила мать.

Через минуту после того, как Сокуллу оставил их, из Высокой Порты появился слуга и поспешил к ним.

Все обернулись и нахмурились, когда тех двоих, только что прибывших, провели к везиру.

— Падишах рад видеть тебя, юный Хоук. — Сокуллу поклонился.

Энтони взглянул на Драгута, улыбнувшегося ему в ответ.

— Будь самим собой, мальчик. Только таким и должен быть мужчина.

Когда они вошли внутрь, то сразу увидели легендарный диван, но он был пуст. Сокуллу шёл впереди, но сел рядом с Энтони. По обеим сторонам от них сидели везиры и военачальники. Их шёлковые плащи поражали многообразием красок, бриллианты сверкали на их шлемах и рукоятках сабель. Так можно ли было не считать это государство самым богатым на земле?

— Добро пожаловать в Истанбул, мой адмирал, — официально начал Сокуллу. — Приветствую тебя, юный Хоук.

Драгут поклонился, Энтони последовал его примеру. Он думал в этот момент о том, где находится султан. Заметив ширму, находящуюся в левом углу комнаты, он сразу всё понял и сердце его забилось.

— Я знаю, ты хочешь представить юного Хоука падишаху, — продолжал Сокуллу. — Скажи мне, что ты хочешь от нашего хозяина, юный Хоук?

Энтони быстро взглянул на Драгута и снова получил в ответ кивок.

— Я ищу службу, достойную моего имени и происхождения, господин везир, — сказал он. — Я сын Хоук-паши.

— Это все знают, твоё желание понятно. — Сокуллу взглянул на ширму.

— Я буду говорить с тобой, Хоук, — раздался наконец голос падишаха.

При звуке тихого голоса все склонили головы. Затем послышалось шуршание шёлка и тихо отворилась дверь.

— Твоё будущее решено, только постарайся угодить падишаху, юный Хоук, — прошептал Сокуллу. — Следуй за этим слугой.

У дивана появился евнух. Энтони взглянул на своего приёмного отца, и снова Драгут кивнул. Энтони последовал за слугой по устланному коврами великолепно благоухавшему коридору во внутренние покои, увешанные коврами такой красоты, которых он никогда прежде не видел. Здесь у стены, на диване, за ширмой, сидел султан.

Евнух протянул руку, и Энтони смутился, не понимая, что от него хотят. Евнух указал на его пояс, тогда Энтони отстегнул саблю, висевшую сбоку, и отдал её. Евнух всё ещё ждал, пока Энтони не отдал ему свой кинжал. Слуга распростёрся ниц перед диваном, затем поднялся и покинул комнату, унося оружие Хоквуда.

Энтони смотрел на человека, которого его подданные называли Законодателем, враги — Великолепным, самого всемогущего человека на земле. Его охватил ужас. Мать Энтони никогда не видела султана, но Драгут часто встречался с ним и рассказал своему протеже о величии этого человека, который вот уже почти тридцать лет удивлял мир.

Энтони знал, что Сулейману было шестьдесят два года, и это казалось весьма солидным возрастом тому, кто почти на сорок лет моложе. Перед Энтони сидел сморщенный высохший человек, выглядевший намного старше своего возраста. Плечи поникшие, дыхание прерывистое и затруднённое, щёки покрыты румянами, чтобы оживить лицо. Кожа на руках натянута, и каждая жилка просвечивает под бледной плотью.

На султане были расшитые золотом шёлковые рубашки, кольца беспредельной ценности сверкали на пальцах, его тюрбан был усыпан драгоценностями.

— Ты сын Гарри Хоквуда, — заговорил наконец Сулейман. — Подойди ближе, мальчик, чтобы я мог тебя рассмотреть.

Энтони подошёл к дивану.

— Ты сын Гарри Хоквуда, — повторил султан. — Твой отец и я были когда-то друзьями.

— Я слышал об этом, о падишах, — рискнул ответить Энтони.

— Мы были больше чем просто друзьями. — Казалось, Сулейман задумался о чём-то. — Я любил его как брата.

— Мой отец был счастливым человеком, о падишах.

— Ты ведь знаешь, что я приказал убить твоего отца? — спросил Сулейман.

Энтони не решился ответить. Как бы он хотел, чтобы Драгут был рядом и подсказал нужные слова.

— Значит, знаешь. — Сулейман понял его молчание. — Тебе рассказали об этом, юный Хоук. — Он вздохнул. — Можешь ли ты предположить, что чем старше становится человек, тем больше ему хочется, чтобы по щелчку пальцев часть его прошлого можно было вернуть назад и восстановить то, что потеряно. Кажется, это возможно. Смотри... — Султан щёлкнул пальцами. — Разве я не волшебник? Гарри Хоквуд вновь передо мной. И не важно, что у него другое имя. Передо мной тот же богатырь, с которым я когда-то смеялся, играл... и ходил в походы. Подойди сюда, мальчик. — Султан встал.

Энтони прошёл вперёд и, к своему удивлению, был заключён в объятия.

— Если бы ты знал, как я сожалею о смерти твоего отца, — сказал Сулейман. — Но... мёртвых не вернёшь. Мы можем исправить только то, что есть. — Взяв Энтони за руку, султан повёл его по коридору к залу приёмов, где ждали Драгут, Сокуллу и другие. Султан прошёл мимо них на балкон Порты, потом взглянул на толпу, ждущую внизу.

При виде хозяина люди низко поклонились.

— Я представляю вам Хоук-пашу, — объявил Сулейман громко и чётко. — Хоук-паша вернулся.

Мехмед Сокуллу вручил Энтони жезл, украшенный султаном из конского волоса.

Энтони хотелось побыстрее вернуться в Галату и сообщить матери изумительные новости, но прежде он и Драгут должны были отобедать. Их посадили по обе стороны от султана и Сокуллу, принц Селим сел рядом. Селим оказался красивым мужчиной тридцати с лишним лет, но Энтони не чувствовал к нему расположения. Селим редко смотрел кому-либо прямо в глаза; он слегка прикасался к еде, и время от времени его охватывала судорога.

Если Сулейман и знал об этом, то не подавал вида.

— Расскажи мне о победах молодого Хоука, адмирал, — сказал султан.

Драгут повиновался. Он говорил о набегах на испанские и французские прибрежные города, о стычках и великих битвах в которых турки неизменно выходили победителями. Он рассказал о захвате Триполи в 1551 году и о побеге рыцарей Святого Иоанна на Мальту; это был первый поход пятнадцатилетнего Энтони. Он говорил о взятии Бастиа на Корсике два года спустя и о турецкой экспансии вдоль северного побережья Африки в последние три года, в результате которой под контролем испанцев остался только Тунис.

— Но Тунис скоро падёт, о падишах, — засмеялся Драгут. — Нового короля Испании Филиппа, кажется, больше интересует Атлантика, чем Средиземноморье. Он оплакивает смерть своей жены-англичанки. Ходят слухи, что он намерен жениться на двоюродной сестре своей покойной жены — Елизавете.

Драгут хвастался, что во всех этих столкновениях, не важно — больших или маленьких, Энтони Хоквуд играл решающую роль. Энтони только краснел, когда его превозносили.

— Мне приходилось сражаться с Гарри Хоквудом, — сказал Драгут. — И я и не думал, что найдётся кто-либо равный ему. Но этот мальчик превзошёл своего отца.

— Это хорошо, — подвёл итог султан. — Империя тяжело пострадала за эти последние двадцать лет. Ты не вернёшься в Алжир; юный Хоук. Ты останешься здесь, в Истанбуле. Я назначаю тебя капитаном флагмана паши Аш Монизиндаде. Докажи, на что ты способен, и получишь собственный флот, я обещаю. Драгут, тебе придётся найти себе нового героя.

Драгут склонил голову. Энтони не верил собственным ушам.

— Ты вернёшься во дворец Хоуков, — приказал Сулейман. — А теперь расскажи мне о твоих жёнах и детях.

— У меня нет жены, о падишах.

— У взрослого мужчины нет жены? — Сулейман нахмурился.

— Так решила его мать, о падишах, — объяснил Драгут. — Госпожа Фелисити — англичанка.

— Да, я помню об этом. И она воспитала своего сына как истинного англичанина, которые очень медлительны в том, что касается брака. Мы спасём тебя от этого жестокого демона, твоей матери, Хоук-паша, — улыбнулся Сулейман. — Ты боишься её гнева. Это хорошо. Человек должен бояться своей матери. Но я обещаю, что даже она не будет гневаться на меня. Я отнесусь очень тщательно к выбору жены для тебя. Твоя мать воспитала тебя англичанином и отказалась женить на турчанке. Очень хорошо, я подберу тебе жену-христианку. Это тебя устраивает?

— Это меня устраивает, о падишах.

— В Истанбуле живёт молодая женщина по имени Барбара Корнаро. Я отдам её тебе.

— Так просто? — Энтони удивлённо посмотрел на султана.

— Сокуллу, — нетерпеливо сказал Сулейман. — Познакомь синьору Корнаро с моим решением по поводу её дочери.

Везир склонил голову.

— Эта юная госпожа очень высоких кровей, в общем-то она принцесса, — сказал Сулейман. — Её тётка была королевой Кипра.

— Согласится ли столь знатная госпожа на свадьбу с неизвестным моряком, о падишах? — недоумевал Энтони.

— Ты не неизвестный моряк, — улыбнулся Сулейман. — Ты Хоук-паша, и, что более важно, тебе благоволит султан. У неё нет выбора, пока она здесь, в Истанбуле.

Позднее Сокуллу рассказал Энтони: Екатерина Корнаро — венецианка знатного происхождения — была выдана замуж за Джеймса II Лусиньяна, короля Кипра, в 1472 году для скрепления союза двух стран. Вскоре он умер, оставив жену беременной. Она родила сына, Джеймса III, и должна была быть регентшей до тех пор, пока сын не достиг бы совершеннолетия. Она приняла титул королевы. Ей было только девятнадцать лет. Екатерине было очень трудно править таким неспокойным государством, да ещё окружённым османской территорией. Но она справлялась с этой обязанностью на протяжении шестнадцати лет. Но когда её сын умер, она отреклась от трона и отдала Кипр своей родной Венеции. По возвращении домой она устроилась в Тревизо, где ей даровали поместье, и до конца своих дней удерживала титул королевы.

Эта девочка, Барбара, внучка одного из братьев той королевы. Да, когда несколько лет назад новый мирный договор был заключён между дожем и падишахом (все предыдущие были расторгнуты после того, как венецианцы посчитали нужным возобновить войну), мы потребовали заложников. Представители благороднейших из венецианских семей, заложники, приехали жить в Истанбул.

Племянник Екатерины Корнаро был одним из них. Он приехал со своей женой и несовершеннолетней дочерью... и с тех пор находится здесь.

— Они пленники падишаха? — сделал вывод Энтони.

— Фактически, но не формально, — допустил Сокуллу. — Пьетро Корнаро живёт в собственном дворце и пользуется всевозможными привилегиями. Но если султан и Венеция когда-либо развяжут войну, он будет казнён. Но разве не такая участь ждёт каждого в империи, Хоук-паша? Ты, как никто, должен это знать. Поверь, я ценю и уважаю остроту твоего ума, но посоветовал бы тебе контролировать свои мысли и поступки, по меньшей мере, пока ты в Истанбуле. Что касается госпожи Барбары... Мне известно, что эта женщина необычайной красоты и прочих достоинств. Лучше тебе не найти.

— Я понимаю, мой господин, — согласился Энтони. — Я должен повиноваться падишаху во всём.

И всё же Энтони чувствовал себя неловко. Как бы хорошо ни старалась мать обучить его, он мало знал — в Алжире было немного книг, подходящих для чтения. И, как бы он ни удовлетворял своих наложниц, он понимал, что существует огромная разница между тем, когда тебя развлекают две служанки, и когда ты должен сделать то же самое с молодой женщиной, которая, безусловно, будет оценивать себя выше.

Фелисити была менее удивлена.

— Жена! — объявила она. — Вот так просто! — Она щёлкнула пальцами. — Девушка, которую я никогда не видела.

— Это приказ падишаха, — объяснил Драгут, который вместе с Энтони вернулся в Галату. — Говорят, что она очень красива, — продолжал Драгут. — Их семья очень богата. За ней дадут большое приданое. Она будет жить во дворце Хоуков, который падишах приказал отреставрировать для тебя, госпожа.

Фелисити несколько помягчела, узнав, что может пользоваться неограниченным кредитом для восстановления дворца. И всё же до конца она не простила.

— Падишах полагает, что таким образом он покупает меня, он хочет, чтобы я забыла об убийстве мужа, — говорила она.

— Я сомневаюсь, что он думает об этом, госпожа, — ответил Драгут. — Он хочет восстановить былую славу Хоуков.

Фелисити была удовлетворена, когда сам Мехмед Сокуллу пожаловал к ним во дворец. Он посмотрел, как идут работы по реставрации помещений.

— Я думаю, — прокомментировал он, — что такой дворец подойдёт и для принцессы. Синьор и синьорина Корнаро уже ждут вас.

— Моего сына нет дома, — сказала Фелисити. — Он в бухте около своих кораблей.

— Я это знаю, госпожа, — улыбнулся Сокуллу. — Поэтому я и пришёл. Падишах распорядился, чтобы свадьба состоялась по европейским обычаям. Ты должна посмотреть невесту. Хоук-паша не увидит её до самой свадьбы.

Фелисити задержала дыхание и внезапно разнервничалась.

— А эти господа меня примут?

— Считай, что уже приняли, — Продолжал улыбаться везир. — Такова воля падишаха.

Дверь открылась, и Беатриче Корнаро взглянула на свою дочь.

— Пришла англичанка, — сказала она, — да ещё с везиром.

Барбара поднялась со стула. Сердце её билось, она чувствовала, как румянец обжёг её щёки.

— Сядь, девочка, — приказала мать. — Иначе упадёшь. Мы должны заставить их подождать, хотя бы некоторое время. Мы заложники, но не рабы.

Барбара села. Её мать устроилась рядом.

— Ты боишься? — спросила она.

— Да, мама.

— Хорошо. Так и должно быть. — Выражение лица Беатриче Корнаро — она была Мочениго, древнее и могущественнее рода в Венеции не было — смягчилось. — Мы жертвы великого преступления. И если страдание должно стать твоей судьбой, помни, что надо быть достойной имени семьи.

— Да, мама, — сказала Барбара.

— Этот неотёсанный пират почему-то стал любимцем султана. Это только небесам известно... Но небеса не имеют отношения ко всему, что связано с османцами. Кажется, султан убил его отца, как убил многих, и теперь хочет исправить свою ошибку. Возможно, это и так... но настолько, насколько возможно и то, что только некоторые из сыновей его жертв смогли выжить. В противном случае он мог бы уничтожить половину своей империи. Послушай меня, девочка: этот дикарь захочет пользоваться твоим телом самыми варварскими способами.

Барбара с трудом удерживала дыхание.

— Да, мама.

— Тебе придётся пойти на это, потому что сам дож согласился на ваш брак. У нас нет выбора, и мы должны принять решение твоего мужа — с тобой не будет исповедника. Можно ли придумать что-либо более варварское? И он называет себя христианином. Но по меньшей мере они согласились на слуг. Ты не будешь совершенно одна в этом логове беззакония.

— Да, мама.

— Помни, что, если ты родишь сына, он станет твоим.

— Да, мама.

— Помни также, что ты самая красивая женщина из всех, которых он когда-либо встречал.

— Правда, мама?

— Вот зеркало. Взгляни на себя.

Барбара повиновалась. Действительно, несмотря на строгий запрет проповедника, она каждую минуту теперь смотрелась в зеркало.

Прежде всего Барбара осмотрела свой наряд. Ожидая гостей, она надела всё самое лучшее: тёмно-зелёное бархатное платье, окаймлённое мехом (не потому что эти дни были особенно холодными, а потому что так решила мама, чтобы показать их богатство), белую нижнюю юбку, открытую от талии до пола, платье было стянуто назад от бёдер, также из бархата с цветочным рисунком; воротник и рукава отделаны богатой каймой, а на шее и запястьях — газовые перья. Пояс и флакончик с ароматическими солями, сделанные из золота, усыпаны драгоценными каменьями, так же как и головной убор.

Её волосы были тщательно уложены и прикрыты чепцом — такова была мода. Но Барбаре хотелось открыть волосы, потому что они были необыкновенно хороши. Цвета красного дерева, они были пушистыми и волнистыми и, распущенные, делали всё остальное в ней несущественным. Спрятанные под чепцом, они открывали её лицо с высокими скулами, с прямым носиком, острым подбородком, большим ртом и широко посаженными янтарными глазами. Её розовато-белая кожа напоминала красавиц, сошедших с картин Тициана.

Наряд подчёркивал стройность Барбары, её широкие бёдра и холмики груди. Линия талии говорила о необыкновенно длинных ногах.

Она вздрогнула, посмотрев на себя, и ноздри её раздулись.

Беатриче захлопала в ладоши.

— Ты прекрасна, моя дорогая, — сказала она. — Идём, ослепим эту англичанку.

Когда-то много лет назад Беатриче Мочениго сама выглядела точно так же.

— Она прекрасна, — сказала Фелисити сыну. — Она сделает тебя, самым счастливым человеком на земле.

— Если ты довольна ей, то я самый счастливый человек на земле, — ответил Энтони.

Это были не пустые слова. За последние несколько недель его жизнь изменилась так, как он даже не мог предположить.

Теперь он был Хоук-пашой. Когда он шёл со своим жезлом, люди на улицах расступались, а тот, кто находился рядом, был счастлив, что их видят вместе.

Он вернул себе своё предназначение. Перед уходом Драгут обнял его.

— Теперь действительно Хоук-паша восстановлен, — сказал адмирал. — Мне будет не хватать тебя, Энтони, но я знаю, что ты прославишь и своё, и моё имя. Помни всегда, что твоё предназначение — служить султану, независимо от того, где будет проходить путь.

Эти слова юный Хоук собирался запомнить на всю жизнь.

Энтони встречался с султаном или великим везиром раз в неделю и обсуждал с ними важные государственные дела. Это был ослепительный взлёт его карьеры. У Энтони не было иллюзий насчёт того, почему падишах так внезапно возвысил его. Он был достаточно умён, чтобы понять, что султан благодаря ему пытался обрести энергию и славу своей юности, когда он с такими командирами, как Ибрагим и Гарри Хоквуд, постоянно шёл от успеха к успеху. Таким образом, Энтони Хоквуда меньше всего ценили за его собственные достоинства, скорее он был символом прошлого и символом возможного будущего.

Сулеймана огорчало то, что он не может взять Вену. Эта неудача отравляла ему жизнь, но он намеревался исправить положение, прежде чем умрёт. Готовилась стратегия следующей кампании.

Али Монизиндаде-паша должен был поддерживать мир на Восточном Средиземноморье, пока султан находится на войне. И главное, заставить Венецию сохранить мир и, как уже было не один раз в прошлом, не развязывать войну с турками, когда дож почувствует, что османцы заняты другим делом.

Для этих целей существовал восточный флот: он состоял из ста семидесяти галер. Хоквуд никогда прежде не служил с Али-пашой, но он сразу понял, что этот человек — настоящий адмирал и ничуть не хуже Драгута, Хайреддина Барбароссы или Гарри Хоквуда.

Али Монизиндаде был молодым человеком, всего на несколько лет старше Энтони. Он по достоинству оценил Энтони Хоквуда как моряка и не забывал о расположении к нему падишаха. Энтони стал его адъютантом, хотя Али-паша и допускал мысль, что вскоре Энтони станет его потенциальным соперником. Они сразу подружились.

Вскоре состоялась свадьба Барбары Корнаро с новым любимцем султана. Послы Сулеймана сообщили дожу о том, что он намерен выдать замуж его наследницу за своего фаворита. Это был политический акт, который Совет Десяти вряд ли отверг бы, и действительно, в скором времени был получен ответ с поздравлениями молодожёнам и великолепным подарком — золотым блюдом.

Хоквуд считал, что твёрдо, стоит на ногах. Он хотел, чтобы его мать была так же счастлива, как он сам. Заметно было, что Фелисити радовалась, наблюдая за восстановлением и обновлением дворца Хоуков. Но было также заметно, что она нервничала при мысли о том, что ей придётся разделить всё это с другой женщиной, которая будет обладать такими же правами, как она сама. Теперь эти страхи были позади.

— Она невинна и спокойна, очень хорошо воспитана... да и что другое можно ожидать от девушки такого происхождения? И в высшей степени обаятельна. Она красива, Энтони. Я сама не выбрала бы лучше.

— И она счастлива, моя дорогая мама?

— Ну, по поводу этого я ничего не могу сказать. — Фелисити нахмурилась. — Её мать — настоящая ведьма. Она хочет доказать мне, что она знатная госпожа, или по меньшей мере, что была знатной госпожой. Я также хотела доказать ей, что её дочь не могла бы выйти замуж лучше, по крайней мере в Истанбуле. Девочка, кажется, понимает это. Но что касается счастья... какое оно имеет отношение к браку? По крайней мере, до самого события?

— Ну, девочка, ты готова?

Тон Беатриче Корнаро предполагал, что её дочь собирается взойти на эшафот.

Но разве это не так? Барбара раздумывала. Везир дал понять, что Хоук-паша — англичанин и христианин, но нельзя спорить, что Энтони Хоквуд, турецкий военачальник, последний из династии турецких пашей, — человек, известный как пират и вероотступник, каковыми были и его предки. Он, может, и чтит Папу Римского, но вряд ли его можно назвать христианином.

«Он попытается пользоваться твоим телом варварскими способами», — предостерегала Беатриче. Но она не уточняла, что это за способы...

Барбара в дни ожидания пыталась приготовить себя, но ей понадобилась вся сила как разума, так и тела, чтобы проследовать за своим отцом по лестнице к ожидавшей их карете. Пажи услужливо подобрали длинный шлейф её белого платья.

Она была закрыта вуалью и возблагодарила за это небеса. Они ехали через весь город к католическому собору, который Сулейман, считая себя веротерпимым человеком, позволил построить. Толпы народа приветствовали Барбару и, без сомнения, знали цель её поездки.

Очень странно, что вокруг собора также собралась толпа, хотя конгрегация была довольно маленькой и состояла только из католиков Истанбула. Ни один приверженец ортодоксальной веры не вошёл бы в собор без благословения Папы Римского.

Венерианский посол ждал их вместе с исповедником Барбары, выполнявшим свои обязанности последний раз и выглядевшим как приговорённый к смертной казни через повешение. Они шли впереди Барбары по проходу, туда, где у алтаря стоял её будущий муж.

Барбара почти не дышала. Хоквуд был в полной экипировке турецкого военачальника, как будто готовый идти на войну. Его рубаха и шаровары были из голубого шёлка, сапоги из шагреневой кожи были подобраны в тон одежде. Его кираса была выложена золотом и серебром и сверкала в лучах света струящегося из окон. Голова Энтони была не покрыта по правилам христианской церемонии, но его шафер, турок, которого, совершенно очевидно, ошеломило всё происходящее — это был адмирал Али Монизиндаде, — был в стальном шлеме, обёрнутом в тюрбан. Он держал Энтони под локоть.

Сабля с золотой рукоятью висела у Энтони на боку, кинжал — на поясе. Но это были лишь внешние атрибуты положения и власти Энтони. Он показался Барбаре очень интересным мужчиной. Она никогда не видела такого высокого и крупного человека, хотя сама была довольно высокого роста. Ей почему-то показалось, что он может раздавить её...

Барбара поняла, что перед ней самый красивый мужчина — с развевающимися огненными волосами, крупными и сильными чертами, огромными синими глазами, — которого она когда-либо видела. Когда Энтони взял её руку, Барбара почувствовала необыкновенную энергию, перетекавшую из его пальцев в её. И она подумала: если я отдаюсь антихристу, то, по меньшей мере, лучшему из них.

Позже Барбара поняла, что влюбилась в Энтони с первого взгляда.

К её удивлению, Энтони не стал приподнимать вуаль, чтобы взглянуть ей в лицо; возможно, он был больше турком, чем она предполагала. Всё же он смотрел на неё, отвечая на вопросы, и в конце концов она догадалась, что он весь в ожидании.

На свадебный завтрак вся конгрегация собралась во дворце Корнаро, к ним присоединились великий везир и несколько военачальников.

Здесь наконец Барбара смогла поднять вуаль и позволить своему мужу увидеть, что ему было даровано.

— Я, наверное, самый счастливый человек, — сказал Энтони, целуя её руки.

Но он не целовал её в губы и ничем не выдавал своих желаний... в то время как Барбара сгорала от нетерпения. Теперь её судьба была решена, и она хотела познать все тайны брака. Такое завершение брачных отношений с неким избранником было предопределено судьбой с момента половой зрелости. Теперь, когда это наконец случилось, она чувствовала страстное желание.

Речи были скучными, как и тосты. Она едва прикоснулась к еде и выпила ровно столько, чтобы смочить губы. Взгляд её был устремлён вдаль, время от времени она украдкой оглядывалась по сторонам. Муж едва смотрел на неё, но свекровь постоянно улыбалась, как бы поддерживая её.

Торжество наконец было завершено, и настало время покинуть дом родителей. Служанки уже направились в Галату ко дворцу Хоуков, чтобы ждать там прибытия госпожи.

Барбара поднялась наверх, чтобы в последний раз исповедоваться.

— Храни веру, дитя моё, храни веру, даже если тебя бросят в пылающий очаг, — говорил священник.

— Будь мужественной, — молила Беатриче, в последний раз обнимая дочь.

— Я постараюсь, мама, — обещала Барбара.

«Меня ждёт счастье, — говорила она себе. — И преданность вере может чуть-чуть подождать».

Вся конгрегация собралась во дворце, и если свадебная церемония была романско-католической, то теперь Хоук-паша должен был везти свою жену домой по турецкому обычаю, как того требовали его положение и султан.

Конь был богато убран, и Барбаре, совершенно покорной, это понравилось. Под аплодисменты наблюдавших Энтони взял Барбару за талию и с лёгкостью посадил её во второе седло; её правую ногу он вставил в стремя, потом то же самое сделал с левой. Впервые она сидела на коне в платье, а не в костюме для верховой езды, впервые она была в туфлях, а не в сапожках, и ощущала она себя очень странно.

Но когда впервые муж коснулся её тела, а не просто руки, это ощущение было ещё более необычным.

Приветствия стали ещё громче, когда Энтони повёл коня со двора. Барбара испугалась, увидев, что. улица заполнена людьми, которые хотят поприветствовать молодожёнов и сказать им слова напутствия. И хотя в её доме говорили по-итальянски, Барбара немного знала турецкий и поняла, что в основном ей давали не самые пристойные советы.

И вновь возблагодарила небеса за свою вуаль...

Путь к переправе показался Барбаре самым длинным в жизни, муж ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на неё. Двое его слуг с трудом удерживали людей, которые пытались дотронуться до Барбары и оторвать кусочек её платья на память.

Потом, во время переправы, Барбара наконец смогла немного расслабиться, но вновь напряглась, увидев огни дворца Хоуков, который возвышался на одном из холмов.

В Галате улицы были шире, чем в старом Константинополе, к тому же зевак на них оказалось меньше. Теперь Барбара могла подумать о приближающихся минутах... и часах... о приближающемся начале жизни.

Энтони Хоквуд повёл невесту вверх по холму к своему дворцу. Во дворе их встречали слуги. Он повернулся к ней впервые с тех пор, как они покинули дворец Корнаро, и снял её с коня. Но вместо того чтобы поставить девушку на землю, он взял её на руки и понёс по широкой лестнице на галерею. Люди приветствовали их.

Барбара обняла его за шею и взглянула ему в лицо. Он посмотрел на неё, и она улыбнулась, не найдя ответа в выражении его лица.

«Он нервничает даже больше, чем я», — сделала она неожиданный вывод.

Поднявшись по ступеням, они оказались в просторных светлых покоях. В дальнем конце комнаты был раздвинут занавес, за которым оказалась ещё одна комната, находящаяся на две ступеньки выше. Там стоял диван, широкий и длинный, заваленный яркими подушками.

Три служанки низко поклонились хозяйке.

— Можете идти, — сказал им Энтони.

Они выпрямились и с удивлением посмотрели на Барбару.

— Кто поможет мне, господин? — тихо спросила она. Впервые Барбара напрямую обращалась к Энтони.

— Мы справимся сами, — ответил он.

— Ступайте, — приказала Барбара девушкам.

Они поспешили выйти, перешёптываясь между собой.

Энтони подождал, когда закроется дверь, затем понёс Барбару к дивану и бережно положил её.

Затем он выпрямился и посмотрел на неё.

— Я ничего не знаю о том, чему училась венецианская госпожа, — сказал он.

— Уверяю, господин, я знаю всё, с чем могу столкнуться в жизни, — скромно откликнулась Барбара. Она надеялась, что это правда.

— Что ты знаешь обо мне? — спросил Энтони, отстёгивая саблю. Барбара не знала, нужно ли и ей раздеваться, но решила полежать на мягких подушках, посмотреть на него и немного успокоиться.

Он положил саблю на стул, вернулся к дивану, опять посмотрел на неё. Она приподнялась.

— Научили ли тебя тому, как обнимать варвара? — спросил он.

— Я не думаю так о тебе, господин.

— И всё же, как ты считаешь: это твоя судьба?

— Да, это моя судьба, господин, и я готова ко всему. — Она облизнула губы.

Они не отрываясь смотрели друг на друга, затем он внезапно наклонился и поцеловал Барбару, взяв её лицо в ладони.

Это был грубый поцелуй варвара. Губы её раздвинулась, их языки встретились, и она почувствовала его руки на своём теле. Не зная, что делать дальше, Барбара откинулась назад... Энтони лёг на неё, потом рядом с ней, продолжая целовать. Он гладил её грудь, затем его рука скользнула вниз по животу к промежности.

Инстинктивно ноги её поднялись и были схвачены. Его пальцы скользили по материи, пытаясь найти тело. Барбара вздохнула, и он оторвал свой рот, смотря вниз и одновременно обнажая её ноги, а затем бёдра. Барбара порывисто дышала от страха и возбуждения.

Это было более грубо, чем она ожидала. А также более страстно. И всё же необыкновенно нежно.

Она инстинктивно потянулась к юбке, но Энтони задержал её руку.

— Я хочу смотреть на тебя, — сказал он.

Она глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться. Энтони встал и разделся. У Барбары не было братьев, и она никогда не видела мужского мускулистого тела. Мать её рассказывала обо всём сопутствующем браку, но порекомендовала обращать как можно меньше внимания на мужские половые органы и, если возможно, даже закрывать глаза.

Но как она могла удержаться и не посмотреть на столь прекрасное тело или такой большой фаллос!

Барбара села, чувствуя, что больше не может лежать.

— Я испугал тебя? — спросил Энтони, возвращаясь к дивану.

— Да, — прошептала она.

— Я буду нежен. Разденься, пожалуйста.

У неё снова перехватило дыхание. Она стала развязывать платье. Энтони снял чепец и освободил её волосы. Они свободно рассыпались по плечам.

Затем он взял её за плечи, потянул вперёд платье. Оно соскользнуло к бёдрам, затем на пол. Барбара неотрывно смотрела на него, снимая нижние юбки, одну за другой до последней. Энтони залюбовался её грудью, торчащие соски которой проступали сквозь тонкую материю.

Он потянулся к ней снова, собрал с бёдер рубашку, потянул её вверх, снял и сбросил на пол.

С закрытыми глазами она стояла перед ним, обнажённая и дрожащая всем телом от плечей до мысков, и это было самым прекрасным из того, что он когда-либо видел.

Какое-то мгновение он боялся дотронуться до неё... Наконец её глаза открылись и она взглянула на него.

— Я нравлюсь тебе, мой господин? — прошептала Барбара.

— Нравишься ли ты мне? — спросил он. — Нравишься ли ты мне?

Он медленно протянул руку, дотронулся до её сосков, затем погладил каждую грудку. Потом ладонь его нежно скользнула по её плечу, спине, и она оказалась в его объятиях, он крепко прижал её, ища губы.

Барбара ощутила, как руки его скользнули вниз по спине к ягодицам, и почувствовала его своей промежностью. Незнакомые ощущения наполнили её сознание, накатываясь одно за другим; чувственное осознание беспомощности, возбуждающее желание как-то участвовать, перехватывающая дыхание неизвестность, набухающий ком желания, грозящий взорваться внутри неё, — всё вместе лишило её способности мыслить, оставив только возможность чувствовать.

Барбара почувствовала, что оторвана от пола и вновь лежит на постели. Она посмотрела на мужчину над собой, лицо его было серьёзным, но наполненным страстью. Она скорее почувствовала, чем увидела, как он раздвинул её ноги, осторожно дыша и водя пальцами, но всё это проделывая исключительно нежно.

Он взял её за ягодицы и приподнял над постелью, чтобы войти в неё. Её ноги инстинктивно сомкнулись на его спине, обняв его так крепко, как только возможно. Внезапно она почувствовала резкую боль, заметалась на подушках и одновременно поняла, что Энтони уже проник в неё.

Когда Энтони внезапно замер, она тоже остановилась и посмотрела на мужа.

Увидев, что он улыбается, она расслабилась.

—Да, — сказал он. — Ты мне очень нравишься.

Глава 18 КОНЕЦ ЭПОХИ

— Входи и садись, — сказала Фелисити, приглашая невестку.

Барбара колебалась. Первый раз после свадьбы, которая состоялась неделю назад, Энтони покинул её. Сегодня он отправился принимать полномочия капитана флагманского корабля османского восточного флота.

Поэтому Барбара оказалась одна. В течение этих семи дней восторг переполнял её, она почти никого не замечала в доме. Даже служанок, которые купали её, готовя к очередному упоению любовью, — женщин, которых она знала всю свою жизнь, — она видела как будто во сне. Реальность начиналась лишь в объятиях Энтони.

Но теперь он ушёл, и Барбару пригласила к себе свекровь, которую, как тень, сопровождала женщина-арабка.

Барбара поклонилась Фелисити, проигнорировав Айшу.

— Ты очень понравилась моему сыну, — сказала Фелисити.

— Госпожа очень добра ко мне, — пробормотала Барбара.

— Я просто повторяю слова сына, — отозвалась Фелисити. — То, что он обрёл счастье, делает и меня счастливой. А теперь я хочу спросить тебя вот о чём: нравится ли он тебе?

Барбара хорошо знала ответ на этот вопрос.

— Как может женщине не понравиться такой мужчина, госпожа? — спросила она в свою очередь.

Фелисити изучала её несколько секунд, а затем пригласила сесть рядом с собой. Барбара повиновалась, её руки лежали на коленях.

— Возможно, ты первая христианская жена, взятая одним из Хоуков без насилия, — заметила Фелисити.

Барбара нахмурилась.

— Меня, между прочим, насильно вырвал из отцовского дома Гарри Хоквуд. Я даже стреляла в него из револьвера. И всё же я смогла полюбить его. Так что, дорогая моя девочка, ты в лучшем положении по сравнению с остальными.

— Наверное, — задумавшись пробормотала Барбара.

Фелисити продолжала изучать её, а затем внезапно сказала:

— Айша, мне нужны малиновые нитки. Принеси, пожалуйста.

Айша поднялась и вышла из комнаты.

— По нраву ли тебе дело твоего мужа? — спросила Фелисити, понижая голос.

— Не моё дело — критиковать мужа, — ответила Барбара, заподозрив ловушку.

— Ты должна это делать, Барбара, — сказала Фелисити. — Энтони сражается за очень жестокого человека. Хозяин может быть доволен им, но вдруг его настроение изменится, и тогда ты найдёшь своего возлюбленного со струной, затянутой на шее, — вздохнула она. — Такая участь настигла меня. Энтони сражается за варвара, который мечтает о том, чтобы стать властелином. Кто знает, когда жадные глаза Сулеймана воззрятся на Венецию? И тогда твой муж поведёт флот бомбардировать собор Святого Марка... Отнесёшься ли ты к этому столь же хладнокровно? Сможешь ли ты спокойно наблюдать, что твоих сыновей воспитывают как турок, а дочерей отправляют в гарем?

Барбара почувствовала, что тяжело дышит, когда эта странная женщина выразила словами те страхи, которые преследовали её в ночные часы. Но ведь эта женщина — мать её мужа.

— О нашем сегодняшнем разговоре никто не должен знать, — предупредила Фелисити. — Айша близка и дорога мне, но для неё Сулейман — почти Бог, и она не захочет слышать хулу в его адрес. Также и Энтони не должен ничего знать. И всё же мы должны объединить наши усилия и отвратить его от того небожеского дела, которому он служит.

— Чего мы добьёмся этим, госпожа?

— Мы должны убедить его покинуть османцев и пойти на службу к христианам. Разве ваш дож не хотел бы, чтобы ему служил такой известный моряк?

Барбара не знала, что ответить. Она предполагала, что все в Венеции ненавидели Хоук-пашу так же, как Драгута или Хайреддина. Если бы Энтони ступил на землю Венеции, его мгновенно казнили бы.

— Я чувствую, что ты согласна со мной, — сказала Фелисити и, заслышав звук шагов Айши, прервала разговор. — Продолжим позже, когда останемся наедине.

Османские суда рассыпались по всему Эгейскому морю. Это было самой величественной картиной, которую Энтони когда-либо видел. Он гордился, возможно, самым замечательным моментом его жизни.

Флот состоял из трёх эскадр по восемьдесят галер в каждой. Центральной эскадрой командовал Али Монизиндаде-паша, левой — Улуч-Али-паша — он был деем Алжира, но предпочёл искать славу под знамёнами султана, — правой — Пертав-паша. Дул северный бриз, и паруса были подняты. Галеры двигались быстро. Вёсла ритмично ударялись о воду, сверкнув на мгновение, перед тем как быть опущенными. Слышался мерный стук барабанов, заглушавший всплески воды, рассекаемой огромными сверкающими, обитыми металлом носами.

На передних палубах размещалось по две пушки, бомбардиры были готовы в любую минуту выполнить приказ. На мачтах реяли флаги командиров, а на флагманских судах — знамёна адмиралов; на мачте галеры Али-паши развевалось знамя султана.

Это было великолепное зрелище: и корабли и люди принадлежали самой внушительной силе на земле.

— Нашлось бы только, с кем сразиться, — улыбнулся Али Монизиндаде.

Был вечер, корабли стояли на якоре в просторной бухте на южном берегу острова Санторини, образовавшейся в результате землетрясения много столетий назад. Некоторые учёные считали, что землетрясение на Санторини легло в основу легенды о потерянном острове Атлантида. Но никаких видимых свидетельств существования острова в кристально-прозрачных водах видно не было.

Адмиралы потягивали шербет в ожидании ужина. Они ждали, что скажет им главнокомандующий.

— Однажды испанцы вернутся сюда, — невзначай заметил Улуч-Али.

— Сомневаюсь, — возразил Али Монизиндаде. — У них в мыслях только Атлантический океан.

— Может, нам следует поискать их в океане? — предположил Энтони Хоквуд.

Об этом мечтал его отец, так говорил ему Драгут. Гарри Хоквуд находился в одной из экспедиций в Атлантике, когда взял в плен Фелисити. Но после смерти Гарри Хоквуда турки редко отваживались выходить в Гибралтарский пролив.

«Средиземноморье — наше», — частенько говаривал Драгут.

— И если новый король Испании соберёт экспедицию, ему придётся встретиться для начала с нашим другом Драгутом, — отметил Али Монизиндаде.

— Ты считаешь, что он на самом деле послал свои галеры на восток против нас? — спросил Пертав.

— Ба! Они потеряют кучу времени в этих водах. Им нужен сильный ветер для манёвров. А мы не сражаемся во время штормов. В нужный сезон наши галеры обойдут их и разобьют в пух и прах, не дав возможности даже выстрелить в ответ.

— А что ты скажешь насчёт судов, которые называются галеасы? — спросил Хоквуд. — У них есть и паруса и вёсла... Говорят, они похожи на огромные плавучие крепости.

— Видел ли ты хоть одно из них, Хоук-паша?

— Издалека, — кивнул Энтони. — Но Драгут решил не приближаться в тот раз, и мы уплыли.

— И они не погнались за вами?

— Мы были слишком быстры для них.

Али Монизиндаде рассмеялся, хлопая себя по бёдрам:

— Вот тебе и ответ. Корабль типа галеаса — это не галера и не галеон, ни рыба ни мясо. Он сойдёт за плавучую крепость... но нам не нужны крепости на море. Нет, нет, Хоук-паша. Тебе хорошо известно, как важна манёвренность судна. В Средиземном море именно галеры обладают этим качеством, а у нас самый большой флот галер в мире. — Он подмигнул. — Так же, как и самые хорошие командиры.

— А вдруг у Филиппа Испанского будет галерный флот больше нашего? — спросил Улуч-Али.

Али Монизиндаде погладил бороду:

— Ты хочешь сказать, что Филипп более могуществен, чем падишах?

— Ни в коем случае, — запротестовал Улуч-Али. — И всё же он могущественный монарх.

— Если он построит галеры, мы сделаем то же, — сказал ему Али Монизиндаде.

— Мы можем обладать величайшим флотом в мире, — вмещался Хоквуд, разогретый спором. — Но предположи, что флотилии Испании, папства, Генуи, Венеции объединятся. Разве они не превысят нас по численности?

Али Монизиндаде снова рассмеялся:

— Я сомневаюсь. Предположим лучше, Хоук-паша, что солнце столкнётся с луной... Разве не разрушит это происшествие всю землю? Испания и папство вместе? Разве они объединялись когда-нибудь против Хайреддина и твоего отца? Или против Драгута и тебя самого? Они слишком ненавидят друг друга. По поводу Генуи и Венеции скажу: они слишком старые враги, старее, чем турки и неверные. То, что ты предполагаешь, невозможно из-за природы людей. — Он вдруг посерьёзнел. — Я сожалею об этом так же, как и ты. Моё сокровенное желание — повести флот падишаха на битву против христиан. Но этому не бывать никогда. Нам предстоит ещё много походов прежде, чем это произойдёт, друзья мои. И я скажу вам, против кого мы будем воевать: против наших знакомых и друзей.

Адмиралы подёргивали бороды. Они знали по слухам, что Сулейман и его младший сын Баязид поссорились и что Баязид ушёл в горы Анатолии. Он ещё не начал открытый мятеж, но, без сомнения, султан был недоволен.

— Разве оба принца не сыновья русской женщины? — спросил Улуч-Али.

— Действительно, это так, — согласился Али Монизиндаде. — И что более важно: разве Баязид не лучше Селима? — Он приложил палец к губам. — Я говорю как предатель. Не поймите меня неправильно. Пока падишах не изменит свою волю, Селим — мой будущий хозяин, и я буду служить ему до последнего дыхания, даже если его и называют Пьяницей. Я могу только сожалеть, что хорошего человека ждёт петля. — Он положил руку на плечо Энтони — жест дружбы и доверия у мусульман. — Мужчина должен выполнять свои обязанности и хранить свои мысли при себе. Помни об этом...

Этот разговор на многое открыл глаза Энтони. Внезапно он понял, что находится в центре политических интриг, разгорающихся в самом сердце османского двора. Энтони слышал об этом, ещё когда был в Алжире. Фелисити всегда рассказывала ему то, что узнавала сама, а Драгут делился с ним тем, чем считал нужным. Отец Энтони пал жертвой подобных интриг так же, как и его прадед. Вильям Хоквуд остался жив, наверное, только благодаря его особенному таланту.

Энтони понял, что его собственные способности должны быть ниже. «Выполняй свои обязанности и держи свои мысли при себе», — таким девизом необходимо руководствоваться, даже если ты вынужден служить Пьянице. Потому что, без сомнения, принц Селим пил. Многие турки прикладывались к спиртному. Но из-за того, что винопитие было запрещено Кораном, они пили тайно и старались сдерживать себя. Очевидно, принц никогда не мог остановиться вовремя. Иногда он пил не скрываясь и частенько показывался на публике в безобразном виде.

То, что такой человек станет султаном, тревожило, и всё же это обязательно произойдёт, если Сулейман не предпримет мер.

В Баязиде многие видели продолжателя дела его деда Селима, но он должен погибнуть, потому что не может больше выносить неполноценность своего старшего брата. Это, конечно, трагедия.

Но долг превыше всего. Энтони знал, что должен идти туда, куда укажет падишах. Драгут всегда повторял это.

Энтони Хоквуд любил море и корабли, любил чувство собственной силы, которое давал ему флот... Но ему больше всего хотелось вернуться в Галату во дворец Хоуков.

В объятия своей жены-венецианки. Он никогда не предполагал, что женщина может быть столь влекущей, столь необходимой и удовлетворяющей... Теперь он почти понял, как могла Рокселана удерживать власть над султаном. И Рокселана, конечно, не была так Красива, как Барбара.

Сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди, когда он взлетал по лестнице на галерею. Его встретили низко склонившиеся слуги. Хоук-паша после трёх месяцев, проведённых в море, появился дома.

Он улыбнулся им, потом своей матери, ждущей у лестницы, ведущей во внутренние покои; Айша, как всегда, была рядом.

— Добро пожаловать домой, Хоук-паша! — приветствовала сына Фелисити.

Энтони обнял мать, затем Айшу, но глаза его искали ещё кого-то...

— Как поживает Барбара? — спросил Энтони.

— Как никогда лучше. Она ждёт тебя в своих покоях.

Глаза Фелисити, чаще похожие на лужицы, иногда превращались в бездонные глубины. Сейчас они были глубже, чем Энтони видел когда-либо прежде.

Но её секрет, каким бы интересным он ни оказался, мог подождать. Энтони взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Служанки поклонились, глупо заулыбались и рассыпались перед ним. Открыв двери спальни, он увидел жену.

Барбара стояла у окна, глядя на бухту. Без сомнения, она знала о его прибытии. Но она обернулась лишь при звуке его шагов и сделала реверанс.

— Приветствую тебя, мой господин!

— Жена обязана встречать мужа прежде других, — сказал он, мягко напоминая об её обязанностях.

— Я знаю, мой господин, и молю тебя о прощении. Я хотела встретить тебя наедине.

— Чтобы рассказать мне какую-то тайну...

Энтони поцеловал её носик, глаза, затем губы и заключил в объятия. Барбара совершенно не сопротивлялась.

— Да, у меня есть секрет, мой господин.

Он чуть отодвинулся и начал расшнуровывать её корсет. Три месяца — слишком долгий срок.

— Открой мне этот секрет, — попросил Энтони.

— У меня будет ребёнок, — вздохнув, сказала Барбара.

— Ты уверена? — Он опустил руки.

— Да. Так же, как и твоя мама.

Он взял её за плечи, повёл к дивану и посадил рядом с собой. Наполовину развязанный корсет распахнулся, обнажив её великолепную грудь. Барбара сама освободила себя от корсета.

— А спать с тобой я могу?

— Конечно, если хочешь, — засмеялась она. — Это не навредит ни мне, ни ребёнку.

— О, моя дорогая девочка...

Они повалились на подушки, постепенно сбрасывая одежду.

— Три месяца! — закричал он. — Целых три месяца!

Усмирив свою страсть, Энтони успокоился. Он лежал, глядя на богато раскрашенный потолок.

— Новый Хоук, — сказал он.

— Предположим, у нас будет мальчик, — лениво пробормотала Барбара, лёжа на изгибе его локтя. — Как ты назовёшь его?

— Думаю, Джон... Пришло время ещё одного Джона в нашей семье.

— Джованни, — сказала она. — Что ж, мне нравится. К тому же мне стало намного легче.

— Почему?

— Я думала, что ты захочешь дать ему турецкое имя.

— Почему ты так решила?

— Ну... — Она посмотрела в сторону. — Разве ты не будешь воспитывать его как турка?

Энтони привлёк жену к себе:

— Чувствуется, что моя мама говорила с тобой...

— Разве мы не можем говорить друг с другом, если она теперь и моя мама?

— Действительно, можете. Но некоторые вопросы волнуют мою мать сильнее остальных. Да, наш сын будет воспитан как настоящий турок, чтобы служить падишаху. Он будет шестым Хоук-пашой. Разве ты не будешь гордиться этим?

Барбара медлила с ответом. Она опять села и повернулась к нему. Энтони чувствовал, что её сердце тяжело бьётся. Краска залила ей щёки, она с трудом справлялась с дыханием.

— Я буду больше гордиться, если он будет служить христианскому монарху, — наконец сказала она. И у неё перехватило дыхание от собственной смелости.

Энтони улыбнулся и погладил её по голове.

— Не бойся меня, Барбара. Никогда не бойся меня. Я всегда уважал и буду уважать твоё мнение.

Но ты должна позволить мне решить, что лучше для нашей семьи. Наш сын будет служить величайшему монарху на земле, так же как и я. Никто не может мечтать о лучшей участи.

— И тебя не беспокоит, что произойдёт потом?

— В этом мире имеет значение только наша жизнь, моя дорогая. Есть Бог. Мусульмане верят в него так же, как и мы. Он судит нас по нашим делам, а не по вере.

— Ты рассуждаешь как варвар, — запротестовала она. — Вера — вот что главное, а вовсе не поступки.

Энтони притянул её к себе, собираясь поцеловать.

— Давай останемся каждый при своём мнении, — предложил он. — В таком случае, если захочешь, ты сможешь чувствовать себя язычницей в моих объятиях без страха проклятия.

Барбара напряглась.

— Я не думала, что ты можешь быть богохульником.

— Барбара, — сказал он спокойно, — я больше не буду обсуждать эту тему с тобой. Мы станем нетерпимы друг к другу. Ты этого хочешь?

Она смотрела на него несколько секунд, потом легла рядом.

— Нет, — сказала она. — Я не хочу, чтобы это случилось.

Но начало войне, её личной войне, было положено. «На сегодня достаточно», — решила Барбара.

Ужин наедине с султаном — величайшая честь для османского подданного.

Часто они ужинали втроём, потому что султану нравилось угощать своего любимого поэта Баки. Придворный поэт Махмуд Абдулбаки был на десять лет старше Хоквуда. Сын муэдзина, Баки должен был стать муэдзином, но за год до возвращения Энтони в Истанбул он написал касыду, или панегирик, и показал её Сулейману. Стареющий султан был так восхищен, что немедленно дал молодому человеку место при дворе и ввёл в своё окружение. Сулейман обожал окружать себя талантливыми и энергичными людьми.

Но этой ночью Сулейман и Энтони были одни.

— Твой отец и я часто ужинали вот так, — задумчиво проговорил Сулейман. — Много лет назад. Когда мы были молоды. — Он помолчал немного, раздумывая о том, что могло быть и что случилось. Потом поднял голову. — Мы обсуждали великие дела. Теперь я буду обсуждать великие дела с тобой, Хоук-паша.

Энтони откусил пирожок и тем самым подбодрил себя, не зная для чего. Все предыдущие разговоры во время еды были буквально ни о чём и сводились к обсуждению дворцовых сплетен.

— Но для начала, — сказал Сулейман, — я должен поздравить тебя.

— Ты слышал о моём счастье, о падишах?

Энтони не переставал удивляться, как всё, что происходило в любом гареме, становилось известно всему городу, если город хотел об этом знать. Это решалось евнухами.

Сулейман улыбнулся одной из своих мрачных улыбок.

— Я знаю всё, что важно для моей империи, Хоук-паша. У тебя будет сын, который продолжит твой род и будет прославлять ваше славное имя.

Энтони склонил голову:

— Если родится мальчик, падишах...

— Если нет, будешь ждать другого. А если жена подведёт тебя, что ж, найдём другую. Она удовлетворяет тебя?

— Всецело, о падишах.

— В таком случае будь благословен. Я завидую тебе. И всё же... тебе предстоит воспитывать сына. Думаешь, у тебя возникнут трудности?

— Я слышал, что некоторые отцы ссорятся со своими сыновьями, о падишах, — робко сказал Энтони.

— Ха! — усмехнулся Сулейман. — У меня много сыновей. Большинство из них — от наложниц, и я не беру их в расчёт. Трёх сыновей мне родили женщины, которых я называл своими жёнами. Один из них оказался недостойным. — Султан помолчал, а потом сказал: — Или его оговорили... Сейчас я знаю, что он ни в чём не виновен, но вернуть его невозможно. Так что теперь у меня только два сына. Они готовы бороться друг против друга, рассчитывая, что я скоро умру.

Когда султан замолчал, Энтони не знал, что сказать. Конечно, султан выглядел гораздо старше своих шестидесяти четырёх лет.

— Но этому не бывать, — сказал султан. — Это катастрофа даже теперь. Если после моей смерти государство будут раздирать междоусобицы, наступит конец Османской империи. Это я должен предотвратить, и я предотвращу это. — Он посмотрел на Энтони. — Принц Селим — мой старший сын и наследник. Будешь ли ты так же преданно служить ему, как мне?

— Да, о падишах, — ответил не колеблясь Энтони, потому что предчувствовал, что когда-то этот вопрос будет задан. Как бы он ни хотел убедить Сулеймана в обратном, всё равно не решился бы на это.

— Что ж, — сказал Сулейман, — я не сомневался в тебе. Следовательно, мой младший сын должен быть уничтожен. И лучше, если это сделать сейчас, нежели после моей смерти. Долг отца — сберечь старшего сына. Долг султана — спасти свой народ от ужасов гражданской войны. Говорю тебе всё это, Хоук-паша, потому что ты, так же как и твой отец, и ваши прославленные предки, всецело предан делу империи. Я ценю это. Али Монизиндаде-паша — друг Баязида. Я не сомневаюсь в его преданности, но предпочёл бы не испытывать её. Ты понимаешь, что этот разговор должен остаться между нами?

— Понимаю, о падишах, — сказал Энтони.

— Баязид скрывается в Анатолии, — сказал Сулейман. — Меня информировали, что он набирает армию, заявляя, что хочет защитить отца от интриг брата. Мне доложено, что люди стекаются под его знамёна. Весной мы выступим против него. Великий везир поведёт армию, а ты возглавишь флот. Я назначаю тебя контр-адмиралом. Али будет доволен, узнав об этом. В последние месяцы он много говорил о Твоей доблести. На твои суда погрузятся несколько дивизий, ты пойдёшь вдоль южного берега Анатолии и высадишь их там, где определит Сокуллу. Таким образом, войска Баязида окажутся в ловушке: с одной стороны армия везира, идущая с Босфора, с другой стороны — твоя. Понятно?

— Да, о падищах.

— Тебе будет оказано небольшое сопротивление, — добавил Сулейман. — Можно набрать войско, правда невымуштрованное, но довольно быстро. Но быстро создать флот — невозможно.

— Согласен с тобой, о падишах.

— Это твой первый самостоятельный поход, Хоук-паша. Не подведи меня и не посрами честь своих предков.

— Я не подведу тебя, о падишах. — Хоквуд тяжело вздохнул. — А что будет после разгрома принца?

— Я не хочу смотреть ему в лицо, — грустно сказал Сулейман. — Или его сыновьям, сколько бы им ни было лет. Я должен знать, что семя уничтожено.

Действительно ли величайший из османцев боялся взглянуть в лицо сыну, которого он сам приговорил к смерти?

Хоквуд вспомнил, что ему рассказывали о смерти отца... о смерти Ибрагим-паши, тоже друга детства султана. Ибрагима всё-таки казнили в присутствии Сулеймана, но султан доверял Гарри Хоквуду и Хайреддину и не опасался возмездия.

И всё же он оставался величайшим из султанов: это приходилось признавать.

Это будет мой первый самостоятельный поход, размышлял Энтони. «Не подведи меня», — предупредил Сулейман. «Я не подведу тебя, — думал Энтони. — Ты мой полновластный хозяин».

Но поход не мог начаться до весны, и информация об этом была доведена лишь трём лицам.

— Я, конечно, постоянно веду переговоры с Баязидом, — сказал Мехмед Сокуллу Энтони, когда они как-то ужинали наедине. — Я умолял его ничего не предпринимать в спешке. Пусть бы вернулся в Истанбул и склонил голову перед отцом...

— Он сделает это? — спросил Хоквуд.

— Я уверен, что он здраво мыслит.

— Ты полагаешь, что он всё равно приговорён, даже если сдастся?

— Это так. — Сокуллу взглянул на Энтони. — Если тебе не по силам командовать армией, скажи об этом сейчас.

— Я возьму на себя командование, — уверил его Энтони. — А Селим примет участие в походе?

— Принц не приспособлен к военным походам, — помедлив, ответил Сокуллу и многозначительно посмотрел на Энтони.

— И всё же в своё время он будет нашим падишахом, — проговорил Энтони.

— Конечно. Но это не означает, что произойдёт что-то ужасное. Когда султан слаб, легче прославиться, возможно, даже легче, чем когда он силён. Имей это в виду, Хоук-паша, потому что я уверен, что ты хочешь славы.

Энтони склонил голову.

— Можно я тебе кое-что предложу? — продолжил Сокуллу. — Есть один человек по имени Иосиф Наси. Ты слышал о нём?

— Ты имеешь в виду испанского еврея, который пользуется благосклонностью падишаха?

— Совершенно верно. Его изгнали из Испании сторонники католицизма, фанатичные приверженцы короля Филиппа. У него много единомышленников среди соотечественников. Поскольку веротерпимость нашего хозяина хорошо известна, Наси сумел завоевать дружбу Селима. Я не буду обсуждать, потворствует ли он слабости принца, но его дружба хорошо оплачивается. Этот Наси во многих отношениях лоялен, но, по-своему, он, возможно, так же фанатичен, как и Филипп. Ходят слухи, что он обсуждал с Селимом возможность создания «национального дома» для евреев, где они могли бы собраться со всей Европы, даже со всего мира, хотя были разбросанными по свету в течение, пятнадцати столетий.

Такое новое государство может быть образовано только в Османской империи, потому что все христиане нетерпимы к еврейству. Эта идея была предложена падишаху, и он дал Наси земли в Палестине, чтобы самому видеть, чего тот может достичь. Скажу откровенно: падишах не очень заинтересован этим проектом, но меня информировали, что Селим склоняется к нему. Он считает, что организация еврейского государства, защищённого Османской империей, может иметь очень важное значение. Безусловно, евреи — богатые люди, их состояния можно выгодно обложить налогом; к тому же они разбросаны по всей Европе и могут собирать информацию, что очень полезно и, возможно, ценно.

Я говорю тебе это, чтобы ты понял, что нашему будущему хозяину нельзя отказать в отсутствии ума и проницательности. Я верю, что мы с тобой можем многого добиться в течение нескольких лет. Но помни: мы должны всегда быть верны нашему хозяину, кем бы он ни был, потому что это единственный путь для таких, как мы.

Хоквуд снова склонил голову.

Подобные разговоры могли не только вскружить голову человеку, которому нет ещё и двадцати пяти, но и испугать его. Энтони, конечно, хотел продвижения по службе, но только как моряк. Он знал, как преодолевать ветра, течения и опасности, которые могли разрушить его судно в море, но политические интриги были для него чем-то новым.

Как бы он хотел иметь доверенного человека, с которым можно было всё обсудить. Но такого человека не было, за исключением Драгута... Но Энтони казалось, что обсуждать слова Сокуллу с Драгутом опасно, даже если бы адмирал находился рядом.

Гораздо лучше забыть об этом разговоре до зимы и довольствоваться быстрым ростом своей карьеры. Обещания Сулеймана сбылись: его поздравляли Али Монизиндаде и Улуч-Али, хотя Пертав-паша, подёргивая бороду, что-то проворчал о выскочках-неверных, которые получают преимущество перед опытными мусульманскими моряками.

Никому из этих людей султан не доверял своих планов по поводу Баязида. Эскадра Энтони тщательно готовилась к походу, но это рассматривали как рвение молодого командира, стремящегося сделать свои корабли лучшими во флоте. Али Монизиндаде-паша смотрел на это с благодушным безразличием. Несмотря на мрачные прогнозы Али, империя жила в мире. Адмирал не имел представления о том, что мрачные прогнозы скоро реализуются.

Сразу после нового года Барбара родила. На свет появился желанный мальчик.

Энтони вздохнул с облегчением. В последнее время его жена стала раздражительной и часто ворчала, что он слишком много времени проводит не дома. Барбара подозревала, что Энтони развлекается с наложницами, хотя он всё время был занят в бухте. С тех пор как он женился, у него не появлялось желания спать с кем-либо, кроме своей жены.

Мальчика назвали Джоном, его крестил итальянский священник, тот самый, который венчал Энтони и Барбару.

Подготовка к кампании ускорилась и больше не могла оставаться тайной. Когда войска, созванные Сокуллу, собрались за городом и янычары наточили сабли, люди на улицах зашептались. Но никто так и не знал, куда султан направит армию. Если Сулейман хотел сохранить тайну, она сохранялась.

И всё же вопросы были...

— Ты идёшь на войну, — сказала Барбара. Она сидела на диване, окружённая служанками. Её грудь была обнажена, маленький Джон уткнулся в левый сосок.

— Это моя профессия, — напомнил ей Энтони.

— Этот поход будет долгим? — после паузы спросила Барбара.

— Всегда лучше полагать, что кампания будет долгой, — помедлив, ответил он.

— И ты будешь сражаться с христианами? — вздохнула Барбара.

— Нет, — ответил он. — В этот раз нет.

— Тогда я буду молить Бога, чтобы он защитил тебя и вернул живым и невредимым.

— А если бы я воевал против христиан, ты бы не делала этого? — поморщился Энтони.

— Конечно, я молилась бы, мой господин. Но я не знаю, услышал бы Бог мои молитвы...

Флот отплыл в марте: семьдесят галер, на каждой по сто янычар помимо экипажа. Янычары сражались пешими, поэтому не пришлось перевозить лошадей — Хоквуд и его капитаны вздохнули с облегчением.

Али и Улуч, всё ещё не посвящённые в планы, присутствовали при отплытии, чтобы пожелать эскадре удачи. Их первоначальное снисходительное отношение к Энтони сменилось недовольством той секретностью, которая окружала дело, доверенное англичанину.

Как раз тогда, когда по Истанбулу поползли слухи, войско Сокуллу собралось переправляться через Босфор. Шпионы информировали везира, что Баязид основал свой двор в Конье. Здесь, в самом сердце Анатолии, у подножия величественного, пика Бозкирдага, существовала цивилизация, возраст которой исчислялся тремя тысячелетиями. Согласно легенде, этот город основал Персей, использовавший голову горгоны Медузы, чтобы держать в страхе местное население. Позднее Конья стала столицей империи сельджуков, которые отвоевали город у византийцев в 1081 году.

Именно здесь суфий, или мистик, Джелаладдин Руми создал дервишский орден мевляна, известный так же, как орден «танцующих дервишей». Конья была священным городом сельджуков, и здесь Баязиду обещали поддержку в его противостоянии султану.

И всё же никто не сомневался, что в конце концов Баязид потерпит поражение и будет вынужден искать убежища. Хоквуд со своим флотом направился к заливу Александретты на границе Анатолии с Сирией. Именно в этом направлении, по убеждению как султана, так и Сокуллу, исчез Баязид, следуя за остатками своей армии. Хоквуд должен был высадить янычар на берег и двигаться вглубь материка к городу Адана.

Всё складывалось благоприятно, даже лучше, чем рассчитывали. Хоквуд, моряк от рождения и по воспитанию, вывел свои корабли довольно далеко в Эгейское море и был уверен, что сможет найти подход к берегу, когда потребуется. Но, поступая так, он рисковал, потому что не брал в расчёт погоду — весна славится внезапными штормами.

И действительно, шторм налетел на них через неделю после того, как они вышли из Дарданелл, но опытные моряки успешно справились с ним; правда, перепуганные янычары время от времени начинали взывать к милости Аллаха.

Когда шторм прекратился, Хоквуд, придерживаясь маршрута, направился к берегу.

Залив Александретты был на открытом рейде, — город располагался на некотором расстоянии от берега, поэтому прибытие флота было совершенно неожиданным для местного населения. Хоквуд высадил янычар до того, как местный бейлербей решил, чью сторону ему принять в этом конфликте. У него перехватило дух при виде рыжеволосого громилы в сопровождении солдат.

Энтони хотелось получше узнать эти края. Он знал, что не один его предок прошёл этими дорогами, воюя в горах Тавра, но для этого надо было отправляться дальше в Анатолию. Янычары убедили местный гарнизон присягнуть на верность султану. Хоквуд заверил людей, что флот пришёл не для войны. Оставалось только ждать новостей...

Известия не заставили себя долго ждать: от Баязида прибыл посланник. Он сообщил коменданту, что армия везира идёт на принца и что принц намерен дать сражение. Баязид умолял коменданта оказать ему поддержку и дать людей.

Комендант, Макдил-паша, принёс письмо Хоквуду.

— Не отвечай на письмо, — приказал Энтони.

Макдил поклонился и ушёл.

Только через несколько недель прибыл новый посланник. Но этот уже не требовал ответа. Он был первым из подразделений убегающих сипахов и принёс новости о полном разгроме принца в сражении с везиром. Принц, вне сомнений, шёл следом, поэтому Хоквуд отдал приказ пропустить сипахов. Он не хотел, чтобы Баязид направился в горы, и надеялся, что его вскоре настигнут янычары Сокуллу.

Через три дня на дороге появилась группа всадников. Энтони приказал командирам укрыть людей, и всадники въехали прямо в ряды верноподданной армии, были окружены и вынуждены сдаться.

Энтони находился в городе, когда стало известно, что Баязид и его сыновья взяты в плен.

— Что ты будешь делать? — спросил Макдил-паша.

— То, что должен, — ответил Энтони.

— Султан — старый человек, — задумчиво проговорил комендант. — Судя по тому, что говорили о Селиме, и по тому, что я знаю о Баязиде, можно не сомневаться, кто будет лучшим наследником. Теперь, — продолжал он, — я в этом полностью уверен... Наверное, я говорю как предатель, и ты велишь меня казнить.

— Ты говоришь правду, старик, — грустно улыбнулся Энтони, — тебя не за что казнить. Но ведь ты не можешь не осудить того, кто выполняет свой долг. А я должен выполнять свой.

Комендант склонил голову.

Макдил-паша привёл пленников к Хоквуду. Теперь он, очевидно, раскаялся в своих прежних словах и был полон решимости доказать свою преданность султану. Пленники были связаны.

Но дух Баязида, казалось, не был сломлен. Баязид оказался выше своего брата и красивее. Он стоял перед Хоук-пашой, высоко подняв голову. Его сыновья, десяти и одиннадцати лет, стояли позади отца. Они были очень напуганы.

— Я сын султана, — объявил Баязид. — Как ты осмелился связать меня как преступника?

— Я выполняю свой долг, мой господин, — ответил Энтони. — Поверь мне: то, что я делаю, печалит меня, но приказ отдан твоим отцом.

— Какой приказ? — Баязид уставился на него, сдвинув брови.

«Из него бы получился великолепный султан, — подумал Энтони. — А из меня выходит плохой убийца. Но такова моя судьба».

Энтони вздохнул, и Макдил-паша жестом подозвал двух янычар со струной наготове.

— В чём заключается моё преступление? — Баязид нахмурился ещё больше и побледнел.

— Ты обвиняешься в подготовке вооружённого восстания против султана.

— Султана! Ты говоришь о человеке, который убил твоего собственного отца, Хоук-паша. Теперь ты идёшь на преступление ради него?

— Он мой падишах, — сказал Энтони. — Так же, как был и твоим, но ты решил забыть об этом. Ты подчинишься или мне позвать людей?

— Подчинюсь, — сказал Баязид. — Какая участь ждёт моих сыновей?

— Та же, мой господин. — Энтони вздохнул.

Руки Баязида напряглись, но потом обмякли.

— Да, — сказал он, — я подчинюсь, и да простит Аллах твою душу...

Минутой позже все трое были мертвы.

— Хоук-паша! — Мехмед Сокуллу обнял Энтони. — Тебе не показалось, что это была самая лёгкая из всех кампаний? — Везир и следующие за ним сипахи вскоре прибыли в Адану.

— Мои люди редко стреляют в гневе, — признал Хоук-паша.

— У тебя есть что-то для меня, насколько я понимаю.

Энтони указал на короб, который стоял на крыльце дворца бейлербея.

Сокуллу поднял крышку и заглянул внутрь.

— Прекрасно, — сказал он. — Я посадил на кол всех восставших командиров. Падишах будет доволен. — Взглянув на Энтони, Сокуллу спросил: — Ты что-то не выглядишь счастливым, Хоук-паша.

— Трудно быть счастливым, когда совершишь убийство, — сказал Энтони.

— Я чувствую, что нам никогда не удастся сделать из тебя настоящего турка, Хоук-паша, — вздохнул Сокуллу. — Когда наступает время, значит, оно наступает. Бессмысленно откладывать событие или оплакивать его.

— Значит, если я обнажу саблю и скажу, что сейчас казню тебя, ты не будешь защищаться только потому, что твоё время настало?

— Нет, я буду защищаться, — улыбнулся Сокуллу. — Я же не знаю, что время моё пришло.

— Что ж, в этом случае...

— Но если ты добился успеха, Хоук-паша, тогда моё время действительно бы настало.

— По крайней мере, это успокаивающая философия.

— Но ведь цель каждой философии — успокоить?

Я вижу, что ты решил навсегда оставаться несчастным из-за этой казни?

— Баязид был намного лучше своего брата, — грустно сказал Энтони.

— Мы уже обсуждали это, друг мой. И всё же Селим будет лучшим султаном для нас, не забывай об этом. — Он похлопал Энтони по плечу. — Идём. Женщины, которых мы нашли в гареме, превосходны. Присоединяйся к нам и утоли свои печали в их объятиях.

— А как же голова Баязида?

— Я уничтожу её.

— Разве мы не должны предъявить её падишаху?

Сокуллу покачал головой.

— Падишах желает знать только то, что сына его больше нет в живых. Это второй сын, которого он уничтожил.

Энтони не мог забыть весь ужас свершённого им. Даже возвращение домой и объятия Барбары не могли избавить его от воспоминаний.

Барбара с тоской смотрела на него.

— Тебя заставят совершать ещё более страшные преступления, — сказала она наконец.

— Женщина, если ты будешь мучить меня подобными разговорами, я прикажу высечь тебя, — пообещал Энтони.

— Можешь брать палку, — резко бросила Барбара, — потому что я всё равно скажу, что думаю. Тебя заставят совершать ещё более страшные преступления. А вдруг султан прикажет тебе вести флот на Венецию?

— Этого никогда не случится. Сулейман не воюет против союзников. Его принцип — никогда не начинать войны с ними. Это относится и к Венеции.

— Энтони, господин мой... — Барбара обняла его. — Поклянись, что никогда не будешь воевать против моего народа? — Чувствовалось, что она волнуется.

— Если не надо будет защищать Османскую империю, клянусь в этом, — сказал он ей.

— Ты не подчинишься воле султана?

Энтони улыбнулся и поцеловал жену.

— Сулейман не потребует от меня такого. Он не просто великий правитель, но и великий человек. Я сожалею о гибели Баязида, но султан был прав: смерть принца спасла империю от гражданской войны. И это мудрое решение. — Он ещё раз поцеловал Барбару. — Клянусь тебе, что я никогда не приму участия в агрессии против Венеции.

Казалось, что Барбара удовлетворена результатом разговора.

Наградой Энтони, казнившему Баязида, стало не только укрепление расположения Сулеймана, но и дружба с Селимом.

Многое в этом молодом человеке не нравилось Энтони. Он был ленивым и слишком чувственным, — он не только держал наложниц, но и мальчиков для удовлетворения своих прихотей, к тому же он любил выпить и в нём с трудом можно было признать потомка Мехмеда Завоевателя, Селима Грозного и самого Сулеймана. Люди говорили, что, наверное, Рокселана часто наставляла рога султану, даже рискуя своей жизнью.

Хоквуд сомневался в этом, потому что не знал никого, кто хотел бы войти в расположение русской наложницы. Она следовала своим амбициям твёрдо и решительно и делала всё для того, чтобы султан отдал её собственному отпрыску управление империей. Она никогда не нарушила бы супружескую верность.

Но по другим явным признакам Селима можно было назвать истинным потомком Османа. Он был высокообразован и умён, он мог составить прекрасную компанию, если не был пьян. Время от времени он становился таким же жестоким, как и его предки.

Мехмед Сокуллу неустанно напоминал Энтони, что Селим станет их хозяином.

Близкий друг Селима Иосиф Наси был ещё более интересной фигурой и, на взгляд Энтони, мог оказаться очень опасен для их будущего как в личном, так и в государственном плане. Наси было сорок с небольшим. Он происходил из богатой испанской семьи, учился банковскому делу и коммерции в Антверпене, работая на своих двоюродных братьев Мендесов.

Наси был марраном, крещёным испанским евреем, принявшим имя Хуана Мигеса. Его решимость облегчить страдания испанских евреев, когда Филипп II начал подвергать их гонениям, привела также и к его изгнанию. После этого он вернулся к иудаизму, женился на своей двоюродной сестре Рейне и укрылся в Истанбуле.

Здесь его честолюбивые устремления и несомненный талант быстро завоевали благосклонность Сулеймана. Султан давно хотел найти замену Ибрагиму, который вёл финансовые дела и которого он так бездумно вышвырнул. И вот под рукой оказался именно тот человек, который был нужен. Сулейман был достаточно умён, чтобы назначать немусульманина великим везиром, но Наси стал правой рукой Сокуллу, его одарили поместьями в Палестине. Там он постоянно собирал евреев, изгнанных из разных концов Европы.

Наси многого достиг, и можно было лишь восхищаться его талантами и завидовать тому, как успешно он трудится в Османской империи, но всех настораживала его близкая дружба с Селимом, в которой многие видели лишь политический шаг, а не чистосердечную привязанность. Сам Наси вёл умеренный образ жизни, поэтому естественнее для него было бы презрительно относиться к такому человеку, как Селим.

Хоквуд, как и Сокуллу, не сомневался, что Наси делает ставку на султанство Селима. Когда подойдёт время, он использует эту дружбу для реализации собственных планов — это было совершенно очевидно даже для Сокуллу. Но в планы Наси, как ни странно, по-видимому, не входило смещение с должности великого везира.

Каждый великий везир считал себя незаменимым до того момента, когда струна не затягивалась у него на шее. Но это должно было волновать Сокуллу.

Хоквуду было интересно общаться с Наси, потому что тот хорошо знал жизнь на Западе, и особенно в Испании.

— Думаю, король Филипп будет воевать с османцами, — заявлял он. — Но этого не случится, пока он не избавится от религиозных распрей внутри собственных владений: в основном я думаю о Нидерландах. Теперь, когда Англия находится на морском пути из Испании в Нидерланды, он зависит и от английской королевы. Она ярая протестантка и отвергает все предложения Филиппа. Но если Филипп захочет разгромить Англию, это не составит ему труда. У англичан нет ни армии, ни флота. — Он посмотрел на Хоквуда. — Это беспокоит тебя?

— Я турок, а не англичанин, — напомнил Энтони.

— В твоих жилах больше английской крови, чем турецкой, — возразил Наси. — Фактически у тебя совсем нет турецкой крови, только английская, французская, итальянская и греческая.

— Человек является тем, кем он себя считает, — настаивал Энтони, — а не тем, кем были его предки.

Он верил в то, что говорил, потому что не представлял себе другую жизнь, которая дала бы ему возможность такого процветания.

После казни Баязида несколько лет в Османской империи царил мир. Флот проводил учения в Эгейском и Ионическом морях. Адмиралы могли проводить большую часть своего времени дома, и при всей неясности той роли, которую Энтони себе определил, Барбара слишком любила его, чтобы постоянно пилить. Вильям Хоквуд родился в 1562 году, а маленький Генри в 1563-м.

— Теперь ты должна предохраняться, — посоветовал Энтони жене.

— Разве ты не хочешь ещё сыновей?

— Трёх достаточно.

— Хорошо... а я хотела бы ещё дочку...

— А я не хочу, чтобы ты быстро состарилась. Тебе всего двадцать один год. Я хочу, чтобы ты осталась такой навсегда.

Барбара улыбнулась и поцеловала мужа.

— Твоё желание для меня приказ, мои господин. Я узнаю, как это сделать. Айша должна знать.

В эти мирные годы Энтони также находил время и для других занятий. В маленькой бухте, полной гниющего дерева и сломанных мачт, он нашёл остатки очень необычного судна, которое, как говорили местные жители, принадлежало его отцу.

Действительно, это оказалось судно, на котором Гарри Хоквуд совершил свои известный поход по Атлантическому океану и привёз мать Энтони — Фелисити.

Энтони приказал буквально разобрать корпус на части, чтобы понять устройство корабля. Затем он построил новый корабль, с полной палубой и одной мачтой, на которую крепился латинский парус. На борт помещалось шесть человек, кроме Энтони. Энтони к тому же усовершенствовал кое-что, о чём Гарри Хоквуд никогда не помышлял, — верхнюю каюту, поскольку он хотел, чтобы И Барбара могла выходить с ним в море.

Энтони назвал яхту «Хоук».

Барбара поначалу отнеслась к этой идее критически, но вскоре полюбила море. Раз от разу они всё дальше и дальше заходили в Мраморное море и часто по неделе проводили вдали от города. Энтони считал, что эти дни — самые счастливые в его жизни.

Но он оставался контр-адмиралом турецкого флота. Весной 1564 года Сулейман предпринял третью попытку осады Вены.

Кампания была тщательно спланирована. В мае 1565 года тяжелогрузы отплыли из Истанбула, чтобы соединиться с западным Средиземноморским флотом, находящимся под командованием Пиале-паши — Драгут удалился на покой в Алжир. Пиале-паша и Мустафа-паша отплыли на Мальту, чтобы разбить рыцарей Святого Иоанна.

Сулейман убедил себя, что христиане отправят все свои корабли и всех своих людей на поддержку рыцарей, но к его удивлению этого не случилось. Рыцари, которыми командовал прославленный генерал и великий магистр ордена иоаннитов Жан де Ла Валет, остались, как всегда, без подмоги, но были готовы сражаться не на жизнь, а на смерть.

Но всё же христианский мир был взволнован, и в конце концов Испания решила помочь рыцарям и направила на Мальту объединённый флот и армию под командованием Гарена де Толедо. К сентябрю, к пику осады, турки потеряют более двадцати тысяч солдат. Но той весной, когда осада всё ещё длилась, Сулейман приступил к осуществлению второй части своего плана.

Армия и флот были выстроены. Энтони дали под командование флотилию, которая должна была подняться вверх по Дунаю и повторить тот же манёвр, который Вильям Хоквуд предпринял сорок лет назад.

Весной и летом 1566 года флотилия поднималась по реке. Дунай полностью контролировался турками, и всё же были обширные пространства, совершенно дикие и населённые горцами, которые не могли удержаться, чтобы не напасть на полную припасов экспедицию.

Хоквуд был счастлив, когда в июле они добрались до Белграда, где армия остановилась на зиму.

Здесь находился сам Сулейман, и Энтони был удивлён, когда получил приглашение навестить султана. Ему уже было семьдесят два года, и самый известный из дома Османов был слишком стар для военных походов. Даже румяна не могли приукрасить впалые щёки, дышал он тяжело и прерывисто.

— О падишах, — сказал Хоквуд, — лучше бы ты остался во дворце, чем мёрз в этих промозглых и отвратительных краях. Ты нужен своему народу больше, чем победа над австрийцами.

Сулейман улыбнулся, слегка расслабив мускулы лица.

— Скоро ему придётся обходиться без меня, Хоук-паша. Ты бы хотел иметь султана, который не будет водить армию в походы?

Энтони не мог удержаться, чтобы мельком не оглядеться. Мехмед Сокуллу был неподалёку, но Селима видно не было.

— Селим правит в Истанбуле, пока я в походе, — сказал султан, как будто поняв мысли Энтони.

— Мудрый ход, о падишах, — согласился Энтони.

— Твой отец никогда не льстил, — мягко указал Сулейман. — Когда меня не станет, ты, Хоук-наша, будешь советником моему сыну. А я должен, — сказал он вдруг с внезапной жестокостью, — наказать этих упрямых венгров, которые продолжают восставать против моей власти. Вот первоочередная цель, Хоук-паша. Я сравняю город Сигетвар с землёй, чтобы другим неповадно было.

У стен Сигетвара в ночь на 5 сентября 1566 года Сулейман Великолепный умер.

Глава 19 ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Флот ждал приказа двигаться вверх по Дунаю. Внезапно появился гонец из штаба султана и передал, что великий везир Сокуллу просит Хоук-пашу как можно быстрее появиться в ставке главнокомандующего.

Энтони сразу понял, что что-то произошло, но не поделился своими опасениями с помощниками. Он оседлал коня и отправился в осаждённую крепость, сопровождаемый своим слугой Халилом.

Город был в руинах, дым поднимался над разрушенными домами, и казалось, что здесь не осталось ни одного живого человека. Кругом витал запах смерти. Турецкая армия всё ещё стояла у стен. Многие перевязывали раны, но не было никаких признаков тревоги или спешки в рядах османцев.

«Значит, я ошибся», — с облегчением вздохнул Энтони. Всю поездку он обдумывал, как империя воспримет известие о смерти султана.

Однако что-то всё-таки случилось. Шатёр Сулеймана был окружён охранниками из свиты Сокуллу. Людей султана видно не было.

«Мой Бог, — подумал Энтони, — этот дурак решился на государственный переворот!»

Энтони тщательно осмотрели прежде, чем он вошёл в роскошный шатёр. Там его ждал везир.

— Мехмед! — вскрикнул Энтони. — Что ты сделал?

— Только самое необходимое, — уверил его Сокуллу. — Идём со мной.

Хоквуда провели во внутренние покои шатра, где находились лишь два глухонемых евнуха... и султан.

Сулейман сидел, скрестив ноги на молельном коврике и опираясь на подушки. Его правая рука покоилась на колене, левая свисала между ног. Султан смотрел на Хоквуда необычно пристально.

— Падишах, — кланяясь произнёс Энтони. — Я явился без промедления.

Ответа не последовало. Энтони медленно поднял голову. Сокуллу стоял позади султана и улыбался.

— Если я смог провести тебя, Хоук-паша, я обману весь мир, — довольно сказал он.

— Мой Бог! — пробормотал Энтони, повнимательнее приглядываясь к сидящему человеку.

— Я выполнил приказ падишаха, — продолжал везир. — Мы в нескольких сотнях миль от Истанбула и Селима. Это далеко. Если мы отправимся домой с телом султана, мало ли что может случиться, прежде чем наш хозяин примет власть? Мы добились победы, хотя она и оказалась пустой...

— Что произошло? — Нахмурился Хоквуд.

— Мы обстреляли стены города по верху и готовили последний штурм, когда граф Эриний, командовавший гарнизоном, опередил нас. Он повёл всех своих людей, даже женщин, в атаку. Это было самое невероятное из того, что я когда-либо видел.

— Атака была удачной?

— Нет, мы убили всех, — мрачно улыбнулся Сокуллу. — Но этот негодяй подготовил нам сюрприз. Мои люди зашли в город в поисках добычи и рабов. Но Эриний установил запал в пороховом складе, и тот взорвался. Несколько сотен моих людей погибли. Теперь, если мы отступим, венгры начнут кричать о победе. Но мы поступим по-другому: мы придём снова, когда наведём порядок в собственном доме.

Энтони продолжал смотреть на мёртвого человека.

— Когда это произошло?

— Три ночи назад. Перед той самой самоубийственной атакой Эриния. Падишах умер во сне. На мгновение он проснулся, вскрикнул и затем умер. Сердце остановилось. Он прожил довольно долго.

— Ты считаешь, что сможешь вернуться в Истанбул с мёртвым человеком во главе армии?

— Почему бы и нет? — Сокуллу пожал плечами. — Через час после смерти его тело уже забальзамировали.

— Ты думаешь, что эти люди не расскажут о случившемся?

— Если только дьяволу, Хоук-паша. — Сокуллу снова мрачно ухмыльнулся. — Они уже на пути к его пылающим вратам.

— И всё же ты решил довериться мне без особой необходимости?

— О нет, Энтони, по необходимости. Последнее время ты был близок Сулейману как никто другой. Если бы кто-либо мог определить, что султан мёртв, так это был бы ты. Кроме того, разве мы не союзники? Ведь мы уже не раз выясняли, что нам многое надо будет сделать после смерти Сулеймана...

Энтони посмотрел на Сокуллу:

— Я не поддержу предательства.

— И я только что говорил об этом. Ты обвинишь меня?

— Нет, Мехмед. — Энтони покачал головой. — Соблазн слишком велик. Я считаю, что ты поступил правильно и что в интересах империи нам надо возвращаться в Истанбул с живым падишахом. Но как только мы доберёмся туда, присягнём Селиму.

Сокуллу оценивающе смотрел на него несколько секунд, затем ещё раз пожал плечами.

— Раз мы союзники, Энтони, я должен подчиниться твоей воле. Разреши мне, однако, молиться Аллаху, что ни один из нас не пожалеет о твоей верности.

Никогда нельзя было понять, что у Сокуллу на уме. Энтони думал, что везир — самый хитрый из всех, кого он встречал, особенно по сравнению с прямолинейностью его предшествующего наставника Драгу та.

«Драгут! — подумал Энтони. — Ему немедленно нужно сообщить о случившемся, он может понадобиться».

Сокуллу играл свою роль безукоризненно.

— Уже слишком поздно, — сказал он военачальникам. — Вскоре пойдут зимние дожди, и эта равнина станет грязным месивом. Возможно, вы не помните возвращения из Вены в 1532 году. Мой отец был там, и дед Хоук-паши командовал армией.

— Мой дед умер прежде, чем я родился, — сказал Энтони. — Но отец рассказал мне об ужасах того отступления.

Это была ложь. Энтони был недостаточно взрослым, чтобы обсуждать с отцом военные походы. Но это была ложь во спасение. Когда пашам сказали, что таков приказ султана, военачальники подчинились воле везира.

— У падишаха жар, — объяснил Сокуллу. — Он не может обратиться к вам сам. И по этой причине тоже нужно уходить из этого гиблого места.

Янычары, однако, заворчали. Они не привыкли покидать поле битвы после победы, они всегда двигались вперёд. Но их командир также помнил трудности отступления от Вены.

Возвращение домой началось и должно было занять несколько месяцев.

— Я должен командовать флотом, — сказал Хоквуд.

— Пошли им приказ двигаться к морю и взять курс на Истанбул. Тебе лучше остаться здесь, на твёрдой земле. Один из нас должен поехать вперёд и рассказать султану о том, что произошло. Конечно, под строгим секретом. Предполагаю, что лучше это сделать мне?

Они переглянулись.

У меня нет опыта командования армией, Мехмед. А вдруг кто-нибудь из военачальников будет настаивать на разговоре с падишахом?

— К тому же ты не доверяешь мне? — заметил Сокуллу, поглаживая бороду.

— Я должен доверять тебе, — сказал Энтони, — так как мы теперь повязаны. Я просто думаю о том, что для нас лучше.

— Я верю тебе, Хоук-паша. Ты поедешь вперёд и расскажешь обо всём Селиму. Помни, что и наши жизни, и наши судьбы едут вместе с тобой.

«И не только жизни и судьбы», — подумал Энтони, когда с Халилом и небольшим эскортом он поехал впереди армии: он очень любил тех, кто ждал его во дворце Хоуков.

Они переправлялись через Дунай у Белграда. Их тепло встречал бейлербей, жаждущий новостей о ходе кампании.

— Падишах ищет место, где расквартировать армию на зиму, — сказал Хоквуд. — Поэтому я тороплюсь.

— Можно остановиться в Белграде, — немного натянуто откликнулся бейлербей, вынужденный сделать это предложение. Он прекрасно понимал, что шесть месяцев, в течение которых придётся кормить сотни тысяч солдат, полностью разорят его владения.

— Будь уверен, я сообщу о твоём приглашении падишаху, — сказал Хоквуд.

Из Белграда он отправился в Софию, из Софии в Адрианополь, везде рассказывая одну и ту же историю. Через неделю после остановки в Адрианополе Энтони прибыл в Истанбул.

— Я принёс новости от султана... наивысшей секретности, мой господин принц, — сказал Энтони, кланяясь Селиму.

Селим взглянул на Наси, который, как всегда, стоял у дивана.

— Только для тебя, — повторил Энтони.

Это была самая опасная часть его миссии. Сулейман был уже мёртв, и Энтони совершал предательство, обращаясь к Селиму, как к принцу, а не как к падишаху. Но у Энтони не было выбора — Селим должен был первым узнать о смерти своего отца. Чуткий человек должен понять такой тонкий нюанс, но Энтони было неизвестно, насколько Селим чуток. В любом случае он всегда найдёт повод, чтобы казнить человека, который обратился к нему не по рангу.

— Удалитесь, — сказал Селим окружающим. — Оставайтесь в этой комнате, отойдите подальше.

Охранники и военачальники, окружавшие диван, отошли к стене. Наси немного помедлил, но затем поклонился и отступил.

— Кто-нибудь может предположить, что ты боишься, будто я наёмник, о падишах, — сказал Энтони почти шёпотом.

— Что ты сказал, Хоук-паша? — нахмурился Селим.

— Сулейман Законодатель мёртв, о падишах, — склонил голову Энтони.

Селим облизнул губы, медленно и задумчиво. «Но также со страхом», — подумал Хоквуд.

— Мехмед Сокуллу решил, что эту новость нужно скрыть от мира, пока о ней не узнаешь ты, о падишах, — сказал Энтони. — Султана забальзамировали, он едет во главе своих войск. Людям сказано, что у него жар.

— Кто знает об этом? — Селим опять облизнул губы.

— Только везир, я и евнухи, — тяжело вздохнул Энтони.

— Сколько пройдёт времени, прежде чем тело моего отца прибудет в Истанбул?

— Ещё шесть недель по меньшей мере, о падишах.

— Шесть недель... — протянул Селим. — А ты будешь хранить этот секрет шесть недель, Хоук-паша?

— Это мой долг, о падишах.

— Да, — согласился Селим. — Везир принял правильное решение. Я очень доволен. Теперь ступай домой... и храни эту тайну.

Селим был скорее ошеломлён, чем обрадован, той новостью, что он теперь верховный правитель Османской империи. По натуре он был очень осторожным человеком. Энтони подозревал, что вскоре Селим поведает обо всём Наси, но еврей умел хранить секреты, и жизнь в Истанбуле текла по-прежнему до приезда армии с телом Сулеймана.

Мать Энтони и его жена радовались возвращению Энтони живым и невредимым; мальчики были, ещё слишком маленькими, чтобы оценить его присутствие. Женщин заинтересовало, почему Энтони так рано вернулся, но он отказался довериться им. Барбара была очень раздражена, что её муж всё ещё не полностью доверяет ей.

Переход прав от Сулеймана к Селиму был самым спокойным во всей истории османцев. Не было и намёка на восстание или недовольство где-нибудь в империи, как бы паши ни скорбели о смерти хозяина. Даже янычары казались счастливыми от того, что ими будет командовать молодой хозяин.

— Но ими всё же придётся управлять, о падишах, — сказал Сокуллу новому повелителю. — Они шепчутся, что падение Сигетвара раскроет перед ними всю Венгрию. Они хотят вернуться и идти на штурм стен Вены. Армия и флот горят желанием отомстить за отход от Мальты.

— Им придётся подождать, — ответил Селим. — Но я собираюсь отомстить за наш разгром в ближайшем будущем. И у тебя, Хоук-паша, также будут великие возможности для достижения славы. Ведь кто, как не вы, мои самые преданные военачальники...

Энтони хотелось верить, что в голосе султана не слышались саркастические нотки.

Мехмед Сокуллу женился на одной из дочерей Селима. Как зять султана, Сокуллу, очевидно, чувствовал себя как никогда спокойно на посту великого везира.

После свадьбы Энтони и Сокуллу встретились.

— Это ты решил, что мы должны отдать себя всецело делу падишаха, — напомнил он Хоквуду, хитро улыбаясь. — Я послушался тебя. — Везир сжал плечо Энтони. — Я не забуду о своём друге. Если поднимусь я, поднимешься и ты.

Энтони восхищался ловкостью везира, с которой тому удалось собрать все возможные силы. Сам он занял то место, которое хотел» и приступил к подготовке эскадры к морской кампании, даже если и не знал, какие цели она будет преследовать. Единственным, что испортило этот мирный период, была весть о смерти Драгута.

— Грустный конец для прославленного воина, — прокомментировал Али Монизиндаде. — Значит, теперь я адмирал флота падишаха.

Он подчёркнуто почтительно относился к Энтони, так как обоих — его и Улуч-Али — беспокоила близость, которая возникла в последние годы в отношениях Энтони и Сулеймана и которая, казалось, продолжится при новом правлении.

Мы не можем желать никого лучшего, — тактично сказал Энтони. Но на самом деле он действительно не мог представить никого другого более подходящего для командования османским флотом: Али Монизиндаде учился искусству хождения в море у Хайреддина и Гарри Хоквуда.

Хоквуд с нетерпением ждал сражений, но, когда наконец Селим (через четыре года) решился на кампанию, он был в полном недоумении, выяснив цели, намеченные им.

Но тогда недоумевали все.

Все сухопутные и морские командиры собрались выслушать слово султана. Великий везир Сокуллу также присутствовал, но и он не представлял, что у падишаха на уме. Наиболее вероятным казалось то, что будут предприняты походы в Европу и на Мальту.

Не только Али, Улуч и Пертав присутствовали здесь, но и наследник Драгута, Пиале-паша, приехавший из Западного Средиземноморья. Здесь были и все генералы, включая Мустафа-пашу, который потерпел неудачу на Мальте. Позади дивана султана стоял Иосиф Наси. В эти дни, как, впрочем, и всегда, он казался уверенным в себе и спокойно смотрел на побледневшие лица.

— Турки слишком долго жили в мире, — объявил Селим. — Мы не мирные люди. Мы люди войны.

Паши поглаживали бороды и кивали в согласии. Это было многообещающим началом.

— Я собрал вас здесь сегодня, чтобы дать указания, — продолжал Селим. Ведите своих людей на войну и к победе, — добавил он.

Военачальники ждали.

— Но воина должна затеваться с достойной целью. Вы знаете, что я уже давно вынашиваю мысль основать родину для евреев в пределах моей империи. Это работящий и бережливый народ, который будет трудиться ради процветания нашего государства. Увы, найти место гораздо труднее, чем казалось.

— Прими моё уважение, о падишах, — вмешался Сокуллу, — но ведь евреи должны были вернуться в Палестину, на историческую родину?..

— Палестина — мёртвая земля, — возразил Наси. — Я тщательно исследовал этот район, господин мой везир, и не считаю возможным рекомендовать падишаху основывать там дом для моего народа.

— Что же ты посоветовал? ^:— спросил Сокуллу.

— Идеальное место, как мне кажется, остров Кипр.

Несколько минут стояла абсолютная тишина.

— Ты возражаешь против того, чтобы отдать Кипр еврейскому народу, везир? — спросил Селим. — Это большой и процветающий остров, там они будут преуспевать.

— Падишах, остров Кипр не твой, чтобы можно было отдать его. Это собственность Венеции.

— Венеции... — фыркнул Наси.

— Венеция — наш проверенный союзник, — сказал Сокуллу. — Наш единственный союзник, о падишах.

— Маломощный союзник, — бросил Селим. — У Венеции нет хорошей армии.

— Но у неё есть грозный флот, о падишах, — вмешался Хоквуд, приходя на помощь своему другу. — Только союз Венеции с османцами удерживает испанцев и генуэзцев от попыток продвижения на восток в Адриатику.

— Разве их флот сильнее моего, Хоук-паша?

— Конечно нет, о падишах, но...

— Тогда это не имеет значения. Кроме того, венецианцы постепенно готовятся стать нашими врагами. Я попросил дожа о некоторых уступках в. обмен на незначительные компенсации, но он отказался рассмотреть мои предложения. Я не могу позволить какому-то выскочке оскорблять меня. Таким образом, я решился на войну с Венецией.

Казалось, Селиму не приходило в голову, что он сам оскорбил дожа такими предложениями. Снова паши затеребили бороды.

— Прими моё уважение, о падишах, если попы таюсь оспорить этот план, — сказал Сокуллу. — У нас достаточно врагов: все христиане, за исключением Венеции, также Персия, — в наших арабских владениях всё время неспокойно. Только Венеция наш настоящий и давний друг. Разрушить этот союз, преследуя... — он взглянул на Наси, — смутную и неопределённую цель, безусловно, будет ошибкой.

— Ты хочешь сказать, что Турция и Венеция никогда не воевали? — возмутился Наси.

— Конечно, воевали. Но это было очень давно.

— Хватит! — сказал Селим. — Я принял решение. Мы будем воевать против Венеции. — Он посмотрел на Сокуллу.

— Слово падишаха — закон, — признал везир кланяясь.

— Но у тебя не хватает на это смелости? — спросил Селим. — В таком случае армией будет командовать Мустафа-паша.

Все обернулись. Генералы знали, что Мустафе повезло, когда он удержал голову на плечах после поражения на Мальте. Сам Мустафа выглядел ошарашенным.

— Флотом будет командовать... — глаза Селима осматривали адмиралов, лица которых выражали неодобрение, — Хоук-паша...

Энтони вскинул голову. Он был четвёртым по значимости среди османских адмиралов. Кроме того, Кипр принадлежал Венеции.

— Прими моё уважение, о падишах, — сказал он. — Я не гожусь на эту роль... — Энтони тяжело вздохнул, — потому что женат на венецианке.

— Ты боишься свою жену? — нахмурился Селим. — Ты избавишься от неё, если потребуется. Я дам тебе другую жену.

— О падишах, я люблю свою жену. Я не могу сражаться с её народом.

— Даже если ты рискуешь потерять моё расположение?

Энтони не опускал глаз. Хоквуды никогда не лгали султанам, и их всегда любили за это. Но был ли этот человек истинным османцем? И всё же у Энтони не было выбора: он дал Барбаре слово.

— Даже так, о падишах.

— По крайней мере, ты честный человек, Хоук-паша. Я отстраняю тебя от службы. Пиале-паша, ты возглавишь флот, главнокомандующим будет Али Монизиндаде.

Пиале-паша поклонился.

— Али-паша разместит главные силы недалеко от западного берега Пелопоннеса, чтобы предотвратить попытки христиан напасть на нас, пока Кипр не падёт.

Али Монизиндаде склонил голову. Глаза его сверкали: это был шанс, которого он ждал всю жизнь.

— Таков мой приказ, — сказал Селим.

Паши поклонились и попятились к выходу. Только Наси остался с правителем.

Во дворе между генералами и адмиралами завязался яростный спор.

— Атаковать Кипр значит вернуть Венецию в объятия папства и Испании, — объявил Сокуллу.

— Папство ненавидит венецианцев больше, чем нас, — возразил Али Монизиндаде.

— Ненависть — понятие относительное. Если Испания и папство объединятся при поддержке генуэзского флота, это будет самая грозная коалиция. В этом случае у христиан будет самый сильный в мире флот.

— Вряд ли сильнее моего, — улыбнулся Али. — И я разобью их. Это будет вершина моей карьеры. — Он взглянул на своих адмиралов. — Нашей карьеры. — Он перевёл взгляд на Энтони. — Ты глуп, Хоук-паша,— сказал он. — Ты вызвал недовольство падишаха. Как можно семейную жизнь ставить выше выполнения долга перед хозяином?

— Возможно, мы по-разному относимся к долгу, — ответил Энтони.

Несколько минут мужчины молча смотрели друг на Друга.

— Возможно. — Али улыбнулся. — Мне жаль терять тебя, Хоук, просто потому, что эта битва может оказаться той, которую мы так долго ждали.

— Не будет никакой битвы, — объявил Пиале-паша. — Кипр удерживается менее чем десятью тысячами человек. Там всего две крепости, Никосия и Фамагуста. Остров будет моим за двое суток. И венецианцы будут молить меня о мире.

Хоквуд мог только молиться, что поступил правильно. Однако он понимал, что Али, конечно, прав. Этические нормы турок, которым его обучил Драгут, заключались в том, что служба султану стояла превыше всего. Он нарушил те традиции, которые считались столь важными в его семье. И всё из-за женщины. Военачальники, конечно, никогда не смогут понять его.

Но ведь он сдержал своё слово!

Даже мать Энтони не поняла его. Хотя она всегда мечтала о том, чтобы её сын покинул пределы империи и возвратился на Запад, она предполагала нечто большее, чем тайный побег среди ночи и преследование ищейками султана. То, что Энтони поступил против воли самого могущественного человека на земле, отказавшись выполнять его приказ, не умещалось в её сознании.

Айша была ещё более поражена.

— Что с нами будет? — причитала она.

— Ничего, — сказал женщинам Энтони с гораздо большей уверенностью в голосе, чем в чувствах. — В настоящий момент падишах недоволен, но он остынет. Он знает, что я его лучший командир и самый преданный подданный. Мы должны потерпеть.

По меньшей мере в семье не было трудностей с деньгами — предки Энтони и Драгут сделали его богатым человеком.

Барбара была ошеломлена, узнав причину неповиновения мужа султану.

— Мой господин, — сказала она, — чем я могу отблагодарить тебя?

— Не надо это делать вообще. Мой поступок не спасёт Кипр.

Было досадно стоять без дела на берегу Галаты и смотреть, как флот готовится к выходу в море. Вскоре стало известно, что в связи с официальным объявлением войны в январе 1570 года старшие Корнаро были заключены в тюрьму.

Энтони беспокоился за безопасность самой Барбары. Сокуллу уверил, что с родителями его жены обходятся хорошо. Барбара всё же очень расстроилась, когда ей не разрешили навестить мать и отца.

Казалось, что эта война действительно будет короткой, хотя и кровавой. Турецкий флот вышел в начале июля, и пока эскадра отгораживала укреплённый порт Фамагусты на юго-восточном берегу острова, основные силы направились в бухту Морфу на северной стороне. Армия высадилась на берег, и Мустафа пошёл на Никосию, столицу острова, расположенную на возвышенности в некотором удалении от берега.

Из-за небольшой задержки атака была отложена до начала сентября, но, когда она началась, невозможно было ей противостоять. Здесь не было ни иоаннитов, ни Жана де Ла Валета, ни Зриния, которые могли бы укрепить стойкость венецианцев и киприотов-новобранцев. Никосия пала 9 сентября. Гарнизон был уничтожен.

В Истанбуле праздновали победу. Барбара оделась во всё чёрное.

— Я вздохнул с облегчением, — сознался Сокуллу Энтони. — Теперь флот начнёт блокаду Фамагусты, армия движется вглубь материка. Чем быстрее это закончится, тем лучше.

— Есть ли реакция Запада? — спросил Энтони.

— Конечно, есть, мы так и думали. Венеция обратилась за помощью к Папе Пию V, он согласился на союзничество. Он, в свою очередь, обратился к Филиппу Испанскому и получил положительный ответ. Ты что-нибудь слышал о дон Хуане Австрийском?

— Он, кажется, единокровный брат Филиппа?

— Верно. Он сын императора Карла V и его любовницы немки Барбары Бломберг. Так вот, этот дон Хуан будет командовать флотом, соединившим эскадры Испании, Пия V, Генуи и Венеции. Подумать только: Генуя и Венеция сражаются в одной упряжке! Это и представить себе было трудно. Наш султан достиг невозможного.

— Но этот дон Хуан, наверное, просто необученный мальчишка, — задумчиво произнёс Энтони.

— Ему двадцать три года, — сказал Сокуллу.

— Тогда вряд ли ему хватит опыта, чтобы разбить Али Монизиндаде, даже если у него и более сильный флот.

— Ты так считаешь? Александр Великий был не старше, когда разбил персов. Мехмед Завоеватель — даже моложе, когда взял Константинополь. Возраст ещё ни о чём не говорит, Хоук-паша. Этот дон Хуан слывёт отличным воином. Мы можем надеяться только на то, что флот ещё не собран и что христианам придётся преодолеть слишком много взаимных подозрений. Я скажу тебе, что венецианцы прислали тайных эмиссаров в Истанбул, чтобы найти возможность заключить мир; они согласны на огромные дистрибуции, если мы оставим им Кипр. Падишах, конечно, отказал, но этот шаг свидетельствует о ходе их мыслей. Они предпочитают уклониться от войны, которая мешает их торговле, а не мстить. Если мы быстро возьмём Фамагусту, венецианцы, мне кажется, воспримут это как должное и согласятся на мир при любых условиях. Тогда христианская коалиция распадётся прежде, чем начнёт воевать.

— Фамагуста будет защищаться до последнего, — сказал Энтони, — потому что Бригадино знает, что флот собирается ему на помощь. К тому же ему известно, что гарнизон Никосии вырезан.

— В таком случае Фамагуста подвергнется атаке в ближайшее время, — прорычал Сокуллу.

Но Марк Антонио Бригадино, командующий венецианцами, был настроен решительно и хотел стоять до конца вместе со своими пятью с половиной тысячами воинами.

В этом ему благоприятствовала погода, которая вскоре ухудшилась до того состояния, когда вопрос о штурме не мог ставиться до весны. Таким образом, Мустафа-паша расквартировал армию на зиму, но ветер выдувал турецкий флот со стоянки, заставляя его искать укрытия и таким образом позволяя венецианским каракам дойти до порта и пополнить запасы. Не было сомнений, что Бригадино сделает всё, чтобы укрепить оборонительные сооружения перед предстоящим штурмом.

В Истанбул пришли вести, что объединённый флот начал собираться в Мессинском проливе. Сокуллу подёргивал бороду.

— О, хоть бы увидеть их разбитыми, — прошептала Барбара, глядя на Золотой Рог из окна своей спальни. — О, хоть бы увидеть христианский флот, идущий по Босфору...

— Этому не бывать, — сказал ей Энтони. — А если такое случится, я должен буду выйти и сражаться с ними и, без сомнения, умереть. Кроме того, ты сейчас ведёшь предательские речи.

Все в Истанбуле надеялись на быструю победу весной. И как только погода установилась, Мустафа-паша бросил войска на стены Фамагусты. Турок было в десять раз больше и к тому же они обладали сильной артиллерией. Несмотря на это они не могли пробить стены крепости и одолеть её рвы. Бригадино оказался прекрасным командиром.

Весну сменило лето, а венецианцы всё ещё сражались. Поступали вести об увеличении численности христианских военных судов, прибывающих в Мессинский пролив и заполняющих бухты на юге.

В начале июля Хоквуд получил приглашение явиться во дворец. Его ждали султан, Наси и Сокуллу.

— Что ж, здравствуй Хоук-паша, — сказал Селим. — Чувствовалось, что он выпил, глаза его покраснели, руки тряслись. — Как ты провёл отпуск?

— Я лучше служил бы тебе, о падишах, если бы мог делать это честно.

— Ха! — хохотнул Селим. — Так тому и быть!

Нужно как можно быстрее покончить с Кипром и любым способом взять над ним контроль. Конечно, до того, как этот христианский флот станет посмешищем для всего мира. Ты отправишься на Кипр через неделю.

— Падишах...

— Мне известно, что ты не желаешь нарушать слово и сражаться против народа твоей жены, — сказал Селим. — Я посылаю тебя положить конец войне, а не вести её. Мустафа-паша сообщил мне, что предложил Бригадино сдаться, но тот отказался, заявив, что не может доверять турецкому паше на слово. Хоук-паша, Мехмед Сокуллу напомнил мне, что твой великий дядя вёл переговоры о сдаче крепости Родос и достойно вёл себя по отношению к её защитникам.

— Это правда, о падишах. — Сердце Хоквуда учащённо забилось.

— А если бы тебе пришлось отправиться на Кипр и вести переговоры с Бригадино, принял бы он твоё предложение?

— Принял бы, о падишах. Но ему хотелось бы убедиться в моих полномочиях.

— Он убедится. Я наделю тебя неограниченной властью, чтобы добиться сдачи Фамагусты. Используй все способы. Мустафа-паша и Пиале-паша будут в твоём подчинении до тех пор, пока это место не будет нашим. Это подходит?

— Подходит, — подтвердил Энтони. — Я отправлюсь через неделю.

— Ты уверен, что справишься с этим поручением? — спросил везир, провожая Энтони.

— Я хочу так думать.

— Ты должен больше делать, чем думать, Хоук-паша. Султан всё ещё недоволен тобой. Я скажу тебе, что он несколько раз думал о том, чтобы убить тебя за неповиновение. Только я защищал тебя. Я посоветовал султану использовать в нынешней ситуации репутацию честности твоей семьи. Если тебя постигнет неудача и ты не добьёшься ответа от Бригадино, тебе лучше не возвращаться в Истанбул.

— Если ты сказал мне это, ты должен быть мне другом ещё в одном, — заметил Хоквуд.

— Я всегда был тебе другом, Энтони. Я всегда буду твоим другом.

— В таком случае помоги мне взять с собой жену и детей, мать и старую няню на Кипр.

— Я не могу сделать это, Энтони, — Сокуллу покачал головой, — даже для тебя. Это станет концом моей карьеры. Это будет предательство, потому что ты в этом случае можешь бросить падишаха, не пытаясь заставить Бригадино принять условия.

— Значит, моя семья останется в заложниках моего успеха.

— Мужчина может найти другую семью, — пожал плечами Сокуллу.

— Только не я.

— Тогда добейся успеха, Хоук-паша. Преуспей — и опять будешь на коне.

— О, счастливый день, — радовалась Фелисити. Барбара, как и стоило ожидать, была разбита.

— Ты отправляешься, чтобы привести мою страну к катастрофе, — грустно сказала она.

— Я направляюсь покончить с войной, — сказал Энтони. — Если она продолжится, то многим принесёт смерть. Стоит ли меня упрекать?

— Нет, господин мой, — вздохнула Барбара. — Я должна пожелать тебе успеха. И скорого возвращения.

Энтони поцеловал её, обнял сыновей и вышел на галерею.

Четыре дня они двигались на юг по сверкающему Эгейскому морю. Обогнули остров Крит и направились на юго-восток к горам Кипра, таким близким к побережью Турции, что казалось удивительным, как это ни один султан до сих пор не заявил о своих правах на него. Но такие великие воины, как Мехмед, Селим Грозный или Сулейман, слишком хорошо понимали тонкости дипломатии: союзник на Западе был ценностью самой по себе, державшей к тому же христианский мир в состоянии неразберихи и разброда и делавшей старания Папы Римского или императора объединиться против турок совершенно пустыми. Захват Кипра не стоил такой цены.

Как справедливо заметил Сокуллу, самонадеянность Селима Пьяницы привела христиан к идее объединения.

Пять галер Хоквуда обогнули мыс Гата и в заливе Акротири, с берега которого смутно виднелись очертания Олимпа, встретились с турецкой эскадрой, охранявшей подступы к осаждённому городу с моря.

Их приветствовали взлетевшие флаги, адмирал пригласил Энтони на ужин.

— Хорошо, что ты вернулся на свой пост, Хоук-паша, — сказал он. — Теперь, может быть, нам удастся заставить венецианцев сдаться.

На следующий день они пересекли бухту Ларнака и обогнули мыс Греко. Теперь перед ними лежала бухта Фамагусты — чистая гладь воды до мыса Элеа, примерно около сорока миль, — заполненная турецкими галерами. Почти все они стояли на якоре, но некоторые галеоны были в движении.

Эскадра Хоквуда была сопровождена к флагману Пиале-паши.

Венгр, казалось, был не очень рад встрече с другом детства, мальчишками они ходили в море.

— Я думал, ты не потянешь эту войну, Хоук-паша, — скептически заметил он.

— Я собираюсь завершить её.

Пиале-паша фыркнул в ответ.

— Здесь распоряжения, — сказал Энтони, протягивая запечатанный пакет.

Пока адмирал читал, они сидели на задней палубе. Энтони не представлял содержание послания, написанного Сокуллу от имени султана. Пиале-паша, прочитав письмо, нахмурился.

— Ты назначен главнокомандующим флота, — сказал он.

— Ненадолго, надеюсь, — улыбнулся Энтони. — Но я также главнокомандующий армией. Давай навестим Мустафа-пашу.

Генерал ещё более удивился, увидев Хоквуда. Энтони в основном интересовался тем, что видел, когда он и Пиале-паша направлялись к берегу, а затем и к штабу армии.

Энтони сразу понял трудности осады. Стены города были самыми массивными из тех, которые он встречал за пределами Истанбула, и подход к ним был затруднён из-за песка, приносимого рекой Педиас с севера города. Участок за городскими стенами превращался в ловушку — само слово «фамагуста» означало «погибший в песках».

Двести лет назад этот город был одним из самых богатых городов христианского мира, расположившимся на торговом пути из Палестины на Запад. Остров удерживался различными военными династиями со времён, когда Ричард Львиное Сердце захватил его во время третьего Крестового похода, а правила им династия Корнаро, которая продала его венецианцам.

«Великая тётка Барбары, — размышлял Энтони. — Как бы она была заинтригована, если бы ей сегодня пришлось составить мне компанию».

Но, возможно что и нет. Кругом были признаки осады и непрекращающихся сражений. Заброшенные подкопы оставили огромные кратеры в земле; части городских стен обвалились и лежали огромными кучами камней, внутри города кое-где пылали пожары, а местами огромными столбами дым поднимался в прозрачный воздух.

И над всем этим висел смрад, поднимающийся от незахороненных трупов, которые валялись повсюду.

— Это было мрачное дело, — признался Пиале-паша.

Мустафа пригласил их в свой шатёр, затем развернул послание, адресованное ему, и начал читать его медленно и внимательно. Сначала он нахмурился, но потом его лицо прояснилось. Он сложил пергамент и передал его Пертав-паше. Пертав прочёл послание с непроницаемым видом. Но, когда он взглянул на Хоквуда, глаза его странно сверкнули.

Энтони знал, что Пертав презирает его, и это чувство было обоюдным.

— Ты должен вести переговоры, Хоук-паша, — сказал наконец Мустафа. — Я желаю тебе успеха.

— Осаду надо завершить через месяц, — подтвердил Энтони. — Таков приказ падишаха.

— Желаю тебе успеха, — повторил Мустафа.

На следующее утро Энтони выехал под флагом перемирия.

Турецкие орудия молчали, а венецианские притихли, как только увидели всадника.

В четверти мили от ворот он приказал эскорту остановиться и двинулся вперёд только со знаменосцем.

Основные ворота были центром жестоких атак и являли собой кучу булыжников, подъёмные ворота обрушились в сухой ров, решётки были разворочены пушечными ядрами. Но всё это до сих пор защищалось, и, когда Хоквуд приблизился, головы множества людей появились из-за камней.

— Стой там, османец! — крикнул кто-то.

Энтони натянул поводья.

— Мне нужен генерал Бригадино. Передайте ему, что Хоук-паша желает говорить с ним.

Его имя произвело должный эффект. За камнями началось какое-то движение, и двое поспешили прочь.

Энтони, сидя на коне, смотрел на стены. Всё новые и новые люди появлялись там, и хватило бы одной горячей головы, чтобы потерять контроль... Но они должны знать, что он — их единственная надежда на жизнь.

Он ждал с полчаса, когда наконец какой-то человек вскарабкался на кучу камней и уставился на него. Он был средних лет и маленького роста — так показалось Энтони. Его шлем был сдвинут, чёрные волосы разлетались в порывах лёгкого ветра, дувшего от моря.

— Султан прислал нового командира для нанесения завершающего смертельного удара? — спросил человек.

— Наоборот, ваша светлость, — ответил Хоквуд. — Султан хотел бы закончить войну, надеясь, что ты согласишься на уступки.

Бригадино внимательно посмотрел на него, затем на турецкий лагерь, зелёные знамёна, массу людей; почти все солдаты наблюдали за переговорами. Мустафа-паша и Пертав-паша вместе с подчинёнными им генералами были на конях и собрались перед войсками.

Энтони воспользовался паузой, чтобы получше рассмотреть Бригадино. Лицо венецианца было измученным, щёки его впали. Без сомнения, он был измождён и просто голоден.

— Ты служишь туркам, — наконец сказал Бригадино. — Какую веру можно положить в основу договора с турками? Ведь мы ваши старейшие союзники, но вы воюете и с нами.

— Я ничего не знаю о государственных делах, — ответил ему Энтони. — Я солдат и моряк. Я отказался воевать с вами, потому что женат на венецианке. Падишах принял моё решение, но просил меня предложить тебе условия достойной капитуляции.

— Значит, он узнал, что огромный флот идёт нам на помощь, а ты хочешь заманить нас в ловушку, прежде чем он успеет подойти, — фыркнул Бригадино.

— Нам известно, что собирается христианский флот, ваша светлость, — признал Хоквуд. — Но он ещё не готов к отплытию, и штаб его находится в Мессине, а это далеко от Фамагусты. Флот Али-паши находится между Италией и Кипром, он готов к сражению. Раньше следующего года ты не получишь помощи. Но ведь вы голодаете... Ведь вы израсходовали почти все ваши боеприпасы...

Последнее высказывание было не больше чем предположением. Насколько точным, он мог судить по тому, как искривились губы Бригадино.

— Условия, которые я предлагаю, следующие, — продолжал Хоквуд. — Твои люди сложат оружие, хотя офицеры могут оставить сабли. Затем ты выйдешь из города и тебя проводят на наш корабль, чтобы отвезти до ближайшей нейтральной территории. Это относится и ко всем твоим людям.

— Ты ничего не сказал о наших жёнах и детях, — заметил Бригадино.

— Можете взять их с собой, — уверил его Энтони.

— Ты действительно вправе сделать такое предложение?

— Я уполномочен султаном, — сказал Энтони.

Бригадино внимательно посмотрел на него.

— Ты служишь османцам, — повторил он, — их лозунг — предательство.

— Меня зовут Хоквуд, как тебе известно. Разве мой дядя предал иоаннитов на Родосе?

Не найдя ответа, Бригадино погладил бороду.

— Даю слово, — заявил Энтони, — что условия, которые я предлагаю, будут соблюдены.

Бригадино посмотрел мимо него на стройные ряды турецких воинов.

— Можешь ли ты ручаться за своих сослуживцев? За Мустафу и Пиале? Или Пертава? Они тёмные и злые люди. Мы знаем, что они мучают заключённых до смерти.

— Я уполномочен султаном, — повторил Энтони. — Моё слово здесь — закон.

Бригадино внимательно смотрел на него несколько секунд, затем слез с кучи камней.

— Позволь мне взглянуть на твои верительные грамоты.

Хоквуд слез с коня, подошёл к Бригадино и передал ему перевод приказа султана на итальянский язык.

Прочитав его, Бригадино поднял голову.

— Кажется, я могу доверять тебе, — сказал он.

Энтони промолчал.

— Но сначала я должен посовещаться с командирами.

— У тебя есть только час, — сказал Хоквуд. — Через сорок пять минут последует залп, а через пятнадцать минут мы возобновим военные действия.

— Я думаю, что мы примем ваши предложения, Хоук-паша. — Бригадино посмотрел Энтони в глаза. — Если бы султан прислал не тебя, а кого-нибудь другого, я бы продолжал стоять насмерть.

Когда Бригадино вернулся на позицию, Хоквуд поехал к турецкому лагерю.

— Ну что там? — волновался Мустафа-паша.

— Через час я жду его решения, — сказал Энтони. — Он должен принять его. У него нет выбора.

— В таком случае тебя надо поздравить, Хоук-паша. Падишах будет доволен тобой.

— Однако армия была готова к бою. Если венецианцы решат воевать, мы должны будем положить этому конец одним сильным ударом, — объяснил Мустафа.

Время летело быстро. Песочные часы были установлены только по возвращении Энтони в лагерь, но песчинки, казалось, утекают с необыкновенной скоростью. Когда три четверти часа миновало, Энтони приказал дать залп. Взрыв сотряс тишину. Мгновенно возобновилась суета на стенах, и флаг венецианцев опустился по рее.

Ряды турок взорвались радостным криком, одновременно забили барабаны, зазвучали трубы, загудели цимбалы.

— Твои люди должны занять позиции, Мустафа-паша, — сказал Хоквуд.

Мустафа склонил голову.

— Ты доставишь кое-что в бухту, Пиале-паша.

Пиале-паша склонился в свою очередь.

— Можно ли нам сначала посмотреть на сдавшихся? — спросил Мустафа. Его покорность почему-то тревожила Энтони.

— Конечно, мы должны это сделать, — согласился Энтони и пошёл вперёд в сопровождении генералов и сипахов.

Из разрушенных ворот появился отряд конных офицеров, лошади едва держались на ногах. Во главе отряда был сам Бригадино, он представил своего генерала, Астора Бальоне, османским военачальникам. Затем медленно стали появляться остальные защитники крепости, при выходе они складывали оружие на землю. Турки ликовали, играла бравурная музыка. Венецианцы шли с опущенными головами и поникшими плечами, едва волоча ноги по песку. Все они, очевидно, голодали и большинство из них были ранеными.

Шеренгу завершали женщины и дети. Они выглядели слабыми, испуганными и со страхом поглядывали на свирепые лица турок.

— Твоих людей будут сопровождать до берега, — сказал Энтони Бригадино. — Мои корабли начнут перевозить их завтра.

Когда вышли последние, Энтони въехал в город и направился на поиски склепа. Гниющие тела валялись на улицах, крысы сновали перед его конём. Бригадино сопровождал его. Он показал арсенал, в котором пороха оставалось едва ли на один выстрел.

— Вы храбро сражались, — сказал Хоквуд. — Жаль, что меня не послали раньше. Теперь идём, ты будешь моим гостем на борту флагмана.

— Я должен оставаться со своими людьми.

— В этом нет необходимости. Их накормят, им не причинят вреда. Даю слово, но если хочешь, давай удостоверимся в этом.

Они поехали на берег, где находились венецианцы — толпа изнурённых и испуганных мужчин, женщин и детей. Им раздавалась пища и вода из турецкого лагеря.

— Твои люди смотрят на меня, — заметил Бригадино, — как волки, окружающие стадо овец.

Но тем не менее Бригадино удостоверился во всём своими глазами и вместе с Бальоне принял приглашение Энтони отужинать на борту флагмана.

— О, какая благодать! Вновь вдохнуть свежего воздуха, — сказал Бригадино. — Что ты будешь делать с городом?

— Он будет заново отстроен, — ответил Энтони. — Падишах хочет основать на острове еврейскую колонию.

— Твой хозяин — необыкновенный человек, — признал Бригадино. — Когда прибудет транспорт? — поинтересовался Бригадино. Он хотел быть подальше от места своего поражения.

Энтони посмотрел на Пиале-пашу.

— Транспорт для перемещения армии прибудет через несколько дней, — сказал Пиале-паша и уточнил: — Для османской армии.

— А транспорт для венецианцев? Я приказал ему быть в полной готовности.

Пиале посмотрел на Пертав-пашу.

— Мустафа-паша отменил твой приказ, Хоук-паша, — сказал Пертав.

— Что?

— Мы по-прежнему воюем с Венецией, — объяснил Пертав. — Мы не можем им вернуть две тысячи воинов, чтобы они снова вооружались против нас. Мустафа-паша решил оставить большинство противников здесь, чтобы убедиться, что Венеция сохраняет мир.

— Противники? — Бригадино выпрямился. — Так вот какова турецкая честность! Вот какова цена твоему слову, Хоук-паша!

— Я уверяю, ваша светлость, что Мустафа-паша ошибся, — сказал Энтони. — Он превысил свои полномочия, и его приказ будет немедленно отменен.

— Мустафа-паша уже отдал приказ, — настаивал Пертав-паша.

И в этот самый миг с берега донёсся ужасный вопль.

Бальоне вскочил и побежал к перилам.

— Это резня! — завопил он.

Энтони поспешил вслед за ним.

— Именем Аллаха, немедленно прекратите, или я прикажу повесить вас.

— Ты прикажешь повесить меня? — спокойно спросил Пертав-паша.

— Ты такой же предатель, как любая турецкая собака! — кричал Бригадино.

— Схватить его! — завопил Пертав, и мгновенно венецианцев окружила охрана.

Бальоне обнажил меч, но был сражён ударом сабли и растянулся на палубе в луже крови.

Хоквуд смотрел на происходящее в полном оцепенении.

— Ты сошёл с ума? — крикнул он, обращаясь к Пертав-паше. — Или ты думаешь, что султан не узнает об этом?

— Султан уже знает об этом, — хитро ответил Пертав.

Энтони нахмурился, и сердце у него похолодело.

— Мне была дана вся полнота власти! — завопил он.

— Действительно, это так, Хоук-паша, но до момента сдачи Фамагусты. По указу султана Мустафа-паша вновь командует флотом и армией сразу же после сдачи крепости. Султан также проинструктировал Мустафа-пашу дать венецианцам урок, да такой, чтобы весь мир знал, что с ним шутить не надо. Он доверил это мне, а я очень опытен в таких делах.

— Негодяй! — крикнул Энтони и бросился на генерала.

Пертав ловко увернулся, и Хоквуда схватили полдюжины солдат. Пытаясь вытащить саблю, он получил удар по голове. Прежде чем он успел опомниться, его связали, а саблю изъяли.

— Скажи спасибо, что падишах приказал не трогать тебя, Хоук-паша, — выпалил Пертав-паша.

Энтони в отчаянии смотрел на Бригадино.

— Я прощаю тебя, Хоук-паша, — с горечью сказал Бригадино. — Но пусть эти люди сгорят в аду. — Он повернул голову, чтобы слышать душераздирающие крики, доносящиеся с берега, посмотрел на Пертав-пащу и произнёс: — Если ты снесёшь мне голову, то избавишь меня от позора бесчестия.

Пертав ухмыльнулся.

— Твой пример будет вселять ужас в сердце всего христианского мира, сударь, — сказал он. — Кроме того, это доставит нам удовольствие.

Бригадино побледнел и взглянул на Хоквуда, который всё ещё не мог поверить, что Селим предал его.

— Приготовьте его к освежеванию, — приказал Пертав-паша.

Бригадино в ужасе выдохнул, но сделать ничего не мог. Когда турки сдирали с него одежду, Энтони тщетно боролся с верёвками, скрутившими его.

— Пиале! — взывал он. — Этот человек мужественно Сражался с тобой. Разве ты можешь замучить его до смерти?

— Такова воля султана, — сказал Пиале-паща и отдал приказ: — Отрезать ему уши.

Бригадино бросили в кресло, и два ножа сверкнули в лучах солнца. Кусочки плоти упали на палубу, и кровь потекла по лицу Бригадино. Он издал стон.

— Теперь нос, — улыбаясь продолжал Пертав-паша.

— Пертав, — молил Энтони. — Проси меня о чём хочешь. Ты получишь всё, только отруби ему голову как можно быстрее.

— У тебя нет ничего, чего бы я пожелал, Хоук-паша, — бросил Пертав-паша. — К тому же я выполняю приказ падишаха.

Нос Бригадино упал на палубу...

Скупая слеза скатилась по щеке венецианца. Он знал, что будет далее. Бригадино был распростёрт на палубе и кастрирован. Тело его ходило ходуном, кровавая пена выступила на губах, когда он закусил их, чтобы не закричать.

— Содрать с него кожу, — приказал Пертав-паша.

Энтони хотел отвернуться, но не мог. Он знал, что эта картина навсегда запечатлеется в его памяти.

Два хирурга, доставленные на борт корабля специально для этой цели, работали очень тщательно. Сначала они вскрыли кожу острыми бритвами, как ножами, затем отслоили её лишь надрезая, но оставляя нетронутой.

Бригадино больше не мог противостоять боли, он закричал невнятно, голосом высоким и ужасающим. Время от времени он терял сознание, и моряки лили воду ему на голову, чтобы привести его в чувство.

Энтони мечтал только об одном: потерять сознание.

Освежевание заняло два часа. Пертав-паша потребовал шербет. Вместе с Пиале-пашой они спокойно потягивали напиток, наблюдая за муками пленника. Они предложили Хоквуду шербет, но он плюнул в их сторону.

С берега доносились душераздирающие крики мужчин и женщин. Но никто из них не страдал так, как их генерал.

Энтони был в смятении чувств. Физически он не чувствовал себя больным, но его снедали гнев и ненависть к самому себе за то, что действовал заодно с этими людьми.

Действовал? У него был небольшой выбор, к тому же сделанный больше века назад его блистательными предками.

Джоном Хоквудом, который построил пушку, чтобы пробить стены Константинополя.

Энтони Хоквудом, который был другом человека, прозванного Кровопийцей.

Вильямом Хоквудом, который безоговорочно выполнял любые приказы Селима Грозного и Сулеймана Великолепного.

Гарри Хоквудом, который вынес знамя султана в Атлантику и был умерщвлён за свою преданность.

И теперь им самим, Энтони Хоквудом-младшим, который не мечтал ни о чём другом, кроме как служить султану по примеру своих предшественников. Вправе ли он заявлять, что лучше всех остальных? Наверное, да, решил Энтони. «Потому что я никогда не нарушал слова и никогда не мучил человека до смерти».

Когда наконец кожа была снята и на палубе осталось только кровавое месиво, Пертав-паша захлопал в ладоши.

— Хорошая работа, — сказал он. — Промойте хорошенько кожу, набейте соломой и зашейте. В Истанбул мы вернёмся с венецианцем, развевающимся на моей нок-рее.

— А что делать с этим, мой господин? — спросил хирург, глядя на массу шевелящейся кровавой плоти: какое-то мычание всё ещё исходило из разорванных губ.

— Отрежьте голову и сохраните её. Я водружу её на шест. Всё остальное выбросите на корм рыбам.

Сабля взлетела в лучах вечернего солнца, и агонии Бригадино наступил конец. Четыре человека собрали трудно поддающееся описанию кровавое месиво и вышвырнули его за борт. Другие бросились мыть палубу.

Пертав-паша улыбнулся Энтони.

— Какое зрелище! Остынь, Хоук-паша. Дело сделано, ты угодил падишаху. Мы одержали великую победу. Разве ты не отпразднуешь её вместе с нами?

— Да будет милостив Аллах к твоей душе, Пертав-паша, — сквозь зубы процедил Энтони. — Потому что у меня нет милости к твоему телу.

Глава 20 ПОБЕГ

Передёрнув плечами, Пертав-паша только сверкнул глазами в сторону Хоквуда.

— Держи его связанным, пока мы не доберёмся до Истанбула, — посоветовал он Пиале-паше. — Пусть он там рассказывает о своих бедах султану.

Энтони крепко привязали к стулу, находившемуся на кормовой палубе; Два охранника постоянно стояли над ним, предупреждая любую его попытку освободиться.

Звуки резни на берегу утихали по мере того, как жертв становилось всё меньше, но ликованию турок ещё не пришёл конец. Энтони видел, как они пошли в город, и слышал какой-то грохот, доносящийся с другой стороны залива.

— Они вскрывают христианские могилы у собора Святого Николая, — объяснил адмирал, — и разбрасывают кости. Это желание Мустафа-паши.

— Ты горд, что участвуешь в этом, Пиале?

— Я выполняю желания нашего хозяина султана, — отозвался адмирал. — Тебе же будет лучше, если и ты научишься этому, Хоук-паша.

«Мне же будет лучше, если научусь этому», — размышлял Энтони, когда наконец галеры подняли якоря и флот направился к Истанбулу.

Он действительно должен научиться. Он не знал, как его примут в Высокой Порте, но уже принял решение. Энтони не сможет больше служить такому человеку, как Селим Пьяница, если Селим не откажется от действий Мустафа-паши и не накажет генерала. Но это казалось маловероятным.

Значит, Энтони больше не сможет оставаться в Истанбуле, потому что теперь у него там нет друзей. Даже Сокуллу уже не мог считаться таковым. Возможно, он когда-то был другом, но теперь везира, конечно, заботили собственные дела, он женился на дочери султана, чтобы защитить себя. Сокуллу вполне мог подписать приговор, обрёкший Бригадино на такую мучительную смерть, но он не поспешил предупредить Энтони о двусмысленности его положения.

Бригадино! А как его собственная репутация?.. Энтони Хоквуд станет человеком, которого больше других возненавидят в христианском мире, когда распространятся новости о разрушении Фамагусты.

И всё же, если Энтони преодолеет это османское проклятие, то только к христианству он сможет обратиться.

Он почти улыбался в своём бессильном гневе. Всего пятнадцать лет назад была беззаботная молодость. Тогда честолюбивые амбиции заставили его вернуться в Истанбул и заявить о своём роде, восстановить репутацию и служить султану по примеру своих предков. Так много отдать за амбиции и славу! Теперь он стал дважды предателем. И всё же Энтони ещё мечтал о чуде. Хоквуды слишком долго служили туркам, чтобы так просто «отречься.

Когда флот наконец вошёл в Босфор, Пиале развязал Энтони.

— Разве мы не должны вернуться вместе как завоеватели, — спросил он, — и разделить славу?

— Я намерен разоблачить тебя перед султаном, — зашипел на него Энтони.

— Это твоё право, Хоук-паша. Только позаботься о том, чтобы не разоблачить себя самого.

Когда галеры повернули в Золотой Рог, их встречали громкие приветствия на обоих берегах. Одно судно было послано вперёд сообщить новость о падении Фамагусты, и поэтому Истанбул ликовал. Даже безумная августовская жара не могла уменьшить энтузиазма толпы. Энтони посмотрел в ту сторону, где находился дворец Хоуков. Он также был украшен флагами и вымпелами. Люди скандировали: «Хоук-паша! Хоук-паша! Да здравствует Хоук-паша!»

— Мы отдали тебе все лавры, Хоук, — сказал Пиале-паша.

Энтони, взглянув на него, отвернулся. Он был не в том состоянии, чтобы купиться на лесть.

К своему удивлению Энтони увидел Али Монизиндаде в Высокой Порте. Али тепло обнял его.

— Почему ты так мрачен, Хоук-паша? — поинтересовался он. — Ведь ты победитель! Мои собственные успехи поблекли перед твоим триумфом.

— Ты встретил флот Папы Римского?

— Мне не посчастливилось, — улыбнулся Али. — Христиане всё ещё собираются в Мессинском проливе. Продолжат ли они это — ведь их целью было освобождение Фамагусты, — никто сказать не может. Но я расчистил Адриатику от судов христиан. И привёл свои суда в лагуну Венеции, чтобы сжечь их корабли. О, они не забудут имя Али-паши...

— Где теперь твои корабли? — спросил Хоквуд.

— Я хотел остаться за Венецией, но потом понял, что могу быть заперт там, если христианский флот появится с юга. Поэтому я вернулся в Ионическое море и повёл свой флот вверх в залив Патраикос. Корабли стоят там на якоре в безопасности, Лепанто используется как бухта. Оттуда их можно легко повести на сражение при приближении христианского флота. Охранная эскадра галеотов постоянно наблюдает за южным побережьем Италии. Но сомневаюсь, что мы когда-либо увидим их. Но если и увидим, я буду рад, что ты среди моих адмиралов.

Сокуллу присоединился к ним.

— Рад видеть тебя, Хоук-паша! — Везир обнял разгневанного гиганта. — Падишах ждёт тебя, — сказал он и, повернувшись к Пиале, спросил: — Где Мустафа?

— Он остался на Кипре, везир. Я привёз письмо.

— Я просмотрю его. Идём, Хоук. Падишах сгорает от нетерпения поговорить с тобой.

Они вошли во дворец.

— Почему ты не предупредил о том, что меня предадут? — процедил Хоквуд. — Ты знал о тайном приказе падишаха, Мехмед. Наверняка на посланиях стояла твоя печать.

— Да, — сказал Сокуллу. — Мне жаль, что так случилось, Энтони, но я выполнял приказ падишаха.

— Все отговариваются этим, — с горечью в голосе сказал Энтони.

— Но ведь это наша обязанность! Когда-то ты сам настаивал на этом.

Хоквуду нечего было возразить.

— Я молю тебя, — сказал Сокуллу, — не принимать поспешных решений. Глупо опозорить себя из-за нескольких венецианцев.

— А моё слово? Моя честь?

— Честь мужчины, как и его жизнь, во власти падишаха. Если султан прикажет тебе умереть, разве ты не сделаешь это?

— Я лучше умру, чем опозорю себя, Мехмед.

— В таком случае ты просто глупец.

Перед входом в зал для приёмов Сокуллу положил руку на плечо Хоквуда:

— Если бы я сказал тебе, что было в тех инструкциях Мустафе, ты бы отказался от миссии. И конечно, не смог бы убедить Бригадино в своей честности. И то и другое было бы несчастьем для тебя. Если я обидел тебя, мне очень жаль. Я поступил так, как считал лучше. Сейчас я молю тебя: следи за собой.

Двери открылись, они были допущены к султану.

Диван Селима окружали паши и охранники. Наси стоял рядом.

Султан заулыбался, увидев очертания огромной фигуры Энтони.

— Приветствую тебя, Хоук-паша! — сказал он. — Подойди поближе.

Энтони подошёл на расстояние шести футов от дивана и поклонился.

— Ты выполнил мой приказ, — сказал Селим. — Я доволен. С этого момента ты восстановлен во всех своих званиях, я назначаю тебя вице-адмиралом под командованием Али Монизиндаде-паши.

— Падишах очень добр. Что будет с Пертав-пашой?

Селим нахмурился.

— Он будет вознаграждён, Хоук-паша. Все принимавшие участие во взятии Фамагусты будут отмечены.

— Я хотел узнать, господин мой султан, не думаешь ли ты наказать человека, очернившего не только меня, но и всех турок.

Селим ещё больше нахмурился; нервный шорох прошёл среди присутствующих.

— Я буду благодарен, — сказал Энтони, — если падишах дарует мне аудиенцию.

— Ты боишься говорить при всех? — спросил Наси.

— Я скажу тогда, когда падишах даст ответ, — возразил Хоквуд.

Сокуллу тяжело вздохнул.

— У меня нет желания выслушивать твои претензии к Пертав-паше, — сказал Селим. — Ты добился победы. Я вознаградил тебя. Будь доволен.

— А зарезанные венецианцы? Ведь я обещал им безопасность, если они сдадутся. А их командир, который был замучен? Я честью своей пообещал этим людям жизнь! — закричал Энтони.

— Твоя честь! — закричал Селим, вскакивая с дивана. — У тебя нет чести, Хоук-паша, за исключением той, которую я выберу для тебя сам. У тебя нет ничего, кроме того, что я дам тебе. Теперь ты лишился всего. Убирайся домой! Я не хочу видеть тебя! Убирайся отсюда и сиди в своём дворце до конца дней своих. Пошёл вон! — Султан почти визжал. — Пошёл вон!

Хоквуд оторопело смотрел на Селима. Он никогда не видел этого человека настолько потерявшим контроль над собой. Сокуллу схватил Энтони за плечо и вывел из зала для приёмов.

— Какой же ты дурак, Энтони, — вздохнул везир. — Какой дурак... Я сомневаюсь, что смогу защитить тебя.

— Мне нужна защита? — Хоквуд передёрнул плечами, пытаясь освободиться.

Они находились в Высокой Порте, и люди, ждавшие его, начали расходиться — слухи о том, что случилось в зале для приёмов, уже просочились наружу.

— Да, — сказал Сокуллу. — Тебе нужна моя защита. Наш хозяин не может принародно объявить о казни столь известного паши в момент его триумфа. Но он будет пытаться уничтожить тебя тайно. Не забудь, что ты к тому же женат на венецианке. Тебе хочется, чтобы твоя жена последовала за родителями в могилу? — Он закусил губу, поняв, что допустил ошибку.

Хоквуд не мог поверить своим ушам... Он ещё раз убедился в безбожии турок.

— Ты обещал мне, что они будут в безопасности!

— Так и было поначалу, — вздохнул Сокуллу, — но наш хозяин приказал казнить их в тот день, когда ты отплыл в Фамагусту.

Хоквуд сжал кулаки.

— Энтони, — умолял Сокуллу. — Мы живём в жестокое время, наш хозяин склонен менять решения. Мёртвые есть мёртвые. Нужно думать о живых. Я сделаю для тебя всё, что в моих силах. А теперь... прощай, Хоук-паша.

Сокуллу протянул руку. Энтони посмотрел на него, повернулся и ушёл.

Хоквуд вышел из дворца на улицы Истанбула. После ареста в Фамагусте слуги Энтони были распущены, и он больше не видел их. Он шёл один, выделяясь в толпе своим ростом и цветом кожи. Флаги всё ещё развевались, и для людей он всё ещё оставался завоевателем Кипра. Но очень скоро они узнают правду...

«И что тогда?» Мысли, вертящиеся у него в голове, в конце концов оформились в решение. Сокуллу сказал правду. В Истанбуле его ждёт верная смерть. И несмотря на большой риск необходимо действовать немедленно.

К тому же за многое ещё нужно отомстить.

Энтони переправился в Галату, где ликующая толпа была ещё больше. Люди следовали за ним по холму до дворца Хоуков, они столпились у ворот, скандируя его имя.

Мать стояла на галерее, ожидая сына.

— Энтони! — воскликнула она. — Я так рада видеть тебя! И. с такими вестями. Говорят, султан вновь благоволит к тебе.

— Без сомнения, — сказал Энтони, обнял мать и поцеловал руку Айши. — Я хочу видеть тебя в спальне через десять минут.

Фелисити нахмурилась. Голос сына не казался голосом счастливого человека. Он направился прямо к Халилу.

— С возвращением, челеби, — приветствовал слуга своего хозяина.

— Рад видеть тебя, Халил, — откликнулся Энтони. — Как можно скорее приходи в мои покои.

Халил казался ошеломлённым. Он не осмелился противоречить желанию Хоук-паши держать свой дом так, как он сам того захочет, но приглашать в спальню слугу, да ещё мужчину, к тому же в возрасте... О таком он никогда не слышал.

Хоквуд взбежал по лестнице, перешагивая сразу через три ступеньки, и распахнул двери своих покоев. Мальчики бросились ему навстречу. Джону уже было девять лет, он выглядел как настоящий турок. Его братья тоже носили национальную одежду, игрушечные сабли крепились к их поясам..

— Прими наши поздравления, отец, — сказал Джон и поклонился.

Братья последовали его примеру.

Энтони обнял детей, но смотрел не на них, а на Барбару.

— Я должна поздравить тебя, — грустно сказала она. — В Истанбуле говорят только о твоей победе.

— Это скоро пройдёт, уверяю тебя. Отошли мальчиков.

Она нахмурилась в недоумении.

— На несколько минут, — добавил Энтони.

— Дети, ваш отец хочет побыть один, — сказала Барбара и хлопнула в ладоши.

Мальчики поклонились и нехотя вышли из комнаты.

— У нас замечательные дети, — сказала Барбара. — Юные Хоуки. Ты будешь гордиться ими.

— Я горжусь ими. — Энтони обнял жену и поцеловал в губы. — Я совершил ужасное преступление.

— Я не предполагала, что ты согласишься с моим мнением, — нахмурилась Барбара.

Жена оставалась в его объятиях, пока Энтони рассказывал о предательской резне. Потом она освободилась и спросила:

— И ты сделал это?

— Нет. Я хочу, чтобы ты верила мне. Но мои «неограниченные» полномочия закончились сразу, как цитадель была сдана.

— И ты не протестовал?

— Я протестовал, но меня связали как пленника.

Барбара была ошеломлена. Она всегда считала своего мужа самым сильным человеком на земле.

Ош пала на диван.

— приговорён к пожизненному домашнему заключению, — продолжал Энтони.

— Что ты собираешься делать?

— Покинуть это место. Ты должна быть со мной.

— Покинуть Константинополь? — спросила она с сомнением в голосе. — Чтобы мои родители страдали из-за меня?

— Твои родители мертвы. Их казнили по приказу султана две недели назад.

— И ты ничего не сказал! — в отчаянии выкрикнула Барбара.

— Я не знал. Теперь ты пойдёшь со мной?

Глаза Барбары наполнились слезами. Последний раз она видела Пьетро и Беатриче Корнаро несколько месяцев назад — в день их заключения в тюрьму, но они каждый день обменивались посланиями. Она не зарыдала, а сказала просто:

— Я пойду с тобой на край земли, мой господин, если ты отомстишь за мёртвых.

— Это я и собираюсь сделать. Но сначала нужно спасти живых.

— Если ты умрёшь, умрём мы все, — сказала она. — Было бы лучше, если бы мы сделали это вместе.

Энтони сел рядом с ней и взял её за руки.

— Куда мы направимся? — спросила Барбара.

— В Венецию.

— Энтони! Там тебе отрубят голову.

— Значит, тебе придётся спасать меня. Кажется, твой дядя сейчас дож?

— Алвизо Мочениго? Я ничего не знаю о нём так же, как и он обо мне.

— Но по крайней мере он вспомнит твою мать — свою собственную сестру. Ты скажешь ему, что я многое могу предложить христианскому миру, что многое знаю о турках и их намерениях. И особенно о турецком флоте.

— Кто поедет с нами? — решительно спросила Барбара.

— Мальчики, конечно, моя мама, Айша и Халил.

— Яхта очень мала.

— Ты хочешь сказать, что мы отправимся в путь на твоей яхте?

— Нет турка, который лучше меня водит корабли, а когда я на коне... многие равны мне. К тому же у нас дети.

— Они будут преследовать тебя на галерах.

— Пожалуйста, пусть пытаются. Август — месяц ветров.

— Мои служанки?.. Я должна взять служанок.

— Всех?

— Их всего три. Они венецианки, Энтони. Я не могу оставить их здесь на растерзание янычарам.

— Им придётся работать на судне.

— Они с охотой будут выполнять любую работу.

В дверь постучали.

— Входите, — сказал Энтони.

Фелисити и Айша неуверенно вошли, сопровождаемые Халилом.

— Закрой дверь и постереги, Халил, — сказал Хоквуд.

Слуга повиновался.

Фелисити посмотрела на Барбару, затем оглядела комнату в поисках детей.

— Что происходит, Энтони? — спросила она.

— Сядь, мама.

Женщины сели рядом с Барбарой.

— Слушайте меня внимательно, — сказал Энтони и объяснил, что уже случилось и что должно произойти в будущем.

Фелисити побледнела, Айша в ужасе схватилась за горло.

— Я решил, что мы должны оставить Истанбул и уйти на Запад. — Энтони внимательно смотрел на них, пока говорил. — Барбара согласна со мной.

— На Запад... — прошептала Фелисити. — Это была её давнишняя мечта, которая теперь могла сбыться. — Удастся ли нам это?

— Да, я верю в это. Если нет — мы умрём. Но если мы останемся здесь, мы всё равно умрём.

— Ты хочешь бросить султана? — в ужасе спросила Айша. — Султан — хозяин всего. Если ты покинешь его, станешь предателем! Все тогда будут против тебя.

— Я должен пойти на этот риск.

— Мой господин, — взмолилась Айша, — ты не можешь сделать это.

— Я должен.

— Тогда оставь меня здесь.

Они смотрели друг на друга.

— Я не могу сделать это. У меня должен быть запас времени.

— Ты думаешь, что я предам тебя?

— Они вырвут из тебя сведения калёным железом, Айша, — сказал Энтони и обернулся к слуге: — Халил, ты со мной?

— Ты мой хозяин, — ответил Халил.

— Тогда достань верёвки, чтобы связать Айшу.

Халил вышел из комнаты.

— Ты допустишь это? — Айша умоляла Фелисити.

— У моего сына нет выбора. У нас нет выбора. — Фелисити повернулась к Энтони: — Когда мы уходим?

— В полночь, — сказал он. — Возьмите с собой лишь смену одежды. Барбара, предупреди служанок и мальчиков за час перед уходом.

— Но они уже лягут спать...

— Придётся их разбудить. Мы не можем рисковать...

Барбара кивнула, она была бледна, но настроена решительно.

Внезапно Айша бросилась к окну. Энтони не знал, что у неё на уме. То ли она будет просить помощи, то ли совершит самоубийство. Он быстро схватил её в охапку и отбросил назад. Она вырвалась и ударила его, прерывисто и со свистом дыша. Затем Айша попыталась оттолкнуть Энтони, но он схватил её за руки так, что она не могла двигаться. Через мгновение она обессилела.

— Что с ней будет? — спросила Барбара.

— Она успокоится, — заверила Фелисити, когда всё будет позади.

Вскоре вернулся Халил. Айшу связали, вставили кляп в рот и Положили на диван. Глаза её метали молнии гнева и ужаса.

Энтони принялся собираться в дорогу. В первую очередь необходимо было взять деньги; золотые монеты поместились в два кожаных мешка. Он не ждал милостыни от венецианцев, его семья должна будет жить на что-то, пока он не добьётся нового назначения.

Энтони знал, что на яхте есть кое-какая еда и вода, но приказал Халилу набрать свежих продуктов и постараться не вызывать подозрения у других слуг. Будущее, такое определённое и устроенное, каким оно казалось несколько месяцев назад, теперь вырисовывалось тёмной тропинкой, окружённой опасностями и неожиданностями.

Энтони был так занят сборами в дорогу, что крик муэдзина удивил его. Он подошёл к окну, выглянул наружу. Он хотел закричать от радости, хотя это был обычный августовский вечер. Весь день стояла невыносимая жара, с моря дул сильный ветер. Теперь ветер утих, но на севере появилась гряда облаков, которая обещала, что вскоре подует ветер, возможно даже сильный.

Как, обычно, они поужинали и, как обычно, пошли отдыхать; слуги не обратили внимание на то, что за столом не присутствует Айша.

Энтони лёг к Барбаре, поскольку Айша всё ещё лежала на диване в его спальне.

— Я всегда мечтала о приключениях рядом с тобой, — сказала Барбара, обнимая мужа.

— Значит, твои мечты сбываются.

Перед полуночью Энтони попросил Барбару собрать своих служанок, а сам отправился в свою спальню за оружием и деньгами. Айша враждебно смотрела на него.

Энтони хотел взять ещё несколько слуг, поскольку предстоял долгий и опасный путь, но яхта была рассчитана только на шестерых. Уже и так набралось шесть женщин и трое детей. К тому же он не был уверен в преданности остальных людей и не знал их реакцию на его решение покинуть султана.

Но на одну из своих молитв Энтони получил ответ. С Чёрного моря дул сильный ветер, завывающий среди минаретов Истанбула.

— Мы действительно можем выйти в море при такой погоде? — спросила Барбара.

— Для нас это просто спасение, — уверил он. Вскоре Энтони разбудил Фелисити, которая, на удивление, глубоко спала. Халил уже проснулся. Все собрались в спальне Энтони, пока Барбара поднимала сыновей.

— Что происходит, мама? — сонно спросил Джон.

— Нас ждёт путешествие, — сказала Барбара. — Мы совершим его тайно.

— А папа?

— Папа поведёт нас.

При входе во дворец всегда стоял слуга. Халил и Энтони пошли вперёд, чтобы уладить эту проблему. Человек вскочил при виде своего хозяина, но, прежде чем он успел вымолвить слово, Халил ударил его по голове; тюрбан самортизировал удар.

— Лучше его убить, челеби, — предложил Халил. — Вскоре он придёт в себя и поднимет тревогу.

— Я не буду убивать моих людей.

Связав стражника, они положили его во дворе, и Хоквуд вернулся за женщинами.

Он поднял Айшу на плечо, мальчики смотрели на отца удивлёнными глазами.

— Теперь пошли, — сказал Энтони. — И помните — ни звука.

Служанки были, вероятно, напуганы, и Энтони подумал о кляпах, но решил положиться на их понимание, что, если побег провалится, они тут же попадут на рынок рабов.

Он пошёл вниз, мать шла рядом. Барбара и дети следовали за ней. Служанки и Халил завершали шествие. Все были завёрнуты в хаики, а женщины одели чаршафы.

Они спускались по холму. Ветер окреп настолько, что срывал с них одежды. Надвигавшаяся буря заставляла людей сидеть дома. Таким образом, они встретили всего несколько любопытных взглядов, но никто не обращался к ним.

В бухте ветер сбивал мелководье в барашки, а пришвартованные лодки и корабли поднимались и падали на волнах, скрипя тросами.

Над всем этим висела абсолютная темнота.

Яхта Хоук-паши стояла у своего причала в одном из многочисленных доков на берегу Галаты. Приближаясь к ней, беглецы увидели вооружённого человека в" красно-голубой униформе; перо цапли было воткнуто в его тюрбан. Он сидел как раз напротив прохода.

— Кто вы? — спросил янычар, поднимаясь со своего места.

Энтони поставил Айшу на землю. Барбара обхватила арабку. Та сумела издать лишь резкий звук, моментально заглушённый ветром. Энтони обнажил саблю и сделал шаг вперёд.

— Я Хоук-паша, ты охраняешь мою яхту, — сказал он.

— Тысяча извинений, мои господин, — сказал человек, — но мне было сказано, что никто не может взойти на судно этой ночью.

— Тогда тебе придётся умереть, — прорычал Энтони. Он взмахнул саблей, и, прежде чем янычар смог защитить себя, голова его была снесена с плеч. Безжизненное тело упало в воду.

Женщины замерли. Ни одна из них прежде не видела Энтони, действовавшего так жестоко.

Энтони поторопил их на борт.

— Идите вниз, — сказал он, — и оставайтесь там. Халил и я справимся пока сами. Когда ветер спадёт, понадобится ваша помощь.

Барбара взглянула на воды Босфора, покрытые мелкими барашками. Раньше они выходили в море только в хорошую погоду.

— Я боюсь, — впервые призналась она.

Энтони обнял жену и прижал её к себе.

— На это нет причин, — сказал он.

— Ты говоришь так, потому что не один раз переживал отчаянные минуты. В твоей жизни так много того, чего я не разделила с тобой.

— За это ты должна благодарить судьбу, — сказал Энтони. — А теперь ступай к мальчикам и успокой их.

Хоквуд и Халил подтянули паруса, двигаясь вдоль дока. А потом отпустили их, и маленькое судно приподнялось на наполненных ветром парусах. Несколькими взмахами сабель они разрубили швартовые тросы, и яхта отошла от берега и легла на курс.

Энтони схватился за румпель. Халил оставался на носу, высматривая неожиданную опасность, которая могла поджидать их до выхода в Босфор. Энтони настолько хорошо знал Золотой Рог, что мог плыть вслепую.

Северным ветром относило яхту на юг, он кренил её на правый борт. Из каюты донёсся тревожный вскрик, женщины схватились друг за друга в отчаянном страхе. Мальчики собрались у люка и оживлённо шептались.

Яхту вынесло из Золотого Рога, и Энтони оставил руль. Она шла по ветру по водам Босфора, перекатывая через низкие волны.

— Не слишком ли много парусов, челеби? — спросил Халил, поднявшись наверх.

— Возможно. Но мы не сбросим их до Мраморного моря. Мы не знаем, насколько оторвались от преследования.

Яхта набирала скорость. Она спокойно двигалась на всех парусах, не боясь ни сильного ветра, ни волнения моря. Но Энтони знал, что всё будет по-другому, если им придётся галсировать. Через полчаса яхта вошла в воды Мраморного моря, и сразу всё изменилось. Волны стали выше и мощнее. Теперь надо было придерживать яхту, чтобы она не зачерпнула носом воду, не потеряла рулевое управление... В противном случае она станет неконтролируемой. Следовало держать яхту так, чтобы волны разбивались о корму.

Халил ещё подтянул паруса, и яхта начала уходить от шторма. С трудом поворачивая штурвал, Энтони направлял яхту против волн, чтобы не зачерпнуть кормой волну. Потом приходилось возвращаться обратно, чтобы не сбиться с курса, и тогда волны настигали их и могли опрокинуть судно.

Сражение мускулов и разума с силами природы захватило мужчин. Они переглядывались и громко смеялись, когда благодаря особенно ловкому, умелому повороту руля судно проскальзывало по громадной волне, не зачерпнув воды.

Ближе к рассвету Фелисити поднялась на палубу.

— Мне кажется, что теперь наши путешественники чувствуют себя получше, — сказала она. — Более уверенно. — Она посмотрела в темноту, прочерчиваемую вспышками молний. — Мы спасены? — спросила она.

— В любом случае мы ушли из Истанбула, — сказал Энтони.

— Твой отец рассказал мне, что первые Хоквуды пытались выйти из города в такой же шторм и их прибило к анатолийскому берегу. На самом деле эта история о том, как наша семья попала на службу к туркам. Не сделала ли история полный круг?

— Это больше не повторится, — пообещал Энтони.

— Это случилось сто двадцать один год тому назад, — размышляла его мать. — Можно ли считать эти годы потерянными?

— Возможно, мои предки выбрали неверный путь для доказательства своей преданности. Так же, как и я...

— Я знала, что этот день настанет. — Фелисити сжала руку сына.

— Нам ещё надо дожить до завтра, — мрачно улыбнулся Энтони.

К рассвету ветер спал и, хотя море оставалось неспокойным, опасность бури миновала. К большой радости женщин и детей Энтони разрешил им подняться на палубу. Ночью всех тошнило, и теперь в каюте стояло зловоние. Барбара приказала служанкам вымыть её.

Угрозы шторма больше не было, и Хоквуд мог сконцентрироваться на реальной угрозе их положения. Северным ветром их несло по волнам Мраморного моря, яхта делала по шесть узлов в час. К полудню на горизонте показался остров Мармара, мимо которого им надо было проскочить, чтобы попасть в Дарданеллы. На Мармаре была база эскадры галер, и одна галера всегда несла патруль. Энтони выбросил свой флаг. Яхту хорошо знали в прибрежных водах, и новости о том, что случилось вчера в Истанбуле, ещё не дошли так далеко. Галера отсалютовала, когда яхта проплывала мимо. Энтони с тревогой смотрел на турецкого моряка, наблюдавшего за движением их маленького судна.

Вскоре остров остался позади, и с наступлением вечера им открылся вид на горы по обеим сторонам Дарданелл.

Здесь им необходимо пополнить запас воды и еды, пока есть такая возможность. Той, в спешке собранной Халилом провизии вряд ли хватит надолго.

Они вошли в бухту Галиполи ближе к ночи. Энтони поднял из постели одного из торговцев, сославшись на срочное поручение султана, и приказал ему открыть лавку. Никто не мог ослушаться Хоук-пашу, провизию быстро собрали. Халил наполнил фляги водой.

Вскоре после полуночи они отплыли и миновали Дарданеллы на рассвете.

В Эгейском море дул обычный летний ветер: спокойный — ночью, но довольно сильный, северный — днём. Яхта могла делать сотню миль в день, и вскоре после выхода из Дарданелл они попали в проход между островами Андрос и Эвбея, миновав который направились на юг к мысу Малеа на южной оконечности Пелопоннесского полуострова. Они дошли сюда на четвёртое утро после выхода из Дарданелл и на седьмой день после того, как покинули Истанбул.

Обогнув мыс, они сделали остановку, чтобы набрать воды и купить еды. Местные крестьяне продали им провиант за золото Хоквуда.

Все на борту, за исключением Айши, были в наилучшем расположении духа. Морская болезнь была забыта, и побег, когда-то казавшийся столь ужасным, превратился теперь в захватывающее путешествие. Все были уверены в скором спасении. Лишь Энтони знал большее. Пока они плыли на юг или юго-запад, а ветер оставался свеж, яхта двигалась быстрее всадника или вёсельного судна. Таким образом, если даже галеры отправились за ними в погоню, у беглецов всё равно есть преимущество.

Но гонцы были посланы и на запад. От Истанбула до Коринфского залива около пятисот миль. Делая не больше семидесяти миль в день, всадник мог достичь Лепанто через неделю. А значит, и турецкий флот...

Время это давно вышло, а яхта Хоука даже не начала свой путь на север к Адриатике.

Энтони уже почти собрался направиться прямо к Италии и оттуда к Мессинскому проливу, где собирался христианский флот. Но его могли схватить и тут же повесить как предателя, — испанцы слишком хорошо знали его как помощника Драгута.

Только в Венеции и только благодаря имени его жены и сильным связям у Энтони был шанс, что его примут как друга. Но что будет после того, как венецианцы узнают правду о Фамагусте... Другого пути у него не было.

Путь из Малеа до острова Закинтос занял два дня. Хоквуд старался не пользоваться проходами между Ионическими островами, хотя они были укрыты от холодных северных ветров или жёстких северо-восточных, что дули с Балкан на Адриатику. Среди островов он мог наткнуться на турецкий патруль из Лепанто.

Али-паша также сказал, что турки патрулировали пролив Отранто, отделявший «каблук» Италии от Албании, — это должно было послужить причиной переговоров.

Вдобавок к этим опасностям ветер начал стихать. Когда он хоть как-то дул, то шёл с севера, в нужном им направлении, так что их проходу была необходима последовательность галсов, как отнимающих время, так и изнуряющих.

К счастью, необычный экипаж к этому времени стал довольно опытным. Мальчики драили палубу и были счастливы, что находятся в море со своим блистательным отцом. Служанки научились справляться с тросами. Фелисити и Барбара с обветренными на солнце лицами работали наравне с остальными.

Лишь Айша, теперь уже развязанная, сидя на палубе, молчала и не радовалась их успехам. Энтони надеялся, что она выйдет из депрессии, когда поймёт, что они наконец ушли от турецкого преследования.

В сумерках того дня, когда они впервые увидели Закинтос и горы Кефалинии, из-под укрытия острова в их сторону медленно направилась галера. Ветерок спал, и маленькая яхта перекатывалась на волнах, но вперёд продвигалась незначительно.

Галера всё ещё находилась на значительном расстоянии, но в том, что она очень скоро приблизится, не было сомнений.

Не было возможности пройти мимо; флот в Лепанто к этому времени уже знал о побеге Хоук-паши и получил строжайшие указания вернуть его обратно. Энтони установил длинные вёсла. Он взялся за одно с Барбарой и её служанкой. Вёсла медленно двигались вперёд, разрезали воду, потом их поднимали после того, как они уходили под воду. Эта процедура должна была выполняться в точном ритме с другой командой и сначала шла не споро. Команды по очереди нарушали ритм, и гребцов выбивало на палубу.

Но постепенно они приспособились, и яхта начала двигаться быстрее, но далеко не так быстро, как галера.

— Когда-нибудь подует ветер? — в тревоге спросила Барбара.

Хоквуд посмотрел на небо. Клочья тёмных облаков двигались с албанского берега.

— Да, — сказал он. — Думаю, подует. Всё зависит от того, насколько скоро.

Наступил вечер. На яхте не зажгли огонь, и им удалось скрыться из вида. Но вскоре галера подошла очень близко, приблизительно на расстояние всего восьми миль, как прикинул Хоквуд. Она делала около шести узлов в час по сравнению с их двумя и вскоре могла настигнуть беглецов.

А ветер по-прежнему был слабым.

— Что нам делать, Энтони? — спросила Фелисити.

— Встать на колени и просить Аллаха, чтобы султан простил нас, — сказала Айша впервые за тот день.

Путники постарались не обращать внимание на её слова.

— Только смелый шаг может спасти нас, — уверил их Энтони. — Мы скрылись из их видимости, луна ещё не поднялась. Перестаньте грести и опустите вёсла.

Женщины были счастливы выполнить этот приказ. От усталости они повалились на палубу.

— Теперь разворачиваемся, Халил, — сказал Энтони, взяв ведущее весло.

Халил в недоумении посмотрел на хозяина. Фелисити подняла голову и удивлённо взглянула на сына.

— Это единственное, чего от нас не ждут, — объяснил Хоквуд.

Халил вручную передвинул длинное треугольное бревно, а Энтони положил штурвал.

Маленькое судно развернулось почти на сто восемьдесят градусов. Ветер был северным, поэтому оно сразу набрало скорость и пошло на юг.

Ночь была совершенно тихой, и единственным звуком был шелест воды у корпуса яхты. Но вдруг до них донёсся отдалённый звук барабанного боя и громкий всплеск шестидесяти вёсел, одновременно погружающихся в воду. Через несколько минут воздух наполнился ужасным запахом рабов. Наверное, отдыха этой ночью не будет.

Энтони услышал царапанье металла о гнилое дерево, мелькнул свет. В темноте трудно было различить, кто зажёг фонарь, но он и так точно это знал...

Они с Халилом действовали вместе. Хоквуд бросил штурвал и метнулся к люку, где затаилась Айша. Он выбил фонарь из её рук, как раз когда тот начал разгораться. Халил выбросил его за борт. Энтони крепко держал Айшу, прижав руку к её рту.

— Они заметили огонь? спросила Барбара.

Хоквуд напряжённо вслушивался. Барабанный бой становился громче, но доносился с разных сторон. Это значило, что талера была у них на траверзе, что она не изменила курса и не двигалась в их направлении.

— Нет, — сказал Энтони наконец. — Они по-прежнему идут на запад или север, но не на юг.

— Что делать с Айшой? — спросила Фелисити.

— Придётся спустить её вниз и связать.

Служанки связали Айшу и бросили в каюту, обращаясь с ней далеко не ласково. Фелисити последовала за ними.

— Мне почти жаль её, — сказал Энтони.

Барбара промолчала и через мгновение сказала:

— Когда галера не найдёт нас, там поймут, что мы изменили курс. Тогда они дождутся утра, поскольку уверены, что в конце концов мы должны пытаться плыть на север?

— Да, — согласился Энтони.

— Чего мы в таком случае добились?

— Молись, чтобы был ветер. — Это всё, что Энтони мог сказать.

Они держались выбранного курса до тех пор, пока не стих барабанный бой. Это означало, что галера отошла на несколько миль к северо-западу. Затем яхта снова развернулась. Энтони знал, что Барбара права, и, если их заметят днём, да ещё при слабом ветре, они пропали. За четырнадцать часов дневного света галера настигнет их независимо от того, в каком направлении будут они идти.

Но перед рассветом ветер всё-таки подул. Халил был у штурвала. Энтони спал на палубе. Он моментально проснулся, когда яхта дрогнула и начала набирать скорость. Ветер дул с севера, было необходимо галсировать, но, учитывая, что их несло быстрее, чем могла грести любая галера, Энтони был спокоен. Он знал, что скорость военного корабля упадёт при волнении на море. Единственный квадратный парус яхты давал возможность только свободному плаванию, а не движению против ветра.

К рассвету море стало неспокойным, ветер усилился.

Левым галсом яхта шла к островам, обрушиваясь в волны, веером выбивая брызги из-под всей длины своего корпуса. Из каюты доносились непрекращающиеся крики. Но Барбара с сыновьями вышла на палубу.

— Там!

Энтони показал, и они увидели силуэт галеры, вырисовывавшейся на западном горизонте. Она находилась более чем в двадцати милях от них, но было ясно, что дозорные видят яхту.

— Она может догнать нас? — спросила Барбара.

— Не сразу. Но нам придётся галсировать ещё несколько миль. Это наш единственный шанс. — Он посмотрел каждому в лицо. — Мы должны это преодолеть.

Он продолжал плыть таким образом так долго, как только мог, пока северо-восточная часть Кефалинии, казалось, уже висела над ними и риск здесь был тот, что другая галера могла выйти от островов и загнать их в ловушку. Но Энтони знал, что в такую погоду люди могут отказаться выйти в море.

Обернувшись на преследователей, Энтони сразу понял, что в такую погоду им, очевидно, приходится туго. Если вода обрушивалась на палубу яхты, она должна была заливать и вёсельные отверстия галеры. У экипажа вскоре появится гораздо больше других забот, чем преследование беглецов.

Он поднял вверх румпель, и яхта легко развернулась. Теперь она шла быстрее чем когда-либо, правым галсом держа куре на северо-запад.

Новый курс должен был пересечь курс галеры — на каком это будет расстоянии, зависит от того, как быстро яхта может передвигаться. То, что турки поняли, что сейчас им предоставляется последняя возможность, было понятно из суеты на палубе при приближении к ней яхты. На передней палубе Хоквуд различил людей, заряжавших пушки. Вскоре они окажутся в поле обстрела...

Галера поднималась и опускалась на волнах. Её нос был огромным и обшитым металлом, блестевшим в утреннем солнце, поэтому пушки не могли стрелять напрямую. Нужно было хорошенько прицелиться по яхте, к тому же запалы постоянно гасли. Ещё туркам пришлось потратить полтора часа на перезарядку. На всё это уходило время.

«Хоук» проскочил вперёд, и расстояние между двумя суднами уменьшилось. Галера двигалась на вёслах. Энтони представил себе, как рабы налегают на вёсла, лопасти которых рассекали больше воздух, чем воду. Боцманы в гневе размахивают плетьми, а офицеры выкрикивают приказы, которые невозможно выполнить.

И всё же это длилось недолго. Вскоре первое орудие дало залп, затем второе. Снаряды полетели в разные стороны. Яхта была теперь прямо перед галерой на расстоянии не более полумили: Энтони видел солдат, готовых прыгнуть к ним на борт, как только суда сблизятся.

Барбара, стоя за спиной мужа, вцепилась ему в плечо.

Левая пушка выстрелила. Ядро упало в море не более чем в пятидесяти ярдах от носа яхты. Служанки завыли от ужаса. Ещё один выстрел, и они пойдут ко дну.

Раздался залп. Энтони видел людей, суетившихся у пушки, но турки упустили свой шанс.

«Хоук» был у них на траверзе и направился на северо-запад.

— Мы спасены! — выкрикнула Барбара и бросилась в объятия мужа.

— Попроси женщин прекратить этот вой, освободи Айшу, пусть она выйдет на палубу, — сказал Энтони, целуя жену. — Она должна понять, что мы спасены.

Айша вышла на палубу. Её хаик развевался на ветру. Она смотрела на галеру, которая осталась позади и исчезала из виду.

— Там наши враги, Айша, мы обошли их, — сказал Энтони.

Айша взглянула на него, потом опять на галеру. Затем, подобрав хаик, выбросилась за борт.

Хоквуд был настолько обескуражен, что почти окаменел. Затем он отпустил руль, и яхта легко переменила галс.

Энтони вгляделся в воду, где скралась Айша, но её нигде не было видно. Он помнил, что Айша не умела плавать.

— Парус! — крикнул он Халилу, который мгновенно выполнил приказ хозяина.

Яхта направилась на поиски Айши.

— Энтони! — в тревоге закричала Барбара.

Галера была совсем близко.

Хоквуд всмотрелся в тёмную воду, и яхта легла на прежний курс.

Вновь раздался залп. Ядро не долетело до цели...

— Энтони, — молила Фелисити, — Айша мертва. Ради Бога, подумай: о живых.

Энтони посмотрел на море, но Айши видно не было.

Он вздохнул и снова поднял руль. Халил наладил парус, яхта переменила галс.

— По мнению Айши, я предал священную веру, — сказал Энтони.

— Тебе не в чем упрекнуть себя, господин мой.

— Да, это так, — согласился Энтони. — Просто прибавилась ещё одна смерть, за которую я должен отомстить.

Экипаж яхты был ошеломлён неожиданной трагедией. Мальчики сникли, они любили Айшу и доверяли ей. Энтони был удручён сильнее всех, ведь Айша посвятила свою жизнь ему.

Но времени горевать не было. Погода останется плохой ещё несколько дней, и это только на пользу беглецам. На другой день они миновали пролив Отранто. Затем, сделав несколько длинных галсов, длившихся иногда по двенадцать часов, дошли до Адриатики. Море волновалось, вода много раз заливала каюту, и тогда экипаж начинал вычерпывать воду. Запас пищи подходил к концу, и вскоре им пришлось урезать порции еды и воды. Но ни силы природы, ни испорченные желудки не могли погасить их радость, когда на седьмой день после самоубийства Айши они увидели купола собора Святого Марка.

На яхте не было опознавательных знаков, но необычность её формы выдавала то, что она не венецианского происхождения. У входа в лагуну их уже ждала патрульная галера. Венецианцы, вероятно, помнили рейд Али-паши месяц назад.

— Откуда вы? — спросил кто-то с галеры. — Как зовут вашего капитана?

Энтони сделал шаг вперёд, его голова была непокрыта, поэтому рыжие волосы разлетались на ветру.

— Я Энтони Хоквуд! — крикнул он. — Известен как Хуок-паша. Я из Истанбула.

На галере возникло замешательство. Наверное, они решили, что их враг шёл впереди турецкого флота.

— Зачем ты прибыл сюда? — в конце концов прокричал капитан.

— Я хочу говорить с дожем, — ответил Хоквуд.

Замешательство продолжалось. Теперь флаги были замечены с берега и оттуда им навстречу спешила галера.

— Тогда направляйтесь к центральному причалу и пройдите вдоль него, — проинструктировал капитан.

Энтони поднял руку, показывая, что понял, и вернулся наверх, чтобы взять ведущее весло у Халила.

Женщины с интересом наблюдали за суматохой, вызванной появлением яхты. Теперь такой же переполох начался среди них, они направились в каюту за хаиками. Европейские одежды Барбары давным-давно были выброшены за борт, теперь она носила турецкие шаровары и просторные кофты.

Хоквуд никогда прежде не бывал в Венеции. Острова, мимо которых лежал его путь, находились довольно низко над уровнем моря и обозначались лишь своими крепостями. Сам город, казалось, вырастал из моря. Приблизившись, Энтони увидел, что фундаменты зданий фактически находятся в воде Большого канала. Даже площадь Святого Марка, на которой возвышался огромный собор, находилась лишь в нескольких футах над уровнем моря, и сильный восточный бриз мог, очевидно, затопить её.

Энтони охватило дурное предчувствие. Неужели он рисковал и с таким трудом выжил для того, чтобы спасти свою семью, а самому лишиться головы?

Город был небольшим, и слухи о прибытии Хоквуда, очевидно, быстро распространились. Самые разнообразные маленькие суда причудливых форм с поднятыми носами, но без палуб, движущиеся при помощи одного весла, начали появляться в каналах и даже у причала. Вскоре площадь заполнилась людьми, спугнувшими голубей, которые разлетелись в разные стороны.

Среди ротозеев появились и солдаты, одетые в голубую с чёрными полосками униформу, вооружённые пиками и мечами, в стальных шлемах с забралом и заострённой верхушкой.

Хоквуд точно определил расстояние, Халил развернул бум по команде, опустил фал, и парус облаком упал вниз.

Яхта легко шла вдоль причала, на краю которого её встретили солдаты. Их капитан обратился к Энтони:

— Это ты, кто называет себя Хоук-пашой?

— Да, — сказал Энтони.

— Ты пойдёшь с нами. Я отведу тебя к дожу.

Хоквуд кивнул и ступил на берег.

— Подождите! — окликнула его Барбара. — Я пойду вместе с ним. Дож — мой дядя.

— Я получил распоряжение только насчёт Хоук-паши, госпожа, — настаивал капитан.

— Лучше поищи родственников, — посоветовал Энтони жене.

— Допустим, я даже найду их... — пробормотала Барбара, глядя на толпу, заполнившую площадь. Можно было не сомневаться, что испытают люди, узнав о событиях в Фамагусте...

Хоквуд в сопровождении солдат быстро прошёл сквозь гудящую толпу, затем поднялся по широкой лестнице, которая вела на галерею дворца дожа. Здесь собралась знать, мелькнуло несколько знакомых лиц; вероятно, купцов, торговавших в Истанбуле, или бывших послов в Османской империи.

— Хоук-паша... — зашептались они, узнав его по рыжим бороде и шевелюре.

На площадке лестницы находилось несколько пожилых мужчин.

У стоявшего в центре была длинная белая борода, его голову украшала странная шапочка скорее в еврейском стиле, только более изысканная. Весь вид этого человека свидетельствовал о властности.

— Приветствую тебя, господин мой дож, — сказал Энтони кланяясь.

Алвизо Мочениго пристально смотрел на него.

— Как ты осмелился, Хоук-паша, явиться сюда в разгар войны между нашими странами? Не должен ли я повесить тебя выше самого Хамана?

— Я могу многое предложить вашей светлости, — сказал Энтони.

— Говори, — после паузы сказал дож.

— То, что я скажу, адресовано только твоим ушам.

— Мои уши — уши Совета Десяти, — произнёс Мочениго. — Ты будешь говорить со всеми или ни с кем.

Хоквуд поклонился. Другого он и не ждал.

Его провели в зал для совещаний. Члены Совета Десяти устроились на стульях с высокими спинками. Дож сел во главе стола. Хоквуд стоял перед ними.

— Говори, — приказал дож.

— Во-первых, господа, — сказал Энтони, — пообещайте мне, что моя семья будет в безопасности.

— У тебя здесь нет никаких прав, турок, — прорычал один из присутствующих.

— Пока я не буду уверен в их безопасности, я буду молчать, — резко ответил Хоквуд.

— Ха! Мы посмотрим, как долго ты будешь молчать, когда тебя вздёрнут на дыбе.

— Ваша светлость, — Энтони обратился к дожу, — моя семья не виновна в тех преступлениях, которые я совершил. Моя жена венецианка, к тому же она твоя племянница.

— Наверняка ты взял против её воли! — раздался гневный выкрик.

Хоук собрал волю в кулак и решил не выходить из себя.

— Об этом вам надо спросить мою жену, господин мой. Но твои слова только подтверждают мою мысль, что она ни в чём невиновна. Так же, как её три сына.

— Достаточно, — сказал Мочениго. — Им не причинят вреда. Даю тебе слово. Их отошлют во дворец Корнаро.

— Этот парень — большой наглец, — сделал вывод один из присутствующих.

— Он вправе заботиться о семье, — сказал Мочениго, вероятно подумав о том, что Барбара и её дети являются его родственниками. Он позвонил в колокольчик, его секретарь появился в, дверном проёме. Мочениго отдал распоряжение.

— Мы сделали, как ты хотел, Хоук-паша, — сказал дож. — Теперь настала твоя очередь...

Энтони глубоко вздохнул и посмотрел вокруг себя на враждебные лица.

— Новости плохие. Фамагуста пала. Кипр принадлежит Селиму.

— Когда это случилось? — спросил Мочениго, вопросом прервав гул голосов, наполнивший зал.

— Менее двух недель назад, ваша светлость.

— У нас нет известий об этом.

— Султан довольствуется тем, что вы узнаете всё в нужное ему время.

— А ты его посланник... — сказал Мочениго. — Ты будешь уговаривать нас сдаться?

— Наоборот, ваша светлость. Я оставил службу у султана. Султан ненавидит меня больше, чем любого венецианца.

— Это — обман, — сказал кто-то. — Скажи прямо, человек, что случилось в Фамагусте? Крепость была неприступна...

— Ни одна крепость не может быть неприступной. Гарнизон держался, пока не вышли запасы пищи и боеприпасов. Затем Бригадино сдался на определённых условиях. — Энтони вновь тяжело вздохнул. — Но турки нарушили свои обещания, защитники Фамагусты были вырезаны. Переговоры об условиях сдачи вёл... я сам, — тихо произнёс Хоквуд.

Шорох пронёсся вокруг стола, люди напряглись.

— И у тебя хватает наглости признаваться в этом? — почти крикнул Мочениго.

— Да. Потому что я не нарушал этих условий. В момент, когда гарнизон сложил оружие, меня сместили. Поэтому я покинул службу султана. Честь моя была опорочена.

— И всё же ты пришёл к нам, — размышлял Мочениго. — У тебя наверняка есть основание для этого... потому что тебе хорошо известно, что такое вероломство не прощается.

— Я пришёл, потому что жажду мести не меньше, чем ты. Я пришёл предупредить тебя, что, если флот, собирающийся в Мессинском проливе, будет распущен, христианский мир окажется в беде. На следующий год турки вновь пойдут на Вену, а галеры Али-паши появятся в твоей лагуне. Турок необходимо остановить сейчас — и лучшей возможности у тебя не будет. Дай мне флот, я сам сражусь с Али-пашой. Я знаю этого человека. Я могу это сделать, господа, — настаивал Хоквуд. — Я командовал турецким флотом и знаю, как его можно разбить.

— Ты рассчитываешь, что мы доверим тебе командование нашим флотом, Хоук-паша? — раздался гневный голос.

— Командовать будет не Хоук-паша, — в отчаянии заявил Хоук-паша, — командовать будет Энтони Хоквуд.

Мочениго внимательно смотрел на него несколько секунд, а потом сказал:

— Удалитесь, господин, мы должны обсудить ваше предложение.

Сержант охраны вывел Энтони из зала для совещаний в небольшую переднюю. Энтони подошёл к окну. Из него открывался вид не на площадь, а на маленький канал, через который был перекинут Мост вздохов.

Через полчаса дверь открылась, и появился секретарь.

— Пройдёмте со мной, господин, — позвал он.

Энтони вернулся в зал для совещаний. У него не было ни Капли страха или дурного предчувствия. Он скорее чувствовал себя подвешенным во времени, пока не знал приговора.

Он изучал лица людей, сидевших вокруг стола. По ним нельзя было понять результат голосования.

— Энтони Хоквуд, известный как Хоук-паша, — начал речь дож. — Ты известен как смертельный враг христиан. Но в этом городе остались записи, свидетельствующие, что твой предок, Вильям Хоквуд, посетил нашу республику как посол от Порты. Его принял дож и оказал поддержку. В те времена Венеция и Порта понимали друг друга и были союзниками. Теперь союз разорван по прихоти вашего султана. Мы воюем друг против друга, и ты пришёл к нам как враг и, более того, как человек, виновный в отвратительном преступлении. Мы не можем освободить тебя от бремени вины, которое лежит на тебе так же, как на всех турках. Твоя просьба о командовании флотом — чистая наглость. С учётом всех факторов мы решили заключить тебя в тюрьму и казнить. Это начало наших репрессий против турок. Мы будем мстить им за вероломство у Фамагусты.

Глава 21 ДОН

— Приговор будет приведён в исполнение послезавтра на рассвете, — закончил дож.

По удивлённым взглядам присутствующих Энтони понял, что обычно смертельные приговоры исполняются немедленно.

Энтони был слишком потрясён, чтобы размышлять, что это могло означать. Он не боялся смерти — всю свою жизнь он находился бок о бок с ней. Его угнетала мысль, что он должен умереть, прежде чем отомстит за свой позор. К тому же это произойдёт тогда, когда Запад нуждается в нём.

— Увести заключённого, — приказал Мочениго.

Сержант тронул Хоквуда за плечо. Энтони хотел было что-то сказать, но передумал. Он не станет унижаться, умоляя этих высокомерных недальновидных правителей.

Хорошо хоть, что его не отдали на растерзание толпе, а вывели по коридору к мосту, который был перекинут через канал и сквозь плотный узор боковых решёток которого никто не мог заметить его, а тем более узнать.

Хоквуд знал, что вряд ли кто-нибудь придёт ему на помощь, скорее все будут приветствовать решение о его казни.

По ту сторону моста он обнаружил, что находится в другом здании. Он спустился на несколько пролётов лестницы и оказался в камере, которая станет его последним прибежищем на земле. При мысли о том, что ему предстоит провести здесь лишь двадцать четыре часа, Энтони становилось легче. Камера находилась ниже уровня канала, в ней стоял затхлый запах. Здесь было очень сыро, единственными звуками, нарушавшими тишину, были шлёпанье капель (пол на два дюйма покрывала вода) и шуршание крыс.

Но холодно в середине августа здесь не было...

Энтони развязали руки, но заковали лодыжки. Руками он мог разгонять крыс, но любое движение по камере причиняло ему боль.

Надсмотрщик вскоре принёс довольно приятную пищу, в основном макароны, а также вино и воду. Похоже, что его будут пытать — другую причину, по которой Мочениго отложил на день его казнь, было трудно представить. Хоквуд поймал себя на том, что думает, как поведёт себя, когда предстанет перед дыбой или топором. Он вспомнил Баязида: ещё одно своё преступление, выполненное во имя султана.

В камере не было ни одного окна, и Энтони подумал, что свечка вскоре погаснет. Он сел на тяжёлый металлический шар, к которому был прикован цепями, перекатив его в самый сухой конец комнаты. Здесь он какое-то время чувствовал себя относительно удобно, правда, ноги оставались мокрыми. Крысы рассматривали Энтони с некоторого расстояния, надеясь напасть на него во время сна.

Сидя у стены, Энтони думал о Барбаре и сыновьях. Ему пришлось поверить, что Мочениго сдержит слово и отошлёт их в безопасное место во дворец Корнаро... и что Барбару примут в семье. Если это произойдёт, значит, три сына вырастут и послужат Венеции и христианскому миру.

От усталости и напряжения Энтони задремал и проспал почти весь день. Он проснулся от того, что свалился с шара и упал в воду. Крысы с визгом бросились врассыпную.

Свеча догорела. Энтони немного постоял, надеясь, что его одежда быстрее высохнет. Затем услышал звук отодвигаемой защёлки.

Вряд ли он пробыл в камере двадцать четыре часа, значит, скорее всего его будут пытать.

Он смотрел на открывающуюся дверь и слышал, как гулко бьётся его сердце.

Вошёл тюремщик с фонарём в руках. Его сопровождал какой-то пожилой, богато одетый человек. Его лицо, обветренное и обожжённое солнцем, было грубым.

Хоквуд сразу понял, что перед ним моряк, такой же, как он сам. Да и кем ещё мог быть этот человек...

— Хоук-паша! Для меня большая честь находиться рядом с тобой, — сказал человек и представился: — Я Себастьяно Виньеро.

— Примите уверения, что я чувствую то же самое, — ответил Энтони. Он знал, что адмирал Виньеро командовал венецианским флотом и, несмотря на свои семьдесят пять, был решительным воином.

— Ты действительно покинул султана и намерен воевать на нашей стороне? — спросил Виньеро.

— Я надеялся на это, — Хоквуд посмотрел на закованные ноги, — но, кажется, у меня нет возможности.

— Расковать его! — приказал Виньеро и показал тюремщику какой-то пергамент.

Тюремщик, посмотрев на печать, снял с пояса ключи и наклонился, чтобы отомкнуть цепи.

— Тебе не причинили вреда? — спросил Виньеро.

— Нет, монсиньор.

— Хорошо. Тогда ступай со мной.

Пройдя по нескольким коридорам, Энтони, в конце концов, оказался во дворе. Здесь его ждали какие-то люди, они дали ему просторный плащ.

— Завернись в плащ и держи его покрепче, — предупредил Виньеро. — Ты должен скрыть свою бороду.

Теперь Хоквуда проводили по ступенькам к каналу, где его ждала гондола. Вместе с Виньеро они сели в неё, и лодку оттолкнули от берега. Несколько мгновений Энтони наслаждался солнечным светом, пробивавшимся сквозь ряды домов по обе стороны канала.

— Пойми, — предупредил Виньеро, — если ты сбежишь от меня, то встретишь свою смерть здесь, в Венеции.

Хоквуд кивнул. Его интересовало, что последует дальше.

Гондола пересекла канал, они поднялись на берег по ступенькам, поднимавшимся прямо из воды, и оказались перед распахнутой дверью. Хоквуд обнаружил, что находится в бесконечно длинном коридоре, наполненном водой и крысами.

Они ещё раз поднялись по ступенькам и прошли через какой-то зал, освещённый полуденным солнцем. Наконец они оказались в маленькой комнате, стены которой были заставлены книжными полками; посреди комнаты стоял огромный стол, заваленный бумагами.

За столом сидел Алвизо Мочениго.

— Извини за эту головоломку, синьор, — сказал дож. — Но это было необходимо. Садись.

В комнате было ещё два стула. Одежда Хоквуда оставалась липкой от сырости, поэтому он сел на краешек одного из них. Виньеро занял другой.

— За то, чтобы тебя казнить, проголосовало на два человека больше, — сказал Мочениго. — Если я хочу оспорить решение большинства Совета Десяти, то должен привести самые веские доказательства. Я случайно узнал, что люди голосовали не столько против тебя, сколько за то, чтобы разорвать союз, который мы подписали с папством и Испанией. Они хотят положить конец нашим потерям и вновь заключить мир с Портой.

Это нельзя назвать малодушием. Трудно изменить отношения, сложившиеся в течение поколений. Многие годы мы союзничали с турками, и среди нас есть люди, которые верят, что наша истинная судьба — быть сторонниками Османской империи. Им кажется, что мы должны сдать Кипр, уступив требованиям Селима, и искать с ним мира...

Я не такой человек, Хоук-паша. Эти примиренцы боятся и к тому же ненавидят папство. Так ведут себя большинство венецианцев. Христианский мир не доверяет нам, потому что мы — республика, наша форма правления претит им. Мысль о том, что мы богатая преуспевающая республика, невыносима многим.

Я хорошо понимаю всё это, но теперь настало время решать, какая из этих сил больше угрожает независимости Венеции: папство или Порта. По-моему мнению, это Порта. — Дож замолчал и пригубил вино из бокала, стоявшего на столе. — В Пие V я вижу единомышленника.

Виньеро наполнил другой бокал и предложил его Хоквуду. Энтони только прикоснулся губами к его краям.

— Я верю, — продолжил дож, — как верят и остальные, среди которых адмирал Виньеро, что мы можем нанести решительный удар по туркам только на море. Я думаю, что и ты понимаешь это. Запад посылал бесчисленные армии на Порту, все они были разбиты. В последние тридцать лет турки смогли захватить контроль над морем только благодаря нашему бездействию и разобщённости. За это время они — и ты — создали величайший флот в мире, по возможностям превосходящий любой флот Запада. И всё же этот зверь терпел поражение на море, не так ли?

— Да, — признал Энтони.

— Значит, он снова может быть разбит, если мы противопоставим ему подходящие корабли, мужественных людей и способных командиров. Все они собираются сейчас в Мессинском проливе... но с целью освободить Фамагусту. Как только известие о падении Фамагусты дойдёт до них, боюсь, что этот союз распадётся и адмиралы поведут свои эскадры по домам. Это будет катастрофой, потому что вряд ли такая сила сможет когда-либо ещё собраться. Я решительно настроен не допустить этого, что бы ни думали об этом кое-кто из моих коллег. Я верю, что ты принесёшь большую пользу нашему делу, синьор, если отправишься в Мессину и воодушевишь командиров своей решимостью, чтобы они, преодолев подозрения, вышли в море прежде, чем услышат о Фамагусте.

— Я хочу этого, — твёрдо сказал Энтони.

— Я буду рядом с тобой, — добавил Виньеро.

— Есть ещё одна причина, по которой я хочу использовать тебя, Хоук. Повторю: нам нужны не только корабли, но и командиры, способные разбить турок. У нас таких нет, — подвёл итог Мочениго.

Энтони удивлённо взглянул на Виньеро.

— Адмирал знает, о чём я говорю, — улыбнулся Мочениго. — Победы в морских битвах не обеспечиваются только гениальностью командующих. Они появляются в результате сплава гениальности и опыта. Опыта-то нашим командирам и не хватает, потому что ни один из них не вёл бой с турками. А верховный главнокомандующий... ты слышал о нём.

— Дон Хуан Австрийский.

— Он совсем мальчик и назначен только потому, что Филипп Испанский так захотел. — Мочениго скривил рот. — Испанцы ощутимо превосходят нас по флоту.

— Этого молодого человека ценят в Истанбуле, ваша светлость.

— Может быть, как солдата. В своё время он выиграл несколько битв, но никогда не сражался на море, — подчеркнул Мочениго. — Конечно, он в любом случае останется главнокомандующим. Возможно, будет трудно убедить его принять тебя. Но, если ты добьёшься своего и станешь его советником, наше дело только выиграет.

— Я попытаюсь, — сказал Энтони.

— Это опасная миссия, Хоук. Ты сильно рискуешь. Испанцы могут повесить тебя у всех на виду.

— Я понимаю.

— Мы с Виньеро дадим тебе рекомендации. Сначала я отправлю тебя в Рим. Попытайся убедить Пия V, что ты необходим, и твоё дело наполовину выиграно.

Энтони кивнул.

— Помни и о том, что твоя миссия опасна не только для тебя, но и для меня. В случае неудачи меня поставят к позорному столбу за доверие к предателю, я могу оправдаться только твоим успехом. Твои сыновья будут в опасности, если ты потерпишь неудачу или, более того, задумаешь предательство. Я хочу, чтобы ты понял это, Хоквуд. Твоя жена — моя племянница, об этом родстве ходило много слухов, когда узнали, что её насильно выдали замуж за такого человека, как ты. Твоя семья останется в Венеции до твоего победного возвращения. Поможешь разбить нам турок, проси меня о чём угодно, и если это в моей власти, ты получишь всё, что захочешь. Если ты не вернёшься, погибнув в сражении, твоим жене и матери будут возданы соответствующие почести, а твои сыновья получат приют. Но, если ты предашь нас, клянусь, ты услышишь крики своей жены в аду, куда она отправится вслед за тобой и сыновьями. Ты понял меня?

— Да, — мрачно ответил Хоквуд.

— Это хорошо. Начинай готовиться к поездке. Единственное, что теперь имеет значение, — это время.

Хоквуд отправился во дворец Виньеро, где принял горячую ванну и плотно поужинал.

Одежда не слишком хорошо на нём сидела, но она превратила его из турецкого паши в венецианца благородного происхождения. Парикмахер сбрил Энтони бороду, чтобы его не сразу можно было узнать.

Это было странным ощущением. Как и каждый турок, Энтони носил бороду сколько себя помнил. Взглянув в зеркало, он с трудом узнал себя.

— Ты сильно помолодел, — сделал вывод Виньеро.

— Мне тридцать четыре, — сказал Хоквуд.

— Без бороды ты выглядишь лет на десять моложе. Интересно, как отреагирует твоя жена...

Энтони тоже было интересно это узнать. Он отправился во дворец Корнаро. Был поздний вечер, и, хотя заходящее солнце всё ещё искрилось на колокольнях собора Святого Марка, воздух стал прохладным. На улицах, площадях и мостах прогуливалась нарядная публика, находившаяся, казалось, в наилучшем расположении духа. Дож ещё не объявил о падении Фамагусты. Люди знали только о том, что турецкий адмирал посажен в тюрьму и что его наверняка будут пытать, чтобы он выдал секреты.

Никто не обратил внимания на высокого чисто выбритого мужчину, которого сопровождали четыре охранника. Его короткие волосы были спрятаны под чёрной бархатной шляпой, тёмно-синие жилет и короткие штаны делали его похожим на итальянца.

Энтони затаил дыхание, когда, пройдя через ворота, оказался в садике за чугунной оградой, обвитой виноградом.

Охранники остались на улице. Энтони смотрел на единственную дверь, которая вела из садика во дворец.

Через несколько минут в проёме двери появилась Барбара.

Она очень изменилась, превратившись из турчанки в знатную венецианку. На ней было тёмно-красное бархатное платье с огромными подкладными плечами, по низу рукавов и нижней юбки шла кайма из тяжёлого бархата, шею и запястья украшали рюши из газа. Зачёсанные назад волосы открывали лицо. Как всегда, она была прекрасна, но никогда Энтони не видел её такой великолепной.

Барбара остановилась, её лицо выражало недоумение.

— Вас смутило, синьора, отсутствие бороды? — тихо спросил Энтони.

— Энтони? Господин мой? — Барбара с трудом признавала мужа.

Энтони протянул руки, и через мгновение жена была в его объятиях.

— О, Энтони... У меня такое чувство, что я нарушила супружескую верность.

— Я хочу, чтобы мы смогли вспомнить о ней, дорогая, — сказал Энтони. — У меня только несколько минут. — Он отстранил жену от себя. — Твой дядя посылает меня в Мессину.

— Значит, ты идёшь на войну? А мы остаёмся здесь?

— Ты будешь в безопасности. Дож дал мне слово. Живи ради наших сыновей, если я не вернусь.

— Но ты вернёшься, Энтони... — вцепилась в мужа Барбара. — Поклянись мне.

— Я вернусь, — сказал он, целуя жену.

— И тогда?

— Тогда мы будем по-настоящему счастливы...

Энтони ни словом не обмолвился о наказании за поражение, потому что поражения быть не могло. Если он не сможет победить, то умрёт в сражении...

Хоквуд не страдал отсутствием уверенности в себе.

Барбара подвела Фелисити и сыновей, чтобы Энтони попрощался с ними.

— Я хочу пойти с тобой, отец, — умолял Джон. — Я ведь могу быть твоим адъютантом...

— Ты должен заботиться о матери, — попросил сына Энтони. — Во всяком случае до моего возвращения.

— И это, — спросила Фелисити, обнимая сына, — действительно будет завершение?

— Для меня, мама, — пообещал Энтони.

Энтони в сопровождении Халила вернулся во дворец Виньеро. Перед полуночью он, адмирал и помощники адмирала покинули Венецию. Дож хотел, чтобы Энтони был подальше от города ко времени назначенной казни.

Мочениго ступил на политический путь такой же опасности, по которому всегда шли Хоквуды. Он задумал пошатнуть власть Османской империи и восстановить былое величие своей республики. Двигаясь к достижению этих целей, он обходил любую оппозицию и всё же не мог гарантировать, что Энтони не уничтожит один из сторонников мирного договора.

На материке уже ждали лошади, и посольство немедленно отправилось в путь. Хоквуд очень устал, ему необходимо было отдохнуть. Виньеро понимал это и сразу вскоре после выезда из города объявил привал. Отряд расположился на ночлег прямо под августовским небом.

На следующий день их путь лежал уже по папской территории. Энтони вспомнил, как мать рассказывала о великом дяде Вильяме, который шёл этой самой дорогой восемьдесят лет назад. Путешествие Энтони было спокойным, потому что он передвигался под флагом нового союзника Папы Римского — Венеции — и к тому же с адмиралом Виньеро.

Через три недели они добрались до Рима.

Виньеро предупредил Энтони, чего следует ожидать. В Истанбуле капризы протестантов, восставших против Рима, не понимали или не обращали на них внимания. Христианство для турок оставалось чужим миром. На Западе, однако, религиозный раскол, который длился долгие жизни одного поколения, считался гораздо большим кризисом, чем укрепление власти турок.

Ранее папы противостояли новой идеологии и не знали, как к ней относиться. Но Пий V — когда-то пастушок по имени Антонио Гислиери — никогда ни в чём не сомневался.

В течение пяти лет своего продвижения к папству он решительно пошёл в атаку на то, что считал моральной распущенностью. Он запретил алкоголь в Ватикане, убрал проституток с улиц Рима в маленький район, отдалённый от города, в котором на домах висели красные фонари, запретил воскресные развлечения, наложил проклятие на богохульство и приказал всем священникам проводить время в основном в своих епархиях, а не в Риме и ввёл ежедневный пересказ катехизиса. Все, кто ослушивался, представал перед инквизицией.

Вычистив собственный «двор», Пий обратил свой взор на мир. Он изгнал евреев с папской территории за исключением мест, где они были необходимы для поддержания торговли, но даже там они получили статус рабов. Он воодушевил Филиппа II Испанского вступить в упорную войну с датскими протестантами и отлучил от церкви королеву Елизавету Английскую.

— Что из этого выйдет — никто не знает, — говорил Виньеро Хоквуду. — Но определённо Европа теперь — самый неуютный континент. Единственное достоинство Папы Римского в том, что он разительно настроен ниспровергнуть власть турок. Поскольку это и наша цель, я прошу тебя быть с ним поосторожнее.

Письма дожа были отправлены в Ватикан, и через час Хоквуд и Виньеро было приглашены на аудиенцию Папы Римского.

Энтони обнаружил перед собой маленького человека с крючковатым носом и бородой клинышком, скорее обвисавшего, чем сидевшего на стуле; казалось, он чувствует себя не лучшим образом. Папе Римскому было шестьдесят семь лет, но в его глазах всё ещё горел огонь, когда он внимательно смотрел на могучего человека, стоявшего перед ним.

— Монсиньор Мочениго сообщил мне, что вы привезли жизненно важные новости, — вместо приветствия произнёс он. — Расскажите мне их.

— Для начала я назову своё имя, ваше святейшество, — сказал Энтони. — Я — Хоквуд, известен как Хоук-паша. Я служил туркам.

Пий V выпрямился в кресле.

Когда Энтони рассказал о падении Фамагусты и последующих событиях, Папа Римский не отрываясь смотрел на него. Когда он замолчал, на некоторое время установилась тишина. Потом Пий V произнёс:

— Ты служил неверным против нас. Назови хоть одну причину, по которой я не должен немедленно передать тебя инквизиции.

— Монсиньор Мочениго сначала думал точно так же, пока не понял суть моего предложения, ваше святейшество.

Пий V выслушал Энтони и сказал:

— Действительно, пути Господни неисповедимы. Я поклялся ниспровергнуть антихриста, прежде чем умру... И не являешься ли ты оружием, которое я должен использовать для этого? Всё-таки Мочениго прав. Я не знаю, как долго продержится союзнический флот после известия о падении Фамагусты. Но ты англичанин, а это нация отступников. Какую религию ты исповедуешь, монсиньор?

Энтони был готов к этому вопросу.

— Я истинно верующий, ваше святейшество.

— Что ж, в таком случае пути Господни не настолько уж неисповедимы. Я дам тебе письмо к испанцу.

— Ставя на карту будущее христианства, отклонил бы он моё прошение, если бы я был протестантом? — спросил Хоквуд Виньеро.

— Впоследствии совершенно точно. Католики видят в учениках Лютера прямой вызов Богу, который в конечном итоге существует лишь в человеческом сознании.

Но времени для метафизических споров не было. Уже наступил сентябрь, прошёл месяц с момента падения Фамугусты. Вскоре погода ухудшится, и не останется надежды на сохранение союзнического флота хотя бы ещё на несколько месяцев, если его не воодушевить победой. Энтони не представлял, как долго можно скрывать новости о катастрофе на Кипре.

Из Рима они поехали в Чивитавеккью, где взошли на борт галеры Папы Римского и этой ночью же направились на юг к Мессинскому проливу. За два дня они миновали скалу Сцилла и водоворот Харибда и вышли в широкий пролив, который отделял Италию от Сицилии. Там находился союзнический флот, состоявший из кораблей Венеции, папства, Генуи и Испании.

— Я должен сказать тебе, что отныне ты должен быть ещё более осторожен, Хоквуд, — предупредил Виньеро. — Среди командиров-венецианцев два младших Бригадино. Они ещё не знают о гибели брата, как и о том, какой была его смерть.

Вид флота воодушевил Хоквуда. Он подсчитал, что здесь находится около трёхсот судов самых разных видов — от маленьких галер и до океанских галеонов.

Наибольший интерес для него представляли шесть огромных галеасов, пришвартованных друг к другу и действительно походивших на настоящие крепости. Раньше он видел эти громадные суда лишь издалека, его опытный глаз сразу мог определить как их слабые, так и сильные стороны. В безветренную погоду им нужно было несколько рядов вёсел, однако при сильном ветре вёсельные отверстия приходилось быстро закрывать.

«И всё же, если их использовать в подходящую погоду, они могут, — думал Энтони, — быть разрушительной силой в любом сражении».

На кораблях трепетали вымпелы и флаги, кругом копошились люди. Умопомрачительный шум и невероятное зловоние наполняли воздух. Корабли очень давно находились в проливе.

Никто не обратил внимания на галеру Папы Римского — здесь было несколько судов под римскими флагами, — когда она вошла в бухту Мессины, в которой дон Хуан Австрийский расположил свой штаб. Хоквуду пришлось подождать, пока письма от Папы Римского и от дожа попадут к главнокомандующему союзнического флота.

Энтони чувствовал, что у него есть больше чем просто шанс, смотря на флот, который, он сразу понял, не столь велик, как флот Али-паши, и команды которого несомненно устали от долгого пребывания в порту. Если он сумеет реализовать свой план... Если только дон Хуан захочет выслушать его.

Вскоре Энтони понял, что смотрит на молодого человека, сидящего за столом в дальнем углу комнаты. «Очевидно, это один из секретарей дон Хуана», — подумал он. Тот что-то усердно писал, изредка поглядывая на вошедшего богатыря. Лицо его было немного вытянутым и грустным, но глаза живыми.

В конце концов любопытство взяло верх, и юноша произнёс:

— Извините, монсиньор, мне не верится, что вы венецианец.

— Я вовсе не венецианец, — сказал Энтони. — Предполагаю, вы можете сказать, что я англичанин, хотя никогда не ступал ногой на эту землю.

— В таком случае вы такой же странник, как и я.

— Вы, сударь? Я бы сказал, что вы испанец и служите испанскому командиру.

— Действительно, это так, монсиньор. И всё же я приговорённый в Италии беглец и должен потерять правую руку по возвращению в Испанию. — Он слабо улыбнулся. — Если только я не смогу это сделать на поле битвы. Поэтому я нанялся на службу принцу. Если я добуду славу, когда мы встретим турок, может, я смогу рассчитывать на лучшее.

— Дуэль?

— Драка. Во время которой мой противник потерял немного крови. Я был вынужден покинуть свою страну и родителей и жить в ссылке. Но кем вы, монсиньор, будете без моей правой руки? — Он демонстративно осмотрел её. — Это рука, которой я пишу.

— Действительно, — заметил Энтони.

— Монсиньор, я поэт. — Юноша взглянул на Хоквуда. — Мои стихи издавали.

— Примите мои поздравления, — сказал Энтони.

Вскоре появился Виньеро.

— Нас приглашают на совещание, — сказал адмирал. — Я буду рядом с тобой.

Виньеро вошёл в зал, затем почти сразу вызвали Хоквуда. Он обернулся к молодому человеку и произнёс:

— Желаю тебе удачи.

— Если ты вступаешь во флот, монсиньор, тебе понадобится удача. Командор будет рад тебе. Я тоже желаю тебе удачи. — Он протянул руку. — Меня зовут Мигель де Сервантес.

Энтони пожал ему руку.

Войдя в зал, Энтони увидел, что там находится несколько человек. Его взгляд был направлен на того, кто стоял за столом и смотрел на него.

Дон Хуану было двадцать четыре года. Высокий и худой, он был одет в изысканный чёрный наряд. На его груди висела золотая цепочка, золотым шитьём были окаймлены манжеты и плечи его камзола. Его светлые волосы и борода выдавали мать-немку.

— Хоук-паша, — тихо сказал молодой Габсбург по-итальянски. — Я никогда не предполагал, что встречу тебя не в сражении. Но я предпочитаю видеть тебя рядом, с собой, а не лицом к лицу. Добро пожаловать в Мессину!

Он протянул руку, Энтони схватил её, чувствуя, что его сердце располагается доверием к этому молодому человеку.

— Я хочу, чтобы ты познакомился с моими командирами. От испанского флота маркиз Санта-Крус и дон Гиль де Андраде.

Энтони поклонился испанским командирам, недобро смотрящим на него.

— От республики Генуи адмирал Джованни Андреа Дориа.

Два человека внимательно смотрели друг на друга. Их отцы сражались друг против друга, да и Энтони вместе с Драгутом совершал набеги на генуэзские владения пятнадцать лет назад.

— Добро пожаловать, Хоук-паша, — улыбнувшись сказал Дориа.

— От папства — адмирал Марк Антонио Колонна, — продолжал дон Хуан. — Адмирала Виньеро ты уже знаешь. Его капитаны: Агустино Барбариго, Марко Контарини, Федерико Наси, Марко Квирини, Амброджио Бригадино и Антонио Бригадино.

Энтони поклонился. Усилием воли он сдержал вздох, когда смотрел на молодых людей, так похожих на их мёртвого брата.

— Генерал моих солдат маршал Асканио де ла Корнья, — продолжал дон Хуан. — А это кардинал де Гранвела, представляющий его святейшество в наших спорах.

Взгляд кардинала был враждебным, несмотря на рекомендательное письмо его хозяина.

— Его святейшество и его светлость дож пишут, что ты покинул службу султана и вернулся к истинной вере, — сказал дон Хуан. — К тому же ты привёз нам важные новости.

Хоквуд посмотрел на Виньеро, тот удивлённо поднял брови. Оба — и Папа Римский, и дож, — очевидно, оставили на его усмотрение, как преподнести командирам флота известие о падении Фамагусты.

И теперь он должен был принять решение.

— Мои новости предназначены только тебе, мой господин, — сказал Энтони, глядя в глаза дон Хуану.

Дон Хуан нахмурился и посмотрел на своих командиров.

— Мы представляем собой объединённую армию, — выпалил кардинал де Гранвела.

— Тем не менее я должен, господин, поговорить наедине с главнокомандующим.

— Чтобы уничтожить его? — спросил де Андраде.

— Я выполняю поручение его святейшества, синьор. Если вы не доверяете мне, отправьте меня в Рим.

Энтони знал, что только смелость может выручить его в разговоре с этими людьми. Все они ненавидели его... но и все они ненавидели друг друга.

— Я поговорю с тобой наедине, Хоквуд, — вынес решение дон Хуан. — Извините нас, синьоры.

Адмиралы колебались, но Виньеро поторопил их из комнаты.

— Садись, — пригласил дон Хуан, когда дверь закрылась. Он расположился в кресле и спокойно улыбнулся: — Убеди меня в своих намерениях.

— Сначала я должен убедиться в ваших, милорд.

— Ты чересчур самонадеянный человек, — нахмурился дон Хуан.

— Вы ошибаетесь, сир. Мои новости могли бы расстроить даже самого уравновешенного человека.

— Ты хочешь сказать, что Фамагуста пала? — Дон Хуан выглядел потрясённым.

— Я расскажу вам обо всём, — ответил Энтони и начал повествование.

Дон Хуан слушал молча, потом он сказал:

— Ты исключительно смелый человек, Хоквуд. Но в таком случае, и это очевидно, его святейшество послал тебя ко мне для того, чтобы казнить?

— Чтобы помочь тебе вести корабли к победе, господин. — Теперь настала очередь Энтони улыбнуться. — Если мне это не удастся, тогда ты затянешь петлю на моей шее.

— Я восхищен тобой, англичанин, — дон Хуан стукнул по столу, — и одновременно мне жаль тебя. То, что ты задумал, выполнить невозможно. Как только люди узнают, что цели, ради которой они объединились, больше не существует, они разлетятся в разные стороны, как осколки разорвавшейся гранаты. Они и так готовы это сделать... Но если братья Бригадино узнают о смерти брата...

— Я готов сразиться с обоими Бригадино в честном поединке, если они того захотят, милорд. Но сначала мы должны разбить турок.

— У тебя веские причины для этой кампании, это очевидно. Но возможно ли это? Турецкий флот громаден и силён.

— Это действительно так. Опиши мне свой флот.

Дон Хуан подошёл к окну, из которого открывался вид на бухту.

— Мой единокровный брат, король Испанский, доверил мне флот и девяносто галер, двадцать четыре галеона и пятьдесят фрегатов и бригантин. Это вместе с генуэзской эскадрой, но Дориа подчинится мне. Под командованием Виньеро сто шесть галер, шесть галеасов, два галеона и шесть фрегатов, но у него мало людей. Папский флот состоит из двенадцати галер и шести фрегатов.

— В таком случае тебя превосходят по численности. У Али-паши не менее двухсот пятидесяти кораблей, и все они турецкие.

— Не понимаю тебя. У нас более трёхсот. — Дон Хуан нахмурился.

— Но галер лишь двести восемь. Будут сражаться только галеры, потому что Али-паша так хочет. Я думаю, что шесть венецианских галеасов мало что будут значить... И ты можешь не рассчитывать на свои фрегаты и бригантины. В Адриатике или Эгейском море ветер будет очень слабым или его не будет вовсе, поэтому большие корабли будут неподвижны и беспомощны. Они, правда, смогут нести дозор, но в сражениях их использовать трудно.

— Дьявол! — Дон Хуан вернулся к столу.

— Но я верю, что мы одержим верх.

— Ты так думаешь? — Плечи дон Хуана опустились. — Постоянно возникают всё более и более непреодолимые трудности. Ты верно заметил, что на всех кораблях врага будут люди одной национальности. В то время, как наши...

— Каков общий численный состав твоего флота?

— Приблизительно пятнадцать тысяч моряков, но это включает и галерных рабов, и около тридцати тысяч солдат. Меня беспокоит, что все они представители разных народов. Генуэзцы ненавидят венецианцев, венецианцы ненавидят папистов, испанцы презирают всех, а что касается этого Гранвелы, то я думаю, он ненавидит весь мир. Условия, которые он постоянно будет навязывать мне, очень близки к отношению к еретикам... или даже подозреваемым еретикам. И ты всё ещё говоришь, что мы можем победить турок? Я не уверен в том, что, вступив в битву, мои люди начнут сражаться не друг с другом, а с врагом. К тому же турок гораздо больше.

Только теперь Энтони понял, что главнокомандующий слишком молод, чтобы взвалить на свои плечи такую ответственность, что его смущает неясная позиция адмиралов, которые старше и опытнее его, но над которыми нависает мрачная фигура кардинала.

И всё же харизма дон Хуана, его дар быть лидером, была неоспорима. Всё, что ему нужно, — это порыв.

— Я прибыл, чтобы помочь тебе, господин, — сказал Хоквуд. — Поэтому мои слова будут простыми, может, даже обидными. День ото дня твой флот прогнивает изнутри, вражда между людьми растёт. А турки становятся сильнее. Ты должен немедленно выйти в море.

— Уже сентябрь, — вздохнул дон Хуан. — Капитаны, хорошо знающие моря, говорят, что с выходом в море мы опоздали, надо ждать весны.

— К весне твой флот перестанет существовать. Выходи в море, милорд. Погода до второй половины октября не испортится. У нас в запасе месяц. Выходи в море. Я знаю, где находится турецкий флот, и поведу тебя...

Дон Хуан вскинул голову.

— И добуду для тебя победу... если смогу дать несколько советов, — улыбнулся Энтони.

— Тогда приступай!

— Я хочу осмотреть твои корабли.

Хоквуд к этому времени довольно ясно представлял, что надо делать, и картина, представшая перед ним, лишь укрепила его уверенность. Галеоны были мощными судами, как он и предполагал, но они становились неуклюжими без сильного попутного ветра. Их роль в средиземноморской битве сведётся к нулю. Фрегаты и бригантины — маленькие, не полностью покрытые палубой суда были слишком легко вооружены, но Энтони считал, что бригантины можно использовать в разведке при попутном ветре.

Галеасы оказались более сильны, чем он предполагал. На каждом из них было не менее семидесяти орудий, которые могли стрелять как по людям, так и по кораблям, к тому же их гребцов защищала палуба. Энтони прикинул, что один галеас способен выступить против шести галер с надеждой на победу.

Но исход битвы, конечно, зависит от галер.

Галеры христиан были в среднем более ста пятидесяти футов в длину. Примерно такие же, как турецкие, подумал Энтони и тут же заметил, что обшивка их корпусов была около четырёх дюймов толщиной, на дюйм больше, чем у турок, а гребцы защищались деревянными щитами, каких не было у турок.

На каждой галере находилось по пять орудий на передней палубе вместо трёх у турок. Носы галер были обиты железом и превращались в таран, который, по предположению Энтони, ни на йоту не изменился со времён древнегреческих триеров.

— Что скажешь? — спросил дон Хуан по окончании инспекции.

— Я думаю, что у тебя мощная сила, сир, — сказал Энтони, — и что с тобой будет сражаться флот, который в течение многих поколений не знал поражений.

— К тому же турок больше, — уныло произнёс дон Хуан.

— Значит, мы не можем полагаться на обычную тактику.

— А что ты называешь обычной тактикой для морского сражения?

— У меня нет опыта, чтобы говорить о сражении в Атлантике, милорд, где ветер и погода так же важны, как и пушки с кораблями. Но в Средиземном море сражение очень похоже на сухопутную битву. Противники выстраиваются в линию, затем наступают друг на друга, чтобы затем смять фланг. Именно поэтому галерные сражения в основном проходят недалеко от берега для того, чтобы хотя бы один фланг не мог быть разрушен. Можешь быть уверен, что Али-паша примет эту стратегию.

— Что можем использовать мы?

— Это опасно. Но я думаю, что мы используем эту тактику с пользой для себя, — сказал Хоквуд.

— Каким образом?

— Для начала я использовал бы галеасы в качестве таранов, чтобы разбить линию противника. Их надо поставить по два, каждая пара пойдёт впереди трёх эскадр твоего флота. Они окажутся в центре турецких рядов, там начнётся свалка, в которой галеры смогут добиться превосходства. Насколько я знаю, турки боятся галеасов. У них нет таких кораблей и соответственно опыта в сражениях против них.

— Но ведь я могу потерять шесть больших судов, — произнёс дон Хуан, поглаживая бороду.

— Такой риск оправдан, потому что он даёт возможность выиграть сражение, милорд.

— Продолжай, — приказал дон Хуан, внимательно глядя на Хоквуда.

— Во-вторых, милорд, я убрал бы длинные носы у галер.

— Не сошёл ли ты с ума, Хоквуд? Как же галера будет сражаться без носа? Ведь галеры должны идти на таран и срезать вёсла у галер противника!

— Это так, сир. Или, вернее сказать, было так до сегодняшнего дня. Чтобы таранить врага или срезать вёсла, ты должен войти с ним в контакт. Должна начаться рукопашная. Потеряв суда в драке, ты лишишься их навсегда, потому что турки будут превосходить тебя по численности как кораблей, так и людей. Ты должен выиграть это сражение или по меньшей мере сравнять силы с дальнего расстояния, используя пушки. Ты лучше вооружён, чем турки, но твои орудия закрыты так же, как и их, и не могут стрелять напрямую. Убери носы, милорд, и дай пяти точкам на каждой галере стрелять без препятствий. Я верю, что ты сможешь выиграть день, даже не подходя к врагу.

— Без сомнения, это правда, — пробормотал дон Хуан. — Ты или гений, или глупец, Хоквуд. Но согласятся ли на это мои командиры? Будут ли они сражаться?

— Чтобы быть уверенным в этом, ты должен повесить первого, кто осмелится не повиноваться тебе. Что касается того, что твоё войско состоит из людей разных национальностей... что ж, ты должен смешать их.

— Не совсем понимаю...

— Ты говоришь, что венецианцам не хватает солдат. Помести испанских солдат на венецианские галеры. Затем возьми несколько венецианских моряков на борт своего судна. У тебя должен быть полностью смешанный флот.

— Твои планы час от часу всё смелее. Скажи мне, что ещё у тебя на уме?

— Пока всё. Сегодня же пусть снимут носы. Выходить в море нужно как можно быстрее. Потом у меня будет другое предложение...

— Скажи мне.

— Нас превосходят по численности как в людях, так и кораблях. Мы должны это исправить.

— Ты думаешь, что я не искал новобранцев? Их просто нет.

— Они есть на борту даже твоего корабля.

— Что ты имеешь в виду?

— Сколько среди твоих галерных рабов христиан?

— Порядка двух третей. Но из них больше половины — протестанты, приговорённые к галерным работам инквизицией.

— Но они всё же христиане, а мы собираемся сражаться с турками. Прямо перед сражением освободи их и вооружи.

— Теперь я точно знаю, что ты сумасшедший.

— И если они будут сражаться за тебя, пообещай им свободу после победы.

— Гранвела не даст на это разрешения.

— Моё почтение, милорд, могу ли я спросить, кто командует флотом? Кардинал де Гранвела или дон Хуан Австрийский?

Молодой человек не отрываясь смотрел на Хоквуда несколько секунд, а затем, стукнув по столу кулаком, сказал:

— Дон Хуан Австрийский, именем Бога.

Приказ был отдан, и с галер сняли носы. Это вызвало замешательство адмиралов, они были ещё более удивлены, когда главнокомандующий приписал испанских моряков на венецианские галеры и венецианских моряков к испанским судам.

Потом вышел приказ выходить в море и направляться к венецианскому острову Корфу.

— В сентябре! — запротестовал маркиз Санта-Крус. — Слишком поздно для Адриатики, милорд. Этот англичанин сбивает тебя с толку.

— Флот выходит в море, маркиз, — ответил главнокомандующий тихо, но твёрдо. — Мы застанем турецкий флот в проливе Патраикос. Корфу будет нашей базой.

Адмиралам пришлось повиноваться. 15 сентября 1571 года галеоны вышли в море под прикрытием фрегатов, за ними следовали галеасы.

На следующий день отправились галеры. По настоянию дон Хуана Хоквуд находился на «Реале», флагмане главнокомандующего.

Дон Хуан и Хоквуд обсуждали тактику, которую необходимо будет применить после того, как турки окажутся в замешательстве, вызванном пушечными залпами с галеасов и галер со снятыми носами. Энтони сообщил главнокомандующему всё, что он знал о галерных сражениях. Он говорил дон Хуану о таких важных вещах, как запас мыльной воды, которая будет разливаться по палубе собственного корабля при попытке врага захватить судно; как запас жира, чтобы намазать им концы причальных шестов, чтобы враги не могли ухватиться за них. Хоквуд сказал молодому командиру, что из-за маленького палубного пространства на галере несколько людей должны выкидывать мёртвых за борт сразу же после того, как они умерли, а если это касалось врагов, то их можно выбрасывать ещё живыми.

— Я многого ещё не знаю, — признался дон Хуан. — Ты, должно быть, давно ходишь в море?

— Всю жизнь, — ответил Энтони.

— В таком случае я благодарю Бога, что он послал тебя. Что нам ещё нужно сделать?

— Нужно определить построение своих сил и познакомить с ним командиров.

— Какое построение предлагаешь ты?

— Три равных эскадры и резерв. Кто из твоих командиров наиболее самостоятелен?

— Маркиз Санта-Крус. Это, конечно, самый опытный моряк среди испанцев.

— Тогда назначь его командовать резервом, в котором будет двадцать восемь кораблей. Они должны начать действовать по своему усмотрению и поддержать ту часть флота, которой потребуется помощь.

— Продолжай, — кивнул дон Хуан.

— Затем раздели остальную часть своих сил на три эскадры, каждая по шестьдесят галер. Ты, конечно, будешь командовать центром. Али-паша наверняка ждёт, что ты придёшь к нему.

— Почему он должен ждать этого, Хоквуд?

— По двум причинам. Я уже говорил, что он предпочитает сражаться близ берега для того, чтобы одно крыло было защищено. К тому же, когда он узнает численность твоего флота, он предпочтёт дать сражение в турецких водах, чтобы спокойно уйти в случае поражения.

— Но если мы будем разбиты, мы теряем всё. — Дон Хуан вновь помрачнел.

— Но мы не будем разбиты, Я предполагаю, что Али-паша предпочтёт сражаться недалеко от берега, возможно, у выхода из залива Патраикос и ближе к его северному берегу, потому что там находится его база Лепанто. В этом случае венецианцы должны командовать левым флангом, поскольку они наиболее приспособлены сражаться в прибрежных водах. Значит, они будут ближе всех к берегу.

— А правый фланг?

— Милорд, если бы ты доверил его мне... но сомневаюсь....

— Я не могу, Хоук-паша, как бы ни хотел этого. Достаточно того, что ты и так находишься с нами.

— Понимаю, милорд. Тогда отдай его Дориа.

— Но ведь он твой злейший враг!

— Но он превосходный мореход, к тому же военный...

— У тебя широкая душа, Хоквуд. Я приму твои рекомендации. Скажи, что ещё нам нужно делать.

— Мы мало что можем ещё... мы должны молиться, чтобы погода не изменилась.

Небо в тот момент было чистым.

Последние воины добрались до Корфу 25 сентября. К тому времени дон Хуан и Хоквуд получили кое-какую интересную информацию. Остров, оказывается, был атакован турками всего неделю или две назад. Затем турки отступили, получив сообщение о приближении христианского флота.

Турецкие разведывательные галеры появлялись время от времени в пределах видимости, и дон Хуан с трудом удерживал командиров от их преследования. Он боялся, что турки отступят от Лепанто, узнав о прибытии флота христиан, но Хоквуд разубедил его: Селим никогда не согласится на это, как, впрочем, и Али-паша. Он ждал этого момента всю свою жизнь. И действительно, от пленников, захваченных венецианцами, стало известно, что турецкий флот находится в заливе и что Али-паша уже прибыл, чтобы возглавить его.

— Кто прибыл вместе с ним? — спросил Энтони у пленника.

— Там много великих командиров, Хоквуд. Хасан-паша из Алжира... «Сын Барбароссы», — подумал Энтони. — Хамет-бей, Улуч-Али, Мехмед Широччо-паша.

— Кто главнокомандующий? — спросил Хоквуд.

— Пертав-паша, господин.

— Пертав-паша, — злорадно повторил Энтони.

— Он важнее остальных? — спросил дон Хуан.

— Для меня да, милорд, — сказал Энтони с мрачным удовлетворением в голосе.

Безветренным днём 29 сентября флот, сопровождаемый только галеасами, а не галеонами (для них не было ветра), переправился через узкий пролив, отделявший Корфу от Албании, и направился к порту Гоменицца на материке, чтобы собрать необходимую информацию. Вечером дон Хуан сообщил капитанам правду о Фамагусте. Он также рассказал о том, какую роль сыграл в этой трагедии Хоквуд, и о печальной участи Марк Антонио Бригадино.

— И этот негодяй, — воскликнул Амброджио Бригадино, — стал помощником нашего главнокомандующего? Милорд, я требую, чтобы его немедленно повесили.

— Монсиньор, я готов встретиться с вами с мечом в руках сразу же по окончании кампании, — вставая, произнёс Энтони. — Но сейчас наша общая цель — сражаться за великое дело, ради которого я готов пожертвовать жизнью. Разве мы не должны отомстить за вашего брата и всех тех несчастных, которыми он командовал, прежде чем воевать между собой?

— Хорошо сказано, Хоквуд, — вмешался дон Хуан. — До исхода битвы дуэли отменяются. Счёты будете сводить после нашей победы.

На следующий день прибыло ещё семнадцать галер. Восемь из них были от рыцарей Святого Иоанна на Мальте, ими командовал глава города Массины по имени Джустиниани. Он был прямым потомком генуэзца, героически защищавшего Константинополь от Мехмеда Завоевателя. Ещё девять галер пришли из Венеции. Казалось, Алвизо Мочениго решил отдать всё на разгром турок и тем самым оставил свою республику почти незащищённой.

Подкрепление обрадовало дон Хуана. Он смог улучшить тактическую диспозицию и увеличил свои три эскадры до шестидесяти трёх кораблей в каждой, а резерв — до тридцати пяти. Теперь у него было двести двадцать четыре галеры и галеасы, и он больше не чувствовал, что турки намного превосходят его количеством. И если бы можно было задействовать и галеоны...

Хоквуда беспокоила погода — на небе появились клочки облаков. С наступлением октября всегда возникает опасность внезапного шторма, хотя вряд ли это случится раньше чем во второй половине месяца. Энтони хотел продолжить поиски турок, но дон Хуан настаивал, что галеоны можно использовать в предстоящем сражении, и три драгоценных дня были потеряны в ожидании в Гоменицце ветра, который мог сдвинуть эти огромные корабли с места.

Была и другая причина для волнений — люди начали болеть. Это было неизбежно, поскольку они длительное время находились взаперти, а свежая пища из албанских сел не улучшила положение, а, наоборот, ухудшила. Среди тех, кто свалился в лихорадке, был Мигель де Сервантес.

Были дни, когда терпение, и без того натянутое, начинало иссякать.

Тем временем облака сгущались.

— Милорд, — сказал Энтони в приступе отчаяния, — если вы будете ждать ещё несколько дней, то мы можем проиграть битву. Погода не терпит.

— Почему? — усмехнулся кардинал, который с трудом скрывал свою неприязнь к англичанину. — Нет ни ветерка.

— Это свидетельство того, что через несколько дней подует очень серьёзно, — ответил Хоквуд и обратился к дон Хуану: — Надеюсь, сударь, вам понятно, насколько бесполезны большие суда в нынешних условиях?

Молодой Габсбург сдался, и утром 4 октября галеры двинулись на юг, проходя между островами и гаванью Превеса, где шестнадцать столетий назад разыгралось сражение и где Xайреддин одержал победу над генуэзским флотом в 1538 году.

На якорь встали вечером у мыса Дукато.

Ветер, которого так боялся Энтони, всё-таки завыл сразу после полуночи. Галеры понесло, они начали зачерпывать воду, сигнальные фонари раскачивались...

— Что нам делать? — Дон Хуан выскочил на палубу, где находился Хоквуд.

— Нам надо искать убежище, сир.

— Но где?

— На Кефалинии. Там есть бухта — Фискардо, защищённая с севера, где мы будем в полной безопасности.

— Если когда-нибудь доберёмся до неё... — пробормотал кардинал и осёкся.

Дон Хуан уже отдавал приказы, суда подняли якоря и начали двигаться на юг. «Реал» шёл впереди, освещая путь остальным. К рассвету флот прибыл в Фискардо.

Команды, однако, были потрясены, и в Фискардо произошёл инцидент, чуть не свернувший всю кампанию. Хоквуд и дон Хуан обедали на передней палубе «Реала», когда на венецианской эскадре поднялся невообразимый гам. Они мгновенно вскочили, пытаясь разглядеть сквозь лес мачт, что там происходит. Гам продолжался некоторое время. Вскоре командир-испанец, бледный от негодования, прибыл на флагман и рассказал о случившемся.

Оказывается, между венецианцами и испанцами на борту одной из венецианских галер произошла ссора, во время которой несколько венецианцев были убиты. Разгневанный адмирал Виньеро приказал повесить нескольких испанцев.

— Они всё ещё висят там, — кричал офицер, — их убили эти республиканцы...

— Хорошо бы Виньеро повесить рядом, — прорычал Гранвела. — Наглый пёс!

— Мой Бог, — сказал дон Хуан, злой, как и все. — Отдайте приказ окружить венецианскую эскадру, пусть их командиры предстанут передо мной.

— Милорд! — закричал Энтони. — Ты не сделаешь этого.

— Ты осмеливаешься подвергать сомнению правильность моего приказа? — нахмурился дон Хуан.

— Да. Иначе ты можешь погубить всё предприятие, сир. Ведь ты сам говорил мне, что боишься, что твои люди могут затеять драку между собой прежде, чем вступят в схватку с врагом?

Дон Хуан колебался, кусая губы.

— Милорд, — продолжал Хоквуд, — нам повезло, что это первый инцидент за всё время. Людям не терпится встретиться с врагом. Так мы излечим все наши болезни, мы уже почти у цели. Если ты отдашь приказ арестовать адмирала Виньеро, венецианский флот отправится домой. Тогда ты будешь предоставлен на милость туркам.

Дон Хуан внимательно смотрел на Энтони несколько секунд, затем сказал:

— Отмените приказ.

Офицер не без колебания подчинился.

— Я больше не разговариваю с Виньеро, — сказал дон Хуан. — Запомни это. Я буду общаться лишь с вице-адмиралом Барбариго.

Хоквуд склонил голову. По крайней мере, ему удалось предотвратить катастрофу, большего он всё равно не смог бы сделать.

Ветер завывал всю субботу 6 октября. Дон Хуан всё ещё рассчитывал, что галеоны присоединятся к ним, но Хоквуд понимал, что это пустые надежды. Слишком большая опасность для огромных кораблей выходить в море в такую неустойчивую погоду в этом лабиринте скал и островов. Но вечером ветер спал.

— Это ещё повторится, Хоук? — спросил дон Хуан.

— По крайней мере, не завтра, сир, — ответил Энтони, взглянув на небо.

— Мы знаем, что турки уже в проливе. Будут ли они всё ещё там, ожидая, что погода отбросит нас назад?

— Сомневаюсь, милорд. Но... мы не можем больше ждать.

— В таком случае мы должны выступать. — Дон Хуан дал приказ офицеру: — Сигналь флоту: выплываем завтра, направление на залив Патраикос. Не поспешил ли я? — спросил Габсбург.

— Ты принял единственно правильное решение, милорд, — уверил его Энтони.

В два часа пополуночи седьмого октября в воскресенье испанско-генуэзская эскадра, направленная формировать правый фланг христианского флота, подняла паруса; командовал ею Джованни Андреа Дориа.

«Реал» вышел в море в сопровождении флагмана Колонны, командующего папским флотом, а также Виньеро, который передал командование левым крылом своего флота Барбариго в соответствии с приказом дон Хуана.

С центральной эскадрой шли первые два галеаса под командованием капитанов Дуодо и Гуора. Два других пойдут с венецианцами. Ещё одна пара должна была сопровождать эскадру Дориа, но по какой-то причине опоздала с выходом. Никто не сомневался, что они догонят.

Путь проходил между островом Оксия и материком, огибал мыс Скрофа в заливе Патраикос.

— Как медленно движется Дориа, — рявкнул дон Хуан, когда генуэзская эскадра, казалось, внезапно появилась перед ними. — Ускорить ритм, — приказал он.

Капитан поспешил с приказаниями на шкафут, и удары по барабанам ускорились до одного в секунду. Галеры рассекали воду.

— Я бы порекомендовал вам спокойствие, милорд, — сказал Энтони. — Враг там. Теперь он не уйдёт от нас.

— Я должен быть впереди и все должны это видеть, — объявил дон Хуан. — Держать ритм!

Он находился на подъёме, ощущал прилив энтузиазма в предвкушении победы. На траверзе мыса Скорфа находилась эскадра Дориа, за ней следовал остальной флот. Впереди были открытые воды пролива Патраикос, виднелся северный берег Пелопоннеса, затерянный в утренней дымке.

Когда суда огибали материк, Хоквуд заметил сигналы на мачте флагмана Дориа «Капитан».

— Корабли в поле зрения, — сказал он. — Эй, на мачте! — проревел он.

— Два паруса к востоку, — отозвался кто-то.

— Три, четыре, шесть, восемь, — прокричали с мачты.

Энтони прищурился, вглядываясь в мерцание на горизонте, когда солнце пригрозило подняться над горами, окружающими пролив. «Восемь, — подумал он, — десять. Пятьдесят, сотня, две, три...»

— Это Али-паша и турецкий флот, — сказал Энтони. — Это день, которого мы ждали.

«День, которого я ждал, — подумал Энтони, — целых десять лет. Но только теперь я на другой стороне».

— Залп, капитан! Дай сигнал: враг в поле зрения! — прокричал дон Хуан.

Глава 22 БИТВА

Энтони забрался высоко в такелаж, чтобы разглядеть приближающийся флот. Его предположения оправдались. Али Монизиндаде разделил корабли на три эскадры и держался ближе к северному берегу пролива, защищая один из флангов.

По вымпелам Энтони определил, что северная эскадра, самая маленькая, но насчитывающая более пятидесяти судов, находилась под командованием Широччо-паши.

Флагман Али Монизиндаде находился в центральной эскадре, приблизительно вдвое превышающей фланговую. Недалеко от флагмана Энтони различил вымпел Пертав-паши.

Левый фланг, такой же численности, как и центральный, нёс вымпел Улуч-Али. Дон Хуан приказал поднять вымпел Священной лиги, тем самым сигнализируя всем эскадрам занять позиции. Всем командирам было велено собраться на борту флагмана для заключительного совещания.

Наступал рассвет.

План сражения остался в основном без изменений, за исключением действий левого крыла. Галеры должны подойти к берегу для сражения с Широччо-пашой, командовать будет Барбариго. Виньеро оставался в центральной эскадре слева от флагмана. Колонна на папском флагмане занял позицию справа от «Реала».

Тем временем капитаны собрали матросов на завтрак. По окончании совещания дон Хуан побывал на каждом корабле. Когда он ступал на переднюю палубу, его приветствовал хор голосов; доспехи главнокомандующего сверкали в лучах восходящего солнца.

От представшей взору картины Энтони воспрял духом.

По возвращении флагмана на исходную позицию состоялся молебен. Все христиане, надев доспехи, преклонились на палубах, чтобы поговорить с Богом прежде, чем отдать свои жизни в его руки.

Энтони смотрел на них с восхищением. Он облачился в испанскую кирасу и морион, но отказался от папиры в пользу верного меча и с ещё большим удовольствием оставил бы себе турецкую саблю. Внешне он стал похож на испанца или венецианца, но в действительности он был совсем другим.

Халил, так же в испанском облачении, с трепетом смотрел на христиан, стоявших на коленях.

Во время молитвы Энтони и Халил не отрываясь смотрели на турок, появившихся в заливе. Они двигались огромным полукругом. Приближаясь, они начинали выстраиваться в линию. По-видимому, турки пришли в смятение, увидев четыре огромных галеаса впереди христианских эскадр. К сожалению, ещё два галеаса до сих пор не появились.

И всё же турки приближались, их кличи доносил лёгкий ветерок.

Около десяти утра христиане поднялись с колен. Лучи солнца играли на их доспехах, и казалось, что на каждой галере одновременно зажглись сотни свечей.

Теперь надо было решить тактические вопросы. Левый фланг (венецианцы) держал более учащённый по сравнению с остальным флотом ритм и медленно двигался вперёд, однако не приближаясь к берегу. Очевидно, Барбариго застрял на мелководье.

Широччо-паша, действуя по приказу или по собственной инициативе, также участил ритм и быстро двигался навстречу венецианцам. Дои Хуан незамедлительно приказал увеличить скорость своей эскадры и вышел на траверз левого крыла.

Левое крыло турок укрепило свои силы так, чтобы увеличить угрозу охвата правого крыла христиан. Дориа заметил это движение, и теперь его эскадра направилась вслед за турками.

Энтони кусал губы. Действия Дориа открывали брешь в линии христиан. Но вызывать маркиза Санта-Крус пока не стоило — никто не мог сказать, не потребуются ли резервные силы где-нибудь в другом месте.

В половине одиннадцатого эскадра Широччо приблизилась на расстояние обстрела галеасов Барбариго, и прогремели первые выстрелы. Дым поднялся в воздух. Точный прицел и сила выстрелов сделали своё дело, некоторые турецкие галеры были полностью выведены из строя, их вёсла разломались как спички, а мачты упали как подрезанные. Остальные галеры взяли вправо и направились к берегу.

Их намерения были очевидны: обойти венецианцев с фланга. Дон Хуан, наблюдая, потянул в задумчивости бороду — центр всё ещё был не задействован.

— Барбариго — замечательный военный моряк, — обнадёживающе сказал Энтони.

Венецианский адмирал уверенно развернул свои корабли навстречу угрозе, правильно рассудив, что, пока турецкие суда остаются на плаву, с его галерами ничего не случится. У берега завязался жестокий рукопашный бои...

Построение турецкой эскадры, вовлечённой в сражение, нарушилось. Правое крыло венецианцев под командованием Марко Квирини оставалось незадействованным. И Квирини, ещё один талантливый капитан, оценив обстановку, повернул свои суда на север и начал окружать турецкую эскадру.

— Хотя бы здесь мы победим, милорд, — сказал Хоквуд дон Хуану.

Наступило время обратить внимание на себя: центр находился в поле обстрела.

Вновь галеасы сделали своё дело. Их команды управлялись с оружием настолько хорошо, что турки побоялись пойти в атаку. Они пошли на христианский флот в обход, создав при этом невообразимую неразбериху. Галеры Али Монизиндаде и Пертав-паши шли прямо на «Реал» и сопровождавшие его корабли.

Потери турок были большими. Орудия и христиан и турок стреляли так часто, насколько было возможно, но христиане наносили гораздо больший ущерб благодаря тому, что носы с их галер были убраны.

Но Али-паша всё-таки двигался к своей цели, собираясь атаковать флагман дон Хуана.

— Он идёт на абордаж, — сказал Хоквуд, видя, что турецкие галеры слишком быстро направляются к ним; галеры христиан по-прежнему держали медленный и мерный ритм.

— Аркебузы к бою! — раздался приказ, и триста человек с оружием в руках собрались на шкафуте.

Турки приближались, издавая воинственные кличи. Их галеры, казалось, взлетали над морем. Энтони бросил взгляд вправо и увидел, что Пертав-паша намеревается атаковать Гхолонну, который находился поблизости от «Реала».

Но Пертав-паше пришлось подождать. Раздался невообразимый треск, люди полетели во все стороны, галера Али врезалась в нос по правому борту «Реала», подрезав вёсла; гребцы истошно кричали.

Над разбитыми носами обоих кораблей кишмя кишела орда вооружённых турок.

Аркебузисты прицеливались по живым мишеням.

— Огонь! — прорычал дон Хуан, обнажая меч.

Энтони был готов к бою и с удивлением обнаружил рядом с собой молодого поэта Мигеля де Сервантеса.

— Я думал, вы больны, сеньор, — сказал он.

Юноша был очень бледен.

— Не настолько, чтобы пропустить такое событие, — отозвался он.

Они бросились вперёд, сопровождаемые Халилом.

Аркебузы выстрелили, и в утреннем воздухе повисли клочья дыма. Летящий свинец остановил турок...

— Вперёд! — закричал Хоквуд. — Сабли и копья! За мной!

Он побежал сквозь ряды аркебузистов, которые, побросав ружья, достали сабли. Он направился вперёд, несколько оставшихся в живых турок, увидев его, взвыли от ужаса.

— Хоук-паша! — вопили они. — Хоук-паша восстал из могилы.

Энтони предположил, что, должно быть, капитан галеры, которого он перехитрил в Адриатике, объявил его погибшим.

Турки бросились обратно на галеру Али, Энтони пустился в погоню, стараясь не упасть на скользкой палубе. Кто-то метнул в него копьё, Энтони увернулся и, сделав выпад, взмахнул саблей. Раздался хруст перерубленной кости. Человек упал как подкошенный. Энтони видел турок, бегущих по проходу между гребцами и всё ещё выкрикивающих его имя.

— Ба! — закричал Али Монизиндаде с задней палубы. — Это не привидение. Это предатель Хоук-паша. Разве вы не хотите его уничтожить?

Он обнажил саблю и бросился в атаку. В нескольких футах от Энтони он остановился и крикнул:

— Мой долг, Хоук, доставить твою голову султану!

— Тогда бери её, — бросил вызов Энтони. Засверкали сабли, но, прежде чем противники смогли начать поединок, раздался ужасный треск. Они потеряли равновесие. Хоквуд упал и оказался в самой гуще этих мерзавцев. Халил схватил его за плечи и вытащил назад, прежде чем эти адские создания, пропитанные кровью, смогли его схватить.

Ещё одна турецкая галера подошла к галере Али, доставив подкрепление на борт флагмана. Испанцам пришлось отступить. У Хоквуда не было другого выбора, он должен был находиться вместе с ними — к самоубийству он не был пока готов.

— Стоять! — проревел он. — Стройтесь в ряды! Дон Хуан был на носу «Реала», он пытался вновь собрать своих людей. Но теперь испанцев было вдвое меньше, чем турок. Турки опять пошли в атаку. Лишь некоторые аркебузы были перезаряжены.

— Именем Бога, мы проиграли! — закричал дон Хуан. Турки оттесняли испанцев на заднюю палубу. Аркебузы больше не стреляли.

— Рабы, — спохватился Энтони и спустился по лестнице к первым рядам скамей.

— Будете ли вы сражаться за Господа Бога? — закричал он. — И за свою свободу?

— Да! — услышал он рёв в ответ.

Разъединить цепи оказалось секундным делом.

Пики, поставленные у барабана для такого экстренного случая, были схвачены, и все рабы последовали за Хоквудом вверх по лестнице.

И как раз вовремя. Испанцы были на грани смятения, но внезапное появление орды обнажённых людей, вооружённых пиками, повергло турок в панику, и они бросились назад.

Второй раз Хоквуд и дон Хуан повели атаку на турецкий флагман. Энтони видел Али, стоявшего на задней палубе. Он отдавал приказы, собирал людей и призывал к помощи. Их разделяло слишком много ворочавшихся, разрезанных, вопящих тел. Хоквуд сразу же бросился к Али-паше, но, прежде чем настиг его, подошли ещё две турецкие галеры. Вновь христиане были отброшены назад, вновь турки двигались вперёд.

Маркиз Санта-Крус, заметив отчаянное сражение, послал на помощь полдюжины галер из резерва. Люди забрались на «Реал», готовые вступить в сражение. Но турки превышали христиан по численности, кровь хлестала ручьями и, стекая в море, меняла его цвет. Люди слали проклятия, ругались, рубили и пронзали, скользили и падали за борт, вопили и давились, но христиане по-прежнему отступали.

Хоквуд понял, что только смерть Али-паши спасёт положение. Энтони едва держался на ногах, его шлем был смят, левая рука горела, вероятно от раны, он тяжело дышал и был как будто охвачен лихорадкой. Но вновь он заставил себя ринуться вперёд... и внезапно оказался напротив желанной цели, правда, на расстоянии нескольких футов.

Али Монизиндаде усмехнулся, оскалив зубы.

— Опять ты предатель, «— процедил он и в последний раз рванулся вперёд, но, взмахнув рукой, рухнул вниз на скамьи гребцов. Кто-то ударил его по голове.

Хоквуд тут же последовал за ним, сбил шлем, схватил за волосы, резанул по шее и поднялся наверх с истекавшей кровью головой в руке.

— Али-паша мёртв! — хрипло крикнул он. — Али-паша мёртв!

Турки закричали от ужаса.

— Вперёд! — зарычал дон Хуан охрипшим, как у Хоквуда, голосом. — Вперёд!

В последний раз христиане рванулись вперёд. Увидев отрубленную голову своего адмирала, турки потеряли волю к победе. Они отступили и вряд ли ещё вернутся. Пощады им ждать нечего. Испанцы безжалостно вытесняли турок, яростно косили их саблями, снова и снова рубили раненых, чтобы убедиться, что те мертвы. Спустя несколько минут после смерти Али-паши его флагман и три галеры были захвачены.

Теперь можно было оглядеться.

Посмотрев на север, Энтони убедился, что там тоже одержана победа. Окружённая венецианцами эскадра Широччо постепенно уничтожалась. Ни одной из турецких галер не удастся уйти, так же как и никому из команды.

Как позже узнал Хоквуд, эта победа далась нелегко, Барбариго был смертельно ранен и его племянник Марко Контарини, занявший его место, почти сразу же был убит. Только Федерико Наси, взявший на себя командование эскадрой, достиг окончательной победы. Широччо-пашу достали из моря смертельно раненным.

В центре эскадра Али-паши была разбита наголову.

Но на правом фланге дела обстояли не так хорошо. Улуч-Али, заметив продвижение Дориа, пытающегося избежать окружения, к югу, мог выбирать один из двух тактических манёвров. В первом случае надо было направить девяносто галер против генуэзской эскадры и превосходящими силами уверенно достичь победы хотя бы в этом месте независимо от того, что происходит в целом. Но Улуч сразу понял, что правый фланг турецкого флота уже потерян, а центр находится в опасности. Поэтому он решил сделать всё возможное, чтобы не допустить полного разгрома турок. Он направил свои суда прямо на брешь, образованную в рядах христиан манёвром Дориа, намереваясь справа атаковать центральную эскадру дон Хуана и расширить участок прорыва.

Заметив этот манёвр, Джустиниани развернул малочисленную эскадру максимально вправо на центр, чтобы отразить нападение. Но мальтийцы были сметены, их суда захвачены, а команды уничтожены.

Санта-Крус понял масштабы катастрофы и отправил восемь галер под командованием дон Хуана де Кардона на помощь мальтийцам. К несчастью, они прибыли слишком поздно и теперь оказались в центре жесточайшей схватки. Каждому христианскому кораблю здесь противостояло по два турецких. Именно это увидел Хоквуд сразу после того, как захватил флагман Али Монизиндаде.

Христиане были вновь разбиты, они сражались до последнего человека. Кардона был смертельно ранен, из пятисот воинов на борту его корабля в живых осталось только пятьдесят. На борту «Флоренции» убиты были почти все, включая галерных рабов; капитан Томазо де Медичи, тяжело раненный, обнаружил, что в его распоряжении осталось лишь семнадцать рыцарей ордена Святого Стефана. На двух папских галерах «Сан-Джованни» и «Пьямонтеса» в живых не было никого, а галерные рабы так и остались сидеть, прикованные цепями к своим вёслам, но только уже мёртвые.

Эту резню видели Хоквуд и Санта-Крус. Маркиз уже рванулся туда с галерами, ещё остававшимися в резерве.

Энтони схватил дон Хуана за плечо.

— Милорд, правый фланг в опасности.

Дон Хуан сразу же оценил ситуацию, обратив внимание и на то, что теперь генуэзская эскадра была в нескольких милях. К этому времени Дориа понял, что его обманули, и возвращался обратно. Но он сможет прийти на помощь не раньше чем через полчаса.

— Пусть Господь покарает этого человека за предательство, — прорычал дон Хуан.

— Я так не думаю, милорд, Дориа просто перехитрили. Но как бы то ни было, мы не можем больше ждать его.

— Ты прав. — Дон Хуан посмотрел по сторонам. Затем он приказал всем покинуть турецкие галеры, которые люди грабили, прежде чем жечь. Его суда направились на спасение папской эскадры.

Произошло ещё одно жестокое сражение, но теперь Улуч-Али понял, что его может смести весь флот противника. Суда христиан, кинув трофеи, шли на помощь главнокомандующему; Дориа двигался с юга.

Улуч в свою очередь отдал приказ оставить трофеи и направить тридцать уцелевших галер назад в залив. Напоследок он поднял на своей мечте знамя ордена Святого Иоанна, снятое с флагмана Джустиниани.

— Мы разобьём их до последнего! — прокричал дон Хуан. — Сигналь всеобщую атаку.

Энтони вновь взглянул по сторонам. Команды христиан почти выбились из сил. Даже люди Дориа, не задействованные в сражениях, гребли впустую в течение двух часов.

К тому же предательские обрывки облаков возвращались и затягивали небо.

— Милорд, — сказал Энтони, — осмелюсь сказать... Твои люди сейчас не поймают Улуч-Али. Но ведь ты и так достиг величайшей победы на море во всей истории. Ты разбил флот в триста кораблей и не уничтожил, может быть, пятьдесят.

— Я должен потопить каждый Турецкий корабль, Хоук, — стоял на своём дон Хуан.

— Но ты можешь потерять свой собственный флот, сударь. Через двенадцать часов начнётся шторм.

Дон Хуан посмотрел на небо.

— Что ты предлагаешь?

— Нам надо найти укрытие, сударь, и как можно быстрее. Недалеко отсюда есть бухта, где мы будем в безопасности, пока шторм не закончится. — Энтони усмехнулся. — Улуч-Али всё ещё будет закупорен в Лепанто, когда мы вновь отправимся в плавание.

Дон Хуан сначала усомнился, затем кивнул и отдал приказ. Флот христиан направился в укрытие.

Теперь можно было залатать дыры, полученные в битвах. Среди раненых Энтони обнаружил Сервантеса. Запястье его левой руки было забинтовано, кисти больше не было.

— Мне отрубили руку, — с гордостью в голосе сказал Сервантес. — Хирургу пришлось только завершить начатое.

Энтони пришёл в ужас от такого несчастья, но юноша казался на удивление жизнерадостным.

— Этот случай убедил меня, господин, — продолжил поэт, — что никто не может идти против своей судьбы. Я был приговорён и должен был потерять руку в Испании. Я покинул Испанию, чтобы потерять руку, служа Испании. Но это только доказало мне, что Бог милостив: ведь я был приговорён потерять правую руку, а потерял левую. Я всё ещё могу писать. — Сервантес усмехнулся. — Ты же не станешь отрицать, что теперь мне есть, о чём писать, монсиньор?

Не думая о своей судьбе, Хоквуд сел в лодку и направился к пробитой в нескольких местах галере Колонны. У него была определённая цель.

Картина здесь была такой же, как и на всех остальных кораблях: изнурённые люди сидели группами, пили вино, ужинали, обматывали раны, вспоминали и хвастались.

— Рад видеть тебя, Хоук! — приветствовал его Колонна, обнимая.

Даже кардинал де Гранвела, которого не было видно во время сражения, улыбаясь, сказал:

— Это великая победа!

— Каждый выполнял свои долг, — ответил Энтони.

— Кроме этого предателя генуэзца, — отметил кардинал. — Его следует повесить на мачте.

— Он ошибся, святой отец. Никто не может быть повешен за честную ошибку. Но мне нужна информация, монсиньор, — ответил Энтони и обратился к Колонне: — Твои корабли атаковали галера Пертав-паши?

— Мы захватили её. Она здесь, — кивнул Колонна.

— Что с пашой? Он погиб?

— Точно не знаю, там кто-то уцелел. Человек шесть ещё живы. Завтра прикую их к скамьям собственного судна.

— Разреши мне поговорить с ними?

— Конечно. Мои люди проводят тебя.

Энтони забрался на захваченное судно. Халил, как всегда, сопровождал его.

Закованные в кандалы турки сбились в кучу. Увидев Хоук-пашу, они не могли поверить своим глазам.

— Что случилось с Пертав-пашой? — начал Энтони. — Кто-нибудь видел его мёртвым?

Турки покачали головами.

— Паша не умер, — сказал наконец один из них.

— Что ты сказал?

— Мы дали задний ход, — сказал человек. — И когда паша увидел, что мы будем разбиты, он покинул нас, ушёл на галеоте.

— Ты уверен в этом?

— Я видел это собственными глазами, Хоук-паша, — сказал пленник. — Паша бросил нас. Я видел, как галеот уходит в сторону Корифского залива.

— Откуда ты знаешь? — спросил Энтони.

— Я его слуга, Хоук-паша. И он бросил меня так же, как и всех своих людей.

Хоук погладил бороду. Он верил человеку, который, очевидно, переживал от того, что его покинул хозяин. Энтони знал, что у Пертав-паши действительно есть владения на Пелопоннесе, неподалёку от руин древнегреческого города Коринф. Пертав оставался самим собой и хотел убедиться в безопасности своего состояния и жён на случай, если флот христиан нападёт на берег.

Хоквуд вернулся на флагман. Скорость ветра достигла двадцати узлов в час. Ветер дул с востока и поворачивал на север, галеры поднимались и опадали на якорных цепях, но находились в полной безопасности.

Братья Бригадино ждали появления Энтони.

— Теперь Марк Антонио отомщён, — сказали они, обнимая Хоквуда. — Мы гордимся, что воюем вместе с тобой, Хоук.

Дон Хуан нахмурился, заметив озабоченное выражение лица Энтони.

— Что тревожит тебя? — спросил он.

— Милорд, молю тебя разрешить мне этой ночью выйти в море на бригантине, — сказал Энтони.

— Зачем?

— Я поведу её в Коринфский залив.

— Ты выйдешь этой ночью? В шторм?

— Я знаю эти воды и погоду. И у меня на такой шаг есть веская причина. — Энтони рассказал всем присутствующим о побеге Пертав-паши.

— Это человек, убивший нашего брата? — спросил Амброджио Бригадино.

— Тот самый. Я поклялся убить его, — ответил Хоквуд.

— В таком случае мы пойдём с тобой, — вмешался Антонио Бригадино.

— Это сумасшествие, — объявил дон Хуан. — Я не могу позволить это.

— Это в твоих интересах, милорд, — сказал Хоквуд. — Я также смогу узнать, где находится Улуч-Али, и о том, что осталось от турецкого флота. — Он мрачно ухмыльнулся. — Теперь ты можешь быть уверен, что я не покину тебя.

— Ты знаешь, что турки сделают с тобой, если ты окажешься в руках у них.

— Вряд ли я буду больше страдать, чем Бригадино, милорд.

— Ты всё ещё хочешь отомстить за его смерть. — Дон Хуан вздохнул и пожал руку Энтони. — Иди и сделай то, что должен, Хоук. Но возвращайся... Ты мне нужен.

Хоквуд мгновенно набрал добровольцев. Люди понимали, какую роль сыграл Хоук в этой победе, и теперь горели желанием идти за ним куда угодно. К тому же экипажи бригантин практически не участвовали в сражении, и им хотелось доказать, что и они чего-то стоят.

Энтони и ещё двадцать человек, включая братьев Бригадино, вышли в море. Стало совсем темно, ветер крепчал, его скорость превышала тридцать узлов в час. В заливе трудно было стать чьей-то добычей, но тесный проход требовал высокого искусства мореплавания, чтобы маленькое судно не бросило на скалы.

Они галсировали при северном ветре. Всё время работали насосы, поскольку вода заливала палубу бригантины. Хоквуд прокладывал путь вверх по заливу Патраикос к проходу, ведущему к Коринфскому заливу. Двигаться по узким проходам в плохую погоду — опасное мероприятие, но, вдобавок ко всему, городок Лепанто находился на восточной стороне этого прохода. Туда наверняка ушли остатки турецкого флота и там Улуч-Али наверняка готовится отразить атаку.

Улуч-Али, без сомнения, намеревался блокировать проходы, но пока ещё этого не сделал. Это было вполне объяснимо, поскольку его люди были разбиты и деморализованы и ветер к тому же крепчал. Улуч, конечно, посчитал, что христиане тоже будут укрываться от шторма.

В проливе не было даже патрульных кораблей, и бригантина проскользнула никем не замеченной.

В Лепанто горело много огней, ветер доносил звуки цимбал и флейт — турки оплакивали своих погибших.

Хоквуд знал, что Пертав мог укрыться в порту, но не принял эту версию в расчёт. Пертав понимал, что его бегство видели почти все, и у него, вероятно, не возникало желания появляться перед Улуч-Али до тех пор, пока он не найдёт приемлемого оправдания своему поступку... Если сможет, конечно.

Хоквуд изменил Курс на юго-восток. Теперь на укороченных парусах они легко шли по волнам, подгоняемые ветром.

Огни Лепанто остались за кормой и исчезли в темноте. Энтони больше не боялся встретить турок и зажёг огни на топе мачты, чтобы избежать столкновения с каким-либо судном. Халил нёс вахту на носу бригантины.

Через несколько часов вдалеке показались огни.

Хоквуд знал, что там находится селение Коринф, возникшее в нескольких милях от руин древнего города. Но вдруг Халил крикнул, что видит другие огни: они были гораздо ближе и южнее.

— Они движутся, хозяин, — заорал он. — Они сигналят.

Хоквуд изменил курс. К этому времени появилась луна, и сквозь несущиеся облака пробивался свет, при котором можно было различить тёмное пятно земли с южной стороны, отблески на скалах и волнение прибоя, набегавшего на скалы.

— Хоук, там галеот, — сказал Антонио Бригадино, державший штурвал.

Энтони прищурился и увидел галеру, стоявшую на якоре в бухте. Очевидно, она отправилась на поиски укрытия, когда поднялся ветер. Пока дул восточный ветер, она была в безопасности, но когда он изменил направление, она оказалась не в состоянии поднять якорь и выйти в залив. Или даже высадить своих людей на берег? Конечно, люди на галере просили помощи.

— Мы пойдём на помощь, — решил Энтони. — У них могут быть сведения о Пертав-паше.

— Там скалы, хозяин, — сказал Халил, находившийся, как всегда, рядом.

— Значит, смотрите в оба.

Энтони укоротил паруса, бригантина снизила скорость. Вход в бухту был небезопасен, потому что там тревожно пенились барашки волн.

Теперь Энтони видел те опасности, которые предстали перед капитаном галеота, выбравшего столь ненадёжное укрытие. Бухта была окружена отвесными скалами, поднимавшимися из моря менее чем в ста ярдах, к тому же галеот потерял шлюпку. Людям пришлось бы вплавь добираться до берега, но берега как такового просто не было.

Хоквуд прокричал команды, повернул руль вниз, бригантина развернулась и легла по ветру.

Галеот был всего в двухстах ярдах, его команда поднялась наверх и размахивала руками, увидев подходившую бригантину. Энтони мгновенно выправил курс, чтобы не быть выброшенным на скалы, и теперь бригантина должна была пройти близко от кормы галеота.

Когда судна приблизились, Энтони попросил Халила заговорить по-турецки.

— Что за судно? — проревел Халил.

— Это галеот Пертав-паши, — последовал ответ. — Здесь полно воды. Нам нужна ваша помощь.

Халил оглянулся на хозяина.

— Пертав! Из-за своей трусости он спрятался здесь задолго до того, когда море стало по-настоящему опасным.

Бригантина теперь проходила мимо галеота, и Энтони развернул её вновь.

— Скажи, что мы подходим вдоль борта, чтобы снять их, — велел он Халилу.

Халил прокричал, и люди на галеоте замахали в знак того, что поняли его слова. Палуба корабля теперь была заполнена.

Возможно, многие из них невиновны, но Энтони решил это не принимать во внимание. В последний раз в своей жизни он будет действовать как турок.

— Зарядить пушки! — приказал он. — Прицелиться по ватерлинии!

Экипаж бросился выполнять приказ, а Энтони снова развернул бригантину, и она направилась к тонувшему галеоту. На расстоянии в пятьдесят ярдов Хоквуд отчётливо увидел Пертав-пашу. Тот стоял на палубе и отчаянно размахивал руками, надеясь быть спасённым.

Но запалы уже горели. Хоквуд дал приказ стрелять.

Бригантину сотрясало от выстрелов. Ядра врезались в корпус галеота по самой ватерлинии.

Затем Хоквуд провёл бригантину вперёд, вновь развернулся и пошёл по правому борту галеота. Турецкое судно накренилось на левый борт.

— Огонь! — снова приказал Энтони, и два орудия выстрелили. Они стреляли почти в упор, и чугунные шары врезались в дерево корпуса. Пробитый с обеих сторон, галеот камнем пошёл ко дну, бурлящая вода наполнялась тонувшими людьми.

Хоквуд всматривался в них, пытаясь найти только одного человека.

— Спасите! — кричал Пертав-паша. — Спасите!

Турок отчаянно цеплялся за перебитые поручни.

Хоквуд бросил канат, Пертав ухватился за него, его подтянули к борту бригантины и медленно подняли к планширу. Здесь он увидел Хоквуда и его обнажённый меч.

— Это ты, Хоук-паша, — выдохнул он и, взглянув на стоявших с другой стороны, узнал по их лицам, кто они такие.

— У тебя будет лучшая смерть, чем ты заслужил! — крикнул Амброджио Бригадино и, взмахнув саблей, отрубил голову Пертав-паше. — Теперь наш брат действительно отомщён, — сказал Амброджио.

В тактическом плане битва при Лепанто была величайшим морским сражением. Христиане потеряли двенадцать галер, одна была захвачена, около пятнадцати тысяч человек были убиты или утонули. Турки потеряли сто тринадцать галер, сто семнадцать галер были захвачены. Тридцать тысяч турок было убито и бессчётное количество утонуло. Восемь тысяч турок были взяты в плен и около пятнадцати тысяч галерных рабов-христиан были освобождены.

Богатства, захваченные на турецких галерах, было невозможно оценить: только на флагмане Али-паши было обнаружено сто пятьдесят тысяч цехинов. Очень важным было и то, что дон Хуан Австрийский захватил сто семьдесят четыре пушки.

Главнокомандующий великодушно послал Хоквуда в Венецию на борту галеры «Ангел» с вестью о победе. Энтони застал республику взбудораженной, ходили слухи, что в любой момент в лагуне может появиться жаждущий мести флот Али-паши.

Услышав новости, город возликовал. Колокола звонили, люди танцевали на улицах, купались в каналах, вино лилось рекой.

— Я помню своё обещание, Хоквуд, — сказал Алвизо Мочениго. — Проси что хочешь, и если это в моей власти, у тебя всё будет. Ты помог освободиться нам от турок, ты также отомстил за Фамагусту.

— Наша задача не выполнена, пока мы не возьмём Константинополь, — сказал Энтони. — Поэтому я должен вернуться в море. Я подумаю о награде, ваша светлость, когда война закончится.

Прежде чем покинуть город, Энтони провёл несколько счастливых ночей со своей женой и несколько не менее счастливых часов с сыновьями.

— Ты достиг так многого, — шептала Барбара, лёжа в его объятиях. — Что дальше?

— Я приведу тебя во дворец Хоуков, но как завоеватель, — прошептал Энтони.

Позже Хоквуд понял, что в то время его мечта была вполне осуществима. По словам современника, новость о катастрофе в Лепанто имела столь разрушительный эффект в Истанбуле, что, если бы только пятьдесят галер христиан появились в Босфоре, город сдался бы без боя.

К сожалению, ни одна галера там никогда и не появилась.

Хотя дон Хуан был настроен продолжать кампанию, держать флот в море было опасно. Он оставил Виньеро, Хоквуда и Джакопо Фаскарини, нового вице-адмирала из венецианцев, командовать Корфу, а сам вернулся в Мессину. Эскадры отправились на зимовку к своим портам. Виньеро был слишком стар, и командование возложили на Фаскарини. Хоквуд был его доверенным лицом и советником.

Энтони был деятелен. Он разослал по заливу — погода всё ещё стояла хорошая — разведывательные галеры, но нигде не было и следов турок. Ионическое море было пустым.

— Без сомнения, Селим, или даже Сокуллу, начнёт сразу же строить другой флот, — говорил он коллегам.

— Но для этого потребуется много дерева и много новых людей. У него остался только один опытный адмирал: Улуч-Али. Если он попытается встретиться с нами в следующем году, он будет уничтожен. Если мы отправимся на восток не позднее июня, Османская империя распадётся на части.

Но 1 мая 1572 года, пока венецианцы ждали известий о сборе флота христиан, Папа Пий V умер. Многие вздохнули с облегчением, не понимая того, что это настоящая катастрофа. Благодаря жёстким реформам и твёрдости, с которой этот человек осуществлял их, он сделал себя крайне непопулярным, но именно он был настоящей движущей силон христианского дела.

И что ещё хуже, Испания и Франция вышли из союза. Филипп II Испанский решил удержать часть флота для защиты своих североафриканских владений.

И всё-таки христианский флот собрался в июне. Хоквуд убедил Фаскарини выйти в море с. венецианцами, и недалеко от мыса Малеа обнаружили турок. Но к досаде Энтони Фаскарини испугался грозного вида почти трёхсот турецких галер и отказался атаковать. Энтони убеждал его, что ни корабли, ни люди не идут ни в какое сравнение с венецианцами — шанс был упущен. То, что Улуч не стал их преследовать, было доказательством правоты Хоквуда.

Позднее в том же году дон Хуан вернулся на восток и возглавил союзнический флот. Турецкие корабли были замечены в октябре, теперь недалеко от бухты Наварино, но на этот раз Улуч-Али уклонился от сражения и ушёл на восток.

— Мы должны более тщательно разработать нашу следующую кампанию, — советовал Хоквуд дон Хуану. — Мы должны заставить его сражаться. Для этого у нас должны быть транспортные суда, которые перевезли бы солдат на берег Анатолии.

— В следующем году, — подавленно сказал дон Хуан.

Он выглядел больным и бледным, черты лица исказились, плечи поникли.

— Будет ли он, этот следующий год?

Для союзнического флота следующий год действительно не наступил. Фатальная разобщённость, постоянно мешавшая союзу христиан, уничтожила великую идею поставить турок на колени. Когда во время зимы Филипп Испанский решил не посылать свой флот в Восточное Средиземноморье, а сосредоточился на растущем недовольстве в своих датских провинциях и на будущей войне на море с Англией — и тот и другой народы были ему более ненавистны, чем турки из-за протестантской ереси, — дож Алвизо Мочениго потерял терпение.

Он отозвал Виньеро, Фаскарини и Хоквуда с Корфу и послал посольство в Истанбул заключить мир.

— Но это значит предать Кипр, — протестовал Виньеро.

— Кипр потерян, — ответил дож. — Мы не можем вернуть его. Из-за испанцев война проиграна. Теперь мы должны спасать себя, в противном случае нам одним придётся сражаться в османцами. — Он повернулся к Хоквуду. — Ты всё ещё не объявил, что ты хочешь получить в награду за свою службу при Лепанто, Хоук. Поскольку война закончена, по крайней мере для нас, может, скажешь это теперь?

Энтони посмотрел на него.

Он мечтал о многом. Возможно, даже о свержении Селима, этого тирана, обесчестившего его.

Фелисити, его мать, также мечтала о многом, но больше всего о возвращении в Англию. Но Энтони не знал Англию, а страна, которую помнила Фелисити, Англия короля Генриха VIII, ушла в историю.

Да, жизнь не соткана из одних мечтаний, хотя Барбара, вернувшись наконец в Венецию, возможно, и достигла того, чего хотела. Может, та простая мечта оказалась единственной, которой можно достичь? Здесь они жили среди друзей, их покровителем был сам дож. В Венеции Энтони считался настоящим героем. И хотя теперь он вряд ли положит конец власти турок, его долг так же, как и чувства, приказывали ему находиться здесь.

А как же его предки? Были ли они предателями, как считал весь мир? Энтони не верил в это. По воле обстоятельств Хоквуды выбрали жизнь и карьеру, которым они так успешно следовали. Однажды принятые османским султаном, они преданно служили своим хозяевам. И то, что в конце концов отвернуло их, было изменение в характере этих султанов, которое и привело их в Лепанто — первой значительной победе христиан над турками.

Таким образом, возможно, его предназначение в этой жизни — помочь забить первый гвоздь в гробницу Османской империи.

— Так чего ты хочешь? — спросил Мочениго.

— Чего я хочу, монсиньор? Позволь мне остаться в Венеции и воевать за тебя. Даже если сейчас будет заключён мир, впереди нас ждёт много сражений, которые надо будет выиграть.

Алвизо Мочениго пожал руку Энтони.