Османы. История великой империи

Глава 3. Султан Мурад I, Преданный богу

Орхан Гази, как мы помним, был избран преемником своего отца на совете старейшин, а начиная с Мурада, начал работать принцип «кто успел первым, тот и стал султаном». Впрочем, слово «успел» не передает всей полноты происходящего. Важно было не только провозгласить свой приход к власти, но и иметь поддержку сановников и высшего духовенства. Люди, не привыкшие проникать в суть вещей, склонны удивляться «недальновидности» османских правителей, которые, в большинстве своем, пренебрегали назначением преемника. Но если дать себе труд вникнуть, то «недальновидность» оборачивается дальновидностью. Во-первых, официально назначенный преемник представляет определенную угрозу для султана, ведь его власть уже легитимизирована, и кто знает, не подтолкнет ли его шайтан к свержению отца. Кроме того, симпатии султана могли не совпадать с симпатиями его окружения, у которого мог быть свой кандидат. Нет, лучше пусть дело решается само собой – вот придет день и станет ясно, кому править…

Если в китайских императорских династиях статус матери наследника имел значение – дети императриц, официальных жен императоров, имели преимущество перед детьми наложниц, то при османском дворе такое «неравенство» отсутствовало. Не имеет значения, кто мать, важно, что отцом является султан. Иначе говоря, каждый султанский сын мог претендовать на то, чтобы стать преемником отца и каждый родной брат представлял потенциальную угрозу для султана. Известно, к чему это привело, но обо всем будет сказано в свое время, а пока что речь идет о султане Мураде I, за свою набожность прозванном Хюдавендигяром – «Преданным Богу».

Мураду помог прийти к власти кади[21] Бурсы Кара Халил, начавший свое возвышение с благословения шейха Эдебали и пользовавшийся большим авторитетом как праведный мусульманин и справедливый судья. Сразу же после смерти Орхана Халил известил об этом находившегося в Румелии Мурада, посоветовав ему как можно быстрее прибыть в столицу. Положение Мурада, в отличие от своих братьев находившегося далеко от Бурсы, было невыгодным, но Халил, используя свое влияние, не позволил провозгласить султаном Ибрагима или Халила. Да – именно султаном, потому что Мурад, первым из дома Османов, официально принял этот титул. Ибрагима и Халила султан Мурад приказал казнить, положив тем самым начало традиции, которая впоследствии будет утверждена официально как «закон Фатиха».[22]

Избавиться одним махом от другой угрозы было невозможно. Алаэддин-бей Караманид и Мухаммад-бей Эретнид решили воспользоваться случаем для захвата земель и вторглись в пределы османских владений и двинулись на Бурсу. Положение Мурада осложнялось не только тем, что в столице пока еще не был наведен полный порядок (братья султана лишились голов, но многие их сторонники затаились), но и тем, что основные силы находились на западе, где, в отсутствие Мурада, ими управлял его наставник Лала Шахин-паша, и так хорошо управлял, что впоследствии был назначен первым бейлербеем[23] завоеванной Румелии.

Там, где едят тигры, не прочь поживиться и шакалы – правитель Амасьи[24] Бахтияр-бей захватил Анкару, которая имела важное стратегическое значение как западные ворота Османского государства. И ладно бы шакалы, но на запах поживы могли бы набежать и другие «тигры», владения которых граничили с османскими.

В столь сложной ситуации султан Мурад показал себя искусным полководцем, который склонен действовать наверняка. До весны 1363 года он сидел в Бурсе, которую враги, не имевшие осадных орудий и необходимого опыта, не могли взять. Когда же из Румелии подошло подкрепление, Мурад выступил против интервентов и разгромил их. Поняв, что у грозного Орхана Гази появился не менее грозный преемник, анатолийские беи на время угомонились. Разумеется, Мураду очень хотелось покончить с беспокойными соседями раз и навсегда, но время для этого пока еще не настало и приходилось больше уповать на дипломатию и интриги, нежели на меч. В 1378 году Мурад сосватал за своего сына Баязида дочь Сулеймана-шаха Гермиянида Девлетшах-султан, а в 1382 году выдал за Алаэддин-бея Караманида свою дочь Нефисе-султан (забегая немного вперед, скажем, что родственные отношения не охладили горячую голову Алаэддин-бея – он продолжал создавать проблемы до 1398 года, пока не лишился головы вместе со своими владениями).

Прежде чем переходить к завоеваниям Мурада I, нужно оценить тот вклад, который первый султан внес в дело строительства Османского государства.

При Мураде были учреждены высшие государственные должности великого визиря, бейлербеев и верховного судьи-кадиаскера, в чью компетенцию на первых порах (до учреждения должности шейх уль-ислама)[25] входили и гражданские, и военные дела. Согласно установленному Мурадом правилу, на важные должности назначались лица, не принадлежавшие к Османскому дому. Впоследствии это правило было развито до «не назначать турков» и кадры, необходимые для его соблюдения, обеспечил Мурад, внедрив в 1365 году новый налог, получивший название «девширме».[26] Суть этого налога заключалась в том, что из христианских семей принудительно забирались в качестве султанских рабов мальчики в возрасте от восьми до шестнадцати лет. Забору подлежал каждый пятый, хотя это правило не всегда соблюдалось, для чиновников, руководивших взиманием этого налога, важно было обеспечить нужное количество рекрутов. Изначально за счет девширме было создано новое войско янычаров (эту идею подал Мураду Кара Халил, ставший первым османским великим визирем), но впоследствии набор был «усовершенствован» – мальчиков стали распределять на три группы: сильные и ловкие отправлялись на военную службу, умные предназначались для службы гражданской, а те, которые никакими особыми талантами не отличались, ухаживали за дворцовыми садами или использовались на каких-то иных работах. Девширме принято считать жестокой системой, разлучавшей детей с родителями, но, в то же время, эта система представляла собой подобие «социального лифта» – одаренный юноша мог дослужиться до великого визиря. Да и без карьеры положение дворцового слуги, при всех своих недостатках, было гораздо лучше, нежели положение какого-то по счету сына в бедном семействе. Официально набор распространялся на все христианские семьи в определенных регионах, но у богатых всегда имелись возможности для того, чтобы оставить своих сыновей дома – пешкеш[27] решал любые проблемы. Со временем, небогатые родители-мусульмане, не видевшие для своих детей никаких радужных перспектив, стали платить христианам за фиктивное усыновление их отпрысков, которое позволяло попасть в число рабов султана. А жители покоренной Боснии, добровольно принявшие ислам, просили султана разрешить им отдавать своих детей в янычары, и в этом нет ничего удивительного, поскольку Босния была бедной областью. В конечном итоге дошло до того, что в 1683 году султан Мехмед IV разрешил брать в янычары детей мусульман на добровольной основе.

Первым из мальчиков, ставших султанскими рабами, достиг вершин власти албанец Заган Мехмет-паша, который был при султане Мураде II агой[28] янычар и воспитателем будущего султана Мехмеда II, а в 1453 году стал великим визирем (а в 1456 году был смещен с этой должности, но при этом сохранил жизнь и остатки султанского расположения, что было большой удачей, ведь для многих великих визирей отставка сопровождалась казнью).

Янычары были османской пехотой, а главной силой, сокрушающей все на свое пути, являлась тяжелая кавалерия сипахи,[29] причем доспехи могли носить не только всадники, но и кони. При Османе и Орхане наградой конникам служила военная добыча, а сами формирования по большей части были иррегулярными, но султан Мурад установил порядок, согласно которому за военную службу выдавались в кормление земельные наделы, именуемые тимарами (в кормление, а не во владение, обратите внимание на это обстоятельство, не позволявшее «разбазаривать» султанские земли). Получатель тимара обязывался выставлять по султанскому требованию одного полностью снаряженного конника за каждые три тысячи серебряных монет годового дохода. Тимар минимального размера давал возможность прокормить семью, потому что три тысячи монет считались хорошим доходом, но основную прибыль воинам давала добыча, захваченная при помощи меча, благо что война на западных рубежах не утихала. Земельные пожалования предоставлялись вместе с жившими на земле крестьянами, которые были обязаны отрабатывать определенную барщину. Тимарная система побуждала османских правителей к новым завоеваниям, ведь увеличение войска (конного) было тесно связано с приростом земель.

Подобно своему отцу, султан Мурад много строил. В первую очередь, возводились крепости, но, помимо них, было построено много мечетей, медресе, имаретов и ханов. Не следует удивляться тому, что правители утруждали себя строительством постоялых дворов, ведь тем самым они способствовали развитию торговли, которая нуждалась в безопасных дорогах и местах, где можно было остановиться.

Что же касается жен и наложниц султана Мурада, то нам известно о семерых. Из них заслуживают внимания трое – первая жена Гюльчичек-хатун, мать султана Баязида, Тамара-хатун, дочь болгарского царя Ивана Александра, и Мария-хатун, еще одна дочь византийского императора Иоанна V и его жены Елены Кантакузины. Гюльчичек-хатун примечательна как мать преемника власти, а Тамара-хатун и Мария-хатун свидетельствуют о продолжении традиции установления союзов посредством браков. Также достоверно известно о четырех сыновьях Мурада, один из которых – Савджи-бей – в мае 1373 года восстал против отца, объединившись с наследником византийского престола Андроником IV, старшим сыном и соправителем императора Иоанна V. Соправительство в Византийской империи было чисто номинальным – обычно один из соправителей правил, а другой пребывал в тени, как Иоанн V при Иоанне VI. Андроник устал ждать, пока власть перейдет в его руки, а Савджи понимал, что при наличии двух старших братьев – Баязида и Якуба Челеби[30] его шансы на приход к власти, а, стало быть, и на выживание, весьма невелики. Доступ к казне позволил Савджи набрать войско, но… Но отцы оказались удачливее сыновей – совместными усилиями они подавили восстание. Мурад приказал ослепить мятежного сына, что лишало его возможности претендовать на власть, поскольку, согласно распространенной традиции, слепой не мог быть правителем. То ли Мурад передумал и решил окончательно «закрыть вопрос», то ли Савджи не перенес ослепления, которое производилось варварски, посредством заливания в глаза кипящего масла, но вскоре Савджи умер (император Иоанн V обошелся со своим сыном гуманнее, ослепив его только на один глаз, и впоследствии пострадал за свою доброту – в 1376 году при поддержке генуэзцев Андроник отстранил отца от власти и правил как Андроник IV до 1379 года, пока венецианцы, эти заклятые враги генуэзцев,[31] не вернули престол Иоанну).

В переписке Мурада с Баязидом, включенной в известный сборник «Письма султанов» Феридун Ахмед-бея,[32] содержится повеление Мурада Баязиду наблюдать за Савджи. Видимо, султан заподозрил неладное еще до мятежа, и это неудивительно, ведь хорошая информированность во все века была и является залогом удержания власти.

А теперь давайте обратимся к завоеваниям султана Мурада I, которые, надо отдать ему должное, были весьма впечатляющими, чему способствовало легкомыслие сильнейших европейских держав, которые поначалу не придавали важного значения угрозе с востока. Истинную силу этой угрозы понимали только византийцы, но католические государства, объединенные под духовным руководством папского престола, не интересовались мнением православного Константинополя. Короче говоря, османский лев мог задирать в европейском стаде одну овцу за другой, не опасаясь последствий. Византийскому императору Иоанну V не помогло даже крещение по католическому обряду, совершенное во время его поездки в Рим к папе Урбану V. Вместо масштабной помощи в 1366 году на Галлиполи, в рамках объявленного папой крестового похода, прибыл отряд из тысячи восьмисот рыцарей, которые отбили полуостров у турок, чтобы продать его византийцам за сто пятьдесят тысяч флоринов (что в пересчете составляет более полутонны золота). И что дальше? В 1376 году, император Андроник IV вернул Галлиполийский полуостров султану Мураду в благодарность за поддержку, обеспечившую Андронику приход к власти. Тремя годами позже Мурад сместил Андроника, вернув престол Иоанну V, но полуостров остался турецким, теперь уже навсегда. Заодно Иоанн V официально признал себя османским вассалом, узаконив таким образом сложившееся положение вещей.

Коварство – плохая черта, но правителю без коварства не обойтись. Искренность и открытость хороши в отношениях между людьми, но не в политике. Султан Мурад нередко начинал с того, что стелил поверх острых камней ковер.[33] Всячески способствуя разжиганию вражды между византийцами и болгарами (честно говоря, разжигать там особо было нечего), а заодно держа под контролем Иоанна V, Мурад в 1368 году захватил Иштебол, он же Созополь,[34] после чего стал угрожать болгарскому царю Ивану Александру захватом столичного Тырново. Для того, чтобы умилостивить Мурада, Ивану Александру пришлось выдать за него свою дочь Тамару, которой было разрешено сохранить свою веру – султану было неважно, какому богу и по какому обряду молится его жена, важно было на время успокоить болгарского царя, чтобы он не пытался вернуть утраченное и не готовился к обороне того, что осталось в его руках…

Болгары получили отсрочку, поскольку сербы доставляли Мураду гораздо больше проблем. Началось с братьев Мрнявчевичей, Углеши и Вукашина, владения которых находились на территории современной Северной Македонии. Братья готовились дать отпор османскому войску, которым командовал опытный военачальник Хаджи Ильбей, но тот оказался хитрее – ночью 26 сентября 1371 года османы внезапно напали на сербский лагерь и перебили всех, до кого только можно было дотянуться мечом. После этого продвижение османов на время остановилось – нужно было разобраться с внутренними проблемами (восстанием Савджи и Андроника), а также усмирить анатолийских беев, которые снова начали проявлять активность. С кем-то (как с Алаэддин-беем Караманидом) пришлось воевать, а кто-то добровольно признавал власть Мурада, понимая, что другого выхода нет, некоторые же земли султану приходилось выкупать за довольно дорогую цену, но османские правители не останавливались ни перед чем в стремлении распространить свою власть на всю Анатолию, земли которой считались наилучшим приобретением, поскольку большей частью они были плотно заселены, причем – лояльными тюрками, а не непокорными урумами.[35]

Можно сказать, что вся взрослая жизнь султана Мурада I прошла на войне – сначала он воевал в качестве полководца при своем отце, а затем стал главнокомандующим всеми силами государства. С запада на восток, с востока на запад, и снова на восток, и снова на запад… Султан всегда находился в самом ответственном месте. Правителю-воину полагается встречать смерть на поле брани, а не в постели. Так оно и вышло. Наведя порядок в Анатолии, Мурад вернулся в Румелию и приступил к завоеванию владений сербского князя Лазаря Хребеляновича, самой крупной части недавно распавшегося Сербского царства.[36]

15 июня 1389 года на Косовом поле близ города Приштины состоялось сражение между тридцатитысячным османским войском и примерно такими же силами коалиции, в которую входили сербы и боснийцы, к которым присоединились отряды добровольцев из представителей других европейских наций. Обе стороны сражались ожесточенно, но победа досталась османам, правда ее сладость была отравлена гибелью султана Мурада, которого заколол кинжалом некий христианин. По одной версии, убийца султана лежал на поле брани среди мертвых, а по другой, он подошел к султану якобы для того, чтобы выразить ему покорность… Обе версии вызывают сомнение. Султана окружали телохранители, считавшиеся лучшими из лучших воинов и их было много. Как они могли допустить до священной султанской особы какого-то чужака, не обыскав его предварительно? Как они могли позволить «ожившему мертвецу» нанести султану смертельный удар кинжалом? Разумеется, иногда случается такое, чего никто не мог предусмотреть, но…

Но если мы обратим внимание на то, что сыну Мурада I Баязиду в 1389 году было уже за тридцать, а также на отсутствие упоминаний о каких-либо наказаниях телохранителей, не уберегших своего повелителя, то напрашивается предположение… которое читатели могут сделать самостоятельно. Но это будет всего лишь предположение, поскольку истина надежно сокрыта в сумраке минувших веков.

Баязид узнал о смерти отца первым. Он отправил к своему брату Якубу Челеби, также принимавшему участие в сражении, гонца с повелением прибыть в султанский шатер, якобы данном от имени Мурада. Когда Якуб явился, телохранители Баязида задушили его, решив тем самым династическую проблему. Звезда султана Мурада закатилась, освободив место звезде султана Баязида, которого современники прозвали «Молниеносным» за его любовь к быстрым переброскам войск.

Глава 4. Султан Баязид I Молниеносный

Дело, начатое великим дедом, запросто могло закончиться на правнуке, но, к счастью, этого не произошло… Что же касается султана Баязида I, то его можно назвать не только «Молниеносным», но и «Многострадальным», ибо жизнь его закончилась совсем не так, как начиналась.

Но в 1389 году все складывалось удачно. Разгромив сербов на Косовом поле, Баязид молниеносно вернулся в родные края, где соседи снова пытались поживиться за счет Османского государства, и железной рукой навел порядок. Алаэддин-бей Караманид в очередной раз вышел сухим из воды, благодаря заступничеству его жены Нефисе Мелек-хатун, приходившейся Баязиду родной сестрой. Да и обстановка не располагала к обстоятельной войне с Караманом, потому что тем временем другие беи могли ударить Баязиду в спину. С Алаэддин-беем Баязид покончил лишь в 1396 году, когда тот захватил Анкару и собирался идти на Бурсу, но, в итоге, заплатил головой за свое вероломство, а бейлик Караман вошел в состав Османского государства.

К 1399 году почти вся Анатолия находилась под властью Баязида. Особо ценным приобретением стала территория бейлика Джандар с длинной прибрежной линией и несколькими портами – отныне Османское государство стало морской державой. И всё бы было хорошо, если бы не Тимур-Тамерлан, создавший в 1370 году в Мавераннахре[37] государство Туран. Мавераннахр лежал далеко от османских владений, и до поры до времени экспансия Тимура не вызывала беспокойства ни у Мурада, ни у Баязида. Как говорится, «что нам до грома, который гремит за горами?». Кто мог подумать, что Железный Хромец[38] окажется таким прытким?

Баязид поступил очень мудро, учредив в Анатолии второй (после Румелии) эялет, так называлась область, управляемая бейлербеем. Верхогляды объясняют этот поступок отсутствием склонности к управлению государством – Баязид предпочитал воевать, а не править. Но давайте посмотрим на дело с другой стороны. Прежде, отправляясь на войну, султан назначал заместителя, который вершил дела в его отсутствие. Не великие дела (великими занимался великий визирь), а рутинные, которые отнимали больше всего времени. Но зачем каждый раз назначать заместителя, если можно поручить дела постоянно действующему бейлербею – пусть он правит санджаками, собирает налоги и держит ответ перед султаном. Очень разумное решение, свидетельствующее о наличии у султана Баязида качества, которое в наше время принято называть «государственным мышлением», а прежде оно было одним из составляющих мудрости. Более того – при Баязиде часть мальчиков, взятых по девширме, начали направлять на государственную службу, чего прежде не делалось, все «рекруты» становились янычарами. Вряд ли человек, не любивший править, стал бы заботиться о совершенствовании государственного аппарата. Примечательно, что наполнение аппарата «безродными» чиновниками совпало по времени с покорением анатолийских бейликов. Баязид мог бы набрать управленцев из числа тюркской знати, но он принципиально не хотел этого делать. А еще при Баязиде была проведена первая в истории Османского государства перепись населения, позволившая упорядочить взимание налогов. Воевать султан Баязид, конечно, любил, но и править он умел.

О личности Баязида можно судить только по косвенным признакам – волевой, решительный, жесткий, даже жестокий… Но то же самое можно сказать и об Османе-основателе, и об Орхане, и о Мураде. Увы, современники упоминали только о решительности и религиозности Баязида, а прочее, вроде нелюбви к управлению государством, додумали потомки. Известно о пяти женах Баязида, из которых султан особо выделял Деспину-хатун, дочь сербского князя Лазаря Хребеляновича, павшего на Косовом поле. Деспина-хатун, от рождения звавшаяся Оливерой, была отдана султану в 1390 году ее братом Стефаном Лазаревичем, ставшим правителем сербов после гибели отца и княгини Милицы. Этот брак скрепил османо-сербский союз, в котором, разумеется, главенствовал Баязид.

Почему после победы над сербами Баязид не стал развивать успех? Почему он не присоединил сербские земли к своим владениям, а ограничился изъявлением покорности со стороны Стефана? Неужели в этом виноваты только беспокойные анатолийские беи?

Нет, не только они. После сражения на Косовом поле Западная Европа «проснулась», то есть наконец-то оценила по достоинству османскую угрозу. Европейским правителям стало ясно, что в одиночку против османов им не выстоять. Уже на Косовом поле плечом к плечу с сербами сражались поляки, венгры, валахи и албанцы. В воздухе запахло очередным крестовым походом. К тому же, балканские государства были сильнее Византии, которая во второй половине XIV века держалась лишь за счет своей превосходно укрепленной столицы. Так что нет ничего удивительного в скромности европейских завоеваний Баязида, который «всего-навсего» завершил покорение болгар – их основное царство, называемое Тырновским, Баязид в 1395 году присоединил к своим владением, а небольшое Видинское царство[39] до 1422 года оставалось османским вассалом и потом тоже было присоединено. Попытка завоевания Валахии оказалась удачной только наполовину – Баязиду пришлось довольствоваться установлением сюзеренитета, хотя изначально он собирался добавить к своим владениям еще один пашалык.[40] Валахия имела крайне важное стратегическое значение, ведь она была «ключом» к Венгерскому королевству, которое, в свою очередь, являлось «ключом» ко всей Западной Европе. «Этот мир не настолько велик, чтобы им правили два падишаха», разве не так? Подобно Чингисхану, османские султаны мечтали завоевать весь мир, остановившись у «последнего» моря. Но, как известно, мечты человека – в его голове, а судьба человека – в руках Всевышнего.

Во византийских владениях Баязидз действовал успешнее, поскольку до Византии европейским державам не было дела. Продолжая стратегию отца, деда и прадеда, Баязид откусывал от Византии кусок за куском, что вызывало сильное беспокойство у императора Иоанна V. Если раньше византийские правители могли тешить себя надеждой на мирное сосуществование с османами, то теперь эти надежды развеялись – даже глупцу было ясно, что государство, проводящее активную территориальную экспансию, не может мириться с существованием в своем тылу потенциально враждебного осколка некогда великой империи. Да, византийцы участвовали в войнах на стороне османов, но в любой момент они могли ударить им в спину. Сознавая свою обреченность, Иоанн Пятый занялся восстановлением и укреплением защитных стен Константинополя, а также начал возводить оборонительные башни у входа в залив Халич.[41] Но не будем забывать, что Иоанн был вассалом Баязида, а вассалам полагалось отдавать сюзерену в заложники своих сыновей, которые служили обеспечением лояльности. Баязид потребовал от Иоанна прекратить работы и разрушить то, что было построено, пригрозив, в случае неповиновения, ослепить сына Иоанна Мануила, пребывавшего в Бурсе в качестве заложника. Иоанн подчинился и спустя несколько дней умер. Узнав о смерти отца, Мануил бежал из Бурсы, благополучно добрался до Константинополя и стал править как император Мануил II.

Мануил оказался гораздо опаснее своего отца, уповавшего только на надежные крепостные стены. Он активно старался наладить связи с западными державами, которые уже готовили новый крестовый поход против османов, более внушительный, чем поход 1366 года, обернувшийся временной утратой Галлипольского полуострова. Этот поход возглавил венгерский король Сигизмунд I, владениям которого османы угрожали в первую очередь. И что? А ничего! Султан Баязид в очередной раз показал, что в искусстве войны ему нет равных – 25 сентября 1396 года близ города Никополь[42] он разгромил войско крестоносцев, на стороне которого был небольшой численный перевес.[43] Примечательно, что сербские отряды короля Стефана сражались на стороне османов.

Сокрушив выставленную вперед пехоту, рыцари-крестоносцы врезались клином в расположение османских сил и уже считали себя победителями, но тут им во фланги ударили сипахи, и победа обернулась поражением. Финальным «аккордом» стала атака полутора тысяч сербских рыцарей, которые довершили разгром, начатый сипахами. Уцелела лишь небольшая часть крестоносцев. Пленных османы перебили, оставив в живых только наиболее знатных, за которых можно было получить богатый выкуп. По свидетельству баварца Иоганна Шильтбергера, принимавшего участие в сражении и попавшего в османский плен, истребление пленников «продолжалось с утра до вечера». Этот случай породил на Западе толки о «чудовищной жестокости» султана Баязида. Но что ему оставалось делать? Небольшая численность войска не позволяла организовать транспортировку пленников в Анатолию, где они стали бы рабами. Отпустить пленников на свободу султан не мог, поскольку они снова бы стали воевать против него. Оставался единственный выход… Да, разумеется, массовое убийство безоружных людей – дело неблаговидное, но жестокость султана Баязида была обусловлена не его характером, а ситуацией. «А la guerre comme à la guerre»,[44] как говорят французы.

Что же касается непокорного императора Мануила, то Баязид «воспитывал» его продолжительными блокадами Константинополя с суши, сопровождавшимися опустошительным разорением окрестностей византийской столицы. Первая осада имела место в 1393 году, а вторая, начавшаяся в 1394 году, растянулась на восемь лет. Сухопутная блокада не позволяла взять город, для этого нужно было перерезать и водные пути, по которым константинопольцы получали всё необходимое, но она создавала существенные проблемы, а кроме того, вид огромного османского войска у стен города оказывал деморализующее действие на горожан. Для того, чтобы блокировать Константинополь с моря, Баязид заложил крепость на восточном, азиатском, берегу Босфора в наиболее узкой его части. Изначально эта крепость называлась Гюзельчехисар,[45] но впоследствии получила более прозаичное название Анадолухисар.[46] Но, как известно, одной рукой многого не сделать – для полноценной блокады Босфора нужна была вторая крепость на противоположном берегу, которую в 1452 году воздвиг правнук Баязида султан Мехмед II, поставивший точку в истории Византийской империи.

Неправы те, кто говорит, что султан Баязид I дважды не смог взять Константинополь. Баязид не был настолько наивным, чтобы возлагать надежды на одну лишь сухопутную блокаду византийской столицы. Он «воспитывал» Мануила, как уже было сказано, добиваясь от него уступок, а заодно закладывал фундамент будущей победы. Слова «закладывал фундамент» как нельзя лучше характеризуют деятельность Баязида – султан закладывал фундамент будущих побед и на Балканах, и у Константинополя, и в Анатолии… Анатолия должна была стать плацдармом для экспансии в мусульманский мир – параллельно с завоеванием Европы османские султаны намеревались покорить земли, прежде входившие в Аббасидский халифат.[47] Герб Османской империи был создан лишь конце XIX века, когда модно стало следовать европейским традициям, но если бы он появился в XV веке, то наиболее уместным символом государства был бы двуглавый лев, смотревший и на Запад, и на Восток.

Помимо силы, в борьбе против Константинополя Баязид использовал и интриги. В его распоряжении имелся «свой» император – Иоанн VII Палеолог, сын Андроника IV и внук Иоанна V. Но с византийцами невозможно было вести дела – они понимали только язык меча, зависшего над головой, а как только меч исчезал, начинали играть в свою игру. Весной 1390 года Иоанн VII, поддерживаемый Баязидом, смог отстранить от власти своего деда, но продержался всего пять месяцев. В 1398 году Иоанн попытался свергнуть своего дядю Мануила II, но тот сумел перетянуть его на свою сторону и Баязид остался ни с чем, точнее – остался с войском, продолжавшим осаду Константинополя… На сей раз судьба помогла византийцам, предоставив им передышку – летом 1402 года наступление войск Тимура вынудило Баязида снять осаду.

Порой происходит нечто такое, что не поддается объяснению, не укладывается в рамки логики, но, тем не менее, оно происходит, и с этим приходится считаться. Невозможно понять, как такой мудрый и предусмотрительный правитель, как Баязид, мог недооценивать угрозу, исходившую от Тимура. Можно предположить, что султан был слишком увлечен делами на Западе и потому не уделял должного внимания Востоку, но, тем не менее, какая-то информация к нему поступала и она не могла не настораживать. В 1370 году Тимур стал верховным эмиром созданного им Турана, в 1381 году он взял Хорасан, а к концу 1387 года захватил весь Иран… Осман-основатель, да благословит его Всевышний, не знал таких темпов. Ясно же было, что Тимур силен и что он не станет останавливаться на достигнутом.

Надо отдать Тимуру должное – при всей суровости своего характера он предпочитал обходиться без войны там, где можно было договориться. Иными словами, Баязид мог бы ограничиться признанием сюзеренитета Тимура и посмотреть, что из этого выйдет, а как известно, век основанного Тимуром государства был недолог и звезда его начала закатываться уже в начале XV века, вскоре после смерти Тимура.

Первый контакт Баязида с Тимуром состоялся в 1395 году, когда Тимур, с соблюдением всех положенных приличий, попытался получить поддержку султана в походе против хана Золотой Орды[48] Тохтамыша. По замыслу Железного Хромца султан должен был наступать на Тохтамыша с Балкан, а сам Тимур ударил бы по Орде с Кавказа.

В первом послании, наиболее теплом из четырех, которыми обменялись гурхан[49] и султан, Тимур называл Баязида «великим эмиром, мечом Всевышнего, направленным против его врагов, посланником Аллаха, которому поручено защищать интересы мусульман и границы исламской веры». Заодно (как известно, сахара и меда никогда не бывает много) Тимур выражал восхищение борьбой, которую Баязид вел против неверных и выражал желание поддержать его в этом праведном деле. Короче говоря, Тимур предлагал Баязиду союз на почетных условиях. «Если от тебя прибудет какой-нибудь посланник, я отправлю посла к тебе и тем самым подтвержу дружбу», писал Тимур.

Ответ Баязида был резким и недружелюбным, но в преддверии разборок с Тохтамышем Тимур предпочел проглотить горькую пилюлю. Мог Баязид решить, что Железный Хромец испугался его гнева? Мог, конечно же мог, но так поступать не стоило… И уж тем более не стоило раздражать Тимура, давая прибежище Абу Насру Кара Юсуфу ибн Мухаммеду, правителю захваченного гурханом тюркского государства Кара-Коюнлу.[50]

«В чем кроется причина твоего легкомыслия и высокомерия?.. – спрашивает Тимур Баязида. – Ты одержал несколько побед над христианами в Европе, твой меч был благословлен свыше и твое следование заповедям Корана в войне против неверных является единственной причиной, которая удерживает нас от разрушения твоей страны, рубежа и оплота мусульманского мира… Поспеши же проявить мудрость, одумайся и раскайся, пока над твоей головой не грянул гром нашего возмездия. Ты ведь не больше муравья, так зачем же ты дразнишь слонов? Горе тебе – они затопчут тебя своими ногами».

Сравнение с муравьем было уничижительным, но не оскорбительным. Тимур пытался увещевать, взывая к голосу разума. Но Баязид в ответном послании опустился до грубых оскорблений. «Твои армии неисчислимы, – написал он Тимуру, – Пусть это так, но разве могут стрелы твоих быстрых татар противостоять ятаганам и табарам[51] моих стойких и непобедимых янычар? Я буду хранить правителей, которые получили мое покровительство… И если твое оружие обратит меня в бегство, то пусть мои жены будут трижды отрешены от моего ложа. Но если у тебя не достанет мужества для того, чтобы встретится со мной на поле брани, то советую тебе трижды взять своих жен перед тем, как они трижды окажутся в объятиях чужака». Что можно сказать по этому поводу? Разве что вспомнить старинную мудрость, которая гласит: «Делай что тебе угодно, но не переходи границы приличий». И это правильно, ведь существуют границы, после перехода которых нет пути назад. Баязид эти границы перешел и вдобавок приказал писать свое имя большими золотыми буквами, а имя Тимура – маленькими и черными. Что можно было придумать для того, чтобы еще сильнее оскорбить оппонента? Ну разве что завернуть в послание свиную ногу, намекая тем самым и на хромоту Тимура, и на его неблагочестие…

В 1400 году Тимур захватил пограничную крепость Сивас, но развивать успех не стал, а пошел на Дамаск… Тут-то бы Баязиду обеспокоиться всерьез и принять надлежащие меры для противостояния угрозы с востока, но он снова проявил легкомыслие и, как ни в чем не бывало, продолжал осаждать Константинополь.

Генеральное сражение между войсками султана и гурхана состоялось 20 июля 1402 года близ Анкары. Согласно преданию, Баязид, увидев знамя Тимура, на котором были изображены три круга, олицетворявшие три известные в то время части света – Европу, Азию и Африку, воскликнул: «Что за наглость думать, что тебе принадлежит весь мир!». На это Тимур ответил, указав рукой на османское знамя с изображением полумесяца: «Еще большая наглость считать своим владением луну!».

Тимур имел полуторное численное превосходство (сто сорок тысяч против девяноста), так что исход сражения был предрешен еще до его начала. Султан Баязид, проигравший первое в своей жизни сражение, попытался бежать с поля брани, но был схвачен и умер в плену 8 марта 1403 года. В западной историографии весьма популярна тема невероятных унижений, которым Тимур подвергал пленного Баязида, вплоть до того, что использовал его в качестве подставки для ног, но эти сведения не вызывают доверия. Известно, что, когда Баязид заболел, Тимур поручил его заботам своих придворных лекарей, что свидетельствовало об определенном уважении, несовместимом с унижениями.

Итак, султан Баязид скончался в плену, не имея возможности влиять на положение дел в своих бывших владениях…

Глава 5. Противоборство шехзаде – да победит умнейший!

Тимур не стал брать земли Османского государства под прямое управление. Анатолийские бейлики были восстановлены под властью прежних правителей, а исконные османские владения и то, что было отнято у христиан, разделили между собой три сына Баязида. Старший сын Сулейман, возраст которого близился к тридцати годам, обосновался в Эдирне и взял под свой контроль Румелию. Второй сын Иса правил из Балыкесира[52] западной частью анатолийских владений османов, а третий сын Мехмед, обосновавшийся в Амасье, – восточной. Все они выразили покорность Тимуру и получили от него ярлыки[53] на правление.

Может показаться странным, что Тимур согласился оставить у власти сыновей побежденного им султана, которые сражались против него при Анкаре. Но надо учитывать два обстоятельства. Во-первых, на османской территории власть султанских сыновей выглядела легитимной, и каждый из троих уже утвердился на своем месте. Во-вторых, Тимур прекрасно понимал, что шехзаде[54] очень скоро начнут враждовать между собой и что к этой сваре охотно присоединятся анатолийские беи. И пусть себе грызутся, сколько им будет угодно, ведь Тимуру эта вражда была на руку. Главное, чтобы не появился новый Осман, который снова соберет все земли под свою руку и выступит против гурхана.

В 1403 году, после смерти Баязида, Тимур освободил юного шехзаде Мусу, попавшего в плен вместе с отцом. Мусе было поручено отвезти тело отца в Бурсу и похоронить там. Иранский историк Шараф ад-дин Али Язди, служивший при сыне Тимура Шахрухе и внуке Ибрагим-Султане, в своей хронике «Зафар-наме»[55] сообщает о том, что Муса получил от Тимура ярлык на правление Бурсой и прилегающими к ней землями, которые на тот момент контролировал Иса. Тимуру явно хотелось обострить ситуацию в Анатолии перед тем, как возвращаться в Самарканд.

У Анкары против Тимура сражались пятеро султанских сыновей, но Мустафа-челеби пропал без вести на поле брани – видели, как он упал с коня, а дальнейшее покрыто мраком… О Мустафе историки писали разное, некоторые утверждали, что он попал в плен к Тимуру, после смерти которого смог вернуться в Анатолию. Однако же человек, называвший себя Мустафой, был повешен по приказу султана Мурада II как самозванец… Впрочем, самозванцем могли объявить и настоящего Мустафу, дабы лишить его права претендовать на султанство. Короче говоря, история эта темная и вряд ли когда-нибудь она прояснится.

Итак, после Баязида I осталось четверо сыновей и один не то сын, не то самозванец. Вообще-то, у Баязида сыновей было шестеро, но самый старший, Эртогрул-челеби, бывший наместником в Айдыне,[56] скончался незадолго до нашествия Тимура. Неизвестны имена матерей Эртогрула, Сулеймана, Мустафы и Мусы, а вот Иса-челеби был рожден Девлетшах-хатун, дочерью Сулеймана Гермиянида. Родство с Гермиянидами в сложившейся ситуации имело важное значение, поскольку позволяло Исе-челеби надеяться на поддержку могущественного бейлика Гермиян. Впрочем, некоторые историки считают Мусу единоутробным братом Исы.

На первый взгляд, положение Сулеймана-челеби было лучшим, чем у его братьев, поскольку он сидел в Румелии и мог не опасаться анатолийских беев, которые горели желанием поквитаться с османами. Кроме того, в отличие от анатолийских османских владений, Румелия не была разорена войском Тимура. Но при этом с севера Сулейману угрожала Венгрия, а с востока – Константинополь, да и на покоренных землях в любой момент могли вспыхнуть восстания… Для того, чтобы упрочить свое шаткое положение Сулейману пришлось пойти на уступки – в начале 1403 года он заключил с соправителем Мануила II Иоанном VII[57] мирный договор, по которому Византии возвращались Салоники и часть территории Фракии, причем в тексте договора было указано, что Сулейман клянется не только именем Аллаха и его посланника Мухаммеда, но и именем «другого великого пророка», под которым подразумевался Иисус Христос. Это обстоятельство не понравилось румелийским беям, которые и без того были недовольны возвратом территорий византийцам. Кроме того, Византия освобождалась от выплаты дани. Участниками договора были также генуэзцы и венецианцы, которые тоже освобождались от выплаты дани, а кроме того, Венеции возвращались все отторгнутые от нее территории, и вдобавок передавались Афины и часть северо-восточного побережья Центральной Греции. Договор был скреплен женитьбой Сулеймана на двоюродной сестре Иоанна. Если раньше византийские императоры отдавали султану в заложники своих сыновей, то теперь Сулейману пришлось отправить в Константинополь своего сына Орхана. В общем, власть Сулейман сохранил, но при этом лишился уважения многих беев и, кроме того, был вынужден действовать с оглядкой на Константинополь. Разумеется, Сулейман понимал, что получил всего лишь отсрочку – рано или поздно Румелия утекла бы из его рук, как утекает вода из пригоршни. Выход у него был только один – стать таким же сильным, как и отец. Однако начало войне между братьями-шехзаде положил не Сулейман, а Иса, изгнавший Мусу из Бурсы и сделавший ее своей столицей. Муса нашел прибежище в бейлике Гермиян (собственно, отталкиваясь от этого факта ряд историков делает вывод о том, что Девлетшах-хатун была не только матерью Мусы, но и Исы).

Муса был юн и несведущ в делах правления, поэтому от его имени правил атабек[58] Якуб, который решил заключить союз против Исы с Мехмедом-челеби. Решение оказалось верным – весной 1403 года Мехмед разгромил Ису в сражении, состоявшемся близ озера Улубат,[59] занял Бурсу и провозгласил себя правителем Анатолии. Правда, на первых отчеканенных Мехмедом монетах значились два имени – его и Тимура (как говорится, «не стоит дразнить тигра, даже если он далеко»). Надо отдать Мехмеду должное – прежде чем сражаться с братом, он предложил ему решить дело миром и разделить Анатолию между собой, но Иса ответил на это, что Анатолия должна принадлежать ему, как старшему из братьев, и был наказан за свою спесь. Иса бежал в Константинополь, где ему дали только приют, а не поддержку. Вскоре Сулейман потребовал отправить Ису в Эдирне, что охотно было сделано – Мануилу с Иоанном совершенно не хотелось обострять отношения с Тимуром, поддерживая человека, который изгнал из Бурсы ставленника гурхана. А вот Сулейману Иса пришелся как нельзя кстати – он дал ему войско и отправил воевать с Мехмедом.

С точки зрения традиций, не было ничего удивительного в том, что самый старший из султанских сыновей поддерживает претензии Исы, который был старше Мехмеда. Но на самом деле Сулейману хотелось ослабить Мехмеда при помощи Исы, для того чтобы впоследствии прибрать Анатолию к рукам.

Анатолийские беи не желали чрезмерного усиления кого-то из Османов, поскольку это угрожало бы их самостоятельности – так что не следовало ожидать, что все беи поддержат одного из сыновей Баязида, одни помогали Мехмеду, а другие Исе. Детали не так уж и важны, важно то, что летом 1403 года Ису задушили убийцы, подосланные Мехметом (если хочешь спокойно править, то потрудись избавиться от братьев). Правда, некоторые историки склонны считать, что убийц подослал Сулейман, недовольный тем, что Иса вышел из повиновения. Но, так или иначе, один шехзаде выбыл из игры.

Когда Исы не стало, Сулейману-челеби пришлось действовать самостоятельно. Он вторгся в Анатолию и в начале весны 1404 года взял Бурсу, а затем пошел дальше… Мехмед не мог противостоять Сулейману и потому ему пришлось признать верховенство старшего брата, после чего Сулейман вернулся в Румелию, где совершенно некстати восстали болгары. Приведя болгар к покорности, Сулейман в середине 1405 года прибыл в Анатолию и оставался здесь до начала 1410 года, укрепляя свою власть. Мехмеду пришлось искать убежища у правителя Айдына Джунейд-бея Измироглу, который сначала поддерживал Ису, а затем перешел на сторону Мехмеда.

Дело шло к тому, что Сулейман мог стать новым османским султаном, но тут дал о себе знать повзрослевший Муса-челеби. При содействии императора Мануила II он добрался до Валахии, где заключил союз с местным правителем-господарем Мирчей I против Сулеймана. По обычаям того времени союз был скреплен женитьбой Мусы на дочери Мирчи. Выступление валахов вынудило Сулеймана отвлечь часть сил из Анатолии, что облегчило задачу Мехмеда.

Принято считать, что в противоборстве побеждает сильнейший, но это не совсем так – чаще всего побеждает умнейший, потому что во многих случаях ум значит больше, чем сила. Сулейман был силен, но он совершенно не задумывался о том, какое впечатление производит на подданных. Мало того, что он вернул гяурам часть захваченных у них земель и клялся именем их бога, он еще и пил запретное вино, причем – в больших количествах. В результате подданные Сулеймана массово переходили от своего «нечестивого» правителя к благочестивому Мусе, который к весне 1411 года взял под свой контроль всю Румелию, и к не менее благочестивому Мехмеду.

Сулейман был убит при не совсем ясных обстоятельствах 17 февраля 1411 года, но можно с уверенностью предположить, что его задушили по повелению Мусы. Два шехзаде выбыло из игры, осталось двое и один, до поры до времени скрывавшийся в тени. Что же касается преемников умершего в феврале 1405 года Тимура, то им совершенно не было дела до западных окраин государства.

Изначально Муса считался вассалом Мехмеда, но после устранения Сулеймана младший брат решил обмануть старшего брата – Муса провозгласил себя султаном и, желая вернуть отданное Сулейманом, осадил Константинополь. Это было большой ошибкой, поскольку осада подтолкнула Мануила II и Иоанна VII к заключению союза с Мехмедом, которому не терпелось покарать вышедшего из повиновения младшего брата. Амбиции Мусы, желавшего восстановить Османский султанат в былых пределах, настораживали анатолийских беев, а Мехмет производил впечатление человека, с которым можно договориться. То же самое впечатление Мехмет произвел на сербского правителя Стефана Лазаревича, который не получил ни от Сулеймана, ни от Мусы никаких преференций вроде тех, что получили византийцы или венецианцы. С Константинополем Мехмету тоже удалось найти общий язык… И если в 1411 году казалось, что Муса вот-вот одержит победу над братом, то в июле 1413 года Мехмед нанес Мусе сокрушительное поражение в сражении при Чамурлу (юго-запад современной Болгарии). Муса, потерявший в сражении руку, бежал в Валахию, где то ли умер своей смертью, то ли был убит посланцами Мехмеда. Обстоятельства гибели Мусы не так уж и важны, важно то, что Мехмед остался единственным претендентом на султанство, если не считать Мустафу, о котором пока что ничего не было известно.

Важная деталь – переманивая анатолийских беев на свою сторону, Мехмед не видел в них основную опору своей власти. Продолжая традиции дома Османов, он считал основной опорой армию, а не тюркскую знать.

После победы над Мусой Мехмед совершил в Эдирне джюлюс[60] и начал править как преемник своего отца. За полтора года он сумел привести под свою руку все анатолийские бейлики, кроме Карамана. В 1416 году султан Мехмед I впервые в истории османской династии провел морскую кампанию против Венецианской республики, которая, к сожалению, оказалась неудачной – венецианцам удалось захватить двадцать пять османских кораблей. Но, тем не менее, султан показал миру, что отныне османы способны воевать не только на суше, но и на море.

Неудачная морская кампания была пустяком в сравнении с двумя другими испытаниями, которые судьба уготовила новому основателю Османского государства.

В 1415 году в Румелии вдруг объявился Мустафа-челеби, точнее – человек, называвший себя этим именем. «Мустафу» сразу же поддержали император Мануил и валашский господарь Мирча, до которых уже дошло, что в большой политической игре они ставили не на того игрока. Обоих правителей не сильно интересовало, кем был на самом деле их протеже – настоящим шехзаде или же самозванцем, важно было посеять очередную междоусобицу в доме Османов. Великим визирем при «Мустафе» стал Джунейд Измироглу, которого султан Мехмед назначил санджакбеем Никопола.

Мирча I предоставил в распоряжение «Мустафы» небольшое войско, с которым тот попытался возмутить Румелию, но успеха не достиг и был вынужден бежать в Константинополь. Весной 1416 года «Мустафа» предпринял новую попытку захвата власти, но осенью того же года был разбит султанскими войсками и снова укрылся в Византии. Понимая, что Мануил будет использовать своего «карманного» претендента на султанство еще и еще, Мехмед заключил с императором соглашение, согласно которому пребывание Мехмеда и Джунейда в заключении щедро оплачивалось – ежегодно Мануил получал от Мехмета триста тысяч акче. Византийские правители сильно нуждались в средствах и можно было надеяться, что столь солидная плата удержит их от использования «Мустафы» против Мехмеда. Эта история будет иметь продолжение, но уже при сыне и преемнике Мехмеда султане Мураде II, а мы пока перейдем к следующему испытанию, выпавшему на долю Мехмеда.

В свое время Муса-челеби назначил своим кадиаскером известного суфия[61] шейха Бедреддина. Победив Мусу, Мехмед обошелся с шейхом весьма милостиво – сослал его в Изник, где тот получал ежемесячно тысячу акче и мог жить в свое удовольствие, предаваясь на досуге благочестивым размышлениям. Однако же шейх вынашивал мечты о справедливом переустройстве мира, и эти мечты нашли отклик в сердцах крестьян, которым при Мехмеде жилось не очень-то сладко – восстановление государства требовало значительных средств, поэтому налоги росли и росли, а кроме того, крестьян часто привлекали к общественным работам, не считаясь с сельскохозяйственным календарем. Благо было только одно – в Анатолии наконец-то установился прочный мир, но людям несвойственно ценить то, что у них есть, они предпочитают сокрушаться по тому, чего нет. Крестьяне вспоминали благословенные времена правления султана Баязида, а беи надеялись вернуть себе власть, отнятую у них Мехмедом. Кроме бывших правителей бейликов, Мехмедом были недовольны многие представители тюркской знати рангом пониже – Иса и Муса довольно щедро раздавали своим сторонникам земельные наделы, которые Мехмед отбирал как незаконные пожалования самозванцев. В итоге восстание, поднятое мюридами[62] шейха Бедреддина в Измире и Манисе, поддержали и низы общества, и его верхи. Западная Анатолия[63] была избрана в качестве плацдарма неслучайно, поскольку здесь особенно были недовольны действиями султана Мехмеда. Откликнувшихся на призыв не смущали такие «революционные» идеи Бедреддина, как требование обобществления имущества и провозглашение концепции единого Бога для мусульман, христиан и иудеев.

В Манисе восстание удалось подавить довольно быстро, но в Измире оно очень скоро приняло характер гражданской войны, в которой местные власти терпели поражение за поражением. Сам Мехмед, при всех своих достоинствах, в военном деле был не особо искусен, да и не к лицу было султану лично выступать против нечестивых мятежников. Подавление восстания было поручено великому визирю Баязиду-паше, который в свое время был наставником юного Мехмеда, а после сражения у Анкары помог ему утвердиться в Амасье. У султана Мехмеда I не было более верного и более надежного сановника, чем Баязид-паша.

Баязид-паша действовал решительно и жестко, но ему не сразу удалось переломить ход событий. Полностью восстание было подавлено лишь в 1420 году и финальным «аккордом» стала казнь мятежного шейха, повешенного в греческом городе Сере. Впрочем, есть мнение, что шейх был повешен годом или двумя раньше, а раскрученный им маховик восстания продолжал вращаться без своего вдохновителя. Но, так или иначе, опасное восстание было подавлено, и последний год своей недолгой жизни султан Мехмед I провел спокойно, без потрясений. Скончался он в Бурсе 26 мая 1421 года, не дожив до сорока пяти лет.

Известно, что у Мехмеда I было две супруги – Эмине-хатун и Шехзаде-хатун, а также наложница-рабыня Кумру-хатун. Эмине-хатун была дочерью Насреддина Мехмед-бея Дулкадирида, бейлик которого находился в южной Анатолии, а отцом Шехзаде-хатун был Делиддар Ахмед-паша, правитель небольшого бейлика в северной Анатолии. Историки спорят о том, кто был матерью султана Мурада II – Эмине-хатун или Шехзаде-хатун. Большинство склоняется к Эмине-хатун, но полной ясности в этом вопросе нет.

Что же касается сыновей султана Мехмеда, то на момент его смерти их было пятеро (перечисляются по старшинству): Ахмед, Мурад, Мустафа, Махмуд и Юсуф. Византийский историк Дука в своем трактате, посвященном закату империи, пишет о намерении Мехмеда разделить свои владения между Мурадом и Мустафой, якобы первый должен был унаследовать Румелию, а второй – Анатолию. Выше султана только Аллах великий, и Мехмед мог распоряжаться своими владениями по своему усмотрению, но как-то не верится в то, что султан, который с большим трудом объединил распавшееся государство, снова начал делить его. К тому же Мехмед не сделал перед смертью соответствующего распоряжения, так что можно считать упоминание о разделе государства фантазией Дуки. Вот интересно, почему к современным авторам принято относиться с недоверием и требовать подтверждения чуть ли не каждого слова, а тем, кто жил в старину, верят априори, без сомнений?

Глава 6. Султан Мурад II, укрепитель основ Османского государства

Хороший наставник – благословение, плохой – проклятье. Наставником Мурада-челеби был Баязид-паша, который на момент смерти султана Мехмеда занимал должность великого визиря.

Согласно установившейся традиции, в двенадцатилетнем возрасте, который в те времена считался расцветом юности, а не поздним детством, как сейчас, Мурад был назначен санджак-беем Рума (пусть вас не вводит в заблуждение сходство названий, Рум – это северная и центральная Анатолия, санджак в составе анатолийского эялета, а Румелия – эялет на Балканах). Собственно, все шехзаде были разбросаны по провинциям, где им предстояло постигать сложную науку управления государством и совершенствоваться в ней.

Джюлюс следовало проводить в столице, так что тот сын покойного султана, который первым оказывался в ней, получал преимущество перед остальными. Разумеется, никто не мешал шехзаде провозгласить себя султаном, не сдвигаясь с места, но самопровозглашение не имело такой силы, как официальная церемония признания легитимности духовенством, сановниками и военными.

Расположение Баязид-паши обеспечило Мураду-челеби приход к власти. Визирь Хаджи Иваз-паша, которого некоторые историки считают дальним родственником Баязид-паши, после кончины Мехмета отправил гонца к Мураду, который находился в Амасье, столице Рума, и скрывал смерть султана до прибытия семнадцатилетнего Мурада в Бурсу (впоследствии Хаджи Иваз-паша сменит Баязида-пашу на должности великого визиря – султан Мурад II умел и вознаграждать, и карать).

Дело было не столько в том, чтобы привести к власти именно Мурада, а в том, чтобы передача власти обошлась без потрясений – события, предшествовавшие правлению Мехмета I, еще были свежи у всех в памяти. Баязид-паша хорошо знал Мурада-челеби, имел на него влияние, поэтому выбрал именно его, а не двенадцатилетнего Мустафу. Восьмилетнего Юсуфа и семилетнего Махмуда пока еще можно было не принимать в расчет, тем более что перед кончиной султан Мехмед отдал распоряжение, согласно которому Юсуфа и Махмуда следовало отправить в Константинополь в качестве заложников (кто тогда мог знать, что всего через тридцать лет Константинополь станет османским?).

Для лучшего понимания того, о чем будет сказано дальше, нужно сделать два пояснения.

Первое – наставник, именуемый «лала», значил для шехзаде больше, чем отец-султан. Именно к наставнику следовало обращаться за советами и наставлениями, именно наставник следил за тем, чтобы его подопечного окружали надежные, достойные люди, и за тем, чтобы шехзаде не наделал каких-то крупных ошибок (мелкие ошибки даже приветствовались, поскольку собственный опыт является лучшим учителем, оплошаешь один раз – запомнишь на всю жизнь). После того, как шехзаде вырастал, его связь с наставником сохранялась, поскольку наставничество вырастало в духовное родство.

Второе – государством правил не султан, а великий визирь, в руках которого находились все бразды правления. Султан осуществлял общее руководство или вообще мог не вникать в дела, а великий визирь «тянул» на себе всю рутину и был лучше всех информирован о положении дел в государстве и вокруг него. Баязид-паша начал свою карьеру при султане Баязиде I и сначала стал наставником Мехмеда-челеби, а затем – наставником Мурада-челеби. О степени султанского доверия можно судить хотя бы по должностям, которые занимал Баязид-паша – бейлербей Анатолии, бейлербей Румелии, великий визирь… Покровительство столь влиятельного человека сделала приход Мурада к власти гладким и спокойным, как поверхность озера в безветренную погоду.

Став султаном, Мурад отказался отправлять младших братьев в заложники к византийцам. Этот отказ стал первым звонком, провозгласившим восстановление былой мощи Османского государства. Иногда историки упрекают Мурада II в том, что он-де поступил слишком опрометчиво, мол, ему не стоило так вот сразу обострять отношения с Константинополем. Но надо же понимать, что юный султан Мурад принял столь ответственное решение с одобрения Баязид-паши, которого никак нельзя упрекать в горячности, легкомыслии или поспешности. Вполне возможно, что идея отказа от отправки заложников принадлежала не Мураду, а Баязид-паше. Да, отказ доставил некоторые неудобства, но это как раз тот случай, когда выигрыш оказался гораздо больше потерь. Во-первых, султан Мурад сохранил свободу действий, а во-вторых, отказ повысил престиж султана как самостоятельного и могущественного правителя. И вообще, как говорится: «если предопределенное неизбежно, то пусть оно произойдет в удобный момент». Рано или поздно Константинополь непременно разыграл бы спрятанную в рукаве козырную карту – Мустафу-самозванца, и лучше было, чтобы это случилось тогда, когда государству не угрожали другие потрясения. Кроме того, для укрепления государства нужно было произвести его зачистку от скрытых врагов султанской власти, которых помогло выявить второе пришествие «Мустафы».

Разумеется, Мануил II выставил «Мустафе» условие – за поддержку тот должен был передать Византии значительные территории после того, как станет султаном. Мануилу казалось, что он ничем не рискует – даже если дело не выгорит, султану Мураду будет преподан хороший урок, который надолго отобьет у него охоту «бодаться» с Константинополем. Мануил немного ошибся – урок получился другим. Султан Мурад окончательно убедился в том, что с Константинополем нужно покончить как можно скорее и передал эту убежденность своему сыну Мехмеду, который подарил туркам Столицу на Босфоре.[64]

В августе 1421 года возле города Галлиполи с кораблей высадился крупный отряд, возглавляемый «Мустафой» и его верным клевретом Джунейд-беем Измироглу. При упоминании этой парочки сразу же приходит на ум старая пословица, гласящая, что «шакалы держатся друг друга, потому что больше им некого держаться». Джунейд-бей был таким же авантюристом, как и «Мустафа». Он не принадлежал к правящему семейству Айдынидов, а узурпировал власть в бейлике Айдын, устранив двух законных правителей.

Оставив часть войск осаждать Галлиполи, «Мустафа» направился к городу Эдирне, который ему легко удалось захватить. Самозванец больше полагался не на меч, а на язык. Тем, кто был готов присоединиться к нему, «Мустафа» обещал земли, должности, деньги, короче говоря, на обещания он не скупился. Другим «достоинством» самозванца был его возраст – зрелый муж, да еще и поддерживаемый византийцами, импонировал подданым больше, чем юный султан. Бедняки надеялись на то, что «Мустафа» станет править справедливо (то есть – уменьшит бремя налогов и повинностей), а знать мечтала о возобновлении борьбы с неверными, поскольку это занятие приносило огромные доходы.

Обосновавшись в Эдирне, «Мустафа» вел себя так, словно уже стал султаном, вплоть до чеканки монеты со своим именем. Ему удалось убедить румелийских беев в том, что он действительно является сыном Баязида (возможно, что так оно и было, но мы придерживаемся официальной версии, согласно которой Мустафа являлся самозванцем, поскольку надежных подтверждений обратного в нашем распоряжении нет). Доказательством происхождения послужила демонстрация шрамов на теле, якобы полученных в сражении при Анкаре, сопровождаемая рассказами о самой битве… Сомнительно, не так ли? Но люди верили, потому что к доказательству прилагались щедрые посулы. Дошло до того, что на сторону «Мустафы» перешло войско, отправленное против него султаном Мурадом. Удержать воинов от измены не смог даже Баязид-паша, которому султан поручил командование. Паша попал в плен и был казнен. Потеря наставника была для Мурада болезненнее, чем потеря войска.

От следовавших один за другим успехов у «Мустафы» закружилась голова и он перестал считаться с императором Мануилом. В частности, «Мустафа» заявил византийцам, продолжавшим осаждать героически сопротивлявшуюся крепость Галлиполи, что османы могут сдаться только своим единоверцам, но не гяурам. Мануилу было над чем задуматься… Подумав, он предложил султану Мураду заключить союз против «Мустафы» с условием, что после совместной победы над самозванцем Галлипольский полуостров отойдет к Византии, а Юсуф и Махмуд будут отданы в заложники. Мануил явно был уверен в том, что Мурад примет предложение, поскольку положение султана казалось безвыходным – «Мустафа» готовился к вторжению в Анатолию и здесь его могли встретить так же приязненно, как и в Румелии. Но Мурад, лишившийся возможности советоваться со своим многомудрым наставником, поступил иначе – он показал Мануилу собачий хвост[65] и договорился с подестой Новой Фокеи[66] генуэзцем Джованни Адорно (кстати говоря, упомянутый выше историк Дука в то время был личным секретарем Адорно). В обмен на ряд льгот Адорно предоставил Мураду корабли для переправки войск на Галлипольский полуостров и две тысячи пеших воинов.

Узнав о том, что Мурад готовится к вторжению в Румелию, «Мустафа» решил опередить его и высадиться в Анатолии первым. К этому его подтолкнул Джунейд-бей, которому не терпелось оказаться в Айдыне и взять его под свою руку. Коварный Джунейд-бей рассчитывал на то, что сможет остаться правителем бейлика при любом исходе противоборства. Отчасти план Джунейд-бея удался, но в начале 1425 года он лишился головы, а Айдын навсегда стал частью османского государства.

В январе 1422 года семнадцатитысячное войско «Мустафы» двинулось на Бурсу. В столь ответственный момент султан Мурад принял единственно верное решение – он пообещал сторонникам «Мустафы» полное прощение и награду за верность законной власти. К тому времени многие из приближенных самозванца успели разочароваться в нем, поскольку «Мустафа» вел совершенно неподобающий образ жизни – пьянствовал да развратничал, препоручив все дела Джунейд-бею. Ход, сделанный султаном, оказался очень сильным – даже Джунейд-бей предал «Мустафу», не говоря уже о прочих. Армия самозванца растаяла словно кусок масла на жаровне. «Мустафе» удалось бежать в Румелию, где он был пленен и повешен в Эдирне в мае 1422 года. Повешение косвенно намекает на то, что султан Мурад II не считал «Мустафу» самозванцем, ведь османы следовали традиции, перенятой у монголов, согласно которой казнь без пролития крови считалась наиболее достойной (а вот тому же Джунейд-бею, несмотря на то что он отошел от «Мустафы», отрубили голову).

Но недаром же говорится, что если порядок нарушен, то бедствия будут следовать одно за другим.[67] Едва разобравшись с одним Мустафой, султану пришлось разбираться с другим.

Предыстория была такова. Покончив с «Мустафой», султан Мурад решил взять Константинополь, и 10 июня 1422 года османская армия под командованием бейлербея Румелии Мехмед-бея Михал-оглу осадила город. Надо признать честно, что затея со взятием Константинополя без блокады с моря и при отсутствии крупных пушек была обречена на провал. Изрядно напуганный Мануил решил создать Мураду новую проблему, подтолкнув к мятежу его младшего брата, тринадцатилетнего Мустафу. Организатором мятежа стал наставник Мустафы Шарабдар Ильяс-паша, которому удалось привлечь на свою сторону двух наиболее влиятельных анатолийских беев – Мехмет-бея Караманида и Якуба-бея Гермиянида.

В августе 1422 года, когда по мусульманскому календарю был священный месяц рамадан,[68] шехзаде Мустафа предъявил свои претензии на султанство и подошел к Бурсу. Жителям столицы удалось подкупить алчного Ильяса-пашу, для того чтобы он осадил какой-то другой город. В результате мятежники осадили Изник и вскоре взяли его. Весть о мятеже вынудила султана снять осаду Константинополя и направить войско против брата. Попутно Мураду удалось договориться с Ильяс-пашой, пообещав ему за содействие в подавлении мятежа прощение и должность бейлербея.

После первого же столкновения с султанским войском в рядах мятежников начало набирать обороты дезертирство. После того, как Мехмед-бей Караманид пал на поле брани, Мустафа мог полагаться только на Ильяс-пашу, который ждал удобного момента для того, чтобы выдать шехзаде султану. В феврале 1423 года это произошло. Наученный горьким опытом, Мурад не стал подвергать брата заточению, а приказал задушить его, что и было сделано. Во избежание повторения случившегося, Мурад приказал ослепить Юсуфа и Махмуда (оба они умерли в Бурсе в 1429 году, вроде как от чумы).

Давайте посмотрим правде в глаза – на протяжении двух десятилетий, прошедших после пленения Баязида I, султанам бо́льшую часть времени приходилось воевать со своими братьями и дядьями. Так стоит ли удивляться тому, что сын Мурада II Мехмет возвел избавление от братьев в ранг закона?

Если вы думаете, что после казни Мустафы II в государстве надолго установились мир и спокойствие, то ошибаетесь. Султан Мурад не любил сидеть сложа руки (и именно такой правитель требовался для укрепления основ возрожденного Османского государства). Уже в мае 1423 года Мурад приступил к завоеванию Фессалии[69] и прочих областей, которые его дядя Сулейман возвратил Византии. Незадолго до этого венецианцы купили у византийцев Салоники и предложили султану выплату солидной ежегодной дани в обмен на отказ от претензий на город. Разумеется, Мурад отказался, ведь ему совершенно не хотелось иметь в своем тылу потенциально враждебный венецианский порт.

В покорении Фессалии Мурад показал себя правителем, который не отказывается от намеченных целей (история с неудачной осадой Константинополя не в счет – во-первых, нужно было попытаться, чтобы сделать необходимые выводы, а во-вторых, осаду пришлось прервать из-за мятежа, поднятого шехзаде Мустафой). Дело, начатое в 1423 году, было завершено только семь лет спустя, в 1430 году, когда после продолжительной сухопутной осады османы взяли Салоники. Жители города, в наказание за свое упорное сопротивление, были обращены в рабство, а их место заняли переселенные из Анатолии турки, потомкам которых пришлось возвращаться на родину предков в 1923 году.[70]

Противоборство с Венецией оказалось весьма опасным, поскольку венецианцы сразу же начали подстрекать Рим и европейские державы к организации нового крестового похода против османов, а также попытались воскресить Мустафу-челеби (того, который был сыном Баязида I). Новый «Мустафа» ограничился тем, что действовал в Фессалии против султанских войск, сотрясения основ государства ему вызвать не удалось.

Трудности не пугали султана Мурада, а напротив – побуждали действовать еще активнее. Понимая, что в противоборстве с христианами османам можно рассчитывать только на себя, Мурад стремился как можно скорее привести под свою руку земли, отпавшие в смутное время. Труднее всего было вернуть владения сербского правителя Стефана Лазаревича, который после пленения Баязида стал вассалом венгерской короны. Однако изменение расстановки сил на Балканах, достигнутое стараниями Мурада, вынудило Георгия Бранковича, племянника и преемника Стефана Лазаревича, признать османский сюзеренитет. В подтверждение своей лояльности Георгий отдал свою дочь Мару в султанский гарем, а двух сыновей – в заложники, но это не помогло ему заслужить доверие и распоряжение Мурада, который придерживался правила «изменивший однажды, изменит еще не раз» (в свое время Георгий Бранкович служил Баязиду I вместе со Стефаном Лазаревичем).

В 1437 году умер венгерский король Сигизмунд, бывший также императором Священной Римской империи. Воспользовавшись удобным случаем (венграм в тот момент было не до сербов), Мурад к началу 1439 года захватил все сербские земли, после чего границы Османского государства стали соответствовать границам 1402 года – империя вернулась! Вклад Мурада II в воссоздание Османской империи был не меньше вклада его отца Мехмеда I – один воссоздал государство, а другой укрепил его в былых пределах.

Разумеется, всё происходившее на Балканах вызывало в Европе сильное беспокойство, тем более что после вторичного покорения сербских земель султан Мурад обратил свое высочайшее внимание на Белград и Трансильванию. 3 ноября 1443 года близ сербского города Ниш состоялось сражение, ставшее последним и самым крупным из пяти, следовавших одно за другим. Тридцатитрехтысячное войско венгров, сербов и поляков под командованием известного венгерского полководца Яноша Хуньяди и польско-венгерского короля Владислава одержало победу над двенадцатитысячным османским войском, во главе которого стояли бейлербей Румелии Касим-паша и санджак-бей Фессалии Турахан-бей. Поражение османов было обусловлено не численным превосходством противника (не раз побеждали и более сильных), а предательством албанского военачальника Скандербега, под началом которого состояло три сотни всадников. Скандербег передавал Хуньяди сведения о планах Касим-паши и Турахан-бея, а во время решающего сражения перешел на сторону христиан, что сильно подорвало моральный дух османского войска.

Тут самое время кричать: «Вай-вай-вай!» или сказать: «Ничего, и без этого было много хорошего». Но сокрушаться или успокаивать себя было не в характере султана Мурада, несмотря на то, что враги, вдобавок к войне на Балканах, попытались всадить ему нож в спину – в середине 1443 года на Анкару напало войско Ибрагим-бея Караманида, который, к слову будь сказано, был женат на одной из султанских сестер. Заступничество жены спасло побежденного Ибрагим-бея от казни, Мурад ограничился лишь тем, что взял с зятя обещание больше не выступать против него и ужесточил условия вассалитета. Поражение на Балканах и напряженная обстановка в Анатолии вынудили Мурада подписать летом 1444 года с королем Владиславом мирный договор, по которому сербские земли возвращались Георгию Бранковичу, который также получал двух сыновей, прежде бывших султанскими заложниками, и компенсацию в размере двухсот тысяч золотых монет, Албания переходила под венгерскую корону, а Венгрия взамен обязывалась не нарушать границу османских владений, которая теперь пролегала по Дунаю. Обсуждение условий договора проходило в венгерском городе Сегеде, поэтому в историю он вошел как Сегедский договор. Обе стороны расценивали договор как средство для выигрыша времени – Владислав обещал папе Евгению IV продолжать войну до полной победы над османами, а Мурад готовился к реваншу, который был взят 10 ноября 1444 года у города Варна. Но прежде, чем перейти к этому, нужно рассказать о том, как Мурад сделал султаном двенадцатилетнего шехзаде Мехмеда, старшего из оставшихся в живых на тот момент султанских сыновей.

Люди, привыкшие мыслить прямолинейно, расценивают передачу власти Мехмеду как реальную попытку Мурада уйти на покой. Мол, султан устал править, неудачи на Балканах ввергли его в уныние, и он решил провести остаток дней в покое и размышлениях. Но когда султан узнал, что вероломный король Владислав, клявшийся на христианском Евангелии соблюдать мир в течение десяти лет, спустя несколько дней после этого объявил о том, что крестовый поход против османов продолжается, то решил на время взять власть в свои руки, чтобы разгромить врагов…

Объяснение это неуклюжее, идущее вразрез с логикой. Во-первых, с чего бы энергичному сорокалетнему султану уставать? Сорок лет – это не восемьдесят, да и со здоровьем, насколько можно судить, у Мурада II все было в порядке. Во-вторых, султан должен был прекрасно понимать, чего стоят клятвы его оппонента, и, конечно же, он это понимал. Но зачем тогда Мураду понадобилось проводить Мехмета через джулюс?

Ответ лежит на поверхности – для того, чтобы подстраховаться от проблем, которые могли бы возникнуть после смерти султана Мурада. Да, разумеется, Мурад мог издать фирман,[71] объявлявший Мехмеда преемником, но разве этот фирман имел бы большую силу после смерти того, кто его подписал? Подданные могли бы запросто проигнорировать волю умершего султана… Другое дело – джулюс, во время которого приближенные поочередно приносили сидевшему на троне султану[72] присягу на верность. От прилюдно данной клятвы не отмахнешься, тем более что поручителем выступает Всевышний. Передача власти понадобилась Мураду для того, чтобы сделать Мехмеда своим преемником и утвердить это решение наипрочнейшим образом. Государству, только-только начавшему оправляться от смут, были ни к чему очередные разборки между шехзаде. Так что правильной будет следующая оценка – предусмотрительный и дальновидный султан Мурад II выбрал удобный момент для того, чтобы обеспечить передачу власти сыну Мехмеду, а после продолжил войну на Балканах… Непонятными в этой истории остаются только мотивы, обусловившие выбор Мехмеда в преемники – то ли по старшинству, то ли ввиду особого расположения. Но, как показало будущее, с выбором султан Мурад не ошибся – Мехмед II показал себя достойным наследником своего отца. И вообще, пока что в доме Османов власть передается от одного достойного представителя к другому. К сожалению, такой порядок не будет сохраняться вечно, и одиннадцатый османский султан Селим II окажется лишь бледной тенью своего великого отца Сулеймана Законодателя. Но об этом будет сказано в свое время, а пока что султан Мурад II готовится к реваншу…

Реванш состоялся 10 ноября 1444 года у города Варна, где сошлись около тридцати тысяч крестоносцев (в основном – венгры, поляки и валахи) и пятьдесят тысяч османов. При этом в войске крестоносцев преобладали рыцари, а в османском войске – пехота и легкая кавалерия.

Крестоносцы продвигались к Эдирне, взятие которого должно было завершить освобождение Румелии, но у них на дороге встал султан Мурад, которому генуэзцы в очередной раз помогли перевезти войско из Анатолии в Румелию. Отступать тем же путем, каким пришли, для крестоносцев было опасно, и потому они избрали окольный путь через Варну, казавшийся более безопасным, но Мурад настиг их и сумел занять выгодные позиции, заперев противника между морем и горами. Для крестоносцев, которыми командовали все те же король Владислав и Янош Хуньяди, наилучшим решением было бы держать оборону в ожидании кораблей, которые забрали бы их отсюда. Однако же, крестоносцы решили дать сражение, чтобы вырываться из «капкана» по суше…

Под Варной султан Мурад доказал известную истину, согласно которой талантливый человек успешен во всех своих начинаниях. Мудрый правитель показал себя искусным военачальником. Сначала он утомил противника трехчасовым ожиданием османской атаки, а затем внезапно ударил по правому флангу, но крестоносцы устояли, и началась жестокая сеча. Мурад хранил спокойствие, а вот у короля Владислава под конец дня случился нервный срыв (никак иначе это не назвать) – он решил лично убить султана, надеясь обернуть таким образом исход сражения в свою пользу, и с криками: «Мурад! Выходи!» начал пробиваться к султанской ставке в сопровождении отряда рыцарей. «Король прорвал янычар и вошел в проход, – пишет в своей хронике “Зеркало мира” Мехмед Нешри. – Разозлившись, они тут же убили под ним коня, а затем покончили и с ним. [Кади Карнобата][73] Караджа Хызыр спешился… и отсек голову [короля]. Они насадили ее на копье и принесли ко всем [воинам]. Увидев в небе голову короля, воины обрадовались и начали теснить неверных со всех сторон. Они сокрушили неверных, захватили и разграбили их обоз… Младенец достиг совершеннолетия. Народ ислама стал победителем… Бейлербей Румелии Давуд-бей погнался за [бегущими] неверными, нагнал их ночью и перебил многих».

Победа при Варне явила миру мощь османского войска, но не лишила христиан надежды изгнать османов с Балкан. Надежда улетучилась после трехдневного сражения, продолжавшегося с 17 по 19 октября 1448 года. Судьбе было угодно избрать местом для него Косово поле, на котором османы победили сербов в 1389 году. Здесь тоже командовал Мурад, а в сражении участвовал Мехмед. Данные по поводу численности войск, участвовавших в сражении, сильно разнятся, но дело не в статистике, а в том, что османы одержали победу, которой поспособствовала измена восьмитысячного валашского отряда под предводительством воеводы Дана, который во второй день сражения внезапно перешел на сторону османов. Мурад использовал предателей, но не доверял им – после сражения большинство валахов было перебито османами. Сам Дан спасся только благодаря тому, что пообещал выплачивать султану дань и поставлять воинов в султанское войско.

Еще до II сражения на Косовом поле султан Мурад покорил Морейский деспотат, расположенный на Пелопоннесском полуострове. Деспотат был автономной византийской провинцией, управлявшейся представителями дома Палеологов, на тот момент в нем правили два родных брата – Константин и Фома, сыновья Мануила II. Морея считалась неприступной благодаря протяженной оборонительной стене, тянущейся поперек Коринфского перешейка, связывавшего Пелопоннес с материком. Стена и впрямь была хороша, но за ней требовалось присматривать и своевременно ликвидировать разрушения, наносимые орудиями противника. Однако же страх греков перед османским войском был настолько велик, что при его приближении они бежали вглубь полуострова, оставив стену без присмотра… После того, как в стене был сделан пролом, покорение полуострова стало делом считанных дней. Константин с Фомой сохранили власть над Мореей, признав себя вассалами султана.

Последним достижением султана Мурада II стало устройство брака Мехмеда с Ситтишах-хатун, дочерью Сулейман-бея Дулкадирида, владения которого находились в юго-восточной части Анатолии. Бейлик Дулкадир был могущественным, а кроме того, он прилегал к «проблемному» бейлику Караман с востока, таким образом Караман оказывался зажатым между владениями османского султана и его тестя. О том, какое важное значение султан Мурад придавал этому браку можно судить по тому, что свадебные торжества, начавшиеся в Эдирне в ноябре 1450 года, продолжались до конца декабря. А 2 февраля 1451 года султан Мурад II скоропостижно скончался на сорок седьмом году жизни, как принято считать – от инсульта.

«Смерть Мурада не была вызвана болезнями и не причинила ему страдания… – писал Дука. – Всевышний, как я считаю, судил этого человека по его добрым делам, которые выражались в заботе о простом народе и в сочувствии, проявляемом по отношению к неимущим… Гнев Мурада не был необузданным и после победы он не преследовал бегущего врага. Более того, он не стремился к полному уничтожению побежденного народа – как только побежденные просили мира, он охотно заключал мир. Он на самом деле презирал войну и любил мир, и Отец Мира, в свою очередь, ниспослал ему легкую смерть». Согласитесь, что подобный отзыв, сделанный врагом-византийцем, у которого не было причин для того, чтобы льстить султану (скорее наоборот), дорого стоит.

Султан Мурад II вернул Османскому государству его былое величие. До превращения в империю оставался один шаг – нужно было наконец-то покончить с Византией, владения которой свелись к Константинополю и его окрестностям, а также заново подчинить себе всю Анатолию. С первой задачей справился султан Мехмед II, а со второй – его сын султан Баязид II.

Глава 7. Султан Мехмед II Завоеватель

После смерти отца у султана Мехмеда II были две крупные проблемы – Константинополь и Ибрагим-бей Караманид, который не мог не попытать счастья при смене правителей в Османском государстве. Однако притязания Ибрагим-бея, которые Мехмеду удалось пресечь довольно быстро, не шли ни в какое сравнение с угрозой, исходившей из Константинополя, где содержался в качестве гостя-заложника Орхан-челеби, внук Сулеймана-челеби, сына Баязида I. Мурад II ежегодно выплачивал византийцам три тысячи серебряных монет на содержание Орхана, а если точнее – за то, чтобы Орхан не создавал ему проблем. Мехмед не торопился отправлять в Константинополь очередную порцию серебра, и императору Константину Одиннадцатому Палеологу (прежде бывшему одним из деспотов Мореи) пришлось напомнить девятнадцатилетнему султану о долге, а заодно и о том, что Орхан-челеби, как внук старшего сына султана Баязида I, имеет больше прав на султанство, нежели Мехмед. Судя по всему, ума у Константина Одиннадцатого было не так уж и много, но этот недостаток компенсировался избытком наглости – он потребовал увеличить плату за содержание Орхана вдвое, до шести тысяч монет. Ход мыслей византийского императора был понятен – молодой султан казался неопытным и слабым, да вдобавок ему создавал проблемы Ибрагим-бей Караманид… Но Мехмед показал себя достойным наследником своего отца – уже 6 апреля 1453 года он осадил Константинополь, и хотя длилась осада не так уж и долго – до 29 мая, на сей раз она закончилась взятием города.

Примечательно, что против осады Константинополя выступал великий визирь Чандарлы Халил-паша, которого Мехмед получил в наследство от отца вместе с государством. Халил-паша пользовался большим влиянием, но он не смог переубедить молодого султана. Подозревали, что позиция великого визиря была обусловлена не заботой о благе государства, а взятками, которые он регулярно получал от византийцев. До поры до времени султан Мехмед мирился с присутствием Халил-паши, но сразу же после взятия Константинополя паша был взят под стражу и вскоре убит. Султан Мехмед мог выслушивать возражения сановников и принимать чужую точку зрения, если это было полезным, но с теми, кто пытался обвести его вокруг пальца, султан был беспощаден.

Падение Халила-паша имело важное политическое значение. Считается, что оно поставило точку в борьбе между тюркской знатью и так называемой «партией девширме», в которую входили сановники, взятые в юности на султанскую службу в качестве «налога». Партия девширме победила – до начала XVII века среди великих визирей турки будут встречаться крайне редко, в XVII веке их уже будет двадцать из шестидесяти, а с XVIII века турки начнут преобладать на этой должности.

Ко взятию Константинополя Мехмед подошел со всей серьезностью и учел опыт своих предшественников. В конце 1451 года османы захватили западный берег Босфора, на котором, всего за четыре с небольшим месяца, была построена крепость Богазкесен,[74] впоследствии переименованная в Румелихисар.[75] Богазкесен и построенная еще при Баязиде I ее «сестра» – крепость Анадолухисар надежно перекрывали Босфор, не давая кораблям пройти к Константинополю или выйти из него. Но Мехмед не собирался полагаться лишь на одну блокаду, которая могла затянуться надолго – основные надежды он возлагал на осадные машины с артиллерией и на флот, который активно пополнялся новыми кораблями. Медлить не стоило по двум причинам – длительная осада могла существенно подорвать моральный дух осаждающих (известно же, что терпение не входит в число многочисленных похвальных качеств турок), а кроме того, к византийцам могла подойти помощь из Западной Европы. Впрочем, как и следовало ожидать, в Западной Европе никому не было дела до Константинополя. Даже венецианцы, поддерживавшие тесные отношения с Византией (в пику генуэзцам, которые охотно заключали союзы с султанами), потеряв один из своих кораблей, сильно поостыли и заняли выжидательную позицию.

Когда император Константин отправил к Мехмеду послов с выражением недовольства по поводу перекрытия Босфора, то в ответ получил их головы – султан давал понять, что настроен крайне серьезно и не собирается вести переговоры. Так же круто султан обходился с моряками, которые пытались прорваться в Константинополь. Для того, чтобы морейский деспот Фома не смог прийти на помощь своему брату, Мехмед разместил на Пелопоннесе многочисленный гарнизон, а заодно захватил византийские форпосты на берегах Черного и Мраморного морей. Константинополь оказался в полной изоляции.

Взятие Константинополя продемонстрировало миру «фирменный стиль» султана Мехмеда II, сочетавшего тщательную подготовку со стремительным натиском и всегда дававшему своим противникам шанс сдаться на условиях сохранения жизни и имущества. Султан Мехмед не был кровожадным монстром, каким его нередко пытаются изобразить западные историки. Взять хотя бы историю с венецианским кораблем, который, вопреки предупреждению, рискнул прорываться к Константинополю. Капитан мог бы развернуться и уплыть домой, но он предпочел продолжить свой путь, за что угодил на кол, а его команда лишилась своих буйных голов – а la guerre comme à la guerre, человек должен отвечать за свой выбор. Но, в то же время, когда султану понадобилось переправить свои корабли в бухту Золотой Рог, вход в которую был прегражден массивной железной цепью, корабли перетаскивали по суше, которая в тех местах не отличалась гладкостью. Можно было поступить проще, убрав цепь, но для этого пришлось бы захватить генуэзскую колонию, расположенную в константинопольском районе Пера. Дело было не столько в отношениях с генуэзцами, сколько в том, что там, где это было возможно, Мехмед II предпочитал не доставать меча из ножен.

Император Константин Одиннадцатый, как утверждают хроники, после прорыва османов в Константинополь бросился в гущу боя и погиб. Во всяком случае, после того как город был взят, османы нашли его тело и выставили на обозрение голову. Был ли это реальный Константин или нет – известно только Всевышнему, но более никаких упоминаний о последнем византийском императоре не было.

После покорения Константинополя Мехмед принял титул падишаха – верховного правителя, а также начал чеканить золотую монету в добавление к серебряной и медной. Эта монета, получившая название «султани», чеканилась по образцу венецианского дуката, содержавшего около трех с половиной грамм золота. Большой нужды в своей дорогой золотой монете на тот момент не было, но золотые монеты служили не только платежным средством, но и показателем статуса правителя.

«Завоевателем» Мехмеда прозвали после взятия Константинополя, и вся дальнейшая жизнь султана служила подтверждением этого почетного прозвища. С 1456 по середину 1459 года Мехмед вел кампанию по завоеванию сербских земель. Сначала дело пошло плохо, но настойчивость, как известно, одолевает любые преграды. 20 июня 1459 года правитель Сербии Стефан Томашевич, засевший в своем последнем оплоте городе Смедерево, сдался на милость султана и был отпущен в Боснию, где правил его отец.

В 1460 году Мехмед захватил Морею, что поставило точку в истории Византийской империи. Деспот Мореи Дмитрий Палеолог благоразумно не стал оказывать сопротивления, за что получил от султана во владение некоторые территории, в том числе и островные, а также богатые соляные копи. То была не щедрость, а умный расчет – в преддверии грядущих завоеваний султан хотел продемонстрировать миру, что благоразумие хорошо вознаграждается. Однако же впоследствии Дмитрий повел себя неблагоразумно, спустя несколько лет он был уличен в сокрытии части доходов от копей, причитавшихся султанской казне, за что лишился всех своих владений.

После Мореи настал черед Анатолии. Султан начал с крепости Амасра, находившейся в западной части черноморского побережья. Амасра принадлежала генуэзцам, но после взятия Константинополя Мехмед мог позволить себе не считаться с их интересами. Затем султан присоединил к своим владениям крупный бейлик Кандар, занимавший всю центральную часть побережья, а затем взял Трабзон (Трапезунд), осколок бывшей империи, владения которой некогда были разбросаны по северным и южным берегам Черного моря.[76]

Осадой Трабзона, растянувшейся на шесть недель, воспользовался господарь Валахии Влад III, более известный в наше время как князь вампиров Влад Дракула. Пользуясь тем, что султану было не до северных территорий, Влад несколько лет не выплачивал дань, составлявшую десять тысяч золотых дукатов[77] в год, а затем обнаглел настолько, что попытался овладеть принадлежавшими султану дунайскими портами. Мехмед отправил в Валахию своего секретаря Фому Катаволеноса, которого сопровождал двадцатитысячный отряд под командованием никопольского санджак-бея Хамза-бея, родного брата упоминавшегося выше Баязида-паши. Валахи разгромили османский отряд, а всех пленников посадили на колы.

В середине 1462 года Мехмед явился в Валахию с войском, численность которого превышала сто тысяч человек. После недолгого сопротивления господарь Влад бежал в Венгрию, а править Валахией стал его брат Раду, с детских лет живший при османском дворе в качестве заложника и принявший ислам. Следом настал черед острова Лесбос, которым владели генуэзцы, военная кампания Османской империи по покорению острова Лесбос, подконтрольного торговой семье Гаттилузио и рыцарям-госпитальерам. В 1463 году султан Мехмед выступил против Боснии, король которой Стефан Томашевич, пошел по неверному пути валашского господаря Влада, отказавшись выплачивать дань. И Влад, и Стефан рассчитывали на помощь венгерского короля Матьяша I из рода Хуньяди. Владу король Матьяш «помог», посадив его в темницу на двенадцать лет, а Стефану не оказал никакой помощи, поскольку успел заключить союз с султаном. На второй раз султан не пощадил Стефана, которому пришлось заплатить за свое вероломство головой.

Уже в сентябре 1463 года король Матьяш заключил антиосманский союз с венецианцами, которые высадились в Морее, а Матьяш, тем временем захватил ряд боснийских крепостей. Великий визирь Махмуд-паша (серб, предположительно находившийся по материнской линии в родстве с Палеологами) изгнал венецианцев, а затем османские войска вернули себе то, что захватил Матьяш, за исключением крепости Яйце, которая оставалась под контролем венгров до 1527 года. Война с Венецией, продолжавшаяся до 1479 года, принесла Мехмеду контроль над большинством венецианских владений на восточном побережье Адриатического моря и островами Лемнос и Эвбея.

Султан Мехмед был не из тех, кто правит из столицы – он принимал участие во многих военных кампаниях. Свое жизненное кредо Мехмед выразил в беседе с Сарой-хатун, матерью Узун-Гасана, правителя конфедерации Ак-Коюнлу:[78] «В моей руке меч ислама, и без трудностей я не заслужил бы имени “гази”, и мне пришлось бы закрывать свое лицо от стыда перед Аллахом».

Повторное покорение бейлика Караман стало не менее важным достижением, чем взятие Константинополя, ведь этот бейлик можно было сравнивать с затаившимся врагом, который только и ждет удобного момента, для того чтобы всадить нож в спину султану, или же с незаживающей язвой (постоянный источник беспокойства много с чем можно сравнить). С одной стороны Караманидов поддерживали Узун-Гасан, а с другой – Венеция, снабжавшая их деньгами и оружием, но летом 1473 года в сражении при Отлукбели[79] Мехмед разгромил армию Узун-Гасана и присоединил Караман к своим владениям, а заодно положил конец экспансии «белобаранных». Отныне по всей Анатолии снова и окончательно распространилась власть султана. Но недаром же говорится, что, проводив одну беду, нужно готовиться встречать другую – вскоре на востоке появилась новая угроза в лице Сефевидского Ирана, но с ней уже пришлось разбираться не Мехмеду, а его сыну султану Баязиду II.

В 1475 году султан Мехмед завоевал Крым, на южном побережье которого находились генуэзские колонии, основную часть полуострова занимало Крымское ханство, а в гористой юго-западной местности находилось княжество Феодоро, основную часть населения которого составляли греки и готы.[80] Крымское ханство стало вассальной османской территорией, а на землях княжества и колоний был создан Кефинский санджак. Одновременно с покорением Крыма османы воевали с правителем Молдавского княжества Стефаном III, который с 1470 года перестал выплачивать дань. Европейские правители повторяли ошибки, совершенные их предшественниками – во-первых, они продолжали действовать против османов разобщенно, а, во-вторых, надеялись, что уж до них-то у османов руки вряд ли дойдут… С Молдавией вышло неудачно. В июле 1476 года молдавская армия потерпела поражение в ключевом сражении, однако король Стефан в сжатые сроки набрал шестнадцатитысячную армию и приступил к партизанской войне, нападая на османские обозы и гарнизоны. Мехмеду пришлось вернуться обратно, но это было не отступлением, а всего лишь паузой. До повторного похода на Молдавию дело не дошло, потому что тремя годами позже Стефан согласился выплачивать дань, понимая, что иначе он лишится своих владений. В том же 1479 году Мехмед завершил кампанию по завоеванию Албании, начатую еще в 1466 году.

Перечисление завоеваний султана Мехмеда может не дать представления о его отдаленных планах, но если взглянуть на карту, то становится ясно, что султан создавал плацдарм для завоевания венгерских, итальянских и германских земель, одновременно укрепляя свои тылы.

В июле 1480 года с высадки десанта у города Отранто, находящегося на «каблуке» Апеннинского полуострова, началась кампания по завоеванию Италии. Осада Отранто сопровождалась нападениями на соседние порты. В распоряжении дерья-беги[81] Гедик Ахмет-паши было около ста тридцати кораблей – огромная сила! – но, утвердившись в Отранто, паша не стал продвигаться дальше, поскольку близилась зима, и увел большинство кораблей в албанские порты, рассчитывая вернуться по весне, но смерть султана Мехмеда, скоропостижно скончавшегося 3 мая 1481 года, положила конец итальянской кампании.

Некоторые историки считают, что Мехмед был отравлен по приказу его старшего сына Баязида, ставшего новым правителем османов. Что ж – вполне могло быть и так, ведь у тридцатитрехлетнего Баязида был младший брат Джем, которому шел двадцать второй год, и если бы Мехмед решил сделать своим преемником Джема (точно так же, как его самого сделал султаном Мурад II), то Баязида ждала бы смерть. В своде законов «Канун-наме», составленном в правление Мехмеда II, среди прочих был закон о братоубийстве: «Тот из моих сыновей, которому достанется султанат, ради всеобщего блага может умертвить родных братьев. Это одобрено большинством улемов.[82] Пусть они [султаны] поступают в соответствии с этим».

В первой половине XVII века султаны перешли от убийства братьев к содержанию их в строгой изоляции, исключавшей любые связи с внешним миром. Отрезанный от мира брат не представлял опасности для султана, но мог бы продолжить династию в том случае, если бы султан не оставил после себя наследников мужского пола. В рамках закона о братоубийстве, широко известного как «закон Фатиха»,[83] было убито тридцать семь султанских сыновей, а двадцать три шехзаде были казнены как мятежники – цифры примерно сопоставимые, показывающие обоснованность этого, вне всякого сомнения, жестокого закона.

Сам Мехмед после смерти Мурада II приказал утопить своего трехмесячного брата шехзаде Ахмеда, причем произошло это в тот момент, когда мать Ахмеда Хатидже Халиме-хатун поздравляла Мехмеда с приходом к власти (окончательным приходом). Казалось бы – зачем торопиться избавляться от младенца, не представляющего никакой опасности для султана, прошедшего джулюс еще при жизни своего отца? На самом деле опасность представляли те, кто мог использовать Ахмеда-челеби в своих целях. Халиме-хатун была дочерью Ибрагим-бея Джандарида или какого-то другого представителя этого влиятельного семейства. Тюркская знать могла попытаться заменить сына рабыни Мехмеда на сына благородной женщины… Нет, лучше уж соблюсти предосторожность как можно раньше (разумеется, убийство невинного малютки представляло собой чудовищную и непростительную жестокость, но мы сейчас следуем ходу мыслей султана, страховавшего себя от возможных потрясений).

У Мехмеда II был еще один сын, средний, по имени Мустафа, которого султан сделал правителем покоренного Карамана, но в 1474 году двадцатичетырехлетний Мустафа скончался при обстоятельствах, породивших множество слухов. Наибольшее распространение получили две версии. Согласно первой, шехзаде прелюбодействовал с женой великого визиря Махмуда-паши, за что был им отравлен, а султан казнил пашу за это преступление (но официальным поводом вроде бы послужило пренебрежение трауром по покойному шехзаде). Согласно второй, Мустафа посягнул на жену Гедик Ахмеда-паши, который стал великим визирем после казни Махмуда-паши, за что был умерщвлен по приказу султана.

Главной заслугой Мехмеда-правителя стало укрепление и совершенствование государственного аппарата, в котором на ключевых постах практически не осталось представителей тюркской знати. «Непробиваемая» османская бюрократия, о которой так любят рассуждать историки, была создана при Мехмеде II. В отличие от своих предшественников, султан Мехмед не стремился вникать во все важные вопросы, перепоручив принятие решений сановникам, которые отбирались по принципу личной преданности султану. Оно и правильно, ведь один человек не может уследить за всеми делами огромной империи. Но широкие полномочия создавали почву для злоупотреблений, а надежного механизма контроля за чиновниками в Османской империи не существовало.

Мехмед II первым из османских правителей серьезно интересовался живописью и литературой. Библиотека султана содержала около восьми тысяч рукописей на разных языках (помимо родного языка, Мехмед владел арабским, персидским, греческим, сербским и латынью), а кроме того, Мехмед собрал богатую коллекцию портретов и скульптур, в которой преобладали работы итальянских художников, признанных корифеев эпохи Возрождения. Также Мехмед писал стихи, которых набралось на целый сборник. К сожалению, преемники султана не разделяли увлечения искусствами, так что Мехмеду не удалось заложить при османском дворе традицию меценатства.

В 1988 году в Стамбуле был открыт мост через Босфор, названный в честь султана Мехмеда II. Очень символично, что именем Мехмеда назвали мост, ведь сам он тоже перекинул символический мост из прошлого в настоящее, с успехом продолжив завоевания, начатые его предками. На вопрос: «Кого вы считаете самым выдающимся правителем в турецкой истории?» большинство турков отвечают: «Султана Мехмеда II».

Глава 8. Султан Баязид II Справедливый

С одной стороны закон Фатиха обеспечивал спокойствие султанам, но с другой – доставлял беспокойство. Понимая, что тех, кто не попадёт на трон, ждет смерть, шехзаде могли поднимать мятежи еще при жизни отца или же «поторопить» его с обретением спокойствия, как, предположительно, это сделал Баязид.

Матерью Баязида была Гюльбахар-хатун, то ли албанка, то ли гречанка, попавшая в гарем Мехмеда в 1446 году. Что же касается матери шехзаде Джема Чичек-хатун, то одни авторы считают ее христианкой, а другие – турчанкой, принадлежащей к знатному семейству. Было бы странно, если бы о такой яркой личности, как султан Мехмед II, не слагали бы легенд. Согласно одной из легенд, Чичек-хатун была дочерью французского короля Людовика Одиннадцатого, просватанной за последнего византийского императора Константина. В придачу к Константинополю, султан Мехмед получил жену-француженку, пленившую его своей красотой… Однако же, в анналах нет никаких сведений о дочери Людовика, просватанной за императора Константина. Да и вообще такой брак представляется невозможным – зачем могущественному французскому королю родниться с правителем, который вот-вот потеряет остатки своих владений? Династические браки – это всегда расчет и очень тонкий.

Если же Чичек-хатун была знатной турчанкой, то Джем имел шансы на поддержку тюркской знати, которая была крайне недовольна кадровой политикой Мехмеда II, но до его кончины не осмеливалась предпринимать какие-либо действия. Правда, имя хатун указывает скорее на нетурецкое происхождение, поскольку у турок не принято давать дочерям такие «гаремные» имена.[84]

Об отношении султана к его сыновьям можно судить по расположению санджаков, которые давались им в управление. Считалось, что тот, кого султан хотел видеть своим преемником, получал близкий к столице санджак, чтобы после смерти отца прибыть туда первым и успеть опоясаться мечом раньше братьев. Мехмед II сделал своей столицей завоеванный Константинополь, так что мерить расстояния следует отсюда. Джем был назначен санджак-беем Карамана, центром которого была Конья, а Баязид правил в Амасье, расположенной дальше от столицы (хотя и ненамного).

Мехмед II держал в заложниках сына Баязида Коркута, то ли просто из предосторожности, то ли имел какие-то основания для опасений. На момент смерти деда Коркуту было четырнадцать лет – вполне взрослый возраст для того, чтобы исполнять роль агента Баязида при султанском дворе. Агенты были нужны, поскольку сторонником Джема был великий визирь Караманлы Мехмед-паша (этот образованный турок из Карамана пользовался таким доверием султана, что стал нишанджы, а затем поднялся до высшей должности в государстве). Положение Баязида было лучше, поскольку его поддерживало большинство сановников, в том числе и бейлербеи Румелии и Анатолии. Бейлербей Анатолии Синан-паша, который предположительно был женат на одной из сестер Баязида, перехватил гонца, который вез шехзаде Джему послание от Мехмеда-паши, извещавшее о смерти султана Мехмеда II. В результате Баязид прибыл в Константинополь первым и стал султаном.

Пока Баязид утверждался в столице, Джем захватил Бурсу и провозгласил себя султаном Анатолии, предложив таким образом брату разделить государство пополам. Джема поддержал Касым-бей Караманид, мечтавший вернуть своему роду власть над Караманом.

Баязид не собирался делиться властью с младшим братом. 20 июня 1481 года Гедик Ахмед-паша, срочно прибывший из Отранто, вместе со старшим сыном Баязида Абдуллой разгромили сторонников Джема в сражении у Енишехира.[85] Джем бежал и стал игрушкой в руках правителей других государств, надеявшихся использовать его против султана Баязида. Умер он в феврале 1495 года в Неаполе и был похоронен в Бурсе, согласно своему желанию. Султан Баязид даже объявил траур по поводу смерти брата, давая понять, что простил его. Надо отдать Баязиду должное – он пытался договориться с мятежным братом, предложив ему баснословное ежегодное содержание в миллион акче в обмен на отказ от претензий на султанство. С такими деньгами Джем мог жить в Европе, как султан, но он этого предложения не принял.

Принято считать, что как правитель султан Баязид II существенно уступал своему отцу, в первую очередь – в деле расширения границ империи, но давайте посмотрим на положение вещей с другой стороны. Мехмед II активно использовал все открывавшиеся перед ним возможности и завоевал буквально все, что можно было завоевать на тот момент. Для дальнейшей экспансии требовалась серьезная подготовка, в том числе и дипломатическая – следовало на время «изолировать» одних потенциальных врагов для того, чтобы без помех разобраться с другими. А завоевания Мехмеда, в том числе и неудачная итальянская кампания, сильно напугали правителей европейских держав, которые снова намеревались выступить против османов единым фронтом, в частности, папа Сикст IV призывал к новому крестовому походу против османов. В такой ситуации нужно было действовать осторожно, по принципу «три раза обдумай, а потом уже делай», как, собственно, и поступал султан Баязид. Когда же дело доходило до войны, он действовал решительно и умело.

Так, например, в ходе очередной османо-венецианской войны, длившейся с 1499 по 1503 год, Баязид взял под свой контроль венецианские крепости на побережье Пелопоннеса, оставшиеся там после занятия Мореи османами, а также венецианские владения в Далмации,[86] что стало важным шагом в деле грядущего завоевания Венгрии. Другим достижением султана Баязида стало завоевание восточного побережья Черного моря. Баязид активно укреплял восточные и южные рубежи своего государства. С востока османской империи угрожал шахиншах Исмаил I, объединивший под своей властью Иран и Азербайджан, и засматривавшийся на османские владения. А южным рубежам империи угрожал Мамлюкский султанат, основанный в 1250 году рабами-мамлюками, свергнувшими курдскую династию Айюбидов. Египта с сопредельными землями мамлюкам было мало, они хотели распространить свое влияние на всю Переднюю Азию. При Баязиде II мелкие конфликты на восточных и южных границах не перерастали в большие войны – Османская империя накапливала силы для серьезных действий. Султан Баязид II не избегал войн, но предпочитал воевать в тех случаях, когда шансы на победу были высокими. Умные так обычно и поступают, это глупцы склонны рисковать всем ради призрачных надежд. Баязид совершил пять военных походов, результатами которых были относительно небольшие территориальные приобретения, способствовавшие укреплению османской власти на завоеванных землях. Нет необходимости утомлять читателей перечислением названий, достаточно будет сказать, что за время правления Баязида II площадь Османского государства увеличилась с двух миллионов двухсот четырнадцати тысяч квадратных километров до двух миллионов трехсот семидесяти пяти тысяч квадратных километров.

О том, каким правителем был султан Баязид, можно судить хотя бы по истории с испанскими мусульманами и евреями, которых в середине 1492 года изгнала из родных мест инквизиция. Султан послал в Испанию корабли, на которых изгнанники были доставлены в его владения, да вдобавок высмеял испанского короля Фердинанда II,[87] сказав, что тот, кто разоряет собственную страну и обогащает чужую, не может считаться мудрым правителем. Баязид позаботился не только о единоверцах-мусульманах, что было совершенно естественно, но и о евреях, положение которых в Османской империи было далеко не таким плачевным, как это пытаются представить некоторые современные историки.

Баязид II заслужил два прозвища – «Справедливый» и «Святой». Султан и впрямь был справедливым и богобоязненным человеком. Баязид жил в скромности, много жертвовал для помощи неимущим, и отличался от своего отца мягкостью нрава. Да-да, хороший правитель может иметь мягкий нрав и от этого он не перестает быть хорошим правителем. Свое кредо Баязид изложил в напутствии, данном сыну Селиму при передаче власти: «Не сторонись правосудия и будь милостив к беспомощным и несчастным. Проявляй сострадание к сиротам, проявляй большое уважение к улемам. Если хочешь, чтобы все повиновались тебе, как повинуются пастуху бараны, то не будь ни с кем жестоким, если только это не вызвано необходимостью».

Однако же недаром говорится, что доброго отца сыновья не слушаются. Подтверждением этой народной мудрости стала судьба султана Баязида, которому в конце правления пришлось наблюдать за смутой, вызванной противоборством его сыновей. Незадолго до этой междоусобицы произошло страшное землетрясение 10 сентября 1509 года, которое практически полностью разрушило Константинополь (что уцелело после толчков, сгорело в пламени пожаров, которыми сопровождались все землетрясения). Около десяти тысяч человек погибло. Столица сделалась непригодной для проживания, и султанский двор вместе со всеми учреждениями на время переехал в Эдирне. Также существенно пострадали босфорские крепости османов. Спустя пятнадцать дней после первого землетрясения в Эдирне произошло второе, а затем и третье. Это породило в народе множество толков, суть которых заключалась в том, что Всевышний отвернулся от султана Баязида.

В середине 1511 года между шехзаде Селимом и шехзаде Ахмедом началась борьба за власть. Из восьми сыновей Баязида к тому времени в живых осталось трое – Селим, недавно назначенный санджак-беем Семендира (так называлось сербское Смедерево), Ахмед, сидевший в Амасье, и Коркуд, правивший Антальей из Манисы. Коркуд в междоусобице участия не принимал, противоборство развернулось между Селимом и Ахмедом. Селим, успевший зарекомендовать себя способным полководцем, пользовался уважением военных, а Ахмеда, которому благоволил великий визирь Хадым Али-Паша (а также и сам султан), поддерживали высшие сановники. Ахмед был немного старше Селима, матерями обоих шехзаде были наложницы, хотя ряд историков считает мать Селима Гюльбахар-хатун принадлежащей к знатному семейству Дулкадиридов. Но дело было не в происхождении, а в том, что султан Баязид был расположен к Ахмеду, о чем можно судить хотя бы по тому, что Ахмед пребывал в Амасье, в то время как Селима отец решил отправить на далекую окраину государства. Не следует думать, будто правление сербами было особо ответственным делом – обычный санджак, ничем не отличавшийся от других санджаков империи, разве что удаленный от столицы. Селим решил, что для него будет лучше не ехать в Семендир, а восстать против отца… Собственно, другого выхода у Селима не было, поскольку Баязид уже заявлял о том, что он устал править, и все шло к тому, что преемником отца должен был стать Ахмед.

Матерью Селима-челеби была наложница-гречанка Айше Гюльбахар-хатун, а матерью Ахмеда – наложница-мусульманка Бюльбюль-хатун, иначе говоря, происхождение у обоих шехзаде было схожим и никаких преимуществ не давало, будь ты сыном розы или сыном певчей птицы.[88] Все определялось личными качествами, удачей и, конечно же, поддержкой сановников. На тот момент янычары еще не достигли влияния, позволявшего им смещать султанов. Разумеется, для претендента на трон поддержка армии значила много, но не все – его должны были поддержать визири и шейхи.

В первом же сражении, состоявшемся в августе 1511 года, Баязид разгромил Селима, после чего шехзаде пришлось бежать в Крым, к своему тестю крымскому хану Менгли Гирею.

Тем временем смутой в Османской империи воспользовался шах Исмаил, который подбил на восстание своих единоверцев-шиитов,[89] проживавших в юго-восточной Анатолии. Предводителем восстания стал некий Карабыйык-оглу, называвший себя Шах-кулу, но османы переиначили это прозвище в Шайтан-кулу.[90]

Шайтан-кулу повел десять тысяч мятежников на Кютахью, столицу анатолийского бейлербейства. По пути к нему активно присоединялись сторонники, и скоро численность мятежного войска выросла до двадцати тысяч человек. Кютахью с наскоку взять не удалось, и тогда Шайтан-кулу пошел на Бурсу. Султан послал против него великого визиря Хадым Али-пашу, помощь которому должен был оказать шехзаде Ахмед, как санджак-бей Амасьи. Однако в решающий момент Ахмед, вместо того чтобы бороться с мятежниками, начал склонять янычар на свою сторону с целью захвата власти… Али-паше пришлось добивать Шайтан-кулу без поддержки. Паша справился с этим, разгромив войско мятежников в июле 1511 года у реки Гек-чай между Кайсери и Сивасом, но пал в сражении. Шайтан-кулу тоже погиб, а оставшиеся в живых мятежники рассеялись, что облегчило их истребление.

После того, как Селим бежал в Крым, Ахмет объявил себя султаном Анатолии и попытался войти в Константинополь со своим войском, однако Баязид этого не допустил. Дело закончилось тем, что в апреле 1512 года султан Баязид II, которому шел шестьдесят пятый год, передал власть Селиму и удалился в имение, находившееся в селение Бююкчекмедже близ Эдирне, где скоропостижно скончался в следующем месяце (не иначе, как был отравлен по распоряжению Селима). Так закончился жизненный путь восьмого правителя из дома Османов, которому не удалось прославить себя чем-то выдающимся…

В апреле 1513 года султан Селим I разгромил войско своего брата Ахмета, который попал в плен и был казнен. Что же касается Коркуда, то с ним вышла следующая история. Селим оставил брата в живых, поскольку тот признал его власть, но решил испытать с помощью подложных писем, в которых некие сановники призывали Коркуда отобрать трон у брата. Коркуд попался на уловку и заплатил за это жизнью.

Но вернемся к султану Баязиду. Он не был таким покровителем искусств, как его отец, но разбирался в музыке, писал стихи на родном языке, а также на персидском, и увлекался каллиграфией. Не пренебрегал султан и науками – есть свидетельства, что он изучал философию и космографию. Что ж, интерес правителей к этим наукам легко объясним, ведь философия дает ответы на многие вопросы и учит правильному отношению к жизни, а по звездам люди пытаются предсказывать будущее.

Гарем Баязида, по стандартам, сформировавшимся в более поздние времена, был довольно скромным – османский историк первой половины XVII века Бостанзаде Яхья Эфенди сообщает, что у султана было около сорока жен и наложниц. Это вам не сто шестьдесят семь женщин Сулеймана Великолепного или же сто пятьдесят, ублажавших любвеобильного Мурада III. Впрочем, вряд ли даже султан Мурад разделял ложе со всеми обитательницами своего гарема. Обычно султаны довольствовались ласками полутора или двух десятков женщин, а остальные просто жили в султанском дворце непонятно зачем.