Османы. История великой империи

Глава 9. Султан Селим I Грозный

Султан Селим I, прозванный Селимом Грозным,[91] примечателен тем, что в его правление османы начали завоевывать владения своих единоверцев-мусульман. Покорение анатолийских бейликов можно не принимать в расчет, так как в этом случае речь шла не о завоеваниях как таковых, а об обеспечении крепкого тыла в рамках единства турецкой нации. Противоборство с кызылбашами[92] шаха Исмаила можно было расценивать как борьбу с еретиками,[93] но мамлюки, которых покорил Селим, были суннитами и, более того, в их владениях находились священные города Мекка и Медина. Однако в данном случае вопросы безопасности оказались сильнее вопросов веры. Мамлюки сильно досаждали османам, они не скрывали своего намерения покорить Анатолию и всю Переднюю Азию, так что вопрос стоял категорично – или мы, или они. О том, насколько плохими были отношения между единоверцами, можно судить хотя бы по тому, как поступил Селим с последним мамлюкским султаном Аль-Ашрафом Туман-беем, который был насажен на крюк над каирскими воротами Баб Зувейла.[94] Жестокая казнь стала наказанием за ожесточенное сопротивление. Кроме того, османские правители, ведущие свой род от благородного предка-бея, и рабы-мамлюки, узурпировавшие власть над султанатом Айюбидов в 1250 году, не могли считаться ровней (иначе Туман-бей мог бы рассчитывать на «благородное» удушение тетивой).[95]

Христиане боялись султана Селима, которого считали таким же опасным врагом, как и его деда Мехмеда Завоевателя, но Селим практически не воевал с христианами, у него до этого попросту не доходили руки.

Шехзаде Селим очень долго ждал султанства – он родился в октябре 1465 года, а к власти пришел в апреле 1512 года, на сорок седьмом году жизни. До тех пор, пока Баязид II не начал оказывать явного предпочтения своему сыну Ахмеду, Селим-челеби был верным слугой султана и мог бы остаться таковым до конца жизни (из восьми сыновей Баязида пятеро умерли при жизни отца). Он показал себя с лучшей стороны в бытность санждак-беем Трабзона, где ему приходилось отражать набеги сефевидских кызылбашей и бороться со смутьянами, подстрекаемыми шахом Исмаилом. Также стараниями Селима были покорены западногрузинские земли. Для сравнения – шехзаде Ахмед, правивший в спокойной, удаленной от границы Амасье, не имел возможности совершенствоваться в военном деле.

Селим хорошо понимал, сколь опасную угрозу представляют шииты, населявшие восточную окраину османского государства. Образно говоря, они были бочкой с порохом, к которой шах Исмаил в любой момент мог поднести горящий фитиль. Став султаном, Селим приказал истребить всех мужчин-шиитов, проживавших в восточной Анатолии и закавказских владениях османов (в живых остались только мальчики, не достигшие семилетнего возраста, и те, кто был старше семидесяти лет). Женщины и дети были обращены в рабство. На смену шиитам пришли лояльные турки и курды, переселенные с запада. Для них шах Исмаил был не духовным лидером, а нечестивым идолопоклонником (распространенную среди шиитов традицию поклонения могилам их святых сунниты расценивают как идолопоклонство). В наше время невозможно представить, чтобы турки заменяли азербайджанцев курдами, но, как известно, у каждого времени свои особенности.[96]

Истребление шиитов не гарантировало спокойствия, ведь шах Исмаил не скрывал своих завоевательных намерений, издевательски обещая оставить за османами Румелию (гяурские земли праведного шаха не интересовали). Шаха следовало проучить, но давайте не забывать, что с севера Селиму угрожали венгры, а с юга – мамлюки. К счастью, дипломатические способности Селима были не хуже полководческих – он сумел нейтрализовать и тех, и других, чтобы без помех разобраться с Исмаилом. Большим преимуществом османской армии было наличие артиллерии, появившейся еще при султане Мураде I (ручное огнестрельное оружие при Селиме только-только «входило в моду», им были вооружены некоторые христиане, сражавшиеся на стороне султана, а янычары пока еще стреляли из луков).

В мае 1514 года войско султана Селима, численность которого в разных источниках сильно разнится – от ста двадцати до двухсот тысяч, вторглась в Иран. Кызылбаши отступали вглубь страны, не оказывая сопротивления. Они сделали ставку на разорение оставляемых земель в надежде на то, что нехватка провизии и фуража заставит султана повернуть назад. Но Селим хорошо подготовился к походу и потому продвигался вперед. Подобная настойчивость вынудила шаха дать сражение, которое состоялось на равнине Чалдыран[97] 23 августа 1514 года. Если поделить разницу в численности османского войска пополам и считать, что султан располагал ста шестидесятью тысячами воинов, то у шаха их было втрое меньше – около пятидесяти тысяч, но один шахский воин стоил троих османских, настолько ожесточенно сражались кызылбаши. Принято считать, что победу османам принесло не столько численное превосходство, сколько наличие пушек, которых не было у шаха Исмаила. Кызылбаши отступили, и Селим смог занять столичный город Тебриз… Положение шаха, которому с востока угрожало молодое Бухарское ханство,[98] было весьма непрочным, и Селим не мог задерживаться в Тебризе, поскольку надвигалась зима, а запасы подходили к концу (кызылбаши после себя оставляли только пепел и камни). Султану пришлось оставить Тебриз, забрав с собой шахский гарем и немногим более тысячи мастеровых, владевших различными ремеслами – с ремесленниками в сугубо сельскохозяйственной Анатолии дело обстояло плохо, частично этот дефицит удалось покрыть за счет испанских изгнанников, но и переселенцы из Тебриза пришлись весьма кстати. И не только из Тебриза, поскольку обратно Селим возвращался окольным путем через Эривань, Карс и Эрзурум (два последних города перешли от Ирана к османам и стали опорными пунктами для дальнейшего распространения османского влияния на восток).

Селим надеялся вернуться в будущем году, чтобы завоевать весь Иран, но Исмаил в срочном порядке обеспечил свою армию пушками, и султану пришлось ограничиться небольшими приобретениями в Восточной Анатолии. Но основная задача была выполнена – османам навсегда удалось отбить у шаха Исмаила охоту зариться на их земли. Правда, в мае 1524 года «умиротворенного» Исмаила сменил его старший сын Тахмасп, продолживший войны с османами, но это, как говорится, уже другая история.

После Исмаила настал черед мамлюков, которые оказывали поддержку шаху Исмаилу и держали султана в постоянном напряжении. Договариваться с мамлюками было бесполезно – любой союз они воспринимали как выигрыш времени, необходимого для подготовки к нападению на османское государство, представлявшегося мамлюкам относительно легкой добычей, ведь с севера османам угрожали венгры, а с востока – Иран. Опять же, мамлюки делали распространенную ошибку, судя о сыне по отцу. Султан Селим был гораздо воинственнее своего отца, да и обстоятельства не располагали к компромиссам – хотелось решить вопрос раз и навсегда.

Примечательно, что сунниты-мамлюки прекрасно нашли общий язык с шиитом Исмаилом – когда есть общий враг, любые разногласия отходят на второй план. Султан Селим использовал это обстоятельство для придания своему выступлению против мамлюков статуса джихада. Шейх уль-ислам издал фетву,[99] объявлявшую вероотступниками тех, кто содействует заблуждающимся (то есть – мамлюков, которые содействовали шиитам).

Силы мамлюков и османов были примерно равными – около восьмидесяти тысяч воинов у каждой из сторон, но если османское войско было хорошо обученным и закаленным в боях, то у мамлюков три четверти войска составляло необученное ополчение, набираемое из земледельцев, которые не умели держать в руках ни меч, ни копье, ни, тем более, лук. Насильственная мобилизация крестьян привела к их повальному бегству с насиженных мест. Одних забрали в армию, другие сбежали, и обрабатывать землю стало некому, ввиду чего у мамлюков начались проблемы с продовольствием. Помимо прочего, у мамлюков тоже не было пушек… Короче говоря, победа османов была предрешена, но, тем не менее, мамлюки не собирались сдаваться – проигрывая одно сражение за другим, они отступали, надеясь на чудо. Точнее, не на чудо, а на то, что венгры воспользуются случаем и ударят на османов с севера, но венгры так и не решились развязать войну. В ходе войны мамлюкам удалось снабдить свою армию небольшим количеством пушек, но это уже не могло им помочь.

22 января 1517 года в местности Ридания близ Каира состоялось последнее сражение между османами и мамлюками, которыми командовал султан Туман-бей. Султан Селим мог бы погибнуть в этом сражении, но его спас случай. Согласно османской традиции, во время сражения султан пребывал в ставке, под надежной охраной (печальная судьба Мурада I, убитого на Косовом поле, располагала к осторожности). Однако же в последнем сражении Селим решил лично разгромить мамлюков, ввиду чего в центральной ставке находился великий визирь Хадим Синан-паша. Видя, что сражение проиграно, Туман-бей решился на налет на османскую ставку, в результате которого были убиты Синан-паша и еще несколько человек. Селим сильно переживал гибель своего ближайшего помощника, которого он ценил весьма высоко. Мерилом отношения султана к великому визирю могут служить слова, сказанные Селимом после сражения: «Мы победили, но потеряли Синана». Можно предположить, что если бы Туман-бей не совершил налета на османскую ставку и не убил бы Синана-пашу, то над воротами Баб Зувейла висела бы его отрубленная голова, а не весь он целиком, насаженный на крюк заживо.

Кстати говоря, некоторые историки считают, что Синан-паша состоял в родстве с султаном, будучи женатым на его тетке Геверхан-хатун, единоутробной сестре Баязида II. Практика выдачи султанских дочерей за визирей была распространена довольно широко и наглядно демонстрировала преимущества такого замечательного «социального лифта», как система девширме – в каком другом государстве рабы имели возможность родниться с правителями? Правда, визирство не зря сравнивают с житьем у подножия вулкана – земля там плодородная, удобренная пеплом, но в случае извержения не успеешь убежать. Многие визири заканчивали свою жизнь по воле султана, а Селим I славился особой строгостью, которая породила проклятье: «Чтоб тебе визирем у Селима стать!». За восемь лет своего султанства Селим предал казни троих великих визирей; одному посчастливилось умереть своей смертью, другой – Синан-паша – пал в сражении, а Пири Мехмед-паша пережил грозного султана и еще три года послужил его преемнику (как говорится, «если у человека есть счастье, то ему нечего опасаться»). О Мехмеде-паше рассказывают, что однажды он обратился к султану с просьбой заранее уведомить его в случае казни, чтобы иметь возможность привести в порядок свои дела. «Считай, что ты получил предупреждение, – смеясь ответил Селим. – Дело лишь за тем, чтобы найти тебе преемника».

Вместе с прочими землями мамлюков к Селиму перешел Хиджаз.[100] Также гостем[101] султана стал последний аббасидский халиф Мухаммад ал-Мутаваккиль, живший при мамлюкском дворе. Надо отдать должное скромности султана Селима, который не стал принимать титул «Правителя обоих священных городов», носимый мамлюкскими султанами, а назвался «служителем обоих священных городов». Селим I никогда не называл себя «халифом», эта традиция была заложена его сыном Сулейманом, а легенда о том, что ал-Мутаваккиль передал Селиму титул халифа вместе со священными реликвиями – мечом, плащом и знаменем пророка Мухаммеда, появилась только в XVIII веке.

Бывшие владения мамлюков были разделены на пашалыки. Власть османских пашей сочеталась с наследственной властью местных правителей – эмиров и шейхов, которые жили по принципу: «Султан высоко, паша далеко, а на дедовской земле я хозяин». Такое положение дел всех устраивало, ведь местные правители были мусульманами. Они считались своими и им легко удавалось находить общий язык с султанскими чиновниками.

Селим I, подобно своему деду, не знал усталости – едва вернувшись из тяжелого похода на мамлюков, он начал готовить новый поход на Иран. Разумеется, в походах султану не приходилось идти пешком и страдать от голода или жажды, но солнце палило над ним так же, как и над его воинами, и точно так же приходилось глотать дорожную пыль (путешествия былых веков не сравнить с сегодняшними перелетами). Но поход пришлось отложить, потому что в конце 1519 года в Токате[102] вспыхнуло восстание, поднятое шиитским шейхом Джелалом, который объявил себя Махди.[103] За короткий срок смута распространилась по всей Центральной Анатолии, а количество мятежников превысило двадцать тысяч. Восстания в Анатолии происходили довольно часто – через два года на третий, но далеко не каждое восстание грозило перерасти в гражданскую войну. Имя Джелала стало нарицательным – все последующие народные волнения назывались «джелалийскими смутами».

Борьба с Джелалом растянулась на несколько месяцев, а в сентябре 1520 года пятидесятичетырехлетний султан Селим I скончался. Мнения по поводу причины его смерти расходятся, словно дороги на перекрестке – одни считают, что султан был отравлен, другие винят чуму, третьи утверждают, что причиной стало заражение крови, вызванное неправильным лечением карбункула, а четвертые склонны подозревать какое-то быстропрогрессирующее онкологическое заболевание. Оставим догадки тем, кого они развлекают, только скажем, что преемник и единственный законнорожденный сын султана Селима I Сулейман на момент смерти находился на пороге своего двадцатисемилетия – тот самый возраст для начала правления, когда и какой-то опыт накоплен, и сил еще много, и времени для свершений предостаточно (если, конечно, на то будет воля Аллаха).

Что же касается характера Селима I, то современники упоминают о его вспыльчивости, сочетавшейся с требовательностью к подчиненным (три казненных великих визиря тому порукой). Селим владел турецким и иранским языками, и на обоих писал стихи. Когда шах Исмаил позволил себе оскорбительно высказаться о поэтическом даровании султана, Селим вознегодовал так сильно, что приказал разрубить на куски шахского посланца, доставившего обидное письмо. Пожалуй, стихосложение было единственным развлечением, которому предавался Селим. Прочие развлечения султана не привлекали, он был одержим работой. Своими многочисленными достижениями султан Сулейман I был обязан энергичному и трудолюбивому отцу, который подготовил для них почву. Завоевание Мамлюкского султаната окончательно превратило османское государство в империю, интересы которой простирались и в Европе, и в Азии. За время правления султана Селима территория Османской империи увеличилась на семьдесят процентов и составила без малого три с половиной миллиона квадратных километров! Отныне Османская империя стала сильнейшим из мусульманских государств и хранительницей мусульманских святынь.

Кстати говоря – в борьбе с шахом Исмаилом Селим I активно использовал столь модные в наше время экономические методы, в частности ввел строгое эмбарго на импорт шелка из Ирана, а затем вообще прекратил торговать с восточным соседом. Ущерб от такого решения был обоюдным, но для султана принципы были дороже выгод. В старину у турок высшим комплиментом для мужчины было: «Он своих решений не меняет». Это в полной мере можно сказать о султане Селиме I.

Глава 10. Султан Сулейман I, Великолепный во всех отношениях

Султана Сулеймана I в Европе прозвали «Сулейманом Великолепным», и это как раз тот случай, когда прозвище как нельзя лучше подходит правителю – Сулейман и впрямь был великолепен, во всех отношениях. Он правил успешно и долго, был энергичным и справедливым, не унаследовал от своего отца такое неподходящее для правителя качество, как вспыльчивость, и привел Османскую империю к пику могущества… Дальше дела пойдут на спад, но давайте не будем забегать вперед. Применительно к Сулейману можно вспомнить турецкую пословицу – «когда у человека столько счастья, сглазить его невозможно».

А еще Сулейману удалось опоясаться мечом без братоубийства, которое, несмотря на свою целесообразность с точки зрения государственных интересов, все же представляло собой неблаговидное деяние, ибо Пророк относил убийство человека к самым большим грехам, наряду с обожествлением кого-то или чего-то помимо Всевышнего, непослушанием родителям и лжесвидетельством. Сложилось так, что ко времени смерти Селима I Сулейман был единственным здравствующим сыном султана. Правда имелся еще и Увейс-паша, с которым вышла занятная история…

Если султанская наложница вела себя неподобающим образом, то ее могли удалить из гарема. Сразу уточним, что речь идет не о измене повелителю, поскольку за такое казнили без раздумий. Но наложница могла вести себя дерзко, могла смущать других обитательниц гарема своим поведением или своими интригами, могла прогневить султана какой-нибудь выходкой… Короче говоря, причин было много, вплоть до появления дурного запаха изо рта. Удаленную из гарема наложницу нужно было куда-нибудь пристроить – вернуть родителям, если таковые имелись, или же выдать замуж, чтобы было кому о ней позаботиться. Мать Увейса (будем называть ее так, поскольку имя ее неизвестно) выдали замуж за одного из приближенных султана Селима. Как можно возражать, если султан оказывает тебе великую милость, даря одну из своих гурий?[104] (особенно если речь идет о султане Селиме I). Правда, вскоре после выхода замуж наложница родила сына, которого назвали Увейсом. Сроки указывали на то, что отцом младенца был султан Селим, но, согласно закону, дети, рожденные в браке, считаются детьми человека, женатого на их матери и никак иначе. Известно, что спустя несколько лет султан Селим приблизил Увейса к себе, но не стал признавать его законным сыном, так что Увейс, которому на момент смерти отца было восемь лет, не мог претендовать на власть. Теоретически не мог, но мог стать игрушкой в чьих-то руках, стрелой, нацеленной в Сулеймана, так что никто не упрекнул бы султана за предосторожность… Однако Сулейман не стал избавляться от брата, а, по примеру отца, приблизил его к себе, давал ему должности, а 1535 году назначил бейлербеем только что созданного Багдадского эялета. Назначение правителем новозавоеванных земель свидетельствовало о высоком доверии султана. Пробыв в этой должности десять лет, Увейс был переведен в Йеменский эялет, где был убит в 1547 году в результате заговора. Узнав о гибели Увейса-паши, султан Сулейман сказал: «Он был моим братом, сыном моего отца».

И еще немного о гаремных правилах. В современных сериалах можно увидеть султанских жен и наложниц в окружении белых евнухов, хотя на самом деле, начиная с последней четверти XIV века, подавляющее большинство гаремных служителей были темнокожими и неспроста. В старину верили в то, что при помощи каких-то снадобий или колдовства, к оскопленному мужчине может вернуться мужская сила вместе со способностью к оплодотворению. Поэтому в гарем старались набирать темнокожих евнухов, чтобы о прелюбодеянии можно было бы узнать по цвету кожи ребенка, родившегося в его результате. Белые евнухи могли служить султанским матерям, которые жили вольно и могли делать все, что им вздумается, не выходя при этом за рамки приличий (кстати, некоторые из евнухов, состоявших при некоторых валиде-султан,[105] на самом деле не были евнухами). Также белые евнухи использовались для ведения хозяйства и наблюдения за гаремными слугами-мужчинами. В 1574 году, вскоре после прихода к власти, внук Сулеймана I султан Мурад III учредил должность кызляр-агасы,[106] которую всегда занимал темнокожий евнух, отчего неофициально кызляр-агасы назывался «главным черным евнухом». Между прочим – кызляр-агасы занимал третье по счету место в османской должностной иерархии, выше стояли только великий визирь и шейх уль-ислам.

Но вернемся к султану Сулейману, матерью которого была Хафса-султан, считающаяся первой валиде-султан[107] Османской империи. Якобы Сулейману, который был сильно привязан к своей матери, захотелось окружить ее особым почетом, выделить среди других хатун, и он сделал ее валиде-султан… Однако же некоторые историки считают, что при жизни Хафса была Хафсой-хатун и валиде-хатун, а Хафсой-султан и валиде-султан ее стали называть хронисты последующих периодов. Что ж, возможно, так оно и было. Тогда первой «настоящей» валиде-султан нужно считать жену султана Селима II Нурбану-султан, речь о которой пойдет впереди.

Происхождение Хафсы-султан покрыто мраком и обросло десятками предположений. Считается, что помимо Сулеймана Хафса родила Селиму троих дочерей – Хатидже-султан, Фатьму-султан и Бейхан-султан. По нескольким дошедшим до нас письмам Хафсы-султан, а также по многочисленным учрежденным ею вакуфам, можно сделать вывод о том, что она была сострадательной женщиной, не склонной отказывать в помощи тем, кто в ней нуждался. Это все, что можно достоверно сказать о матери Сулеймана I.

Подобно другим шехзаде, Сулейман обучался науке правления на местах. Сначала он стал санджак-беем Шебинкарахисара, после был переведен в Болу,[108] затем правил крымскими владениями османов, а в 1512 году получил должность санджак-бея Манисы, которую занимал до конца жизни султана Селима I. Кстати говоря, Маниса традиционно считалась санджаком преемника правящего султана.

У османских султанов не было принято обучать сыновей правлению государством (разве что Мурад II составлял исключение из этого правила), чтобы не вводить их в искушение раньше, чем дни правящего султана будут сочтены. А управление санджаком или эялетом весьма сильно отличается от правления государством, поэтому любой новый султан на первых порах попадал в зависимость от великого визиря или других высших сановников государства, которые вводили его в курс политических дел и давали различные советы. Не исключено, что именно великий визирь Пири Мехмед-паша, «унаследованный» Сулейманом от отца, подсказал султану, что неплохо было бы вернуть свободу знатным египтянам, которых Селим I держал в заключении, причем – в цепях. Если кто не знает, то цепи служили не средством, предотвращающим побег узников, а средством их истязания. Султанские темницы всегда охранялись хорошо, и тюремщики старательно следили за тем, чтобы не было побегов, поскольку каждый побег оборачивался снятием нескольких голов.

Освобождение египетских узников принесло султану тройную пользу.

Во-первых, он продемонстрировал милость к братьям-мусульманам, что само по себе было похвально.

Во-вторых, отведавшая неволи знать старалась служить султану так, чтобы не пришлось надевать цепи снова, а известно же, что местные управляют лучше чужаков. Так султан смог улучшить управление своими египетскими владениями. Первоначально править Египтом был поставлен мамлюкский эмир Сейф ад-Дин Хайр-бей, перешедший на сторону османов во время одного из важных сражений с мамлюками.[109] Султан Селим дал Хайр-бею титул малик аль-умра,[110] который нужно было подтверждать ежегодно. Правление Хайр-бея нельзя было назвать идеальным, поэтому с 1522 года, в котором умер Хайр-бей, править Египтом стали султанские назначенцы. Интересный факт – Хайр-бей смог оказать услугу своему султану уже после смерти. Дело в том, что жестокая казнь последнего мамлюкского султана Туман-бея встретила осуждение среди мусульман – нельзя столь жестоко обходиться с побежденными единоверцами, можно было бы голову отрубить, а не цеплять живьем на крюк. Для того, чтобы обелить образ Селима I, во время правления Сулеймана была создана легенда о том, что Селим вообще не собирался казнить Туман-бея, а хотел бросить его в темницу, но Хайр-бей отговорил султана от этого намерения и настоял на жестоком способе казни, который должен был устрашить непокорных.

В-третьих, милость, проявленная к египтянам, создала в Западной Европе превратное мнение о султане Сулеймане. Могло показаться, что после тигра трон занял ягненок, но мало кто мог понять, что на самом деле на трон взошел лев.[111] Но вот английский канцлер кардинал Томас Уолси сказал однажды венецианскому послу, что двадцатишестилетний султан Сулейман наделен здравым смыслом и можно опасаться, что он будет поступать так же, как и его отец.

Не прошло и года, как султан Сулейман оправдал мнение кардинала Уолси. В Венгерском королевстве вспыхнуло крестьянское восстание, одной из причин которого стала подготовка к очередному крестовому походу против османов, к которому призывал папа римский Лев Десятый. Венгерские крестьяне и без похода жили плохо, но когда их стали насильно сгонять в войско крестоносцев, чаша терпения переполнилась. Люди еще могли бы понять войну с османами в приграничных районах, но отправляться куда-то к шайтану на рога никому не хотелось, поскольку длительное отсутствие мужчин привело бы к разорению их хозяйств. А теперь скажите, положа руку на сердце – мог ли умный правитель не воспользоваться удобным случаем и не напасть на Венгрию, тем более что мамлюки были покорены, а иранцы пока что не создавали проблем? Конечно же, не мог! Особенно с учетом того, что король Венгрии и Чехии Лайош II отказывался платить султану дань и бросил ему вызов, убив султанского посла.

В конце весны 1521 года Сулейман лично повел войско на венгров. Османам удалось взять Белград, который в свое время устоял перед натиском султана Мехмеда II, а также мощные крепости Шабац и Земун,[112] и несколько городов в венгерской области Срем.[113] Оставив в завоеванных пунктах гарнизоны, Сулейман ушел обратно, и все ждали его возвращения в следующем году, но султан продемонстрировал свою непредсказуемость (в хорошем смысле слова), посвятив военную кампанию 1522 года завоеванию острова Родос, лежащего в Восточном Средиземноморье. Родос Мехмед II тоже не смог взять…

Казалось бы – ну зачем Сулейману понадобился остров, который защищали рыцари-госпитальеры?[114] Гораздо выгоднее было бы развивать успех на венгерских землях, чем тратить пять месяцев на осаду мощной островной крепости стотысячным войском… Да, выгоднее, если бы речь шла только о действиях на суше, но Сулейман собирался владеть морями, а для этого нужно было взять под свою руку все ключевые острова. Султан мыслил широко и видел далекие перспективы. Половина османского войска не вернулась домой, но Родос был взят. Рыцарям Сулейман позволил покинуть Родос со всем их имуществом, а вот с местным населением, которому некуда было уходить, обошелся весьма жестко – большинство родосцев подверглись истреблению. Жестокость являлась оправданной, поскольку остров с мощной крепостью должен был быть населен лояльными жителями. Султан Сулейман не походил характером на своего грозного отца, но при необходимости мог быть очень суровым.

Овладев Родосом, Сулейман взял паузу на четыре года (он всегда очень тщательно готовился к военным кампаниям), а 1526 году отправил против Венгрии стотысячную армию под командованием великого визиря Паргалы Ибрагим-паша, имевшего титул сераскера, главнокомандующего войсками. 29 августа 1526 года близ венгерского города Мохача разгромили армию короля Лайоша, который утонул в болоте, пытаясь спастись бегством. Двери в Венгрию распахнулись…

Следующие два года ушли на завоевание Боснии, Герцеговины и Славонии,[115] заодно князь Трансильвании Янош Запольяи признал себя османским вассалом. Янош оказался весьма выгодным вассалом, поскольку мог претендовать на венгерский трон, опустевший после гибели Лайоша II – его избрал королем сейм, состоявшийся в октябре 1526 года в городе Токае. Защита законных прав своего вассала стала для Сулеймана удобным предлогом для захвата столицы Венгрии города Буды в августе 1529 года (впрочем, султан мог бы обойтись и без предлога, но с предлогом было все же лучше).

Развивая успех, Сулейман после взятия Буды пошел на Вену, столицу Габсбургов, которые в то время правили Священной Римской империей. Историки любят порассуждать об опрометчивости султана, который пытался взять хорошо укрепленный город, не имея для этого достаточных сил и средств, но постфактум рассуждать легко, да и обвинять тоже. Стодвадцатитысячная армия, которую Сулейман повел на север из Болгарии в мае 1529 года, была хорошо оснащена артиллерией, но обильные дожди вызвали наводнение, размывшее дороги. Часть пушек увязла в грязи настолько, что их пришлось оставить – темпы продвижения войска имели важное значение и ждать, пока дороги подсохнут, не хотелось. Начало осени тоже выдалось дождливым, и на пути от Буды до Вены была утрачена еще часть артиллерии. Сырая погода способствовала болезням, изрядно ослабившим османское войско… В то же время австрийский маршал Вильгельм фон Роггендорф, руководивший обороной Вены, смог идеально подготовить город к сопротивлению. Городские стены были экстренно надстроены там, где это требовалось, возводились земляные бастионы, с которых можно было вести фланговый огонь по атакующим, все четверо городских ворот замуровали, ввиду чего они перестали быть слабыми местами в обороне и предприняли много других мер. В результате Вена превратилась в орех из сказки, который можно положить в рот, то есть – осадить, но невозможно разгрызть. К тому же австрийцы успешно мешали османским саперам рыть туннели под городскими стенами.

Взятию Буды, которую османское войско осаждало в течение одиннадцати дней, помогло слабодушие немецких наемников, которые сдались, не выдержав непрекращающегося обстрела городских стен, но у защитников Вены нервы оказались крепкими, в то время как боевой дух османского войска оставлял желать лучшего… Сипахи, составлявшие треть османского войска, не владели сложной наукой осады городов, а янычары, рассчитывавшие взять Вену так же легко и быстро, как Буду, с каждым днем все сильнее проявляли недовольство. Пятикратное превосходство в численности (сто тысяч против двадцати) уже не могло считаться преимуществом. К тому же, после взятия Буды османские воины перебили весь австрийский гарнизон, который не пожелал сдаться следом за наемниками. Очередная демонстрация того, что строптивые рискуют поплатиться жизнью, была тактически верной, но на защитников Вены она оказала противоположное действие – они приготовились стоять насмерть, поскольку не могли рассчитывать на милость османов.

Определенную роль сыграл и традиционализм. После того, как Мехмед II взял Константинополь, среди османов укрепилось мнение, что нет таких крепостей, которые могли бы устоять перед их натиском, но Вене было суждено излечить их от излишней самонадеянности – ее османам так никогда и не удалось взять, несмотря на все старания.

Надо сказать, что блистательный султан Сулейман I, при всей своей идеальности, уступал по части силы характера своему прадеду Мехмеду II. Тот не стал бы идти на поводу у янычар, а быстро бы излечил их от «меланхолии», рассадив на колы два десятка самых недовольных. Впрочем, недовольство было не так опасно, как истощение продовольственных запасов – снабжение османской армии оставляло желать лучшего по причине сильно растянутых коммуникаций… Короче говоря, все обстоятельства под Веной играли против султана и не нашлось ничего, что могло бы ему помочь. Тем не менее, 14 октября Сулейман предпринял последний штурм, который ожидаемо провалился, а затем снял осаду и ушел обратно, полечив душу добычей, захваченной в тех городах, мимо которых довелось проходить. На 1532 год Сулейман запланировал реванш, но по ряду причин до новой осады Вены дело в том году не дошло.

Кампанию 1529 года нельзя считать неудачной, ведь Буда была взята, а на обратном пути османское войско захватило богатую добычу. Да и вообще был заложен фундамент взаимоотношений между султаном и Габсбургами – по мирному договору, заключенному в 1533 году, эрцгерцог Фердинанд I признал власть Яноша Запольяи (то есть – османский протекторат) над Восточной Венгрией и Трансильванией, а также обязался выплачивать султану ежегодную дань в тридцать тысяч дукатов. Создавалось впечатление, что османская экспансия в Западной Европе вскоре будет продолжена, но это впечатление было обманчивым, правда, Сулейман этого тогда знать не мог.

Сулейман I относился к числу неутомимых завоевателей. Замирившись с Габсбургами, он сразу же приступил к вразумлению Ирана, которым правил сын Исмаила Сефеви шах Тахмасп I. Тахмасп мечтал поквитаться с султаном за обиду, нанесенную его отцу, но сначала ему нужно было обезопасить себя от «удара в спину», который мог последовать с востока, и ради этого в 1534 году иранское войско выступило в поход на Бухарское ханство. Сулейман воспользовался моментом и вторгся в иранские владения…

Дальнейшие события развивались по известной сказке, в которой главный герой сначала нашел клад, затем потерял все, что имел, а в конце концов женился на дочери падишаха. Сначала османское войско смогло взять Тебриз, а после – Багдад, который на тот момент принадлежал шаху. Но уже в следующем году иранцы заставили османов отдать почти все завоеванные территории. Сулейман снова увлекся, измотав свое войско и чрезмерно растянув коммуникации, за что и был наказан. Но недаром же говорится, что пока глупцы сокрушаются об утраченном, умные исправляют свои ошибки. В 1548 году Сулейман начал новый поход на восток, итогом которого стало присоединение всех иранских владений в Восточной Анатолии, Западной Грузии и Ирака. Эх, если бы подобное удалось и в Европе…

А теперь давайте отвлечемся от завоеваний и уделим немного внимания одной из наиболее известных женщин в истории Османской династии – Хюррем-султан, для которой Сулейман I учредил титул хасеки,[116] присваивавшийся султанским женам за рождение наследника или за какие-то особые заслуги.

О Эртогруле и его сыне Османе-основателе вместе взятых не придумали столько небылиц, сколько придумали о Хюррем-хасеки. Роксолана, русская султанша, польская княжна… Но на самом деле у нас нет никаких достоверных данных о происхождении Хюррем, даже то, что она была славянкой, взятой в плен крымскими татарами, вызывает у современных историков сомнения. Можно с уверенностью сказать лишь то, что эта выдающаяся женщина отличалась веселым нравом, иначе бы она не получила такое имя.[117] Хюррем-хасеки родила Сулейману его преемника – султана Селима II, но это был тот случай, когда хочется сказать, что лучше бы султаном стал кто-то другой, поскольку Селим предпочитал возлияния делам правления (но что есть – то есть, историю переписать невозможно).

Нельзя сказать, что султан Сулейман I был под каблуком у Хюррем-хасеки, но то, что эта женщина имела огромное влияние на султана, не вызывает сомнений. Наилучшей иллюстрацией к влиянию Хюррем может служить сокрушение великого визиря Паргалы Ибрагим-паши, который, как нетрудно догадаться по его имени, был греком из Парги.[118] В возрасте девятнадцати лет Ибрагим был подарен Сулейману-челеби, бывшему его сверстником. Хозяин и раб подружились, насколько вообще понятие «дружить» применимо к султанам и шехзаде, это же, все-таки, особенные люди. Так начался карьерный рост Ибрагима. Согласно преданию, которому можно верить или не верить, Сулейман поклялся, что Ибрагим не будет казнен во время его правления. Но, тем не менее, в марте 1536 года Ибрагим-паша, отмечавший вместе с султаном наступление Праздника разговения[119] во дворце Топкапы,[120] был найден наутро мертвым. Похоронили его тихо, а все имущество отошло к казне, и эти обстоятельства недвусмысленно свидетельствовали о том, что смерть паши стала результатом исполнения султанской воли.

Но почему вдруг султан решил избавиться от своего фаворита?

То, о чем будет сказано сейчас, не имеет достоверных подтверждений, выводы делались на основании слухов, сплетен и домыслов, потому что внутренняя жизнь султанского двора была надежно закрыта от постоянных глаз, а султанские сановники не имели привычки писать мемуары, подобно своим европейским коллегам. Но, как известно, то, чего не увидеть глазами, можно учуять носом – в большинстве случаев слухи имеют под собой какую-то основу.

Считается, что на путь гибели Ибрагима-пашу привела вражда с Хюррем-хасеки, вызванная тем, что паша поддерживал шехзаде Мустафу, старшего из оставшегося в живых сыновей Сулеймана, матерью которого была наложница Махидевран-хатун, а Хюррем хотела, чтобы власть унаследовал один из четверых ее сыновей (всего она родила султану пятерых наследников, но второй из них, Абдулла, умер в трехлетнем возрасте). Хюррем можно понять – она боролась за жизнь своих сыновей, которые были бы преданы смерти в случае прихода Мустафы к власти.

Можно с большой долей уверенности предположить, что Ибрагим-паша не столько симпатизировал шехзаде Мустафе, сколько хотел избавить султана от влияния своей конкурентки Хюррем, а Мустафа выступал в роли удобного инструмента. Хюррем была не просто любимой женой Сулеймана, которая может замолвить перед султаном словечко за одного или погубить другого, нахмурив свои брови. Хюррем стала при султане кем-то вроде личного секретаря и самого доверенного советника. Когда султан отсутствовал в столице, Хюррем информировала его о том, что происходило в городе и при дворе, она переписывалась с правителями других государств (сохранились ее письма польскому королю Сигизмунду II), принимала иностранных послов, наблюдала через окошко за тем, что происходило на заседаниях дивана…[121] Многие из придворных подозревали, что Хюррем околдовала султана, поскольку ничем иным происходящее невозможно было объяснить. В определенной мере Хюррем приходилось считаться с матерью Сулеймана Хафсой-султан, занимавшей главенствующее положение при дворе, но в 1534 году валиде-султан скончалась и Хюррем получила полную свободу действий. Для упрочения своего положения Хюррем вынудила Сулеймана жениться на ней, несмотря на то что при османском дворе не было принято повышать наложниц до статуса официальной супруги султана. Но традиции не могли служить преградой для этой амбициозной женщины, сметавшей со своего пути любые помехи. Согласно другой традиции, после назначения старшего сына правителем санджака, мать следовала за ним и могла вернуться в столицу лишь в качестве матери нового султана. Эта традиция делала жизнь султанов спокойнее – соперничающие матери шехзаде находились далеко от двора и не отравляли повелителю каждый вздох.[122] Хюррем не уехала из столицы, когда в 1533 году ее старший сын Мехмед получил назначение в Манису, а осталась при дворе.

Назначение Мехмеда санджак-беем Манисы, которая, как уже было сказано выше, считалась «санджаком преемника», стало первым ударом по Ибрагиму-паше и шехзаде Мустафе, которого султан перевел в менее престижную Амасью. Два следующих удара Ибрагим-паша нанес себе сам, во время войны с Ираном. Во-первых, он присвоил себе титул султан-сераскера, потому что быть обычным сераскером ему казалось зазорным. Сулейман расценил это как вызов, как посягательство на его султанское величие. Сегодня ты назвался «султан-сераскером», а завтра, чего доброго, захочешь стать просто султаном… Впрочем, есть мнение, что «султан-сераскером» начали называть Ибрагима-пашу курды, через земли которых проходило османское войско, так они выражали ему свое особое почтение. А недоброжелатели ухватились за эту возможность, чтобы очернить великого визиря в глазах султана. Возможно, что все так и было, но тогда Ибрагиму-паше следовало сразу же пресечь подобные попытки выражения почтения, а он этого не сделал; более того – сам начал именовать себя так.

Второй оплошностью паши стал конфликт с башдефтердаром[123] Искендером Челеби, который на завершающем этапе иранской кампании был его помощником. Конфликт закончился казнью Искендера Челеби, после чего те, кому он оказывал покровительство (а таких было немало) перешли на сторону Хюррем-хасеки.

Между устранением Ибрагима-паши и устранением шехзаде Мустафы прошло целых семнадцать лет – то ли у старшего сына султана было много сторонников при дворе, то ли Хюррем-хасеки ждала удобного момента, чтобы брошенные в землю зерна сразу же дали всходы. Сулейман I был мудрым человеком и, несмотря на все влияние Хюррем, смотрел на мир своими, а не ее глазами. Вряд ли против Мустафы могли бы сработать такие грубые приемы, как подложное письмо или чей-то ложный донос, следовало действовать тоньше…

Удобный момент настал в 1553 году, когда великим визирем был хорват Дамат Рустем-паша, женатый на дочери Сулеймана и Хюррем Михримах-султан. Зять и теща прекрасно ладили друг с другом. Когда Сулейман, поведший войско в иранскую Нахичевань, остановился в Эргели,[124] Рустем-паша предложил Мустафе, бывшему санджак-беем Коньи, присоединиться к походу со своим отрядом, а Сулейману сообщил, что Мустафа намеревается его убить. Появление Мустафы в сопровождении большого отряда воинов убедило султана в правдивости сообщения Рустема-паши (к тому же Мустафе шел тридцать девятый год, и он мог считать, что засиделся в положении шехзаде). Стоило только Мустафе войти в шатер Сулеймана, как султанские телохранители набросились на него и начали душить, а завершил дело удар кинжалом.

Шехзаде Мустафа пользовался большим авторитетом среди янычар, которых он не раз водил в битвы. Узнав о его смерти, янычары и воины из Коньи, где правил покойный, потребовали казни Рустема-паши, оклеветавшего Мустафу. Сулейман без колебаний пожертвовал бы зятем ради успокоения войска, но Хюррем спасла своего верного помощника от смерти. Рустем-паша лишился должности, но жизнь сохранил, а в 1555 году смог вернуть себе должность, обвинив своего преемника Кара Ахмеда-пашу во взяточничестве (считается, что без поддержки Хюррем-хасеки это вряд ли бы удалось).

Сулейман I не был подкаблучником, каковым его иногда пытаются изобразить авторы исторических романов. Хюррем-хасеки имела большое влияние на султана, он любил ее, доверял ей и прислушивался к ее советам, но решения при этом принимал самостоятельно. Свою любовь султан выражал не только поступками, но и стихами.

«Трон моей одинокой души, мое сокровище, моя любовь, мой лунный свет,

Мой самый искренний друг, которому я могу доверять, жизнь моя, мой султан, моя единственная любовь,

Красивейшая из красивых…

Моя весна, радость моей любви, мой дневной свет, моя возлюбленная, смеющийся лепесток…

Сад моей души, милая моя, роза моя, единственная в этом мире, кто не доставляет мне огорчений…

Мой Стамбул, мой Караман, земля моей Анатолии, мой Бадахшан, мои Багдад и Хорасан,

Моя любимая с прекрасными волосами, высоким лбом и глазами, сияющими озорством…

Я всегда буду восхвалять тебя…».

Хюррем родила Сулейману пятерых сыновей и одну дочь. Сын Селим стал преемником отца. Хюррем-хасеки умерла в апреле 1558 года. Согласно одной из версий, причиной ее смерти стало отравление, совершенное по приказу Рустема-паши, который, вернув себе должность великого визиря, стал тяготиться опекой властной тещи (если послушать некоторых историков, так при султанском дворе никто не умирал своей смертью – одних душили, других травили, третьих топили).

Если бы в то время существовали феминистки, то Сулейман I, вне всякого сомнения, стал бы их кумиром, поскольку с его легкой руки положение женщин при османском дворе изменилось в лучшую сторону – мать султана пользовалась влиянием, сравнимым с влиянием высших сановников, а любимая жена султана меняла великих визирей и творила политику. Но давайте подумаем – а кому еще, кроме жен и матерей, султаны могли безгранично доверять? Сыновьям? Братьям? Визирям? Слова «единственная в этом мире, кто не доставляет мне огорчений» – это не очередной витиеватый оборот влюбленного поэта, а констатация реального факта, признание, исходящее из глубины сердца.

Владению морями султан Сулейман придавал такое же большое значение, как и владению сушей, недаром же в свое время он потратил столько сил на завоевание Родоса. «Морской рукой» Сулеймана стал Хызыр, младший брат Бабы Аруджа, пирата, ставшего султаном Алжира. В 1518 году, унаследовав после гибели брата власть над Алжиром и большой флот, Хызыр признал себя османским вассалом, что принесло ему должности реиса (так тогда назывался главнокомандующим османским флотом) и бейлербея Африки, которую Сулейман надеялся завоевать целиком. Хызыр успешно сражался на море против венецианцев, генуэзцев и португальцев, за что в 1540 году получил от султана почетный титул «Хайр-эд-Дин» – «Хранитель веры». Христиане же называли Хызыра Хайреддин-пашу «Барбароссой» за его рыжую бороду.

В 1538 году Хызыр-реис предпринял поход в Южную Аравию и Индию, целью которого была ликвидация господства европейцев в Индийском океане. Османам удалось взять Аден, но попытка овладеть португальской крепостью Диу, находившейся в Гуджарате[125], оказалась неуспешной из-за предательства местных мусульман, которые сначала помогали единоверцам-османам, а в решающий момент перешли на сторону португальцев. Тем не менее, начало великой войне на море было положено, а морскую неудачу султан компенсировал сухопутными победами. Османские моряки набирались опыта и со временем начали одерживать крупные победы. В 1551 году османы захватили Триполи, распространив следом свою власть на всю Триполитанию,[126] а к 1559 году полностью взяли под свой контроль Красное море.

Помимо стремления властвовать над сушей и водами, султан Сулейман поставил перед собой еще одну важную задачу – он мечтал восстановить единство ислама и предпринял ряд шагов в этом направлении с помощью своего шейх уль-ислама Мехмеда Эбуссууд-эфенди. Законодательные реформы, принесшие Сулейману I прозвище «Кануни»,[127] претворял в жизнь Эбуссууд-эфенди, по части энергичности нисколько не уступавший султану. К слову, одна из фетв деятельного шейх уль-ислама запрещала употребление кофе на том основании, что Коран запрещает употреблять черную, подгоревшую пищу, а бодрящее действие, по мнению Эбуссууд-эфенди, роднило кофе с запретными алкогольными напитками. К счастью для турок, начинающих и заканчивающих день чашечкой кофе, запрет на его употребление просуществовал недолго и был снят уже при султане Селиме II.

Невозможно объединять отталкивая, но Эбуссууд-эфенди этого не понимал. Он делал ставку на силу и угрозы, в частности – издал фетву, объявлявшую убийство кызылбашей религиозным долгом истинных, причем с уточнением, что «убийство их важнее убийства других неверных». Примерно так же праведный шейх уль-ислам относился и к другим течениям, так что об объединении всех мусульман под одним знаменем не могло быть и речи.

С любовной лирикой Сулеймана I мы уже познакомились, но помимо лирики султан писал стихотворения философского характера.

«Люди думают о богатстве и власти как о величайших дарах судьбы,

но в этом мире высшим благом является здоровье.

Стремление к владычеству порождает раздоры и непрекращающиеся войны между людьми,

Поклонение Всевышнему – вот предел всех стремлений и счастливейшее из всех состояний».

Отношения с детьми складывались у Сулеймана непросто. О Мустафе уже было сказано. Вскоре после его убийства скоропостижно скончался сын Сулеймана и Хюррем двадцатидвухлетний Джихангир. Принято считать, что он умер от тоски по Мустафе, но большая разница в возрасте намекает на отсутствие выраженной привязанности между братьями. После смерти Мустафы кумиром янычаров и всей османской армии стал шехзаде Баязид, а его старший брат Селим оказался в тени (оба они были рождены Хюррем). Но Селим был почтительным сыном, а Баязид – не особо, иногда его поведение было не просто дерзким, а вызывающим. В результате Баязид лишился отцовского расположения и между братьями вспыхнуло противоборство, в котором Сулейман поддержал Селима. Потерпев поражение в мае 1559 года, Баязид бежал в Иран, где, как несложно догадаться, его встретили с распростертыми объятиями. Однако же Сулейман смог добиться от шаха Тахмаспа сначала заключения Баязида в темницу, а затем и его выдачи, которая обошлась султану в четыреста тысяч золотых монет (иранцы издревле славились умением торговаться и умением ловить удачу за хвост). Во избежание осложнений, Баязида и его четверых сыновей задушили прямо в окрестностях Казвина, куда Тахмасп был вынужден перенести свою столицу, поскольку в Тебриз то и дело вторгались османы. Так шехзаде Селим стал единственным наследником своего отца, недаром же говорится, что почтительность открывает любые двери и покоряет все сердца.

6 сентября 1566 года султан Сулейман I, которому шел семьдесят второй год, скончался у стен венгерской крепости Сигетвар, осажденной османами. Можно ли вообразить лучшую кончину для правителя и полководца? Великий визирь Мехмед-паша Соколлу скрывал смерть султана в течение длительного времени ради того, чтобы не подрывать моральный дух османских воинов, боготворивших своего султана. Сигетвар пал, но о походе на Вену, к которой стремился Сулейман, уже не могло быть и речи.

В завершение рассказа о султане Сулеймане I нужно хотя бы вкратце сказать о том, что обычно остается в тени. Сулейман занимался не только завоеваниями, но и делал много для развития своего государства и укрепления его экономики, иначе бы он не смог вести столько войн. Султан покровительствовал искусствам и наукам, а по части строительства ему, пожалуй, не было равных. Чего стоит только одна стамбульская мечеть Сулеймание, минареты которой с их балконами несут зашифрованное послание потомству.[128] Сулейман Законодатель мог бы называться не только Сулейманом Завоевателем, но и Сулейманом Строителем. На момент его смерти площадь Османской империи составляла около двух миллионов двухсот семидесяти пяти тысяч квадратных километров и на всем этом пространстве власть султана была непоколебимой.

Сын и преемник Сулеймана султан Селим II, прозванный Пьяницей, не заслуживает отдельной главы, поскольку все, что происходило во время его восьмилетнего правления, делалось стараниями великого визиря Мехмеда-паши Соколлу, боснийского серба. В правление Селима янычары окончательно обнаглели и, надо сказать, что этому способствовала не только слабость верховной власти, но и ухудшившаяся экономическая ситуация. В Европу из Америки начали массово завозить дешевое серебро, ввиду чего покупательная способность серебряных монет понизилась, а османы, не имевшие доступа к заокеанским рудникам, не могли компенсировать эту инфляцию увеличением добычи серебра. Если прежде янычарам запрещалось заниматься чем-то, помимо службы, то теперь пришлось разрешить им вести торговлю, содержать харчевни или заниматься ремеслами, поскольку на султанское жалование невозможно было прожить. Заодно разрешили и жениться, а также записывать своих детей в янычары – так возникло сословие потомственных янычаров-кулоглу. Мирные занятия привлекают сильнее, чем война, особенно если они приносят бо́льший доход, а военная добыча во второй половине XVI века уже не была столь обильной, как во времена Орхана Гази или Мехмеда Завоевателя, так что янычары начали уклоняться от службы. Хорошая взятка позволяла молодому и полному сил янычару перейти из «строевой» категории эшкинджи в «ветеранскую» категорию коруджи и постоянно жить в столице, исполняя несложную повинность по охране казарм или каких-то иных объектов. А можно было вообще забыть о службе, нанимая вместо себя за небольшую плату молодых кандидатов-тасслакджи, ожидавших зачисления в корпус янычаров. Всё, начиная с зачисления, строилось на взятках, с которыми, кстати говоря, всю свою жизнь боролся султан Сулейман I, считавший коррупцию опаснейшей язвой, разъедающей общество. К сожалению, на этом поприще не преуспел ни один из правителей, как говорится, «пока есть, что дать, и есть, что взять, люди будут давать и брать».

О детях султана Селима нет исчерпывающих данных. По меньшей мере у султана было семь сыновей и четыре дочери. 15 декабря 1574 года нетвердо стоящий на ногах султан поскользнулся и упал, ударившись головой о мраморный пол – Селима II в прямом смысле погубило пьянство. Новым султаном стал старший сын Селима Мурад, рожденный султанской женой Нурбану-султан-хасеки. Сразу же после прихода к власти Мурад III предал казни пятерых своих младших братьев, рожденных султанскими наложницами. Некоторые источники упоминают о девятерых казненных шехзаде, но не столь важно количество, сколько то, что были истреблены все братья султана, так что Мурад мог править спокойно.

Глава 11. Султан Мурад III

При султане Мураде III площадь Османской империи достигла максимальных размеров – девятнадцать миллионов девятьсот две тысячи квадратных километров, что, как известно, в двадцать пять раз больше площади Турецкой республики. Главным территориальным приобретением стало завоевание Кипра, север которого по сей день продолжает оставаться турецким.[129]

Завоевание Кипра стало своеобразной компенсацией за сокрушительный разгром османского флота в морском сражении, состоявшемся в Патрасском заливе, близ города Лепанто[130] 7 октября 1571 года, еще при султане Селиме II. Это поражение служит иллюстрацией к правилу «сильный великий визирь при слабом султане не может сравниться с сильным султаном». Почему? Да потому что великий визирь, сколь бы мудр и тверд характером он ни был, является чиновником, а не правителем-султаном, который получает свою власть по предопределению свыше. Сменить великого визиря гораздо проще, чем свергнуть султана. Поэтому любому великому визирю, даже такому замечательному, как Мехмеду-паше Соколлу, помогавшему править троим султанам,[131] приходилось идти на определенные компромиссы с другими сановниками ради упрочения своей власти. Одним из результатов подобных компромиссов были назначения на ответственные должности малоподходящих людей, принадлежавших к влиятельным придворным группировкам. Что поделать? Компромиссы – это взаимные уступки. Сегодня я иду тебе навстречу, завтра ты мне.

Незадолго до сражения при Лепанто командующим османским флотом стал Али-паша Муэдзинзаде, прежде бывший бейлербеем Египта. Али-паша имел хорошие связи при дворе, но при этом ничего не понимал в мореплавании и никогда прежде не командовал даже лодкой, не говоря уже о военных кораблях. Он позволил объединенному христианскому флоту запереть себя в тесном Патрасском заливе и потерял двести двадцать четыре корабля из имевшихся у него двухсот семидесяти семи. Османские потери выглядели еще более позорными на фоне того, что христиане потеряли всего-навсего пятнадцать кораблей! Если бы Али-паша не погиб бы в сражении, то он мог бы запросто угодить на кол. К счастью, стараниями Мехмеда-паши флот был быстро восстановлен и после захвата Кипра паша сказал венецианскому послу знаменитое: «У Лепанто вы всего лишь подстригли нам бороду, а захватив Кипр, мы отсекли вам руку».

Другим значительным приобретением стали Закавказье и западные иранские области, присоединенные в 1590 году, после двенадцатилетней разорительной войны, сильно подорвавшей и без того ослабевшую экономику османского государства. Снижение стоимости серебра, о котором говорилось выше, было не единственной и не самой главной проблемой. Главной проблемой являлся кризис тимарной системы землевладения, результатом которого стало массовое разорение крестьян, приводившее к частым восстаниям.

Изначально все было хорошо, поскольку и потребности держателей тимаров были скромнее, и времена были другими – основной доход приносила не пожалованная султаном в плату за службу земля, а богатая военная добыча. Но завоевательная активность снижалась, а потребности росли, в результате чего держатели тимаров увеличивали поборы с крестьян. Особо тяжелым было положение крестьян на тех землях, которые из государственной собственности перешли в личную – там крестьяне попадали в полную зависимость от землевладельца. Как держателям удавалось приватизировать тимары в обход закона? При помощи волшебного инструмента, именуемого «пешкеш», который открывает любые двери и сметает любые преграды. С одной стороны, утрата земельных владений уменьшала поступления в султанскую казну, а с другой, разорение крестьян снижало продуктивность сельского хозяйства, да вдобавок еще и восстания наносили огромный урон. Но это еще не всё – обесценивание серебряной монеты и переориентация западноевропейской торговли на американское направление ударили по доходам османских торговцев, сидевших на пути из Леванта[132] в Европу, а кризис сельского хозяйства нанес им дополнительный урон. Мелким землевладельцам их наделы не приносили доходов, на которые можно было бы прожить семьей, поэтому они охотно продавали их богатым помещикам и торговцам (не все же были бедными, надо же кому-то и богатым быть). В результате, в османском обществе сформировалась прослойка крупных землевладельцев, живших по принципу «на своей земле я сам себе султан». Магнаты подкупали местных чиновников и делали все, что им хотелось, а больше всего им хотелось платить как можно меньше налогов в султанскую казну. В уклонении от уплаты налогов широкое распространение получила практика составления актов о якобы имевших место стихийных бедствиях (засухах, наводнениях, нашествиях саранчи и т. п.), которых на самом деле не было.

Попыткой выправить положение стала отдача султанских земель на откуп, которая на первый взгляд выглядела крайне выгодной – вот тебе земля, изволь платить за нее сколько условлено. Но откупщики, подобно крупным землевладельцам, входили в сговор с местными властями, и старались содрать с крестьян как можно больше, а в казну отдать как можно меньше.

Краткий обзор экономического положения не является отступлением от основной темы нашего повествования. Он понадобился для создания правильного представления о причинах, послуживших началу упадка великой империи, а то ведь многие поверхностно мыслящие авторы любят связывать упадок только с расточительством султанов – швыряли деньги направо и налево и быстро растратили то, что оставил Сулейман I. Нет, при нормальном положении дел в экономике султаны могли предаваться любому расточительству, благо потенциальные возможности империи это позволяли.

Итак, в правление султана Мурада III величие Османской империи достигло своего пика. Дальше пошел спад.

Вот любопытный исторический анекдот, отражающий расцвет коррупции в правление Мурада III. У Мурада был фаворит – Шемси Ахмед-паша из семейства Джандаридов, приходившийся султанам дальним родственником (Джандариды не раз заключали браки с Османами). При Сулеймане I Ахмед-паша занимал высокие посты – был визирем, бейлербеем Анатолии и Румелии, но в 1569 году ушел в отставку и стал лидером придворной оппозиции, противостоявшей великим визирям Мехмеду-паше Соколлу и его преемнику Мустафе-паше Лала. Знатное происхождение позволяло Ахмеду-паше пребывать при султанском дворе, не имея никакой должности. Селим II и Мурад III благосклонно относились к нему, особенно Мурад, который, несмотря на протесты Мехмеда-паши, назначил Ахмеда-пашу башдефтердаром и повелел, чтобы ему подавались все прошения на имя султана. При этом Ахмед-паша был тот еще прохиндей, в частности он не стеснялся заявлять, что именно он научил турок брать взятки (что было неправдой, турки и до него это хорошо умели).

То была преамбула, а вот сам анекдот. Как-то раз, выйдя из султанских покоев, Ахмед-паша сказал: «Наконец-то мне удалось отомстить Османам за то, что они сделали с моим родом! Османы лишили Джандаридов былого величия, а сейчас я сделал то, что лишит величия дом Османов!». «Что вы сделали?» – спросили окружающие. «Я убедил султана иметь долю от продажи привилегий, – ответил Ахмед-паша, – предложив ему привлекательную сумму в сорок тысяч дукатов. Отныне султан сам станет подавать пример коррупции, которая приведет империю к гибели».

Разумеется, это выдумка – ни один фаворит не рискнул бы заявить такое во всеуслышанье, ибо за дерзость пришлось бы заплатить жизнью. Но выдумка показательная – внук правителя, пытавшего искоренить взяточничество, способствовал его процветанию.

Султан Мурад III мечтал превзойти своего великого деда Сулеймана I и именно с этой целью затеял очередную войну с Ираном. На первый взгляд война 1578–1590 годов может показаться успешной, поскольку в итоге Османская империя приросла территориями, но цена, заплаченная за эти приобретения, была слишком высокой – казна опустела, а доходы от новых земель оказались куда меньше средств, затраченных на их завоевание. Кроме того, местное население не отличалось лояльностью и стало источником постоянного беспокойства. Как говорится, прежде чем что-то купить, подумай о том, что ты будешь с этим делать.

Мурад не был замечен в пристрастии к спиртному, как его отец. Султан предпочитал возлияниям женские ласки и, по свидетельствам современников, буквально не вылезал из гарема. Данные разных авторов о количестве детей Мурада III сильно разнятся – от сорока восьми до ста тридцати, но, вне всякого сомнения, этот султан был самым многодетным из османских правителей. Преемнику Мурада Мехмеду III по приходу к власти пришлось казнить, как минимум, девятнадцать своих братьев, что создало ему репутацию кровожадного султана, хотя, на самом деле никакой кровожадности в этом не было, одна лишь предосторожность и только предосторожность (страшно представить, сколько смут могли устроить девятнадцать претендентов на трон!). Вдобавок к братьям, Мехмед приказал казнить около пятнадцати беременных наложниц своего отца.

Под конец жизни, в 1593 году, султан Мурад III развязал очередную войну с Габсбургами, поводом для которой послужил разгром османского войска, осадившего крепость Сисак (ныне это территория Хорватии). Война началась вяло, поскольку султану недоставало сил и средств для победительных действий, к тому же вскоре после ее начала, в середине января 1595 года, сорокавосьмилетний султан Мурад III скончался.

О том, насколько ослабла султанская власть к концу его правления, можно судить на примере подавления очередной джелалийской смуты – восстания 1595–1603 годов, которое возглавил командир роты секбанов Кара Языджи. Секбаны были иррегулярными войсками, набираемыми из добровольцев, иначе говоря – из разного сброда. Воевали секбаны без особого энтузиазма, но по возвращении с войны с энтузиазмом разбойничали в родных местах. Банды секбанов стали костяком восстания. К этому костяку присоединялись крестьяне и ремесленники, разоряемые налогами и поборами. «В оставшейся без присмотра Анатолии презренные райя[133] встали на путь грабежа и разбоя, – писал историк Кятиб Челеби, живший в первой половине XVII века. – После того, как все оборванцы таким способом обзаводились лошадьми и одеждой, а во главе каждой банды вставал предводитель, они, вооруженные кылычами[134] и другим оружием, грабили и разоряли, нанося оскорбления почтенным людям». Помимо райя и секбанов, которые тоже относились к податному сословию, в восстании принимали участие и держатели мелких тимаров, положение которых было таким же бедственным, как и положение крестьян.

Восстание, в котором приняло участие не менее ста тысяч человек, охватило огромную территорию от Бурсы до Багдада. Повстанцы наносили султанским войскам одно поражение за другим. Кара Языджи вел себя, как султан – у него был свой великий визирь, свой шейх уль-ислам, и свой аппарат, вплоть до сборщиков налогов… Восстание удалось подавить не силой, а подкупом. После гибели Кара Языджи новым предводителем восставших стал его брат Дели Хасан, лояльность которого в 1603 году была куплена должностью боснийского санджак-бея. Это не шутка, султан Мехмед III, сын Мурада III, действительно назначил мятежника на высокую должность и принял часть повстанцев в свое войско, поскольку другого выхода у него не было (интересно, что бы сказал по этому поводу Мехмед II?).

Глава 12. Женский султанат

Оставим пока султанов в стороне и поговорим о султаншах, точнее – о женском султанате. Термин «женский султанат» придумал выдающийся турецкий историк Ахмет Рефик Алтынай, посвятивший этому явлению отдельную книгу, увидевшую свет в 1916 году. Это уникальное явление существовало дольше века – с 1550 года по 1656 год. 1550 год выбран условно, поскольку считается, что к тому времени влияние Хюррем-хасеки достигло своего пика. Но можно отсчитывать начало правления женщин и с 1536 года, в котором был устранен великий визирь Паргалы Ибрагим-паша, конкурировавший с Хюррем за влияние на султана Сулеймана I. Или же – с 1553 года, в котором был убит шехзаде Мустафа и преемником султана стал считаться шехзаде Селим, рожденный Хюррем. Но, как бы то ни было, женский султанат начался с Хюррем-хасеки, о которой уже было сказано достаточно, пора переходить к ее преемницам. Подчеркнем только одно важное обстоятельство – Хюррем не правила государством от имени султана Сулеймана и не управляла султаном, а «всего лишь» была его доверенной советницей и правой рукой.

Около 1543 года в гареме шехзаде Селима появилась наложница по имени Нурбану, которую большинство европейских историков склонны считать венецианкой, основываясь на ее собственных словах. Примечательно, что, упоминая о своем происхождении из знатной венецианской семьи, фамилии Нурбану-султан не называла. Турецкие историки, основываясь на мнении Алтыная, считают ее еврейкой. Нурбану родила Селиму его первенца и наследника Мурада, а также четырех дочерей. Красота и ум Нурбану позволили ей сохранять расположение Селима на продолжении всей его жизни.

При Селиме II, не имевшем никакой склонности к правлению государством, сложился правящий тандем из великого визиря Мехмеда-паши Соколлу и Нурбану-султан. Официально от имени султана правил великий визирь, облекавший свои решения в предписанную традициями форму «в ознаменование нашей султанской воли». Но при этом Мехмед-паша регулярно консультировался с Нурбану-султан, пользовавшейся полным доверием Селима. Но если Сулейман I прислушивался к тому, что говорила ему Хюррем-хасеки, то Селим полностью устранился от своих обязанностей и не участвовал в принятии решений, скреплявшихся его именем. Вообще-то прозвище «Пьяница» не полностью соответствовало реальности, поскольку Селим не предавался этому пороку с великим усердием, он просто любил пышные застолья, сопровождавшиеся возлияниями, и «умудрился» закончить свою жизнь в состоянии опьянения.

О влиянии Нурбану-султан в правление Селима II можно судить хотя бы по тому, что она ежедневно получала из казны по тысяче сто акче, при том, что остальные султанские наложницы довольствовались сорока монетами. А в 1571 году, за три года до своей смерти, Селим заключил официальный брак с Нурбану, продолжив тем самым традицию возвышения наложниц до статуса жен, заложенную его отцом Сулейманом I. Вдобавок к этому, султан не раз называл во всеуслышанье своим преемником шехзаде Мурада, рожденного Нурбану-султан. Поистине эта женщина была царицей света султанских очей![135]

Но у Нурбану-султан была «конкурентка» – дочь Сулеймана и Хюррем Михримах-султан, пользовавшаяся расположением Селима II. После смерти Хюррем Михримах стала главной советницей отца, и, разумеется, хотела остаться в той же роли при брате, но ей пришлось считаться с Нурбану, которая со временем стала играть первую скрипку в управлении Селимом и государством.

Наивысшего влияния Нурбану-султан достигла в правление своего сына Мурада III, которому именно она обеспечила приход к власти, скрывая смерть Селима II в течение двенадцати дней до тех пор, пока Мурад не прибыл в столицу из Манисы, где он правил на момент смерти отца. Селим упал и умер в гареме, его тело спрятали в укромном месте, обложив льдом. Как говорится, всё, что происходит в гареме, не должно выходить за его пределы. В благодарность Нурбану получила от сына титул валиде-султан и великий почет, благодаря которому она сделалась самой влиятельной фигурой в государстве – султан Мурад отличался от своего отца лишь тем, что предпочитал наслаждаться не за столом, а на ложе, но склонность к делам правления отсутствовала у обоих начисто.

По большому счету, в женском султанате не было ничего удивительного, и его появление можно считать закономерным, ведь мировая история знает множество примеров того, как от имени слабых или нерадивых правителей правил кто-то из родственников. Закон Фатиха избавлял османских султанов от дядей и кузенов, так что «родственное правление» могли осуществлять только матери и жены султанов.

Если при Селиме II Нурбану правила, не афишируя своего участия в государственных делах, то в правление сына она вышла из тени и с конца 1574 года до своей смерти, наступившей в декабре 1583 года, открыто пользовалась абсолютной властью. На всех ключевых должностях находились ставленники Нурбану-султан, получившей от сына официальный титул валиде-султан. Официальность заключалась в том, что традиционное именование «мать султана» без упоминания личного имени было заменено на «Нурбану валиде-султан». Вырос статус – выросли и доходы. Валиде-султан ежедневно получала из казны две тысячи акче, но, на деле, могла пользоваться казной как своим собственным кошельком.

Михримах-султан пришлось переехать из Топкапы в Эски-сарай.[136] Оба дворца находились в столице, но при этом Эски-сарай был полностью изолирован от политической жизни, так что удаление туда было почетной ссылкой. Султан Мурад дал Михримах щедрое содержание, а в 1578 году велел похоронить ее в тюрбе[137] Сулеймана I в мечети Сулемание – где же еще покоиться любимой дочери, как не рядом с отцом? Некоторые историки не рассматривают Михримах-султан как участницу женского султаната, протягивая нить от Хюррем-хасеки к Нурбану-султан, но это не совсем верно. Да, Михримах-султан не оставила заметного следа в истории, поскольку всегда находилась в тени – то в тени своей матери, то в тени отца, то в тени Нурбану-султан, однако же определенную роль в политике она играла, так что достойна хотя бы упоминания.

Но вернемся к Нурбану-султан. Авторы исторических романов любят рисовать идиллическую картину «Любящая мать помогает своему почтительному сыну править государством». Но Мурад III пришел к власти на двадцать девятом году жизни, иначе говоря, он был зрелым мужем, имевшим опыт управления санджаком. Да, разумеется, ему нужно было освоиться на троне, но при желании он мог бы править самостоятельно. При желании, но желания не было. Так что правильнее будет рисовать иную картину: «Любящая мать правит государством, пока ее почтительный сын вкушает радости жизни в гареме». Так будет точнее.

Королева Франции Екатерина Медичи,[138] с которой Нурбану-султан состояла в переписке (взаимная приязнь легко объяснима, ведь у них было много общего), начинала свои письма так: «Венценосная сестра моя, дивный ангел, прекраснейшая из смертных госпожа Хасеки Афифе Нурбану Султан, повелительница Востока и Блистательной Порты, Мы посылаем Вам свою любовь и заверяем в самой искренней и самой верной дружбе!», а заканчивала словами: «Ваш друг и покорная слуга, Екатерина из дома Медичи, королева Французская». Обратите внимание на то, что Екатерина называет Нурбану-султан «повелительницей Востока и Блистательной Порты», а не «почтенной матерью повелителя Востока и Блистательной Порты». Стало быть, и за границей прекрасно знали, кто на самом деле правит из Топкапы.

Что же касается гаремных наслаждений, то к ним подтолкнула Мурада Нурбану-султан. Если верить историкам, что смолоду шехзаде Мурад был однолюбом, единственной наложницей которого на протяжении ряда лет, в том числе и после прихода к власти, была некая Сафие, которую принято считать албанкой. Сафие родила будущего султана Мехмеда III и еще нескольких детей, относительно пола и возраста которых нет достоверных данных, но это не столь уж и важно, важно то, что у взошедшего на трон султана Мурада III был всего лишь один наследник мужского пола (другие сыновья если и были, то к тому времени умерли). Одного наследника для преемственности власти было мало – всякое же может случиться с человеком! – и потому Нурбану-султан подталкивала сына к увеличению числа наложниц. Кроме того, властной валиде-султан конечно же не нравилось, что на ее драгоценного сына имеет большое влияние другая женщина. Дело дошло до того, что Сафие обвинили в колдовстве, которое, по мусульманским представлениям, является очень серьезным преступлением – то ли она приворожила султана, то ли лишила его мужской силы для того, чтобы он не обращал внимания на других женщин, то ли и то, и другое вместе. Сама Сафие не пострадала, но некоторых ее слуг подвергли пыткам в надежде получить доказательства занятий колдовством. А для того, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, дочь Нурбану-султан Эсмехан-султан подарила Мураду двух красивых наложниц… Султан, что называется, вошел во вкус и за несколько лет обзавелся множеством детей (хроники упоминают о двадцати сыновьях и двадцати семи дочерях Мурада). Однако же, Сафие продолжала оставаться его любимой наложницей, несмотря на то что под давлением матери Мураду пришлось на время удалить ее из дворца Топкапы в Эски-сарай. Прошла ли Сафие через никях,[139] известно только Всевышнему. Одни современники упоминали о бракосочетании Мурада и Сафие, а другие писали, что Мурад намеренно избегал этого шага, поскольку получил предостерегающее предсказание – якобы за бракосочетанием должна была последовать скорая смерть султана. Но, так или иначе, Сафие приняла от Нурбану-султан эстафету правления. Приняла и во многом превзошла свою предшественницу…

А что же всё это время делали великие визири, можете спросить вы. А что им было делать? Они управляли государством в соответствии с пожеланиями тех, кто назначил их на эту должность. Если Хюррем-хасеки сотрудничала с Мехмед-пашой Соколлу, то, скажем, Сиявуш-паша Канижели, женатый на дочери Селима II и Нурбану-султан Фатьме-султан, в начале своего первого визирства послушно исполнял волю тещи, а после подчинялся Сафие-султан. Всего же Сиявуш-паша был великим визирем трижды и запомнился как нерешительный и мягкий человек, совершенно не годящийся для столь высокой должности. Вдобавок, он не брал взяток, что к тому времени стало выглядеть неестественным, поскольку подношения принимали все подряд и не видели в этом ничего зазорного.

Особым мздоимством прославился албанец Синан-паша Коджа, пятикратно занимавший должность великого визиря с 1580 по 1596 год. Первое визирство Синана-паши, длившееся с августа 1580 по декабрь 1582 года, сопровождалось громким скандалом. История была такова: иранский шах Мухаммад Худабенде подкупил Синана-пашу для того, чтобы заключить выгодное для Ирана перемирие с османами, позволяющее побежденному шаху сохранить свои владения в неприкосновенности. Возможно, что султана Мурада III Синан-паша и смог бы убедить в целесообразности подобного перемирия, но Нурбану-султан невозможно было обвести вокруг пальца – она потребовала от сына казнить Синана-пашу за измену, и только заступничество Сафие позволило паше сохранить жизнь и должность. Но, в итоге, Нурбану-султан настояла на смещении визиря, лишившегося ее доверия, и Синану-паше пришлось отправиться в свое поместье, подальше от султанского двора. Оттуда паша регулярно посылал подарки Сафие, покровительство которой позволило ему вернуться в высшие сферы – в 1586 году паша стал бейлербеем Сирии, а двумя годами позже снова занял должность великого визиря.

Разумеется, что ни один султан не стал бы повторно назначать своей «правой рукой» человека, запятнавшего себя сговором с побежденным противником, в результате которого султан лишился территориальных приобретений. По-хорошему, Синану-паше полагалось размышлять о последствиях своего поступка не в поместье, а сидя на колу у Ворот Приветствия, отделявших первый дворцовый двор от второго.[140] Но интересы султанских жен и матерей отличались от интересов султанов – для них важнее всего было иметь на ключевых должностях преданных им людей, а всё прочее не имело большого значения. Сафие размышляла примерно так: «Ну и что с того, что Синан-паша попытался договориться с иранским шахом? У нас, хвала Всевышнему, и без того достаточно земель. А вот другого столь преданного человека, который даже из ссылки шлет тебе подарки, вряд ли получится найти…». Это сказано к тому, что женский султанат не был благом для государства, как пытаются представить некоторые авторы. Благо могло быть лишь в том случае, когда государством правил сильный султан, вроде Мехмеда II или Махмуда II, речь о котором пойдет впереди, потому что только интересы правителя полностью совпадают с государственными интересами, если, конечно, это настоящий правитель.

Но вернемся к Сафие, которая при жизни своего мужа Мурада III была Сафие-хасеки, а при сыне, султане Мехмеде III, стала Сафие валиде-султан. Подобно Нурбану-султан, Сафие-султан правила открыто, разве что не сидела рядом с сыном на заседаниях дивана. Сановники ходили к Сафие-султан с докладами, иностранные послы, прежде чем предстать перед султаном, получали аудиенцию у его матери, все дела правления совершались с ее ведома и одобрения, султан лишь прикладывал тугру.[141] К слову будь сказано, что основной опорой Сафие-султан были не назначаемые ею великие визири, а капа-агасы (глава белых евнухов) Газанфер-ага, занимавший эту должность на протяжении тридцати лет. Газанфер, наряду с кызляр-агасы Османом-агой и шестью другими сановниками образовывали ближний круг Сафие-султан, теневое правительство Османской империи.

При всей своей властности и при всем своем уме, Сафие-султан не умела настолько хорошо ладить с окружающими, как Нурбану-султан, которая правила без каких-либо потрясений. Впрочем, возможно дело было не в дипломатических способностях, а в чрезмерной самонадеянности Сафие, которая считала, что если уж сам сын-султан находится в ее руках, то опасаться ей некого. Однако действия Сафие-султан и ее клики вызывали большое недовольство среди военных и духовенства. Военным, этой элите османского общества, не нравилось, что государством управляет женщина, не склонная к активным завоеваниям. Дело было не в характере Сафие-султан, а в политической обстановке и «хромающей» экономике империи, но военные видели корень всех бед в матери правителя. Постоянный рост цен и огульное мздоимство тоже не радовали подданных. А верхушка духовенства, в первую очередь, была недовольна тем, что с нею при дворе практически не считались.

«Первый звонок» прозвенел в марте 1601 года, когда военная элита (сипахи) высказала недовольство положением султана, который из правителя превратился в исполнителя чужой воли. Дошло до того, что Мехмеда III сравнили с мютевелли (так назывался управитель вакфа, действовавший в соответствии с установками его учредителя), иначе говоря – назвали правителя исполнителем чужой воли. Сафие-султан не придала значение первому звонку, и уже в начале 1603 года прозвенел второй. На сей раз взбунтовались не только сипахи, но и янычары, и бунт поддержали улемы. На диване султану Мехмеду были высказаны претензии, суть которых сводилась к тому, что валиде-султан и ее окружение наносят вред государству. Пошли слухи, что янычары собираются заменить султана на его сына, шестнадцатилетнего шехзаде Махмуда, матерью которого была то ли Халиме-султан, мать будущего султана Мустафы, то ли какая-то другая наложница… Неизвестно, насколько обоснованными были эти слухи, но они стоили Махмуду жизни – из предосторожности отец приказал казнить его и, как принято считать, Сафие-султан способствовала принятию такого решения. А для успокоения недовольных были казнены оба главных евнуха и еще кое-кто из приближенных валиде-султан, но сама она осталась во дворце и до смерти Мехмеда III, наступившей в декабре 1603 года, сохраняла свое влияние.

Преемником Мехмеда стал его сын Ахмед, рожденный наложницей Хандан-султан, которую в свое время Сафие-султан использовала для того, чтобы отвлечь своего сына от его фаворитки Халиме-султан, имевшей на Мехмеда весьма сильное влияние. К сожалению, мы не можем судить о том, какую из своих наложниц султан Мехмед III ценил больше остальных, поскольку ни одна из них не прошла через никах и не получила титула хасеки. Принято считать, что до казни шехзаде Махмуда фавориткой султана продолжала оставаться Халиме, а затем на первый план ненадолго вышла Хандан (ненадолго, потому что султану оставалось жить считанные месяцы).

На момент прихода к власти шехзаде Ахмеду было четырнадцать лет, и он запросто мог попасть под влияние своей бабки и стать послушной игрушкой в ее руках, потому что Хандан-султан не могла соперничать с Сафие-султан, влияния не хватало. Но великий визирь Явуз Али-паша Малкочоглу, назначенный на эту должность незадолго до смерти Мехмеда, воспользовался случаем и поводом для того, чтобы избавиться от Сафие-султан, удалив ее вместе со всем гаремом покойного султана в Эски-сарай. Так закончилось правление Сафие-султан, прожившей еще год или два.

По свидетельству современников, Сафие-султан считала деньги средством, способным решить любую проблему, и активно использовала подкуп для достижения своих целей, но с Али-пашой ей договориться не удалось. Не удалось договориться, но, возможно, удалось устранить, поскольку уже весной 1604 года Али-паша, исполняя султанское повеление повел османское войско на очередную войну с Габсбургами, по дороге заболел и умер в Белграде (а что? могли и отравить, дело привычное). Однако даже если Сафие-султан и удалось избавиться от неугодного ей великого визиря, то вернуть себе власть она не смогла – теперь на роль теневой правительницы претендовала Хандан-султан.

Султан Ахмед I не был склонен подчиняться матери (не иначе как нагляделся на то, что делала с его отцом бабка), но, тем не менее, при поддержке шейх уль-ислама Мустафы Сунуллах-эфенди, Хандан-султан удавалось контролировать сына до ноября 1605 года, когда эта тридцатилетняя женщина неожиданно скончалась. В данном случае предположить отравление можно с большой долей уверенности, вопрос лишь в том, кто приложил к этому руку – Сафие-султан, Халиме-султан или же наложница Ахмеда I Махпейкер Кёсем, получившая первое имя при обращении в ислам, а второе – от своего повелителя.[142]

Несмотря на напряженные отношения с матерью, султан Ахмед устроил ей пышные похороны, сопровождавшиеся положенным выражением сыновьей скорби. После смерти Хандан-султан влияние Махпейкер Кёсем, ставшей женой султана и получившей титул хасеки, возросло, но и Халиме-султан тоже оставалась при дворе. Дотошные историки, привыкшие трижды перепроверять каждый факт, называют Халиме-султан «матерью султана Мустафы», поскольку имя «Халиме» впервые было упомянуто в рукописи, удостоившейся внимания в 1878 году, спустя два с половиной века после смерти этой выдающейся женщины. Слово «выдающаяся» употреблено не ради красоты, а сугубо по делу, поскольку мать шехзаде Мустафы приложила много усилий для того, чтобы спасти своего сына от казни, ожидавшей его по закону Фатиха после прихода к власти единокровного брата Ахмеда. Разумеется, нужно принимать во внимание и другие факторы, такие, как отсутствие наследников у юного султана Ахмеда I и психическое расстройство Мустафы, которое делало его неопасным в плане захвата власти, но, как известно, лучше трижды соблюсти осторожность, чем не сделать этого хотя бы раз, так что без стараний матери Мустафы тут явно не обошлось.

Есть мнение, что впоследствии, когда у султана Ахмеда появились наследники, о сохранении жизни Мустафе его просила Кёсем-хатун, которой не хотелось, чтобы ее собственные сыновья были казнены одним из своих братьев. Забегая вперед, скажем, что без казней, к сожалению, не обошлось. Старшего сына Кёсем, шехзаде Мехмеда, предал смерти его единокровный брат султан Осман II, правда сделал это не сразу же после прихода к власти, а на третьем году своего правления, перед тем как отправиться на войну с поляками.[143] Второй сын Кёсем, шехзаде Сулейман,[144] и четвертый сын, шехзаде Касым, были казнены по повелению своего младшего единоутробного брата, третьего сына Кёсем, султана Мурада IV. Пятый сын, Ибрагим, стал султаном после Мурада, но правление его было недолгим и закончилось трагично – заговорщики, опиравшиеся на янычар, свергли Ибрагима, а затем предали смерти «на законных основаниях», следуя фетве, изданной шейх уль-исламом Муидом Ахмедом-эфенди (а почему шейх издал такую фетву, будет сказано ниже).

Сохранение жизни султанских сыновей не означало, что они вправе распоряжаться жизнью так, как им вздумается. Шехзаде содержались в строгой изоляции в особых покоях, расположенных в одном из внутренних дворов дворца Топкапы. В этом дворе росли кусты самшита, отчего он получил название Шимширлык.[145] Во двор выходили двенадцать покоев из нескольких роскошно убранных комнат, в которых поселяли шехзаде. Покои, несмотря на свое убранство, были тюрьмой, клеткой, почему и получили название кафеса.[146]

Смерть Ахмеда I, наступившая в 1617 году, была естественной. Султан, мир его праху, умер от сыпного тифа, и власть унаследовал шехзаде Мустафа, ставший султаном Мустафой I. По прошествии многих лет и отсутствии достаточного количества информации невозможно ставить диагнозы, поэтому мы не можем сказать, чем именно страдал несчастный Мустафа, но известно, что во время заседания дивана он мог начать срывать с визирей чалмы и дергать их за бороды, а еще известно, что вместо корма он бросал птицам и рыбам монеты. Разумеется, править Мустафа не мог, да это от него и не требовалось – делами правления ведали мать султана и великий визирь Дамат Халил-паша, зейтунский[147] армянин. Именно Халил-паша и усадил Мустафу на султанский трон, создав тем самым новую традицию наследования власти в доме Османов, согласно которой преемником умершего султана становился не один из его сыновей, а старший в роду. Часть сановников хотела сделать преемником Ахмеда его тринадцатилетнего сына Османа, но Халил-паша и шейх уль-ислам Ходжа-заде Эсад-эфенди сумели убедить придворных в том, что лишенный разума взрослый султан удобнее подростка, из которого еще неизвестно что может вырасти. Однако поведение Мустафы дало повод для его скорого свержения. Опоясавшись мечом в ноябре 1617 года, он был отстранен уже в конце февраля 1618 года, но при этом переехал не в загробный мир, а в кафесе – султан Осман II, подобно своему отцу, не считал Мустафу опасным.

Говоря о султане Османе, нужно понимать, что он занимал трон лишь номинально, а дела правления вершили великие визири, которые при Османе менялись очень часто – пять человек за четыре года. И если свергнутый Мустафа не представлял никакой опасности, то его мать плела интриги за спиной султана. Эти интриги позволили ей в мае 1622 года свергнуть Османа руками янычаров, которые из войска превратились во влиятельную политическую силу. Непосредственным организатором свержения был великий визирь Кара Давут-паша, босниец, женатый на одной из дочерей Халиме-султан. Смена власти привела к смуте, для успокоения которой Халиме-султан пришлось пожертвовать своим зятем – Давут-паша был казнен за убийство Османа. Эта жертва не помогла матери Мустафы упрочить свое влияние, и в сентябре 1623 года произошла очередная передача власти – от Халиме-султан к Кёсем-султан, усадившей на трон своего одиннадцатилетнего сына Мурада, известного как султан Мурад IV. Что же касается матери Османа Махфируз-султан, которую принято считать сербкой, то она умерла (или была сослана) в Эски-сарай задолго до того, как ее сын стал султаном, и о шехзаде заботилась дайе-хатун,[148] которая не обязательно являлась его кормилицей, поскольку так называли всех женщин, опекавших султанских детей. Кто же тогда возвел Османа на трон? Великий визирь Дамат Халил-паша, понявший, что Мустафа, со всеми его причудами, оказался неподходящим для правления. Кроме того, есть сведения о том, что Османа поддерживал кизляр-агасы Хаджи Мустафа-ага, а его поддержка многого стоила.

Некоторые историки склонны считать, что именно отсутствие валиде-султан в правление Османа позволило остаться в живых Кёсем-султан и ее детям. Мол, с Халиме-султан у Кёсем были относительно неплохие отношения, поскольку Кёсем способствовала тому, чтобы Мустафа остался жив, когда у Ахмеда I появились сыновья, и, вообще, для матери безумного Мустафы была важна любая поддержка, но уж Махфируз-султан непременно бы избавилась от Кёсем, поскольку та и в Эски-сарае представляла собой угрозу. Также Кёсем-султан стоило опасаться амбициозного Кара Давут-пашу, который был не просто великим визирем, а зятем Халиме-султан, но Давут-паша после возвращения Мустафы на трон прожил недолго, и как знать – не поспособствовала ли его гибели Кёсем?

Кёсем-султан является наиболее яркой представительницей женского султаната, которая затмевает даже блистательную Хюррем-хасеки. Этой женщине, которая, в целом, находилась у власти около тридцати лет, удалось благополучно пережить период отстранения, когда правили матери Мустафы I и Османа II, и привести на трон сначала одного сына, затем – другого, а после еще и внука. Помимо титула хасеки, который Кёсем носила при жизни своего супруга, и титула валиде-султан, положенного матери двух султанов, она еще и получила от своего внука, султана Мехмеда IV, титул «бюйюк валиде».[149]

К сожалению, в нашем распоряжении нет портретов Кёсем-султан, а на тех, которые можно увидеть в книгах или интернете, изображены другие женщины. Но известно, что она была красивой (некрасивых султаны к себе обычно не приближали), умной и образованной, причем смогла сохранить красоту буквально до последних дней жизни. Венецианский посол Симоне Контарини, оставивший нам много сведений о султанском дворе, писал, что «главная королева» Кёсем-султан «хоть и стара, но всё еще красива». Слово «стара» нужно воспринимать с учетом реалий того времени, когда женщины старше сорока лет считались старухами. Нам неизвестна дата рождения Кёсем, но она родилась на рубеже XVI и XVII, а погибла в 1651 году, так что прожила немногим более пятидесяти лет (и попробуй кто назвать «старой» современную пятидесятилетнюю женщину).

Разумеется, подобно всем «султаншам», Кёсем была хитрой и ловкой интриганкой, умело манипулировавшей людьми; без этого умения она не поднялась бы выше рядовой наложницы, о которых султаны обычно вспоминали после напоминания кызляр-агасы, сделанного примерно в таком стиле: «Для прекрасной благоухающей розы внимание нашего владыки словно лучи солнца, без которого цветы увядают…». А скорее всего, и вообще не попала бы в Топкапы, навсегда оставшись в гареме боснийского бейлербея, где началась ее карьера. Не надо думать, что сановники дарили султанам самых очаровательных из своих наложниц. Разумеется, красота имела большое значение, поскольку повелителю нужно дарить самое лучшее, но прежде всего даритель должен был быть уверен в том, что наложница создаст о нем у султана наилучшее впечатление, не «произведет», а именно «создаст». Ну и, конечно же, нужно было постараться, чтобы среди многих для подарка султану выбрали именно тебя…

Было ясно, что второе султанство Мустафы окажется не сильно длиннее первого. Принесение в жертву Кара Давута-паши несколько утихомирило страсти, кипевшие в столице, но не оказало никакого воздействия на бейлербея Эрзурума Ахмеда-пашу Абазы, который возвысился при поддержке своей соотечественницы-абхазки Халиме-султан, но после сделал ставку на Османа II и поднял мятеж для того, чтобы отомстить за его убийство. В мае 1623 года сорокатысячное войско повстанцев осадило Анкару, после взятия которой мог бы настать черед столицы. Великий визирь Кара Мустафа-паша Кеманкеш, албанец, выслужившийся из простых янычаров, организовал «мягкое» свержение Мустафы. Он и другие высшие сановники убедили Халиме-султан в том, что ее сыну лучше оставить трон на условии сохранения жизни, нежели дожидаться, пока его задушат по приказу Ахмеда-паши. В результате 9 сентября 1623 года Мустафа уступил власть одиннадцатилетнему шехзаде Мураду, сыну Кёсем, ставшей отныне валиде-султан и регентом при юном султане.

Звезда Кёсем-султан взошла надолго, чтобы закатиться в одночасье, но до заката было пока еще далеко – целых двадцать восемь лет.

Абаза-паша продолжал бузить до 1628 года, когда Мураду IV удалось купить его лояльность ценой полного прощения и должности бейлербея Боснии. Казалось бы – чем должность боснийского бейлербея была лучше должности бейлербея Эрзурумского эйялета? Была, однозначно была лучше, поскольку в лояльной Боснии, население которой приняло ислам без какого-либо принуждения и просило султана даровать им разрешение отправлять своих сыновей в янычары,[150] можно было иметь гораздо больше благ, нежели в бедном Эрзуруме, значительную часть населения которого в то время составляли христиане.

До 1632 года вся власть находилась в руках Кёсем-султан, а затем ей пришлось частично поделиться властью с сыном, который стал совершеннолетним и хотел править самостоятельно. Полной самостоятельности султан Мурад IV так никогда и не обрел, поскольку мать сохранила свое влияние на него, но теперь его нужно было уговаривать или же договариваться с ним. Примером такого договора в стиле «пусть обе стороны будут довольны» может служить казнь шехзаде Сулеймана и шехзаде Касыма, которых Мурад повелел предать смерти в 1638 году. Кёсем-султан пришлось смириться с гибелью двоих сыновей, но зато она смогла спасти своего младшего сына Ибрагима, который впоследствии стал преемником Мурада. Принято считать, что от Ибрагима Мурад не ожидал опасности, поскольку у того были нелады с психикой, но здесь явно не обошлось без заступничества Кёсем-султан. Когда же Мурад отправлялся в военные походы, бразды правления переходили в руки Кёсем, так что можно считать ее полноценной соправительницей при сыне, иначе говоря – женский султанат продолжался. Великий визирь Кара Мустафа-паша полностью повиновался Кёсем-султан, но при этом за пазухой у него таилась ядовитая змея.

У Мурада IV было много сыновей (счет доходит до пятнадцати), но все они умерли раньше своего отца, так что безумный Ибрагим в 1640 году оказался единственным претендентом на султанский трон. Мурад умер не скоропостижно, а в результате болезни, считается, что у него был цирроз печени. Перед смертью Мурад захотел передать власть крымскому хану Бахадыру I из рода Гиреев, которые состояли в родстве с Османами, и приказал казнить «мешавшегося под ногами» Ибрагима, но Кёсем-султан снова спасла сына от смерти, и хану Бахадыру пришлось есть плов без мяса.[151]

Великий визирь Кара Мустафа-паша, давно мечтавший освободиться от власти Кёсем-султан, попытался манипулировать султаном Ибрагимом, который отличался повышенной внушаемостью или же просто был чрезмерно доверчив. Султана Ибрагима принято сравнивать с Мустафой I – дескать, оба были безумными, но если Мустафа был недееспособным, то о Ибрагиме такого сказать нельзя. До нас дошли письма, свидетельствующие о том, что в начале своего правления Ибрагим, ставший султаном в зрелом двадцатипятилетнем возрасте, изучал отчеты визирей и вообще пытался контролировать их деятельность. Возможно, что на психику Ибрагима оказало воздействие длительное пребывание в кафесе, где ему приходилось общаться только с глухонемыми слугами, а доверчивость была обусловлена незнанием жизненных реалий. Во всяком случае, нет сведений о том, чтобы Ибрагим срывал с визирей чалмы и дергал их за бороды, как это делал Мустафа. Известно лишь о его бурных вспышках гнева, которые начали появляться ближе к концу правления.

На третьем году своего султанства Ибрагим отошел от правления и стал проводить почти всё время в гареме, что полностью устраивало Кёсем-султан, поскольку она превосходно справлялась со всеми делами и мечтала о внуках, которые бы продолжили династию, единственным представителем которой (спасибо закону Фатиха!) остался Ибрагим. Но выросший в заточении султан поначалу избегал женщин и вроде бы как не имел в них потребности. Кёсем пришлось прибегнуть к помощи известного знахаря Хусейна Эфенди Карабашзаде, которого в народе уважительно прозвали «Джинджи Ходжа».[152] Снадобья Джинджи Ходжи пробудили в Ибрагиме страсть к женщинам, а в наложницах у него, благодаря Кёсем-султан, недостатка не было, так что в начале 1642 года у Ибрагима родился первенец – будущий султан Мехмед IV, которому судьба определила продолжительный срок правления протяженностью в тридцать девять лет (дольше правил только Сулейман I).

Получив определенное влияние на султана Ибрагима, Кара Мустафа-паша решил избавиться от власти Кёсем-султан, но та оказалась готова к этому и покончила с изменником, заручившись поддержкой Джинджи Ходжи, который стал кем-то вроде духовного наставника султана, и визиря Мехмеда-паши Султанзаде, мечтавшего стать великим визирем. Прозвище «Султанзаде»[153] было титулом, который носили султанские внуки по женской линии. И по отцовской, и по материнской линии Мехмед-паша был внуком Айше Хюмашах-султан, дочери Михримах-султан и внучки Сулеймана I. Родство с домом Османов обеспечивало Мехмеду-паше прочное положение при султанском дворе и, к тому же, он был «безопасным» родственником, который не мог претендовать на трон. Противоборство с Кёсем-султан закончилось смертью Кара Мустафы-паши, задушенного по повелению султана.

Устранение Кара Мустафы-паши в очередной раз продемонстрировало могущество валиде-султан, но над ее головой уже начинали сгущаться тучи, ибо, как известно, хорошее не может длиться слишком долго. С одной стороны, у Кара Мустафы-паши при дворе было много сторонников, которые представляли потенциальную угрозу для Кёсем, а с другой, Ибрагима начала настраивать против матери его любимая наложница Хюмашах, попавшая в султанский гарем то ли в 1646, то ли в 1647 году. Хюмашах так сильно пленила султана, что уже в 1647 году он женился на ней, и потому она известна не только как Хюмашах-султан, но и как Телли-хасеки. Махром[154] Хюмашах стал доход, выплачиваемый в казну богатым Египетским эялетом. Ни у кого из султанских жен не было и не будет столь щедрого махра, и уже только по этому можно судить о том, сколь сильное влияние имела на Ибрагима Хюмашах. Когда валиде-султан попыталась выслать невестку в Эски-сарай, Ибрагим вознегодовал настолько, что приказал матери удалиться из дворца. Ладно бы это, но тот почет, который султан оказывал своей жене, ставшей единственным светилом его жизни, вызывал при дворе удивление, граничащее с возмущением – ну где это видано, чтобы сестры султана прислуживали хасеки во время трапезы, а султанская племянница лила воду ей на руки?[155] Такому унижению, сопровождавшемуся конфискацией имущества, султанские родственницы подверглись за то, что осмелились возражать против женитьбы Ибрагима на Хюмашах. Сын Орхан, которого родила Хюмашах в 1648 году, стал любимым ребенком султана. Короче говоря, всё шло к тому, что Орхан станет султаном, а Хюмашах из хасеки превратится в валиде-султан, но судьба распорядилась иначе…

Кёсем-султан разочаровалась в сыне, которому она так старательно пыталась сохранить жизнь, и начала готовить его свержение, которому Ибрагим существенно поспособствовал, оскорбив шейх уль-ислама Муида Ахмеда-эфенди (а оскорбление шейха воспринималось близко к сердцу всеми улемами, так что Ибрагим разом оттолкнул от себя верхушку духовенства). Дело было так. Султану рассказали про красоту дочери шейха, и он захотел заполучить ее в свой гарем, но ни у шейха, ни у его дочери, это, мягко говоря, не вызвало энтузиазма. Тогда султан приказал похитить девушку, а через некоторое время отправил ее обратно… Даже по отношению к рядовому подданному не стоило учинять подобного, не говоря уже о столь уважаемом и высокопоставленном человеке, как шейх уль-ислам. Вдобавок, у подданных вызывала недовольство Критская война, начавшаяся в 1645 году. Эта война оказалась совсем не такой победоносной, как ожидалось (и затянулась она надолго, окончившись лишь в 1669 году).

Оскорбление, нанесенное духовному лидеру, затронуло не только чувства мусульман, но и насторожило сановников – если уж султан не считается с шейх уль-исламом, то с кем вообще он может считаться?

«Пробным шаром» стало требование отставки великого визиря Ахмеда-паши, предъявленное султану янычарами 7 августа 1648 года. Ибрагим пожертвовал Ахмедом-пашой, которого не просто убили, но и разрубили его тело на множество частей, благодаря чему паша получил посмертное прозвище «Хезарпаре».[156] Однако уже на следующий день султан оттаскал за бороду нового великого визиря, Мехмеда-пашу Софу, ставленника заговорщиков. После этого пламя мятежа превратилось в пожар. С предложения оскорбленного Мехмеда-паши шейх уль-ислам издал фетву, в которой потребовал от султана отчитаться перед подданными (понимай – перед янычарами) в творимых беззакониях, но Ибрагим, окончательно утративший способность адекватного восприятия реальности, разорвал фетву в клочки и пригрозил казнить шейх уль-ислама… Поняв, что с ним перестали считаться, Ибрагим попытался найти защиту у матери, и вроде бы как великий визирь, шейх уль-ислам и ага янычар пообещали Кёсем сохранить жизнь ее сына в случае добровольного отречения, но вряд ли это совпадало с планами самой валиде-султан… 8 августа 1648 года Ибрагима сменил на троне шестилетний шехзаде Мехмед, а четырьмя днями позже свергнутый султан был задушен во исполнение фетвы шейх уль-ислама. Таким образом, Кёсем-султан обеспечила себе очередной период спокойного правления государством – внук был мал, а его мать, двадцатилетняя Турхан Хатидже-хатун, в силу своего возраста и отсутствия поддержки при дворе, не могла соперничать со своей свекровью.

Но недаром же говорится, что маленький росток со временем может превратиться в могучее дерево. Турхан оказалась не менее ловкой и хитрой, чем Кёсем-султан. Используя лучшие средства для покорения сердец – посулы, золото и лесть, она сумела за короткий срок заполучить множество сторонников при дворе, в числе которых оказались великий визирь и кизляр-агасы. Опорой Кёсем были янычары, и до определенного момента казалось, что этого вполне достаточно… Но времена меняются, а вместе с ними меняются и обстоятельства. В середине 1651 года Кёсем, носившая титул бюйюк валиде, решила заменить амбициозную Турхан-хатун на более покладистую Ашубе-султан, еще одну наложницу покойного Ибрагима, иначе говоря – начала готовить замену Мехмеда IV на сына Ашубе Сулеймана. В подобных делах первоочередное значение имеет скрытность, которая обеспечивает внезапность, но Турхан-хатун узнала о готовящемся отравлении Мустафы от одной из приближенных бюйюк валиде… Потерпев неудачу с отравлением, которое было наиболее удобным из способов устранения внука, Кёсем-султан решила добиться желаемого другим путем. 2 сентября 1651 года, во время ифтара,[157] во дворец Топкапы, через заранее открытые ворота, вошли янычары, намеревавшиеся покончить с Мехмедом, но сторонники султана вступили с ними в схватку. Итогом противоборства стало убийство Кёсем-султан, которую нашли задушенной в ее покоях, залитых кровью сражавшихся.

Достоверно неизвестно, была ли Кёсем убита по повелению Турхан, или же это произошло спонтанно. Но с учетом сложившейся обстановки и нравов того времени, можно с уверенностью предположить, что такое повеление было отдано, поскольку живая бюйюк валиде представляла огромную опасность для Турхан и ее сына.

Вас еще не утомило повествование о женском султанате? Потерпите, осталось немного, ведь Турхан оказалась последней из «султанш». Примечательно, что она сама предложила сыну назначить великим визирем Мехмеда-пашу Кёпрюлю, положившего конец правлению женщин при султанском дворе. Визирство Мехмеда-паши началось 15 сентября 1656 года, и это день считается днем завершения женского султаната.

С какой стати Турхан-султан решила передать власть в чужие руки? Дело в том, что она умела вербовать сторонников и плести интриги, но, в отличие от Кёсем-султан, была несведуща в делах правления, ввиду чего ей приходилось полагаться на своих ставленников, назначаемых великим визирями, а те не всегда оправдывали возлагаемые на них надежды. Назначению Мехмеда-паши предшествовал очередной бунт янычар, который удалось погасить с великим трудом. Янычары потребовали от Мехмеда IV казни валиде-султан и около тридцати ее сторонников, перечень которых возглавлял кизляр-агасы. Султану удалось выпросить у янычар жизнь матери, но все остальные были преданы смерти.

Во избежание новых потрясений, было принято решение призвать со стороны нового великого визиря, не принадлежащего ни к одной из придворных группировок, иначе говоря, такого, которого не будут воспринимать как ставленника валиде-султан. Другого выхода не было, Турхан прекрасно понимала, что следующий мятеж закончится ее гибелью и, скорее всего, свержением султана Мехмеда.

Выбор пал на хорошо знакомого Турхан-султан Мехмеда-пашу Кёпрюлю, который в свое время занимал должности старшего мирахора,[158] бейлербея и даже успел недолго совсем побыть визирем, а сейчас пребывал в отставке. Мехмед-паша потребовал для себя неограниченных полномочий, которые были ему предоставлены – а куда деваться? Новый великий визирь оказывал валиде-султан положенный почет, но решения принимал самостоятельно.

Удалившись от власти, Турхан-султан посвятила себя благотворительности и строительству. Самым известным из ее строительных проектов стала достройка столичной Новой мечети, заложенной Сафие-султан, прапрабабкой султана Мехмеда IV.

С одной стороны, правление женщин было благом для дома Османов и всего государства, поскольку женщины замещали у власти детей или же слабых, а то и вовсе недееспособных, правителей. С другой стороны, условная «нелегитимность» правления делала положение женщин-султанш уязвимым, непрочным, ввиду чего им приходилось много времени и сил уделять интригам, нередко – в ущерб государственным интересам. Идеальным тандемом, если слово «идеальный» здесь вообще уместно, может считаться союз Сулеймана I и Хюррем-хасеки, выступавшей в роли доверенной советницы мудрого и сильного правителя. Увы, такие люди, как Сулейман рождаются редко, и никто из последующих правителей, кроме Махмуда II, не мог с ним сравниться.

Историки не могут прийти к единому мнению по оценке роли женского султаната. Одни утверждают, что женский султанат нанес Османской империи непоправимый урон, а другие напоминают, что после окончания периода женского султаната империя просуществовала более двух с половиной веков, а ведь это значительный срок. При всех недостатках женского султаната нельзя отметать в сторону его стабилизирующую роль, так что он заслуживает оценки в семьдесят пять баллов.[159]

Глава 13. Султаны эпохи Кёпрюлю

В названии главы нет ошибки – речь действительно пойдет о султанах, правивших в так называемую «эпоху Кёпрюлю», когда должность великого визиря преимущественно занимали представители этого семейства, происходившего из одноименного македонского города, который ныне называется Велес. Что поделать? Иногда эпохи отcчитываются по правителям, а иногда – по их сановникам, всё дело в том, кто оставляет бо́льший след в истории.

Албанское семейство, возвысившееся благодаря системе девширме, было очень удобным для османских правителей, поскольку никоим образом и ни при каких обстоятельствах не могло претендовать на трон. Даже женитьба на султанских дочерях не делала представителей дома Кёпрюлю равными султанам, ибо родство по женской линии давало только почет и ничего более.

В сравнении с женским султанатом, правление, то есть визирство династии Кёпрюлю было гораздо более эффективным и полностью соответствовало установившимся традициям – кому же еще ведать всеми делами, как не великому визирю. Султан – тень Всевышнего на земле, а великий визирь – тень султана. Злоупотребления властью, конечно же, имели место, но система управления Османской империей была далеко не идеальной, и избежать злоупотреблений было невозможно. Разбирать недостатки системы мы не будем, поскольку в этой интересной теме можно увязнуть очень глубоко, и написано об этом немало, а у нас идет речь об Османской династии, в данный момент и о семействе Кёпрюлю, представители которого более полувека – с сентября 1656 года по август 1710 года, с некоторыми перерывами, управляли великой империей.

После Мехмеда-паши, умершего в октябре 1661 года, великим визирем стал его старший сын Фазыл Ахмед-паша, такой же сильный администратор, как и его отец. Согласно преданию, перед смертью Мехмед-паша дал наставление султану Мехмеду IV: никогда не прислушиваться к советам женщин, никогда не назначать на высокие должности слишком богатых людей, всегда следить за тем, чтобы казна была полна, и не оставлять армию в бездействии, которое ее разлагает. Это наставление, возможно, что и выдуманное кем-то из хронистов, отражает суть политики визирей из дома Кёпрюлю. Жены и матери султанов могли в какой-то мере влиять на правителей, великим визирям приходилось, образно говоря, огладываться на гарем, но отныне ни одна валиде и ни одна хатун не становилась у кормила власти, которое крепко держали в своих руках представители семейства Кёпрюлю.

Фазыл Ахмед-паша умер в ноябре 1676 года на сорок втором году жизни, от водянки, причиной которой была его приверженность к вину (можно предположить, что у него развился цирроз печени). Его преемником на посту великого визиря стал Кара Мустафа-паша, турок, усыновленный Мехмедом-пашой, и женатый на одной из его дочерей. Европейцы описывали Кара Мустафу-пашу как жестокого, алчного и несправедливого человека. В подобной характеристике не было ничего удивительного, поскольку в Западной Европе было принято демонизировать и султанов, и их визирей – а как еще будешь относиться к людям, от которых исходит постоянная угроза. Кстати говоря, Кара Мустафа-паша стал последним из великих визирей, старавшихся расширить границы Османской империи. Он провел несколько успешных кампаний в Заднепровье, а в середине 1683 года осадил Вену. Поначалу осада казалась удачной – создавалось впечатление, что город вот-вот будет взят, но к Вене подошло христианское войско под командованием польского короля Яна III, которое 12 сентября разгромило османскую армию. Горечь поражения усиливалась тем, что побежденные имели двукратное численное превосходство над победителями – около ста восьмидесяти тысяч против девяноста. Вину за поражение возложили на пашу, который был задушен 25 декабря 1683 года в Белграде по повелению Мехмеда IV. В принципе, наказание было справедливым, потому что Кара Мустафа-паша во время осады расслабился, не поддерживал дисциплину в войске на должном уровне, не укрепил свои тылы и не проявил необходимой бдительности.

Промах Кара Мустафы-паши в определенной степени подмочил репутацию семейства Кёпрюлю, и в течение четырех лет великими визирями были сторонние люди. Визирство не было закреплено за семейством по умолчанию, всё определялось волей султана – как решит повелитель, так и будет. Преемником Кара Мустафы-паши стал Кара Ибрагим-паша Байбуртлу, до этого правивший Египтом, а в ноябре 1685 года его сменил Сары Сулейман-паша, начинавший карьеру при Фазыле Ахмед-паше Кёпрюлю. Сулейман-паша закончил жизнь подобно Кара Мустафе-паше – он был казнен по повелению Мехмеда IV после поражения османской армии в сражении при венгерском городе Мохаче, состоявшемся 12 августа 1687 года. Это поражение положило конец османскому господству над Венгрией, Славонией и Трансильванией, а также оказалось роковым для султана Мехмеда IV…

Мехмед IV не отягощал себя государственными делами, о чем свидетельствует хотя бы его прозвище – «Охотник». Он не был особо жестоким, но за крупные промахи карал сурово, например, казнил Кара Мустафу-пашу, хотя до разгрома под Веной был им доволен.

Что же касается Сулеймана-паши, то с ним вышла следующая история. Поражение под Мохачем вызвало среди османских воинов недовольство пашой, которого считали главным виновником случившегося. Сулейман-паша сначала бежал в Белград, а оттуда в Эдирне, где находился султан. Восставшие воины избрали своим предводителем Абаза Сиявуша-пашу Кёпрюлю, абхаза, женатого на дочери Мехмеда-паши. Султан Мехмед поспешил назначить Сиявуша-пашу великим визирем, надеясь таким образом успокоить восставших, однако на этом дело не закончилось. Младший сын Мехмеда-паши Кёпрюлю Фазыл Мустафа-паша, недавно назначенный на должность военного губернатора столицы, поднял новый мятеж. Сначала он вынудил султана предать смерти Сулеймана-пашу и назначить себя каймакамом (помощником великого визиря), а в начале ноября 1687 года Мехмеду пришлось уступить трон своему младшему брату Сулейману, который около сорока лет провел в кафесе, где коротал время, занимаясь каллиграфией. Мехмеду повезло – его оставили в живых и поместили под домашний арест во дворце Топкапы. Умер он в 1693 году.

Султан Сулейман II совершенно не разбирался в делах правления и откровенно тяготился своим положением, с тоской вспоминая время, проведенное в кафесе, где никто не отвлекал его от переписывания Корана. Впрочем, Абаза Сиявушу-паше и Фазылу Мустафе-паше был нужен именно такой султан, говорящая кукла на троне.

Надо отдать должное Сиявушу-паше и Мустафе-паше – они взяли власть в очень сложный для государства момент. Два сокрушительных поражения, последовавших одно за другим (под Веной и под Мохачем) не только оказали вдохновляющее действие на европейских правителей, но и вызвали брожения по всей империи – турки были недовольны тем, что султан и его визири проигрывают сражения, а представители покоренных народов радовались ослаблению устоев государства и старались расшатать их еще сильнее. Экономика находилась в упадке, в казне, несмотря на заветы Мехмеда-паши Кёпрюлю, было пусто, налоговое бремя разоряло подданных, янычары совершенно вышли из-под контроля и занимались грабежами населения Румелии, что только подливало масло в огонь недовольства… От Сулеймана I до Сулеймана II прошло немногим больше века, но за это время всё изменилось до неузнаваемости. Можно только позавидовать Сулейману II, проблемы которого сводились к скучному сидению на диване,[160] его визирям приходилось куда сложнее.

Согласно традиции, каждый новый султан выплачивал войску бакшиш – что-то вроде премии по поводу своего восшествия на трон. Эту традицию заложил еще Баязид I, и она свято соблюдалась, но Сулейману II пришлось ее нарушить, потому что казна была пуста. Более того, начались задержки с выплатой жалованья янычарам и сипахам… 23 февраля 1688 года янычары подняли очередной бунт, который охотно поддержала столичная беднота. Восставшие ворвались во дворец великого визиря Сиявуша-паши и убили его. Мустафа-паша остался в живых, но должность каймакама ему пришлось оставить. Ничего, как говорится, главное, чтобы голова осталась на плечах, а всё остальное можно поправить – уже в ноябре 1689 года Мустафа-паша стал великим визирем. Он начал с того, что уменьшил налоги, подтянул дисциплину в армии и существенно облегчил положение христиан в надежде, что это сделает их лояльными. Затем Мустафа-паша стал готовиться к походу на север. Во второй половине 1690 года ему удалось вернуть кое-что из утраченных османами земель, в частности – Ниш, Смедерево и Белград, а также укрепить контроль над Боснией. В планы амбициозного великого визиря входило и завоевание Вены, но этим великим планам не суждено было сбыться – 19 августа 1691 года он погиб во время сражения с австрийцами близ сербского города Сланкамена. Его гибель привела к паническому отступлению османского войска в Белград (если гибель предводителя вызывает резкое падение боевого духа, то тут есть о чем глубоко задуматься, разве не так?).

На троне в то время сидел Ахмед II, ставший султаном в июне 1691 года после смерти своего старшего брата Сулеймана. Подобно Сулейману, бо́льшую часть жизни Ахмед провел в кафесе, и правитель из него был, как из воловьего хвоста опахало. Поистине трудно сказать, что было хуже для династии – узаконенное братоубийство или же содержание султанских сыновей в строгой изоляции… Ковры в кафесе были пушистыми, подушки мягкими, а еда обильной, но заточение в полной оторванности от жизни пагубно сказывалось на интеллекте и расшатывало психику. Ахмед ничем не отличался от Сулеймана, ну разве что в каллиграфии был менее искусен. Правление его было недолгим и закончилось в феврале 1695 года, на пятьдесят втором году жизни султана. Согласно традиции, трон перешел к старшему в роду – тридцатилетнему старшему сыну Мехмеда IV Мустафе, который отличался от своих дядюшек тем, что жил не в кафесе, а в Эдирне, в более свободных условиях. В частности, Мустафа мог выезжать на охоту, которую он любил не меньше своего отца. Что же касается государственных дел, то ими султан Мустафа II традиционно не интересовался. Да – традиционно, поскольку отстраненность от правления уже стала традицией в доме Османов. Печально, но что поделать, ведь прошлого не изменить.

Напрашивается закономерный вопрос – так уж ли не хотел править Мустафа, который, в отличие от Сулеймана II и Ахмеда II, был, как сказали бы в наше время, социализированной личностью? Не старались ли великие визири из семейства Кёпрюлю отстранять султанов от власти? Недаром же Мехмед-паша Кёпрюлю вытребовал себе неограниченные полномочия…

На самом деле османского правителя, который мог и желал править, не получилось бы отстранить от власти, точно так же как не получилось бы систематически саботировать распоряжения султана. Воля правителя, если таковая имелась, стояла превыше всего. Что же касается неограниченных полномочий Мехмеда-паши, то суть их заключалась в гарантированном одобрении Мехмедом IV всех решений великого визиря и в обещании султана игнорировать любые выпады против своей «правой руки». Без приложения тугры, решения Мехмеда-паши, входившие в султанскую компетенцию, не имели силы, это первое. Второе – султан был вправе в любой момент отменить свои обещания или назначить великим визирем другого человека. Иначе говоря, при желании Мехмед IV мог контролировать деятельность своего великого визиря и мог в любой момент избавиться от него, если бы захотел. Кара Мустафа-паша на протяжении семи лет пользовался теми же неограниченными полномочиями, что и его усыновитель Мехмед-паша. Однако стоило только прогневить султана крупной оплошностью, допущенной под Веной, как в империи появился новый великий визирь, а лишившийся султанского расположения был задушен (к слову, казнь оказалась весьма милостивой – каждый конец удавки, овившейся вокруг шеи Кара Мустафы-паши, тянуло несколько человек, отчего паша умер очень быстро).

Подведем итог сказанному – если бы Мустафа II хотел лично управлять государством, то никто бы не смог этому воспрепятствовать. Но, чисто с человеческой точки зрения, султана Мустафу можно понять, ведь охотиться гораздо приятнее, нежели заниматься делами правления.

Следующим великим визирем из семейства Кёпрюлю стал Хусейн-паша, приходившийся племянником Мехмеду-паше и потому получивший прозвище «Амджазаде».[161] При осаде Вены 1683 года Хусейн-паша состоял в ставке великого визиря Кара Мустафы-паши и потому на него после поражения тоже распространилась султанская немилость – около года он провел в заключении, которое, к счастью, оказалось недолгим и не сокрушило его карьеру. После освобождения Хусейн-паша занимал наместнические должности среднего масштаба, в 1694 году стал капудан-пашой,[162] а в сентябре 1697 года был назначен великим визирем.

Надо понимать, что подобно тому, как дерево пускает в землю корни, любой высокопоставленный сановник обзаводится верными людьми, которые, будучи обязанными ему, становятся его «корнями» в правительственном аппарате. Влияние семейства Кёпрюлю обеспечивалось корнями, которые сохранялись, пока должность великого визиря занимали представители других семейств.

Перед Хусейном-пашой стояла нелегкая задача – нужно было убедить султана Мустафу в том, что ради сохранения бо́льшего стоит пожертвовать малым. Собственно, в этом нужно было убедить не только султана, но и придворное общество, патриотизм которого нарастал всё сильнее по мере ослабления империи. Войну, начатую в 1684 году, в которой Османская империя противостояла Священной Римской империи, Речи Посполитой, Российской империи и Венецианской республике, нужно было прекращать любой ценой, пока она не привела к необратимым последствиям (а она запросто могла к ним привести). Сделав ряд территориальных уступок, Высокой Порте удалось заключить в 1699 году мирный договор, который позволил Хусейну-паше посвятить свое внимание упорядочению внутренних дел государства. Перемены сводились к очередному уменьшению налогового бремени (нельзя же постоянно обирать подданных до нитки!), стимулированию развития сельского хозяйства посредством предоставления льгот земледельцам, а также сокращением импорта, который начал серьезно вредить экономике империи. Христианам тоже пришлось дать определенные поблажки в надежде примирить их с османской властью, так, например, в Сербии и Банате[163] были прощены годовые подати… Ну, это все скучно и давно всем известно, поскольку правительство постоянно занимается чем-то подобным. Лучше обратить внимание на интересное, например на то, что Хусейн-паша наполовину сократил численность янычар (с семидесяти до тридцати четырех тысяч), заменил гребные галеры парусниками и вчетверо уменьшил количество артиллеристов, а то ведь на одну пушку приходилось по десять человек – один чистил, другой заряжал, третий зажигал фитиль, четвертый подносил его к запальному отверстию и так далее…

Налоговая политика Османской империи была похожа на маятник или, скорее, на качели: периоды увеличения налогового бремени до разорительных пределов сменялись периодами послаблений, во время которых крестьяне, торговцы и ремесленники получали возможность поправить свои расстроенные дела… Современному человеку подобный подход может показаться странным. Зачем доводить до крайности, особенно если уже приходилось не раз падать в эту яму?[164] Но в те времена еще не было продвинутых экономистов, способных просчитывать перспективы на научной основе. Султаны и визири действовали по принципу: «Раз вчера взяли столько, то сегодня можно взять и побольше» и останавливались только после того, как понимали, что завтра взять будет нечего.

Великий визирь нуждался в поддержке духовенства, поэтому хорошие отношения с шейх уль-исламом были залогом спокойствия для правой руки султана. Хусейн-паша Кёпрюлю не смог привлечь на свою сторону шейх уль-ислама Фейзуллу-эфенди, бывшего учителем и наставником юного шехзаде Мустафы. Став султаном, Мустафа II назначил Фейзуллу на высшую духовную должность и продолжал прислушиваться к его советам. Амбициозный Фейзулла-эфенди, помимо духовной власти, желал заполучить и светскую. То ли противоборство с ним подорвало здоровье Хусейна-паши, то ли просто так совпало, но в начале сентября 1702 года он оставил свой высокий пост, а спустя две с половиной недели скончался. Новым великим визирем был назначен ставленник Фейзуллы-эфенди Мустафа-паша Далтабан, серб, прежде занимавший должности аги янычар и бейлербея нескольких эялетов.

Правление Фейзуллы-эфенди оказалось недолгим. Он сумел настроить против себя не только вечно недовольных янычар и бедноту, но и улемов, которые обвиняли шейха в сговоре с христианами – уж очень много уступок было сделано им по мирному договору 1699 года.[165] Недовольство вылилось в восстание, вспыхнувшее в августе 1703 года в столице, откуда восставшие пошли на Эдирне, где Мустафа продолжал жить и после того, как стал султаном. Фейзулла-эфенди и его старший сын Фетхулах-эфенди были убиты разъяренной толпой, а Мустафа II был вынужден передать трон своему младшему единоутробному брату Ахмеду, получившему третий порядковый номер. Ахмеду на тот момент было тридцать лет. Подобно Мустафе, он содержался не в кафесе, а в более свободных условиях в султанском дворце в Эдирне. Современники отзывались о нем как образованном человеке, знатоке истории, ценителе поэзии и искусном каллиграфе.

В целом, правление султана Ахмеда III было благоприятным для тяжело больной, но всё еще сохранявшей свое могущество империи. Об этом можно судить хотя бы по тому, что своему преемнику и племяннику Махмуду I Ахмед оставил далеко не пустую казну. Будучи образованным человеком, султан понимал важность образования и потому поощрял строительство школ и интерес к наукам, в частности – переводы иностранных трактатов. Именно при Ахмеде, в 1729 году, была напечатана первая книга на старотурецком языке. Образцом для османов стала Франция, передовое европейское государство, имевшая противоположные интересы с Габсбургами, Россией и Речью Посполитой. Это обстоятельство способствовало сближению Стамбула и Парижа. Султанские послы, изучившие нравы и обычаи французского двора, составили подробный отчет, который стал чем-то вроде учебника для султана и его приближенных. Одним из заимствований стала мода на разведение тюльпанов, отчего правление Ахмеда III назвали «эпохой тюльпанов».

Что же касается эпохи Кёпрюлю, то она завершилась в 1710 году двухмесячным пребыванием в должности великого визиря Нумана-паши Кёпрюлю, сына Фазыла Мустафы-паши. С приходом к власти Ахмеда III позиции семейства Кёпрюлю в значительной мере ослабли. Несмотря на родство с османами через женитьбу на дочери Мустафы II Айше-султан, Нуман-паша скатился с должности анатолийского мирмирана[166] в правители острова Эвбея. Подобное понижение носило унизительный характер, но выбора у Нумана-паши не было – он проглотил обиду и продолжал служить своему владыке султану в надежде на то, что судьба еще даст ему шанс. Постепенно Нуман-паша дослужился до ответственной должности командующего белградским гарнизоном. Он старался казаться идеальным начальником – денно и нощно радел о службе, не брал взяток (или же брал скрытно и не со всех подряд), держал подчиненных в строгости. Это сработало – в середине 1710 года султан Ахмед призвал Нумана-пашу и назначил его великим визирем. 16 июня воссияла звезда Нумана-паши, а уже 17 августа угасла, и вместе с ней окончательно угасло влияние семейства Кёпрюлю.

В то время у Ахмеда III гостил шведский король Карл XII, бежавший к султану после поражения шведов под Полтавой, где молодой русский император Петр I буквально обескровил шведскую армию. Карл настойчиво просил у Ахмеда военной помощи, но султан колебался, не будучи полностью уверенным в успехе очередной войны с Россией. Но, в целом, султан склонялся к тому, чтобы попытать счастья, однако же великий визирь Али-паша Чорлулу выступал против войны. Карла поддерживали Франция и Венеция, у которых было много агентов при султанском дворе – разве плохо ослабить Россию руками турок и шведов? Большинство османских сановников, в сердцах которых унизительный мирный договор 1699 года засел занозой, тоже хотели войны. В результате, султан заменил Али-пашу на Нумана-пашу, который с одной стороны выступал за помощь Карлу, а с другой опасался открытой войны с Россией, и потому предложил шведскому королю компромиссное решение – возьми вроде бы как для охраны сорок тысяч османских воинов и иди с ними в Европу устраивать свои дела. Французов такое решение не устроило, и они добились отстранения Нумана-паши, которому снова пришлось отправиться на Эвбею. В 1718 году он стал критским бейлербеем и умер на этом посту в феврале следующего года.

Время показало, что Ахмед III не зря хотел попытать счастья в войне с Россией, которая вернула султану стратегически важную крепость Азов с прилегающими территориями. Правда, спустя четверть века Азов вернется к России, но это произойдет в другое время и при другом султане.

Эпоха тюльпанов оказалась короче эпохи Кёпрюлю. Вместе с хорошим, султанский двор перенимал у французов и плохое – стремление к роскоши, которое на благоприятной османской почве расцвело очень пышно. Но если высшие слои общества купались в роскоши, то низшие бедствовали, поскольку налоговое бремя снова возросло, и причиной тому было не столько пристрастие к роскоши, сколько высокая стоимость реформ, проводимых Ахмедом III (чего стоило одно только повсеместное строительство школ и создание трех крупных библиотек, а ведь вдобавок были и другие расходы, например – на переоснащение флота, да постоянные войны влетали в копеечку). Кроме того, в правление Ахмеда III янычары окончательно разложились и обнаглели настолько, что считали себя вправе диктовать свою волю султану – а как же иначе, ведь это они возвели Ахмеда на трон! Держать янычар в повиновении можно было только одним способом – вести победоносные войны, приносившие войску обильную добычу, но 1730 год в этом смысле выдался неудачным – османские войска терпели одно поражение за другим от иранцев.

Масла в огонь недовольства подливало поведение султанского фаворита и зятя Ибрагима-паши Невшехирли, сына зейтунского санджак-бея. Ибрагим-паша начал карьеру в учениках придворного кондитера, но к 1716 году дорос до каймакама, а в следующем году женился на старшей дочери Ахмеда III Фатьме Султан. Родство с повелителем привело Ибрагима-пашу на должность великого визиря. Будучи турком, Ибрагим-паша имел под рукой кучу родственников, жаждущих его покровительства, которым он щедро раздавал важные должности, помня о том, что нет друга лучше брата. Более того – трое родственников Ибрагима-паши, следуя его примеру, женились на султанских дочерях… Расположение султана и наличие своих ставленников на ключевых постах сделали Ибрагима-пашу таким же могущественным, как и Мехмед-паша Кёпрюлю, но и врагов он нажил изрядно. Повышение налогов, которое Ибрагим-паша считал лучшим лекарством для экономики, вызвало недовольство податного сословия – крестьян и ремесленников, а ремесленников в столице было много, и они представляли собой силу не менее грозную, чем янычары. Содержание серебра в монетах с каждым годом становилось всё меньше и меньше, что влекло за собой рост цен и прочие неблагоприятные последствия. Ибрагим-паша запланировал сокращение численности янычар, но до осуществления этого намерения дело так и не дошло, и получилось только, что паша дал янычарам еще один повод для недовольства. Были недовольны властью и улемы, которым не нравилось многое, начиная с реформ и заканчивая заносчивым поведением великого визиря.

Взрыв произошел 28 сентября 1730 года, когда отставной янычар-албанец Патрона Халил поднял в столице восстание. Главным требованием восставших было устранение неугодных им сановников, в первую очередь – Ибрагима-паши. Казнь великого визиря и двоих его зятьев не утихомирила страсти – почувствовав свою силу, повстанцы потребовали от султана передать власть его племяннику Махмуду, сыну Мустафы II. Патрона Халил и другие лидеры восстания рассчитывали на то, что тридцатичетырехлетний Махмуд, проведший двадцать семь лет в кафесе, где его развлечением было ювелирное ремесло, станет послушной игрушкой в их руках, но новый султан показал себя решительным и жестким правителем. Заручившись поддержкой аги янычар и других высших сановников, Махмуд организовал убийство Халила и его ближайших соратников, а затем истребил около семи тысяч человек, принимавших участие в смуте. Примечательно, что в этом султану с большим энтузиазмом помогали янычарские офицеры во главе с агой, которым не нравилось господство «черни», то есть – рядовых янычар и ремесленников.

Глава 14. Султан Селим III

В апреле 1789 года, после смерти султана Абдул-Хамида I, на трон взошел его восемнадцатилетний племянник Селим, сын султана Мустафы III и внук султана Ахмеда III.

Упадок Османской империи некоторые историки пытаются объяснить тем, что правители, сидевшие на троне с середины XVII века, были потомками султана Ибрагима, прозванного Безумным. Однако же, сын не всегда бывает похож на отца, как и внук на деда…

Матерью Селима была Михришах-султан, известная также как Гюрджю Гюзели.[167] Став валиде-султан, Михришах принимала участие в политической жизни государства, но это участие не было доминирующим, можно сказать, что мать помогала сыну править. Отец Селима, Мустафа III, правивший с 1757 по 1774 год, хорошо понимал насущную необходимость реформ и сумел сделать кое-что полезное, например – основал Военно-морскую инженерную школу, упорядочил налоговую систему и чеканку монеты, усовершенствовал судебную систему, попытался реорганизовать армию, которая к середине XVIII века сильно отстала от армий европейских государств. За образец была взята прусская армия, так как в 1761 году Мустафа заключил союзный договор с прусским королем Фридрихом Великим, заклятым врагом Габсбургов. Реформы шли туго, поскольку прогрессивные изменения в армии встречали противодействие со стороны янычар, воспринимавших любые реформы как покушение на свои привилегии или как попытку избавиться от них (что давно уже пора было сделать), а проведению гражданских реформ препятствовали улемы и имамы, среди которых большинство составляли консерваторы.

Мустафа III, как и многие его современники, верил предсказаниям, в частности тому, что его сын Селим превзойдет Мехмеда II и Сулеймана I, став величайшим завоевателем из дома Османов. Празднество, устроенное по случаю рождения Селима, длилось семь дней подряд (далеко не каждый шехзаде удостаивался подобной чести), и воспитывали мальчика надлежащим образом, как будущего правителя, которому суждено завоевать мир. Мать Селима Михришах, будучи женщиной образованной (отец ее был священником, приучившим дочь к чтению книг),[168] внесла большой вклад в развитие сына. Султан Мустафа готовил Селима в преемники и не скрывал намерения передать ему трон, но отец умер в январе 1774 года, когда сыну шел тринадцатый год, и потому трон перешел к младшему брату Мустафы Абдул-Хамиду, которого длительное пребывание в кафесе сделало робким, богобоязненным и нерешительным.

Со времен правления Мехмеда II в Османском государстве многое изменилось, в частности – отношение султанов к родственникам мужского пола. Надо отдать должное султану Абдул-Хамиду I, да благословит его Всевышний, за то, что он не стал изолировать племянника в кафесе, а дал ему возможность продолжить образование и заботился о нем, как о собственном сыне.

На момент прихода к власти у Абдул-Хамида не было сыновей, поскольку сыновьям султанов, содержащимся в кафесе, запрещалось сближаться с женщинами, а если кого-то из женщин подозревали в том, что она забеременела от шехзаде, то ее предавали казни вместе с теми служителями, которым был поручен присмотр за потенциальным наследником престола (Почему султану Ибрагиму понадобились возбуждающие пыл снадобья Джинджи Ходжи? Да потому что Ибрагим до тридцати пяти лет не знал женщин). После того, как Абдул-Хамид стал султаном, у него родилось по меньшей мере шестнадцать сыновей, но на момент его смерти в живых осталось только двое – десятилетний Мустафа, будущий султан Мустафа IV, и будущий султан Махмуд II, которому шел четвертый год.

Султан Абдул-Хамид скоропостижно скончался 7 апреля 1789 года в возрасте шестидесяти четырех лет, и на трон взошел двадцатисемилетний шехзаде Селим, образованный и сведущий в искусствах – в поэзии, музыке, каллиграфии. Пожалуй, такого всесторонне развитого султана в доме Османов прежде не было. Всесторонне развитого, прогрессивно мыслящего и трезво оценивающего положение своего государства.

Османское государство можно было сравнить с человеком, которого терзает тяжелая лихорадка. Вроде бы непосредственной угрозы жизни на данный момент не существует, но состояние мучительное, не позволяющее встать с постели, и если сегодня не принять срочных мер по лечению, то завтра смерть может замаячить на пороге. Став султаном, Селим заявил сановникам, что государство находится на грани своей гибели, и очень скоро гибель может стать неотвратимой. Собственно, сановники тоже понимали необходимость и неизбежность реформ, главными противниками новшеств были янычары и духовенство.

Султан Абдул-Хамид оставил после себя две незавершенные войны – с Россией и Габсбургской монархией, и обе эти войны были неудачными, такими, продолжение которых только увеличивает потери. В 1791–1792 годах с императором Леопольдом II и императрицей Екатериной II были подписаны мирные договоры. С Леопольдом удалось договориться по принципу ничьей – каждая из сторон осталась практически при своем, но вот Екатерине пришлось отдать Северное Причерноморье, Поднестровье,[169] часть кавказских земель и вдобавок отказаться от влияния на грузинские царства.[170] Но Селим надеялся на то, что уже в недалеком будущем, с помощью армии нового типа, реорганизованной по европейскому образцу, ему удастся не только вернуть утраченное, но и завоевать новые территории, обширные территории, ведь недаром же ему предсказали славную судьбу.

Султан Селим III был таким же энергичным правителем, как и Мехмед II, но при этом он не любил торопиться и готовился к введению новшеств основательно. Начал он с реорганизации правительственного аппарата, главным образом – дефтерхане,[171] добиваясь того, чтобы собираемые в казну деньги не утекали между пальцев нечестных чиновников. Для финансирования реформ было создано отдельное ведомство ирад-и-джедид[172] и введены новые налоги, что, разумеется, не вызвало радости у подданных. У сипахов, уклонявшихся от несения воинской службы, были изъяты пожалованные им в кормление земельные наделы, что с точки зрения закона выглядело совершенно правильно. Открывались новые начальные школы, а также высшие и средние учебные заведения, молодые люди начали учиться в передовых европейских университетах, причем все расходы оплачивал султан, значительно увеличилось количество научных трудов, переводимых на турецкий язык, и возобновила работу типография, печатавшая книги на турецком. В планах султана было введение обязательного бесплатного начального образования для мусульманских детей на всей территории империи. Реформы Селима получили название низам-и-джедид,[173] и это действительно был Новый порядок. Многим, а в особенности духовенству, не нравилось то, что новые порядки были европейскими. Как говорится, своя прокисшая похлебка лучше чужой свежей.

В июле 1798 года войска Наполеона Бонапарта, до тех пор искусно притворявшегося союзником Высокой Порты, высадились в Египте, и Селиму пришлось начать войну с Францией, в которой его союзником стала Британия. Эта война в очередной раз продемонстрировала низкую боеспособность османского войска, но, тем не менее, в 1801 году завершилась победой союзников. Однако победа оказалась Пирровой[174] – после изгнания французов в Египте началась очередная междоусобица, в которой одержал верх Мухаммеду Али-паша, избранный в 1805 году местными шейхами наместником Египта. Селиму пришлось утвердить это избрание, поскольку к тому времени султанская власть над Египтом стала сугубо номинальной и оставалась такой до начала Первой мировой войны, когда Египет официально перешел под протекторат Британии. Короче говоря, войну за Египет выиграли, но сам Египет потеряли, такой вот получился парадокс.

Еще до войны с французами султан приступил к военной реформе, итогом которой стало создание корпуса низам-и-джедид, набранного из турецкой молодежи и вооруженного современным оружием, в том числе и артиллерией. Корпус, численность которого к 1806 году выросла до двадцати трех тысяч человек, был «экспериментальным» и стоял особняком от армии, бо́льшую часть которой составляли всё те же янычары и сипахи. И для тех, и для других «Корпус Нового порядка» был словно застрявшая в горле кость, особенное недовольство испытывали янычары, привыкшие смещать и назначать султанов, а не терпеть от них ущемления. Султану надо было действовать решительнее и как можно скорее реорганизовать всю свою армию, чтобы она полностью стала лояльной, но он промедлил и в результате был свергнут янычарами. А жаль. Султан Селим III был хорошим, прогрессивным правителем, для которого благо государства стояло на первом месте. В жизни Селим был довольно неприхотливым человеком (для султана), он покровительствовал людям искусства, писал весьма неплохие стихи, сочинял музыку и играл на нее и танбуре.[175] Помимо национальной музыки, Селим также интересовался западной. В 1797 году, впервые в истории Османской империи, по его приглашению в столице дала представление французская оперная труппа.

Известно как минимум о тринадцати наложницах Селима III, но ни одна из них не рожала детей – то ли султан вообще забыл дорогу в свой гарем, то ли он был неспособен иметь потомство. Наследником Селима считался его двоюродный брат шехзаде Мустафа, которого 29 мая 1807 года возвели на трон взбунтовавшиеся янычары. Благоприятные для государства начинания Селима III не встретили понимания у подданных. Султану ставили в вину пренебрежение традициями, подражание неверным, ущемление законных прав мусульман, симпатии к неверным, повышение налогов и т. п.

Искрой, от которой вспыхнуло пламя мятежа, стал султанский указ, предписывающий ямакам, охранявшим вход в Босфор, носить форму нового образца. Было ясно, что за новой формой последует перестройка службы на новый лад, и честные мусульмане будут вынуждены жить по гяурским порядкам. Ямаки набирались из турецкого населения Черноморского побережья, но они считали себя сродни янычарам и так же крепко держались за старые традиции.

Возмутившись, ямаки убили зачитывавшего указ суперинтенданта босфорских крепостей Махмуда Раифа-эфенди, который прежде был секретарем османского посольства в Лондоне и за свое англофильство получил прозвище «ингилиз»,[176] а затем пришли в столицу и возмутили янычар. В самом начале бунт легко можно было подавить, но султан Селим хотел избежать жестких мер, а его ближайшее окружение из предательских побуждений убеждало его в том, что не следует применять против повстанцев «Корпус Нового порядка». Надо отметить, что умение разбираться в людях не относилось к числу достоинств Селима III, он был доверчивым человеком. Дело в том, что, по обыкновению, Великого везира Хилыми Ибрахима-паши не было в столице, еще в конце марта 1807 года он во главе крупного отряда янычар отбыл на войну с русскими, переправился через Дунай и пошел на Бухарест. В столице остался ведать делами каймакам Кесе Муса-паша, который был противником реформ, но искусно скрывал это, и султан считал его своим верным слугой. Каймакам внушал султану мысль о неопасности бунта и не рекомендовал выводить «Корпус Нового порядка» из казарм. Того же мнения (на словах) придерживался шейх уль-ислам Топал Атаулла-эфенди. На самом же деле оба они готовили замену Селима на шехзаде Мустафу.

28 мая Селим попытался утихомирить страсти, пообещав распустить «Корпус Нового порядка», но уступки никого не интересовали – янычары, ямаки и присоединившаяся к ним стамбульская беднота хотели видеть на троне Мустафу. От шейх уль-ислама была получена фетва, осуждавшая «нечестивые» султанские реформы и требовавшая низложения Селима, после чего мятеж обрел «законный» характер. На следующий день Селим передал трон двадцативосьмилетнему Мустафе и отправился под арест в кафесе, где был убит 28 июля 1808 года, когда к столице, во главе сорокатысячного войска, подошел рущукский аян[177] Алемдар Мустафа-паша. Мустафа-паша, имевший прозвище «Байрактар»,[178] был одним из наиболее рьяных сторонников реформ. Он собирался вернуть Селима на трон, но не успел этого сделать…

Почему Селима не убили сразу же после низложения? Согласно легенде, жизнь свергнутого султана была сохранена по желанию Мустафы, который не видел от Селима плохого и не хотел добавлять к своим прегрешениям убийство отрекшегося от власти брата. Якобы Селим после отречения собрался принять яд, но Мустафа выбил из его рук чашу со смертоносным напитком и велел отправить брата в кафесе. Что же касается обстоятельств гибели Селима, то, согласно одной версии, экс-султана закололи придворные, действовавшие по собственной инициативе, а согласно другой, он был задушен по повелению Мустафы. Обе версии выглядят убедительно. С одной стороны, сложившаяся ситуация подталкивала Мустафу к убийству Селима, а с другой, Мустафа (один из наиболее никчемных османских правителей) в глазах придворных был «пустым местом» – с султаном никто не считался.

В наказание за убийство Селима, Мустафа-паша сместил Мустафу и усадил на султанский трон двадцатитрехлетнего младшего сына султана Абдул-Хамида I шехзаде Махмуда.

Как говорится, даже если бы за всю свою жизнь Мустафа-паша Байрактар не сделал бы больше ничего хорошего, то за одно лишь возведение на трон султана Махмуда II он заслуживает места в раю и вечных благословений.

Янычары, свергнувшие султана Селима III, согласились с воцарением Махмуда, посчитав молодого султана неопасным. Если бы они только знали, что за лев сменил сидевшего на троне зайца… Но будущее покрыто мраком и проникнуть в него не дано никому.

Глава 15. «Отец Танзимата» Султан Махмуд II

Родившийся в июле 1785 года шехзаде Махмуд был младшим сыном султана Абдул Хамида I, рожденного его наложницей Накшидиль-кадын.[179] Происхождение Накшидиль-кадын покрыто мраком, но в свое время широкое распространение получила версия, согласно которой она была Эме де Ривери, дочерью французского плантатора с острова Мартиника, состоявшей в родстве с первой женой Наполеона Бонапарта Жозефиной де Богарне. Достоверно известно, что летом 1788 года одиннадцатилетняя Эме отплыла из Франции на корабле, который бесследно исчез по пути на Мартинику. Согласно легенде, корабль был захвачен берберийскими пиратами, Эме обратили в рабство и продали в султанский гарем (или же она была куплена султанской сестрой Эсме-султан и преподнесена в дар Абдул-Гамиду). Многие турки верят этой легенде, не обращая внимание на несовпадение дат – Эме исчезла в 1788 году, а шехзаде Махмуд, бывший вторым сыном Накшидиль, родился в 1785 году, а первый ее сын, шехзаде Мурад, родился в 1783 году, когда Эме де Ривери шел седьмой год. Но так уж устроен человек – поверив одному, он уже не обращает внимания на другое. Следует отметить, что легенда, связывающая французский двор с османским, была крайне полезной с политической точки зрения, ведь, несмотря на вторжение Наполеона в Египет, Франция оставалась наиболее дружественной Высокой Порте европейской державой до конца XIX века, когда внешнеполитический вектор повернулся в сторону Германии.

Убийцы Селима собирались расправиться и с Махмудом, но люди из окружения шехзаде помогли ему бежать способом, который очень любят авторы приключенческих романов – через каминную трубу на крышу. Неизвестно, как сложилась бы судьба беглеца, но в этот момент во дворец ворвались солдаты Мустафа-паши Байрактара, которые быстро расправились со сторонниками Мустафы, и Махмуд, образно говоря, спустился с крыши прямиком на трон.

Несложно догадаться, кого султан Махмуд II сделал великим визирем – разумеется, им стал Мустафа-паша Байрактар, который продолжил реформы, начатые Селимом, но кончил так же плохо, как и покойный султан… В ночь с 14 на 15 ноября 1808 года в столице поднялся новый янычарский мятеж, поводом для которого стали слухи о готовящемся роспуске янычарского корпуса, а также предстоящей расправы с улемами, продолжавшими выступать против реформ. Мустафа-паша проявил удивительную беспечность, считается, что он не верил в возможность восстания в священный месяц Рамадан, но, скорее всего, он слишком полагался на свое могущество – мол, если удалось свергнуть Мустафу, то чего после этого опасаться? Беспечность стоила паше жизни. Он погиб в башне своего дворца, сражаясь с повстанцами – поняв, что положение безвыходное, паша выстрелил в бочонок с порохом и ушел в загробный мир, прихватив с собой множество врагов.

Султан Махмуд действовал решительно. Первым делом он приказал задушить содержавшегося в кафесе Мустафу. Как уже было сказано выше, у Селима III не было детей, а у Мустафы IV был всего один сын, умерший вскоре после появления на свет в 1809 году, так что Махмуд II остался единственным мужчиной из дома Османов. При непочтении, проявляемом к отдельным султанам, почтение к династии было очень велико. Невозможно было представить, чтобы на трон взошел не потомок Османа-основателя, а кто-то другой. Да и кто мог соперничать с домом Османов? Потомки бывших правителей бейликов? Они давно уже утратили свое величие, превратившись в обычных помещиков или чиновников… Альтернативы Махмуду не было, и восставшие хорошо это понимали, поэтому дальнейшее развитие событий пошло по пути компромисса, но султан сделал так, чтобы первыми на мировую пошли повстанцы, которых верные правителю войска сумели изрядно потрепать.

Пообещав мятежникам прощение в обмен на покорность, султан добавил, что в случае продолжения мятежа он готов пожертвовать столицей ради подавления беспорядков. Поведение султана было правильным, но к янычарам примкнули артиллеристы и моряки, а Махмуд рассчитывал на артиллерию, как сухопутную, так и корабельную. Теперь уже восставшие ставили условия султану. В первую очередь они потребовали роспуска корпуса секбан-и-джедид,[180] созданного Мустафой-пашой Байрактаром вместо «Корпуса Нового порядка», распущенного в 1807 году. Новое название понадобилось для того, чтобы «не дразнить собак раньше времени», иначе говоря – для того, чтобы не вызывать недовольства у янычар, поскольку «секбанами» назывались янычарские стрелки. Получалось так, будто Мустафа-паша расширял янычарский корпус, но эта нехитрая уловка не могла никого обмануть, тем более что во время мятежа секбаны выступили против янычар. Также от султана потребовали прекращения реформ и казни сановников, наиболее ненавистных янычарам. Махмуд принял все условия, но это была не капитуляция, а уловка – так тигр пятится назад для того, чтобы получше разбежаться перед прыжком.

Умный, решительный и, в то же время, обладавший умением выжидать, беспощадный к врагам, не привыкший останавливаться на полпути и хорошо разбиравшийся в людях – таким был султан Махмуд II. Его с полным на то правом можно назвать «Спасителем империи», которая, благодаря его усилиям, смогла просуществовать еще один век. Внешность Махмуда была невзрачной, он не отличался ни высоким ростом, ни статью, ни громким победительным голосом, ни каким-то особо проницательным взглядом, но это был тот самый случай, когда в скромной оправе находился драгоценный бриллиант. Отдавая всего себя государственным делам, султан проявлял интерес к искусству, в особенности – к западному, часто бывал в гареме (подтверждением тому служат восемнадцать сыновей и девятнадцать дочерей, и это только те, о которых мы знаем) и вел довольно скромный по султанским меркам образ жизни. К недостаткам Махмуда II принято относить чрезмерную жестокость и пристрастие к запретному для правоверных алкоголю, но по поводу жестокости надо сказать, что она была обусловлена не столько характером султана, сколько обстоятельствами. В самом начале правления Махмуда едва не свергли янычары, и угроза его власти сохранялась до тех пор, пока существовали корпус янычар и оппозиция в лице «хранителей традиций». На протяжении восемнадцати лет Махмуду приходилось скрывать свои намерения, но это время прошло не напрасно – оно было потрачено на подготовку расправы с врагами и расстановку единомышленников на ключевые должности. Примечательно, что Махмуду удалось привлечь на свою сторону даже высших командиров янычар, во главе с самим агой, которых он осыпал золотом по поводу и без. Распоясавшиеся янычары вели себя с жителями столицы точно так же, как с населением покоренных земель. Янычары могли ввалиться в лавку и забрать понравившиеся товары без оплаты, а если торговец начинал возражать, то вместо денег получал удар кылычом. Грабежи на улицах стали привычным делом, а если янычарам хотелось крупной добычи, то они поджигали какой-нибудь богатый дом и под шумок выносили всё ценное… Есть мнение, что нередко под видом янычар действовали султанские агенты. Что ж – вполне возможно, ведь Махмуду нужно было вбить клин между горожанами и янычарами, и он этого добился.

В середине 1826 года султан приступил к созданию нового армейского корпуса под названием «ишкенджи»,[181] численность которого должна была составить немногим более семи с половиной тысяч человек. Помимо новобранцев в ишкенджи направлялась часть расквартированных в столице янычар (примерно четверть от общего количества), таким образом султан убивал одной стрелой двух птиц – обеспечивал отсутствие опасений по поводу нового корпуса у янычар и ослаблял их столичный гарнизон. Кроме того, в ишкенджи принимались добровольцы из числа янычар и, надо сказать, что в них не было недостатка, поскольку жалованье в новом войске было в восемь раз выше того, что получали янычары. Во избежание кривотолков создание ишкенджи было одобрено фетвой шейха уль-ислама.

Султан Махмуд не был настолько легкомысленным, чтобы полагаться только на новое войско. Основной его силой стал корпус артиллеристов, численность которого к решающему моменту была доведена до двадцати тысяч человек. Командовали артиллеристами надежные люди, на которых султан мог полностью полагаться.

Махмуд готовился к столкновению с янычарами, но в то же время делал всё возможное для того, чтобы его избежать – как-никак янычары были частью османского войска, пусть и не самой лучшей. Оптимальным выходом султан считал интеграцию янычаров в новое войско, где они бы «растворились» среди прочих солдат и оказались бы под воздействием жесткой дисциплины.

Ишкенджи были не единственным фактором, вызывающим недовольство у командиров янычар, хорошо понимавших, что в новом войске они уже не смогут достичь высокого положения. Другим фактором стало упорядочение обращения янычарских свидетельств эсаме, которые служили основанием для выплаты жалования. Обычно командиры продолжали получать деньги по эсаме умерших янычаров или выписывали свидетельства на вымышленные имена, но в 1740 году султан Махмуд I разрешил продажу эсаме посторонним лицам. Такой шаг был вызван отсутствием в казне денег для выплат янычарам. Продажа эсаме, по сути, была получением кредита под обеспечение этой ценной бумаги. Эсаме мог купить любой желающий, но главными скупщиками оказались янычарские командиры. Султан Махмуд запретил продажу или передачу эсаме другим лицам и приказал, чтобы каждый янычар получал жалованье лично, а не через третьих лиц. Эсаме умерших янычар были аннулированы, заодно наладили строгий учет. Среди янычарских командиров было нормой иметь на руках по нескольку десятков свидетельств, так что можно представить, какой ущерб нанесли им новые порядки.

Последнее в истории Османской империи восстание янычар началось вечером 15 июня 1826 года с традиционного выставления перевернутых котлов на столичной площади Ат-мейдан[182] (перевернутый котел означал отказ от султанского довольствия, то есть – отказ от службы). Далее разъяренные толпы пошли по резиденциям неугодных сановников, но дело было летом, и большинство сановников, включая и великого визиря Мехмеда Селим-пашу Бендерли (не молдаванина, как можно подумать по прозвищу, а турка из Бендер) находились в загородных домах.

До назначения на высшую должность Селим-паша был бейлербеем неспокойной болгарской Силистрии,[183] где ему не раз приходилось подавлять вспышки недовольства. В ответственный момент Селим-паша помог султану быстро поднять лояльные войска, а затем вышел на площадь к восставшим, отверг все их требования и призвал разойтись по казармам. Янычары отказались повиноваться – уж слишком свежа была память о былых победах, но времена изменились… Султан начал с того, что получил у шейха уль-ислама фетву, в которой мятежники объявлялись изменниками, заслуживающими смерти. Будучи турком, султан старался соблюдать приличия в любых обстоятельствах, негоже правителю приказывать одним своим солдатам стрелять в других, иное дело – покарать изменников. Заодно всем подданным давалось понять, что отныне выступления против султанской власти не будут иметь обратного хода, не получится пошуметь-побузить и разойтись по казармам, чтобы продолжать нести службу дальше.

Окружив Ат-мейдан, артиллеристы начали стрелять по янычарам из пушек. Те в панике бросились в казармы, но пушечные ядра настигали их и там. Казармы сгорели вместе со множеством находившихся рядом домов. Около трех тысяч янычар сгорело заживо, а остальных или убивали на месте, или же волокли на суд, который вершили великий визирь Мехмед Селим-паша и бывший ага янычар Хюсейн-паша, ставший одним из помощников султана. Все, кто задерживался при оружии, приговаривались к смерти, приговоры исполнялись на месте. Обычно янычары нагоняли на всех страх, но теперь страх поселился в их сердцах. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи, те, кому посчастливилось остаться в живых, думали только о том, как сохранить жизнь.

17 июня, когда янычарские казармы еще тлели, вышел султанский фирман, упразднявший янычарский корпус и грозивший наказанием тем, кто дерзнет поддерживать янычар. Фирман разослали по провинциям. Кое-где янычары пытались поднимать мятежи, но эти попытки на местах пресекались так же жестко, как и в столице. Казалось, что с янычарами покончено, но 17 октября восстали те из них, кто служил в корпусе ишкенджи. Непонятно, на что рассчитывали восставшие, ведь султан уже показал, как он приводит в разум непокорных. Не было осечки и на этот раз – восемьсот бунтовщиков расстались с головами, а около двух тысяч вышедших из доверия разослали по глухим уголкам Восточной Анатолии.

С ямаками поступили проще – их заставляли выйти из фортов, в которых они несли службу, якобы для получения жалования, и убивали. Тех, кому повезло выжить, отправляли на флот. Пример янычар и ямаков сильно подействовал на сипахов, которые безропотно приняли фирман об их роспуске. Так султан Махмуд II провел свою главную реформу, превратив османскую армию в регулярную, которая получила название Асакир-и Мансур-и Мухаммедие.[184] Теперь уже можно было массово приглашать французских офицеров, не опасаясь нападок консерваторов, которые в одночасье превратились в горячих сторонников реформ. Наряду с этим сто пятьдесят молодых турок отправились в Париж для того, чтобы обучиться военному и инженерному делу, а также медицине, развитию которой, наряду с развитием образования, султан придавал большое значение.

Административная реформа султана Махмуда была настолько масштабной, что можно говорить не о реорганизации, а о создании новой системы на месте старой. Новые чиновники, а также и новые офицеры, должны были думать, работать и одеваться по-новому – в обиход вошли фески и одежда европейского покроя, которые пока что были обязательными только для чиновников и военных, но преемник Махмуда султан Абдул-Меджид распространит эту моду на всех подданных, за исключением духовенства. Очень важным нововведением стало учреждение министерства иностранных дел и продолжение начатого Селимом III создания постоянных дипломатических представительств за рубежом, первым из которых, по понятным причинам, стало османское посольство в Париже. Внутри империи столь же важным новшеством стало создание единой почтовой службы.

Власть султанских наместников была существенно ограничена. Отныне паши уже не могли содержать собственные войска и выносить смертные приговоры по своему усмотрению – жизнями султанских подданных могли распоряжаться только судьи. Также была прекращена практика самовольного наложения поборов, широко распространенная среди османских чиновников. Подтянулась дисциплина – регулярное присутствие чиновников на службе стало обязательным, Махмуд подавал всем пример, посещая заседания дивана.

Короче говоря, было сделано очень много. Недаром же Махмуда II называют «Отцом Танзимата»,[185] ведь именно он заложил фундамент реформ, итогом которых стало принятие первой османской конституции. Не всегда дело шло гладко и быстро. Противники реформ уже не рисковали выступать против них открыто, но тихий саботаж нововведений получил широкое распространение. Но недаром же говорится, что хороший вол вытянет повозку из любой грязи – несмотря на скрытое сопротивление, султан продолжал начатое им великое дело до своей кончины, наступившей 1 июля 1839. Туберкулез стал причиной того, что Махмуд II прожил всего пятьдесят три года. Новым султаном стал шестнадцатилетний шехзаде Абдул-Меджид, старший из двух здравствовавших сыновей Махмуда.

Завершать рассказы принято чем-то хорошим, но сейчас придется нарушить эту традицию. В правление султана Махмуда II Османская империя существенно уменьшилась. Греческая война за независимость 1821–1829 годов закончилась отделением Греции. Египетский наместник Мухаммед Али мало того, что стал править самостоятельно, так еще и присоединил к своим владениям часть соседних земель. Планы у Мухаммеда Али были грандиозными – вторгнувшись в Анатолию в 1832 году, он собрался низложить Махмуда, усадить на трон девятилетнего шехзаде Абдул-Меджида и править всей империей от его имени. Действия египетского паши, поддерживаемого двуличными французами, могли нарушить баланс сил, сложившийся в Передней Азии и Северной Африке, поэтому в борьбе с Мухаммедом Али султана Махмуда поддержал такой заклятый враг Османской империи, как Россия. В начале 1833 года русский император Николай I прислал султану эскадру из девяти военных кораблей и около тридцати тысяч солдат, присутствие которых вынудило египтян уйти из Анатолии. Однако Сирия перешла под руку Мухаммеда Али. На этот раз Николай I помог султану, но четырьмя годами ранее он вынудил его признать автономию Сербии и Молдавии с Валахией, что стало первым шагом на пути отделения этих территорий от империи.[186] Образно говоря, при Махмуде II Османская империя выиграла в качестве, но потеряла в количестве.

Глава 16. Султан Абдул-Меджид I и Султан Абдул-Азиз – братья-реформаторы

Шехзаде Абдул-Меджид, сын первой жены Махмуда II Безмиалем-султан, то ли грузинки, то ли черкешенки, стал первым наследником султанского трона, получившим образование европейского образца. Шехзаде свободно говорил по-французски, придерживался передовых взглядов и понимал необходимость реформ, начатых его отцом. Можно было бы сказать, что у султана Махмуда был достойный преемник, если бы Абдул-Меджид унаследовал решительный характер своего отца. Но с характером Абдул-Меджиду не повезло, и этим беззастенчиво пользовалось его окружение. Чего только стоит случай с Коджа Хюсрев-пашой, произошедший во время похорон султана Махмуда…

Абазин Коджа Хюсрев-паша из султанского раба возвысился до сераскера новой армии, созданной Махмудом II. Но этого амбициозному паше было мало – он хотел стать великим визирем и добился желаемого весьма оригинальным, если не сказать – наглым способом, отобрав государственную печать у великого визиря Мехмеда Эмин Рауф-паши прямо на похоронах султана. Завладев печатью, Хюсрев-паша объявил себя великим визирем, а юному султану пришлось утвердить это «самоназначение». Инцидент был весьма показательным – он дал понять всем присутствующим, что Абдул-Меджид сильно отличается от своего отца, который бы не спустил Хюсреву-паше подобного самоуправства.

Но, как бы то ни было, маховик реформ, раскрученный султаном Мехмедом, продолжал вращаться, а в 1846 году великим визирем стал опытный и образованный дипломат Мустафа Решид-паша, который помогал Абдул-Меджиду в преобразовании османского общества.

Вскоре после прихода к власти, 3 ноября 1839 года, Абдул-Меджид издал хатт,[187] в котором было сказано следующее: «Мы решили посредством новых установлений доставить землям, входящим в Османскую империю, преимущества хорошего управления. Установления эти должны особенно касаться трех сторон – обеспечения нашим подданным полной безопасности их жизни, чести и имущества, правильности в распределении и взимании податей, а также правильности набора в военную службу и ее продолжительности…». Прежде султан был вправе распоряжаться жизнью и всем имуществом любого из подданных, отныне все наказания должны были устанавливаться судом, и в этом заключалось главное значение хатта, названного Гюльханейским по месту, где он был объявлен подданным.[188]

Гюльханейский хатт положил начало Танзимату – периоду реформ, растянувшемуся на тридцать семь лет. Реформы шли одна за другой, начиная с появления первых банкнот и заканчивая введением понятия османского гражданства. Модернизировались армия и флот, законодательство привели в соответствие с Кодексом Наполеона,[189] немусульман уравняли в правах с мусульманами, у Османской империи появились национальный гимн и национальный флаг, был положен конец работорговле, начались строительство железных дорог и прокладка телеграфных линий, а в 1866 году в столице появилась первая фондовая биржа… Правда менталитет не поспевал за всеми этими преобразованиями, большинство подданных жили подобно своим отцам и дедам – неспешно и не слишком утруждаясь – известно же, что Всевышний одаряет богатством и почетом того, кого пожелает, и от человека здесь ничего зависеть не может, так зачем утруждаться?

Предоставление немусульманам равных прав с мусульманами вызвало недовольство в мусульманских кругах. Это недовольство подогревалось экономическими проблемами – проведение реформ и участие в Крымской войне[190] требовало больших расходов, вынуждающих прибегать к иностранным займам, а известно же, что такая политика очень часто заканчивается дефолтом. Случившееся в году 1858 банкротство султанской казны было расценено подданными как результат реформ, хотя виноваты в этом были не реформы, а непродуманная экономическая политика, в которой ставка делалась на займы, но нельзя же занимать бесконечно, когда-то приходится и отдавать.

Многие из тех, кто прежде шел за Абдул-Меджидом, перестали ему доверять. Реформаторская деятельность султана, и прежде не отличавшаяся последовательностью, зашла в тупик. Тридцатипятилетний султан разочаровался в реформах, утратил желание заниматься делами и начал «лечить душу» спиртными напитками, по части которых он был таким же энтузиастом, как и его отец.

Высшее духовенство и ряд сановников собирались заменить Абдул-Меджида его младшим братом Абдул-Азизом, но до переворота дело так и не дошло. Абдул-Меджид оставался султаном до своей смерти от туберкулеза, наступившей 25 июня 1861 года.

Отношение историков к султану Абдул-Меджиду I двойственное. С одной стороны, Абдул-Меджид продолжил процесс модернизации государства и общества, начатый его отцом, и за это потомки ему благодарны. С другой стороны, за двадцать два года правления можно было сделать гораздо больше, особенно с учетом того, что Абдул-Меджиду не приходилось оглядываться на янычар. Да и дефолт не красит правителя, который его допустил. Правление Абдул-Меджида I можно охарактеризовать любимой фразой турок: «хорошо, что не было хуже», ведь реформы могли и не продолжиться. Справедливости ради нужно отметить заслуги Мустафы Решида-паши, который шестикратно занимал должность великого визиря (вот яркий пример непоследовательности султана Абдул-Меджида). Именно Решид-паша «тянул на себе» реформы, совершенные в правление Абдул-Меджида, начиная с того, что еще не будучи великим визирем он посоветовал султану издать Гюльханейский хатт. Примечательно, что «архитектором Танзимата» прозвали не Абдул-Меджида, а Решида-пашу – люди всё видят и каждому воздают по заслугам.

Помимо своей реформаторской деятельности, Абдул-Меджид известен как отец четырех султанов, правивших на закате Османской империи – Абдул-Хамида II, Мурада V, Мехмеда V и Мехмеда VI.

Может возникнуть вопрос – почему единственный султан по имени Абдул-Меджид получил первый порядковый номер? Дело в том, что в ноябре 1922 года, уже после упразднения султаната, Великое национальное собрание (парламент) Турции избрало халифом – но не султаном! – Абдул-Меджида, четвертого сына султана Абдул-Азиза, который вошел в историю как Абдул-Меджид II. В марте 1924 года титул халифа был упразднен, но след в истории остался.

Шехзаде Абдул-Азиз стал султаном в тридцать один год. В отличие от своего старшего брата, он получил образование, соответствующее традиционным османским канонам, ввиду чего противники реформ и рассматривали его как достойную (по их мнению) замену Абдул-Меджиду. Кроме того, Абдул-Азиз был крепок здоровьем и не пил спиртного – идеальная кандидатура в султаны!

Матерью Абдул-Азиза была черкешенка Пертевниял-султан, о которой известно очень мало. По свидетельству современников, она была набожной и добросердечной женщиной, впрочем, эти достоинства традиционно предписывались всем валиде-султан. Бытует мнение, будто Абдул-Азиз находился под пятой своей властной матери, но оно не имеет достоверных подтверждений, хотя усердно эксплуатируется авторами исторических романов, в которых реальности соответствуют разве что имена действующих лиц.

Поначалу Абдул-Азиз оправдывал надежды консерваторов, но после поездки по Европе, состоявшейся в 1867 году, султан продолжил реформы, начатые отцом и братом. Возможно, изменению мировоззрения поспособствовало посещение Всемирной выставки, которая в том году проводилась в Париже, но не исключено, что Абдул-Азиз всегда был сторонником реформ, только скрывал это до поры до времени. Он стал первым османским правителем, совершившим вояж по Западной Европе. В 1867 году из Парижа он отправился в Лондон, где произошло небывалое: султан принял от британской королевы Виктории посвящение в кавалеры Благороднейшего ордена Подвязки.[191] Происхождение ордена и то обстоятельство, что им награждались рыцари, сражавшиеся против дома Османов, не остановило Абдул-Азиза. Возможно, что это награждение добавило султану популярности среди европейцев, но соотечественники восприняли его с недоумением, а события, сопровождавшие правления Абдул-Азиза, превратили это недоумение в недовольство – Абдул-Азиз показал себя таким же непоследовательным и расточительным, как и Абдул-Меджид.

Султан Абдул-Азиз был приятным в общении человеком, знатоком истории, литературы и музыки. Не родись он султанским сыном, из него мог бы получиться знаменитый писатель или композитор… Но предопределенного, как известно, не изменить – Абдул-Азизу судьба предначертала править и, надо признать, что с этой задачей он справлялся не лучшим образом. Реформы, продолженные в правление Абдул-Азиза, стали заслугой великих визирей Мехмеда Эмина Фуад-паши, Мехмеда Эмина Али-паши и Ахмеда Шефика Мидхат-паши, султан лишь прикладывал тугру к тому, что представляли его вниманию.

Продолжение реформ было бесспорным плюсом правления Абдул-Азиза, а бесспорными минусами стали дефолт 1875 года, усиливающаяся зависимость от Британской империи, окончательная утрата Египта и Судана, превратившегося из эялета в хедиват[192] и волнения в балканских провинциях. Масла в огонь недовольства подлил неурожай 1873 года – все стихийные бедствия традиционно воспринимались как кара свыше.

Тем временем, в османском обществе появилась новая политическая сила – тайная организация «Новые османы», созданная в 1865 году представителями интеллигенции, придерживающимися националистических и прозападных взглядов. «Новые османы» выступали за скорейшее создание конституционной монархии и распространение демократии. Половинчатость и непоследовательность султанских реформ их категорически не устраивала. Лидерами «Новых османов» были участник французской революции 1848 года[193] писатель Ибрахим Шинаси, журналист Абдул-Хамид Зия-бей, министр финансов Мустафа Фазыл-паша и маршал Хусейн Авни-паша. Деятельность «Новых османов» в 1867 году была запрещена, кого-то сослали, кто-то эмигрировал, но упавшие в почву зерна дали новые всходы – организация была воссоздана в Париже.

«Мало ему было лихорадки, так он еще и ногу сломал», говорят о человеке, который сам увеличивает количество своих проблем. В мае 1866 года султан Абдул-Азиз, которому следовало тщательно продумывать любой свой шаг, ибо он буквально сидел на пороховой бочке, изменил закон о престолонаследии, согласно которому власть переходила к старшему представителю дома Османов. Теперь власть должна была наследоваться по прямой мужской линии – от отца к сыну. Получилось крайне некрасиво – султан, унаследовавший трон после своего старшего брата, исключил своих племянников из числа наследников. Старшему сыну Абдул-Азиза Юсуфу Иззеддину на тот момент шел девятнадцатый год и у него было трое старших двоюродных братьев. Султанское решение не понравилось ни традиционалистам-консерваторам, ни либералам. Напряжение нарастало…

30 мая 1876 года султан Абдул-Азиз был низложен высшими сановниками государства на основании фетвы, изданной шейх уль-исламом Хасаном Хайруллой-эфенди. Организатором переворота стали бывший великий визирь Мидхат-паша, активный реформатор и ярый конституционалист, великий визирь Мехмед Рюшди-паша и еще один бывший великий визирь маршал Хусейн Авни-паша. Экс-султан был помещен под арест в построенный им дворец Ферийе, где его нашли мертвым 4 июня. Согласно официальной версии, Абдул-Азиз перерезал свои запястья ножницами, но вряд ли кто поверил в версию с самоубийством.

Новым султаном стал старший сын Абдул-Меджида двадцатипятилетний Мурад, вошедший в историю как Мурад V. Психическое состояние Мурада оставляло желать лучшего, но организаторам переворота был нужен легко управляемый султан, так что Мурад полностью их устраивал. Не совсем понятно, что послужило причиной резкого ухудшения состояния Мурада – то ли сильное нервное потрясение, вызванное переменой в его судьбе, то ли беспробудное пьянство, но очень скоро стало ясно, что использовать Мурада в качестве ширмы не удастся, поскольку его неадекватность так и бросалась в глаза. В результате, через три месяца султана Мурада, так и не успевшего опоясаться мечом, заменили на его брата Абдул-Хамида. До своей кончины, наступившей в 1904 году, Мурад пребывал под домашним арестом – Абдул-Хамид не стал предавать его смерти, поскольку психически больной брат не внушал ему никаких опасений.

Вместе с Абдул-Азизом была убита (давайте уж будем называть вещи своими именами) его четвертая жена, черкешенка Несрин Кадын-эфенди. 15 июня 1876 года брат Несрин Черкес Хасан-бей, желая отомстить за смерть сестры и шурина, ворвался в особняк Мидхата-паши и убил пятерых человек, в том числе и Хусейна Авни-пашу, недавно назначенного военным министром. Сам Мидхат-паша не пострадал, что породило слухи о том, что именно он руководил Черкесом, целью которого был консервативно настроенный Хусейна Авни-паша. Возможно, что так оно и было, тем более что Черкеса осудили и повесили очень быстро, словно боялись, что он может рассказать что-то важное. Мидхат-паша недолго пожинал плоды своих интриг – уже в мае 1881 года он был арестован по обвинению в убийстве султана Абдул-Азиза и приговорен к смертной казни, которую, под нажимом британского правительства, султан Абдул-Хамид был вынужден заменить пожизненным заключением. Тем не менее, казнь все же состоялась – спустя три года Мидхат-паша был убит своими охранниками. Абдул-Хамид II был не из тех, кто позволяет собой манипулировать.