Основы искусства святости, том 4

§ 2. Внутреннее состояние человека, достигшего святости.

Чувства святых — «сверхчувственны». Или, иначе сказать, святые обладают некоторым особым, выше всех ощущений воспаряющим, чувством для познания того, ихже око не виде, и ухо не слыша, ина сердце человеку не взыдоша (1 Кор. 2,9).

Они сами про себя говорят: «Дарующий нам то, что выше чувства, дает нам благдатию Св. Духа и другое чувство выше чувства, чтобы мы -235-

им чувствовали чисто и ясно дары Его и дарования, которые выше чувства»¹.

А если бы чувствования святых были во всем подобны нашим и отличались разве только некоторою упорядоченностью, то стоило ли ради этого так подвизаться, как это делали они, стоило ли в продолжение десятков лет быть гонимыми, попираемыми, от всех поносимыми, в трудех множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи... в труде и подвизе, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, в пощениих многащи, в зиме и наготе (2 Кор. 11, 23-28; Евр.

И, 36-38)?!. В том-то и дело, что «нынешние временные страдания, — как говорит божественный Павел, — ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в святых вполне» в будущем, отчасти открывается в них и здесь (Рим. 8, 18).

Ввиду всего этого заранее нужно сказать, что не только мы лично не можем по существу передать на бумаге те чувства, которыми дышат и сияют святые, — на такое изложение сам автор никогда бы и не дерзнул, если бы не имел готового материала в сокровищнице св. Церкви, — но и сами святые затрудняются это делать. Только посредством аналогий и намеков пытаются они передать читателю то, что происходит в их душе, и последний, конечно, должен понимать, что описание это далеко от истины и что его несравненно труднее составить, чем, например, втолковать слепому картины тропической природы (заход солнца, восход луны, ночь), так художественно изображенные Гончаровым в его книге «Фрегат "Паллада"».

Не желая понять этих простых вещей, люди необдуманно и слепо обвиняют святых в том, что они заполняют страницы своих сочинений невероятными историями, сказками и легендами, а их самих считают помешанными и галлюцинантами, хотя эта хула на Св. Духа нисколько не упрощает дела и не способствует постижению истины.

Поэтому я бы не стал писать настоящей главы, но, имея в виду, что, кроме этих людей, есть еще много других, верующих, простых сердцем и ревностно жаждущих хотя отчасти приобщиться к духовному состоянию святых, — я для них и решил изложить учение о чувствах и божественном озарении святых, основываясь на творениях последних. Вместе с тем, не находя в богословской литературе книг, откуда желающие бы могли узнать о внутреннем -236-

состоянии подвижников, я думаю, что мои выдержки из святых отцов будут не лишни до тех пор, пока кто-либо не даст читателям настоящего, глубокого и всестороннего исследования — не только по данному вопросу, но и вообще по аскетике. С меня же довольно и того, чтобы только поставить вешки за собой, а не мостить и укатывать для людей гладко дорогу, поднимая целину... И то — ради заповеди Христа: и обращьсяутверди братию... (Лк. 22, 32.)

Различные названия мы встречаем в творениях отцов для определения того неземного состояния, в котором пребывают святые. Оно и понятно. Во-первых, его нельзя выразить по существу, а приходится описывать какие-либо частные и внешние стороны, каковых — бесконечное множество; из них святые и выбирают наиболее существенные. Во-вторых, это происходит оттого, что по-разному действует на человека благодать Св. Духа, в зависимости от воспитания, образования, темперамента, пола, возраста, окружающих обстоятельств (1 Кор. 12, 4-11). Но разные, собственно, только названия, а дарование (или, вернее сказать, Дух Святой) одно. Можно еще и так выразиться: многоразличные словеса святых отцов о совершенстве есть, в сущности, разные описания одного и того же предмета. Один рассказывает об одной его частности, другой — об иной, а всю красоту разом описать невозможно. Вот их собственные свидетельства.

Упомянув о вере, надежде, любви, бесстрастии и других добродетелях, св. Иоанн Лествичник говорит: «По моему разумению, вера подобна лучу, надежда —

свету, а любовь — кругу солнца. Все же они составляют одно сияние и одну светлость».

И еще сказал:

«Любовь, бесстрастие и сыноположение различаются между собою одними только названиями. Как свет, огонь и пламень соединяются в одном действии, так

3

должно рассуждать и о сих совершенствах» .

Исходя из этого, и я приведу описания различных проявлений и действий благодати Св. Духа в совершенных мужах и женах. Из многих же дарований выберу, однако, немногие, а именно: или наиболее часто упоминаемые в святоотеческих творениях, или же наиболее могущие, по -237-

моему мнению, дать незнакомому с богословием правильное понятие о цели и назначении своей жизни на земле и на небе.

I. Обожение

«Бог не для того сделался человеком, чтобы Ему поклонялись и веровали, что Он Бог и человек, — просто как случилось; но Он соделался человеком для того, чтобы мы соделывались общниками Божеского естества, как и Он соделался общником человеческого естества, и, познав силу сего таинства и восчувствовав благодать, благодарили Его⁴.

В чем же состоит это приобщение Божеству, это обоже-ние тварной человеческой природы, это богоуподобление (Гал. 3, 27; 1 Ин. 3, 2)?

Те, которые сподобились соединиться с Богом, «бывают и сами богами по благодати... Отец одевает их в первую одежду, т. е. в одеяние Господа, которое носил Он прежде сложения мира... и вместе в Духа Святого, Который и изменяет боголепно всех их некиим дивным, неизреченным и божественным изменением... Дает им еще Отец и ум Христов, да сияет он над главою их и открывает им тайны, которых не может выразить в слове язык человеческий. Дает Он им при этом и новые очи, и новый слух»⁵.

Те, которые — хотя бы были раньше «омраченными: блудниками,

прелюбодеями, распутниками (аоютог), грешниками... — отрекутся суетного и обманчивого мира, без ненависти (а^юю^) возненавидят родителей и братии, считая себя странниками и пришельцами в жизни; те, которые лишат себя богатств и имуществ, совершенно отвергнув пристрастие к ним; те, которые ради славы небесной от души возгнушаются пустой славы и похвал людских; те, которые отсекли свою волю и соделались для пастырей как бы незлобивыми овцами; те, которые стали мертвы телом ко всякому худому деянию, до пота трудясь над возделыванием добродетелей и руководясь в жизни одною только волею кормчего (т. е. старца и духовного отца. — Еп. Варнава), чрез послушание омертвевая и опять же оживая; те, которые, благодаря страху Божию и памяти смертной, по все дни и ночи проливают слезы и умно (мысленно. — Еп. Варнава) припадают к стопам Владыки, испрашивая милости и оставления грехов»⁶, — эти, благодатию Божией, наконец

-238

₇

делаются нетленными , «чадами Божиими, братиями Спасителя, сонаследниками Христу, Богу же наследниками, богами, пребывающими с Богом в Духе Святом, хотя и связанными одною только плотию, но духом свободными, которые легко совосходят со Христом на небеса и стяжали там полное гражданство в созерцании благ, коих не видели очи»⁸. Когда Создатель вдохнет Божественного Духа в человека, тогда «Он вселится и будет обитать [в последнем], и просветит, и всего его переплавит, тленное обестленив и вновь переплавив обветшавшую храмину души его»⁹. Члены тела обоженного человека становятся членами Христовыми¹⁰, и сам он уже не господин более над собою, но орган Духа Святого, в нем обитающего, Который подвизает его и Сам опять подвизаем бывает им, и не может такой человек насытиться возвещением истины¹¹.

Но и после всего этого, после сочетания человеческой природы с Богом, святой «неизменно остается двояким из того и другого: по усыновлению — богом, по природе же весь является ничем иным, как человеком»¹².

II. Бесстрастие

13

«Великолепие неба суть звезды, — говорит св. Иоанн Лествичник , — а украшение бесстрастия — добродетели; ибо бесстрастие, как я думаю, не иное что есть, как сердечное небо ума, которое все коварства бесов считает за детские игрушки ».

«Итак, истинно бесстрастным называется и есть тот, кто тело свое сделал нетленным, ум возвысил превыше всякой твари, все же чувства покорил уму, а душу представил лицу Господню, всегда простираясь к Нему, даже и выше сил

14

своих» .

Еще по-иному можно определить бесстрастие таким образом:

«Та душа имеет бесстрастие, которая приобрела такой же навык в добродетелях, какой страстные имеют в сластях (страстях)»¹⁵.

На примерах последнее будет виднее.

«Если верх объядения состоит в том, что человек принуждает себя на принятие пищи, когда и не хочет есть, то верх воздержания — в том, чтобы и при алкании неповинную плоть свою удручать воздержанием»¹⁶. «Так, один старец страдал некогда в сильной болезни, так что у него изнутри извергалось много крови.

-239В это время у одного брата случилась сухая древесная почка; сварив кашицу,

17

он опустил в нее почку , принес старцу и просил его вкусить, говоря: "Окажи любовь, вкуси; это, может быть, тебе поможет". Старец, посмотрев на него внимательно и долго, сказал: "Поистине, желал бы я, чтобы Бог оставил меня в этой болезни еще на тридцать лет..." И при такой болезни святой старец не хотел принять даже малую часть кашицы. Брат взял кашицу и ушел в свою келью»¹⁸.

«Если предел блуда, — продолжает св. Иоанн Лествич-ник¹⁹, — есть то, когда кто похотствует при виде животных и даже бездушных созданий, то предел

чистоты состоит в том, чтобы ко всем иметь такое же чувство, как к предметам

20

неодушевленным .

Если крайняя степень сребролюбия есть то, когда человек не может перестать собирать богатство или не насыщается им, то высота нестяжания состоит в том, чтобы не щадить и тела своего [как было в предыдущем случае со старцем в болезни].

Если крайним пределом уныния считается, когда кто и в покое... не имеет терпения, то верхом терпения справедливо называется то, если человек, находясь в утеснении, считает себя имеющим отраду²¹.

Если пучину гнева означает то, когда человек и наедине гневается, то глубина долготерпения показывается в человеке, когда он пребывает в равном спокойствии

и в присутствии и в отсутствии злословящих». Однажды авва Иоанн Колов²² сидел против церкви. Братия окружили его и спрашивали о своих помыслах. Один

23

из старцев, увидев это и искушаемый завистью, говорит ему: «Сосуд у тебя, Иоанн, полон яда». «Так, авва, — отвечает ему святой, — и ты сказал это, видя одну

24

только наружность; а что сказал бы ты, если бы увидел внутренность!»

«Если крайнее тщеславие есть, когда человек, не видя при себе никого, кто бы его хвалил, обнаруживает тщеславные поступки²⁵, то признак совершенного

нетщеславия есть, чтобы и при посещениях других никогда не окрадываться

26

тщеславной мыслью .

Если знак погибели, т. е. гордости, есть, когда кто возносится и малыми и незначительными делами, то спасительный признак смирения есть смиренно

27

думать о себе и при великих начинаниях и совершенствах» .

-240-

Вот весь радужный спектр из семи главных страстей и добродетелей, на которые разлагается бесстрастие — этот луч от Божественного Солнца, а вокруг — совершенная тьма порабощения страстям.

К этому можно разве что добавить о первоначальном райском незлобии святых, совершенной простоте, детской невинности с отсутствием стыда и еще о

некоторых качествах, которые не может слышать ухо ныне живущих людей, и

28

потому я их опускаю .

Но бесстрастие бесстрастию рознь, иное — бесстрастие тела, а иное — бесстрастие души²⁹. Бывает, и от еретиков и неверующих отходят страсти — иными словами, демоны перестают подвигать этих людей на последние, но в этом нет никакой заслуги³⁰. У них это от естества, а у святых — от добродетели.

Существует пять следующих причин, по которым отходят страсти от человека, и, сверяя с ними собственное состояние, нужно проверить, не бесовское ли в нас бесстрастие вместо божественного. Ибо многие хулители имени Господня хвалятся своим «бесстрастием» и, наоборот, упрекают монахов в якобы половом психопатизме³¹.

1) «От некоторых, не только верных, но и неверных, отошли все страсти, кроме одной, — говорит св. Иоанн Лествичник. — Сию одну они оставляют, как зло первенствующее, которое наполняет место всех прочих страстей; ибо она столь

32

вредоносна, что может свергнуть с самого неба» . Страсть эта — гордость, разумеется³³.

2) «Вещество страстей, будучи изнуряемо Божественным огнем, потребляется; а по мере того, как вещество искореняется и душа очищается, отходят и страсти, если сам человек не привлечет их опять веществолюбивым

34

житием и леностью» .

3) «Иногда бесы отступают и сами собою, чтобы ввести нас в беспечность, и потом внезапно нападают на бедную душу, расхищают ее и до такой степени приучают к порокам, что она после того уже сама себе наветует и противоборствует»³⁵.

4) «Известно мне и другое отступление оных зверей: оно бывает тогда, когда душа совершенно утвердится в греховных навыках. Пример этого мы видим на младенцах, которые, когда не дают им сосцов матерних, по долговременной

36

привычке своей сосут пальцы» . Это положение -241-

можно иллюстрировать следующим назидательным и для нашего времени

37

рассказом о. Амвросия Оптинского . «Сидел бес в образе человека и болтал ногами. Видевший это духовными очами спросил его: "Что же ты ничего не делаешь?" Бес отвечал: "Да мне ничего не остается делать, как только ногами болтать, — люди все делают лучше меня"».

5) «Знаю еще и пятое бесстрастие, — заключает речь Лествичник³⁸, — которое бывает в душе от многой простоты и похвального незлобия. По справедливости посылается таковым помощь от Бога, спасающаго правыя сердцем (Пс. 7, 11), и неприметно для них самих избавляющего от страстей: как и младенцы, когда с них снимут одежду, почти не примечают наготы своей».

Добро и вожделенно божественное бесстрастие, но — не всех оно удел.

39

«Спастись и примириться с Богом всем не невозможно» , но для того, чтобы быть бесстрастным, нужны и время долгое, и ревность пламенная (Рим. 12, 11), и труды великие, а главное — помощь Божия⁴⁰. Ибо бесстрастие — это дар Божий⁴¹, как и все, что выше естества человеческого. А дары Свои Господь дает кому захочет, и не человеку здесь пытаться что-либо говорить, возражать или даже просто понимать (Рим. 9, 18-21). Ему нужно одно — смириться под крепкую руку Божию и делать предлежащее ему дело, не ожидая за это вообще никакой награды (Лк. 17,7-10).

Каков путь к бесстрастию? — Самый верный лежит чрез послушание и смирение⁴². Приобретенное чрез эти добродетели бесстрастие незыблемо, даже если бы человеку пришлось постоянно находиться посреди базара или пребывать в окружении человеческих пороков. Но приобретенное среди затвора посредством безмолвия, оно все-таки при частом сближении с миром не бывает непоколебимым⁴³.

Разумные извлекут отсюда пользу и поучение.

III. Созерцание

Так как человек составлен из двух частей (из души и тела), то и все в нем требует двоякой заботы, сообразно с двойственностью его состава. Сначала, как мы видели, он трудится над приобретением телесно-душевных добродетелей, посредством их очищает себя от страстей, а потом переходит и к чисто духовному деланию — созерцанию. Но невозможно кому-либо возвыситься до области этого выс-

-242-

шего деяния, если на практике не исполнить прежде низшего⁴⁴. И об этом мною уже было говорено выше⁴⁵, и еще несколько слов будет добавлено ниже.

Но что же такое самое созерцание? — «...три суть созерцания естеств, в которых ум возвышается, оказывает свою деятельность и упражняется: два созерцания естеств сотворенных, разумных и неразумных, духовных и телесных; и еще созерцание Святой Троицы»⁴⁶.

Порядок этих созерцаний таков... Но, чтобы дело было понятнее, начну еще с деяний, предшествующих всякому созерцанию.

Прежде всего от человека требуется безупречность во всем его внешнем поведении⁴⁷ и усердие по мере сил в телесных добродетелях⁴⁸. Этим он угомоняет в себе плотские страсти и прекращает нечистые токи тела, хотя, конечно, еще ни о каком совершенстве речи быть не может. Это, так сказать, только распашка почвы и подготовка ее для будущего посева. И если человек на этом остановится и не

засеет на поле своего сердца доброй пшеницы добродетелей, то оно опять зарастет вскоре сорными травами страстей и даже еще в большей степени, раз найдут те для себя почву разрыхленной и удобренной. Об этом Сам Господь сказал (Мф. 12, 42-45)⁴⁹.

Итак, нужно человеку вступить в так называемое (у отцов) «умное житие», состоящее в непрестанном болезновании сердца о грехах, и в молитве, и в охранении себя от тайных страстей, чтобы не вторглась какая-нибудь из них в область сокровенную и духовную. «Все это есть дело сердца, — говорит св. Исаак Сирин, — оно-то и называется житием умным»⁵⁰. В этом состоянии сердце человека утончается, ум становится острее и начинает постепенно смотреть на вещи прямо, а не противоестественно (чрез естество)⁵¹. Это самая низшая ступень

52

созерцания, которое лучше назвать даже ведением . Всходит же на нее человек, кроме всего прочего, посредством непрестанного изучения Священного Писания, которое помогает ему приобретать здравый взгляд на вещи.

Эта вторая степень доброделания в практическом отношении очень важна, и на ней нужно остановиться подольше, чтобы поговорить поподробнее. Выше было уже сказано, какое великое значение имеет исполнение заповедей Господних вообще с точки зрения закона Божьего — от них -243-

не освобождаются даже безмолвники, если они имеют хотя малое общение с братиями⁵³; приведу теперь святоотеческое учение о необходимости хранения заповедей для очищения ума и стяжания им наивысшей чистоты, вводящей человека во дворы созерцания.

Прежде всего здесь нужно сказать следующее. Хотя цель монашеской и истинно христианской жизни заключается в том, чтобы достигнуть чистоты, или божественной любви (как бы ни назвать это состояние совершенства), но домогаться и просить это страстному человеку у Бога никак не следует. Иными словами, если бы кто из живущих в миру, услышав, что дары Св. Духа подаются через дерзновенную молитву к Богу, и бросив всех и вся, заперся бы в своей комнате на молитву и стал бы ходить в церковь для сего, начал бы поститься, изнурять себя и говорить: «Ах, как я люблю спасение», — то поступил бы неразумно и лживо. Ведь не из того, чего вожделевает человек, познается, что он любит, но из того, что он любит, делается заключение о том, чего он вожделевает, ибо чего не возлюбит человек, того и не будет вожделевать. Так и здесь. Если человек, находясь в страстном устроении, как будто стремится к этим великим состояниям и, вообще говоря, к Богу и говорит, что он любит чистоту и Бога, то это еще не значит, что он действительно Его любит, но если кто всячески старается на деле показать себя чистым и со всею ненавистью и гневом подвизается против страстей, сражаясь за заповеди Христовы, — то из этого уже можно выводить, что именно и Кого человек любит (Ин. 14, 21).

Ведь о любви к Богу все говорят, даже и неправославные, а о любви к ближнему — даже кощунники, богоборцы, неверующие. И слово это всякий произносит как свое собственное; однако же при произнесении таких слов движется только язык, душа же не ощущает того, что говорит. И многие больные не знают даже, что они больны. Ибо зло есть недуг души, и прелесть — гибель истины. И весьма часто люди, недугующие этими болезнями, объявляют себя здоровыми и у многих заслуживают похвалу. Но пока душа не уврачуется от зла и не будет

приведена в естественное здравие, в каком создана; человеку невозможно вожделевать сверхъестественных даров Духа, ибо душа, болезнующая страстями, не ощущает чувством своим духовного, но желает и стремится к нему только потому, что слышала -244-

об этом от других, и по откровениям, почерпнутым из Священного Писания.

А если кто скажет, что молитвой можно всего добиться, то можно ответить такому — да, разумной и дерзновенной. А у грешника где же дерзновение, раз он погряз в страстях и потому подлежит гневу Божьему и наказанию геенной, и где его разум, когда он видит рядом с собою голодного и нищего брата и, вместо того чтобы послужить ему и утешить его, отворачивается под предлогом молитвы и каких-то «высших» духовных дел?⁵⁴

Итак, ясно, что нужен другой порядок в прохождении доброделания, чтобы достигнуть человеку совершенства и созерцания, и рассудительные давно приобрели последние и уже обладают ими.

Порядок этот следующий. Сперва необходимо терпеливо, с принуждением себя бороться за чистоту. И если душа препобедит страсти, то приобретает себе эту чистоту; а истинная чистота сердца делает то, что ум приобретет дерзновение в час молитвы.

Но как заболевший сын не сомневается в своем отце и не просит у него такими словами: «Дай мне что-нибудь», «Сделай меня наследником», а старается сперва выздороветь и стать на ноги, и по выздоровлении имущество отца само собою становится его собственностью, так и разумный христианин или монах не должен рассуждать и просить у Бога: «Дай мне то-то и то-то». Ибо промышление Божие о нас выше того, какое бывает у отца о сыне. И потому следует нам смиряться, плакать о тех причинах согрешений, которые помимо нашей воли сделаны в помыслах или самым делом, и с сокрушенным сердцем говорить словами мытаря: Боже, милостив буди мне грешнику (Лк. 18, 13). С другой стороны, тайно и явно делать все, чему научил Господь, сказав: ...егда сотворите вся поведенная вам, глаголите, яко раби неключими есмы, яко еже должны бехом сотворити, сотворихом (Лк. 17, 10), и притом так, чтобы совесть наша свидетельствовала нам, что мы действительно неключимы и имеем нужду в помиловании. Мы должны всегда помнить — и об этом уже было говорено довольно⁵⁵, — что «не дела отверзают заключенную [страстями] дверь нашего сердца, но сердце сокрушенное и смирение души»⁵⁶. Таким образом, больной всегда смиряется и прилагает попечение о выздоровлении от своих недугов (страстей), а потом уж -245-

домогается сделаться царем, потому что чистота и душевное здравие суть

57

Царство души . Принеся же покаяние и получив здравие души, грешник входит в область чистого естества и царствует во славе Отца Своего.

И никак иначе это не бывает. Ибо — расширю несколько и продолжу дальше предыдущие положения — если бы душа, будучи заключенной в темницу страстей, могла свободно возлюбить Бога, то не имела бы большой нужды спрашивать и дознавать о таинствах мира духовного, не требовала бы старческого окормления и руководства. Для нее достаточно было бы одних святоотеческих писаний, и всякий, окончивший духовную академию, одним дипломом приобретал бы себе вместе с тем и патент на звание «святого» человека, что говорить и думать, конечно, нелепо.

Желать посредством исследования и расспросов уразумевать таковые тайны есть неразумие души, ибо и блаженный апостол Павел руководился не наукой или иным каким вещественным способом познания, когда сказал, что видел и слышал тайны и неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати (2 Кор. 12, 4), но «восхищением восхищен был в духовную область и видел откровение тайн»⁵⁸. Итак, явно для всякого, что внешнее обучение и знание при наличии в человеке страстей не приносят пользы и недостаточны, для того чтобы открыть дверь, преграждающую путь к чистоте. Если же будут отъяты от души страсти, то ум просвещается и устанавливается на чистом основании естества и уже не имеет нужды в вопросах, потому что ясно сам видит блага, обретающиеся на своем месте⁵⁹. Это все равно как наши внешние чувства: они ведь не вследствие обучения и вопросов ощущают и воспринимают окружающие вещи, но каждое чувство естественно, в силу имеющейся у него способности к этому, познает внешний мир, а если у него эта способность, как выражаются специалисты, атрофирована и почему-либо не действует, то, сколько ни учи и ни рассказывай человеку о том предмете, какой подлежит восприятию не действующим у человека чувством, последний не может иметь о нем здравого понятия. Так, сколько ни говори слепому о славе солнца и луны, о красоте звезд и блеске драгоценных камней, он воспринимает и судит и представляет себе эту красоту только по названию, знание же, и рассуждение, и восхищение ею (если только можно говорить о последнем) далеки от наслаждения, до-246-

ставляемого самим видением этих предметов зрячим. Подобно сему нужно мыслить и о созерцании духовном. Ибо ум, презирающий в сокровенные тайны Духа, если он пребывает в своем естественном здравии, то есть исцелился от страстей и украсился добродетелями, начинает сам собою видеть вещи духовного мира и вполне созерцает славу Христову, а не спрашивает и не учится, но наслаждается тайнами нового мира превыше свободы воли своей и соразмерно горячности веры и своей надежде на Христа. И, следовательно, напрасно неверующие (объясняется это, как видно из предыдущего, невежеством их) упрекают нас, христиан, что они не видят чудес (и выводят отсюда — вот логика! — что их нет), что то, о чем учит Евангелие, — невозможная вещь, что святые, да и вообще все спасающиеся, в лучшем случае, ненормальные люди (а то прямо обвиняют духовенство в личных корыстных целях)⁶⁰. Вместо того чтобы требовать от христиан объяснения и демонстраций чудес, к которым — для проверки духовных вещей — хотят подойти опять-таки с научными методами и громоздкими, из меди и железа (!), аппаратами⁶¹, неверующие должны в точности исполнить то, чего требует от своих чад св. Православная Церковь, и вот, после того как проведут в подвигах и добродетелях лет 30-50, то, несомненно, и сами будут творить чудеса, если только до конца уничтожат в своем сердце сатанинскую гордость и обольщение. Тогда уже придется не нам их учить, а нам учиться у них. И как было бы хорошо это...

«Итак, — сводя все к одному, говорит святой Исаак Сирин, — если ты любишь чистоту, отсеки ко всему любовь, расточаемую на всех⁶², и, вошедши в виноградник сердца своего, делай в нем [Мф. 20, 2], истребляй в душе своей страсти, старайся не знать злобы человеческой. Чистота взирает на Бога, воссиявает и цветет в душе не вследствие прошения, но вследствие неведения злобы какого бы то ни было человека. Если же желательно тебе, чтобы сердце твое соделалось вместилищем тайн нового мира, то обогатись сперва делами телесными, постом, бдением, службою, подвижничеством, терпением, низложением помыслов и прочим. Связывай ум свой чтением Писаний и углублением в них, напиши пред очами у себя заповеди и отдай долг страстей, когда бываешь побежден и побеждаешь. И непрестанным молитвенным и [просительным] собеседова-

-247-

нием (разумеется с Богом. — Еп. Варнава) и углублением в молитвословия искореняй в сердце своем всякий образ и всякое подобие, прежде тобою воспринятое⁶³. Приучай ум свой углубляться в тайны Спасителева

домостроительства и оставь просить себе ведения (разумения тайн духовного порядка. — Еп. Варнава) и созерцания, которые будут в своем месте и в свое время, превыше словесного описания. Продолжай делание заповедей и труды в приобретении чистоты; и проси себе у Господа в молитве огнем разжженной о всем печали (какую влагал Он в сердца апостолам, мученикам и отцам), да уканет она в твое сердце, и да сподобишься умного жития... Законная дверь, вводящая в это, есть любовь. Если приобретем любовь, она вводит нас в это. Если же сподобимся сего [дарований духовных] по благодати без любви, то непременно когда-нибудь утратим мы это; потому что стяжание и страж высших святых и божественного жития есть любовь [1 Кор. 13, 1-2]»⁶⁴.

Так, в подвижничестве все связано между собою и завершается любовью, яже есть союз совершенства (Кол. 3, 14). Без добродетелей и объединяющей их всех любви нельзя достигнуть и созерцания. И сколько бы человек ни употреблял усилий, чтобы духовное низошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он, и возведет взор к духовному сам, и будет доходить до него разумом невовремя, то скоро притупляется его зрение, и вместо действительного усматриваются им призраки и образы — человек впадает в прелесть.

Теперь пора сказать и о самом существе созерцания. Из всего вышеописанного следует, что говорить подробно о сем и пускаться в глубину изысканий — дело лишнее и даже вредное для новоначальных. Но чтобы знали они, ради чего именно им надо подвизаться, и скорбеть, и страдать всю жизнь, приведу из множества описаний созерцания подвижниками Природы несозданной и природы тварной только описание созерцания Божественного Света Св. Троицы (Ин. 8, 12; 1 Ин. 1, 5; 1 Тим. 6, 16), оставленное св. Симеоном Новым Богословом. У последнего этих описаний много, но я выберу из них два, наиболее доступные пониманию молодых подвижников и полезные им, ибо обращены к их сердцу и относятся к покаянному деланию: случаи эти вставлены преподобным в рамку повествования о своих естественных, телесных подвигах. Один случай -248-

дает описание созерцания, полученного им по благодати, за горячность веры и по молитвам его духовного отца, другой — относится к тому времени, когда он уже стал приходить в меру любви⁶⁵, преуспев во всех заповедях и подвигах; он живописует длительный процесс, что лучше проясняет дело.

1. Первый рассказ св. Симеон Новый Богослов ведет не от себя, но якобы от лица некоего послушника.

«Один юный рассказывал мне, что был он послушником у одного старца благоговейного, равного по добродетелям великим святым, и слыша, как он часто говаривал, что на тех, которые подвизаются, свыше приходят божественные озарения и множество света, в каковом состоянии бывает и собеседование Бога с человеками, удивлялся сему, и такое, говорил он мне, возымел я желание получить и себе такое благо, что от жаждания того забывал все, и земное, и небесное, — забывал пищу, и питие, и всякий телесный покой. Старец же мой, будучи великим святым, имел и дар прозорливости и, видя, что я без размышления исполнил все его повеления, между тем не ел и не пил, а был весь погружен в свои мысли, приказал мне есть, потому что имел великое и безмерное ко мне сострадание и благоутробие. Я ел и нехотя, ибо боялся греха преслушания. Но сколько ел, столько еще больше разгоралось во мне пламя внутри. Невыносимо было мне насилие, какое делал мне старец. Слезы текли у меня как река, и, плача так, вскакивал я часто из-за трапезы, думая, по маломыслию, что он полагает препоны доброму моему стремлению, не зная, какую чрезмерную боль и тяготу ношу я в своем сердце.

В один день пошли мы в город, близ которого он жил, для посещения духовных детей его, и пробыли там весь день. Вечером возвратились мы в келью от большого труда и жара алчущие и жаждущие: ибо старец не имел обычая где-либо есть и отдыхать, а было тогда лето, и старцу — годов с шестьдесят. Когда если мы за стол, я не ел, потому что очень утомился и думал, что если поем и попью, то совсем не смогу стать на молитву и с обычным жаром испрашивать желаемого. Так думал я и сидел, как бы находясь вне себя. Тогда святой мой, смотря на меня и, по дару прозорливости, зная причину, по которой я не ел, и какими мыслями занята моя голова, возымел жалость ко мне и сказал:

-249— Ешь, чадо, и пей, и отныне оставь всякую печаль, потому что если бы Бог не хотел явить тебе милость, то не благоволил бы Он привести тебя ко мне.

Итак, поели мы и напились больше нежели вдоволь. Ел и он, снисходя к моему изнеможению.

Когда потом убрали мы со стола, говорит мне он:

— Ведай, чадо, что Бог не благоволит много ни к посту, ни к бдению, ни к другому какому телесному труду, ни к какому другому доброму делу, и не являет себя никому другому, кроме только смиренной, непытливой и благой души и сердца.

Слыша это, я удивился слову и наставлению святого и, горя сильным внутренним огнем и все грехи свои во мгновение ока приведя на мысль, облился весь слезами, текшими из очей моих, и, падши к ногам святого и обняв их, сказал:

— Молись о мне, святче Божий, да обрету милость по твоему ходатайству, так как из тех добрых расположений, о которых сказал ты, я не имею ни одного, да и ничего доброго, кроме только многих моих грехов, которые знаешь и ты.

На это святой мой показал мне такое сильное соболезнование, что сам заплакал и, велев мне подняться с земли, сказал:

— Имею веру, что Бог, такие богатые явивший ко мне Свои милости, дарует и тебе сугубую благодать, ради одной веры твоей, какую имеешь ты к Нему — Богу и ко мне, последнему и худейшему.

Это слово я принял так, как бы слышал его от Самого Бога, и, помышляя о сугубой благодати, какую получил Елисей чрез пророка Илию, уверовал, что, хотя я и недостоин, но человеколюбивый Бог очень скоро творит волю боящихся Его, и, с поклоном испросив молитвы, пошел в свою келью. Отпуская меня, старец дал мне заповедь — прочитать на ночь лишь Трисвятое и — лечь.

Вошедши туда, где имел я обыкновение молиться, и начав: Святый Боже — и вспомнив слово святого старца, я вдруг заплакал и в такие пришел слезы, и в такой пламень к Богу, что не могу выразить того словом, ни той радости и сладостного утешения, какие были тогда во мне.

Падши затем лицом наземь, я увидел нечто дивное, ибо вот — воссиял мысленно во мне великий свет и взял к себе весь мой ум и всю душу. Изумился я такому внезапному -250-

чуду и стал, как вне себя, забыв и место, в котором стоял, и что такое я, и где я, вопиял только: «Господи, помилуй!» — как догадался, когда пришел в себя.

Впрочем, отче мой, кто был тот, кто говорил во мне и приводил в движение язык мой, не ведаю, — Бог то весть, — не ведаю и того, как соединился я с тем светом, в теле ли быв или вне тела. Ведает это тот самый свет, который изгнал из моей души всю тьму и всякое земное мудрование, отнял от меня всю вещественность и тяжесть тела и произвел в моих членах великое расслабление и изнеможение. Это изнеможение и расслабление моих членов и нервов было так сильно от крайнего напряжения, что мне казалось, будто я слагаю с себя бремя тления. В душе же моей он произвел великую радость, умное чувство и сладость, высшую всякой чувственной сладости. Сверх того, он дивно даровал мне свободу и забвение всех помыслов, какие в мире, и открыл самый способ исхождения из настоящей жизни; потому что все чувства ума и души моей прилеплены были тогда к единому неизреченному веселию и радости от того света.

Но когда безмерный тот, явившийся мне, свет мало-помалу умалился и наконец совсем стал невидим, тогда я пришел в чувство и познал, какие дивности внезапно произвела во мне сила того света. Почему, испытав удаление его и видя, что он опять оставил меня одного в этой жизни, я столь много опечалился и душа моя так сильно возбо-лезновала о том, что не могу выразить тебе, как следует, великой скорби, которая как огонь возгорелась тогда в моей душе. Если можешь, отче мой, сам вообрази и болезнь разлучения того, и высоту великого того благодеяния, и безмерную любовь, явленную мне и разгоревшуюся во мне, а я не могу ни языком сказать, ни умом понять безмерность того видения.

Я сказал ему:

— Нет, всечестный отче и брате! Ты изобрази мне действия того света, который явился тебе.

И он, сладкий, исполненный Святого Духа и сподобившийся такого видения, ответил мне кротчайшим и медоре-чивым гласом:

— О отче! Свет тот, когда является, веселит, а когда скрывается, оставляет рану и болезнь в сердце. Приходя или нисходя на меня, Он возводит меня на небеса, одевая и

-251-

меня светом. Он является мне, как некая звезда, и есть не-вместим для всей твари; сияет как солнце, и мне непонятно, как вся тварь держится Его силою. Он показывает мне все, что есть в творении, — и повелевает мне не заходить за пределы человеческого естества. Меня объемлют кровля и стены; а он отверзает мне небеса. Поднимаю чувственные мои очи, чтобы посмотреть, что есть на небе, и вижу, что там все так же есть, как было прежде. Удивляюсь этому — и слышу свыше глас, таинственно говорящий мне:

— То, что видишь теперь, есть таинственное предъизоб-ражение будущих благ, которых, совершенно как они есть, не увидишь, пока носишь плоть. Но возвратись в себя самого и смотри, чтобы не сделать чего-либо такого, что может лишить тебя благ, которые сподобился ты получить. Если же и погрешишь когда, в научение смирению, позаботься не бегать покаяния, потому что покаяние вместе с Моим человеколюбием изглаждает и прежние, и настоящие грехи»⁶⁶.

Далее св. Симеон перечисляет и указывает подобные пути и добродетели, которыми достигается это превышеес-тественное состояние, по описание их я опускаю, ввиду того что они совпадают с теми, что были изложены по преп. Исааку Сирину*.

(*На этом рукопись Главы 13 обрывается. — Прим, составителя.)

-252-

Приложение.

Умное делание подвижника.

Когда, сказывает преп. Исаак Сирин, один из величайших христианских подвижников и мистиков, человек долго пребывает, как должно, в глубоком и пустынном безмолвии, то «забывает себя и естество свое и делается как бы человеком, который пришел в исступление, вовсе не памятуя о сем веке, преимущественно занят мыслью о величии Божием и, погружаясь в это умом, говорит:

— Слава Божеству Его!

— Слава чудесам Его!

— Дивны и необычайны все дела Его!

— На какую высоту возвел Он мое убожество! Чему сподобил меня поучаться, на какие отваживаться помыслы, чем услаждать душу мою!

Обращаясь мыслию к чудесам сим, и всегда ими изумляемый, пребывает он в непрестанном упоении и как бы уже вкушает жизнь по воскресении, потому что безмолвие весьма много содействует сей благодати. Ибо ум его находит возможность пребывать в себе самом с миром, какой приобретен им в безмолвии. А вместе с тем возбуждается сим к памятованию того, что сообразно с порядком жизни его. Ибо, мысленно представляя славу будущего века и блага, по упованию уготованные праведным, пребывающим в оной духовной жизни и в Боге, и новое оное восстановление, не содержит ни в мысли, ни в памяти того, что есть в мире сем. И когда будет сам упоен, снова переносится оттуда созерцанием к веку сему, в котором еще живет, и в изумлении говорит: "О, глубина богатства, премудрости, ведения, смысленности, разумности и домостроительства неисследимого Бога, яко не испытани судове Его, и неизсле-довани путие Его (Рим. 11, 33)! Ибо, когда Он уготовал иной столько чудный век, чтобы ввести в него все разумные существа и

сохранить их в нескончаемой жизни, какая была причина сотворить Ему этот первый мир, расширить его и столько обогатить его полнотою и множеством видов и естеств, и дать в нем место причинам многих страстей и тому, что их питает, и что им противоборствует? И почему сначала поставил нас в этом мире, водрузил в нас любовь к -253-

долголетней в нем жизни и внезапно исхищает нас из него смертию, немалое время хранит нас в бесчувственности и неподвижности, уничтожает образ наш, разливает растворение наше, смешивает его с землею, попускает, чтобы состав наш разрушился, истлел и исчез, и чтобы вовсе не осталось ничего от естества человеческого; а потом, во время, какое определил достопоклоняемою премудростию Своею, когда восхощет, воздвигнет нас в ином образе, какой Ему только известен, и введет нас в другое состояние. Сего не мы только, человеки, надеемся, но и сами святые ангелы, не имеющие нужды в этом мире, по необычайности естества своего малым чем не достигшие совершенства, ожидают нашего восстания из тления, когда восстанет род наш из персти и обновится тление его! Ибо ради нас и им возбранен вход, и они ждут единократного отверстия двери нового века. И сия тварь (ангелы)* (*Таков текст, но об ангелах ли речь здесь? Не о твари ли животной? — Еп. Варнава.) с нами успокоится от тяжести тела, обременяющей нас, как говорит апостол: яко и сама тварь откровения сынов Божиих чает, да свободится от работы нетления в свободу славы чад Божиих (Рим. 8, 19-21), по совершенном разорении века сего в целом его устройстве, и по восстановлении естества нашего в первоначальное состояние".

И отсюда уже возносится умом своим к тому, что предшествовало сложению мира, когда не было никакой твари, ни неба, ни земли, ни ангелов, ничего из приведенного в бытие, и к тому, как Бог, по единому благоволению Своему, внезапно привел все из небытия в бытие, и всякая вещь предстала пред Ним в совершенстве. И снова нисходит умом своим ко всем созданиям Божиим, обращает внимание на чудесность тварей у Бога и на премудрость произведений Его, в изумлении рассуждая сам с собою: "Какое чудо! Насколько домостроительство и Промысл Его превышают всякое понятие, сколько чудная сила Его крепче всех творений Его! Как из небытия привел Он в бытие тварь сию — это неисчислимое множество различных вещей? И как опять разорит ее, уничтожив это чудное благоустройство, эту лепоту естеств, это стройное течение тварей, часы и годы, это сочетание дня и ночи, годовые перемены, эти разнообразные, прозябающие из земли цветы,

-254-

эти прекрасные здания городов и в них приукрашенные чертоги, это быстрое движение людей, это существование их, обремененное трудами от вшествия своего в мир до самого исшествия? И как внезапно прекратится этот чудный порядок, и наступит другой век, и воспоминание о первой этой твари вовсе не взойдет никому на сердце, и будут иное видоизменение, иные помышления, иные попечения! И естество человеческое также не воспомянет вовсе о сем мире и о первом образе жизни своей; потому что ум человеческий прилепится к созерцанию оного состояния и уму людей не будет досуга возвратиться снова к брани с плотию и кровию. Ибо с разорением сего века немедленно приимет начало век будущий.

...И тогда как бы в исступлении размышляет и говорит: "Сколько еще времени будет стоять век этот? И когда восприимет начало век будущий? Сколько еще времени храминам этим спать в этом виде и телам быть смешанными с перстию? Какова будет оная жизнь? В каком образе восстанем и составится естество это? Как прейдет оно в новую тварь?"

И когда размышляет он о сем и подобном сему, приходит он в восторг, изумление и безмолвное молчание. И восстает он в этот час, и преклоняет колена, и с обильными слезами воссылает благодарения и славословия единому премудрому Богу, всегда славимому во всепремудрых делах Его»¹.

Таково внутреннее делание достигшего совершенства молчальника. После размышлений о скоротечности и гибели всего земного надо бы, кажется, ожидать скорбной молитвы об избежании будущего гнева и даровании прощения грехов, но он вместо сего — приходит в «восторг» духовный, в экстаз и с потоками умиленных слез воссылает Богу «благодарения» и «славословия». Это значит, что таковой человек нетленен при жизни и воскрес прежде всеобщего воскресения людей². Он умолил уже Господа за свои грехи и не раб Его уже, а сын.

-255-

Заключение. Православная эсхатология.

§ 1. Смерть (первая, телесная).

Современный врач выразится, что смерть есть просто прекращение физиологических функций организма, философ назовет ее самым страшным и непонятным явлением.

«Для нас, в нашей жизни и во всей нашей Вселенной, есть только одно замечательное событие — это наша смерть», — говорит на этот раз совершенно справедливо Морис Метерлинк¹. Таким образом, с этим явлением постепенно связался целый ряд философских и религиозных представлений в истории человечества, в корне совершенно лживых. Истину тайны смерти и загробного существования человека раскрывает только христианство.

Еще у греков смерть являлась безжалостным существом, хотя и братом сна². Еврипид в «Алкесте» представляет смерть мрачным жрецом подземелья, одетым в черное платье, с жертвенным ножом в руке, которым он отрезает у каждого усопшего по пряди волос. Образ этот не лишен смысла, но становится вполне понятным, как увидим ниже, только в христианстве. Стоики видели цель философии в приобретении уменья умирать, нынешние философы, не имея добродетелей даже этих язычников, просто учат, что смерть есть переход души куда-то зачем-то (К. Краузе, Г. Т. Фехнер и другие).

Каково же учение Церкви об этом предмете? Смерть явилась в мир как наказание человеку за преслушание (Быт. 2, 17; 3, 19), а чрез Адама необходимо сделалась уделом всего рода человеческого (Рим. 5, 12; 1 Кор. 15,22).

Адам, говорит св. Василий Великий , «стал вне рая, вне оной блаженной жизни, сделавшись злым не по необходимости, а по безрассудству. Поэтому он, как согрешил по причине худого произволения, так умер по причине греха. Оброцы бо греха смерть... (Рим. 6, 23.) В какой мере удалился от жизни, в такой приблизился к смерти; потому что Бог — жизнь, а лишение жизни — смерть. Поэтому Адам сам

себе уготовал смерть чрез удаление от Бога, по написанному: Яко се, удаляющий себе от Тебе погибнут... (Пс. 72, 27.)

-256-

Так, не Бог сотворил смерть, но мы сами навлекли ее на себя лукавым соизволением».

«И стали мы люди все тленны и смертны, и нет ничего, что могло бы отстранить этот великий и страшный приговор, — описывает св. Симеон Новый Богослов⁴ то, что произошло вслед за преступлением Адама. — Надобно знать, что как человек имеет тело и душу, то смертей у него две: одна смерть души, другая — смерть тела; равно как и два бессмертия — душевное и телесное, хотя то и другое в одном человеке, ибо душа и тело один человек. Так, душою Адам умер тотчас, как только вкусил [запрещенного плода], а после, спустя 930 лет, умер и телом. Ибо как смерть тела есть отделение от него души, так смерть души есть отдаление от нее Святого Духа... По этой потом причине и весь род человеческий сделался таким, каким стал чрез падение праотец Адам, — смертным по душе и по телу».

Но с пришествием Христа дело изменилось. Чрез исполнение заповедей и приобщение таинствам церковным душа человека снова оживает, делается нетленной благода-тию Св. Духа еще в настоящей жизни. Но тело все-таки умирает, по приговору: ...земля ecu, и в землю отыдеши (Быт. 3, 19). В общее же воскресение, после Страшного Суда, и тело будет нетленным.

Таким образом, «смерть не отменена и не оставлена бездейственной в настоящей жизни, а только попрана и бывает презираема»⁵, благочестивыми, разумеется, а не нечестивыми, которые из-за смрада страстей лишились Св. Духа и умерли душою. Последние же не попирают и не презирают смерть, но она сама их попирает, потому что является для них не переходом в вечную блаженную жизнь, а жесточайшим концом, влекущим душу на дно адово.

Человеку не нужно никогда забывать важной вещи: смерть есть предел времени, назначенного для подвигов его в здешней жизни, и по смерти — нет ни покаяния, ни исправления (Лк. 16, 26; Гал. 6, 10; 2 Тим. 4, 7-8)⁶.

Если принять еще во внимание, что никто не знает, когда придет его смертный час, то понятно, что христианину ничего другого не остается — если он желает быть в будущем веке с Богом, ангелами и святыми, а не с диаволом, — как постоянно готовиться к смерти. ...Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши, — говорил еще древний мудрец (Сир. 7, 39). Имея этот наказ в сердце, святые отцы

-257-

сами исполняли его и другим заповедали, чтобы эти слова Писания все, хотящие спастись, приняли к сведению, потому что без сего и приступить ко спасению невозможно. Ибо как человек принудит себя к доброделанию, если не вселится в него постоянное помышление «о четырех последних — о смерти, о Втором Христовом пришествии, о муке вечной и о животе вечном» .

Так как время своей смерти человеку неизвестно, а главное, так как смерть, как сказано выше, есть наказание за грехи, казнь, после которой человеку предлежит суд, и так как «суд этот будет единственный, окончательный и страшный, а еще более праведный, нежели страшный, или, лучше сказать, потому и страшный, что он праведен» , то понятно, что даже святые страшились смерти. Авва Агафон, великий в древних святых, за три дня до смерти перестал беседовать с братиями и погрузился в глубокое размышление. Окружающие спросили: «Авва Агафон, где ты?» «Я предстою суду Христову», — отвечал он. «Неужели и ты боишься?» — сказали ему. «Я старался по силе моей сохранять заповеди Божий, но я человек; откуда знаю, были ли угодны дела мои Богу?» Братия вновь допытывалась у великого подвижника: «Неужели ты не надеешься на свое жительство, которое было сообразно воле Божией?» — «Не могу надеяться, потому что иное суд Божий, а иное человеческий». Они хотели было его еще о чем-то спросить, но он сказал: «Окажите мне любовь, теперь не говорите со мною, потому что я не свободен». И он скончался с радостью. Очевидно, он увидал пришедших за его душою небожителей*.(*См.: Достопамятные сказания. С. 48. Об авве Агафоне, 29. Прим. составителя.)

Таковы предсмертные минуты духоносного мужа. Ниже я приведу для примера кончину преп. Сисоя Великого, уже в самый момент смерти, в присутствии ангелов, молившего о покаянии и трепетавшего за свою участь. Ради поучения и устрашения нас, имеющих окамененные сердца и души, легкомысленно относящихся к своему будущему страшному концу, Промысл Божий допускал иногда воочию ужас смерти, самого разлучения души с телом и препирательства ее с подступившими бесами и у праведников, творивших еще при жизни знамения и чудеса. Вот такое-то истязание -258-

и заставляет страшиться разумных. Но приведу самый пример.

Про кончину преп. Стефана, около 40 лет проведшего в суровейших подвигах, сподобившегося еще при жизни дара слез, постничества и кормившего, как нередко видели, леопарда из собственных рук, про кончину этого мужа св. Иоанн Лествичник⁹ рассказывает, что он за день до смерти пришел в исступление и с открытыми глазами озирался то на правую, то на левую сторону своей постели, и, как бы истязуемый кем-либо, он вслух всех предстоявших говорил иногда так: «Да, действительно, это правда, но я постился за это столько-то лет», а иногда: «Нет, я не делал этого, вы лжете»; потом опять говорил: «Так, истинно так, но я плакал и служил братиям»; иногда же возражал: «Нет, вы клевещете на меня». На иное же отвечал: «Так, действительно так, и не знаю, что сказать на это, но у Бога есть милость...» «Поистине страшное и трепетное зрелище, — прибавляет св. Иоанн Леетвичник, — было это невидимое и немилостивое истязание. И что всего ужаснее, его обвиняли и в том, чего он и не делал. Увы, безмолвник и отшельник говорил о некоторых из своих согрешений: "Не знаю, что и сказать на это", хотя он около сорока лет провел в монашестве и имел дарование слез... В продолжение сего истязания душа его разлучилась с телом. И неизвестно осталось, какое было решение и окончание сего суда и какой приговор последовал?»

Но Бог, любящий истинных рабов Своих, исполняющих Его заповеди, в большинстве случаев наперед говорит им о кончине их, чтобы с одной стороны избавить их от страха неизвестности, с другой — обрадовать скорым избавлением от тяжелых трудов, скорбей, лишений, гонений, мучений. Святые в свою очередь предсказывали о времени своей кончины близким людям, иногда с точным обозначением имеющих сопровождать ее обстоятельств.

Мне кажется, что это предузнание и назначение святыми наперед точного дня и часа своей смерти, которых, всякий должен сознаться, никто не знает и случайно даже не может описать верными чертами, является одним из лучших доказательств

в пользу существования Бога, Всемогущего и Всеведущего, и уделяющего частицу Своего всеведения праведникам, и распоряжающегося жизнью и смертью по Своему усмотрению. Святой, за несколько месяцев или -259-

дней сообщающий о своей кончине в словах, иногда противоречащих всему окружающему, собирающий в час смерти вокруг себя духовных чад, и с порога потустороннего мира благословляющий их, и предсказывающий им в точности их будущую судьбу, что может быть удивительнее и достославнее, и что могут в противовес этому дать подобное из своей жизни нечестивцы и неверующие!

Но, сделавши одно отступление, я сделаю и другое — приведу примеры, иллюстрирующие высказанную мысль, чтобы не оказаться голословным и показать, что мои доводы являются убедительными не только для меня самого, но и для самых заскорузлых сердец и умов, почерпавших при этом уверенность в науке, — это особенно подходит к нашему времени.

«Жидовин некий, именем Иосиф, живяше в Кесарии, той бе таков врач искусен, яко человека имущаго умрети познавше от жил прежде трех или пяти дней, и сказоваше ему час кончины его. Богоносный же отец наш Василий, провидя духом быти хотящее его обращение ко Христу, любяще его вельми, и часто к беседе своей призывающи его, учаше оставити еврейский закон и прияти святое крещение; но Иосиф отрицашеся, глаголющи: в нейже вере ро-дихся, в той хощу и умрети. Святый же рече ему: веру ими ми, яко ни аз, ниже ты умреши, донележе не родишися от воды и духа: кроме бо сея благодати, не мощно есть внити в Царствие Божие. Еда ли и отцы твои не крестишася во об-лаце и мори, и пиша от камене, иже бе проображением духовного камене Христа, от Девы спасения ради нашего родившагося, Егоже отцы твои распяша, и погребен быв воскресе в третий день, и на небеса возшед седе одесную Отца, и оттуду приидет судити живым и мертвым? Многа же и ина полезная словеса сказоваше ему святый; но жидовин пребываше в неверствии своем. Егда же приспе время отшествия святаго к Богу, разболеся святый, и призва жидовина аки бы врачевския от него помощи требуя, и рече ему: что мнится ти о мне, Иосифе? Он же осязав жилы святаго, рече к домашним: уготовите вся, яже к погребению, яко умрет абие. Василий же рече к нему: не веси, что глаголеши. Рече же жидовин: веру ми ими, владыко, яко еще солнце днесь не зайдет, а ты умреши. Василий же глагола ему: аще пребуду до утра, до часа шестаго, то что сотвориши? Отвеща Иосиф: да умру. Святый же рече: ей, да умреши греху, да оживеши

-260-

Богу. Глагола ему евреин: вем, что глаголеши, владыко, се клянуся тебе, яко аще жив будеши до утра, то сотворю волю твою. Помолися же к Богу божественный отец Василий, да продолжит живот его до утра спасения ради евреинова, и получи просимое. Во утрие же посла призвати его, и не ят веры Иосиф слузе зовущему его, дабы Василий был жив, обаче иде видети хотя умершаго: увидев же его жива суща, бысть аки во изступлении. Таже падши на нозе святому, истинным сердцем рече: велик Бог христианский, и несть инаго Бога разве Его, отрицаюся убо богоненавистнаго жи-довства, и приступаю ко истинней христианстей вере, повели убо, святый отче, не отлагающи подати ми святое крещение, и всему дому моему. Глагола же ему святый Василий: аз сам крещу тя моими руками. Приступив же евреин, ося-за руку святаго десную, и рече: изнемогоша силы твоя, владыко, и естество до конца ослабе, не можеши убо мя крес-тити сам. Отвеща Василий: имамы Создателя укрепляю-щаго нас, и восстав вниде в церковь, и пред всеми крести жидовина и весь дом его, нарече же того Иоанном; и причасти его Божественных Тайн, сам литургисав в той день, и поучив довольно новокрещеннаго о вечной жизни, и ко всем словесным своим овцам слово учительное сотворив, пребысть до часа девятаго. Таже последнее всем целование и прощение дав, благодарение воссылаше Богу за вся неиз-реченныя ему благодати, и еще благодарению сущу во ус-тех его, предаде душу свою в руце Божий, и приложися ко архиереом архиерей, и к проповедником великий гром слова...» ю

Но в чем же состоит сама смерть? Кто эти «истязатели», о которых упоминалось выше в житии преп. Стефана и о которых говорит Сам Христос (Лк. 12, 20: anrnxouoiv)?

Из всех примеров святоотеческой или вообще церковной литературы¹¹ я приведу здесь наиболее подробное и обстоятельное описание последних минут

жизни человеческой и самого момента смерти из сказания блаж. Феодоры в житии

12

преп. Василия Нового . Когда ученик последнего, Григорий, в видении просил блаженную старицу, уже прошедшую мытарства (см. следующий параграф) и находившуюся в блаженных обителях, рассказать о своей кончине и об обстоятельствах, сопровождавших ее смерть, то она поведала ему следующее:

«Чадо Григорий! О страшной вещи вопросил ты меня, о

-261-

которой и вспомянуть ужасно. Когда настал час моей смерти, я увидела лица, которых никогда не видала, услышала глаголы, которых никогда не слыхала. Что скажу? Лютые и тяжкие бедствия, о которых я не имела понятия, встретили меня по причине дел моих; но молитвами и помощью общего отца нашего Василия я избавилась от них. Как рассказать тебе ту телесную боль, тягость и тесноту, которым подвергаются умирающие? Как бы кто, обнаженный, упавши на великий огонь, горел, истаявал, обращался в пепел: так разрушается человек смертною болезнью в горький час разлучения души с телом. Когда я приближалась к концу моей жизни, и наступило время моего преставления, тогда увидела я множество эфиопов, обступивших мой одр. Лица их были темны, как сажа и смола; глаза их — как каленые угли; видение так люто, как сама геенна огненная. Они начали возмущаться и шуметь. Одни ревели, как звери и скоты, другие лаяли, как псы, иные выли, как волки. Смотря на меня, они ярились, грозили, устремлялись на меня... между тем, как бы ожидая какого судию, долженствующего прийти, готовили хартии и развивали свитки, на которых были написаны все мои злые дела. Убогая моя душа была объята великим страхом и трепетом. Не только томила меня горесть смертная, но и грозный вид и ярость страшных эфиопов были для меня как бы другою лютейшею смертью. Я отвращала глаза мои во все стороны, чтобы не видеть страшных лиц их и не слышать голоса их, но не могла избавиться от них, — они всюду шатались; помогающего мне не было. Когда я окончательно изнемогла, то увидела двух светоносных ангелов Божиих, в образе юношей невыразимой красоты, идущих ко мне. Лица их сияли, взор был исполнен любви; волосы их были, как снег, белые с злато-видным отблеском; одежды их сверкали, как молнии; они были препоясаны златыми поясами... Приближаясь к одру моему, они стали на правой стороне его, тихо беседуя друг с другом. ...Черные эфиопы содрогнулись и отступили несколько далее. Один из светоносных юношей, с гневом обращаясь к

темным, сказал: "О бесстыдные, проклятые, мрачные и злобные враги рода человеческого! Зачем всегда предваряете приходом к умирающим, и молвою вашей устрашаете и смущаете всякую душу, разлучающуюся с телом? Но не очень радуйтесь, потому что здесь не найдете ничего. Есть Божие милосердие к этой душе, и нет вам в -262-

ней ни части, ни жребия". Когда ангел перестал говорить, эфиопы зашатались, подняли клич и молву — начали показывать злые мои дела, содеянные от юности, и вопияли: "Ничего в ней не имеем? А эти чьи грехи? Не она ли сделала то и то?" Так вопия, они стояли и ожидали смерти. И вот пришла смерть, рыкая, как лев, видом очень страшная, человеческого подобия, но без тела, составленная из одних нагих человеческих костей¹³. Она принесла различные орудия к мучению: мечи, стрелы, копья, серпы, пилы, секиры и другие неведомые. Узревши это, смиренная моя душа вострепетала от страха. Святые ангелы сказали смерти: "Не медли, разреши эту душу от союзов плотских, скоро и тихо разреши ее: она не имеет много тяжести греховной". Смерть приступила ко мне, взяла малую секиру и отсекла мне сперва ноги, потом руки; после другими орудиями расслабила мне все члены, отделив их по суставам один от другого. Я лишилась рук, ног; все мое тело омертвело, и я уже не могла двигаться. Потом отсекла мне голову — я не могла приводить в движение головы моей, соделавшейся мне чужою. После этого она растворила в чаше какой-то состав и, приложив к устам моим, насильно напоила меня. Так горько было это питье, что душа моя не могла вынести его: содрогнулась и — выскочила из тела... Светоносные ангелы тотчас приняли ее на свои руки. Оглянувшись назад, я увидела лежащее мое тело бездушным, нечувственным и недвижимым. Как бы кто, совлекшись одежды и кинувши ее, стоял и смотрел на нее: так и я смотрела на тело мое и удивлялась. В то время как святые ангелы держали меня, демоны, бывшие в образе эфиопов, обступили нас, вопия: "Множество грехов имеет эта душа: пусть отвечает нам!" — и показывали грехи

14

мои» .

Далее идет повествование о том, как душа блаженной Феодоры в сопровождении своего ангела-хранителя и ангела-вестника смерти¹⁵, с одной стороны, и бесов — с другой, стала восходить по мытарствам.

С точки зрения чистого неверия смерть представляет такое нелепое и непонятное явление в жизни, равного которому нет другого. Она есть прекращение сознания. Последние минуты угасающего в болезни человека поэтому должны бы быть для мышления самыми трудными, непроизводительными. Так называемое «ясное, полное сознание» и «твердую память», чтобы быть последовательным,

-263конечно, надо понимать относительно. И полагая с материалистами, что мысль есть движение мозгового вещества, которое при конце жизни должно быть крайне истощено, необходимо заключать, что в предсмертные минуты ум не должен уже производить гениальные мысли, хотя б они принадлежали Шекспиру, Гете, Ньютону. Если же допустить, что мы имеем дело с сумасшедшим, слабоумным, полным идиотом, у которых как раз мозговые центры-то повреждены, то, безусловно, должно думать, что при смерти, они уже прямо становятся животными, без признаков малейшей разумности. Странно бы было, чтобы неумолимая, бездушная, действующая по непреложным законам природа, в самые последние минуты человека, минуты не выздоровления его, когда поднимаются и укрепляются все силы душевные и телесные, а в минуты смерти, всеобщего угасания организма, его гибели и разложения, вдруг не только бы восстановила сознание и мышление в прежнее состояние, здоровое, но и придала бы ему такую силу и выражение, каких оно не имело раньше. Нельзя, конечно, признавая строгую эволюцию и хотя бы некоторую целесообразность в природе ожидать, чтобы идиот перед смертью не только бы вдруг поумнел, но и получил способности, которых в обычном состоянии не имеет иногда здоровый. Всем этим я хочу сказать, что все мои предыдущие слова .о просветлении и расширении сознания человеческого до границ прозорливости, о том, что предсмертные минуты, когда человеку открывается иногда уже горний мир прежде, нежели он отошел в него, являются поэтому наиболее яркими и превосходными, хотя бы он был и без языка, должны для неверующих казаться невероятными. Их собственное мнение на этот счет я сейчас постарался изложить. Однако наука, в которую одну только они веруют, говорит чудные и странные для нее вещи, твердо и ясно подтверждающие таинственное учение св. Церкви о смерти. Конечно, приводимые мною факты только упоминаются известными неверующими учеными, а не объясняются, потому что не сказать о них нельзя, раз они существуют, — это было бы уже шарлатанство; сказать же безбожнику нечего: и не знает он ничего духовного, и не верит ему.

Вот эти факты.

«Мне лично приходилось наблюдать, — говорит известный психиатр проф. П. Ковалевский¹⁶, — хронических -264-

слабоумных, много лет пребывавших в этом состоянии, не помнивших ни отца, ни матери, ни детей, ни даже своего имени, которые за несколько минут (30-120) до смерти вполне ясно и отчетливо вспоминали о семье, о делах и вели правильный и разумный разговор. Egger говорит, что более, чем 1/4 умирающих маниаков перед смертью возвращаются в сознание и разумность. Даже тупоумные и идиоты в момент смерти представляют просветление сознания, в течение которого они проявляют необычные для них память и разумность...

Это явление изменения душевного состояния в предсмертном состоянии [курсив автора] не составляет достояния исключительно душевнобольных, — оно бывает и у душевно здоровых с затяжным исходом и агонией...

Иногда происходят в памяти такие обострения, которые поражают окружающих. Так, Fere наблюдал больного, который, вследствие истощения находясь в предсмертном состоянии, заговорил на непонятном окружающим языке, — оказалось, что это он заговорил по-фламандски, причем в течение последних лет жизни он совершенно не помнил этого языка...

Этот момент прояснения сознания перед смертью у хронических душевнобольных имеет весьма важное судеб-но-психиатрическое значение, которое в иных случаях может давать повод к возникновению вопроса о гражданской правоспособности данного лица в момент смерти и исполнении его воли».

Зачем бы полному идиоту за несколько минут до совершенного «прекращения сознания», по мнению безбожников, становиться вполне здоровым и умственно развитым человеком, и почему бы этому случаться так часто, и откуда бы самые силы и способности взялись, которых не имелось и тогда, когда физически организм был силен и крепок, если бы предсмертные минуты не давались Богом человеку для последней подготовки к переходу в вечность и к Страшному Суду, где с него спросят отчет за проведенную жизнь. Милосердие Божие дает возможность в эти минуты даже идиоту одуматься, привести в порядок свои мысли, оглядеть разумным взглядом всю свою прошедшую жизнь, найти в ней недочеты и грехи и воздохнуть к Богу со слезами предсмертного раскаяния за вольные и невольные ошибки и прегрешения.

А затем это просветление показывает, что безумие есть болезнь, устранить или продолжить которую силен один Бог, а не зависит исключительно от какого-нибудь «пигментно-жирового перерождения ганглиозных клеток» или «гиперемии мозговых оболочек». Придет время, и — все встанет на свое место и начнет исполнять свое назначение, хотя по естественным законам этого бы и не должно уже быть.

Представленная выше картина смерти дает понятие о таковой в отношении человека, до некоторой степени «среднего», — ни отчаянного грешника, ни великого праведника. Что же касается последних, то состояние предсмертное и в момент смерти у них сильно разнится от указанного; и насколько славно отшествие из этого мира душ праведных, настолько страшно для грешника. Здесь сбывается слово пророка Давида: Смерть грешника люта... (Пс. 33, 22.)

Приведу в качестве примера блаженной кончины смерть преп. аввы Сисоя Великого.

Когда он стал умирать и сидели вокруг него отцы и братия, просияло лицо его, как солнце, и говорит он им: «Вот авва Антоний пришел». И опять просияло лицо его еще более, и сказал: «Вот лик апостолов пришел». И удвоился свет лица его, и вот он как бы говорит с кем. Сказали же ему старцы: «С кем разговариваешь, отче?» И сказал: «Вот ангелы пришли взять меня, и прошу, чтобы позволили мне покаяться немного». Говорят ему старцы: «Не имеешь ты нужды каяться, отче». Сказал же им: «Поистине, не знаю о себе, полагал ли я начало». И узнали все, что он уже совершен. И опять вдруг сделалось лицо его, как солнце, и ужаснулись все. И он говорит им: «Вот Господь пришел и говорит: несите ко Мне сосуд избранный пустыни». И тотчас предал дух. И сделался как молния, и наполнилось все место

17

благоуханием .

Таких и подобных ему случаев в житиях святых рассказывается немало, и они стоят совершенно независимо от места, эпохи, национальности этих святых, потому что, по апостолу, Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же¹⁸ (Евр.

13, 8).

То, что я говорил выше о представлении смерти как о «нелепом явлении», при котором на тело человеческое смотрят как на простую падаль¹⁹ (а св. Церковь, наоборот, тело всякого умершего, даже грешника, именует «мощами»!)²⁰,

-266-

относится только к «культурным» людям, дошедшим до крайней степени извращения своей богоподобной природы и опустившимся до скотоподобного состояния. Но человечество на всех ступенях и во всех возрастах своей жизни носило в себе уверенность, что добрая смерть есть законный удел людей, что умереть даже по внешности «честно», «славно», «красиво» — а если бы можно, то так, как умирали святые, — необходимо человеку как таковому. Отсюда придание человеку по смерти благообразного выражения (закрытие глаз, рта), впрыскивание средств, препятствующих гниению, замораживание, бальзамирование — для того, чтобы уничтожить предательские и зловещие признаки «недостоинства» человеческого: тления, гниения, разложения. Отсюда желание сделать саму обстановку смерти «красивой». Если люди мира сего лишены благодатного дара чувствовать себя в последние минуты сильными, распространять вокруг себя отблески небесного света и благоухание райских садов, то их, пусть прибитый, но все же богоподобный дух не может примириться со своим унижением, и хочет, по крайней мере для стороннего взгляда, показать себя красивым, блестящим, и создает поддельную обстановку величественной смерти. Но и этого он иногда не в силах достигнуть, а если что и делает, то получается

жалко, уродливо, по-шутовски.

21

Так, Тацит передает, что мать знаменитой своим чудовищным распутством Мессалины, находившаяся при ней в последние минуты жизни, советовала ей, чтобы она хоть «красивой смертью» несколько загладила свои преступления (т. е. советовала ей «красиво» покончить жизнь самоубийством), потому что, кроме этой «красивой смерти ей ничего больше не остается — neque aliud, quam morti decus». Но, прибавляет Тацит, «дух, растленный похотями, не мог предпринять ничего достойного похвалы» («Sed a nimo per libidines corrupto nihil honestum inerat»).

Еще вспоминается мне случай, о котором я где-то когда-то читал в периодической печати. Речь идет о молодом человеке и девушке, решивших умереть вместе «красивой» смертью. Конечно, легко догадаться, что дело имело романическую подкладку: невозможность удовлетворить, «по не зависящим от них обстоятельствам», свою страсть и сочетаться для прикрытия ее браком. Я изложу конец их истории в двух словах: они заказали «свадебный» ужин, уб--267-

рали стол и ложе цветами и в подвенечных костюме и платье окончили жизнь самоубийством. Получилась бутафорная инсценировка, возбуждающая омерзение, жалость, ужас, но никак не являющаяся делом «honestum», достойным похвалы — хотя бы в понимании язычника Тацита.

Перейдем теперь к лютой смерти грешников.

Я не буду много приводить примеров из церковной истории; скажу только, что обычно смерть застигает грешников тогда, когда о ней они совершенно не думают, очень часто в момент самого совершения ими греха, и нередко сопровождается тяжелыми и страшными мучениями.

Так, в Четьях-Минеях, под 6 октября, рассказывается, что некий нечестивый язычник, военачальник Асклипиот, однажды во время пира и мерзостных наслаждений упал на пол и, корчась в жестоких мучениях, вопил: «Горе мне! Где боги языческие, которым я поклонялся? Где Зевс? Где Меркурий?.. Горе мне, ибо не существуют они и не помогут мне... А я ныне отхожу на страшный суд единого истинного Бога, служителей Которого я гнал». Затем он начал рвать зубами свое тело, жевать язык и в таких жестоких муках испустил дух.

О многих исторических лицах можно сказать, что если они и не умирали таким же жалким образом, то все же смерть их заставала врасплох (как далеко это от почти всегдашнего предузнания праведниками своей кончины!) и при обстоятельствах, с точки зрения строгого христианина, позорных и необычных.

1. Так, известный художник Ге, друг Л. Толстого, пропагандировавший в

своих картинах современное антихристианское направление, выступающее в

22

пользу естественных наук против всего сверхъестественного , умер... но лучше, вместо меня, об этом расскажет сама отечественная печать.

«Реалист — отрицавший в искусстве всякую приподнятость и мелодраматичность, — он умер при таком мелодраматическом нагромождении странных случайностей, какое может подтасовать только действительная жизнь, но на изображение которого не решится ни один художник», — наивно сознается биограф.

«В двенадцатом часу ночи (на 2 июня 1894 года), в дождь и грозу, он подъехал на подводе к своему хутору, отстоявшему всего на пять верст от станции железной доро-

-268-

ги. Он вез из Нежина приобретенные им там корабельные часы, с глухим башенным боем. Часы были заведены и шли, в силу своей конструкции, несмотря на тряскую дорогу. Подъехав, он стал стучать в окно, разбудил сына, велел расплатиться с возницей и пошел к себе в комнату. Там он поставил часы на стол и стал любоваться своим приобретением. Но вдруг он почувствовал себя дурно, так что без помощи сына не смог добраться до постели. Он стал задыхаться, застонал, начал жаловаться, что ему мало воздуха. Сын распахнул окно, и из сада ворвались дождь и мгла сырой ночи. Страдания умирающего вырвали из его груди ужасный крик. На этот крик кинулась к окну огромная дворовая собака и, поняв, что ее хозяин в агонии, подняла удручающий вой на весь дом. Сын художника, не желая бежать кругом дома и звать на помощь, сорвал с запоров заколоченную дверь, которая вела прямо на лестницу; приставленные к дверям цинковые или железные листы с грохотом обрушились по ступеням и перебудили весь дом. Все сбежались. Крики Ге стихли, а собака все выла, гром прокатывался по небу, и ветер с дождем врывался в комнату. И вдруг в это время на столе забили полночь корабельные часы длинным погребальным звоном, который гудел, казалось, бесконечно и под

23

звуки которого и угасла жизнь художника...»

2. Ужасный конец поэта Фета должен заставить трепетать самих безбожников, должен заставить их поверить в потусторонний мир и его обитателей. Выписываю данные из статьи писателя Бориса Садовского, специалиста по жизни и творчеству этого поэта.

Осенью 1892 г. Фет переехал из деревни в Москву и здесь заболел. «Слабость, между тем, усилилась до такой степени, что врач заметил однажды Марье Петровне (жене. — Еп. Варнава) о необходимости причастить больного. Марья Петровна ответила, что Афанасий Афанасьевич не признает никаких обрядов и что грех этот (остаться без причастия) она берет на себя*.(*Фет был убежденным атеистом. Когда он беседовал о религии с верующим Полонским, то порой доводил последнего, по свидетельству его семьи, до слез. — Прим. Б. Садовского.)

Утром 21 ноября больной, как всегда бывший на ногах, неожиданно пожелал шампанского. На возражение жены,

-269-

что доктор этого не позволит, Фет настоял, чтобы Марья Петровна немедленно съездила к доктору за разрешением. Пока торопились с лошадьми, он не раз спрашивал: скоро ли? и сказал уезжавшей Марье Петровне: "Ну, отправляйся же, мамочка, да возвращайся скорее". Когда Марья Петровна уехала, Фет сказал секретарше: "Пойдемте, я вам продиктую". — "Письмо?" — спросила она. — "Нет", и тогда с его слов г-жа Ф. написала сверху листа: ”Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий*. Добровольно иду к неизбежному”. Под этими строками он подписался собственноручно: "21 ноября. Фет (Шеншин)"**. (Вот он, гордый вопрос о смысле страданий. А что Господь терпел, и святые за Ним? — Еп. Варнава. Мы видели эту записку на листе обыкновенной беловатой бумаги невысокого качества. Почерк самого Фета ясен и определенно-тверд; ничто не указывает, что писал это умиравший. — Прим. Садовского.

Садовской путается здесь. Дальше в примечании он говорит, что Фетом овладело умоисступление — как будто это извинительнее, — и заканчивает: умер в полном сознании (?!). Я понимаю «умоисступление» в святоотеческом смысле, как состояние отчаявшегося сознательного грешника. — Прим, еп. Варнавы.)

На столе лежал стальной разрезальный ножик, в виде стилета. Фет взял его, но встревоженная г-жа Ф. начала ножик вырывать, причем поранила себе руку. Тогда больной пустился быстро бежать по комнатам, преследуемый г-жой Ф. Последняя изо всех сил звонила, призывая на помощь, но никто не шел. В столовой, подбежав к шифоньерке, где лежали столовые ножи, Фет пытался тщетно открыть дверцу, потом, часто задышав, упал на стул со словом: «Черт!» Тут глаза его широко раскрылись, будто увидав что-то страшное; правая рука двинулась приподняться, как бы для крестного знамения, и тотчас же опустилась. Он умер в полном

24

сознании» .

3. Про итальянского поэта Аретино, которого за талант кощунственно называли «божественным», но о порнографическом содержании стихов и драматических произведений которого говорят уже самые заглавия их, как, например, «Бродячая девка» (в подлиннике прямо названа: «Puttana

-270-

errante»), «Сладострастные сонеты» («Sonetti lussuori»), рассказывают, что он так расхохотался над скабрезным и похабным анекдотом, до коих был большой охотник, что упал со стула и тут же умер²⁵.

4. Примечательна также смерть безбожника и похабника (ср. его «Les bijoux indiscrets»), знаменитого французского энциклопедиста Дидро. «Он сидел, опершись на локоть, съев за две минуты перед этим абрикосу. На предостережение жены он отвечал [помянув выразительно «черного» — что я оставлю без перевода]: "Mais que diable de mal veux-tu que cela me fasse?" Через несколько времени жена

снова заговорила с ним, но он уже не отвечал». Пошел в преисподнюю за

26

«черным» .

5. Еще два слова об одном кощуннике и нечестивце. Ла-Метри, тоже, как и первый, «идеолог» «Великой» французской революции, умер от обжорства, «съевши у французского посланника, милорда Тирконеля, целый пирог, начиненный трюфелями...» А сообщает про это не кто иной, как Вольтер, в своих «Мемуарах»²⁷.

6. Поучительна для христианина и смерть императора Петра I: Господь для очищения всех известных его грехов послал ему «нестерпимую каменную

болезнь», в которой он при «двенадцатидневном страдании неумолчно кричал, и

28

тот крик далеко слышен был», как говорит современник, «и потом скончался...»

Не будем обобщать и оправдывать свои страсти, если услышим и то, что болезнь и смерть, постигающая кого-либо, не соответствует степени греховности или праведности того человека. Бывает даже наоборот — праведник умирает иногда мучительною смертью, а грешник безболезненно. «Пути и суды Божий для нас непостижимы: пред ними надобно только благоговеть, а постигнуть их нельзя. Св. Афанасий Великий говорит: "Многие праведники умирают злою смертью, а грешники безболезненною, тихою". В доказательство этого он рассказывает следующий случай. Один монах-отшельник, славный чудотворениями, жил со своим учеником в пустыне. Однажды случилось ученику пойти в город, в котором был начальник злой, не боявшийся Бога, и увидел он, что этого начальника погребают с большой честию и множество народа сопровождает его -271-

гроб. Возвратившись в пустыню, ученик нашел своего святого старца растерзанным гиеною и стал горько плакать о старце и молиться Богу, говоря: "Господи, как славно помер тот злой властитель, а этот святой, духовный старец за что подвергся такой горькой смерти, будучи растерзан зверем?" Когда он плакал и молился, явился ему ангел Господень и говорит: "Что плачешь о своем старце? Тот злой властитель имел одно доброе дело, за которое в награду он и удостоился такого славного погребения, а по переходе в другую жизнь ему уже больше нечего ожидать, кроме осуждения за худую жизнь. А твой наставник, честный старец, во всем угодил Богу, и, будучи украшен всякою добротою, он, однако ж, как человек, имел один малый грех, который такою смертью очищен, прощен, и отошел старец к вечной жизни совершенно чистым" (Пролог, 21 июля).

Однажды некоторый человек упал в реку и утонул. Одни говорили, что за грехи свои погиб, а другие, что такая смерть случайно последовала. Блаж. Александр спросил об этом великого Евсевия. Евсевий ответил: ни те и ни другие не узнали истины. Если бы всякий получал по делам своим, то весь мир погиб бы. Но диавол не есть сердцеведец. Усмотрев человека, приближающегося к смерти, он расставляет ему сети искушений, чтобы подвергнуть его смерти: возбуждает его на ссору или на другое худое дело, великое или малое. По козням его, иногда от малого удара или от другой маловажной причины человек умирает; или влагает мысль перейти реку во время половодья или в другую напасть старается ввести его без всякой нужды. Случается, что иных бьют без милости, почти до смерти, или оружием ранят, и они умирают; а иногда и от легкого удара умирают. Если кто в жестокий холод зимою отправится в дальний путь с явною опасностью замерзнуть, то сам будет виновником своей смерти. Если же отправится в хорошую погоду, на дороге вдруг застигнет его непогода, от которой некуда укрыться, и он погибнет, то такой умирает мученическою смертью. Или: если кто, надеясь на свою силу и ловкость, хочет переправиться чрез быструю и бурную реку и утонет, по своей воле подвергся смерти (и будет осужден как самоубийца). Если же кто, видя, что река такая не опасна, другие переходят благополучно, по следам их и сам пойдет, и в это время диавол за-пнет ему ноги, или иначе как споткнется и утонет, то такой умрет мученическою смертию (Пролог, 23 марта).

-272-

Когда грешники умирают лютою смертию, то за мученическую кончину получают прощение грехов или облегчение мучений в будущем. А когда

праведники подвергаются нечаянной, мученической смерти, то за это им увеличивается награда в будущей жизни.

Св. Афанасий Великий говорит: многие праведные жизнь свою проводят в продолжительных, жестоких болезнях, а грешные иногда умирают мирно и скоро, без страданий. Св. Григорий говорит: часто благочестивые подвергаются большим скорбям и томлению и прежде, и во время смерти: потому что имеют некие малые грехи, чтобы очиститься от них. Ибо нет праведника, который бы не имел какого-нибудь греха; и нет грешника, который бы не имел чего-нибудь доброго, за что в награду он и удостаивается мирной кончины. Но, получив здесь всю награду, в будущей жизни тем строже будет осужден за худые дела (Пролог, 30 апреля).

В одном солунском монастыре некая девственница, подвергшись искушению от диавола, не стерпела, ушла в мир и жила распутно несколько лет. Потом, образумившись, она решила исправиться и возвратиться в прежний монастырь на покаяние. Но едва только дошла до ворот монастыря, упала и умерла. Одному епископу Бог открыл о смерти ее, и тот видел, как святые ангелы пришли, взяли душу ее, а бесы вслед них шли и спорили с ними. Святые ангелы говорили, что она столько-то лет служила нам, душа ее наша. А бесы говорили, что она и в монастырь-то вступила с леностью, как же вы говорите, что она покаялась? Ангелы отвечали: Бог видел, что она всеми мыслями и сердцем приклонилась к доброму, потому и принял покаяние ее. Покаяние зависело от ее доброй воли, а жизнью Бог владеет. Бесы с посрамлением удалились (Пролог, 14 июля).

Преп. Афанасий Афонский прославился благочестием, святостью и чудотворениями; но Бог, по непостижимым для нас судьбам, назначил ему несчастную, по-видимому, смерть и заранее открыл ему, что он с пятью учениками своими будет задавлен сводом церковного здания. Святой Афанасий намеками говорил об этом и в последнем поучении братии, как бы прощаясь с ними, и, после поучения, поднявшись с пятью избранными учениками на верх постройки, тотчас был задавлен обрушившимся зданием (Четьи-Минеи, 5 июля).

-273-

Св. Златоуст говорит: "Если увидишь, что праведник терпит злую кончину, не упадай духом: ибо несчастия уготовляют ему светлый венец. Бог наказывает некоторых на земле, чтобы облегчить им тамошнее наказание, или совсем освободить их от оного, когда видишь, что некоторые или при кораблекрушении погибли, или задавлены домом, или потонули в реке, или другим насильственным образом окончили жизнь, между тем, как иные, подобно им или еще хуже, грешат, однако остаются невредимыми, не смущайся и не говори: отчего эти согрешающие одинаково не пострадали одинаково? Бог попускает одному быть убитым, облегчая тамошнее наказание ему, или пресекает феховность его, чтобы, продолжая жизнь нечестивую, не собирал для себя большее осуждение. А другому не попускает такой смерти, чтобы, наученный казнию первого, он сделался благонравнее. Если же вразумляемые не исправляются, виновен не Бог, а беспечность их" (Беседа 2 о

29

Лазаре)» .

В заключение упомяну еще об одном чуде божественном, говорящем, что даже такое явление, как смерть, от коей никто не может защититься, находится в руках Господа, которую Он, когда хочет, посылает и, когда хочет, отстраняет, по Его же слову: Аз убию и жити сотворю; поражу и Аз исцелю, и несть иже измет от руку Моею... (Втор. 32, 39.) Речь идет о возможности смерти одного лица за другое с

тем, чтобы последнее, выздоровев от смертельной болезни, еще продолжало жить столько времени, сколько положено было в Совете Божием прожить

30

первому .