1. 1. Что такое молчание? «Молчание есть тайна будущего века, а слова суть орудие мира сего», — сказал св. Исаак Сирин1, а вслед за ним и преп. Серафим Саровский2.
«Благоразумное молчание есть матерь молитвы, воззвание из мысленного
пленения3, хранилище божественного огня4, страж помыслов, соглядатай врагов5,
6
училище плача , друг слез, делатель памяти о смерти, живописатель вечного мучения, любоиспытатель грядущего суда, споспешник спасительной печали, враг дерзости , безмолвия супруг, противник любоучительства, творец видений, неприметное предуспеяние, сокровенное восхождение»8.
Но не забудем: то, что сказал сейчас св. Иоанн Лествичник, все это относится к благоразумному9 молчанию и к молчанию «в разуме», как выражается еще преп. Серафим Саровский10.
2. Польза от молчания
«Всем полезно безмолвие и удаление от вещей и от людей, — учит св. Петр Дамаскин11, — особенно же страстным и немощным». Ибо «любитель молчания»
[опять говорю — здравого] «приближается к Богу и, тайно с Ним беседуя,
12
просвещается от Него» . «От уединения и молчания рож-120-
даются умиление и кротость; действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить воде оной тихой Силоамской, которая течет без шума и звука,
13
как говорит о ней пророк Исайя: воды Силоамли текущая тисе (Ис. 8, б)» . «Если будешь соблюдать молчание, то найдешь покой везде, где бы ты ни жил», — сказал авва Пимен Великий. И еще сказал, что с каким бы искушением кто ни боролся, «победа в нем — молчание»14.
«Молчаливый много восхваляется у Христа, но не будет приятно приближение его тем, которых бесы уловили пристрастием к забавам и парению ума», — замечает св. Исаак Сирин15. Истину сего, конечно, познал на себе всякий спасающийся и всякий погибающий.
Вот еще несколько строк из писаний того же аввы.
«Если сохранишь язык свой, то от Бога дастся тебе, брат, благодать сердечного умиления, чтобы при помощи ее увидеть тебе свою душу и войти в радость Духа. Если же преодолеет тебя язык твой, то — поверь мне в том, что скажу тебе, — ты никак не возможешь избавиться от омрачения»16.
Но, конечно, нужно знать, что такое «свет разума» — то фю<; in? yvroosro^, — который принесло («возсия») человечеству Рождество Христово, как поется в тропаре, чтобы по достоинству оценить эти слова. Даже и сам великий Исаак отказывается это объяснить: «Язык немощен изобразить оное», — говорит он. Всякий познает это, благодатию Божиею, на деле только. Одно лишь могут сказать святые:
«Велик тот человек, который терпением своих членов приобрел внутренно в душе своей чудный сей навык (т. е. молчания. — Еп. Варнава). Когда на одну сторону положить все дела жития сего, а на другую молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах... Не умею и сказать, сколько света воссияет тебе отсюда...»17
Приведу несколько строк из записной книжки преп. аввы Дорофея того времени, когда он был еще новоначальным и записывал в нее свои вопросы и ответы на них старцев Варсонофия Великого и Иоанна, называемого Пророком за его дар прозорливости.
В них отмечается польза молчания во всяком деле и обстоятельстве, и видится, как тонко преподобный следил за всеми движениями своей души и глубоко вдумывался в тайные и едва ли заметные для мирских людей изгибы страстей и добродетелей, вообще, как жил, как мыслил, чем
-121-
интересовался. Про духовный опыт и совершенство рассудительности в ответах св. Иоанна Пророка, которому задавались нижеследующие вопросы, я уже не говорю.
• «Если кого-нибудь хвалят, не должен ли он отвечать, говоря как бы со смирением? — Молчать гораздо полезнее. Ибо если кто отвечает, то это значит, что он принимает похвалу, а это есть уже тщеславие18. Даже и то, когда думает, что
он отвечает смиренно, есть уже тщеславие; ибо если он те же слова, которые сам говорит о себе, услышит от другого, то не может перенести их»19.
Ц «Но случается, что похваливший, заключив из молчания его, что принял похвалу, соблазнится сим; как же должно поступать?
— Неизвестное подвизающийся должен предоставить Богу, да известит Он Сам слышащего. Почему знать: может быть, хваливший получил пользу от его молчания, полагая, что он не принял похвалы, а он думает, что тот соблазнился. Если соблазнивший сам обнаруживает это, тогда должно объяснить ему со смиренномудрием, говоря: прости меня, брат, я ничего не сознаю в себе доброго, потому и не нашел, что тебе отвечать, но помолись о мне Г оспода ради».
• «Случается, что иной действительно грешен и со смиренномудрием, а не по тщеславию говорит истину; неужели он и тогда не должен отвечать? — Не должен, хотя бы и так было. Ибо если он сиренномудрствует на время, но слушающий считает его смиренномудрым, и это будет тяготить его (т. е. вредно будет ему)20, потому что Господь сказал: горе вам, егда добре рекут вам человецы (Лк. 6, 26), относя это к грешникам, которые не имеют дел, а получают похвалу».
• «Как же мы находим, что некоторые из святых, когда их хвалили, отвечали со смирением? — Отцы достигли той меры, о которой сказал Господь: яко егда сотворите сия вся, рцыте, яко раби не ключими есмы (Лк. 17, 10), и поистине почитая себя такими, так и отвечают, как думают о себе. Если же и от другого то же услышат, не приходят в негодование, но благословляют его, как сказавшего истину».
• «Если кто-нибудь, будучи облагодетельствован другим, благодарит его, как своего благодетеля, неужели и в таком случае не должно отвечать? — Молчание всегда хорошо. Но чтобы не показалось, что благотворитель отвергает приносимую ему благодарность, он должен со смирением сказать: "Прости меня, авва, и помолись о мне Господа ра-122-
ди", имея в сердце своем, что он сам ничего не сделал; ибо Господь благодетельствует всем. Притом должен молить Бога, чтобы не понести осуждения за свои слова»21.
3. Причины молчания
«Всегдашнее молчание и хранение безмолвия бывают у человека по следующим трем причинам: или ради славы человеческой, или по горячей ревности к добродетели, или потому что человек внутри себя имеет некое божественное
собеседование и ум его влечется к последнему. Поэтому, если в ком нет одной из
22
последних причин, то по необходимости недугует он первою немощию» .
Примером может служить авва Арсений Великий.
Так, когда авва Марк сказал ему: «Почему ты бегаешь от нас?», старец отвечал ему: «Бог видит, что я люблю вас, но я не могу быть вместе и с Богом, и с людьми. На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у людей — воли различны.
23
Поэтому я не могу оставить Бога и быть с людьми» .
Итак, молчание бывает разное: один молчит потому, что по смирению не считает себя достойным говорить, а другой — потому что не считает других достойными его слушать. Один молчанием хочет прославиться у Бога, а другой посредством того же самого дела ставит себе цель прославиться у людей и сойти у них за мудрого.
Таким образом, бывает и безрассудное, бесовское молчание24. Оно иногда заставляет человека, вместо долготерпения к немощам ближнего, требующим поучить его в чем-то не раз и не два, говорить самому себе: «Ты и раз, и десять раз уже говорил брату, оставь его, пусть он делает, как хочет, а ты отложи попечение, как сказали отцы...» Таковым отвечает св. Варсонофий Великий:
«...от тебя так далеко эта мера (духовного возраста), как небо от земли. Хочешь ли удостовериться в этом? Вспомни, что Господь сказал о деревьях: каковы они, такие приносят и плоды. Рассмотри же, что происходит из молчания, внушаемого тебе диаволом? — Смущение и гнев... Ясно покажу тебе, что долготерпение твое не по Богу: ты собираешь несколько дней, а потом в один день истощаешь мешец свой, и он остается пустым. Долготерпение же по Богу вовсе ничего не говорит до самого конца. А ты, господин мой, брат, подобен властителю: вместо того, чтобы дать рабу своему один удар в ланиту, объяснить ему проступки его и -123-
помириться с ним, терпишь несколько дней, а потом вдруг наносишь брату один
25
удар, который быть может для него убийственным, и берешь (па себя) душу его» .
4. Как приобретается молчание?
С великим трудом26. «Сперва будем принуждать себя к молчанию, — говорит великий молчальник св. Исаак Сирин, — и тогда от молчания родится в нас нечто, приводящее к самому молчанию... Не думай, брат, что, — как рассказывают о чудном Арсении, когда посетили его отцы и братия, приходившие видеть его, а он сидел с ними молча и в молчании отпускал их от себя, — все это делал он
27
совершенно по воле и что вначале не принуждал себя к этому» .
Сказывали об авве Агафоне, что он в течение трех лет влагал камень в уста
28
свои, пока не научился молчанию .
Один старец пришел к авве Ахиле и видит, что он выбрасывает кровь изо рта своего. Он спросил его: «Что это такое, отец?» Ахила отвечал: «Это — слово оскорбившего меня брата. Я старался не открывать его и молил Бога, чтобы оно было взято от меня, — и слово сделалось кровью в устах моих. Я выплюнул его, успокоился и забыл оскорбление»29.
Так трудно дается молчание.
II. 5. О священном безмолвии
Это не то же, что молчание, хотя с внешней стороны кажется тем же самым. Так как в настоящее время, по бесовским внушениям, и собственному неразумию, и по духовной, мягко выражаясь, неопытности, много нареканий возводится на затворничество и безмолвие, если только оно где осталось, то хотя и не требуется для дела спасения людей века сего и новоначальным знать что-нибудь о нем, но я все-таки кое-что приведу, чтобы показать, что оно такое и какова его высота. А подробное изложение очень опасно: людей оно может устрашить своими тайнами, а бесов вооружить на автора, ибо тогда особенно ясно выявляются их бесчиния и коварство. Поэтому, если даже некто из святых, как говорит св. Иоанн Лествичник, воздержался в силу первой причины, то для немощного автора тем более
30
простительно не передавать тайн, принадлежащих святым .
Безмолвие, как говорит равноангельный безмолвник, преп. Симеон Новый Богослов, есть «совершеннейшая из подвижнических добродетелей»31.
«Ни один праздный и любящий беседы человек, — говорит св. Исаак Сирин ,
— да не будет столь бесстыден... и да не говорит, что это [учение св. подвижников]
— изобретение человеческое и изобретено в пользу безмолвия. Напротив того, это учение небесное». Что и доказывается Божественным Откровением (Мф. 4, 1; 14, 13, 23; 17, 1; Лк. 1, 80; Мк. 1, 35, 45; 6, 31-32, 35; 9, 10) и повелением свыше
33
Антонию и Арсению Великим бегать людей и безмолвствовать . «Поэтому, если Бог повелевает нам бегать от всех и столько любить безмолвие, когда пребывают в нем любящие Его, — продолжает св. Исаак, — кто станет выставлять на вид какие-либо предлоги к тому, чтобы пребывать в собеседовании и сближении с людьми? Если Арсению и Антонию полезны были бегство и осторожность, то кольми паче полезны они немощным? И если тех, и в слове, и в лицезрении, и в помощи которых имел нужду целый мир, Бог почтил больше за их безмолвие, нежели за вспомоществование всему братству, лучше же сказать, всему человечеству, то во сколько раз больше безмолвие нужно тому, кто не в состоянии хорошо охранять себя?»34
Итак, это — небесная и величайшая добродетель. Но в чем же, именно, ее величие? Кто имеет право назваться безмолвником? Хотя этому будет посвящено все последующее изложение, но в двух словах надо сказать об этом и здесь.
«Безмолвник тот, кто существо бестелесное усиливается удерживать в пределах телесного дома. Подвиг редкий и удивительный»35.
Это чеканное определение св. Иоанна Лествичника требует от человека полного неразвлечения всех душевных сил: ума, помыслов, сердечных чувствований — и держания их запертыми в теле, как в доме.
Еще сказал:
«Безмолвник есть земной образ ангела, который на хартии любви рукописанием тщания освободил молитву свою от лености и нерадения. Безмолвник тот, кто явственно вопиет: готово сердце мое, Боже (Пс. 57, 8). Безмолвник тот, кто говорит: аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5, 2)»36.
Таким образом:
«Безмолвие есть непрерывная служба Богу и предстояние пред Ним»37.
-1256. Кто может приступать к подвигу безмолвия?
Далеко не все. Тому, кто хочет безмолвничать, нужны духовная крепость и обладание бесстрастием, а иначе его ожидает страшная гибель в этом «тихом» пристанище, называемом затвором.
«Если человек не будет пренебрегать и почестями, и бесчестиями, и ради безмолвия терпеть поношение, поругание, вред, даже побои, не сделается посмешищем, и видящие его не станут почитать его юродивым и глупцом, — то не
38
возможет он пребыть в благом намерении безмолвия...»
«Недугующий душевной страстью и покушающийся на безмолвие подобен тому, кто соскочил с корабля в море и думает безбедно достигнуть берега на
39
доске», — говорит другой учитель святой жизни . Ибо если в обычной жизни, проходимой посреди братии и под руководством старцев, люди едва-едва спасаются и такой образ подвижничества забирает у человека много сил, то безмолвие — еще того больше: «уединенная жизнь требует ангельской крепости», по словам сего же учителя40. Посему у отцов много раз встречаются предупреждения не только не уходить на безмолвие страстным, но даже и не
мечтать об этом41. «Никто из тех, которые подвержены раздражительности и возношению, лицемерию и памятозлобию, да не дерзнет когда-либо увидеть и след
42
безмолвия, чтобы не дойти ему до исступления ума, и только», — говорят они .
И это еще было бы хорошо, если бы человек страдал в последнем случае в затворе только от собственной дерзости и безрассудства, а то он еще и гнев Божий против себя возбуждает, иными словами, и со стороны Бога не получает помощи в подвиге, а навлекает только на себя наказания. Об этом говорят почти все святые.
«Всякого человека, который прежде совершенного обучения в первой части (подвижничества, т. е. в очищении себя от страстей посредством подвигов, а также страданий и скорбей, получаемых от мира, плоти и диавола. — Еп. Варнава), переходит к сей второй [т. е. безмолвию], — говорит св. Исаак Сирин, — привлекаемый ее сладостью, не говорю уже своею леностью, постигает гнев [Божий] за то, что не умертвил прежде уды свои, яже на земли (Кол. 3, 5), т. е. не уврачевал немощи помыслов терпеливым упражнением в делании крестного поношения, но дерзнул в уме своем возмечтать о славе крестной. Сие -то и значит сказанное древ-126-
ними святыми, что если ум вознамерится взойти на крест прежде, нежели чувства его, исцелясь от немощи, придут в безмолвие, то постигнет Божий гнев., за то, что не очистил прежде ума скорбями, не покорил плотских вожделений, но положившись на то, что слышало ухо и что написано чернилами (т. е. если бы кто теперь сел в затвор, захватив с собой «Добротолюбие» в качестве руководства. — Еп. Варнава), устремился он прямо вперед, идти путем, исполненным мраков, когда сам слеп очами. Ибо и те, у кого зрение здраво, будучи исполнены света и приобретя себе вождей благодати (святых ангелов или ангелоподобных старцев. — Еп. Варнава), день и ночь бывают в опасности, между тем как очи у них полны слез, и они в молитве и в плаче продолжают свое служение целый день, даже и ночь, по причине ужасов, ожидающих их в пути, и встречающихся им страшных стремнин и образов истины, оказывающихся перемешанными с обманчивыми
43
призраками оной» .
Но что делать человеку, который не по любочестию, не по лени или еще по чему-либо подобному ушел на безмолвие, а по неведению всего этого и после узнал и смиренно сознал свою ошибку? Начинать ли ему все сначала? Величайший среди безмолвников всех времен, св. Варсонофий Великий, одному из таковых последнего делать не советует, объяснив и причины, почему так, но я отошлю читателя прочесть об этом к самому подлиннику. Скажу только, что самоукорение способно заменить упущенный подвиг безмолвия44.
Таким образом, в безмолвие идут не для того, чтобы освободить себя от страстей (ибо страсти и не могут быть уничтожены безмолвием, можно только заставить замолчать их, устранивши причины (залоги) их)45, но чтобы, освободивши себя наперед от страстей, главным образом, посредством послушания и руководства у духовного отца, искать милостей богообщения и непрестанного, насколько возможно, единения со Св. Троицей (Ин. 14, 23), не воображаемого, а действительного, чего, находясь среди житейской молвы, человек достигнуть не может. А у нас в общежитии думают наоборот, что уходят в затвор для каких-то «высших» подвигов. Истинные безмолвники достаточно уже подвизались раньше и
в безмолвии бросали всякий уже подвиг, а если продолжали его, то это было их личное дело, существенно с делом безмолвия не связанное. И если -127-
бы подвиги нужны были в затворе, то зачем и затворяться: лучше для нас места, как среди братии, и не найти.
Тогда бы, как хорошо говорит св. Исаак Сирин, «некоторые из отцов не оставили бы сопребывания и общения с людьми, а другие не стали бы жить в гробах, и иные не избрали бы себе затвора в уединенном доме, где, всего более расслабив тело и оставив его в несостоянии исполнять наложенные ими на себя правила, при всевозможной немощи и телесном истомлении, с удовольствием целую свою жизнь переносили еще тяжкие постигшие их болезни, от которых не могли стоять на своих ногах, или произнести обычную молитву, или славословить своими устами, но даже не совершали псалма или иного чего, совершаемого телом; и вместо всех правил достаточно для них было одной телесной немощи и безмолвия. Так вели они себя все дни жизни своей. И при всей этой мнимой праздности, никто из них не пожелал оставить своей кельи и, по причине неисполнения ими своих правил, идти куда-нибудь вон или в церквах возвеселить себя гласами и службами других»46.
«Когда же насладятся они ненасытно, вкусив всех благ безмолвия... тогда не довольствуются уже они теми подвигами, которые подъяли прежде, но, по отдохновении от них в таком утешении и услаждении, подаемом в безмолвии, выходят опять на подвиги в исполнении заповедей Христовых и в добродетелях, телесно являемых, не с тою целью, чтобы сделать добро для самих себя, не спасения ради своего, — хотя это, конечно, будет во спасение, — но с тою целью входят они опять в такие подвиги и начинают подвизаться в них, чтобы делать угодное Богу, Коего любят и Коим любимы (действовать по воле Его, бывая в руках Его благопокорливым орудием). Они уже более не борются с диаволом, как боролись прежде, — терпели от него удары и сами наносили их, — но враги, как только увидят их, приходят в страх и убегают. Еще и тех, которые бывают изранены врагами, они тотчас берут на свое попечение, помазывают елеем раны их, обвязывают и вылечивают; вылечив же, научают, как надобно вести брань с этими врагами, какими орудиями и машинами».
Таково слово св. Симеона Нового Богослова47 о порядке духовной жизни человека, подвизающегося как должно. Это все равно что получить у нас высшее образование: нужно пройти начальную школу (период новоначалия), среднюю (средняя степень духовного развития) и университет (затвор)48.
-128-
§ 4. Самоукорение. Плач.
Каждое доброе дело ведет ко спасению, но самоукорение и плач о грехах своих, можно сказать, одни, без всяких иных добродетелей, сильны освободить человека от будущего наказания и ввести непорочным (даже разбойника) в Царство Небесное1. Только они одни дают покой человеку в мире, а без них он, «если бы... сделал себе новое небо и новую землю, и тогда бы не мог быть без забот», как выразился однажды Пимен Великий, величайший делатель плача . Ибо почему
люди волнуются, мечутся, негодуют, гневаются, ненавидят, ропщут? — Потому что не укоряют себя и забывают о своих грехах и о том, что они достойны за них понести большие наказания, чем те, которые они терпят. А «если человек во всем будет винить самого себя, — сказал тот же св. Пимен, — то везде устоит» .
Вот почему святые отцы и сами шли путем самоукорения (а им ведь укорять-то себя, кажется, не за что было), и настаивали, чтобы это делание спасающиеся клали во главу угла своего спасения.
«Возверзи на Господа печаль твою (Пс. 54, 23), и во всех искушениях своих осуждай сам себя как виновного во всем этом, — учит св. Исаак Сирин4. — Ничем не соблазняйся5 и не укоряй никого из оскорбляющих тебя...»
«Поистине, — говорит авва Дорофей6, — если человек совершит и тьмы добродетелей, но не будет держаться сего пути [т. е. самоукорения], то он никогда не перестанет оскорбляться и оскорблять других, теряя чрез то все труды свои».
Равноангельный же наставник и отец иночествующих св. Антоний Великий изрек:
«Делание монаха, превосходящее все другие, самые возвышенные делания его, заключается в том, чтобы он исповедовал грехи свои пред Богом и своими старцами, чтобы укорял себя, чтоб был готов до самого исхода из земной жизни встретить благодушно всякое искушение».
Без этих добродетелей спасение невозможно.
Камнем преткновения для стяжания этих добродетелей обычно бывает любое самооправдание. Человек никак не может признать себя виноватым. Иногда уже дело так ясно, что он сам виноват в чем-нибудь, — ан нет, сейчас же он по-129-
старается вывернуться, подобно ужу или вьюну, и наговорить тысячу всяких вздорных слов (конечно, с обвинением других), лишь бы только не сделать одного поклона и не сказать: «Прости меня, я согрешил... Я ошибся».
«В английской биографии И. С. Тургенева, написанной J. Ыоуё'ом, приводится следующий рассказ нашего писателя об одной его беседе с Виктором Гюго.
"Будучи однажды в гостях у Гюго, — рассказывает Тургенев, — я заговорил о немецкой лирике. Виктор Гюго, не любивший, чтобы кто-нибудь говорил в его присутствии, прервал меня и стал набрасывать портрет Гете.
— Его лучшее произведение, — сказал он олимпийским тоном, — безусловно, "Валленштейн".
— Извините, дорогой метр, — сказал я, — "Валленштейн" написан не Гете, а Шиллером.
— Для меня это безразлично: я не читал ни того, ни другого. Но я знаю их лучше, чем те, которые учили их наизусть”»8.
Одних этих слов: «Для меня безразлично... я не читал, но знаю лучше других»
— для разумного человека достаточно, чтобы оплевать все мирское, всю светскую мудрость и славу и уйти в пустыню для вычищения из сердца своей собственной подобной гнили...
Самооправдание, чтобы утвердиться в человеке и не дать самоукорению возвыситься над собою, выискивает всяческие предлоги.
«Раз я не виноват, и он не за дело меня бранит, то в чем же мне себя укорять?»
— говорит иной. Но мы так говорим из незнания духовной жизни. Мы оземлянились и, что особенно свойственно XX веку, воспитались в материалистических понятиях. (Особенно это относится к интеллигентам, которых с ранних лет начинают пичкать сведениями о разных законах физики, химии, биологии. Таким образом, люди, сталкиваясь с известными явлениями духовной жизни как в теории, так и на практике, ищут для них ближайших, поверхностных причин и, найдя, все дело ими одними и объясняют.) Упала чашка на пол —
9
значит, ее уронили, столкнули, потому что «она сама падать не может» ; показалось, что такой-то или такая-то чем-нибудь грешат, начинаем утверждать уже как непреложный факт: «Ведь я собственными глазами видел», — с запальчивостью отстаивает иной свою «правоту»10.
-130-
Но тому, кто вступил на путь спасения, на котором постоянно у нас шныряют под ногами бесы, превращающие белое в черное и черное в белое, никак верить себе нельзя. Все должно поверять вопрошанием духовного отца. Также и приписывать никому ничего нельзя, ибо в духовной жизни события не обязаны идти одно за другим, подобно картинкам в кинематографической ленте, — одна ушла с экрана, сейчас же на ее место встанет следующая, ее пополняющая и с нею неразрывно связанная, которые в общем и дают связную историю, составленную по известному плану.
Вот пример. Мы оскорбили в гневе кого-нибудь, но он был тогда в благодушном настроении или, может быть, после молитвы получил умиление, и ему не до людей было, и он смолчал. Но вот проходит 2-3 дня или неделя, и обстоятельства переменились. Мы находимся в хорошем расположении духа, а тот человек, наоборот, в дурном. Подходим к нему, желая поделиться какою-либо радостью, новостью — одним словом, с мирным, приветливым чувством, а в это время тому бес шепчет: «Видишь, твой оскорбитель идет... Ему весело, а ты вот хнычь тут... Чего смотришь, всыпь ему на память, чтобы после никогда не приставал...» И мы получаем в обмен на свои открытые объятия брань, попреки, гневный прием. И после — не ведая, что происходило невидимо, — в свою очередь, упрекаем брата, оправдываемся, что мы-де не виноваты, стараемся доказать, что он неправ. Дело иногда доходит до большой ссоры.
Иногда промыслителъно11 Бог попускает спустя долгое время быть наказаниям за наши грехи, и, когда мы не ожидаем, приходит Его приговор. На что же здесь роптать? И как, наоборот, не укорять себя? Разве лучше было бы, если бы Господь наказывал грешников всегда на месте преступления, а не отлагал наказания в ожидании их раскаяния? Ведь бывает, что человек спохватится уже через год-два и тогда только начнет плакать о совершенном когда-то грехе, и то лишь под влиянием каких-либо скорбных и неожиданных напоминаний.
Вообще, мы всегда очень мало знаем о причинах, по которым происходят те или иные события. Так говорят обычно и в миру. А я бы сказал, что мы совсем не знаем этих причин. Для того чтобы человек знал их, он должен прозирать в души своих ближних, в прошедшее, настоящее и будущее, должен знать Суды Божий и козни диавольские. Но кто возьмет на себя это, если он не обезумел?
-131-
Не бывает ли так? Живет человек, и кажется ему, что он все хорошо и как надо делает. Но пройдет несколько месяцев и — если он духовно (да даже и плотски) развивается — замечает, что он вовсе не так и не как должно рассуждал, а надо по-другому. Наконец еще некоторое время проходит, и оказывается, что и последние рассуждения худы были, и тот, кто его учил тогда, был прав, но он этого не замечал и не сознавал (1 Кор. 13, 11). Так, даже мы сами при благоприятных обстоятельствах в иное время замечаем свою неправоту, которой не видели раньше и которой никак не могли себе приписать. Поэтому, когда получаем от ближних оскорбление и в то же время не находим в себе вины, будем во всем всегда укорять себя, а не их. Не находим вины ведь мы, а мы — слепы. Если бы мы обратились к духоносным людям, то они бы нам указали, в чем наша вина. Во всяком случае, мы ее после своей смерти узнаем.
12
Разные бывают случаи. Рассказывает преп. авва Дорофей .
«Однажды пришли ко мне два брата, скорбевшие один на другого. И старший говорил о младшем:
— Когда я приказываю ему что-либо сделать, он скорбит, а я тоже скорблю, думая, что если бы он имел ко мне доверие и любовь, то принимал бы слова мои с уверенностью.
— Прости, авва, — сказал младший, — он говорит мне вовсе не со страхом Божиим, но повелевает, как властелин, и я думаю, что потому и не располагается к доверию сердце мое, как говорят отцы.
Заметьте, как оба они укоряют друг друга, и ни один из них не укорил себя.
Также и других двое скорбели друг на друга и, поклонившись один другому, не получили успокоения.
— Он не от сердца поклонился мне, — говорил один, — и потому я не успокоился, ибо так сказали отцы.
— Так как он не был приготовлен любовью ко мне, когда я просил у него прощения, — оправдывался другой, — то посему и я не успокоился...
Видишь ли, господине, какое смешное суждение!..
Бог знает, как я ужасаюсь, что и самые изречения отцов наших мы употребляем сообразно с лукавою волею нашею и к погибели душ наших.
Каждому из них надлежало возложить вину на самого себя, и один должен был сказать:
-132— Так как я не от сердца поклонился брату моему, то поэтому Бог и не расположил его ко мне.
— Так как я не был приготовлен любовью к брату моему прежде, нежели он просил прощения, то посему Бог и не расположил его ко мне, — должен был сказать другой.
Так же следовало поступить и двум вышеупомянутым. Один должен был сказать:
— Я говорю властительски, и потому Бог не располагает брата моего в доверии ко мне.
А другой должен был помышлять:
— Брат мой со смирением и любовью приказывает мне, но я не послушен и не имею страха Божия.
И ни один из них не нашел пути к самоукорению, напротив, каждый возлагал вину на ближнего. Вот почему мы и не преуспеваем, вот почему и не получаем ни от чего пользы, но все время наше проводим в противлении друг другу и мучим сами себя. Так как каждый оправдывает себя, каждый, как я прежде сказал, позволяет себе ничего не соблюдать, а от ближнего требуем исполнения заповеди,
потому мы и не можем прийти в познание доброго. Ибо, если хотя мало научимся чему-либо, тотчас и от ближнего требуем того же, укоряя его и говоря: он должен был это сделать; почему же он так не сделал?»
«Почему мы лучше от себя не требуем исполнения заповедей и не укоряем себя в несоблюдении их?» — спрашивает знаменитый авва и всех нас, заканчивая свой рассказ.
Даже когда мы не получаем и самого необходимого, в материальном и духовном смысле, и тогда мы всячески должны осуждать, как недостойных получить это, себя, а не других. Пусть то, от малого количества чего успокоится наша душа и чего мы не имеем, находится у других людей в изобилии, чем они пренебрегают и что бросают собакам, но мы не должны роптать (Лк. 16, 21).
Вот как поступали святые. Когда преп. Досифей был в последнем периоде чахотки, лежал и харкал кровью (умер в конце VI или в начале VII века молодым юношей от подвигов, расстроивших его здоровье, ибо он был нежного, благородного воспитания), однажды услыхал от кого-то, что недоваренные яйца помогают в его положении. Это было известно и его старцу преп. Дорофею, смотрителю больницы, который за множеством дел забыл про это. Досифей сказал ему:
-133— Отче, хочу сказать тебе, что я слышал о вещи, полезной для меня, но не хочу, чтобы ты дал мне ее, потому что помысл о ней беспокоит меня.
Дорофей отвечал ему на это:
— Скажи мне, чадо, какая эта вещь?
— Дай мне слово, что ты не дашь ее, потому что, как я сказал, помысл смущает меня о сем.
— Хорошо, я сделаю, как ты желаешь. Тогда больной сказал ему:
— Я слышал от некоторых, что недоваренные яйца полезны харкающим кровью. Но, Господа ради, если тебе угодно, чего ты прежде не дал мне сам от себя, того не давай мне и теперь ради моего помысла.
— Хорошо, — отвечал авва, — если не хочешь, это я не дам тебе, только не скорби.
И он старался вместо яиц давать ему другие полезные для него лекарства, ибо Досифей прежде сказал, что помысл смущает его касательно яиц. «Вот как он подвизался отсечь свою волю, даже и в такой болезни», — заключает его
13
современник, другой ученик аввы Дорофея .
Равным образом и на недостаток духовных благ нельзя роптать, а должно укорять себя за то, что не очистили себя от страстей так, чтобы быть достойными их принять. А то у нас часто такие слышишь фразы среди духовных детей про своего старца: «Вот он с такой-то или с таким-то целый час, а то и два-три беседует, в келье принимает, чаем поит, ласковые слова говорит; мне же дозарезу нужно спросить, а подойти боишься, никогда не поговорит как следует...»
Полезно таким выслушать следующую историю про св. Иоанна Фивейского, ученика аввы Амоя14.
«Он 12 лет служил великому святому, когда тот был болен, и сидел с ним на рогоже15. Но старец не обращал на него внимания. И хотя Иоанн много трудился для него, но старец никогда не сказал ему: будь спасен [по-нашему спа-си-бо
(спаси Бог) — ою0п^]. Когда же старец приблизился к смерти и к нему собрались старцы, то взял за руку его и сказал ему:
— Будь спасен! Будь спасен! Будь спасен!
И обратившись к святым отцам, поручил его им, говоря:
— Это ангел, а не человек!»
Так приходили в совершенство великие святые. Мы обращаем внимание на их сверхъестественные телесные -134-
труды и унываем, с ропотом говорим: «Кто их может понести, они невероятны... Я не могу вместить их... Куда нам...» Но почему мы забываем их духовное делание? Ведь диавол за язык нас не тянет?..
Святые отцы приводят и иные примеры обычных искушений16, когда люди стараются скинуть с себя тяжесть испытания и переложить ее, вопреки заповеди апостола, на чужие плечи (Гал. 6, 2), но для нас довольно и этого. Можно только одно сказать, что, понимаем ли мы свою вину или не видим ее и не сознаем себя повинными в чем-то, мы должны в обоих случаях признавать себя виновными. Святые отцы никогда не оправдывались в том, в чем их обвиняли, хотя бы и в безнравственных поступках, к которым они никогда не приближались даже мыслью17. Только когда называли их еретиками, оправдывались. Да и какой смысл расточать слова и доказательства в защиту своей чести или доброго имени? Доказывать надо не словами, а хорошими делами, и если мы посильно исполняем заповеди Божий и нас все-таки обвиняют, то претерпим клевету (Мф. 5, 11-12); ибо если дела, которые вообще сильнее действуют, не убеждают людей в нашей невиновности, то как могут убедить слова? Если же мы не достигли такой высоты, чтобы на все молчать (Мф. 27, 24)18, то со смирением и страхом Божиим, когда грозит нам большая опасность и наказание, скажем истину: как было дело и что мы не виноваты, — и если нас не слушают, то настаивать на своей правоте не
19
полагается . А если мы сами кругом виноваты да еще стараемся оправдаться, то, ясное дело, подобным поведением заранее сами раздуваем себе геенну20.
Приведу два примера.
21
1. Авва Макарий Великий рассказывал о себе : «Когда я был молод и жил в келье в Египте, взяли меня и сделали клириком в селе. Не желая быть клириком, я убежал в другое место. Сюда ходил ко мне благочестивый мирянин, брал мое рукоделие и доставлял мне нужное. По искушению диавольскому, одна девица в том селе впала в любодеяние. Когда она зачала во чреве, спрашивали ее:
— Кто виновник этого? Она отвечала:
— Отшельник.
Тогда пришли и взяли меня в село, навесили мне на -135-
шею закопченных горшков и ручек от посуды и водили меня по улице, били и кричали: "Этот монах растлил нашу девицу. Возьмите его, возьмите!" И избили меня едва не до смерти.
Подошел один старик и сказал:
— Долго ли вам бить этого монаха, странника?
А мирянин, служивший мне, шел за мною весь в стыде. И его много ругали, говоря: "Вот отшельник, которого ты хвалил! Что он сделал?" А родители девицы
говорили: "Мы не отпустим его, пока не представит нам поручителя, что будет кормить ее".
Я попросил служившего мне мирянина, и он поручился за меня. Возвратившись в свою келью, я отдал ему корзины, сколько имел их, и сказал:
— Продай и отдай жене моей на пропитание.
И говорил самому себе: "Макарий, вот нашел ты себе жену: теперь тебе надобно немного побольше работать, чтобы кормить ее". Работал я день и ночь и посылал ей. Когда же пришло время родить несчастной, то она много дней мучилась и не могла родить. Говорят ей:
— Что это значит?
— Знаю, — отвечала она, — я оклеветала отшельника и ложно обвинила его. Не он сделал это, а такой-то юноша!
Тогда служивший мне мирянин пришел ко мне с радостью и сказал:
— Та девица не могла родить, пока не призналась, что отшельник не виноват и что она солгала на тебя. И вот все село с почестью хочет идти сюда и просить у тебя прощения.
Услышав об этом и избегая беспокойства от людей, я встал и убежал сюда, в скит. Вот первая причина, по которой я пришел сюда!»
2. Рассказывали об авве Агафоне следующее.
«Пришли к нему некоторые, услышав о великой его рассудительности. Желая испытать, не рассердится ли он, спрашивают его:
— Ты Агафон? Мы слышали о тебе, что ты блудник и гордец?
Он отвечал:
— Да, это правда.
Они опять спрашивают его:
— Ты Агафон, пустослов и клеветник?
-136
-Я.
— Ты, Агафон, еретик?
— Нет, я не еретик, — отвечал он. Затем спросили его:
— Скажи нам, почему ты на первые вопросы соглашался, а последнего не вынес?
Он отвечал им:
— Первые пороки я признаю за собою. Ибо это признание полезно душе моей.
А быть еретиком значит быть в отлучении от Бога, но быть отлученным от Бога я
22
не хочу» .
23
Самоукорение, самоуничижение, сокрушение духа приводят к плачу — величайшему подвижническому деланию. Оно необходимо для человека, в нем-то, собственно, и заключается все дело, а предшествующие добродетели удобряют для него только почву, ступеньки к нему. Плач — могущественнейшее средство для стяжания добродетелей и в то же время защита, покров для них, когда они уже приобретены. Вот почему авва Пимен Великий, преизящный делатель плача, сказал однажды:
«Кто плачет о грехах своих, тот делает вдвое: он и работает, и стоит на своей страже»24.
25
Он же сказал : «Плач — сугуб [приносит двоякую пользу]: делает и хранит».
Все святые не что иное делали, как только плакали о грехах своих26; этим и приобретали свои великие дары чудотворения, прозорливости, видения, откровения. В миру у нас совершенно неправильно установилось мнение, что они совершали нечто особенное, непонятное нам и недоступное. Недоступна и
27
непонятна только степень их совершенства, а делание просто — плач о грехах . Все же перечисленное — это приложение к нему, оно само собою уже влечется за ним.
«Желающий избавиться от грехов избавляется от них плачем, — и желающий не
впадать вновь в грехи плачем же избегает от впадения в них. Это — путь покаяния,
преданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути,
28
кроме плача, нет» .
«Не на брачный пир, о друзья, не на брачный пир мы приглашены, — убеждает
со слезами другой великий, — но
-137
29
Призвавший нас сюда поистине призвал на плач о самих себе» .
И опять:
«Мы не будем обвинены, о братия, не будем обвинены при исходе нашей души за то, что не творили чудес, что не богословствовали, что не достигли видения, но, без сомнения, дадим Богу ответ за то, что не плакали непрестанно о грехах
30
своих» .
Соответственно словам было и поведение святых: они плакали, стенали, проливали источники <слез>, не имея ни в чем утешения.
Так, сказывали об авве Арсении Великом, что «во все время жизни своей, сидя за рукоделием, он имел в пазухе платок для утирания слез, падающих из очей его»31.
Св. Иоанн Лествичник удалялся от келий братии в одну пещеру, чтобы его не было слышно и видно (бегал тщеславия), и здесь с великим воплем и рыданиями предавался плачу о своих грехах; стенания и болезненные взывания эти были подобны тем, «которые обыкновенно испускают пронзаемые мечами, или прободаемые разженным железом, или лишаемые очей», говорит его
32
современник .
Но еще преп. Дорофей спрашивал авву Иоанна, называемого Пророком: «...как же мне сохранить плач, когда я нахожусь среди людей, служу другим и забочусь о том, что кому дать из больных [он был смотрителем больницы]? И есть ли
сердечный плач без слез?»
33
И тот ему ответил :
«Не плач происходит от слез, а слезы от плача. Если человек, находясь среди других, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи, то приобретает плач. Ибо чрез это собираются его помыслы и, собираясь таким образом, рождают в сердце печаль по Богу (2 Кор. 7, 10), а печаль эта — слезы».
Но, конечно, это первая ступень, ибо с новоначального (каким тогда был преп. Дорофей) больше и требовать нельзя. А главное в плаче, все-таки, слезы. Однако в то же самое время святой старец выразил в своих словах самую основу этой добродетели и показал, что она заключается в скорби души по Богу и по утраченной чистоте. Тогда и без слез плач будет, а если этого нет, то если бы слезы и в три ручья у нас лились, толку от них нет. И в подвижническом, священнейшем смысле слова, плача нет здесь. Но вопрос о сле-
зах настолько важен, что о нем надобно сказать поподробнее.
Не все слезы ценны. Это положительно нужно сказать, если мы только что начали жить духовной жизнью, хотя отрицать пользу их и нельзя, если мы льем их по Богу. А какая это польза, узнаем на том свете34. Во всяком случае, невелика.
Ценность слез умаляется именно потому, что у новоначальных или людей, не имеющих духовной жизни, те побуждения, по которым они текут, обычно только по внешности кажутся добрыми и по Богу, а на самом деле они нечистого происхождения или, во всяком случае, смешанного и требующего исследования.
«Слезы бывают естественные, которые мы проливаем об умерших, — говорит
35
св. Анастасий Синаит . — Бывают слезы бесовские, когда кто плачет из тщеславия или ради какого-либо вожделения бесовского. Бывают слезы от пьянства и многосочной пищи. Но бывают слезы и очистительные, которые рождаются от страха Божия, от воспоминания о смерти и о вечной муке».
То же читаем у Иоанна Лествичника, который указывает следующие причины происхождения слез у подобного рода людей: «...от естества, от Бога, от неправильной скорби и от скорби истинной, от тщеславия, от блудной страсти, от любви, от памяти смерти и от многих других побуждений»36. <...>
Чтобы слезы были ценны и спасительны, нужно, чтобы они происходили от
37
размышления о будущем разлучении нашей души от тела . Но как узнать, не примешивается ли сюда что-либо нехорошее, ибо демоны очень коварны и всюду вмешиваются?38 Для этого надо исследовать самые свойства нашего преуспеяния, если его действительно можно назвать таковым.
Если плач у человека истинный, по Богу, то первый плод его есть воздержание и молчание уст; вторая ступень — безгневие и непамятозлобие; а совершенные и святые от долголетнего плача приобретают величайшее смиренномудрие, жажду бесчестий, ненасытимое желание невольных скорбей, неосуждение согрешающих,
39
милосердие превыше силы .
Кто плачет по Богу, тот перестает бояться, оставаясь один в самых уединенных и мрачных местах и слыша вокруг себя «шум скаканий бесовских»40.
-139-
Ибо боятся только тщеславные (думающие о себе, что они нечто значат для демонов и что в состоянии их видеть)41, а плачущий нелицемерно угашает в себе все
42
страсти .
Если, наоборот, плач у человека лживый, прелестный (хотя бы сам он и думал, что плачет ради Бога), то у такого одновременно с плачем живет непременно в сердце и раздражительность с гордостью. При этом ум подобного человека иногда тонко возносится над окружающими и осуждает их за то, что они этого дара не
43
имеют , а если кто-то из окружающих имеет дар плача, то завидует тому.
Прибавлю несколько слов еще о плаче совершенных. Хотя в практическом отношении они едва ли пригодятся кому в нынешнем веке, но они могут разрешить некоторые недоуменные и смущающие вопросы, что зачем-де самый плач-то и какое же в нем утешение для человека, о чем постоянно говорится не только у святых отцов, но и в самом Писании.
«Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек плакал от болезни сердца, — говорит св. Иоанн, досточудный игумен Синайский44, — но чтобы от любви к Нему радовался душевным смехом. Отыми грех, и излишни будут болезненные
слезы чувственным очам; ибо когда нет раны, то не нужен и пластырь. У Адама прежде преступления не было слез, как не будет их и по воскресении, когда грех упразднится; ибо тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис. 35, 10)».
Отсюда следует, что если человек воскреснет еще здесь, на земле, прежде всеобщего воскресения45, то есть страстию Христовою, Его страданиями смертное и страстное свое тело облачит в благолепие нетления бесстрастия46 (1 Кор. 15, 53), соделает его свободным от греха (Рим. 6, 6-14; 1 Пет. 4, 1; 1 Ин. 3, 9), то он перестанет в своем плаче находить муку, но обретет некое невыразимое духовное услаждение, так называемый радостотворный плач, по чеканному
47
выражению Иоанна Лествичника, «духовный смех» . Сделать же так, чтобы печаль и слезы вместо скорби доставляли человеку радость, может один только Бог. Итак, благодатные слезы святых есть поистине дар Господень48.
Таким образом, находим следующий порядок в этом делании. Сперва идут у человека слезы горькие, а потом радо-140-
стные, вначале — от страха пред геенной и Страшным Судией, а в конце — от любви к благостному Богу, благоволившему все простить человеку и ниспославшему ему даже Свою благодать в виде дара чудотворений, пророчеств и прочих даров49.
Как у всякой добродетели, так и у плача есть свои условия, при которых он или процветает, или уничтожается.
Возделывают его:
1.. Удаление в помыслах от мира, оставление забот о преходящих и тленных
50
вещах, омертвение ко всему окружающему .
Поскольку подвизающийся ревностнее подвизается в этих добродетелях, постольку скорее и глубже входит в делание истинного плача.
2. Память смерти и загробной участи.
51 52
«Не переставай воображать и вспоминать бездну темного огня, — учат святые отцы53 немилостивых служителей. — Судию немилосердного и неумолимого, бесконечную глубину преисподнего пламени и тесные сходы в подземные места, ужасные пропасти и другое сему подобное, чтобы гнездящаяся в душе нашей похотливость истребилась великим страхом и душа соединилась с нетленною чистотою и приняла в себя сияние невещественного света, блистающего
54
паче всякого огня» .
3. Воздержание языка и отсечение воли.
«Праведен и преподобен Господь, — говорит св. Иоанн Лествичник55, — безмолвствующим с рассуждением Он премудро дарует умиление и благоразумно повинующегося ежедневно веселит. А кто ни того, ни другого пути не проходит законным образом, тому плач не дается».
4. Телесное воздержание в пище, питии, сне и прочем. «Безболезненность сердца ослепляет ум, — вещает все
тот же приснопамятный муж, — а множество брашен иссушает источники слез. Жажда и бдение стесняет сердце, а когда сердце стесняется, тогда произникают слезные воды. Сказанное мною для угождающих чреву покажется жестоким, а для ленивых невероятным, но деятельный муж на деле усердно испытает это. Кто узнал сие опытом, тот возрадуется о сем; а кто еще ищет, тот не обойдется без печали»56.
Зная это, бесы часто строят козни человеку, зло над ним издеваясь. Так, когда нам после насыщения придется -141-
встать на молитву, они приступают к нам и возбуждают в нас умиление (конечно, свое, блудное, которое мы еще, по младенчеству нашего духовного опыта, не можем отличить от настоящего). И наоборот, когда постимся, ожесточают наше сердце, так что тогда из очей не выдавишь ни одной слезинки. Делают же это затем, чтобы заставить нас поверить, что пост нисколько не влияет на производство слез и что наслаждение пищею не опасно. Но им не должно поко-
57
ряться, а нужно делать противное . Уничтожает плач:
1. Пристрастие и интерес к предметам богословского (догматического) характера.
<...>
Еще уничтожают плач:
58
2. Дерзость , или вольное обращение.
3. Самомнение59.
4. Невоздержание телесное60.
Но, кроме всего благоприятствующего плачу, необходимо иметь постоянство в подвиге и напряженно, ежеминутно следить за собою. Иначе, если душа наша сегодня сокрушается, окаявает себя, кладет бесчисленные поклоны, проливает источники слез, а завтра будет услаждаться весельем, нехорошими беседами, пирами или еще худшим (ср. поступки царя Иоанна Грозного), то не подвинется на пути спасения нисколько.
Об этом и Премудрый сказал:
Омывайся от мертвеца и паки прикасайся ему, коя польза ему от бани?61 Тако человек постяйся о гресех своих и паки ходяй и таяжде творяй, мольбу его кто услышит, и что успе смирением своим? (Сир. 34, 25-26.)
«Как раки удобно ловятся, потому что ползают то вперед, то назад, — говорит св. Иоанн Лествичник62, — так и душа, которая иногда плачет, иногда смеется, иногда наслаждается, никакой не может получить пользы».
Но в общем, даже при самых лучших условиях и стараниях, человек нескоро получает утешение и восходит в блаженный покой истинных рабов Божиих.
Преподобная мать Синклитикия Александрийская, известная подвижница среди великих отцов Древнего Востока, говорила63:
«Много подвигов и трудов сначала предстоит приходящим к Богу; но за ними — неизглаголанная радость. Ибо -142-
как желающие воспламенить огонь сперва задыхаются от дыма и испускают слезы, а потом уже достигают, чего ищут, так и мы должны воспламенять в себе Божественный огонь со слезами и трудами. Ибо Писание говорит: Бог наш огнь поядаяй есть (Евр. 12, 29)».
А приобретши это сокровище плача с таким трудом, надо его тщательно хранить.
«Часто одно слово истребляет плач, — говорит достоблаженный авва Иоанн Синайский64, — но было бы чудно, если бы одно же слово и возвращало оный».
§ 5. Смирение.
I. Что оно такое?
«Никакое слово не может изъяснить его качество»1, и «кто думает одним сказанием своим просветить и научить невкусивших сего самым делом, тот делает нечто подобное человеку, вознамерившемуся словами и примерами дать понятие о сладости меда тем, которые никогда его не вкушали»2. Одно только можно сказать, что оно необходимо для спасения.
«Многие получили спасение без прорицаний и осияний, без знамений и чудес, — говорит св. Иоанн Лествичник , — но без смирения никто не внидет в небесный чертог». И «если увидим или услышим, что кто-нибудь, в продолжение немногих лет, приобрел высочайшее бесстрастие, верь, что такой шествовал не иным путем, но сим блаженным и кратким».
Трудность объяснения и понимания смирения заключается в том, что для плотского разума совершенно непонятно, как человек, святой и, конечно, сознающий, что он не только не творит больших грехов, но избегает, как огня, и малейших предосудительных мыслей, как может такой человек после этого считать себя хуже всех разбойников, скотов и самых бесов. Ему кажется все это лицемерием, фарисейством или просто безумием.
Вот пример из давно прошедших времен, когда со святыми чудотворцами разговаривали запросто. Рассказывает преп. авва Дорофей:
«Некогда авва Зосима говорил о смирении, а какой-то софист4 [теперь бы сказали «интеллигент» — без иронии,
-143-
однако ж, — образованный светский человек], тут находившийся, слыша, что он говорит, и желая понять (это) в точности, спросил его:
— Скажи мне, как ты считаешь себя грешным? Разве ты не знаешь, что ты свят? Разве не знаешь, что имеешь добродетели? Ведь ты видишь, как исполняешь заповеди? Как же ты, поступая так, считаешь себя грешным?
Старец же не находился, какой дать ему ответ, а только говорил:
— Не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным. Софист же настаивал на своем, желая узнать, как это
может быть. Тогда старец, не находя, как ему это объяснить, начал говорить ему со своею святою простотою:
— Не смущай меня; я подлинно считаю себя таким. Видя, что старец недоумевает, как отвечать софисту, я
сказал ему:
— Не то же ли самое бывает и в софистическом, и врачебном искусствах? Когда кто хорошо обучится искусству и занимается им, то, по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не умеет объяснить, как он стал опытен в деле... Так и в смирении: от исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению, и нельзя выразить это словом.
Когда авва Зосима услышал это, он обрадовался, тотчас обнял меня и сказал:
— Ты постиг дело, оно точно так бывает, как ты сказал. И софист, услышав эти слова, остался доволен и согласен с ними»5.
Таким образом, все слова, которыми стараются описать смирение, желая его хоть сколько-нибудь приблизить к сознанию и понятию обычного человека,
нисколько не объясняют самого состояния этой добродетели, а только указывают на ее внешнее проявление, на ее значение, на путь к ней. Самое же смирение божественно по своему существу и потому словами невыразимо; оно познается только опытом.
Однако и внешнее описание смиренных чувств и расположений поможет внимательно проходящим путь спасения, с одной стороны, понять, что без смирения спасение невозможно и что оно есть даже краеугольный камень спасения, а с другой — разобраться, имеют ли они сами смирение и на какой ступени его стоят.
-144-
Добродетель смирения — царица добродетелей6, «несказанная красота наших душ, фзн Ьнюххмпн чЬсйн», как ее называет св. Симеон Новый Богослов .
Святые отцы называют обычно эту добродетель «безымянною» , потому что силы ее внутренней никто не знает, кроме тех, которые постигли ее собственным опытом, а таких людей очень мало. Во всяком случае, даже среди православных их нелегко отыскать, а среди еретиков таковых и быть не может.
«Невозможно пламени происходить от снега; еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном или еретике, — говорит небошественный Иоанн, списатель «Лест-вицы». — Исправление это принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным»9.
Отсюда видно, как неосторожны, погрешительны и, в лучшем случае, сами не знают, что говорят, те, которые разглагольствуют о «смирении» разных Францисков Ассизских, сектантов всех толков и даже о «смирении» неве-ров-ученых... Последние могут произносить смиренные слова и совершать смиренные поступки, но это так же далеко от смирения, как небо от земли, и одно с другим могут смешивать лишь люди, знакомые с житиями святых только в передаче Анатоля Франса или Сельмы Лагерлёф.
С только что изложенным тесно соприкасается вопрос о степенях смирения. Действительно, смирение начинается с малого, с земного, внешнего, которое, понятно, и грешный, плотской человек может исполнять и которому даже невер может подражать. Но, продолжу словами св. Симеона Нового Богослова10, «иное есть говорить смиренные слова, а иное — иметь смиренное мудрование. Иное, опять, есть смирение, а иное — цвет смирения, и иное — плод его. Иное есть красота плода его, а иное — сладость его, и иное — действия, бывающие от плода сего. Из этого, сказанного мною о смирении, иное есть в нашей, а иное — не в нашей власти. В нашей власти — помышлять о том, что располагает нас к смирению, мудрствовать о том, рассуждать, говорить и то делать; но само святое смирение, с его существенными свойствами, дарами и действами, не в нашей власти, но есть дар Божий, чтобы не вздумал кто хвалиться даже и этим».
Характеристику степеней смиренномудрия и перевод только что приведенных образных выражений св. Симеона на язык практики духовного делания дает преп. Иоанн Лествичник11.
-145-
Пусть каждый проэкзаменует себя, в каком чине спасающихся он находится — новоначальном, среднем — или еще не вступил ни в один из них.
«Когда начнет в нас процветать священный грозд смирения, тогда мы, хотя и с трудом, возненавидим всякую славу и похвалу человеческую, отгоняя от себя раздражительность и гнев.
Когда же смиренномудрие, сия царица добродетелей, начнет преуспевать в нашей душе духовным возрастом, тогда не только за ничто почитаем наши все добрые дела, но и вменяем их в мерзость, думая, что мы ежедневно прилагаем к бремени наших грехов, неведомым для нас расточением, и что богатство дарований, которые получаем от Бога и которых мы недостойны, послужит к умножению наших мучений в грядущем веке. Поэтому ум бывает в то время неокрадом, затворившись в ковчеге смирения, и только слышит вокруг себя топот и игры невидимых татей12, но ни один из них не может ввести его в искушение, ибо смирение есть такое хранилище сокровища, которое для хищников неприступно»13.
«Итак, мы дерзнули любомудрствовать в немногих словах о цветоносны и первом преуспеянии сего присноцветущего плода; а какова совершенная почесть священнейшего смиренномудрия, о том вопросите Самого Господа, ближайшие Его други, — обращается смиренно преп. Иоанн к преподобным, достигшим этой ступени. — О количестве богатства сего говорить невозможно; о качестве — еще
14
труднее; однако о свойстве ее покусимся сказать по данному нам разумению» .
«Первое... из свойств... состоит в радостнейшем подъятии уничижений, когда душа распростертыми руками принимает и объемлет их как врачевство, исцеляющее и попаляющее ее недуги и великие грехи. Второе же по сем свойство есть истребление всякого гнева, и в утоление последнего — смирение. А третья и превосходнейшая степень есть совершенное неверование своим добродетелям, и всегдашнее желание научиться»15.
Чтобы быть нам ближе к истине, не забудем, что речь здесь идет о великих чудотворцах и пророках, а не о грешниках. А если разбойник «не верит» своим добрым делам, которых он и не совершал, это еще не великое дело. Но с -146-
другой стороны, какое утешение для совести, обремененной грехами, что и в этом случае Господь принимает смиренное сознание своего недостоинства, как великие дары святых богачей (Мк. 12, 41; Лк. 23, 42-43)!
Итак, что такое смирение по существу, выразить нельзя, можно только описать свойства его. О них-то и будем говорить под разными углами зрения.
II. Путь к смирению
«Поспешающий к оному необуреваемому пристанищу смиренномудрия да не престанет делать все, что может, и да понуждается и словами, и помышлениями, и разными способами, исследованиями и изысканиями, и всем житием, и ухищрениями, творя молитвы и моления, размышляя, придумывая и все средства изобретая, доколе содействием Божиим и пребыванием в уничиженнейших и наиболее презираемых состояниях и трудах не избавится ладья души его от бедствий приснобурного моря тщеславия; ибо избавившийся от сей страсти получает удобное оправдание от всех прочих своих грехов, как евангельский мытарь»16.
Таким образом, нет определенных правил, исполняя которые, можно достигнуть смирения. Но нужно всеми способами выискивать его, пользоваться каждым случаем и минутой для приобретения сего сокровища. Какие обстоятельства нас смиряют, то и возлюбим, за теми и погонимся. Ничего не будем упускать, что
Промысл Божий направляет в наши руки и с помощью чего можно смиряться — терпя от людей бесчестие, выговоры, наказания, клевету, гонения. Будем наблюдать только, чтобы искушения были по силам и не были вызваны нашими же словопрениями, грубым обращением, дерзостью (1 Пет. 2, 19-21; 4, 14-16). Это самый скорый путь спасения.
Однако чтобы не растеряться новоначальному на первых порах, можно точно перечислить некоторые из способов достижения смирения и выделить из них наиболее главные и существенные.
Вообще говоря, воспитанию в нас смирения помогают: «нестяжательность, уклонение от мира, утаение своей мудрости, простота речи, прошение милостыни,
17 18
скрытие благородия, изгнание дерзновения , удаление многословия» , телесные подвиги, совершаемые разумно19, благочиние во всем внешнем поведении20 и многое другое21, о
-147-
чем нет возможности и особой нужды говорить здесь пространно.
Но главное средство — это правость сердца и послушание11-. Последнее, собственно, рождает бесстрастие, сподобляет человека прозорливости и привлекает на него все милости и дары Божий. Истинные послушники — безмолвны, безответны, терпеливы, мужественны, ревностны, то есть обладают всеми теми качествами, с которых мы начали этот раздел.
III. Как узнать, достиг ли человек смирения?
Мне уже приходилось однажды говорить по данному поводу23. Теперь я более подробно коснусь этого предмета. В сущности, будет представлено более подробное раскрытие тех трех степеней смирения, о которых говорилось выше.
Начавшим недавно подвизаться можно предложить следующее испытание: «...если в истинном чувстве души будем думать, что каждый ближний наш превосходнее нас, то милость Божия недалека от нас»24.
Еще более смирения имеет тот, кто, будучи укорен другим, не уменьшает к нему любви. Но меньшую степень смирения проявляет тот, кто только сам себя укоряет,
25
ибо кто не стерпит поношения от себя самого? Однако самоукорение надо всячески развивать, ибо чрез него и к настоящему смирению переходим26.
Если же «кто говорит, что он ощущает благовоние сего мира, и во время похвал
27
хотя мало движется сердцем, и силу слов их понимает (но не отвращается их): тот да не прельщает себя, ибо он обманут»28, и никакого смирения у него нет29.
Чем выше кто поднимается к верху сей божественной добродетели, тем более тот начинает (излагаю последовательно, в хронологическом порядке) ненавидеть тщеславие и перестает видеть, зазирать, чужие согрешения. Наконец страсти отмирают совершенно, является ненасытная любовь к молитве, и появляется в
30
душе неизреченный свет .
«Если предел, свойство и образ крайней гордости состоит в том, что человек ради славы лицемерно показывает добродетели, каких в нем нет, то глубочайшего смиренномудрия признак, когда человек, ради уничижения, в некоторых случаях принимает на себя такие вины, каких и нет в нем. Так поступил тот духовный отец, который взял в руки хлеб -148-
и сыр31; так поступил и тот делатель чистоты, который снял с себя одежду и прошел через город бесстрастно32. Таковые уже не заботятся и не боятся, как бы
не соблазнились люди, потому что они молитвою получили силу всех невидимо пользовать. А кто из них о первом, т. е. о соблазнах, еще заботится, тот изъявляет скудость второго дарования; ибо где Бог готов исполнить прошение, там мы все
33
можем сделать» .
IV. Польза и плоды смирения
1. Довольно часто святые отцы ставят следующий вопрос:
«Если от одной этой страсти (речь идет о гордости. — Еп. Варнава), безо всякой другой, некто (т. е. диавол. — Еп. Варнава) ниспал с неба, то должно исследовать, не возможно ли смирением, и без других добродетелей, взойти на небо?»34
И все отвечают — возможно.
Великое утешение, и даже единственное, для немощного, особенно телом, человека35.
Св. Иоанн Лествичник, задавший этот вопрос, сам же и отвечает на него так в ином месте:
«Возлюбленный! Знай, что удолия36 умножат пшеницу (По. 64, 14) и плод духовный в себе. Сие удалив есть душа смиренная, которая посреди гор, трудов и добродетелей, всегда пребывает без возношения и неподвижною.
Не постился я, говорит Давид, не бдел37, не лежал на голой земле38, но смирихся,
39
и спасе мя Господь вскоре (Пс. 114,5)».
С другой стороны — одни подвиги без смирения не спасают человека40.
Приведу еще несколько выдержек из святых отцов в доказательство справедливости обеих этих логик.
«Смирение и без дел многие согрешения делает простительными, — говорит св. Исаак Сирин41. — Напротив того, без смирения и дела бесполезны, даже уготовляют нам много худого... И если приобретем его, соделает нас сынами Божиими и без добрых дел представит Богу, потому что без смирения напрасны все дела наши, всякие добродетели и всякое делание».
Старец и духовный отец преп. аввы Дорофея, св. Иоанн, именуемый Пророком, на вопрос первого, «каким путем скорее можно достигнуть спасения: трудами ли или смирением», ответил: «Брат!
-149-
Истинный труд не может быть без смирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что. Писание говорит: виждъ смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя (Пс. 24, 8). Итак, кто соединяет смирение с трудом, тот скоро достигнет цели.
42
Имеющий смирение с уничижением также достигает, ибо уничижение заменяет труд. А кто имеет одно только смирение, тот хотя и успевает, но не так
43
скоро» .
2. Смирение, сходя к человеку с неба, приносит ему с собой оттуда великие дарования. Эти плоды заключаются, во-первых, в том, что смиренному покоряются свои собственные душа и тело, все их чувства и отправления. Теперь ему не надо ухищряться и придумывать разные способы, как бы научиться смирению, но само оно пребывает в его сердце свободно, естественно, без труда, без понуждения.
И хотя «...приял он в себя некое дарование великое и превышающее всю тварь и природу, но... на себя смотрит, как на грешника, на человека, ничего не значащего и презренного в собственных своих глазах, — объясняет это состояние, исходя из собственного опыта, божественный Исаак Сирин44, — и [хотя]... вошел он в тайны
всех духовных существ и во всей точности совершен стал в мудрости всей твари, сам себя признает ничего не значащим. И этот неухищренно, но без принуждения таков в сердце своем».
Во-вторых, и вся внешняя тварь покоряется человеку, достигшему в меру совершенного смирения. Единственное исключение из общего порядка представляют только родные ему по плоти — собратья, злые люди, которым, впрочем, Бог попустил до времени свободу восставать и против Него Самого. И хотя они ничтожны и, как прах пред лицом ветра (Пс. 1, 4), так и они пред смиренным, но им позволяется иногда унижать и оскорблять последнего, чтобы ему придать в будущем веке большую славу, а их сделать вконец безответными (за то, что, видя его смирение и терпение в скорбях, наносимых ими, не покаялись и не вразумились).
Но между тем как в очах таких людей пренебрегается смиренный, — продолжу выписку из св. Исаака Сирина, — «у всякой твари соблюдается честь ему. Приближается ли смиренномудрый к губительным <хищным> зверям, — едва только обратят взор свой на него, укрощается свирепость их:
-150-
они подходят к нему, как к своему владыке, поникают своими главами, лижут руки и ноги его, потому что ощутили от него то благоухание, какое исходило от Адама до его преступления, когда звери собраны были к Адаму и нарекал он им имена в раю. Это отнято было у нас, но обновил и даровал нам это опять пришествием Своим Иисус. Сим-то и помазано благоухание человеческого рода. Приближается ли также смиренномудрый к смертоносным гадам, — едва только приблизится ощущение руки его и коснется их тела, прекращается едкость и жестокость смертоносной их горечи, и своими руками давит их, как саранчу. Приближается ли он к людям, — и внимают ему, как Господу. И что говорю о людях? Даже демоны, при всей наглости и досаде своей, при всей высоковыйности своего мудрования, когда приходят к нему, делаются, как прах; вся злоба их теряет силу, разрушаются козни их, бездейственными остаются злоухищрения их»45.
-151-