Основы искусства святости, том 4

§ 2. Память смерти.

Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши, — сказал премудрый Сирах (Сир. 7, 39).

«Как хлеб нужнее всякой другой пищи, так и помышление о смерти нужнее всяких других деланий», — говорят святые отцы¹.

«"Невозможное", как некто сказал, "невозможное для человеков дело, чтобы настоящий день провели мы благочестиво, если не думаем, что это последний день нашей жизни"».

Авва Антоний Великий говорит: «Имея пред очами страх Божий, будем всегда

3

помнить о смерти...»

Св. Аммон, один из знаменитейших египетских отцов, сказал: «Монах должен непрестанно внимать и обличать душу свою, говоря: "Увы мне! Как я предстану на суд Христов и чем буду оправдываться пред Ним?" Если всегда будешь так

4

размышлять, можешь спастись» .

Авва Евагрий говорил: «Сидя в келье, собери свой ум, помни о дне смерти: представь тогдашнее разрушение тела... Вспомни и о положении во аде и подумай, как пребывают там души! В каком они горьком молчании! Или в каком страшном стенании! В каком страхе и мучении!.. Вообрази страшный и ужасный оный суд. Представь то, что приготовлено грешникам, — стыд пред Богом и Христом Его, пред ангелами, и архангелами, и властями, и всеми людьми, представь все наказания — огнь вечный, червь неусыпающий, ад, мрак, ко всему этому скрежет зубов, ужасы, муки»⁵.

Св. Симеон Новый Богослов учит⁶: «Всякому, начавшему жить по Богу, полезен страх мук и порождаемая им болезнь сердца. Кто же без такого болезнования и без таких уз страха думает положить начало (доброй жизни), тот не на песке только

полагает основание своих деяний, но мечтает построить дом на воздухе без основания, что, конечно, невозможно».

Говорила великая мать Сарра⁷: «Когда поднимаю ногу свою, чтоб взойти на лестницу, я представляю себе пред очами смерть и потом всхожу на лестницу».

Таким-то вот путем святые отцы достигли совершенства и сподобились великих даров Божиих, видения Божест--113-

венного света, чудотворения, дара пророчества, и этот путь они не оставляли до самой своей смерти⁸.

В нынешний век люди потеряли путь истины. Если они еще не обезумели окончательно в неверии, то боятся «покойников», «страшных» разговоров о смерти и тому подобного, в то время как надо бы, наоборот, все помышления свои на этом-то и сосредоточить. Почему так происходит? Потому, отвечает равноангельный Исаак Сирин⁹, что «сатана ненавидит этот помысл [о смерти] и всеми своими силами нападает, чтобы истребить его в человеке. И если бы можно было, отдал бы ему царство целого мира, только бы развлечением изгладить в уме человека таковой помысл. И если бы мог, как сказано, то сделал бы это охотно. Ибо знает льстец этот, что если помысл сей пребывает в человеке, то ум его стоит уже не на этой земле обольщения, и козни его к человеку не приближаются». Отсюда, по внушению диавольскому, в миру — непрерывные увеселения, балы, концерты, спектакли, чтобы человеку нельзя и некогда было одуматься, отсюда в литературе и искусстве — обоготворение страстей, отсюда даже в сухой науке — отрицательные учения о загробном мире или нелепые грезы о земном бессмертии, вроде танатологии проф. И. Мечникова.

Но в страшное и бесплодное положение попадает такой человек тогда, когда он, после издевок над «измышлениями попов», оказывается на смертном одре. Стоит только припомнить отчаянный крик Вольтера перед смертью, обращенный к врачу: «Заклинаю вас, помогите мне... Я отдам вам половину своего имущества, если вы продлите мою жизнь хотя на полгода; если же нет, то я пойду в ад, и вы последуете за мной туда же!»¹⁰

Жалкое состояние человека, грозившего при жизни своими сочинениями истребить христианство, а при смерти заговорившего об аде, в котором он теперь уже не сомневался!

Необходимость для спасающегося сего добродетельного делания <памятования смерти> открывается ясно из той пользы, которую он от него получает.

Польза эта состоит в следующем:

1. Память смерти приводит в благочиние внешние чувства человека¹¹. Она не дает им расхищаться и держит как натянутую струнку.

Кто стяжал память смертную, тот не будет уже хохотать и смеяться бесстрашно в обществе¹², как это принято у нас -114-

не только среди одной молодежи, не будет шутить и дурачиться¹³, того не заманишь на пиршества и к торжественным столам, уставленным кушаньями и бутылками¹⁴.

2. «Память смерти побуждает... к трудам и постоянным подвигам покаяния и к благодушному перенесению бесчестий», — говорит св. Иоанн Лествичник¹⁵. «Человек, — развивает эту мысль дальше преп. Симеон Новый Богослов, — всегда

находится в таком состоянии, как бы был повешен на крест и чувствовал во всей силе болезни и страдания крестной смерти, что и не попускает ему ни внимать чьему-либо лицу, ни думать о чести или бесчестии человеческих. От всей души почитая себя достойным всякого презрения и бесчестия, и внимания не обращает он на поношения и унижения, какие ему делают»¹⁶.

3. За этим естественно следует презрение к миру, и этим начинается в человеке всякое доброе движение, ведущее его к высшей духовной жизни. Он начинает входить в тайны Божий, о существовании которых люди и не подозревают и которые представить себе не в силах. Такой человек есть уже, по словам св. Исаака Сирина, «рожденный от Бога, и Святой Дух — кормитель его. Из лона Духа сосет он живоносную пищу, и к веселию своему обоняет воню Его»¹⁷.

В чем состоит делание сей добродетели, видно в главных чертах из приведенных в начале этого параграфа святоотеческих цитат¹⁸. Здесь необходимо сказать о границах этого делания и его существенных свойствах, отличных от подобных у еретиков и прелестников.

Начинается оно с простого, естественного помышления и представления подвизающегося об исходе своей души, об истязании, которое она должна претерпеть за свои грехи на мытарствах, о мучении, уготованном нераскаянным грешникам, о вечном осуждении... Это делание можно назвать плотским, телесным. Нудит себя человек часто помышлять обо всех этих вещах и размышляет о них, вот и все. Дело, следовательно, ограничивается его собственным произволением и его собственными мыслями, притом плачевного и горького свойства. Этого демоны еще не боятся, потому что делание сие непостоянно в человеке, но приходит и уходит и представляет собой, по-видимому, только принуждение ума и воображения удерживать внимание на некоторых предметах, и больше ничего. Бесам еще есть где разгулять--115-

ся, если человек при этом страдает кичливостью, а именно: его представления можно обострить и незаметно довести до галлюцинаций и даже до настоящих бесовских мечтаний... Итак, это состояние первоначальное помогает человеку только воздерживаться от падений, охраняет от грубых грехов, но благодати еще не дает.

Но если кто с усердием и смирением ищет сей добродетели и долгими бдениями и слезами старается приобрести ее, то Человеколюбец Господь, зная наперед, что этот человек Его не обманет, дает ему вкусить божественной радости и утешения сперва в небольшом количестве, потом больше, и так без конца, по его силе и мере. Физический страх смерти переходит в духовное радование, и мрачные мысли заменяются светлыми. Подвижник начинает уже созерцать Царство Небесное, блаженство, уготованное святым, поучается в любви к Богу¹⁹. Тогда приходит благодать и человека осеняет сила Святого Духа. Представления его собственные заменяются видениями, посылаемыми от Бога. Такой уже перестает любопытствовать о мире, не привязан более к своему телу и не ожидает, а желает уже смерти, на всякий час (Флп. 1, 23). Демоны начинают трепетать такого человека и боятся даже подходить близко к жилищу его²⁰, ибо душа сего блаженного делается вся огнем и светом, имея внутри себя Невещественный и Нескончаемый Божественный свет Св. Троицы.

Таким образом, истинная память смерти есть дар Божий. И чтобы получить

его, надо, следовательно, заслужить его сперва и, как говорят отцы, поплакать о

21

плаче .

К этому еще нужно добавить о различных родах боязни смерти или, наоборот, пренебрежения ею и о границах воображения в представлениях о последней.

Говоря вообще, «боязнь смерти есть свойство человеческого естества»²² и произошла в нас от преслушания прародителей. В ней (боязни) ничего предосудительного и ненормального нет, и Христос боялся, по человечеству,

23

смерти , хотя в отличие от святых людей и добровольно <принял ее>, по Своему

24

желанию . Но страшиться умереть от сознания пагубности содеянных грехов недостойно истинного христианина, такой трепет ненормален, и от человека требуется, чтобы его не было. Для новоначального и только что начавшего подвизаться он, конечно, терпим и даже похвален, но мы должны знать, что Господь, в конечном

-116-

счете, призывает нас не в качестве рабов, не к трепету перед Ним, а призывает нас к любви как свободных сынов. И с этой точки зрения, со стороны совершенства и святости, боязнь смерти ненормальна, и в раю до грехопадения страха смерти не было.

Но бывает еще ужас перед смертью у людей неверующих, если они способны хоть сколько-нибудь размышлять над «вечными» вопросами. Чувство ужаса встает у таковых перед непонятным и неумолимым законом природы, пред которым любая гениальность и могущество человека — ничто, куча смердящих костей и зловонной жижи.

Приведу пример нашего писателя И. Тургенева. «Для меня, — говорит он, — в непреложности законов природы есть нечто самое ужасное, так как я никакой цели, ни злой, ни благой, не вижу в них». Не веря в благой Промысл Божий и в вечное воздаяние на Страшном Суде, он, естественно, ужасается, и его гордость трепещет забвения со стороны человечества:

«Что бы мы ни делали, все наши мысли, чувства, дела, даже и подвиги будут

25

забыты. Какая же цель этой человеческой жизни?»

В соответствии с этими убеждениями должны находиться и поступки, что мы и наблюдаем в действительности.

Поэт Полонский, его почитатель, рассказывает, как в 1881 году в с. Спасское, вотчину Тургенева, пришло известие, что в Брянске холера, «и — прощай веселость, остроты, смех и проч. и проч.! Бледный, позеленелый пришел ко мне Тургенев и говорит:

— Ну, теперь я не живу, теперь я только двигающаяся несчастная машина...

Он не спал всю ночь и ни о чем, кроме холеры, не думал»²⁶.

Противоположно сему состояние, когда люди желают смерти.

Но «не всякое желание смерти достойно одобрения, — говорит св. Иоанн Лествичник. — Некоторые люди, насилием привычки увлекаемые в согрешения, желают смерти по чувству смирения. Другие не хотят покаяться и призывают смерть из отчаяния. Иные же не боятся ее потому, что в превозношении своем почитают себя бесстрастными; а бывают и такие (если только в нынешнее время найдутся), которые, по действию Духа Святого, желают своего исшествия отсюда »²⁷.

Относительно воображения должно сказать следующее. «Память смерти», в

28

отличие от «памяти Божией» , являясь так называемым богомыслием, а не молитвой, и, понятно, предоставляет человеку больше свободы в отношении воображения. В последнем случае (при молитве) представлять что-либо святыми отцами совершенно запрещено, но в отношении размышлений о смерти, аде, Страшном Суде как средствах смягчения окаменевшей от страстей души это допускается. Но подвизающемуся нужно всегда помнить, что то, о чем он помышляет, и те картины, которые в уме своем вызывает и рисует, находятся только в его уме и ничему в действительности в точности не соответствуют. И пусть не кичится своим деланием, иначе его ожидает прелесть, результатом которой явятся сперва простые галлюцинации как плод разгоряченного воображения, а потом и лесчие бесовские явления и привидения. Даже такие святые, как Исаакий, затворник Печерский, и великий Симеон Столпник, впадали в ошибки и принимали бесов, выдававших себя за святых и Самого Христа,

29

действительно за таковых .

В заключение необходимо упомянуть о тех средствах и состояниях, которые способствуют воспитанию сей добродетели <памятования смерти >.

Отцы учат³⁰:

«Кто хочет непрестанно сохранять в душе своей память смерти и суда Божия, а между тем предается попечениям и молвам житейским, тот подобен хотящему плавать и в то же время плескать руками (т. е. рукоплескать, хлопать в ладоши. — Еп. Варнава)».

И еще:

«Кто умертвил себя для всего в мире, тот истинно помнит смерть; а кто еще имеет какое-либо пристрастие, тот не может свободно упражняться в помышлении о смерти, будучи сам себе наветник».

Но как же, скажут, быть молчаливым и бегать близкого общения людей не значит ли подать повод думать о себе, что мы сердимся на них, недовольны ими или презираем, не любим их? Как же исполнить заповедь Христову о любви?

Заповедь о внешнем, открытом и всестороннем выражении любви к ближним дана, прежде всего, совершенным, которые имеют эту божественную любовь. А мы, ее не имеющие, о какой любви ведем речь? О плотской, основанной

-118-

на пристрастии и тщеславии? Так Богу будет приятнее, чтобы мы в молчании помнили о смерти и поминали грехи свои, чем своим выражением любви мешали спасению ближних.

«Не желай словами уверять всех в твоем расположении к ним, — учат святые отцы, — а лучше проси Бога, чтобы Он открыл им любовь твою неведомым образом; иначе не достанет тебе времени на изъявление любви к ближним и на умиление»³¹.

И преславная мать Сарра Египетская сказала:

«Ежели я буду просить Бога, чтобы все люди были мною довольны, то должна буду стоять с поклонами у дверей каждого. Но лучше буду молиться Богу, чтобы

32

сердце мое было чисто пред всеми» .

Впрочем, все это относится к тем, которые посредством долгого художественного делания хотят прийти в совершенство, подобно тем талантливым и гениальным музыкантам, которые долго учатся играть только одни упражнения, чтобы после суметь исполнять вещи, совершенно непостижимые для всех прочих. И с них никто не взыскивает, что они тратят напрасно время на сольфеджио и экзерсисы, тогда как во всех домах вокруг подростки играют спустя короткое время уже разные вальсы и прочие пьесы, вроде «Дунайских волн», «Невозвратного времени», «Молитвы девы», и тому подобное. Конечно, таковой может совершать те добродетели любви, которые миряне проповедуют в своей среде, и гораздо даже изящнее их (как хороший музыкант сыграет, конечно, «Коробушку»), но он скорее предпочтет вынести упреки и обвинения в эгоизме, чем раньше времени начать делать вещи, которые он с успехом и с тысячекратно большей пользой для людей будет исполнять впоследствии. Поступать по указке мира в данном случае — значит портить, скорее, дело, а не усовершать его. Лучше выждать время и облагодетельствовать тысячи несчастных и душевно погибших людей, если Бог то повелит (как это сделали Амвросий Оптинский, Иоанн Кронштадтский), чем по самочинию и по своей воле приносить сомнительную пользу окружающей кучке не нуждающихся в тебе людей.

Но и не заносясь так высоко, все-таки — призвал ли нас Господь ко спасению и отвержению от мира или нет — мы должны смиряться. Каждый в свою меру. И если, будучи -119-

совсем маленькими и сплетаясь мирскими заботами, по

силе исполняем заповедь любви и беремся также за иные добродетели, будем это делать со страхом Божиим, не тщеславясь и не укоряя других, что они не идут по нашему пути, как будто он только один на свете и есть. Если же Бог даровал нам «большое плавание» и открыл свободный путь через бурное и славное житейское море к дальним берегам блаженного бесстрастия и совершенной любви, то еще более поникнем долу: нам некогда уже заглядываться тогда на окружающее, когда яростные волны переплываемого нами моря с бешенством хлещут в нашу ладью,

— дай Бог, с великим плачем и со страхом за свою собственную жизнь и за груз добродетелей, который мы везем, благополучно достигнуть небурного пристанища

— оного светлого будущего века!..