Особое назначение

СВАДЬБА ОТМЕНЯЕТСЯ

Григорий Матвеевич Спицын гражданской одежды не признавал. В запас он был уволен в связи с сокращением Вооруженных Сил, смириться с этим не мог и в знак протеста, а скорее, по давней привычке — за плечами училище и годы службы — с летной формой не расставался.

Распахнув кожанку — день был на удивление теплым, — Спицын медленно шел по шумному, заполненному прохожими проспекту. Его обгоняли спешащие куда-то люди, другие двигались навстречу, он мешал этому торопливому людскому потоку, его толкали плечами, продуктовыми сумками, не извинившись, шли дальше. Но Спицын все так же медленно шагал среди толпы, иногда хмурил брови и морщил лоб, будто какая-то неотвязная мысль не давала ему покоя.

У входа в метро он нащупал в кармане пятак, шагнул к дверям, но чуть слышный в уличном шуме звук пролетающего самолета заставил его остановиться и поднять голову.

Лицо его обмякло, подобрело, глаза увлажнились, он стал похож на человека, который вернулся в деревню после долгих лет, проведенных в городе, и, сойдя с поезда, увидел вдруг лошадь с жеребенком.

«На запасной потянул! — прикинул направление самолета Спицын и так явственно представил себя на месте пилота, что ощутил дрожь в пальцах, словно и впрямь сжимал ручку управления. — Ближний привод... Посадочная... Пунктир осевой на полосе... Колеса чиркают по бетонке тик в тик напротив «Т»! Все четко! Посадочка — высший класс!»

Да, летал он классно! И чем дальше уходили в прошлое дни службы, тем несправедливее казалось Спицыну увольнение его из армии.

Он старался не вспоминать, что был старше всех в полку, и все труднее давались ему перегрузки, и каждый раз перед медкомиссией подскакивало давление, именно в этот самый день, а не накануне или днем позже. Он обзавелся тонометром, сам себе измерял давление и перед вылетом, идя на осмотр, глотал таблетки с мудреными названиями, которые покупала в аптеке жена.

Спицын стал нервным, раздражался по пустякам, особенно нетерпимым становился во время разборов полетов, когда ему указывали на какие-то его просчеты. Если замечания делал командир полка, Спицын с трудом, но заставлял себя смолчать. Когда же «вылезал» замполит, то тут Спицын сдерживаться уже не мог. В авиации всего ничего, а туда же! И кому указывает, как летать? Спицыну! Да он еще в училище считался прирожденным летчиком! Небо для него — родной дом!

Командир полка стычки эти спускал на тормозах, да и замполит на дисциплинарных мерах не настаивал, пока не случился тот злополучный вылет на спарке.

То ли командир решил, что небо их помирит, или замполит хотел доказать, что он не лыком шит, но Спицыну было приказано взять его в этот полет. «Особо не усердствуй! — предупредил Спицына командир полка. — Чтобы комиссару небо с овчинку не показалось!» Как в воду глядел!..

Вылетев в зону, Спицын решил «помотать» замполита, показать, как летают асы! Набрав высоту и сделав пару виражей, переворотов, «бочку», он на боевом развороте так круто заложил глубокий крен, что машину сорвало в «штопор». После трех-четырех витков Спицыну удалось выровнять самолет, но по приказу с земли он прервал полет и пошел на посадку.

Замполит тяжело выбрался из кабины и, пряча от всех лицо, пошатываясь, пошел к домикам аэродромной службы. «В медпункт!» — не без злорадства подумал Спицын и услышал, как резко затормозил «козел» командира полка.

Командир спрыгнул с подножки и встал перед Спицыным. Скулы у него обтянуло, глаза сузились.

— Шутки шутишь? — выдохнул он. — Десять суток гауптвахты!

Потом был разбор. Тяжелый, унизительный для Спицына. Командир полка обвинял его в лихачестве, воздушном хулиганстве, а Спицын упрямо отмалчивался. Признаться в том, что не справился с управлением, и тем самым дать повод сомневаться в его летной выучке? Не будет этого! Спицын злился на себя, на командира полка, но больше всего на замполита. Не сидел бы он в спарке, командир никогда бы не влепил Спицыну десять суток «губы» и не отстранил бы его от полетов.

Спицын тяжело переживал случившееся, считал, что наказали его несправедливо и сверх меры, при встречах с замполитом не скрывал своей враждебности. Вскоре все как будто забылось, вошло в норму, и вдруг приказ по полку, и его фамилия среди увольняемых в запас.

Тогда Спицын впервые в жизни жестоко напился в вокзальном ресторане, его забрал патруль, ночь он провел в комендатуре, наутро, убежденный, что его увольнение — дело рук замполита, ворвался к нему в квартиру, и кто знает, чем бы закончился этот скандал, если бы прибежавшая за Спицыным жена не увела его домой.

Из северного этого гарнизона они уехали в Среднюю Азию, в шумный, жаркий, пестрый город с голубыми куполами мечетей. Спицын стал летать на местной линии гражданской авиации. Полеты эти он полетами не считал, летчиков называл «утюгами», в отряде его невзлюбили. Спицын уволился и переехал с семьей сюда, в город, где родился и вырос.

В здешнем авиаотряде пилотов на пассажирских линиях хватало с избытком; переучиваться на новую технику, чтобы летать на транспортных, Спицын категорически отказался: «Тоже мне техника! Держись за рога, чтобы молоко не расплескалось. Это после сверхзвуковых!» — а предложение поработать в наземной службе посчитал для себя оскорбительным. Когда же узнал, что его бывший замполит занимает теперь какой-то высокий пост в Управлении ГВФ, заявил в кадрах, что знает, почему его не хотят брать на работу, ему, мол, известно, откуда тянется эта ниточка, и он разобьется в лепешку, но найдет правду!

Спицын посылал письма с жалобами на свое увольнение из армии в самые высокие инстанции, получал короткие ответы со ссылкой на соответствующую графу приказа, пока наконец не понял, что приказ есть приказ и никто для него, Спицына, исключения не сделает. Тогда он принялся забрасывать письмами Министерство гражданской авиации, требуя разобраться в том, почему ему отказывают в летной работе. Письма эти пересылались по назначению, но Спицын был убежден, что они оказывались на столе его бывшего замполита. Спицын писал снова и снова, ожесточился окончательно и, озлобленный своими неудачами, винил в них уже не какого-то отдельного чиновника или ведомство, а Советскую власть вообще!

Тогда-то и встретил Спицын человека, который не только разделял его убеждения, но и знал, как следует поступать. И Спицын решился на то, о чем раньше не мог бы и подумать! Он был искренне убежден, что мысль об этом опаснейшем предприятии пришла в голову именно ему, Спицыну, забыв, как исподволь, крадучись, готовил его к принятию этого решения новый знакомый. Он не уставал повторять, что, осуществив задуманное, Спицын приобретет громкую славу, реклама же в «свободном мире» делает чудеса, и не Спицын будет искать возможности летать, а все известные авиакомпании будут предлагать ему полеты на любых международных линиях на выбор.

«Класс показывают в небе! — говорил он Спицыну. — Не пускают? Взлетай сам! Да так, чтобы все ахнули!»

Им нужны были единомышленники, люди, готовые пойти на риск. Таких находилось немного, да и те, поначалу соглашаясь, вскоре передумывали и отказывались от участия в деле. Угрожая расправой, с них брали слово молчать, искали новых участников, продумывали детали, перебирали варианты, невыполнимое казалось возможным, все больше верилось в удачу, и был назначен точный срок выполнения акции.

Спицын был готов к этому дню! В Средней Азии он слышал курдскую поговорку: «Кто сказал и сделал — человек, кто не сказал, но сделал — лев, кто сказал и не сделал — осел».

Ослом он не будет!

Заканчивался досмотр багажа пассажиров, вылетающих рейсом на Копенгаген, когда Линда Сандберг поставила перед Шубиным свой чемодан и дорожную сумку.

Таможенники давно знают эту нехитрую уловку: предъявить багаж в последнюю минуту в надежде, что досматривать его будут не так тщательно.

Василий Егорович Шубин, добрый десяток лет проработавший в таможне, с первого взгляда отличал действительно запоздавших пассажиров — бывают и такие — от сделавших это умышленно и услужливо подсовывающих один из своих чемоданов, именно тот, где ничего недозволенного к провозу нет.

Поэтому и прищурил он в неприметной усмешке глаза, глядя на стоящего рядом с женой Макса Сандберга, тот сокрушенно разводил руками, показывая на часы.

Шубин попросил Линду показать содержимое ее дорожной сумки. Проверял лишь для порядка, зная уже, чувствуя, что ничего запрещенного в сумке не обнаружит.

Ошибался он редко! Была ли это интуиция или подсказывала память, которая, как хорошо отлаженная ЭВМ, хранила все случаи обнаруженной контрабанды, Шубин объяснить не мог. Чаще всего помогали сами досматриваемые — их лица, глаза, руки... Вазомоторы... Нервные реакции... Органолептика, в общем! Учили как-никак!

Линда была спокойна, а вот супруг ее явно нервничал. С чего бы?

Шубин кивнул Линде: «Благодарю, все в порядке!» — и указал Максу Сандбергу на один из его чемоданов. Тот с готовностью раскрыл чемодан и принялся вынимать аккуратно уложенные вещи, но Шубин остановил его, отступил на шаг, внимательно оглядел чемодан, потом подошел ближе, сунул обе руки под стопку белья, лежащего на дне, боковым зрением следя за реакцией Сандберга. Тот, видя, что Шубин занялся чемоданом, поспешно вынул из кармана пиджака конверт и передал его жене.

— Минуточку! — поднял голову Шубин и протянул руку за конвертом. — Разрешите?

— Это есть приватное послание! — растерялся Сандберг.

— Разрешите? — настойчивей повторил Шубин.

Осмотрел конверт и спросил:

— Письмо принадлежит вам?

— Не совсем... Меня просили передать... — волнуется Сандберг. — Разве это запрещено?

— Нет адреса, отсутствуют гербовые марки... — пожал плечами Шубин, испытующе поглядывая на Сандберга.

— Я не знал, что это есть нарушение! — кусает губы Сандберг.

— Адресат вам известен? — внимательно смотрит на него Шубин.

— Нет, нет! — испугался чего-то Сандберг. — За ним должны прийти. Это частное послание... Очень... как вам сказать... личное!

— Личное, говорите? — Шубин сделал вид, что раздумывает. — Посторонних вложений нет?

— Никаких вложений! — обрадовался Сандберг. — Абсолютно! Такое маленькое письмо... Записка!

— Проверим, — кивнул Шубин. — Придется вам несколько минут подождать. — И, увидев, что Сандберг посмотрел на часы, добавил: — На самолет вы успеете.

Шубин скрылся за дверью соседней комнаты. Сандберг переглянулся с женой, та успокаивающе покивала ему головой.

Василий Егорович вернулся довольно быстро, передал конверт Сандбергу, улыбаясь сказал:

— Посторонних вложений нет. Делаю для вас исключение.

— О! — расплылся в ответной улыбке Сандберг. — Я вам так признателен!

Обернулся к жене, что-то тихо сказал ей, та раскрыла свою дорожную сумку, протянула Шубину блок сигарет:

— Маленький презент!

Шубин покачал головой:

— Благодарю вас. Я не курю.

Отдал паспорта с вложенными в них листочками декларации и кивнул на дверь, ведущую к выходу из таможенного зала:

— Посадка началась.

Сандберги подхватили свои чемоданы и заторопились к дверям.

Уже на летном поле Макс Сандберг обернулся и поднял руку, словно приветствовал кого-то.

Из толпы провожающих выбрался молодой темноволосый человек с ухоженными усами на розовом, тщательно выбритом лице.

Вертя на указательном пальце автомобильные ключи, спустился на первый этаж, остановился у телефонов-автоматов, но что-то ему в них не понравилось, может быть низкие перегородки из пластика, отделяющие кабины друг от друга; он прошел к выходу, сел в стоящие неподалеку «Жигули» и остановил машину у телефонной будки.

Плотно прикрыл за собой дверь, набрал номер, когда ему ответили, негромко сказал:

— Алик? Это я. Все о’кэй!

И повесил трубку.

Любая неожиданность, приятна она или нет, нарушает планы, заставляет передумывать порядок очередных дел, одни переносить, другие откладывать, а этого подполковник Курнашов не терпел ни дома, ни тем более на службе. И вот, пожалуйста!

Курнашов в который раз уже перечитал письмо:

«Передайте дяде: свадьба через две недели, подарки получили, машина заказана, надеемся на счастливую встречу».

Подписи нет. Почерк явно изменен. Кому адресовано — неизвестно. Поди разберись, кто кому дядя.

Курнашов отложил папку с письмом, оглядел собравшихся в кабинете сотрудников и обратился к русоволосому моложавому человеку в темном костюме, сидевшему у торца стола:

— Что у вас по Сандбергу, Николай Иванович?

Майор Савельев раскрыл папку и поднялся.

— Сидите, сидите... — махнул рукой Курнашов. — Генералу будете стоя докладывать.

Савельев откашлялся и доложил:

— Макс Сандберг с супругой. Житель города Оденсе, Дания. Туристский круиз Москва — Ленинград — Киев — Одесса. Два года назад также посетил Советский Союз в качестве туриста. Был изобличен в распространении антисоветской литературы, приглашен для беседы, после чего прервал тур и отбыл в родные пенаты. Причем по собственной инициативе, Сергей Павлович!

— Так испугался? — прищурился Курнашов.

— С нервами слабовато, — кивнул Савельев. — И в этот раз нервишки подвели. Очевидно, опасался личного досмотра и решил передать письмо жене, благо та прошла таможенный контроль.

— На чем и прокололся! — не удержался самый молодой из сотрудников.

Курнашов поморщился, ничего не сказал, только так посмотрел на старшего лейтенанта Лаврикова, что у того налились краской уши и щеки.

— Виноват, товарищ подполковник, — пробормотал Лавриков.

— Меня интересует последний его приезд, — отвернулся от него Курнашов. — Связи? Характер знакомств? С кем встречался? Где?

— Разрешите мне доложить?

Курнашов обернулся к смугловатому, с худым лицом и короткой стрижкой «ежиком» капитану Кострову:

— Слушаю вас, Михаил Степанович.

— В гостинице, где останавливались супруги Сандберги, был опознан некто Белкин. Встречался с ними в баре, — доложил Костров. — Бармен опознал Белкина именно в связи с Сандбергом.

— Перепутать не мог?

— Я лично ему фотографию Макса Сандберга предъявил, товарищ подполковник. Опознал того и другого.

— Категорически опознал?

— Мало того! Утверждает, что видел, как Белкин передавал Сандбергу письмо.

— Так... — задумался Курнашов. — Кто этот деятель, установили?

— Леонид Белкин, двадцать шесть лет, зубной техник. Привлекался по делу о скупке золота, замечен в мелких валютных операциях.

— Ну что ж... Спасибо, Михаил Степанович. — Курнашов прошелся по кабинету, вернулся к столу, раскрыл папку с письмом. — Остается начать и кончить, как говорится! Что думаете по поводу письма?

— Туфта, товарищ подполковник! — Лавриков увидел ставшие вдруг ледяными глаза Курнашова и сник. — Виноват... Я хотел сказать, белый текст... Условный, одним словом!

— Попрошу в следующий раз одним словом и обходиться, — смерил его взглядом Курнашов и обратился к сидящим у стола Савельеву и Кострову: — Какие соображения, товарищи?

— Для частного письма очень уж безликое... Деловое очень. Думаю, что текст условный. Согласен с Лавриковым, — подумав, сказал Савельев.

— Анализ он провел глубокий! — пряча усмешку, покивал головой Курнашов. — И коли уж вы с ним согласны, прошу рассуждать далее: кому адресовано, кто автор, что это за подарки, откуда, и свадьба ли это, как таковая?

— Так сразу? — почесал лоб ногтем большого пальца Савельев. — Задачки задаете, товарищ подполковник!

— Не в первом классе, — суховато ответил Курнашов. — Ну-с... Прошу.

— Разрешите не по порядку заданных вопросов? — спросил Савельев.

— Если это облегчит вам задачу, пожалуйста, — разрешил Курнашов.

— Тогда начну с главного... — Савельев говорил медленно, с паузами, обдумывал каждое слово, зато фразы выстраивал с чеканной точностью, чуть заметно щеголяя этим. — Если исходить из того, что текст условный, «свадьба» может быть кодовым обозначением какой-либо акции. И коль скоро о ней известно за кордоном, акция эта запланирована и готовится.

— Согласен, — кивнул Курнашов. — Далее?

— Что касается адресата... — задумался Савельев. — «Дядя» — человек, координирующий предстоящую операцию. Скорее всего, кадровый сотрудник одной из разведок. Мне, во всяком случае, так представляется. Что касается «подарков», то полагаю, что это денежная и прочая помощь, поступающая от этой разведки. По каким каналам и под каким, так сказать, «соусом», пока неясно.

Курнашов отметил что-то в своем блокноте.

— А машина? Не забыли, надеюсь?

— Может быть, транспортное средство. А может быть, и любой механизм!

— Ну, ну... — усмехнулся Курнашов. — Не пугай. Выводы?

— Цепочка выстраивается такая... — подытожил Савельев. — Сандберг — курьер, Белкин — почтовый ящик. Автор письма и адресат неизвестны.

— Как неизвестен и смысл самой акции, — закончил за него Курнашов. — Что мы и должны выяснить. Характер операции, участников, место, время.

— И на все про все две недели? — не выдержал Костров.

— Не мы назначаем сроки, — недовольно покосился на него Курнашов. — Нас ставят перед фактом.

Полистал блокнот, положил перед собой чистый лист бумаги, ручку, оглядел притихших сотрудников:

— Давайте думать, с чем пойдем к руководству.

Еще совсем недавно Белкина не мог разбудить даже звеневший над самым ухом будильник. Засыпал он сразу же, как только голова касалась подушки, и спал крепко, без сновидений. Теперь все изменилось! Он стал бояться наступления ночи, а ложась, долго ворочался в постели, с трудом засыпал и спал урывками, то будто проваливался в бездонную черную яму, то опять выныривал в серый предутренний сумрак и слышал, как в кухне громко, по-ночному, всхлипывает вода в кране, вздрагивает и урчит холодильник и снова наступает вязкая тишина.

Зная, что уже не заснет, Белкин лежал с открытыми глазами, ждал, когда со двора донесется шарканье метлы об асфальт и загремят мусорные баки. Тогда он вставал, шлепал босыми ногами по паркету и, отбросив штору на окне, высматривал, на месте ли его «Жигули». «Шестерка» стояла, слава богу, у стены трансформаторной будки, куда он ставил ее с вечера, чтобы увозящий мусорные баки грузовик не мог задеть его вишневую красавицу.

До чего же быстро вырабатываются привычки у человека! Всего каких-нибудь полмесяца назад он продал гараж и все эти две недели, сначала несколько раз в ночь, а потом с рассветом, вскакивал с постели и бежал к окну проверить, не угнали ли машину.

Он знал, что вслед за гаражом наступит время продажи «Жигулей», сделать это нужно было как можно быстрее и не бегать по ночам к окнам, но Белкин всеми правдами и неправдами оттягивал этот день. Он — и вдруг без колес! Не объяснять же каждому, что этого потребовали обстоятельства чрезвычайные! То, что его ожидало, должно напрочь изменить всю его жизнь, и в случае удачи — а иного он представить себе не мог: все продумано, выверено, рассчитано — он станет владельцем не каких-то там «Жигулей», а сядет за руль «шевроле», «мерседеса» или «кадиллака»! Для этого ему и нужны деньги, но не советские рубли, а инвалюта, а еще лучше десяток-другой камушков и кое-что из антиквариата — не иконы, а что-нибудь поменьше размером и подороже ценой. Таможенные формальности его не волнуют. Их попросту не будет!

Придется пошуровать среди старых дружков, причем не из мелкашей, что толкутся у скупки, а у деловых людей с крупными связями. Есть еще такие! И делать это надо с великой осторожностью, чтобы, не дай бог, не засветиться. Это ему сейчас ни к чему!

Белкин оглядел пустынный колодец двора, отошел от окна и, присев на тахту, потянулся за сигаретами. Обычно он не курил натощак, но в последнее время стал забывать прежние свои привычки, — видимо, то, что ему предстояло совершить, основательно выбило его из колеи. И немудрено! Решиться на такое способен не каждый, а вот он, Леонид Белкин, решился, пойдет до конца и начнет новую жизнь, если все — тьфу, тьфу! — обойдется благополучно.

Белкин погасил сигарету, откинулся на подушки и, глядя на высокий лепной потолок, задумался.

Жил он в двух комнатах, доставшихся ему после смерти родителей, а в третьей, в конце коридора, доживала свой век старушка Полина Алексеевна Голубева. Квартира считалась коммунальной, но Белкина это ничуть не смущало. Тетя Полина, как он с детства привык называть соседку, ничем ему не мешала, наоборот, была одновременно домработницей и бессменным сторожем. Из дома почти не выходила, питалась одними кашами — крупами запаслась до самой смерти, а хлеб и молоко ей привозил Белкин. В отделанную им «по фирме» ванную старушка не допускалась, по утрам мылась в кухне над раковиной, а когда наступала пора, отправлялась в баню, благо та находилась через улицу.

Белкин мог бы, конечно, обойдя все существующие нормы и правила, вступить в кооператив, но решил этого не делать. Поменять две комнаты — восемнадцать и двадцать два метра, потолки три с половиной — в центре города на панельный загончик где-нибудь у черта на куличках! Кому это надо? К тому же жить одному было небезопасно. В стоматологической поликлинике Белкин появлялся не часто, работал в основном на дому, по прямой своей профессии имел дело с золотом, в подпольном бизнесе — тоже, так что лучше от греха подальше, а то кто-нибудь из дружков наведет на квартиру опытного домушника, получит свою долю да еще будет сочувствовать и ахать по поводу его, Белкина, убытков.

Но с квартирой надо как-то решать. Оставлять государству две прекрасные комнаты он не намерен. В крайнем случае можно обменять с хорошей приплатой на какую-нибудь комнатушку, бросать которую будет не жалко. И делать это надо срочно. Времени у него в обрез!

Белкин не заметил, как задремал, а когда проснулся, на кухне уже гремела кастрюлями Полина Алексеевна, по комнате плясали солнечные зайчики, наливалось синевой небо за отдернутой оконной шторой.

Белкин надел висевший на спинке стула халат, прикинул, что бы такое приготовить себе на завтрак — овсянку и яйца, как обычно, или что-нибудь позанятней, — увидел чистое, без единого облачка, небо, зеленые, клейкие еще листочки тополя, разросшегося под самым окном, и решил завтрака не готовить, поехать в бар гостиницы, словить кайф за рюмкой коньяка, черным кофе, бутербродами с кетовой икоркой, а заодно провернуть кое-какие свои дела.

Сегодня там «сходняк», и все, кто ему нужен, будут на обычном месте.

К самой гостинице Белкин никогда не подъезжал, а оставлял машину за углом, на боковой улице. Сворачивая на нее, он еще издали увидел ряд разномастных «Жигулей», приткнувшихся к панели.

«Вся капелла в сборе!» — усмехнулся Белкин.

Машины были разных моделей, но удивительно похожи одна на другую наклеенными на стекла иностранными ярлыками, гнутыми японскими антеннами, заказными колпаками на колесах.

Владельцы их, под стать своим машинам, щеголяли друг перед другом фирменными куртками, немыслимыми кроссовками, спортивными сумками.

Сидя по трое или четверо в одних из «Жигулей», они дымили сигаретами, лениво перебрасывались картами, договариваясь за игрой об очередной сделке.

Если бы Белкину сказали, что он похож на кого-нибудь из них, он бы жестоко обиделся. Себя он считал на голову выше этой «фарцлы», никогда не опускался до купли-продажи шмоток или радиоаппаратуры. Золото и валюта — вот его бизнес! Он и одевался иначе, чем его «коллеги». Никаких джинсов, цветных курток, кроссовок! Легкие туфли, тонкие шерстяные брюки, твидовый или фланелевый пиджак, белая рубаха и обязательно галстук, одноцветный или в полоску. Белкин гордился тем, что мальчишки, выклянчивающие у входа в гостиницу жвачку и сигареты, принимали его за иностранца. Иногда он милостиво кивал головой и доставал из кармана пачечку жевательной резинки, которую держал специально для этих случаев. Когда же попадался особенно настырный пацан, Белкин на чистейшем русском языке посылал его подальше. Пацан растерянно хлопал глазами, обиженно шмыгал носом и удалялся. Если же к Белкину прилипал фарцовщик покрупней, но в районе гостиницы промышлявший недавно, то Белкин проделывал следующий номер: с таинственным лицом, чуть шевеля губами, он зловещим шепотом произносил: «Атас, на тебе глаз!» Незадачливый купец испуганно озирался и уносил ноги, а Белкин, очень довольный собой, шел дальше. Особенно нравилось ему, что швейцары гостиницы, узнавая в нем завсегдатая, не требовали у него обязательную для других визитку, а уважительно распахивали дверь и здоровались, прикладывая ладонь к козырьку форменной фуражки. Правда, Белкин никогда не скупился на чаевые, а швейцары и официанты народ понятливый. Клиента секут! Вот и сейчас швейцар цепко оглядел Белкина и отступил от дверей, приглашая войти. Белкин кивком головы поздоровался с ним и прошел в вестибюль.

После залитой солнцем улицы вестибюль казался мрачноватым. Гостиница была старой, строилась с купеческим размахом, поражала обилием зеркал, бронзы, мрамора, позолоченной лепкой стен и потолка. Массивные колонны закрывали окна, и даже днем в вестибюле не гасла хрустальная люстра.

Эта аляповатая роскошь завораживала Белкина. Здесь он чувствовал себя представителем иного мира. Проходя по заполненному иностранными туристами вестибюлю, Белкин жадно вслушивался в незнакомую речь, вдыхал тонкие ароматы английского табака и французских духов, убеждая себя, что и он — один из самоуверенных, одетых в неброские, дорогие одежды людей. У широкой мраморной лестницы он задержался, раздумывая, не подняться ли ему в ресторан, но решил, что не стоит, и направился к бару.

В баре было по-утреннему пусто, у зеркальных полок с бутылками томился в одиночестве бармен, за одним из столиков сидел белокурый бородатый здоровяк в рубахе с распахнутым воротом, а напротив него дымила сигаретой молодая девушка.

Белкин поздоровался с барменом, попросил рюмку коньяку, облокотясь о стойку, закурил, поглядывая в сторону сидящей за столиком пары.

Стол был заставлен банками из-под пива, а перед девушкой стояла начатая бутылка джина, лежала пачка сигарет с ментолом, золоченая зажигалка.

«Валютная девочка!» — решил Белкин, отметив атласный жакет, модной длины юбку, тонкую кожу туфель.

— Новенькая? — спросил он бармена, указывая глазами на девушку.

— Как сказать... — усмехнулся бармен. — С полгодика здесь пасется.

— Никогда не видел! — удивился Белкин.

— Не попадалась, — пожал плечами бармен. — Ничего кадр?

— Первый класс! — убежденно заявил Белкин.

В чем другом, а в этом он разбирался. Девочка была в большом порядке. Белкин, правда, предпочитал блондинок, но эта черноглазая была очень уж хороша!

— С кем она? — Белкин покосился на бородатого.

— Не интересовался, — небрежно ответил бармен.

— На финна похож, — глянул в сторону столика Белкин. — Или швед.

— Меня не колышет. — Бармен вышел из-за стойки, подошел к сидящим, убрал со стола пепельницу, полную окурков, поставил чистую и вернулся.

— По-английски лопочут.

— И она тоже? — удивился Белкин и с нескрываемым интересом взглянул на девушку.

Она заметила это, оценивающе оглядела Белкина и многообещающе улыбнулась ему. Бородатый все норовил обнять девушку за плечи, та, смеясь, сбрасывала его руку. Бородатый опять тянулся к ней и бормотал что-то, то показывая на бутылку джина, то тыча пальцем куда-то в потолок.

«В номер приглашает, — догадался Белкин. — Неужели пойдет?»

Бородатый становился настойчивей, видно, сильно опьянел, девушка уже с трудом освобождалась от его объятий, но по-прежнему громко смеялась, курила одну сигарету за другой, не забывая о стоящем перед ней высоком стакане с джином.

— Она доиграется! — недовольно пробурчал бармен, косясь на дверь. — Ну вот!.. Как в воду глядел!

В дверях бара показались два дружинника с красными повязками на рукавах. Один остался стоять в дверях, другой подошел к столику.

— Проживаете в гостинице? — обратился он к девушке.

— А то ты не знаешь! — рассмеялась та.

— Придется пройти, — сказал дружинник.

— Еще чего! — Девушка откинулась на спинку кресла, закинула ногу на ногу, подняла бокал с джином: — Будь здоров!

Бородатый пьяно таращился на них, что-то спросил по-английски у девушки, та ответила, бородатый радостно закричал:

— О!.. Полиция! — И полез к дружиннику с бутылкой и стаканом: — Чин-чин!

Дружинник отрицательно покачал головой и сказал:

— Раз не проживаете, находиться здесь не положено.

— А может, я проживаю? — разозлилась девушка и ткнула пальцем в бородатого: — Вот с ним!

Бородатый, очень довольный происходящим, закивал головой и опять потянулся к дружиннику с бутылкой. Тот решительно отвел его руку.

— В последний раз говорю! — повысил он голос. — Следуйте за мной!

— Во козел! — озлилась девушка. — Делать тебе нечего?

Она допила свой джин, покидала в сумочку сигареты и зажигалку, поднялась с кресла:

— Пошли!

Белкин сидел в «Жигулях» и поглядывал на подъезд дома, у дверей которого висела табличка с надписью: «ДНД». Из гостиницы он вышел вслед за дружинниками и видел, что повели они девушку именно сюда, в ближайший опорный пункт. Подогнал «жигуленка», докуривал уже третью сигарету, а девушка все не выходила.

Белкин решил уезжать — есть дела поважней! — повернул ключ зажигания, разогревая мотор, и увидел девушку, выходящую из подъезда.

Белкин коротко посигналил и распахнул дверцу:

— Прошу!

Девушка удивленно вскинула брови, но, узнав Белкина, плюхнулась на сиденье рядом с ним.

— Чем закончились разборки? — Белкин захлопнул дверцу машины.

— А-а! — пренебрежительно махнула рукой девушка. — Десятка штрафа.

— Всего-то? — Белкин прислушался к шуму мотора. — Пора нам и познакомиться. Леонид.

— Дорис.

— Ого! Иностранная подданная?

— Такая же, как ты! — рассмеялась девушка. — Слушай, а как ты усек, что меня сюда повели?

— Ну, это нетрудно! — снисходительно посмотрел на нее Белкин. — Ближе ничего нет. Не спецтранспорт же им вызывать? Кстати, куда едем? К тебе, ко мне?

— Шустряк ты, я смотрю! — опять рассмеялась девушка. — Я лично хочу домой. Просто домой. Понятно?

— Ясненько! — кивнул Белкин.

— Принять ванну и на часок в постель. А спать я предпочитаю одна.

— Да понял я, понял! — Белкину даже понравилась ее неуступчивость. — Телефончик хоть дашь?

— Смотря по поведению. — Девушка вынула из сумочки сигареты. — Едем мы или нет?

— Куда прикажете? — сыграл в угодливость Белкин.

— Пока прямо!

Девушка щелкнула зажигалкой и откинулась на спинку сиденья.

В одном из новых районов Белкин остановил машину у семнадцатиэтажной башни, возвышающейся над крышами соседних домов.

— Мой личный небоскреб! — Дорис кивнула на подъезд башни и раскрыла сумочку. — На бензин подкинуть?

— Обижаешь! — покачал головой Белкин. — Гусары с женщин денег не берут!

— Должна же я чем-то соответствовать? — рассмеялась Дорис.

— Чашкой кофе в твоем кооперативном раю.

Дорис нахмурилась, и Белкин поспешно добавил:

— Имеет право извозчик подкрепить свои силы? Через весь город пилил!

— Ладно! — решилась Дорис. — Что с тобой делать! Но учти...

— Уже учел! — подхватил Белкин. — Выпиваю свой кофе и выметаюсь. Так?

— Только так! — Дорис вышла из машины и направилась к подъезду. Белкин проверил, хорошо ли закрыты дверцы, и пошел вслед за ней.

Уставленная старинной мебелью, с картинами по стенам, статуэтками на полках, комната была похожа на музей. И вся эта старина, вместо того чтобы разместиться в просторном двусветном зале с узорным паркетом, ютилась под низковатыми потолками кооперативной панельной башни.

Не соответствовала этому окружению и сама хранительница музея. Уж очень несовместимыми были французские маркизы в пудреных париках, стоящие под стеклом горки, с вульгарноватым жаргоном хозяйки дома, с небрежностью ее манер, дымящейся сигаретой во рту. «Бывает», — усмехнулся Белкин и, прихлебывая кофе, подошел к окну взглянуть на стоящие внизу «Жигули». Никто вокруг машины не вертелся, сидящие на скамье у подъезда старушки на любителей поживиться боковым зеркалом или запаской в багажнике похожи не были, и Белкин, успокоенный, отошел от окна.

— Горячего подлить? — с кофейником в руках вошла в комнату Дорис.

— Да нет... Спасибо! — отказался Белкин. — Крепкий очень.

— Сердце бережешь? — рассмеялась Дорис.

— Считаешь, напрасно? — не принял шутки Белкин.

— Береги не береги — один черт! — махнула рукой Дорис. — Помирать, так под кайфом! Нет, скажешь?

— Помирать не собираюсь, — усмехнулся Белкин. — Другие планы...

Поставил пустую чашку на стол и подошел к висящей на стене картине в потемневшей от времени раме.

— Откуда она у тебя?

— Фигня эта? — переспросила Дорис. — Тетки моей. Моего тут магнитофон да проигрыватель, ну шмотки еще... А все старье — теткино!

— А ты знаешь, сколько это старье теперь стоит? — Белкин огляделся. — Карельская береза... Фарфор... А если этот Коровин подлинный... Не знаешь, копия это?

— Понятия не имею! — пожала плечами Дорис. — Вот диски у меня подлинные! Фирма! И кассеты тоже.

— Да что твои диски! — отмахнулся Белкин. — Зола! Слушай, тетка твоя ничего продавать не собирается?

— Слетай во Львов и спроси! — Дорис явно наскучил этот деловой разговор.

— Почему во Львов? — удивился Белкин.

— Да потому, что она у моих родителей кантуется, — неохотно пояснила Дорис. — Климат там ей нравится. А пока обмен не подвернулся, мне свои апартаменты предоставила. Чтобы я лишних родительских денег не тратила, комнату не снимала. Не в университетской же общаге жить!

— В университете учишься? — не мог скрыть удивления Белкин.

— Не похоже? — усмехнулась Дорис. — Филфак. Английское отделение.

— Сильна! — с уважением оглядел ее Белкин.

— На том стоим! — тряхнула головой Дорис и откровенно зевнула. — Слушай, по-моему, ты засиделся!

— Исчезаю, — поднялся Белкин. — А телефончик?

— Стоит ли? — засомневалась Дорис.

— Как знаешь! — обиделся Белкин. — Не навязываюсь.

— Гляди-ка! Обижаться еще не разучился! — рассмеялась Дорис. — Пора отвыкать. Эмоции в наш век — штука накладная. В трубу вылетишь!

— Перебьюсь! — К Белкину вернулась его обычная самоуверенность. — Так как насчет телефончика?

— Держи! — Дорис черканула номер на клочке бумаги и протянула его Белкину. — И гуд бай! Я уже сплю!

Дорис закрыла за Белкиным дверь, подошла к окну, дождалась, когда он вышел из подъезда и сел в свои «Жигули». Потом плотно задернула шторы и прошла во вторую комнату, где на столике у дивана стоял телефон.

— То, что он заинтересовался картиной, еще ни о чем не говорит. — Курнашов остановился у полуоткрытого окна кабинета, прислушался к уличному шуму, прикрыл окно и вернулся к столу. — Решил прощупать возможность выгодной сделки, только и всего!

— Картинами и антиквариатом он никогда не занимался, Сергей Павлович, — возразил Костров. — Ни нужных связей, ни каналов сбыта. Проверено.

— Что предполагаете? — внимательно взглянул на него Курнашов.

— Подлинный Коровин — это немалые деньги в твердой валюте, — раздумывает вслух Костров. — На Западе особенно!

— На такую крупную сделку с иностранцем Белкин не пойдет, — вмешался в разговор Савельев. — Грешков за ним хватает! Да и не всякий иностранец рискнет на такую покупку: таможенников наших знают. А к дипломатам ходов у него никаких!

— А если решил обойтись без посредников? — спросил Костров. — И без таможни? Не будет никакой таможни, понимаешь?

— Нелегальный переход? — задумался Савельев. — Да нет... Мелковат он для этого!

— А представь, что он не один? — упорствует Костров. — Группа. А капитал себе готовит по собственной инициативе.

Савельев помолчал и вопросительно взглянул на Курнашова:

— Возможный вариант... Как считаете, Сергей Павлович?

— Я привык анализировать факты, Николай Иванович, — ответил Курнашов. — Поэтому к определенному выводу пока не готов. Хотя кое-какой материал для размышлений есть. — И обернулся к Лаврикову: — Докладывайте.

— По пути следования от Кленового бульвара Белкин дважды останавливал машину у телефонов-автоматов, — доложил Лавриков. — В первом абонент не отвечал, во втором разговор состоялся. Номер установлен. Телефон зарегистрирован на Гартмана Александра Ильича, проживающего по Конному переулку, двадцать девять, квартира восемнадцать. Год рождения тысяча девятьсот пятьдесят второй, образование высшее юридическое, в настоящее время оформлен ночным сторожем на платной автостоянке.

— С чего это они в ночные сторожа подаются? — хмыкнул Савельев. — Бессонница одолевает?!

Курнашов досадливо поморщился, но ничего не сказал и кивнул Лаврикову:

— Продолжайте.

— На следующий день в восемь часов утра Белкин подъехал к автостоянке на Красногвардейском проспекте, где в машину к нему сел неизвестный гражданин, предположительно Гартман, — продолжал докладывать Лавриков. — Затем машина проследовала к университету и остановилась на набережной, откуда хорошо просматривались подходы к главному зданию. Из машины Белкин и предположительно Гартман наблюдали за студентами, идущими на занятия. Вот фотографии. Кинопленка проявляется.

Курнашов одну за другой перебрал фотографии, передал их Савельеву и Кострову, обернулся к Лаврикову:

— Сегодня же раздобудьте фотографию Гартмана. Желательно не очень давнюю.

— Понял, — кивнул Лавриков.

— Если считать, что это Гартман, возникает вопрос, — прошелся по кабинету Курнашов. — Вернее, два вопроса. Почему именно ему Белкин предъявил свою новую знакомую? И зачем?

— И не где-нибудь, а у входа в университет! — подхватил Савельев.

— Вот, вот! — согласился Курнашов. — Уже три вопроса.

— Почему показал именно Гартману? — переспросил Костров. — Доверяет его вкусу, наверное. И опыту. Решил проверить свой выбор.

— Выбор чего? — прищурился Курнашов. — Подругу жизни выбирает? Случайное знакомство в баре... Виделся один раз... Подружек такого сорта у него, как говорят, навалом!

— Да... — задумался Костров. — Не сходится. Но в чем-то Белкин от него зависит.

— Скорее, подчиняется, — уточнил Курнашов. — И не Белкин просил его взглянуть на свою подружку, а Гартман настоял на этом. Но опять-таки зачем?

— Хотели убедиться в том, что она действительно студентка, — сказал Савельев. — Поэтому и смотрели ее у входа в университет. Перед началом лекций.

— Допустим, — кивнул Курнашов. — Но какой смысл? Так боятся, что проверяют каждую случайную знакомую? Тогда акция готовится, по-видимому, серьезная. И все-таки мне представляется, что это не просто проверка. Что-то им от нее нужно!

— А может быть, она им понадобилась именно в связи с предполагаемой акцией? — размышляет Костров.

— Миша!.. — развел руками Савельев. — Не такие же они лопухи! Первую встречную — в серьезное дело? Проверят не один раз!

— Они и проверяют! — возразил Костров. — И довольно профессионально!

Лавриков слушал их и думал о том, следует ли высказать одно свое соображение или не вмешиваться пока в спор старших товарищей и промолчать. Язычок у майора Савельева будь здоров! Врежет так, что по всем коридорам управления будут повторять! Но промолчать он не имеет права. Возможно, его сообщение не вызовет интереса, но все, что касается связей Белкина, должно быть известно. Правда, было это месяца два назад и вряд ли имеет отношение к тому, чем они сейчас занимаются. Но чем черт не шутит! Была у Белкина близкая знакомая, медсестра в регистратуре стоматологической поликлиники, где работал Белкин. Звали ее Лариса Ковальчук, было ей девятнадцать лет, приехала поступать в Медицинский институт, недобрала баллов и устроилась в поликлинику зарабатывать трудовой стаж. Дело обычное! В поликлинике и встретилась она с Белкиным. Отношения их стали такими, что Белкин во всеуслышание называл ее своей невестой и говорил всем о предстоящей свадьбе. Но что-то между ними произошло, а через несколько дней на Ларису напали двое неизвестных и чем-то так напугали, что девушку пришлось уложить в психоневрологическую клинику, где она довольно долго лечилась. Вот, собственно, и все! Но Лавриков, беседуя с подругами Ларисы, осторожно выяснил, что Белкин, оказывается, предлагал ей выехать с ним из страны, та отказалась, и вскоре произошло это нападение на улице. Случайное ли это совпадение?

Лавриков откашлялся и встал:

— Разрешите?

— Сиди... — отмахнулся Курнашов. — Что у тебя, Алексей?

Когда Лавриков закончил свое сообщение, Курнашов задумчиво сказал:

— Интересно... А что, если «Свадьба» не только кодовое название, но и прикрытие будущей операции? «Жених» — это Белкин, а «невесту» выбирают. С одной не получилось — припугнули, чтобы молчала, теперь ищут другую кандидатку.

— Смотрины, во всяком случае, состоялись! — подхватил его мысль Костров.

— А заодно и проверка! — вставил Савельев.

— И, судя по всему, она только начинается, — кивнул Курнашов. — Прошу это учесть.

— Похоже, что все-таки нелегальный переход, Сергей Павлович, — задумался Костров.

— Похоже, — согласился Курнашов. — Но где? Каким способом?

Прошелся по кабинету, остановился у стола и сказал:

— Будем считать, что два участника «Свадьбы» нам известны. Давайте условимся Белкина именовать... ну, скажем... Техником. Гартмана — Юристом. Надо выявлять остальных. Продолжайте работать по связям, нащупывайте контакты... Прошу не упускать мелочей! — Помолчал и добавил: — Все свободны.

И, когда сотрудники вышли из кабинета, сел за стол и принялся тщательно протирать кусочком замши стекла очков.

Белкин позвонил своей новой знакомой в воскресенье утром. Трубку долго не снимали, потом послышался сонный голос Дорис:

— Хелло!

— Привет! — весело сказал Белкин. — Не узнаешь?

— Слушай... Иди ты со своими кроссвордами... — Дорис шумно зевнула в трубку. — Ночь на дворе!

— Десять утра! — рассмеялся Белкин.

— А я легла в пять! — огрызнулась Дорис. — Кто это говорит?

— Ты что и вправду не проснулась? Да это я! Леонид!

— Какой еще Леонид?! — рассердилась Дорис. — Не знаю я никакого Леонида!.. Погоди, погоди... Это ты меня у ДНД подхватил, когда я с дружинниками поцапалась?

— Ну!..

— Теперь узнала. — Голос у Дорис смягчился. — И чего тебе надо? Еще чашку кофе?

— Можно, конечно, и кофе, — согласился Белкин. — Но лучше чего-нибудь покрепче!

— Тебе нельзя, — поучающе сказала Дорис. — Ты за рулем.

— Я без машины, — возразил Белкин. — Могу расслабиться.

— Права отобрали? — поинтересовалась Дорис.

— Продаю, — сообщил Белкин.

— Так прижало? — посочувствовала Дорис.

— По телефону долго объяснять, — ушел от ответа Белкин. — Давай при встрече.

— Ладно, — снизошла Дорис. — Где?

— Там же, в баре? — предложил Белкин.

— И опять на дружинников нарваться? Нет уж! — отказалась Дорис. — В «Шанхае».

— А не шумновато? — засомневался Белкин.

— Не оглохнешь! — заявила Дорис. — Мне там прикупить кое-что надо.

— Договорились. Когда?

— В восемь.

— У входа?

— Прямо там. — Дорис повесила трубку.

Почему кафе, расположенное в самом центре города, называли «Шанхаем», никто из его постоянных посетителей объяснить не мог.

Когда-то — теперь уже, кажется, во времена доисторические — так назывались сколоченные на скорую руку домишки, которые лепились на окраинах городов. Нынешние завсегдатаи «Шанхая» те времена помнить не могли и называли так кафе, очевидно, потому, что в тесном зальчике висели под потолком светильники, напоминающие бумажные китайские фонарики. Возможно, была и другая причина, но знали о ней лишь немногие, те, кто мог в дымном, прокуренном туалете разжиться «мастыркой» — сигаретой с «дурью» — и, обалдев от двух-трех затяжек, бродить с бессмысленными, пустыми глазами от столика к столику, хватаясь за чужие бокалы с коктейлями.

Когда-то Белкин целыми вечерами просиживал в этом кафе, но, став «дельцом» рангом выше, старался избегать заведения со столь сомнительной репутацией. А Дорис выбрала именно «Шанхай». Почему? Собиралась там кое-что купить, как сообщила ему по телефону? В «Шанхае» можно приобрести все, что угодно, но не за фирменными же колготками она туда направляется? Джин в баре она тянула лихо и дымила будь здоров! Не балуется ли она «травкой»? Впрочем, это делу не помешает. Скорее, наоборот! Девчонка крутая, на жизнь смотрит трезво, хоть и пьет, как мужик. В общем, годится по всем мастям!

Размышления Белкина прервал усиленный динамиком голос водителя автобуса:

— Улица Красина! Следующая — больница.

Пробираясь к выходу, Белкин подумал о том, что общественный транспорт имеет преимущества: можно спокойно посидеть и раскинуть мозгами, чего за рулем своей тачки не сделаешь. Успевай только следить, чтобы какой-нибудь нахалюга не впоролся в твою «шестерку».

Белкин вспомнил, как захмелевший Стас рассказывал однажды о своем участии в международных авторалли и о том, на какую подлянку идут иногда гонщики, чтобы выиграть считанные минуты на трассе.

Даже под сильным градусом Стас не обмолвился и словом о том, что и ему приходилось выигрывать гонку таким способом. Но по тому, как ходили желваки на его скулах и кривились в довольной усмешке губы, по тем подробностям, которые Стас смаковал и обсасывал, как рыбью косточку, можно было легко понять, что и он принимал участие в этой нечестной игре.

Никогда он не говорил и о том, почему его лишили звания мастера спорта и за что он получил свои первые пять лет. Ходили неясные слухи о каких-то его валютных махинациях, но за что Стас сел на самом деле, никто толком не знал. Одни говорили — за угон машины, другие — что машина действительно фигурировала и за рулем ее сидел Стас, но увозили на ней награбленное. Известно было только то, что, выйдя из заключения, Стас долго болтался без работы, перебивался случайными заработками, а подвыпив, говорил, что ждет дружка, который вот-вот освободится из лагеря, и тогда он заживет как человек. Потом устроился на работу в котельную при больнице, сошелся с медсестрой, та приютила его в своей однокомнатной квартире. Так он и жил, затаясь и чего-то выжидая, пока случай не свел его с Гартманом, женатым на близкой подруге сожительницы Стаса. Гартман долго приглядывался к нему, потом осторожно намекнул о возможности «поменять среду обитания». Стас с радостью принял его предложение, хотя о мотивах своего желания бежать за кордон промолчал. Гартман этого и не очень добивался! Для предстоящей акции нужны были физически сильные люди, без предрассудков, а Стас был именно тем, кто ему нужен.

Белкин же считал себя человеком интеллигентным, в анкетах, в графе «Образование», писал: «Высшее медицинское». И скромно добавлял: «Незаконченное». Он не раз пытался убедить Гартмана, что связываться с такими людьми, как Стас, им не к лицу. Гартман возражал, говоря, что Белкин, он и другие — это идейное ядро группы и предстоящая акция обеспечит им необходимый политический капитал там, на Западе, но для выполнения ее нужны исполнители, люди, могущие переступить черту и пойти на все, чтобы задуманное прошло успешно. Белкин, как это всегда бывало, согласился с ним, но, встречаясь со Стасом, испытывал унизительное чувство зависимости и страха. А тут еще появился какой-то Черный, как называет его Стас. По всему видно, тоже из бывших уголовников. Вечно то ли пьяный, то ли накурился какой-то дряни, а может, и просто псих. Вот и имей с такими дело!

Белкин вздохнул, свернул за угол, прошел мимо проходной, где сидела строгая вахтерша, миновал больничные корпуса и через удобный лаз в заборе вышел прямо к приземистому зданию котельной. Толкнул тяжелую дверь и, пригнув голову, переступил через порог.

Под ровный гул газовых горелок похрапывал, закрывшись с головой серым больничным одеялом, лежащий на узкой койке человек. В глубине котельной, у стены, стоял стол, над ним низко нависла лампа под зеленым жестяным колпаком, к краю стола были укреплены тиски, и склонившийся над ними Стас — коренастый, с толстой шеей и покатыми плечами — работал напильником.

На звук открываемой двери он обернулся и, узнав Белкина, приветственно поднял руку:

— Наше вам! — Стас улыбнулся, показав золотой зуб. — С чем пожаловал?

— Как договорились, — ответил Белкин. — Сегодня в восемь.

— Где?

— В «Шанхае». — Белкин потянул носом воздух, поморщился и кивнул на лежащего на койке человека:

— Опять забалдел?

— К вечеру очухается, — успокоил его Стас.

— Напился или нанюхался?

— А это его заморочки! — Стас развинтил тиски, вынул кастет, примерил, сжав пальцы в кулак. — Халтура есть? А то приложу твоей крале — и побежит к тебе протезы заказывать. Хоть задний мост, хоть передний!

— Ты что! — встревожился Белкин. — Совсем уже?..

— Шутка! — блеснул зубом Стас. — Постращаем, и всего делов!

— Одну уже постращали! — не мог успокоиться Белкин. — Месяц в психушке лежала.

— Фирма веников не вяжет! — Стас снял с пальцев кастет и сунул его в карман. — Тяжелый, зараза!.. Может, лучше перышком пощекотать?

— Кончай ты!.. — с досадой сказал Белкин.

— Ладно, не боись! Дело знаем! — усмехнулся Стас и, став сразу серьезным, спросил: — Когда в отрыв?

— Считай. — Белкин молча пошевелил губами. — Через десять дней.

— Ничего не изменилось?

— Пока нет. А что?

— Да так... Спросить нельзя? — Стас помолчал. — Вы там учтите. Мы больше тянуть резину не будем!

— Кто это вы? — насторожился Белкин.

— Шофер, я, Черный, — мрачно сказал Стас. — Сами дело сделаем!

— Алик все решает, — пожал плечами Белкин.

— Вот Алику и передай, — нахмурился Стас. — Тянуть больше нельзя!

— Ладно, передам, — задумался Белкин.

— И с невестой своей не волынь! — посоветовал Стас. — Да — да, нет — нет! А то Нинке моей подвенечное наденем — и в дамки! Ты как, не против?

Стас громко захохотал, человек на койке зашевелился, промычал что-то и опять затих.

— Шутки у тебя! — Белкин пошел к дверям, на пороге остановился и напомнил: — В «Шанхае». В восемь вечера.

— Слышал! — отмахнулся Стас. — Топай!..

Повертел в руках кастет, зажал его в тиски и взялся за напильник.

В «Шанхае» Белкина помнили. Пока он пробирался между тесно поставленными столиками, одни окликали его по имени, другие призывно махали руками, приглашая в свою компанию, две полупьяные девицы с криком «Лёнчик!» повисли на нем, целуя в щеки. Белкин с трудом освободился, попытался вспомнить, кто они, но так и не вспомнил, увидел Стаса, сидящего на высоком табурете в баре, рядом длинную фигуру Черного и направился к ним.

В баре было пустовато, вечер только начинался, в дальнем конце стойки сидел, уронив голову на сложенные в локтях руки, какой-то уже поднабравшийся паренек. На нем были вельветовые джинсы с пришитой фирменной «лейблой» на заднем кармане, застиранная клетчатая рубаха с распахнутым воротом, на шее — цепочка с позолоченным крестиком.

«Модно, но бедно!» — определил Белкин и показал Стасу на паренька.

Стас пренебрежительно отмахнулся: мол, доходяга какой-то! — и спросил у Белкина:

— Твоя точно придет?

— Обещала, — оглядел зал Белкин.

— Ты вот что... — задумался Стас. — Кинь-ка ее адресок. Здесь несподручно.

— Центряга! — промычал Черный, выложил на стойку пластиковую соломинку и залпом допил коктейль.

— Что? — обернулся к нему Белкин.

— Народу на улицах много, — пояснил Стас.

— Менты! — подтвердил Черный.

— Кленовый бульвар, дом семнадцать «А», второй подъезд, — понизил голос Белкин. — Квартира...

— Квартиры не надо, — остановил его Стас.

— Не с руки! — кивнул Черный.

— Дело ваше, — пожал плечами Белкин.

— И сделай так, чтобы домой одна потопала, — приказал Стас.

— А если проводить попросит? — возразил Белкин.

— Твои заморочки, — отставил пустой бокал Стас. — Придумай что-нибудь...

Белкин заметил остановившуюся в дверях Дорис и, понизив голос, сказал:

— Вот она! Запомнил?

— Срисовано! — ухмыльнулся Стас. — Иди встречай.

Сидевший у стойки паренек заворочался, с трудом поднял голову, тупо поглядел вокруг, тяжело сполз с высокого табурета, подошел к Черному и Стасу, с тоскливой надеждой спросил:

— Курнуть нет?

Стас внимательно глянул ему в глаза, понимающе усмехнулся и покачал головой:

— Таких не держим.

— Дай хоть простую... — вздохнул паренек и пожаловался: — Ломает всего!

— Держи. — Стас протянул ему начатую пачку сигарет. — Спички есть?

— У меня зажигалка.

Паренек трясущимися руками вынул из пачки сигарету, несколько раз щелкнул зажигалкой, наконец закурил, благодарно мотнул головой и пошел к выходу. В дверях он столкнулся с входящей в зал молодой парой, что-то им сказал, должно быть извинился, и вышел.

— Доходит парень, — сочувственно посмотрел ему вслед Черный.

— Не помрет! — Стас повертел в руках бокал. — Ну что? Еще по одному — и двинули? Нечего тут отсвечивать!

— Давай, — согласился Черный. — А покрепче этого компота здесь ничего нет?

— Покрепче за углом! — рассмеялся Стас, блеснув золотым зубом. — В магазине!..

Когда Стас и Черный подошли к стоянке такси, там ожидали лишь несколько человек, и среди них молодая пара, что столкнулась с пареньком у входа в кафе. Что-то им, видно, не понравилось, и они решили попытать счастья в другом месте.

Из-за поворота, мигнув зеленым огоньком, показалось такси и притормозило у стоянки. Пожилой шофер приоткрыл дверцу и сказал:

— Домой еду перекусить. Если по пути, возьму.

Молодая пара оказалась у машины первой, за ней спешили Стас и Черный.

— Улица Бабушкина, — держа девушку за руку, сказал парень и показал глазами на подошедших Стаса и Черного.

— Не получится, — покачал головой шофер. — Мне в другую сторону.

— На Кленовый бульвар, шеф! — Стас, оттеснив плечом парня, склонился к дверце машины.

— На Кленовый? — Шофер задумался. — Малость крюка придется дать... Ладно, садитесь!

И включил счетчик.

Усиленная динамиками, гремела на все кафе музыка. Гасли и зажигались под потолком разноцветные лампочки. Теснились на пятачке танцующие пары.

Дорис вышла, сказав, что минут через пять вернется, и Белкин сидел за столиком в одиночестве, цедил через соломинку унылую смесь дешевого портвейна с минеральной водой, снисходительно поглядывал на танцующих.

Когда-то и он прыгал козлом под эту, с позволения сказать, цветомузыку, изображая вместе с другими переростками то хиппи, то панков, в зависимости от запоздало доходящей до них моды. При этом они считали себя элитой, «центровыми» ребятами, которые, в отличие от других, ютящихся по подъездам, запросто вхожи не в какую-нибудь захудалую мороженицу, а в «Шанхай»!

«Шанхаем», как в детстве корью, переболели почти все «коллеги» Белкина по подпольному бизнесу. Куплю-продажу «обмывали» сначала здешним безобидным коктейлем, потом приохотились к коньячку с шампанским, дошло и до самокруток из табака, смешанного с зелеными крупинками анаши.

Белкин тоже разок-другой попробовал «дури», но никаких приятных ощущений, кроме тошноты и тяжелой головной боли, не испытал, решил с этим покончить, посвятив себя делам чисто коммерческим.

Шанхайская «капелла» взрослела, расслаивалась, одни потихоньку спивались, превращались в неизлечимых наркоманов, то один, то другой бесследно исчезали, и никто не знал, живы они или нет. Но были и такие, что из мелких фарцовщиков выросли в «акул», товар закупали и продавали крупными партиями, каналы приобретения и сбыта становились все изощренней, в «дело» втягивались люди, от которых зависели и личная безопасность «акул», и их финансовое благополучие. Кайф они ловили теперь в закрытых для других саунах, в первоклассных ресторанах, на дачах, где под французский коньяк крутили порнуху на видео.

Но что-то в последнее время не заладилось у них. Начал давать сбой, казалось бы, безупречно отлаженный механизм взаимосвязей с «сильными мира сего». Надо было или сворачивать дела, или как-то исхитряться и находить выход из положения. Для Белкина этой проблемы не существовало! Там, где он надеялся оказаться, свободная инициатива только поощряется, а о средствах не задумывается никто! Необходим только оборотный капитал. Он не намерен пробавляться на какое-нибудь жалкое пособие, как другие лопухи! Кое-что для начала у него имеется, но этого ему мало. Вот если бы уговорить Дорис облапошить старую дуру, ее тетку, и увезти картины и все, что есть у нее ценного из антиквариата. А у старушки наверняка есть чем поживиться, надо только пошарить в загашниках. Дорис — девчонка вполне современная, сечет все как надо. Может, действительно, жениться? Не показушно, а всерьез? Она того стоит! На законном основании прихватить теткино приданое — и за кордон! А там уж он развернется!..

— О чем задумался? — подошла к столику Дорис.

— О деньгах, — честно признался Белкин.

— А что деньги? — тряхнула головой Дорис. — Или они есть, или их нет!

— Вот, вот! — рассмеялся Белкин.

— А у меня лично уже нет. — Дорис повертела перед носом Белкина целлофановым пакетом с пестрой наклейкой. — «Недельку» отхватила! И еще кое-что по мелочи!

— Что, например? — заинтересовался Белкин.

— Спрос! — озорно блеснула глазами Дорис. — А кто спросит, тому в нос!

Белкин опять рассмеялся и поймал себя на мысли, что смотрит на Дорис придирчивым глазом хозяина, как на некую свою собственность, особого рода капитал. Ну что ж! Если все произойдет, как задумано, то так, пожалуй, оно и будет! Вот только глаза у нее подозрительно блестят. Не бегала ли приложиться к «мастырке»? Неужели она и вправду не прочь побаловаться «травкой»? А впрочем, пока это ее дело!

— Еще по коктейлю? — предложил Белкин.

— Меня от этого пойла воротит! — отодвинула недопитый бокал Дорис. — Пора линять!

— Пошли, — согласился Белкин. — Еще куда-нибудь нырнем?

— Мне с утра на лекцию. — Дорис встала из-за стола. — И так отчислить грозят. Мотаю много!

— В другой колледж махнешь! — полушутя-полусерьезно сказал Белкин.

— В какой это, интересно? — подняла брови Дорис.

— Ну... В Гарвардский... Или в Калифорнийский... — Белкин ждал реакции Дорис. — Какой предпочитаешь?

— Оксфорд! — засмеялась Дорис.

— Считай, что ты уже там! — торжественно объявил Белкин. — Кстати, насчет Оксфорда! Заработать хочешь?

— Не помешало бы! — выжидающе посмотрела на него Дорис. — Вопрос: как?

— У меня за бугром родственнички объявились, — понизил голос Белкин. — Посылки шлют. Толкнуть поможешь?

— А сам что же?.. Без рук? — усмехнулась Дорис.

— На работе могут узнать. Разговоры пойдут, — объяснил Белкин. — А ты своим студенткам растрясешь без шума.

— Какой навар? — деловито поинтересовалась Дорис.

— Десять процентов.

— Договорились! Идем мы или нет? — И направилась к выходу.

На стоянке такси томилась безнадежно длинная очередь.

— Дохлое дело! — оценил ситуацию Белкин. — До утра простоишь.

— Левака схвачу! — уверенно заявила Дорис.

Она медленно пошла вдоль проспекта, оглядываясь на проезжую часть. Увидев частные «Жигули», неторопливо движущиеся по правой ближней к ней полосе, требовательно подняла руку. «Жигули» притормозили, сидящий за рулем молодой парень в модной полосатой куртке опустил боковое стекло и выжидающе посмотрел на Дорис.

— На Кленовый подбросишь? — улыбнулась ему Дорис.

— Пятера, — не выпуская изо рта сигарету, сказал парень.

— Ну, мастер, ты даешь! — покрутил головой Белкин. — Метро еще работает!

— Когда перестанет работать, червонец возьму, — невозмутимо ответил парень.

— Ладно! — взялась за ручку дверцы Дорис. — Пятера — не деньги! Поехали!

Села в машину и уже на ходу крикнула Белкину:

— Чао!..

Когда «Жигули» свернули на боковую улицу, водитель сбавил скорость и, не оборачиваясь к сидящей на заднем сиденье Дорис, сказал:

— Те двое поехали на Кленовый. Петрович довез их до Прорезного, там высадил. Мол, дальше не по пути! Так что жди их на подходе к дому или в подъезде.

— Понятно, — кивнула Дорис.

— В случае чего — ребята там. Прикроют.

— Обойдется. Меня тоже к самому дому не подвози, выкинь где-нибудь на углу.

— Думаешь, спугнем?

— Кто их знает!

— Сделаем.

Водитель, мигнув сигналом поворота, вывернул машину на проспект, прибавил скорость, и «Жигули» рванулись вперед.

В отличие от центра города, где окна выходили в каменные колодцы, в новых районах дворов не было. Сквозные арки вели от одного дома к другому, и, минуя молодые посадки, газоны с цветами, детские и спортивные площадки, можно было пройти весь квартал от улицы до улицы.

Дорис шла мимо темных окон и, удивляясь негородской тишине, слышала, как поет в разросшихся кустах сирени какая-то ночная птица и шуршат шинами по асфальту проезжающие мимо машины.

У дома она замедлила шаги, неприметно огляделась и вошла в свой подъезд. У лифта никого не было, у противоположной стены, где висели почтовые ящики, тоже. Дорис вызвала лифт и прислушалась. Ей показалось, что кто-то осторожно спускается по лестнице, но она не обернулась, дождалась, когда открылись двери лифта, и вошла в него.

— Нас не прихватите?

За спиной Дорис стояли двое. Один — светлый, коренастый, с толстой шеей и покатыми плечами; другой — черноволосый, худой, с бледным испитым лицом.

— Вам какой этаж? — спросила Дорис.

— Нам?.. — замешкался с ответом черноволосый.

— Пятый! — Коренастый усмехнулся, блеснув золотым зубом. — А вам?

— Мне выше. — Дорис нажала на кнопку пятого этажа.

Лифт начал подниматься, но, когда внизу остался четвертый этаж, коренастый прижал большим пальцем кнопку «Стоп», и лифт завис между этажами.

— Что дальше? — спокойно спросила Дорис.

— Давай сумку! — приказал коренастый. — Без шума! — И пригрозил лезвием бритвы, зажатым между пальцами.

— Вы что, офигели?! — возмутилась Дорис. — Бабки с собой не ношу!

Коренастый вырвал у нее из рук сумку и перекинул ее черноволосому:

— Шмонай!

Черноволосый порылся в сумочке, разочарованно сказал:

— Грошей нема! Ксивы только!

— Дай сюда. Черноволосый передал ему документы.

— Так... — протянул коренастый. — Паспорт с собой носишь? Похвально!

Раскрыл паспорт и прочел вслух:

— Штерн Дора Борисовна.

Перелистал странички, ища штамп прописки.

— Постоянно прописана — город Львов... Так... Временно — Кленовый бульвар, семнадцать «А», квартира сто тридцать... Что тут еще? Студенческий билет?.. Университет... Филфак... Английское... Верри велл! — И, показав золотой зуб, пропел: — «Студенточка, вечерняя заря!..»

— Тут шмотье какое-то, Стас! — Черноволосый вынул из сумочки целлофановый пакет. — Не по-русски написано!

— Трусики это дамские! — рассвирепела Дорис. — Могу подарить!

— Да задавись ты своим исподним! — обиделся черноволосый и швырнул пакет в лицо Дорис.

— Потише, Черный! — одернул его Стас.

— А чего она выступает ! — шмыгнул носом Черный, порылся в сумочке, вынул сигарету, понюхал ее и закричал: — «Мастырка!» Век свободы не видать! Вот это подарочек!.. — Сунул сигарету за ухо, схватил Дорис за руку, поднял рукав курточки выше локтя и опять закричал: — Она ширяется, Стас! Гляди!..

Стас перехватил руку Дорис, чуть вывернул ее и, взглянув на следы, оставленные шприцем, поинтересовался:

— Давно на игле?

— Твое какое дело?! — вырвала руку Дорис. — Ты кто? Тихарь? Хомутовка?

— Как она тебя! А, Зуб?! — в восторге захохотал Черный. — Ай да студенточка!..

— Ладно, кончай! — нахмурился Стас, сунул в сумочку документы и протянул ее Дорис: — Бери. И считай, что тебе повезло!

Нажал на кнопку первого этажа и, когда лифт пошел вниз, сказал:

— Наверх одна поедешь.

— И не вздумай шухер поднимать! — жадно нюхнул сигарету Черный. — Милиция далеко, а мы близко!

— Мне твои менты — как рыбке зонтик! — презрительно прищурилась Дорис. — С тебя, длинный, червонец за «мастырку». И учти: по дешевке отдаю!

— Круто! — ухмыльнулся Стас, подтолкнул оторопевшего Черного к открывшейся двери лифта и, выходя из кабины, помахал рукой Дорис: — Гуд бай, красуля!

— Пошел-ка ты... — огрызнулась Дорис, нажала на кнопку девятого этажа. Створки дверей закрылись, и лифт пошел вверх.

Войдя в квартиру, Дорис не захлопнула дверь, как делала это обычно, а лишь неплотно прикрыла ее, кинула на столик в прихожей сумочку, прошла в комнату и села у стола.

Через некоторое время послышался шум поднимающегося лифта, потом кто-то осторожно приоткрыл дверь, также мягко закрыл ее, чуть щелкнув при этом язычком замка, и в комнату вошел Лавриков.

— Привет!

— Здравствуй, Алеша, — кивнула ему Дорис.

— Давай по-быстрому. Что у тебя? — присел к столу Лавриков.

— Одного зовут Стас, — негромко заговорила Дорис. — Светлый, среднего роста, плечи как у борца, во рту слева золотая коронка. Тот, второй, однажды назвал его Зуб.

— Кличка?

— Думаю, да.

— Так... А другой?

— Худой, высокий чуть заикается, — перечисляла приметы Дорис. — Стас называет его Черным. Тоже, очевидно, кличка. Судя по тому, как изучались документы, похоже, что была проверка.

— Так и предполагалось! — подтвердил Лавриков. — Наша идейка насчет наркотиков прошла?

— Вполне, — усмехнулась Дорис. — Кстати, этот Черный явно наркоман. И с психикой, по-моему, неладно. Учтите!

— Учтем. Что еще?

— Завтра Техник принесет вещи из посылок. Организуйте покупателей.

— Сделаем. Все у тебя?

— Пока все.

— Ладно. Я пошел, — поднялся Лавриков. — Спокойной ночи!

— Тебе того же!

— Шутки шутишь? — задержался в прихожей Лавриков. — Пока ребята твоих дружков до дому доведут, пока вернутся — глядишь, и утро. Дверь закрой!

— Думаешь, украдут? — улыбнулась Дорис.

— Не хотелось бы! — Лавриков рассмеялся и вышел.

Не было случая, чтобы подполковник Курнашов повысил голос на кого-либо из своих сотрудников, даже если тот допускал явный промах. Неизменно вежливый, чуть суховатый, он не терпел фамильярности, служебного жаргона, малейшей расхлябанности, и шоферы служебных машин гнали как оглашенные, боясь опоздать хоть на минуту и увидеть у подъезда ожидающего их подполковника.

Если Курнашов досадовал или волновался, то заметить это могли лишь те, кто проработал с ним не один год и знал, что, если подполковник начнет протирать кусочком замши и без того безукоризненно чистые стекла очков, значит, что-то его не на шутку беспокоит. Так было и сегодня. Подполковник сосредоточенно протирал очки, а сидевшие в кабине Савельев и Лавриков молча ждали, поглядывая то на дверь, то на подполковника.

Когда в кабинет вошел капитан Костров, подполковник надел очки и вопросительно взглянул на него. Костров положил на стол перед Курнашовым сколотые скрепками листы машинописного текста и отдельно конверт с фотографиями.

Сколько розыскных дел перекидала ЭВМ, никто из сотрудников Курнашова не знал. Но ответы на запросы пришли и лежат перед подполковником.

«Земцов Станислав Федорович, 1952 года рождения, дважды судим по статьям 144 и 146 УК РСФСР, рост 1 м 68 см, глаза голубые, волосы светлые, телосложение среднее. Особые приметы: золотая коронка на левом третьем резце. Клички и прозвища, под которыми совершал преступления: Зуб, Водило, Бык».

Курнашов подчеркнул красным карандашом кличку Зуб и перевернул страницу.

«Дорохов Юрий Петрович, осужденный, личный номер 1533, клички: Черный, Мастырщик, Псих, 1960 года рождения, рост 1 м 80 см, глаза карие, волосы черные, телосложение среднее. Особые приметы: татуировка на пальцах левой руки: „Юра“».

Курнашов подчеркнул все три клички Дорохова, отложил листы, вынул из конверта фотографии, из ящика стола другие, положил их рядом.

— Прошу взглянуть.

— Эти в «Шанхае» сделаны? — спросил Костров, указав на фотографии, вынутые подполковником из ящика стола.

— Да, — ответил Курнашов.

— По-моему, идентичны, — сравнил фотографии Костров.

— По-моему, тоже, — поддержал его Савельев.

— Будем считать, что еще двое участников «Свадьбы» установлены? — спросил Курнашов, перебирая фотографии.

— Если они участники... — засомневался Савельев. — А если просто пособники?

— Могут быть и пособниками. — Курнашов снял очки и принялся протирать стекла кусочком замши. — Все может быть!

— К сожалению, мы еще не знаем точно, что собой представляет сама акция, — сказал Костров. — Предположительно нелегальный переход границы под видом свадьбы. Но только предположительно! Где? Каким образом? Не будут же они «тропить зеленую» на «Чайке» с голым пупсом на радиаторе?

— Вы правы, не будут. — Курнашов еще тщательней занялся очками. — Как видите, вопросов много. А времени мало! — И обернулся к Лаврикову: — Что у вас?

— С ответом на запрос совпадает, товарищ подполковник. — Лавриков кивнул на бумаги и конверт с фотографиями. — Земцов Станислав Федорович, прописан по улице Зенитчиков, дом шестнадцать, квартира тридцать семь, на площади Басовой Нинель Григорьевны, медсестры объединенной больницы имени Калинина. Там же, в котельной, работает Земцов.

— А второй деятель?

— Либо приезжий, либо живет без прописки, — ответил Лавриков. — Обитает в котельной при больнице.

— Данные вам теперь известны. Проверьте через Центральное адресное бюро, — приказал Курнашов. — У вас все?

— Техник снял с учета в автоинспекции свои «Жигули», — доложил Лавриков. — Оформляет продажу через комиссионный магазин.

— Даже покупателя выгодного не ищет? — удивился Савельев.

— Торопится, — задумался Курнашов. — Вещи из посылок пристроены?

— Сданы по описи. Деньги ему будут вручены завтра.

— Что за вещи?

— В основном носильные, товарищ подполковник. Импортного производства.

— Так... — Курнашов обернулся к Савельеву: — Выяснили, откуда и кому шли эти посылки, Николай Иванович?

— Так точно, Сергей Павлович, — раскрыл папку Савельев. — Посылки шли от фирмы «Аккерман» в адрес Белкина Леонида Яковлевича, Гартман Беллы Владимировны...

— Не на самого Гартмана? — спросил Костров.

— На жену, — ответил Савельев.

— Осторожный гражданин! — заметил Костров. — Извини, перебил.

— Продолжайте, Николай Иванович, — чуть нахмурился Курнашов.

— А также в адрес Басовой Нинель Григорьевны и Басова Бориса Григорьевича, — продолжал Савельев.

— Это еще кто? — насторожился Курнашов.

— Брат жены Земцова, — протянул ему справку Савельев.

— Брата нам только не хватало! — повертел в руках справку Курнашов. — Что еще?

— Нинель Григорьевна Басова приобрела за последний месяц четыре кольца и три кулона желтого металла с бриллиантами.

— На вырученные от продажи посылок деньги? — прищурился Курнашов.

— Сумма уж очень крупная, — покачал головой Савельев. — Не сходится!

— Разрешите одно соображение, товарищ подполковник? — вмешался в разговор Костров.

— Слушаю, — повернулся к нему Курнашов.

— В одном из ИТУ отбывает наказание Кузовков Николай Леонтьевич, проходит под кличками Туз, Батя, Коляныч. Подельщик Земцова и организатор совместных краж. В последнем деле с ограблением сберкассы в городе Дивногорске Туз взял все на себя, «отмазал», как у них говорят, Земцова. Существует предположение, что Земцов хранит долю Туза до его возвращения из лагеря.

— Ну-ну... — хмыкнул Курнашов. — Что дальше?

— Поступила информация от солагерников Туза о том, что он готовит побег и надеется на крупную сумму денег, которую бережет для него Земцов.

— А Земцов решил бежать с этими деньгами за кордон? — прищурился Курнашов.

— Думаю, да, — кивнул Костров. — Во всяком случае, драгоценности покупаются на эти деньги.

— Не лишено, — согласился Курнашов. — И сдается мне, что посылки — это и есть те самые «подарки», о которых шла речь в письме. Вам не кажется?

— Пожалуй, да! — оживился Савельев. — В самую точку, Сергей Павлович!

— Но что это нам дает? — задумался Курнашов. — Рассчитывать, что посылки от этой фирмы идут только участникам «Свадьбы», не приходится. Не такие они простачки! А выявить всех участников операции мы обязаны!

Курнашов помолчал и обернулся к Кострову:

— Этот самый Туз... Он как в уголовном мире? В авторитете, как они говорят?

— В большом авторитете, Сергей Павлович! — рассмеялся Костров; блатной жаргон явно не удавался подполковнику. — В «паханах» ходит. А что?

— Да так... Есть кое-какие мысли по этому поводу, — рассеянно ответил Курнашов.

— Поделились бы, если не жалко! — полюбопытствовал Савельев.

— Еще не созрел! — улыбнулся Курнашов, протер стекла очков и уже серьезно сказал: — Связи, связи!.. Медленно нащупываем... А времени в обрез! Прошу приложить максимум усилий. Всё на сегодня!

Когда за последним из сотрудников закрылась дверь, Курнашов отложил в сторону очки и подошел к окну.

Все последние дни его не покидала мысль о том, что хотя намеченные мероприятия выполняются неукоснительно и дают возможность накопить достаточно фактов для анализа и разработки дальнейшего оперативного плана, но, как говорят врачи, «болезнь протекает вяло», как неподнявшееся тесто, не дает лепить тот пирог, который задуман:

Курнашов вернулся к столу и нажал кнопку селекторной связи.

— Товарищ генерал!.. Курнашов. Разрешите зайти для доклада.

Отгуляв положенные сутки, Стас рано утром пришел заступать в свою смену и увидел у дверей котельной худощавого, смуглого, с короткой стрижкой «ежиком» незнакомого человека.

Он сидел на корточках, привалившись спиной к стене, и попыхивал дешевой сигаретой. По тому, как он курил, пряча сигарету в ладонь, как привычно сидел на корточках, как быстро, искоса, взглянул на подходившего и тут же отвел глаза, по тяжелым, не по сезону, ботинкам и куртке с чужого плеча Стас сразу понял, что человек этот «оттуда», из зоны, и освободился совсем недавно.

Стас остановился перед ним и, помедлив, спросил:

— Не меня ждешь случаем?

— Если ты Стас, то тебя. — Человек послюнявил пальцы, погасил недокуренную сигарету, сунул ее за ухо и поднялся. — От Туза привет!

Стас вздрогнул, огляделся, понизив голос, сказал:

— Сменщик выйдет — зайдешь. Посиди пока там. — И кивнул за угол котельной.

Человек не спеша направился в указанное ему место, и Стас постоял, покусывая губы, потом рывком открыл тяжелую дверь и вошел в котельную. Через несколько минут оттуда вышел невысокий седой сменщик Стаса и, надевая на ходу кепку, пошел в сторону больничных корпусов, крыши которых виднелись за деревьями сада.

На пороге котельной показался Стас, посмотрел в сторону ушедшего сменщика, негромко свистнул: когда из-за угла вышел ожидавший его человек, кивнул ему на открытую дверь и вслед за ним вошел в котельную.

— Тебя как величать? — спросил Стас, усаживаясь за стол напротив непрошеного гостя.

— Деловые кличут Цыганом, — ответил человек.

— Похож... — Стас поглядел на его смуглое лицо, еще раз отметив короткую стрижку. — А в протоколах как?

— Михаил... — Он полез в карман, вынул аккуратно сложенный лист бумаги, кинул на стол. — Ты что меня щупаешь? Ксивы тебе нужны? На, смотри!

— Ты очень-то хвост не поднимай! — угрожающе сказал Стас. — Ты ко мне залетел, не я к тебе!

Развернул справку об освобождении, посмотрел на фотографию, внимательно прочел и положил перед Цыганом.

— Как меня нашел?

— За двугривенный! — усмехнулся Цыган. — В справочной адрес дали. Жена твоя сказала, что здесь ты вкалываешь.

— Когда ко мне приходил?

— Вчера. — Цыган вынул из-за уха окурок сигареты и не торопясь раскурил. — А ты на вокзал подался. Кореша какого-то своего провожал.

Стас молча кивнул. Вчера он усаживал в поезд Черного, боясь, что тот напьется и прозевает отправление. Поручено ему было деликатнейшее дело, а сам Стас браться за него не хотел. Знал бы, что объявится кто-нибудь от Туза, поехал бы сам. Нет его в городе, и с концами! Но почему Нинка ему не сказала про этого хмыря? Забыла?

— Как сюда прошел? — испытующе смотрел он на Цыгана. — Сказал, что ко мне?

— Зачем? — лениво ответил Цыган. — Там у вас достаточно объявлений висит, санитары требуются. В отдел кадров и пошел!

— Спирту выпьешь? — поднялся из-за стола Стас.

— Кто же от спирта отказывается? — усмехнулся Цыган. — Выпью.

Стас поставил на стол солонку, хлеб, разлил по граненым стаканам спирт — себе немного, Цыгану почти до краев.

— За твое возвращение! — поднял свой стакан Стас.

Цыган молча кивнул, задержав дыхание, выцедил спирт, шумно выдохнул, понюхал корочку и полез в карман за сигаретами.

— Как там Туз? — Стас отодвинул пустой стакан.

— Велел сказать, что скоро заявится, — равнодушно сообщил Цыган.

— Да ему еще тянуть и тянуть! — не поверил Стас.

— Сорвется! — Цыган отломил кусок хлеба, посолил и принялся жевать.

— Когда? — охрипшим вдруг голосом спросил Стас.

— Полегче чего-нибудь спроси! — насмешливо посмотрел на него Цыган. — За кого его держишь?

— Это да... — вытер пот со лба Стас. — Это я недодумал! Значит, скоро, говоришь?

Цыган кивнул, отломил еще хлеба, тусклым голосом сказал:

— Велел казну приготовить.

— Какую еще казну?! — не очень естественно удивился Стас.

— Мне до фени! — отмахнулся Цыган. — Ваши дела. Что сказано, то передаю. — И поднялся с места: — Все! Потопал. Мне у вас в городе не с руки разгуливать. До дома надо подаваться!

— Где дом-то? — спросил Стас.

— В Ярославской... Деревня Ручьевка... Слыхал про такую?

— Откуда? — пожал плечами Стас. — И чего там будешь делать?

— Молоко хлебать... — усмехнувшись, ответил Цыган. — А ты что, на дело какое меня сватаешь?

— Какие дела?! — попытался засмеяться Стас и кивнул на топку, где гудело синее пламя: — Видишь, шурую!

— Шуруй, шуруй! — пошел к дверям Цыган. — Согревай душу. А то небось в пятки ушла? С Тузом шутки плохи! — И вышел.

Стас рванулся за ним, у дверей остановился, вернулся к столу, плеснул в стакан спирта, но пить не стал, закурил и тяжело задумался.

«Гонщик — так теперь именовался Стас, — сдав дежурство в котельной и не заходя домой, направился на Витебский проспект, дом 19/2, откуда вскоре вышел с неизвестным гражданином. В парке между Гонщиком и неизвестным гражданином состоялся короткий разговор, после чего Гонщик проследовал в метро, через остановку вышел, сел в отходящий автобус, сошел с него, проехал на трамвае в противоположную сторону, соскочил на ходу и, остановив такси, вернулся домой. Неизвестный гражданин проходным двором вышел на соседнюю улицу, обогнул квартал, вошел в подъезд дома № 19/2 по Витебскому проспекту и поднялся на третий этаж в квартиру № 27. (Фотографии прилагаются.)»

— Так... Зашевелились! — Курнашов отложил сводку и обернулся к сидящему у стола Кострову: — Подействовал ваш визит, Михаил Степанович!

— Стрижка сработала! — засмеялся Савельев.

— А ты говорил, старомодная! — провел ладонью по своему короткому «ежику» Костров.

— Ну-ну!.. Не будем отвлекаться! — Курнашов постучал карандашом по столу, снял очки и посмотрел на Лаврикова: — Слушаем вас, Алексей Алексеевич.

Лавриков не сразу понял, что подполковник обращается к нему, так непривычно было слышать свое имя и отчество вместо обычного: «старший лейтенант» или просто «Алексей»! Это означало, что Курнашов чем-то очень доволен, случалось это не часто, и Лавриков с готовностью доложил:

— По справке бухгалтерии ЖЭКа по Витебскому, девятнадцать дробь два, в квартире двадцать семь проживают ответственный съемщик Спицын Григорий Матвеевич, инженер-электрик объединения «Птицепром», его жена — Галина Прокофьевна Спицына и дочь Виктория Спицына, тринадцати лет, школьница.

— Инженер-электрик? — переспросил Курнашов. — Напутать там ничего не могли?

— Не должны, Сергей Павлович, — подумав, ответил Лавриков. — Именно так он у них числится. Вот справка.

— Странно... — перечитал справку Курнашов и обернулся к Савельеву: — Пятой фотографии предъявляли, Николай Иванович?

— Конечно, Сергей Павлович! — кивнул Савельев. — В неизвестном гражданине, беседовавшем с Гонщиком, она безоговорочно опознала человека, которого встретила у Белкина, когда рассчитывалась с ним за реализованные посылки. Белкин сказал ей, что это, мол, главная фигура, шофер, и может отвезти ее в Оксфорд, Кембридж и куда она только захочет! Правда, все это звучало как шутка, но собеседник Белкина реагировал на нее очень нервно, оборвал Белкина и тут же ушел.

— Как реагировал Белкин? — спросил Курнашов.

— Со слов Пятой, смутился, сказал ей, что вот, дескать, какой человек, шуток не понимает! Но самому было явно не до шуток!

— Так... — задумался Курнашов. — Что скажете?

— Если он — главная фигура, то кто же тогда Юрист? — помолчав, сказал Костров. — Наверно, имеется в виду другое.

— Что же, по-вашему? — смотрит на него поверх очков Курнашов.

— Точно сказать не берусь... — морщит лоб Костров. — Но шофер — это не случайно!

— Международные перевозки? Трейлер? — насторожился Савельев. — Главная фигура в смысле обеспечения транспортом?

— Возможно, — кивнул Костров.

— В «Свадьбе» участвует не один и не два человека, — снял очки Курнашов. — Как вы себе это представляете?

— И трейлер может быть не один! — возражает Савельев.

— Колонна? — протирает очки Курнашов. — И во всех машинах тайники? И все водители знают о скрытом грузе и молчат? Да вы что, Николай Иванович?

— Да... — покрутил головой Савельев. — Нереально!

— Вот именно! — усмехнулся Курнашов. — Но назван Спицын шофером, конечно, не случайно. В этом я с Михаилом Степановичем согласен полностью. Есть над чем подумать!

Курнашов помолчал и спросил:

— Что по поводу Черного? Молчат грузинские товарищи?

— Сегодня поступило сообщение, Сергей Павлович, — раскрыл папку Савельев. — Черный встретился с неким Отари Гулиашвили, отбывавшим срок в одном с ним лагере. По неподтвержденным данным, полгода назад Гулиашвили пытался продать пистолет системы «Вальтер» с патронами. Тогда же были проведены соответствующие оперативные мероприятия, но оружие обнаружено не было. Возможно, Черный послан именно на предмет приобретения пистолета, товарищ подполковник!

— Гадаем на кофейной гуще! — недовольно сказал Курнашов. — В университете все подготовлено?

— Да, Сергей Павлович, — кивнул Савельев. — Приказ будет вывешен.

— Проследите за этим сами, — приказал Курнашов. — Могут проверять. Всё! — И поднялся из-за стола.

Александр Гартман стоял у газетного киоска и листал свежий номер журнала «Огонек», изредка поглядывая на вход в университет.

Не по годам полный, лысеющий, с начинающей седеть бородкой он был похож на преподавателя или доцента одной из университетских кафедр, а туго набитый портфель у его ног лишь усиливал это сходство.

Если бы кто-нибудь сказал об этом Гартману, он бы нисколько не удивился, а принял бы это как должное. Его оставляли в аспирантуре, впереди маячила диссертация, ученая степень кандидата юридических наук, должность при кафедре, но Гартман предпочел адвокатскую практику. Специализировался он в гражданском праве, полагая, и не без основания, что дела эти выигрываются несравненно легче, чем уголовные. Вскоре за ним утвердилась прочная репутация удачливого адвоката, клиентов он теперь выбирал сам, сумму гонорара назначал тоже по своему усмотрению. Возможности своих доверителей он научился распознавать с первого взгляда и очень быстро понял, что споры из-за наследства — а именно эти дела он считал наиболее выгодными — ведут, как правило, люди вполне обеспеченные. Те же, кто, обладая средним достатком, жил на небольшую зарплату и редкие приработки, в суд по делам наследства никогда не обращались. Видимо, элементарная порядочность не разрешала им затевать тяжбу, чуть ли не на могиле матери или отца, из-за мебели, телевизора, обручальных колец и золотых часиков. Каждый брал на память то, что было ему дороже всего по воспоминаниям детства, и мирно, без споров, расходились.

Если они обращались в суд, то только в случае, когда это было жизненно необходимо: не могли вселиться в предоставленную им по ордеру комнату, которую незаконно занял, расширив свою жилплощадь, кто-то из проживающих в этой квартире жильцов. Или просили суд восстановить их на работе, с которой были уволены самодуром-начальником.

Гартман за такую «мелочовку» не брался, да и люди эти в нем не нуждались, слепо веря в силу закона и справедливость.

Гартмановская же клиентура никаким родственным чувствам значения не придавала, действовала цепко и напористо, выторговывая все, что можно было ухватить, дележ этот никого не шокировал, и отношения оставались сугубо деловыми, без излишних эмоций и нервотрепки.

В кругу этих людей Гартман стал своим человеком, близко сошелся с некоторыми из них, а на одной своей бывшей клиентке, вдове крупного ученого, которой он помог отсудить дачу и машину, женился.

Ее покойный муж в домашние заботы не вникал, занимался своей наукой, делами по дому и даче ведала Белла Владимировна, хватка во всем у нее была мужская, даже машину она водила не по-женски уверенно и резко, соседи по дачному поселку уважали ее за умение договариваться с разного рода «шабашниками» всегда с выгодой для себя, а мальчишки, да и некоторые взрослые, откровенно побаивались.

Гартман поначалу попытался проявить самостоятельность, вмешаться в строго-настрого установленный домашний распорядок, но его быстро укротили, и полновластной хозяйкой в доме по-прежнему оставалась жена.

Возможно, это «домашнее бесправие» и явилось толчком к тому, что Гартманом овладела навязчивая идея хоть в чем-то стать хозяином положения, иметь право командовать людьми, распоряжаться их судьбами.

Мысль эта не давала ему покоя, а когда один из его ближайших друзей, женившийся на иностранке и сменивший гражданство, стал забрасывать его письмами, в которых описывал, как он процветает в фирме своего нынешнего тестя, Гартман вдруг понял, что́ ему необходимо для достижения своей цели. Собственное дело! Своя юридическая контора, где вся прибыль, до последней копейки, будет идти к нему в карман, а сколько он отдаст тем, кто на него работает, — это уже не их забота. Он — хозяин! Деньги — это власть. Но там, в «свободном мире». Здесь же эту власть не купишь ни за какие деньги. Значит, его место там! Когда это произойдет, как, Гартман не задумывался. Удачливый во всем, он и здесь полагался на счастливый случай. И удача не подвела его: подвернулся именно тот человек, который ему нужен, и теперь он, Александр Гартман, главный в крупной игре. Он расставляет фигуры, делает ходы, создает хитроумные комбинации, чтобы, загнав противника в угол, выйти победителем.

В письме к своему процветающему другу Гартман дал понять, что тоже надеется оказаться «по ту сторону», а способ «переезда» поднимет его акции так, что о нем заговорит вся пресса, радио и телевидение Запада.

Ответ на это свое послание он получил не по почте, а через иностранного туриста — им был Макс Сандберг, который вручил ему кроме письма довольно существенные подарки от некой «фирмы», которая и в дальнейшем, как сообщил Сандберг, будет их всячески поддерживать.

После этого визита, окончательно уверовавший в успех, Гартман уволился с работы и оформился ночным сторожем на платной автостоянке, чтобы ничто не мешало подготовке предстоящей акции.

Но, диктуя свою волю всем, кто оказался втянутым в задуманную им авантюру, Гартман не решался рассказать о ней жене. К посылкам, которые Гартман из соображений конспирации просил посылать на ее имя, Белла Владимировна отнеслась весьма благосклонно, думая, что посылаются они не кем-либо, а другом Гартмана. Сам он эту версию всячески поддерживал, не находя возможным назвать ей истинного их отправителя. Но одно дело посылки, а другое — отъезд! Причем отъезд нелегальный, сопряженный с риском, пусть по всем расчетам и минимальным. Давно пора было осторожно, под благовидными предлогами, расставаться с дачей и машиной, выгодно обменивать квартиру на меньшую, приобретать ценности. Но Гартман не осмеливался даже намекнуть на это, уверенный, что жена потребует немедленного, точного ответа, ради чего все затевается. Зная ее пристрастие к твердому, раз и навсегда установленному порядку, он не мог рисковать, предлагая кинуться очертя голову в опаснейшую авантюру. Реакция жены была непредсказуема, и этого Гартман опасался больше всего!

Он и сам уже не раз задумывался над тем, что ждет их в случае провала, и под любыми предлогами старался отдалить день, назначенный для совершения акции. Но больше тянуть он не мог! Макс Сандберг увез письмо, где было указано время проведения «Свадьбы». Почему-то очень занервничал Стас. Неуправляемым стал Шофер, требует немедленных действий, грозит совершить акцию в одиночку. Надо на что-то решаться. И прежде всего разобраться с этой студенточкой!

Гартман увидел выходящего из университета Белкина, отложил журнал и, подняв свой портфель, неторопливо пошел вдоль набережной. У чугунной садовой ограды оглянулся, проверяя, идет ли за ним Белкин, вошел в сад и сел на скамью на одной из боковых аллей. Подошел Белкин и сел чуть поодаль.

— Ну? — спросил Гартман.

— Приказ висит, — негромко ответил Белкин. — Отчислить за академическую неуспеваемость.

— Так... — Гартман помолчал. — Что думает делать?

— К родителям возвращаться не хочет, — сообщил Белкин. — Говорит, скандал ждет грандиозный! Будет устраиваться на работу.

— Что-нибудь ей предлагал?

— Намекнул, как договорились, что есть возможность начать новую жизнь. Но дело это рискованное, и пусть решает. Если согласна, сведу ее с нужными людьми.

— Согласна?

— Сказала, что подумает.

— Что не сразу согласилась, это хорошо, — размышляет Гартман. — Но для долгих раздумий времени нет. Вот что... У Шофера сложности с женой, просит, чтобы я с ней поговорил, успокоил как-нибудь... Собирается отметить ее день рождения, так что предлог вполне подходящий. Пригласи свою Дорис — пора мне с ней познакомиться поближе.

— Понял.

— Я захвачу кое-какие диапозитивы, пусть Галина увидит, как живут там люди, а твоя студенточка будет переводить с английского. Если в нем смыслит. Усек?

— Ясно, — кивнул Белкин.

— Все, — поднялся со скамьи Гартман. — Разбежались! — И направился к выходу из сада.

Белкин выждал некоторое время, пошел следом, огляделся, увидел спину Гартмана и двинулся в противоположную сторону.

Когда раздался звонок у двери, Галина Прокофьевна Спицына сидела на кухне и плакала. Сегодня ей особенно горько было сознавать, что все эти годы она ни одного дня не прожила для себя, подчиняя всю свою жизнь интересам мужа.

Началось это в тот далекий уже год, когда совсем девчонкой, по первому его зову, бросила она родительский дом и помчалась в дальний гарнизон, где проходил службу Григорий Спицын, только что закончивший училище молодой летчик.

Ее ошеломили дикая красота северного края, не заходящее месяцами солнце и такая же длинная полярная ночь, неприветливое серое море, лепящиеся у подножия сопок домишки, ночи без сна во время полетов мужа, неналаженный быт. Потом, когда все это стало привычным, — новое назначение, недолгие сборы, переезд в Среднюю Азию. И снова надо было привыкать к изнуряющей дневной жаре, к глинобитным мазанкам, кидать на ночь у порога войлочный коврик, чтобы, не дай бог, не заползла гадюка, и опять ночные полеты, гудение самолетных моторов — взлет, посадка, взлет, посадка — и наконец-то утро и белый от пыли дребезжащий автобусик, который привозил летчиков с аэродрома.

Работы по специальности нигде в гарнизонах не находилось — и какая это специальность — год педучилища? Отсиживала часы в библиотеке при клубе, посетителей не было, запирала клуб на висячий замок и бежала домой сготовить хоть какую-нибудь еду. Когда родилась дочь, стало еще трудней, а Гриша по дому не помогал, весь был в своих полетах, ссорился с начальством, доказывал, что ему давно пора пересаживаться на новую машину. Своего добился, стал летать на сверхзвуковых, но опять сцепился с начальством, которое, по его словам, не торопилось повышать ему классность, а таких летчиков, как он, поискать!

Кончилось тем, что его уволили в запас, и опять они кочевали из города в город, из отряда в отряд, но теперь уже гражданской авиации, пока не оказались здесь.

Ну отлетал свое! С кем не бывает? Приобрел вторую специальность, стал электриком, квартиру дали, дочь растет, чего еще надо? Нет! Все не по нему!..

А тут еще появился этот Алик! Какой он Алик? Лысый, живот растет, борода уже седая. Алик! Как вам это нравится? Чем он заворожил Григория, что ему нашептал? И началось!.. Уедем и уедем! Господи, да неужели не наездились за всю жизнь? Куда ехать? Зачем?.. Подал на развод, ушел из дома, комнату где-то снимал, потом объявился, худой, руки дрожат. «Не поедешь, мне одно остается — в петлю!» Как ехать? Куда? «Не твоя забота!» А чья это забота? Ну, я ладно! А дочь? Теперь вот день моего рождения отмечать затеял. А для меня — все равно что поминки!

Галина Прокофьевна вытерла слезы и пошла открывать дверь.

— Поздравляю! — Гартман протянул Галине Прокофьевне три гвоздички, обернутые в мягкую бумагу. — И знакомьтесь. Это — Дорис. Это — Леня. А этот человек вам, наверно, знаком!

И указал на стоящего за их спинами Григория Спицына. Тот невесело усмехнулся и, держа за горлышко бутылку шампанского, прошел в кухню, хлопнул там дверцей холодильника и вернулся обратно уже без бутылки.

— Проходите! — Галина Прокофьевна указала на дверь комнаты. — Рассаживаться у нас особо негде. Можно прямо за стол!

— Прекрасно! — потер руки Гартман и первым прошел в комнату.

— Что же ты шампанское унес, Гриша? — обернулась к мужу Галина Прокофьевна.

— Пусть охладится, — по-хозяйски распорядился Гартман. — Мы вам пока кино покажем!

— Кино? — удивилась Галина Прокофьевна. — Какое еще кино?

— Сейчас увидите! — весело сказал Гартман. — Леня, заряжай и прямо на стену, благо она белая!

Пока Белкин возился с проектором, Дорис оглядела комнату.

Обставлена она была без затей, с неизменной стенкой из полированного дерева. Над стареньким письменным столом висело несколько полок с книгами, и на одной из них стояли выточенные из дюраля модели самолетов. Определить точно, какие они, Дорис не могла, но, судя по всему, это были истребители. Сбоку, на стене, висел потертый шлемофон с ларингами, на столе лежали развернутые карты и линейка, похожая на логарифмическую.

— Все готово! — объявил Белкин.

— Свет! — скомандовал Гартман.

Спицын щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту.

Белкин менял в проекторе цветные слайды, и на белой стене возникали дома с непривычно плоскими крышами, стоящие среди виноградников; пестрые зонты пляжей на берегу моря; апельсиновые рощи; шумные улицы городов, заполненные автомашинами всех марок; регулировщик в белом тропическом шлеме; магазины с улыбающимися манекенами за стеклами витрин.

Дорис переводила названия поселений, курортов, городов. Это был обычный туристский набор слайдов, рекламирующий маршруты дорогих круизов, но Гартман, не зная этого, а скорее всего умышленно, комментировал их по-своему:

— Смотрите, Галина Прокофьевна! Это жизнь!.. А магазины? Ноу проблем! Что скажете?

Но Галина Прокофьевна молчала и безучастно смотрела, как, сменяя друг друга, мелькают на белой стене цветные картинки. Теперь они изображали жизнь семьи, недавно приехавшей в эту страну. Средних лет человек, очевидно глава семьи, его жена и дочь осматривают еще пустую квартиру. Проходят по комнатам, любуются кухней, спускаются в гараж. Потом они выбирают автомашину, и вот уже глава семьи сидит за рулем, а его улыбающихся домочадцев еле видно из-за горы пакетов, свертков и коробок.

— И заметьте, Галина Прокофьевна, все в кредит! — пояснял Гартман.

Галина Прокофьевна по-прежнему молчала и, только когда показали рынок, заваленный овощами и фруктами, а Гартман восторженно объявил, что апельсины там дешевле картошки, не выдержала и поднялась со стула:

— Спасибо, что напомнили. У меня картошка не чищена. — И вышла из комнаты.

В кухне она села у стола, вытерла слезы и громко сказала:

— Апельсинов я ихних не видела!

Спицын включил свети хмуро посмотрел на Гартмана. Тот сокрушенно развел руками, показал глазами на дверь: «Иди поговори», и Спицын, тяжело вздохнув, направился в кухню.

— У всех свои сложности! — покачал головой Гартман и обернулся к Дорис: — У вас, я слышал, тоже?

— Еще какие!

— Разберемся! — успокоил ее Гартман и осторожно спросил: — Леня вам говорил о своих планах?

— Туманно, — пожала плечами Дорис.

— Не знал, как вы к этому отнесетесь, — пояснил Гартман.

— К чему именно? — недоумевающе посмотрела н него Дорис.

— К тому, чтобы выйти за него замуж, — усмехнулся Гартман.

— Замуж? — Дорис оглянулась на Белкина. — Это для меня новость! Что же ты молчал?

— Да, понимаешь... — замялся Белкин. — Я хотел сказать, но...

— Не решался, — договорил за него Гартман. — Он у нас мальчик стеснительный.

— Не замечала! — насмешливо заметила Дорис. — Мне казалось — наоборот!

— Люди часто кажутся не теми, кто они есть на самом деле, — испытующе смотрит на нее Гартман. — Вот вы, например!

— Я?! — удивленно подняла брови Дорис.

— Вы. — Гартман не сводил с нее глаз. — В университете — одна, в некоем злачном месте — другая. А может быть, есть и третье?

— Имеете в виду злачное место? — рассмеялась Дорис. — Есть и третье. «Шанхай», например! И четвертое, и пятое! Назвать?

— Рестораны города я знаю достаточно хорошо, — сухо сказал Гартман. — Меня интересует другое: ваше отношение к правоохранительным органам.

— В каком смысле отношение? — не поняла Дорис. — Как я к ним отношусь, что ли?

— В каком вы там качестве? — поправил ее Гартман. — Это надеюсь, понятно?

— Меня из университета поперли, думала — насчет работы поможете, а вы с какими-то идиотскими разговорами лезете! Трезвые вроде бы еще! До фени мне эти ваши органы! Ясно?..

— Предположим, — в упор разглядывал ее Гартман. — А если я предложу вам не какую-то работенку, а нечто более кардинальное, решающее все ваши затруднения, как вы на это посмотрите?

— Замуж за него идти? — Дорис сердито обернулась к Белкину.

— Если хотите, фиктивно, — подтвердил Гартман. — А он увезет вас отсюда.

— В свой родной городишко? — отмахнулась Дорис. — К предкам? Чтоб я за ними горшки выносила? Да пошли они...

— Не надо грубить, — мягко остановил ее Гартман. — А если у него более широкие возможности?

— Какие это, интересно? — недоверчиво переспросила Дорис.

— Об этом в свое время, — ушел от ответа Гартман. — Сейчас меня интересует только одно: согласны вы или нет?

Дорис задумалась, покусала губы и сказала:

— Замуж неохота!

— Да вас никто не неволит! — рассмеялся Гартман. — Брак будет фиктивным.

— А если он мне потом развода не даст? — заколебалась Дорис.

— Даст! — заверил Гартман. — Куда он денется? Насильно мил не будешь!

— А на какие шиши ехать?

— Детали позже, — сказал Гартман. — Итак, да или нет?

— Можно, конечно, во Львов вернуться к родителям... Запрут ведь в четырех стенах или тоже засватают за какого-нибудь долдона!.. Ладно! Почти уговорили!

— Почему почти? — насторожился Гартман.

— Не конфетку с елки получаю, — наморщила лоб Дорис. — Дайте хоть недельку подумать!

— День-два, не больше, — жестко сказал Гартман. — Если да, Леонид скажет, как поступать дальше.

— А если нет? — вскинула голову Дорис.

— Расстанемся друзьями, — усмехнулся Гартман.

— И то хорошо! — беззаботно согласилась Дорис.

В комнату с бутылкой шампанского в руках вошел Спицын. Поставил бутылку на стол, молча полез в сервант, загремел посудой:

— Ну как? — спросил Гартман.

Спицын безнадежно махнул рукой.

Гартман переглянулся с Белкиным, кивнул на Дорис, потом на дверь.

— Не поможешь хозяйке, Дорис? — понял его Белкин.

— Почему же нет?

Дорис поднялась и вышла из комнаты.

На газовой плите булькала в кастрюле картошка, а Галина Прокофьевна, стоя у стола, разделывала селедку.

— Помочь? — остановилась на пороге Дорис.

— Управлюсь, — подняла на нее покрасневшие от слез глаза Галина Прокофьевна.

— Давайте лук нарежу, — предложила Дорис.

— Режь, — пожала плечами Галина Прокофьевна. — Ресницы не потекут?

— Почему? — не сразу догадалась Дорис.

— Плакать будешь, — хмуро пояснила Галина Прокофьевна. — Или вам, молодым, слезы лить не из-за чего? На все плюете?

Дорис ничего не ответила и взялась за нож.

— Что молчишь? — недобро глянула на нее Галина Прокофьевна.

— Молодые бывают разные, — не сразу ответила Дорис.

— А ты из каких же? — допытывалась Галина Прокофьевна.

Дорис молча пожала плечами.

— То-то и оно!.. — по-своему расценила ее молчание Галина Прокофьевна. — Лишь бы жить сладко! А не затошнит потом?

— Это вы о чем?

— Все о том же... — вздохнула Галина Прокофьевна. — Не угодили тебе здесь? В дальние края собралась?!

— Это куда же? — Дорис сделала вид, что не понимает ее.

— Не хуже меня знаешь... — усмехнулась Галина Прокофьевна. — И чего там потеряла?

— А сами вы? — осторожно спросила Дорис.

— Сравнила!.. Замужем ты?

— Пока нет.

— То-то и оно! Да вам теперь замуж сходить — все равно что в баню сбегать! Или как там она... В сауну! Не так, что ли?

— Бывает.

— Вот! А я с Гришей жизнь прожила! Разводиться? Было уже... Расходились мы из-за этой его блажи дурацкой. Я из больницы с сердцем своим не вылезала, он чуть в петлю не полез... Может, тебе и смешно это покажется, но жизни друг без дружки для нас нет. Вот и бейся головой об стену! — Галина Прокофьевна всхлипнула, вытерла слезы и вздохнула: — Он мужик. Ему и решать!

Дорис помолчала и спросила:

— Галина Прокофьевна, а почему у вас шлем кожаный на стене висит?

— Шлемофон, — строго поправила Галина Прокофьевна. — И ларинги. Гриша повесил. На память.

— О ком?!

— Да что ты?! — вскинулась Галина Прокофьевна. — Живой, слава богу! Это его шлемофон. Григория. Летчик он!

Дорис молча кивнула головой, боясь, что голос выдаст ее, как можно спокойней сказала:

— А я-то думаю, что это за самолетики на полке стоят!

— Да его это самолеты! Его!.. — чуть не в голос вскрикнула Галина Прокофьевна. — Летал он на них. Будь они прокляты!.. — И громко, взахлеб, не в силах больше сдерживаться, зарыдала.

Такого прокола за все годы службы у Лаврикова не было.

Довериться какой-то справке из ЖЭКа и не удосужиться съездить на место работы этого Спицына, поднять его личное дело, проверить все данные. Да узнай он тогда, что Спицын — бывший летчик, из военкомата бы не вылезал, изучил бы его послужной список от корки до корки, наизусть выучил бы номера частей и фамилии командиров, знал бы наперечет всех его дружков и недругов, все типы самолетов, на которых он летал! А теперь вот стоит перед столом Курнашова и боится поднять глаза.

Не он сообщил подполковнику эту новость, не ему было поручено перепроверить ее и подтвердить необходимыми документами, сделано это другими, а он явился по вызову, ждет приказаний, но подполковник, словно старшего лейтенанта нет здесь и в помине, углубился в лежащие перед ним справки. Выругал бы последними словами, все легче было бы! Но такого не дождешься! Никто еще не слышал, чтобы подполковник на кого-нибудь из подчиненных повысил голос. Майор Савельев тоже в упор его не видит! Сидит у стола рядом с Костровым и ждет, когда подполковник изучит документы. А мог бы посочувствовать. Как ни крути, а вы мой непосредственный начальник, товарищ майор! Должны были подсказать ученику, как в таких случаях поступают. Но если честно, то бочку ему катить не на кого! Сам кругом виноват! Учили, дурака, не один раз: проверь, перепроверь, подтверди независимыми друг от друга информациями, еще раз проверь и только тогда докладывай. Так нет! Получите справочку: инженер-электрик объединения «Птицепром». А он летчик! Бывший не бывший — роли не играет. Летать не разучился!

— Не стойте столбом, старший лейтенант! — услышал он голос подполковника. — Свет застите. Сядьте!

Лавриков был рад и этому — все-таки его заметили — и сел с края стола.

Курнашов еще раз перелистал сколотые машинописные листы, снял очки и, словно бы ни к кому не обращаясь, а на самом деле приглашая порассуждать сообща, сказал:

— Последняя его должность в ВВС — старший штурман полка. Отсюда, очевидно, и карты на письменном столе, и навигационная линейка. Так?

— По всему выходит, так, — согласился Савельев.

— Но после этого Спицын полтора года летал на линиях гражданской авиации. Пилотом. Полтора года! — Курнашов поднял палец, требуя внимания. — Потом переучивался, получил другую специальность, работал. Почему же теперь карты на его столе?

— Да... — задумался Савельев. — Шлемофон и ларинги — это понятно. Память! А вот карты... — И навигационная линейка! — напомнил Костров.

Савельев кивнул, давая понять, что не забыл об этом, и продолжал рассуждать вслух:

— Полетные карты летчики обязаны сдавать после каждого вылета. Кроме того, карты эти со всеми нужными обозначениями, с проложенным курсом. Работать над ними с линейкой? Не вижу смысла!

— Следовательно? — выжидающе смотрит на него Курнашов.

— По прямой логике — карты свежие, недавно приобретенные, — решительно говорит Савельев. — И прокладывается на них новый, неизвестный нам курс.

— Зачем? — опять поднял голову Курнашов. — Своего рода ностальгия? Воспоминания о прошлом, воображаемые полеты, тоска летчика по небу? Возможно такое?

— В принципе возможно, — согласно кивнул головой Савельев. — Но в данном случае...

— Что замолчали? Продолжайте! — сощурился Курнашов.

— Было бы возможным, если бы не операция «Свадьба» и все, что нам о ней известно, — заключил Савельев.

— Предполагаете использование Спицына по бывшей его профессии? — спросил Курнашов.

— Да, — твердо ответил Савельев. — Поэтому его Конспиративная кличка — Шофер. Обратите внимание, даже в разговорах между собой они избегают называть его летчиком. Только Шофер! Оберегают от любых подозрений.

— А летчики, как известно, летают не на метле! — заметил молчавший до сих пор Костров.

— А если без метафор? — быстро обернулся к нему Курнашов.

— Захват самолета, — ответил Костров.

— Скорее, угон, — поправил его Курнашов. — Захват самолета производится обычно в воздухе с целью принудить пилотов изменить курс. Здесь, как мне кажется, предусмотрен иной вариант. Летчик задействован не случайно. Если вы помните, Техник назвал его «главной фигурой». И теперь понятно почему!

— Все это так... — подумав, сказал Савельев. — Но одному вести самолет? Да еще через границу?

— Смотря через какую границу. И какой самолет, — возразил Курнашов. — Граница может быть дальней, может быть близкой. От какого пункта считать? И самолет тоже — больше или меньше. А Спицын летал практически на всех типах самолетов. Включая «Ан-2»!

— На «Ан-2» через границу? — продолжал сомневаться Савельев.

— Еще раз повторяю: нам неизвестно, на каком расстоянии от границы намечено проведение «Свадьбы», — терпеливо разъяснил Курнашов. — Нам многое пока неизвестно! Но то, что Спицын летчик, дает право предположить обсуждаемый вариант. Вы не согласны?

— Время поджимает, Сергей Павлович! — вздохнул Савельев.

— А я что же, по-вашему? Вне времени живу? — помрачнел Курнашов. — На меня два фактора жмут: время и руководство.

Курнашов поднялся из-за стола, прошелся по кабинету и остановился перед Савельевым.

— Всё на сегодня, — сказал он, дождался, когда сотрудники выйдут из кабинета, подошел к окну и тщательней, чем обычно, принялся протирать стекла очков.

Стас появился на вокзале за пять минут до прихода нужного ему поезда.

Вошел не через главный вход, а с той стороны, где расположены платформы пригородных электричек. Перед тем как пройти туда, он обошел все стоящие у вокзала автомашины, приглядываясь к номерам и антеннам, ничего подозрительного не заметил и вышел на перрон. Встречающих было немного: очень уж рано приходил поезд. Стояли несколько носильщиков с тележками, томился в ожидании какой-то паренек с букетом полуувядших цветов — купил, видно, накануне вечером, — прохаживались еще несколько мужчин и женщин, парами и в одиночку, но никто из них Стаса не насторожил — люди как люди. Когда подошел поезд, все они заторопились каждый к своему вагону — Стас успел заметить, что паренек с цветами встречал какую-то по-южному загоревшую девушку, потом увидел Черного, который не выходил, а вываливался из вагона, прижимая к груди бочонок с вином, и заспешил к нему.

— Первый, я — Четвертый! Я — Четвертый! — послышался взволнованный голос Лаврикова в динамике переговорного устройства.

— Первый слушает, — переключил связь на себя Курнашов. — Что у вас?

— Командированный в дым пьян! Еле на ногах держится! Боюсь, прихватит милиция!

— Не вмешиваться! — приказал Курнашов.

— А если он с игрушкой?

— Повторяю: не вмешиваться. Себя не обнаруживать. Объект из вида не терять.

— Вас понял. Конец связи.

— Ты что же делаешь, сука?! — Стас подхватил Черного под руку и потащил в дальний конец платформы.

Черный с трудом передвигал ноги, но бочонок держал крепко, даже пытался произнести что-то. Стас доволок его до ступенек, придерживая свободной рукой за шиворот, спустил вниз и потащил под арку ворот, выходящих на боковую улицу. Прислонив Черного к стене дома, он выбежал чуть ли не на середину проезжей части и, увидев зеленый огонек такси, поднял руку. Пронзительно завизжали тормоза, шофер рывком распахнул дверцы, собираясь высказать Стасу все, что он о нем думает, но тот опередил его:

— Извини, шеф! Расходы беру на себя. Корешу плохо!

Втащил Черного в машину и крикнул охрипшим вдруг голосом:

— Гони, шеф! Пятера сверху!

И когда такси рвануло с места, облегченно откинулся на спинку сиденья.

В это раннее утро улицы были еще пустынны, и таксист, смена которого кончалась, гнал машину с недозволенной скоростью. Стас сидел рядом с Черным, вытирал пот со лба, приходил в себя. Он не мог видеть, что за ними неотступно следует видавший виды «Запорожец», а за рулем сидит тот самый парень, которого Стас приметил на перроне вокзала.

«Запорожец» шел на таком расстоянии, что сидящего за рулем разглядеть было невозможно, и шофер такси, нет-нет да и посматривающий в боковое зеркальце, мог только удивляться тому, откуда берутся силы у такой маломощной на вид тачки.

— Что он делает?! Черт бы его побрал!.. — услышал Курнашов голос Лаврикова.

— Что случилось, Четвертый?

— Гаишник их остановил! Таксер скорость превысил! Если этот пьяный охламон сдуру побежит, задержат обоих!

— Спокойней, Четвертый! Где находитесь?

— Угол Красных Командиров и площади Труда.

— Связываюсь с ГАИ.

— Первый! Первый! Я — Четвертый.

— Первый слушает.

— Обошлось! Следуют по направлению к больнице. Сейчас я их достану!

— Запрещаю! Гонщик мог видеть вас на вокзале. Передавайте объект «восьмерке».

— Вас понял. Конец связи.

Когда Стас, сдав смену, увел с собой проспавшегося Черного, в больницу явились с проверкой представители «Котлонадзора». Одна из них, немолодая уже женщина в очках, пошла со сменщиком Стаса проверять трубы отопления, а двое мужчин занялись котельной. Проверка длилась недолго, час с небольшим, давление в котлах оказалось нормальным, трубы в порядке, проверяющие подписали акт, вручили копию сменщику Стаса и ушли.

Узнав об этом на следующее утро, Стас поначалу заволновался, внимательно перечитал акт, долго разглядывал печать и подписи, а когда сменщик ушел, кинулся в дальний угол котельной, раскидал груду ветоши у стены, вынул два кирпича из кладки и облегченно вздохнул: завернутый в промасленную суконку пистолет был на месте. Патроны тоже.

Сестра Галины Прокофьевны Спицыной жила в Ярославле. Переехала она туда со своим вторым мужем — первого похоронила, — из писем ее Галина Прокофьевна знала, что живут они дружно, Сима работает на заводе «Луч», стоит у станка, муж трудится там же, в заводском КБ. Галина Прокофьевна никогда его не видела, знала лишь, что зовут его Владимир Николаевич, фамилия его — Болдырев, не очень уже молод, но вполне еще крепкий мужчина, нрава доброго и веселого.

Сестры все собирались повидаться, давно пора было, но то Спицыных из-за неуживчивого характера главы семьи мотало из одного города в другой, то у Болдыревых не совпадали отпуска, а порознь они ехать не хотели, и встретиться за долгие эти годы им так и не удалось.

И вдруг телеграмма: «Володя едет командировку обязательно зайдет познакомиться целую крепко Серафима».

Родственник приезжал в самое неподходящее время! Галина Прокофьевна сестру в свои семейные неурядицы не посвящала, наоборот, писала, что живут они хорошо, муж работает по своей специальности, дочь учится. Да и как она могла написать ей про развод, уход мужа, его возвращение? Тогда надо было писать и о причине, о том, как мучается она, оттого что бессильна отговорить мужа, а друг без друга они не могут — целую жизнь вместе! Рассказывать ли новому родственнику обо всем или промолчать, Галина Прокофьевна еще не решила. И что рассказывать, если на все ее расспросы муж отвечает одно: «Твое дело быть готовой, остальное тебя не касается!» Не знала она и того, как Григорий встретит приехавшего. Сама на пределе, а про Гришу говорить нечего! Дергается весь, порошки какие-то глотает, сутками его дома нет, а попробуй спроси, где его носит! Нагрубит гостю, стыда потом не оберешься! Но, волнуясь за исход этой встречи и боясь ее, Галина Прокофьевна ждала мужа сестры с нетерпением. Все-таки свой человек, самостоятельный, как писала сестра, не какой-нибудь Алик или этот Леня. Поговорить бы с ним по-родственному, открыть, что наболело, — сразу полегчало бы! Но Гриша предупреждал, чтоб никому ни полслова. И Вику стращал, чтоб в школе не проговорилась. Значит, боится чего-то? Что же они такое надумали, господи?! Голова кругом идет! Скорей бы он, что ли, приезжал, этот новый родственник!

Владимир Николаевич Болдырев появился в доме у Спицыных на следующий день к вечеру. Вика ушла к подруге делать уроки, хозяин дома тоже отсутствовал. Утром за ним зашел незнакомый Галине Прокофьевне человек — коренастый, с толстой шеей и золотым зубом, а с ним второй — высокий, худой, черный, в глаза не смотрит, все по сторонам зыркает. Гриша быстро собрался, сказал, что к вечеру вернется, и вот гость уже в доме, а его до сих пор нет!

Галина Прокофьевна захлопотала вокруг родича, провела его в комнату, усадила за стол и побежала в кухню. Владимир Николаевич напрасно уговаривал ее не затевать с ужином, сказал, что не так давно ел, семинар, на который он приехал, поздно закончился, а раньше пообедать было недосуг. Но Галина Прокофьевна и слышать ничего не хотела, занялась чаем, извинившись, что оставляет гостя одного в комнате.

Потом они сидели за столом, чаевничали, Владимир Николаевич рассказывал ей о Ярославле, об их житье-бытье там, передал подарок — брошку из финифти. Галина Прокофьевна растрогалась, поплакала вволю и, сама того не замечая, поведала гостю о всех своих горестях.

Владимир Николаевич слушал ее с участием, молча, спросил только, когда они собираются отбывать. Галина Прокофьевна ответила, что ничегошеньки не знает и похожи они с Викой на слепых котят в корзинке, которых везут неведомо куда, Владимир тихонько посмеялся и сказал, что уж больно большая нужна корзина, под лавкой не провезешь. На это Галина Прокофьевна, тоже усмешливо, заявила, что лавки, мол, в поезде, а Гриша говорит про самолет, не иначе как в багаж сдаст!

Потом спохватилась и стала просить Володю — она его уже так называла, — чтобы он, не дай бог, не вздумал говорить с Григорием об их отъезде, а то получится, что она жаловалась на мужа и рассказала гостю то, о чем говорить ей строго-настрого запрещено.

Владимир Николаевич успокоил ее, дал ей телефон гостиницы, где остановился, просил звонить, если вдруг потребуется его помощь, пожалел, что не дождался Григория, и откланялся.

А Григорий Спицын, Стас и Черный сидели на вокзале и ждали электропоезда. Езды из Заозерска было часа три, и те счастливцы, которым удавалось приобрести билеты на «Ан-2», производящем посадку в Заозерске, могли по достоинству оценить все преимущества самолета перед поездом — время пути сокращалось неизмеримо. На этом самолете Спицын, Стас и Черный вылетели сюда из города. Летчики сразу признали в Спицыне своего, и, стоя у открытых дверей пилотской кабины, он оживленно беседовал с ними, пока рассаживались остальные пассажиры.

В Заозерске все трое сошли, но в отличие от остальных туристов, из-за наплыва которых и была открыта эта авиационная линия, не пошли знакомиться с городскими достопримечательностями, даже не выходили в город, а, обогнув летное поле, присели в лесочке, осматривали аэродром, о чем-то долго говорили и только потом направились к железнодорожной станции.

У вокзала Черный прилепился к пивному ларьку, быстро столковался с каким-то подвыпившим рыболовом в высоких болотных сапогах и с удочками в чехлах, тот долго рылся в карманах, выуживая рублевки и мелочь. Черный сгонял в магазин за углом, вернулся с бутылкой и теперь мирно посапывал, привалившись к плечу Стаса. Своего недавнего дружка он увидел на перроне, когда подходил поезд. Рыбак спал на скамье под открытым небом, и казалось, никакие силы на свете не способны его разбудить.

— Кореш! — растолкал его Черный. — Электричку проспишь!

Рыбак непонимающе посмотрел на него, увидел остановившийся у платформы состав, собрал свои удочки и поплелся за Черным. В вагоне он рухнул на ближайшее от двери сиденье и тут же захрапел.

Стас потащил Черного подальше от него, в другой конец вагона, где у окна уселся Спицын. Поезд уже тронулся, когда в вагон вошли несколько парней с рюкзаками, у одного из них в руках был транзистор. Стас насторожился, но парни прошли мимо, перешли в соседний вагон и, наверное, пошли дальше, в голову состава, чтобы не тащиться с тяжелыми рюкзаками через весь перрон, когда поезд прибудет на конечную станцию.

Стас еще раз оглянулся на собутыльника Черного. Тот по-прежнему храпел, натянув на голову ворот штормовки. Только тогда Стас подсел к Спицыну, и они о чем-то негромко заговорили.

Линия проложенного на карте курса тянулась от Заозерска до границы, пересекала ее и заканчивалась в приграничном городе Швеции.

— Однако! — Курнашов отложил в сторону увеличенную фотографию. — Замахнулись!.. Других карт у Спицына нет?

— Только эта, Сергей Павлович, — ответил Савельев.

— И жена, говорите, не в курсе?

— Абсолютно! — подтвердил Савельев. — От нее и дочери все скрывается. Знают только, что сядут в самолет и полетят.

— Так... — задумался Курнашов. — От Заозерска до границы — шестьдесят пять километров. Всего ничего! Но дальше-то?.. Что говорят авиаторы, Михаил Степанович?

— Топлива достаточно. Даже с запасом, — доложил Костров. — Лететь, очевидно, предполагают на малой высоте, чтобы не засекли радары. Если их карта в чем-то и несовершенна, то в кабине останется полетная карта экипажа со всеми необходимыми данными. Вероятность того, что их собьют над нашей территорией, сведена до минимума. Рисковать жизнью экипажа и остальных пассажиров не будут. Соседи тоже на это не пойдут. На это и расчет! Могут дотянуть до Швеции, Сергей Павлович!

— Спасибо, обрадовал! — буркнул Курнашов, прошелся по кабинету, постоял у окна и обернулся к Кострову: — Значит, расчет на то, что жизнью экипажа и остальных пассажиров рисковать не будут?

— Такое предположение высказывалось, — ответил Костров, с интересом ожидая продолжения. Он знал, что подполковник так просто вопросов не задает.

— Раз самолет летит, ведет его, естественно, экипаж. Самолет пассажирский, следовательно, на борту его люди, — рассуждает вслух Курнашов. — Все логично! Если не знать того, что самолет должен вести Спицын, а что касается пассажиров... Сколько мест в «Ан-2»?

— Двенадцать! — оживился Костров.

— А участников «Свадьбы»? Нам известных и предполагаемых?

— Десять человек.

— Могут они себе позволить приобрести два лишних билета?

— Запросто, Сергей Павлович! — улыбнулся Костров.

— И рейс из-за двух свободных мест не отменят. Не так ли? Следовательно — полна коробочка, и все свои!

— Лихо! — покрутил головой Савельев. — А экипаж? Первый и второй пилот?

— Вот тут-то и загвоздка! — снял очки Курнашов. — Могут пойти на крайности.

— Для этого и пистолет, — согласился Савельев. — И наверняка еще кое-что!

— Предположим самое худшее, — хмуро кивнул Курнашов. — Но не будем забывать о главном. Взять управление самолетом на себя должен Спицын. В воздухе нападение на пилотов исключается. Где тогда?

— Думается, что интерес к Заозерску у них не случайный, — подумав, сказал Савельев.

— Мне тоже так кажется, — поддержал его Костров. Спицын перед вылетом выяснял у пилотов, на какой высоте они обычно летают; увидеть, на какой цифре стоит указатель количества топлива на приборной доске, для него — пара пустых; приметил и то, где лежат полетные карты. Типичный разведывательный полет! Но почему они сошли в Заозерске? Самолет-то летел дальше, в Перевалово! Оттуда до границы рукой подать! Но туда они не полетели. Что-то в Заозерске им нужно было уточнить!

Курнашов, соглашаясь, кивнул и обернулся к Лаврикову:

— А ты что молчишь, Алексей? Есть какие-нибудь соображения?

— Не знаю, существенно ли это, Сергей Павлович, — неуверенно начал Лавриков. — В Заозерске летное поле травяное, размечено полосатыми буями. Самолет приземляется у самого его края, почти вплотную к лесу.

— Ну-ну? — заинтересовался Курнашов.

— Аэродромные службы далеко, экипаж из самолета не выходит, второй пилот открывает дверцу, спускает трапик, и через десять — пятнадцать минут — взлет!

— Так, так... — подбадривает его Курнашов. — Дальше?

— Гонщик и Шофер не только запоминали, где приземляется самолет. Они и место в лесу выбирали, чтобы поближе к летному полю, но укрытое.

— Из чего ты это заключил? — насторожился Курнашов.

— Шофер сказал Гонщику: «У третьего буя подходящая поляночка». Гонщик ответил: «Эта? То, что нужно! Здесь и полежат».

— Интересно, — задумчиво сказал Курнашов. — Больше ничего не удалось услышать?

— Нет, товарищ подполковник, — покачал головой Лавриков. — Обстановка не позволяла.

— «Здесь и полежат», — повторил Курнашов. — Что можно положить в лесу? Вещи? Ценности?

— А почему с собой не взять? В самолет? — возразил Савельев.

— Расстояние небольшое, полет короткий, пассажиры в основном туристы. Солидный чемодан выглядел бы странновато, — ответил ему Курнашов.

— Приехать накануне поездом, уложить груз в лесу, вернуться в город и утренним рейсом вылететь налегке, без вещей. А на промежуточной стоянке самолета выйти и взять их. Не лишено смысла! — размышляет Костров.

— Для того чтобы подобрать нужное место, могли бы послать кого-нибудь помельче из компании. Того же Техника, скажем, — морщит лоб Курнашов. — А тут сам Шофер с телохранителем!

— Совместили разведывательный полет с выбором места, — не соглашается Костров. — Не может такого быть?

— Все может быть, Михаил Степанович. — Курнашов снял очки и повертел их в руках. — Может быть все, но хорошо бы знать то, чего быть не должно. Тогда этого и не допустим! — Помолчал и спросил у Лаврикова: — Что там у Техника?

— Настаивает на подаче заявления в загс, велел невесте шить белое платье, заказал пригласительные билеты на свадебный ужин, — доложил Лавриков.

— И где же это торжество должно состояться?

— В Заозерске, товарищ подполковник.

— Опять Заозерск! — заметил Костров.

— Дымовая завеса! — усмехнулся Савельев.

— Пускай подымят... — думает о своем Курнашов. — Что Юрист?

— Сидит на даче. В городе за эти дни не появлялся, — сообщил Лавриков. — Не спугнули мы его?

— Появится, — успокоил его Курнашов. Опять надолго задумался и, ни к кому не обращаясь, спросил: — Что они все-таки собираются прятать в лесу? — Помолчал и сказал: — Надо как-то это выяснять. А вот как?..

Гартман был напуган. Напугали его компаньоны по «Свадьбе». Когда он узнал, что Черный приобрел пистолет с патронами, Стас изготовил кастет и настаивает на том, что необходимо еще оружие, Гартману стало страшно!

Еще свежи были в памяти газетные сообщения о вооруженных бандитах, захвативших самолет, о погибшей в перестрелке стюардессе, тяжело раненном летчике. Все это может повториться, и он окажется среди тех, кто покушался на жизнь экипажа. Но, может быть, он преувеличивает? Линия местная, пилоты безоружны, вся операция должна занять считанные минуты и произойдет на земле. Так задумано! А кто знает, как это все обернется? Без борьбы летчиков не обезвредить, а характер своих новоявленных дружков Гартман изучил достаточно хорошо. Черный — псих, наркоман, пьяница. Стас — зверь. Им только дай волю! Но в случае провала не их, а его будут судить как главаря банды, организатора и вдохновителя этого разбойного нападения. Чем это ему грозит, Гартман знал! Не пора ли выходить из игры?

Гартмана одолевали сомнения. Если он решится отказаться от участия в «Свадьбе», рушится не только его мечта о собственной юридической конторе, но и сама возможность оказаться в «свободном мире». Теряет он и то, к чему уже привык за месяцы подготовки к задуманной им акции, — превосходство над рядовыми ее участниками, ни с чем не сравнимое ощущение власти и вседозволенности, когда любое твое желание или приказ выполняется беспрекословно. Гартман упивался своей властью! Настаивал на соблюдении строгой конспирации, способы которой разрабатывал сам — назначал встречи в самых неожиданных местах и появлялся, когда все уже были в сборе; требовал, чтобы в детали операции были посвящены только непосредственные ее исполнители, а остальные участники «Свадьбы» должны были быть в неведении о способе их переправки за рубеж; запретил телефонные разговоры между членами группы и встречи без особого на то разрешения.

Гартман не признался бы даже самому себе, что именно это привлекает его больше, чем сама намеченная операция, которой он втайне страшился и откладывал из месяца в месяц.

Не хотел он замечать и того, что некоторые из участников «Свадьбы», наиболее, по его мнению, надежные, перестали считаться с его требованиями, выдвигали свои, с каждым разом ультимативней и жестче. Догадывались ли они о том, что с ним происходит, или иные причины побуждали их к этому, но сопротивление их возрастало, и Гартман, отчетливо понимая, что помешать им выполнить задуманную акцию не в силах, лихорадочно искал выхода.

Сослаться на людей из «фирмы», еще не готовых встретить их на той стороне? Но о его отношениях с ними никто из участников «Свадьбы» не должен знать. Это его, Гартмана, «оборотный капитал», единственная возможность безбедно начать новую жизнь. Заявить им, что нуждаются в литературной правке некоторые документы, которые должны быть опубликованы на Западе? Но это тоже капитал. Политический. И тоже должен принести свои дивиденды, а делиться ими Гартман ни с кем не намерен. Остается одно: на очередной конспиративной встрече потребовать от участников «Свадьбы» гарантий в том, что операция будет бескровной.

Гартман решил, что выход из трудного положения найден и пошатнувшийся его авторитет будет восстановлен. Но это ему только казалось!

Все эти дни Белкин не оставлял Дорис ни на минуту.

После того как она согласилась наконец на отъезд и фиктивный брак, он развил такую бурную деятельность, что Дорис порой становилось не по себе. В магазине для новобрачных заставил примерить несколько пар белых туфель, ни одни из них ему не понравились, повел в комиссионку, пошептался с продавцом, и тот выложил на прилавок наимоднейшие итальянские, ни разу не надеванные, в яркой целлофановой упаковке.

В универмаге придирчиво, со знанием дела выбирал материал на платье, потом повез Дорис в ателье, где у него была знакомая закройщица, коротко поговорил с ней в примерочной и, выйдя оттуда, объявил, что платье будет готово через два дня.

В каком-то дворе, куда выходили забранные решетками окна кирпичного дома и слышался ровный гул машин, он усадил Дорис на скамейку у бочки с водой и табличкой: «Место для курения», сам куда-то скрылся, вернулся с пачкой новеньких, пахнущих типографской краской пригласительных билетов на свадебный ужин, имеющий быть в ресторане «Заозерский». «Почему в Заозерске?» — удивилась Дорис, на что Белкин многозначительно ответил: «Так надо, крошка!» За «крошку» чуть не схлопотал по физиономии, забыл, что Дорис не терпит всех этих «крошек», «солнышек», «лапушек» и прочих кошачьих прозвищ, выпросил прощения и потащил ее в магазин «Все для туриста» покупать спальные мешки. Там их не оказалось, и, объехав еще несколько магазинов‚ Белкин решил попытать счастья в ателье проката, где спальных мешков оказалось навалом. Не очень, правда, новых, но, как заявил Белкин, сойдут и такие! Поискал спорт, сказал, что забыл дома, и попросил Дорис оформить прокат на свой.

Когда, нагруженные свертками, они шли к такси, Дорис сердито спросила, за каким чертом ему понадобились спальные мешки, и сообщила, что если он рассчитывает на брачную ночь в лесу, то жестоко ошибается! Белкин посмеялся, потом сделал таинственное лицо и объяснил, что спальные мешки велел приобрести Алик; для какой цели, Белкин не знает, а спрашивать о чем-либо у Алика запрещено.

Только сегодня он оставил ее на вечер одну, сказав, что его вызывают на какую-то очень важную встречу, просил Дорис из дома никуда не отлучаться и, озабоченный, ушел.

Часа через два в дверь позвонили. Дорис, уверенная, что это вернулся Белкин, не спрашивая, открыла. На пороге стоял Черный. Не сводя с него глаз, Дорис отступила от дверей, готовясь предупредить любое его движение.

— Не боись! — ухмыльнулся Черный. — Своих не трогаем!

— Что нужно? — настороженно взглянула на него Дорис.

— Хмырь твой велел передать, что на сходняке задержится, — сообщил Черный. — Сегодня не придет. — И ухмыльнулся: — Я за него. Устраивает?

— Нет, — шагнула к нему Дорис. — Вали отсюда!

— Да погоди ты! — Черный отодвинул ее плечом, прошел в комнату, сел в кресло и возбужденно сказал: — Придушил бы я его, если б не Стас!

— Кого? — встала в дверях комнаты Дорис. — Ленчика?

— На кой мне сдался твой Ленчик? — Черный хрипло рассмеялся. — Боссу я бы прикурить дал! Алику!..

— За что же? — подсела к столу Дорис.

— Гнида! — сжал кулаки Черный. — Слушай, невмоготу! Кости ломит!

— За этим пришел, что ли? — Дорис только сейчас заметила расширенные зрачки Черного, увидела, как мелко дрожат его пальцы и подергиваются уголки губ. — Нет у меня.

— Курнуть хоть дай! — Черный зябко обхватил плечи руками. — «Мастырка»-то есть в заначке!

— Говорю, нет! — Дорис открыла дверцы серванта, вынула початую бутылку коньяку, рюмку: — Вот, выпей!

— Что ты мне наперсток этот суешь! — Черный повертел в пальцах рюмку. — Стакан давай!

— На! — поставила перед ним стакан Дорис. — Залейся!

Черный налил полстакана коньяку, выпил, вытер ладонью рот, вынул из лежащей на столе пачки сигарету, закурил и блаженно прикрыл глаза.

— Так за что ты Алика? — напомнила Дорис.

— Поганку крутит! — с пол-оборота завелся Черный. — Дело надо делать, а он финтит! «Мальчики, обещайте обойтись без крови!» Детский сад развел! А если они рыпаться начнут? Шухер поднимут?.. Тут — пан или пропал! Вот, видала?..

Черный выхватил из кармана пистолет и потряс им над головой. Он весь дрожал от возбуждения, на губах выступили пузырьки пены, веки болезненно дергались.

— Убери, — спокойно сказала Дорис. — В меня еще пальнешь.

— В тебя не буду, — заверил ее Черный. — А в этого гада шмольнул бы! И ничего мне не будет: у меня справка!

— Откуда справка-то? — усмехнулась Дорис.

— Из главной психушки! — хвастливо заявил Черный. — Из института Сербского!

Он вылил остатки коньяка в стакан, выпил залпом, мусоля окурок сигареты, глубоко затянулся и, успокаиваясь, почти мирно сказал:

— На такое дело идти и чтоб без крови? Мозгляк он, этот ваш Алик!

Увидел спальные мешки в углу комнаты, рассмеялся, задохнулся дымом, с трудом откашлялся и, вытирая слезы, указал Дорис на мешки:

— Он их в эту тару запаковать хочет. Как баранов! Так живого барана в мешок не затолкаешь. Тушу баранью — другое дело!

— Что ты мелешь? — не поняла Дорис. — Набрался?

— Кто набрался? — возмутился Черный. — Я ни в одном глазу! Летчиков в мешки и на стоянке из самолета! Кляп в рот и в лесочек! Пока хватятся — мы уже в чужом небе! Теоретик!.. Сами они в мешки эти полезут? Тут мокрухой пахнет, поняла?

Дорис молча кивнула, а Черный поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и пробормотал:

— Чего-то меня сморило... Я покемарю часок...

— Еще чего! — рассердилась Дорис. — Гостиница тебе тут?

Но Черный уже спал. Дорис попыталась растолкать его, поняла, что это бесполезно, взглянула на часы, проверила в сумочке ключи и вышла из квартиры.

У подъезда она неприметно огляделась, свернула за угол, прошла через арку ворот и вышла к будке телефона-автомата на соседней улице. Убедившись, что вокруг никого нет, вошла в будку и плотно прикрыла за собой дверь.

Поздно ночью в квартире Курнашова раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — снял трубку Курнашов.

— Не разбудил, Сергей Павлович? — послышался в трубке голос Савельева.

— Еще не ложился, — ответил Курнашов. — Что-нибудь срочное?

— Пятая вышла на внеочередную связь, — сообщил Савельев. — Есть новости.

— Сейчас выезжаю.

— До утра терпит, Сергей Павлович.

— Высылайте машину.

— Слушаюсь.

Курнашов недавно бросил курить. Сотрудники его, те, кто еще баловался сигаретами, курили в специально отведенном для этого месте — на лестничной площадке, но подполковнику казалось, что из кабинета не выветривался застоявшийся запах табачного дыма, и, каждый вечер уходя с работы, он просил секретаря, Светлану Сергеевну, оставлять на ночь окна открытыми. По утрам в кабинете было прохладно, воздух был чистым, вода в графине на столике в углу холодной, в коридоре тихо, и работалось с особым удовольствием. Курнашов прикрывал окно, усаживался в кресло у стола и обдумывал предстоящие на день дела.

Операция близилась к завершению. Складывалась довольно четкая картина того, как собираются действовать участники «Свадьбы». Надо им отдать должное! План ими был разработан со знанием дела, продуман во всех деталях, вплоть до появления новобрачных на аэродроме. Кто заподозрит в чем-то дурном молодую счастливую пару? Невеста с цветами, в белом платье с фатой, жених в черном костюме, вокруг друзья и родные с подарками, бутылками шампанского, тортами в коробках. Кому придет в голову, что бутылки эти пустые и могут служить холодным оружием; что в коробках из-под тортов спрятаны веревки, которыми предполагается связать пилотов; что индийское покрывало скрывает упакованные в него спальные мешки, а у одного из ближайших друзей жениха в кармане пистолет, у второго кастет, и стоит только самолету приземлиться на промежуточной стоянке в Заозерске, как оружие будет пущено в ход.

Курнашову и его сотрудникам все это было уже известно. Неясно было одно — день проведения «Свадьбы». В письме, перехваченном таможней, был указан приблизительный срок выполнения акции — через две недели. Срок этот истекал через три дня. Подтверждением того, что акция состоится, явилось и сообщение о том, что в разных кассах Аэрофлота на подставные фамилии участниками «Свадьбы» были приобретены билеты на рейс самолета «Ан-2» именно на это число.

Сотрудники Курнашова и люди из других служб и подразделений, подключенные им в помощь, были готовы принять необходимые меры. Но сегодня утром поступило новое сообщение, потребовавшее поправок в плане оперативных мероприятий. Установлено, что участниками «Свадьбы» куплены еще двенадцать билетов на тот же самолет «Ан-2», но не до Заозерска, как раньше, а до Перевалова, и рейс этот должен состояться не 15-го, как первый, а через пять дней —20-го! Значило ли это, что на пять дней переносится срок проведения «Свадьбы» и нападение на пилотов произойдет не в Заозерске, а в Перевалове? Или организаторы «Свадьбы» почувствовали опасность и путают карты? Поверят им, и главные силы будут брошены 20-го в Перевалово, а «Свадьба» произойдет 15-го в Заозерске. Но Курнашов не исключал возможность того, что «Свадьба» действительно может быть перенесена и акция совершится в конечном пункте рейса. Тому есть немаловажная причина: близость границы, а следовательно, минимум риска. Пока это только предположения. Подтверждающих фактов нет. Пятая молчит. А времени — считанные дни!

Дорис содержалась под домашним арестом. Правда, Белкин называл это казарменным положением, но суть дела от этого не менялась. Из дома она выйти не могла!

Потребовал этого Гартман, решивший, что лучший способ обезопасить участников «Свадьбы» от любых случайностей — это лишить их возможности свободно передвигаться по городу. Необходимость этого он объяснял еще и тем, что сигнал о начале акции может последовать в самые неожиданные часы и все участники должны быть на месте круглые сутки.

Дорис жила на отшибе, и решено было переселить ее на эти дни к Белкину. Туда же определили и Черного. Невзлюбившая его сожительница Стаса заявила, что «терпеть в доме эту пьянь не намерена», и Гартман решил приставить Черного сторожем к Дорис. Девчонка своенравная и может выкинуть любой номер! Если бы не Черный, то Дорис смогла бы на час-другой отлучиться из дома. Белкин разрешил бы ей все! После того как Дорис согласилась отдать ему коровинский пейзаж и кое-какие Теткины безделушки, он смотрел на нее преданными глазами и каждое ее слово было для него приказом. С Черным было по-иному. Мрачный с похмелья и еще более ожесточившийся оттого, что в доме у Белкина не нашлось ни капли спиртного, он отыгрывался на Дорис, изображая из себя тюремщика. Ей беспрепятственно разрешалось ходить по квартире, готовить еду на кухне, но дальше порога входной двери ее не пускали. За продуктами посылалась престарелая соседка Белкина, Полина Алексеевна, и как ни пыталась Дорис уговорить Черного отпустить ее в магазин вместе со старушкой, Черный стоял на своем. Тюремные порядки были ему хорошо знакомы, и роль надзирателя доставляла какое-то садистское удовлетворение. Днем он не разрешал Дорис ложиться на диван, вечером кричал: «Отбой!» — И гасил свет. Тупые эти шутки выводили Дорис из себя, Но она сдерживалась и уходила в комнату Полины Алексеевны. Та поила ее чаем и показывала пожелтевшие от времени фотографии, хранящиеся в семейном альбоме.

Так прошло два дня. На третий день, вечером, зазвонил телефон. Белкин снял трубку, выслушал сказанную ему короткую фразу, изменился в лице и, обернувшись к Дорис и Черному, сказал:

— «Свадьба» — завтра!

Все эти дни они ждали этого условного звонка, и все-таки он застал их врасплох. Может быть, именно в этот вечер поняли они до конца, на что решились, и вместе с волнением пришли вдруг растерянность и страх от близости этого решающего часа.

Белкин в который раз уже перекладывал свои тщательно упакованные свертки. Сначала он уложил их в чемодан, потом в рюкзак; решив, что рюкзак не оченьто подходит к парадному жениховскому костюму, остановил свой выбор на фирменной дорожной сумке. На дно положил свернутый в трубку коровинский пейзаж и обернутые ватой фарфоровые статуэтки, сверху кинул несколько ненадеванных рубашек в магазинной упаковке, спортивную куртку. Потом ходил из комнаты в комнату, выходил в коридор, шел на кухню, возвращался обратно и, усевшись в углу, молча посматривал то на Дорис, то на Черного.

Тот, судя по всему, никаких эмоций не испытывал. Разжился на кухне подсолнечным маслом из запасов Полины Алексеевны и, расстелив на столе газету, смазывал пистолет.

У Дорис раскалывалась голова. То ли она очень волновалась или от нехватки свежего воздуха, но боль была нестерпимой. Она распахнула окно и полной грудью вдохнула сыроватый после недавнего дождя воздух.

— Не высовываться! — гаркнул от стола Черный.

— Голова болит! — пожаловалась Дорис. — Я выйду на полчасика!..

— Прогулки запрещены! — резвился Черный. — Не нарушай режима. В штрафной изолятор посажу!

— Где он у тебя? — огрызнулась Дорис.

— В стенном шкафу! — захохотал Черный.

— Шуточки у тебя! — вяло запротестовал Белкин и обернулся к Дорис: — У меня пирамидон где-то был... Посмотри...

— Смотрела! — отмахнулась Дорис. — Нет у тебя ничего!

— У Полины спроси, — посоветовал Белкин и опять тупо уставился в одну точку.

Дорис вышла в коридор, постучалась в дверь Полины Алексеевны и, услышав ответное: «Входите, кто там?» — вошла в комнату.

— Тетя Поля, у вас от головной боли есть что-ни будь? — спросила Дорис.

— Отродясь лекарств никаких дома не держала! — оторвалась от вязанья Полина Алексеевна, — У тебя, что ли, болит?

— Шагу ступить не могу! — пожаловалась Дорис.

— Может, в аптеку сходить? — с готовностью предложила Полина Алексеевна.

— Тетя Поля, милая! — обрадовалась Дорис. — Если можно!

— Ты только на бумажке напиши, какое лекарство, — поднялась со стула Полина Алексеевна. — Не разбираюсь я в них!

— Напишу, тетя Поля... На чем только? — оглядела стол Дорис.

— А вот! — Полина Алексеевна оторвала клочок от газетного листа. — Хватит места?

— Хватит. — Дорис взяла карандаш, написала что-то — на полях газеты и оглянулась на плотно прикрытую дверь. — Тут номер телефона. Когда вам ответят, скажете: «Маруся заболела ангиной, пойдет к врачу завтра». Запомнили?

— Чего ж не запомнить? — Полина Алексеевна даже обиделась. — А лекарство-то какое?

— Любое. Пирамидон, цитрамон... Неважно!

— Про Марусю, значит, важнее? — с хитрецой взглянула на нее Полина Алексеевна. Дорис молча кивнула, сунула ей в руку записку и вышла из комнаты.

Главные воздушные ворота города находились в южной, противоположной стороне, а небольшой аэропорт Смолячково связывал с городом северные, приграничные районы, расстояния были короткими, рейсы предназначались в основном для местных туристов, и по сравнению с главным аэропортом, с его международными линиями, компьютерной техникой, количеством аэродромных служб, смолячковский казался неказистым, маленьким и очень напоминал аэродромы тридцатых годов, когда гражданская авиация у нас только набирала силу.

В эти ранние часы аэродром был еще пуст, и в утренней тишине особенно громкими казались звуки моторов подъезжающих автомашин.

— Группа на месте! — послышался в динамике голос майора Савельева.

— Ждите сообщений.

Курнашов переключил связь и взглянул на часы. Неужели ложная тревога? Но Пятая не стала бы передавать неуточненные сведения. Да еще с таким риском! Чем-то выдала себя, и ее решили проверить: сообщили неверную дату и надеются, что мы каким-то образом обнаружим свои намерения? Может быть и такое! Если акция намечена на сегодня, пора им появляться на свет божий!

— Первый! — раздался голос в динамике. — Я — Шестой.

— Первый слушает.

— Шофер с женой и дочерью вышли из дома. Направляются к стоянке такси.

— Продолжайте наблюдение.

— Понял.

Кажется, зашевелились! Неужели так и не сказал жене, чем она с дочерью рискуют? Мог и не сказать, характера у него на это хватит! А может, и хорошо, что не сказал? Следствие учтет, что ни жена, ни дочь о намеченной акции не знали. Надо предупредить, чтоб с девочкой были поосторожней. Не напугать бы!

Где же Юрист? Опять его штучки? На эффект бьет? Объявится в последнюю минуту. Артист! А если это не спектакль, а репетиция? Учебный сбор? Проверка готовности? Решающая акция произойдет все-таки двадцатого, сегодня же последняя разведка? А мы себя выдадим с головой?!

Курнашов переключил связь на себя:

— Третий! Я — Первый. Как слышите?

— Слышу вас хорошо.

— Что с Юристом? Почему молчите?

— Юрист не появлялся. На телефонные звонки не отвечает.

Неужели все-таки еще один разведывательный полет? Вполне может быть! Распределят места в самолете, еще раз проверят, где приземляется самолет в Заозерске, когда выходит из кабины второй пилот. Могут обойтись без Юриста!

Какие еще могут быть варианты? Юрист в последнюю минуту отказался от участия в «Свадьбе»? По каким соображениям? Почувствовал опасность провала? Почему тогда не предупредил остальных? Объяснился наконец с женой, и та запретила ему играть в эти игры, пригрозив сообщить куда следует? Пока ясно только одно: если они блефуют, выдавать себя мы не имеем права!

Туристы, сидевшие в зале ожидания аэропорта, сначала услышали голос Магомаева, потом увидели свадебную процессию. Впереди шли невеста и жених, чуть сзади два свидетеля, за ними родственники и приглашенные на свадьбу друзья. У одной из женщин — наверное, у матери невесты — глаза были заплаканы. Рядом с ней шла девочка в нарядном платье. В руках у нее был портативный магнитофон, и небольшой зал заполнил голос певца:

Туристы оживились, окружили жениха и невесту. Дорис отвечала на шутки и поздравления, ослепительно улыбаясь. Белкин тоже пытался улыбаться, но это у него не получалось, он то и дело посматривал на входную дверь, будто ожидал кого-то, и косился при этом на своего коренастого дружка, который тоже смотрел в ту сторону. Стоящий рядом с ними второй приятель жениха — высокий, худой, с бледным лицом — почему-то нервничал, губы у него дергались; вытягивая шею, он озирался по сторонам, держа правую руку в брючном кармане.

К Дорис подошла молоденькая девушка в штормовке и тренировочных брюках.

— Поздравляю! — сказала она застенчиво.

— Спасибо! — улыбнулась ей Дорис.

— И вас тоже. — Девушка обернулась к Белкину.

Тот изобразил на лице улыбку и молча кивнул.

— В Заозерск летите? — спросила девушка.

— Да, — ответила Дорис. — А вы?

— Мы в Шугозеро. У нас там турбаза, — все так же застенчиво сказала девушка.

— А то давайте с нами! — предложила Дорис. — На свадьбе погуляем! Ленчик, дай девушке пригласительный билет! Вдруг надумает приехать!..

Белкин взглянул на коренастого, тот чуть заметно кивнул головой.

— Пожалуйста! — Белкин вынул из нагрудного кармана пиджака белый картонный прямоугольничек и вручил его девушке.

— Напишите что-нибудь! — попросила девушка. — На память!

Дорис взяла протянутую Белкиным авторучку и написала на обратной стороне пригласительного билета: «Сегодня у меня самый счастливый день!» — и поставила число: «15 июня». «Сегодня» было написано крупными буквами, остальное — помельче. Дорис прочла вслух написанное и протянула пригласительный билет девушке:

— Желаю и вам того же!

— Спасибо большое! — засмущалась девушка и пошла к своим.

— Товарищи пассажиры! — послышался усиленный динамиком женский голос. — Начинается посадка на самолет, следующий рейсом до Шугозера!

Туристы похватали свои рюкзаки, удочки, кто-то гитару и направились к выходу на летное поле, где их уже ждала дежурная по сопровождению.

Через несколько минут радио заговорило опять:

— Пассажиров, следующих рейсом на Заозерск — Перевалово, просят пройти к турникету!

— Всё! — побледнев, сказал Белкин. — Пошли!

Подхватил Дорис под руку и направился к выходу на летное поле.

Коренастый оглянулся на двери зала ожидания, зло выругался, подтолкнул в спину своего высокого, черноволосого приятеля, и они двинулись за Белкиным и Дорис. За ними потянулись остальные. Женщина с заплаканными глазами вела за руку девочку, а та все оглядывалась на шедшего позади всех мужчину в распахнутой летной кожанке.

У турникета образовались две очереди, и дежурная предупредила, что проведет пассажиров она одна, а самолеты разные, поэтому очереди просит не путать. Так они и вышли на летное поле, держась рядом, но не смешиваясь.

Курнашову, стоявшему на вышке командно-диспетчерского пункта, это было хорошо видно.

— Первый! — услышал он голос Савельева. — Я — Второй. Подтверждение получено.

— По моему сигналу приступайте, — распорядился Курнашов. — Конец связи!

Что произошло — Белкин так и не понял! Они были в каких-нибудь двух метрах от трапа самолета, когда Дорис куда-то исчезла, а его подхватили под руки и повели к подъехавшей машине. Он успел только заметить, что девушек-туристок уже нет, рюкзаки и удочки парней брошены на землю, из ближнего лесочка, глухо урча моторами, подъезжают автомашины, и парни усаживают в них Спицына, Стаса, девочку и женщин. Видел он, как Черный выхватил пистолет, парень в клетчатой рубахе перехватил его руку и поднял вверх, Черный успел нажать на курок, но вместо выстрела раздался только сухой щелчок. Парень усмехнулся, сказал Черному почти ласково: «Эх ты, дурачок!» — и, легко разжав кулак Черного, отобрал пистолет.

Больше Белкину разглядеть ничего не удалось, да и увидел бы он только, как одна за другой покидают летное поле машины с задержанными.

Когда скрылась из виду последняя, подполковник Курнашов взглянул на часы. Операция по задержанию длилась ровно полторы минуты.

Белкин еще не пришел в себя и с трудом сознавал, где он и что с ним происходит. На все вопросы следователя, помня наставления Гартмана, тупо повторял одно и то же — летели на свадьбу.

— На свадьбу так на свадьбу! — согласился следователь, нажал кнопку звонка и сказал вошедшему прапорщику: — Пригласите лейтенанта Шейко.

Когда открылась дверь, Белкин поднял голову и увидел стоящую на пороге Дорис.

— Знакомьтесь! — чуть заметно усмехнулся следователь. — Мария Игнатьевна Шейко. Она же — Дорис Штерн!

Странное дело, но Белкин даже не удивился. Он обрадовался! Рассказать обо всем он готов был сразу же, как только оказался перед этим столом. Удерживало его лишь сознание того, что его показания прочтут остальные и будет понятно, что он не продержался и часа, выложив все, что знал. Теперь же у него есть оправдание — им все известно без него! И Белкин заговорил. Быстро, захлебываясь, боясь, что его перебьют, не дадут рассказать всего и сделают это за него другие.

В камере следственного изолятора стояла тишина. Она давила на уши, как перегрузки при наборе высоты. А за решеткой окна синело небо. То самое небо, из-за которого Спицын потерял семью и свободу. Скоро его вызовут на первый допрос. Что он скажет следователю? Как мальчишка, поддался уговорам Гартмана? Соблазнился славой, которую тот ему посулил? Хотел доказать всему миру, какой он летчик? Скорпион, попадая в круг из горящих углей, убивает себя. Гартман отравил ему душу и уполз, улизнул от расплаты. А он здесь!

Солнце пробивалось сквозь начинающие зеленеть ветви, огня на свету видно не было, и только по тому, как сначала чернели, а потом рассыпались и становились серыми бумажные листы, можно было догадаться, что костер горит.

Гартман сжигал свой «капитал». То, что хранил в тайне от всех, боясь передать друзьям из «фирмы» даже через верные руки. Теперь все это стало ненужным. Трусость и предательство не прощают.

Последние бумаги догорели. Гартман поворошил пепел и посмотрел на часы.

Сейчас самолет должен взлететь! Он поднял голову, словно надеялся разглядеть его в небе, и увидел, что по тропинке к нему идут два незнакомых человека. Гартман поднялся, отряхнул с ладоней комочки земли и медленно пошел им навстречу.

Он все понял: самолет не взлетит. «Свадьба» отменяется.