Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

ВПЕРЕД НА ЗАПАД

20-23 июня 1944 года на всей территории Белоруссии, находившейся в оккупации, партизанские соединения нанесли решающий удар по вражеским коммуникациям. Грохотали мощные взрывы толовых зарядов и мин на железных дорогах, рушились мосты. И когда 23 июня 1944 года началось наступление Красной Армии, немцы оказались лишенными железнодорожного транспорта, что не давало им возможности перебрасывать войсковые резервы и технику к фронту и эвакуировать свои потрепанные части на запад.

Наша партизанская бригада наносила удары по вражеским коммуникациям на участке Барановичи - Минск железнодорожной магистрали Лида - Молодечно.

В это же время мы с Кирилловым приняли шифровку, где был приказ Центра: всей бригаде в полном составе сняться с насиженного места и передислоцироваться на территорию Польши, где совместно с польскими патриотами развернуть активную борьбу против фашистских оккупантов.

Начались сборы. Жалко было оставлять удобные, хорошо обжитые землянки, базу бригады, где была налажена наша работа. Но все понимали, что скоро сюда придет Красная Армия, а наша задача - снова действовать в тылу врага. На другой день огромный обоз потянулся 43 Налибокской пущи по проселочным дорогам. Поход-ными колоннами шли отряды, строго соблюдая интервалы и высылая разведку и прикрытие.

Из деревень выбегали местные жители и провожали нас. У многих на глазах были слезы.

- Уходите, оставляете нас!

Жители боялись, что немцы и полицаи, узнав о нашем уходе, начнут карательную экспедицию против них. Нападут на деревню, расстреляют жителей, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, сожгут ее дотла, а потом объявят в местных газетенках и листовках, что уничтожено крупное партизанское гнездо.

В сумерках мы пересекли железную дорогу Лида - Молодечно. Переход был совершен в открытую. Командование бригады имело разведданные, свидетельствующие о том, что охрана дороги смертельно напугана партизанами и не решится открыть огонь из дзотов.

Я в это время получил приказ идти с головным отрядом. Командовал отрядом Вася Гриненко, с которым я не так давно познакомился, и мы стали друзьями. Вася до войны учился в институте, затем он поступил в военное училище, а когда грянула война, молодой офицер-артиллерист со своей батареей в числе первых принял страшный удар вражеских механизированных полчищ. Потом ранение и плен. Мрачный Боровецкий монастырь, ставший могилой многих тысяч советских военнопленных. С группой смельчаков Гриненко вырвался из плена и с 1942 года сражался в бригаде прославленных комбригов Прудникова и Морозова, пройдя путь от рядового до командира отряда. Вася был начитан и любил поговорить о литературе и истории. Мы часто с ним подолгу беседовали,- порой горячо спорили. Вот и в этот день я шел с ним рядом, стараясь не отставать от рослого, бравого партизанского командира, и мы вполголоса переговаривались.

Была теплая короткая июньская ночь. Колонна вдруг остановилась. По колонне передали:

- Впереди противник!

Гриненко приказал развернуться к бою, а сам вышел вперед, чтобы выяснить обстановку. Я последовал за ним.

Впереди было широкое поле. На одном из холмов виднелись в предутреннем рассвете вражеские солдаты. Они что-то кричали по-русски. Очевидно, среди них были власовцы. Отряд лежа изготовился к бою, а Вася и еще двое бойцов-узбеков пошли к кричавшим.

- Эй, партизаны, не стреляйте!

- Кто вы такие? - раздался сильный, голос Гриненко.

- Мы бывшие власовцы, хотим сдаться в плен.

- Поднимите руки и идите сюда!

Они что-то медлили и переговаривались между собой. Некоторые из партизан (в отряде было много молодых парнишек) приподнялись и встали, и в это время страшный пулеметный огонь ударил сразу одновременно из нескольких мест. А вслед за ним заухали средние минометы.

От неожиданного удара и массированного огня отряд, имея убитых и раненых, стал откатываться к лесу. Из-за холмиков засверкали огненные трассы автоматов противника. Гитлеровцы передвигались короткими перебежками. И тут загремел голос Васи Гриненко:

- Ни шагу назад - всем в цепь! Кто побежит - пристрелю на месте.

Некоторых перетрусивших молодых партизан Вася хватал за руку и силой возвращал в цепь.

Вскоре отряд, оправившись после первого удара, ответил дружным огнем. Немцы сразу же все залегли, началась длительная перестрелка.

. Когда взошло солнце, стало ясно, что прорваться на этом участке невозможно. К тому же на шоссе наши разведчики обнаружили колонну вражеских «тигров» и «пантер», которые шли для поддержки своей пехоты. В это же время в кустарнике был задержан вражеский солдат, одетый в брезентовый лягушатник. Он сразу же поднял руки и закричал:

- Франсе, франсе, Россия, карошо, карошо!

Оказалось, что он француз, недавно мобилизованный в германскую армию. Во время боя он бежал к русским, чтобы предупредить, что здесь сосредоточены огромные силы пехоты и танков и что эти силы - резерв фронта.

Пришлось отходить и искать другие пути прохода, так как вести бой с фронтовым резервом мы не могли, уж слишком неравны были силы.

К исходу дня бригада стянулась в глубь густого леса на отдых.

Ночью, разбившись на отдельные боевые группы, наша бригада снова предприняла ряд попыток прорваться на запад. Снова то там, то тут вспыхивали бои. В одном из таких боев пал смертью храбрых командир одного из отрядов Оганесян. Он возглавил группу прорыва. Когда немцы открыли огонь, Оганесян поднял своих людей в атаку и опрокинул противника. Пуля его настигла, когда прорыв был уже осуществлен. Еще несколько дней назад этот любимец партизан показывал нам на турнике свою ловкость, сверкая ослепительной улыбкой на смуглом лице. И вот теперь он лежал на траве, прикрытый плащ-палаткой, вытянувшись, как бы застыв по стойке «смирно». Он был кадровый офицер и мечтал снова вернуться в действующую армию. Всего несколько дней не дожил он до радостной встречи с частями Красной Армии.

Все явственней слышался нарастающий грохот орудий с востока. Фронт приближался. Наши на многих участках фронта прорвали глубоко эшелонированную немецкую линию обороны и с каждым часом расширяли места прорыва. И вот наконец рухнула вражеская оборона, и гитлеровцы покатились на запад.

Нашей задачей стало - бить захватчиков, удирающих с нашей священной земли.

Гул орудий все нарастал. Земля вздрагивала от тяжелых разрывов, в промежутках между ними не прекращалась ружейная и автоматная стрельба, к которой мы уже все привыкли и не обращали на нее внимания. По дорогам катились разбитые немецкие воинские части и их тыловые службы. На них огненным смерчем обрушились ИЛы, поражая с бреющего полета.

Обезумевшие от страха гитлеровцы в панике бросались в лес и болото, но тут партизаны встречали и косили их в упор из автоматов. И тогда они начали сдаваться. Сначала десятками, потом сотнями и наконец тысячами.

Тут были представители всех родов войск фашистской армии: в грязновато-зеленой форме - пехотинцы, в комбинезонах-лягушатниках - егеря и гренадеры, с черными петлицами, черепами и молниями - СС, в ядовито-зеленой форме - фельджандармерия, в форме мышиного цвета - «люфтваффе», в коричневой - «арбайтсдинст», в в черной форме - танкисты, которых мы часто путали с СС… Многие, особенно эсэсовцы, торопливо, с мясом, сдирали свои нашивки, бросали свои награды, которыми когда-то они так кичились. В дорожной пыли валялись «рыцарские» и «железные» кресты и всякие медали и значки. Много их тогда насобирали деревенские ребятишки.

Длинными грязными толпами шли пленные немцы, опустив головы, с унылыми лицами, на которых можно было прочесть тупой страх или покорность своей судьбе, но уже не было того блеска хищного зверя во взгляде «горе-вояк», от которого, по словам их фюрера, должен был содрогнуться весь мир.

В те дни мне часто приходилось участвовать в прочесывании леса, где еще пытались укрыться разрозненные группы гитлеровцев. Завидя нас, они торопливо поднимали руки вверх, но были и такие, которые вступали в бой и гибли под нашим огнем.

В это же время произошла радостная встреча с частями Красной Армии.

Как-то рано утром, когда мы прочесывали лес, на дороге раздался рокот моторов.

- Танки!

Мы осторожно вышли к дороге и залегли в кустах. Сквозь пыльную завесу смутно вырисовывались очертания танков, мчащихся по дороге. И вдруг кто-то крикнул:

- Наши!

Теперь мы все видели, что это были наши «Т-34».

С радостными криками выбежали на дорогу и бросились навстречу танкам. Передний танк резко затормозил, цз башни его высунулась голова молодого русоголового танкиста.

- Партизаны! - закричал он и ловко спрыгнул с брони на землю. Мы крепко обнялись с танкистами, звали их к себе в лагерь, чтобы отметить эту встречу.

Но командир танковой колонны, совсем еще молодой майор, Герой Советского Союза, сказал:

- Не можем мы, идем на прорыв, за нами идет пехота.- И дал громкую команду:

- По машинам!

Рявкнули ненадолго заглушенные моторы, и грозные машины рванулись вперед, туда, где еще была не взломана вражеская оборона.

За танками шла пехота и кавалерия. Загорелые, пропыленные пехотинцы и конники приветливо нам улыбались, бросали на ходу веселые шутки, окликали земляков.

Порой, когда походная колонна замедляла движение, мы закуривали с фронтовиками, старались расспросить их о жизни на Большой земле, угощали их нашей партизанской едой. Но остановки были недолги, темп наступления был стремителен. Теперь уже гул орудий был где-то далеко от нас, на западе. Мы оказались в тылу наших войск. К вечеру на грузовой машине в наш.лагерь приехала фронтовая бригада артистов.

Как-то непривычно было сидеть на лесной полянке и слушать, как молоденькая, хорошенькая певица под аккомпанемент аккордеона пела нежным голоском:

И на суровых обветренных лицах партизан появлялись улыбки или какая-то тихая печаль.

Слушали концерт и пленные немцы, внимательно и сосредоточенно. А когда была показана сценка из оперетты «Свадьба в Малиновке», в которой Яшка-артиллерист и Гапуся отплясывают «тустеп», они так же, как и мы, от души смеялись и громко аплодировали.

На другой день я проснулся от автоматной стрельбы. Было еще совсем раннее утро. Стреляли где-то рядом. Я взял автомат, который всегда был под руками, и встал.

Партизаны с автоматами наизготовку спешили к дороге. Впереди виднелась фигура Гриненко.

Встретившись взглядом с одним из партизан, я спросил:

- Что за стрельба?

- Опять немцы прорываются к своим.

Вася Гриненко быстро растянул людей в длинную цепь, и мы двинулись в глубь леса, где было неестественно тихо, лишь порой хрустел валежник под ногами. Мы знали: они там, в чаще леса. Гриненко повернулся ко мне и сказал:

- Крикни им, пусть выходят и сдаются.

Я набрал побольше воздуха в легкие и крикнул что было сил:

- Немецкие солдаты, сдавайтесь! Мы гарантируем вам жизнь!

Молчание было ответом. Пригнувшись, мы побежали дальше. Каждый томился мучительным ожиданием выстрела. И когда ударил шмайсер, а за ним застучали маузеровские винтовки, стало как-то легче. По команде Гриненко мы открыли ответный огонь. Положив свой ППШ на пенек, я дал две коротких очереди, целясь в наибольшую гущину молодняка, где, по моему мнению, засели немцы.

И вдруг, когда стих первый шквал огня, раздался откуда-то совсем рядом надрывный голос:

- Русс, русс, нихт шиссен.

Из-за широкого ствола сосны показалась высокая фигура с изможденным, давно не бритым лицом. Он шёл, волоча одну ногу, и в руке держал грязную белую тряпку, непрерывно повторяя:

- Не стреляйте.

- Спроси его, много ли их там в лесу, - велел мне Гриненко.

Услышав немецкую речь, немец заметно оживился, и в его глазах затравленной собаки промелькнул еле заметный огонек -радости. Он быстро затараторил, как бы боясь, что ему не дадут все досказать до конца. Да, их была целая рота, но бандиты, простите, партизаны напали на них, и они рассеялись по лесу и теперь мелкими группами идут к Минску, на соединение с другими частями. Здесь с ним человек 20-25. Почему они не сдавались в плен и открыли огонь? Они боялись попасть в руки партизан, которые подвергают пленных немцев страшным мукам и часто сжигают заживо. А он отец пяти детей, и по своим убеждениям…

Но здесь я его прервал. В сорок четвертом году у большинства пленных немцев, по их утверждениям, убеждения были отнюдь не нацистские.

Вскоре вслед за ним из леса вышли еще солдат 20 весьма жалкого и потрепанного вида, все они изрядно трусили. А один, самый молодой, совсем еще мальчишка, плакал навзрыд и совал мне в лицо фотографию своей матери.

Может быть, еще недавно сегодняшние пленные жгли деревни и села и угоняли мирных жителей на запад, а тех, кто не шел, хладнокровно пристреливали тут же на дороге. А может, эти были не из тех. Кто их знает? Они все обращались ко мне как к переводчику, а я сдержанно им говорил, что пленных у нас не расстреливают. Под небольшим конвоем группа пленных была направлена к нашему лагерю. А мы двинулись дальше. И тут Гриненко заметил мне:

- Тебе бы надо вернуться в лагерь. Попадет мне за тебя, случись что.

В это время партизаны обнаружили в кустах еще одного немца. Он выглядел несколько лучше своих товарищей и имел погоны унтер-офицера. Фашистские награды с его распахнутого и обнажившего волосатую грудь френча были сорваны с мясом, уцелела одна серебряная брошь, дававшаяся за участие в рукопашной схватке. Немец был спокоен и, улыбнувшись, сразу же начал плести, что он чуть ли не коммунист и искал случая перебежать на сторону партизан. А сегодня его чуть было не убили сами немцы-фашисты, которых он хотел убедить идти к русским, но он с ними еще рассчитается.

- Ладно, там разберемся, - сказал Вася и приказал мне строго: - Веди его в лагерь. Только поосторожней, что-то не больно мне нравится его рыжая нахальная морда.

А унтер улыбался во весь рот и приветливо мне подмигивал. Чего он радовался? Может, в самом деле, он ждал этого дня?

Когда мы двинулись к лагерю, я велел ему положить руки на затылок и идти, не оборачиваясь назад. Немец шел спокойно. В двух шагах от него шел я, держа свой автомат наизготовку.

Мой пленный был плечист и выше меня на целую голову, а на согнутых руках обозначились крепкие бицепсы. «Силен», - подумал я.

Когда лес сменился кустарником, нам пришлось идти через болотистую лужайку. Я уже забыл ту тропинку, по которой мы шли час назад, и приказал унтеру идти прямо. До лагеря было уже недалеко. Под нашими ногами зачавкала болотная жижа. Немец нагнулся, и его руки расцепились. Я разрешил ему отпустить их. Вскоре его ноги увязли по колено. Я сделал шаг в сторону и завяз в жидком болотном месиве выше колен. Немец обернулся и, улыбаясь, протянул мне свою здоровенную лапу:

- Камерад!

- Прочь руки вверх! - приказал я ему и, выбираясь из болота, на некоторое время опустил ствол своего ППШ. Все, что произошло потом, было стремительно и трудно воспроизводилось в деталях. Сильный удар ногой мне в грудь, невыносимая боль, автоматная очередь, которую я успел дать, падая на спину.

Через некоторое время я стоял перед начальником штаба бригады. Лицо его, как всегда, было строго, а глаза, Слегка прищуренные, холодно поблескивали.

- Во-первых, кто вам разрешил участвовать в прочесывании леса? Вы радист. А потом, что это за самоуправство - убить пленного немца. Тоже мне, герой! - Его губы скривились в презрительную гримасу.

Кровь бросилась мне в голову. Я рванул на груди гимнастерку и показал ему багровый след кованого солдатского сапога.

Начальник штаба приказал мне дать подробное объяснение случившегося и, выслушав, сказал, заметно смягчившись:

- Покажитесь врачу! А потом, поскольку вы знаете немецкий, займитесь пленными.

И я начал работу с военнопленными. У нас их было довольно много, и требовалось всех их передать тыловым службам наступающих войск.

Целыми днями крутился я среди серо-зеленой массы пленных гитлеровцев. Командовал, кричал, объяснял, допрашивал, ругался, выслушивал всевозможные заявления и объяснения, и когда поздно вечером ложился спать, в ушах звучала немецкая речь.

Трудно было навести порядок в тысячной массе пленных из самых разных частей.

На помощь мне пришел один из пленных немцев, рослый фельдфебель в мундире, гладко облегавшем его осанистую фигуру.

- Пардон, господин переводчик, - сказал он, щелкнув каблуками и приложив руку к козырьку. - Так у вас ничего не получится. Солдаты привыкли к команде. Если вы позволите, я наведу порядок. Людей надо разбить поротно, назначить дежурных.

- Ну что ж, попробуйте, - согласился я, уставший от людской сумятицы.

Фельдфебель оказался прав. Мне пришлось убедиться, что значит команда в германской армии. Словно загипнотизированные, пленные строились поротно и повзводно. Фельдфебель не стеснялся* в выражениях, но никто из немцев даже и не пытался возразить ему. Команда - и ее беспрекословное выполнение. И в плену фельдфебель оставался для них фельдфебелем.

Но были и другие немцы. Тогда же довелось мне познакомиться с ними.

Однажды на дороге, у леса, в котором скрывалось еще много немцев, остановился «виллис». Из машины выпрыгнули трое немцев и один наш лейтенант. У немцев на рукавах были повязки с надписью «Фрайес Дойчланд». Тут же они установили свою радиоустановку и начали вести передачу для тех, кто скрывался в лесу и делал отчаянные попытки пробиться на запад. Звучали проникновенные слова правды, обращенные к оболваненным и обманутым гитлеровской кликой немецким солдатам. К ним обращались представители новой, молодой Германии, зародышем которой и был созданный тогда комитет «Фрайес Дойчланд».

Через некоторое время-после этой радиопередачи из леса потянулись немецкие солдаты. Оборванные, грязные, голодные, они молча бросали оружие и боязливо озирались по сторонам.

Когда их набралось до роты, к ним подошел один из представителей Комитета, подтянутый, стройный светловолосый юноша.

Немцы мрачно и уныло смотрели на него. А он говорил страстно и убедитёльно, стараясь пробудить в этих людях все, что вытравила и вытоптала в них фашистская военщина. И он сумел найти отклик в их зачерствевших душах. Через некоторое время несколько человек из этой группы согласились пойти в лес и привести тех, кто еще скрывался там. Молодой антифашист тоже пошел с ними. Когда он благополучно вернулся, мы разговорились.

Звали его Вальтер. Сам он, будучи восемнадцатилетним солдатом, в первые дни войны перешел на сторону русских. И вот вместе с ними уже третий год идет на запад. Он верит, что будет другая, новая Германия - Германия

Гете и Шиллера, Баха и Бетховена, Маркса и Энгельса. Его отец, коммунист, умер в фашистском концлагере. Он всегда верил, что Вальтер, его сын, пойдет отцовской дорогой.

Когда Вальтер рассказывал, лицо его делалось серьезным и более взрослым, и теперь он уже не выглядел юношей. К вечеру они уехали. Их срочно затребовали под Вильнюс, где в это время была окружена большая группировка немецких войск.

На прощанье Вальтер крепко пожал мне руку и сказал:

- Будете в Дрездене, заходите по адресу…- И он записал адрес на листке, вырванном из блокнота. Вальтер верил, что мы обязательно придем в его Дрезден, в один из красивейших городов Германии.

Мне не довелось навестить Вальтера. Улица, где он жил, была превращена в груду развалин, как и весь Дрезден, в результате массированного налета англо-американской авиации незадолго до прихода туда наших войск.

Вальтера я увидел позже на снимке в газете, издававшейся нашей военной администрацией в Германии. Он был сфотографирован с группой активных борцов за денацификацию и строительство новой, свободной Германии.

Осенью я вернулся в свою часть. И какова была моя радость, когда я встретил своих друзей, моих земляков: Лему Крылова, Федора Тихонова и Володю Кондратьева. Они все тоже только что вернулись с задания. Но некоторых из нашей дружной боевой семьи уже не было в живых. Мы с болью в сердце узнали о гибели нашего баяниста Володи Ястребова, скромного паренька Валерия Бурова и веселой Лиды Харитоновой. О многих ничего не было известно.

В свободное время мы гуляли по Москве, радуясь шумным светлым улицам, рекламам кинотеатров и всему, чем жила наша столица, в которой теперь все чаще гремели салюты в честь новых и новых побед нашей славной Красной Армии.

Но до конца войны было еще далеко, и мы это сознавали. Спешили посмотреть новые кинокартины, полюбоваться красотой столицы и поглубже вдохнуть атмосферу мирной жизни, когда не надо каждый миг ждать выстрела и можно спокойно спать в чистой постели.

С Николаем Кепановым довелось мне встретиться еще-раз. Было это осенью 1944 года в Москве. Он зашел в нашу часть. Был одет он в элегантный серый костюм, чисто выбрит, при галстуке. Я с трудом узнал его. Вместе мы были недолго. Поговорили, вспомнили отряд, погибших, поговорили о Ярославле. Николай сказал, что летит снова на задание. Потом я узнал от знакомых ребят, что их группа была направлена куда-то в Югославию.

Вместе с друзьями-земляками мне пришлось быть недолго. Одного за другим вызывало наше командование. Впереди были задания и спецкомандировки.

Еще тогда я задумал написать документальную повесть о своих боевых друзьях-товарищах, обо всем виденном и пережитом. Но время было не совсем для этого подходящее, да и не обо всем можно было писать в те дни. К осуществлению задуманного вернулся я много, много позже.