9

На другой день в местной газете появился довольно подробный отчет о выставке: то не была рецензия, скорее, материал для раздела светской хроники. Впрочем, в нем не было почти никаких данных о самой миссис Робертс — она упорно отклоняла все вопросы личного характера и говорила лишь о своей живописи. Был также помещен ее снимок — несколько смущенная, она указывает на самую большую из своих картин — и снимок Тоби, а под ним подпись: «Сын художницы, студент». Что касается его самого, то могло быть и хуже, решил Тоби, и с особым уважением к матери отметил про себя, что она решительно отмела попытки репортера выудить хоть какие-то сведения о частной жизни — своей и сына.

И все же сообщения о выставке оказалось достаточно, чтобы заинтересовать публику и привлечь посетителей. Тоби сразу же написал матери и вложил в письмо вырезку из газеты.

Теперь надо было дождаться конца недели. Ему позвонила Мейзи, донельзя обрадованная: правда, два лондонских критика, присутствовавших на вернисаже, не упомянули о нем ни словом, зато Поллок отвел выставке второе место в еженедельном обзоре. Он с большой похвалой отозвался о новом «примитиве» и советовал всем, у кого есть такая возможность, съездить в Кембридж.

— Чудесно, да, Тоби?

— Да. Мама будет страшно рада. Но мне хотелось бы кое о чем потолковать с тобой. Может, выпьем вместе чаю?

Мейзи, разумеется, согласилась.

Тоби заранее продумал весь разговор и на сей раз в виде исключения стал задавать вопросы.

— Нам тебя бог послал, — начал он. — Но мне нужно знать: во что это все тебе обошлось?

Мейзи вспыхнула.

— Мне?

— Да, тебе. Вино и сыр на вернисаже. Я мысли не допускаю, чтобы деньги за это выложил Дриффилд.

— Вот и ошибаешься, — объявила она торжествующе. — Дело было совсем не так, вернее, не совсем так. Дриффилд оплатил почти все. Мамочка помогла немного, но это сущие пустяки. Для нее это одно удовольствие.

— Мне хотелось бы знать, сколько я ей должен.

— Но если ты спросишь мамочку, она взорвется. Ей-богу, Тоби, это такая малость! Она же сказала, что хочет выгодно поместить деньги, — и сделала это таким образом. Из чисто эгоистических побуждений, мой хороший.

— Если это такая малость, ума не приложу, как Дриффилд умудряется зарабатывать на жизнь?

— Во всяком случае, его расходы по этой выставке окупятся. Да и вообще он человек со средствами.

— А кто заплатил типографии за пригласительные билеты?

— Дриффилд, конечно. Так положено.

— Хотелось бы думать, — произнес Тоби с расстановкой, — что ты говоришь правду.

— Но я всегда говорю правду, — возразила Мейзи с шутливым негодованием. — С детства приучена.

Он понял, что разговор ни к чему не приведет; да и денег у него осталось в обрез.

— В таком случае передай от меня маме самую горячую благодарность.

Вскоре Тоби уехал домой — начались пасхальные каникулы.

Миссис Робертс не терпелось поделиться с сыном новостями.

— Просто замечательно, правда? Это я про мистера Поллока. И потом, от мистера Дриффилда письмо — пишет, что почти все картины распроданы, остались только три. Мы получим изрядные денежки. А тут ко мне приходили, спрашивали, что у меня есть еще.

Мистер Робертс все никак не мог опомниться от удивления:

— Похоже, мне достался в жены гений. А я-то думал, это у мамы просто увлечение такое.

— Никакой я не гений, — отвечала миссис Робертс, — и никто меня гением не называет. Но отныне я знаю точно: мне надо писать и дальше. И потом, теперь я могу позволить покупать себе холст. А то на сухой штукатурке — грунтуй ее хоть до одури — краски жухнут. Я уже купила четыре холста.

И все-таки им казалось, что происходит какое-то чудо и долго оно не продлится. Но тут пришло письмо от владельца одной лондонской галереи. Он зондировал почву — выражал желание посмотреть те работы, какие сейчас есть у миссис Робертс.

— А у меня, как на беду, почти ничего не осталось! Вся эта музыка до того выбила меня из колеи — совсем не могу писать.

— Так не пойдет, — сказал Тоби. — Надо ей снова взяться за кисть, верно, папа?

За время каникул он с Мейзи не виделся и в Хэддисдон его не приглашали. Да он и не слишком об этом печалился, потому что сам не мог разобраться в своем отношении к ней. Он скучал по Мейзи — ему виделся изгиб улыбающихся губ, глаза, так и вспыхивающие от радости, словно в них зажигаются лампочки, — но заставлял себя заниматься, и большую часть дня просиживал наверху, в своей комнате. Миссис Робертс снова ушла в повседневные домашние заботы; готовила, как всегда сосредоточенно и искусно, а во второй половине дня увлеченно писала.

Потом Тоби все-таки написал Мейзи. Письмо начиналось обычным его обращением — «малыш»; он сообщил о предстоящем визите владельца лондонской галереи и о том, что мать опять работает запоем. «По-моему, получается у нее здорово. А я вкалываю, как и подобает пай-мальчику. Соскучился по тебе».

Ее ответ начинался словами: «Тоби, мой дорогой». Ее так обрадовали новости, которые он сообщил ей; а то, что он пишет о миссис Робертс, — просто потрясающе. Скоро каникулы кончатся и она сможет узнать все подробности от него лично. «Я не докучала тебе, не просила приехать, потому что знаю: тут ты непреклонен и не любишь, когда тебя дергают. Не хочу ни в чем тебе быть в тягость. Но я тоже соскучилась по тебе, и теперь уже ждать осталось недолго, да?»

Его письмо кончалось словами «Привет, Тоби», а ее — «Твоя навек, Мейзи».

Заверение Мейзи, что ей не хочется быть ему в тягость, насторожило Тоби. Неужели она поняла, что он держится поодаль намеренно? Да, «антенна» у нее — высокой чувствительности, это он подмечал не раз. Вообще-то лучше ничем ее не тревожить — ведь чем больше она станет тревожиться, тем ускореннее пойдет их сближение, а он к этому просто не готов. Прямого нажима она на него никогда не оказывала — разве только тем, что вмешалась в дела миссис Робертс, а за это, видя изо дня в день, как радуется мать, он мог быть ей только благодарен. Всего лучше было бы, если б Мейзи по-прежнему сохраняла безмятежное спокойствие; ведь именно эта безмятежность больше всего пленяет его в ней…

И тут Тоби заметил на другой стороне листка приписку: «На днях видела Дриффилда. Проданы все картины, кроме трех. Я взяла их к себе — до твоего возвращения, но, если они нужны, для меня не составит никакого труда перебросить их в Лондон».

Конечно, картины очень бы пригодились — они пополнили бы запас миссис Робертс, — но, во-первых, она уже ушла с головой в новые работы, а, во-вторых, приезд Мейзи в Лондон был бы сейчас ни к чему, и Тоби почел лучше обойти этот вопрос молчанием.

В Кембридж он вернулся незадолго перед тем, как к ним домой должен был явиться владелец одной из лондонских галерей. Мейзи не встретила его на вокзале, и он в тот же вечер ей позвонил. Говорила она оживленно, но каким-то очень уж легким тоном. Нет, дня два она не сможет с ним встретиться: очень запустила занятия, слишком много осталось недоделок с прошлого триместра, и преподаватель, который руководит занятиями студентов-филологов ее колледжа, как будто не особенно ею доволен…

— Не хотелось бы опозорить маму, когда результаты выпускных будут опубликованы.

— А ты ее не опозоришь, малышка. Ведь ты такая умница. Как насчет субботы? В четыре часа в «Капризе», идет?

Через два дня произошло нечто небывалое: ему позвонила по телефону мать. Звонила она из отцовского киоска и так нервничала с непривычки, что сначала ему приходилось все переспрашивать. А сообщить она хотела вот что: у нее будет выставка в Лондоне — в такой маленькой сводчатой галерее возле Пикадилли. Владелец галереи приходил к ним, хвалил ее работы. Но сказал, что с проданных картин будет брать двадцать процентов.

— Пусть хоть все сто, мне все равно, — сказал Тоби. — Лишь бы картины выставил.

— Все это будет в июле, так что у меня масса времени, чтоб подготовиться. Да, Тоби, и вот еще что, я получила два письма от каких-то совсем незнакомых людей: хотят купить картины. Мне их мистер Дриффилд переслал.

— Ты у меня замечательная. Замечательная женщина. Поздравляю тебя и желаю тебе здоровья.

— А вчера явился к нам репортер, что-то вынюхивал, высматривал. Особенно я с ним не откровенничала. Но он знает про папин киоск и кое-что про тебя.

— Ну, особой беды я тут не вижу, — сказал Тоби, несколько покривив душой.

Приехав на свидание с ним, Мейзи прихватила с собой картины, и они тут же отвезли их к Тоби в колледж. Она очень обрадовалась новостям, которые он ей выложил. Видно было, что она за него счастлива.

Но тон у нее по-прежнему был неестественно легкий, и, когда Тоби поцеловал ее, она ответила беглым поцелуем, довольно небрежным. Они посидели на окне, глядя во двор, — на каштанах только что раскрылись свечки, алые и кремовые, в бронзовую крапинку. Через лужайку шли Боб с Ритой — беременность ее уже стала заметной. Вскоре их шаги послышались на лестнице, но замерли этажом ниже.

— Пойдем-ка лучше, выпьем чаю, пока нас тут кто-нибудь не заблокировал, — предложил Тоби.

Спускаясь по лестнице, они прошли мимо двери Боба, она была приоткрыта, и до них донесся истерический вопль:

— Свинья ты! Торчишь в своей проклятущей лаборатории, а я все одна, одна, одна, из вечера в вечер! Мне иногда кажется, я с ума сойду!

— Да будет тебе, Рит! — И дверь с треском захлопнулась.

Мейзи и Тоби не проронили ни слова, пока не вышли во двор. Тут она сказала:

— О господи. Вот, значит, у них как…

— Да, вот так. Возмущается тем, что он без конца уходит из дому Должно быть, это она из-за беременности такая. Прикидывается, будто уверена, что он бегает не в лабораторию, а к другим женщинам. Вот еще мура собачья.

— Давай забудем про них, ладно? — попросила Мейзи. — По-моему, брак порою бывает просто ужасен.

То, что она, по-видимому, и впрямь так думала, странным образом возымело на Тоби обратное действие: он вдруг уверился, что брак, что ни говори, штука вовсе не плохая.

Когда они возвращались по величественной Кингс-пэрейд, Мейзи смущенно сказала ему, что Аманда собирается отпраздновать в Хэддисдоне окончание выпускных — до того, как будут объявлены результаты, — и надеется, что он приедет.

— Господи, да почем мы знаем — может, и праздновать будет нечего?

— Но в том-то все и дело, — стояла на своем Мейзи. — Мама говорит, что когда мы уже будем знать свою участь, может быть, и праздник получится не такой веселый, а пока нам ничего не известно, мы можем оставаться беззаботными. Все это необычно, конечно, но она и вообще человек необычный.

— Вряд ли мы будем чувствовать себя так уж беззаботно, — бросил Тоби.

Но возможность поездки в Хэддисдон обрадовала его чрезвычайно.

— На этот раз ты сможешь у нас переночевать, — сказала Мейзи. — Останешься?

— Конечно. Перспектива приятная.

После чая они пошли бродить по южному берегу Кема; погода была чудесная, на деревьях раскрывались почки. Тоби обнял Мейзи за талию.

— Не надо, — сказала она. — Кругом полно соглядатаев.

— А это имеет значение?

— Имеет, пожалуй.

Тоби спрашивал себя, что у нее на уме, и сам же отвечал на этот вопрос, сознавая, что мыслит грубовато и упрощенно: она нарочно держит его на расстоянии, хотя ей это вовсе не по душе. А с какой целью? Чтобы его сильнее к ней потянуло? Ну, если так, то отчасти она в этом преуспела — его к ней действительно тянет.

Потом они, как обычно, пошли в кино, а оттуда в кафе — заказали жареную картошку с яичницей. И как обычно, он проводил ее на велосипеде до Гертона. Прощаясь с ним у ворот колледжа, она не поцеловала его — снова повторила, что кругом полно соглядатаев.

В оставшиеся до выпускных экзаменов недели он Мейзи почти не видел. Наверное, сидит за книгами, решил он, старается наверстать упущенное.

Тем временем миссис Робертс известила его, что получила приглашение в Хэддисдон и ответила отказом — вежливым, но достаточно твердым, причем предлог выдвинула совершенно нелепый: у нее нет сейчас особого желания разъезжать. (И это невзирая на то, что Аманда предложила выслать за ней автомобиль на станцию Маркс-Ти.) Миссис Робертс явно решила не выходить за определенные рамки в своих отношениях с Амандой. Тоби был очень разочарован, но, с другой стороны, почувствовал и некоторое облегчение: бывая на людях с матерью, он считал себя обязанным следить за ней сыновним глазом, а, по правде говоря, на этот раз глаза ему понадобятся совсем для других целей.

В первый день экзаменов, оправившись от шока, в который его поначалу повергла уверенность, будто экзаменационные работы надо писать каким-то совершенно особым языком, столь же диковинным и незнакомым ему, как, скажем, таи или арамейский, он обнаружил, что по крайней мере на три из предложенных на выбор вопросов может ответить вполне сносно. Ну что же, он не из последних; выпускные даже доставляют ему удовольствие, хотя в прошлом он сдавал экзамены не блестяще. В последующие дни Тоби усердно строчил письменные, делал большие прогулки, рано ложился и гонки не устраивал: перед смертью не надышишься. Когда тяжкое это испытание наконец осталось позади, он знал: у него довольно верный шанс на «второй-один»[16].

Пока результаты не будут объявлены, в Лондон ехать нет смысла. А сейчас впереди у него Хэддисдон.

В Садбери Мейзи встретила его с машиной, и по дороге он спросил ее, как она сдала.

— Полагаю, не так уж плохо. У меня был вопрос о Лоуренсе, думаю, что написала прилично.

— А если нет, то в этом явно кое-кто виноват, — ухмыльнулся он.

Хотя весна была затяжная, недружная, день выдался чудесный.

— Мама сможет устроить прием в саду, — сказала Мейзи. — И кстати: если ты не любишь хереса, не пей. Я заметила, прошлый раз ты скорчил такую гримасу… У нас есть все, что душе угодно.

Но вот и Хэддисдон. С чемоданом в руке он вошел вслед за Мейзи в дом. Там никого не было.

— Все уже в саду, — объяснила Мейзи. — Провожу тебя в твою комнату, и, как только будешь готов, сразу спускайся.

У самой лестницы Тоби остановился, удивленный и безмерно обрадованный: в столбе солнечного света он увидел на стене две картины матери. А он-то опасался, что Аманда забросит их на чердак! Но может, их повесили только потому, что сегодня его ждали? Нет, она не из тех, кто проделывает такие фокусы…

Спальню ему отвели небольшую, но премилую; никогда он не видел такой прелестной комнаты, никогда не спал на кровати под балдахином. При комнате была отдельная ванная.

— Я тебя покидаю, — сказала Мейзи, после того как он поцеловал ее в знак благодарности. — Но ты не очень задерживайся.

И все-таки Тоби на секундочку растянулся на постели, оглядел цветастый розово-зеленый балдахин. За окном легкий майский ветерок чуть шевелил ветви деревьев, и сквозь узорчатую листву сеялся золотой свет. Где-то выводила малые терции кукушка.

Поет весь день кукушка — просто так,

Одна в долу зеленом… —

— вспомнилось ему. И он подумал — разве не странно, что когда тебе двадцать с небольшим, стихи Хаусмена, поэта мрачного, чьи традиционные темы — самоубийство и смерть, вызывают такую ликующую радость.

Тоби встал, поправил постель, выложил из чемодана вещи. В дорогу он позволил себе надеть джинсы и бумажную тенниску, но захватил с собой лучший свой костюм, твердо уверенный, что в нем можно выйти к обеду. Он вымыл руки, сбрил с подбородка несколько коротких щетинок. А вообще-то при желании можно запросто отрастить довольно густую рыжеватую бороду…

Внизу, у дверей, его ждала Мейзи.

— Что ты там делал? Мечтал?

Он молча ей улыбнулся.

— Выйди же в сад… — сказала она.

— …о Мод[17], — подхватил он.

Загрузка...