Остаюсь с тобой

14

В конце дня Алесичу сказали, что можно идти домой, но он попросился остаться до утра.

— Понравилось? — строго спросил дежурный милиционер.

— Не досмотрел один сон.

— Иди досматривай, утром расскажешь.

Осенний день только начинался. На траве под заборами серебрился иней. Было тихо. Когда проезжала машина, в прозрачном воздухе еще долго держался дух бензинового перегара.

Алесич подумал о Кате. Ради нее, Кати, он и остался на ночь, — решил утром покараулить ее у автобусной остановки… Быстрыми шагами пошел, чуть не побежал на центральную улицу. Она была еще совсем безлюдной. Спешили к автобусу и выходили из автобуса два-три человека. Алесич остановился поодаль и стал внимательно следить за каждым входящим и выходящим.

Из боковой улицы вышел пионерский отряд. Первым шагал рослый малый с флагом. За ним — барабанщики. Барабанная дробь далеко разносилась в стылом воздухе. Дети были в разноцветных курточках, пальтишках. Из-под воротничков виднелись красные галстуки. Высокая, с тонкой талией, вожатая молодым голосом звонко кричала: «Раз, два!.. Игорь, ты что идешь не в ногу?» Алесич не сводил глаз с колонны, пока она не скрылась за поворотом улицы. Вспомнил о сыне… Вот также где-то марширует и, может, так же ходит не в ногу, и на него кричит пионервожатая. По щеке проползла — будто щекотливая муха слеза. Смахнул ее рукой и, ощутив под пальцами щетину, подумал, что зарос, надо бы побриться. Побрел искать парикмахерскую.

Придерживая холодноватыми упругими пальцами щеку, женщина водила теплой бритвой по лицу. Как электрические разряды, потрескивала щетина.

Алесич откинул голову на подставку, закрыл глаза и думал о своем.

Может, не стоит гоняться за Катей? Взять да и вернуться снова в Минск, устроиться где-нибудь на заводе? Наверняка дадут место в каком-нибудь общежитии, теперь этих общежитий понастроили, дай бог. Жил бы, работал, встречался с сыном. И с Верой могло бы, глядишь, все уладиться. Она уже несколько раз ему снилась. Впрочем, и Катя тоже. За пятнадцать суток он кого только не повидал во сне. На память пришло Верино письмо. Нет, такие письма не пишут, если хотят помириться. Но ничего, не разрешит Вера ходить к ней домой, будет видеться с сыном где-нибудь у школы. А подрастет, сам станет к отцу бегать. Не может быть, чтобы он, Алесич, не отвоевал его у жены. Мужик с мужиком всегда договорятся. Он постарается быть чутким и заботливым отцом. Да и Минск есть Минск.

— Все, молодой человек. — Певучий голос парикмахерши возвращает его к действительности. — Лет на двадцать помолодели. Можно теперь и к девочкам…

Эта невинная и, в сущности, банальная шутка Алесичу не нравится. Он благодарит кивком головы, расплачивается и выходит из парикмахерской. Утренняя прохлада трогает побритое лицо, и это придает еще больше бодрости и живости всему телу. Появляется ощущение легкости и нерастраченной молодой силы. Хочется действовать, что-то делать. Решение приходит само собой. Сейчас он пойдет в управление к Скачкову, попросится на работу. К буровикам не пойдет, хватит, наработался. Надо попытаться устроиться здесь, в Зуеве. В каких-нибудь мастерских. Здесь и Катю можно скорее встретить.

Алесич торопливо идет по тротуару, идет, как и ходят люди, которые знают, для чего они живут и что им надо от жизни. В конторе решительно открывает тяжелые двери на тугой пружине. В фойе, у столика с телефоном, дремлет старик, закутав ноги синим плащом. На стук дверей он недоуменно смотрит на посетителя.

— Что вам надо?

— Товарищ Скачков…

— Проснитесь, молодой человек, прочитайте, что написано на дверях, ворчит старик.

— А что там написано? — ничего не понимает Алесич.

— В субботу и воскресенье контора не работает. Сегодня суббота.

— Суббота? — переспрашивает Алесич. Какое-то время он стоит молча, думает, что ему делать. Поехать к матери? Но ехать в деревню, не устроившись на работу, не хотелось. Снова старуха заскучает. Может, позвонить землячку? Вдруг дома?

— Как позвонить Скачкову домой? — спрашивает у старика. — Что вы так подозрительно на меня смотрите? Позвоните сами, скажите, что с ним хочет говорить Алесич, если думаете, что я…

Старик набрал номер, представился, сказал, что его, Скачкова, просят, и сразу же передал трубку Алесичу.

— Валерий Михайлович, извините! Это я…

— Где ты, что делаешь? — как показалось, радостно спросил Скачков.

— В вашей конторе.

— Слушай, приезжай ко мне. Здесь как раз еще один наш земляк. Кириллов. Знаешь такого?

— Неудобно… — заколебался Алесич.

— Не говори глупостей. Ждем. Нам как раз третьего не хватает, — и засмеялся. — Запомни адрес…

Положив трубку, Алесич мысленно повторил название улицы и номер дома, расспросил у старика, как туда добраться. Через какое-то время он уже нажимал на черную блестящую кнопку, прикрепленную сбоку, на косяке обитых дерматином дверей. Двери открыл Скачков. Он был в белой рубашке с галстуком.

— Заходи, заходи, — пригласил он Алесича, проводил в залу. Устраивайся, где тебе удобнее. Одним словом, чувствуй себя как дома. Завтракал? Нет? Я сегодня тоже долго спал. Если бы не Кириллов, то и сейчас валялся бы в постели. Знаешь, практически сегодня у меня первый день выходной. Ребята из комиссии тащили в Брест, отказался. И хорошо сделал, что отказался. Как знал, что заедет Кириллов, а потом и ты.

Кириллов сидел в мягком кресле и, закинув ногу на ногу, положив на колени блокнот, что-то писал. Слегка подавшись вперед, он пожал Алесичу руку, снова уселся, свесил над блокнотом курчавую голову.

Алесич отодвинул от стола стул, робко присел.

— Позавчера был на триста пятой… — Скачков тоже присел у стола. Мастер сказал, что ты уволился…

— Уволился.

— И где теперь?

— Сейчас у вас в гостях, — усмехнулся Алесич. — А пятнадцать суток и еще одну ночь пробыл в милиции.

— В милиции? В какой милиции?

— В зуевской. Пятнадцать суток. Законных, — Алесич говорил весело, можно было подумать, что он хвалится. — Меня отпустили бы раньше, если бы ходил подметать улицы. Тех, кто ходил, отпускали, — не хватает в милиции места для нашего брата. А я отказался подметать. Не хотел, чтобы меня видели.

— Еще милиции тебе не хватало, — упрекнул Скачков.

— Знаете, Михайлович, лучшего места подумать о жизни, кажется, и нет. Никто не беспокоит, лежишь себе. Только сверчок где-то цвиркает…

— А что ты натворил?

— Один знакомый человек, за которым я гонялся, прямо у меня на глазах сел в автобус. Я догонять, но не догнал. Хотел перехватить легковушку, а та, как ошпаренная, на тротуар. Милиционер за шиворот. Нарушаете, гражданин. Создали аварийную ситуацию, которая угрожала тяжелыми последствиями. Перед тем я как раз малость того. С буровиками в кафе… Ну меня и в кутузку, чтобы не создавал аварийных ситуаций. Одним словом, Валерий Михайлович, мне нужна работа.

— Назад не хочешь? Могу опять позвонить начальнику конторы.

— Нет. К буровикам не хочу.

— Мастер тебя хвалил. Сказал, что…

— Конечно, там перспективы, и все такое, однако… Пока не хочу. Может, позже, только не теперь. Теперь мне надо где-нибудь в Зуеве. Каким-нибудь токарем, дизелистом.

— Откровенно сказать, не нравится мне, что ты такой летун.

— Нельзя так нельзя, — пожал плечами Алесич.

— Почему нельзя? Можно. Но чтоб не бегал, чтоб хоть немного посидел на месте.

— Временами не все от меня зависит.

— В ремонтники пойдешь? Ремонтировать скважины? Днем на выезде, на ночь в Зуев.

— Можно.

— Договорились? А если договорились, то… Кириллов, кончай свою писанину.

— Слушаюсь… — Кириллов сунул ручку во внутренний карман пиджака. Схема очерка есть. Только давай уточним кое-что, чтобы не напутать…

— Не мудри особенно. Напиши, что люди работали как надо, вот и все. Никаких секретов. А лучше совсем не пиши. Не для славы я сюда приехал.

— Нам с тобой скромности, конечно, не занимать. Но приказано написать. Кому-то кажется, что прочитают о тебе корпеющие над бумагами канцеляристы и тоже начнут проситься на низовую работу. Слушай. Я перечислю, что ты наделал… Так, — он снова полистал блокнот. — Отремонтировали запущенные скважины и поставили на них более мощные электронасосы. Тем самым увеличили пластовое давление. За счет новых водонапорных станций. Далее. Укрепили ремонтную службу. Кадрами и техникой. Сократили на одну треть по времени ремонтные работы на скважинах. Те скважины, что фонтанируют, начали эксплуатировать более интенсивно.

— Об этом совсем не надо писать, — возразил Скачков. — Вычеркни.

— Я пишу, что временно.

— Не надо и временно. Это варварство. Мы пошли на это, чтобы любыми средствами выполнить план. Как только отремонтируем больше скважин и пробурим несколько таких, как, например, триста пятая, сразу же откажемся от этого.

— Хорошо, убедил. Пойдем дальше… — Кириллов снова полистал блокнот. Потом я подробно описываю, что конкретно сделано ремонтниками, потом о новом оборудовании, которое удалось раздобыть и которое надо добыть в ближайшее время, чтобы промысел начал работать ритмично, без авралов, без перегрузок, без ненужного риска. Дальше рассказываю о комиссии, о том, что она должна определить для промысла научно обоснованный план…

— Не забудьте про людей. Главное — люди!

Алесич сидел, прислушивался к разговору и не мог избавиться от чувства, что он здесь лишний, жалел, что зашел сюда.

— Последний вопрос, — попросил Кириллов. — Мы забыли о перспективах…

— Какая может быть перспектива, когда завтрак нас ждет, — отмахнулся Скачков. — Пошли на кухню, там договорим…

На другой день утром Алесич явился в отдел кадров нефтегазодобывающего управления. Кадровик — с побритой до блеска головой и в белой тенниске долго листал его трудовую книжку, точно верил и не верил, что это книжка, потом снял трубку, позвонил:

— Валерий Михайлович? Мне говорили об Алесиче Иване Андреевиче… Да. Вы хорошо его знаете? Смотрели его трудовую книжку? Десятки мест сменил. Кроме как грузчика или дворника, ничего больше не могу ему предложить… Ваше дело. Сейчас… — И, вернув Алесичу трудовую книжку вместе с направлением, сказал: — Идите к начальнику, — а сам снова начал что-то говорить по телефону.

Секретарша не пустила Алесича в кабинет начальника, пока не убедилась, что тот действительно приглашал его к себе.

— Приветствую, приветствую! — вышел из-за стола ему навстречу Скачков. — Мой кадровик, канцелярская душа, отказался подписывать направление. Заглянул в документы и… испугался! Мы, говорит, боролись с такими, и снова… Так что, дорогой, постарайся не подводить меня.

— Понятно, — пообещал Алесич.

Расспросив, где находится цех по подземному ремонту скважин, Алесич поспешил туда пешком, — это было недалеко, на окраине города.

— Мне звонил Скачков, — сказал начальник цеха, оглядывая новичка. Он сидел в застекленной будке и листал какие-то накладные. — Сказал, что вы хороший специалист. Однако… В цехе слесарей комплект. Да вы и не такой старый, чтобы сидеть на месте. А в бригадах специалистов не хватает. Имейте в виду, — работа разъездная. Бывают авралы, когда где какая авария. Но всегда на машине. Отвезут и привезут. Так, может…

— Согласен, — не дослушав до конца начальника цеха, кивнул Алесич.

— Хорошо. Пойдете в бригаду Тарлана Мустафаева. Бригадир опытный, ваших лет, так что сработаться с ним будет нетрудно. А главное, есть у кого поучиться. Он настоящий нефтяник.

Тарлана Мустафаева Алесич застал во дворе. Это был невысокий мужчина в вязаной шапке, натянутой на голову чуть не по уши. Черные усы на белорусский манер — широкие, с чуть отвислыми концами — на маленьком смуглом личике. Мустафаев как раз собирался выезжать со своей бригадой. Взявшись за ручку открытой дверцы обшарпанного «рафика», он что-то говорил водителю стоявшего рядом грузовика с подъемным краном. Как потом узнал Алесич, это был не просто грузовик, а агрегат А-50 для подъема и спуска труб в скважине.

— Салям алейкум! — протянул руку Мустафаев. — Когда-нибудь был ремонтником?

— Много где был, а вот у нефтяников ни разу, — ответил Алесич.

— Ну, если много где, то у нас научишься. — Бригадир улыбнулся в густые усы, спросил: — Белорус?

— Белорус.

— Очень хорошо. А то работаем в Белоруссии, а в бригаде ни одного белоруса. Всякие национальности есть, а белоруса нет. Теперь комплект. Садись в «рафик». — И приказал молодому парню, сидевшему в машине. — А ты, Мурат, останься. Иди, дорогой, на промузел, смотри, чтобы скорее раствор везли. С ними и приедешь. — И уже в дороге, когда выехали за город, бригадир подсел к новичку, спросил: — Местный, приезжий?

— Местный. Работал на триста пятой.

— Дорогой ты мой, так ты лучше нас знаешь, как и что там, под землей. Помолчал, вглядываясь в окно. — Понимаешь, сколько ни живу, сколько ни смотрю, а все равно тянет посмотреть в окно. Люблю вашу землю. Ровно, и много речек, много лесов. Всего много. У нас дома, понимаешь, горы и горы. Одну гору обошел, а там еще одна, потом еще и еще. А тут… Небо, глаз не хватает. Хорошая у вас земля. А люди еще лучше. Я приехал сюда учить ваших джигитов добывать нефть. У нас она давно, с детства привыкаем. Приехал холостяком. Долго был холостяком. Хоть наши кавказские красавицы на весь мир славятся. Косы, как ночь, глаза, как глубокие колодцы. Глянешь раз — и пропал на всю жизнь. Там я выдержал. А здесь сдался. Поднял руки вверх и говорю: «Бери, синеглазая Лида, я твой на всю жизнь!» Теперь только жалею, что поздновато у вас нашли нефть. Больше бы джигитов бегало в детский садик.

Всю дорогу Алесич присматривался к бригадиру, прислушивался к его разговорам с членами бригады, к шуткам, которыми обменивались между собой рабочие, не забывая иногда пульнуть колючее словцо и в адрес бригадира. Создавалось впечатление, что отношения между рабочими и бригадиром слишком уж свойские, чуть не панибратские. При таких отношениях трудно поддерживать дисциплину, а без дисциплины что за работа. Но как же удивился Алесич, когда увидел этих «несерьезных» людей у станка-качалки, который им надо было отремонтировать.

Качалка застыла, опустив к самой земле свою луноподобную голову, чем-то напоминая усталую лошадь, спрятавшуюся в зарослях высокой травы от мух.

— Давно не ступала здесь нога нашего брата, — сказал Мустафаев, собирая у станка своих помощников. — А вы знаете, что для нашего управления каждая недодобранная тонна нефти? Значит, так… Надо оживить эту скважину. Мы не знаем, что там такое. Оборвались штанги или, может быть, запарафинились трубы. А может, то и другое. Поэтому сначала поднимем штанги… Понятно? За дело! Ты, — глянул на Алесича, — будешь помогать машинисту подъемника. Присматривайся, как и что. Нам нужен еще один машинист. Учись.

Закрепив подъемную вышку оттяжками, начали поднимать штанги. Их складывали здесь же, рядом со скважиной, одну на другую, как обычно складывают длинные жерди. Штанги были замасленные, с прилипшими к ним наплывами парафина, комками песка и глины.

Все работали молча и сосредоточенно, без суетни, точно выполняя команды своего бригадира.

Незаметно минула половина дня.

Машинист подъемной установки — фамилия у него была Запорожец, хотя он ничем не походил на запорожца, какими их рисуют в книгах, — несколько раз довольно многозначительно поглядывал на солнце.

— Тарас, глаза ослепишь, — заметил ему Мустафаев. — Поднимем штанги, поедем на обед.

Подняли обломанную штангу. Ее конец был тонкий, заостренный. Она и обломилась в этом, тонком месте.

— Перетерлась, — сказал Мустафаев и махнул машинисту, чтобы тот глушил двигатель. — Или в скважине где-то изгиб, или песчаная пробка, одно из двух. Вот что, Степан, — обратился бригадир к водителю «рафика», — поедешь в цех. Пусть сейчас же подбросят пару новых штанг. Может, и еще какую-нибудь придется менять. И колокол. Без него остальные штанги мы не поднимем. По дороге подбросишь нас в столовку. Сам пообедаешь после. Ну, товарищи, по коням, как говорят у нас на Кавказе.

Все сели в «рафик». Когда отъехали немного, Мустафаев сказал Алесичу:

— Будешь хорошим ремонтником. У тебя есть реакция. Я наблюдал. Для ремонтника реакция — все. В нашем деле, бывает, и секунда много значит…

В коридоре столовой сняли брезентовые куртки, повесили на крюки, помыли руки и направились в зал. Там уже никого не было. Официантки прибирали помещение.

— Салям алейкум! — поздоровался Мустафаев, взял поднос и прошел в раздаточную.

Ели, как и работали, молча и сосредоточенно.

Алесич вдруг услыхал, как кругом задвигались. Глянул — все смотрят в одну сторону, куда-то за его спину.

— Добрый день! — послышался тихий Катин голос. — Приятного вам аппетита!

Оглянулся. Встал за столом, чувствуя, как лицо покрывается испариной. Какое-то время стоял молча, не в силах пошевелить онемевшим языком.

— А я смотрю, смотрю, ты это или не ты?

Загремели табуретки. Ремонтники как по команде поднялись и вышли.

— Давно ты здесь? — чуть сдержанный смех Кати. Ее серые глаза радостно заблестели.

— А ты? — выдохнул Алесич.

— Пару недель.

— Я тоже… — набрал полные легкие воздуха Алесич и заговорил уже более спокойно: — Уволился с триста пятой сразу после тебя. Что случилось? И не сказала…

— Долго рассказывать.

— Может, встретимся? Ты во сколько кончаешь?

— В восемь…

— Зайти за тобой?

— Зайди, — как-то безразлично сказала Катя и, взяв посуду, пошла на кухню.

Алесич стоял и смотрел ей вслед, пока Катя не скрылась в дверях. Теперь его смутило то, что она так спокойно рассталась с ним. Будто была недовольна чем-то. Будто ей все равно, встретятся они в восемь или не встретятся. И он тоже хорош. Можно было поговорить, никто им не мешал. Но поздно, не побежишь же вслед.

Вышел из столовки, присоединился к товарищам, что топтались, балагуря, в ожидании «рафика».

— Друзья! — весело начал Тарлан Мустафаев. — Позор, позор бригаде, если такое солнышко взойдет над другим трудовым коллективом. Дорогой наш Алесич, честь нашей бригады в твоих руках. У меня, друзья, такое предложение. Если Алесич не завоюет эту сероглазую, мы исключим его из бригады. Кто «за»?

Все дружно подняли руки.

Когда подъезжали к скважине, Мустафаев, наклонившись к самому уху Алесича, спросил:

— Во сколько надо?

— В восемь.

— Отпустим.

Работал Алесич, как во сне, почти не сознавая того, что делает. Перед глазами стояла Катя. Снежным комом нарастали слова, которые он сегодня скажет ей. Когда же Алесич слишком уж погружался в свои мысли, к действительности его возвращал окрик кого-либо из рабочих или даже самого бригадира. Но никто не укорял, не злился. Понимали, что творится у мужика на душе.

Время приближалось к восьми, а штанги еще не успели опустить. Алесич заволновался, раза два растерянно глянул на часы. Это усек бригадир.

— Слушай, — сказал он. — Бери «рафик» и поезжай. Без тебя справимся. Настоящий джигит не должен опаздывать. Машину назад пришлешь.

В окнах столовки еще горел свет, бросая желтые пятна на серый асфальт перед зданием, на клумбу-холмик с почерневшими стеблями от бывших цветов. Алесич стоял поодаль, в темноте, куда не доставал свет, не спуская глаз с дверей.

Подошел старенький автобус. В окнах столовки потух свет. Теперь сверкала только лампочка над дверьми. Какое-то время спустя женщины с тяжелыми сумками направились к автобусу. Последней показалась Катя — в белом платочке и темном пальто. Заперла дверь, постояла, огляделась.

Алесич подался ей навстречу.

Катя махнула водителю рукой, давая знак, чтоб ехали, ее не ждали. Воздух наполнился чадным бензиновым перегаром, автобус тронулся, стал поворачивать на дорогу, ощупывая ее фарами.

Дорога шла через поле, блекло освещенное молодым месяцем. Впереди мигал огнями Зуев. Сбоку от цеха подготовки нефти колыхалось слабенькое пламя.

— Я искал тебя, — сказал Алесич.

— Я знала. Поэтому и осталась здесь.

— Почему же ты тогда ничего не сказала?

— А зачем? — засмеялась Катя.

Алесич насупился. Какое-то время они молчали. Она шла, повесив на плечо небольшую сумочку, размахивая свободными руками. После кухонной жары ей, наверное, приятно было шагать полем и дышать прохладным вечерним воздухом. Алесич смотрел на нее, такую близкую и таинственную при слабом, призрачном свете месяца, и злился, что все слова, которые он запасал для нее, точно вымело из головы. И уже на подходе к городу, понимая, что там, на осветленных улицах, он ничего ей не скажет, решительно начал:

— Слушай, Катя. Я имею приказ своего бригадира Тарлана Мустафаева. Он сказал, что если я не завоюю тебя, то исключит меня из своей бригады… Вот так, Катя.

Она глянула на него блестящими, темными в ночной серости глазами:

— А без приказа ты… не можешь?