Остров Пингвинов ; Рассказы Жака Турнеброша ; Семь жен Синей Бороды ; Боги жаждут

Комментарии [общие]

«Остров пингвинов» — произведение А. Франса, во многих отношениях подводящее итог большой полосе творческого развития писателя и открывающее новый период в его деятельности публициста и художника. Вместе с тем — это один из шедевров сатиры в мировой литературе.

«Остров пингвинов» первоначально представлял собой небольшой рассказ из восьми главок — пародию на жития святых и церковные чудеса. Здесь говорилось о житии святого Маэля, об искушении его королевой Гламорганой и о том, как в старости он по ошибке окрестил пингвинов, которые, по решению небесного совета, были превращены после этого в людей. В таком виде, под заголовком «Остров пингвинов, рождественский рассказ», новое произведение А. Франса появилось 17 декабря 1905 г. в рождественском номере газеты «New-York Herald» (иллюстрированное приложение к европейскому изданию этой газеты).

Однако этим не исчерпывались все сатирические возможности найденного Франсом сюжета; уже 8 апреля 1906 г. в той же газете был напечатан «Дракон острова Альки» — рассказ из одиннадцати главок, с некоторыми изменениями использованных впоследствии в романе.

К концу года писатель отдает в «New-York Herald» (рождественский номер, 16 декабря 1906 г.) новый рассказ «Агарик и Корнемюз, пингвинская история», где в рамке сюжета о пингвинах повторяются мотивы «Современной истории» — показывается реакционная роль церкви в политической борьбе Третьей республики.

Если иметь в виду, что почти в эти же годы А. Франс работал над историей Жанны д’Арк, над такими антицерковными новеллами, как «Похвальба Оливье», «Чудо святого Николая», «Чудо, сотворенное сорокой», то станет ясно, что и «Остров пингвинов» вырос из сатиры на католическую церковь.

Только через год появляется свидетельство более широкого замысла: 15 декабря 1907 г. в рождественском номере «New-York Herald» напечатана «История без конца», которая с некоторыми изменениями составит впоследствии заключительную часть романа.

В окончательной редакции «Остров пингвинов» вышел отдельной книгой в издательстве Кальман-Леви 14 октября 1908 г. В том же 1908 г. роман появился в русском переводе в Петербурге. Предвидя цензурные затруднения, переводчица Зинаида Венгерова проявила, как выразился в своем донесении начальству цензор, «похвальную осторожность», смягчив или выпустив многие острые места, в результате чего русский текст романа Франса существенно отличался от подлинника. Печальна была судьба второго русского перевода «Острова пингвинов», сделанного Я. Мацкевичем и И. Хвойником и вышедшего в начале 1909 г. в Москве, в книгоиздательстве «Заря». Уже 15 мая Московский комитет по делам печати доносил прокурору Московского окружного суда по поводу «Острова пингвинов»:

«Красной нитью через все произведение проходит нагло-кощунственное глумление над христианством и специально над св. таинствами крещения и причастия и над поклонением святым мощам».

Таким образом царскую цензуру встревожил прежде всего антирелигиозный характер «Острова пингвинов». Комитет по делам печати наложил на книгу арест и потребовал привлечения к судебной ответственности всех лиц, причастных к изданию. Приговором Московского окружного суда от 10 февраля 1911 г. было постановлено книгу Франса в переводе на русский язык уничтожить.

«Остров пингвинов» продолжает лучшие национальные традиции антиклерикальной и антирелигиозной сатиры; здесь царит дух Вольтера и Рабле, дух свободомыслия и ненависти ко всякому мракобесию. Почти каждая из новелл, составивших книгу,— это «философская повесть» в духе XVIII в., форма, излюбленная Франсом еще в раннем творчестве. А. В. Луначарский справедливо отмечал, что в своей фантастике Франс является «прямым потомком Вольтера», причем сознательно стилизует эти свои произведения, ибо «он преследовал те же цели, что Вольтер, продолжал дело Вольтера». Не только своеобразная реалистическая фантастика «Острова пингвинов», сквозь которую всегда просвечивает живая жизнь Франции, восходит к Просвещению; Франс порой откровенно использует литературные приемы своих учителей; так, подобно тому как это было в «Персидских письмах» Монтескье или в «Простодушном» Вольтера, в книге Франса нелепости социальной действительности показываются через обостренное восприятие неискушенного наблюдателя: ученый пингвин доктор Обнюбиль отправляется в незнакомую ему страну Атлантиду; «молодой малайский махараджа Джамби» с удивлением наблюдает империю вояки Тринко. В книге Франса поражает многообразие художественных средств, от пародии и тонкой иронии до раблезианской гиперболы, злого гротеска, прямой буффонады (как в сцене «укрощения дракона» девой Орброзой). Кажется, что рядом с умной издевкой Вольтера в некоторых местах книги слышится буйный хохот Рабле.

Как антиклерикальная и антирелигиозная сатира, «Остров пингвинов» закономерно вытекает из предыдущего творчества Франса, из его постоянной борьбы против католицизма, начатой еще во времена «Коринфской свадьбы» и продолженной в «Таис» и «Аметистовом перстне». Но в окончательной редакции это произведение значительно переросло рамки первичного замысла. Антиклерикальная тема приобрела подчиненное значение, а произведение в целом превратилось в беспощадный памфлет против всей цивилизации классового общества, в особенности буржуазной цивилизации.

«Остров пингвинов» стоит в том же ряду, что «Путешествия Гулливера» Свифта, «История одного города» Салтыкова-Щедрина. Подобно Щедрину, Франс выдает «Остров пингвинов» за историческое исследование; при этом он высмеивает буржуазную историографию. Сама композиция книги пародирует официальные учебники истории Франции. Для вящей научности в ней сохранена даже общепринятая историческая периодизация: Древние времена, Средние века и Возрождение, Новое время, Новейшее время; в книге распознаются многие персонажи и события французской истории — древняя королевская династия Меровингов (династия Драконидов), Карл Великий (Дракон Великий), Столетняя война с Англией (война королевы Крюша́ с дельфинами), французская революция конца XVIII в., Наполеон (Тринко) и т. д. Наконец, постоянные ссылки на «документы» (часто вымышленные) и «теоретическое» введение к истории пингвинов довершают пародию.

На рубеже XIX и XX вв. Франс обратился к жанру социального романа из современной жизни, но его интерес к исторической тематике не ослабел; долгие годы работает он над «Жизнью Жанны д’Арк» (1904—1908), создает множество рассказов на исторические сюжеты, обдумывает роман о Наполеоне, о французской революции конца XVIII в. и т. д. Взгляд писателя на исторический жанр в литературе меняется. В 80—90-е гг. XIX в., в период написания «Таис» и «Прокуратора Иудеи», А. Франс вслед за релятивистом Ренаном отрицал историческую науку как таковую, считал бессмысленными всякие попытки толковать исторические факты и устанавливать закономерности в истории. Он утверждал, что поэт скорее, чем ученый, может проникнуть в историю и воскресить прошлое силой своего воображения. Единственной задачей исторического жанра в литературе он считал воссоздание психологии, страстей, деталей быта отдаленных эпох. Теперь же, в произведениях девятисотых годов, Франс стремится обобщить исторические факты, установить причины и следствия событий и даже ставит вопрос о перспективах исторического развития («На белом камне», «Остров пингвинов»). В «Острове пингвинов» Франс пародирует не историческую науку вообще, а эмпирический метод буржуазных историков, бессмысленное собирание мертвых фактов. «Разве мы стремимся извлечь из текста, из документа хотя бы крупицу жизни или правды? Мы попросту, не мудрствуя лукаво, издаем тексты. Мы во всем придерживаемся буквы»,— иронически пишет он в «Предисловии».

Дружелюбная усмешка над оторванными от жизни учеными с их бесполезной эрудицией (Сильвестр Боннар, г-н Пижоно) сменяется теперь в творчестве Франса беспощадным осмеянием мертвой науки. В «Острове пингвинов» появляется гротескный образ историка Фульгенция Тапира, тонущего в море никому не нужных исторических документов, а в «Восстании ангелов» (1913) — образ полусумасшедшего маньяка библиотекаря Сарьетта, который не дает людям дотронуться до книг и тратит долгие годы на составление каталогов, в которых никто, кроме него, не в состоянии разобраться.

Более того, Франс, автор «Острова пингвинов», ясно видит классовый характер буржуазной исторической науки и направляет острие своей сатиры именно против тех историков, которые, «списывая друг у друга», потакают обывательским вкусам и являются апологетами ненавистного писателю буржуазного общества.

«Если вы хотите, чтобы ваша книга была хорошо принята,— пишет он в «Предисловии»,— не упускайте в ней ни малейшего повода прославить добродетели, составляющие основу всякого общества: почитание богатых, благочестие и особенно смирение бедняков — этот краеугольный камень общественного порядка. Заверьте читателей, что происхождение собственности, благородного сословия и жандармерии будет рассмотрено в вашем труде с подобающим уважением».

Этой иронической декларацией А. Франс заранее отвергал нападки на «Остров пингвинов», которые он справедливо предвидел (виднейшие французские критики — Мишо, Виктор Жиро — враждебно встретили книгу), а также отвечал на неодобрительные отзывы буржуазных историков о незадолго до того опубликованной «Жизни Жанны д’Арк».

Полемика с буржуазной историографией пронизывает все связанные с историей произведения Франса тех лет и прежде всего «Остров пингвинов», в котором перед автором не столько историческая, сколько сатирическая задача. Бесполезно искать в этом произведении, как в других книгах Франса, историческую экзотику, полнокровные образы, последовательное изложение исторических событий. Центральное место здесь (даже по количеству страниц) занимает сатира на буржуазную Францию, чуть прикрытая прозрачной аллегорией; все предыдущие главы книги только подводят к этой главной теме; фантастическая история пингвинов нужна Франсу для того, чтобы осмеять идею разумности и незыблемости буржуазного общества, показать истоки собственнического строя и его историческую обреченность.

В оценке феодального прошлого Франс перекликается с гуманистами и просветителями. Перефразируя Вольтера, он пишет: «Как сказал один из великих писателей Альки, жизнь народа соткана из преступлений, бедствий и безумств»; подобно Вольтеру и Рабле, он высмеивает теорию божественного происхождения королевской власти (первый король пингвинов, основатель династии — сын разбойника и вора Кракена), развенчивает восхваляемых историками монархов (Дракон Великий, королева Крюша́ и др.), обличает феодальные войны, церковные чудеса. Антирелигиозные страницы «Острова пингвинов» не раз заставляют вспомнить «Орлеанскую девственницу» Вольтера. В главах «Марбод» и «Знаки на луне» А. Франс противопоставляет феодальному средневековью античность и прославляет прогрессивную культуру Возрождения. Но прошлое интересует его в свете основной задачи книги — сатиры на современность; этим объясняется фрагментарность ее композиции и беглость некоторых разделов, отмеченная самим автором. (Так лишь несколько строк посвящено революции 1789 г.)

Изображение пингвинской буржуазной республики преемственно связано с «Современной историей» и также представляет собой острый политический памфлет. Здесь те же события, сходные образы, эпизоды, порой та же авторская интонация. С гневом и сарказмом рисует Франс насквозь прогнивший государственный строй, всеобщую продажность, алчность и разложение. Прикрываясь видимостью демократии, в Пингвинии фактически хозяйничает финансовая олигархия. Автор язвительно замечает, что слово «республиканцы» стало в буржуазной республике синонимом слов «поддельщики» или «плуты». Перед читателем проходит галерея стоящих у власти авантюристов, спекулянтов, бездарностей и пройдох. Политическое лицо буржуазной демократии художественно обобщено в гротескном образе министерства Визира, о котором в специальном авторском примечании сказано, что оно «оказало значительное воздействие на судьбы страны и всего мира».

Но даже такая республика в опасности: ее хозяевам-финансистам по существу безразлично, какой политический строй в их стране, так как они уверены, «что могут беспрепятственно действовать при любом правлении»; но они в любую минуту готовы продать республику ради монархии, «лучше всего вооруженной против социалистов». Как и в «Современной истории», Франс показывает заговор против республики, в котором объединились финансисты, аристократы, церковь и военщина. Благочестивый Агарик, князь де Босено, виконтесса Олив, интригующие для восстановления на престоле последнего потомка драконидов — принца Крюшо,— достойные собратья Жозефа Лакриса, баронессы де Бомон, стремящихся возвратить на французский престол Орлеанскую династию, свергнутую революцией 1848 г. Заговор эмирала Шатильона воспроизводит перипетии провалившейся в конце 80-х гг. попытки генерала Буланже произвести во Франции государственный переворот.

Блестящий образец сатирического мастерства Франса — эпизод «Дело о восьмидесяти тысячах копен сена», с вольтеровским остроумием высмеивающий буржуазное правосудие. Основой для этого сюжета послужил нашумевший в 90-е годы судебный процесс французского офицера Дрейфуса, ложно обвиненного в государственной измене, процесс, явившийся поводом к ожесточенной борьбе реакционных и прогрессивных сил страны. В свое время А. Франс, так же как Эмиль Золя, принял активное участие в этой борьбе на стороне демократии и затем, по свежим следам событий, рассказал о них в «Современной истории». В «Острове пингвинов», вновь возвращаясь к этому эпизоду из политической жизни Франции, Франс ставит перед собой задачу на единичном примере показать гнилость всей нравственно-политической системы буржуазного общества.

Но если А. Франс с огромной художественной убедительностью разоблачил реакционную клику Гретоков, Пантеров и их соратников, то прогрессивный лагерь, противостоявший реакции, в книге показан мало. В действии даны только одиночки-гуманисты: писатель Коломбан, астроном Бидо-Кокий, а также садовод Шоспье. В «Острове пингвинов» излюбленные герои Франса выходят из своего уединения, чтобы броситься в гущу общественной борьбы; однако их деятельность носит печать донкихотства, ибо сам автор в этот период уже разочаровался в борьбе в одиночку. С горечью отмечает А. Франс слабость и разрозненность социалистического движения во Франции (об этом он писал и в романе «На белом камне» и, еще раньше, в «Современной истории»), отсутствие единства в рядах социалистов в минуту, когда над республикой нависла угроза. Наконец, с большой проницательностью он бичует предательство и оппортунизм лидеров II Интернационала в сатирических образах «товарищей» Лариве и Лаперсона. Что же касается народных масс, то они проходят лишь на заднем плане романа, как некая страдающая и пассивная толпа, хотя симпатии автора явно на их стороне. Франс лишь мельком упоминает о том, что единственная надежная опора буржуазно-демократической республики — это рабочие, хотя они «и не получили от нее облегчения своей участи», что именно рабочие, «выступая на ее защиту в дни опасности, валили толпами из каменоломен и эргастул» и были «готовы умереть за нее».

«Остров пингвинов» создавался в годы усилившейся во всем мире реакции после поражения русской революции 1905 г., которую Франс горячо приветствовал и справедливо оценил как всемирно-историческое явление. Писатель наблюдал мировой промышленный кризис 1907 г., жестокую расправу с бастующими рабочими, с крестьянскими восстаниями во Франции, увеличение налогового гнета во всех странах, повсеместное ренегатство и оппортунизм социал-демократических лидеров, гонку вооружений и подготовку великими державами грабительской войны. Тяжелое впечатление от этих событий не могло не отразиться на книге и усилило мрачный колорит ее последних частей.

Самым страшным порождением капитализма в глазах Франса были войны. И в публицистике и в художественном творчестве он многократно указывал на это и решительно выступал против войны. Обличение агрессивных войн — одна из главных сквозных тем «Острова пингвинов». Не случайно раздел «Новое время» начинается с двух рядом стоящих эпизодов «Тринко» и «Путешествие доктора Обнюбиля», в которых показано, что история буржуазного общества начинается и кончается войной. В главе о Тринко, в котором нетрудно узнать Наполеона I, Франс продолжает разоблачение наполеоновской легенды, начатое еще в произведениях 80—90-х гг. («Мюирон», «Бонапарт в Сан-Миньято», «Красная лилия»). Но если прежде устами одного из своих героев он называл Наполеона «гением посредственности», «революцией в ботфортах», то теперь Наполеон для Франса «убийца республики», олицетворение милитаризма и политической реакции, «новый дракон» пингвинов, который «в течение четырнадцати лет, подобно аисту, призванному на царство лягушками, пожирал их своим ненасытным клювом», опустошил страну войнами и превратил своих подданных в калек.

Империя Тринко — прошлое Франции; в Атлантиде (Соединенных Штатах Америки), где законодатели, «положив ноги на пюпитры», в пять минут решают вопрос об истребительных «промышленных войнах» против малых народов, которых они хотят заставить покупать их колбасы и подтяжки, писатель с тревогой видит будущее своей страны. Американский эпизод включен был в книгу только в последней редакции, как бы для того, чтобы показать, что Пингвиния не исключение, а лишь частица мировой системы капитализма.

По силе обличения, по тону, по зловещему колориту франсовская сатира на американскую демократию приближается к «Американским памфлетам» М. Горького. Как и Горький, А. Франс видит в «величайшей из демократических республик» наиболее уродливую форму буржуазной цивилизации; Гигантополис — тот же Город Желтого Дьявола. Знаменательно, что оба произведения созданы почти одновременно. «Американские памфлеты» Горького были опубликованы на английском языке в американской прессе в 1906 г. и должны были произвести сильное впечатление на Франса, который внимательно следил за деятельностью Горького, состоял с ним в переписке в связи с событиями русской революции 1905 г. и публично горячо протестовал против ареста Горького царским правительством. Сходство картины Америки в произведениях обоих писателей лишний раз подтверждает принадлежность А. Франса к прогрессивному лагерю в литературе.

Однако в «Острове пингвинов» нашли отражение глубокие противоречия мировоззрения Франса. Заключительная часть книги, «История без конца», рисует безотрадную перспективу вырождения человеческого общества, достигшего своего апогея. Тот же самый А. Франс, который с такой пылкостью приветствовал революцию 1905 г., в год выхода «Острова пингвинов» писал в своих статьях об «исторической неизбежности» социалистического строя и называл себя убежденным социалистом, не нашел в своем романе места для изображения борющегося и побеждающего народа. В будущем он видит не массовое революционное движение пролетариата, а бессмысленную разрушительную деятельность разрозненных анархических групп. Франс всегда отрицательно относился к анархизму, и современная прогрессивная французская критика не без оснований усматривает в финале «Острова пингвинов» грозное предостережение рабочему классу Франции, картину того, что может ожидать его в будущем, если не будет преодолена слабость и разрозненность социалистического движения, которую наблюдал на своей родине писатель.

Задавая себе вопрос о дальнейшей судьбе человечестве, А. Франс не находит решительного ответа,— над ним тяготеет старый груз скептицизма: то берет верх его вера в светлое будущее, то — горький пессимизм. В период общественного подъема, в 1904 г., писатель создает социалистическую утопию романа «На белом камне»; под тяжелым впечатлением от поражения революции 1905 г. в России и подавления вызванного ею освободительного движения в других странах, в обстановке политической реакции, в 1907 г. он пишет «Историю без конца», мрачную утопию в духе «Машины времени» Г. Уэллса (1895) или «Межзвездного скитальца» Д. Лондона (1915).

Следует отметить, что в варианте 1907 г. «История без конца» завершалась картиной запустения после взрыва столицы Пингвинии и обрывалась на словах: «На склоне холма, в саду Форта св. Михаила дикие кони щипали сочную траву». О том, что будет после крушения капиталистической цивилизации, тогда вопрос не ставился.

Через год, включая этот эпизод в роман в качестве его последней главы, Франс дописал еще одну страницу, показав возрождение буржуазной цивилизации в ее прежнем виде…

Автор сам делится с читателем основаниями для такого безнадежного вывода: он заменяет эпиграф к «Истории без конца» и на место стиха из библии, говорящего о гибели погрязшего в пороках города Содома, помещает следующие горькие строки: «После того как французы освободились из-под власти королей и императоров, после того как они трижды провозглашали свою свободу, они подчинились воле финансовых компаний, которые располагают богатствами страны и при помощи купленной прессы воздействуют на общественное мнение».

Эти слова написаны криптограммой, которую читатель должен расшифровать, и это как бы подчеркивает, что они являются ключом к книге. По словам Мориса Тореза, А. Франс «сумел разглядеть, кому именно в нашей „демократической“ стране принадлежит подлинная власть» ^{435}; но неблагоприятный поворот исторических событий, временная победа реакции в период создания романа вызвали у Франса, автора «Острова пингвинов», сомнение в возможности навсегда сокрушить ненавистное ему общество. В этом проявилась неустойчивость идейной позиции писателя в первое десятилетие XX в.

Однако для Франса ясно, что буржуазная цивилизация исчерпала себя, что у нее нет будущего, она может только топтаться все в том же кругу, что капитализм обречен историей и неизбежно погибнет под тяжестью собственных противоречий. И в этой мысли большая правда «Острова пингвинов», хотя это не вся правда истории, так же как Франс — автор этой книги — еще не весь Франс. Дальнейшая жизнь и деятельность писателя показали это с достаточной убедительностью.

Сборник «Рассказы Жака Турнеброша» вышел в свет в декабре 1908 г. в издательстве Кальман-Леви. Большая часть вошедших в него новелл была опубликована в периодической прессе еще в 90-е гг. XIX в. и перекликалась с произведениями Франса тех лет, в особенности с книгами о Куаньяре (об этом говорит само название сборника: Жак Турнеброш, как и его учитель аббат Жером Куаньяр,— главные герои «Харчевни королевы Гусиные Лапы» и «Суждений господина Жерома Куаньяра»). С другой стороны, новеллы сборника связаны с историческими интересами Франса начала 900-х гг. и объединены исторической тематикой. Из девяти новелл, составляющих сборник, действие четырех приурочено к XV в., который в эти годы особенно интересовал писателя в связи с его работой над «Жизнью Жанны д’Арк».

В новелле «Брат Жоконд» (впервые опубликована в приложении к газете «New-York Herald» 18 декабря 1904 г.) дается развернутая картина жизни Франции времен Столетней войны. Столетняя война с Англией (1337—1453) началась при первом короле династии Валуа Филиппе VI и принесла Франции неисчислимые бедствия и страшное разорение. Непосредственным ее результатом были непрекращающиеся крестьянские восстания, крестьянская война «Жакерия» и парижское восстание Этьена Марселя в середине XIV в. Положение осложнилось тем, что при психически больном короле Карле VI (1380—1422) началась ожесточенная усобица двух феодальных клик, стремившихся захватить государственную власть, чинивших насилия и расхищавших казну,— борьба «бургундцев» и «арманьяков». Во главе одной клики стояли герцоги Бургундии, представлявшей собой в то время сильное государство, во главе другой — герцоги Орлеанские и их родственники графы Арманьяки. Воспользовавшись смутой, английский король Генрих V наголову разбил французов под Азенкуром (1415) и постепенно захватил почти всю Францию и Париж. Герцог Бургундский Филипп II Смелый вошел в открытый союз с англичанами и вскоре сделался хозяином Парижа. В мае 1420 г. больной король Карл VI, находившийся целиком под влиянием бургундской партии, заключил договор с Генрихом V английским, по которому тот делался правителем Франции, а после смерти Карла VI — французским королем в обход прав дофина (наследного принца, будущего короля Карла VII). Однако оба короля, Карл VI и Генрих V, умерли в один год (1422), и во Франции оказалось два новых короля: на севере Генрих VI английский (малолетний сын умершего Генриха V, за которого правил регент герцог Бедфорд), а на юге Карл VII, который и не подумал отказываться от престола. Война возобновилась с новой силой, англичане осадили город Орлеан — ключ к югу Франции; и тогда началась партизанская народная война против захватчиков, выражением которой явилась деятельность Жанны д’Арк. Именно к этому периоду отнес Франс действие новеллы «Брат Жоконд», воскрешающей один эпизод из осады Парижа войсками Жанны д’Арк и Карла Валуа. С обычным для Франса знанием исторических деталей и ощущением эпохи воссоздана атмосфера Парижа XV в., атмосфера военной и политической смуты, религиозного исступления, темных суеверий. В новелле нашли отражение гуманистическая позиция автора и вместе с тем его скептический подход к истории, характерный и для других произведений того же периода; полуосознанные попытки монаха Жоконда протестовать против междоусобицы и войны, его призывы к миру остаются непонятыми. Жоконд гибнет от рук тех же самых средневековых людей, которые допустили сожжение как колдуньи народной героини Жанны д’Арк.

Новелла «Жeнщины из Пикардии, Пуатье, Тура, Лиона и Парижа», а также «Паштет из языков» были впервые опубликованы в газете «Écho de Paris» 6 сентября 1893 г. вместе с двумя другими произведениями Франса под общим заглавием «Благочестивые рассказы брата Оливье Майяра». Сюжет первой новеллы был кратко изложен писателем еще ранее, в статье из серии «Литературная жизнь» — «Народный проповедник Оливье Майяр» (газета «Temps», 3 апреля 1892 г.). В последующие годы, до включения в сборник, эта новелла появлялась в печати под названием «Пять красавиц». Новелла «Паштет из языков» в марте 1895 г. была опубликована в газете «Univers illustré» под названием «Любимое блюдо дьявола». Оба произведения написаны в форме назидательных притч и содержат антиклерикальную сатиру. Не случайно Франс связывает их сюжеты с именами монахов-проповедников позднего средневековья, в частности с Оливье Майяром (XV в.); проповеди последнего были использованы писателем для многих новелл «Перламутрового ларца».

Сюда же примыкают новеллы «Чудо, сотворенное сорокой» (впервые появилась в приложении к «New-York Herald» 23 марта 1902 г.) и «Новогодний подарок мадемуазель де Дусин» (впервые напечатана в «Temps» 31 декабря 1892 г.). В первой содержится издевка над церковными чудесами, вторая высмеивает ханжескую церковную мораль.

Новелла «Хорошо усвоенный урок», сюжет которой был изложен в упомянутой выше статье Франса об Оливье Майяре («Temps», 3 апреля 1892 г.), впервые появилась в «Écho de Paris» 6 сентября 1893 г., затем подверглась переработке и до включения в сборник печаталась также под названием «История о некоем священнике, кокетке и черепе». Это произведение, написанное в духе итальянских новелл эпохи Возрождения, подобно им, прославляет земные наслаждения в противовес христианскому аскетизму.

Наконец новелла «О некоем в ужас повергающем изображении» была первоначально предназначена в качестве завершающей главы для романа «Господин Бержере в Париже» (последняя часть тетралогии «Современная история»); эта глава была даже напечатана, но затем снята автором и опубликована вместе со статьей о первопечатнике Иоганне Гутенберге под названием «Рассуждение Николя Ланжелье о призраках» (1900). К новелле был приложен портрет Николя Ланжелье (в действительности — самого Франса), что позволяет связать ее с романом «На белом камне», где действует тот же франсовский герой-гуманист. Новелла, стилизованная под средневековую летопись, написанная архаичным языком, представляет собой гимн жизнеутверждающему античному искусству. Рассуждения упоминаемого в новелле Филемона, который отвергает средневековый идеал воинской доблести ради человечности и мирного наслаждения красотой, воскрешают идеологию гуманистов Возрождения. Таким образом, большая часть «Рассказов Жака Турнеброша» тематически и идейно связаны между собой, несмотря на то, что создавались в разное время.

Новелла «Роксана» (впервые напечатана в феврале 1897 г. в газете «Cosmopolis») представляет собой эпизод из куаньяровского цикла и вновь выводит на сцену мудрого аббата-бродягу и его простодушного ученика. Сентиментальная история соблазненной девушки, ставшей знаменитой актрисой, в изложении Турнеброша получает своеобразный колорит повествования в стиле XVIII в.

Особняком стоит в сборнике новелла «Похвальба Оливье», созданная по мотивам средневекового французского народного эпоса (впервые напечатана 22 февраля 1893 г. в газете «Écho de Paris»). Сюжет ее взят из «Песней о деяниях» (Chansons de geste) X—XI вв., впоследствии использованных в рыцарских романах XIII—XIV вв. Большая часть этих поэм (к которым принадлежит знаменитая «Песнь о Роланде») рассказывала о подвигах франкских рыцарей в борьбе против арабов (мавров), вторгшихся в VIII в. из Испании в Южную Галлию; анонимные авторы поэм связывали эту борьбу с именами короля Карла Великого и его двенадцати пэров, которые стали героями целого цикла.

В основу новеллы Франс положил сюжет о «Паломничестве Карла Великого», в котором он нашел не только рассказ о чудесах богоматери, но и фольклорные мотивы похвальбы воинов, сказочных подвигов, наконец юного простодушно-лукавого героя, успешно преодолевающего все преграды, ускользающего от смертельной опасности, чтобы в конце концов прийти к полному торжеству и получить руку красавицы. Под пером А. Франса этот сюжет превратился в тонкую пародию, смысл которой в осмеянии церковных чудес.

Сборник «Семь жен Синей Бороды» появился 4 июня 1909 г. в издательстве Кальман-Леви. Из четырех составляющих его новелл три были напечатаны в периодике в предыдущие месяцы, так что сборник целиком относится к 1908 — началу 1909 г. и несет на себе печать творчества А. Франса этого периода. Все новеллы построены на сказочном или легендарном сюжете; но в них отсутствует мягкая доброжелательность, характерная для ранних франсовских произведений такого рода; теперь ее сменяет скепсис, злой обличительный смех, какой мы находим в «Острове пингвинов», вышедшем почти одновременно с новеллами этого сборника.

Первые две новеллы — «Семь жен Синей Бороды» (впервые опубликована в приложении к «New-York Herald» 12 апреля 1908 г.) и «История герцогини де Сиконь и г-на Буленгрена» — берут за основу широко известные волшебные сказки Шарля Перро. В этих новеллах отразился интерес А. Франса к народной сказке, внушивший ему многие страницы «Книги моего друга», несколько специальных статей и стилизованную под волшебную сказку «Пчелку». Но раньше мир сказки преломлялся у Франса сквозь призму свежего воображения ребенка, теперь же писатель подходит к сказкам как умудренный исследователь, с грустной скептической усмешкой. Мир фантазии переплетается в новеллах с прозой реальной действительности и гаснет, линяет от соприкосновения с ней. В новеллах снимается поэзия сказки: фантастический злодей Синяя Борода оказывается простаком, одураченным своими женами, при дворе Спящей Красавицы царят мелочные интриги, разбудивший ее прекрасный принц — это только «немецкий князек с хорошенькими усиками и толстыми ляжками», и самые удивительные чудеса не в состоянии убедить трезвого эпикурейца Буленгрена в существовании фей. В социальной действительности, окружающей писателя, нет места для поэзии.

«Чудо святого Николая» (новелла опубликована в приложении к «New-York Herald» от 12 апреля 1908 г.) — злая сатира на христианскую церковь, по тону не имеющая ничего общего с ироническими пересказами христианских легенд в «Перламутровом ларце». В основе новеллы — издевка писателя над церковной моралью с ее понятиями добра и зла. Святой Николай, воскресив убитых мальчиков, которые превращаются в распутного грабителя, ростовщика и еретика, думает, что действует «во славу господа», но на самом деле приносит в мир зло, тогда как раскаявшийся убийца Гаром становится святым, не приложив к тому никаких усилий. Эту парадоксальную ситуацию Франс первоначально предполагал разработать на другом материале: разбойники, убившие старуху, покаялись и вкусили после смерти райское блаженство, а их жертва умерла без покаяния и поэтому попала в ад. Нелепость догматического понимания церковью моральных категорий добра и зла наглядно выступает в обоих случаях.

В «Чуде святого Николая» высмеивается христианская «мудрость» самого святого, благочестивые иноки в своем монастыре, похожем на «клетку с обезьянами», религиозные фанатики, уподобляющиеся голым зверям на четвереньках, феодальные войны и бесчинства. По силе обличения эта новелла непосредственно примыкает к «Острову пингвинов».

Новелла «Рубашка» (впервые опубликована в журнале «Revue de Paris» 15 февраля и 1 марта 1909 г.) представляет собой типичную философскую повесть вольтеровского типа — излюбленный жанр А. Франса. Философский тезис об отсутствии счастья на земле иллюстрируется рядом эпизодов, связанных между собой проходящими героями, как это было в «Кандиде» Вольтера, «Персидских письмах» Монтескье и т. д. Франс также рисует широкую картину социальной жизни, полной бедствий, пороков, мнимых и действительных страданий, низких страстей; подобно просветителям, он осмеивает нравы высших классов. Но в новелле отсутствует просветительский оптимизм: по мысли Франса, богатство, слава, любовь, искусство бессильны дать счастье людям; мыслящие личности мучаются вопросами философии и религии; мертвая наука доводит библиотекаря Фруадефона до слабоумия, а растительное существование Муска — злая карикатура на счастье «естественного человека» Жан-Жака Руссо. Таким образом, социальная критика перерастает в новелле «Рубашка» в философский скепсис, характерный для А. Франса в первое десятилетие двадцатого века.

Исторический роман «Боги жаждут» впервые появился в журнале «Revue de Paris», где он печатался главами с 15 ноября 1911 г. до 1 января 1912 г. Отдельным изданием произведение вышло в свет 12 июня 1912 г. в издательстве Кальман-Леви. Через несколько месяцев в том же 1912 г. появился первый русский перевод романа.

Впоследствии, в 1923 г., еще при жизни автора, роман Франса был переделан Пьером Шен в пятиактную драму, которая шла в парижском театре «Одеон» под названием «Боги жаждут».

Эпоха французской буржуазной революции конца XVIII в. издавна занимала творческое воображение А. Франса как один из узловых моментов национальной истории. Еще в молодости писатель задумал роман на эту тему «Алтари страха», который не был осуществлен, но доставил материал для нескольких новелл, включенных в сборник «Перламутровый ларец» (1892). В это время Франс следовал за реакционными буржуазными историками, в частности за И. Тэном, и осветил события революции тенденциозно, в разрез с исторической правдой.

Позднее, в связи с усиленными научно-историческими занятиями, результатом которых была «Жизнь Жанны д’Арк», вновь вспыхивает интерес Франса к эпохе первой буржуазной революции, и он задумывает историческое исследование об одном из деятелей революции в духе своей работы о Жанне д’Арк. Сперва он выбрал Дантона, которого незадолго до того сделал героем своей драмы Ромен Роллан («Дантон», 1900), потом Робеспьера; однако ни один из этих замыслов не был приведен в исполнение; А. Франс в этот период уже отвергал взгляд на деятелей революции реакционных историков, но сам еще колебался в их оценке. В 1901 г. была опубликована книга либерального историка А. Олара «Политическая история французской революции», направленная против клеветнического труда о французской революции И. Тэна и представившая события в ином свете. В последующие годы вокруг книги Тэна разгорелись страстные споры среди историков не только Франции, но и других стран, в том числе России, споры, которые не могли пройти незамеченными для А. Франса.

Тщательно изучая эпоху, использовав огромный исторический материал, Франс от вождей революции переходит к ее рядовым участникам. Его внимание привлекает фигура участника революции, художника Пьера Прюдона (1758—1823), от которого уже недалеко до героя романа «Боги жаждут», художника Эвариста Гамлена. Роман и вырос из этих исторических замыслов. Даже имя Гамлена Франс нашел во французской истории XVIII в. С другой стороны, некоторые черты этого образа наметились уже в замысле новеллы «Инквизитор», которая так и не была написана.

По свидетельству самого автора, высказанному им в газетном интервью в 1911 г., роман окончательно сформировался и систематическая работа над ним началась около 1908 г., после завершения «Жизни Жанны д’Арк». В течение последующих лет Франс внес в роман много изменений, главным образом касавшихся освещения исторических событий и политических вопросов периода революции.

В романе «Боги жаждут» прежде всего поражает мастерски воссозданный колорит эпохи. Как и в период написания своего первого большого произведения на историческую тему, «Таис», Франс считал это главной задачей историка; он воскрешает с огромным знанием исторического материала неповторимый быт революционного Парижа 1793 г., внешний и духовный облик людей того времени, их интересы, тревоги, заботы. В книге немало исторически достоверных ярких сцен и эпизодов (например, описание деятельности революционных комитетов и других низовых органов якобинской диктатуры, описание переворота 9 термидора). Частные судьбы героев переплетаются с грандиозными событиями. Роман весь как будто освещен заревом революции, в нем чувствуется дыхание героической эпохи.

Но внешней картины и общей «психологической» атмосферы эпохи писателю уже недостаточно; скептическая благожелательность к самым различным жизненным позициям — пройденный этап для автора «Современной истории» и «Острова пингвинов». Он не может не ответить на вопрос о своем отношении к событиям, изображенным в романе, и к революции вообще.

Действие романа происходит в самый драматический момент революции: с апреля 1793 г. — кануна изгнания из Конвента жирондистов (выражавших интересы крупной буржуазии) — и до контрреволюционного переворота 9 термидора (27 июля 1794 г.), то есть охватывает весь период революционно-демократической диктатуры якобинцев. Это был период наивысшего развития революции и начала ее упадка.

Французская революция конца XVIII в. по своему объективному содержанию была буржуазной, то есть шла под руководством буржуазии и привела к победе класса буржуазии, но по движущим силам она была демократической,— огромную роль в ней сыграли народные массы. В 1793 г. якобинская диктатура выражала интересы и волю народных масс. Историческая роль якобинской диктатуры огромна: действуя от лица масс, опираясь на революционное большинство народа и в союзе с ним, якобинцы спасли буржуазную революцию от интервенции монархических армий и от внутренней контрреволюции и обеспечили выполнение главной исторической задачи того времени — ликвидацию феодализма.

Осуществление этой грандиозной задачи потребовало огромных трудов, жертв и предельного напряжения всех сил народа. В обстановке непрекращающейся войны, голода, разрухи, постоянных заговоров и мятежей против республики, сложной борьбы партий якобинский Конвент вынужден был в 1793 г. стать на путь революционного террора. Наряду с этим Конвент вел громадную созидательную работу во всех областях государственного строительства. В этом проявилась революционная сторона якобинской диктатуры.

Но когда основные задачи революции в области ликвидации феодальных отношений во Франции были разрешены, стала обнаруживаться буржуазная ограниченность якобинцев. Они не способны были удовлетворить нужды трудящихся, «плебейских масс», уничтожить нищету, голод, эксплуатацию, разрешить аграрный вопрос. Руководившие Конвентом Робеспьер и его сторонники не решились провести в жизнь даже свои собственные декреты о наделении бедняков имуществом за счет богачей, они обрушились с репрессиями на всех, кто так или иначе покушался на буржуазный принцип частной собственности (процессы эбертистов и «бешеных»), запретили стачки и союзы рабочих (на основе «закона Ла Шапелье», принятого еще в 1791 г.); за четыре дня до контрреволюционного переворота Парижская Коммуна, руководимая якобинцами, в полтора — два раза снизила заработную плату многим категориям рабочих, что вызвало недовольство в рабочих районах Парижа, вследствие чего они не оказали Робеспьеру и его сторонникам активной поддержки в решительную минуту (в романе это обстоятельство не отражено). Уже весной 1794 г. стало намечаться ослабление связи робеспьеристов с массами; они стали терять опору в народе — источнике их силы, а вместе с тем и способность противостоять контрреволюции. Это и привело к падению якобинской диктатуры 9 термидора.

В период создания романа «Боги жаждут» А. Франс пересмотрел свое былое отрицательное отношение к якобинцам. Теперь он видит масштаб их деятельности, их бескорыстие и нравственную высоту. В одном из газетных интервью тех лет Франс назвал Робеспьера «единственным подлинно государственным деятелем революции». В последнюю минуту он включил в роман «Боги жаждут» заново написанную главу (ныне глава XXVI), в которой ясно выразил свое новое понимание личности и роли Робеспьера. Образы Марата и Робеспьера в романе исполнены значительности. Главным героем произведения писатель сделал якобинца.

В первой редакции романа Гамлен был чеканщик по профессии и носил имя Жозефа Клемана; его образ был менее исторически конкретным и подвергся затем переработке в сторону углубления реализма. В 1924 г. в журнале «Comoedia» был опубликован первый вариант главы VI романа «Боги жаждут», где Жозеф Клеман, отдав свой хлеб голодной женщине с грудным младенцем, сейчас же садится за стол и пишет донос в трибунал на своего соседа Никола́ Бургада (впоследствии переименованного в Бротто). В окончательной редакции Франс снял этот эпизод, который противоречил художественной правде. Глава завершалась словами: «Этот человек непостижим. Все люди непостижимы»,— то есть конкретно исторические черты героя сводились к некоей вечной человеческой природе. Эварист Гамлен в последней редакции романа — прежде всего исторически правдивый характер рядового якобинца 1793 г. Все в нем типично, начиная от его профессии художника (большинство членов Конвента принадлежало к буржуазной интеллигенции) и до его наивной добродетели, преданности идее и беспощадности к врагам революции в сочетании с чувствительным сердцем.

В первой редакции романа Никола́ Бургад, который был тогда положительным героем, высказывал открытую враждебность революции и, как сообщал в своем доносе Жозеф Клеман, называл якобинский Конвент «национальной мясорубкой». В окончательной редакции Бротто, вызывающий более сложное отношение автора, глубже понимает события и уподобляет деятельность Конвента трагедии Шекспира.

Однако, изменив свой взгляд на якобинскую диктатуру, А. Франс дал в романе «Боги жаждут» ее неполное, одностороннее изображение.

Отвергнув реакционную историографию и опираясь теперь на труды буржуазно-либеральных и демократических историков, Франс и в этих новых источниках не нашел подлинно научного исторического анализа революции конца XVIII в. и правильной постановки вопроса о ее движущих силах. В его романе народные массы и их подлинная роль в революции не показаны; они фигурируют здесь лишь как страдающая, доверчивая, но темная толпа, которая не разбирается в существе событий и только несет на себе их тяжесть. В романе не раскрыта классовая борьба, лежавшая в основе борьбы политических партий периода революции. Поэтому писатель не мог до конца понять исторический смысл якобинской диктатуры. С одной стороны, он справедливо критиковал ее действительно слабые стороны: мечты о «справедливом» обществе, построенном на частной собственности, политику в области религии, робеспьеровский культ Верховного существа; с другой стороны, всю сложную проблематику революции он фактически свел к вопросу о революционном терроре, масштабы которого в романе сильно преувеличены. В действительности якобинский террор был направлен не против всего населения Франции, в том числе против простых людей, как это представлено в книге Франса, а в основном и главным образом против активных врагов революции; в значительной мере он явился ответом на террористические акты контрреволюционеров и их зверские жестокости в провинциях. Однобоко оценивая революционный террор, Франс судит о нем с точки зрения абстрактной гуманности. Не случайно действие романа сосредоточено главным образом на весне 1794 г., когда границы Франции были уже в безопасности, когда обнаружились противоречия между якобинским Конвентом и большинством народа и террор стал превращаться из революционной необходимости в средство для Робеспьера и его сторонников удержать власть в своих руках.

Франс с большой силой художественного проникновения показал этот переломный момент революции. Эварист Гамлен становится активным участником событий как раз тогда, когда «на смену одушевлению первых дней пришло всеобщее равнодушие» и «в прошлое канули охваченные общим порывом огромные толпы восемьдесят девятого года… миллионы единомышленников, сплотившихся в девяностом году вокруг алтаря федератов».

Писатель показал действительный разрыв на этом этапе между вождями революции и народом, но социально-исторические причины разрыва ему не ясны; Франс видит в нем следствие того, что якобинцы исходили в своей деятельности из норм отвлеченной «добродетели» и «человечности» и приносили в жертву мертвой догме живую жизнь и счастье живых людей.

В романе «Боги жаждут» Франс далеко ушел от реакционных историков, в том числе своего бывшего учителя И. Тэна, которые изображали революционный террор якобинцев как проявление их личной кровожадности. Писатель понимает теперь историческую неизбежность революционного насилия. Но в противоположность Виктору Гюго, который в романе «Девяносто третий год» (1874) стремился морально оправдать насильственные методы буржуазной революции ее гуманистическими идеалами, в осуществление которых сам писатель беззаветно верил, А. Франс не видит реальной почвы для осуществления надежд своих героев на будущее. Это будущее представало взору писателя в облике ненавистной ему, столько раз заклейменной в его творчестве буржуазной Третьей республики. И в своем страстном отрицании буржуазного общества А. Франс отказывался видеть исторически прогрессивное значение буржуазной революции конца XVIII в.

Следует также отметить, что в недоверии А. Франса к французской революции конца XVIII в. содержалась скрытая полемика с современными ему реакционными историками, которые идеализировали эту революцию как буржуазную, противопоставляя ее пролетарским движениям конца XIX и начала XX в., Парижской Коммуне и революции 1905 г.

Если судить по роману «Боги жаждут», все жертвы, принесенные революции, были напрасны, ибо она ничего не изменила в судьбах и в душах людей; они не стали «ни красивее, ни счастливее», ими владеют все те же пороки, страсти и мелочные интересы, их биологическая природа осталась прежней — даже к благородным побуждениям самих революционеров примешивается личный интерес (осуждение Гамленом молодого аристократа — мнимого соблазнителя Элоди); учреждения и понятия, порожденные революцией, целиком выросли из учреждений и понятий старого режима, и даже крайности террора подготовлены старой монархией, приучившей народ к жестокости,— мать Гамлена в девичестве простодушно развлекалась зрелищем публичных казней, а теперь гильотина заменила виселицу и колесо.

А. Франс чутко уловил реальное историческое противоречие французской революции конца XVIII в., которая под лозунгами борьбы за царство разума и справедливости расчищала дорогу эксплуататорскому буржуазному строю; но, не умея дать этому научно-материалистическое объяснение, писатель истолковал конкретное явление истории как общую трагедию революционной борьбы, как нравственно-философскую проблему права человека вмешиваться в историю. К моменту написания романа А. Франс был активным участником общественной борьбы своего времени и отвечал на этот вопрос утвердительно. Но в обстановке реакции, в годы подготовки к первой мировой войне, он начинал сомневаться в плодотворности такого вмешательства, в возможности для человека влиять на ход исторических событий. Это нашло отражение в романе. Противоречие между субъективными намерениями деятелей революции и ее объективными результатами в романе «Боги жаждут» выглядит как проявление роковых сил, неподвластных человеку; герои, отдавшие свои жизни борьбе за благо людей, независимо от своей воли превращаются в бессердечных палачей и фанатиков. Подобно персонажам античной трагедии, якобинцы в романе оказываются во власти рока, некиих «жаждущих богов», которые неуклонно ведут их к гибели.

Франс двойственно оценивает деятельность якобинцев: он оправдывает их непреклонность и энергию в борьбе с контрреволюцией тем, что они были искренне убеждены в необходимости любым путем «спасти отечество», но вместе с тем в революционном терроре он видит «трагическую вину» якобинцев, за которую они понесли неизбежное возмездие.

Эта мысль художественно воплощена в образе Эвариста Гамлена.

Трагическая судьба Гамлена отражает судьбу революции; ее поэтический символ — образ античного героя Ореста, терзаемого фуриями, образ, настойчивым рефреном проходящий через весь роман. Подобно Оресту, Гамлен — герой-мученик, мститель и убийца, палач и жертва в одном лице. Как и вожди якобинцев, названные в одном месте романа «славными преступниками», Гамлен питает «безжалостную любовь» к людям. Он все отдал родине, даже добрую память о себе в потомстве, и, зная, что обречен, все же не отступает с раз избранного пути.

И хотя нетерпимость Гамлена неприемлема для автора, который видит в ней проявление слепого фанатизма, все же этот образ окружен ореолом жертвенного величия. Ключом к образу Гамлена и ко всему роману является глава XXV, где герой накануне 9 термидора говорит встреченному на улице ребенку:

«Дитя, ты вырастешь свободным и счастливым человеком и этим будешь обязан презренному Гамлену. Я свиреп, так как хочу, чтобы ты был счастлив. Я жесток, так как хочу, чтобы ты был добр. Я беспощаден, так как хочу, чтобы завтра все французы… упали друг другу в объятия». Знаменательно, что в следующей, появившейся лишь в последней редакции романа главе XXVI та же мысль повторяется применительно к Робеспьеру. Накануне термидора, чувствуя свою обреченность, он тоже мечтает об эре всеобщего мира и братства, но сознает, что «может быть милосердным» только тогда, когда «голова последнего врага Республики падет под ножом гильотины».

Как уже отмечалось, писателю не было достаточно ясно, что в основе политической борьбы времен революции лежала классовая борьба. Подобно историкам типа Кине и Луи Блана, Франс склонен видеть здесь скорее борьбу философских доктрин. Писатель неоднократно высказывал мысль о том, что в событиях революции столкнулись две идейные линии французского Просвещения, линия Вольтера и линия Руссо. Якобинцев он считал последователями Руссо.

Идейная связь Робеспьера и его соратников с социально-политическими теориями Руссо, в частности с его «Общественным договором», является исторической истиной; но вольтерианство и руссоизм в действительности — не просто две разные линии Просвещения, а ранний и более поздний этапы в его развитии, причем каждый из них имеет свои прогрессивные стороны и свои слабости. Для Франса же Вольтер олицетворял свободную критическую мысль XVIII в., связанную в его сознании с гуманизмом Возрождения и античной эпикурейской философией; в руссоизме он видел узкую социальную догму; на страницах романа он многократно выводит фанатизм и жестокости якобинцев из руссоистской чувствительности и добродетели. Но, в отличие от буржуазно-либеральных историков, Франс нигде не пытается использовать это противопоставление для защиты и оправдания жирондистов, которых те изображали наследниками Вольтера.

Носителем идей Вольтера в романе сделан не политический деятель революции, а гуманист-эпикуреец Бротто, в прошлом друг энциклопедистов, далекий от общественной борьбы. Именно он является философским антагонистом Гамлена, показанного как убежденный соратник Робеспьера, выросший на идеях «Жан-Жака».

В связи с образами Гамлена и Бротто в романе встает старая франсовская проблема мысли и действия. При всей своей симпатии к Бротто, образ которого варьирует образы героев-гуманистов раннего Франса, писатель все же вынужден признать беспомощность и обреченность его пассивно-созерцательной позиции перед бурным натиском жизни. С другой стороны, при всем скептицизме в оценке деятельности Гамлена Франс не может не уважать его энтузиазма и самоотверженности.

Философские и политические вопросы, поднятые в романе «Боги жаждут» в связи с французской буржуазной революцией конца XVIII в., имели для А. Франса и более общее значение и волновали его в связи с современностью. Произведение полно скрытых аналогий с социальной действительностью Третьей республики. В вопросе о вмешательстве личности в жизнь общества, о перспективах революционной борьбы, о возможностях преобразования общества на основе справедливости писатель проявит еще немало сомнений и колебаний. Только исторический опыт Октябрьской социалистической революции помог А. Франсу твердо стать на путь признания массового революционного движения как действенного средства борьбы за светлое будущее человечества.