От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в XVII-начале XVIII в.

Подходы правительств и планы их подданных

Война Аугсбургской лиги (другие названия: Девятилетняя война, Война Великого союза и Война за Пфальцское наследство) началась в 1688 г. как локальный конфликт из-за притязаний французского короля на территорию курфюршества Пфальц (Людовик XIV выступил защитником интересов своей невестки Елизаветы-Шарлотты, дочери курфюрста Карла, умершего в 1685 г.). Однако она очень быстро приобрела общеевропейский размах, так как на пути амбициозной политики французского короля, стремившегося к установлению своей гегемонии в Европе, встала мощная коалиция Голландии, Испании, Австрии, Савойи и ряда германских государств.

Непосредственное отношение к сюжету нашего исследования Война Аугсбургской лиги приобрела 7/17 мая 1689 г., когда к антифранцузской коалиции присоединилась Англия, где незадолго до этого свершилась Славная революция, круто изменившая внешнюю политику страны. В результате колонии стали одним из театров боевых действий против французов, которые теперь рассматривались как главные враги и конкуренты Англии не только ее торговцами и колонизаторами, но и правительством.

В декларации о вступлении в войну, изданной королем Вильгельмом и королевой Марией, в качестве причин впервые фигурировали американские сюжеты. Во-первых, французы обвинялись в том, что они вторглись на Ньюфаундленд, где они «не так давно <… > брали лицензии у английских губернаторов <… > и платили за них деньги в знак признания того, что только одна английская корона имеет право на этот остров»; но затем стали посягать «на упомянутый наш остров, торговлю и рыболовство наших подданных», действуя как враги. Во-вторых, говорилось, что французы вторглись на принадлежащие англичанам острова в Карибском море, а также завладели «территориями в провинции Нью-Йорк и на Гудзоновом заливе <… > захватив наши форты, предав огню дома наших подданных, присвоив их имущество и товары». В-третьих, французскому королю вменялось в вину то, что, совершая враждебные действия, «в это же самое время он через своих министров вел в Англии переговоры о заключении договора о нейтралитете и добрососедстве в Америке».[655]

Как видим, правительство Вильгельма III уже в начале войны официально заявляло о своих притязаниях на весь Ньюфаундленд, а косвенно — и на все побережье Гудзонова залива, хотя ни один из этих регионов никогда не находился под английским контролем полностью. Положения этой декларации ясно показывают, какие именно районы Нового Света интересовали Лондон больше всего. Характерно, что в этом документе не была упомянута Акадия — Новая Шотландия, где, как мы помним, между подданными двух держав также происходили весьма острые столкновения.

Однако главной целью английского правительства в начавшейся войне, несомненно, было сохранение европейского равновесия путем ослабления Франции, а также защита протестантизма, а отнюдь не борьба за расширение заморских владений.[656] Колонии рассматривались в Лондоне как сугубо второстепенный театр военных действий, куда никто не собирался перебрасывать крупные силы.

Вскоре после объявления войны состоялось заседание лордов торговли, на котором, в частности, обсуждалась ситуаций в Северной Америке. В итоге было вынесено следующее решение: первое — отправить военный корабль к берегам Ньюфаундленда для борьбы с французскими рыбаками; второе — назначить нового губернатора, который возглавил бы одновременно Новую Англию, Нью-Йорк и Нью-Джерси; третье — дать лордам-собственникам инструкции по поводу организации обороны их владений. Кроме этого было высказано абстрактное пожелание правительству предпринять в Северной Америке какие-либо наступательные действия против французов.[657]

Как мы помним, во второй половине 1680-х годов отношения между англичанами и французами в Северной Америке обострились. К тому моменту, когда известие о начале войны между метрополиями пришло в Америку, на границах их колоний уже фактически велись боевые действия (правда, пока, в основном, силами индейцев). Абенаки тревожили рубежи Новой Англии, а ирокезы нападали на французские поселения.

Представители английской и французской колониальной администрации отдавали себе отчет в том, что набеги индейцев в значительной степени вызваны подстрекательством их европейских партнеров и покровителей. В первую очередь это относилось к той разрушительной «малой войне», которую вели против индейских союзников Новой Франции племена Лиги ирокезов, щедро снабжавшиеся англичанами оружием и боеприпасами и рассматривавшиеся ими в качестве главного инструмента своей оборонительной и наступательной политики. В свою очередь, в Квебеке понимали, что, до тех пор пока не будут установлены более или менее четкие и взаимно признанные границы между английскими и французскими колониями, а Союз пяти племен не перестанет получать моральную и материальную поддержку из Нью-Йорка, Канада, находясь постоянно в состоянии военной тревоги, будет лишена возможности нормально развиваться, а пушной промысел, составляющий основу ее экономики, попадет в руки англичан.

В ситуации, когда ни карательные операции против ирокезов, ни переговоры с ними, ни уступки им не приносили желаемого результата, но только разжигали их враждебность, единственным действенным средством, с точки зрения французов, оставалось нападение непосредственно на колонию Нью-Йорк, главный источник военной и политической мощи Союза пяти племен (как мы помним, мысли о целесообразности установления французского контроля над долиной Гудзона высказывались и в предшествующие десятилетия д'Авогуром и Талоном). План такой операции был разработан в январе 1689 г. губернатором Монреаля Л.-Э. де Кальером, находившимся в это время в Париже. В записке, направленной тогдашнему морскому министру Ж.-Б. Кольберу де Сепьеле, он совершенно справедливо указывал на то, что «недавняя революция в Англии изменит лицо американских дел», в связи с чем «становится необходимым принять полностью новые меры для обеспечения безопасности Канады перед лицом большой угрозы, которая нависла над ней».[658]

Кальер совершенно справедливо замечал, что не следует ожидать того, что колония Нью-Йорк останется верной Якову II, поскольку большинство ее населения составляют протестанты; скорее всего, она признает Вильгельма III, а это будет означать, что ее власти «не только будут подстрекать ирокезов продолжать войну против нас, но даже присоединятся к ним» для того, чтобы уничтожить французскую пушную торговлю, а затем попытаться приобрести всю Канаду.

Чтобы избежать «этих несчастий», Кальер предлагал опередить англичан и немедленно организовать экспедицию, которая должна была двинуться из Канады к Олбани, взять его с хода, а затем направиться к Нью-Йорку, куда к тому времени должны были подойти два французских фрегата, чтобы захватить город комбинированной атакой с моря и с суши. Для осуществления своего замысла Кальер рассчитывал использовать регулярные войска, уже имеющиеся в Канаде, и отряды колониальной милиции (из метрополии он просил прислать только 400-450 человек). В его записке было детально рассчитано количество боеприпасов и продовольствия, которые потребуются французским войскам во время похода, причем особо подчеркивалось, что это не потребует больших дополнительных расходов. Вся операция должна была быть осуществлена в июле-сентябре 1689 г.

Кальер был убежден, что эта экспедиция «сделает Его Величество абсолютным хозяином всех ирокезов, которые получают из этой колонии [Нью-Йорка. — Ю. А.] оружие и амуницию для ведения войны против нас <… > и которых мы сможем разоружить и установить среди них такие порядки, которые будут угодны Его Величеству».[659] В свою очередь, это должно было позволить французам установить контроль над другими индейскими племенами, захватить в свои руки всю пушную торговлю на Западе, распространить среди аборигенов, которые окажутся под двойным давлением, (из Канады и из долины Гудзона), католичество, обезопасить французский рыболовный промысел. Наконец, по словам Кальера, захват Нью-Йорка «даст Его Величеству одну из лучших гаваней в Америке, доступную почти во все времена года (за исключением одного месяца) для очень легкой навигации», а также «одну из лучших стран в Америке с более благодатным климатом, нежели Канада, откуда можно будет получать различные продукты и товары, полезные для подданных Его Величества».[660]

На тот случай, если бы жители колонии Нью-Йорк остались верпы Стюартам, Кальер предлагал сообщить о готовящейся операции Якову II и добиться от него издания приказа, адресованного властям Олбани и Нью-Йорка и предписывающего передать эти форты французам для того, чтобы не допустить их перехода в руки узурпатора Вильгельма. Соответственно, если бы они отказались исполнить волю своего законного государя, у французов были все основания заставить их подчиниться силой.

Записка заканчивалась выводом о том, что предлагаемая операция является «единственным средством обеспечить безопасность Канады, прочно утвердить религию, торговлю и власть короля во всей Северной Америке».[661]

В дальнейшем Кальер продолжал настаивать на своем предложении. Месяц спустя он писал Сеньеле, что если король не желает осуществлять эту операцию, пока война с Англией официально не началась, то все равно к ней следует готовиться, чтобы начать действовать сразу же после объявления войны. Кальер указывал на то, что в любом случае хотя бы локальный «разрыв между нашей колонией и колонией Нью-Йорк неизбежен вследствие того, что англичане из этой колонии продолжают помогать ирокезам вести войну против нас». Кроме того, по его мнению, военные приготовления могли хотя бы немного устрашить Союз пяти племен.[662]

Двор достаточно пассивно отнесся к идее Кальера. В Версале признавали, что администрация Нью-Йорка не соблюдала условий договора о нейтралитете и не выполняла инструкций Якова II. Однако, поскольку разрыв с Англией еще не произошел, губернатору Новой Франции Денонвилю было приказано ограничиться активной обороной колонии и по возможности потеснить ирокезов. Правительство обещало в случае объявления войны «изучить» план Кальера, но вместе с тем сразу заявляло, что на его осуществление могут быть выделены дополнительно только очень незначительные средства.[663] В дальнейшем Людовик XIV откровенно писал губернатору и интенданту Новой Франции, что «самое верное средство — сокрушить ирокезов одним ударом, имея трех- или четырехтысячное войско, однако сейчас не время думать об этом; силы Его Величества слишком заняты в различных местах, и в современном положении нет ничего более важного и более необходимого, чем немедленно заключить мир с ирокезами, так как Его Величество не расположен брать на себя какие-либо расходы для продолжения этой войны». Для того чтобы склонить ирокезов к миру, король даже обещал освободить их соплеменников, отправленных рабами на галеры. В то же время Денонвилю и Шампиньи было приказано в случае начала войны не только обороняться, но и атаковать, не допуская утверждения англичан в районе Великих озер.[664]

Эти документы наглядно показывают, что подход французского правительства к колониальной экспансии в Северной Америке не претерпел сколько-нибудь существенных изменений. Возможность нанести удар по английским колониям, которую Кальер называл «прекрасной» и «исключительной», сколько-нибудь серьезно не заинтересовала ни самого Людовика XIV, ни его министров. При этом, на наш взгляд, заявлениям о том, что между Англией и Францией еще сохраняется мир, в условиях, когда Версаль четко заявил о своем непризнании перемен, произошедших в результате Славной революции по ту сторону Ламанша, не следует придавать большого значения. Хорошо известно, что вопросы правомерности и законности тех или иных действий очень мало волновали Короля-Солнце, когда дело касалось его интересов, что прекрасно продемонстрировал захват Страсбурга, артиллерийская бомбардировка Генуи, оккупация Кёльна и Пфальца и многие другие акции.

В то же время французская колониальная администрация находилась в условиях, когда она не могла действовать самостоятельно. Поэтому, несмотря на то что все руководители Новой Франции сходились на том, что напасть на Нью-Йорк необходимо, без санкции Версаля никаких шагов в этом направлении они не предпринимали, да и не могли предпринять. В результате в первой половине 1689 г. французы в Северной Америке вели себя в целом достаточно пассивно. За их интересы сражались, в основном, их индейские союзники, в первую очередь абенаки. Единственной акцией квебекской администрации, имевшей важное политическое значение, было повторное провозглашение французского суверенитета над территориями, расположенными между озером Мичиган и верховьями Миссисипи, осуществленное 8 мая 1689 г. Николя Перро.[665]

Тем временем в английских колониях происходили большие перемены. Под влиянием известий о революционных событиях в метрополии жители Новой Англии выступили против ненавистного им губернатора, пытавшегося насадить в Америке абсолютистские порядки. В апреле 1689 г. Эндрос был отстранен от власти и взят под стражу. Доминион Новая Англия фактически прекратил свое существование, и в колониях была восстановлена прежняя форма правления. Однако, несмотря на такой крутой поворот во внутренней жизни английских поселений, их внешняя политика, наоборот, осталась прежней, с той только разницей, что теперь она приобрела еще большую агрессивность. Впервые из уст официальных и влиятельных лиц стали звучать заявления о необходимости захвата всех французских владений, а не только спорных территорий. В начале 1689 г. Эдвард Рэндольф сообщал правительству, что «более тысячи индейцев готовы обрушиться на французов, как только начнется война», и добавлял, что следует также иметь под рукой солдат и военные корабли, «чтобы изгнать французов с континента» (см. карту 6).[666]

Колониальные администрации были хорошо осведомлены о планах Вильгельма III. Уже в апреле 1689 г. король сообщил губернаторам о своем намерении начать войну с Францией.[667] В июне в Америке было получено официальное сообщение об объявлении войны. В Америке она получила еще одно название: Война короля Вильгельма. Теперь ничто не мешало англичанам направить всю мощь ирокезов не только против индейских союзников Новой Франции и ее торговых коммуникаций (как это было раньше), но и непосредственно против французских поселений. Летом 1689 г., несмотря на сложную ситуацию, сложившуюся в самой колонии Нью-Йорк в связи с захватом власти Джекобом Лейслсром, торговцы из Олбани щедро снабдили воинов Союза пяти племен ружьями, свинцом и порохом и даже пообещали, что в скором времени они сами присоединятся к ним для решительных действий против французов. В начале августа 1689 г. заправилы пушного бизнеса Фредерик Филипс и Стефанус Ван Кортланд сообщали Уильяму Влггуэйту, что племена Союза, «услышав о войне между Англией и Францией, собрались немедленно напасть на жителей Канады»,[668] чтобы, как говорилось в другой депеше Филипса и Ван Кортланд а (Фрэнсису Никольсо-ну), отомстить французам за все прошлые обиды и несправедливости.[669]

5 августа 1689 г. когда в Новой Франции еще не знали о начале «большой» войны с англичанами, крупный (по разным оценкам — от 1100 до 1500 человек) отряд воинов Лиги обрушился на поселение Ля Шин, расположенное неподалеку от Монреаля. 24 человека было убито на месте во время атаки, более 50 было захвачено ирокезами, учинившими затем зверскую расправу со своими пленниками, большая часть которых также погибла (некоторые были съедены).

После этого ирокезы, не предпринимая крупных операций, стали постоянно тревожить французских поселенцев мелкими рейдами, грабя и разоряя фермы, уничтожая посевы, угоняя скот и т.п. Для такой малонаселенной колонии, как Канада, эта тактика была особенно разрушительна. К началу осени 1689 г. положение Канады стало очень тяжелым. В этой ситуации губернатор Денонвиль предпочел уйти в «глухую» оборону и даже приказал эвакуировать форт Фронтенак, открыв тем самым англичанам и ирокезам дорогу к Великим озерам и Верхней стране.

С началом войны против Англии в Версале правительство вспомнило про план де Кальера. Еще в апреле 1689 г. Людовик XIV принял решение заменить Денонвиля на посту губернатора Новой Франции испытанным ветераном Фронтенаком. 7 июня 1689 г. ему были даны инструкции немедленно отправиться в Канаду. Сразу же по прибытии силами имеющихся в колонии войск и колониальной милиции он должен был предпринять атаку на Олбани, а затем с помощью двух кораблей королевского флота захватить Нью-Йорк. После оккупации английских поселений предполагалось изгнать оттуда всех протестантов, переправив их в Массачусетс или Пенсильванию, оставив там только католиков, которые присягнут Людовику XIV.[670]

Операцию предполагалось осуществить в конце лета — начале осени 1689 г., однако Фронтенак смог прибыть в Квебек только 12 октября, когда начинать операцию уже было слишком поздно (тем более учитывая сложное положение колонии), и было решено перенести ее на начало лета следующего года. Забегая вперед, следует сказать, что в июле 1690 г. Фронтенаку было объявлено, что «текущие дела, которыми Его Величество занят в настоящее время, не позволяют послать в Канаду каких-либо дополнительных подкреплений или думать об экспедиции против Нью-Йорка, предложенной в прошлом году».[671] В результате план Кальера остался только на бумаге.

В то же время Фронтенак, надеясь на свой авторитет среди аборигенов, попытался добиться заключения мира с Союзом пяти племен, используя в качестве парламентеров ирокезов, вернувшихся с галер. Однако индейцы, обещав рассмотреть мирные предложения «Старого Ононтио» (в те годы они так называли Фроптепака), продолжали рейды против французов. В ноябре последовали нападения на поселения Ля Шене и Иль-Жезю, расположенные в нескольких милях к северу от Монреаля. Кроме того, другие индейские племена, видя возросшую мощь и агрессивность Лиги ирокезов, стали искать ее дружбы и покровительства, выходя, таким образом, из сферы влияния Новой Франции.

В конце января 1690 г. в Онондага состоялся Большой совет Лиги. Восемьдесят сахемов и вождей выслушали речь представителей Фронтенака, призывавшего их к миру; затем они дали слово посланцу из Олбани, который передал им слова мэра Питера Скайлера, советовавшего индейцам «заткнуть уши» и не слушать речи Ононтио. После этого начались дебаты, большая часть участников которых, выступала за то, чтобы поддержать «брата Кидера» (так ирокезы называли Скайлера) и рассматривать «Старого Ононтио» и всех французов как врагов. При этом вожди и сахемы Лиги высказали идею о целесообразности объединения сил английских колоний для осуществления совместного нападения на Новую Францию. «Братья, огонь нашего совета горит в Олбани. Мы не пойдем встречаться с Ононтио в форт Фронтенак. Мы будем держать замкнутой старую цепь мира с Корлаэром [колонией Нью-Йорк. — Ю. А.], и мы будем воевать с Ононтио <… > Брат Киншон [Рыба, т.е. колонии Новой Англии. — Ю. А], мы слышали, что ты собираешься послать солдат против восточных индейцев; но мы советуем тебе теперь, когда мы все объединены против французов, обрушиться на них разом. Подрубите корень: когда срублен ствол, все ветви падают вместе с ним <… > Смелей, Корлаэр! Смелей, Киншон! Идите на Квебек весной; захватите его, и вы поставите вашу ногу на шею французов и всех их друзей».[672]

Однако, как это бывало во все времена, жизнь вносила в планы свои коррективы.

Три рейда Фронтенака

В начале 1690 г. губернатор Новой Франции решил перенести военные действия на территорию противника и нанести удар непосредственно по английским поселениям. Можно предположить, что таким образом Фронтенак рассчитывал решить сразу несколько задач: во-первых, заставить англичан думать о собственной обороне и несколько ослабить поддержку, оказываемую ими Союзу пяти племен; во-вторых, произвести впечатление на ирокезов, которых он все еще надеялся склонить к миру; в-третьих, поднять боевой дух французских поселенцев и их индейских союзников.

Хотя в Квебеке прекрасно знали, что основным каналом, по которому к ирокезам поступает оружие, боеприпасы и европейские товары, является Олбани, центр английской пушной торговли, Фронтенак решил организовать три отдельных рейда, которые должны были отправиться из Монреаля, Квебека и Труа-Ривьера, против пограничных английских поселений, вместо того чтобы объединить все имеющиеся у него силы и попытаться захватить этот в то время еще сравнительно небольшой форт. В результате жертвой нападения французов и их индейских союзников стала почти беззащитная деревня Скенектади, расположенная на берегу реки Мохоук в 15 милях к северо-западу от Олбани, поселение Сомон-Фоллс (Нью-Гемпшир), находившееся на берегу океана неподалеку от Портсмута, и форт Лойял, построенный по приказу бостонских властей в бухте Каско на месте поселения, разрушенного индейцами абенаки летом 1688 г.

Первым в самом начале февраля 1690 г. выступил отряд из Монреаля, которым командовали Николя д'Айбу де Мантэ и Жак Ле Муан де Сент-Элен. В этой экспедиции приняли участие представители многих известных семей канадских мехоторговцев: Ле Му-анов (в том числе прославившийся впоследствии Пьер Ле Муан д'Ибервиль и его младший брат Жан-Батист Ле Муан де Бьенвиль), Ле Вер, Репентиньи и др. Всего в отряде насчитывалось около 200 человек, почти половину из них составляли индейцы.

После тяжелого зимнего перехода в метель 8/18 февраля они достигли Скенектади (большинство жителей этого селения были голландцами, и французы часто называли его Корлаэр или Корлар по имени его основателя Ван Курлера). Дождавшись вечера, канадцы и их индейские союзники ворвались в поселок, жители которого явно совершенно не ожидали нападения (они даже не запирали на ночь ворота, ведущие внутрь палисада). Во всех английских отчетах об этом событии подчеркивается крайняя жестокость, с которой действовали атаковавшие. Мэр Олбани Петер Скайлер весьма красноречиво утверждал, что «никакое перо не может описать и никакой язык не может рассказать <… > о тех зверствах, которые были допущены».[673] Однако ни Скайлер, ни авторы других «свидетельств» не присутствовали в Скенектади в тот роковой день и черпали информацию из третьих рук.

Сравнивая данные английских и французских источников, следует признать, что во время ночной атаки было убито около 60 жителей поселка, а еще 110-120 человек (из них тридцать индейцев мохоук) попало в плен.[674] Почти все строения были разрушены или сожжены. Французы пощадили только дом Джона Сандер Глена, который не раз выручал их соотечественников, оказавшихся в руках ирокезов. С пленными нападавшие поступили относительно мягко. Они отпустили восвояси всех индейцев, заявив, что воюют не с ними, а с англичанами, а также оставили на пепелище около 60 женщин, детей и стариков. После этого, погрузив добычу на захваченных в Скенектади лошадей, французы быстро ушли, уведя с собой в Канаду 27 мужчин и подростков. Власти Олбани, в тот же день получившие известие о нападении, попытались организовать преследование противника силами индейцев, к которым присоединилось полтора десятка добровольцев, но они не смогли ничего сделать.

Через несколько дней после нападения на Скенектади первые лица Олбани: Скайлер, Вессел и Ван Ренселаэр отправили властям Массачусетса слезное послание, где, с одной стороны, жаловались на свое крайне сложное положение, а с другой стороны, призывали к нападению на французские владения. «Дорогие соседи и друзья, мы должны сообщить вам, что никогда самый бедный народ в мире не был в состоянии более худшем, чем мы сейчас <… > мы полностью полагаемся на вас и не сомневаемся, что вы примите это дело близко к сердцу и весной сделаете все необходимые приготовления, чтобы напасть на Канаду с моря».[675]

Почти одновременно с Монреальцами де Манте и Сент-Элена из Труа-Ривьера выступил небольшой отряд Франсуа Эртеля. Почти три месяца 24 канадца и 25 индейцев медленно пробирались на юго-восток. 27 марта/б апреля под покровом темноты они напали на поселение Сомон-фоллс. Несмотря на то что оно было не только окружено бревенчатой стеной, но даже имело сторожевые башни, гордо называвшиеся «фортами», нападавшим удалось легко проникнуть внутрь, так как англичане не выставляли караулов, считая, что им не угрожает никакая опасность. Внезапность принесла успех французам. Около 30 англичан было убито в схватке, более 50 попало в руки нападавших (поначалу их всех приняли за индейцев, так как люди Эртеля были одеты и раскрашены так же, как и их индейские союзники).

Власти в Портсмуте пытались организовать преследование уходящего на север неприятеля и послали вдогонку отряд милиции. На Вустер-ривер англичане почти настигли Эртеля; от французов их отделяла только река. Однако сильный огонь противника не позволил им переправиться на другой берег.

Отряд Эртеля остановился в одной из деревень абенаки на реке Кеннебеке. Там он и его люди узнали о приближении отряда сьёра Репе Робино де Порнёф. Этот третий по счету отряд, состоявший из 50 французов и 60 абенаки из миссии Сен-Франсуа, выступил из Квебека еще в январе, но двигался очень медленно, периодически делая остановки для охоты. В середине мая Порнёф, наконец, прибыл на Кеннебек, где к нему присоединилась большая часть людей Эртеля и много воинов абенаки во главе с Сен-Кастэном и его тестем, вождем Мадокавандо. По данным Коттона Мэзера, которому доверяют многие английские и американские исследователи, в походе Порнёфа принимало участие от 400 до 500 французов и индейцев.[676] Это явно завышенные цифры. На Кеннебеке собралось не более 90 канадских ополченцев, к которым присоединилось около 150 индейцев.[677] Однако этих сил оказалось достаточно для того, чтобы атаковать хорошо укрепленный форт Лойял, располагавшийся на месте современного Портленда (штат Мэн).

15/25 мая отряд Порнёфа подошел к бухте Каско. Правда, застать противника врасплох, как это было в двух предшествующих случаях, французам и индейцам не удалось. Английские поселенцы быстро узнали о приближении вражеского отряда и подняли тревогу. Гарнизон Лойял а насчитывал 70 бойцов, имевших достаточное количество боеприпасов и продовольствия. На стенах форта было установлено 8 больших пушек. Однако английские офицеры никак не могли договориться между собой о том, какую тактику им следует избрать. Комендант Лойяла Сильванус Дэвис утверждал, что следует запереться в форте и ждать нападения, рассчитывая (возможно, вполне обоснованно), что крепкие стены и тяжелые орудия быстро охладят наступательный пыл французов и абенаки, в то время как англичане смогут получить подкрепление из соседних поселений. Его помощник лейтенант Тэддэус Кларк, наоборот, считал, что защитникам следует организовать вылазку и самим напасть на врага. Дисциплина в форте явно хромала, так как Кларк, не подчинившись приказу своего начальника, самовольно организовал вылазку, которая закончилась полным провалом. Его отряд попал в засаду и был почти полностью уничтожен. Из тридцати человек назад вернулось лишь четверо.

После этого 19/29 мая остальные защитники форта были вынуждены капитулировать. Французы подожгли форт и находившееся неподалеку поселение. Часть пленных они отпустили, часть отдали индейцам, часть увели с собой в Квебек.

Рейды Фронтенака способствовали поднятию боевого духа канадцев и получили поддержку со стороны населения Новой Франции. Современники единодушно отмечали «рвение, которое демонстрировала канадская молодежь к тому, чтобы идти против англичан».[678]

Однако эти операции (может быть, за исключением последней) были бессмысленны с военной точки зрения. Все они сопровождались убийствами мирных жителей, другими жестокостями и произвели совсем не такой моральный эффект, на который рассчитывал Фронтенак. Франко-индейские рейды, которые Коттон Мэзер в целом справедливо назвал действиями «наполовину индеанизированных французов и наполовину офранцуженных индейцев», не только посеяли ужас в английских колониях, но и способствовали росту среди их жителей антифранцузских настроений и поддержке решения об организации совместной операции против Новой Франции (правда, само это решение, как мы увидим в дальнейшем, к этому времени уже было принято).

При этом ряд специалистов указывает, что в начале 1690 г. французы упустили реальную возможность нанести удар по Олбани, власти которого не признали находившуюся в то время у власти в Нью-Йорке администрацию Лейслера и имели в своем распоряжении лишь незначительный гарнизон, состоящий из нескольких десятков королевских солдат и отряда милиционеров из Коннектикута.[679] В одном из писем первые лица Олбани, в частности, жаловались, что у них «нет ни губернатора, ни руководителей, ни денег, чтобы организовать какую-либо экспедицию [против французов. — Ю. А.], и едва хватает людей, чтобы удерживать город».[680]

Сами англичане давно ожидали нападения на Олбани. Еще в октябре 1689 г. Эдвард Рендольф писал в Лондон, что «французы собираются атаковать Олбани в январе, когда все озера и реки замерзнут. Я не сомневаюсь, что они сделают это, если из Англии не придет приказа предупредить их».[681] Следует отметить, что отряд Ле Муана де Сент-Элена, осуществивший налет на Скенектади, расположенное в непосредственной близости от Олбани, не получал от Фронтенака приказа напасть именно на это поселение. Губернатор лишь предписал совершить диверсию против какого-нибудь английского поста с наименьшим риском и по возможности без потерь. Во время похода офицеры обсуждали план захвата Олбани, однако находившиеся в отряде индейцы заявили, что они не будут участвовать в попытке атаковать казавшийся им таким большим форт столь малыми силами.[682]

В результате этих рейдов граница Новой Англии и Нью-Йорка была охвачена паникой. Сотни людей покидали свои фермы и искали убежища в крупных укрепленных городах. Все единодушно обвиняли французов в варварстве и кровожадности, забывая о том, что вооруженные английскими ружьями и ножами воины Союза пяти племен поступали по отношению к жителям Новой Франции еще более жестоко (как раз в это время очередной жертвой ирокезов стали жители Беканкура; после этого индейцы пытались напасть на Пуант-о-Трамбль и Сорель, но были отбиты).

Ошибкой Фронтенака, возможно, было, во-первых, уже отмеченное выше распыление сил вместо их сосредоточения на главном направлении, а во-вторых, нападение на поселения и форты в Нью-Гемпшире и Массачусетсе, которые имели существенно меньшее отношение к действиям ирокезов, чем Нью-Йорк. Об этом губернатору Новой Франции возмущенно заявил комендант Лойяла С. Дэвис, который был доставлен в Квебек. В ответ на замечание Фронтенака о том, что французы тревожат их поселения, жителям Новой Англии следует винить Нью-Йорк, подстрекающий ирокезов нападать на Канаду, Дэвис заметил, что Бостон и Нью-Йорк — это два различных правительства. «Но одна нация», — ответил губернатор Новой Франции.[683]

Поход на Пор-Руайяль

По несколько иному сценарию развивались события на границе Акадии и Массачусетса. Мы уже говорили о том, что с весны 1688 г. абенаки при активном участии барона де Сен-Кастэна начали нападать на пограничные английские поселения. Так начался период, впоследствии названный Коттоном Мэзером «скорбным десятилетием» (Decennium luctuosum) Новой Англии.[684] Действительно, в 1689 — начале 1690 г. набеги индейцев продолжились, приобретя еще больший размах. Помимо крупных операций вроде нападения на Довер и захвата форта Пемакид, предпринятых летом 1689 г., небольшие группы нападали на отдельные фермы, убивали и захватывали в плен поселенцев и т. п. Графство Корнуолл пришло в полное запустение, англичане стали покидать этот район.

Набеги абенаки, с одной стороны, и рейды, организованные Фронтенаком, — с другой, вызвали серьезное беспокойство в Новой Англии. Организовать эффективную оборону в обстановке, когда противник действовал малыми отрядами, внезапно появлялся и столь же быстро исчезал в непролазных дебрях пограничных лесов, было очень сложно. Власти и общественность Массачусетса были убеждены, что враждебность абенаки вызвана не их агрессивной политикой по отношению к аборигенам, а происками французов. Губернатор колонии Саймон Брэдстрит сообщал в Лондон, что абенаки «несомненно подстрекаются французами», которые снабжают их боеприпасами.[685] Мэзер на страницах вышеупомянутого памфлета отмечал, что еще во времена Эндроса индейцы нападали на жителей Новой Англии, так как «французы подстрекали их к этому».[686]

Однако при всей внешней схожести с ситуацией, имевшей место на границе Канады и Нью-Йорка, обстановка, сложившаяся на рубежах Акадии и Массачусетса, была, по сути, принципиально иной. Парадокс состоял в том, что абенаки, наводившие ужас на английские поселения, получали оружие и боеприпасы главным образом не у своих французских друзей, а у бостонских торговцев. Просто объективно интересы абенаки в тот момент совпадали с интересами французской администрации, имевшей в своем распоряжении очень ограниченные ресурсы, для того чтобы противостоять агрессии Бостона по отношению к Акадии. На рубеже 80-90-х годов XVII в. в этой колонии насчитывалось не более тысячи поселенцев, а гарнизон ее «столицы» Пор-Руайяля состоял из 70 солдат. В этой ситуации единственной защитой Акадии являлся союз с индейцами.

Канадский исследователь Дж. А. Равлык утверждает, что в 1689 г. «большая часть жителей Новой Англии не хотела войны, в особенности войны с индейцами», которая не отвечала их интересам. При этом он особо подчеркивает, что английские рыбаки и торговцы также стремились избежать столкновения, которое повредило бы их деятельности.[687]

На наш взгляд, с этим трудно согласиться. Коммерсанты и промысловики из Массачусетса были как раз больше всего заинтересованы в нанесении удара по Акадии, так как именно они в первую очередь страдали от действий французской администрации этой колонии, стремившейся закрыть им доступ к отмелям у ее побережья и к ее пушным ресурсам. Это подтверждают как английские, так и французские свидетельства (например, петиция рыбаков Сейлема к властям Массачусетса[688] или донесения губернатора Акадии Менваля[689]), а главное, это подтверждают последующие события.

Безусловно, и французская колониальная администрация, и французское правительство совершали ошибки, однако следует ли считать ошибкой, как это делает Равлык, патрулирование берегов Акадии и захват английских рыболовных судов, нарушавших границы французских владений? Канадский историк называет это «проявлением <…> имперских замыслов» французов, что, в конечном итоге, привело к нападению на Акадию.[690]

На это можно заметить, что все французские колониальные предприятия в Северной Америке, по сути, были проявлением «имперских замыслов» Парижа, о чем мы уже не раз упоминали. В этом-то и заключался один из парадоксов колониальной экспансии французского абсолютизма, когда амбициозные планы установления контроля над целым континентом осуществлялись крайне непоследовательно, ничтожными силами; кроме того, в этом было одно из ее главных отличий от колониальной активности Англии.

Однако, говоря об Акадии, следует признать, что в Массачусетсе давно думали о нападении на эту колонию. Это позволило бы разом решить ряд проблем: во-первых, покончить с враждебностью «восточных» индейцев; во-вторых, получить в свои руки важный в экономическом отношении регион. Существовали еще соображения стратегического плана, но они больше интересовали все же Лондон, а не Бостон. В свете изменений, произошедших в метрополии, начавшаяся война с Францией давала шанс осуществить этот замысел. Дополнительным стимулом (не имеющим никакого отношения к деятельности французских патрулей) было то, что бостонская администрация в тот момент была крайне заинтересована в том, чтобы каким-то образом продемонстрировать свою лояльность Вильгельму и Марии, от которых она хотела добиться восстановления старой хартии Массачусетса.[691]

Бостонская администрация приняла решение о наступательных действиях против Акадии уже в конце 1689 г. 16/26 декабря колониальная ассамблея единодушно высказалась за организацию набора волонтеров для того, чтобы «привести Акадию <… > к повиновению Их Британским Величествам».[692] Следует обратить внимание на то, что это произошло еще до того, как власти Новой Франции начали осуществлять рейды против английских поселений!

Зимой 1689-1690 гг. в Массачусетсе шла активная подготовка к предстоящей операции, которой руководил специальный комитет, состоящий из семи богатейших торговцев и владельцев рыболовных судов, наиболее сильно заинтересованных в захвате Акадии. Так как колония испытывала финансовые затруднения, значительную часть средств вложили сами члены этого комитета (наибольшую активность проявил известный торговец Джон Нельсон). За это администрация пообещала им долю в имуществе, которое предполагалось захватить в результате операции, и привилегии в эксплуатации природных богатств завоеванных территорий. Командование экспедицией было поручено сэру Уильяму Фипсу, уроженцу колонии, возведенному в рыцарское достоинство и прославившемуся в результате успешного захвата испанского «серебряного» галеона (рис. 10).

Готовящаяся внешнеполитическая акция получила солидное идеологическое обоснование в проповедях и сочинениях знаменитого Коттона Мэзера, который представлял ее как религиозное действо, и призывал своих сограждан принять в ней активное участие: «Не может называться жителем Новой Англии тот, кто в такое время, как сейчас, не рискнет всем во имя Избранного Народа, которому причинили боль». Мэзер утверждал, что война в Северной Америке — это битва между Христом и сатаной, в которой Массачусетс, естественно, сражается на стороне Христа. Он уверял, что, если французы будут разбиты, «Золотой Век придет на это место»[693].

С точки зрения Мэзера, французская угроза имела глубокое религиозное значение. Он писал: «Вопрос, который сейчас стоит перед нами, вкратце таков: или мы рискнем всем, с надеждой сохранить всё, или мы будем пытаться сохранить всё, и тогда наверняка потеряем всё <… > Кто на стороне Бога? <… > Кто за Иисуса, против сатаны и кто за истинную христианскую, протестантскую религию, против папизма и язычества».[694] Мэзер призывал жителей Новой Англии: «Давайте не будем терять времени <… > Разумная предусмотрительность теперь требует этой экспедиции, и все сходятся в этом мнении».[695]

Сразу же бросается в глаза, что с точки зрения Мэзера захват Акадии был необходим исключительно для обеспечения безопасности Массачусетса и торжества протестантизма. При этом он не упоминал ни об экономических факторах, ни об интересах метрополии.

Однако теория не очень хорошо сходилась с практикой. Жители Массачусетса не спешили проявлять религиозное рвение и добровольно вставать под знамена Фипса. 80 бойцов из его отряда дезертировали перед началом операции.[696] Чтобы набрать необходимое количество солдат администрация колонии пообещала, что участники экспедиции получат половину всех трофеев, захваченных у врага (за исключением оружия и боеприпасов).[697] Так что, несмотря на все красноречие Мэзера, поход против Акадии, изначально имел, как справедливо заметил Дж. Б. Бребнер, «характер <… > чисто грабительской операции».[698]

Дальнейшие события полностью подтвердили это. 23 апреля/ 3 мая 1690 г. из бостонской гавани вышли семь кораблей, вооруженных 78 орудиями, с 736 солдатами и матросами на борту. Захватив форт Пентагоэ, покинутый к тому времени Сен-Кастэном, и разрушив несколько домов французских рыбаков в устье реки Пассама-коди, флот Фипса 9/19 мая вошел в бухту Пор-Руайяля (рис. 11).

Французские дозорные заметили приближение неприятеля и успели поднять тревогу. Поселенцы поспешили укрыться в городке. Однако в целом положение столицы Акадии было крайне сложным. Ее гарнизон насчитывал всего 70 солдат. Использовать жителей было невозможно, так как большинство молодых мужчин находилось далеко в лесах или на прибрежных полях, а самое главное их было просто нечем вооружить. Вдобавок укрепления Пор-Руайяля также находились отнюдь не в полной боевой готовности. Незадолго до начала войны было решено их перестроить, и к тому моменту пришедший в полную негодность старый форт был уже разобран, но новый вал и стены еще не были закончены.

В этой ситуации губернатор Акадии А. де Фриш де Менваль решил, что сопротивление столь внушительным силам бесполезно, и как только англичане предложили ему вступить в переговоры, угрожая в случае сопротивления предать все окрестности огню и мечу, он сразу же отправил к ним своего представителя аббата Л. Пёти для обсуждения условий капитуляции. Явно обрадовавшись, что ему не придется сражаться, Фипс согласился отпустить солдат Менваля в Квебек, сохранить поселенцам их имущество и не покушаться на свободу вероисповедания. Однако он потребовал, чтобы все казенное имущество и вся собственность Компании для постоянной рыбной ловли (товары, военное снаряжение, боеприпасы, пушки и т.д.) были переданы англичанам.[699] Пёти принял эти условия, хотя не подписал с Фипсом никаких документов. Командующий категорически отказался это сделать, гордо заявив, что слова английского генерала вполне достаточно. На следующий день 11/21 мая на борт «Сикс френдз» флагманского корабля бостонской эскадры прибыл Менваль и другие представители французской администрации. Фипс еще раз повторил им свои условия, после чего было заключено устное соглашение о капитуляции.

Высадившись на берег и увидев, как на самом деле слаб французский гарнизон, и в каком состоянии находятся укрепления Пор-Руайяля, Фипс и его люди, видимо, пожалели о слишком мягких условиях капитуляции. Под тем предлогом, что несколько французских солдат якобы хотели ограбить склад товаров, принадлежавших Компании для постоянной рыбной ловли, Фипс приказал запереть весь гарнизон в церкви, а самого Меиваля посадил под домашний арест, нарушив тем самым свое «слово английского генерала» (его несколько извиняет лишь то, что никаким «английским генералом» он не был). После этого бостонские ополченцы начали самый откровенный грабеж поселения, продолжавшийся в течение 12 дней. Они опустошали дома и склады, отбирали у поселенцев имущество и даже одежду, уничтожали их скот. Не желая отставать от своих подчиненных, Фипс забрал себе весь скарб французского губернатора, включая скатерти, полотенца и ночные колпаки.[700]

Пуритане, конечно же, не могли остаться равнодушными к католическому храму Пор-Руайяля. 12/22 мая Фипс в своем журнале сделал такую запись: «Сегодня утром <… > мы срубили крест, обыскали и ободрали церковь, снесли алтарь, разломали их иконы».[701]

Совершив эти «героические деяния», Фипс собрал жителей Пор-Руайяля и окрестных ферм и заставил их присягнуть королю Вильгельму и королеве Марии, угрожая в противном случае сжечь их дома.[702] Для поддержания порядка им был создан совет из шести наиболее состоятельных и знатных людей колонии. После этого, не разместив в Пор-Руайяле никакого гарнизона (никто из его людей не захотел оставаться в Акадии), Фипс вернулся в Бостон.

Пока основные силы англичан еще находились в Пор-Руайяле, Фипс отправил 8-пушечный корабль «Мэри» под командованием известного картографа и корсара Киприэна Саутека на захват других французских поселений в Акадии. Его главной целью был форт Сен-Луи (Шедабукту), база Компании для постоянной рыбной ловли, основного конкурента бостонских торговцев и рыбаков. По пути Саутек высадился на мысе Сабль и сжег находившуюся там деревню дружественных французам индейцев, а также разрушил маленькое рыбачье поселение в бухте Ля-Эв. Ни в первом, ни во втором случае англичане не встретили никакого сопротивления и надеялись легко захватить и Сен-Луи. Однако крошечный форт неожиданно оказался крепким орешком, и лишь после ожесточенной схватки четырнадцать его защитников согласились на почетную капитуляцию.

На наш взгляд, экспедиция против Акадии принесла весьма скромные результаты. Конечно, бостонцы нанесли сильный удар по своим конкурентам. Практически все французские рыболовные станции и фактории, использовавшиеся для торговли с индейцами, были разрушены. В этой связи показательно, что англичане не тронули акадийские поселения, расположенные в глубине залива Фанди, жители которых занимались земледелием и не являлись соперниками бостонских купцов и судовладельцев.

Однако в политическом и военно-стратегическом плане англичане добились очень немногого. Поскольку ни в Пор-Руайяле, ни в других фортах Фипс не оставил гарнизонов, французы вскоре восстановили контроль над Акадией, — говорить о ее завоевании нельзя. Что касается абенаки, то их позиция также не изменилась, а их политические и военные контакты с французами не были нарушены (центром франко-индейских связей такого рода всегда был Квебек, а не Пор-Руайяль). Фактически англичане просто отомстили за рейды против своих поселений; при этом их не слишком смущало то обстоятельство, что мирные акадийцы не имели к этим акциям никакого отношения.

Delenda est Canada, 1690 г.

Подготовленный и осуществленный бостонцами налет на Акадию был сугубо локальной акцией и не мог серьезно изменить ситуацию на континенте. В северных и центральных английских колониях постепенно все более четко осознавали, что сосредоточием французской мощи и соответственно главным источником угрозы для англичан является Канада, т. е. поселения долины реки Св. Лаврентия — ядро Новой Франции и главная база французской экспансии.

С начала 1690 г. ряд представителей администраций и торгово-предпринимательской верхушки Нью-Йорка, Массачусетса, других колоний Новой Англии начинает все более активно пропагандировать идею крупномасштабной комбинированной операции против Квебека, которая была так ярко и красочно расписана сахемами Лиги ирокезов. Но если раньше эта идея высказывалась главным образом отдельными наиболее экспансионистски настроенными колониальными чиновниками, то теперь набеги индейцев и организованные Фронтенаком рейды против английских поселений, несомненно, способствовали ее распространению и популяризации.

После нападения на Скенектади о необходимости предпринять решительные действия против французов заявил Джекоб Лейслер.[703] В Бостоне поддержали его предложение. 25 марта 1690 г. Брэдстрит писал Лейслеру, что в Массачусетсе идут приготовления к экспедиции против Акадии, которая в случае успеха «будет способствовать осуществлению операции против Канады». Однако бостонский губернатор особо подчеркнул, что эта акция должна быть осуществлена «совместными усилиями и мерами всех администраций колоний Его Величества».[704]

Для обсуждения данного вопроса в конце апреля — начале мая 1690 г. в Нью-Йорке состоялась встреча представителей Массачусетса, Коннектикута, Плимута и Нью-Йорка. Администрации других северных и центральных колоний, приглашенных на эту встречу, своих делегатов не прислали. Пенсильвания и Вирджиния под разными предлогами просто отказались участвовать; власти Мэриленда пообещали выделить сто человек для любой совместной антифранцузской акции, которая будет запланирована, а руководство Род-Айленда наоборот заявило, что ни для какой наступательной операции людей не даст, но может помочь деньгами.

После небольшой дискуссии собравшиеся пришли к выводу о необходимости комбинированного нападения на Новую Францию — с суши и с моря. Предполагалось, что объединенные силы пяти колоний совместно с воинами Лиги ирокезов предпримут наступление на Монреаль, через «коридор» река Гудзон — озеро Шамплен — река Ришелье, в то время как морская экспедиция, которую поручалось организовать Массачусетсу, атакует Квебек. При этом было условлено, что колонии не будут запрашивать никакого специального разрешения у правительства метрополии и соответственно не будут просить у нее никакой поддержки.

Правда, при всех рассуждениях о важности и значимости готовящейся операции английские колонии решили выделить для ее осуществления весьма скромные силы. Отряд, который должен был выступить к границам Новой Франции из Олбани, по плану должен был насчитывать всего 855 бойцов[705] (притом, что население только участвовавших в акции колоний превышало 100 тыс. человек). Командование этой миниатюрной объединенной армией было поручено представителю знаменитой семьи Уинтропов майору Фитц-Джону Уинтропу (сыну Джона Уинтропа младшего и внуку Джона Уинтропа старшего).

В сложном положении оказался Массачусетс, на который было возложено осуществление второй части плана. Как и в случае с Акадией, у его администрации не было средств, которые можно было бы пустить на военные расходы, однако теперь па помощь частных лиц рассчитывать не приходилось. Отчасти это было связано с тем, что операция против Акадии, с экономической точки зрения, не оправдала себя, и коммерсанты, вложившие в нее деньги, понесли значительные убытки (расходы превысили доходы на 3 тыс. фунтов);[706] отчасти — с тем, что Квебек и Новая Франция в тот момент представляли существенно меньший коммерческий интерес для торговцев и судовладельцев Массачусетса, и готовящаяся акция в отличие от предыдущей имела для этой колонии, скорее, политический характер.

Еще до майского собрания в Нью-Йорке власти Массачусетса впервые за всю историю колонии решили обратиться за помощью к метрополии. В конце марта Брэдстрит и его совет отправили послание графу Шрусбери с просьбой прислать в Бостон оружие и боеприпасы, столь необходимые для готовящейся операции. Об этом же хлопотали и некоторые другие влиятельные лица колонии. Однако время шло, а никакого ответа из Лондона не поступало. В итоге администрации Массачусетса пришлось брать необходимые средства в долг.[707]

По поводу операции против Квебека К. Мэзер впоследствии писал, что она «была, несомненно, величайшей акцией, которую когда-либо предпринимала Новая Англия». Ее необходимость он доказывал следующим образом: «Канада является главным источником страданий Новой Англии. Там основная сила французов, там индейцы главным образом снабжаются боеприпасами, оттуда исходят группы людей, которые, объединившись с дикарями, варварски убивают множество невинных жителей Новой Англии, без какого-либо повода с их стороны, за исключением того, что Новая Англия признала короля Вильгельма и королеву Марию, которые, как они [французы. — Ю. А.] говорят, являются узурпаторами; и как Катон не мог произнести ни одной речи в сенате, не заключив Delenda est Cartago, так и все, кто переживает о безопасности этой страны [Новой Англии. — Ю. А.], делают общий вывод — Канада должна быть покорена!».[708]

Призывы Мэзера и успех Фипса в Акадии вкупе с леденящими душу рассказами о жестокостях французов и индейцев способствовали определенному росту антифранцузских настроений в Массачусетсе. Победоносный Фипс, которого администрация без колебаний назначила главнокомандующим и «генералом», объявил призыв волонтеров. Всем участникам похода была обещана богатая добыча.

Как заметил Паркмен, «среди добродетелей Новой Англии не было смирения», и поэтому «всем казалось грехом сомневаться, что Господь дарует победу избранному им народу».[709] Однако, несмотря на призывы и посулы, нужного количества добровольцев набрать все равно не удалось, и властям пришлось прибегнуть к нажиму на поселенцев.

Столь активные действия массачусетской административной и религиозной верхушки в период подготовки операции против Канады были вызваны не только их экспансионистскими устремлениями и ненавистью к французам-католикам, но также и сугубо внутренними проблемами, с которыми в тот момент сталкивался Массачусетс. Среди последних следует отметить приобретавший все большую остроту вопрос о колониальной хартии, аннулированной в 1684 г. В этой ситуации, как говорил Инкриз Мэзер, ради восстановления старых порядков жители Новой Англии были готовы сделать короля Вильгельма «императором Америки».[710]

В Бостоне все приготовления были закончены к середине июля. Четыре больших корабля и тридцать транспортных судов приняли на борт более 2300 человек. Однако отплытие задержалось почти на месяц из-за того, что администрация все надеялась дождаться помощи из метрополии. Лишь 9/19 августа, когда дальнейшее ожидание становилось небезопасным из-за приближения сезона осенних штормов, армада Фипса подняла якоря. Накануне была выпущена специальная прокламация, призывающая жителей Новой Англии должным образом настроиться на предстоящее богоугодное дело. Был объявлен день поста и покаяния. В колонии, по свидетельству Коттона Мэзера, «череда молитв творилась не переставая».[711]

К тому моменту, когда массачусетсские корабли отошли от острова Нантаскет и взяли курс на север, операция на сухопутном театре боевых действий уже закончилась, фактически так и не начавшись. Отряд Ф.-Дж. Уинтропа собирался с еще большим трудом, чем экспедиционный корпус Фипса. В конечном счете, своих бойцов (всего 600-650 человек) прислали только Нью-Йорк и Коннектикут. Среди ирокезов, на которых возлагалось столько надежд, свирепствовала эпидемия оспы. Три из пяти племен вообще отказались присылать своих людей, остальные были представлены несколькими десятками мрачных и угрюмых воинов.

В конце июля Уинтроп выступил из Олбани к границам Канады с тем, чтобы в соответствии с общим планом заставить французов разделить свои силы между Монреалем и Квебеком. Он дошел до места впадения Вуд-Крик в озеро Шамплен, но там был вынужден остановиться, так как его положение было очень сложным. Среди английских ополченцев также началась эпидемия оспы. В отряде не хватало продовольствия. Между бойцами из разных колоний происходили конфликты (правда, еще более серьезные конфликты происходили между бойцами из Нью-Йорка: часть из них была за Лейслера, часть — против). Кроме того, англичане оказались не в состоянии справиться с теми трудностями, которые возникли во время перехода по дикой местности. Например, они очень слабо представляли себе, как строить каноэ, которых у них не было и без которых их дальнейшее продвижение было просто невозможно.

В такой ситуации Уинтроп решил отказаться от дальнейшего наступления и отдал приказал возвращаться в Олбани. Правда, перед этим помощник Уинтропа капитан Джон Скайлер, 13/23 августа собрав остававшихся в строю ополченцев и индейцев (всего около 150 человек), совершил бросок к окрестностям Монреаля. Там он напал на поселение Ля-Прери, расположенное на левом берегу реки Св. Лаврентия, разорил его и ушел, захватив несколько десятков пленных. Как видим, англичане, которые до этого неоднократно обвиняли французов в том, что те ведут войну «диким» и «трусливым» способом, сами воспользовались точно такой же тактикой.

Взбешенный провалом операции Лейслер приказал арестовать Уинтропа, однако под давлением бойцов его отряда, угрожавших бунтом, был вынужден освободить его.[712] Надо сказать, что поведение самого Лейслера во всей истории, связанной с походом против Канады, было достаточно странным. Он громче многих других заявлял о необходимости этой операции, но его вклад в ее подготовку и осуществление оказался весьма скромным. В июне 1690 г. «революционное правительство Нью-Йорка» официально заявило, что оно пришлет в Бостон три военных корабля для участия в морской операции;[713] но это обещание не было выполнено. Впоследствии именно Лейслера обвиняли в провале атаки на Монреаль. Никольсон писал Лордам торговли в ноябре 1690 г.: «…наступление на Канаду по суше провалилось, поскольку Лейслер не обеспечил полковника Уинтропа каноэ и продовольствием, как он это обещал».[714]

Известие об отступлении отряда Уинтропа было получено в Бостоне 18/28 августа, когда массачусетская эскадра уже была в пути. И в то время как Фипс надеялся на то, что его противнику придется разделить свои силы, Фронтенак, наоборот, получил возможность стянуть все имеющиеся у него войска к Квебеку, что он и сделал, как только узнал (сначала от индейцев из Акадии, а затем и от французских моряков) о приближении англичан.

К счастью для французов, еще весной 1690 г. по приказу Фронтенака столица Новой Франции была обнесена дополнительной полосой частокола с каменными редутами. При первом же известии о приближении неприятеля по приказу городского старшины сьёра Прово началось строительство траншей и баррикад, которые должны были закрыть подступы к Квебеку.

На рассвете 6/16 октября с борта своего флагмана Фипс увидел квебекскую цитадель, высящуюся на неприступной скале. В «нижнем» городе были установлены батареи, которые могли простреливать все подходы со стороны реки. Правда, соотношение сил было в пользу англичан. В распоряжении Фронтенака имелось около тысячи солдат из отдельных рот морского министерства и колониальная милиция, всего около 2 тыс. бойцов, тогда как у Фипса было как минимум на 300 человек больше. Вместе с тем абитаны Новой Франции отнюдь не собирались оставаться пассивными зрителями происходящего. Английская агрессия вызвала первый за всю историю Французской Канады патриотический подъем среди ее жителей.

В своем пастырском послании квебекский епископ Сон-Налье призвал жителей колонии бороться с англичанами, которые» являются «врагами не только нас, французов, но врагами нашей меры и нашей святой религии».[715] О настроениях канадцев (>то слово тогда уже было достаточно широко распространено) наглядно свидетельствует следующий эпизод. Поднимаясь по реке Св. Лаврентия, англичане попытались организовать высадку в районе Ривьер-Уэль, но были отбиты местными жителями, которых возглавил их кюре Пьер де Франшвиль.[716] Впрочем, в некоторых других мечтах бостонцам удалось ограбить несколько ферм и захватить полтора десятка пленных (главным образом женщин и детой).

Перед началом боевых действий Фипс отправил Фронтенаку письмо, где предлагал ему сдаться и избежать кровопролития. Свое появление под стенами Квебека Фипс объяснял гак: «…не столько война между коронами Англии и Франции, но разрушения, произведенные французами и дикарями, находящимися под вашим командованием и поощряемыми вами, над подданными Их Величеств в Новой Англии и их имуществом без всякого повода с их стороны, обязали их предпринять эту экспедицию для их собственной безопасности и удовлетворения».[717] В этом письме Фипс называл себя «верховным главнокомандующим всеми войсками Их Величеств в Новой Англии на море и на суше», хотя никаких официальных полномочий от Вильгельма и Марии он не имел.

Английскому парламентеру, доставившему это письмо к пристани, завязали глаза и повели к губернатору, выбрав для этого самый замысловатый маршрут, который только смогли придумать. Всю дорогу вокруг него вертелось несколько человек, изображавших якобы сильную толчею на улицах, по которым он проходил. Квебекские дамы, вышедшие посмотреть на такое забавное зрелище, со смехом кричали англичанину, что он, наверное, игрок в жмурки — Колен Майар.[718]

Когда парламентера, наконец, привели в цитадель и сняли с его глаз повязку он с изумлением увидел, что находится в большой ярко освещенной зале, а напротив него стоят все высшие офицеры и руководители Новой Франции во главе с губернатором. Присутствовавшие на этой встрече французы специально оделись так хорошо и богато, как только смогли: «золотые и серебряные галуны, ленты, плюмажи, пудра и шитье — ничего не было забыто». Однако, по свидетельству современников, более всего англичанина поразило то, что окружавшие его лица выражали не страх, а радость, и «их воинственный вид его совсем озадачил».[719]

Фронтенак заявил английскому парламентеру, что он не признает короля Вильгельма и считает принца Оранского узурпатором. Он также заметил, что жителям Массачусетса не следует удивляться тому, что французы предпринимают против них враждебные действия, так как король Франции взял под защиту законного короля Англии, которого он готов вернуть на трон силой оружия, а ему, королевскому губернатору, приказано «вести войну в этих краях против людей, которые подняли мятеж против своего законного государя».[720]

Губернатор Новой Франции язвительно заметил: «Даже если бы наш генерал предложил мне более снисходительные условия и если бы у меня появилась мысль принять их, неужели он думает, что эти храбрые господа, — с этими словами он показал на окружавших его людей, — дадут свое согласие и посоветуют мне довериться человеку, который нарушил свое соглашение с губернатором Пор-Руайяля, с мятежником, который пренебрег обязанностями по отношению к своему королю и забыл обо всех милостях, которые он от него получил… ».

В ультиматуме Фипса французам давался на размышление один час, и парламентер робко спросил Фронтенака, когда он напишет что-нибудь в ответ. Тот усмехнулся и сказал: «Я не заставлю вас ждать так долго. Вашему генералу ответят жерла моих пушек»[721] (рис. 12).

Грозный вид квебекской цитадели и гордый ответ Фронтенака несколько обескуражили Фипса. Очевидно, он и его бойцы надеялись, что в Канаде повторится такая же ситуация, как в Акадии. Целый день английский главнокомандующий совещался со своими офицерами, и только 8/18 октября бостонцы начали действовать. В районе Бопора был высажен десант — 1400 бойцов, которыми командовал помощник Фипса Джон Уолли. В течение последующих трех дней (9/19-11/21 октября) англичане пытались начать наступление и форсировать реку Сен-Шарль, отделяющую их от Квебека, но всякий раз наталкивались на упорное сопротивление канадских ополченцев, которые вели по нападавшим огонь из всевозможных засад и укрытий, быстро перемещаясь с места на место и оставаясь практически неуязвимыми. Несущие большие потери люди Уолли проклинали «бандитов», воюющих «не по правилам», но поделать ничего не могли. 11/21 произошла особенно жаркая схватка. Отчаянная атака англичан была отбита, и они стали отступать в свой лагерь. Неожиданно из Квебека донеслись удары колокола, которые люди Уолли приняли за сигнал к вылазке, после чего организованное отступление превратилось в беспорядочное бегство.

Сам Фипс, очевидно, достаточно плохо представлял, что именно ему следует предпринять. Вместо того чтобы оказать огневую поддержку действиям десанта, он развернул свой флот на реке напротив Квебека и начал обстреливать город. Однако бостонские артиллеристы не отличались особой меткостью и не смогли причинить французам сколько-нибудь существенного вреда. По приказу епископа Сен-Валье на шпиле квебекского собора была установлена икона Святого Семейства, которая должна была защитить столицу Новой Франции. По ней было выпущено множество ядер, но ни одно из них не попало в цель, что было истолковано французами как чудесное знамение.[722] По этому поводу Паркмен заметил, что гораздо большим чудом было бы то, если бы англичанам удалось ее сбить.[723]

Ответный огонь французских батарей доставил нападавшим существенно более серьезные неприятности. Уже 8/18 октября выстрел Ле Муана де Сент-Элена снес грот-мачту флагманского корабля «Сикс френдз» вместе с адмиральским штандартом. Несколько отчаянных молодых канадцев тут же спустили каноэ и выловили драгоценный трофей, который впоследствии был торжественно помещен в главном соборе Квебека. Перестрелка продолжалась два дня, после чего Фипс был вынужден отвести свои корабли на безопасное расстояние, так как их командиры (зачастую являвшиеся одновременно владельцами кораблей) заявили, что не хотят больше подвергаться опасности.

В то же время Фипс не смог наладить взаимодействие с находившимся на берегу отрядом Уолли, который испытывал острую нехватку боеприпасов и продовольствия. У англичан не было теплой одежды, и они жестоко страдали от канадских холодов. По некоторым данным среди людей Фипса началась эпидемия оспы (по крайней мере, он сам всячески подчеркивал это в своем отчете[724]). В ночь с 11/21 на 12/22 октября злополучный десант был эвакуирован, 14/24 октября стороны обменялись пленными, а 15/25 октября английский флот взял курс на Бостон (на обратном пути он попал в сильный шторм, и несколько кораблей затонуло).

Столь бесславно закончившаяся операция обошлась Массачусетсу в 50 тыс. фунтов. Потери убитыми, замерзшими и умершими от болезней по наиболее объективным оценкам составили от 500 до 600 человек (при этом сам Фипс говорил о 30, его оппоненты — о 1000).[725] Вернувшиеся наемники представляли собой жалкое зрелище. По свидетельству современника, многие из тех, кто смог добраться до Бостона, умерли вскоре после возвращения.[726]

Колония была в шоке. В случившемся усматривали жест Провидения. К. Мэзер заявил, что Небеса разгневались на Новую Англию за проявленную пуританами непозволительную терпимость к англиканству. Он также сравнивал неудачу Фипса с поражением израильтян-эфраимитов от филистимлян во время исхода из Египта и говорил, что для взятия Квебека «время еще не пришло». По его словам, «в этом деле было допущено слишком много поспешности», а кроме того, «его участники уделяли недостаточно внимания божественному совету и присутствию», запятнав себя грабежом и прочими недостойными поступками.[727] Впрочем, другие считал и, что поражение вызвано более земными причинами, в частности ошибками командиров.[728] Совершенно очевидно, что Фипс действовал в целом крайне вяло и непоследовательно, хотя сам он утверждал, что, если бы не холода и болезни среди его людей, он взял бы Квебек за два-три дня.[729]

На наш взгляд, независимо от того, чем была вызвана неудача Фипса, она прежде всего продемонстрировала администрации и общественности Массачусетса, что в отличие от Пор-Руайяля Квебек является для нее слишком крепким орешком, самостоятельно справиться с которым она не в состоянии, несмотря на многократное превосходство в численности населения и материальных ресурсов. Хотя, конечно, неизвестно, как могли повернуться события, если бы отряд Уинтропа все же достиг цели, и Новой Франции пришлось бы вести борьбу на два фронта.

После того как английские корабли покинули реку Св. Лаврентия, Фронтенак немедленно обратился в Париж с предложением осуществить, наконец, давно задуманное и немедленно напасть на английские колонии, считая, что наступил самый подходящий момент нанести удар по Новой Англии и Нью-Йорку. 12 ноябри 1690 г. он писал Сеньеле: «Теперь Монсеньер, поскольку Король одержал триумф над своими врагами и на море и на суше, и поскольку он является хозяином моря, не сочтет ли он полезным отправить какую-нибудь из своих эскадр, чтобы покарать заносчивость этих <…> старых парламентариев из Бостона и Манхеттена [т. е. Нью-Йорка. — Ю. А.], поразить их в самом их логове и сделать себя хозяином этих двух городов». Фронтенак также добавлял, что «это было бы также истинное и, может быть, единственное средство закончить войну в Канаде, поскольку после этого можно будет без труда полностью подчинить ирокезов, напав на сам источник зла и вырвав его с корнем».[730]

Однако Версаль был в тот момент слишком занят европейскими проблемами и проигнорировал мнение умудренного опытом губернатора Новой Франции. К тому же в 1690 г. умер Сеньеле, которому было адресовано предложение Фронтенака. Пришедший на его место Луи Фелипо де Поншартрен был поглощен подготовкой экспедиции в Ирландию. Правда, Людовик XIV отметил победу в Америке. Были отслужены благодарственные молебны, появились сообщения в «Газете», отличившиеся канадские ополченцы получили награды. Король приказал отчеканить серебряную медаль. На аверсе был отчеканен его профиль и титул; на реверсе были изображены женщина и бобр (женщина символизировала Францию, бобр — Канаду); у ее ног текла река Св. Лаврентия. Надпись на медали гласила: «FRANCIA IN NOVO ORBE VICTRIX, KEBECA LIBERA-ГА, M DC XC» («Франция — победительница в Новом Свете, Квебек освобожден, 1690»)[731] (рис. 13).

После 1690 г. англичане и французы в Северной Америке не осуществляли крупных операций друг против друга. В то же время вплоть до самого окончания войны и Лондон, и Париж продолжали вынашивать планы нанесения сокруши тельного удара по владениям соперника, однако все попытки претворить эти планы в жизнь по тем или иным причинам терпели крах. Однако все это время подданные двух держав продолжали бороться друг с другом в «конфликтных зонах», список которых пополнился за счет Ньюфаундленда, точнее, его побережья и прилегающих отмелей.

Канада и Нью-Йорк: война ирокезов

После того как угроза столице Новой Франции миновала, боевые действия в Северной Америке продолжали вести лишь индейские союзники двух держав. Французам в этой ситуации по-прежнему приходилось уделять внимание южному или ирокезскому «фронту», откуда исходила наибольшая угроза для их поселений. Стремясь заставить Союз пяти племен распылить свои силы, канадские власти активизировали свои контакты с племенами, враждебно настроенными по отношению к Лиге. Еще в конце августа 1690 г. в Монреале состоялась встреча Фронтенака с представителями гуронов, ниписингов, кри и оттава, которые обещали выступить против ирокезов.

В свою очередь, в 1691 г. мэр Олбани Питер Скайлер попытался взять реванш за прошлогоднюю неудачу. С отрядом ополченцев и ирокезов (всего 420 человек) он совершил бросок к границам Новой Франции и попытался снова атаковать Ля-Прери — южный форпост Монреаля. Однако канадские милиционеры совместно с оттава и могиканами отбили нападение. Скайлер заявил, что он нанес противнику колоссальный урон, уничтожив 200 неприятельских бойцов,[732] однако, по другим оценкам, потери французов и их союзников были существенно меньше и составили 47 человек.[733]

Эта акция в очередной раз продемонстрировала англичанам, что Канада, несмотря на всю свою слабость, отнюдь не является легкой добычей, и действия против нее требуют концентрации сил всех английских колоний. Осознав это, в июле 1691 г. губернатор Нью-Йорка Генри Слаутер обратился к администрациям Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании, Западного Джерси, Коннектикута, Род-Айленда и Массачусетса с просьбой принять участие в защите Олбани, которое, по его словам, являлось «единственным оплотом и гарантией безопасности всех колоний Его Величества на американском континенте». Слаутер также предложил другим колониям организовать совместный фонд, на средства которого можно было бы «нанять людей <… > чтобы, если возможно, воспоминание о французах было изгнано из Америки». По его словам, «это могло быть легко осуществлено сердечным союзом между нами».[734]

Власти других колоний в своем большинстве в принципе соглашались с идеями Слаутера, но не спешили вкладывать средства в операции, которые с их точки зрения были необходимы и выгодны прежде всего Нью-Йорку. Весьма показателен ответ администрации Коннектикута, заявившей, что вопрос о «средствах для обеспечения безопасности интересов Его Величества в этих провинциях и подавлении врага <… > заслуживает тщательного рассмотрения», однако при этом фактически отказавшейся от какого-либо участия в совместных действиях, ссылаясь на сложное положение и непомерные расходы. В ответном послании из Хартфорда говорилось: «Мы не в состоянии снабдить наших солдат боеприпасами и продовольствием, чтобы они могли покинуть пределы нашей колонии; тех, которые у нас есть, едва хватает для нашей обороны. Мы не сомневаемся, что ваша собственная колония имеет достаточное количество людей <… > которые могут быть использованы для гарнизона в Олбани. Поскольку вы говорите о ваших огромных расходах, мы также могли бы рассказать вам о своих, но это не сделает их меньше. Вы ведете значительную торговлю, которая дает вашим людям возможность компенсировать их расходы, но у нас ее почти нет».[735]

Власти Мэриленда, в свою очередь, открыто заявили, что, согласно Хартии их колонии, милиция не может покидать ее пределы, и что Нью-Йорку следует обращаться за помощью не к их небольшой провинции, а к Вирджинии или Пенсильвании.[736]

В такой ситуации нью-йоркской администрации приходилось действовать одновременно по двум направлениям: во-первых, просить метрополию о содействии (как военном, так и политическом); во-вторых, стараться продолжить борьбу с французами руками Союза миги племен.

Что касается обращений в Лондон, то еще в самом начале 1692 г. нью-йоркский главнокомандующий майор Ричард Инголдсби направил правительству слезное послание с просьбой оказать давление на другие колонии, уверяя, что объединение сил Нью-Йорка, Коннектикута, Восточного и Западного Джерси позволило бы не только обеспечить их оборону, но и «нанести удар французам в самое сердце».[737]

Позиция правительства Вильгельма и Марии была следующей. С одной стороны, в 1692 г. оно не считало необходимым проведение наступательных операций на границах Нью-Йорка. Это видно из инструкций нового губернатора этой колонии Бенджамина Флетчера, выданных ему в начале марта 1(392 г. В этом пространном документе содержался всего один абзац, посвященный военным вопросам, в котором говорилось о необходимости строительства укреплений в Олбани и Скенектади, «чтобы предупредить вторжение французов и индейцев из Канады». Ни о каких активных действиях там не упоминалось.[738] Правда, год спустя Лондон несколько изменил свою позицию и прислал в Бостон эскадру, надеясь, что с ее помощью колонии смогут предпринять новое нападение на Канаду. Однако ставший к тому времени губернатором Массачусетса Фипс фактически сорвал эту операцию (см. «Экспедиция Уилера», с. 294 и сл.).

С другой стороны, английское правительство было не прочь использовать силы своих колоний для борьбы с французами на Североамериканском континенте. В первую очередь оно, солидаризируясь в данном вопросе в администрацией Нью-Йорка, пыталось заставить северные и центральные колонии принять участие в обороне его границ. На время войны Флетчер был назначен главнокомандующим объединенными силами милиции ряда колоний, которые должны были предоставить в его распоряжение определенное количество бойцов: Массачусетс — 350, Вирджиния — 250, Мэриленд — 160, Коннектикут — 120, Пенсильвания — 80, Род-Айленд- 48. По замыслу Лондона, колонии должны были также оказать Нью-Йорку определенную финансовую поддержку. В королевском послании к Фипсу говорилось: «…мы находим разумным и необходимым, что нашим колониям и провинциям Новой Англии, Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании следует оказывать помощь и содействие <… > губернатору и главнокомандующему <…> провинции Нью-Йорк».[739] Правительство считало, что, получив такую поддержку, Нью-Йорк сможет, как говорилось в одной из депеш, «нападать на врага и беспокоить его на суше и на море».[740]

Флетчер оказался бессилен выполнить данные ему поручения. По его словам, оборона вверенной ему колонии находилась в плачевном состоянии и исправить положение своими силами он не мог. Впрочем, надо сказать, что многие английские колониальные губернаторы не жалели черной краски для описания ситуаций, с которыми им приходилось сталкиваться по прибытии к месту назначения, стремясь, таким образом, оказать давление на правительство, продемонстрировать свое служебное рвение и «подстраховаться» на случай каких-либо претензий.

Однако самым главным было то, что, несмотря на приказы из метрополии, соседи не спешили объединять свои силы с силами Нью-Йорка и/или оказывать ему какую-нибудь другую помощь. Флетчер докладывал в Лондон, что в ответ на все его просьбы Восточный Джерси прислал 248 фунтов, а Пенсильвания ограничилась лишь «добрыми пожеланиями».[741] Некоторые колонии заявили, что назначение верховного главнокомандующего противоречит их хартиям, и обратились с соответствующими жалобами к метрополии. Дело дошло до генерального атторнея, который заявил, что во время войны это допустимо, однако колонии продолжали фактически саботировать решение правительства. Всеми правдами и неправдами их администрации стремились удержать контроль над милицией в своих руках.

Особенно непримиримой была позиция Массачусетса. Когда представитель Флетчера прибыл к Фипсу, тот сразу же завел с ним разговор о том, что с начала войны Новая Англия несет большие расходы, ее жители обнищали и т. п. Когда же Фипс услышал, что Нью-Йорк рассчитывает на его содействие, он пришел в ярость и воскликнул: «Я не отправлю ни одного человека и не дам ни единого фартинга для помощи Нью-Йорку — и чудовищно даже предполагать, что я сделаю это». Фипс также отказался прислать представителей Массачусетса в Нью-Йорк для обсуждения совместных действий против французов.[742]

Позднее в своем официальном письме к Флетчеру Фипс привел список причин, объясняющих его позицию. В этом списке фигурировали, во-первых, эпидемия, поразившая Массачусетс; во-вторых, большие потери, которые понесла колония во время войны; в-третьих, необходимость держать гарнизон в форте Пемакид (на границе с Акадией); в-четвертых, угроза нападения французов и индейцев с моря и с суши. Однако из текста видно, что самой главной причиной, несомненно, были два следующих момента, очень неприятные для Фипса и очень болезненно им воспринятых. Первый — то, что командование милицией Коннектикута, которое раньше осуществлял Фипс, было передано губернатору Нью-Йорка. Второй — переход в руки Флетчера управления Пенсильванией (он управлял этой колонией в 1693-1694 гг., когда У. Пени был временно лишен своих прав лорда-собственника). Фипс откровенно заявил Флетчеру: «…если бы коннектикутская милиция осталась под моим командованием, я мог бы в соответствии с желанием Вашей Светлости дать приказ усилить ваши посты людьми оттуда, как я раньше намекал; но обстоятельства этого дела изменились, теперь этого невозможно ожидать». Относительно Пенсильвании он высказался еще более резко, заметив, что, после того как эта колония оказалась в руках Флетчера, стало «гораздо менее разумным ожидать содействия от этой провинции [Массачусетса. — Ю. А.] для поддержки Олбани».[743]

Очевидно, такое поведение Фипса объяснялось не только определенной ревностью к Флетчеру, сосредоточившему в своих руках большую власть, чем он (хотя субъективный момент ни в коем случае не следует сбрасывать со счетов, тем более зная о чрезвычайно грубом, резком и задиристом характере губернатора Массачусетса[744]), но и тем, что в Бостоне действительно искренне считали помощь соседней колонии ненужным и бесполезным делом. В то же время события осени 1690 г. убедили Фипса, что Канаду можно захватить только при наличии очень существенной помощи со стороны метрополии, рассчитывать на которую не приходилось.

Кстати, последнюю мысль Фипса разделял и его нью-йоркский коллега. Осенью 1693 г. Флетчер писал в Лондон, что, для того чтобы улучшить положение колонии Нью-Йорк, «не остается никакого другого средства, кроме как прислать эскадру и сухопутный контингент, чтобы следующим летом захватить Канаду, построить каменный форт в Олбани и содержать там четыре роты за счет короля». Исходя из собственного горького опыта, Флетчер дал весьма выразительное определение отношениям между различными английскими колониями, заявив, что «помыслы и интересы этих маленьких учтивых колоний на континенте расходятся так сильно, как у турок и христиан».[745]

Наиболее осведомленные круги в правительстве метрополии разделяли последнюю оценку Флетчера. В заявлении Лордов торговли говорилось: «Его Величество в этих частях Америки имеет достаточное количество подданных для того, чтобы изгнать французов из Канады, но они так разделились на отдельные маленькие провинции и столь разобщены, что могли оказать очень малую помощь друг другу и вовсе не расположены делать это в будущем».[746]

Вторая часть традиционной политики властей Нью-Йорка, а именно активное использование ирокезов, также постепенно становилась все менее эффективной в связи с переменами, происходившими в позиции Союза пяти племен. Индейцы постепенно стали осознавать, что англичане, несмотря на все свои заявления о братстве и дружбе с ними, стремятся переложить на них основную тяжесть борьбы с Новой Францией, в которой Лига несет большие потери, сражаясь сразу на многих фронтах как против самих французов, так и против их многочисленных индейских союзников.

Еще летом 1691 г., когда Слаутер обратился к ирокезам с очередным воинственным посланием, заявив: «Вы должны держать врага в постоянной тревоге», один из вождей мохоук прямо спросил: «Почему ты не сказал, "мы будем держать врага в постоянной тревоге"».[747]Во время встреч с представителями нью-йоркской администрации вожди и сахемы Лиги призывали ее к активным совместным действиям: «Брат Корлаэр, внемли тому, что мы сейчас скажем тебе, мы находимся в очень тяжелом положении в этой стране и никак не можем покорить французов без помощи из Англии, поэтому мы умоляем тебя написать твоему великому господину королю Англии, чтобы он прислал большие корабли с большими пушками, чтобы захватить Канаду, что мы тогда легко осуществим».[748]

Индейцы упрекали англичан в том, что по их вине проливается много крови, так как действия осуществляются малыми группами. Кроме того, они обратили внимание на то, что, «хотя Вирджиния, Мэриленд и Новая Англия являются членами Договорной цепи, об их действиях ничего не слышно».[749]

Правда, пока еще ирокезы продолжали вести войну, неся при этом все большие потери. В феврале 1692 г. они потерпели поражение в районе острова Тонихата от отряда сьёра де Бомона, а летом того же года их поселения подверглись серии набегов со стороны западноалгонкинских племен. Воины Лиги пытались продолжать тревожить границы Канады, однако там они все чаще встречали отпор, как показал знаменитый эпизод с нападением на усадьбу сьёра де Вершер, 14-летняя дочь которого Мари-Мадлен вместе с несколькими людьми смогла отбить атаку большого отряда индейцев.

Со своей стороны, французы постепенно стали переносить боевые действия на территорию противника. В начале 1693 г. отряд д'Айбу де Мантэ совершил рейд против поселений мохоук, в ходе которого были уничтожены три индейские деревни. После этого в 1693-1694 гг. ирокезы, несмотря на противодействие администрации Нью-Йорка, начали зондировать почву для мирных переговоров с французами, которые тем временем постепенно восстанавливали утраченные позиции в районе Великих озер. Летом 1695 г., получив небольшие подкрепления из Франции, Фронтенак отдал приказ заново отстроить форт у истока реки Св. Лаврентия, названный его именем. Наконец, в 1696 г. губернатор Новой Франции смог предпринять давно планировавшийся им большой поход против ирокезов. Несмотря на преклонный возраст, он лично возглавил двухтысячную армию, состоящую из канадских милиционеров, французских солдат и индейцев. В августе 1696 г. его основные силы переправились на южный берег озера Онтарио и, поднявшись по порожистой реке Осу-иго, вышли к поселениям онондага, находившимся в самом центре Страны ирокезов. В это же время другой отряд под командованием Ф. де Водрёя вторгся в районы проживания онейда.[750]

Хотя, как и во время предыдущих кампаний, больших сражений не происходило, поскольку ирокезы покидали свои деревни, материальный и моральный урон, нанесенный им в результате этого похода, был очень значителен. Разрушение их поселений, уничтожение находившихся там запасов, а главное, тот факт, что враг проник в самое сердце земель могущественного Союза пяти племен, произвели большое впечатление и на гордых ирокезов, и на другие индейские племена этого региона. Забегая вперед, можно сказать, что эта операция, безусловно, очень сильно способствовала тем изменениям во внешнеполитической ориентации Лиги ирокезов, которые произошли на рубеже XVII-XVIII вв.

Ирокезы продолжали посылать к англичанам вампумы, все еще надеясь подвигнуть их к совместным решительным действиям против французов, однако наряду с призывами к отмщению в их заявлениях начинали звучать и мирные нотки. В сентябре 1696 г. представители Лиги заявили Флетчеру: «Мы стали небольшим народом, и нас стало намного меньше в результате войны. Если люди Вирджинии, Мэриленда, обоих Джерси, Коннектикута и Новой Англии, которые все прилагали руки к нашей Договорной цепи, соединятся с жителями этого места [Нью-Йорка. — Ю. А.], мы готовы идти и вырвать с корнем наших врагов из Канады». В то же время они просили губернатора передать королю следующее: «Мы маленький народ, а у него — большой народ и много каноэ с великими ружьями; мы желаем, чтобы ты написал ему, чтобы он знал, что если он не пришлет их, чтобы уничтожить Канаду <… > до следующего раза, когда деревья станут зелеными <… > тогда пусть он даст нам знать, что мы можем заключить для себя мир навсегда или на время».[751]

Изменение обстановки на границе вызвало тревогу в Лондоне. Английское правительство считало, что «абсолютно необходимо удержать эти Пять племен в сфере интересов Его Величества, чтобы сохранить эти колонии».[752] Однако власти Нью-Йорка не спешили на помощь своим индейским союзникам. Флетчер лишь забрасывал власти метрополии просьбами о подкреплениях и боеприпасах.[753] В колонии, по свидетельству администрации, не было не только ружей и пушек, но даже знамен для фортов.[754] Никаких активных действий Нью-Йорк так и не предпринял. В дальнейшем индейцы неоднократно жаловались на поведение Флетчера в последние годы Войны Аугсбургской лиги. Его преемнику графу Белломонту они прямо заявили, что Флетчер пренебрегал их интересами, что, заметим, объективно шло во вред самим англичанам. Так, он даже не отдал приказа разрушить укрепления форта Фронтенак в то время, пока там не было французов.[755]

Впрочем, последствия этого сказались уже после окончания войны.

Экспедиция Уилера

После провала 1690 г. власти Массачусетса продолжали строить грандиозные планы изгнания французов из Северной Америки. У. Фипс несколько раз заявлял о необходимости осуществления новой операции против Квебека во время своего пребывания в Лондоне зимой 1691-1692 гг. Он убеждал короля и адмиралтейство в том, что завоевание Канады обезопасит промысел у берегов Ньюфаундленда, позволит англичанам установить контроль над пушной торговлей, даст им прекрасный источник корабельного леса, защитит границы их владений от индейцев.[756] Вильгельм III и его министры благожелательно выслушивали пламенные речи Фипса, однако до конца 1692 г. они не предпринимали никаких попыток изменить ситуацию в Северной Америке, предоставив при этом колонистам возможность действовать на свой страх и риск. Однако без поддержки метрополии Фипс не решался предпринимать какие-либо серьезные шаги. Можно предположить, что, несмотря на все его заявления, неудача 1690 г. произвела на него очень сильное впечатление, и он не хотел еще раз испытывать судьбу.

Тем временем в 1692 г. англичане нанесли тяжелое поражение французскому флоту в сражении при Ла Уге. После этого на море французы отказались от линейной тактики, перейдя к рейдерству. Основное же их внимание было теперь еще в большей степени, чем раньше, сконцентрировано на сухопутных операциях. В результате отпала реально существовавшая в течение трех первых лет войны угроза французского (точнее франко-якобитского) десанта в Англию. В этой ситуации Лондон счел возможным выделить небольшую часть своих военно-морских сил для активных действий в Новом Свете.

В конце 1692 г. Уильям Блэтуэйт представил королю и правительству «предложения для разрушения французских колоний в Америке», а уже в марте 1693 г. в Карибское море была отправлена эскадра, состоящая из восьми кораблей, под командованием сэра Френсиса Уилера, которому было приказано захватить Мартинику и Гваделупу, а затем прибыть в Бостон и, соединившись с силами колониальной милиции, напасть на французские поселения в Канаде. Блэтуэйт писал Инкризу Мэзеру: «Для вас еще никогда не было такого случая приложить ваши лучшие убеждения, а для народа Новой Англии проявить свое религиозное рвение и любовь к своему королю и стране».[757]

Правительство метрополии надеялось, что Уилер сможет «атаковать французов на реке Канады [т. е. на реке Св. Лаврентия. — Ю.А.], разрушить города и поселения, которые там принадлежат врагу, и завладеть ими». Фипсу, ставшему к тому времени губернатором Массачусетса, был отправлен приказ подготовить людей (2 тыс. милиционеров и/или волонтеров), провизию и вспомогательные суда к прибытию эскадры. Его нью-йоркскому коллеге Флетчеру было поручено поддерживать с ним контакт и оказывать поддержку.[758]

Переход Уилера через Атлантику затянулся, а кроме того, на Антильских островах среди английских моряков началась эпидемия, которая вывела из строя до половины личного состава эскадры. Отказавшись от нападения на Мартинику и Гваделупу, Уилер направился в столицу Новой Англии, полагая, что там уже собраны войска для экспедиции против Канады.

Однако, когда в начале июня 1693 г. 12 английских кораблей с 650 солдатами и матросами на борту вошли в бостонскую гавань, они встретили там совсем не такой прием, на который рассчитывали. Фипс сразу же заявил Уилеру, что он не получал никаких официальных распоряжений о подготовке экспедиции против Канады, а без этого он ничего не может предпринять. Власти Массачусетса были больше всего обеспокоены тем, чтобы эпидемия, которая все еще продолжалась среди людей Уилера, не перекинулась в колонию, и запретили им сходить на берег.[759]

Месяц спустя командир эскадры сообщил Фипсу, что ситуация на его кораблях пришла в норму: солдаты и матросы поправились, корабли готовы к походу, на них достаточно боеприпасов и продовольствия. Уилер знал, что согласно правительственному плану, в экспедиции должно было принять участие 4 тыс. бойцов (2 тыс. из колоний и 2 тыс. из метрополии), причем на подготовку колониальных войск выделялось четыре месяца, а все предприятие должно было начаться не позднее 1 июля. Однако он просил Фипса высказать свое мнение относительно того, возможно ли еще атаковать Квебек или какое-нибудь другое место на реке Св. Лаврентия или на Ньюфаундленде.[760] Губернатор ответил следующее: «Мы полагаем, что вы не настолько сильны, чтобы захватить Квебек, кроме того, время года слишком позднее, чтобы организовать нападение с суши и помочь вашей атаке». С точки зрения Фипса, наиболее подходящим объектом для нападения в этой ситуации являлся Плезанс — главный опорный пункт французов на Ньюфаундленде.[761]

Однако Фипс не собирался помогать Уилеру в этом деле. Когда тот обратился к властям Массачусетса с просьбой выделить хотя бы 400 человек, которые могли бы принять участие в операции против Плезанса, ему было отказано и в этом. Губернатор заявил, что колониальная хартия запрещает ему посылать милицию за пределы страны без ее собственного согласия или согласия ассамблеи, которая в данный момент распущена. Фипс также утверждал, что он занят подготовкой экспедиции против индейцев, которая требует вложения больших сил и средств, а кроме того, по его словам, колонисты все еще опасались эпидемии, свирепствовавшей на кораблях.[762] Позиция Фипса была согласована им с советом колонии, который предварительно ознакомился с вышеизложенным ответом Фипса. В протоколе заседания, состоявшегося 26 июля, было записано: «Письмо сэра Френсиса Уилера, требовавшего 400 человек для нападения на Плезанс, было прочитано, и ответ, показывающий неспособность [колонии] выделить этих людей, — одобрен».[763]

В итоге Уилеру пришлось покинуть Бостон, так и не получив никаких подкреплений от властей Массачусетса. Это тем более удивительно, что за несколько дней до ухода эскадры Фипсу из Нью-Йорка была доставлена копия письма Блэтуэйта, где говорилось о планах правительства.[764] Надо сказать, что нью-йоркская администрация вообще проявила больше интереса к приходу английской эскадры и планировала помочь Уилеру,[765] хотя в итоге никаких конкретных шагов также не предприняла. Что касается эскадры, то она отправилась на Ньюфаундленд, однако ее поход закончился безрезультатно.

Вскоре, после того как корабли Уилера подняли паруса, Фипс направил в Лондон пространное послание, где он оправдывал свое поведение, заверяя членов правительства, что сам он «глубоко опечален из-за потери возможности захватить Канаду».[766]

Исследователи по-разному оценивают вышеописанные события. Некоторые американские историки просто умалчивают о них или упоминают вскользь как о малозначащем инциденте (так, Ф. Паркмен ни в одной из своих монографий не написал об этом ни слова). Биографы Фипса обычно воздерживаются от комментариев, ограничиваясь лишь констатацией фактов.[767]

На наш взгляд, летом 1693 г. англичане и жители их колоний упустили очень неплохую возможность нанести удар по своим соперникам. Если бы властям Массачусетса удалось собрать хотя бы такое же количество бойцов, как за три года до этого, то, учитывая, что Уилер имел более 400 солдат, нападающие вполне могли бы получить заметный численный перевес над защитниками Квебека, так как часть сил французов постоянно была задействована на южных и западных рубежах Канады. Кроме того, в состав эскадры Уилера входило восемь боевых кораблей королевского флота (тогда как в 1690 г. у Фипса было только четыре судна, которые можно было считать военными), что обеспечило бы англичанам преобладание на море.

Постоянно циркулировавшие слухи о готовящемся новом нападении держали в напряжении французскую колониальную администрацию. Так, в одной из депеш, отправленной из Квебека в Париж в 1691 г., говорилось: «…доподлинно сообщено, что они [англичане. — Ю. А.] готовятся снова предпринять атаку с большими силами с моря и с суши»; далее речь шла о том, что Фипс якобы собирает для этой цели пятитысячное войско.[768] Летом 1692 г. Людовик XIV приказал эскадре К. де Дигуана дю Пале крейсировать у берегов Канады, чтобы предотвратить возможное нападение на колонию с моря[769] (по ходу этого плавания было осуществлено несколько небольших диверсий против английских рыболовных станций на Ньюфаундленде). Однако в 1693 г. французское правительство не направило никаких дополнительных сил в свои заморские владения. В значительной степени это было связано с достаточно сложной ситуацией, сложившейся для него на европейских театрах боевых действий.

Столь пассивное (если, конечно, не давать ему более резких оценок) поведение Фипса и всей администрации Массачусетса было вызвано несколькими причинами. Во-первых, провал 1690 г., очевидно, действительно произвел очень сильное впечатление на Фипса. После -этого, оставаясь на словах сторонником активных действий, на деле он предпочитал придерживаться самой осторожной тактики, понимая, что, помимо прочего, любая оплошность может стоить ему губернаторского кресла. Во-вторых, бостонские власти четко осознавали, что, несмотря на пламенную агитацию проповедников, далеко не все жители колонии горят желанием отправляться в опасный поход, основную выгоду от которого получат явно не они (колонистов было гораздо легче сподвигнуть на какие-нибудь локальные оборонительные мероприятия). Массачусетская верхушка также опасалась волнений или даже восстания в колонии, которое вполне могло произойти в случае новой крупной неудачи. В начале 1690-х годов в колонии сложилась кризисная ситуация, высшей точкой которой стали печально известные процессы ведьм. Поражение Фипса было, конечно, отнюдь не единственной и тем более не главной причиной кризиса (скорее, одним из поводов), однако еще в 1690 г. властям пришлось пережить немало неприятных минут, когда вернувшиеся из похода волонтеры буянили в Бостоне и кричали: «Боже, благослови короля Вильгельма, Боже, благослови Эндроса, и пусть будут прокляты все эти пустоголовые администрации!».[770] Конечно, никто в Массачусетсе в принципе не возражал против нападения на Квебек и/или перехода Канады под власть англичан, однако идти ради этого на риск в тот момент были готовы очень немногие.

Наиболее негативную реакцию вышеописанные события вызвали у властей Нью-Йорка. Флетчер возмущенно жаловался правительству метрополии на поведение Фипса и заявил, что безрезультатный уход эскадры Уилера «шокировал наших индейцев».[771]

На «Акадийском фронте»: война Массачусетса и абенаки

Ситуация в Атлантическом регионе и вокруг него как всегда отличалась крайней сложностью. После рейда в Пор-Руайяль администрация Массачусетса решила, что теперь она имеет полное право рассматривать территорию Акадии — Новой Шотландии в качестве своего законного владения. В июне 1691 г. группа бостонских коммерсантов, во главе с уже упоминавшимся нами Джоном Нельсоном предложила на свои средства построить в Пор-Руайяле новый форт и содержать там гарнизон, за что им должна была быть предоставлена монополия на торговлю во всей Акадии. Бостонские власти согласились с этим и назначили одного из компаньонов Нельсона полконника Эдварда Тинга комендантом Пор-Руайяля и губернатором Новой Шотландии.[772]

Таким образом, администрация Массачусетса фактически самостоятельно аннексировала территорию французской колонии, не дожидаясь каких-либо санкций из Лондона. Правда, правительство метрополии поддержало ее притязания. В новой Хартии Массачусетса, изданной в 1691 г., «территории, называемые Акадией или Новой Шотландией», а также все пространство, расположенное между ними и Новой Англией, было присоединено к этой колонии.[773] Но этот документ был доставлен в Бостон только в мае 1692 г.

Однако установить контроль над Акадией англичанам не удалось. Еще в июне 1690 г. спустя всего несколько дней после ухода эскадры Фипса, в разоренный Пор-Руайяль прибыл корабль из Франции, на борту которого находился помощник Менваля Жозеф Робино де Вильбон. Правда, он не рискнул оставаться в «столице» Акадии (возможно опасаясь нового появления англичан) и решил отправился в небольшой форт Жемизик (или Жемсег), расположенный на реке Сен-Жан, надеясь, что оттуда он сможет совместно с индейцами предпринять какие-либо ответные действия против бостонцев. Однако это ему не удалось, так как его единственный корабль вскоре был захвачен английскими каперами, после чего Вильбону пришлось покинуть Акадию и через Квебек отправиться во Францию.

Поскольку Менваль находился в английском плену, Людовик XIV 7 апреля 1691 г. назначил Вильбона «комендантом Акадии».[774] Относительно восстановления Пор-Руайяля Людовик XIV заявил, что «нынешняя ситуация в Европе делает это невозможным»,[775] но зато предоставил в распоряжение Вильбона небольшой военный корабль, много боеприпасов и подарков для абенаки, силами которых предполагалось вести борьбу с англичанами. Последняя, с точки зрения французского правительства, представляло собой важнейший аспект деятельности администрации Акадии. В королевской инструкции, присланной Вильбону весной 1692 г., говорилось: «Поскольку Вашей главной задачей является беспрерывная война с англичанами, Ваша основная забота должна состоять в том, чтобы отвлечь французов, которые находятся с Вами, от всех других занятий <… > чтобы они были воодушевлены только желанием искать выгоду от борьбы с врагами. Мне не надо ничего Вам рекомендовать столь настоятельно, кроме того, чтобы Вы использовали все Ваши способности и благоразумие, для того чтобы абенаки не занимались ничем, кроме войны, и сделали так, чтобы война стала для них выгодней, чем охота».[776]

В конце сентября 1691 г. Вильбон вернулся в Пор-Руайяль и официально объявил о своем вступлении во владение этим поселением и всей Акадией от имени Людовика XIV. Однако по тем же причинам, что и год назад, он не захотел оставаться в Пор-Руайяле и отправился в Жемизик. На пути туда у устья реки Сен-Жан Вильбону удалось захватить повстречавшийся ему английский корабль, на котором, как выяснилось, находился новоиспеченный английский губернатор Акадии — Новой Шотландии Эдвард Тинг, а также Джон Нельсон и Джон Олден. Последнего Вильбон отпустил в Бостон с тем, чтобы тот уговорил власти Новой Англии произвести обмен пленными, а Нельсон был отправлен в Квебек для переговоров с Фронтенаком. В столице Новой Франции, воспользовавшись предоставленной ему свободой передвижения, Нельсон развил активную шпионскую и диверсионную деятельность, информируя Бостон о планах французов и пытаясь подослать наемных убийц к ненавистному для англичан предводителю абенаки Сен-Кастэну. В конце концов, Фронтенак отправил его во Францию, где тот просидел некоторое время в Ангулемском донжоне и получил свободу только накануне заключения Рисвикского мира, в подготовке которого ему довелось принять участие в качестве эксперта по североамериканским вопросам.

Несмотря на то что французам удалось восстановить контроль над Акадией, их положение там в целом оставалось достаточно сложным. Не имеющая сильных фортов и гарнизонов колония в любой момент снова могла стать легкой добычей англичан. Мирные безоружные акадийцы, занимавшиеся земледелием на плодородных прибрежных маршах залива Фанди, предпочитали соблюдать нейтралитет в непрекращающихся англо-французских конфликтах. Единственной надеждой французской колониальной администрации оставались абенаки.

Здесь сложилась парадоксальная ситуация. Абенаки нуждались в европейских товарах, и часть их племенного объединения, видя несостоятельность французов как торговых партнеров, была склон-па если не к союзу, то хотя бы к поддержанию мира с англичанами. Однако предельно жесткая политика властей Новой Англии по отношению к индейцам привела к тому, что, поддерживая торговые контакты с некоторыми бостонскими купцами, абенаки продолжали воевать на стороне французов, а порой и вместо французов на акадийском театре боевых действий (кстати, последние прекрасно знали об этой торговле, но были абсолютно уверены в том, что она никак не повлияет на настроения индейцев[777]).

Ненависть абенаки к англичанам была столь сильна, что в Квебеке во время переговоров с Фронтенаком их вожди заявили, что они будут сражаться с англичанами, даже если им придется, как их далеким предкам, делать наконечники своих стрел из костей животных.[778] Ф. Паркмен, упоминая об этом эпизоде, считает, что абенаки просто «страстно жаждали английской крови» в силу своей дикости.[779] Однако, на наш взгляд, причиной этому была вовсе не дикость индейцев, а та массовая и действительно дикая охота за индейскими скальпами, которая как раз в это время разгорелась в английских колониях и которая как нельзя лучше характеризует всю индейскую политику англо-американцев.

В начале Войны Аугсбургской лиги (в английских колониях ее называли Войной короля Вильгельма) в Массачусетсе за скальп взрослого мужчины платили 50 фунтов, за скальп женщины или ребенка — 10 фунтов.[780] При этом никто никогда не разбирался, действительно ли это скальп представителя враждебного племени или нет. Добыча этих кровавых трофеев была прибыльным делом, которым занимались даже женщины и дети. В анналы американской истории вошел случай с Ханной Дастен и Мэри Нэф, которые были захвачены группой абенаки и ночью бежали от них, предварительно убив и оскальпировав двух воинов, трех скво и семерых детей.[781] R Новой Франции отношение к скальпам было несколько другим. Правда, тогда там их тоже покупали, но за сравнительно небольшую сумму — 10 экю, в то время как за живых пленников платили в два раза больше.[782] Позднее квебекская администрация и вовсе отказалась от этой практики (см. раздел VI, главу 1).

Безусловно, французы использовали сложившуюся ситуацию прежде всего в своих собственных интересах. Другое дело, что их интересы в тот момент объективно в значительной степени совпадали с интересами самих индейцев.

Зимой 1691-1692 гг. абенаки продолжали совершать набеги на пограничные английские поселения. Большую роль и этих акциях играл Сен-Кастэн и появившийся в Стране абенаки и конце 80-х годов XVII в. миссионер Л.-П. Тюри. 5 февраля 1692 г. индейцы напали на деревню Йорк, где ими было убито по разным оценкам от 50 до 148 жителей. В июне того же года они совместно с несколькими канадцами попытались захватить прибрежное поселение Уэллс. Однако здесь атака была отбита, и нападавшие были вынуждены ретироваться, разорив окрестности и угнав скот англичан.[783] Кроме таких по тогдашним американским меркам достаточно крупных операций, абенаки, действуя небольшими отрядами, постоянно нападали на отдельные фермы. Именно в результате этих налетов англичанам наносился наибольший урон. Всего за 1690-1692 гг. в Массачусетсе и Нью-Гемпшире было уничтожено около 200 ферм.[784]

В 1692 г. Фипс решил принять меры для обеспечения безопасности восточных рубежей колонии от нападений французов и индейцев. В начале лета 1692 г. он отправил в долину Кеннебека отряд Бенджамина Чёрча, который разорил несколько селений абенаки. Эмиссары Фипса посетили также беззащитный Пор-Руайяль и объявили его жителям, что в соответствии с королевской хартией Массачусетса Акадия является частью этой колонии. Они также пытались склонить поселенцев выступить против французов или хотя бы против индейцев, но верные своим принципам акадийцы отказались сделать это и заявили, что не будут противодействовать англичанам, если те не причинят им зла, но сами останутся нейтральными. Жители Пор-Руайяля резонно заметили, что если они провозгласят себя союзниками бостонцев, то немедленно подвергнутся нападению индейцев.[785]

Во время своего пребывания в Лондоне Фипс убедил короля и правительство в необходимости восстановить форт Пемакид. Вильгельм и Мария издали соответствующий указ, по не дали ни средств, ни людей. Все расходы взяла на себя колония. В начале 169 г. губернатор лично руководил строительством, которое обошлось в 20 000 фунтов.[786] Форт, получивший новое название Уильям-Генри, построили из камня, что в Америке в то время было большой редкостью. Гордившийся своим детищем Фипс заявил, что «форт является настолько мощным, что может сопротивляться всем индейцам в Америке».[787]

Сильная крепость с большим гарнизоном представляла серьезную опасность для французов. Выдвинутая на самую границу Новой Англии она могла прикрывать продвижение английских войск вдоль побережья для нападения на французские посты, либо для осуществления операций против союзных французам индейцев. Кроме того, Уильям-Генри обеспечивал безопасность английских поселенцев, продвигавшихся на северо-восток, на территорию французских владений. Все это прекрасно понимали не только в Бостоне, но также в Квебеке и в новой штаб-квартире Вильбона в форте Наксуа (Нашваак).

Узнав о том, что англичане начали восстанавливать укрепления в Пемакиде, Фронтенак решил немедленно нанести удар по этому важному пункту и отбросить англичан от границ Акадии. Однако благодаря деятельности вышеупомянутого Джона Нельсона англичане своевременно узнали о готовящемся нападении. Когда осенью 1692 г. французские корабли «Поли» и «Анвьё» под командованием д'Ибервиля, подошли к устью Кеннебека, они обнаружили там не только находящуюся в полной боевой готовности крепость, но и военный корабль, прибывший из Новой Англии. В этой ситуации обычно не терявший присутствия духа д'Ибервиль повел себя нерешительно и к удивлению французских офицеров и огромному разочарованию своих индейских союзников, приказал взять курс на Квебек, мотивируя свое решение слишком большими силами неприятеля и неблагоприятным временем года (приближалось окончание навигации и сезон штормов). По версии же недоброжелателей д'Ибервиля, голоса которых звучали достаточно громко, он побоялся рисковать из-за того, что на борту его корабля находилась его сестра и еще какие-то дамы.

Франко-канадские историки, специально рассматривавшие этот вопрос и проанализировавшие соотношение сил сторон, пришли к выводу что д'Ибервиль в тот момент поступил в целом правильно.[788] Однако они не учитывают того, что пассивностью французов немедленно воспользовались их противники. Весной 1693 г. капитан Конверс, отличившийся при обороне Уэллса, с сильным отрядом колониальной милиции отправился к устью реки Сако и построил там еще один каменный форт. Главная цель этой акции заключалась в том, чтобы, продемонстрировав абенаки силу Массачусетса, попытаться склонить хотя бы часть из них к заключении) перемирия с англичанами, что сразу же обезопасило бы пограничные поселения. Англичане знали, что индейцы были недовольны действиями д'Ибервиля и находились под впечатлением неудачной попы тки захвата Уэллса. Характерно, что при всем этом в Бостоне не надеялись сделать абенаки союзниками в борьбе против французов. Такой задачи даже не ставилось. Администрация Новой Англии стремилась лишь к тому, чтобы обеспечить нейтралитет индейцев в англо-французском конфликте. На какое-то время ей удалось этого добиться. Летом 1093 г. несколько вождей абенаки встретились с Фипсом (который, кстати, лично участвовал в торговых сделках с индейцами) около форта Уильям-Генри и согласились «бросить томагавк в море».[789]

Для французской колониальной администрации выход абенаки из игры означал крах политики, проводившейся ими в этом регионе, вслед за которым неминуемо последовала бы потеря Акадии. В этой критической для них ситуации французы и в Акадии, и в Канаде, и во Франции действовали быстро и решительно, а главное на удивление слаженно. Из метрополии Вильбону были присланы товары и боеприпасы, которые были розданы наиболее воинственно и антианглийски настроенным вождям. С одним из них — Таксесом — Вильбон устроил торжественное братание, не пожалев в качестве подарка для «побратима» своего парадного камзола.[790] Еще двоих вождей он отправил в Версаль, чтобы продемонстрировать им богатство и могущество Франции. В результате доверие абенаки к французам было частично восстановлено, и они были готовы снова сражаться на их стороне.

Говоря о борьбе на «акадийском фронте», следует также упомянуть об операциях, проводившихся у берегов Акадии французскими корсарами. Они стали нападать на английские суда еще в самом начале войны, но наибольшего размаха их деятельность достигла в 1092-1090 гг. Прекрасные акадийские гавани служили им надежным убежищем, расположенным, кроме того, в непосредственной близости от районов, очень часто посещавшихся англичанами. Постепенно Пор-Руайяль и Бобасен превратились в настоящие базы каперов, и молодые жители этих поселений к большому неудовольствию местного духовенства пополняли команды находившихся там кораблей.

Каперы, в основном, охотились на корабли, перевозившие более или менее ценные грузы, рыболовные суда интересовали их в меньшей степени (их захватывали главным образом ради получения выкупа за пленных и само судно). В 1692 г. ими было захвачено более двадцати призов. В этих операциях особо отличился корабль, которым командовал Пьер Мезонна по прозвищу Капитан Батист, захвативший во второй половине 1692 — начале 1693 г. девять английских судов.[791] В марте 1693 г. администрация Массачусетса отправила к побережью Акадии три военных корабля, чтобы «преследовать и атаковать» французских корсаров.[792] Однако действия последних продолжались и, несмотря на ряд потерь, даже приобрели еще больший размах. Например, в 1695 г. капитан Франсуа Гион (или Гайон) захватил девять призов, в том числе английский фрегат.[793] После этого рыбаки из Массачусетса, видя неэффективность действий своей администрации, начали переговоры с Вильбоном, предложив ему продавать им лицензии на промысел у берегов Акадии, которые обезопасили бы их от французских каперов.[794]

В 1694 г. возобновилась «малая война» абенаки и французов против англичан. Лейтенанту К.-С. де Вильё с помощью Таксеса и миссионера отца Биго удалось собрать отряд из 250 индейских воинов, с которыми он 27 июля напал на поселение Ойстер-ривер (сейчас Дарем, штат Нью-Гемпшир). Шестьдесят домов было сожжено, более ста человек убито и взято в плен (существуют различные мнения относительно точного числа жертв). Несколько дней спустя абенаки атаковали соседнюю деревню Гротон, которая также была сожжена. Часть скальпов, снятых с убитых англичан, была отправлена в Квебек как доказательство доблести индейских воинов.

Эта небольшая операция имела очень важное значение для французов. Она показала, что абенаки будут продолжать набеги на границы Новой Англии, что, в свою очередь, неизбежно будет вызывать ответную реакцию англичан, а значит, столь нежелательный для французов мир будет нарушен. 19 сентября 1694 г. Вильбон откровенно заявил в своем письме Л. де Поншартрену: «Этот удар [нападение на Ойстер-ривер. — Ю. А.] чрезвычайно важен и выгоден, поскольку он прервал все мирные переговоры между нашими индейцами и англичанами. Англичане в отчаянии от того, что те убивают даже детей в колыбелях».[795] Эти бесстрастные, граничащие с цинизмом строки дают ясное представление о тактике, применявшейся французами в Акадии, где они, почти не имея собственных сил, полностью зависели от абенаки.

Уместно задать вопрос: а не совершили ли французы роковую ошибку, подталкивая абенаки к набегам на английские фермы и способствуя, таким образом, росту агрессивных, антифранцузских и антииндейских настроений в Новой Англии, являвшейся ведущим «игроком» в данном регионе? Ведь силы и ресурсы Массачусетса и Акадии были совершенно несоизмеримы. Эта разница могла бы быть компенсирована за счет активной политики метрополии, но Наихристианнейший король и его министры не спешили вкладывать средства и/или предпринимать что-либо для укрепления французских позиций в Атлантическом регионе, предпочитая действовать руками индейцев. За многие десятилетия соседства с французами бостонцы не раз имели возможность убедиться в этом.

На наш взгляд, войну французов и абенаки против английских поселенцев можно было бы посчитать бессмысленной саму по себе (как, впрочем, и многие другие вооруженные столкновения), если рассматривать ее только в контексте истории Массачусетса и/или Акадии. Однако французское правительство вовсе не считало бессмысленной возможность нанести хоть какой-нибудь удар по позициям своих противников в Новом Свете (хотя, возможно, в Париже в то время достаточно слабо представляли специфику отношений, существовавших между английскими колониями и их метрополией). Кроме того, по расчетам французских колониальных чиновников набеги индейцев должны были заставить англичан сконцентрировать свои усилия на обороне границ и таким образом обезопасить другие французские владения от возможного нападения.

Зная конечный результат англо-французского соперничества в Северной Америке, можно, конечно, рассуждать о том, что если бы французы поддерживали мир с англичанами, а не натравливали бы на них абенаки, то, быть может, судьба Акадии (да и всей Новой Франции) могла сложиться иначе. Однако не следует забывать и о том, что, с одной стороны, угроза, нависшая над пограничными английскими фортами и деревнями, была в значительной степени не только причиной, но и удобным поводом для вытеснения французов из этой части Северной Америки, которая привлекала бостонских купцов своими неисчерпаемыми природными ресурсами, а английские власти — своим чрезвычайно важным стратегическим положением. С другой стороны, как мы уже говорили не раз, вся французская колонизация Северной Америки была порождена имперской политикой абсолютистского государства, которая также неизбежно приводила к новым конфликтам с другими державами.

Война на Акадийском фронте была неизбежна и даже по-своему необходима каждой из сторон. Правда, если к «партии войны» в английских колониях принадлежали представители различных социальных групп — и поселенцы, и купцы, и администрация, то на французской стороне война была нужна только чиновникам, выполнявшим распоряжения Версаля. При этом единственной реальной силой, на которую могли рассчитывать французы, были воины абенаки, что также являлось следствием политики французского правительства, стремившегося создать в Америке огромную империю, но всегда занятого делами Старого Света, поглощающими львиную долю его сил и средств.

От «глобального» вопроса о характере и движущих силах колониальной политики Англии и Франции в Северной Америке следует отделить другой, более частный, вопрос — о методе и тактике военных действий. Многие английские авторы с негодованием пишут о разрушительных и, с военной точки зрения, бесполезных набегах французов на мирные пограничные поселения. Но, во-первых, не следует забывать, что именно англичане и голландцы, а не французы начали использовать индейцев (Лигу ирокезов) для сведения счетов со своими европейскими конкурентами. Во-вторых, французы в Северной Америке объективно были далеко не столь сильны, как англичане, и, несмотря на все грандиозные планы, просто не располагали силами для проведения крупномасштабных операций, подобных экспедиции Фипса. В-третьих, англичане также всеми силами поощряли ирокезов совершать набеги на границы Новой Франций.

Что же касается вопроса об эффективности этих рейдов в военном отношении, то здесь ситуация была не столь однозначной, как представляется на первый взгляд. Конечно, подорвать могущество Массачусетса эти булавочные уколы не могли, однако они заставляли бостонскую администрацию держать на границе сильные гарнизоны. В то же время для других, более слабых, английских колоний, в частности Нью-Гемпшира, набеги индейцев имели гораздо более серьезные последствия. Так, уже к весне 1696 г. эта колония оказалась в столь плачевном положении, что там не было даже продовольствия для солдат, и его приходилось просить у бостонцев.[796]

Ф. Паркмен упрекает французов в жестокости и кровожадности, говоря, что англичане во время нападения на Пор-Руайяль и Бобасен не убивали мирных жителей, а ограничивались только «цивилизованным» грабежом. На это можно заметить, что в тех случаях, когда война велась руками индейцев, она всегда принимала крайне жестокие формы. И нападения абенаки на англичан и нападения ирокезов на французов действительно сопровождались кровопролитием. Когда же против англичан действовали французы, они вели себя точно так же, как и их противники, в соответствии с обычаями ведения войны того времени. Кстати, именно французами была введена в обиход практика, когда захваченные индейцами пленники (в первую очередь женщины и дети) выкупались и становились полноправными членами франко-канадских семей.

Наконец, следует отметить, что некоторые англо-саксонские авторы часто манипулировали данными, стремясь выставить французов в наименее привлекательном свете. Так, Ф. Паркмен, подробно описывая нападение на Ойстер-ривер, заявляет о том, что индейцы и французы убили 104 человека и еще 27 взяли в плен.[797] Очевидно, знаменитый историк пользовался данными из донесения Вильбона, который докладывал своему начальству о 100 убитых и 60 пленных.[798] Однако другие исследователи, в том числе и американские, утверждают, что жертв было гораздо меньше. Дж. Белкнап, в частности, приводит данные о том, что в Ойстер-ривер погибло 14 человек.[799]

В середине 1690-х годов отношения англичан с абенаки продолжали ухудшаться. В 1695 г. заменявший уехавшего в Лондон Фипса лейтенант-губернатор Уильям Стаутон обратился к индейцам с письмом, в котором упрекал их в том, что они нарушили мир, заключенный с Массачусетсом, и напоминал об их соплеменниках, находящихся в Бостоне в качестве заложников. После этого небольшая группа наиболее миролюбиво настроенных абенаки отправилась в Уильям-Генри для переговоров. Однако комендант форта Паско Чабб приказал своим солдатам напасть на пришедших. Несколько индейцев было убито, а остальные, в том числе вождь Эгеремет, взяты в плен. Ф. Паркмен абсолютно справедливо отметил, что это «гнусное вероломство» было «игрой в пользу французов».[800]

Как раз в это время французы начали готовить новую экспедицию против Уильям-Генри. Естественно, вышеописанный инцидент был использован ими для того, что привлечь к операции максимально возможное количество абенаки, которые должны были стать ее ударной силой, так как все войска и милиция Новой Франции в это время были заняты на «ирокезском направлении».

В 1696 г. д'Ибервиль прибыл в Акадию с двумя кораблями и 25 солдатами. Там к нему присоединились Вильбон, Сен-Кастэн и де Вильё с индейцами и бойцами акадийских гарнизонов. 14 августа армия д'Ибервиля, насчитывавшая в общей сложности до 500 солдат, матросов и индейцев появилась под стенами Уильям-Генри. За два года до этого де Вильё, одетый и раскрашенный как индеец, побывал внутри форта и составил его план. На первый взгляд Уильям-Генри представлял собой мощную крепость, возвышавшуюся на скалистом берегу. На его 20-футовых стенах было установлено 60 орудий. Гарнизон, состоящий из сотни солдат, имел все необходимое, для того чтобы выдержать долгую осаду. Но у Уильям-Генри были и слабые места, на которые указал де Вильё. Форт можно было легко обстреливать с суши. Поэтому французы сразу же начали перевозить на берег мортиры и пушки со своих кораблей. Перед началом осадных работ д'Ибервиль предложил англичанам сдаться, на что Чабб гордо ответил, что не пойдет на это, «даже если весь океан покроется французскими кораблями, а вся земля индейцами».[801]

Французы быстро установили свои батареи и начали обстрел, а Сен-Кастэн передал Чаббу записку, в которой предупреждал его, что если англичане будут слишком долго упорствовать, то никто не сможет удержать индейцев от расправы над защитниками форта, несущими к тому же ответственность за нападение на людей Эгеремета.[802]

Это предупреждение вкупе со все усиливающейся канонадой возымело действие на английских солдат, которые потребовали у своего командира, чтобы тот вступил в переговоры. 16 августа 1696 г. форт капитулировал. Ибервиль обещал сохранить жизнь солдатам гарнизона и отправить их в Бостон при условии, что из английского плена будут отпущены все французы и их союзники-индейцы. Он сдержал свое слово, хотя французам стоило немалых усилий сдержать индейцев, требовавших мести, так как в форте было обнаружено несколько истощенных до последней крайности абенаки, которых англичане держали в цепях.

17-18 августа пушки Уильм-Генри были перевезены на французские корабли; ружья и боеприпасы розданы индейцам, а сам форт, призванный служить символом могущества Массачусетса и прочности английских позиций в этом регионе, разрушен.

Уничтожение английской крепости на Пемакиде, да еще осуществленное так легко, было крупной удачей французов и вызвало серьезную озабоченность у их противников, явно не рассчитывавших на то, что Уильям-Генри сдастся почти без боя. Его комендант Чабб после возвращения из французского плена был даже арестован бостонскими властями и просидел несколько месяцев в тюрьме (впоследствии его выследили и убили мстившие ему абенаки).[803]

Горя желанием взять реванш за падение Уильям-Генри, осенью 1696 г. бостонцы организовали карательную экспедицию против французов и абенаки, главной целью которой был грабеж поселений и добыча скальпов. Отряд майора Бенджамина Чёрча, состоявший из 300-400 ополченцев и нескольких десятков индейцев, появился в устье Пентагоэ, где англичане безрезультатно пытались найти Сен-Кастэна. Оттуда они двинулись в залив Фанди и разорили мирное неукрепленное поселение Бобасен, несмотря на то что местный сеньор Жакоб Буржуа показал англичанам хранившееся у него еще с 1690 г. письмо Фипса, в котором тот обещал не нападать на эту деревню при условии, что ее жители не будут поднимать оружия против англичан.[804] Чёрч заявил акадийцам, что они должны почувствовать то, что «чувствуют бедные англичане» и велел передать их правителям, что если нападения индейцев на Новую Англию будут продолжаться, он приведет в Акадию «сотни дикарей <… > которые будут убивать, скальпировать и угонять в плен всех французов в этих местах».[805] После этого Чёрч отправился к устью реки Сент-Джон (Сен-Жан), однако не решился атаковать форты Жемизик и Наксуа, не желая, по его собственным словам, «повторять экспедицию в Канаду»,[806] и вернулся в Бостон.

В это же время в столице Новой Англии был организован другой отряд, которым командовал полковник Джон Хэторн. Сразу но возвращении Черчу, несмотря на его неудовольствие, было приказано соединиться с Хэторном и напасть на форт Наксуа, главную военную базу французов.

18 октября англичане появились под стенами французского форта, где уже знали о готовящемся нападении. Вильбон немедленно собрал и вооружил всех жителей окрестных ферм, а миссионер отец Симон привел отряд абенаки. Защитники встретили англичан интенсивным огнем, который не прекращался даже ночью (французы стреляли на свет костров). Не ожидавшие такого упорного сопротивления ополченцы Чёрча и Хэторна начали роптать, и их командиры, понимая, что без долгой осады взять Наксуа невозможно, были вынуждены дать приказ отступить.[807]

После этого до конца войны обе стороны уже не предпринимали каких-либо крупных операций в этом регионе. Правда, администрация Массачусетса продолжала просить короля «милостиво соизволить» построить и содержать за счет метрополии форты в Пор-Руайяле и в устье реки Сент-Джон, которые, по ее мнению, должны были стать «величайшей уздой для врага».[808]

Операции на Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива

В ходе Войны Аугсбургской лиги чрезвычайно динамично развивались события на побережье Гудзонова залива, которое неоднократно переходило из рук в руки. Основными участниками борьбы за этот регион, где в тот момент европейцами было основано всего лишь несколько крошечных непостоянных факторий, были с английской стороны Компания Гудзонова залива, с французской — Северная компания и администрация Новой Франции. В то же время достаточно большую заинтересованность в делах региона проявляли правительства метрополий. В 1689-1690 гг. Людовик XIV несколько раз писал администрации Новой Франции о необходимости должным образом защитить торговую деятельность Северной компании и изгнать англичан из форта Нельсон.[809]

1 марта 1689 г. «командующим всеми постами на Северном море» (т. е. на Гудзоновом заливе) был назначен Пьер Ле Муан д'Ибервиль.[810] В июле 1690 г. он отправился туда с тремя небольшими судами, на которых находилось всего 80 человек. Первоначально он намеревался атаковать форт Нельсон, но, подойдя к нему, д'Ибервиль увидел большой английский военный корабль, прибывший для защиты этого ключевого пункта. Тогда д'Ибервиль решил напасть на небольшую факторию Северн (или Ньюсеверн), построенную англичанами в 250 милях от Нельсона. Стремительным ударом он захватил английский пост и, возможно, остался там на зимовку (рис. 14).

Относительно развития событий на побережье Гудзонова залива в 1691-1692 гг. существуют различные мнения. Некоторые авторы утверждают, что какой-то французский отряд в 1691 г. напал на форт Нельсон, комендант которого, не желая, чтобы имеющаяся там пушнина и товары достались врагу, сам поджег строения форта. После этого французы ретировались, а англичане в 1692 г. заново с большим размахом отстроили факторию.[811] Другие считают, что в 1691-1692 гг. никакого нападения не было, и англичане все это время продолжали удерживать Нельсон.[812]

В любом случае известно, что 15 июня 1692 г. Вильгельм III назначил Джеймса Найта губернатором и комендантом всех фортов на берегах Гудзонова залива и дал ему приказ изгнать оттуда французов.[813] Летом 1692 г. с четырьмя кораблями, снаряженными Компанией Гудзонова залива, Найт отправился в ее владения. Поскольку зиму 1692-1693 гг. он и его люди провели не в Нельсоне, а на небольшом островке неподалеку от него, можно предположить, что все-таки правы те специалисты, которые считают, что в 1691 г. имело место нападение на этот форт, в результате чего он сильно пострадал (иначе, как объяснить, почему англичане во главе с губернатором зимовали за его пределами в наспех построенных времянках).

В июне 1693 г. Найт отправился к форту Олбанисент-Анн, где, по его расчетам, должны были находиться французы, чтобы выбить их оттуда. Однако сражения не получилось, так как этот пост был практически покинут; там находилось лишь несколько лесных бродяг, не оказавших никакого сопротивления. После этого Найт остался в Олбани, очевидно, считая его более привлекательным и удобно расположенным, чем Нельсон, где он оставил своего помощника Бейли.

Тем временем во Франции д'Ибервиль добился у Л. де Поншартрена разрешения на организацию новой экспедиции в район залива. 11 июля 1694 г. д'Ибервиль прибыл в Квебек с двумя кораблями. Погрузив на них 110 канадских ополченцев, он отправился на север. 24 сентября французы осадили форт Нельсон и после трехнедельной осады вынудили его гарнизон сдаться. Перезимовав в захваченном форте, осенью 1695 г. д'Ибервиль вернулся в Ля-Рошель, оставив в Нельсоне-Бурбоне гарнизон под командованием сьёра Ля Форе. Однако англичане продолжали удерживать Олбанисент-Анн.

На следующий год обмен ударами был продолжен. На сей раз успех сопутствовал англичанам. В конце августа 1696 г. капитан Уильям Аллен отбил у французов форт Нельсон-Бурбон, захватив 20 тыс. находившихся там бобровых шкурок. В нарушение условий капитуляции Ля Форе и его люди были увезены в Англию, где их четыре месяца держали в тюрьме.

Самые крупные столкновения в этом регионе произошли, когда война уже близилась к концу, и в Европе полным ходом шли мирные переговоры. Летом 1697 г. обе стороны направили в Гудзонов залив значительные силы, надеясь нанести решающий удар по противнику. Компания Гудзонова залива снарядила три военных корабля, которые должны были защитить форт Нельсон и по возможности перехватить суда д'Ибервиля, который к тому времени был уже хорошо известен англичанам. По выражению англо-канадского историка Т. Дж. Маркуиса, «имя этого француза было источником столь великого ужаса для англичан в заливе, как имя Дрейка для испанцев во времена правления Елизаветы».[814]

Сам д'Ибервиль в 1696 — начале 1697 г. провел ряд операций на Ньюфаундленде, о которых мы расскажем чуть ниже. Первоначально он планировал летом 1697 г. завершить завоевание острова и напасть на те посты, которые еще оставались в руках англичан. Однако в Париже было принято решение нанести удар по английским постам в районе Гудзонова залива и восстановить французский контроль над этим регионом прежде, чем будет подписан мир. В морском министерстве считали, что если англичане будут удерживать форт Нельсон-Бурбон в тот момент, когда кончится война, «нога француза никогда снова не ступит туда и это не так уж и плохо получать лучшую в мире пушнину, или, по крайней мере, лишить ее англичан».[815]

Для этой цели в Северную Америку было отправлено пять разнотипных судов под командованием Ж. Ле Муапа де Сериньи, одного из братьев д'Ибервиля. В конце мая он прибыл в Плезанс. Погрузив на корабли отряд ополченцев и индейцев д'Ибсрвиль, назначенный руководителем всей экспедиции, в июле взял курс на Гудзонов залив. На пути к форту Нельсон в забитом льдом даже летом Гудзоновом проливе французские корабли потеряли друг друга из виду (один из них потерпел крушение). Как раз в это время там проходила английская эскадра, также направлявшаяся в залив, которая обстреляла один из французских кораблей. Однако льды не дали противникам сблизиться. Развязка наступила чуть позже.

4 сентября д'Ибервиль на 44-пушечном флагманском корабле «Пеликан» подошел к форту Нельсон. На следующий день на горизонте появилась английская эскадра, состоящая из 52-пушечного «Хемпшира», 36-пушечного «Дэринга» и 32-пушечного «Хадсон Бэя». Д'Ибервиль был вынужден принять неравный бой, в ходе которого, умело маневрируя, ему удалось одержать блестящую победу. Один английский корабль был захвачен, другой потоплен, третий бежал! (рис. 15).

После этого французы начали осаду форта Нельсон, который сдался только 13 сентября. Таким образом, к концу войны французы удерживали ключевой пост в Гудзоновом заливе, хотя небольшой английский гарнизон продолжал оставаться в Олбани. При этом следует отметить, что обе конкурирующие компании, английская и французская, понесли крупные убытки и заметно снизили свою активность.

Еще одним театром боевых действий в ходе Войны Аугсбургской лиги стал Ньюфаундленд — место богатейших рыбных промыслов, где издавна соседствовали английские и французские рыбаки. Подданные двух держав признавали друг за другом традиционные права на те или иные участки побережья и старались не нарушать неофициальных границ, установившихся много десятилетий назад. Восточное побережье острова было сферой влияния англичан, которые основали там множество крошечных рыболовных станций, крупнейшая из которых находилась в бухте Сент-Джонс.

Французы обосновались на южном побережье острова. Центром их поселений была бухта Плезанс (англичане называли ее Пласеншиа). В 60-е годы XVII в. там был построен одноименный форт, в котором размещался небольшой гарнизон. Последующие два десятилетия были временем наивысшего расцвета французского трескового промысла у берегов Ньюфаундленда. Ежегодно к острову приходило около 300 французских судов (у англичан — не более 80), на которых было занято до 20 тыс. человек.

В ходе Войны Аугсбургской лиги, признавая экономическую и стратегическую важность Ньюфаундленда, английское и французское правительства тем не менее не предпринимали никаких активных действий для укрепления своих позиций на острове. Морское министерство Франции вообще предпочитало решать все проблемы, связанные с Ньюфаундлендом, с помощью торговцев из западно-французских портов. На протяжение семи лет (с 1691 по 1697 г.) Л. де Поншартрен заключал с теми или иными из них соглашения о поставках (за их счет) на остров продовольствия, оружия, боеприпасов и прочих вещей, необходимых для содержания французского гарнизона (включая жалованья для губернатора и офицеров), в обмен на торговые привилегии и возможность использовать для частных целей военные корабли королевского флота.[816] Неудивительно, что в этой ситуации основными участниками борьбы за Ньюфаундленд с обеих сторон наряду с немногочисленными гарнизонами, стали рыбаки и каперы двух стран.

Боевые действия на острове начались в феврале 1(390 г., когда английский капер Херман Уильямсон внезапно напал на Плезапс. Промысловый сезон еще не начался, и у побережья не было рыбаков, которые могли бы прийти на помощь французскому гарнизону. В результате форт был разграблен и разрушен. По выражению Шарлевуа, «после этой экспедиции <…> гарнизон и жители Плезанса находились в таком положении, как будто их после кораблекрушения выбросило на пустынный берег».[817] На следующий год в отместку за это нападение французские каперы из Сен-Мало сожгли несколько английских рыболовных станций на восточном побережье острова.

В 1691 — начале 1692 г. французы под руководством нового губернатора Плезанса Ж.-Ф. де Момбетона де Бруйяна восстановили и усилили укрепления форта, который в сентябре 1692 г. снова подвергся нападению. Коммодор Френсис Гиллэм (Уильяме), возвращавшийся из Вест-Индии, попытался изгнать французов из Плезанса. Пять английских кораблей подвергли форт сильной бомбардировке, выпустив по нему до двух тысяч ядер, однако французы не дрогнули. Хотя у них не хватало зарядов и на каждый их выстрел приходилось шестьсемь английских, они смогли серьезно повредить адмиральский корабль нападавших. После этого Гиллэм решил высадить десант и взять Плезанс штурмом, но эта попытка была отбита Бруйяном, несмотря на то что в его распоряжении имелось всего полсотни солдат и 120 ополченцев, присланных капитанами рыболовных судов, которых возглавил находившийся в это время на Ньюфаундленде барон де Ля Онтан, впоследствии прославившийся своими книгами о Новой Франции. Англичане разорили рыболовную станцию в районе Пуант-Верт и удалились. Любопытно, что в это самое время неподалеку от Плезанса в бухте Сидни находилась упоминавшаяся выше эскадра Дигуана дю Пале, однако по какой-то причине она не смогла подойти к французскому форту. По некоторым данным, Дигуан дю Пале в это время пытался атаковать Сент-Джонс, но потерпел неудачу.[818]

В конце лета 1693 г. нападение повторилось. У стен Плезанса появилась многострадальная эскадра Уилера, о визите которой в Массачусетс мы уже рассказывали. 28 августа его корабли начали обстрел форта, однако, в свою очередь, сами попали под перекрестный огонь французов, установивших батареи на разных сторонах бухты. Начавшийся шторм, от которого было негде укрыться, заставил Уилера ретироваться, несмотря на то что в его распоряжении имелись весьма внушительные (по сравнению с Бруйяном) силы. Правда, в отместку на обратном пути он уничтожил рыбачий поселок на острове Сен-Пьер и захватил два французских рыболовных судна.

Со своей стороны Бруйян неоднократно предлагал организовать экспедицию для уничтожения рыболовных станций противника. В 1693 г. он направил Л. де Поншартрену составленный им план нападения с моря на английские поселения на Ньюфаундленде, для чего просил прислать два фрегата.[819] Однако средства, отпускавшиеся на флот, были в тот момент столь сильно урезаны, что министр не мог выделить и этого. В целом, как мы уже отмечали, французский гарнизон на Ньюфаундленде в это время существовал исключительно благодаря каперам, с которыми заключало сделки морское министерство.

В 1694 г. стороны продолжили обмен ударами. Во Франции на деньги герцога де Граммона была организована большая каперская экспедиция (к ней присоединились также баскские и малуинские корсары), целью которой были действия против английских поселений и против английских рыболовных судов, промышлявших треску на ньюфаундлендских отмелях. Однако разношерстной французской эскадре, которой командовал протеже герцога капитан Пьер де Сен-Клер, не удалось добиться сколько-нибудь заметных успехов. Французы решили атаковать хорошо укрепленное английское поселение в Ферриленде, но один из их больших кораблей 36-пушечный «Эгль» сел на мель, и вместо штурма Сен-Клеру пришлось организовывать спасательные работы. Все это время англичане, которых возглавлял капитан Уильям Холман, вели огонь по нападавшим и нанесли их эскадре значительный урон. Д.У. Прауз всячески превозносит заслуги Холмана и утверждает, что его людям удалось захватить два французских корабля,[820] однако большинство исследователей не разделяют его точки зрения.[821]

После этого Сен-Клер попытался напасть на Сент-Джонс, но там вход в гавань преграждали мощные чугунные цепи, прорваться через которые французы не смогли.[822] Вдобавок не все участники экспедиции горели желанием броситься в бой. Команды каперских кораблей были не прочь пограбить плохо вооруженных рыбаков, но отнюдь не горели желанием штурмовать хорошо укрепленный форт. В середине октября эскадра Сен-Клера бесславно отправилась назад, ограничившись захватом нескольких небольших судов. Ситуация на острове практически не изменилась.

Однако французы и в «старой», и в Новой Франции не оставляли надежд завладеть Ньюфаундлендом. Герой Французской Канады Ибервиль начиная с 1692 г. неоднократно предлагал изгнать англичан с острова. Оригинальность его плана состояла в том, что он считал наиболее целесообразным напасть на английские поселения зимой, когда там остается меньше всего людей и не с моря, а с суши, откуда они не ожидают нападения.[823] В то же время Бруйян продолжал отстаивать идею атаки с моря. В конце 1695 г. Поншартрен решил объединить оба этих плана и с помощью малуинских корсаров, канадских ополченцев и гарнизона Плезанса организовать комбинированную атаку на английские поселения. Корабли, которые должны были участвовать в операции, снарядил и снабдил всем необходимым крупнейший судовладелец Сен-Мало Ноэль Даникан сьёр де л'Эспин (или л'Эспин-Даникан). Сухопутные силы должен был привести д'Ибервиль, также обеспечив их за свой счет. За это участникам операции полагалась соответствующая доля добычи и призов, которые предполагалось захватить.

Несмотря на то что инструкции д'Ибервилю и Бруйяну были выданы 31 марта 1696 г., операция началась только в первых числах сентября, когда на Ньюфаундленд, наконец, прибыли корабли из Сен-Мало. Не дожидаясь Ибервиля, который был занят на «Акадийском фронте», Бруйян с каперами и рыбаками дважды пытался атаковать Сент-Джонс с моря, но оба раза был вынужден отступить. Правда, в промежутке между двумя этими атаками французы захватили поселение Бей-Буллз. С точки зрения Бруйяна, главная причина неудач заключалась в том, что каперы не хотели рисковать своими судами. В ответ на претензии губернатора командир каперской эскадры заявил, что «эти корабли не принадлежат королю». Бруйян также жаловался, что малуинцы были «храбры, но недисциплинированы», а их начальники «почти всегда больше искали своей собственной выгоды, чем славы короля».[824]

Правда, 1 октября каперы и солдаты совместными усилиями взяли Ферриленд, а затем захватили и разорили поселки Риньюз, Фермез и Экуафорт. Часть находившихся там английских судов смогла ускользнуть, однако некоторые все же попали в руки французов или были уничтожены (среди последних был даже один фрегат королевского флота).

После этого Бруйян, не довольный исходом операции, вернулся в Плезанс. Туда же в середине октября после завершения вышеописанной операции против Пемакида прибыл д'Ибервиль с тремя кораблями и небольшим отрядом солдат и канадских ополченцев. На военном совете д'Ибервиль и Бруйян приняли решение атаковать англичан только с суши. В конце ноября, разрушив по дороге несколько английских селений, французы подошли к Сент-Джонсу. Им навстречу был послан английский отряд, который 28 ноября был разбит. Французы подошли к Сент-Джонсу, захватили укрепления в его предместье, после чего сам форт 30 ноября сдался без боя. Поселение было сожжено, а все его жители отправлены в Англию. Уничтожив еще несколько английских постов в окрестностях Сент-Джонса, Бруйян вернулся в Плезанс.

В то же время д'Ибервиль суровой зимой 1696-1697 гг. с небольшим (124 человека) отрядом канадцев на снегоступах прошел вдоль всего восточного побережья Ньюфаундленда и изгнал англичан почти из всех их станций, самыми крупными из которых были Порт-Грейв, Харбор-Грейс и Олд-Перликен. Как писал современник, «канадцы посеяли панику в сердцах врагов, которые думали, что нападавшие на них должны быть демонами, раз они могут идти на приступ через непроходимые снега».[825] Д'Ибервилю не удалось захватить только остров Карбониар, представлявший собой естественную крепость. Кроме того, в руках англичан осталась станция в Бопависта. В марте 1697 г. д'Ибервиль вернулся в Плезанс, ожидая прибытия подкреплений из Франции, с которыми он надеялся завершить завоевание острова. Однако, как мы знаем, из Парижа пришел приказ атаковать англичан на побережье Гудзонова залива.

Зимняя кампания 1696-1697 гг. нанесла огромный урон англичанам. Было сожжено и разрушено 27 рыболовных станций, захвачены десятки судов. Людские потери составили около 200 человек убитыми и как минимум 700 пленными. В то же время она послужила для Лондона тревожным сигналом. Боясь окончательно потерять Ньюфаундленд, англичане стали спешно укреплять свои позиции на острове. В 1697 г. Ньюфаундлендский конвой был усилен дополнительной эскадрой. Командование -ними силами было поручено Дж.Норрису (в будущем известному адмиралу), который также должен был доставить на остров отряд полковника Дж. Гибсона. В общей сложности на Ньюфаундленд было направлено до 2 тыс. солдат и моряков. Летом 1697 г. Норрис подошел к разрушенному Сент-Джонсу (французы не оставили в нем никаких гарнизонов) и высадил там людей Гибсона, которые немедленно взялись за восстановление форта.

У французов не было сил воспрепятствовать этому. Своей главной задачей в отношении Ньюфаундленда Л. де Поншартрен считал удержание имеющихся поселений. В инструкциях маркиза де Немона, эскадра которого в это время направлялась к берегам Северной Америки, говорилось лишь о том, что среди прочего он должен обеспечить сохранение Ньюфаундленда, так как «это место представляется <…> весьма важным, поскольку оно обеспечивает <…> очень доходную и очень значительную коммерцию». Де Немон должен был не допустить английского нападения на Плезанс и напасть на вражескую эскадру, если она появится у берегов французских владений.[826]

Однако когда 18 августа французские корабли подошли к гавани Сент-Джонса, там уже находился Норрис. По непонятным причинам оба адмирала воздержались от сражения, и осенью отправились обратно в Европу. Вместе с Норрисом вернулась и значительная часть отряда Гибсона. Правда, в Сент-Джонсе было оставлено 300 человек под командованием майора Т. Хэндесайда, однако до конца войны он не предпринимал никаких активных действии, а после подписания Рисвикского мира большая часть его людей сразу же была отправлена в Англию.

Таким образом, несмотря на многочисленные попытки, ни одной из сторон не удалось в корне изменить ситуацию па Ньюфаундленде, хотя в целом позиции англичан (в первую очередь английских рыбаков) были существенно ослаблены и, чтобы их восстановить, им потребовалось немало времени.

Последние прожекты

Как мы уже упоминали, на всем протяжении войны и в самой Англии, и в ее колониях продолжали циркулировать идеи о необходимости завоевания Канады, которое рассматривалось как наилучшее средство обеспечения безопасности североамериканских владений Лондона. Так, 12 сентября 1696 г. на заседании Комитета по торговле и колониям обсуждался вопрос «о мерах, подходящих для охранения спокойствия Нью-Йорка от вторжений французов» и делался вывод, что «первая из них — взятие Канады». Далее говорилось, что нападение следует осуществить комбинированной атакой с суши и с моря, предварительно сконцентрировав в Нью-Йорке все силы, необходимые для этой операции. Вместе с тем, рассматривая этот вопрос, Совет постановил, что если «е колониях [курсив мой. — Ю. А.] возникнет намерение атаковать Канаду», из Англии может быть прислано лишь небольшое количество людей, однако основная часть должна быть взята из колоний, где «один Массачусетс насчитывает 10 тыс. человек, способных носить оружие», и «вместе с Род-Айлендом и Коннектикутом легко сможет выставить полторы тысячи бойцов».[827] Это решение прекрасно иллюстрирует подход английского правительства к боевым действиям в Северной Америке в ходе Войны Аугсбургской лиги. Несмотря на то что на седьмом году войны чиновники метрополии, тем более непосредственно занимающиеся делами колоний, должны были представлять чего можно и чего нельзя от них ожидать, Лондон все равно не считал необходимым предпринимать какие-либо значительные усилия и брать на себя инициативу для того, чтобы нанести решающий удар по противнику и радикально изменить расстановку сил в регионе.

Если английское правительство ограничилось дискуссиями, то в Версале под самый конец войны все же было принято решение осуществить давно задуманный проект и напасть на Бостон и Нью-Йорк, о чем многократно говорили французские колониальные чиновники. В январе 1697 г. помощник Л. де Поншартрена Ж.-Б. де Ланьи, курировавший канадские дела в морском министерстве, разработал план операции, целью которой должны были стать два крупнейших центра английских колоний. В соответствии с этим планом сильная эскадра, состоящая из 11 крупных военных кораблей и 4 вспомогательных судов под командованием маркиза Андре де Немона, должна была отправиться к Ньюфаундленду, чтобы перехватить английские корабли, которые, как ожидалось, могли там появиться летом 1697 г. Затем де Немону предписывалось перейти к устью Пентагоэ, где к этому времени уже должен был находиться Фронтенак с полутора тысячами солдат и ополченцев из Канады. Предполагалось, что там соберется также отряд абенаки. Взяв их на борт, эскадра должна была следовать в Бостон, захватить его, после чего двинуться к Нью-Йорку. Все жители этих мест должны были быть отправлены в Англию.[828]

Операция была тщательно спланирована. При ее разработке де Ланьи использовал сведения, полученные им от офицеров, воевавших в Северной Америке: д'Ибервиля, Водрёя, а также побывавшего в бостонском плену Менваля. Были вычерчены планы городов и побережья Новой Англии, продуманы отдельные детали. В частности, атаку Бостона предполагалось провести с двух сторон: основные силы с артиллерией должны были высадиться в районе Дорчестера, а вспомогательный отряд из индейцев и ополченцев — на Ноддл-айленде.[829]

В инструкциях де Немону король подчеркивал значение его действий: «Вы достаточно хорошо понимаете важность этого завоевания <…> Я не хочу, чтобы Вы ограничивались только взятием этой столицы Новой Англии. Мое намерение таково, чтобы Вы проследовали вдоль берега до Пескадуэ [Паскатауэй-харбор. — Ю. Л.], разрушая все поселения англичан; и чтобы войска высадились и, не подвергая себя слишком большой опасности, на таком расстоянии, как это возможно <…> разрушили все места, через которые они пройдут таким образом, чтобы враг не смог там вновь появиться долгое время».[830] Относительно Нью-Йорка в этом документе говорилось, что в случае удачного исхода экспедиции против Новой Англии, если останется продовольствие и боеприпасы и будет достаточно времени до окончания навигации, следует атаковать Манхеттен. «Вы сослужите мне приятную службу, если сможете осуществить это второе предприятие», — писал Людовик XIV.[831] Главная цель операции была сформулирована королем следующим образом: «Я жду от Вас защиты Ньюфаундленда, сохранения Канады в моем владении и полного разрушения двух вражеских провинции».[832]

21 апреля 1697 г. де Немон получил приказ как можно быстрее выходить в море. В конце мая известие о готовящейся операции и королевские инструкции были получены в Квебеке.[833] Администрация Новой Франции стала спешно готовить экспедиционный корпус, а также приводить в боевую готовность укрепления своей столицы, так как не исключалось и новое нападение англичан. Несмотря на преклонный возраст, Фронтенак решил лично возглавить канадские и французские войска, которые должны были участвовать в походе против Бостона (в соответствии с планом он должен был командовать всеми операциями на суше, а де Немон — на море).

Однако, как это было не раз в истории англо-французского соперничества в Северной Америке, на ход истории повлияла плохая погода. Из-за штормов де Немон добрался до Ньюфаундленда только 24 июля. Там он простоял больше месяца, в надежде перехватить английскую флотилию, возвращающуюся из Гудзонова залива, но к тому времени она уже прошла. 8 сентября де Немон сообщил в Квебек, что теперь слишком поздно предпринимать какие-либо активные действия, и что он возвращается в Европу.[834] Для французов единственный положительный эффект от трансатлантического рейса эскадры де Немона заключался в том, что известия о готовящемся нападении нагнали страху на англичан и облегчили действия д'Ибервиля на побережье Гудзонова залива, о которых мы уже рассказывали.

Последние столкновения между англичанами и французами в Северной Америке в ходе Войны Аугсбургской лиги происходили в то время, когда в Европе уже полным ходом шли мирные переговоры, на которых обсуждалась в том числе и судьба колониальных владений Лондона и Парижа.

На пути к Рисвикскому миру

Контакты между Францией и членами Великого Союза происходили почти с самого начала войны. Так, еще в 1691 г. Людовик XIV пытался вывести из войны Испанию, а в 1693 г. уже обе стороны стали предпринимать попытки мирного зондажа, причем со стороны антифранцузской коалиции наибольшую заинтересованность в прекращении войны проявили англичане.[835] Вильгельму III мир был необходим прежде всего для укрепления своих позиций внутри страны; Людовика XIV волновала судьба испанского наследства. Контакты между французами и представителями Великого союза шли одновременно по нескольким каналам (через Данию, Венецию, Швецию). Наибольший резонанс имела миссия известного французского дипломата Ж.-А. де Мема графа д'Аво ко двору шведского короля Карла XI.

В мирных предложениях, изложенных д'Аво в Стокгольме, речь шла главным образом о судьбе различных спорных территорий в Европе (Людовик XIV рассчитывал, что уступки, предложенные им некоторым участникам антифранцузской коалиции, будут способствовать ее расколу). Что касается колониальных проблем, то они упоминались лишь в части, посвященной урегулированию споров между Францией и Голландией и между Францией и Англией.

Для отношений Парижа и Лондона самым сложным вопросом было признание прав Вильгельма Оранского на английский престол, чему отчаянно противился Людовик XIV. В остальном он не выдвигал к Англии никаких претензий, кроме возвращения заморских владений, захваченных в ходе войны. «Что касается английских дел, то здесь Его Королевское Величество уязвлено в лице короля Великобритании [имеется в виду Яков II. — Ю. А.]; Его Наихристианнейшее Величество не сомневается, что король Швеции и сам Император предложат какой-либо выход, чтобы устранить это разногласие; а сверх того Наихристианнейший Король не имеет к Англии никаких притязаний прямых или косвенных, за исключением того, что он требует возвращения земель и островов в Америке, захваченных у него во время войны», — говорилось в заявлении, сделанном д'Аво.[836] Вильгельма III такая постановка вопроса, естественно, не устраивала, однако Людовик XIV продолжал стоять на своем, надеясь, что разрешение противоречий между Францией и другими членами антифранцузской коалиции заставит англичан согласиться на какой-то компромисс. 5 ноября 1693 г. Аво получил из Версаля очередное письмо, где говорилось: «Не может быть никаких других сложностей в скорейшем заключении доброго мира, кроме тех, которые касаются интересов короля Англии [Якова II. — Ю.А.] и принца Оранского [Вильгельма III. — Ю. А.], и я не сомневаюсь, что, когда будут урегулированы все остальные различия, король Швеции сможет найти необходимое примирение, чтобы помешать этому конфликту нарушать покой всей Европы».[837]

Неудивительно, что в такой ситуации в конце 1693 г. под нажимом Вильгельма III переговоры были прерваны. Здесь мы позволим себе не согласиться с Ф.Г. Дейвенпорт, которая в своих комментариях утверждает, что в этот момент «близко к сердцу англичане принимали два вопроса: признание Принца Оранского королем Англии и благоприятное разрешение колониальных конфликтов».[838] Первый для них был все же гораздо важнее.

В последующие два года контакты между французами и их противниками продолжались. Для отношений Лондона и Парижа наибольшее значение имели секретные переговоры, которые представители Людовика XIV Н.-О. де Арле де Боннёй и Ф. де Кальер (родной брат губернатора Монреаля и будущего губернатора Новой Франции Л.-Э. де Кальера) вели с голландским дипломатом Э. ван Вееде лордом Диквелтом сначала в Маастрихте, а затем в Утрехте.

К 1695 г. Людовик XIV, наконец, согласился на признание Вильгельма. Это вытекало из содержания секретных статей мирного договора, проект которого в июне был передан голландцам Арле де Боннёем и Кальером.[839] По поводу интересующих нас сюжетов в этом документе говорилось следующее: «Вышеназванные господа — полномочные представители в том, что касается Англии, также согласны, что торговля с этим королевством будет восстановлена в том виде, как это было до войны, и что англичане возвратят то, что они захватили на островах и на континенте Америки в течение этой войны согласно перечню, который подпишет каждый из названных полномочных представителей ».[840]

В то же время в 1695 г. французские послы в нейтральных странах (д'Аво в Швеции и Бонрепо в Дании) опубликовали «Записку, касающуюся условий мира, предложенных союзникам королем Франции». В ней критиковались непомерные притязания союзников и превозносились «умеренные» условия мира, выдвигавшиеся Королем-Солнце. Там, в частности, говорилось: «Неужели Принц Оранский хочет чего-то еще, кроме как быть королем Англии? И что он может желать, когда Наихристианнейший Король требует лишь возврата того, что Англия захватила у него на островах и континенте Америки, и предлагает восстановить договоры, которые были разрушены этой войной».[841]

Однако контакты были возобновлены только в 1696 г., когда война уже сильно истощила противников, а среди участников антифранцузской коалиции наметился раскол (в июне 1696 г. Савойя заключила сепаратный мир с Францией). Вильгельм, которому якобитский заговор и попытка высадки франко-якобитского десанта показали известную шаткость его положения, был одним из наиболее активных сторонников прекращения войны. Под давлением английского короля активизировались контакты французских дипломатов с голландцами. Через посредничество вышеупомянутого лорда Диквелта и бургомистра Амстердама Я. Борееля Великий пенсионарий Республики Соединенных Провинций А. Хейнсиус смог договориться с Арле де Боннёем и Кальером о созыве мирного конгресса с участием всех воюющих держав, а также Швеции, которая должна была выступить в качестве посредника. В предложенных французами предварительных условиях будущего мира колониальные проблемы не упоминались, однако, по свидетельству современников, уже на этой стадии переговоров начались острые дискуссии о судьбе побережья Гудзонова залива.[842]

9 мая 1697 г. в поместье Вильгельма III в небольшом голландском селении Рисвик (правильнее Рейсвейк), неподалеку от Дельф-та собрались представители Англии, Франции, Испании, Швеции и нескольких Германских государств. Интересы Людовика XIV отстаивали уже упоминавшиеся нами Арле де Боннёй и Кальер, а также граф Л. де Вержюс де Креси. Вильгельм III отправил на конгресс графа Пемброка, виконта Вильерса, барона Лексингтона и сэра Дж. Уильямсона.

Между дипломатами (находившимися в разных помещениях и общавшимися друг с другом через шведского посредника) сразу же начались дискуссии как принципиального, так и чисто протокольного характера, грозившие затянуть переговоры на неопределенно долгое время. В этой ситуации Вильгельм III, чтобы ускорить заключение мира, решил установить прямые контакты с французами, от которых он хотел прежде всего добиться признания себя королем Англии и прекращения поддержки якобитов. Поскольку Людовик XIV отстаивал идею заключения мира на условиях сохранения status quo ante bellum, то применительно к Англии это означало, что она должна вернуть все захваченные ею форты на побережье Гудзонова залива (операция д'Ибервиля еще только планировалась), отказаться от каких-либо притязаний на Акадию, а также вернуть французам их половину острова Сен-Кристофер, которая была оккупирована англичанами в ходе войны.

В июне состоялось несколько тайных встреч фаворита Вильгельма III Виллема Бентинка графа Портленда с французским главнокомандующим во Фландрии маршалом герцогом Л.-Ф. де Буффлером. В ходе этих встреч, наконец, удалось урегулировать главный спорный вопрос о признании Вильгельма III королем Англии. Это позволило начать подготовку текста англо-французского мирного договора, о чем было сообщено дипломатам двух стран, находящимся в Рисвике.

Первоначальный проект договора был составлен Мэтью Прайором, английским секретным агентом в Гааге, и передан французам 18 июля через барона Лилиероота, шведского представителя и посредника в Рисвике. Он предусматривал прекращение военных действий «во всех без исключения точках земного шара»; ряд его пунктов имел непосредственное отношение к колониям. Так, в статье VII говорилось о том, что обе стороны должны возвратить все территории, захваченные друг у друга во время войны, с оговоркой, что это не касается «тех мест, которые принадлежали <…> королю Великобритании и которые французы захватили во время мира, непосредственно предшествовавшего настоящей войне». Последняя фраза явно касалась побережья Гудзонова залива (а также некоторых владений в Африке), которое англичане не хотели уступать. К колониям также относились положения статьи IV, предусматривающей, что обе стороны берут на себя обязательства предоставить удовлетворение за все несправедливые действия, совершенные по отношению к подданным друг друга до начала войны.[843]

В своем ответе, который они представили 9 августа, дипломаты Людовика XIV высказались против процитированной выше оговорки, содержащейся в статье VII. По поводу притязаний Компании Гудзонова залива они заметили, что англичане в 1696 г. нарушили условия капитуляции форта Нельсон-Бурбон и сами должны возмещать ущерб французскому коменданту. По мнению французской стороны, вопрос о правах на этот форт следовало решить после заключения мира, передав его либо на арбитраж, либо на рассмотрение комиссии уполномоченных. Кроме того, Арле де Боннёй, Кальер и Вержюс де Креси выдвинули идею заключения отдельного договора, касающегося колоний (по типу соглашения 1686 г.), условия которого также могли бы быть согласованы после заключения мира.[844] Можно предположить, что французы не хотели, чтобы американские проблемы осложняли и без того напряженные переговоры.

Поначалу Вильгельм III настаивал на данной оговорке, хотя и соглашался передать спорные вопросы на рассмотрение уполномоченных, которые после заключения мира должны были собраться для подготовки англо-французского торгового договора. Нежелание отказываться от притязаний на побережье Гудзонова залива не в последнюю очередь было связано с давлением, оказываемым на правительство руководством компании Гудзонова залива.

Кстати, в это же время к лондонским властям обратился вернувшийся из французского плена Джон Нельсон. Он пытался привлечь внимание Вильгельма III и его министров к Новой Шотландии. В поданной им записке Нельсон подробно перечислял все вехи истории этой колонии, рассуждал о правах англичан на эту территорию, которая включена в Хартию Массачусетса и умолял ни в коем случае не отдавать ее французам.[845] Однако этот демарш остался без ответа. Более того, в конце августа Вильгельм III согласился с идеей передачи всех колониальных проблем на рассмотрение комиссии уполномоченных. Английский король торопился заключить мир, так как срок, установленный французской стороной для рассмотрения ее мирных предложений, истекал, а тем временем в Рисвик приходили известия о новых победах армий Людовика XIV на суше и на море. В этой ситуации, как заметил Дж. Б. Уолф, «Вильгельм III нашел для себя легким отказаться от поддержки притязаний Империи на Страсбург, а также согласиться на возвращение всех колониальных завоеваний».[846]

28 августа 1697 г. Вильгельм III писал Портленду: «Что касается Гудзонова залива <…> Вы знаете инструкции, которые я Вам дал <…> это не должно препятствовать заключению мира».[847] В результате к 16 сентября в английский проект была добавлена статья, которая предусматривала назначение после войны специальных уполномоченных, которые должны были разобрать вопрос о Гудзоновом заливе. Французская сторона согласилась с такой формулировкой.

Рисвикский мир и Северная Америка

20 сентября был последовательно заключен мир между Францией и Республикой Соединенных Провинций, Францией и Испанией, Францией и Англией (последний уже в ночь с 20 на 21). По условиям статьи VII англо-французского договора обе стороны должны были возвратить друг другу «все страны, острова, крепости и колонии, в каких бы частях света они ни находились», которыми они владели до объявления войны. Передача должна была произойти в течение б месяцев с момента ратификации договора обеими сторонами.

Статья VIII гласила: «Согласовано, что будут назначены с одной и с другой стороны уполномоченные для изучения и оценки обоюдных прав и притязаний, которые каждый из названных сеньоров королей может иметь в тех пунктах и местах на Гудзоновом заливе, которые французы захватили во время последнего мира и которые были снова взяты англичанами в ходе настоящей войны и должны были быть возвращены под власть Его Наихристианнейшего Величества в силу предыдущей статьи; так же как капитуляция, подписанная англичанами с комендантом форта Бурбон во время его последнего взятия, которое имело место 5 сентября 1696 г., будет выполнена в соответствии со своей формой и содержанием; имущество, о котором там упоминается, незамедлительно возвращено, комендант и другие лица, захваченные в упомянутом форте, незамедлительно отпущены на свободу, если этого еще не сделано, и спорные вопросы, которые могли бы возникнуть в ходе выполнения условий упомянутой капитуляции вместе с оценкой той части вышеупомянутого имущества, которая больше не существует, будут рассмотрены и урегулированы вышеупомянутыми уполномоченными, которые также будут наделены полномочиями для ведения переговоров об определении границ и пределов стран, уступаемых или возвращаемых с одной и с другой стороны в соответствии с предшествующей статьей и об обменах, которые могут быть там произведены по обоюдному согласию Его Наихристианнейшего Величества и Его Британского Величества; и с этой целью вышеупомянутые уполномоченные будут назначены с одной и с другой стороны сразу же после ратификации настоящего договора, соберутся в Лондоне через три месяца, считая от дня вышеупомянутой ратификации, и будут должны полностью урегулировать все вышеупомянутые разногласия в течение шести месяцев со дня их первого заседания, после чего пункты и статьи, по которым они придут к соглашению, будут одобрены вышеупомянутым сеньором Наихристианнейшим Королем и Королем Великобритании, чтобы вступить в силу и быть исполненными так же, как если бы все они содержались в настоящем договоре».[848]

Таким образом, Акадия признавалась французским владением; англичане сохраняли свои посты на Ньюфаундленде. Вопрос о принадлежности Гудзонова залива оставался открытым.

Оценивая роль Североамериканского театра военных действий в ходе Войны Аугсбургской лиги, М. Сейвелл заявил, что в то время как в Европе военные действия были вялыми и нерешительными и сосредоточились главным образом на границах, «самые серьезные сражения войны имели место в Америке».[849] С нашей точки зрения, американский историк не прав. На основании анализа событий и фактов, рассмотренных и изложенных в данной главе и в четвертом разделе в целом, можно сделать вывод о том, что на всем протяжении войны 1689-1697 гг. и для Англии и для Франции североамериканские колонии были второстепенным театром боевых действий.

В ходе Войны Аугсбургской лиги главными задачами Вильгельма III были защита завоеваний Славной революции, а также его собственных прав на английский престол, обеспечение безопасности Нидерландов и восстановление равновесия сил в Европе, нарушенного (с его точки зрения) чрезмерно усилившейся и выдвигавшей непомерные притязания державой Короля-Солнца. Со своей стороны, Людовик XIV, столкнувшийся почти со всеми крупными европейскими государствами, объединившимися против Франции, стремился удержать завоевания и «присоединения» предшествующих десятилетий, продолжить политику «исправления» французских границ, подготовить почву для благоприятного решения вопроса об испанском наследстве. Непосредственно в отношении Англии политика Версаля строилась на довольно призрачных надеждах вторичной реставрации Стюартов и включения Туманного Альбиона в число своих союзников.[850]

При этом и для англичан, и для французов (а также для других участников войны) основным полем битвы оставалась Европа и прилегающие к ней воды. Франция была окружена плотным кольцом врагов и вела боевые действия одновременно в Нидерландах, на Рейне, в северной Италии и в Испании, т. е. почти по всему периметру своих границ. Англия должна была считаться с угрозой французского или франко-якобитского десанта, которая была вполне реальной, учитывая расстановку сил, имевшую место на море. Черчилль был не прав — поражение при Ла Гуге (1692) отнюдь не было «Трафальгаром XVII в.»[851] и не подорвало морской мощи Франции. Другое дело, что Людовик XIV, на которого продолжали оказывать влияние идеи Лувуа, не использовал имевшиеся у него возможности, стремясь прежде всего уничтожить ненавистных ему «Господ торговцев» из Нидерландов.

Имея в Северной Америке очень незначительные воинские контингенты (400 солдат в Нью-Йорке у англичан и около 1000 — у французов), ни Лондон, ни Париж в течение всей войны не перебрасывали за океан крупных соединений сухопутных сил, ограничиваясь небольшими пополнениями для гарнизонов. По подсчетам У. Дж. Эклза, за 1689-1697 гг. французское правительство прислало в Северную Америку всего 615 солдат.[852] Англичане направили еще меньше. Единственным исключением здесь может считаться малорезультативная и очень краткая экспедиция Норриса-Гибсона на Ньюфаундленд, где было задействовано 2 тыс. чел. Правда, обе державы несколько раз направляли в свои североамериканские колонии достаточно сильные эскадры (Уилера, де Немона, отчасти Уильямсона), однако все равно 85-90% состава военно-морских флотов Англии и Франции было в то время задействовано в европейских водах.

На наш взгляд, применительно к событиям 1689-1697 гг. более важен другой вопрос. Британский историк Д.К. Ричтер заметил: «Когда Англия вступила в Войну Аугсбургской лиги, североамериканский конфликт перешел в англо-французскую имперскую схватку».[853] В той или иной форме эту точку зрения разделяют и другие исследователи, в том числе X. Пэкхэм, Дж. Ратледж, Г. Луи-Жарэ.[854]

Действительно, после Славной революции Лондон и Париж превратились в непримиримых противников, и последующие сто с лишним лет прошли под знаком англо-французского противоборства, которое развернулось буквально на всех широтах и оказало огромное влияние на развитие не только Старого, но и Нового Света. Однако, несмотря на это, нам все же представляется неправомерным экстраполировать результаты англо-французского соперничества и/или их значимость на его ход, тем более в начальной стадии. В период Войны Аугсбургской лиги Вильгельм III и Людовик XIV сражались отнюдь не за морское и тем более не за колониальное преобладание. Да, мы видели, что обе державы строили грандиозные прожекты захвата заморских владений соперника, однако ни та, ни другая не спешила выделять силы и средства для их претворения в жизнь.

В Лондоне на протяжении всей войны полагали, что английские колонии, население которых к концу XVII в. более чем в 17(!) раз превосходило население Новой Франции, вполне могут не только самостоятельно позаботиться о своей обороне, но и вести наступательные операции силами колониальной милиции. Версаль помимо колонистов надеялся также на индейцев, рассматривая их одновременно как основную ударную силу, а также как барьер против англичан.

Если колониальная политика Людовика XIV в последние десятилетия XVII в. не претерпела существенных изменений (разве что стала еще более амбициозной и авантюристической и в то же время более хаотичной), то Славная революция повлекла за собой определенные изменения в подходах Туманного Альбиона к заморским сюжетам. Однако они проявились не сразу, и поэтому не следует переоценивать непосредственного воздействия событий 1688 г. на конкретные шаги, предпринимавшиеся или, скорее, не предпринимавшиеся Лондоном на колониальном поприще. Ведь, как справедливо заметил современный британский историк Б.П. Ленман, «Вильгельм III высадился в Англии не для того, чтобы немедленно заняться колониальными проблемами».[855]

В целом в период правления Вильгельма и Марии подход к заморским владениям не претерпел существенных изменений. Управление делами колоний осталось в руках тех же чиновников, что и при Якове II.[856] Более того, активное вовлечение Англии в европейские дела, и прежде всего в борьбу с Людовиком XIV, в определенной степени отвлекло внимание правительства от колониальных проблем. Поэтому можно сказать, что Славная революция явилась, скорее, необходимым предварительным условием будущего взлета Британской империи, но должны были пройти десятилетия, прежде чем это условие смогло реализоваться.

Разрыв, произошедший между Лондоном и Парижем в 1689 г., вряд ли воспринимался современниками как начало «Второй Столетней войны». Ведь до этого в течение длительного периода отношения между Англией и Францией развивались в достаточно мирном русле. Несмотря на конфессиональные и политические различия, обе державы не раз совместно выступали как против католической монархии Габсбургов, так и против протестантской Республики Соединенных Провинций. Должно было пройти несколько десятилетий для того, чтобы неоднородный английский правящий класс увидел во французах главных соперников и конкурентов в различных сферах и областях (в том числе в колониальной) и осознал, что именно Франция, а не Голландия или Испания, выражаясь словами Дж. Блэка, является «естественным и необходимым» врагом Англии. То же самое, даже еще в большей степени относится к французам, которые долгое время вообще не могли понять, почему именно они вызывают такую ненависть по другую сторону Ламанша, и считали, что это связано с некими «природными свойствами» жителей Туманного Альбиона.[857]

На наш взгляд, оценивая значение боевых действий в колониях в период Войны Аугсбургской лиги, многие авторы смешивают понятия «имперский» и «тотальный». Война 1689-1697 гг. между Англией и Францией была тотальной войной в том смысле, что она затронула не только территории противоборствующих держав и прилегающие к ним воды, но и их заморские владения. При этом вряд ли можно полностью согласиться с мнением французского специалиста по истории международных отношений Г. Зеллера, утверждавшего, что идея ведения «тотальной войны» принадлежала правительству Вильгельма и Марии.[858] Людовик XIV и его министры также не стремились изолировать североамериканские колонии от участия в войне, и ответственность за несоблюдение условий Договора об американском нейтралитете 1686 г. лежит на обеих сторонах. На наш взгляд, со стороны французов эта война была даже «более тотальной», чем со стороны англичан. Это было связано прежде всего с тем, 41 о Новая Франция была гораздо более послушным орудием в руках Версаля, чем английские колонии в руках Лондона. В то же время последние, обладавшие гораздо большей степенью самостоятельности и вынашивающие собственные экспансионистские интересы, в ходе войны получили прекрасную возможность их реализовать.

Однако своими силами английские колонии не смогли радикально изменить ситуацию на Североамериканском континенте. Это было вызвано рядом причин как объективного, так и субъективного свойства, которые мы отметили выше. В свою очередь, провал квебекской экспедиции 1690 г. и последующие события привели к тому, что среди правящих кругов даже наиболее сильных и агрессивно настроенных колоний укоренилось убеждение, что завоевание Канады и изгнание французов из Северной Америки невозможно без решающей поддержки со стороны метрополии и объединения сил всех владений Лондона на континенте.

Однако мы также видели, что в то время еще далеко не вся Английская Америка считала взятие Квебека и борьбу с Новой Францией жизненной необходимостью. Одни английские колонии вообще не участвовали в конфликте, другие заботились только об обороне своих границ, и лишь в Нью-Йорке и Массачусетсе определенные слои были заинтересованы в наступательных действиях. В то же время именно этот антифранцузский настрой, имевшийся у части англо-американцев, совпав с антифранцузской политикой Лондона, придал колониальному конфликту определенный «имперский характер» или «имперское измерение». Однако, по нашему мнению, Войну Аугсбургской лиги следует считать скорее подготовительной фазой англо-французского имперского конфликта в Северной Америке. Конечно на рубеже 1680-1690-х годов ситуация в Старом и Новом Свете существенно изменилась по сравнению с той, которую мы наблюдали на протяжении большей части XVII столетия. Но совпадение векторов внешнеполитических интересов Лондона и его колоний отнюдь не означало их слияния или хотя бы взаимодействия. Для этого потребовались многие десятилетия, и в этом смысле лишь Семилетнюю войну можно считать полностью «имперским конфликтом». Пока же колонии обменивались ударами и наносили друг другу ущерб, не зная, насколько оправданными окажутся их жертвы и усилия, так как исход войны решался в Европе. В то же время не подлежит сомнению и то, что результат боевых действий на североамериканских фронтах все же оказал определенное влияние на решения, принятые в Старом Свете, но касающиеся судеб Нового Света. Иначе говоря, взаимосвязь конфликта в Европе и конфликта в Северной Америке несомненно была, хотя отнюдь не жесткая и не линейная.

Несмотря на то что в ходе войны на суше французы добились заметных успехов, а на море военные действия завершились вничью, Людовик XIV пошел на определенные уступки своим противникам, стремясь не только быстрее добиться мира, но и расколоть противостоящую ему коалицию. И то и другое было необходимо стареющему Королю-Солнцу, для того чтобы в максимально благоприятном для себя ключе решить становящийся все более остро вопрос об испанском наследстве. Этим же объясняется его согласие на восстановление status quo в колониях и создание Комиссии уполномоченных, несмотря на то что к концу войны французы удерживали большинство спорных районов.

Историки до сих пор ведут дискуссии о том, кто больше выиграл в результате Войны Аугсбургской лиги и Рисвикского мира.[859] Вряд ли можно говорить о поражении Людовика XIV, доказавшего, что Франция в одиночку может противостоять всей Европе. Однако, несмотря на ряд выигранных сражений, общей победы Король-Солнце все же не одержал. Антифранцузская же коалиция ценой огромных усилий добилась лишь восстановления «равновесия сил».

Но, на наш взгляд, нельзя утверждать, что Рисвикский договор мог дать Европе лишь краткую передышку перед новой войной. Наоборот, многие ведущие державы надеялись на долгий период мира и среди них были измученная многочисленными войнами Франция и переживающая непростой период становления новой политической системы Англия (не случайно после Рисвикского мира между Людовиком XIV и Вильгельмом III наметилось сближение, хотя и оказавшееся непродолжительным).

В Северной Америке в ходе войны 1689-1697 гг. ни одной из сторон не удалось сколько-нибудь существенно изменить ситуацию. Договор, заключенный в Рисвике, также не разрешил всех проблем, относящихся к англо-французским отношениям в колониях. По-прежнему оставались открытыми вопросы о границах между Канадой и Нью-Йорком, Акадией и Массачусетсом, о подданстве Союза пяти племен, о принадлежности побережья Гудзонова залива. Не добившись своих целей силой оружия, метрополии и их колонии попытались взять реванш за столом переговоров различного уровня, происходивших в Старом и Новом Свете после подписания общего мира. Кроме того, дальнейшее развитие английской и французской экспансии в глубь континента привело к появлению на рубеже веков новых точек соприкосновения, новых очагов конфликта. В результате в течение нескольких лет, отделяющих Войну Аугсбургской лиги от Войны за испанское наследство, интересующий нас регион продолжал оставаться одновременно и ареной и объектом напряженной борьбы между англичанами и французами. Как отметил известный британский историк X. Э. Эгертон, «с точки зрения колониальной политики, Война Аугсбургской лиги имела значение всего лишь как пролог к драме, которая последовала за ней».[860]