Раздел VI. Война за испанское наследство и Северная Америка (1702-1713 гг.)
Глава 1.
НОВАЯ ВОЙНА — СТАРЫЕ ПОДХОДЫ
На первом этапе войны, продолжавшемся до конца 1707 г. события в Северной Америке и вокруг нее разворачивались по уже хорошо знакомой нам схеме: стычки в пограничных районах при активном участии индейцев и широкомасштабные проекты, которые по разным причинам невозможно было осуществить.
После короткой мирной передышки, продолжавшейся менее пяти лет, Европа погрузилась в пучину нового грандиозного конфликта, получившего название Война за испанское наследство. Эта война была вызвана не столько самим фактом воцарения в Мадриде Филиппа Анжуйского (такова была воля Карла II Страдальца, с которой следовало считаться), сколько непомерными притязаниями Людовика XIV, попытавшегося воспользоваться данной ситуацией, для того чтобы превратить Испанию вместе со всеми ее владениями в сателлита Франции, не исключая в перспективе возможности объединения двух монархий в рамках личной унии. Угроза такого резкого изменения баланса сил в Европе и во всем мире вызвала протест со стороны традиционных соперников Франции. Правда, поначалу они заняли выжидательную позицию (в апреле 1701 г. Вильгельм III даже признал Филиппа V испанским королем). Однако введение французских войск в крепости «барьера», а также признание Версалем английским королем Якова III — сына скончавшегося 16 сентября 1701 г. Якова II (что являлось открытым нарушением условий Рисвикского мира) сделало разрыв неизбежным. Осенью 1701 г. Англия, Голландия и Австрия (которая сама имела виды на испанское наследство) восстановили Великий союз, а 5/15 мая 1702 г. эти державы объявили войну Людовику XIV.
Основные сражения Войны за испанское наследство, как на суше, так и на море происходили в Европе. В то же время эта война затронула и колонии противоборствующих держав, которые, в свою очередь, стали обращать большее (по сравнению с предшествующим конфликтом) внимание на заморские театры боевых действий. В значительной степени это было связано с тем, что в ходе войны и Франция и ее противники (в первую очередь Англия и Голландия) стремились добиться закрепления за собой монопольного права на торговлю с испанскими владениями в Новом Свете и в то же время исключить оттуда конкурентов.[1014]
Что касается Североамериканского континента, то здесь Война за испанское наследство по сравнению с предшествовавшей ей Войной Аугсбургской лиги также имела ряд новых черт, которые были связаны как с теми изменениями, которые произошли на этом континенте в предшествующий период, так и с определенными поворотами в политике метрополий (прежде всего Лондона). Однако эти черты проявились не сразу.
Начало войны: «великие замыслы» и колониальные реалии
К началу XVIII в. англичане и французы в Северной Америке уже приобрели определенный опыт ведения боевых действий в специфических колониальных условиях; и те и другие достаточно хорошо познакомились с сильными и слабыми сторонами своего противника. Кроме того, обе стороны, как мы показали в разделе V, уже имели определенные стратегические установки в отношении дальнейшего развития своей экспансии и/или представления о стратегических замыслах друг друга. Все это нашло отражение в разнообразных планах операций против владений соперников, которые с началом Войны за испанское наследство (и даже несколько раньше) стали активно выдвигать представители «колониальных кругов» обеих держав, надеясь осуществить их в случае благоприятного стечения обстоятельств.
Во Франции наибольшее количество всевозможных проектов составил «великий канадский воин» П. Ле Муан д'Ибервиль, большую часть своей жизни сражавшийся с англичанами в различных точках Североамериканского континента (рис. 18). Их суть сводилась к тому, чтобы удержать англичан в рамках полосы между Атлантикой и Аллеганами, которые, с его точки зрения, являлись естественной границей между английскими и французскими колониями, а, кроме того, по возможности всячески стараться ослабить противника, нанося удары по жизненно важным центрам его поселений.
Рис. 18. Пьер Ле Муан д'Ибервиль
В мирном 1701 г. Ибервиль побывал в Нью-Йорке и мог поближе познакомиться с ситуацией, имевшей место в английских колониях. В том же году он писал: «Если будет объявлена война между Францией и Англией и не будет никакой надежды на нейтралитет в Северной Америке между двумя коронами, очевидно, что королю будет очень легко завоевать и уничтожить Новую Англию или, по меньшей мере, существенно приблизиться к этому как путем рейдов в эту страну, так и взятием и разорением нескольких городов или хотя бы деревень и поселений». Признавая, что «Новая Англия» (под этим названием он подразумевал все английские колонии на Атлантическом побережье) гораздо более густо населена, чем французские владения, Ибервиль утверждал, что ее народ отличается «особым малодушием, крайней трусостью и не имеет никакого военного опыта», в то время как канадцы «храбры, очень воинственны и неутомимы в походах», что, с его точки зрения, должно было обеспечить успех предприятия.[1015]
В 1701 г. Ибервиль также составил «Записку о Бостоне и его окрестностях», где излагал свой план организации рейда против столицы Новой Англии. Ссылаясь на опыт предыдущих кампаний, он утверждал, что отряд французов и индейцев зимой легко может достичь Бостона и захватить его стремительной атакой. После этого, с его точки зрения, следовало опустошить окрестности города, чтобы заставить их жителей покинуть свои дома и переселиться в другие колонии. По его словам, «взятие Бостона неминуемо повлекло бы за собой разорение и упадок всей этой страны [Новой Англии. — Ю.А.]. Если уничтожить хлебные запасы на Лонг-Айленде, жителям, чтобы выжить, придется перебираться в Пенсильванию; все это значительно ослабит Нью-Йорк и приведет его в такое состояние, когда он ничего не сможет предпринять против нас». Для достижения еще более полных результатов Ибервиль предлагал послать эскадру, которая должна была подвергнуть Нью-Йорк обстрелу.[1016] При этом он достаточно самоуверенно заявлял, что ирокезы не придут на выручку англичанам, а, наоборот, присоединятся к нему, узнав, что французский отряд возглавляет Ибервиль и его братья, «которые могут обеспечить <…> доверие этих наций».[1017]
После своего возвращения из Луизианы в 1702 г. Ибервиль, будучи серьезно больным, в течение нескольких лет оставался во Франции. В 1702-1705 гг. он составил несколько новых проектов, касающихся борьбы с англичанами в Северной Америке. В отличие от его предыдущих достаточно четких записок эти проекты имели совершенно фантастический характер и были весьма сумбурными. Однако и в них содержались здравые идеи о необходимости укрепления поселений в бухте Мобил,[1018] а в записке 1702 г., касающейся Флориды, Ибервиль совершенно четко предвидел, что англичане из Южной Каролины предпримут нападение на Сан-Агустин.[1019] К некоторым из этих записок мы еще вернемся, когда будем рассматривать ситуацию, сложившуюся в период Войны за испанское наследство на границе Каролины, Луизианы и Флориды, а пока отметим, что в амбициозные, хотя и абсолютно нереальные планы Ибервиля входило нанесение удара и по другим английским колониям. В частности, он предлагал создать мощную индейскую армию из представителей тридцати племен, которая могла бы «уничтожить поселения в Вирджинии, Мэриленде и Пенсильвании».[1020]
В 1702 г. очень четкий и продуманный до мелочей план нападения на Бостон выдвинул барон де Сен-Кастэн, находившийся в то время в метрополии. Он считал, что эту операцию вполне можно осуществить силами, имеющимися в Новой Франции, при условии, что к ним присоединяться еще 500-600 «хороших дикарей». Поздней осенью (после окончания навигации) франко-индейский отряд, собравшись у Кеннебека, должен был незаметно подобраться к столице Новой Англии и захватить ее стремительной атакой, после чего вернуться в Квебек, а затем ранней весной предпринять комбинированную атаку против Нью-Йорка.[1021]
Этим и другим подобным планам[1022] не суждено было осуществиться. В Европе с каждой новой кампанией положение Франции, сражавшейся на многих фронтах, становилось все более сложным. Наряду с военными неудачами, страна столкнулась с серьезными финансовыми затруднениями и рядом внутренних проблем. В этих условиях правительство не могло себе позволить роскошь без большой необходимости выделять значительные силы для второстепенного театра боевых действий, хотя и сам Людовик XIV, и его министр в принципе не исключали возможности при благоприятном стечении обстоятельств осуществить то, что в одном из писем в Квебек было названо «великим замыслом». Записки Ибервиля, Сен-Кастэна и других авторов остались лежать в архиве морского министерства, хотя, как мы увидим в дальнейшем, их отдельные идеи были использованы Поншартреном младшим при выработке его политики.
В Англии и ее колониях сложилась в целом сходная ситуация. Несколько колониальных чиновников уже в самом начале войны заговорили о необходимости укрепления английских позиций на континенте и изгнания французов из Северной Америки. Так, об этом неоднократно заявлял губернатор Нью-Йорка лорд Корнбери. В 1703 г. обширное послание по тому же поводу направил властям метрополии видный колониальный чиновник Роберт Куэри. В его записке содержался обзор положения английских колоний на континенте (в частности, там были высказаны соображения, касающиеся положения на юго-востоке и политики англичан в отношении испанцев и французов во Флориде и Луизиане). При этом особо подчеркивалось, что безопасность Нью-Йорка, а вместе с ним и всех остальных колоний постоянно находится под угрозой, будучи связана с позицией ирокезов, представляющих собой «очень непостоянный народ, на который нельзя полагаться и который находится под сильным влиянием французов». Куэри возмущенно писал: «Это очень прискорбно, что безопасность столь многих провинций и подданных Ее Величества зависит от переменчивых настроений этих индейцев. Но это именно так и нет никакого способа исправить это, кроме одного, который не только положит конец этой необоснованной зависимости, но также избавит корону и подданных этой провинции от значительных расходов на поддержание войск, укреплений и постоянный подкуп индейцев, что составляет большую часть ежегодных расходов. Этот действенный путь состоит в том, чтобы Ее Величество решила изгнать французов из Канады». С точки зрения Куэри, это можно было осуществить с «большой легкостью» силами 2 тыс. солдат регулярных войск при наличии 10-12 военных кораблей. Расходы на осуществление этого мероприятия были бы покрыты поступлениями от торговли, а также сокращением в дальнейшем расходов на оборону колоний. В заключение Куэри писал, что в случае осуществления этого проекта «весь континент будет находиться в сердечном единстве как один человек».[1023]
Однако лондонское правительство, как и в ходе Войны Аугсбургской лиги, не спешило перебрасывать войска за океан, рассчитывая в первую очередь на силы самих колоний. При этом в принципе оно никогда не отказывалось от идеи осуществления этих планов в будущем, однако, будучи поглощено европейскими проблемами (в особенности на первом этапе войны), откладывало их исполнение.
Известие о начале войны было получено в английских колониях в июне 1702 г. При этом далеко не везде оно было воспринято с энтузиазмом. Прежде всего это относилось к Нью-Йорку, оказавшемуся в чрезвычайно сложном положении. Без союза с ирокезами и без помощи со стороны метрополии и других колоний ему было достаточно сложно оборонять свои границы, которые были открыты для нападения из Новой Франции. Подавляющее большинство населения Нью-Йорка не хотело войны. Даже наиболее экспансионистски настроенные торговцы из Олбани, державшие в своих руках весь английский пушной бизнес, не хотели никаких потрясений, так как в это время они смогли наладить чрезвычайно выгодные коммерческие связи с французами, используя в качестве посредников ирокезов-католиков из Каугнаваги. В обмен на дешевые английские товары они получали первосортные меха, которые доставлялись в Монреаль «дальними индейцами» из северо-восточных областей Канады.
Пожалуй, единственным сторонником войны в Нью-Йорке был новый губернатор этой колонии лорд Корнбери. В начале войны он писал в Лондон, что необходимо воспользоваться моментом и изгнать французов из долины реки Св. Лаврентия. Корнбери утверждал, что это — «единственный способ сохранить весь этот континент». Он подчеркивал, что это предприятие не будет стоить больших затрат, которые к тому же быстро окупятся за счет пушной торговли и экономии на оборонных расходах. Показательно, что Корнбери считал, что основной ударной силой операции против Канады должны стать королевские войска и военные корабли, присланные из метрополии, а колониальная милиция может играть только вспомогательную роль. Губернатор считал, что для успешного осуществления операции потребуется 1500 английских солдат и 8 фрегатов, к которым присоединятся «те, кого мы сможем собрать в этих провинциях» (по расчету Корнбери до 3-3,5 тыс. человек). Говоря о преимуществах, которые даст англичанам осуществление этого проекта, он, помимо прочего, подчеркивал, что они не будут зависеть от индейцев и «смогут делать с ними все, что им вздумается».[1024]
В дальнейшем Корнбери регулярно продолжал выступать с подобными предложениями, мечтая прославиться как «Мальборо Северной Америки». Так, в 1703 г. в своем письме Совету по торговле он отмечал: «Я все еще придерживаюсь мнения, что это не сложное дело — изгнать французов из Канады».[1025] В 1704 г. Корнбери заявил, что вместо того чтобы тратить деньги на дорогостоящую и оказавшуюся неэффективной операцию против Мартиники и Гваделупы (имелся в виду неудачный поход эскадры Х. Уолкера, 1702-1703 гг.), следует напасть на французские владения в Северной Америке. С его точки зрения, такая кампания стоила бы гораздо дешевле и «принесла бы гораздо большие преимущества короне Англии, чем захват этого острова [Гваделупы. — Ю. А.]». Корнбери заявлял: «Чем больше я смотрю на это дело, тем больше нахожу его осуществимым».[1026]
Но, как мы уже отметили, власти метрополии пока оставались глухи к подобным призывам. А у самого Корнбери для осуществления этих планов не было ни сил, ни средств. Его основное внимание было поглощено заботами не о нападении, а об обороне. В начале войны губернатор с тревогой констатировал, что укрепления Нью-Йорка находятся в «ничтожном состоянии» и легко могут быть захвачены неприятелем.[1027] Четыре роты королевских войск, находившиеся в его распоряжении, не имели даже обмундирования. С 1691 г. правительство задолжало им 20 тысяч фунтов.[1028] Как и его предшественники Корнбери постоянно обращался к Совету по торговле, Тайному совету и даже парламенту с просьбами прислать в колонию пушки, ружья, порох, свинец и т. п.[1029]
В метрополии руководители колониального ведомства, безусловно, прекрасно понимали стратегическое значение Нью-Йорка. В январе 1702 г. Совет по торговле подготовил для Вильгельма III обширный меморандум, содержащий обзор положения английских владений в Новом Свете. Там, в частности, говорилось, что «провинция Нью-Йорк <…> является центром колоний Его Величества на этом континенте». Далее отмечалось, что в случае войны «враг будет очень бдителен и активен и в этих условиях сможет захватить врасплох любую из колоний Вашего Величества, которые столь важны для торговли и благосостояния Англии».[1030] В конце апреля этот же документ был передан для ознакомления королеве Анне.[1031]
Однако подход Лондона к проблемам обороны североамериканских владений оставался прежним. Основной упор делался на межколониальное сотрудничество. С этой целью еще в апреле 1702 г. Совет по торговле организовал встречу колониальных агентов и нескольких представителей северных колоний, находившихся в то время в Лондоне. На этой встрече речь шла о координации действий в области обороны. Предполагалось, что в случае необходимости Нью-Йорк, Массачусетс и Нью-Гемпшир смогут получить поддержку от Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании, Нью-Джерси, Коннектикута и Род-Айленда.[1032]
В дальнейшем правительство дало инструкции властям центральных колоний оказать содействие Нью-Йорку в укреплении его границ и установило для этого финансовые и людские квоты.[1033] Предполагалось, что казна Нью-Йорка дополнительно получит 2650 фунтов для расходов на оборону, а в случае возникновения угрозы нападения каждая колония пришлет туда определенное количество бойцов. Общая численность этих объединенных сил должна была составить 1358 человек. Корнбери был также назначен «главнокомандующим (captain-general) всех сухопутных и морских сил» Коннектикута и обеих Джерси.[1034]
Однако, как и в ходе Войны Аугсбургской лиги, практически все колонии саботировали это решение, «изъявляя при этом свою верность и преданность короне», о чем язвительно замечал Корнбери в одном из своих донесений.[1035] Правда, часть денег администрации Нью-Йорка все же удалось получить. 300 фунтов (вместо требуемых 650) прислал Мериленд, а 900 фунтов выделил губернатор Вирджинии Никольсон из своих личных средств. Сообщая об этом Совету по торговле, Корнбери с тревогой отмечал: «Ваши превосходительства могут видеть сколь малую помощь мы имеем от наших соседей на континенте в том, что касается денег. Я опасаюсь, что если нам придется обратиться к ним за их людскими квотами, мы получим столь же недружественные ответы».[1036]
Тем не менее вплоть до 1708 г. Лондон не обращал особого внимания на эти вопросы. Как отметил Г.Л. Осгуд, усилия британского правительства добиться выполнения квот были очень небольшими, а успех был еще меньшим, чем в период Войны Аугсбургской лиги.[1037] Такая реакция правительства была вызвана несколькими обстоятельствами, наиболее важным из которых было то, что, несмотря на все беспокойство Корнбери, никакой реальной угрозы Нью-Йорку все это время не возникало, что, в свою очередь, было связано с позицией французов.
Власти Новой Франции не были заинтересованы в конфликте с Нью-Йорком. В мае 1702 г. Поншартрен проинформировал Кальера об объявлении войны и сообщил, что король полагает целесообразным напасть на англичан и что губернатору предоставляется возможность самому избрать подходящий способ для этого.[1038] В этой ситуации некоторые офицеры, в частности, губернатор Монреаля Ф. де Водрёй, предлагали осуществить давно задуманную и напрашивавшуюся операцию и, собрав все имеющиеся силы, напасть на Олбани.[1039] Однако Кальер, который за двенадцать лет до этого сам разработал план нападения на колонию Нью-Йорк, считал, что теперь подобная акция была бы невыгодна французам. С одной стороны, это было связано с тем, что до Квебека постоянно доходили слухи о подготовке новой английской экспедиции против столицы Новой Франции. После событий 1690 г. такую возможность исключать было нельзя и соответственно нельзя было распылять и без того достаточно ограниченные силы колонии. С другой стороны, Кальер отдавал себе отчет в том, что рейд против Олбани, остававшегося главным коммерческим партнером ирокезов, неизбежно привел бы к тому, что Союз пяти племен, мир с которым был заключен год назад с таким огромным трудом, снова стал бы сражаться на стороне англичан. Поэтому, стремясь сохранить нейтралитет ирокезов и таким образом обезопасить Новую Францию от повторения событий 1690-х годов, Кальер решил воздержаться от активных действий против Нью-Йорка.
Правительство метрополии одобрило такую позицию. В июне 1703 г. Поншартрен писал губернатору Новой Франции, что «Его Величество отнюдь не желает действий, которые могли бы привести к возобновлению войны с ирокезами и к возгоранию нового конфликта в этой стране».[1040]
В августе 1702 г. Кальер провел ряд встреч с ирокезами и получил от вождей Союза пяти племен заверения в том, что они не будут ВхМешиваться в борьбу между европейцами и не возьмут «ни английского томагавка, ни французского топора».[1041] Действительно, пока сами колонии воздерживались от каких-либо враждебных действий по отношению друг к другу, ирокезы также соблюдали мир. В то же время со стороны англичан продолжали предприниматься отдельные попытки уговорить ирокезов расторгнуть договор с французами и снова начать войну против Канады и ее индейских союзников.[1042]
В итоге сложилась ситуация, когда и французы в Канаде и англичане в Нью-Йорке объективно не были заинтересованы в эскалации напряженности и разжигании конфликта, в то время как правительства обеих метрополий также не слишком настаивали на ведении ими активных боевых действий. Поэтому, хотя война была объявлена, на границе между этими колониями, в течение долгого времени являвшейся ареной напряженной борьбы, вплоть до 1709 г. сохранялся мир.
Другие английские колонии, и прежде всего Новую Англию, которая, как мы увидим чуть ниже, снова оказалась в эпицентре конфликта, такое положение не устраивало. Из Бостона в Лондон неоднократно направлялись жалобы на то, что «провинция Нью-Йорк никоим образом не помогает против общего врага и не поощряет пять наций (которые находятся в союзе с ними и с нами) к действиям против французов, но, как нам определенно известно, поддерживает сношения и торгует и снабжает продовольствием французских индейцев Канады и восточных районов, которые часто совершают кровавые набеги на нас». Здесь же говорилось, что «кажется чрезвычайно разумным и необходимым <…> чтобы администрации Нью-Йорка были даны указания исполнить ее долг и присоединиться к действиям против врагов Его Величества».[1043] Однако правительство вплоть до лета 1708 г. никак не реагировало на подобные заявления.
Принципиально иное положение сложилось в отношениях французов и Массачусетса. В разделе V мы упоминали о том, что в 1701 г. в ответ на предложение губернатора Акадии де Бруйяна заключить договор о нейтралитете совет Массачусетса заявил, что англичане будут воздерживаться от враждебных действий по отношению к французам, пока те будут делать то же самое.
Однако в 1702 г. ситуация в Новой Англии изменилась. В июне в Бостон в качестве нового губернатора прибыл Джозеф Дадли, уроженец Массачусетса, при Стюартах некоторое время занимавший пост председателя совета Доминиона Новая Англия. Во время Славной революции он вместе с Эндросом был арестован и отправлен в Англию, однако быстро восстановил там свое положение и продолжил карьеру. Во время своего пребывания в метрополии он сблизился с наиболее агрессивно настроенными английскими колониальными чиновниками (он был личным другом Блэтуэйта). Сразу же после получения известия об объявлении войны он заявил, что жители колоний (Дадли был также назначен губернатором Нью-Гемпшира) должны снарядить несколько военных кораблей «для службы Его Величеству и для нападения на его врагов».[1044] Поощряемые губернатором массачусетские каперы стали нападать на французские торговые и рыболовные суда у берегов Акадии и Ньюфаундленда. По сообщению Дадли, уже к 17 сентября 1702 г. они захватили 14 призов[1045], а за последующие три месяца — еще пять.[1046]
Действуя таким образом, Дадли рассчитывал не только нанести удар по французскому промыслу, но также пресечь контакты французов и абенаки и удержать этих воинственных индейцев от разрыва договора 1699 г. В письме к государственному секретарю графу Ноттингему, на которое мы уже ссылались, губернатор Массачусетса указывал, что среди французских кораблей, захваченных его каперами, были суда, которые везли боеприпасы и товары индейцам, проживающим на реке Кеннебек.[1047] Дадли также пытался убедить Совет колонии и свое лондонское начальство в необходимости восстановления форта Пемакид, что должно было, по его замыслу, укрепить позиции англичан на границах Акадии и продемонстрировать абенаки их могущество.[1048] Как и его предшественник, Дадли выступал сторонником активизации торговли с индейцами и считал необходимым обратить их в протестантизм.[1049]
Поскольку во второй половине 1702 г. ситуация на границах Массачусетса оставалась стабильной, Дадли стал строить планы нападения на Пор-Руайяль. Он обратился к Совету по торговле с просьбой прислать отряд солдат и хотя бы три-четыре военных корабля, которые, с его точки зрения, могли бы успешно провести данную операцию.[1050] Как видим, несмотря на то что в его распоряжении находились ресурсы самой густонаселенной английской колонии, Дадли не захотел идти путем Фипса и рассчитывал лишь на силы метрополии. Это вдвойне удивительно, так как при этом, очевидно, для того чтобы выслужиться перед Лондоном, он собирался отправить две роты волонтеров из Массачусетса в Вест-Индию.[1051] Впрочем, отчасти это, видимо, можно объяснить тем, что по сравнению с Фипсом Дадли не пользовался особой популярностью в колонии. Когда он прибыл в Массачусетс, многие проповедники даже заговорили о «торжестве темных сил».[1052]
Из действий Дадли в Пор-Руайяле и в Квебеке поняли, что в отличие от Нью-Йорка Массачусетс настроен гораздо более воинственно. Надо сказать, что еще в сентябре Бруйян, отчаянно пытаясь сохранить мир, обратился к Дадли с вежливым письмом, где он просил вернуть захваченные суда, предполагая, что каперы напали на них по ошибке. Однако дальнейшие события убедили его в обратном. В этой ситуации французам надо было принимать ответные меры, которые привели к тому, что Дадли пришлось столкнуться именно с той ситуацией, которой он стремился избежать своими действиями.
Уже в ноябре 1702 г. Кальер принял решение, что Новую Англию не следует оставлять в покое. В своем донесении в Версаль он сообщал, что в соответствии с данными ему инструкциями и исходя из имеющихся в колонии ресурсов он «отправит несколько небольших отрядов против Новой Англии».[1053] Иными словами, Кальер, не располагая силами, необходимыми для проведения крупномасштабных операций против Массачусетса, обратился к тактике пограничных рейдов, использовавшейся Фронтенаком в ходе Войны Аугсбургской лиги.
В то же время цели этих рейдов были теперь несколько более широкими. Они должны были держать врага в постоянном напряжении, всячески ослаблять его, заставлять его тратить все имеющиеся у него силы на оборону, удерживая тем самым от наступательных действий, а также оказывать «стимулирующее» воздействие на абенаки и побуждать их к выступлениям против англичан. Надо сказать, что, в то время как английские и американские историки практически единодушно осуждают эту тактику, многие канадские и французские авторы подчеркивают ее «оборонительный» характер, а также то обстоятельство, что она с неизбежностью вытекала из реального соотношения сил между колониями двух держав. Как отметил Дж. Ф.Дж. Стэнли, эти рейды «должны были скрыть неспособность Канады предпринять большую атаку против Нью-Йорка или Бостона».[1054]
Новая Англия против Акадии и Канады
Боевые действия между англичанами, французами и индейцами на границе Акадии и Массачусетса начались в августе 1703 г.
Первоначально обстановка складывалась благоприятно для англичан. В конце 1702 — первой половине 1703 г. Дадли несколько раз посещал Страну абенаки и вел переговоры с их вождями. Пользуясь тем, что один из главных проводников французского влияния в этом регионе барон Сен-Кастэн в конце 1701 г. уехал во Францию, губернатору Массачусетса и его эмиссарам удалось склонить нескольких вождей к заключению нового мирного договора, который был подписан в Фолмауте 30 июня 1703 г. В ходе церемонии подписания абенаки торжественно заявили, что «как солнце далеко от земли», также их помыслы далеки о того, чтобы разорвать этот мир.[1055]
Властям Новой Франции и отцам-иезуитам пришлось немало потрудиться для того, чтобы вернуть расположение своих бывших союзников. Кальер лично обратился к заправилам французской мехоторговли с просьбой отправить в селения абенаки большую партию товаров, которые стоили бы не дороже английских. Вождям были сделаны подарки (с началом войны министерство снова увеличило отпускавшиеся на это средства). Миссионеры всеми силами старались убедить свою индейскую паству не доверять англичанам. Это было не слишком сложно сделать, так как сами англичане далеко не всегда дружественно вели себя по отношению к абенаки. В частности, их каперы не только нападали на французские рыболовные суда, но и не брезговали охотой за скальпами, убивая индейцев, занимавшихся промыслом на морском побережье. В Массачусетсе в самом начале войны вражеский скальп оценивался в 40 фунтов[1056] (как мы уже говорили, история умалчивает о том, как англичане отличали вражеский скальп от не вражеского).
В Квебеке понимали, что лучше всего привлечь на свою сторону воинственных индейцев можно, показав им соответствующий пример. С этой целью Водрёй, сменивший на губернаторском посту скончавшегося в мае 1703 г. Кальера, отправил отряд канадских ополченцев для нападения на пограничные поселения в Новой Англии. Этим отрядом командовал А. Ле Нёф де Ля Вальер сеньор поселения Бобасен, горевший желанием отомстить англичанам, разорившим его владения семь лет назад.
В августе 1703 г. люди Ля Вальера, к которым присоединилось несколько абенаки, появились в районе бухты Каско и опустошили прилегающий к ней район вплоть до верховьев р. Коннектикут, нападая на незащищенные фермы и небольшие деревушки. Наиболее сильно пострадали Уэллс, Кейп-Порпойз, Уинтер Харбор, Сако, Спарвинк, Скарборо. Только в форте Каско, где имелся небольшой гарнизон, нападавшие натолкнулись на относительно серьезное сопротивление. По разным оценкам от 130 до 160 англичан было убито и захвачено в плен.
Впрочем, многим пленникам вскоре удалось обрести свободу. Абенаки (да и другие союзные французам индейцы) в то время захватывали людей главным образом ради получения выкупа. В отличие от английских колоний в Квебеке и Пор-Руайяле не платили за скальпы. В разгар войны губернатор Водрёй официально заявил, что это «слишком негуманно» и что гораздо лучше давать индейцам «по десять испанских экю за каждого пленника».[1057] рами англичане подтверждали, что индейцы порой несли захваченных ими пленников на руках, чтобы доставить их в Канаду живыми и невредимыми.[1058] В Массачусетсе, как мы знаем, ситуация была иной.
Для французов самым важным результатом этих операций было то, что после них большая часть абенаки встала на тропу войны с англичанами, «будучи готова», по словам Водрёя, «поднять против них топоры». Он также отмечал в своем донесении, что «интересы короля и благо колонии требуют, чтобы абенаки и англичане всегда оставались непримиримыми врагами».[1059]
В конце зимы 1704 г. французы осуществили более крупную акцию. В холодную и снежную ночь с 28 на 29 февраля 1704 г. 50 французов и 200 индейцев под командованием Эртеля де Рувиля обрушились на поселение Диарфилд. Около пятидесяти его жителей было убито на месте, более сотни — взято в плен (как всегда в таких случаях существуют различные версии относительно точного числа жертв). В числе захваченных французами и индейцами жителей Дирфилда находился проповедник Джон Уильяме, оставивший детальное описание нападения и нелегкого путешествия в Канаду, в ходе которого многие пленники, среди которых преобладали женщины и дети, погибли от холода и лишений.[1060]
Параллельно с этими, по колониальным меркам весьма значительными операциями, индейцы и французы осуществляли и множество мелких набегов. Эти действия, сопровождавшиеся множеством жестокостей, вызывали у жителей Новой Англии панику, держа их в постоянном страхе. Как патетически заявлял Коттон Мэзер, «мы слышим о тех, кто сеет зерно на полях, орошенных кровью, о тех, кто, занимаясь косьбой, сам попадает под косу смерти, о тех, кто пасет своих овец и сам становится жертвенным агнцем».[1061]
Помимо тревоги в английских колониях возникало и крепло возмущение и стремление нанести ответный удар. При этом, хотя основная инициатива в организации франко-индейских набегов исходила от квебекских властей, в Массачусетсе, не имея возможности предпринять какую-либо крупную акцию против Канады, решили отыграться на Акадии. Еще в 1703 г. Палата представителей Массачусетса дважды (в марте и в сентябре) обращалась к Дадли с предложением силами колонии организовать операцию против Пор-Руайяля. С точки зрения депутатов, для этого было бы достаточно тысячи волонтеров, которых можно было бы набрать в Массачусетсе. Колония брала на себя расходы на транспорт и провиант, а платой волонтерам должна была служить добыча, которую планировалось захватить в Акадии.[1062] Следует подчеркнуть, что эти идеи были выдвинуты до того, как французы и индейцы начали тревожить английские поселения.
Правда, в тот момент Дадли скептически отнесся к предложениям Палаты. Он считал, что набрать добровольцев не удастся, и заявил, что для успешного осуществления подобной операции необходимо иметь хотя бы несколько военных кораблей, которых у Массачусетса не было. Очевидно, губернатор не слишком полагался на силы колонии или не желал идти на риск и брать на себя ответственность за операцию, осуществлявшуюся без ведома метрополии и без ее поддержки.
Дадли несколько изменил свою позицию только после французских рейдов, когда многие в колонии стали обвинять его в бездействии. В марте 1704 г. было принято решение объявить набор 600 волонтеров, для «патрулирования побережья и лесов этих провинций и нападения на восточное побережье Новой Шотландии и Пор-Руайяль». Волонтеры должны были содержать себя самостоятельно, и единственной платой для них, как, впрочем, и для всех остальных жителей Массачусетса являлись вышеупомянутые премии за скальпы.[1063]
Однако, несмотря на определенный рост антифранцузских настроений в колонии, добровольцев нашлось немного. За два месяца удалось набрать лишь около 500 человек. Командование этими силами было поручено заслуженному ветерану майору Бенджамину Черчу, участнику многих кампаний против индейцев.
Чёрч предлагал сразу атаковать Пор-Руайяль, однако Дадли был против этого. В инструкциях Чёрча (возведенного по этому случаю в звание полковника) говорилось, что он должен напасть на союзных французам индейцев в районе Пассамакуоди, а затем — на акадийские поселения в бухте Мин и на перешейке Шиньекто. Ему и его людям предписывалось «использовать все возможные средства, чтобы сжигать и уничтожать вражеские дома и разрушать дамбы, которые защищают их поля, и наносить им всякий другой вред, какой только возможно, и захватывать пленных».[1064]
В конце мая 1704 г. жаждавший мести Чёрч покинул Бостон. Первой жертвой англичан стала фактория Сен-Кастэна в устье Пентагоэ. Все ее постройки был сожжены, а находившиеся там французы и индейцы либо бежали, либо были взяты в плен. Затем англичане направились в бухту Пассамакоди, услышав от индейцев, что якобы там собираются крупные силы французов. На самом деле в этом крошечном поселении никого не было. Сравняв его с землей, бостонцы направились в залив Фанди. 1 июля 1704 г. Чёрч появился в бухте Мин. Большая часть ее жителей поспешила скрыться в окрестных лесах, унося с собой свое нехитрое имущество и угоняя скот. Опустевшие дома были сожжены англичанами, которые заявили, что это — акт возмездия за нападение на Диарфилд. Самые тяжелые последствия для хозяйства акадийцев имело то, что Чёрч приказал разрушить плотины (так называемые абуато), плод их многолетнего труда, позволявшие использовать чрезвычайно плодородные прибрежные земли.[1065]
Из бухты Мин Чёрч послал письмо властям Новой Франции, угрожая обрушиться на границы Канады, если не будут прекращены набеги на английские поселения.[1066] Тем временем Дадли, по каким-то причинам не желавший того, чтобы Черчу досталась слава завоевателя Акадии, послал в Пор-Руайяль пришедшие в то время в Бостон два английских военных корабля и массачусетскую «провинциальную галеру». Их капитанам было дано распоряжение произвести военную демонстрацию и попытаться склонить французов к сдаче.[1067]
24 июня / 5 июля (по французским данным 2 июля) английские корабли появились в бухте Пор-Руайяля. Киприэн Саутэк, командовавшей эскадрой, предложил губернатору Бруйяну капитулировать в течение 48 часов, заявив, что в противном случае 1300 солдат и 200 дикарей, имеющихся в его распоряжении, «сожгут все дома и другие постройки, перебьют весь скот, потравят посевы, захватят в плен всех женщин и детей поголовно».[1068] Однако, несмотря на угрозы, Бруйян не спешил сдаваться. К моменту появления англичан укрепления Пор-Руайяля были значительно обновлены. Его гарнизон насчитывал около 150 солдат и офицеров. Кроме того, Бруйян сформировал из жителей Пор-Руайяля и его ближайших окрестностей шесть рот милиции, общей численностью 300 человек (часть из них, правда, не имела огнестрельного оружия), а также обратился за помощью к индейцам. Военно-морские силы Акадии составляли два присланных из Франции фрегата и корабли каперов и корсаров, базировавшихся в заливе Фанди.
Спустя девять дней, после того как под стенами Пор-Руайяля появились английские корабли, туда же подошел отряд Чёрча, который, очевидно, тоже не хотел отказываться от своих планов. Однако, несмотря на то, что теперь у англичан было почти четырехкратное преимущество над французами, они не решились пойти на приступ. После нескольких мелких стычек и перестрелки в середине июля английские корабли ретировались. Прежде чем взять курс на Бостон, Чёрч разорил поселение Бобассен и еще некоторое время охотился за скальпами индейцев в районе Пентагоэ.
С точки зрения властей Массачусетса, операция все равно была удачной. В руки англичан попало более ста пленных и большая добыча. И без того не процветающая Акадия оказалась в критическом положении, хотя и осталась в руках французов. Хозяйству этой колонии был нанесен огромный ущерб. В последующие годы акадийцы жестоко страдали от голода, так как их лучшие прибрежные поля оказались под водой.
События мая-июля 1704 г. продемонстрировали крайнюю слабость французских позиций в Акадии. В то же время они объективно свидетельствовали о нерешительности и пассивности Массачусетса, который собственными силами не мог одолеть даже такого исключительно слабого соперника.
Однако, не слишком преуспев в наступательных действиях, англичане смогли неплохо организовать свою оборону. В середине лета 1704 г. Дадли сообщал в Лондон, что в поселениях на границах колонии для защиты от французов и индейцев размещено 1900 ополченцев.[1069] Набеги из Акадии и Канады все чаще стали встречать серьезный отпор. Так, в августе 1704 г. провалом закончилась попытка сьёра де Бокура повторить рейд против пограничных английских поселений в районе бухты Каско.
Кроме того, англичане активизировали борьбу с индейцами. Небольшие группы охотников за скальпами начали регулярно прочесывать пограничные леса. Зимой 1704-1705 гг. власти Массачусетса организовали более серьезную карательную акцию. Отряд полковника У. Хилтона, насчитывавший 250 ополченцев, к которым присоединилось два десятка «английских» индейцев, отправился в Страну абенаки. Пройдя на снегоступах почти 100 километров, англичане напали на большое поселение крещеных абенаки в районе Нарантсуака (или Норриджеуока) на реке Кеннебек. Захваченные врасплох индейцы в панике бежали в лес, предоставив неприятелю возможность беспрепятственно уничтожать их жилища и заготовленные на зиму запасы.
Как видим, ситуация в колониях в начале 1700-х годов напоминала ту, которая имела место в предшествующее военное десятилетие. В первую очередь это было связано с тем, что соотношение сил и подходы правительств метрополий, в основном, оставались прежними. Однако колониальных участников конфликта такой расклад устраивал все меньше. Вслед за Нью-Йорком они стали искать новую более оптимальную линию поведения.
На первом этапе войны, продолжавшемся до конца 1707 г. события в Северной Америке и вокруг нее разворачивались по уже хорошо знакомой нам схеме: стычки в пограничных районах при активном участии индейцев и широкомасштабные проекты, которые по разным причинам невозможно было осуществить.
После короткой мирной передышки, продолжавшейся менее пяти лет, Европа погрузилась в пучину нового грандиозного конфликта, получившего название Война за испанское наследство. Эта война была вызвана не столько самим фактом воцарения в Мадриде Филиппа Анжуйского (такова была воля Карла II Страдальца, с которой следовало считаться), сколько непомерными притязаниями Людовика XIV, попытавшегося воспользоваться данной ситуацией, для того чтобы превратить Испанию вместе со всеми ее владениями в сателлита Франции, не исключая в перспективе возможности объединения двух монархий в рамках личной унии. Угроза такого резкого изменения баланса сил в Европе и во всем мире вызвала протест со стороны традиционных соперников Франции. Правда, поначалу они заняли выжидательную позицию (в апреле 1701 г. Вильгельм III даже признал Филиппа V испанским королем). Однако введение французских войск в крепости «барьера», а также признание Версалем английским королем Якова III — сына скончавшегося 16 сентября 1701 г. Якова II (что являлось открытым нарушением условий Рисвикского мира) сделало разрыв неизбежным. Осенью 1701 г. Англия, Голландия и Австрия (которая сама имела виды на испанское наследство) восстановили Великий союз, а 5/15 мая 1702 г. эти державы объявили войну Людовику XIV.
Основные сражения Войны за испанское наследство, как на суше, так и на море происходили в Европе. В то же время эта война затронула и колонии противоборствующих держав, которые, в свою очередь, стали обращать большее (по сравнению с предшествующим конфликтом) внимание на заморские театры боевых действий. В значительной степени это было связано с тем, что в ходе войны и Франция и ее противники (в первую очередь Англия и Голландия) стремились добиться закрепления за собой монопольного права на торговлю с испанскими владениями в Новом Свете и в то же время исключить оттуда конкурентов.[1014]
Что касается Североамериканского континента, то здесь Война за испанское наследство по сравнению с предшествовавшей ей Войной Аугсбургской лиги также имела ряд новых черт, которые были связаны как с теми изменениями, которые произошли на этом континенте в предшествующий период, так и с определенными поворотами в политике метрополий (прежде всего Лондона). Однако эти черты проявились не сразу.
Начало войны: «великие замыслы» и колониальные реалии
К началу XVIII в. англичане и французы в Северной Америке уже приобрели определенный опыт ведения боевых действий в специфических колониальных условиях; и те и другие достаточно хорошо познакомились с сильными и слабыми сторонами своего противника. Кроме того, обе стороны, как мы показали в разделе V, уже имели определенные стратегические установки в отношении дальнейшего развития своей экспансии и/или представления о стратегических замыслах друг друга. Все это нашло отражение в разнообразных планах операций против владений соперников, которые с началом Войны за испанское наследство (и даже несколько раньше) стали активно выдвигать представители «колониальных кругов» обеих держав, надеясь осуществить их в случае благоприятного стечения обстоятельств.
Во Франции наибольшее количество всевозможных проектов составил «великий канадский воин» П. Ле Муан д'Ибервиль, большую часть своей жизни сражавшийся с англичанами в различных точках Североамериканского континента (рис. 18). Их суть сводилась к тому, чтобы удержать англичан в рамках полосы между Атлантикой и Аллеганами, которые, с его точки зрения, являлись естественной границей между английскими и французскими колониями, а, кроме того, по возможности всячески стараться ослабить противника, нанося удары по жизненно важным центрам его поселений.
В мирном 1701 г. Ибервиль побывал в Нью-Йорке и мог поближе познакомиться с ситуацией, имевшей место в английских колониях. В том же году он писал: «Если будет объявлена война между Францией и Англией и не будет никакой надежды на нейтралитет в Северной Америке между двумя коронами, очевидно, что королю будет очень легко завоевать и уничтожить Новую Англию или, по меньшей мере, существенно приблизиться к этому как путем рейдов в эту страну, так и взятием и разорением нескольких городов или хотя бы деревень и поселений». Признавая, что «Новая Англия» (под этим названием он подразумевал все английские колонии на Атлантическом побережье) гораздо более густо населена, чем французские владения, Ибервиль утверждал, что ее народ отличается «особым малодушием, крайней трусостью и не имеет никакого военного опыта», в то время как канадцы «храбры, очень воинственны и неутомимы в походах», что, с его точки зрения, должно было обеспечить успех предприятия.[1015]
В 1701 г. Ибервиль также составил «Записку о Бостоне и его окрестностях», где излагал свой план организации рейда против столицы Новой Англии. Ссылаясь на опыт предыдущих кампаний, он утверждал, что отряд французов и индейцев зимой легко может достичь Бостона и захватить его стремительной атакой. После этого, с его точки зрения, следовало опустошить окрестности города, чтобы заставить их жителей покинуть свои дома и переселиться в другие колонии. По его словам, «взятие Бостона неминуемо повлекло бы за собой разорение и упадок всей этой страны [Новой Англии. — Ю.А.]. Если уничтожить хлебные запасы на Лонг-Айленде, жителям, чтобы выжить, придется перебираться в Пенсильванию; все это значительно ослабит Нью-Йорк и приведет его в такое состояние, когда он ничего не сможет предпринять против нас». Для достижения еще более полных результатов Ибервиль предлагал послать эскадру, которая должна была подвергнуть Нью-Йорк обстрелу.[1016] При этом он достаточно самоуверенно заявлял, что ирокезы не придут на выручку англичанам, а, наоборот, присоединятся к нему, узнав, что французский отряд возглавляет Ибервиль и его братья, «которые могут обеспечить <…> доверие этих наций».[1017]
После своего возвращения из Луизианы в 1702 г. Ибервиль, будучи серьезно больным, в течение нескольких лет оставался во Франции. В 1702-1705 гг. он составил несколько новых проектов, касающихся борьбы с англичанами в Северной Америке. В отличие от его предыдущих достаточно четких записок эти проекты имели совершенно фантастический характер и были весьма сумбурными. Однако и в них содержались здравые идеи о необходимости укрепления поселений в бухте Мобил,[1018] а в записке 1702 г., касающейся Флориды, Ибервиль совершенно четко предвидел, что англичане из Южной Каролины предпримут нападение на Сан-Агустин.[1019] К некоторым из этих записок мы еще вернемся, когда будем рассматривать ситуацию, сложившуюся в период Войны за испанское наследство на границе Каролины, Луизианы и Флориды, а пока отметим, что в амбициозные, хотя и абсолютно нереальные планы Ибервиля входило нанесение удара и по другим английским колониям. В частности, он предлагал создать мощную индейскую армию из представителей тридцати племен, которая могла бы «уничтожить поселения в Вирджинии, Мэриленде и Пенсильвании».[1020]
В 1702 г. очень четкий и продуманный до мелочей план нападения на Бостон выдвинул барон де Сен-Кастэн, находившийся в то время в метрополии. Он считал, что эту операцию вполне можно осуществить силами, имеющимися в Новой Франции, при условии, что к ним присоединяться еще 500-600 «хороших дикарей». Поздней осенью (после окончания навигации) франко-индейский отряд, собравшись у Кеннебека, должен был незаметно подобраться к столице Новой Англии и захватить ее стремительной атакой, после чего вернуться в Квебек, а затем ранней весной предпринять комбинированную атаку против Нью-Йорка.[1021]
Этим и другим подобным планам[1022] не суждено было осуществиться. В Европе с каждой новой кампанией положение Франции, сражавшейся на многих фронтах, становилось все более сложным. Наряду с военными неудачами, страна столкнулась с серьезными финансовыми затруднениями и рядом внутренних проблем. В этих условиях правительство не могло себе позволить роскошь без большой необходимости выделять значительные силы для второстепенного театра боевых действий, хотя и сам Людовик XIV, и его министр в принципе не исключали возможности при благоприятном стечении обстоятельств осуществить то, что в одном из писем в Квебек было названо «великим замыслом». Записки Ибервиля, Сен-Кастэна и других авторов остались лежать в архиве морского министерства, хотя, как мы увидим в дальнейшем, их отдельные идеи были использованы Поншартреном младшим при выработке его политики.
В Англии и ее колониях сложилась в целом сходная ситуация. Несколько колониальных чиновников уже в самом начале войны заговорили о необходимости укрепления английских позиций на континенте и изгнания французов из Северной Америки. Так, об этом неоднократно заявлял губернатор Нью-Йорка лорд Корнбери. В 1703 г. обширное послание по тому же поводу направил властям метрополии видный колониальный чиновник Роберт Куэри. В его записке содержался обзор положения английских колоний на континенте (в частности, там были высказаны соображения, касающиеся положения на юго-востоке и политики англичан в отношении испанцев и французов во Флориде и Луизиане). При этом особо подчеркивалось, что безопасность Нью-Йорка, а вместе с ним и всех остальных колоний постоянно находится под угрозой, будучи связана с позицией ирокезов, представляющих собой «очень непостоянный народ, на который нельзя полагаться и который находится под сильным влиянием французов». Куэри возмущенно писал: «Это очень прискорбно, что безопасность столь многих провинций и подданных Ее Величества зависит от переменчивых настроений этих индейцев. Но это именно так и нет никакого способа исправить это, кроме одного, который не только положит конец этой необоснованной зависимости, но также избавит корону и подданных этой провинции от значительных расходов на поддержание войск, укреплений и постоянный подкуп индейцев, что составляет большую часть ежегодных расходов. Этот действенный путь состоит в том, чтобы Ее Величество решила изгнать французов из Канады». С точки зрения Куэри, это можно было осуществить с «большой легкостью» силами 2 тыс. солдат регулярных войск при наличии 10-12 военных кораблей. Расходы на осуществление этого мероприятия были бы покрыты поступлениями от торговли, а также сокращением в дальнейшем расходов на оборону колоний. В заключение Куэри писал, что в случае осуществления этого проекта «весь континент будет находиться в сердечном единстве как один человек».[1023]
Однако лондонское правительство, как и в ходе Войны Аугсбургской лиги, не спешило перебрасывать войска за океан, рассчитывая в первую очередь на силы самих колоний. При этом в принципе оно никогда не отказывалось от идеи осуществления этих планов в будущем, однако, будучи поглощено европейскими проблемами (в особенности на первом этапе войны), откладывало их исполнение.
Известие о начале войны было получено в английских колониях в июне 1702 г. При этом далеко не везде оно было воспринято с энтузиазмом. Прежде всего это относилось к Нью-Йорку, оказавшемуся в чрезвычайно сложном положении. Без союза с ирокезами и без помощи со стороны метрополии и других колоний ему было достаточно сложно оборонять свои границы, которые были открыты для нападения из Новой Франции. Подавляющее большинство населения Нью-Йорка не хотело войны. Даже наиболее экспансионистски настроенные торговцы из Олбани, державшие в своих руках весь английский пушной бизнес, не хотели никаких потрясений, так как в это время они смогли наладить чрезвычайно выгодные коммерческие связи с французами, используя в качестве посредников ирокезов-католиков из Каугнаваги. В обмен на дешевые английские товары они получали первосортные меха, которые доставлялись в Монреаль «дальними индейцами» из северо-восточных областей Канады.
Пожалуй, единственным сторонником войны в Нью-Йорке был новый губернатор этой колонии лорд Корнбери. В начале войны он писал в Лондон, что необходимо воспользоваться моментом и изгнать французов из долины реки Св. Лаврентия. Корнбери утверждал, что это — «единственный способ сохранить весь этот континент». Он подчеркивал, что это предприятие не будет стоить больших затрат, которые к тому же быстро окупятся за счет пушной торговли и экономии на оборонных расходах. Показательно, что Корнбери считал, что основной ударной силой операции против Канады должны стать королевские войска и военные корабли, присланные из метрополии, а колониальная милиция может играть только вспомогательную роль. Губернатор считал, что для успешного осуществления операции потребуется 1500 английских солдат и 8 фрегатов, к которым присоединятся «те, кого мы сможем собрать в этих провинциях» (по расчету Корнбери до 3-3,5 тыс. человек). Говоря о преимуществах, которые даст англичанам осуществление этого проекта, он, помимо прочего, подчеркивал, что они не будут зависеть от индейцев и «смогут делать с ними все, что им вздумается».[1024]
В дальнейшем Корнбери регулярно продолжал выступать с подобными предложениями, мечтая прославиться как «Мальборо Северной Америки». Так, в 1703 г. в своем письме Совету по торговле он отмечал: «Я все еще придерживаюсь мнения, что это не сложное дело — изгнать французов из Канады».[1025] В 1704 г. Корнбери заявил, что вместо того чтобы тратить деньги на дорогостоящую и оказавшуюся неэффективной операцию против Мартиники и Гваделупы (имелся в виду неудачный поход эскадры Х. Уолкера, 1702-1703 гг.), следует напасть на французские владения в Северной Америке. С его точки зрения, такая кампания стоила бы гораздо дешевле и «принесла бы гораздо большие преимущества короне Англии, чем захват этого острова [Гваделупы. — Ю. А.]». Корнбери заявлял: «Чем больше я смотрю на это дело, тем больше нахожу его осуществимым».[1026]
Но, как мы уже отметили, власти метрополии пока оставались глухи к подобным призывам. А у самого Корнбери для осуществления этих планов не было ни сил, ни средств. Его основное внимание было поглощено заботами не о нападении, а об обороне. В начале войны губернатор с тревогой констатировал, что укрепления Нью-Йорка находятся в «ничтожном состоянии» и легко могут быть захвачены неприятелем.[1027] Четыре роты королевских войск, находившиеся в его распоряжении, не имели даже обмундирования. С 1691 г. правительство задолжало им 20 тысяч фунтов.[1028] Как и его предшественники Корнбери постоянно обращался к Совету по торговле, Тайному совету и даже парламенту с просьбами прислать в колонию пушки, ружья, порох, свинец и т. п.[1029]
В метрополии руководители колониального ведомства, безусловно, прекрасно понимали стратегическое значение Нью-Йорка. В январе 1702 г. Совет по торговле подготовил для Вильгельма III обширный меморандум, содержащий обзор положения английских владений в Новом Свете. Там, в частности, говорилось, что «провинция Нью-Йорк <…> является центром колоний Его Величества на этом континенте». Далее отмечалось, что в случае войны «враг будет очень бдителен и активен и в этих условиях сможет захватить врасплох любую из колоний Вашего Величества, которые столь важны для торговли и благосостояния Англии».[1030] В конце апреля этот же документ был передан для ознакомления королеве Анне.[1031]
Однако подход Лондона к проблемам обороны североамериканских владений оставался прежним. Основной упор делался на межколониальное сотрудничество. С этой целью еще в апреле 1702 г. Совет по торговле организовал встречу колониальных агентов и нескольких представителей северных колоний, находившихся в то время в Лондоне. На этой встрече речь шла о координации действий в области обороны. Предполагалось, что в случае необходимости Нью-Йорк, Массачусетс и Нью-Гемпшир смогут получить поддержку от Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании, Нью-Джерси, Коннектикута и Род-Айленда.[1032]
В дальнейшем правительство дало инструкции властям центральных колоний оказать содействие Нью-Йорку в укреплении его границ и установило для этого финансовые и людские квоты.[1033] Предполагалось, что казна Нью-Йорка дополнительно получит 2650 фунтов для расходов на оборону, а в случае возникновения угрозы нападения каждая колония пришлет туда определенное количество бойцов. Общая численность этих объединенных сил должна была составить 1358 человек. Корнбери был также назначен «главнокомандующим (captain-general) всех сухопутных и морских сил» Коннектикута и обеих Джерси.[1034]
Однако, как и в ходе Войны Аугсбургской лиги, практически все колонии саботировали это решение, «изъявляя при этом свою верность и преданность короне», о чем язвительно замечал Корнбери в одном из своих донесений.[1035] Правда, часть денег администрации Нью-Йорка все же удалось получить. 300 фунтов (вместо требуемых 650) прислал Мериленд, а 900 фунтов выделил губернатор Вирджинии Никольсон из своих личных средств. Сообщая об этом Совету по торговле, Корнбери с тревогой отмечал: «Ваши превосходительства могут видеть сколь малую помощь мы имеем от наших соседей на континенте в том, что касается денег. Я опасаюсь, что если нам придется обратиться к ним за их людскими квотами, мы получим столь же недружественные ответы».[1036]
Тем не менее вплоть до 1708 г. Лондон не обращал особого внимания на эти вопросы. Как отметил Г.Л. Осгуд, усилия британского правительства добиться выполнения квот были очень небольшими, а успех был еще меньшим, чем в период Войны Аугсбургской лиги.[1037] Такая реакция правительства была вызвана несколькими обстоятельствами, наиболее важным из которых было то, что, несмотря на все беспокойство Корнбери, никакой реальной угрозы Нью-Йорку все это время не возникало, что, в свою очередь, было связано с позицией французов.
Власти Новой Франции не были заинтересованы в конфликте с Нью-Йорком. В мае 1702 г. Поншартрен проинформировал Кальера об объявлении войны и сообщил, что король полагает целесообразным напасть на англичан и что губернатору предоставляется возможность самому избрать подходящий способ для этого.[1038] В этой ситуации некоторые офицеры, в частности, губернатор Монреаля Ф. де Водрёй, предлагали осуществить давно задуманную и напрашивавшуюся операцию и, собрав все имеющиеся силы, напасть на Олбани.[1039] Однако Кальер, который за двенадцать лет до этого сам разработал план нападения на колонию Нью-Йорк, считал, что теперь подобная акция была бы невыгодна французам. С одной стороны, это было связано с тем, что до Квебека постоянно доходили слухи о подготовке новой английской экспедиции против столицы Новой Франции. После событий 1690 г. такую возможность исключать было нельзя и соответственно нельзя было распылять и без того достаточно ограниченные силы колонии. С другой стороны, Кальер отдавал себе отчет в том, что рейд против Олбани, остававшегося главным коммерческим партнером ирокезов, неизбежно привел бы к тому, что Союз пяти племен, мир с которым был заключен год назад с таким огромным трудом, снова стал бы сражаться на стороне англичан. Поэтому, стремясь сохранить нейтралитет ирокезов и таким образом обезопасить Новую Францию от повторения событий 1690-х годов, Кальер решил воздержаться от активных действий против Нью-Йорка.
Правительство метрополии одобрило такую позицию. В июне 1703 г. Поншартрен писал губернатору Новой Франции, что «Его Величество отнюдь не желает действий, которые могли бы привести к возобновлению войны с ирокезами и к возгоранию нового конфликта в этой стране».[1040]
В августе 1702 г. Кальер провел ряд встреч с ирокезами и получил от вождей Союза пяти племен заверения в том, что они не будут ВхМешиваться в борьбу между европейцами и не возьмут «ни английского томагавка, ни французского топора».[1041] Действительно, пока сами колонии воздерживались от каких-либо враждебных действий по отношению друг к другу, ирокезы также соблюдали мир. В то же время со стороны англичан продолжали предприниматься отдельные попытки уговорить ирокезов расторгнуть договор с французами и снова начать войну против Канады и ее индейских союзников.[1042]
В итоге сложилась ситуация, когда и французы в Канаде и англичане в Нью-Йорке объективно не были заинтересованы в эскалации напряженности и разжигании конфликта, в то время как правительства обеих метрополий также не слишком настаивали на ведении ими активных боевых действий. Поэтому, хотя война была объявлена, на границе между этими колониями, в течение долгого времени являвшейся ареной напряженной борьбы, вплоть до 1709 г. сохранялся мир.
Другие английские колонии, и прежде всего Новую Англию, которая, как мы увидим чуть ниже, снова оказалась в эпицентре конфликта, такое положение не устраивало. Из Бостона в Лондон неоднократно направлялись жалобы на то, что «провинция Нью-Йорк никоим образом не помогает против общего врага и не поощряет пять наций (которые находятся в союзе с ними и с нами) к действиям против французов, но, как нам определенно известно, поддерживает сношения и торгует и снабжает продовольствием французских индейцев Канады и восточных районов, которые часто совершают кровавые набеги на нас». Здесь же говорилось, что «кажется чрезвычайно разумным и необходимым <…> чтобы администрации Нью-Йорка были даны указания исполнить ее долг и присоединиться к действиям против врагов Его Величества».[1043] Однако правительство вплоть до лета 1708 г. никак не реагировало на подобные заявления.
Принципиально иное положение сложилось в отношениях французов и Массачусетса. В разделе V мы упоминали о том, что в 1701 г. в ответ на предложение губернатора Акадии де Бруйяна заключить договор о нейтралитете совет Массачусетса заявил, что англичане будут воздерживаться от враждебных действий по отношению к французам, пока те будут делать то же самое.
Однако в 1702 г. ситуация в Новой Англии изменилась. В июне в Бостон в качестве нового губернатора прибыл Джозеф Дадли, уроженец Массачусетса, при Стюартах некоторое время занимавший пост председателя совета Доминиона Новая Англия. Во время Славной революции он вместе с Эндросом был арестован и отправлен в Англию, однако быстро восстановил там свое положение и продолжил карьеру. Во время своего пребывания в метрополии он сблизился с наиболее агрессивно настроенными английскими колониальными чиновниками (он был личным другом Блэтуэйта). Сразу же после получения известия об объявлении войны он заявил, что жители колоний (Дадли был также назначен губернатором Нью-Гемпшира) должны снарядить несколько военных кораблей «для службы Его Величеству и для нападения на его врагов».[1044] Поощряемые губернатором массачусетские каперы стали нападать на французские торговые и рыболовные суда у берегов Акадии и Ньюфаундленда. По сообщению Дадли, уже к 17 сентября 1702 г. они захватили 14 призов[1045], а за последующие три месяца — еще пять.[1046]
Действуя таким образом, Дадли рассчитывал не только нанести удар по французскому промыслу, но также пресечь контакты французов и абенаки и удержать этих воинственных индейцев от разрыва договора 1699 г. В письме к государственному секретарю графу Ноттингему, на которое мы уже ссылались, губернатор Массачусетса указывал, что среди французских кораблей, захваченных его каперами, были суда, которые везли боеприпасы и товары индейцам, проживающим на реке Кеннебек.[1047] Дадли также пытался убедить Совет колонии и свое лондонское начальство в необходимости восстановления форта Пемакид, что должно было, по его замыслу, укрепить позиции англичан на границах Акадии и продемонстрировать абенаки их могущество.[1048] Как и его предшественник, Дадли выступал сторонником активизации торговли с индейцами и считал необходимым обратить их в протестантизм.[1049]
Поскольку во второй половине 1702 г. ситуация на границах Массачусетса оставалась стабильной, Дадли стал строить планы нападения на Пор-Руайяль. Он обратился к Совету по торговле с просьбой прислать отряд солдат и хотя бы три-четыре военных корабля, которые, с его точки зрения, могли бы успешно провести данную операцию.[1050] Как видим, несмотря на то что в его распоряжении находились ресурсы самой густонаселенной английской колонии, Дадли не захотел идти путем Фипса и рассчитывал лишь на силы метрополии. Это вдвойне удивительно, так как при этом, очевидно, для того чтобы выслужиться перед Лондоном, он собирался отправить две роты волонтеров из Массачусетса в Вест-Индию.[1051] Впрочем, отчасти это, видимо, можно объяснить тем, что по сравнению с Фипсом Дадли не пользовался особой популярностью в колонии. Когда он прибыл в Массачусетс, многие проповедники даже заговорили о «торжестве темных сил».[1052]
Из действий Дадли в Пор-Руайяле и в Квебеке поняли, что в отличие от Нью-Йорка Массачусетс настроен гораздо более воинственно. Надо сказать, что еще в сентябре Бруйян, отчаянно пытаясь сохранить мир, обратился к Дадли с вежливым письмом, где он просил вернуть захваченные суда, предполагая, что каперы напали на них по ошибке. Однако дальнейшие события убедили его в обратном. В этой ситуации французам надо было принимать ответные меры, которые привели к тому, что Дадли пришлось столкнуться именно с той ситуацией, которой он стремился избежать своими действиями.
Уже в ноябре 1702 г. Кальер принял решение, что Новую Англию не следует оставлять в покое. В своем донесении в Версаль он сообщал, что в соответствии с данными ему инструкциями и исходя из имеющихся в колонии ресурсов он «отправит несколько небольших отрядов против Новой Англии».[1053] Иными словами, Кальер, не располагая силами, необходимыми для проведения крупномасштабных операций против Массачусетса, обратился к тактике пограничных рейдов, использовавшейся Фронтенаком в ходе Войны Аугсбургской лиги.
В то же время цели этих рейдов были теперь несколько более широкими. Они должны были держать врага в постоянном напряжении, всячески ослаблять его, заставлять его тратить все имеющиеся у него силы на оборону, удерживая тем самым от наступательных действий, а также оказывать «стимулирующее» воздействие на абенаки и побуждать их к выступлениям против англичан. Надо сказать, что, в то время как английские и американские историки практически единодушно осуждают эту тактику, многие канадские и французские авторы подчеркивают ее «оборонительный» характер, а также то обстоятельство, что она с неизбежностью вытекала из реального соотношения сил между колониями двух держав. Как отметил Дж. Ф.Дж. Стэнли, эти рейды «должны были скрыть неспособность Канады предпринять большую атаку против Нью-Йорка или Бостона».[1054]
Новая Англия против Акадии и Канады
Боевые действия между англичанами, французами и индейцами на границе Акадии и Массачусетса начались в августе 1703 г.
Первоначально обстановка складывалась благоприятно для англичан. В конце 1702 — первой половине 1703 г. Дадли несколько раз посещал Страну абенаки и вел переговоры с их вождями. Пользуясь тем, что один из главных проводников французского влияния в этом регионе барон Сен-Кастэн в конце 1701 г. уехал во Францию, губернатору Массачусетса и его эмиссарам удалось склонить нескольких вождей к заключению нового мирного договора, который был подписан в Фолмауте 30 июня 1703 г. В ходе церемонии подписания абенаки торжественно заявили, что «как солнце далеко от земли», также их помыслы далеки о того, чтобы разорвать этот мир.[1055]
Властям Новой Франции и отцам-иезуитам пришлось немало потрудиться для того, чтобы вернуть расположение своих бывших союзников. Кальер лично обратился к заправилам французской мехоторговли с просьбой отправить в селения абенаки большую партию товаров, которые стоили бы не дороже английских. Вождям были сделаны подарки (с началом войны министерство снова увеличило отпускавшиеся на это средства). Миссионеры всеми силами старались убедить свою индейскую паству не доверять англичанам. Это было не слишком сложно сделать, так как сами англичане далеко не всегда дружественно вели себя по отношению к абенаки. В частности, их каперы не только нападали на французские рыболовные суда, но и не брезговали охотой за скальпами, убивая индейцев, занимавшихся промыслом на морском побережье. В Массачусетсе в самом начале войны вражеский скальп оценивался в 40 фунтов[1056] (как мы уже говорили, история умалчивает о том, как англичане отличали вражеский скальп от не вражеского).
В Квебеке понимали, что лучше всего привлечь на свою сторону воинственных индейцев можно, показав им соответствующий пример. С этой целью Водрёй, сменивший на губернаторском посту скончавшегося в мае 1703 г. Кальера, отправил отряд канадских ополченцев для нападения на пограничные поселения в Новой Англии. Этим отрядом командовал А. Ле Нёф де Ля Вальер сеньор поселения Бобасен, горевший желанием отомстить англичанам, разорившим его владения семь лет назад.
В августе 1703 г. люди Ля Вальера, к которым присоединилось несколько абенаки, появились в районе бухты Каско и опустошили прилегающий к ней район вплоть до верховьев р. Коннектикут, нападая на незащищенные фермы и небольшие деревушки. Наиболее сильно пострадали Уэллс, Кейп-Порпойз, Уинтер Харбор, Сако, Спарвинк, Скарборо. Только в форте Каско, где имелся небольшой гарнизон, нападавшие натолкнулись на относительно серьезное сопротивление. По разным оценкам от 130 до 160 англичан было убито и захвачено в плен.
Впрочем, многим пленникам вскоре удалось обрести свободу. Абенаки (да и другие союзные французам индейцы) в то время захватывали людей главным образом ради получения выкупа. В отличие от английских колоний в Квебеке и Пор-Руайяле не платили за скальпы. В разгар войны губернатор Водрёй официально заявил, что это «слишком негуманно» и что гораздо лучше давать индейцам «по десять испанских экю за каждого пленника».[1057] рами англичане подтверждали, что индейцы порой несли захваченных ими пленников на руках, чтобы доставить их в Канаду живыми и невредимыми.[1058] В Массачусетсе, как мы знаем, ситуация была иной.
Для французов самым важным результатом этих операций было то, что после них большая часть абенаки встала на тропу войны с англичанами, «будучи готова», по словам Водрёя, «поднять против них топоры». Он также отмечал в своем донесении, что «интересы короля и благо колонии требуют, чтобы абенаки и англичане всегда оставались непримиримыми врагами».[1059]
В конце зимы 1704 г. французы осуществили более крупную акцию. В холодную и снежную ночь с 28 на 29 февраля 1704 г. 50 французов и 200 индейцев под командованием Эртеля де Рувиля обрушились на поселение Диарфилд. Около пятидесяти его жителей было убито на месте, более сотни — взято в плен (как всегда в таких случаях существуют различные версии относительно точного числа жертв). В числе захваченных французами и индейцами жителей Дирфилда находился проповедник Джон Уильяме, оставивший детальное описание нападения и нелегкого путешествия в Канаду, в ходе которого многие пленники, среди которых преобладали женщины и дети, погибли от холода и лишений.[1060]
Параллельно с этими, по колониальным меркам весьма значительными операциями, индейцы и французы осуществляли и множество мелких набегов. Эти действия, сопровождавшиеся множеством жестокостей, вызывали у жителей Новой Англии панику, держа их в постоянном страхе. Как патетически заявлял Коттон Мэзер, «мы слышим о тех, кто сеет зерно на полях, орошенных кровью, о тех, кто, занимаясь косьбой, сам попадает под косу смерти, о тех, кто пасет своих овец и сам становится жертвенным агнцем».[1061]
Помимо тревоги в английских колониях возникало и крепло возмущение и стремление нанести ответный удар. При этом, хотя основная инициатива в организации франко-индейских набегов исходила от квебекских властей, в Массачусетсе, не имея возможности предпринять какую-либо крупную акцию против Канады, решили отыграться на Акадии. Еще в 1703 г. Палата представителей Массачусетса дважды (в марте и в сентябре) обращалась к Дадли с предложением силами колонии организовать операцию против Пор-Руайяля. С точки зрения депутатов, для этого было бы достаточно тысячи волонтеров, которых можно было бы набрать в Массачусетсе. Колония брала на себя расходы на транспорт и провиант, а платой волонтерам должна была служить добыча, которую планировалось захватить в Акадии.[1062] Следует подчеркнуть, что эти идеи были выдвинуты до того, как французы и индейцы начали тревожить английские поселения.
Правда, в тот момент Дадли скептически отнесся к предложениям Палаты. Он считал, что набрать добровольцев не удастся, и заявил, что для успешного осуществления подобной операции необходимо иметь хотя бы несколько военных кораблей, которых у Массачусетса не было. Очевидно, губернатор не слишком полагался на силы колонии или не желал идти на риск и брать на себя ответственность за операцию, осуществлявшуюся без ведома метрополии и без ее поддержки.
Дадли несколько изменил свою позицию только после французских рейдов, когда многие в колонии стали обвинять его в бездействии. В марте 1704 г. было принято решение объявить набор 600 волонтеров, для «патрулирования побережья и лесов этих провинций и нападения на восточное побережье Новой Шотландии и Пор-Руайяль». Волонтеры должны были содержать себя самостоятельно, и единственной платой для них, как, впрочем, и для всех остальных жителей Массачусетса являлись вышеупомянутые премии за скальпы.[1063]
Однако, несмотря на определенный рост антифранцузских настроений в колонии, добровольцев нашлось немного. За два месяца удалось набрать лишь около 500 человек. Командование этими силами было поручено заслуженному ветерану майору Бенджамину Черчу, участнику многих кампаний против индейцев.
Чёрч предлагал сразу атаковать Пор-Руайяль, однако Дадли был против этого. В инструкциях Чёрча (возведенного по этому случаю в звание полковника) говорилось, что он должен напасть на союзных французам индейцев в районе Пассамакуоди, а затем — на акадийские поселения в бухте Мин и на перешейке Шиньекто. Ему и его людям предписывалось «использовать все возможные средства, чтобы сжигать и уничтожать вражеские дома и разрушать дамбы, которые защищают их поля, и наносить им всякий другой вред, какой только возможно, и захватывать пленных».[1064]
В конце мая 1704 г. жаждавший мести Чёрч покинул Бостон. Первой жертвой англичан стала фактория Сен-Кастэна в устье Пентагоэ. Все ее постройки был сожжены, а находившиеся там французы и индейцы либо бежали, либо были взяты в плен. Затем англичане направились в бухту Пассамакоди, услышав от индейцев, что якобы там собираются крупные силы французов. На самом деле в этом крошечном поселении никого не было. Сравняв его с землей, бостонцы направились в залив Фанди. 1 июля 1704 г. Чёрч появился в бухте Мин. Большая часть ее жителей поспешила скрыться в окрестных лесах, унося с собой свое нехитрое имущество и угоняя скот. Опустевшие дома были сожжены англичанами, которые заявили, что это — акт возмездия за нападение на Диарфилд. Самые тяжелые последствия для хозяйства акадийцев имело то, что Чёрч приказал разрушить плотины (так называемые абуато), плод их многолетнего труда, позволявшие использовать чрезвычайно плодородные прибрежные земли.[1065]
Из бухты Мин Чёрч послал письмо властям Новой Франции, угрожая обрушиться на границы Канады, если не будут прекращены набеги на английские поселения.[1066] Тем временем Дадли, по каким-то причинам не желавший того, чтобы Черчу досталась слава завоевателя Акадии, послал в Пор-Руайяль пришедшие в то время в Бостон два английских военных корабля и массачусетскую «провинциальную галеру». Их капитанам было дано распоряжение произвести военную демонстрацию и попытаться склонить французов к сдаче.[1067]
24 июня / 5 июля (по французским данным 2 июля) английские корабли появились в бухте Пор-Руайяля. Киприэн Саутэк, командовавшей эскадрой, предложил губернатору Бруйяну капитулировать в течение 48 часов, заявив, что в противном случае 1300 солдат и 200 дикарей, имеющихся в его распоряжении, «сожгут все дома и другие постройки, перебьют весь скот, потравят посевы, захватят в плен всех женщин и детей поголовно».[1068] Однако, несмотря на угрозы, Бруйян не спешил сдаваться. К моменту появления англичан укрепления Пор-Руайяля были значительно обновлены. Его гарнизон насчитывал около 150 солдат и офицеров. Кроме того, Бруйян сформировал из жителей Пор-Руайяля и его ближайших окрестностей шесть рот милиции, общей численностью 300 человек (часть из них, правда, не имела огнестрельного оружия), а также обратился за помощью к индейцам. Военно-морские силы Акадии составляли два присланных из Франции фрегата и корабли каперов и корсаров, базировавшихся в заливе Фанди.
Спустя девять дней, после того как под стенами Пор-Руайяля появились английские корабли, туда же подошел отряд Чёрча, который, очевидно, тоже не хотел отказываться от своих планов. Однако, несмотря на то, что теперь у англичан было почти четырехкратное преимущество над французами, они не решились пойти на приступ. После нескольких мелких стычек и перестрелки в середине июля английские корабли ретировались. Прежде чем взять курс на Бостон, Чёрч разорил поселение Бобассен и еще некоторое время охотился за скальпами индейцев в районе Пентагоэ.
С точки зрения властей Массачусетса, операция все равно была удачной. В руки англичан попало более ста пленных и большая добыча. И без того не процветающая Акадия оказалась в критическом положении, хотя и осталась в руках французов. Хозяйству этой колонии был нанесен огромный ущерб. В последующие годы акадийцы жестоко страдали от голода, так как их лучшие прибрежные поля оказались под водой.
События мая-июля 1704 г. продемонстрировали крайнюю слабость французских позиций в Акадии. В то же время они объективно свидетельствовали о нерешительности и пассивности Массачусетса, который собственными силами не мог одолеть даже такого исключительно слабого соперника.
Однако, не слишком преуспев в наступательных действиях, англичане смогли неплохо организовать свою оборону. В середине лета 1704 г. Дадли сообщал в Лондон, что в поселениях на границах колонии для защиты от французов и индейцев размещено 1900 ополченцев.[1069] Набеги из Акадии и Канады все чаще стали встречать серьезный отпор. Так, в августе 1704 г. провалом закончилась попытка сьёра де Бокура повторить рейд против пограничных английских поселений в районе бухты Каско.
Кроме того, англичане активизировали борьбу с индейцами. Небольшие группы охотников за скальпами начали регулярно прочесывать пограничные леса. Зимой 1704-1705 гг. власти Массачусетса организовали более серьезную карательную акцию. Отряд полковника У. Хилтона, насчитывавший 250 ополченцев, к которым присоединилось два десятка «английских» индейцев, отправился в Страну абенаки. Пройдя на снегоступах почти 100 километров, англичане напали на большое поселение крещеных абенаки в районе Нарантсуака (или Норриджеуока) на реке Кеннебек. Захваченные врасплох индейцы в панике бежали в лес, предоставив неприятелю возможность беспрепятственно уничтожать их жилища и заготовленные на зиму запасы.
Как видим, ситуация в колониях в начале 1700-х годов напоминала ту, которая имела место в предшествующее военное десятилетие. В первую очередь это было связано с тем, что соотношение сил и подходы правительств метрополий, в основном, оставались прежними. Однако колониальных участников конфликта такой расклад устраивал все меньше. Вслед за Нью-Йорком они стали искать новую более оптимальную линию поведения.
Глава 2.
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
«Традиционное» развитие событий в Северной Америке на начальном этапе Войны за испанское наследство побуждало предоставленные сами себе колонии к поиску новых стратегий и тактик, исходя из имеющихся у них ресурсов и тех задач, которые они ставили перед собой. На несколько лет на границах английских и французских владений наступило относительное затишье, однако оно оказалось предвестником бурных событий.
Переговоры Новой Франции и Массачусетса (1704-1706 гг.)
Среди французских колониальных чиновников не было единого мнения по поводу целесообразности и эффективности тактики пограничных рейдов. Их горячим противником был бывший интендант Новой Франции Шампиньи, ставший к этому времени одним из советников Поншартрена младшего. Он считал, что французам не следует провоцировать англичан, так как это может привести к ряду негативных последствий и прежде всего к новому выступлению ирокезов против Новой Франции. С его точки зрения, наиболее подходящим для французов было бы заключение с англичанами соглашения о нейтралитете.[1070] Первоначально Поншартрен не был согласен с Шампиньи и одобрил действия властей Новой Франции (скончавшегося в 1703 г. Л.-Э. Кальера на губернаторском посту сменил Ф. де Водрёй). Однако затем он несколько изменил свое мнение, очевидно, прежде всего потому, что прекрасно понимал, что в том сложном положении, в котором находится Франция, она не сможет прийти на выручку своим колониям, в случае если им будет угрожать серьезная опасность.
В королевском послании, отправленном в Квебек летом 1704 г. говорилось: «Если есть уверенность в том, что можно вести войну с англичанами с успехом и что это может привести к разрушению английских колоний умеренными средствами, не вводя Его Величество в новые расходы, это было бы предпочтительнее, но если уверенности в успехе нет, предпочтительным является нейтралитет». Однако поскольку «Слава Короля не позволяет его искать», властям Новой Франции было предложено использовать посредничество миссионеров и ирокезов, которые должны были подать англичанам идею заключения соглашения с французами.[1071]
Пока это письмо было в пути, ситуация в колониях не оставалась неизменной. К началу 1705 г. «малая война» на границе с Новой Англией несколько утихла. В то же время еще в 1704 г. Дадли, в руках у которого находилось значительное количество французских пленных, направил Водрёю несколько писем. В первом из них, датированном 10 апреля, он высказывал свое возмущение жестокостями французов, которые, по его словам, во время нападения на Диарфилд «нарушили законы христианской религии», и требовал возвращения английских пленных, за что он соглашался отправить часть содержащихся в Бостоне французов в Европу.[1072] В послании, отправленном 21 августа, Дадли предупреждал власти Новой Франции: «Если война будет продолжаться, это обяжет меня использовать по отношению к вашим людям методы, отличные от тех, которые я применял до настоящего времени».[1073] Однако отправленные через Олбани эти письма не дошли до адресата.
Тогда в декабре 1704 г. Дадли отправил в Квебек двух своих представителей Джона Ливингстона и Джона Шелдена, а также Джона Уэллса, которые доставили Водрёю копии двух вышеупомянутых писем и третье послание Дадли, где наряду с очередными упреками содержалось предложение произвести обмен пленными весной 1705 г. в районе устья Пенобскота.[1074]
Водрёй принял посланцев Массачусетса достаточно любезно (Джон Ливингстон жил у него в доме) и немедленно написал ответ Дадли. Губернатор Новой Франции отверг все предъявлявшиеся ему обвинения, заявив, что следует различать действия индейцев и действия французов, которые поступают со своими пленными точно так же, как и англичане, и, в свою очередь, упрекнул бостонцев в жестокостях по отношению к мирным жителям Акадии. Водрёй согласился произвести обмен пленными, выдвинув при этом ряд встречных условий. Кроме того, он заявил Дадли: «Если бы Вы были единственным правителем Новой Англии, как я здесь, я бы не колеблясь принял Ваше слово и был бы даже рад вернуть всех Ваших пленных с господином Ливингстоном; но поскольку у Вас есть совет, мнения членов которого часто расходятся», и где у Вас есть только один голос, Вам не следует обижаться на то, что я прошу гарантий для пленных, которых Вы должны мне прислать».[1075]
В мае 1705 г., не дождавшись по непонятной причине реакции Дадли, Ливингстон и Шелден покинули Квебек. Вместе с ними в Бостон отправился представитель Водрёя сьёр де Куртманш, которому кроме ведения дальнейших переговоров с властями Массачусетса было дано конфиденциальное поручение по возможности собрать как можно больше информации о состоянии английских колоний.[1076] Относительно обмена пленными Водрёй настаивал на том, чтобы все без исключения пленные французы были привезены в Пор-Руайяль, куда он, в свою очередь, обещал немедленно доставить всех находящихся в Новой Франции англичан.[1077]
Дальнейшее поведение Дадли явно свидетельствовало о том, что он прежде всего хотел затянуть переговоры, чтобы таким образом обеспечить, относительное спокойствие на границах Новой Англии в ожидании благоприятного момента для осуществления давно задуманных планов нападения на французские владения. Вместо того чтобы отправить имеющихся у него пленных в Пор-Руайяль, он вступил в дискуссию с Куртманшем относительно судьбы некоего Жана-Батиста, которого англичане обвиняли в пиратстве. Когда этот вопрос был урегулирован, Дадли выдвинул новые предложения, касающиеся процедуры обмена. Он заявил, что наиболее подходящим местом для этого является остров Маунт-Дезерт, где согласно его предложению не позднее 26 сентября должна была состояться встреча английских и французских уполномоченных. Губернатор Массачусетса настаивал также на возвращении 72 жителей Новой Англии, которые, по его сведениям, находились в руках абенаки и других индейских союзников французов. Кроме того, Дадли хотел, чтобы колонии договорились между собой, что они в дальнейшем будут возвращать друг другу всех пленных (не исключая и тех, которые будут захвачены индейцами) в течение двух месяцев. При этом французы должны были доставлять всех попавших к ним в руки англичан в Диарфилд или Уэллс, а англичане — отправлять французских пленников в Монреаль или Пор-Руайяль. Дадли составил проект специального соглашения по этому вопросу, которое было озаглавлено: «Договор, заключенный между находящимися в Америке правительствами провинций Залива Массачусетс и Нью-Гемпшир, с одной стороны, и правительством Канады и сопредельных земель, с другой, о взаимном возвращении пленных». Он подписал его и передал Куртманшу, надеясь (а, может быть, и не надеясь), что Водрёй подпишет его без дальнейших обсуждений.[1078]
Куртманшу была также вручена копия договора, заключенного между губернаторами Мартиники и английских владений на малых Антильских островах. В письме, которое Дадли просил передать Водрёю, было сказано, что этот текст соответствует намерениям губернатора Массачусетса, желающего, чтобы обе колонии «смогли жить в мире, если они не хотят войны».[1079] Иными словами, Дадли предлагал заключить сепаратное соглашение о перемирии.
Инструкции Куртманша не предусматривали обсуждения договора о нейтралитете (в тот момент, когда он покинул Квебек, вышеупомянутое письмо из Версаля еще не пришло). Однако, возможно, в разговоре с Дадли он упомянул, что администрация Новой Франции заинтересована в заключении не только соглашения об обмене пленными, но и общего перемирия. А может быть, сам Дадли решил использовать этот вопрос как средство затянуть переговоры и сохранить мир на границах.
При этом сам губернатор Массачусетса в действительности отнюдь не стремился к прочному миру с Новой Францией, а, наоборот, постоянно думал о ее завоевании. Об этом свидетельствуют его письма в Лондон, отправленные в то же самое время, пока велись переговоры с Водрёем. Так, в ноябре 1704 г. Дадли писал секретарю Совета по торговле, что «Квебек и Пор-Руайяль можно легко захватить», и если метрополия пришлет 4 или 5 фрегатов и несколько вспомогательных судов, то он, «видя хорошее расположение своих людей, организует экспедицию, в которой примет участие тысяча или больше человек». По словам Дадли, «это даст Его Величеству действительно великую страну, всю торговлю мехами и рыбой, не говоря уже о строевом лесе и навсегда успокоит индейцев, так как не будет никого по эту сторону от Мексики, чтобы снабжать их оружием и боеприпасами».[1080] Аналогичные идеи высказывались губернатором Массачусетса и в других его посланиях. Например, он как минимум дважды писал об этом графу Ноттингему (в апреле и в ноябре 1704 г.).[1081]
Рис. 19. Семюэл Ветч
Надо отдать должное Дадли, избравшему, как нам представляется, удачную линию поведения. Его стратегия и тактика были ясны. В ожидании, пока метрополия пришлет силы, необходимые для завоевания Канады, он решил вести переговоры с французами, не собираясь приходить с ними к соглашению по каким-либо серьезным вопросам за исключением обмена пленными. Для этой цели он отправил в Квебек своего младшего сына Уильяма Дадли и капитана Семюэла Ветча. Дадли младший был наделен отцом такими же полномочиями, как и Куртманш.[1082] Однако ведущая роль в осуществлении миссии несомненно отводилась другому участнику делегации — Ветчу. Это был друг Дадли старшего — шотландский торговец, незадолго до этого обосновавшийся в Бостоне, человек, связанный с наиболее агрессивно настроенными кругами в колониях (кроме всего прочего, он приходился зятем Роберту Ливингстону), в дальнейшем ставший одним из главных инициаторов и организаторов английских экспедиций против Акадии и Канады. Ветч посещал Новую Францию перед началом войны по своим коммерческим делам и имел определенные связи среди французских торговцев пушниной (рис. 19).
В начале августа 1705 г. в Квебек прибыл английский корабль, на котором находились Куртманш, Дадли младший и Ветч. Появление неприятельского судна, вдобавок нагруженного английскими товарами, явилось неприятным сюрпризом для администрации Новой Франции, которая оказалась в затруднительном положении. С одной стороны, по закону Водрёй должен был отдать приказ задержать корабль и конфисковать весь его груз, особенно учитывая то, что Куртманш не имел никаких полномочий приводить англичан в Квебек морским путем; в его инструкциях было четко сказано, что он должен вернуться в Квебек через Олбани (правда, сам Куртманш говорил, что он заболел и не мог передвигаться посуху). С другой стороны, англичане, по крайней мере официально, прибыли для переговоров, в которых французская сторона была очень заинтересована. Позднее Водрёй писал министру, что он бы «не преминул приказать арестовать этот корабль, который был бы таким хорошим призом, если бы мне не помешали переговоры, которые мы уже начали с господином Дадли».[1083] В итоге губернатор Новой Франции после некоторых колебаний был вынужден разрешить заход английского корабля в квебекский порт.
Колебания Водрёя были не напрасными. За те три с лишним месяца, которые Дадли младший и Ветч провели в Новой Франции, они, пользуясь предоставленной им свободой и разрешением посетить английских пленных, собрали множество самых разнообразных сведений о ситуации в колонии, и прежде всего о ее военных силах, фортах, укреплениях, численности населения и т. п. Эта информация в дальнейшем была использована при разработке планов операций против французов.
Ветч не забывал и о своих собственных интересах. Несмотря на формальный запрет Водрёя, он выгодно распродал все привезенные им товары и закупил большую партию мехов. Кроме того, он восстановил свои старые контакты с французскими торговцами, что позволило ему и некоторым его компаньонам начать чрезвычайно выгодную контрабандную торговлю с Канадой и Акадией.
Первоначально переговоры Водрёя с представителями Массачусетса касались только обмена пленными. Как и следовало ожидать, губернатор Новой Франции отверг предложения Дадли. Тогда Ветч и Дадли младший стали готовить новый вариант соглашения. Тем временем до Квебека, наконец, добралось королевское послание, где говорилось о возможности заключения перемирия. После этого круг обсуждаемых вопросов заметно расширился.
6 октября англичане представили администрации Новой Франции свой проект межколониального договора. В соответствии с ним должны были быть прекращены все враждебные действия на суше и на море со стороны как Новой Англии и Новой Франции, так и союзных им индейцев. Жители колоний, а также аборигены получали право посещать владения другой державы для торговли, охоты, рыбной ловли и т. п. при наличии у них специальных паспортов, которые должны были выдавать губернаторы. Река Св. Лаврентия вплоть до Квебека, залив Св. Лаврентия и все воды Атлантики от Лабрадора до мыса Код на расстоянии 40 лиг от берега объявлялись зоной, открытой для мореплавания жителей обеих колоний. Стороны должны были освободить всех пленных, находившихся в их руках. Любые попытки индейцев нарушить мир должны были пресекаться властями колоний, а их виновники — понести наказание. Последняя статья предусматривала заключение перемирия на время ведения переговоров.[1084]
Со своей стороны Водрёй, в целом согласившись с основной идеей договора, предложил внести в него ряд дополнений и изменений, которые должны были привести его в соответствие с основными принципами французской колониальной политики. В ноябре власти Новой Франции подготовили и передали представителям Дадли свой контрпроект соглашения. Здесь также шла речь о прекращении военных действий между колониями и их индейскими союзниками с момента подписания договора обоими губернаторами, обмене пленными и т. п. Основные отличия контрпроекта Водрёя от документа, цитировавшегося нами выше, касались, во-первых, сферы действия соглашения, а во-вторых, вопросов торговли и рыбной ловли.
Так, пункт 4 предусматривал полный запрет на торговлю между колониями; все товары, привезенные из одной колонии в другую, подлежали конфискации. Пункт 8 запрещал жителям английских и французских колоний ловить рыбу у берегов владений другой державы; суда, нарушившие этот запрет, могли быть захвачены вместе со всем грузом. Относительно индейцев было сказано, что обе администрации должны стараться держать под контролем их перемещения и по возможности выдавать им паспорта для охоты и торговли во владениях другой державы (пункт 9).
Согласно пункту 2 обе стороны брали на себя обязательство ни прямо, ни косвенно не помогать никакой третьей нации вести войну против одной из колоний и не пропускать через свою территорию предназначенные для этого войска и корабли (это касалось как «независимых» индейцев, прежде всего ирокезов, так и европейцев).
Пункт 11 французского варианта договора предусматривал, что сферой его действия является вся территория Новой Франции, т. е. Канада, Акадия, Кейп-Бретон и острова залива Св. Лаврентия (Ньюфаундленд упомянут не был). В заключение говорилось, что «господин Водрёй предлагает этот договор господину Дадли в ответ на его [договор. — Ю. А.] с условием, что он обяжет губернатора Нью-Йорка заключить такой же договор, и будет обязан заставить согласиться [с этим договором. — Ю. А.] все остальные администрации <…> настоящий договор будет подписан до конца февраля, иначе господин маркиз де Водрёй аннулирует все свои предложения».[1085]
Проект Водрёя был гораздо шире предложений представителей Массачусетса. В случае заключения такого соглашения практически весь Североамериканский континент выходил из войны. По своему характеру документ, составленный администрацией Новой Франции, был близок договору об американском нейтралитете 1686 г. и нес на себе отпечаток Доктрины двух сфер. В то же время и проект соглашения об обмене пленными, составленный Дадли, и проект межколониального договора, подготовленный Ветчем, свидетельствовали об известной самостоятельности Массачусетса в области внешней политики. Показательно, что в отличие от всех французских проектов в них шла речь о соглашении между «правительствами», тогда как французы говорили о «губернаторах» и «колониях». Кроме того, в отличие от Водрёя, имевшего на сей счет королевские инструкции, Дадли вел переговоры по собственной инициативе, даже не ставя в известность правительство метрополии. В данном случае нас не должно смущать то, что эти переговоры были лишь тактическим ходом губернатора Массачусетса. Можно не сомневаться, что если бы он считал это выгодным для себя, он не колеблясь пошел бы на подписание договора с Новой Францией. В подтверждение этого можно привести цитату из письма, отправленного Дадли в Лондон осенью 1706 г., когда переговоры с французами уже были прекращены. В этом письме он снова просил прислать ему «достаточные силы, необходимые для покорения Канады и Новой Шотландии», заявляя (а фактически угрожая), что в противном случае «будет лучше, если Его Величество узнает, что я пойду на перемирие, которое они [французы. — Ю. А.] предлагают мне эти два года. Они не могут причинить мне никакого большого вреда, но они вводят меня в бесконечные расходы для охраны границ».[1086]
Предложения Водрёя, доставленные в Бостон в конце ноября 1705 г., были отвергнуты Палатой представителей Массачусетса, которая негативно отнеслась к идее заключения договора с французами. Однако сам Дадли был склонен продолжать переговоры или, точнее, игру в переговоры дальше и даже написал письмо Корнбери, которое, правда, так и не было отправлено.[1087] В начале 1706 г. он снова отправил в Квебек Джона Шелдена с письмом, в котором пытался убедить Водрёя, что заинтересован в продолжении контактов.
Однако губернатор Новой Франции уже хорошо понял тактику своего партнера по переговорам. В донесении Поншартрену он отмечал, что письмо Дадли было туманным и из него следовало только то, что губернатор Массачусетса хочет лишь выиграть время. Поэтому Водрёй, по его собственным словам, принял решение действовать таким образом: «поскольку срок, который я установил в своем ответе на его [Дадли. — Ю. А.] предложения, вышел, я позволил многим небольшим группам наших дикарей возобновить войну в его владениях, чтобы принудить его согласиться; и я убежден, Монсеньер, что это будет иметь хороший эффект, так как люди в окрестностях Бостона, на которых падает вся тяжесть войны, совершенно желают (как мне сообщили наши пленные, которые вернулись оттуда), чтобы их губернатор принял мои предложения, и я льщу себя надеждой, что Вы их найдете соответствующими вашим намерениям, службе Его Величества и выгоде этой колонии и в особенности Акадии».[1088] В начале весны «малая война» против Новой Англии была возобновлена; правда, в течение 1706-1707 гг. французы не предпринимали крупных набегов, ограничиваясь лишь небольшими диверсиями, основную роль в которых играли индейцы.
В то же время контакты между Новой Францией и Новой Англией продолжались. В начале 1706 г. наконец было принято решение произвести обмен пленными (очевидно, определенную роль здесь сыграло давление общественного мнения обеих колоний). Летом 1706 г. этот долгожданный процесс начался. Он проходил в несколько приемов и был завершен только к концу октября, когда последние французы, остававшиеся в Бостоне, были доставлены в Квебек, а английские пленные отправлены в Массачусетс. Кроме того, власти Новой Франции продолжали надеяться на то, что Дадли все-таки, может быть, пойдет на заключение договора о нейтралитете. В частности, в своем ответном послании, отправленном в Бостон в начале лета 1706 г., Водрёй заявлял, что он ждет реакции других английских колоний на его предложения.[1089]
Иллюзии на сей счет окончательно развеялись в Квебеке к концу 1706 г., когда там было получено очередное послание Дадли, в котором тот сообщил, что «он находит его [договор. — Ю. А.] слишком обременительным и что он не может склонить других губернаторов его принять, как это было предусмотрено в упомянутом договоре». По этому поводу Водрёй писал в Париж, что он и интендант Родо «не сомневались, что господин Дадли, губернатор Новой Англии, не имел ни малейшего желания заключать сей договор». Говоря о предложенном им варианте, руководители Новой Франции заявляли, что они «вовсе не уверены в том, что при таких условиях возможен мир, ибо сьёр Дадли нашел бы возможность развязать войну в этой стране с помощью других губернаторов, которые ему не подчинены» и для которых договор не был бы обязательным.[1090]
В тот момент, когда переговоры между колониями о заключении перемирия уже были прекращены, в Квебек пришла очередная депеша из Версаля, где содержалось высочайшее одобрение проекта соглашения, составленного Водрёем, и разрешение губернатору Новой Франции подписать его при условии, что при этом не пострадает «слава короля и честь нации». В этом послании также подчеркивалось, что соглашение обязательно должно охватывать все английские и французские колонии на континенте (включая Ньюфаундленд), а также то, что в нем непременно должно было быть оговорено, что всякая торговля между подданными двух держав строго запрещается.[1091]
Очевидно, Ж. де Поншартрен не был абсолютно уверен в том, что колониям удастся прийти к соглашению. В этом же письме он предписывал властям Новой Франции «в случае, если договор о нейтралитете <…> не будет заключен и если сьёр де Сюберказ [губернатор Акадии. — Ю. А.] найдет средство предпринять что-либо против английских поселений на берегу Бостона, Его Величество желает, чтобы вы оказали ему помощь, которую он попросит, и в которой он может нуждаться».[1092]
Следует отметить, что поведение администрации Новой Франции в ходе переговоров с Массачусетсом вызвало определенные нарекания со стороны министра. Прежде всего, это касалось пребывания в Квебеке английского корабля. Поншартрен с недоверием отнесся к информации о болезни Куртманша, которая показалась ему «вызывающей подозрения». С его точки зрения это был лишь предлог для того, чтобы переправить в Новую Францию английские товары.[1093] Впоследствии министр сделал замечание Водрёю за то, что в результате его действий англичане получили возможность собрать информацию о состоянии колонии. Он писал: «…было бы также желательно, чтобы господин Дадли не отправлял бы к Вам своего сына <…> визиты подобного рода совсем не годятся, так как служат только для того, чтобы выяснить слабые места колонии». Поншартрен также подчеркнул, что в случае продолжения переговоров следует соблюдать максимум предосторожности.[1094]
Впрочем, продолжение переговоров последовало не скоро. Бостон в очередной раз решил попытать счастья на поле брани.
Возобновление военных действий. Атаки на Пор-Руайяль
Летом 1706 г. в Массачусетсе разгорелся крупный скандал. Достоянием гласности стали коммерческие связи группы бостонских торговцев с французами из Пор-Руайяля, куда в обмен на меха они поставляли европейские товары, в том числе порох и ножи. Дело было не только в том, что их деятельность противоречила актам парламента Великобритании, запретившего всякую торговлю с Францией и другими «врагами Ее Величества». Совет колонии и многие ее жители были возмущены тем, что их соотечественники «вкладывают в руки варваров и язычников ножи, которыми те перерезают глотки их женам и детям».[1095] Среди этих торговцев был Семюэл Ветч, а также еще ряд близких губернатору лиц. Недругам Дадли это дало повод подозревать и его самого в связях с французами и симпатиях к ним.[1096] В ход пошли разговоры о том, что якобы в 1704 г. губернатор специально запретил Черчу нападать на Пор-Руайяль.[1097]
Совет колонии устроил суд над контрабандистами и приговорил их к штрафу, однако Ветч с позволения Дадли отправился в Англию, чтобы опротестовать это решение. В итоге Тайный совет объявил, что Совет Массачусетса неправомочен выступать в качестве судебного органа и налагать какие-либо наказания.
Для нас это событие представляет интерес прежде всего потому, что оно стало одной из причин, побудивших администрацию Массачусетса и лично Дадли перейти к новой тактике в отношении французских колоний и в первую очередь Акадии. Под влиянием этого скандала, а также ввиду возобновившейся «малой войны» абенаки на границах Новой Англии и активизировавшихся действий французских каперов у берегов Акадии Дадли принял решение захватить Пор-Руайяль своими собственными силами. В феврале 1707 г. он писал о своем намерении губернатору Коннектикута Ф.-Дж. Уинтропу, заявив, что для успешной атаки французского форта достаточно иметь тысячу человек и два-три военных корабля.[1098]
В марте 1707 г. Палата представителей Массачусетса единодушно поддержала решение губернатора и назначила специальный комитет для подготовки экспедиции против Акадии. После определенных колебаний она даже дала согласие на использование в ходе операции не только волонтеров, но и колониальной милиции.[1099] Очевидно, для того чтобы поднять боевой дух участников похода и побудить их к более решительным действиям, бостонская администрация увеличила плату за «вражеские» скальпы с 50 до 100 фунтов, о чем было сообщено в газете.[1100]
Однако жители Новой Англии были далеко не столь единодушны, как массачусетские законодатели. С одной стороны, учитывая опыт прошлых лет, многие высказывали сомнения в том, стоит ли тратить силы и средства на предприятие, результаты которого могли быть с легкостью перечеркнуты властями метрополии (тем более, что оно осуществлялось без ее ведома) и которое в то же время могло ослабить и осложнить оборону границ. Так, губернатор Коннектикута Ф.-Дж. Уинтроп в ответном письме Дадли предупреждал, что после заключения мира Акадия вполне может быть возвращена обратно французам, тогда как «честь нашего успеха вскоре будет забыта, и нам останется лишь негодовать по поводу того, что мы напрасно проливали нашу кровь и тратили наши деньги». Он также отметил, что «в то время когда мы каждый день находимся в тревоге и ждем нападения вражеских отрядов из Канады, которые беспокоят наши границы, было бы опрометчиво посылать за пределы страны так много достойных мужчин».[1101]
С другой стороны, наиболее агрессивно и антифранцузски настроенные представители колониальной верхушки, считали, что захват маленького и слабого Пор-Руайяля нисколько не изменит расстановки сил на континенте, и высказывались в пользу более серьезных операций. Так, Коттон Мэзер говорил, что это «сомнительная экспедиция» и что надо молить Господа «не вести его народ туда». С его точки зрения это было не богоугодное дело, а всего лишь попытка губернатора обелить себя и своих приспешников. Джон Маршалл отмечал в своем дневнике, что многие в колонии были разочарованы внезапным решением напасть на бедный Пор-Руайяль.[1102]
Наконец, многие влиятельные массачусетские коммерсанты, принадлежавшие к «верхам» («topping men») колонии, которые в мирное (а некоторые, как мы видели, и в военное) время извлекали значительные выгоды из торговли с французами, не хотели их лишаться. Их вполне устраивало то положение, при котором Акадия оставалась слабым французским постом, находившимся в сильной экономической зависимости от своих новоанглийских соседей.[1103]
В то же время следует отметить, что с военной точки зрения взятие Пор-Руайяля было абсолютно необходимо англичанам. Во-первых, без этого невозможно было осуществлять какие-либо дальнейшие операции против Новой Франции. Во-вторых, как отметил Д.Э. Лич, «логически покорение Пор-Руайяля было первым шагом к устранению франко-индейской угрозы северу Новой Англии».[1104]
В марте-апреле 1707 г. в Массачусетсе был сформирован экспедиционный корпус, состоящий из двух полков общей численностью около 1100 человек, подавляющее большинство которых было жителями Массачусетса. Часть из них составляли добровольцы, часть — бойцы колониальной милиции. Основная часть добровольцев была из тех мест, хозяйство которых было связано с рыболовным промыслом у берегов Акадии. Участие других колоний Новой Англии в этом предприятии было минимальным: Род-Айленд выделил 80 человек, Нью-Гемпшир — 60, а Коннектикут вообще не прислал ни одного бойца. Для транспортировки этих сил было собрано 22 судна, которые должны были сопровождать два военных корабля: 24-пушечная массачусетская «провинциальная галера» и 50-пушечный линейный корабль «Дептфорд», прибывший из метрополии. В экспедиции участвовало также около 300 моряков. Верховным главнокомандующим всеми этими силами был назначен полковник Джон Марч — близкий друг губернатора.
Англосаксонские историки в один голос подчеркивают, что выучка и боеспособность англо-американских войск были далеки от совершенства;[1105] при этом Ф. Паркмен даже сообщает, что причина этого состояла в том, что учения ополченцев сводились в основном к совместным возлияниям.[1106] Также можно встретить и нелестные характеристики Марча, которого многие авторы упрекают в нерешительности и отсутствии организаторских способностей.[1107]
Вполне возможно, что колониальная милиция Новой Англии действительно была не слишком хорошо обучена и не отличалась дисциплинированностью, а ее командир не был великим полководцем. Однако находившиеся в Акадии французские войска, даже если они и превосходили англичан по своим боевым качествам, явно многократно уступали им по своей численности. На крошечную Акадию двигалась армада, количественно (всего более 1350 солдат и матросов) равная всему населению колонии от младенцев до стариков! Когда 26 мая/б июня 1707 г. английские корабли появились в бухте Пор-Руайяля, губернатор Д. Оже де Сюберказ, мобилизовав все свои резервы, смог поставить под ружье не более 300 человек (включая солдат, а также акадийских и канадских ополченцев).
Существуют различные версии того, как развивались события под стенами Пор-Руяйяля в начале лета 1707 г. Данные английских и французских источников здесь очень сильно расходятся.
По версии, которой придерживается большинство французских и франко-канадских историков, рассчитывавшие на легкую победу англичане начали высаживаться на берег неподалеку от форта и тут же принялись грабить окрестные дома. Увидев, что противник ведет себя столь беспечно, Сюберказ отправил против них несколько небольших групп солдат и поселенцев, которые начали обстреливать англичан из засад. Вслед за этим он организовал более серьезную вылазку. Отряд, возглавляемый лично губернатором, обрушился на не ожидавших нападения англичан и нанес им серьезное поражение.[1108] После этого англичане начали спешно возводить укрепленный лагерь. 6/16 июня Марч отдал приказ о решающем штурме, однако и на сей раз огонь французских пушек заставил противника отступить. В довершение всего группа английских солдат, отправившихся грабить удаленные фермы, была атакована отрядом абенаки, возглавляемым сыном барона де Сен-Кастэна Бернаром-Ансельмом, который, узнав об угрозе, нависшей над столицей Акадии, поспешил на выручку Сюберказу. После этого и без того невысокий боевой дух англичан окончательно улетучился. Легкой прогулки не получилось. Среди англичан началась паника; они спешно погрузились на корабли и ретировались.[1109]
В свою очередь, многие английские, американские и отчасти англо-канадские авторы придерживаются того мнения, что никаких столкновений между англичанами и французами под стенами Пор-Руайяля не было. Английские войска высадились двумя группами с тем, чтобы охватить форт полукольцом. Однако на военном совете 31 мая/ 11 июня английские морские офицеры заявили, что нет никакой возможности переправить на берег артиллерию, и настояли на том, чтобы было принято решение снять осаду и отправиться в бухту Мин или на перешеек Шиньекто для захвата других французских поселений. Марч первоначально согласился с этим, но спустя несколько дней изменил свое мнение. 3/14 июня он повторно собрал военный совет и убедил его членов попытаться атаковать форт. Однако после этого никакого штурма предпринято не было. Под влиянием слухов о том, что в форте якобы находится 500 французских солдат и 44 тяжелых орудия, и что на подмогу Пор-Руайялю идет еще 500 кровожадных индейцев, англичане предпочли не рисковать и отступили.
Таким образом, с точки зрения англо-саксонских историков, главной причиной столь быстрого отступления явились разногласия, возникшие между английскими морскими офицерами и командирами колониальных войск, нерешительность Марча и низкий боевой дух массачусетских бойцов, которым, по свидетельству современника, стало казаться, что в их ряды проникла нечистая сила.[1110]
Известие о столь бесславном завершении практически не начавшейся операции вызвало возмущение в Новой Англии. Вся колония была охвачена яростью и тревогой. Очевидно, догадываясь об этом, Марч не повел свой флот в Бостон, а остановился в бухте Каско, откуда он послал к Дадли четырех офицеров с донесением о своих действиях. Когда посланцы Марча прибыли в город, их встретила толпа женщин, которые преподнесли им деревянную шпагу и сопровождали их на всем пути к губернаторской резиденции, выкрикивая всевозможные оскорбления.
Стремясь как-то исправить положение, Дадли, прекрасно понимавший, что провал Марча, скажется прежде всего на его собственном положении, решил предпринять еще одну попытку. Получив наряду с официальным отчетом, письмо от своего сына, который также принимал участие в этом походе и сообщил отцу все подробности случившегося, губернатор Массачусетса решил, что главной причиной неудачи была пассивность командиров, тогда как в целом у англичан были хорошие шансы на успех. Дадли приказал войскам оставаться в бухте Каско, куда были посланы подкрепления — две роты колониальной милиции, насчитывавшие 100 человек, и еще один военный корабль. Очевидно, не желая смещать Марча и в то же время стремясь снять со своего ставленника часть ответственности, губернатор направил к нему трех членов Совета колонии: полковника Э. Хатчисона, полковника П. Таунсенда и Дж. Леверетта, которые должны были контролировать действия главнокомандующего.
24 июля / 4 августа англичане покинули Каско (за все время стоянки в этой бухте несколько десятков бойцов дезертировало) и 9/20 августа 1707 г. снова появились у Иль-о-Шевр, небольшого островка, расположенного напротив Пор-Руайяля. На следующий день после двух неудачных попыток под огнем французов им удалось высадиться на берег, где они начали возводить укрепленный лагерь. На сей раз англичане действовали более четко в первую очередь благодаря тому, что непосредственное руководство операцией вместо фактически устранившегося от дел Марча осуществлял полковник Френсис Уэйнрайт, способный и энергичный офицер. Однако французы также извлекли урок из июньских событий. Отряды индейцев и ополченцев снова начали нападать на англичан из засад. Тем не менее 20/31 августа англичане пошли на штурм. Но еще на дальних подступах к форту их авангард был атакован индейцами Сен-Кастэна младшего, которых поддержала артиллерия Пор-Руайяля. Однако наступление продолжалось. Стремясь не допустить неприятеля непосредственно к форту, на крепость стен которого он, очевидно, не очень сильно надеялся, Сюберказ приказал делать засеки. Основные силы французов укрылись за этими импровизированными укреплениями и оттуда продолжали обстреливать наступающих. Не ожидавшие такого поворота событий, англичане заколебались. В этот момент им во фланг снова ударили индейцы Сен-Кастэна, усиленные ополченцами под командованием де Ля Булярдри. Схватка закончилась полной победой французов и их индейских союзников. Англичане потеряли несколько десятков человек (как всегда данные сильно расходятся; наименьшая цифра — 17, наибольшая — 120 убитых и раненых). Опасаясь нападения индейцев с тыла, английское командование на следующий день отдало приказ возвращаться на корабли. 24 августа/ 4 сентября английский флот ушел из бухты Пор-Руайяля.
В Массачусетсе бойцов встретили проклятиями и насмешками. Колония была в шоке. Никто не мог понять причину случившегося, так как захват Акадии казался всем очень легким делом. Как говорилось в выпущенном по этому поводу памфлете, «если бы армия только встала там и мирно находилась в своем лагере (достаточно далеко от форта), Пор-Руайяль сдался бы через несколько дней».[1111] Однако этого не произошло, но, наоборот, колония понесла убытки, общая сумма которых составила 22 тыс. фунтов, не говоря уже о людских потерях.
Одним из главных виновников случившегося, возможно не совсем справедливо, считали Дадли. Дополнительный повод для подозрений дало то, что он выступил против расследования действий руководителей экспедиции, что предлагали некоторые члены Совета колонии.
Нам важно отметить, что крах экспедиций 1707 г., который Г.Л. Осгуд назвал «величайшим фиаско в истории колониальных войн»,[1112] произвел сильное впечатление не только на общественность Массачусетса, но также и на администрации всех английских колоний и на власти метрополии. Тот факт, что одна из самых развитых и густонаселенных английских провинций в Америке, имея колоссальный перевес в силах, не смогла захватить крошечный форт в слабой французской Акадии, привел к тому, что и в Лондоне и в его владениях укрепилось мнение, что колонии абсолютно неспособны самостоятельно проводить любые мало-мальски серьезные военные операции и что изгнать французов из Северной Америки или хотя бы нанести им сильный удар можно только с помощью королевских войск.
«Традиционное» развитие событий в Северной Америке на начальном этапе Войны за испанское наследство побуждало предоставленные сами себе колонии к поиску новых стратегий и тактик, исходя из имеющихся у них ресурсов и тех задач, которые они ставили перед собой. На несколько лет на границах английских и французских владений наступило относительное затишье, однако оно оказалось предвестником бурных событий.
Переговоры Новой Франции и Массачусетса (1704-1706 гг.)
Среди французских колониальных чиновников не было единого мнения по поводу целесообразности и эффективности тактики пограничных рейдов. Их горячим противником был бывший интендант Новой Франции Шампиньи, ставший к этому времени одним из советников Поншартрена младшего. Он считал, что французам не следует провоцировать англичан, так как это может привести к ряду негативных последствий и прежде всего к новому выступлению ирокезов против Новой Франции. С его точки зрения, наиболее подходящим для французов было бы заключение с англичанами соглашения о нейтралитете.[1070] Первоначально Поншартрен не был согласен с Шампиньи и одобрил действия властей Новой Франции (скончавшегося в 1703 г. Л.-Э. Кальера на губернаторском посту сменил Ф. де Водрёй). Однако затем он несколько изменил свое мнение, очевидно, прежде всего потому, что прекрасно понимал, что в том сложном положении, в котором находится Франция, она не сможет прийти на выручку своим колониям, в случае если им будет угрожать серьезная опасность.
В королевском послании, отправленном в Квебек летом 1704 г. говорилось: «Если есть уверенность в том, что можно вести войну с англичанами с успехом и что это может привести к разрушению английских колоний умеренными средствами, не вводя Его Величество в новые расходы, это было бы предпочтительнее, но если уверенности в успехе нет, предпочтительным является нейтралитет». Однако поскольку «Слава Короля не позволяет его искать», властям Новой Франции было предложено использовать посредничество миссионеров и ирокезов, которые должны были подать англичанам идею заключения соглашения с французами.[1071]
Пока это письмо было в пути, ситуация в колониях не оставалась неизменной. К началу 1705 г. «малая война» на границе с Новой Англией несколько утихла. В то же время еще в 1704 г. Дадли, в руках у которого находилось значительное количество французских пленных, направил Водрёю несколько писем. В первом из них, датированном 10 апреля, он высказывал свое возмущение жестокостями французов, которые, по его словам, во время нападения на Диарфилд «нарушили законы христианской религии», и требовал возвращения английских пленных, за что он соглашался отправить часть содержащихся в Бостоне французов в Европу.[1072] В послании, отправленном 21 августа, Дадли предупреждал власти Новой Франции: «Если война будет продолжаться, это обяжет меня использовать по отношению к вашим людям методы, отличные от тех, которые я применял до настоящего времени».[1073] Однако отправленные через Олбани эти письма не дошли до адресата.
Тогда в декабре 1704 г. Дадли отправил в Квебек двух своих представителей Джона Ливингстона и Джона Шелдена, а также Джона Уэллса, которые доставили Водрёю копии двух вышеупомянутых писем и третье послание Дадли, где наряду с очередными упреками содержалось предложение произвести обмен пленными весной 1705 г. в районе устья Пенобскота.[1074]
Водрёй принял посланцев Массачусетса достаточно любезно (Джон Ливингстон жил у него в доме) и немедленно написал ответ Дадли. Губернатор Новой Франции отверг все предъявлявшиеся ему обвинения, заявив, что следует различать действия индейцев и действия французов, которые поступают со своими пленными точно так же, как и англичане, и, в свою очередь, упрекнул бостонцев в жестокостях по отношению к мирным жителям Акадии. Водрёй согласился произвести обмен пленными, выдвинув при этом ряд встречных условий. Кроме того, он заявил Дадли: «Если бы Вы были единственным правителем Новой Англии, как я здесь, я бы не колеблясь принял Ваше слово и был бы даже рад вернуть всех Ваших пленных с господином Ливингстоном; но поскольку у Вас есть совет, мнения членов которого часто расходятся», и где у Вас есть только один голос, Вам не следует обижаться на то, что я прошу гарантий для пленных, которых Вы должны мне прислать».[1075]
В мае 1705 г., не дождавшись по непонятной причине реакции Дадли, Ливингстон и Шелден покинули Квебек. Вместе с ними в Бостон отправился представитель Водрёя сьёр де Куртманш, которому кроме ведения дальнейших переговоров с властями Массачусетса было дано конфиденциальное поручение по возможности собрать как можно больше информации о состоянии английских колоний.[1076] Относительно обмена пленными Водрёй настаивал на том, чтобы все без исключения пленные французы были привезены в Пор-Руайяль, куда он, в свою очередь, обещал немедленно доставить всех находящихся в Новой Франции англичан.[1077]
Дальнейшее поведение Дадли явно свидетельствовало о том, что он прежде всего хотел затянуть переговоры, чтобы таким образом обеспечить, относительное спокойствие на границах Новой Англии в ожидании благоприятного момента для осуществления давно задуманных планов нападения на французские владения. Вместо того чтобы отправить имеющихся у него пленных в Пор-Руайяль, он вступил в дискуссию с Куртманшем относительно судьбы некоего Жана-Батиста, которого англичане обвиняли в пиратстве. Когда этот вопрос был урегулирован, Дадли выдвинул новые предложения, касающиеся процедуры обмена. Он заявил, что наиболее подходящим местом для этого является остров Маунт-Дезерт, где согласно его предложению не позднее 26 сентября должна была состояться встреча английских и французских уполномоченных. Губернатор Массачусетса настаивал также на возвращении 72 жителей Новой Англии, которые, по его сведениям, находились в руках абенаки и других индейских союзников французов. Кроме того, Дадли хотел, чтобы колонии договорились между собой, что они в дальнейшем будут возвращать друг другу всех пленных (не исключая и тех, которые будут захвачены индейцами) в течение двух месяцев. При этом французы должны были доставлять всех попавших к ним в руки англичан в Диарфилд или Уэллс, а англичане — отправлять французских пленников в Монреаль или Пор-Руайяль. Дадли составил проект специального соглашения по этому вопросу, которое было озаглавлено: «Договор, заключенный между находящимися в Америке правительствами провинций Залива Массачусетс и Нью-Гемпшир, с одной стороны, и правительством Канады и сопредельных земель, с другой, о взаимном возвращении пленных». Он подписал его и передал Куртманшу, надеясь (а, может быть, и не надеясь), что Водрёй подпишет его без дальнейших обсуждений.[1078]
Куртманшу была также вручена копия договора, заключенного между губернаторами Мартиники и английских владений на малых Антильских островах. В письме, которое Дадли просил передать Водрёю, было сказано, что этот текст соответствует намерениям губернатора Массачусетса, желающего, чтобы обе колонии «смогли жить в мире, если они не хотят войны».[1079] Иными словами, Дадли предлагал заключить сепаратное соглашение о перемирии.
Инструкции Куртманша не предусматривали обсуждения договора о нейтралитете (в тот момент, когда он покинул Квебек, вышеупомянутое письмо из Версаля еще не пришло). Однако, возможно, в разговоре с Дадли он упомянул, что администрация Новой Франции заинтересована в заключении не только соглашения об обмене пленными, но и общего перемирия. А может быть, сам Дадли решил использовать этот вопрос как средство затянуть переговоры и сохранить мир на границах.
При этом сам губернатор Массачусетса в действительности отнюдь не стремился к прочному миру с Новой Францией, а, наоборот, постоянно думал о ее завоевании. Об этом свидетельствуют его письма в Лондон, отправленные в то же самое время, пока велись переговоры с Водрёем. Так, в ноябре 1704 г. Дадли писал секретарю Совета по торговле, что «Квебек и Пор-Руайяль можно легко захватить», и если метрополия пришлет 4 или 5 фрегатов и несколько вспомогательных судов, то он, «видя хорошее расположение своих людей, организует экспедицию, в которой примет участие тысяча или больше человек». По словам Дадли, «это даст Его Величеству действительно великую страну, всю торговлю мехами и рыбой, не говоря уже о строевом лесе и навсегда успокоит индейцев, так как не будет никого по эту сторону от Мексики, чтобы снабжать их оружием и боеприпасами».[1080] Аналогичные идеи высказывались губернатором Массачусетса и в других его посланиях. Например, он как минимум дважды писал об этом графу Ноттингему (в апреле и в ноябре 1704 г.).[1081]
Надо отдать должное Дадли, избравшему, как нам представляется, удачную линию поведения. Его стратегия и тактика были ясны. В ожидании, пока метрополия пришлет силы, необходимые для завоевания Канады, он решил вести переговоры с французами, не собираясь приходить с ними к соглашению по каким-либо серьезным вопросам за исключением обмена пленными. Для этой цели он отправил в Квебек своего младшего сына Уильяма Дадли и капитана Семюэла Ветча. Дадли младший был наделен отцом такими же полномочиями, как и Куртманш.[1082] Однако ведущая роль в осуществлении миссии несомненно отводилась другому участнику делегации — Ветчу. Это был друг Дадли старшего — шотландский торговец, незадолго до этого обосновавшийся в Бостоне, человек, связанный с наиболее агрессивно настроенными кругами в колониях (кроме всего прочего, он приходился зятем Роберту Ливингстону), в дальнейшем ставший одним из главных инициаторов и организаторов английских экспедиций против Акадии и Канады. Ветч посещал Новую Францию перед началом войны по своим коммерческим делам и имел определенные связи среди французских торговцев пушниной (рис. 19).
В начале августа 1705 г. в Квебек прибыл английский корабль, на котором находились Куртманш, Дадли младший и Ветч. Появление неприятельского судна, вдобавок нагруженного английскими товарами, явилось неприятным сюрпризом для администрации Новой Франции, которая оказалась в затруднительном положении. С одной стороны, по закону Водрёй должен был отдать приказ задержать корабль и конфисковать весь его груз, особенно учитывая то, что Куртманш не имел никаких полномочий приводить англичан в Квебек морским путем; в его инструкциях было четко сказано, что он должен вернуться в Квебек через Олбани (правда, сам Куртманш говорил, что он заболел и не мог передвигаться посуху). С другой стороны, англичане, по крайней мере официально, прибыли для переговоров, в которых французская сторона была очень заинтересована. Позднее Водрёй писал министру, что он бы «не преминул приказать арестовать этот корабль, который был бы таким хорошим призом, если бы мне не помешали переговоры, которые мы уже начали с господином Дадли».[1083] В итоге губернатор Новой Франции после некоторых колебаний был вынужден разрешить заход английского корабля в квебекский порт.
Колебания Водрёя были не напрасными. За те три с лишним месяца, которые Дадли младший и Ветч провели в Новой Франции, они, пользуясь предоставленной им свободой и разрешением посетить английских пленных, собрали множество самых разнообразных сведений о ситуации в колонии, и прежде всего о ее военных силах, фортах, укреплениях, численности населения и т. п. Эта информация в дальнейшем была использована при разработке планов операций против французов.
Ветч не забывал и о своих собственных интересах. Несмотря на формальный запрет Водрёя, он выгодно распродал все привезенные им товары и закупил большую партию мехов. Кроме того, он восстановил свои старые контакты с французскими торговцами, что позволило ему и некоторым его компаньонам начать чрезвычайно выгодную контрабандную торговлю с Канадой и Акадией.
Первоначально переговоры Водрёя с представителями Массачусетса касались только обмена пленными. Как и следовало ожидать, губернатор Новой Франции отверг предложения Дадли. Тогда Ветч и Дадли младший стали готовить новый вариант соглашения. Тем временем до Квебека, наконец, добралось королевское послание, где говорилось о возможности заключения перемирия. После этого круг обсуждаемых вопросов заметно расширился.
6 октября англичане представили администрации Новой Франции свой проект межколониального договора. В соответствии с ним должны были быть прекращены все враждебные действия на суше и на море со стороны как Новой Англии и Новой Франции, так и союзных им индейцев. Жители колоний, а также аборигены получали право посещать владения другой державы для торговли, охоты, рыбной ловли и т. п. при наличии у них специальных паспортов, которые должны были выдавать губернаторы. Река Св. Лаврентия вплоть до Квебека, залив Св. Лаврентия и все воды Атлантики от Лабрадора до мыса Код на расстоянии 40 лиг от берега объявлялись зоной, открытой для мореплавания жителей обеих колоний. Стороны должны были освободить всех пленных, находившихся в их руках. Любые попытки индейцев нарушить мир должны были пресекаться властями колоний, а их виновники — понести наказание. Последняя статья предусматривала заключение перемирия на время ведения переговоров.[1084]
Со своей стороны Водрёй, в целом согласившись с основной идеей договора, предложил внести в него ряд дополнений и изменений, которые должны были привести его в соответствие с основными принципами французской колониальной политики. В ноябре власти Новой Франции подготовили и передали представителям Дадли свой контрпроект соглашения. Здесь также шла речь о прекращении военных действий между колониями и их индейскими союзниками с момента подписания договора обоими губернаторами, обмене пленными и т. п. Основные отличия контрпроекта Водрёя от документа, цитировавшегося нами выше, касались, во-первых, сферы действия соглашения, а во-вторых, вопросов торговли и рыбной ловли.
Так, пункт 4 предусматривал полный запрет на торговлю между колониями; все товары, привезенные из одной колонии в другую, подлежали конфискации. Пункт 8 запрещал жителям английских и французских колоний ловить рыбу у берегов владений другой державы; суда, нарушившие этот запрет, могли быть захвачены вместе со всем грузом. Относительно индейцев было сказано, что обе администрации должны стараться держать под контролем их перемещения и по возможности выдавать им паспорта для охоты и торговли во владениях другой державы (пункт 9).
Согласно пункту 2 обе стороны брали на себя обязательство ни прямо, ни косвенно не помогать никакой третьей нации вести войну против одной из колоний и не пропускать через свою территорию предназначенные для этого войска и корабли (это касалось как «независимых» индейцев, прежде всего ирокезов, так и европейцев).
Пункт 11 французского варианта договора предусматривал, что сферой его действия является вся территория Новой Франции, т. е. Канада, Акадия, Кейп-Бретон и острова залива Св. Лаврентия (Ньюфаундленд упомянут не был). В заключение говорилось, что «господин Водрёй предлагает этот договор господину Дадли в ответ на его [договор. — Ю. А.] с условием, что он обяжет губернатора Нью-Йорка заключить такой же договор, и будет обязан заставить согласиться [с этим договором. — Ю. А.] все остальные администрации <…> настоящий договор будет подписан до конца февраля, иначе господин маркиз де Водрёй аннулирует все свои предложения».[1085]
Проект Водрёя был гораздо шире предложений представителей Массачусетса. В случае заключения такого соглашения практически весь Североамериканский континент выходил из войны. По своему характеру документ, составленный администрацией Новой Франции, был близок договору об американском нейтралитете 1686 г. и нес на себе отпечаток Доктрины двух сфер. В то же время и проект соглашения об обмене пленными, составленный Дадли, и проект межколониального договора, подготовленный Ветчем, свидетельствовали об известной самостоятельности Массачусетса в области внешней политики. Показательно, что в отличие от всех французских проектов в них шла речь о соглашении между «правительствами», тогда как французы говорили о «губернаторах» и «колониях». Кроме того, в отличие от Водрёя, имевшего на сей счет королевские инструкции, Дадли вел переговоры по собственной инициативе, даже не ставя в известность правительство метрополии. В данном случае нас не должно смущать то, что эти переговоры были лишь тактическим ходом губернатора Массачусетса. Можно не сомневаться, что если бы он считал это выгодным для себя, он не колеблясь пошел бы на подписание договора с Новой Францией. В подтверждение этого можно привести цитату из письма, отправленного Дадли в Лондон осенью 1706 г., когда переговоры с французами уже были прекращены. В этом письме он снова просил прислать ему «достаточные силы, необходимые для покорения Канады и Новой Шотландии», заявляя (а фактически угрожая), что в противном случае «будет лучше, если Его Величество узнает, что я пойду на перемирие, которое они [французы. — Ю. А.] предлагают мне эти два года. Они не могут причинить мне никакого большого вреда, но они вводят меня в бесконечные расходы для охраны границ».[1086]
Предложения Водрёя, доставленные в Бостон в конце ноября 1705 г., были отвергнуты Палатой представителей Массачусетса, которая негативно отнеслась к идее заключения договора с французами. Однако сам Дадли был склонен продолжать переговоры или, точнее, игру в переговоры дальше и даже написал письмо Корнбери, которое, правда, так и не было отправлено.[1087] В начале 1706 г. он снова отправил в Квебек Джона Шелдена с письмом, в котором пытался убедить Водрёя, что заинтересован в продолжении контактов.
Однако губернатор Новой Франции уже хорошо понял тактику своего партнера по переговорам. В донесении Поншартрену он отмечал, что письмо Дадли было туманным и из него следовало только то, что губернатор Массачусетса хочет лишь выиграть время. Поэтому Водрёй, по его собственным словам, принял решение действовать таким образом: «поскольку срок, который я установил в своем ответе на его [Дадли. — Ю. А.] предложения, вышел, я позволил многим небольшим группам наших дикарей возобновить войну в его владениях, чтобы принудить его согласиться; и я убежден, Монсеньер, что это будет иметь хороший эффект, так как люди в окрестностях Бостона, на которых падает вся тяжесть войны, совершенно желают (как мне сообщили наши пленные, которые вернулись оттуда), чтобы их губернатор принял мои предложения, и я льщу себя надеждой, что Вы их найдете соответствующими вашим намерениям, службе Его Величества и выгоде этой колонии и в особенности Акадии».[1088] В начале весны «малая война» против Новой Англии была возобновлена; правда, в течение 1706-1707 гг. французы не предпринимали крупных набегов, ограничиваясь лишь небольшими диверсиями, основную роль в которых играли индейцы.
В то же время контакты между Новой Францией и Новой Англией продолжались. В начале 1706 г. наконец было принято решение произвести обмен пленными (очевидно, определенную роль здесь сыграло давление общественного мнения обеих колоний). Летом 1706 г. этот долгожданный процесс начался. Он проходил в несколько приемов и был завершен только к концу октября, когда последние французы, остававшиеся в Бостоне, были доставлены в Квебек, а английские пленные отправлены в Массачусетс. Кроме того, власти Новой Франции продолжали надеяться на то, что Дадли все-таки, может быть, пойдет на заключение договора о нейтралитете. В частности, в своем ответном послании, отправленном в Бостон в начале лета 1706 г., Водрёй заявлял, что он ждет реакции других английских колоний на его предложения.[1089]
Иллюзии на сей счет окончательно развеялись в Квебеке к концу 1706 г., когда там было получено очередное послание Дадли, в котором тот сообщил, что «он находит его [договор. — Ю. А.] слишком обременительным и что он не может склонить других губернаторов его принять, как это было предусмотрено в упомянутом договоре». По этому поводу Водрёй писал в Париж, что он и интендант Родо «не сомневались, что господин Дадли, губернатор Новой Англии, не имел ни малейшего желания заключать сей договор». Говоря о предложенном им варианте, руководители Новой Франции заявляли, что они «вовсе не уверены в том, что при таких условиях возможен мир, ибо сьёр Дадли нашел бы возможность развязать войну в этой стране с помощью других губернаторов, которые ему не подчинены» и для которых договор не был бы обязательным.[1090]
В тот момент, когда переговоры между колониями о заключении перемирия уже были прекращены, в Квебек пришла очередная депеша из Версаля, где содержалось высочайшее одобрение проекта соглашения, составленного Водрёем, и разрешение губернатору Новой Франции подписать его при условии, что при этом не пострадает «слава короля и честь нации». В этом послании также подчеркивалось, что соглашение обязательно должно охватывать все английские и французские колонии на континенте (включая Ньюфаундленд), а также то, что в нем непременно должно было быть оговорено, что всякая торговля между подданными двух держав строго запрещается.[1091]
Очевидно, Ж. де Поншартрен не был абсолютно уверен в том, что колониям удастся прийти к соглашению. В этом же письме он предписывал властям Новой Франции «в случае, если договор о нейтралитете <…> не будет заключен и если сьёр де Сюберказ [губернатор Акадии. — Ю. А.] найдет средство предпринять что-либо против английских поселений на берегу Бостона, Его Величество желает, чтобы вы оказали ему помощь, которую он попросит, и в которой он может нуждаться».[1092]
Следует отметить, что поведение администрации Новой Франции в ходе переговоров с Массачусетсом вызвало определенные нарекания со стороны министра. Прежде всего, это касалось пребывания в Квебеке английского корабля. Поншартрен с недоверием отнесся к информации о болезни Куртманша, которая показалась ему «вызывающей подозрения». С его точки зрения это был лишь предлог для того, чтобы переправить в Новую Францию английские товары.[1093] Впоследствии министр сделал замечание Водрёю за то, что в результате его действий англичане получили возможность собрать информацию о состоянии колонии. Он писал: «…было бы также желательно, чтобы господин Дадли не отправлял бы к Вам своего сына <…> визиты подобного рода совсем не годятся, так как служат только для того, чтобы выяснить слабые места колонии». Поншартрен также подчеркнул, что в случае продолжения переговоров следует соблюдать максимум предосторожности.[1094]
Впрочем, продолжение переговоров последовало не скоро. Бостон в очередной раз решил попытать счастья на поле брани.
Возобновление военных действий. Атаки на Пор-Руайяль
Летом 1706 г. в Массачусетсе разгорелся крупный скандал. Достоянием гласности стали коммерческие связи группы бостонских торговцев с французами из Пор-Руайяля, куда в обмен на меха они поставляли европейские товары, в том числе порох и ножи. Дело было не только в том, что их деятельность противоречила актам парламента Великобритании, запретившего всякую торговлю с Францией и другими «врагами Ее Величества». Совет колонии и многие ее жители были возмущены тем, что их соотечественники «вкладывают в руки варваров и язычников ножи, которыми те перерезают глотки их женам и детям».[1095] Среди этих торговцев был Семюэл Ветч, а также еще ряд близких губернатору лиц. Недругам Дадли это дало повод подозревать и его самого в связях с французами и симпатиях к ним.[1096] В ход пошли разговоры о том, что якобы в 1704 г. губернатор специально запретил Черчу нападать на Пор-Руайяль.[1097]
Совет колонии устроил суд над контрабандистами и приговорил их к штрафу, однако Ветч с позволения Дадли отправился в Англию, чтобы опротестовать это решение. В итоге Тайный совет объявил, что Совет Массачусетса неправомочен выступать в качестве судебного органа и налагать какие-либо наказания.
Для нас это событие представляет интерес прежде всего потому, что оно стало одной из причин, побудивших администрацию Массачусетса и лично Дадли перейти к новой тактике в отношении французских колоний и в первую очередь Акадии. Под влиянием этого скандала, а также ввиду возобновившейся «малой войны» абенаки на границах Новой Англии и активизировавшихся действий французских каперов у берегов Акадии Дадли принял решение захватить Пор-Руайяль своими собственными силами. В феврале 1707 г. он писал о своем намерении губернатору Коннектикута Ф.-Дж. Уинтропу, заявив, что для успешной атаки французского форта достаточно иметь тысячу человек и два-три военных корабля.[1098]
В марте 1707 г. Палата представителей Массачусетса единодушно поддержала решение губернатора и назначила специальный комитет для подготовки экспедиции против Акадии. После определенных колебаний она даже дала согласие на использование в ходе операции не только волонтеров, но и колониальной милиции.[1099] Очевидно, для того чтобы поднять боевой дух участников похода и побудить их к более решительным действиям, бостонская администрация увеличила плату за «вражеские» скальпы с 50 до 100 фунтов, о чем было сообщено в газете.[1100]
Однако жители Новой Англии были далеко не столь единодушны, как массачусетские законодатели. С одной стороны, учитывая опыт прошлых лет, многие высказывали сомнения в том, стоит ли тратить силы и средства на предприятие, результаты которого могли быть с легкостью перечеркнуты властями метрополии (тем более, что оно осуществлялось без ее ведома) и которое в то же время могло ослабить и осложнить оборону границ. Так, губернатор Коннектикута Ф.-Дж. Уинтроп в ответном письме Дадли предупреждал, что после заключения мира Акадия вполне может быть возвращена обратно французам, тогда как «честь нашего успеха вскоре будет забыта, и нам останется лишь негодовать по поводу того, что мы напрасно проливали нашу кровь и тратили наши деньги». Он также отметил, что «в то время когда мы каждый день находимся в тревоге и ждем нападения вражеских отрядов из Канады, которые беспокоят наши границы, было бы опрометчиво посылать за пределы страны так много достойных мужчин».[1101]
С другой стороны, наиболее агрессивно и антифранцузски настроенные представители колониальной верхушки, считали, что захват маленького и слабого Пор-Руайяля нисколько не изменит расстановки сил на континенте, и высказывались в пользу более серьезных операций. Так, Коттон Мэзер говорил, что это «сомнительная экспедиция» и что надо молить Господа «не вести его народ туда». С его точки зрения это было не богоугодное дело, а всего лишь попытка губернатора обелить себя и своих приспешников. Джон Маршалл отмечал в своем дневнике, что многие в колонии были разочарованы внезапным решением напасть на бедный Пор-Руайяль.[1102]
Наконец, многие влиятельные массачусетские коммерсанты, принадлежавшие к «верхам» («topping men») колонии, которые в мирное (а некоторые, как мы видели, и в военное) время извлекали значительные выгоды из торговли с французами, не хотели их лишаться. Их вполне устраивало то положение, при котором Акадия оставалась слабым французским постом, находившимся в сильной экономической зависимости от своих новоанглийских соседей.[1103]
В то же время следует отметить, что с военной точки зрения взятие Пор-Руайяля было абсолютно необходимо англичанам. Во-первых, без этого невозможно было осуществлять какие-либо дальнейшие операции против Новой Франции. Во-вторых, как отметил Д.Э. Лич, «логически покорение Пор-Руайяля было первым шагом к устранению франко-индейской угрозы северу Новой Англии».[1104]
В марте-апреле 1707 г. в Массачусетсе был сформирован экспедиционный корпус, состоящий из двух полков общей численностью около 1100 человек, подавляющее большинство которых было жителями Массачусетса. Часть из них составляли добровольцы, часть — бойцы колониальной милиции. Основная часть добровольцев была из тех мест, хозяйство которых было связано с рыболовным промыслом у берегов Акадии. Участие других колоний Новой Англии в этом предприятии было минимальным: Род-Айленд выделил 80 человек, Нью-Гемпшир — 60, а Коннектикут вообще не прислал ни одного бойца. Для транспортировки этих сил было собрано 22 судна, которые должны были сопровождать два военных корабля: 24-пушечная массачусетская «провинциальная галера» и 50-пушечный линейный корабль «Дептфорд», прибывший из метрополии. В экспедиции участвовало также около 300 моряков. Верховным главнокомандующим всеми этими силами был назначен полковник Джон Марч — близкий друг губернатора.
Англосаксонские историки в один голос подчеркивают, что выучка и боеспособность англо-американских войск были далеки от совершенства;[1105] при этом Ф. Паркмен даже сообщает, что причина этого состояла в том, что учения ополченцев сводились в основном к совместным возлияниям.[1106] Также можно встретить и нелестные характеристики Марча, которого многие авторы упрекают в нерешительности и отсутствии организаторских способностей.[1107]
Вполне возможно, что колониальная милиция Новой Англии действительно была не слишком хорошо обучена и не отличалась дисциплинированностью, а ее командир не был великим полководцем. Однако находившиеся в Акадии французские войска, даже если они и превосходили англичан по своим боевым качествам, явно многократно уступали им по своей численности. На крошечную Акадию двигалась армада, количественно (всего более 1350 солдат и матросов) равная всему населению колонии от младенцев до стариков! Когда 26 мая/б июня 1707 г. английские корабли появились в бухте Пор-Руайяля, губернатор Д. Оже де Сюберказ, мобилизовав все свои резервы, смог поставить под ружье не более 300 человек (включая солдат, а также акадийских и канадских ополченцев).
Существуют различные версии того, как развивались события под стенами Пор-Руяйяля в начале лета 1707 г. Данные английских и французских источников здесь очень сильно расходятся.
По версии, которой придерживается большинство французских и франко-канадских историков, рассчитывавшие на легкую победу англичане начали высаживаться на берег неподалеку от форта и тут же принялись грабить окрестные дома. Увидев, что противник ведет себя столь беспечно, Сюберказ отправил против них несколько небольших групп солдат и поселенцев, которые начали обстреливать англичан из засад. Вслед за этим он организовал более серьезную вылазку. Отряд, возглавляемый лично губернатором, обрушился на не ожидавших нападения англичан и нанес им серьезное поражение.[1108] После этого англичане начали спешно возводить укрепленный лагерь. 6/16 июня Марч отдал приказ о решающем штурме, однако и на сей раз огонь французских пушек заставил противника отступить. В довершение всего группа английских солдат, отправившихся грабить удаленные фермы, была атакована отрядом абенаки, возглавляемым сыном барона де Сен-Кастэна Бернаром-Ансельмом, который, узнав об угрозе, нависшей над столицей Акадии, поспешил на выручку Сюберказу. После этого и без того невысокий боевой дух англичан окончательно улетучился. Легкой прогулки не получилось. Среди англичан началась паника; они спешно погрузились на корабли и ретировались.[1109]
В свою очередь, многие английские, американские и отчасти англо-канадские авторы придерживаются того мнения, что никаких столкновений между англичанами и французами под стенами Пор-Руайяля не было. Английские войска высадились двумя группами с тем, чтобы охватить форт полукольцом. Однако на военном совете 31 мая/ 11 июня английские морские офицеры заявили, что нет никакой возможности переправить на берег артиллерию, и настояли на том, чтобы было принято решение снять осаду и отправиться в бухту Мин или на перешеек Шиньекто для захвата других французских поселений. Марч первоначально согласился с этим, но спустя несколько дней изменил свое мнение. 3/14 июня он повторно собрал военный совет и убедил его членов попытаться атаковать форт. Однако после этого никакого штурма предпринято не было. Под влиянием слухов о том, что в форте якобы находится 500 французских солдат и 44 тяжелых орудия, и что на подмогу Пор-Руайялю идет еще 500 кровожадных индейцев, англичане предпочли не рисковать и отступили.
Таким образом, с точки зрения англо-саксонских историков, главной причиной столь быстрого отступления явились разногласия, возникшие между английскими морскими офицерами и командирами колониальных войск, нерешительность Марча и низкий боевой дух массачусетских бойцов, которым, по свидетельству современника, стало казаться, что в их ряды проникла нечистая сила.[1110]
Известие о столь бесславном завершении практически не начавшейся операции вызвало возмущение в Новой Англии. Вся колония была охвачена яростью и тревогой. Очевидно, догадываясь об этом, Марч не повел свой флот в Бостон, а остановился в бухте Каско, откуда он послал к Дадли четырех офицеров с донесением о своих действиях. Когда посланцы Марча прибыли в город, их встретила толпа женщин, которые преподнесли им деревянную шпагу и сопровождали их на всем пути к губернаторской резиденции, выкрикивая всевозможные оскорбления.
Стремясь как-то исправить положение, Дадли, прекрасно понимавший, что провал Марча, скажется прежде всего на его собственном положении, решил предпринять еще одну попытку. Получив наряду с официальным отчетом, письмо от своего сына, который также принимал участие в этом походе и сообщил отцу все подробности случившегося, губернатор Массачусетса решил, что главной причиной неудачи была пассивность командиров, тогда как в целом у англичан были хорошие шансы на успех. Дадли приказал войскам оставаться в бухте Каско, куда были посланы подкрепления — две роты колониальной милиции, насчитывавшие 100 человек, и еще один военный корабль. Очевидно, не желая смещать Марча и в то же время стремясь снять со своего ставленника часть ответственности, губернатор направил к нему трех членов Совета колонии: полковника Э. Хатчисона, полковника П. Таунсенда и Дж. Леверетта, которые должны были контролировать действия главнокомандующего.
24 июля / 4 августа англичане покинули Каско (за все время стоянки в этой бухте несколько десятков бойцов дезертировало) и 9/20 августа 1707 г. снова появились у Иль-о-Шевр, небольшого островка, расположенного напротив Пор-Руайяля. На следующий день после двух неудачных попыток под огнем французов им удалось высадиться на берег, где они начали возводить укрепленный лагерь. На сей раз англичане действовали более четко в первую очередь благодаря тому, что непосредственное руководство операцией вместо фактически устранившегося от дел Марча осуществлял полковник Френсис Уэйнрайт, способный и энергичный офицер. Однако французы также извлекли урок из июньских событий. Отряды индейцев и ополченцев снова начали нападать на англичан из засад. Тем не менее 20/31 августа англичане пошли на штурм. Но еще на дальних подступах к форту их авангард был атакован индейцами Сен-Кастэна младшего, которых поддержала артиллерия Пор-Руайяля. Однако наступление продолжалось. Стремясь не допустить неприятеля непосредственно к форту, на крепость стен которого он, очевидно, не очень сильно надеялся, Сюберказ приказал делать засеки. Основные силы французов укрылись за этими импровизированными укреплениями и оттуда продолжали обстреливать наступающих. Не ожидавшие такого поворота событий, англичане заколебались. В этот момент им во фланг снова ударили индейцы Сен-Кастэна, усиленные ополченцами под командованием де Ля Булярдри. Схватка закончилась полной победой французов и их индейских союзников. Англичане потеряли несколько десятков человек (как всегда данные сильно расходятся; наименьшая цифра — 17, наибольшая — 120 убитых и раненых). Опасаясь нападения индейцев с тыла, английское командование на следующий день отдало приказ возвращаться на корабли. 24 августа/ 4 сентября английский флот ушел из бухты Пор-Руайяля.
В Массачусетсе бойцов встретили проклятиями и насмешками. Колония была в шоке. Никто не мог понять причину случившегося, так как захват Акадии казался всем очень легким делом. Как говорилось в выпущенном по этому поводу памфлете, «если бы армия только встала там и мирно находилась в своем лагере (достаточно далеко от форта), Пор-Руайяль сдался бы через несколько дней».[1111] Однако этого не произошло, но, наоборот, колония понесла убытки, общая сумма которых составила 22 тыс. фунтов, не говоря уже о людских потерях.
Одним из главных виновников случившегося, возможно не совсем справедливо, считали Дадли. Дополнительный повод для подозрений дало то, что он выступил против расследования действий руководителей экспедиции, что предлагали некоторые члены Совета колонии.
Нам важно отметить, что крах экспедиций 1707 г., который Г.Л. Осгуд назвал «величайшим фиаско в истории колониальных войн»,[1112] произвел сильное впечатление не только на общественность Массачусетса, но также и на администрации всех английских колоний и на власти метрополии. Тот факт, что одна из самых развитых и густонаселенных английских провинций в Америке, имея колоссальный перевес в силах, не смогла захватить крошечный форт в слабой французской Акадии, привел к тому, что и в Лондоне и в его владениях укрепилось мнение, что колонии абсолютно неспособны самостоятельно проводить любые мало-мальски серьезные военные операции и что изгнать французов из Северной Америки или хотя бы нанести им сильный удар можно только с помощью королевских войск.
Глава 3.
«СЛАВНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ» И ЕГО КРАХ
После 1707 г. Война за испанское наследство в Северной Америке начала приобретать некоторые новые черты. Это было прежде всего связано с определенным изменением позиции Англии по отношению к колониальному театру боевых действий, а также с переменами в межколониальных отношениях.
«Обозрение Канады» — новый английский план действий
Мы уже упоминали о том, что в конце 1706 г. из Бостона в Лондон отправился Семюэл Ветч. Там он стал пропагандировать идею организации экспедиции против Пор-Руайяля и Квебека и полного изгнания французов из Северной Америки. Особенно активно Ветч начал действовать на рубеже 1707-1708 гг., после того как были урегулированы его собственные проблемы, связанные с обвинениями в контрабандной торговле. Планы Ветча были не новы и во многом совпадали с теми проектами, которые выдвигали Корнбери, Дадли, Куэри и их предшественники. Однако Ветч сумел облечь их в привлекательную форму, а главное донести до тех лиц в правительстве, от которых зависело принятие решений по данному вопросу. С точки зрения Ветча, захват Новой Франции должен был стать «славным предприятием», которое следовало осуществить совместными действиями колоний и метрополии.
Ветч утверждал, что французское присутствие на Североамериканском континенте угрожает всем английским колониям и интересам Британской империи в целом. Он указывал, что эта угроза заключается не только в том, что во время войн французы и их индейские союзники нападают на пограничные поселения, грабят, убивают и угоняют в плен их жителей. Наибольшей опасностью он считал то, что французы расширяют свои владения «за спиной Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании и Нью-Йорка» и устанавливают там контроль над индейцами. Особое внимание Ветч уделял Акадии, которая, по его словам, находясь в руках французов, представляла для английских поселенцев такую же опасность, как «Дюнкерк для Англии», прежде всего потому, что служила базой каперов, беспокоящих берега Массачусетса и соседних колоний.[1113]
Ветч выдвинул также ряд интересных соображений, касающихся возможного использования территорий, отвоеванных у французов. В частности, он предлагал организовать заселение Акадии шотландцами, утверждая, что климат этого региона вполне соответствует климату их родины.
В первой половине 1708 г. Ветч заметно преуспел в продвижении идеи «славного предприятия». Его поддержало множество влиятельных лиц, принадлежавших к различным группировкам в правительстве и в колониальных кругах. При этом Ветч сумел во многом преодолеть то подозрительное отношение к Новой Англии, которое было присуще многим английским политикам. Он стремился показать, что колония нуждается в поддержке метрополии, которая, в свою очередь, также получит большие преимущества в случае реализации его проекта.
Ветч подготовил записку, озаглавленную «Обозрение Канады. Французские владения на континенте Америки, кратко рассмотренные, с точки зрения их положения, мощи, торговли и численности населения, и более подробно, с точки зрения того, сколь вредоносными они являются по отношению к британским интересам, а также метод как легко удалить их». В этом документе были очень четко изложены все основные аргументы в пользу завоевания французских владений, а также приводился примерный план действий, необходимых для этого. Кроме того, там приводились важнейшие сведения о политическом, экономическом, военном, географическом положении Канады и Акадии, которые несомненно были собраны Ветчем в ходе его пребывания в Новой Франции осенью 1705 г.[1114]
В начале говорилось о том, что «всякого мыслящего человека, который знает ценность Британской монархии в Америке <…> не может не удивлять то, что нация, столь могущественная в мореплавании, со столь многочисленными подданными, столь преуспевшими в своей торговле, столь покорно позволяет таким беспокойным соседям, как французы, не только мирно располагаться перед ней, но с рассеянной горсткой людей владеть страной протяженностью более четырех тысяч миль и удерживать между собой и морем всю Британскую империю на континенте Америки».
Далее констатировалось, что присутствие французов существенно затрудняет британскую торговлю в Америке, которая терпит огромные убытки, увеличивающиеся с каждым годом; оно также приводит к тому, что корона и вся страна несут значительные расходы на содержание войск и фортов на границах с ними. Ветч возмущенно писал, что большие суммы тратятся на «подкуп аборигенов для обеспечения их дружбы», поскольку англичане по сути «являются данниками этих бесчеловечных дикарей», которым они платят за их расположение и содействие. После этого шло подробное описание французских колоний, имеющихся там укреплений, гарнизонов и т. п. Приводились даже имена офицеров.
По поводу английских колоний говорилось, что больше всего от французов страдают Нью-Йорк и Новая Англия. В первом случае это связано с тем, что французы благодаря своим миссионерам «соблазнили значительную часть Пяти Наций, которые так долго были в союзе с короной». Во втором случае — с рейдами французов и их «диких сообщников», для описания которых Ветч не жалел черной краски. Он предрекал, что «ущерб, расходы и убытки (не говоря уже о варварствах и убийствах многих людей), которые терпят англичане на Североамериканском континенте от французов, населяющих тот же самый континент, ежегодно составляют несколько сот тысяч фунтов? и со временем, поскольку французы станут более многочисленными, они должны стать гораздо больше, ибо по своему расположению окружают и удерживают между собой и морем все английские провинции на этом континенте». Ветч указывал на то, что французы опасны еще и потому, что они в отличие от английских поселенцев «предпочитают добывать свой хлеб войной и охотой», а не сельским хозяйством. Автор записки мрачно шутил, что в один прекрасный момент французы могут заставить англичан найти применение их искусству мореплавания, вынудив их покинуть свои владения.
В заключительной части документа излагался план операции по захвату французских владений, которую Веч называл «великим предприятием, столь выгодным для чести и пользы короны и народа Великобритании и ее империи в Вест-Индии и Северной Америке». Он утверждал, что для этого потребуется не более двух батальонов регулярных войск из Великобритании, содержание которых, за исключением провианта и транспорта, будут стоить не больше, чем если бы они находились в Шотландии. Кроме того, в операции должны были быть задействованы те военные корабли, которые обычно конвоируют торговые суда, направляющиеся в Америку. Эти силы должны были соединиться в Новой Англии с тысячью ее лучших ополченцев и отправиться к Квебеку. Тем временем еще 1500 бойцов из Нью-Йорка, Нью-Джерси и Коннектикута при поддержке индейцев должны были двинуться на Монреаль, чтобы захватить его, или, по крайней мере, отвлечь туда часть французских сил из Квебека.
Ветч считал, что после взятия Квебека и Монреаля все остальные французские поселения легко попадут в руки англичан. Трофеи, захваченные в ходе операции, с лихвой компенсируют все расходы, а, кроме того, реализация этого замысла «даст бессчетные преимущества торговле британцев во всей Америке и в особенности сделает их единственными хозяевами торговли мехами, рыбой и мачтовым лесом на всем континенте, а Ее Величество — единственным сувереном Северной Америки, и сотни наций новых подданных будут полностью подчинены ее законам, когда у них не будет ни католических священников, чтобы отравлять их души, ни других соперничающих монархов, чтобы отвращать их от ее интересов. Канада станет благородной колонией, абсолютно соответствующей законам и духу самой северной из северных Британии».
Эта записка, основное содержание которой мы сочли необходимым изложить, имела очень большое значение. Она свидетельствовала о том, что в англо-американских колониальных кругах в это время уже имелось достаточно четкое представление о специфике французской колониальной экспансии в Северной Америке, а также об ее основных направлениях и о стратегических целях французов. Заметим, что, как мы видели, и в Версале, а в определенной степени и в Квебеке ситуацию, имевшую место в британских владениях, представляли достаточно плохо. По крайней мере, все планы операций по изгнанию англичан с континента, строившиеся во Франции и в Канаде, были явно невыполнимы.
Вместе с тем идея изгнания французов с Североамериканского континента достаточно медленно проникала в высшие эшелоны британской политической элиты. Прежде чем получить одобрение королевы и ее министров, Ветч со своим «Обозрением Канады» прошел через различные правительственные инстанции, далеко не везде встречая поддержку. 15 июня 1708 г. записка была передана государственному секретарю Южного департамента графу Ч. Сандерленду. Однако никакой реакции с его стороны не последовало (он даже не передал ее для рассмотрения в Совет по торговле). Это было связано с тем, что Сандерленд безоговорочно поддерживал линию Мальборо и той части вигов, которые считали, что для Англии главной целью войны является максимальное ослабление могущества Франции, которое может быть достигнуто лишь путем нанесения ударов непосредственно по французской территории. Вплоть до 1707 г. кабинет выступал категорически против отвлечения не только сухопутных, но и военно-морских сил Великобритании с Европейского театра боевых действий. Эта точка зрения была блестяще изложена в памфлете Дж. Аддисона, в то время занимавшего пост помощника государственного секретаря, «Современное состояние войны», который был опубликован в конце 1707 г.[1115]
Однако подобная стратегия имела свою обратную сторону. С началом войны французские каперы повели активную охоту за торговыми и рыболовными судами своих противников в Атлантике, а также неоднократно совершали налеты на английские, голландские, португальские колонии. Кроме того, англичане в целом не смогли помешать имевшей огромное значение для обеих бурбонских монархий доставке драгоценных металлов из Испанской Америки, которая осуществлялась под прикрытием французского флота. В ходе осенней сессии 1707 г. этот аспект правительственного курса подвергся критике со стороны палаты общин. Правительство было вынуждено дать обещание скорректировать свою политику и уделить больше внимания колониальным сюжетам.
Что касается Ветча, то после почти полутора месяцев ожидания он сам обратился к членам Совета по торговле (27 июля 1708 г.). Последние не стали выносить какого-либо решения и передали дело государственному секретарю. Вполне возможно, что если бы «Обозрение Канады» снова попало к Сандерленду, то оно было бы положено под сукно. Однако в тот момент Сандерленд отсутствовал, и его функции временно исполнял его коллега государственный секретарь Северного департамента Генри Бой л. Последний заинтересовался проектом и в августе 1708 г. попросил Совет по торговле рассмотреть его еще раз.
Ветч принимал самое активное участие в дискуссиях, происходивших в Совете. В это время его ближайшим сподвижником и единомышленником стал опытнейший администратор Френсис Никольсон, находившийся в то время в Лондоне. Никольсон, как мы уже упоминали, был активным сторонником расширения британской экспансии в Северной Америке и изгнания французов с континента.
После провала двух экспедиций против Пор-Руайяля правящие круги Новой Англии также стали забрасывать Лондон всевозможными просьбами о помощи в борьбе с французами. В конце 1707 г. Дадли направил Совету по торговле «Записку, касающуюся французских поселений в Америке», где говорил о необходимости прислать в колонии две тысячи солдат и пять-iнесть фрегатов для нанесения решающего удара по Новой Франции. Дадли повторял (точнее, предвосхищал) многие аргументы Ветча, однако основной упор делал не столько на выгодах, которые может получить Англия от завоевания Канады, сколько на описании угрозы североамериканским владениям Лондона, исходящей от французов и их индейских союзников. Дадли явно преувеличивал мощь Новой Франции, но в то же время верно отметил, что «недавние открытия и торговля французов на реке Миссисипи <…> позволяют окружить все английские колонии от Новой Англии до Вирджинии», что, безусловно, имело бы для них самые негативные последствия.[1116] В начале 1708 г. агент Нью-Гемпшира в Лондоне Джордж Воан убеждал Совет в том, что «единственный действенный способ обеспечить мир — это вырвать французов с корнем из Канады и Пор-Руайяля, двух гнезд, которые они свили на Американском континенте за спиной англичан».[1117] Заклятый враг Дадли — Коттон Мэзер в 1708 г. также поддержал идею нападения на Канаду.[1118]
Помимо вышеуказанных обстоятельств такое единодушие было связано с тем, что после английских атак на Пор-Руайяль французы вновь обратились к испытанной тактике пограничных рейдов. В конце августа 1708 г. Ж.-Б. де Сент-Урс Дешайон и Ж.-Б. Эртель де Рувиль начали готовить нападение на Портсмут. Однако союзные индейцы не смогли присоединиться к их отряду из-за свирепствовавшей среди них в тот момент эпидемии оспы (по другой версии, здесь не обошлось без интриг англичан); и поэтому они предпочли не рисковать и вместо этого достаточно хорошо укрепленного пункта атаковать какое-нибудь небольшое поселение. В результате их жертвой стала деревня Хейверхил на реке Мерримак (сейчас штат Массачусетс), расположенная в 30 милях от Бостона. Большая часть ее жителей была захвачена в плен и уведена в Канаду. Появление французского отряда в самом сердце Новой Англии вызвало шок в колонии. Вдогонку Рувилю и Дешайону был послан отряд капитана Эйера. Ему удалось настичь французов, продвигавшихся достаточно медленно из-за большого обоза, однако нападение было отбито, и французы со всей своей добычей благополучно вернулись в Квебек.
В то же время активизировалась деятельность французских каперов, базировавшихся в акадийских гаванях. Администрация Акадии установила со многими из них прочные контакты, что позволяло снабжать колонию, практически лишенную какой-либо поддержки со стороны метрополии, необходимыми европейскими товарами. Пор-Руайяль часто посещал знаменитый Пьер Морпен, прославившийся своими дерзкими операциями на Антильских островах, уже известный нам капитан Батист, а также Рикор, Делакруа, Робино и др. Силы каперов были столь внушительны, что в декабре 1707 г. Сюберказ даже выдвинул идею организовать с их помощью налет на какое-нибудь небольшое прибрежное поселение в Новой Англии.[1119] Кроме того, губернатор, а вслед за ним и некоторые другие акадийцы также начали снаряжать и вооружать небольшие суда, которые нападали на английских рыбаков, продолжавших заниматься промыслом у берегов Акадии.
Все это, несомненно, подогревало антифранцузские настроения в Новой Англии. В то же время администрация и общественность этих колоний все более четко осознавала, что самостоятельно они не могут сколько-нибудь существенно повлиять на ситуацию на континенте. По сравнению с 1690 г. позиция Массачусетса и его ближайших соседей кардинально изменилась. Экспедиции Фипса, помимо всего прочего, были призваны продемонстрировать Лондону не только лояльность Новой Англии королю Вильгельму и ее преданность интересам метрополии, но также ее самостоятельность и самодостаточность. Теперь, после провалов 1704 и 1707 гг., Массачусетс взывал к британскому правительству, подчеркивая свою беспомощность и зависимость от Лондона.
20 октября 1708 г. Палата представителей колонии и бостонская администрация обратились к королеве с петицией, которую можно рассматривать как квинтэссенцию настроений, господствовавших в тот момент среди верхушки колониального общества и представлявших собой разительный контраст с тем, что происходило в Массачусетсе менее чем двумя десятилетиями раньше. Анну умоляли обратить на них ее «королевское внимание» и спасти ее несчастных подданных от атак французских каперов и ужасных набегов на пограничные поселения. В петиции подчеркивалось, что «эта провинция Вашего Величества [Массачусетс. — Ю. А.] и провинция Нью-Гемпшир являются барьером, который отделяет другие колонии от сильного врага». По поводу Пор-Руайяля авторы петиции заявляли следующее: «Для нас он является Дюнкерком, он расположен столь удачно и удобно, что может препятствовать всякому плаванию отсюда на восток и обратно; он также является вместилищем каперов, которые могут быстро выскакивать оттуда, чтобы охотиться за призами, а также беспокоить наших рыбаков, в чем мы не раз имели возможность убедиться». Колонисты просили монарха «силами королевских войск напасть на эту страну и вырвать ее из рук французов».[1120]
Однако, как мы видели, принятие каких-либо решений британским правительством зависело от ряда факторов, среди которых пожелания колоний отнюдь не являлись первостепенными. Самым важным было то, что в середине — второй половине 1708 г. определенная часть правительства стала склоняться к мысли о необходимости проведения какой-либо крупной операции в колониях. При этом речь ни в коем случае не шла о резкой смене курса, но лишь о его некой диверсификации. Основным театром боевых действий оставалась Фландрия, где войска Мальборо уже одержали ряд крупных побед над французами. После битвы при Ауденарде (11 июля 1708 г.) перед союзными армиями, казалось, был открыт путь во Францию. Англичане также укрепили свои позиции в Средиземном море. Другое дело, что, находясь в целом в достаточно благоприятном положении, кабинет мог себе позволить роскошь выделить силы и средства для действий на второстепенном направлении.
Это подтверждает и тот факт, что вигские министры и чиновники под разными предлогами отклонили все остальные проекты, касающиеся организации экспедиций против испанских и/или французских колоний, поступавшие в правительственные канцелярии в течение 1707-1708 гг. (некоторые из них, относящиеся к Ньюфаундленду, мы еще будем рассматривать). Среди них имелись такие, которые были не менее интересными, проработанными, а главное выгодными, чем «Обозрение Канады» (например, проект Томаса Икинза). Нам представляется, что Ветч добился рассмотрения и принятия своего плана не только благодаря достоинствам последнего (хотя это тоже сыграло немаловажную роль), но также с помощью своих личных связей, а отчасти и в силу определенного стечения обстоятельств.
Среди объективных моментов, наряду с вышеупомянутым стремлением кабинета к расширению сферы боевых действий (в том числе и для успокоения общественного мнения страны), важную роль играло и то, что это был удар пусть по «Новой», но все-таки Франции. Кроме морального, это имело и вполне материальное значение, а также политический смысл. Крупная операция против заморских владений Испании могла бы иметь неблагоприятные последствия для отношений Лондона с Австрией, так как в данном случае получалось, что англичане посягают на владения «Карла III» (Габсбургского претендента на испанский престол). В этом смысле гораздо «спокойнее» и выгоднее было нападать на собственно французские владения, которые можно было удержать после успешного окончания войны, тогда как испанские пришлось бы отдать их законному хозяину. Кроме того, операция против Канады была сравнительно дешевой (в значительной степени благодаря активному участию колоний), и в ее проведении были заинтересованы достаточно широкие круги по обе стороны Атлантики.
В пользу Ветча сыграло и то обстоятельство, что «Обозрение Канады» имело определенную прошотландскую направленность (Ветч предлагал отвести отвоеванные у французов территории для шотландской колонизации). Дело в том, что весной 1708 г. французы, продолжавшие оказывать поддержку Якову III («Старому претенденту»), предприняли попытку осуществить высадку группы его сторонников в Шотландии, где те надеялись поднять мятеж, используя недовольство части населения принятым в 1707 г. актом об объединении с Англией. Хотя эта операция закончилась неудачей, она вызвала тревогу в Лондоне. В этой ситуации правительство считало необходимым предпринять какие-то действия, которые свидетельствовали бы о единстве интересов Англии и Шотландии и были бы выгодны жителям обеих стран. Поэтому активно пропагандировавшаяся Ветчем идея шотландской колонизации завоеванных у французов территорий и участия шотландцев в освоении Североамериканского континента пришлась как нельзя кстати.
В начале ноября 1708 г. Совет по торговле предложил Ветчу разработать детальный план операции против Канады. Уже 17 ноября этот документ был представлен на обсуждение. Ветч утверждал, что Массачусетс, Нью-Гемпшир и Род-Айленд вполне могут выставить тысячу ополченцев, снабдить их провиантом и обеспечить их доставку в район Ньюфаундленда, где они должны были соединиться с силами, отправленными из метрополии. По его мнению, военные приготовления колоний Новой Англии было вполне реально завершить к концу апреля 1709 г. К этому же времени силы центральных колоний должны были собраться в Олбани для марша на Монреаль. Предполагалось, что в боевых действиях на этом участке будет задействовано 1500 солдат и ополченцев (350 человек из Коннектикута, 200 — из Нью-Джерси, 100 — из Пенсильвании, а остальные 850 — из Нью-Йорка, включая знаменитые четыре роты регулярных войск). Ветч также разработал вопросы, касающиеся снабжения войск, назначения командиров и т. п. Особое внимание он уделил вопросу, касающемуся размещения гарнизонов в захваченных фортах и поселениях, с тем, чтобы предотвратить возможные попытки французов отбить их.[1121]
1 декабря 1708 г. одобрение Совета по торговле было получено, после чего в течение декабря вопрос об операции против французских владений в Северной Америке был рассмотрен и одобрен Тайным советом. В конце февраля 1709 г. Ветч получил королевские инструкции, где он назначался «полковником <…> и первым помощником того британского офицера, который будет назначен главнокомандующим» экспедиционными силами. Ему было поручено отправиться в Массачусетс и координировать подготовку к операции в колониях, которую нужно было завершить к середине мая, когда в Америку должна была прийти английская эскадра. В случае успешного проведения запланированной акции Ветч должен был стать губернатором Канады.[1122]
Правительство планировало выделить для завоевания Новой Франции пять армейских полков. Общая численность британских сил в Северной Америке должна была составить около 4 тыс. солдат и моряков.
Значение этого решения (несмотря на то что оно не было выполнено), на наш взгляд, очень велико. Впервые за всю историю колониальных войн в Северной Америке правительство Великобритании было готово перебросить значительный контингент регулярных войск за океан для проведения совместно с колониальной милицией и индейцами крупномасштабной операции против французов!
Воодушевленный своим успехом Ветч смотрел еще дальше. Незадолго до своего отъезда из Англии он разработал план дальнейших действий, которые следовало осуществить после завершения «славного предприятия». С его точки зрения, покорив Канаду, англоамериканские войска, усиленные подкреплениями из Вирджинии и Мэриленда, могли бы совместно с милицией из обеих Каролин напасть на Сан-Аугустин — основной опорный пункт испанцев во Флориде. После этого они должны были отправиться на Багамы, а в следующем (т. е. 1710 г.), соединившись с резервами из Нью-Йорка и из метрополии, атаковать Картахену или Порто-Белло. Однако английские министра не разделяли его энтузиазма.
Надежды и разочарования
28 апреля 1709 г. Ветч и Никольсон прибыли в Бостон. В колониях закипела подготовка к решающей схватке со старинным врагом. Наибольший энтузиазм известие о предстоящей операции вызвало в Массачусетсе.
9 мая по этому поводу там была выпущена специальная прокламация и объявлен набор волонтеров. Казна колонии закупала для них оружие и амуницию, которая затем переходила в их личное пользование. Офицерам, собирающимся участвовать в кампании, были обещаны торговые привилегии и земельные участки в завоеванных землях. Как и в годы предыдущей войны, религиозные лидеры колонии призывали население к борьбе с «идолопоклонниками из Канады» (такую запись в своем дневнике сделал К. Мэзер).[1123]
Правда, несмотря на все усилия администрации и пуританских проповедников, население в целом оставалось достаточно равнодушным к ее призывам и обещаниям. К 20 мая Дадли с большим трудом удалось набрать 900 бойцов, которые составили два массачусетских полка. Среди добровольцев оказалось немало представителей низших сословий, сервентов и даже бывших заключенных, что вызвало определенную тревогу у состоятельной части жителей. Совету колонии даже была подана петиция с жалобой на «неограниченную свободу, которую присвоили себе наши сервенты <…> которые сами записываются на военную службу».[1124]
Командирами этих полков были назначены сэр Чарлз Хобби и Уильям Тайлер (будущий лейтенант-губернатор колонии). Под их руководством волонтеры приступили к военным занятиям, и спустя два месяца, как отметил С. Ветч, «по строевой, и по огневой подготовке не уступали королевским войскам».[1125]
Массачусетс также выделил продовольствие для отрядов из других колоний. В Бостонской гавани на Ноддлз-айленде стали спешно строить казармы для английских солдат, прибытия которых ожидали в самое ближайшее время.
В мае-июне Ветч и Никольсон совершили поездку по северным и центральным колониям, с тем чтобы проследить, как там идет подготовка к предстоящему «славному предприятию». Более всего их волновала позиция Нью-Йорка, который по плану Ветча должен был сыграть ключевую роль в действиях на южных подступах Канады.
Поскольку эта колония с начала войны практически не участвовала в боевых действиях, придерживаясь по отношению к Новой Франции необъявленного нейтралитета, в Массачусетсе сложилось весьма негативное мнение о ней. Лидеры Новой Англии неоднократно возмущались по поводу эгоистичной, с их точки зрения, позиции Нью-Йорка. Они не раз обвиняли его администрацию в том, что она, заботясь прежде всего о своих торговых интересах, позволяла индейским союзникам французов проходить через ее территорию для нападения на поселения в Новой Англии и снабжала их оружием, которое использовалось против англичан. Более того, по словам Т.Хатчинсона, «порой имущество, награбленное в Нью-Гемпшире, скупали торговцы из Олбани».[1126]
Эти обвинения были справедливы лишь отчасти, или, точнее, это была лишь одна сторона медали. Нью-Йорк действительно не подвергался нападениям, а его коммерсанты поддерживали контакты с французами и со многими индейскими племенами. В то же время Нью-Йорк категорически отказывался признать те изменения, которые произошли в политике Союза пяти племен, и не прекращал попыток вернуть ирокезов в орбиту своего политического влияния. В частности, власти Олбани и лично Петер Скайлер неоднократно пытались склонить ирокезов к выступлению, если не против французов, то хотя бы против их индейских союзников.[1127]
Тревоги Ветча оказались напрасными. Верхушка Нью-Йорка горячо поддержала готовящуюся операцию. Правда, в мае 1709 г. неожиданно скончался губернатор колонии лорд Лавлейс, с которым Ветч познакомился еще во время своего пребывания в Лондоне и который одобрительно отнесся к его идее, однако лейтенант-губернатор Нью-Йорка Ричард Инголдсби, а также Петер Скайлер, Роберт Ливингстон и другие «экспансионисты» активно включились в подготовку. Значительную роль здесь, безусловно, сыграли личные связи Ветча.
Ассамблея Нью-Йорка ассигновала на военные нужды б тыс. фунтов, однако поскольку звонкой монеты в колонии не было, впервые за всю ее историю было решено прибегнуть к выпуску кредитных билетов.
Первоначально предусматривалось, что колониальные войска, действующие на южном направлении, будет возглавлять Лавлейс, однако его неожиданная смерть сделала пост главнокомандующего вакантным. В ходе консультаций Ветча с Р. Инголдсби, губернатором Коннектикута Г. Солтонстоллом и лейтенант-губернатором Пенсильвании Ч. Гукином было принято решение, что этот пост, несмотря на отсутствие у него большого военного опыта, займет Никольсон, а его заместителем будет назначен П. Скайлер.
Участие других колоний в подготовке операции было менее активным. Нью-Джерси и Пенсильвания крайне неохотно выделили требовавшиеся от них суммы, объявив при этом, что это не ассигнования на военные цели, а их дар королеве. Однако в целом, несмотря на определенные проблемы и трения, как отметил X. Пекхэм, «никогда еще сотрудничество северных колоний не было столь слаженным и энергичным».[1128] Г.Л. Осгуд, подчеркивая значение этого события, писал, что «в этом деле необычно большое число колоний было объединено в рамках единого плана взаимодействия. Все приготовления были проведены умело и организованно, и будь эта экспедиция осуществлена вовремя и как следует, она, несомненно, принесла бы результат».[1129]
К середине мая в Нью-Йорке и Олбани были собраны необходимые полторы тысячи солдат (квоты Нью-Джерси и Пенсильвании были покрыты за счет Коннектикута и Массачусетса, выставивших дополнительные отряды). 24 мая эти войска выступили на север. Они поднялись по Гудзону, в верховьях которого было сооружено два небольших форта для хранения провианта и боеприпасов. В середине июня Никольсон прибыл к войскам и сразу же повел их к озеру Джордж, являющемуся южной оконечностью озера Шамплен, где в районе ручья Вуд-Крик был сооружен укрепленный лагерь и начато строительство лодок и каноэ.
Власти Нью-Йорка приложили немало усилий для того, чтобы в экспедиции приняло участие как можно больше индейцев и прежде всего воинов Союза пяти племен. Уполномоченным по индейским делам было поручено «мобилизовать» ирокезов, для чего были выделены значительные средства. Однако, как заметил Ф. Дженнингз, эти планы выглядели внушительными только на бумаге.[1130] Делавары и минисинки категорически отказались участвовать в экспедиции, несмотря на то что англичане угрожали в случае неподчинения натравить на них ирокезов. Что касается последних, то здесь, действуя отчасти посулами, отчасти собственным примером, англичанам удалось уговорить часть воинов Союза пяти племен снова выступить на их стороне. Большое впечатление на ирокезов произвело заявление Эбрехема Скайлера о том, что королева сама поднимает томагавк против французов, и что все английские колонии собираются участвовать в нападении на Канаду. В результате в конце июня к лагерю у Вуд-Крик пришло от 200 до 300 (существуют различные оценки) ирокезских воинов, представлявших все племена лиги, за исключением сенека, которые в тот момент воевали на западе с так называемыми дальними племенами.[1131]
К концу июня основные военные приготовления колоний были закончены. В Бостоне и у Вуд-Крик теперь ждали только известия о прибытии британской эскадры и сигнала к выступлению.
Тем временем во французских колониях события развивались своим чередом. После рейдов 1708 г. Водрёй не предпринимал никаких сколько-нибудь заметных акций против англичан. Правда, губернатор Монреаля К. де Рамзе предлагал собрать все имеющиеся в колонии силы и осуществить серию новых рейдов против Новой Англии. Он даже написал письмо Поншартрену, где отстаивал свою точку зрения, однако поддержки не получил.[1132]
Надо сказать, что определенная пассивность администрации Новой Франции в это время была вызвана не только ограниченностью имеющихся у нее ресурсов и надеждами на то, что ей удастся склонить английские колонии к заключению договора о нейтралитете, но также и тем, что Водрёю постоянно приходилось прилагать значительные усилия для поддержания мира между ирокезами и индейскими союзниками французов и в то же время бороться с английским влиянием среди тех и других. Последняя задача была осложнена еще тем, что из-за кризиса французской мехоторговли и трудностей военного времени Водрёй в отличие от своих предшественников не мог эффективно пользоваться рычагом экономического воздействия на индейцев.
Со своей стороны, англичане стремились вывести племена, обитавшие к югу от Великих озер, из орбиты французского влияния. Используя принцип «разделяй и властвуй», они также пытались по возможности вбить клин между этими племенами и ирокезами, чтобы таким образом снова склонить последних на свою сторону. Осенью 1705 г. Водрёй жаловался Ж. де Поншартрену, что англичане всячески подстрекают ирокезских воинов нападать на оттава.[1133] Чтобы предотвратить конфликт между этими крупными племенами губернатору Новой Франции и его представителям пришлось провести ряд встреч с представителями Лиги.[1134]
Мы не будем вдаваться в перипетии межплеменных отношений, но лишь подчеркнем, что в целом обстановка на южных и западных границах Новой Франции в первое десятилетие XVIII в. оставалась достаточно нестабильной.[1135] Это учитывали и в Париже — летом 1707 г. министр писал Водрёю: «Совершенно очевидно, что в нынешнем неблагоприятном положении Канады ничто не является столь важным, как поддержание мира со всеми индейцами».[1136]
Отношение к англичанам в Версале было иным. В конце 1708 г. Водрёй получил депешу, где ему было приказано активизировать борьбу с ними. Поншартрен писал: «Его Величество недоволен бездействием, в котором Вы остаетесь с такими силами, которые Вы имеете, тем более что это облегчает людям из этой провинции [Массачусетса. — Ю. А.] возможность предпринять что-либо против Акадии. Его Величество желает, чтобы Вы отправили отряды в их страну и также, чтобы Вы использовали первую же возможность, которая Вам представится, чтобы отправиться самому атаковать их в их постах».[1137] Терпящая поражения метрополия пыталась хоть как-то отыграться в колониях, однако не выделяла для этого ни сил, ни средств. Впрочем, ее трудно упрекать за это. После кампании 1708 г. положение Франции и так было чрезвычайно тяжелым, а страшная голодная зима 1708-1709 гг. вообще поставила страну на грань катастрофы.
Власти Новой Франции не успели выполнить распоряжение короля. Известия о военных приготовлениях англичан заставили их начать лихорадочно готовиться к обороне. Особое беспокойство у Водрёя вызывала концентрация неприятельских сил на южных рубежах колонии, а также присутствие в их рядах ирокезов, войны с которыми он боялся больше всего. В июле около полутора тысяч солдат, ополченцев и индейцев под командованием де Рамзе стали выдвигаться навстречу армии Никольсона, надеясь захватить англичан врасплох. Однако на берегу озера Шамплен в районе Пуант-а-ля-Шевлюр французы неожиданно столкнулись с неприятельскими разведчиками. Произошла стычка, и англичане отступили. Однако внезапного нападения не получилось. Между французскими офицерами возникли разногласия. Кроме того, по некоторым данным, индейцы, находившиеся в отряде Рамзе, отказались участвовать в штурме хорошо укрепленного неприятельского лагеря. В итоге было принято решение возвращаться в Монреаль.
Ф. Паркмен подчеркивает, что действия отряда де Рамзе нельзя считать успешными, и делает акцент на тех промахах, которые были допущены французами, которые якобы не смогли ориентироваться в лесу, поддались панике и т.п.[1138] На наш взгляд, в данном случае американский историк не совсем прав, так как, по словам самого Водрёя, цель экспедиции Рамзе состояла в том, чтобы «прощупать врага» и по возможности нанести удар по его коммуникациям и магазинам, не вступая с ним в большое сражение.[1139] При этом губернатор, который по ряду причин отнюдь не симпатизировал Рамзе,[1140] считал его поход вполне удачным.
Тем временем до Квебека стала доходить информация и о концентрации крупных сил в Бостоне, предназначавшихся для атаки на столицу Новой Франции с моря. По словам Водрёя, «все свидетельствовало о том, что вскоре в этой стране начнется очень кровавая война».[1141] По приказу губернатора жители селений, расположенных на берегу реки Св. Лаврентия, стали угонять скот и увозить запасы продовольствия в более удаленные районы страны с тем, чтобы ими не смог воспользоваться неприятель. Сами поселенцы также стали перебираться под защиту городских укреплений, которые, к счастью для французов, еще в начале 1700-х гг. были перестроены учеником Вобана инженером Ж. Левассёром де Нере.
Следует отметить, что в распоряжении администрации Новой Франции в тот момент имелись весьма ограниченные силы. В ноябре 1709 г. Водрёй докладывал в Версаль, что численность всего взрослого мужского населения колонии в возрасте от 15 до 70 лет составляла 3800 человек. Кроме того, в Канаде находилось 200 моряков и 350 солдат отдельных рот, не считая небольшого отряда, охранявшего Детройт. К ним можно было прибавить 500 крещеных индейцев. Всего получалось 4850 мужчин, из которых надо было вычесть полторы тысячи самых юных, самых старых, больных, а также тех, кто должен был остаться охранять женщин, детей и имущество. В итоге оставалось 3350 бойцов, из которых тысяча должна была направиться на защиту Монреаля и южных подступов к Канаде, а оставшиеся 2350 человек могли быть использованы для обороны Квебека.[1142]
В июле в Квебеке началась паника, вызванная слухами о том, что в заливе Св. Лаврентия рыбаки якобы видели множество английских кораблей и слышали канонаду. Как выяснилось, на самом деле за корабли в тумане были приняты скалы, а «выстрелами» оказались звуки, издававшиеся китами.
Чтобы поднять боевой дух населения колонии и союзных индейцев и в то же время заставить неприятеля отвлечь хотя бы часть сил на оборону, Водрёй приказал Эртелю де Рувилю совершить набег на Новую Англию. Прославившийся своей храбростью и жесткостью Эртелю де Рувиль, получивший к тому времени от индейцев прозвище «Великий воин», снова повел свой отряд в окрестности Диарфилда, где было разорено несколько десятков ферм и захвачено до ста пленных.
Летние месяцы 1709 г. английские и французские колонии провели в ожидании, томительном для одних и тревожном для других. В начале августа в Массачусетсе начали проявлять первые признаки беспокойства по этому поводу. 2 августа Ветч писал Сандерленду, что колониальные войска рвутся в бой и «никакая земная случайность не сможет помешать успеху этого славного предприятия, за исключением слишком позднего прибытия флота». Он напоминал, что «здешняя администрация понесла большие расходы, но она пошла на это с радостью, надеясь в скором будущем избавиться от них навсегда». Ветч утверждал, что если эскадра задержится, это станет последним разочарованием для всех колоний Ее Величества, которые столь искренне и беззаветно выполнили ее королевские приказы, и сделает их гораздо более несчастными, чем если бы подобное начинание никогда не было предпринято». В то же время, признавая безвыходность положения колоний, он писал, что им остается лишь «поститься и молиться о скорейшем и благополучном прибытии флота».[1143]
Десять дней спустя Ветч обратился в Лондон с отчаянным призывом: «Я лишь предполагаю поставить вашу светлость в известность, в сколь великой тревоге находятся все верноподданные Ее Величества на этом континенте. Мы молим Господа, дабы флот поспешил».[1144]
С каждым днем ожидания в Массачусетсе все громче звучали голоса недовольных. В первую очередь критике подвергались непомерные расходы, а также размещение солдат в домах поселенцев. Совет колонии все более подозрительно относился к Ветчу и назначенным им офицерам, в то время как сам Ветч не мог ничего предпринять.
Еще более тяжелая ситуация сложилась в лагере у Вуд-Крик. Среди солдат Никольсона началась сильнейшая эпидемия дизентерии.[1145] Скорее всего, ее причиной были летняя жара, нездоровый климат местности и страшная антисанитария, царившая в лагере. В то же время Шарлевуа (который, кстати, вполне мог встречаться с некоторыми участниками этих событий) утверждает, что эпидемия была вызвана тем, что все источники питьевой воды в Вуд-Крик были отравлены индейцами, забросавшими их трупами животных.[1146]
Ситуация прояснилась только 11 октября, когда в Бостоне было получено письмо из Лондона, датированное 27 июля, где говорилось, что «серьезные причины заставили Ее Величество отложить на время задуманную экспедицию в Канаду». При этом колониям предлагалось, если они сочтут возможным, самостоятельно напасть на Пор-Руайяль, чтобы дать хоть какое-то применение собранным ими силам.[1147]
Причины, побудившие правительство метрополии отказаться от задуманного предприятия, с точки зрения политиков того времени, были действительно достаточно весомыми. Антибурбонская коалиция потерпела ряд поражений на Пиренейском полуострове, и войска и корабли, предназначавшиеся для захвата Канады, были направлены в Португалию.
Однако нам важно отметить другое. Как мы помним, английская эскадра, выделенная для участия в операции против Канады, по плану должна была прийти в Бостон в мае, а решение о ее переброске в Португалию было принято в Лондоне лишь 1 июля. Получается, что правительство решило отложить операцию еще весной, однако не удосужилось сообщить об этом колониям. Вышеупомянутое письмо к администрации Новой Англии было написано лишь 4 августа, еще некоторое время оно ждало отправки, а затем больше двух месяцев добиралось до адресатов, так как доставлявший его корабль параллельно выполнял патрульные функции в северной Атлантике.[1148] Вот прекрасный пример отношения великой колониальной державы к своим колониям в целом и к колониальному театру боевых действий, в частности!
14 октября в Рехоботе (сейчас Рехобот-бич, Делавэр) Ветч и Никольсон встретились с губернаторами северных и центральных колоний, чтобы обсудить дальнейшие действия и прежде всего возможность и целесообразность осуществления операции против Пор-Руайяля. В ходе встречи Массачусетс, Нью-Гемпшир, Коннектикут и Род-Айленд единодушно высказались за проведение такой операции, чтобы хоть как-то оправдать средства, затраченные на подготовку к неудавшемуся «славному предприятию».
Однако и здесь возникло непреодолимое препятствие. С точки зрения Ветча, Никольсона и всех остальных колониальных руководителей непременным условием успешного осуществления этой операции было участие в ней хотя бы тех английских военных кораблей, которые в тот момент находились в портах Новой Англии.[1149] Но все английские капитаны (за исключением одного) категорически отказались подчиняться приказам колониальных властей без каких-либо указаний из Лондона.[1150]
В результате находившиеся в Бостоне и в Вуд-Крик войска были распущены, построенный Никольсоном лагерь сожжен, а администрации занялись подсчетом убытков. По сведениям Джеймса Логана, общая сумма затрат колоний составила от 70 до 80 тыс. фунтов.[1151] При этом самые крупные расходы пришлись, естественно, на долю Массачусетса. По данным Совета колонии, они составляли 30 811 фунтов, а вместе с Нью-Гемпширом и Род-Айлендом, за которых фактически тоже платил Массачусетс, — превышали 46 тыс. фунтов.[1152]
По словам Д.Э. Лича, развязка событий 1709 г. для жителей колоний оказалась ушатом холодной воды. Американский историк пишет, что после этого они «начали спрашивать себя, как и почему их родина может столь беззаботно относиться к их чаяниям и жертвам».[1153]
Вполне возможно, что определенная часть колонистов действительно задавалась подобным вопросом, однако для администрации колоний, на наш взгляд, здесь не было ничего удивительного. Как отметил Дж. Л. Ратледж, по поводу событий 1709 г., «это была часть чрезвычайно пренебрежительного отношения к колониям, которое считалось для них вполне подходящим».[1154] Колониальные лидеры, несомненно, хорошо знали об этом отношении метрополии к нуждам колоний, но при этом считали, что поскольку у них нет возможности решить столь важную для них «канадскую проблему» самостоятельно, необходимо действовать в прежнем ключе и искать способ привлечь внимание Лондона к Североамериканскому континенту.
24 октября 1709 г., спустя две недели после получения официального известия об отмене операции, Дадли, Ветч и капитан Муди писали Сандерленду, что жители Массачусетса просят «в следующем году осуществить задуманную Большую экспедицию или хотя бы отдать приказ об организации экспедиции против Пор-Руайяля, как было задумано раньше».[1155] К письму была приложена петиция, адресованная королеве, где руководители колоний «смиреннейше» просили Ее величество обратить на них ее «милостивейшее внимание» и оказать им содействие, «а также воскресить и осуществить намеченное предприятие».[1156]
После 1707 г. Война за испанское наследство в Северной Америке начала приобретать некоторые новые черты. Это было прежде всего связано с определенным изменением позиции Англии по отношению к колониальному театру боевых действий, а также с переменами в межколониальных отношениях.
«Обозрение Канады» — новый английский план действий
Мы уже упоминали о том, что в конце 1706 г. из Бостона в Лондон отправился Семюэл Ветч. Там он стал пропагандировать идею организации экспедиции против Пор-Руайяля и Квебека и полного изгнания французов из Северной Америки. Особенно активно Ветч начал действовать на рубеже 1707-1708 гг., после того как были урегулированы его собственные проблемы, связанные с обвинениями в контрабандной торговле. Планы Ветча были не новы и во многом совпадали с теми проектами, которые выдвигали Корнбери, Дадли, Куэри и их предшественники. Однако Ветч сумел облечь их в привлекательную форму, а главное донести до тех лиц в правительстве, от которых зависело принятие решений по данному вопросу. С точки зрения Ветча, захват Новой Франции должен был стать «славным предприятием», которое следовало осуществить совместными действиями колоний и метрополии.
Ветч утверждал, что французское присутствие на Североамериканском континенте угрожает всем английским колониям и интересам Британской империи в целом. Он указывал, что эта угроза заключается не только в том, что во время войн французы и их индейские союзники нападают на пограничные поселения, грабят, убивают и угоняют в плен их жителей. Наибольшей опасностью он считал то, что французы расширяют свои владения «за спиной Вирджинии, Мэриленда, Пенсильвании и Нью-Йорка» и устанавливают там контроль над индейцами. Особое внимание Ветч уделял Акадии, которая, по его словам, находясь в руках французов, представляла для английских поселенцев такую же опасность, как «Дюнкерк для Англии», прежде всего потому, что служила базой каперов, беспокоящих берега Массачусетса и соседних колоний.[1113]
Ветч выдвинул также ряд интересных соображений, касающихся возможного использования территорий, отвоеванных у французов. В частности, он предлагал организовать заселение Акадии шотландцами, утверждая, что климат этого региона вполне соответствует климату их родины.
В первой половине 1708 г. Ветч заметно преуспел в продвижении идеи «славного предприятия». Его поддержало множество влиятельных лиц, принадлежавших к различным группировкам в правительстве и в колониальных кругах. При этом Ветч сумел во многом преодолеть то подозрительное отношение к Новой Англии, которое было присуще многим английским политикам. Он стремился показать, что колония нуждается в поддержке метрополии, которая, в свою очередь, также получит большие преимущества в случае реализации его проекта.
Ветч подготовил записку, озаглавленную «Обозрение Канады. Французские владения на континенте Америки, кратко рассмотренные, с точки зрения их положения, мощи, торговли и численности населения, и более подробно, с точки зрения того, сколь вредоносными они являются по отношению к британским интересам, а также метод как легко удалить их». В этом документе были очень четко изложены все основные аргументы в пользу завоевания французских владений, а также приводился примерный план действий, необходимых для этого. Кроме того, там приводились важнейшие сведения о политическом, экономическом, военном, географическом положении Канады и Акадии, которые несомненно были собраны Ветчем в ходе его пребывания в Новой Франции осенью 1705 г.[1114]
В начале говорилось о том, что «всякого мыслящего человека, который знает ценность Британской монархии в Америке <…> не может не удивлять то, что нация, столь могущественная в мореплавании, со столь многочисленными подданными, столь преуспевшими в своей торговле, столь покорно позволяет таким беспокойным соседям, как французы, не только мирно располагаться перед ней, но с рассеянной горсткой людей владеть страной протяженностью более четырех тысяч миль и удерживать между собой и морем всю Британскую империю на континенте Америки».
Далее констатировалось, что присутствие французов существенно затрудняет британскую торговлю в Америке, которая терпит огромные убытки, увеличивающиеся с каждым годом; оно также приводит к тому, что корона и вся страна несут значительные расходы на содержание войск и фортов на границах с ними. Ветч возмущенно писал, что большие суммы тратятся на «подкуп аборигенов для обеспечения их дружбы», поскольку англичане по сути «являются данниками этих бесчеловечных дикарей», которым они платят за их расположение и содействие. После этого шло подробное описание французских колоний, имеющихся там укреплений, гарнизонов и т. п. Приводились даже имена офицеров.
По поводу английских колоний говорилось, что больше всего от французов страдают Нью-Йорк и Новая Англия. В первом случае это связано с тем, что французы благодаря своим миссионерам «соблазнили значительную часть Пяти Наций, которые так долго были в союзе с короной». Во втором случае — с рейдами французов и их «диких сообщников», для описания которых Ветч не жалел черной краски. Он предрекал, что «ущерб, расходы и убытки (не говоря уже о варварствах и убийствах многих людей), которые терпят англичане на Североамериканском континенте от французов, населяющих тот же самый континент, ежегодно составляют несколько сот тысяч фунтов? и со временем, поскольку французы станут более многочисленными, они должны стать гораздо больше, ибо по своему расположению окружают и удерживают между собой и морем все английские провинции на этом континенте». Ветч указывал на то, что французы опасны еще и потому, что они в отличие от английских поселенцев «предпочитают добывать свой хлеб войной и охотой», а не сельским хозяйством. Автор записки мрачно шутил, что в один прекрасный момент французы могут заставить англичан найти применение их искусству мореплавания, вынудив их покинуть свои владения.
В заключительной части документа излагался план операции по захвату французских владений, которую Веч называл «великим предприятием, столь выгодным для чести и пользы короны и народа Великобритании и ее империи в Вест-Индии и Северной Америке». Он утверждал, что для этого потребуется не более двух батальонов регулярных войск из Великобритании, содержание которых, за исключением провианта и транспорта, будут стоить не больше, чем если бы они находились в Шотландии. Кроме того, в операции должны были быть задействованы те военные корабли, которые обычно конвоируют торговые суда, направляющиеся в Америку. Эти силы должны были соединиться в Новой Англии с тысячью ее лучших ополченцев и отправиться к Квебеку. Тем временем еще 1500 бойцов из Нью-Йорка, Нью-Джерси и Коннектикута при поддержке индейцев должны были двинуться на Монреаль, чтобы захватить его, или, по крайней мере, отвлечь туда часть французских сил из Квебека.
Ветч считал, что после взятия Квебека и Монреаля все остальные французские поселения легко попадут в руки англичан. Трофеи, захваченные в ходе операции, с лихвой компенсируют все расходы, а, кроме того, реализация этого замысла «даст бессчетные преимущества торговле британцев во всей Америке и в особенности сделает их единственными хозяевами торговли мехами, рыбой и мачтовым лесом на всем континенте, а Ее Величество — единственным сувереном Северной Америки, и сотни наций новых подданных будут полностью подчинены ее законам, когда у них не будет ни католических священников, чтобы отравлять их души, ни других соперничающих монархов, чтобы отвращать их от ее интересов. Канада станет благородной колонией, абсолютно соответствующей законам и духу самой северной из северных Британии».
Эта записка, основное содержание которой мы сочли необходимым изложить, имела очень большое значение. Она свидетельствовала о том, что в англо-американских колониальных кругах в это время уже имелось достаточно четкое представление о специфике французской колониальной экспансии в Северной Америке, а также об ее основных направлениях и о стратегических целях французов. Заметим, что, как мы видели, и в Версале, а в определенной степени и в Квебеке ситуацию, имевшую место в британских владениях, представляли достаточно плохо. По крайней мере, все планы операций по изгнанию англичан с континента, строившиеся во Франции и в Канаде, были явно невыполнимы.
Вместе с тем идея изгнания французов с Североамериканского континента достаточно медленно проникала в высшие эшелоны британской политической элиты. Прежде чем получить одобрение королевы и ее министров, Ветч со своим «Обозрением Канады» прошел через различные правительственные инстанции, далеко не везде встречая поддержку. 15 июня 1708 г. записка была передана государственному секретарю Южного департамента графу Ч. Сандерленду. Однако никакой реакции с его стороны не последовало (он даже не передал ее для рассмотрения в Совет по торговле). Это было связано с тем, что Сандерленд безоговорочно поддерживал линию Мальборо и той части вигов, которые считали, что для Англии главной целью войны является максимальное ослабление могущества Франции, которое может быть достигнуто лишь путем нанесения ударов непосредственно по французской территории. Вплоть до 1707 г. кабинет выступал категорически против отвлечения не только сухопутных, но и военно-морских сил Великобритании с Европейского театра боевых действий. Эта точка зрения была блестяще изложена в памфлете Дж. Аддисона, в то время занимавшего пост помощника государственного секретаря, «Современное состояние войны», который был опубликован в конце 1707 г.[1115]
Однако подобная стратегия имела свою обратную сторону. С началом войны французские каперы повели активную охоту за торговыми и рыболовными судами своих противников в Атлантике, а также неоднократно совершали налеты на английские, голландские, португальские колонии. Кроме того, англичане в целом не смогли помешать имевшей огромное значение для обеих бурбонских монархий доставке драгоценных металлов из Испанской Америки, которая осуществлялась под прикрытием французского флота. В ходе осенней сессии 1707 г. этот аспект правительственного курса подвергся критике со стороны палаты общин. Правительство было вынуждено дать обещание скорректировать свою политику и уделить больше внимания колониальным сюжетам.
Что касается Ветча, то после почти полутора месяцев ожидания он сам обратился к членам Совета по торговле (27 июля 1708 г.). Последние не стали выносить какого-либо решения и передали дело государственному секретарю. Вполне возможно, что если бы «Обозрение Канады» снова попало к Сандерленду, то оно было бы положено под сукно. Однако в тот момент Сандерленд отсутствовал, и его функции временно исполнял его коллега государственный секретарь Северного департамента Генри Бой л. Последний заинтересовался проектом и в августе 1708 г. попросил Совет по торговле рассмотреть его еще раз.
Ветч принимал самое активное участие в дискуссиях, происходивших в Совете. В это время его ближайшим сподвижником и единомышленником стал опытнейший администратор Френсис Никольсон, находившийся в то время в Лондоне. Никольсон, как мы уже упоминали, был активным сторонником расширения британской экспансии в Северной Америке и изгнания французов с континента.
После провала двух экспедиций против Пор-Руайяля правящие круги Новой Англии также стали забрасывать Лондон всевозможными просьбами о помощи в борьбе с французами. В конце 1707 г. Дадли направил Совету по торговле «Записку, касающуюся французских поселений в Америке», где говорил о необходимости прислать в колонии две тысячи солдат и пять-iнесть фрегатов для нанесения решающего удара по Новой Франции. Дадли повторял (точнее, предвосхищал) многие аргументы Ветча, однако основной упор делал не столько на выгодах, которые может получить Англия от завоевания Канады, сколько на описании угрозы североамериканским владениям Лондона, исходящей от французов и их индейских союзников. Дадли явно преувеличивал мощь Новой Франции, но в то же время верно отметил, что «недавние открытия и торговля французов на реке Миссисипи <…> позволяют окружить все английские колонии от Новой Англии до Вирджинии», что, безусловно, имело бы для них самые негативные последствия.[1116] В начале 1708 г. агент Нью-Гемпшира в Лондоне Джордж Воан убеждал Совет в том, что «единственный действенный способ обеспечить мир — это вырвать французов с корнем из Канады и Пор-Руайяля, двух гнезд, которые они свили на Американском континенте за спиной англичан».[1117] Заклятый враг Дадли — Коттон Мэзер в 1708 г. также поддержал идею нападения на Канаду.[1118]
Помимо вышеуказанных обстоятельств такое единодушие было связано с тем, что после английских атак на Пор-Руайяль французы вновь обратились к испытанной тактике пограничных рейдов. В конце августа 1708 г. Ж.-Б. де Сент-Урс Дешайон и Ж.-Б. Эртель де Рувиль начали готовить нападение на Портсмут. Однако союзные индейцы не смогли присоединиться к их отряду из-за свирепствовавшей среди них в тот момент эпидемии оспы (по другой версии, здесь не обошлось без интриг англичан); и поэтому они предпочли не рисковать и вместо этого достаточно хорошо укрепленного пункта атаковать какое-нибудь небольшое поселение. В результате их жертвой стала деревня Хейверхил на реке Мерримак (сейчас штат Массачусетс), расположенная в 30 милях от Бостона. Большая часть ее жителей была захвачена в плен и уведена в Канаду. Появление французского отряда в самом сердце Новой Англии вызвало шок в колонии. Вдогонку Рувилю и Дешайону был послан отряд капитана Эйера. Ему удалось настичь французов, продвигавшихся достаточно медленно из-за большого обоза, однако нападение было отбито, и французы со всей своей добычей благополучно вернулись в Квебек.
В то же время активизировалась деятельность французских каперов, базировавшихся в акадийских гаванях. Администрация Акадии установила со многими из них прочные контакты, что позволяло снабжать колонию, практически лишенную какой-либо поддержки со стороны метрополии, необходимыми европейскими товарами. Пор-Руайяль часто посещал знаменитый Пьер Морпен, прославившийся своими дерзкими операциями на Антильских островах, уже известный нам капитан Батист, а также Рикор, Делакруа, Робино и др. Силы каперов были столь внушительны, что в декабре 1707 г. Сюберказ даже выдвинул идею организовать с их помощью налет на какое-нибудь небольшое прибрежное поселение в Новой Англии.[1119] Кроме того, губернатор, а вслед за ним и некоторые другие акадийцы также начали снаряжать и вооружать небольшие суда, которые нападали на английских рыбаков, продолжавших заниматься промыслом у берегов Акадии.
Все это, несомненно, подогревало антифранцузские настроения в Новой Англии. В то же время администрация и общественность этих колоний все более четко осознавала, что самостоятельно они не могут сколько-нибудь существенно повлиять на ситуацию на континенте. По сравнению с 1690 г. позиция Массачусетса и его ближайших соседей кардинально изменилась. Экспедиции Фипса, помимо всего прочего, были призваны продемонстрировать Лондону не только лояльность Новой Англии королю Вильгельму и ее преданность интересам метрополии, но также ее самостоятельность и самодостаточность. Теперь, после провалов 1704 и 1707 гг., Массачусетс взывал к британскому правительству, подчеркивая свою беспомощность и зависимость от Лондона.
20 октября 1708 г. Палата представителей колонии и бостонская администрация обратились к королеве с петицией, которую можно рассматривать как квинтэссенцию настроений, господствовавших в тот момент среди верхушки колониального общества и представлявших собой разительный контраст с тем, что происходило в Массачусетсе менее чем двумя десятилетиями раньше. Анну умоляли обратить на них ее «королевское внимание» и спасти ее несчастных подданных от атак французских каперов и ужасных набегов на пограничные поселения. В петиции подчеркивалось, что «эта провинция Вашего Величества [Массачусетс. — Ю. А.] и провинция Нью-Гемпшир являются барьером, который отделяет другие колонии от сильного врага». По поводу Пор-Руайяля авторы петиции заявляли следующее: «Для нас он является Дюнкерком, он расположен столь удачно и удобно, что может препятствовать всякому плаванию отсюда на восток и обратно; он также является вместилищем каперов, которые могут быстро выскакивать оттуда, чтобы охотиться за призами, а также беспокоить наших рыбаков, в чем мы не раз имели возможность убедиться». Колонисты просили монарха «силами королевских войск напасть на эту страну и вырвать ее из рук французов».[1120]
Однако, как мы видели, принятие каких-либо решений британским правительством зависело от ряда факторов, среди которых пожелания колоний отнюдь не являлись первостепенными. Самым важным было то, что в середине — второй половине 1708 г. определенная часть правительства стала склоняться к мысли о необходимости проведения какой-либо крупной операции в колониях. При этом речь ни в коем случае не шла о резкой смене курса, но лишь о его некой диверсификации. Основным театром боевых действий оставалась Фландрия, где войска Мальборо уже одержали ряд крупных побед над французами. После битвы при Ауденарде (11 июля 1708 г.) перед союзными армиями, казалось, был открыт путь во Францию. Англичане также укрепили свои позиции в Средиземном море. Другое дело, что, находясь в целом в достаточно благоприятном положении, кабинет мог себе позволить роскошь выделить силы и средства для действий на второстепенном направлении.
Это подтверждает и тот факт, что вигские министры и чиновники под разными предлогами отклонили все остальные проекты, касающиеся организации экспедиций против испанских и/или французских колоний, поступавшие в правительственные канцелярии в течение 1707-1708 гг. (некоторые из них, относящиеся к Ньюфаундленду, мы еще будем рассматривать). Среди них имелись такие, которые были не менее интересными, проработанными, а главное выгодными, чем «Обозрение Канады» (например, проект Томаса Икинза). Нам представляется, что Ветч добился рассмотрения и принятия своего плана не только благодаря достоинствам последнего (хотя это тоже сыграло немаловажную роль), но также с помощью своих личных связей, а отчасти и в силу определенного стечения обстоятельств.
Среди объективных моментов, наряду с вышеупомянутым стремлением кабинета к расширению сферы боевых действий (в том числе и для успокоения общественного мнения страны), важную роль играло и то, что это был удар пусть по «Новой», но все-таки Франции. Кроме морального, это имело и вполне материальное значение, а также политический смысл. Крупная операция против заморских владений Испании могла бы иметь неблагоприятные последствия для отношений Лондона с Австрией, так как в данном случае получалось, что англичане посягают на владения «Карла III» (Габсбургского претендента на испанский престол). В этом смысле гораздо «спокойнее» и выгоднее было нападать на собственно французские владения, которые можно было удержать после успешного окончания войны, тогда как испанские пришлось бы отдать их законному хозяину. Кроме того, операция против Канады была сравнительно дешевой (в значительной степени благодаря активному участию колоний), и в ее проведении были заинтересованы достаточно широкие круги по обе стороны Атлантики.
В пользу Ветча сыграло и то обстоятельство, что «Обозрение Канады» имело определенную прошотландскую направленность (Ветч предлагал отвести отвоеванные у французов территории для шотландской колонизации). Дело в том, что весной 1708 г. французы, продолжавшие оказывать поддержку Якову III («Старому претенденту»), предприняли попытку осуществить высадку группы его сторонников в Шотландии, где те надеялись поднять мятеж, используя недовольство части населения принятым в 1707 г. актом об объединении с Англией. Хотя эта операция закончилась неудачей, она вызвала тревогу в Лондоне. В этой ситуации правительство считало необходимым предпринять какие-то действия, которые свидетельствовали бы о единстве интересов Англии и Шотландии и были бы выгодны жителям обеих стран. Поэтому активно пропагандировавшаяся Ветчем идея шотландской колонизации завоеванных у французов территорий и участия шотландцев в освоении Североамериканского континента пришлась как нельзя кстати.
В начале ноября 1708 г. Совет по торговле предложил Ветчу разработать детальный план операции против Канады. Уже 17 ноября этот документ был представлен на обсуждение. Ветч утверждал, что Массачусетс, Нью-Гемпшир и Род-Айленд вполне могут выставить тысячу ополченцев, снабдить их провиантом и обеспечить их доставку в район Ньюфаундленда, где они должны были соединиться с силами, отправленными из метрополии. По его мнению, военные приготовления колоний Новой Англии было вполне реально завершить к концу апреля 1709 г. К этому же времени силы центральных колоний должны были собраться в Олбани для марша на Монреаль. Предполагалось, что в боевых действиях на этом участке будет задействовано 1500 солдат и ополченцев (350 человек из Коннектикута, 200 — из Нью-Джерси, 100 — из Пенсильвании, а остальные 850 — из Нью-Йорка, включая знаменитые четыре роты регулярных войск). Ветч также разработал вопросы, касающиеся снабжения войск, назначения командиров и т. п. Особое внимание он уделил вопросу, касающемуся размещения гарнизонов в захваченных фортах и поселениях, с тем, чтобы предотвратить возможные попытки французов отбить их.[1121]
1 декабря 1708 г. одобрение Совета по торговле было получено, после чего в течение декабря вопрос об операции против французских владений в Северной Америке был рассмотрен и одобрен Тайным советом. В конце февраля 1709 г. Ветч получил королевские инструкции, где он назначался «полковником <…> и первым помощником того британского офицера, который будет назначен главнокомандующим» экспедиционными силами. Ему было поручено отправиться в Массачусетс и координировать подготовку к операции в колониях, которую нужно было завершить к середине мая, когда в Америку должна была прийти английская эскадра. В случае успешного проведения запланированной акции Ветч должен был стать губернатором Канады.[1122]
Правительство планировало выделить для завоевания Новой Франции пять армейских полков. Общая численность британских сил в Северной Америке должна была составить около 4 тыс. солдат и моряков.
Значение этого решения (несмотря на то что оно не было выполнено), на наш взгляд, очень велико. Впервые за всю историю колониальных войн в Северной Америке правительство Великобритании было готово перебросить значительный контингент регулярных войск за океан для проведения совместно с колониальной милицией и индейцами крупномасштабной операции против французов!
Воодушевленный своим успехом Ветч смотрел еще дальше. Незадолго до своего отъезда из Англии он разработал план дальнейших действий, которые следовало осуществить после завершения «славного предприятия». С его точки зрения, покорив Канаду, англоамериканские войска, усиленные подкреплениями из Вирджинии и Мэриленда, могли бы совместно с милицией из обеих Каролин напасть на Сан-Аугустин — основной опорный пункт испанцев во Флориде. После этого они должны были отправиться на Багамы, а в следующем (т. е. 1710 г.), соединившись с резервами из Нью-Йорка и из метрополии, атаковать Картахену или Порто-Белло. Однако английские министра не разделяли его энтузиазма.
Надежды и разочарования
28 апреля 1709 г. Ветч и Никольсон прибыли в Бостон. В колониях закипела подготовка к решающей схватке со старинным врагом. Наибольший энтузиазм известие о предстоящей операции вызвало в Массачусетсе.
9 мая по этому поводу там была выпущена специальная прокламация и объявлен набор волонтеров. Казна колонии закупала для них оружие и амуницию, которая затем переходила в их личное пользование. Офицерам, собирающимся участвовать в кампании, были обещаны торговые привилегии и земельные участки в завоеванных землях. Как и в годы предыдущей войны, религиозные лидеры колонии призывали население к борьбе с «идолопоклонниками из Канады» (такую запись в своем дневнике сделал К. Мэзер).[1123]
Правда, несмотря на все усилия администрации и пуританских проповедников, население в целом оставалось достаточно равнодушным к ее призывам и обещаниям. К 20 мая Дадли с большим трудом удалось набрать 900 бойцов, которые составили два массачусетских полка. Среди добровольцев оказалось немало представителей низших сословий, сервентов и даже бывших заключенных, что вызвало определенную тревогу у состоятельной части жителей. Совету колонии даже была подана петиция с жалобой на «неограниченную свободу, которую присвоили себе наши сервенты <…> которые сами записываются на военную службу».[1124]
Командирами этих полков были назначены сэр Чарлз Хобби и Уильям Тайлер (будущий лейтенант-губернатор колонии). Под их руководством волонтеры приступили к военным занятиям, и спустя два месяца, как отметил С. Ветч, «по строевой, и по огневой подготовке не уступали королевским войскам».[1125]
Массачусетс также выделил продовольствие для отрядов из других колоний. В Бостонской гавани на Ноддлз-айленде стали спешно строить казармы для английских солдат, прибытия которых ожидали в самое ближайшее время.
В мае-июне Ветч и Никольсон совершили поездку по северным и центральным колониям, с тем чтобы проследить, как там идет подготовка к предстоящему «славному предприятию». Более всего их волновала позиция Нью-Йорка, который по плану Ветча должен был сыграть ключевую роль в действиях на южных подступах Канады.
Поскольку эта колония с начала войны практически не участвовала в боевых действиях, придерживаясь по отношению к Новой Франции необъявленного нейтралитета, в Массачусетсе сложилось весьма негативное мнение о ней. Лидеры Новой Англии неоднократно возмущались по поводу эгоистичной, с их точки зрения, позиции Нью-Йорка. Они не раз обвиняли его администрацию в том, что она, заботясь прежде всего о своих торговых интересах, позволяла индейским союзникам французов проходить через ее территорию для нападения на поселения в Новой Англии и снабжала их оружием, которое использовалось против англичан. Более того, по словам Т.Хатчинсона, «порой имущество, награбленное в Нью-Гемпшире, скупали торговцы из Олбани».[1126]
Эти обвинения были справедливы лишь отчасти, или, точнее, это была лишь одна сторона медали. Нью-Йорк действительно не подвергался нападениям, а его коммерсанты поддерживали контакты с французами и со многими индейскими племенами. В то же время Нью-Йорк категорически отказывался признать те изменения, которые произошли в политике Союза пяти племен, и не прекращал попыток вернуть ирокезов в орбиту своего политического влияния. В частности, власти Олбани и лично Петер Скайлер неоднократно пытались склонить ирокезов к выступлению, если не против французов, то хотя бы против их индейских союзников.[1127]
Тревоги Ветча оказались напрасными. Верхушка Нью-Йорка горячо поддержала готовящуюся операцию. Правда, в мае 1709 г. неожиданно скончался губернатор колонии лорд Лавлейс, с которым Ветч познакомился еще во время своего пребывания в Лондоне и который одобрительно отнесся к его идее, однако лейтенант-губернатор Нью-Йорка Ричард Инголдсби, а также Петер Скайлер, Роберт Ливингстон и другие «экспансионисты» активно включились в подготовку. Значительную роль здесь, безусловно, сыграли личные связи Ветча.
Ассамблея Нью-Йорка ассигновала на военные нужды б тыс. фунтов, однако поскольку звонкой монеты в колонии не было, впервые за всю ее историю было решено прибегнуть к выпуску кредитных билетов.
Первоначально предусматривалось, что колониальные войска, действующие на южном направлении, будет возглавлять Лавлейс, однако его неожиданная смерть сделала пост главнокомандующего вакантным. В ходе консультаций Ветча с Р. Инголдсби, губернатором Коннектикута Г. Солтонстоллом и лейтенант-губернатором Пенсильвании Ч. Гукином было принято решение, что этот пост, несмотря на отсутствие у него большого военного опыта, займет Никольсон, а его заместителем будет назначен П. Скайлер.
Участие других колоний в подготовке операции было менее активным. Нью-Джерси и Пенсильвания крайне неохотно выделили требовавшиеся от них суммы, объявив при этом, что это не ассигнования на военные цели, а их дар королеве. Однако в целом, несмотря на определенные проблемы и трения, как отметил X. Пекхэм, «никогда еще сотрудничество северных колоний не было столь слаженным и энергичным».[1128] Г.Л. Осгуд, подчеркивая значение этого события, писал, что «в этом деле необычно большое число колоний было объединено в рамках единого плана взаимодействия. Все приготовления были проведены умело и организованно, и будь эта экспедиция осуществлена вовремя и как следует, она, несомненно, принесла бы результат».[1129]
К середине мая в Нью-Йорке и Олбани были собраны необходимые полторы тысячи солдат (квоты Нью-Джерси и Пенсильвании были покрыты за счет Коннектикута и Массачусетса, выставивших дополнительные отряды). 24 мая эти войска выступили на север. Они поднялись по Гудзону, в верховьях которого было сооружено два небольших форта для хранения провианта и боеприпасов. В середине июня Никольсон прибыл к войскам и сразу же повел их к озеру Джордж, являющемуся южной оконечностью озера Шамплен, где в районе ручья Вуд-Крик был сооружен укрепленный лагерь и начато строительство лодок и каноэ.
Власти Нью-Йорка приложили немало усилий для того, чтобы в экспедиции приняло участие как можно больше индейцев и прежде всего воинов Союза пяти племен. Уполномоченным по индейским делам было поручено «мобилизовать» ирокезов, для чего были выделены значительные средства. Однако, как заметил Ф. Дженнингз, эти планы выглядели внушительными только на бумаге.[1130] Делавары и минисинки категорически отказались участвовать в экспедиции, несмотря на то что англичане угрожали в случае неподчинения натравить на них ирокезов. Что касается последних, то здесь, действуя отчасти посулами, отчасти собственным примером, англичанам удалось уговорить часть воинов Союза пяти племен снова выступить на их стороне. Большое впечатление на ирокезов произвело заявление Эбрехема Скайлера о том, что королева сама поднимает томагавк против французов, и что все английские колонии собираются участвовать в нападении на Канаду. В результате в конце июня к лагерю у Вуд-Крик пришло от 200 до 300 (существуют различные оценки) ирокезских воинов, представлявших все племена лиги, за исключением сенека, которые в тот момент воевали на западе с так называемыми дальними племенами.[1131]
К концу июня основные военные приготовления колоний были закончены. В Бостоне и у Вуд-Крик теперь ждали только известия о прибытии британской эскадры и сигнала к выступлению.
Тем временем во французских колониях события развивались своим чередом. После рейдов 1708 г. Водрёй не предпринимал никаких сколько-нибудь заметных акций против англичан. Правда, губернатор Монреаля К. де Рамзе предлагал собрать все имеющиеся в колонии силы и осуществить серию новых рейдов против Новой Англии. Он даже написал письмо Поншартрену, где отстаивал свою точку зрения, однако поддержки не получил.[1132]
Надо сказать, что определенная пассивность администрации Новой Франции в это время была вызвана не только ограниченностью имеющихся у нее ресурсов и надеждами на то, что ей удастся склонить английские колонии к заключению договора о нейтралитете, но также и тем, что Водрёю постоянно приходилось прилагать значительные усилия для поддержания мира между ирокезами и индейскими союзниками французов и в то же время бороться с английским влиянием среди тех и других. Последняя задача была осложнена еще тем, что из-за кризиса французской мехоторговли и трудностей военного времени Водрёй в отличие от своих предшественников не мог эффективно пользоваться рычагом экономического воздействия на индейцев.
Со своей стороны, англичане стремились вывести племена, обитавшие к югу от Великих озер, из орбиты французского влияния. Используя принцип «разделяй и властвуй», они также пытались по возможности вбить клин между этими племенами и ирокезами, чтобы таким образом снова склонить последних на свою сторону. Осенью 1705 г. Водрёй жаловался Ж. де Поншартрену, что англичане всячески подстрекают ирокезских воинов нападать на оттава.[1133] Чтобы предотвратить конфликт между этими крупными племенами губернатору Новой Франции и его представителям пришлось провести ряд встреч с представителями Лиги.[1134]
Мы не будем вдаваться в перипетии межплеменных отношений, но лишь подчеркнем, что в целом обстановка на южных и западных границах Новой Франции в первое десятилетие XVIII в. оставалась достаточно нестабильной.[1135] Это учитывали и в Париже — летом 1707 г. министр писал Водрёю: «Совершенно очевидно, что в нынешнем неблагоприятном положении Канады ничто не является столь важным, как поддержание мира со всеми индейцами».[1136]
Отношение к англичанам в Версале было иным. В конце 1708 г. Водрёй получил депешу, где ему было приказано активизировать борьбу с ними. Поншартрен писал: «Его Величество недоволен бездействием, в котором Вы остаетесь с такими силами, которые Вы имеете, тем более что это облегчает людям из этой провинции [Массачусетса. — Ю. А.] возможность предпринять что-либо против Акадии. Его Величество желает, чтобы Вы отправили отряды в их страну и также, чтобы Вы использовали первую же возможность, которая Вам представится, чтобы отправиться самому атаковать их в их постах».[1137] Терпящая поражения метрополия пыталась хоть как-то отыграться в колониях, однако не выделяла для этого ни сил, ни средств. Впрочем, ее трудно упрекать за это. После кампании 1708 г. положение Франции и так было чрезвычайно тяжелым, а страшная голодная зима 1708-1709 гг. вообще поставила страну на грань катастрофы.
Власти Новой Франции не успели выполнить распоряжение короля. Известия о военных приготовлениях англичан заставили их начать лихорадочно готовиться к обороне. Особое беспокойство у Водрёя вызывала концентрация неприятельских сил на южных рубежах колонии, а также присутствие в их рядах ирокезов, войны с которыми он боялся больше всего. В июле около полутора тысяч солдат, ополченцев и индейцев под командованием де Рамзе стали выдвигаться навстречу армии Никольсона, надеясь захватить англичан врасплох. Однако на берегу озера Шамплен в районе Пуант-а-ля-Шевлюр французы неожиданно столкнулись с неприятельскими разведчиками. Произошла стычка, и англичане отступили. Однако внезапного нападения не получилось. Между французскими офицерами возникли разногласия. Кроме того, по некоторым данным, индейцы, находившиеся в отряде Рамзе, отказались участвовать в штурме хорошо укрепленного неприятельского лагеря. В итоге было принято решение возвращаться в Монреаль.
Ф. Паркмен подчеркивает, что действия отряда де Рамзе нельзя считать успешными, и делает акцент на тех промахах, которые были допущены французами, которые якобы не смогли ориентироваться в лесу, поддались панике и т.п.[1138] На наш взгляд, в данном случае американский историк не совсем прав, так как, по словам самого Водрёя, цель экспедиции Рамзе состояла в том, чтобы «прощупать врага» и по возможности нанести удар по его коммуникациям и магазинам, не вступая с ним в большое сражение.[1139] При этом губернатор, который по ряду причин отнюдь не симпатизировал Рамзе,[1140] считал его поход вполне удачным.
Тем временем до Квебека стала доходить информация и о концентрации крупных сил в Бостоне, предназначавшихся для атаки на столицу Новой Франции с моря. По словам Водрёя, «все свидетельствовало о том, что вскоре в этой стране начнется очень кровавая война».[1141] По приказу губернатора жители селений, расположенных на берегу реки Св. Лаврентия, стали угонять скот и увозить запасы продовольствия в более удаленные районы страны с тем, чтобы ими не смог воспользоваться неприятель. Сами поселенцы также стали перебираться под защиту городских укреплений, которые, к счастью для французов, еще в начале 1700-х гг. были перестроены учеником Вобана инженером Ж. Левассёром де Нере.
Следует отметить, что в распоряжении администрации Новой Франции в тот момент имелись весьма ограниченные силы. В ноябре 1709 г. Водрёй докладывал в Версаль, что численность всего взрослого мужского населения колонии в возрасте от 15 до 70 лет составляла 3800 человек. Кроме того, в Канаде находилось 200 моряков и 350 солдат отдельных рот, не считая небольшого отряда, охранявшего Детройт. К ним можно было прибавить 500 крещеных индейцев. Всего получалось 4850 мужчин, из которых надо было вычесть полторы тысячи самых юных, самых старых, больных, а также тех, кто должен был остаться охранять женщин, детей и имущество. В итоге оставалось 3350 бойцов, из которых тысяча должна была направиться на защиту Монреаля и южных подступов к Канаде, а оставшиеся 2350 человек могли быть использованы для обороны Квебека.[1142]
В июле в Квебеке началась паника, вызванная слухами о том, что в заливе Св. Лаврентия рыбаки якобы видели множество английских кораблей и слышали канонаду. Как выяснилось, на самом деле за корабли в тумане были приняты скалы, а «выстрелами» оказались звуки, издававшиеся китами.
Чтобы поднять боевой дух населения колонии и союзных индейцев и в то же время заставить неприятеля отвлечь хотя бы часть сил на оборону, Водрёй приказал Эртелю де Рувилю совершить набег на Новую Англию. Прославившийся своей храбростью и жесткостью Эртелю де Рувиль, получивший к тому времени от индейцев прозвище «Великий воин», снова повел свой отряд в окрестности Диарфилда, где было разорено несколько десятков ферм и захвачено до ста пленных.
Летние месяцы 1709 г. английские и французские колонии провели в ожидании, томительном для одних и тревожном для других. В начале августа в Массачусетсе начали проявлять первые признаки беспокойства по этому поводу. 2 августа Ветч писал Сандерленду, что колониальные войска рвутся в бой и «никакая земная случайность не сможет помешать успеху этого славного предприятия, за исключением слишком позднего прибытия флота». Он напоминал, что «здешняя администрация понесла большие расходы, но она пошла на это с радостью, надеясь в скором будущем избавиться от них навсегда». Ветч утверждал, что если эскадра задержится, это станет последним разочарованием для всех колоний Ее Величества, которые столь искренне и беззаветно выполнили ее королевские приказы, и сделает их гораздо более несчастными, чем если бы подобное начинание никогда не было предпринято». В то же время, признавая безвыходность положения колоний, он писал, что им остается лишь «поститься и молиться о скорейшем и благополучном прибытии флота».[1143]
Десять дней спустя Ветч обратился в Лондон с отчаянным призывом: «Я лишь предполагаю поставить вашу светлость в известность, в сколь великой тревоге находятся все верноподданные Ее Величества на этом континенте. Мы молим Господа, дабы флот поспешил».[1144]
С каждым днем ожидания в Массачусетсе все громче звучали голоса недовольных. В первую очередь критике подвергались непомерные расходы, а также размещение солдат в домах поселенцев. Совет колонии все более подозрительно относился к Ветчу и назначенным им офицерам, в то время как сам Ветч не мог ничего предпринять.
Еще более тяжелая ситуация сложилась в лагере у Вуд-Крик. Среди солдат Никольсона началась сильнейшая эпидемия дизентерии.[1145] Скорее всего, ее причиной были летняя жара, нездоровый климат местности и страшная антисанитария, царившая в лагере. В то же время Шарлевуа (который, кстати, вполне мог встречаться с некоторыми участниками этих событий) утверждает, что эпидемия была вызвана тем, что все источники питьевой воды в Вуд-Крик были отравлены индейцами, забросавшими их трупами животных.[1146]
Ситуация прояснилась только 11 октября, когда в Бостоне было получено письмо из Лондона, датированное 27 июля, где говорилось, что «серьезные причины заставили Ее Величество отложить на время задуманную экспедицию в Канаду». При этом колониям предлагалось, если они сочтут возможным, самостоятельно напасть на Пор-Руайяль, чтобы дать хоть какое-то применение собранным ими силам.[1147]
Причины, побудившие правительство метрополии отказаться от задуманного предприятия, с точки зрения политиков того времени, были действительно достаточно весомыми. Антибурбонская коалиция потерпела ряд поражений на Пиренейском полуострове, и войска и корабли, предназначавшиеся для захвата Канады, были направлены в Португалию.
Однако нам важно отметить другое. Как мы помним, английская эскадра, выделенная для участия в операции против Канады, по плану должна была прийти в Бостон в мае, а решение о ее переброске в Португалию было принято в Лондоне лишь 1 июля. Получается, что правительство решило отложить операцию еще весной, однако не удосужилось сообщить об этом колониям. Вышеупомянутое письмо к администрации Новой Англии было написано лишь 4 августа, еще некоторое время оно ждало отправки, а затем больше двух месяцев добиралось до адресатов, так как доставлявший его корабль параллельно выполнял патрульные функции в северной Атлантике.[1148] Вот прекрасный пример отношения великой колониальной державы к своим колониям в целом и к колониальному театру боевых действий, в частности!
14 октября в Рехоботе (сейчас Рехобот-бич, Делавэр) Ветч и Никольсон встретились с губернаторами северных и центральных колоний, чтобы обсудить дальнейшие действия и прежде всего возможность и целесообразность осуществления операции против Пор-Руайяля. В ходе встречи Массачусетс, Нью-Гемпшир, Коннектикут и Род-Айленд единодушно высказались за проведение такой операции, чтобы хоть как-то оправдать средства, затраченные на подготовку к неудавшемуся «славному предприятию».
Однако и здесь возникло непреодолимое препятствие. С точки зрения Ветча, Никольсона и всех остальных колониальных руководителей непременным условием успешного осуществления этой операции было участие в ней хотя бы тех английских военных кораблей, которые в тот момент находились в портах Новой Англии.[1149] Но все английские капитаны (за исключением одного) категорически отказались подчиняться приказам колониальных властей без каких-либо указаний из Лондона.[1150]
В результате находившиеся в Бостоне и в Вуд-Крик войска были распущены, построенный Никольсоном лагерь сожжен, а администрации занялись подсчетом убытков. По сведениям Джеймса Логана, общая сумма затрат колоний составила от 70 до 80 тыс. фунтов.[1151] При этом самые крупные расходы пришлись, естественно, на долю Массачусетса. По данным Совета колонии, они составляли 30 811 фунтов, а вместе с Нью-Гемпширом и Род-Айлендом, за которых фактически тоже платил Массачусетс, — превышали 46 тыс. фунтов.[1152]
По словам Д.Э. Лича, развязка событий 1709 г. для жителей колоний оказалась ушатом холодной воды. Американский историк пишет, что после этого они «начали спрашивать себя, как и почему их родина может столь беззаботно относиться к их чаяниям и жертвам».[1153]
Вполне возможно, что определенная часть колонистов действительно задавалась подобным вопросом, однако для администрации колоний, на наш взгляд, здесь не было ничего удивительного. Как отметил Дж. Л. Ратледж, по поводу событий 1709 г., «это была часть чрезвычайно пренебрежительного отношения к колониям, которое считалось для них вполне подходящим».[1154] Колониальные лидеры, несомненно, хорошо знали об этом отношении метрополии к нуждам колоний, но при этом считали, что поскольку у них нет возможности решить столь важную для них «канадскую проблему» самостоятельно, необходимо действовать в прежнем ключе и искать способ привлечь внимание Лондона к Североамериканскому континенту.
24 октября 1709 г., спустя две недели после получения официального известия об отмене операции, Дадли, Ветч и капитан Муди писали Сандерленду, что жители Массачусетса просят «в следующем году осуществить задуманную Большую экспедицию или хотя бы отдать приказ об организации экспедиции против Пор-Руайяля, как было задумано раньше».[1155] К письму была приложена петиция, адресованная королеве, где руководители колоний «смиреннейше» просили Ее величество обратить на них ее «милостивейшее внимание» и оказать им содействие, «а также воскресить и осуществить намеченное предприятие».[1156]
Глава 4.
ВТОРОЙ ЭТАП ВОЙНЫ: НОВАЯ ТАКТИКА ИЛИ НОВАЯ СТРАТЕГИЯ?
Хотя события 1709 г. принесли жителям английских колоний сильное разочарование, они вовсе не собирались отказываться от своих замыслов и продолжали оказывать давление на метрополию, позиция которой также видоизменялась (пусть и незначительно, но все же в нужном им ключе). В то же время французы, не имея возможности добиться каких-либо значительных результатов силой оружия, решили прибегнуть к интриге, надеясь расколоть ряды своего противника. Борьба в Северной Америке явно меняла свой характер.
Падение Пор-Руайяля
Пока английские колонии готовились к «славному предприятию» и ждали прибытия кораблей и солдат из метрополии, французы в Акадии продолжали придерживаться своей традиционной тактики малой войны, основной ударной силой в которой были их верные союзники абенаки и каперы, базировавшиеся в Пор-Руайяле и других акадийских гаванях. Только за лето 1709 г., по данным Сюберказа, французы захватили 13 призов. В своем донесении министру он с гордостью заявлял, что каперы «опустошили Бостон».[1157] В то же время Водрёй вплоть до конца весны 1709 г. продолжал отправлять к границам Новой Англии небольшие ударные группы, состоящие, в основном, из индейцев и ополченцев. Цель этих набегов состояла главным образом в захвате пленных.[1158]
Однако после английских атак 1704 и 1707 гг. ситуация в Акадии была очень тяжелой. Ее основные сельскохозяйственные районы были разорены, а у властей не было никаких возможностей компенсировать затраты и убытки и облегчить положение населения. Связь с метрополией почти полностью оборвалась. Франция практически никак не помогала своей колонии. У администрации колонии не было денег даже на починку форта, и Сюберказу пришлось продать свое столовое серебро, чтобы оплатить ремонтные работы.[1159] Снова и снова он отчаянно взывал к Поншартрену, говоря о бедственном положении прекрасной Акадии, которая, по его словам, «никогда еще так сильно не нуждалась в продовольствии и предметах первой необходимости».[1160]
Поскольку жители колонии испытывали острую нехватку европейских товаров, им приходилось, несмотря на все запреты, вести торговлю с англичанами. Осенью 1707 г. губернатору пришлось самому нарушить закон и тайком приобрести у бостонских купцов рубашки и чулки для своих офицеров. Королевский секретарь Акадии (эта должность соответствовала должности интенданта) Матьё де Гутен писал Поншартрену, что у жителей колонии не хватает даже топоров и ножей. Он честно признавал, что в Акадии «были бы счастливы, если бы в настоящее время наши враги согласились продолжать снабжать страну предметами первой необходимости в обмен на меха, которые мы имеем в избытке».[1161]
Сюберказ, опытный администратор и профессиональный военный, прекрасно понимал всю сложность положения колонии. Он не сомневался, что противник готовит повое нападение на Акадию (губернатор был прекрасно осведомлен о настроениях в Массачусетсе, регулярно получая информацию от пленных, захваченных французскими каперами). Еще осенью 1709 г. он писал, что «англичане из Бостона делают приготовления, чтобы отправиться атаковать нас весной. Они не могут утешиться, упустив свой шанс в этом году», и просил прислать хотя бы 300 человек.[1162] Однако из метрополии было прислано лишь несколько десятков молодых бродяг с парижских улиц под видом рекрутов, и суровое предупреждение, что король вообще откажется от колонии, если она будет оставаться столь обременительной. Весной 1710 г. Поншартрен писал: «Надо надеяться, что англичане, не преуспев в своих попытках захватить Акадию, которые они предпринимали в прошлые годы, решатся вернуться туда только со значительными силами, но поскольку английский двор не в состоянии их отправить, мне представляется, что вам не следует их слишком опасаться; однако важно, чтобы вы всегда находились в состоянии боевой готовности, чтобы не быть захваченными врасплох».[1163]
Сюберказ пытался обратиться за помощью к Водрёю, однако губернатор Канады, во-первых, сам находился в достаточно сложном положении, а во-вторых, считал, что его коллега преувеличивает английскую угрозу. Весной 1710 г. в своем донесении в Версаль Водрёй сообщал, что он отправил в Пор-Руайяль партию муки, а также откомандировал туда нескольких офицеров, «что же касается солдат», писал губернатор Новой Франции, «я не могу ему [Сюберказу. — Ю. А.] их отправить, и мне не кажется, что он в них сильно нуждается».[1164]
Губернатор Акадии мог рассчитывать только на собственные силы, которые, как мы знаем, были крайне незначительны. 1 октября 1710 г., незадолго до падения Пор-Руайяля, Сюберказ отправил во Францию письмо, которое было последним криком отчаяния: «Если мы не получим помощи, у меня есть все основания опасаться возмущения со стороны как жителей, так и солдат. И те и другие обескуражены тем, что они не получают самых необходимых вещей. Я сделаю все, что зависит от меня, но на самом деле, Монсеньер, я прошу Вас поверить, что я не могу сделать невозможное. Я как будто в заточении <…> Вдобавок у меня нет ни су и мой кредит исчерпан. Я задолжал значительные суммы — мне пришлось это сделать, для того чтобы в течение двух лет снабжать гарнизон. Я заплатил все, что мог, продав мою мебель. Я отдам и свою рубашку, но я опасаюсь, что останусь ни с чем, если к нам не придет помощь».[1165]
Надо сказать, что сложность ситуации в Акадии понимал не только Сюберказ. В 1702-1703 гг. барон де Ля Онтан — офицер, находившийся в Канаде в 1683-1693 гг., а затем оставивший французскую службу и перебравшийся в Европу, издал три книги, где он довольно критично описывал внутреннюю жизнь североамериканских владений Парижа. По поводу Акадии там говорилось: «… то, что я знаю об этой стране, убеждает меня в том, что рано или поздно англичане станут ее хозяевами. Аргументы, которые я могу привести по этому поводу, очень правдоподобны <…> Жаль отдавать англичанам страну, мехоторговля и промысел трески которой так их прельщают».[1166] Выводы барона оказались совершенно правильными.
Ситуация, сложившаяся в Акадии в конце 1700-х годов, полностью подтверждает известное выражение о том, что беда никогда не приходит одна. В 1709-1710 гг. на несчастную колонию обрушились стихийные бедствия. Лето 1709 г. выдалось на редкость неурожайным. В довершение всего в начале 1710 г. в Акадии разразилась сильная эпидемия какой-то доселе невиданной страшной болезни (судя по описаниям, это была пурпура (болезнь Верльгофа) — действительно довольно редкое заболевание). Только в Пор-Руайяле умерла 1/10 часть жителей. Особенно сильно от этого недуга пострадали абенаки, что помимо всего прочего негативно сказалось на обороноспособности колонии.
Тем временем в Бостоне вернулись к идее нападения на Акадию, которая в конце 1709 г. объединила самые различные слои населения Новой Англии. Ее активными сторонниками оставались Дадли и Ветч, несколько умерившие свои аппетиты после бесславного летнего ожидания, но в то же время стремившиеся хоть как-то реабилитировать себя в глазах сограждан. Кроме того, все больше судовладельцев и коммерсантов из Бостона, Сейлема и других поселений стремились обеспечить себе, как говорилось в одной из их петиций, «свободу рыбной ловли у этих [т. е. акадийских. — Ю. А.] берегов и в этих гаванях», а также получить доступ к месторождениям угля и возможность вести заготовку мачтового леса на территории французских владений.[1167]
Надо признать, что, несмотря на активные действия французских каперов, масштабы английского (или, точнее, новоанглийского) рыболовного промысла в акадийских водах в период Войны за испанское наследство нисколько не сократились. В январе 1710 г. Сюберказ сетовал по этому поводу: «Мне чрезвычайно больно видеть, как господа бостонцы обогащаются в наших владениях».[1168] Рыболовные суда из Массачусетса, Нью-Гемпшира и других колоний приходили сотнями, и захват даже нескольких десятков из них никак не влиял на ситуацию, но лишь сильнее озлоблял англо-американцев.
Тем временем в метрополии зимой 1709-1710 гг. активную деятельность развили приехавшие туда представители колоний Ф. Никольсон и П. Скайлер. Власти Нью-Йорка сделали ловкий ход: по их предложению вместе со Скайлером в Лондон было отправлено пять индейских вождей, которые должны были помочь привлечь внимание общества и правительства к проблемам колоний. Правда, один из индейцев по дороге умер, однако остальные — один могиканин и трое ирокезов (один из этих троих был знаменитый Тейаногин (Хендрик)) — благополучно добрались до Лондона. Там было объявлено, что это «могущественный император мохоук» и три подвластных ему «короля», которые признают себя подданными Ее Величества и прибыли, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение и обратиться с просьбой оказать им помощь против французов. Поскольку никто из вождей не говорил по-английски, Скайлер, выступая в роли «переводчика», мог говорить от их имени все, что считал нужным.
Трюк удался. Появление «американских королей» произвело при дворе настоящий фурор. Индейцам были сшиты специальные костюмы, их возили в дорогом экипаже по столице и ее окрестностям, демонстрируя богатство и могущество Англии. О них упоминали в своих статьях и памфлетах Стил и Аддисон, а голландский художник Б. Верельст написал их портреты (рис. 20). Вождей приглашали к себе аристократы и члены правительства, а спустя некоторое время герцог Шрусбери представил их королеве. Богобоязненная Анна больше всего была озабочена распространением христианства среди индейцев (для рассмотрение этого вопроса даже был создан специальный комитет), однако она благосклонно выслушала и другие «просьбы» вождей, пообещав оказать им содействие.[1169]
В целом все получилось так, как рассчитывали Скайлер и его нью-йоркские коллеги. Визит «американских королей» действительно способствовал привлечению внимания правительства к проблемам колоний. Уже в начале года Никольсону удалось убедить министров в необходимости захвата Акадии, что должно было явиться первым шагом к изгнанию французов из Северной Америки, который к тому же можно было осуществить сравнительно небольшими силами. В то же время вигский кабинет не счел целесообразным предпринимать операцию против Канады и направлять в колонии крупные контингенты, так как весной 1710 г. появились слухи о подготовке нового вторжения сил Претендента в Шотландию. Кроме того, как мы уже говорили, многие влиятельные вигские политики вообще были против всякого отвлечения английских сухопутных и военно-морских сил из Европы.
Рис. 20. Портрет Тейаногина (Хендрика) — одного из «американских королей», сделанный во время посещения Лондона зимой 1709-1710 гг.
18 марта 1710 г. Никольсон был назначен главнокомандующим всеми английскими и колониальными войсками в Северной Америке (в чине бригадного генерала), которые выделялись для атаки на Пор-Руайяль или «любое другое место в этих краях, которое находится в руках неприятеля». Его первым заместителем был назначен Ветч. Для операции было выделено пять военных кораблей и 500 морских пехотинцев, которые должны были соединиться в Бостоне с колониальными войсками из Новой Англии, набранными в соответствии с квотами, предусмотренными планом 1709 г. Колонии также должны были обеспечить их транспортом, боеприпасами, продовольствием и т. п.
Из-за различных бюрократических проволочек Никольсон смог покинуть Англию лишь в середине мая. В конечном итоге вместе с ним было отправлено всего около 400 бойцов, половину из которых к тому же составляли новобранцы. Однако прибытие даже таких небольших сил вызвало колоссальный подъем в колонии. Легислатура Массачусетса направила королеве специальное послание с благодарностью за то, что «сухопутные и морские силы из Великобритании прибыли, чтобы захватить Пор-Руайяль <…> и таким образом избавить нас от нападений наших злобных соседей французов; <…> это требует нашей самой смиренной признательности, смешанной с глубочайшей благодарностью лучшей из королев, чья врожденная осеняющая нас доброта наполняет Ее королевское сердце, столь чутко прислушивающееся к малейшей просьбе последнего из ее подданных и пристально смотрящее на тех, кто находится в такой дали от царственного трона <…> Новая Шотландия должна быть возвращена в лоно Вашей империи <…> и она впоследствии всегда может оставаться британской колонией».[1170]
Правда, как и год назад, администрация колонии столкнулась с определенными трудностями при комплектовании своих батальонов и была вынуждена искать добровольцев среди представителей низших слоев населения. В результате подготовка к операции растянулась на два месяца. Лишь 18 сентября 1710 г. эскадра Никольсона взяла курс на север.
Силы англичан были весьма внушительны. В экспедиции было задействовано 1500 бойцов из Новой Англии, 400 английских морских пехотинцев, а также до 1500 моряков. Общее число участников предприятия составляло около 3400 человек. В их распоряжении имелось шесть военных кораблей (пять английских плюс массачусетская «провинциальная галера») и тридцать транспортных судов.
24 сентября / 5 октября 1710 г. английская армада появилась в бухте Пор-Руайяля и бросила якоря у хорошо знакомого англичанам острова Иль-о-Шевр. На следующий день англичане начали операцию. Войска были переправлены на берег двумя группами. Первая, под командованием Ветча, высадилась севернее, а вторая, под командованием самого Никольсона, — южнее форта, в котором находилось 150 французских солдат (причем значительную часть из них составляли те самые молодые рекруты, которые были присланы в 1709 г.), а также около 100 ополченцев и несколько десятков индейцев и матросов с каперских кораблей. Всего в рядах армии Сюберказа насчитывалось не более 300 человек. Не сомневавшиеся в своем успехе англичане решили немедленно атаковать форт, однако интенсивный огонь крепостной артиллерии и залпы французов, укрывшихся в домах и за деревьями, быстро охладили наступательный пыл англичан, потерявших за один день несколько десятков человек.
Понимая, что в любом случае на его стороне огромный численный перевес, Никольсон решил не спешить и предпочел перейти к регулярной осаде. Англичане начали возводить укрепления, рыть траншеи и перевозить на берег корабельные пушки. Через несколько дней их батарея начала обстрел Пор-Руайяля. В городке запылали пожары, стали рушиться дома. Испуганные жители стали покидать акадийскую столицу. Несколько солдат дезертировало. Боясь, что остальные бойцы последуют их примеру, Сюберказ не решался организовать вылазку.[1171]
Ввиду совершенного безнадежного положения и явного неравенства сил офицеры и представители поселенцев обратились к губернатору с просьбой согласиться на почетную капитуляцию. В таком же духе высказался и собранный Сюберказом военный совет. Правда, еще несколько дней губернатор продолжал героическое сопротивление, главной целью которого, как заметил историк Акадии Э.Ришар, было «спасение чести».[1172] Лишь спустя неделю 30 сентября/ 11 октября к английскому генералу был отправлен сьёр Ля Парель с просьбой разрешить женщинам и детям покинуть форт.[1173] Правильно поняв истинный смысл слов французского посланца, Ни-кольсон, стремившийся избежать лишних жертв, а, кроме того, не знавший истинной численности французского гарнизона и опасавшийся, что на выручку Сюберказу могут прийти индейцы или канадские ополченцы, тут же предложил французам почетную капитуляцию. 1/12 октября огонь прекратился, и полковник Тейлор и капитан Эйберкромби отправились к Сюберказу с письмом от английского главнокомандующего. За сутки условия капитуляции были согласованы и 2/13 октября документ, состоявший из 12 пунктов, был подписан. Условия капитуляции были достаточно мягкими. Французский гарнизон покидал крепость с оружием (в том числе шестью пушками и двумя мортирами), знаменами и барабанным боем и после этого на английских судах должен был быть доставлен в Ля-Рошель или в Рошфор. Поселенцам, живущим в радиусе 3 миль от форта, гарантировалась неприкосновенность личности и имущества, а также свобода вероисповедания. В течение двух лет они могли оставаться в колонии, либо выехать на Ньюфаундленд или в Канаду.[1174]
Французский флаг развевался над Пор-Руайялем еще три дня. 6/17 октября 1710 г. состоялась церемония сдачи. Вручая английскому главнокомандующему ключи от форта, Сюберказ не преминул выразить надежду, что следующей весной он нанесет англичанам ответный визит. После этого из форта вышли 149 французских солдат, неделю сражавшихся с двухтысячной армией. По словам Никольсона, даже англичане были опечалены видом своих недавних противников, безусых юнцов, одетых в ужасные лохмотья.[1175] Вскоре французский гарнизон, а вместе с ним еще около сотни гражданских лиц (большей частью французских чиновников и членов их семей) был отправлен во Францию, причем Сюберказу, чтобы обеспечить их продовольствием и рассчитаться со своими кредиторами пришлось продать англичанам оставшиеся у него по условиям капитуляции пушки.[1176]
Новые хозяева Пор-Руайяля переименовали его в Аннаполис-Ройял (в честь королевы Анны). В захваченном городке был размещен английский гарнизон — 200 британских солдат и 250 бойцов колониальных войск, которыми командовал Ветч, назначенный губернатором Аннаполиса. Поскольку нигде в Акадии больше не было французских войск, захват ее «столицы» по сути дела означал переход всей колонии в руки англичан. Ниже мы подробно рассмотрим значение этого события. Однако в тот момент, поскольку война в Европе продолжалась, и французы, и англичане еще далеко не были уверены, что случившееся необратимо.
В целом, военная кампания 1710 г. в Северной Америке носила достаточно ограниченный характер. Мы видели, что силы, выделенные британским правительством для колониального театра военных действий, были весьма незначительны. Для вигского кабинета захват Пор-Руайяля представлял собой сугубо второстепенную операцию, которая была предпринята, на наш взгляд, прежде всего для того, чтобы успокоить колонии и определенные круги в самой Британии, разочарованные событиями 1709 г. Хотя результаты этой операции были очень важны и в дальнейшем имели большое значение и для англо-французского соперничества в Северной Америке, и для дальнейшего исторического развития британской империи на этом континенте, в тот момент в Лондоне это осознавали еще очень немногие. Большую радость по этому поводу выражали жители Массачусетса, но они рассматривали захват Пор-Руайяля с точки зрения своих собственных политических и экономических интересов, а никак не в широком имперском контексте.
Следует подчеркнуть, что, несмотря на то что в составе экспедиционных сил Никольсона количественно преобладали уроженцы колоний, современники расценивали эту операцию в первую очередь как успех британского, а отнюдь не новоанглийского оружия. Так, в проповеди, произнесенной английским капелланом Томасом Хескетом в захваченном Пор-Руайяле, текст которой вскоре был опубликован в Бостоне, подчеркивалось, что основную роль в захвате сыграли Никольсон и командир британских морских пехотинцев полковник Ридинг. По словам Хескета, они были избраны Провидением, дабы «укротить Галльскую империю» и захватить место, представляющее столь большую важность для Британии. Перечисляя заслуги английских солдат и моряков, автор проповеди даже не упомянул о колониальных войсках и самих колониях.[1177]
Борьба за Акадию не закончена
Захватив Пор-Руайяль, англичане, кроме всего прочего, стали рассматривать его как средство давления на власти Новой Франции. Через несколько дней после капитуляции столицы Акадии Никольсон направил Водрёю послание, где в резких выражениях требовал, чтобы французы и их индейские союзники немедленно прекратили набеги на английские поселения: «Настоящим мы даем вам знать, что в случае, если французы или дикари прямо или косвенно будут предпринимать какие-либо враждебные действия, совершать убийственные жестокости или выказывать любое другое дурное обращение, то по самому первому полученному нами сигналу мы немедленно проведем ту же военную экзекуцию над лучшими представителями вашего народа в Акадии — Новой Шотландии, ныне находящимися полностью в нашей власти, с такой же жестокостью, как и ваши индейцы расправляются с нашими людьми». Никольсон также потребовал немедленно возвратить всех пленных англичан, находящихся в Канаде, заявив, что если это не будет сделано до мая следующего года, такое же количество акадийцев будет передано в качестве рабов колонистам или индейцам. О французских пленных при этом умалчивалось.[1178]
Водрёй вежливо принял английского представителя Дж. Ливингстона, доставившего письмо, однако категорически отверг все претензии Никольсона. В своем ответном послании губернатор Канады заявил, что он всей душой стремится к миру и что боевые действия продолжаются лишь потому, что английская сторона отказалась заключить договор о нейтралитете. Водрёй писал: «…уже три или четыре года всем известно, сколь я озабочен тем, чтобы прекратить войну, которая никогда не была мне нужна». Относительно пленных он заявил, что их возвращение возможно только на основе взаимности и выразил готовность отправить к англичанам двух своих представителей Рувиля и Дюпюи для переговоров об этом.[1179]
Известие о падении Пор-Руайяля вызвало недовольство в Квебеке и в Париже, хотя и во Франции и в Канаде должны были знать о том, насколько слабы позиции французов в Акадии. Поскольку ни канадские, ни тем более французские власти не желали признавать свою вину в том, что произошло, и Поншартрен и Водрёй возложили всю ответственность на несчастного Сюберказа,[1180] который по возращении во Францию даже был вызван в военный суд в Ля-Рошели (правда, никаких негативных последствий для него это не имело).
После потери колонии, нуждами которой метрополия пренебрегала в течение столь долгого времени, во Франции сразу же заговорили об ее огромном экономическом и стратегическом значении и необходимости вернуть утраченное. В декабре 1710 г. Поншартрен писал бывшему интенданту Новой Франции Ф. де Боарне, занимавшему в тот момент пост интенданта Рошфора: «С тех пор как я узнал о потере Акадии, я постоянно думаю о способах ее возвращения. Я уже неоднократно обращал ваше внимание на то, насколько важно вернуть это поселение [Пор-Руайяль. — Ю. А.] прежде чем враг сможет там укрепиться. Задача сохранения всех наших североамериканских владений и интересы торговли рыбой требуют этого в равной степени. Два этих обстоятельства живо беспокоят меня, и я убежден, что губернатор и интендант Новой Франции придерживаются того же мнения».[1181]
Однако, поскольку у метрополии в тот момент не было сил, которые можно было бы послать в Акадию, Поншартрен стал изыскивать другие способы исправить положение. В частности, министр предлагал судовладельцам Сен-Мало на свои средства организовать операцию по освобождению Пор-Руайяля, обещая предоставить им за это привилегии в торговле с Америкой. Поншартрен утверждал, что морские силы английских колоний невелики и будут не в состоянии сопротивляться каперам. Он также надеялся, что такая акция, кроме всего прочего, «не допустит осуществления предприятия против Канады, которое в этом году угрожают предпринять англичане из Бостона (и из всех других английских колоний)».[1182]
В то же время Поншартрен рассчитывал, что канадские власти смогут отбить столицу Акадии собственными силами. В одном из писем Водрёю он заявлял, что король принял потерю Пор-Руайяля «близко к сердцу» и если губернатор Новой Франции найдет средство его вернуть, «ничто другое не будет более приятно Его Величеству».[1183] В целом позиция французского правительства по отношению к Акадии хорошо видна из королевской записки, направленной Водрёю и Родо летом 1711 г., где говорилось, что «потеря Пор-Руайяля значительна сама по себе и может в дальнейшем принести вред Канаде, если дать время англичанам там как следует обосноваться; Его Величеству были предложены различные проекты отбить Пор-Руайяль или основать поселение в Ля-Эв, но их невозможно осуществить в этом году, так как сложно найти средства, необходимые для столь значительного предприятия; следует опасаться и того, что в будущем году мы будем еще менее способны осуществить его из-за того, что враг получит время закрепиться там, и оно станет более сложным и соответственно потребует больших расходов. Его Величество, однако, хранит в своем сердце мысль о том, чтобы вернуть Акадию, и если сьёр де Водрёй с силами, имеющимися в Канаде, сможет с уверенностью в успехе основать поселение в Ля-Эв или в Шибукту, он окажет значительную услугу государству». Водрёю было поручено составить план действий, которые, по его мнению, можно было предпринять против англичан в Акадии, однако при этом подчеркивалось, что «это не должно слишком ослаблять Канаду».[1184]
Пока в метрополии составлялись планы отвоевания Пор-Руайяля, администрация Новой Франции стремилась сохранить контроль над «неоккупированной» частью Акадии, пользуясь тем, что англичане не предпринимали никаких попыток закрепиться в других пунктах этой колонии. 1 января 1711 г. Водрёй назначил Б.-А. де Сен-Кастэна своим представителем (лейтенантом) в Пентагоэ и на всей незанятой англичанами территории Акадии.[1185] Ему было приказано всеми силами сохранять союз с абенаки, всячески препятствовать их контактам с английскими торговцами и постараться организовать новые набеги на английские поселения, а также на Пор-Руайяль-Аннаполис. В то же время он должен был «удерживать подданных короля, которые остались в этой стране в подчинении Его Величеству».[1186]
В конце января Сен-Кастэн прибыл в свой родной Пентагоэ и вместе с миссионерами отцом Ля Шасс и аббатом Голеном начал готовиться к новым боям. В результате их усилий весной 1711 г. абенаки, которые к тому времени несколько оправились после эпидемии, снова вышли на тропу войны. Небольшому отряду удалось незаметно для англичан дойти до окрестностей Пор-Руайяля. В месте, ныне называемом Блади-Крик, индейцы напали на отряд, посланный Вет-чем для заготовки дров. 20 из 60 английских солдат были убиты в стычке, а остальные попали в плен.
Воодушевленный успехом Сен-Кастэн предложил Водрёю нанести удар по англичанам в зимнее время силами канадской милиции, усиленной французскими отрядами, которые должны были достичь Пор-Руайяля сухим путем.[1187] В принципе этот план был вполне осуществим. После английского обстрела укрепления форта пришли в полную негодность, а для их восстановления у его новых хозяев не было ни материалов, ни денег. Во время первой зимовки среди солдат гарнизона начались болезни. Многие бойцы колониальных войск дезертировали. В результате в строю оставалось немногим более ста человек.[1188] Кроме того, акадийцы, хотя и не оказывали англичанам открытого сопротивления, относились к захватчикам достаточно враждебно. Они продолжали сохранять верность Людовику XIV, надеясь, что англичане, как и в прошлые разы, будут изгнаны.[1189] Эти настроения французских поселенцев активно поддерживали представители духовенства, которые, после того как Акадию покинули почти все светские чиновники, в глазах жителей колонии остались единственной законной властью. В свою очередь, англичане видели в их деятельности угрозу спокойствию в завоеванной провинции. В январе 1711 г. по приказу Ветча кюре Пор-Руайяля отец Жюстиньен Дюран и еще пять поселенцев были арестованы прямо в церкви во время службы.[1190]
Операция по освобождению Пор-Руайяля была запланирована на лето 1711 г. В июле большой отряд «французских» индейцев из миссии аббата А. Голена появился под самыми стенами «столицы» Акадии, где к нему должны были присоединиться 200 канадских ополченцев под командованием Ш. д'Алуаньи.[1191] Однако канадцы не пришли, а сил одних индейцев для осады форта было явно не достаточно.
Водрёй не прислал обещанной помощи, потому что в это время сама Канада находилась в критическом положении, ожидая нового нападения неприятеля. В результате Пор-Руайяль остался в руках англичан, и его дальнейшая судьба решалась за столом переговоров.
Первая попытка заключения франко-американского договора
На заключительном этапе Войны за испанское наследство французы впервые за всю историю своей борьбы с англичанами в Америке сделали попытку использовать в своих интересах разногласия между Лондоном и его владениями. Все началось с того, что еще летом 1709 г., когда в преддверии появления английских экспедиционных сил в колониях обеих держав циркулировало множество самых разнообразных слухов об истинных целях готовящейся операции, несколько французских колониальных чиновников высказали предположение, что английское правительство посылает войска в Америку не для того, чтобы нападать на Квебек, а для того чтобы привести к повиновению свои собственные колонии, и прежде всего Массачусетс, который представляет собой подобие республики. Об этом, в частности, сообщал в Версаль губернатор Плезанса Ф. Патур де Котбель, который, возможно, получил такую информацию от перебежчиков из Сент-Джонса. В своем донесении Ж. де Поншартрену он предлагал сообщить об этом в Бостон и, пользуясь случаем, предложить английским колонистам заключить общее сепаратное перемирие с французами.[1192]
Министр с интересом отнесся к этим сведениям и летом 1710 г. дал Водрёю следующие инструкции: «Господин де Котбель сообщил мне, что главная цель сил, собиравшихся англичанами в прошлом году, состояла в том, чтобы восстановить их господство над Бостоном и провинцией Нью-Йорк, так как население этих провинций всегда поддерживает у себя подобие республики, управляемой их советом и не желающей принимать полновластных губернаторов от короля Англии. Это мне кажется вполне правдоподобным, и потому крайне желательно, чтобы Совет в Бостоне был проинформирован о замыслах английского двора. Король, вероятно, даже одобрит идею оказания помощи этому Совету <…> Представляется необходимым расспросить первых лиц этого Совета, чтобы узнать их подлинные чувства, или же, если это возможно, направить их по нужному руслу. Если вы видите какую-либо возможность преуспеть в этом деле, нужно все пустить в оборот, однако без лишней спешки. В этом начинании следует использовать тех лиц, верность и честность которых хорошо известны и которые обладают знаниями, нужными, для того чтобы осуществить эту миссию тайно и благоразумно. Это дело требует большого внимания с Вашей стороны и необходимо вести его с большой аккуратностью и предосторожностью, чтобы не совершить никакого неверного поступка».[1193] Письмо аналогичного содержания было отправлено Котбелю.[1194]
Хотя информация губернатора Плезанса не соответствовала действительности (как мы знаем, английские войска направлялись в Америку совсем с другими целями) и Поншартрен, таким образом, был введен в заблуждение, из приведенного отрывка видно, что в Версале были не прочь вбить клин между Лондоном и Бостоном. Абсолютистская Франция уже в начале XVIII в. была готова ради достижения своих собственных целей признать независимость английских колоний и их республиканизм и даже оказать им определенное содействие. Знаменитый союз Франции и США периода Войны за независимость, таким образом, имел весьма глубокие корни.
Получив одобрение министра, весной 1711 г. Котбель отправил в Бостон капитана Л. Дёни де Ля Ронда. Официальной целью его миссии являлись переговоры об обмене пленными. В то же время ему было поручено, во-первых, разведать обстановку в столице Новой Англии и выяснить планы противника, а во-вторых, постараться завязать контакты с властями Массачусетса и уговорить их вступить в переговоры с французами на предмет заключения сепаратного мира. В его инструкциях говорилось: «В том, что касается военных операций и планов бостонцев относительно Канады, на завоевание которой шотландцы бросили все свои силы, следует, насколько возможно, внушать, что всякая поддержка, которую народ Бостона будет оказывать, для того чтобы снискать этот успех, может лишь ослабить и впоследствии разрушить непререкаемый авторитет их правительства и отдать их в полную власть английского короля; их же собственные интересы должны, скорее, склонить их к сохранению нейтралитета в отношениях с губернаторами Канады, так как последние никогда не склонятся пред силой оружия, а все их планы в дальнейшем будут лишь раздражать дикарей. Упомянутый сьёр де Ля Ронд может вступить в переговоры и пообещать прекратить всякие враждебные действия со стороны Канады, подразумевая, что бостонцы пообещают со своей стороны сделать то же самое и в будущем не будут давать никакой помощи ни людьми, ни кораблями силам старой Англии и Шотландии, до тех пор пока губернаторы Канады не получат полномочий, необходимых для подписания соглашения о нейтралитете от имени французского короля, поклявшись друг другу прекратить на этот период военные действия с обеих сторон вплоть до окончательного заключения прочного договора о нейтралитете».[1195]
Из этого документа следует, что французское правительство дало своим представителям санкцию вести переговоры с Новой Англией фактически как с независимым государством. Более того, в Версале всерьез рассчитывали на то, что бостонские власти открыто выступят против своего монарха.
В дальнейшем Поншартрен продолжал живо интересоваться этим делом. В июле 1711 г., когда до него дошли подробности, касающиеся готовящейся экспедиции Уолкера, он выразил беспокойство относительно того, что момент для переговоров выбран не слишком удачно. Тем не менее Котбелю было сообщено, что король одобрил его действия. От себя министр добавил, что он с нетерпением ждет известия о возвращении посланца и отчета о его действиях.[1196]
Миссия Ля Ронда закончилась ничем. В тот момент, когда он прибыл в Бостон, там уже находились корабли Уолкера, и вовсю шла подготовка к совместному англо-американскому нападению на Канаду. Администрация Массачусетса заявила, что она не намерена вступать в переговоры об обмене пленными, однако потребовала, чтобы Ля Ронд оставался в Бостоне, с тем чтобы он не смог сообщить своим соотечественникам о военных приготовлениях англичан. Ля Ронд пытался самовольно покинуть Новую Англию, но был задержан и посажен в тюрьму. Хотя он успел уничтожить все свои бумаги, Легислатура Массачусетса заподозрила его в шпионаже и приговорила к повешению. Правда, в итоге для Ля Ронда все закончилось благополучно — после провала экспедиции Уолкера Дадли дал ему возможность бежать.[1197]
Несмотря на провал миссии Ля Ронда, сама ее идея получила одобрение французских властей. Спустя год Поншартрен писал Котбелю: «Его Величество одобрил путешествие в Бостон, в которое вы отправили сьёра Дёни де Ля Ронда, и инструкции, которые вы ему дали, несмотря на то что переговоры, которые вы ему поручили, не имели успеха».[1198]
Данный эпизод, на наш взгляд, интересен тем, что он дает представление о позиции французского правительства по отношению к английским колониям, которые Версаль был готов рассматривать как потенциально суверенные государства. При этом министров Людовика XIV не смущала ни специфика их политического устройства, ни, что самое главное, отсутствие каких-либо правовых оснований для этого. Помимо всего прочего это позволяет по-новому взглянуть на американо-французские отношения в период подготовки Войны за независимость и на ее начальном этапе. В то же время нам он показывает, что французское правительство не изменило своего отношения к североамериканскому театру боевых действий, предпочитая действовать с помощью интриг, а не военной силы, что в итоге поставило его заморские владения в сложное положение.
Хотя события 1709 г. принесли жителям английских колоний сильное разочарование, они вовсе не собирались отказываться от своих замыслов и продолжали оказывать давление на метрополию, позиция которой также видоизменялась (пусть и незначительно, но все же в нужном им ключе). В то же время французы, не имея возможности добиться каких-либо значительных результатов силой оружия, решили прибегнуть к интриге, надеясь расколоть ряды своего противника. Борьба в Северной Америке явно меняла свой характер.
Падение Пор-Руайяля
Пока английские колонии готовились к «славному предприятию» и ждали прибытия кораблей и солдат из метрополии, французы в Акадии продолжали придерживаться своей традиционной тактики малой войны, основной ударной силой в которой были их верные союзники абенаки и каперы, базировавшиеся в Пор-Руайяле и других акадийских гаванях. Только за лето 1709 г., по данным Сюберказа, французы захватили 13 призов. В своем донесении министру он с гордостью заявлял, что каперы «опустошили Бостон».[1157] В то же время Водрёй вплоть до конца весны 1709 г. продолжал отправлять к границам Новой Англии небольшие ударные группы, состоящие, в основном, из индейцев и ополченцев. Цель этих набегов состояла главным образом в захвате пленных.[1158]
Однако после английских атак 1704 и 1707 гг. ситуация в Акадии была очень тяжелой. Ее основные сельскохозяйственные районы были разорены, а у властей не было никаких возможностей компенсировать затраты и убытки и облегчить положение населения. Связь с метрополией почти полностью оборвалась. Франция практически никак не помогала своей колонии. У администрации колонии не было денег даже на починку форта, и Сюберказу пришлось продать свое столовое серебро, чтобы оплатить ремонтные работы.[1159] Снова и снова он отчаянно взывал к Поншартрену, говоря о бедственном положении прекрасной Акадии, которая, по его словам, «никогда еще так сильно не нуждалась в продовольствии и предметах первой необходимости».[1160]
Поскольку жители колонии испытывали острую нехватку европейских товаров, им приходилось, несмотря на все запреты, вести торговлю с англичанами. Осенью 1707 г. губернатору пришлось самому нарушить закон и тайком приобрести у бостонских купцов рубашки и чулки для своих офицеров. Королевский секретарь Акадии (эта должность соответствовала должности интенданта) Матьё де Гутен писал Поншартрену, что у жителей колонии не хватает даже топоров и ножей. Он честно признавал, что в Акадии «были бы счастливы, если бы в настоящее время наши враги согласились продолжать снабжать страну предметами первой необходимости в обмен на меха, которые мы имеем в избытке».[1161]
Сюберказ, опытный администратор и профессиональный военный, прекрасно понимал всю сложность положения колонии. Он не сомневался, что противник готовит повое нападение на Акадию (губернатор был прекрасно осведомлен о настроениях в Массачусетсе, регулярно получая информацию от пленных, захваченных французскими каперами). Еще осенью 1709 г. он писал, что «англичане из Бостона делают приготовления, чтобы отправиться атаковать нас весной. Они не могут утешиться, упустив свой шанс в этом году», и просил прислать хотя бы 300 человек.[1162] Однако из метрополии было прислано лишь несколько десятков молодых бродяг с парижских улиц под видом рекрутов, и суровое предупреждение, что король вообще откажется от колонии, если она будет оставаться столь обременительной. Весной 1710 г. Поншартрен писал: «Надо надеяться, что англичане, не преуспев в своих попытках захватить Акадию, которые они предпринимали в прошлые годы, решатся вернуться туда только со значительными силами, но поскольку английский двор не в состоянии их отправить, мне представляется, что вам не следует их слишком опасаться; однако важно, чтобы вы всегда находились в состоянии боевой готовности, чтобы не быть захваченными врасплох».[1163]
Сюберказ пытался обратиться за помощью к Водрёю, однако губернатор Канады, во-первых, сам находился в достаточно сложном положении, а во-вторых, считал, что его коллега преувеличивает английскую угрозу. Весной 1710 г. в своем донесении в Версаль Водрёй сообщал, что он отправил в Пор-Руайяль партию муки, а также откомандировал туда нескольких офицеров, «что же касается солдат», писал губернатор Новой Франции, «я не могу ему [Сюберказу. — Ю. А.] их отправить, и мне не кажется, что он в них сильно нуждается».[1164]
Губернатор Акадии мог рассчитывать только на собственные силы, которые, как мы знаем, были крайне незначительны. 1 октября 1710 г., незадолго до падения Пор-Руайяля, Сюберказ отправил во Францию письмо, которое было последним криком отчаяния: «Если мы не получим помощи, у меня есть все основания опасаться возмущения со стороны как жителей, так и солдат. И те и другие обескуражены тем, что они не получают самых необходимых вещей. Я сделаю все, что зависит от меня, но на самом деле, Монсеньер, я прошу Вас поверить, что я не могу сделать невозможное. Я как будто в заточении <…> Вдобавок у меня нет ни су и мой кредит исчерпан. Я задолжал значительные суммы — мне пришлось это сделать, для того чтобы в течение двух лет снабжать гарнизон. Я заплатил все, что мог, продав мою мебель. Я отдам и свою рубашку, но я опасаюсь, что останусь ни с чем, если к нам не придет помощь».[1165]
Надо сказать, что сложность ситуации в Акадии понимал не только Сюберказ. В 1702-1703 гг. барон де Ля Онтан — офицер, находившийся в Канаде в 1683-1693 гг., а затем оставивший французскую службу и перебравшийся в Европу, издал три книги, где он довольно критично описывал внутреннюю жизнь североамериканских владений Парижа. По поводу Акадии там говорилось: «… то, что я знаю об этой стране, убеждает меня в том, что рано или поздно англичане станут ее хозяевами. Аргументы, которые я могу привести по этому поводу, очень правдоподобны <…> Жаль отдавать англичанам страну, мехоторговля и промысел трески которой так их прельщают».[1166] Выводы барона оказались совершенно правильными.
Ситуация, сложившаяся в Акадии в конце 1700-х годов, полностью подтверждает известное выражение о том, что беда никогда не приходит одна. В 1709-1710 гг. на несчастную колонию обрушились стихийные бедствия. Лето 1709 г. выдалось на редкость неурожайным. В довершение всего в начале 1710 г. в Акадии разразилась сильная эпидемия какой-то доселе невиданной страшной болезни (судя по описаниям, это была пурпура (болезнь Верльгофа) — действительно довольно редкое заболевание). Только в Пор-Руайяле умерла 1/10 часть жителей. Особенно сильно от этого недуга пострадали абенаки, что помимо всего прочего негативно сказалось на обороноспособности колонии.
Тем временем в Бостоне вернулись к идее нападения на Акадию, которая в конце 1709 г. объединила самые различные слои населения Новой Англии. Ее активными сторонниками оставались Дадли и Ветч, несколько умерившие свои аппетиты после бесславного летнего ожидания, но в то же время стремившиеся хоть как-то реабилитировать себя в глазах сограждан. Кроме того, все больше судовладельцев и коммерсантов из Бостона, Сейлема и других поселений стремились обеспечить себе, как говорилось в одной из их петиций, «свободу рыбной ловли у этих [т. е. акадийских. — Ю. А.] берегов и в этих гаванях», а также получить доступ к месторождениям угля и возможность вести заготовку мачтового леса на территории французских владений.[1167]
Надо признать, что, несмотря на активные действия французских каперов, масштабы английского (или, точнее, новоанглийского) рыболовного промысла в акадийских водах в период Войны за испанское наследство нисколько не сократились. В январе 1710 г. Сюберказ сетовал по этому поводу: «Мне чрезвычайно больно видеть, как господа бостонцы обогащаются в наших владениях».[1168] Рыболовные суда из Массачусетса, Нью-Гемпшира и других колоний приходили сотнями, и захват даже нескольких десятков из них никак не влиял на ситуацию, но лишь сильнее озлоблял англо-американцев.
Тем временем в метрополии зимой 1709-1710 гг. активную деятельность развили приехавшие туда представители колоний Ф. Никольсон и П. Скайлер. Власти Нью-Йорка сделали ловкий ход: по их предложению вместе со Скайлером в Лондон было отправлено пять индейских вождей, которые должны были помочь привлечь внимание общества и правительства к проблемам колоний. Правда, один из индейцев по дороге умер, однако остальные — один могиканин и трое ирокезов (один из этих троих был знаменитый Тейаногин (Хендрик)) — благополучно добрались до Лондона. Там было объявлено, что это «могущественный император мохоук» и три подвластных ему «короля», которые признают себя подданными Ее Величества и прибыли, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение и обратиться с просьбой оказать им помощь против французов. Поскольку никто из вождей не говорил по-английски, Скайлер, выступая в роли «переводчика», мог говорить от их имени все, что считал нужным.
Трюк удался. Появление «американских королей» произвело при дворе настоящий фурор. Индейцам были сшиты специальные костюмы, их возили в дорогом экипаже по столице и ее окрестностям, демонстрируя богатство и могущество Англии. О них упоминали в своих статьях и памфлетах Стил и Аддисон, а голландский художник Б. Верельст написал их портреты (рис. 20). Вождей приглашали к себе аристократы и члены правительства, а спустя некоторое время герцог Шрусбери представил их королеве. Богобоязненная Анна больше всего была озабочена распространением христианства среди индейцев (для рассмотрение этого вопроса даже был создан специальный комитет), однако она благосклонно выслушала и другие «просьбы» вождей, пообещав оказать им содействие.[1169]
В целом все получилось так, как рассчитывали Скайлер и его нью-йоркские коллеги. Визит «американских королей» действительно способствовал привлечению внимания правительства к проблемам колоний. Уже в начале года Никольсону удалось убедить министров в необходимости захвата Акадии, что должно было явиться первым шагом к изгнанию французов из Северной Америки, который к тому же можно было осуществить сравнительно небольшими силами. В то же время вигский кабинет не счел целесообразным предпринимать операцию против Канады и направлять в колонии крупные контингенты, так как весной 1710 г. появились слухи о подготовке нового вторжения сил Претендента в Шотландию. Кроме того, как мы уже говорили, многие влиятельные вигские политики вообще были против всякого отвлечения английских сухопутных и военно-морских сил из Европы.
18 марта 1710 г. Никольсон был назначен главнокомандующим всеми английскими и колониальными войсками в Северной Америке (в чине бригадного генерала), которые выделялись для атаки на Пор-Руайяль или «любое другое место в этих краях, которое находится в руках неприятеля». Его первым заместителем был назначен Ветч. Для операции было выделено пять военных кораблей и 500 морских пехотинцев, которые должны были соединиться в Бостоне с колониальными войсками из Новой Англии, набранными в соответствии с квотами, предусмотренными планом 1709 г. Колонии также должны были обеспечить их транспортом, боеприпасами, продовольствием и т. п.
Из-за различных бюрократических проволочек Никольсон смог покинуть Англию лишь в середине мая. В конечном итоге вместе с ним было отправлено всего около 400 бойцов, половину из которых к тому же составляли новобранцы. Однако прибытие даже таких небольших сил вызвало колоссальный подъем в колонии. Легислатура Массачусетса направила королеве специальное послание с благодарностью за то, что «сухопутные и морские силы из Великобритании прибыли, чтобы захватить Пор-Руайяль <…> и таким образом избавить нас от нападений наших злобных соседей французов; <…> это требует нашей самой смиренной признательности, смешанной с глубочайшей благодарностью лучшей из королев, чья врожденная осеняющая нас доброта наполняет Ее королевское сердце, столь чутко прислушивающееся к малейшей просьбе последнего из ее подданных и пристально смотрящее на тех, кто находится в такой дали от царственного трона <…> Новая Шотландия должна быть возвращена в лоно Вашей империи <…> и она впоследствии всегда может оставаться британской колонией».[1170]
Правда, как и год назад, администрация колонии столкнулась с определенными трудностями при комплектовании своих батальонов и была вынуждена искать добровольцев среди представителей низших слоев населения. В результате подготовка к операции растянулась на два месяца. Лишь 18 сентября 1710 г. эскадра Никольсона взяла курс на север.
Силы англичан были весьма внушительны. В экспедиции было задействовано 1500 бойцов из Новой Англии, 400 английских морских пехотинцев, а также до 1500 моряков. Общее число участников предприятия составляло около 3400 человек. В их распоряжении имелось шесть военных кораблей (пять английских плюс массачусетская «провинциальная галера») и тридцать транспортных судов.
24 сентября / 5 октября 1710 г. английская армада появилась в бухте Пор-Руайяля и бросила якоря у хорошо знакомого англичанам острова Иль-о-Шевр. На следующий день англичане начали операцию. Войска были переправлены на берег двумя группами. Первая, под командованием Ветча, высадилась севернее, а вторая, под командованием самого Никольсона, — южнее форта, в котором находилось 150 французских солдат (причем значительную часть из них составляли те самые молодые рекруты, которые были присланы в 1709 г.), а также около 100 ополченцев и несколько десятков индейцев и матросов с каперских кораблей. Всего в рядах армии Сюберказа насчитывалось не более 300 человек. Не сомневавшиеся в своем успехе англичане решили немедленно атаковать форт, однако интенсивный огонь крепостной артиллерии и залпы французов, укрывшихся в домах и за деревьями, быстро охладили наступательный пыл англичан, потерявших за один день несколько десятков человек.
Понимая, что в любом случае на его стороне огромный численный перевес, Никольсон решил не спешить и предпочел перейти к регулярной осаде. Англичане начали возводить укрепления, рыть траншеи и перевозить на берег корабельные пушки. Через несколько дней их батарея начала обстрел Пор-Руайяля. В городке запылали пожары, стали рушиться дома. Испуганные жители стали покидать акадийскую столицу. Несколько солдат дезертировало. Боясь, что остальные бойцы последуют их примеру, Сюберказ не решался организовать вылазку.[1171]
Ввиду совершенного безнадежного положения и явного неравенства сил офицеры и представители поселенцев обратились к губернатору с просьбой согласиться на почетную капитуляцию. В таком же духе высказался и собранный Сюберказом военный совет. Правда, еще несколько дней губернатор продолжал героическое сопротивление, главной целью которого, как заметил историк Акадии Э.Ришар, было «спасение чести».[1172] Лишь спустя неделю 30 сентября/ 11 октября к английскому генералу был отправлен сьёр Ля Парель с просьбой разрешить женщинам и детям покинуть форт.[1173] Правильно поняв истинный смысл слов французского посланца, Ни-кольсон, стремившийся избежать лишних жертв, а, кроме того, не знавший истинной численности французского гарнизона и опасавшийся, что на выручку Сюберказу могут прийти индейцы или канадские ополченцы, тут же предложил французам почетную капитуляцию. 1/12 октября огонь прекратился, и полковник Тейлор и капитан Эйберкромби отправились к Сюберказу с письмом от английского главнокомандующего. За сутки условия капитуляции были согласованы и 2/13 октября документ, состоявший из 12 пунктов, был подписан. Условия капитуляции были достаточно мягкими. Французский гарнизон покидал крепость с оружием (в том числе шестью пушками и двумя мортирами), знаменами и барабанным боем и после этого на английских судах должен был быть доставлен в Ля-Рошель или в Рошфор. Поселенцам, живущим в радиусе 3 миль от форта, гарантировалась неприкосновенность личности и имущества, а также свобода вероисповедания. В течение двух лет они могли оставаться в колонии, либо выехать на Ньюфаундленд или в Канаду.[1174]
Французский флаг развевался над Пор-Руайялем еще три дня. 6/17 октября 1710 г. состоялась церемония сдачи. Вручая английскому главнокомандующему ключи от форта, Сюберказ не преминул выразить надежду, что следующей весной он нанесет англичанам ответный визит. После этого из форта вышли 149 французских солдат, неделю сражавшихся с двухтысячной армией. По словам Никольсона, даже англичане были опечалены видом своих недавних противников, безусых юнцов, одетых в ужасные лохмотья.[1175] Вскоре французский гарнизон, а вместе с ним еще около сотни гражданских лиц (большей частью французских чиновников и членов их семей) был отправлен во Францию, причем Сюберказу, чтобы обеспечить их продовольствием и рассчитаться со своими кредиторами пришлось продать англичанам оставшиеся у него по условиям капитуляции пушки.[1176]
Новые хозяева Пор-Руайяля переименовали его в Аннаполис-Ройял (в честь королевы Анны). В захваченном городке был размещен английский гарнизон — 200 британских солдат и 250 бойцов колониальных войск, которыми командовал Ветч, назначенный губернатором Аннаполиса. Поскольку нигде в Акадии больше не было французских войск, захват ее «столицы» по сути дела означал переход всей колонии в руки англичан. Ниже мы подробно рассмотрим значение этого события. Однако в тот момент, поскольку война в Европе продолжалась, и французы, и англичане еще далеко не были уверены, что случившееся необратимо.
В целом, военная кампания 1710 г. в Северной Америке носила достаточно ограниченный характер. Мы видели, что силы, выделенные британским правительством для колониального театра военных действий, были весьма незначительны. Для вигского кабинета захват Пор-Руайяля представлял собой сугубо второстепенную операцию, которая была предпринята, на наш взгляд, прежде всего для того, чтобы успокоить колонии и определенные круги в самой Британии, разочарованные событиями 1709 г. Хотя результаты этой операции были очень важны и в дальнейшем имели большое значение и для англо-французского соперничества в Северной Америке, и для дальнейшего исторического развития британской империи на этом континенте, в тот момент в Лондоне это осознавали еще очень немногие. Большую радость по этому поводу выражали жители Массачусетса, но они рассматривали захват Пор-Руайяля с точки зрения своих собственных политических и экономических интересов, а никак не в широком имперском контексте.
Следует подчеркнуть, что, несмотря на то что в составе экспедиционных сил Никольсона количественно преобладали уроженцы колоний, современники расценивали эту операцию в первую очередь как успех британского, а отнюдь не новоанглийского оружия. Так, в проповеди, произнесенной английским капелланом Томасом Хескетом в захваченном Пор-Руайяле, текст которой вскоре был опубликован в Бостоне, подчеркивалось, что основную роль в захвате сыграли Никольсон и командир британских морских пехотинцев полковник Ридинг. По словам Хескета, они были избраны Провидением, дабы «укротить Галльскую империю» и захватить место, представляющее столь большую важность для Британии. Перечисляя заслуги английских солдат и моряков, автор проповеди даже не упомянул о колониальных войсках и самих колониях.[1177]
Борьба за Акадию не закончена
Захватив Пор-Руайяль, англичане, кроме всего прочего, стали рассматривать его как средство давления на власти Новой Франции. Через несколько дней после капитуляции столицы Акадии Никольсон направил Водрёю послание, где в резких выражениях требовал, чтобы французы и их индейские союзники немедленно прекратили набеги на английские поселения: «Настоящим мы даем вам знать, что в случае, если французы или дикари прямо или косвенно будут предпринимать какие-либо враждебные действия, совершать убийственные жестокости или выказывать любое другое дурное обращение, то по самому первому полученному нами сигналу мы немедленно проведем ту же военную экзекуцию над лучшими представителями вашего народа в Акадии — Новой Шотландии, ныне находящимися полностью в нашей власти, с такой же жестокостью, как и ваши индейцы расправляются с нашими людьми». Никольсон также потребовал немедленно возвратить всех пленных англичан, находящихся в Канаде, заявив, что если это не будет сделано до мая следующего года, такое же количество акадийцев будет передано в качестве рабов колонистам или индейцам. О французских пленных при этом умалчивалось.[1178]
Водрёй вежливо принял английского представителя Дж. Ливингстона, доставившего письмо, однако категорически отверг все претензии Никольсона. В своем ответном послании губернатор Канады заявил, что он всей душой стремится к миру и что боевые действия продолжаются лишь потому, что английская сторона отказалась заключить договор о нейтралитете. Водрёй писал: «…уже три или четыре года всем известно, сколь я озабочен тем, чтобы прекратить войну, которая никогда не была мне нужна». Относительно пленных он заявил, что их возвращение возможно только на основе взаимности и выразил готовность отправить к англичанам двух своих представителей Рувиля и Дюпюи для переговоров об этом.[1179]
Известие о падении Пор-Руайяля вызвало недовольство в Квебеке и в Париже, хотя и во Франции и в Канаде должны были знать о том, насколько слабы позиции французов в Акадии. Поскольку ни канадские, ни тем более французские власти не желали признавать свою вину в том, что произошло, и Поншартрен и Водрёй возложили всю ответственность на несчастного Сюберказа,[1180] который по возращении во Францию даже был вызван в военный суд в Ля-Рошели (правда, никаких негативных последствий для него это не имело).
После потери колонии, нуждами которой метрополия пренебрегала в течение столь долгого времени, во Франции сразу же заговорили об ее огромном экономическом и стратегическом значении и необходимости вернуть утраченное. В декабре 1710 г. Поншартрен писал бывшему интенданту Новой Франции Ф. де Боарне, занимавшему в тот момент пост интенданта Рошфора: «С тех пор как я узнал о потере Акадии, я постоянно думаю о способах ее возвращения. Я уже неоднократно обращал ваше внимание на то, насколько важно вернуть это поселение [Пор-Руайяль. — Ю. А.] прежде чем враг сможет там укрепиться. Задача сохранения всех наших североамериканских владений и интересы торговли рыбой требуют этого в равной степени. Два этих обстоятельства живо беспокоят меня, и я убежден, что губернатор и интендант Новой Франции придерживаются того же мнения».[1181]
Однако, поскольку у метрополии в тот момент не было сил, которые можно было бы послать в Акадию, Поншартрен стал изыскивать другие способы исправить положение. В частности, министр предлагал судовладельцам Сен-Мало на свои средства организовать операцию по освобождению Пор-Руайяля, обещая предоставить им за это привилегии в торговле с Америкой. Поншартрен утверждал, что морские силы английских колоний невелики и будут не в состоянии сопротивляться каперам. Он также надеялся, что такая акция, кроме всего прочего, «не допустит осуществления предприятия против Канады, которое в этом году угрожают предпринять англичане из Бостона (и из всех других английских колоний)».[1182]
В то же время Поншартрен рассчитывал, что канадские власти смогут отбить столицу Акадии собственными силами. В одном из писем Водрёю он заявлял, что король принял потерю Пор-Руайяля «близко к сердцу» и если губернатор Новой Франции найдет средство его вернуть, «ничто другое не будет более приятно Его Величеству».[1183] В целом позиция французского правительства по отношению к Акадии хорошо видна из королевской записки, направленной Водрёю и Родо летом 1711 г., где говорилось, что «потеря Пор-Руайяля значительна сама по себе и может в дальнейшем принести вред Канаде, если дать время англичанам там как следует обосноваться; Его Величеству были предложены различные проекты отбить Пор-Руайяль или основать поселение в Ля-Эв, но их невозможно осуществить в этом году, так как сложно найти средства, необходимые для столь значительного предприятия; следует опасаться и того, что в будущем году мы будем еще менее способны осуществить его из-за того, что враг получит время закрепиться там, и оно станет более сложным и соответственно потребует больших расходов. Его Величество, однако, хранит в своем сердце мысль о том, чтобы вернуть Акадию, и если сьёр де Водрёй с силами, имеющимися в Канаде, сможет с уверенностью в успехе основать поселение в Ля-Эв или в Шибукту, он окажет значительную услугу государству». Водрёю было поручено составить план действий, которые, по его мнению, можно было предпринять против англичан в Акадии, однако при этом подчеркивалось, что «это не должно слишком ослаблять Канаду».[1184]
Пока в метрополии составлялись планы отвоевания Пор-Руайяля, администрация Новой Франции стремилась сохранить контроль над «неоккупированной» частью Акадии, пользуясь тем, что англичане не предпринимали никаких попыток закрепиться в других пунктах этой колонии. 1 января 1711 г. Водрёй назначил Б.-А. де Сен-Кастэна своим представителем (лейтенантом) в Пентагоэ и на всей незанятой англичанами территории Акадии.[1185] Ему было приказано всеми силами сохранять союз с абенаки, всячески препятствовать их контактам с английскими торговцами и постараться организовать новые набеги на английские поселения, а также на Пор-Руайяль-Аннаполис. В то же время он должен был «удерживать подданных короля, которые остались в этой стране в подчинении Его Величеству».[1186]
В конце января Сен-Кастэн прибыл в свой родной Пентагоэ и вместе с миссионерами отцом Ля Шасс и аббатом Голеном начал готовиться к новым боям. В результате их усилий весной 1711 г. абенаки, которые к тому времени несколько оправились после эпидемии, снова вышли на тропу войны. Небольшому отряду удалось незаметно для англичан дойти до окрестностей Пор-Руайяля. В месте, ныне называемом Блади-Крик, индейцы напали на отряд, посланный Вет-чем для заготовки дров. 20 из 60 английских солдат были убиты в стычке, а остальные попали в плен.
Воодушевленный успехом Сен-Кастэн предложил Водрёю нанести удар по англичанам в зимнее время силами канадской милиции, усиленной французскими отрядами, которые должны были достичь Пор-Руайяля сухим путем.[1187] В принципе этот план был вполне осуществим. После английского обстрела укрепления форта пришли в полную негодность, а для их восстановления у его новых хозяев не было ни материалов, ни денег. Во время первой зимовки среди солдат гарнизона начались болезни. Многие бойцы колониальных войск дезертировали. В результате в строю оставалось немногим более ста человек.[1188] Кроме того, акадийцы, хотя и не оказывали англичанам открытого сопротивления, относились к захватчикам достаточно враждебно. Они продолжали сохранять верность Людовику XIV, надеясь, что англичане, как и в прошлые разы, будут изгнаны.[1189] Эти настроения французских поселенцев активно поддерживали представители духовенства, которые, после того как Акадию покинули почти все светские чиновники, в глазах жителей колонии остались единственной законной властью. В свою очередь, англичане видели в их деятельности угрозу спокойствию в завоеванной провинции. В январе 1711 г. по приказу Ветча кюре Пор-Руайяля отец Жюстиньен Дюран и еще пять поселенцев были арестованы прямо в церкви во время службы.[1190]
Операция по освобождению Пор-Руайяля была запланирована на лето 1711 г. В июле большой отряд «французских» индейцев из миссии аббата А. Голена появился под самыми стенами «столицы» Акадии, где к нему должны были присоединиться 200 канадских ополченцев под командованием Ш. д'Алуаньи.[1191] Однако канадцы не пришли, а сил одних индейцев для осады форта было явно не достаточно.
Водрёй не прислал обещанной помощи, потому что в это время сама Канада находилась в критическом положении, ожидая нового нападения неприятеля. В результате Пор-Руайяль остался в руках англичан, и его дальнейшая судьба решалась за столом переговоров.
Первая попытка заключения франко-американского договора
На заключительном этапе Войны за испанское наследство французы впервые за всю историю своей борьбы с англичанами в Америке сделали попытку использовать в своих интересах разногласия между Лондоном и его владениями. Все началось с того, что еще летом 1709 г., когда в преддверии появления английских экспедиционных сил в колониях обеих держав циркулировало множество самых разнообразных слухов об истинных целях готовящейся операции, несколько французских колониальных чиновников высказали предположение, что английское правительство посылает войска в Америку не для того, чтобы нападать на Квебек, а для того чтобы привести к повиновению свои собственные колонии, и прежде всего Массачусетс, который представляет собой подобие республики. Об этом, в частности, сообщал в Версаль губернатор Плезанса Ф. Патур де Котбель, который, возможно, получил такую информацию от перебежчиков из Сент-Джонса. В своем донесении Ж. де Поншартрену он предлагал сообщить об этом в Бостон и, пользуясь случаем, предложить английским колонистам заключить общее сепаратное перемирие с французами.[1192]
Министр с интересом отнесся к этим сведениям и летом 1710 г. дал Водрёю следующие инструкции: «Господин де Котбель сообщил мне, что главная цель сил, собиравшихся англичанами в прошлом году, состояла в том, чтобы восстановить их господство над Бостоном и провинцией Нью-Йорк, так как население этих провинций всегда поддерживает у себя подобие республики, управляемой их советом и не желающей принимать полновластных губернаторов от короля Англии. Это мне кажется вполне правдоподобным, и потому крайне желательно, чтобы Совет в Бостоне был проинформирован о замыслах английского двора. Король, вероятно, даже одобрит идею оказания помощи этому Совету <…> Представляется необходимым расспросить первых лиц этого Совета, чтобы узнать их подлинные чувства, или же, если это возможно, направить их по нужному руслу. Если вы видите какую-либо возможность преуспеть в этом деле, нужно все пустить в оборот, однако без лишней спешки. В этом начинании следует использовать тех лиц, верность и честность которых хорошо известны и которые обладают знаниями, нужными, для того чтобы осуществить эту миссию тайно и благоразумно. Это дело требует большого внимания с Вашей стороны и необходимо вести его с большой аккуратностью и предосторожностью, чтобы не совершить никакого неверного поступка».[1193] Письмо аналогичного содержания было отправлено Котбелю.[1194]
Хотя информация губернатора Плезанса не соответствовала действительности (как мы знаем, английские войска направлялись в Америку совсем с другими целями) и Поншартрен, таким образом, был введен в заблуждение, из приведенного отрывка видно, что в Версале были не прочь вбить клин между Лондоном и Бостоном. Абсолютистская Франция уже в начале XVIII в. была готова ради достижения своих собственных целей признать независимость английских колоний и их республиканизм и даже оказать им определенное содействие. Знаменитый союз Франции и США периода Войны за независимость, таким образом, имел весьма глубокие корни.
Получив одобрение министра, весной 1711 г. Котбель отправил в Бостон капитана Л. Дёни де Ля Ронда. Официальной целью его миссии являлись переговоры об обмене пленными. В то же время ему было поручено, во-первых, разведать обстановку в столице Новой Англии и выяснить планы противника, а во-вторых, постараться завязать контакты с властями Массачусетса и уговорить их вступить в переговоры с французами на предмет заключения сепаратного мира. В его инструкциях говорилось: «В том, что касается военных операций и планов бостонцев относительно Канады, на завоевание которой шотландцы бросили все свои силы, следует, насколько возможно, внушать, что всякая поддержка, которую народ Бостона будет оказывать, для того чтобы снискать этот успех, может лишь ослабить и впоследствии разрушить непререкаемый авторитет их правительства и отдать их в полную власть английского короля; их же собственные интересы должны, скорее, склонить их к сохранению нейтралитета в отношениях с губернаторами Канады, так как последние никогда не склонятся пред силой оружия, а все их планы в дальнейшем будут лишь раздражать дикарей. Упомянутый сьёр де Ля Ронд может вступить в переговоры и пообещать прекратить всякие враждебные действия со стороны Канады, подразумевая, что бостонцы пообещают со своей стороны сделать то же самое и в будущем не будут давать никакой помощи ни людьми, ни кораблями силам старой Англии и Шотландии, до тех пор пока губернаторы Канады не получат полномочий, необходимых для подписания соглашения о нейтралитете от имени французского короля, поклявшись друг другу прекратить на этот период военные действия с обеих сторон вплоть до окончательного заключения прочного договора о нейтралитете».[1195]
Из этого документа следует, что французское правительство дало своим представителям санкцию вести переговоры с Новой Англией фактически как с независимым государством. Более того, в Версале всерьез рассчитывали на то, что бостонские власти открыто выступят против своего монарха.
В дальнейшем Поншартрен продолжал живо интересоваться этим делом. В июле 1711 г., когда до него дошли подробности, касающиеся готовящейся экспедиции Уолкера, он выразил беспокойство относительно того, что момент для переговоров выбран не слишком удачно. Тем не менее Котбелю было сообщено, что король одобрил его действия. От себя министр добавил, что он с нетерпением ждет известия о возвращении посланца и отчета о его действиях.[1196]
Миссия Ля Ронда закончилась ничем. В тот момент, когда он прибыл в Бостон, там уже находились корабли Уолкера, и вовсю шла подготовка к совместному англо-американскому нападению на Канаду. Администрация Массачусетса заявила, что она не намерена вступать в переговоры об обмене пленными, однако потребовала, чтобы Ля Ронд оставался в Бостоне, с тем чтобы он не смог сообщить своим соотечественникам о военных приготовлениях англичан. Ля Ронд пытался самовольно покинуть Новую Англию, но был задержан и посажен в тюрьму. Хотя он успел уничтожить все свои бумаги, Легислатура Массачусетса заподозрила его в шпионаже и приговорила к повешению. Правда, в итоге для Ля Ронда все закончилось благополучно — после провала экспедиции Уолкера Дадли дал ему возможность бежать.[1197]
Несмотря на провал миссии Ля Ронда, сама ее идея получила одобрение французских властей. Спустя год Поншартрен писал Котбелю: «Его Величество одобрил путешествие в Бостон, в которое вы отправили сьёра Дёни де Ля Ронда, и инструкции, которые вы ему дали, несмотря на то что переговоры, которые вы ему поручили, не имели успеха».[1198]
Данный эпизод, на наш взгляд, интересен тем, что он дает представление о позиции французского правительства по отношению к английским колониям, которые Версаль был готов рассматривать как потенциально суверенные государства. При этом министров Людовика XIV не смущала ни специфика их политического устройства, ни, что самое главное, отсутствие каких-либо правовых оснований для этого. Помимо всего прочего это позволяет по-новому взглянуть на американо-французские отношения в период подготовки Войны за независимость и на ее начальном этапе. В то же время нам он показывает, что французское правительство не изменило своего отношения к североамериканскому театру боевых действий, предпочитая действовать с помощью интриг, а не военной силы, что в итоге поставило его заморские владения в сложное положение.
Глава 5.
ЭКСПЕДИЦИЯ УОЛКЕРА
В то время как отношение Версаля к Североамериканскому театру боевых действий на протяжении всей Войны за испанское наследство оставалось практически неизменным, Лондон после нескольких лет колебаний на заключительном этапе войны предпринял попытку радикально изменить ситуацию на континенте.
Лондон: перемены в правительстве, перемены в политике
События, о которых пойдет речь, были непосредственно связаны с теми переменами, которые произошли в английском правительстве летом 1710 г. В июне государственным секретарем Южного департамента был назначен барон (с 1711 г. граф) Дартмаут, а в начале августа правительство возглавил Роберт Харли, позднее ставший графом Оксфордом. Северный департамент перешел к Генри Сент-Джону (в будущем виконту Болинброку). Так на смену вигам, являвшимся убежденными сторонниками продолжения войны, к власти пришли тори, стремившиеся к заключению мира с Францией. К этому их подталкивали как внутренние трудности, с которыми столкнулась Англия, в течение восьми лет несшая на себе основную тяжесть борьбы в Европе, так и обстановка, складывавшаяся на фронтах. Несмотря на все усилия союзников, большая часть Испании оставалась в руках Филиппа V, а все попытки вторжения во Францию заканчивались неудачами. В ходе кампании 1709 г. довольно сомнительная победа при Мальплаке далась союзникам ценой значительных жертв (их потери в два раза превосходили французские). Маршал Вилл ар не сильно преувеличивал, когда говорил Людовику XIV: «Если Господь окажет нам милость проиграть еще одну такую битву, Его Величество может считать, что враги <…> уничтожены».[1199]
Однако торийские лидеры хотели не просто мира с Людовиком XIV. Харли и Сент-Джон стремились к победоносному и выгодному для нации миру. Громкие успехи Мальборо во Фландрии, с их точки зрения, были нужны не столько самой Англии, сколько ее союзникам. Им же была нужна такая победа, которая, во-первых, была бы достаточно крупной и яркой, способной укрепить их позиции внутри страны и затмить или хотя бы оттенить достижения вигов; во-вторых, победа, которая была бы выгодна прежде всего именно самой Англии; в-третьих, победа, которая могла бы позволить им заключить мир на максимально выгодных условиях.
В этой ситуации внимание кабинета привлекла Северная Америка. Уже в начале июля 1710 г. Дартмаут обратился к агенту Массачусетса Джеремиа Даммеру с вопросом, можно ли еще успеть предпринять нападение на Канаду в этом году. Даммер сообщил министру, что навигация на реке Св. Лаврентия продолжается как минимум до конца октября, и напомнил об экспедиции Фипса, которая была организована осенью. Будучи активным сторонником «славного предприятия», которое, по его словам, он «хранил в своем сердце», агент Массачусетса выразил готовность лично принять участие в операции, которую, по его мнению, обязательно следовало осуществить в текущем году.[1200]
Очевидно, ответ представителя колоний вполне удовлетворил Дартмаута, так как спустя несколько дней правительство (кстати, тогда еще возглавлявшееся Годольфином) приняло решение о переброске крупных сил в колонии. 14 июля 1710 г. виконт (позднее граф) Шэннон был назначен главнокомандующим «всеми сухопутными силами, которые должны быть использованы для покорения Канады и других мест, которыми владеет враг в Северной Америке». Он должен был с пятью полками отправиться из Портсмута в Бостон и соединиться там с войсками Никольсона, собранными для атаки на Пор-Руайяль, а также с силами Нью-Йорка (и те и другие также переходили в его подчинение). Главной целью его экспедиции являлось взятие Квебека, однако в случае, если бы переход через Атлантику затянулся или если бы колонии не выставили своих бойцов, ему было приказано предпринять какую-нибудь другую операцию против французов, какую он сочтет возможным.[1201]
Вскоре началась подготовка экспедиционного корпуса и транспортных судов, которые должны были доставить его в колонии. Всего вместе с Шэнноном должны были отправиться 3265 солдат и моряков.[1202] Несколько недель эскадра ожидала попутного ветра, однако в конце августа из Лондона пришел приказ отложить отплытие. Дальнейшие перестановки в правительстве вкупе с европейскими проблемами опять отодвинули «славное предприятие» на второй план. Осенью Лондон снова обратил на него внимание, и в начале октября войска Шэннона были даже погружены на корабли, однако из-за плохой погоды они не смогли поднять паруса, а 16 октября в связи с изменением обстановки на Пиренейском полуострове было принято окончательное решение не проводить операцию в текущем году.[1203]
Ф. Паркмен назвал подготовку экспедиции Шэннона «странным спазмом воинственной энергии», а сам план отправки войск — поздней осенью «абсурдным».[1204] Однако, на наш взгляд, эти действия правительства как раз подтверждают отмеченный нами выше переходный характер его политики по отношению к колониальному театру боевых действий.
Тем временем в Лондоне было получено известие о блестящей победе Никольсона в Акадии, а вскоре в столицу прибыл и он сам. Сравнительно легкий захват Пор-Руайяля разжег аппетиты английских колоний, которые стали забрасывать правительство петициями[1205], настаивая на осуществлении «славного предприятия». Дж.Даммер убеждал Совет по торговле «продолжить успех Пор-Руайяля». Он утверждал, что Канада, которую, очевидно под влиянием К. Мэзера, он называл «американским Карфагеном», беспокоит весь «английский континент», тогда как ее завоевание даст большие преимущества Лондону и обогатит его колонии.[1206]
Однако решение об организации экспедиции против Квебека было принято не столько под давлением колоний, сколько под воздействием ситуации в Англии и в Европе. В начале декабря 1710 г. союзники потерпели крупное поражение в Испании (капитуляция Стэнхопа при Бриуэге 8 декабря и поражение Штаремберга при Вильявисьосе 10 декабря). В Англии разгоралась «памфлетная война».[1207] В этой ситуации в конце 1710 г. Сент-Джон начал зондировать почву для мирного соглашения с французами. Весной 1711 г. начались секретные контакты представителей двух держав.
Предвидя скорое окончание войны, Сент-Джон стремился максимально укрепить английские позиции. С его точки зрения, Канада вполне могла стать сильным козырем на переговорах с Людовиком XIV. Успешная операция в Северной Америке должна была повысить авторитет тори среди торгово-промышленных кругов Англии и у жителей ее колоний, а, кроме того, поднять престиж флота, который в ходе войны оказался на вторых ролях.
В конце 1710 г. Сент-Джон разработал свой собственный вариант операции по захвату Квебека, которую он стал называть «своим любимым проектом». Государственный секретарь утверждал, что в случае успеха Англия получит «огромные и долгосрочные преимущества».[1208] В дальнейшем противники Сент-Джона обвиняли его в том, что он активно проталкивал идею квебекской операции, так как хотел нажиться на поставках для экспедиционного корпуса. Прямых доказательств этого нет, однако от подозрений на сей счет историки также не отказываются.[1209]
Сент-Джон стремился привлечь на свою сторону других членов кабинета. В январе 1711 г. он писал Харли: «Будьте справедливы, поверьте, что этот проект — это не мое легкомыслие и не мой каприз <…> Это наверняка удастся, если тайна будет сохранена, и если это удастся, Вы за полгода окажете большую услугу Британии, чем министерства, которые были до Вас — за все время своей деятельности. Я надеюсь, что Вы поддержите меня в этом, после того как я уже зашел так далеко».[1210]
Однако Харли не спешил поддерживать своего коллегу. Более того он даже пытался (правда, не слишком активно) противодействовать его планам. В этой ситуации на руку будущему виконту Болинброку сыграло то, что в начале 1711 г. Харли из-за ранения на некоторое время устранился от дел, и Сент-Джон получил возможность беспрепятственно претворять в жизнь свои замыслы. Ему удалось привлечь на свою сторону весьма влиятельных людей, в частности активного сторонника «стратегии голубой воды» графа Рочестера и новую фаворитку королевы Анны леди Эбигейл Мэшэм.
Сент-Джон, безусловно, был основным организатором квебекской операции 1711 г. В феврале-марте королева одобрила план Сент-Джона (кстати, основные аргументы в пользу завоевания Канады были почерпнуты им из записок Ветча и других колониальных чиновников). Так, в одном из официальных документов, подготовленных Сент-Джоном и подписанных Анной, говорилось, что французы долго демонстрировали свои воинственные и агрессивные намерения в Америке и в результате «захватили в свои руки почти всю торговлю мехами и пушниной <…> китовым жиром и усом, а также тресковые промыслы, которые являются великой школой их моряков и столь необходимы и выгодны для всей их торговли <…> они окружили все наши колонии на континенте Северной Америки, посредством чего (если их не остановить) они могут со временем изгнать нас оттуда и присоединить великую империю Северной Америки к французской короне <…> они также через свои поселения на реке Миссисипи будут в состоянии завладеть несколькими богатыми рудниками Мексики и торговлей в значительной части этой страны». Отсюда с неизбежностью следовал вывод о необходимости захвата французских владений.[1211]
На завоевание Канады было решено бросить крупные силы. В операции должны были участвовать семь полков британской армии, пять из которых, по выражению Дж. С. Грэхэма, представляли собой «сливки армии Мальборо во Фландрии».[1212] В марте к великому неудовольствию герцога они были переправлены в Англию. Там они были погружены на корабли эскадры контр-адмирала сэра Ховендена Уолкера, которому было поручено руководство морскими силами экспедиции. Назначение Уолкера на пост главнокомандующего можно считать политическим, так как оно было обусловлено не столько его боевыми заслугами, хотя он отличился в ряде сражений, сколько его близостью к партии тори и лично Сент-Джону. Еще более политическим был выбор командующего сухопутными войсками. Им стал никогда не блиставший военными талантами, но хорошо известный в придворных кругах Джон Хилл — брат вышеупомянутой леди Мэшэм (урожденной Хилл), произведенный по этому случаю в бригадиры.
Всего в экспедиции участвовало около 5 тыс. солдат и моряков, 15 военных кораблей и 40 транспортных судов. Подготовка операции велась в строжайшем секрете. Правительство делало все возможное, чтобы до последнего момента скрыть истинные цели экспедиции, вплоть до того, что о них даже не было сообщено лордам Адмиралтейства. На корабли Уолкера был погружен лишь трехмесячный запас продовольствия, который обычно брался в том случае, если суда направлялись в Средиземное море. Офицерам было сначала объявлено, что целью предприятия является высадка в южной Франции.
Пока шли приготовления в Англии, Никольсону было поручено провести подготовку к операции в Америке. Как и по планам 1709 г., колонии должны были обеспечить британский экспедиционный корпус продовольствием, выделить войска, предназначенные для действий на южных подступах к Канаде, а также вспомогательные силы, которые должны были присоединиться к армии Хилла. Никольсон покинул Портсмут в апреле, но из-за непогоды смог прибыть в Бостон только 8 июня, когда эскадра Уолкера уже находилась в пути. Дадли в очередной раз стал собирать войска, стараясь при этом соблюдать максимум предосторожности, чтобы в Канаде ничего не узнали о предстоящей операции.
21 июня в Нью-Лондоне состоялась встреча Никольсона и губернаторов Новой Англии и центральных колоний. В соответствии с инструкциями британского правительства Нью-Йорк, Коннектикут, Пенсильвания и Нью-Джерси должны были выставить 1400 бойцов для наступления на Монреаль. Воодушевленные известием о том, что на сей раз метрополия действительно собирается предпринять серьезную акцию, все колонии заявили о том, что они готовы выполнить все, что от них требуется. Некоторые даже решили выставить дополнительные воинские контингенты. Исключение, как всегда, составляла Пенсильвания, администрация которой отказалась прислать 200 ополченцев, требовавшихся от нее, но, правда, на этот раз беспрекословно выполнила свои финансовые обязательства.
Как и два года назад, англичане постарались привлечь на свою сторону максимально возможное количество индейцев. Губернатор Нью-Йорка Хантер лично встретился в Олбани с представителями ирокезов, которых он убеждал присоединиться к колониальным войскам. Хантер и находившийся вместе с ним П. Скайлер представляли дело так, что действия англичан продиктованы в первую очередь заботой об интересах Союза пяти племен.
Впоследствии, когда в Новую Англию прибыла эскадра Уолкера, нескольких вождей отправили в Бостон, чтобы они могли посмотреть на стоявшие там корабли и убедиться в серьезности намерений англичан. Ирокезы были приняты Уолкером и Хиллом, которые, как записал в своем дневнике один из британских офицеров, «показали им наши войска и флот и делали все возможное, чтобы внушить им великий замысел королевы и побудить их остаться под ее управлением и стать ее верными подданными, так как эта армия и флот превосходит все, что было раньше».[1213] Сам Уолкер отметил в своем журнале: «Я развлекал их [ирокезов. — Ю. А.] <…> вином, музыкой и танцами матросов, и они, казалось, были очень довольны этим <…> один из них от имени Пяти Наций обратился ко мне с длинной речью [сказав, что] они давно ожидали того, что они видят сейчас, и что они очень рады, что королева проявила такую заботу о них, почти полностью отчаявшихся; в то же время они сами станут стараться изо всех сил, надеясь, что на сей раз французы в Америке будут побеждены».[1214]
Под впечатлением военной мощи своих бледнолицых братьев, а также щедрых подарков Лига снова встала на тропу войны. До 600 ирокезских воинов присоединилось к англо-американским войскам, собиравшимся в Олбани. Как и в 1709 г., командование силами, действующими на монреальском направлении, было поручено Никольсону. В начале августа он собрал около 1500 ополченцев и 800 индейцев (кроме ирокезов на стороне англичан выступили могикане и некоторые другие племена) и двинулся по хорошо знакомой ему дороге к Вуд-Крик. Несмотря на жару, перебои с водой и другие трудности, армия Никольсона к середине сентября вышла на исходные позиции и ждала сигнала к началу выступления.
Флот Уолкера подошел к острову Нантакет 24 июня. Впервые за всю историю английской колонизации Северной Америки такие крупные силы были переброшены на этот континент. Вместе с солдатами и матросами из Новой Англии, которые должны были присоединиться к экспедиции, общая численность войск, собравшихся в Бостоне, превышала все его население.
Перед британским командованием сразу же возник ряд проблем. Во-первых, огромную армию, вставшую лагерем на Ноддлз-айленде, надо было снабжать. Однако колониальные торговцы стали затягивать поставки и взвинчивать цены, что вызвало ярость Уолкера, в сердцах пригрозившего перенести свою штаб-квартиру в какое-нибудь другое место.[1215] Много недоразумений происходило также из-за отсутствия четко установленного курса фунта по отношению к платежным средствам колоний. В середине июля Уолкер и Хил л направили Дадли специальный мемориал, где требовали принять меры и установить умеренные цены на продовольствие и необходимые англичанам товары, а также урегулировать вопрос с обменным курсом.[1216]
Перед Уолкером стояла другая, еще более важная проблема. Ему надо было срочно найти опытных штурманов и лоцманов, которые смогли бы провести большие английские корабли в устье реки Св. Лаврентия. В своем «Журнале» Уолкер писал о том, что он несколько раз встречался с мореходами из Новой Англии, однако «ни один из них не внушил [ему] доверия», так как никто не знал как следует условий навигации в заливе и на реке Св. Лаврентия и никогда не проводил туда крупные суда.[1217]
Впрочем, ко всей информации Уолкера (особенно касающейся морских сюжетов) следует относиться очень осторожно. Все его документы, относящиеся к экспедиции 1711 г., были уничтожены в результате взрыва, произошедшего на его корабле сразу же после возвращения в Англию. «Журнал и полный отчет об экспедиции в Канаду и обо всем, что касается поведения сэра Ховендена Уолкера, etc.», опубликованный им в 1720 г., представляет собой, скорее, произведение мемуарного характера, одной из главных задач которого было оправдать действия Уолкера в глазах современников. В его «Журнале» постоянно упоминаются многочисленные сложности, возникавшие в ходе подготовки экспедиции по не зависящим от него причинам. «Каждый день приносил что-либо неожиданное, и я начал думать, что эта экспедиция окажется сложной и рискованной, не только из-за опасности бухты и реки Св. Лаврентия, но и тех препятствий, с которыми мы столкнулись как в отношении провизии, так и в отношении других необходимых вещей, которые мы надеялись здесь получить».[1218]
Вряд ли Уолкер был таким провидцем и заложником обстоятельств, каким он стремился себя представить. Безусловно, проблемы и недоразумения имели место и вызывали раздражение английского командования, которое вдобавок с подозрением относилось к колонистам. В глазах британских офицеров они были «злобными, упрямыми и неуправляемыми». Однако сам адмирал проявил известную пассивность и, смирившись с ситуацией, в итоге пустил дело на самотек.
Вместе с тем среди жителей Массачусетса наряду с энтузиазмом, который вызвало появление войск метрополии, наметился определенный всплеск чувства, которое Дж. С. Грэхэм назвал «колониальным национализмом».[1219] Английские военные воспринимались колонистами как чужаки, их поведение вызывало недоумение и насмешки. Солдаты и офицеры колониальных войск очень неохотно подчинялись приказам британских командиров. Множество ополченцев дезертировало, и администрации пришлось принять меры к их розыску. Констеблям было разрешено обыскивать дома, если существовало подозрение, что в них могут прятаться дезертиры. Было также объявлено, что укрывавшие их лица будут подвергнуты штрафу в 50 фунтов или годовому тюремному заключению.[1220]
Однако, на наш взгляд, значение трений, имевших место между представителями Старой и Новой Англии в конце июня — июле 1711 г. не стоит преувеличивать. Вряд ли можно согласиться с теми американскими историками, которые рассматривают эти события как своего рода предтечу будущих конфликтов между Лондоном и его Североамериканскими владениями. Так, Д.Э. Лич, утверждает, что «трения в Бостоне между гражданским населением и британскими солдатами сулили будущую болезнь. Несомненно, солнце истории в своем неумолимом движении по небесам времени уже начало отбрасывать тень на поля Лексингтона».[1221] На наш взгляд, события лета 1711 г. были лишь очень кратким, хотя и ярким, эпизодом, который не мог оставить заметного следа в колониальном общественном сознании. Другое дело, что общее ощущение и понимание своего собственного бессилия перед лицом достаточно слабого противника и зависимость от военной поддержки со стороны метрополии, которая отнюдь не спешила прийти на помощь своим колониям и не принимала их проблемы близко к сердцу, а, наоборот, неоднократно демонстрировала им свое пренебрежение (не всегда оказывавшееся столь «благотворным»), безусловно, влияло на настроения определенной части колонистов.
Несмотря на все усилия, предпринимавшиеся англичанами и в метрополии и в колониях, их военные приготовления не остались незамеченными в Париже и в Квебеке. Уже 11 марта 1711 г. Поншартрен писал Водрёю: «У меня есть сведения, что англичане замышляют предприятие против Канады, что корабли, которые, как полагают, предназначены для этого, могут отправиться в конце апреля и что на них будет погружено три тысячи человек; хотя эта новость не совсем проверенная, все же важно, чтобы вы были начеку и сделали все, чтобы не быть захваченными врасплох и чтобы сделать их предприятие бесполезным. Я убежден, что вы удвоите ваше внимание, и что вы дадите по этому случаю новые свидетельства вашего рвения и вашей преданности королю». В то же время министр не словом ни обмолвился о какой-либо помощи для Новой Франции в этой связи и лишь сообщил, что летом в Квебек, как планировалось ранее, будут присланы два корабля и некоторое количество рекрутов (точная цифра не называлась).[1222]
Водрёй также был неплохо осведомлен о настроениях в английских колониях. В конце апреля 1711 г. он сообщал министру, что «хотя англичане еще не получили никаких новостей из Европы, разные люди в Олбани и других местах говорят, что если только в Англии не произойдет революции, нет никаких оснований сомневаться, что королева должна дать значительный флот господину Никольсону, чтобы осадить Квебек».[1223]
Однако такая осведомленность вряд ли облегчала положение администрации Новой Франции. Выше мы приводили данные о силах, имевшихся в распоряжении Водрёя в 1709 г. С тех пор ситуация изменилась не слишком значительно. Единственным действительно положительным моментом было то, что в 1710 г. в Канаду из метрополии было прислано 500 рекрутов, которые были распределены по гарнизонам.[1224] Если мы соотнесем эту цифру с данными 1709 г., то увидим, что оборонять Квебек и Монреаль должно было около 3850 солдат, ополченцев и индейцев, тогда как общая численность англо-американских сил, предназначенных для действий на обоих этих направлениях, составляла 14 300 человек! В такой ситуации, как отметил Ф.Хамманг, летом 1711 г. «имелись все основания полагать, что через несколько месяцев французский режим в Канаде прекратит свое существование».[1225]
Буря у Иль-оз'Ё
30 июля Уолкер отдал приказ поднимать паруса. Всего от острова Нантакет, где собиралась англо-американская армада, на север отправилось 18 военных кораблей и более 60 транспортных судов. Корпус Хилла был усилен четырьмя батальонами из Массачусетса, Нью-Гемпшира и Род-Айленда, которыми командовал Ветч, а также некоторым количеством индейцев; в результате его общая численность составила 7,5 тыс. бойцов (в экспедиции участвовало также около 4,5 тыс. моряков). 3 августа эскадра обогнула мыс Сабль и спустя десять дней вошла в залив Св. Лаврентия.
Однако здесь Уолкеру пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Дело было в том, что навигация в этих местах всегда считалась очень опасной, в особенности для больших кораблей. Французами была разработана целая систему провода судов к Квебеку (кроме того, тяжелые линейные корабли и транспорты практически никогда не направлялись в Канаду).[1226] Уолкер слышал об этом, однако в Бостоне, как мы помним, ему не удалось найти опытных моряков, знакомых с условиями судоходства на реке Св. Лаврентия. Также безуспешной оказалась попытка английского адмирала подкупить упоминавшегося выше капитана Ля Ронда, находившегося в то время в Массачусетсе, которому Уолкер предлагал 100 тыс. ливров за то, чтобы тот привел английский флот к столице Новой Франции.[1227] Правда, в распоряжение Уолкера были предоставлены документы, относящиеся к экспедиции 1690 г., однако они ему мало помогли, так как Фипс руководствовался в своих действиях больше интуицией, чем знаниями, и его флот смог достичь Квебека, в основном, благодаря счастливому стечению обстоятельств.
В результате Уолкеру пришлось вести свою армаду фактически «на ощупь» в туманном и изобилующем многочисленными течениями и отмелями заливе Св. Лаврентия. Оставив самые крупные 80-пушечные корабли в арьергарде и перенеся свой штандарт на 70-пушечный «Эдгар», адмирал 18 августа начал двигаться к устью реки. Неожиданно налетевший шторм отогнал английскую эскадру к восточной оконечности острова Антикости, но 20 августа Уолкер продолжил движение вперед. В сильном тумане его корабли сбились с курса и вечером 23 августа сильным порывом ветра были брошены на скалы у Иль-оз'Ё (Яичных островов), расположенных у левого (северного) берега эстуария реки Св. Лаврентия. Семь больших транспортов с солдатами и одно судно с продовольствием разбились. Из находившихся на них на 1390 человек, погибло около 900. Два дня Уолкер оставался на месте катастрофы, подбирая тех, кому удалось добраться до берега.
25 августа состоялся военный совет, на котором армейские офицеры высказались за продолжение операции, упирая на то, что и после кораблекрушения в распоряжении англичан все равно оставались огромные силы. Однако Уолкер, посовещавшись с капитанами и штурманами эскадры, на которых произошедшая катастрофа, очевидно, произвела более сильное впечатление, и которые явно не хотели брать на себя ответственность за возможные новые инциденты, дал приказ отходить к Кейп-Бретону.[1228]
В гавани Порт-Сидни, куда пришли английские корабли, был созван еще один военный совет, на котором обсуждался вопрос о том, стоит ли предпринимать нападение на Плезанс, захват которого мог хотя бы частично компенсировать неудачу на главном направлении. Однако, опасаясь непогоды, приближающихся осенних холодов, того, что у него может не хватить продовольствия на обратную дорогу, а главное — новых катастроф, Уолкер, который ко всему прочему усматривал в инциденте у Иль-оз'Ё жест Провидения, после некоторых колебаний решил возвращаться в Англию. Хилл поддержал его, поскольку не хотел зимовать в Новой Англии и стремился поскорее вернуться ко двору.[1229]
Однако злоключения английской армады на этом не закончились. На обратном пути она еще раз попала в сильнейший шторм, а уже в Англии, в Спитхеде, по непонятным причинам взорвался и затонул «Эдгар», флагман Уолкера. В этой катастрофе также погибло несколько сот человек, и именно тогда были уничтожены все бумаги Уолкера.
В XXXI письме к Стелле Дж. Свифт отметил, что известие о неудаче экспедиции (кстати, предсказанное им еще в апреле) пришло в Лондон б октября. Писатель, который в то время был очень близок к правительственным кругам и лично к Сент-Джону, дал весьма показательную оценку данному событию: «Боюсь, что мистер Хилл и его адмирал допустили какую-нибудь оплошность, мы, однако же, виним во всем шторм <…> Секретарь [Сент-Джон. — Ю. А.] весьма подавлен известием о неудаче Хилла, потому что эта экспедиция была снаряжена по его настоянию, и он возлагал на нее большие надежды».[1230] В следующем письме Свифт уже открыто (хотя довольно мягко) порицал «непростительную оплошность» Хилла, созвавшего военный совет, в ситуации, когда «генерал был не должен так поступать».[1231]
Английские и американские историки также единодушно осуждают поведение английского командования, обвиняя Уолкера и Хилла в нерешительности и даже в трусости. Учитывая, что в Олбани в полной боевой готовности стояла армия Никольсона, которая, безусловно, могла хотя бы оттянуть на себя часть французских сил, Уолкеру, по их мнению, был практически обеспечен успех, если бы он только смог добраться до Квебека, что было вполне возможно.[1232]
Безусловно, опасения Уолкера, касающиеся «непроходимости» реки Св. Лаврентия и суровости канадской осени, были явно преувеличены (заметим, что в Квебеке ожидали нападения вплоть до 19 октября, когда там было получено известие о кораблекрушении у Иль-оз'Е). В то же время, учитывая настрой английского командования и наличие у французов в Канаде большого военного опыта, можно предположить, что, даже если бы флот Уолкера и подошел к столице Новой Франции, военные действия в условиях, существенно отличающихся от европейских, а также осенняя непогода могли заставить его ретироваться. Ведь мы видели, что посредственные служаки Уолкер и Хил л были глубоко равнодушны к тому делу, которое было им поручено, и легко поддались панике. О настроениях Уолкера можно судить по такой, не лишенной определенного мрачного лиризма, фразе: «Сколь же печально лицезреть, среди вод и земель, скованных морозом, погребенных под горами снега, в этом бесплодном невозделанном крае, великое множество бесстрашных солдат, умирающих с голода, влачащих существование, удел которого — смерть, дарующая покой».[1233]
19 сентября известие о том, что Уолкер возвращается в Англию, было получено в лагере у Вуд-Крик. По свидетельству присутствовавших, Никольсон в отчаянии сорвал с головы парик и стал топтать его ногами, крича: «Жульничество! Предательство!». Для него случившееся было личной трагедией, крахом его планов. В начале октября он привел свои войска обратно в Олбани и распустил их по домам, наградив отличившихся в походе солдат и офицеров денежными премиями из своих собственных средств.[1234]
В целом, в английских колониях многие восприняли неудачу Уолкера так же, как и Никольсон. Победа, казавшаяся столь близкой, в очередной раз ускользнула от них, и Канада, источник постоянной угрозы, по-прежнему оставалась в руках французов. В Новой Англии «плачевный и ужасный отчет о неудаче нашего флота на реке Канады [т. е. на реке Св. Лаврентия. — Ю. А.]» вызвал растерянность и недоумение.[1235] Семюэл Сьюолл писал в своем дневнике, что, узнав о случившемся, он, как и многие другие, был просто ошеломлен.[1236] Ответственность за неудачу жители колоний естественно возлагали на британских офицеров, и прежде всего на Уолкера. О «промахах адмирала» говорил губернатор Вирджинии А. Спотсвуд,[1237] аналогичной точки зрения придерживались Дадли, Ветч и многие другие колониальные лидеры.[1238]
В свою очередь, в метрополии английские офицеры, и прежде всего сам Уолкер, стремясь оправдать себя в глазах правительства и общественного мнения, возложили всю ответственность за провал предприятия на жителей колоний, которые не оказали должного содействия королевским войскам.[1239] В Лондоне даже появились слухи, что экспедиция была сорвана группой бостонских купцов, которые занимались контрабандной торговлей с французами и стремились сохранить свои прибыли.[1240]
Торийские лидеры, не желая брать на себя ответственность за провал и зная, что Новая Англия всегда симпатизировала их политическим противникам, согласились с доводами Уолкера. Так, Мэтью Прайор отмечал, что неудача произошла «исключительно благодаря скупости или вероломству благочестивой Новой Англии».[1241]
В январе 1712 г. Уильям Эшхёрст писал Дадли о «рассуждениях, которые <…> распространяют те, кто хочет оправдать свое собственное недостойное поведение и стремятся снять с себя ответственность, переложив ее на Вас».[1242] В таком же духе Эшхёрст высказывался в своем послании к Инкризу Мэзеру, предупреждая его, что в Лондоне «все обвинения в канадских неудачах сыплются на вашу [т. е. колонистов. — Ю. А.] голову».[1243]
Чтобы оправдать поведение колонистов и отвести от них «скандальные обвинения», Дж. Даммер опубликовал в 1712 г. два памфлета. В Бостоне было выпущено «Письмо благородному лорду по поводу последней экспедиции в Канаду», а в Лондоне — «Письмо к другу в этой стране».[1244] Помимо изложения колониальной точки зрения на события 1711 г., в них также рассматривались отношения Англии и ее североамериканских владений. Нам следует обратить внимание на то, что, по мнению Даммера, проблемы в этих отношениях возникали в первую очередь из-за того, что метрополия не могла обеспечить колониям эффективной поддержки в их борьбе против французов. Даммер настаивал на том, что правительству необходимо предпринять новую попытку захватить Канаду, как только для этого представится удобный случай.
Надо сказать, что и после провала экспедиции Уолкера в колониях еще теплилась надежда на то, что Лондон предпримет какие-либо активные действия в Северной Америке против французов. В начале 1712 г. Массачусетс и Нью-Гемпшир обратились к королеве с почти идентичными адресами, где содержалась просьба как можно скорее организовать новое нападение на Канаду. Из этих документов видно, что в Новой Англии колонии опасались прежде всего того, что после провала экспедиции Уолкера французы активизируют свои действия против английских колоний. В то же время обе колонии просили королеву милостиво освободить их от выставления отрядов для новой экспедиции (бостонцы мотивировали это тем, что им помимо прочего приходится содержать гарнизон Пор-Руайяля).[1245] Сходной по содержанию была петиция совета и ассамблеи Нью-Йорка, которую в ноябре переслал Дартмауту губернатор Хантер.[1246] Свой вариант новой англо-американской атаки на Квебек предложил губернатор Коннектикута Г. Солтонстолл.[1247]
Однако в это время основное внимание правительства было поглощено уже не военными проблемами, а мирными переговорами. Сам Сент-Джон был, безусловно, огорчен провалом своего «любимого предприятия», но никакого существенного влияния на его планы и действия эта неудача не оказала. Показательно и то, что для Уолкера, а тем более для Хилла и других командиров все случившееся обошлось без последствий (правда, позднее, когда к власти вернулись виги, Уолкер был уволен со службы без сохранения половинного жалования, обычно полагавшегося отставным офицерам).
Некоторые, главным образом американские, авторы склонны ставить на одну доску операцию, планировавшуюся в 1709 г., и экспедицию 1711 г. На наш взгляд, между ними существует принципиальное различие. Первая из них изначально задумывалась как второстепенная акция, предпринимавшаяся в определенной степени от переизбытка сил метрополии и никак не связанная с магистральной линией ее политики. В то же время экспедиция Уолкера преследовала вполне конкретные политические цели и была тесно связана с внутри- и внешнеполитической ситуацией, сложившейся в тот момент в Англии. Однако нам хотелось бы подчеркнуть, что она также ни коим образом не являлась частью продуманного и более или менее последовательно осуществляемого курса в отношении колоний вообще и Североамериканского континента в частности, но была лишь спонтанным действием, вызванным сугубо европейскими политическими причинами. Мы не можем согласиться с утверждением Дж. М. Уоллера о том, что политика, проводившаяся тори по отношению к колониям в 1711 г., была «предтечей того курса, которым несколько десятилетий спустя так эффективно следовал Питт».[1248] Наоборот, действия Сент-Джона принципиально отличались от политики Великого Коммонера, при котором в колониальной политике Лондона действительно произошли важные изменения. Здесь же никакого крутого поворота не было. В отличие от квебекской операции 1759 г., «выстраданной» Питтом и явившейся логическим завершением направленных усилий его кабинета, экспедиция Уолкера была в общем случайной в том смысле, что ее вполне могли направить не в Канаду, а в какое-либо другое место (особенно, если вспомнить, что в это самое время была создана известная Компания Южных морей, активную поддержку которой оказывал Харли).
Наш вывод о сугубо политическом и конъюнктурном характере квебекской операции в определенной степени подтверждается и тем обстоятельством, что после окончания Войны за испанское наследство и падения торийского правительства Харли, не имевшему, как мы видели, к этой акции прямого отношения, были предъявлены обвинения в том, что «опасная и разорительная экспедиция была спланирована и предпринята под предлогом завоевания владений французского короля в Северной Америке, но на самом деле она отвечала его интересам, так как ослабляла союзную армию во Фландрии и рассеивала военно-морские силы королевства»,[1249] т.е. еще очень многие в Англии не считали завоевание Канады действительно необходимым предприятием.
Говоря о результатах военной кампании 1711 г. в Северной Америке, следует отметить, что провал экспедиции Уолкера, а также различные подходы к объяснению причин этого провала привели к тому, что Англия и ее колонии в определенной степени оказались дискредитированы в глазах друг друга. В Лондоне крепло убеждение, что колонисты крайне ненадежны и на них не следует рассчитывать при проведении серьезных военных акций. В свою очередь, в колониях также постепенно накапливались негативные эмоции по отношению к метрополии, пренебрегающей интересами своих поселенцев, находящихся в зависимости от нее. Вместе с тем сознание собственного бессилия заставляло колонистов активнее развивать связи друг с другом и искать новые формы и способы взаимодействия.
В то же время объективная информация о соотношении сил Новой Франции и англо-американцев наводит на мысль, что в принципе при более благоприятных погодных условиях, а самое главное при наличии более решительных или честолюбивых командиров Квебек вполне мог бы быть захвачен в 1711 г. Впрочем, его судьба все равно решалась бы на переговорах, и, хотя Людовик XIV был готов пойти на значительные жертвы ради сохранения испанского престола за своим внуком, он вряд ли пошел бы на уступку всей Новой Франции; это подтверждается рядом свидетельств (см. главу 7).
К вопросу о роли североамериканских сюжетов в ходе англо-французских переговоров мы еще вернемся, а пока рассмотрим положение, сложившееся на континенте к концу Войны за испанское наследство.
Два с половиной месяца, с б августа по 19 октября 1711 г., Квебек оставался в состоянии боевой готовности, со дня на день ожидая появления неприятеля. На берегах реки Св. Лаврентия были расставлены специальные дозоры, которые при приближении неприятеля должны были немедленно поднять тревогу. В столице Новой Франции постоянно циркулировали самые разные слухи о перемещениях англичан. Напряжение не спало даже после того, как из Монреаля было получено известие об уходе армии Никольсона из лагеря на ручье Вуд-Крик.[1250] Лишь прибытие в Квебек корабля из Франции, капитан которого сообщил, что ни в заливе, ни на реке Св. Лаврентия нет ни одного английского судна, позволило канадцам вздохнуть с облегчением. Несколько дней спустя в столице Новой Франции было получено известие о кораблекрушении у Иль-оз'Ё и бесславном уходе английской армады.
Жители колонии восприняли это как настоящее чудо. Вся Новая Франция ликовала и благодарила своих небесных покровителей. Построенный в честь событий 1690 г. собор Богоматери Победы (Notre-Dame-de-la-Victoire) был переименован в собор Богоматери Побед (Notre-Dame-des-Victoires). Впоследствии в Канаде были сложены песни, где высмеивались англичане и возносилась хвала Небесам за чудесное избавление от вражеского нашествия. Вот куплет одной из них:
О! Какое счастье для Новой Франции,
Мы больше не опасаемся оружия англичан.
Их планы оскорбили
Святые Небеса,
И дабы не подвергать более бедам французов,
Они сами встали на их защиту.[1251]
Несмотря на счастливый для Новой Франции исход событий, связанных с экспедицией Уолкера, ее положение все равно оставалось достаточно сложным. По свидетельству настоятельницы монастыря урсулинок матушки Жюшро, Канада «была лишена почти всего: почти не было пороха, вооружение находилось в очень плохом состоянии, продовольствия было очень мало, и [ей] угрожал голод, поскольку все эти тревоги во многих местах помешали жатве».[1252] Метрополия, сама находившаяся в критической ситуации, мало чем могла помочь своей колонии. Вдобавок связь с Европой была затруднена.
В Париже о буре у Иль-оз'Е узнали раньше, чем в Квебеке. Матушка Жюшро с некоторым удивлением писала о том, что Людовику XIV «это доставило столько радости, как если бы Канада была одной из самых богатых провинций его королевства».[1253] В то же время подход французского правительства к североамериканскому театру боевых действий остался прежним. В письмах, которые Водрёй получал из метрополии, содержались инструкции всячески препятствовать коммерческим и тем более политическим контактам абена-ки и Новой Англии, а также ирокезов и Нью-Йорка. При этом, в тех же самых письмах Поншартрен сообщал, что из-за сложностей, с которыми сталкивается правительство, оно не в состоянии обеспечить доставку в Канаду товаров, которые требуются для торговли с индейцами.[1254]
Наибольшее беспокойство администрации Новой Франции вызывала позиция Союза пяти племен. Еще в апреле 1711 г. Водрёй отмечал, что «война с ирокезами совершенно противоречит интересам колонии».[1255] Однако эта война, казалось, неумолимо приближалась. Как мы видели, летом 1711 г. воины Лиги приняли участие в неудавшемся походе Никольсона к Вуд-Крик. Ирокезы постоянно поддерживали активные торговые контакты с англичанами из Олбани. Кроме того, большую угрозу для французов представлял союз, заключенный где-то на рубеже 1700-1710-х гг. между ирокезами и у тагами (лисами; в отечественной литературе можно встретить их транслитерированное английское название — фоксы; реже французское — рёнар), воинственным племенем, обитавшим в окрестностях форта Детруа (Детройта).
Правда, провал англо-американского наступления на Канаду несколько охладил воинственный пыл ирокезов. Очевидно поняв, что перед ними снова маячит перспектива в одиночку бороться против французов и союзных им индейских племен, они сочли за благо вернуться к политике нейтралитета. Весной 1712 г. Союз пяти племен направил к Водрёю многочисленную делегацию, члены которой признали, что нарушили соглашение 1701 г., принесли свои извинения за то, что они выступали на стороне англичан и попросили возобновить договор о нейтралитете. Хотя губернатор Новой Франции, по его собственным словам, очень мало доверял заверениям в дружбе со стороны ирокезов, он счел за благо перезаключить с ними мир.[1256]
Весной 1712 г. почти в то же самое время, когда Лига вела переговоры с французами, ее союзники фоксы вместе с маскутэнами и кикапу начали готовить нападение на Детруа. К счастью, командир форта Ж.-Ш. Рено Дюбюиссон заранее узнал об этом от одного крещеного индейца и смог организовать превентивный удар. 13 мая 1712 г. небольшой отряд французов и союзных им индейцев атаковал поселение фоксов, а на следующий день в местечке Прескиль уничтожил отряд воинов этого племени. С тех пор в течение нескольких десятилетий фоксы являлись основным противником французов на западе.
Что касается ирокезов, то в последние годы войны они воздерживались от враждебных действий по отношению к французам. Летом 1712 г. англичане пытались уговорить Лигу выступить против «французских» индейцев. Ирокезы начали было подготовку к войне, однако затем передумали и заявили, что не хотят действовать в одиночку.
Фактически с осени 1711 г. боевые действия на Североамериканским континенте между англичанами и французами практически прекратились. Стороны исчерпали свои силы и не хотели продолжать борьбу, когда в Европе уже шли мирные переговоры, на которых и решалась судьба колоний.
В то время как отношение Версаля к Североамериканскому театру боевых действий на протяжении всей Войны за испанское наследство оставалось практически неизменным, Лондон после нескольких лет колебаний на заключительном этапе войны предпринял попытку радикально изменить ситуацию на континенте.
Лондон: перемены в правительстве, перемены в политике
События, о которых пойдет речь, были непосредственно связаны с теми переменами, которые произошли в английском правительстве летом 1710 г. В июне государственным секретарем Южного департамента был назначен барон (с 1711 г. граф) Дартмаут, а в начале августа правительство возглавил Роберт Харли, позднее ставший графом Оксфордом. Северный департамент перешел к Генри Сент-Джону (в будущем виконту Болинброку). Так на смену вигам, являвшимся убежденными сторонниками продолжения войны, к власти пришли тори, стремившиеся к заключению мира с Францией. К этому их подталкивали как внутренние трудности, с которыми столкнулась Англия, в течение восьми лет несшая на себе основную тяжесть борьбы в Европе, так и обстановка, складывавшаяся на фронтах. Несмотря на все усилия союзников, большая часть Испании оставалась в руках Филиппа V, а все попытки вторжения во Францию заканчивались неудачами. В ходе кампании 1709 г. довольно сомнительная победа при Мальплаке далась союзникам ценой значительных жертв (их потери в два раза превосходили французские). Маршал Вилл ар не сильно преувеличивал, когда говорил Людовику XIV: «Если Господь окажет нам милость проиграть еще одну такую битву, Его Величество может считать, что враги <…> уничтожены».[1199]
Однако торийские лидеры хотели не просто мира с Людовиком XIV. Харли и Сент-Джон стремились к победоносному и выгодному для нации миру. Громкие успехи Мальборо во Фландрии, с их точки зрения, были нужны не столько самой Англии, сколько ее союзникам. Им же была нужна такая победа, которая, во-первых, была бы достаточно крупной и яркой, способной укрепить их позиции внутри страны и затмить или хотя бы оттенить достижения вигов; во-вторых, победа, которая была бы выгодна прежде всего именно самой Англии; в-третьих, победа, которая могла бы позволить им заключить мир на максимально выгодных условиях.
В этой ситуации внимание кабинета привлекла Северная Америка. Уже в начале июля 1710 г. Дартмаут обратился к агенту Массачусетса Джеремиа Даммеру с вопросом, можно ли еще успеть предпринять нападение на Канаду в этом году. Даммер сообщил министру, что навигация на реке Св. Лаврентия продолжается как минимум до конца октября, и напомнил об экспедиции Фипса, которая была организована осенью. Будучи активным сторонником «славного предприятия», которое, по его словам, он «хранил в своем сердце», агент Массачусетса выразил готовность лично принять участие в операции, которую, по его мнению, обязательно следовало осуществить в текущем году.[1200]
Очевидно, ответ представителя колоний вполне удовлетворил Дартмаута, так как спустя несколько дней правительство (кстати, тогда еще возглавлявшееся Годольфином) приняло решение о переброске крупных сил в колонии. 14 июля 1710 г. виконт (позднее граф) Шэннон был назначен главнокомандующим «всеми сухопутными силами, которые должны быть использованы для покорения Канады и других мест, которыми владеет враг в Северной Америке». Он должен был с пятью полками отправиться из Портсмута в Бостон и соединиться там с войсками Никольсона, собранными для атаки на Пор-Руайяль, а также с силами Нью-Йорка (и те и другие также переходили в его подчинение). Главной целью его экспедиции являлось взятие Квебека, однако в случае, если бы переход через Атлантику затянулся или если бы колонии не выставили своих бойцов, ему было приказано предпринять какую-нибудь другую операцию против французов, какую он сочтет возможным.[1201]
Вскоре началась подготовка экспедиционного корпуса и транспортных судов, которые должны были доставить его в колонии. Всего вместе с Шэнноном должны были отправиться 3265 солдат и моряков.[1202] Несколько недель эскадра ожидала попутного ветра, однако в конце августа из Лондона пришел приказ отложить отплытие. Дальнейшие перестановки в правительстве вкупе с европейскими проблемами опять отодвинули «славное предприятие» на второй план. Осенью Лондон снова обратил на него внимание, и в начале октября войска Шэннона были даже погружены на корабли, однако из-за плохой погоды они не смогли поднять паруса, а 16 октября в связи с изменением обстановки на Пиренейском полуострове было принято окончательное решение не проводить операцию в текущем году.[1203]
Ф. Паркмен назвал подготовку экспедиции Шэннона «странным спазмом воинственной энергии», а сам план отправки войск — поздней осенью «абсурдным».[1204] Однако, на наш взгляд, эти действия правительства как раз подтверждают отмеченный нами выше переходный характер его политики по отношению к колониальному театру боевых действий.
Тем временем в Лондоне было получено известие о блестящей победе Никольсона в Акадии, а вскоре в столицу прибыл и он сам. Сравнительно легкий захват Пор-Руайяля разжег аппетиты английских колоний, которые стали забрасывать правительство петициями[1205], настаивая на осуществлении «славного предприятия». Дж.Даммер убеждал Совет по торговле «продолжить успех Пор-Руайяля». Он утверждал, что Канада, которую, очевидно под влиянием К. Мэзера, он называл «американским Карфагеном», беспокоит весь «английский континент», тогда как ее завоевание даст большие преимущества Лондону и обогатит его колонии.[1206]
Однако решение об организации экспедиции против Квебека было принято не столько под давлением колоний, сколько под воздействием ситуации в Англии и в Европе. В начале декабря 1710 г. союзники потерпели крупное поражение в Испании (капитуляция Стэнхопа при Бриуэге 8 декабря и поражение Штаремберга при Вильявисьосе 10 декабря). В Англии разгоралась «памфлетная война».[1207] В этой ситуации в конце 1710 г. Сент-Джон начал зондировать почву для мирного соглашения с французами. Весной 1711 г. начались секретные контакты представителей двух держав.
Предвидя скорое окончание войны, Сент-Джон стремился максимально укрепить английские позиции. С его точки зрения, Канада вполне могла стать сильным козырем на переговорах с Людовиком XIV. Успешная операция в Северной Америке должна была повысить авторитет тори среди торгово-промышленных кругов Англии и у жителей ее колоний, а, кроме того, поднять престиж флота, который в ходе войны оказался на вторых ролях.
В конце 1710 г. Сент-Джон разработал свой собственный вариант операции по захвату Квебека, которую он стал называть «своим любимым проектом». Государственный секретарь утверждал, что в случае успеха Англия получит «огромные и долгосрочные преимущества».[1208] В дальнейшем противники Сент-Джона обвиняли его в том, что он активно проталкивал идею квебекской операции, так как хотел нажиться на поставках для экспедиционного корпуса. Прямых доказательств этого нет, однако от подозрений на сей счет историки также не отказываются.[1209]
Сент-Джон стремился привлечь на свою сторону других членов кабинета. В январе 1711 г. он писал Харли: «Будьте справедливы, поверьте, что этот проект — это не мое легкомыслие и не мой каприз <…> Это наверняка удастся, если тайна будет сохранена, и если это удастся, Вы за полгода окажете большую услугу Британии, чем министерства, которые были до Вас — за все время своей деятельности. Я надеюсь, что Вы поддержите меня в этом, после того как я уже зашел так далеко».[1210]
Однако Харли не спешил поддерживать своего коллегу. Более того он даже пытался (правда, не слишком активно) противодействовать его планам. В этой ситуации на руку будущему виконту Болинброку сыграло то, что в начале 1711 г. Харли из-за ранения на некоторое время устранился от дел, и Сент-Джон получил возможность беспрепятственно претворять в жизнь свои замыслы. Ему удалось привлечь на свою сторону весьма влиятельных людей, в частности активного сторонника «стратегии голубой воды» графа Рочестера и новую фаворитку королевы Анны леди Эбигейл Мэшэм.
Сент-Джон, безусловно, был основным организатором квебекской операции 1711 г. В феврале-марте королева одобрила план Сент-Джона (кстати, основные аргументы в пользу завоевания Канады были почерпнуты им из записок Ветча и других колониальных чиновников). Так, в одном из официальных документов, подготовленных Сент-Джоном и подписанных Анной, говорилось, что французы долго демонстрировали свои воинственные и агрессивные намерения в Америке и в результате «захватили в свои руки почти всю торговлю мехами и пушниной <…> китовым жиром и усом, а также тресковые промыслы, которые являются великой школой их моряков и столь необходимы и выгодны для всей их торговли <…> они окружили все наши колонии на континенте Северной Америки, посредством чего (если их не остановить) они могут со временем изгнать нас оттуда и присоединить великую империю Северной Америки к французской короне <…> они также через свои поселения на реке Миссисипи будут в состоянии завладеть несколькими богатыми рудниками Мексики и торговлей в значительной части этой страны». Отсюда с неизбежностью следовал вывод о необходимости захвата французских владений.[1211]
На завоевание Канады было решено бросить крупные силы. В операции должны были участвовать семь полков британской армии, пять из которых, по выражению Дж. С. Грэхэма, представляли собой «сливки армии Мальборо во Фландрии».[1212] В марте к великому неудовольствию герцога они были переправлены в Англию. Там они были погружены на корабли эскадры контр-адмирала сэра Ховендена Уолкера, которому было поручено руководство морскими силами экспедиции. Назначение Уолкера на пост главнокомандующего можно считать политическим, так как оно было обусловлено не столько его боевыми заслугами, хотя он отличился в ряде сражений, сколько его близостью к партии тори и лично Сент-Джону. Еще более политическим был выбор командующего сухопутными войсками. Им стал никогда не блиставший военными талантами, но хорошо известный в придворных кругах Джон Хилл — брат вышеупомянутой леди Мэшэм (урожденной Хилл), произведенный по этому случаю в бригадиры.
Всего в экспедиции участвовало около 5 тыс. солдат и моряков, 15 военных кораблей и 40 транспортных судов. Подготовка операции велась в строжайшем секрете. Правительство делало все возможное, чтобы до последнего момента скрыть истинные цели экспедиции, вплоть до того, что о них даже не было сообщено лордам Адмиралтейства. На корабли Уолкера был погружен лишь трехмесячный запас продовольствия, который обычно брался в том случае, если суда направлялись в Средиземное море. Офицерам было сначала объявлено, что целью предприятия является высадка в южной Франции.
Пока шли приготовления в Англии, Никольсону было поручено провести подготовку к операции в Америке. Как и по планам 1709 г., колонии должны были обеспечить британский экспедиционный корпус продовольствием, выделить войска, предназначенные для действий на южных подступах к Канаде, а также вспомогательные силы, которые должны были присоединиться к армии Хилла. Никольсон покинул Портсмут в апреле, но из-за непогоды смог прибыть в Бостон только 8 июня, когда эскадра Уолкера уже находилась в пути. Дадли в очередной раз стал собирать войска, стараясь при этом соблюдать максимум предосторожности, чтобы в Канаде ничего не узнали о предстоящей операции.
21 июня в Нью-Лондоне состоялась встреча Никольсона и губернаторов Новой Англии и центральных колоний. В соответствии с инструкциями британского правительства Нью-Йорк, Коннектикут, Пенсильвания и Нью-Джерси должны были выставить 1400 бойцов для наступления на Монреаль. Воодушевленные известием о том, что на сей раз метрополия действительно собирается предпринять серьезную акцию, все колонии заявили о том, что они готовы выполнить все, что от них требуется. Некоторые даже решили выставить дополнительные воинские контингенты. Исключение, как всегда, составляла Пенсильвания, администрация которой отказалась прислать 200 ополченцев, требовавшихся от нее, но, правда, на этот раз беспрекословно выполнила свои финансовые обязательства.
Как и два года назад, англичане постарались привлечь на свою сторону максимально возможное количество индейцев. Губернатор Нью-Йорка Хантер лично встретился в Олбани с представителями ирокезов, которых он убеждал присоединиться к колониальным войскам. Хантер и находившийся вместе с ним П. Скайлер представляли дело так, что действия англичан продиктованы в первую очередь заботой об интересах Союза пяти племен.
Впоследствии, когда в Новую Англию прибыла эскадра Уолкера, нескольких вождей отправили в Бостон, чтобы они могли посмотреть на стоявшие там корабли и убедиться в серьезности намерений англичан. Ирокезы были приняты Уолкером и Хиллом, которые, как записал в своем дневнике один из британских офицеров, «показали им наши войска и флот и делали все возможное, чтобы внушить им великий замысел королевы и побудить их остаться под ее управлением и стать ее верными подданными, так как эта армия и флот превосходит все, что было раньше».[1213] Сам Уолкер отметил в своем журнале: «Я развлекал их [ирокезов. — Ю. А.] <…> вином, музыкой и танцами матросов, и они, казалось, были очень довольны этим <…> один из них от имени Пяти Наций обратился ко мне с длинной речью [сказав, что] они давно ожидали того, что они видят сейчас, и что они очень рады, что королева проявила такую заботу о них, почти полностью отчаявшихся; в то же время они сами станут стараться изо всех сил, надеясь, что на сей раз французы в Америке будут побеждены».[1214]
Под впечатлением военной мощи своих бледнолицых братьев, а также щедрых подарков Лига снова встала на тропу войны. До 600 ирокезских воинов присоединилось к англо-американским войскам, собиравшимся в Олбани. Как и в 1709 г., командование силами, действующими на монреальском направлении, было поручено Никольсону. В начале августа он собрал около 1500 ополченцев и 800 индейцев (кроме ирокезов на стороне англичан выступили могикане и некоторые другие племена) и двинулся по хорошо знакомой ему дороге к Вуд-Крик. Несмотря на жару, перебои с водой и другие трудности, армия Никольсона к середине сентября вышла на исходные позиции и ждала сигнала к началу выступления.
Флот Уолкера подошел к острову Нантакет 24 июня. Впервые за всю историю английской колонизации Северной Америки такие крупные силы были переброшены на этот континент. Вместе с солдатами и матросами из Новой Англии, которые должны были присоединиться к экспедиции, общая численность войск, собравшихся в Бостоне, превышала все его население.
Перед британским командованием сразу же возник ряд проблем. Во-первых, огромную армию, вставшую лагерем на Ноддлз-айленде, надо было снабжать. Однако колониальные торговцы стали затягивать поставки и взвинчивать цены, что вызвало ярость Уолкера, в сердцах пригрозившего перенести свою штаб-квартиру в какое-нибудь другое место.[1215] Много недоразумений происходило также из-за отсутствия четко установленного курса фунта по отношению к платежным средствам колоний. В середине июля Уолкер и Хил л направили Дадли специальный мемориал, где требовали принять меры и установить умеренные цены на продовольствие и необходимые англичанам товары, а также урегулировать вопрос с обменным курсом.[1216]
Перед Уолкером стояла другая, еще более важная проблема. Ему надо было срочно найти опытных штурманов и лоцманов, которые смогли бы провести большие английские корабли в устье реки Св. Лаврентия. В своем «Журнале» Уолкер писал о том, что он несколько раз встречался с мореходами из Новой Англии, однако «ни один из них не внушил [ему] доверия», так как никто не знал как следует условий навигации в заливе и на реке Св. Лаврентия и никогда не проводил туда крупные суда.[1217]
Впрочем, ко всей информации Уолкера (особенно касающейся морских сюжетов) следует относиться очень осторожно. Все его документы, относящиеся к экспедиции 1711 г., были уничтожены в результате взрыва, произошедшего на его корабле сразу же после возвращения в Англию. «Журнал и полный отчет об экспедиции в Канаду и обо всем, что касается поведения сэра Ховендена Уолкера, etc.», опубликованный им в 1720 г., представляет собой, скорее, произведение мемуарного характера, одной из главных задач которого было оправдать действия Уолкера в глазах современников. В его «Журнале» постоянно упоминаются многочисленные сложности, возникавшие в ходе подготовки экспедиции по не зависящим от него причинам. «Каждый день приносил что-либо неожиданное, и я начал думать, что эта экспедиция окажется сложной и рискованной, не только из-за опасности бухты и реки Св. Лаврентия, но и тех препятствий, с которыми мы столкнулись как в отношении провизии, так и в отношении других необходимых вещей, которые мы надеялись здесь получить».[1218]
Вряд ли Уолкер был таким провидцем и заложником обстоятельств, каким он стремился себя представить. Безусловно, проблемы и недоразумения имели место и вызывали раздражение английского командования, которое вдобавок с подозрением относилось к колонистам. В глазах британских офицеров они были «злобными, упрямыми и неуправляемыми». Однако сам адмирал проявил известную пассивность и, смирившись с ситуацией, в итоге пустил дело на самотек.
Вместе с тем среди жителей Массачусетса наряду с энтузиазмом, который вызвало появление войск метрополии, наметился определенный всплеск чувства, которое Дж. С. Грэхэм назвал «колониальным национализмом».[1219] Английские военные воспринимались колонистами как чужаки, их поведение вызывало недоумение и насмешки. Солдаты и офицеры колониальных войск очень неохотно подчинялись приказам британских командиров. Множество ополченцев дезертировало, и администрации пришлось принять меры к их розыску. Констеблям было разрешено обыскивать дома, если существовало подозрение, что в них могут прятаться дезертиры. Было также объявлено, что укрывавшие их лица будут подвергнуты штрафу в 50 фунтов или годовому тюремному заключению.[1220]
Однако, на наш взгляд, значение трений, имевших место между представителями Старой и Новой Англии в конце июня — июле 1711 г. не стоит преувеличивать. Вряд ли можно согласиться с теми американскими историками, которые рассматривают эти события как своего рода предтечу будущих конфликтов между Лондоном и его Североамериканскими владениями. Так, Д.Э. Лич, утверждает, что «трения в Бостоне между гражданским населением и британскими солдатами сулили будущую болезнь. Несомненно, солнце истории в своем неумолимом движении по небесам времени уже начало отбрасывать тень на поля Лексингтона».[1221] На наш взгляд, события лета 1711 г. были лишь очень кратким, хотя и ярким, эпизодом, который не мог оставить заметного следа в колониальном общественном сознании. Другое дело, что общее ощущение и понимание своего собственного бессилия перед лицом достаточно слабого противника и зависимость от военной поддержки со стороны метрополии, которая отнюдь не спешила прийти на помощь своим колониям и не принимала их проблемы близко к сердцу, а, наоборот, неоднократно демонстрировала им свое пренебрежение (не всегда оказывавшееся столь «благотворным»), безусловно, влияло на настроения определенной части колонистов.
Несмотря на все усилия, предпринимавшиеся англичанами и в метрополии и в колониях, их военные приготовления не остались незамеченными в Париже и в Квебеке. Уже 11 марта 1711 г. Поншартрен писал Водрёю: «У меня есть сведения, что англичане замышляют предприятие против Канады, что корабли, которые, как полагают, предназначены для этого, могут отправиться в конце апреля и что на них будет погружено три тысячи человек; хотя эта новость не совсем проверенная, все же важно, чтобы вы были начеку и сделали все, чтобы не быть захваченными врасплох и чтобы сделать их предприятие бесполезным. Я убежден, что вы удвоите ваше внимание, и что вы дадите по этому случаю новые свидетельства вашего рвения и вашей преданности королю». В то же время министр не словом ни обмолвился о какой-либо помощи для Новой Франции в этой связи и лишь сообщил, что летом в Квебек, как планировалось ранее, будут присланы два корабля и некоторое количество рекрутов (точная цифра не называлась).[1222]
Водрёй также был неплохо осведомлен о настроениях в английских колониях. В конце апреля 1711 г. он сообщал министру, что «хотя англичане еще не получили никаких новостей из Европы, разные люди в Олбани и других местах говорят, что если только в Англии не произойдет революции, нет никаких оснований сомневаться, что королева должна дать значительный флот господину Никольсону, чтобы осадить Квебек».[1223]
Однако такая осведомленность вряд ли облегчала положение администрации Новой Франции. Выше мы приводили данные о силах, имевшихся в распоряжении Водрёя в 1709 г. С тех пор ситуация изменилась не слишком значительно. Единственным действительно положительным моментом было то, что в 1710 г. в Канаду из метрополии было прислано 500 рекрутов, которые были распределены по гарнизонам.[1224] Если мы соотнесем эту цифру с данными 1709 г., то увидим, что оборонять Квебек и Монреаль должно было около 3850 солдат, ополченцев и индейцев, тогда как общая численность англо-американских сил, предназначенных для действий на обоих этих направлениях, составляла 14 300 человек! В такой ситуации, как отметил Ф.Хамманг, летом 1711 г. «имелись все основания полагать, что через несколько месяцев французский режим в Канаде прекратит свое существование».[1225]
Буря у Иль-оз'Ё
30 июля Уолкер отдал приказ поднимать паруса. Всего от острова Нантакет, где собиралась англо-американская армада, на север отправилось 18 военных кораблей и более 60 транспортных судов. Корпус Хилла был усилен четырьмя батальонами из Массачусетса, Нью-Гемпшира и Род-Айленда, которыми командовал Ветч, а также некоторым количеством индейцев; в результате его общая численность составила 7,5 тыс. бойцов (в экспедиции участвовало также около 4,5 тыс. моряков). 3 августа эскадра обогнула мыс Сабль и спустя десять дней вошла в залив Св. Лаврентия.
Однако здесь Уолкеру пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Дело было в том, что навигация в этих местах всегда считалась очень опасной, в особенности для больших кораблей. Французами была разработана целая систему провода судов к Квебеку (кроме того, тяжелые линейные корабли и транспорты практически никогда не направлялись в Канаду).[1226] Уолкер слышал об этом, однако в Бостоне, как мы помним, ему не удалось найти опытных моряков, знакомых с условиями судоходства на реке Св. Лаврентия. Также безуспешной оказалась попытка английского адмирала подкупить упоминавшегося выше капитана Ля Ронда, находившегося в то время в Массачусетсе, которому Уолкер предлагал 100 тыс. ливров за то, чтобы тот привел английский флот к столице Новой Франции.[1227] Правда, в распоряжение Уолкера были предоставлены документы, относящиеся к экспедиции 1690 г., однако они ему мало помогли, так как Фипс руководствовался в своих действиях больше интуицией, чем знаниями, и его флот смог достичь Квебека, в основном, благодаря счастливому стечению обстоятельств.
В результате Уолкеру пришлось вести свою армаду фактически «на ощупь» в туманном и изобилующем многочисленными течениями и отмелями заливе Св. Лаврентия. Оставив самые крупные 80-пушечные корабли в арьергарде и перенеся свой штандарт на 70-пушечный «Эдгар», адмирал 18 августа начал двигаться к устью реки. Неожиданно налетевший шторм отогнал английскую эскадру к восточной оконечности острова Антикости, но 20 августа Уолкер продолжил движение вперед. В сильном тумане его корабли сбились с курса и вечером 23 августа сильным порывом ветра были брошены на скалы у Иль-оз'Ё (Яичных островов), расположенных у левого (северного) берега эстуария реки Св. Лаврентия. Семь больших транспортов с солдатами и одно судно с продовольствием разбились. Из находившихся на них на 1390 человек, погибло около 900. Два дня Уолкер оставался на месте катастрофы, подбирая тех, кому удалось добраться до берега.
25 августа состоялся военный совет, на котором армейские офицеры высказались за продолжение операции, упирая на то, что и после кораблекрушения в распоряжении англичан все равно оставались огромные силы. Однако Уолкер, посовещавшись с капитанами и штурманами эскадры, на которых произошедшая катастрофа, очевидно, произвела более сильное впечатление, и которые явно не хотели брать на себя ответственность за возможные новые инциденты, дал приказ отходить к Кейп-Бретону.[1228]
В гавани Порт-Сидни, куда пришли английские корабли, был созван еще один военный совет, на котором обсуждался вопрос о том, стоит ли предпринимать нападение на Плезанс, захват которого мог хотя бы частично компенсировать неудачу на главном направлении. Однако, опасаясь непогоды, приближающихся осенних холодов, того, что у него может не хватить продовольствия на обратную дорогу, а главное — новых катастроф, Уолкер, который ко всему прочему усматривал в инциденте у Иль-оз'Ё жест Провидения, после некоторых колебаний решил возвращаться в Англию. Хилл поддержал его, поскольку не хотел зимовать в Новой Англии и стремился поскорее вернуться ко двору.[1229]
Однако злоключения английской армады на этом не закончились. На обратном пути она еще раз попала в сильнейший шторм, а уже в Англии, в Спитхеде, по непонятным причинам взорвался и затонул «Эдгар», флагман Уолкера. В этой катастрофе также погибло несколько сот человек, и именно тогда были уничтожены все бумаги Уолкера.
В XXXI письме к Стелле Дж. Свифт отметил, что известие о неудаче экспедиции (кстати, предсказанное им еще в апреле) пришло в Лондон б октября. Писатель, который в то время был очень близок к правительственным кругам и лично к Сент-Джону, дал весьма показательную оценку данному событию: «Боюсь, что мистер Хилл и его адмирал допустили какую-нибудь оплошность, мы, однако же, виним во всем шторм <…> Секретарь [Сент-Джон. — Ю. А.] весьма подавлен известием о неудаче Хилла, потому что эта экспедиция была снаряжена по его настоянию, и он возлагал на нее большие надежды».[1230] В следующем письме Свифт уже открыто (хотя довольно мягко) порицал «непростительную оплошность» Хилла, созвавшего военный совет, в ситуации, когда «генерал был не должен так поступать».[1231]
Английские и американские историки также единодушно осуждают поведение английского командования, обвиняя Уолкера и Хилла в нерешительности и даже в трусости. Учитывая, что в Олбани в полной боевой готовности стояла армия Никольсона, которая, безусловно, могла хотя бы оттянуть на себя часть французских сил, Уолкеру, по их мнению, был практически обеспечен успех, если бы он только смог добраться до Квебека, что было вполне возможно.[1232]
Безусловно, опасения Уолкера, касающиеся «непроходимости» реки Св. Лаврентия и суровости канадской осени, были явно преувеличены (заметим, что в Квебеке ожидали нападения вплоть до 19 октября, когда там было получено известие о кораблекрушении у Иль-оз'Е). В то же время, учитывая настрой английского командования и наличие у французов в Канаде большого военного опыта, можно предположить, что, даже если бы флот Уолкера и подошел к столице Новой Франции, военные действия в условиях, существенно отличающихся от европейских, а также осенняя непогода могли заставить его ретироваться. Ведь мы видели, что посредственные служаки Уолкер и Хил л были глубоко равнодушны к тому делу, которое было им поручено, и легко поддались панике. О настроениях Уолкера можно судить по такой, не лишенной определенного мрачного лиризма, фразе: «Сколь же печально лицезреть, среди вод и земель, скованных морозом, погребенных под горами снега, в этом бесплодном невозделанном крае, великое множество бесстрашных солдат, умирающих с голода, влачащих существование, удел которого — смерть, дарующая покой».[1233]
19 сентября известие о том, что Уолкер возвращается в Англию, было получено в лагере у Вуд-Крик. По свидетельству присутствовавших, Никольсон в отчаянии сорвал с головы парик и стал топтать его ногами, крича: «Жульничество! Предательство!». Для него случившееся было личной трагедией, крахом его планов. В начале октября он привел свои войска обратно в Олбани и распустил их по домам, наградив отличившихся в походе солдат и офицеров денежными премиями из своих собственных средств.[1234]
В целом, в английских колониях многие восприняли неудачу Уолкера так же, как и Никольсон. Победа, казавшаяся столь близкой, в очередной раз ускользнула от них, и Канада, источник постоянной угрозы, по-прежнему оставалась в руках французов. В Новой Англии «плачевный и ужасный отчет о неудаче нашего флота на реке Канады [т. е. на реке Св. Лаврентия. — Ю. А.]» вызвал растерянность и недоумение.[1235] Семюэл Сьюолл писал в своем дневнике, что, узнав о случившемся, он, как и многие другие, был просто ошеломлен.[1236] Ответственность за неудачу жители колоний естественно возлагали на британских офицеров, и прежде всего на Уолкера. О «промахах адмирала» говорил губернатор Вирджинии А. Спотсвуд,[1237] аналогичной точки зрения придерживались Дадли, Ветч и многие другие колониальные лидеры.[1238]
В свою очередь, в метрополии английские офицеры, и прежде всего сам Уолкер, стремясь оправдать себя в глазах правительства и общественного мнения, возложили всю ответственность за провал предприятия на жителей колоний, которые не оказали должного содействия королевским войскам.[1239] В Лондоне даже появились слухи, что экспедиция была сорвана группой бостонских купцов, которые занимались контрабандной торговлей с французами и стремились сохранить свои прибыли.[1240]
Торийские лидеры, не желая брать на себя ответственность за провал и зная, что Новая Англия всегда симпатизировала их политическим противникам, согласились с доводами Уолкера. Так, Мэтью Прайор отмечал, что неудача произошла «исключительно благодаря скупости или вероломству благочестивой Новой Англии».[1241]
В январе 1712 г. Уильям Эшхёрст писал Дадли о «рассуждениях, которые <…> распространяют те, кто хочет оправдать свое собственное недостойное поведение и стремятся снять с себя ответственность, переложив ее на Вас».[1242] В таком же духе Эшхёрст высказывался в своем послании к Инкризу Мэзеру, предупреждая его, что в Лондоне «все обвинения в канадских неудачах сыплются на вашу [т. е. колонистов. — Ю. А.] голову».[1243]
Чтобы оправдать поведение колонистов и отвести от них «скандальные обвинения», Дж. Даммер опубликовал в 1712 г. два памфлета. В Бостоне было выпущено «Письмо благородному лорду по поводу последней экспедиции в Канаду», а в Лондоне — «Письмо к другу в этой стране».[1244] Помимо изложения колониальной точки зрения на события 1711 г., в них также рассматривались отношения Англии и ее североамериканских владений. Нам следует обратить внимание на то, что, по мнению Даммера, проблемы в этих отношениях возникали в первую очередь из-за того, что метрополия не могла обеспечить колониям эффективной поддержки в их борьбе против французов. Даммер настаивал на том, что правительству необходимо предпринять новую попытку захватить Канаду, как только для этого представится удобный случай.
Надо сказать, что и после провала экспедиции Уолкера в колониях еще теплилась надежда на то, что Лондон предпримет какие-либо активные действия в Северной Америке против французов. В начале 1712 г. Массачусетс и Нью-Гемпшир обратились к королеве с почти идентичными адресами, где содержалась просьба как можно скорее организовать новое нападение на Канаду. Из этих документов видно, что в Новой Англии колонии опасались прежде всего того, что после провала экспедиции Уолкера французы активизируют свои действия против английских колоний. В то же время обе колонии просили королеву милостиво освободить их от выставления отрядов для новой экспедиции (бостонцы мотивировали это тем, что им помимо прочего приходится содержать гарнизон Пор-Руайяля).[1245] Сходной по содержанию была петиция совета и ассамблеи Нью-Йорка, которую в ноябре переслал Дартмауту губернатор Хантер.[1246] Свой вариант новой англо-американской атаки на Квебек предложил губернатор Коннектикута Г. Солтонстолл.[1247]
Однако в это время основное внимание правительства было поглощено уже не военными проблемами, а мирными переговорами. Сам Сент-Джон был, безусловно, огорчен провалом своего «любимого предприятия», но никакого существенного влияния на его планы и действия эта неудача не оказала. Показательно и то, что для Уолкера, а тем более для Хилла и других командиров все случившееся обошлось без последствий (правда, позднее, когда к власти вернулись виги, Уолкер был уволен со службы без сохранения половинного жалования, обычно полагавшегося отставным офицерам).
Некоторые, главным образом американские, авторы склонны ставить на одну доску операцию, планировавшуюся в 1709 г., и экспедицию 1711 г. На наш взгляд, между ними существует принципиальное различие. Первая из них изначально задумывалась как второстепенная акция, предпринимавшаяся в определенной степени от переизбытка сил метрополии и никак не связанная с магистральной линией ее политики. В то же время экспедиция Уолкера преследовала вполне конкретные политические цели и была тесно связана с внутри- и внешнеполитической ситуацией, сложившейся в тот момент в Англии. Однако нам хотелось бы подчеркнуть, что она также ни коим образом не являлась частью продуманного и более или менее последовательно осуществляемого курса в отношении колоний вообще и Североамериканского континента в частности, но была лишь спонтанным действием, вызванным сугубо европейскими политическими причинами. Мы не можем согласиться с утверждением Дж. М. Уоллера о том, что политика, проводившаяся тори по отношению к колониям в 1711 г., была «предтечей того курса, которым несколько десятилетий спустя так эффективно следовал Питт».[1248] Наоборот, действия Сент-Джона принципиально отличались от политики Великого Коммонера, при котором в колониальной политике Лондона действительно произошли важные изменения. Здесь же никакого крутого поворота не было. В отличие от квебекской операции 1759 г., «выстраданной» Питтом и явившейся логическим завершением направленных усилий его кабинета, экспедиция Уолкера была в общем случайной в том смысле, что ее вполне могли направить не в Канаду, а в какое-либо другое место (особенно, если вспомнить, что в это самое время была создана известная Компания Южных морей, активную поддержку которой оказывал Харли).
Наш вывод о сугубо политическом и конъюнктурном характере квебекской операции в определенной степени подтверждается и тем обстоятельством, что после окончания Войны за испанское наследство и падения торийского правительства Харли, не имевшему, как мы видели, к этой акции прямого отношения, были предъявлены обвинения в том, что «опасная и разорительная экспедиция была спланирована и предпринята под предлогом завоевания владений французского короля в Северной Америке, но на самом деле она отвечала его интересам, так как ослабляла союзную армию во Фландрии и рассеивала военно-морские силы королевства»,[1249] т.е. еще очень многие в Англии не считали завоевание Канады действительно необходимым предприятием.
Говоря о результатах военной кампании 1711 г. в Северной Америке, следует отметить, что провал экспедиции Уолкера, а также различные подходы к объяснению причин этого провала привели к тому, что Англия и ее колонии в определенной степени оказались дискредитированы в глазах друг друга. В Лондоне крепло убеждение, что колонисты крайне ненадежны и на них не следует рассчитывать при проведении серьезных военных акций. В свою очередь, в колониях также постепенно накапливались негативные эмоции по отношению к метрополии, пренебрегающей интересами своих поселенцев, находящихся в зависимости от нее. Вместе с тем сознание собственного бессилия заставляло колонистов активнее развивать связи друг с другом и искать новые формы и способы взаимодействия.
В то же время объективная информация о соотношении сил Новой Франции и англо-американцев наводит на мысль, что в принципе при более благоприятных погодных условиях, а самое главное при наличии более решительных или честолюбивых командиров Квебек вполне мог бы быть захвачен в 1711 г. Впрочем, его судьба все равно решалась бы на переговорах, и, хотя Людовик XIV был готов пойти на значительные жертвы ради сохранения испанского престола за своим внуком, он вряд ли пошел бы на уступку всей Новой Франции; это подтверждается рядом свидетельств (см. главу 7).
К вопросу о роли североамериканских сюжетов в ходе англо-французских переговоров мы еще вернемся, а пока рассмотрим положение, сложившееся на континенте к концу Войны за испанское наследство.
Два с половиной месяца, с б августа по 19 октября 1711 г., Квебек оставался в состоянии боевой готовности, со дня на день ожидая появления неприятеля. На берегах реки Св. Лаврентия были расставлены специальные дозоры, которые при приближении неприятеля должны были немедленно поднять тревогу. В столице Новой Франции постоянно циркулировали самые разные слухи о перемещениях англичан. Напряжение не спало даже после того, как из Монреаля было получено известие об уходе армии Никольсона из лагеря на ручье Вуд-Крик.[1250] Лишь прибытие в Квебек корабля из Франции, капитан которого сообщил, что ни в заливе, ни на реке Св. Лаврентия нет ни одного английского судна, позволило канадцам вздохнуть с облегчением. Несколько дней спустя в столице Новой Франции было получено известие о кораблекрушении у Иль-оз'Ё и бесславном уходе английской армады.
Жители колонии восприняли это как настоящее чудо. Вся Новая Франция ликовала и благодарила своих небесных покровителей. Построенный в честь событий 1690 г. собор Богоматери Победы (Notre-Dame-de-la-Victoire) был переименован в собор Богоматери Побед (Notre-Dame-des-Victoires). Впоследствии в Канаде были сложены песни, где высмеивались англичане и возносилась хвала Небесам за чудесное избавление от вражеского нашествия. Вот куплет одной из них:
О! Какое счастье для Новой Франции,
Мы больше не опасаемся оружия англичан.
Их планы оскорбили
Святые Небеса,
И дабы не подвергать более бедам французов,
Они сами встали на их защиту.[1251]
Несмотря на счастливый для Новой Франции исход событий, связанных с экспедицией Уолкера, ее положение все равно оставалось достаточно сложным. По свидетельству настоятельницы монастыря урсулинок матушки Жюшро, Канада «была лишена почти всего: почти не было пороха, вооружение находилось в очень плохом состоянии, продовольствия было очень мало, и [ей] угрожал голод, поскольку все эти тревоги во многих местах помешали жатве».[1252] Метрополия, сама находившаяся в критической ситуации, мало чем могла помочь своей колонии. Вдобавок связь с Европой была затруднена.
В Париже о буре у Иль-оз'Е узнали раньше, чем в Квебеке. Матушка Жюшро с некоторым удивлением писала о том, что Людовику XIV «это доставило столько радости, как если бы Канада была одной из самых богатых провинций его королевства».[1253] В то же время подход французского правительства к североамериканскому театру боевых действий остался прежним. В письмах, которые Водрёй получал из метрополии, содержались инструкции всячески препятствовать коммерческим и тем более политическим контактам абена-ки и Новой Англии, а также ирокезов и Нью-Йорка. При этом, в тех же самых письмах Поншартрен сообщал, что из-за сложностей, с которыми сталкивается правительство, оно не в состоянии обеспечить доставку в Канаду товаров, которые требуются для торговли с индейцами.[1254]
Наибольшее беспокойство администрации Новой Франции вызывала позиция Союза пяти племен. Еще в апреле 1711 г. Водрёй отмечал, что «война с ирокезами совершенно противоречит интересам колонии».[1255] Однако эта война, казалось, неумолимо приближалась. Как мы видели, летом 1711 г. воины Лиги приняли участие в неудавшемся походе Никольсона к Вуд-Крик. Ирокезы постоянно поддерживали активные торговые контакты с англичанами из Олбани. Кроме того, большую угрозу для французов представлял союз, заключенный где-то на рубеже 1700-1710-х гг. между ирокезами и у тагами (лисами; в отечественной литературе можно встретить их транслитерированное английское название — фоксы; реже французское — рёнар), воинственным племенем, обитавшим в окрестностях форта Детруа (Детройта).
Правда, провал англо-американского наступления на Канаду несколько охладил воинственный пыл ирокезов. Очевидно поняв, что перед ними снова маячит перспектива в одиночку бороться против французов и союзных им индейских племен, они сочли за благо вернуться к политике нейтралитета. Весной 1712 г. Союз пяти племен направил к Водрёю многочисленную делегацию, члены которой признали, что нарушили соглашение 1701 г., принесли свои извинения за то, что они выступали на стороне англичан и попросили возобновить договор о нейтралитете. Хотя губернатор Новой Франции, по его собственным словам, очень мало доверял заверениям в дружбе со стороны ирокезов, он счел за благо перезаключить с ними мир.[1256]
Весной 1712 г. почти в то же самое время, когда Лига вела переговоры с французами, ее союзники фоксы вместе с маскутэнами и кикапу начали готовить нападение на Детруа. К счастью, командир форта Ж.-Ш. Рено Дюбюиссон заранее узнал об этом от одного крещеного индейца и смог организовать превентивный удар. 13 мая 1712 г. небольшой отряд французов и союзных им индейцев атаковал поселение фоксов, а на следующий день в местечке Прескиль уничтожил отряд воинов этого племени. С тех пор в течение нескольких десятилетий фоксы являлись основным противником французов на западе.
Что касается ирокезов, то в последние годы войны они воздерживались от враждебных действий по отношению к французам. Летом 1712 г. англичане пытались уговорить Лигу выступить против «французских» индейцев. Ирокезы начали было подготовку к войне, однако затем передумали и заявили, что не хотят действовать в одиночку.
Фактически с осени 1711 г. боевые действия на Североамериканским континенте между англичанами и французами практически прекратились. Стороны исчерпали свои силы и не хотели продолжать борьбу, когда в Европе уже шли мирные переговоры, на которых и решалась судьба колоний.
Глава 6.
БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА ЮЖНЫХ И СЕВЕРНЫХ ГРАНИЦАХ
Война за испанское наследство затронула не только центр, но и периферию английских и французских владений в Северной Америке. По ходу войны театрами боевых действий стали юго-восток современных США, побережье Гудзонова залива, район Ньюфаундленда. Причем если в последних события развивались по уже достаточно традиционным и известным нам схемам, то борьба на южных границах имела ряд специфических черт, на которых нам необходимо остановиться подробнее.
Американский юго-восток: англичане, французы, испанцы
В период Войны за испанское наследство на юго-востоке Североамериканского континента столкнулись сразу три державы. Кроме английской Южной Каролины, французской Луизианы и многочисленных индейских племен в этом регионе присутствовал еще один игрок — испанская Флорида. Поскольку с 1702 г. Париж и Мадрид стали союзниками, англичанам здесь пришлось воевать на два фронта.
Однако следует сразу же отметить, что соотношение сил все равно было в пользу англичан. Население Южной Каролины в 1700 г. составляло около 5,7 тыс. человек. Оно стремительно росло, и в 1710 г. в колонии насчитывалось уже 10,3 тыс. жителей.[1257] В то же время во Флориде в начале XVIII в. было менее тысячи поселенцев, да и в целом эта колония, представлявшая собой лишь несколько небольших военных постов и миссий, находилась в достаточно сложном положении. Ее сельское хозяйство находилось в зачаточном состоянии, и основную часть продовольствия она должна была получать из Новой Испании. Однако в силу ряда причин связи Сан-Аугустина и Мехико не отличались стабильностью. Осенью 1701 г. губернатор Флориды Хосеф де Суньига-и-Cерда жаловался в Мадрид, что колония голодает и страдает из-за нехватки самого необходимого, и просил власти метрополии прислать хоть какую-нибудь помощь.[1258] Новорожденная Луизиана тогда представляла собой лишь несколько крошечных постов, самым важным из которых был Мобиль, где находился небольшой гарнизон.
Кроме того, несмотря на то что Париж и Мадрид стали союзниками, контакты между их колониями (особенно в начале войны) налаживались с большим трудом. В Испании Совет по делам Индий с большим подозрением относился к французскому присутствию в низовьях Миссисипи, и Филипп V не мог повлиять на его позицию. Ситуацию осложняла личная неприязнь губернатора Суньги к французам. Правда, Бьенвиль, которому Поншартрен советовал «избегать всяческих разногласий» с испанцами, сумел наладить прочные контакты с Пенсаколой. В дальнейшем наличие общего врага заставило администрацию Флориды занять гораздо более конструктивную позицию по отношению к Луизиане, хотя трения между подданными двух бурбонских монархий имели место и в дальнейшем.[1259]
До начала Войны за испанское наследство конфликты и столкновения между англичанами и испанцами, а также между англичанами и французами на юго-востоке современных США происходили главным образом в пограничных районах, где пересекались их торговые, политические и миссионерские интересы. Непременными участниками этих конфликтов являлись индейские племена, за влияние на которые боролись между собой подданные европейских держав. Сами колонии, разделенные к тому же обширными пространствами «буферных» индейских земель, не приходили в прямое соприкосновение друг с другом.
Однако после 1702 г. столкновения между жителями Южной Каролины, Луизианы и Флориды перешли в новое качество. Подданные враждующих монархий стали стремиться нанести своим соперникам смертельный удар, полностью ликвидировать их присутствие в этой части Североамериканского континента и таким образом обеспечить себе контроль над его внутренними районами.
В начале войны д'Ибервиль подал Поншартрену ряд записок, касающихся ситуации на юго-востоке континента, в которых он доказывал необходимость перехода к активным наступательным действиям против англичан в этом регионе. Он, в частности, говорил о необходимости сооружения фортов на берегах Миссисипи (в устьях Арканзаса, Огайо и Миссури), которые можно было бы использовать в качестве баз для операций против английских колоний.[1260] С точки зрения Ибервиля, основной ударной силой в этих операциях должны были стать тридцать индейских племен юго-востока, в отношении которых он выдвинул довольно фантастический проект переселения их в стратегически важные пункты Луизианы.[1261] Ибервиль также указывал, что позиции испанцев во Флориде чрезвычайно слабы, и Сан-Аугустин в любой момент может быть легко захвачен англичанами, которые таким образом приобретут прекрасный плацдарм для продвижения в южном и юго-западном направлениях, в регион Карибского моря и в направлении Мексики. По его мнению, единственным препятствием для «тех действий, которые могут предпринять англичане с этого континента», являлась французская колония в Мобиле.[1262] В соответствии с планом Ибервиля, кроме защиты французских и испанских колоний, Мобиль мог также служить опорным пунктом для французов и их союзников, «дабы», как говорилось в другой его записке, «обрушиться на английские колонии, напасть на них в нужный момент с тыла и сделать их беспомощными. Также нужно поспешить, прежде чем противник станет непобедимым <…> Безопасность всех французских колоний в Новом Свете делает этот маневр срочным».[1263]
Нам нужно обратить внимание еще на один интересный документ, озаглавленный «Проект по поводу Каролины». Автор этого «Проекта», поступившего в морское министерство Франции в конце 1702 г., неизвестен. Мы только знаем, что это точно не Ибервиль, так как на полях этого документа имеются примечания, сделанные его рукой. В «Проекте» говорится об угрозе, которую представляет для французов и испанцев Южная Каролина. Его главная мысль — необходимость быстрейшего захвата этой английской колонии.
С этой целью предлагалось организовать комбинированную атаку на эту колонию с суши и с моря. Отряд, состоящий из 600 испанцев, 300 французов и 100 канадцев, должен был напасть на Чарльстон, в то время как полторы тысячи индейцев из испанских миссий, вооруженные французскими ружьями, должны были произвести диверсию против других английских поселений. В случае успеха операции границы Флориды продвинулись бы на север вплоть до Вирджинии, а французы в качестве компенсации должны были получить Пенсаколу и часть английского имущества, включая рабов. Таким образом, Луизиана обезопасила бы свои рубежи, а, кроме того, смогла бы заключить союз с криками и другими могущественными племенами юго-востока, находившимися в орбите влияния Южной Каролины. В дальнейшем это позволило бы французам уже без помощи испанцев, используя лишь индейцев и канадских ополченцев, вести борьбу против Вирджинии и других английских колоний на Североамериканском континенте.[1264]
Со своей стороны, англичане, и в первую очередь наиболее дальновидные и экспансионистски настроенные политики и торговцы Южной Каролины (и других колоний), на рубеже XVII-XVIII вв. постепенно начинали все более отчетливо представлять ту тактическую и стратегическую угрозу, которую несло для них французское присутствие в низовьях Миссисипи. Еще в августе 1701 г. губернатор Южной Каролины Джеймс Мур предупреждал колониальную ассамблею о том, что колония «и во время войны и во время мира <…> безусловно, всегда находится в опасности, под угрозой нападений, не надеясь особенно, что войска ее защитят даже в мирное время. Все это будет длиться до тех пор, пока французы живут так близко от нас <…> достаточно вспомнить о соседстве французов из Канады и жителей Новой Англии».[1265] В уже упоминавшейся нами записке о состоянии французских поселений в Северной Америке, составленной в 1707 г. Дж. Дадли, говорилось: «Несмотря на их [французов. — Ю. А] небольшое число, они с помощью своих священников и иезуитов управляют всеми индейцами внутренних районов <…> и благодаря своей торговле и недавнему открытию реки Миссисипи образовали в некотором смысле окружность, охватившую все английские колонии от Новой Англии до Вирджинии».[1266] В то же время у коммерсантов и плантаторов Чарльстона имелись и свои собственные агрессивные планы в отношении западных земель, для осуществления которых в первую очередь нужно было покончить с влиянием французов среди индейских племен юго-востока.
Однако на протяжении всей войны и Лондон, и Париж практически не уделяли внимания этому сугубо периферийному региону. Записки Ибервиля и его единомышленников остались лежать без движения. Поглощенному европейскими делами, Ж. де Поншартрену было не до грандиозных заморских проектов. В свою очередь, лондонские министры и лорды-собственники Южной Каролины также не спешили выполнять пожелания небольшой группы чарльстонских торговцев, заинтересованных в развитии экспансии в западном направлении и не принимали близко к сердцу опасения насчет проникновения французов в далекий «тыл» английских поселений.
Наступление Южной Каролины: походы на Сан-Аугустин и в Страну апалаче
В сложившейся ситуации преимущество было у той стороны, которая не только разрабатывала агрессивные планы, но и имела возможность претворять их в жизнь. Такой стороной была Южная Каролина. Сразу же после получения известия о начале войны в Европе губернатор Мур заявил о необходимости немедленно предпринять нападение на Сан-Аугустин, которое, с его точки зрения, должно было стать первым шагом к изгнанию и испанцев и французов с юго-востока континента. Мур заявил колониальной ассамблее, что «взятие Сен-Аугустина, прежде чем он будет усилен французскими войсками, откроет <…> легкий и простой путь удалить французов <…> из их поселений на южной стороне бухты Апала-тиа [т. е. Мексиканского залива. — Ю. Л.]».[1267] Кроме политических и стратегических соображений у Мура имелся и значительный личный интерес к этому делу, так как он надеялся на богатую добычу, а главное рассчитывал, что ему удастся приобрести новых рабов. В этом смысле, как выразился В.У. Крейн, Мур был «типичным англоамериканским экспансионистом».[1268]
Осенью 1702 г. в Южной Каролине была быстро организована экспедиция против испанцев, в которой участвовало 500 волонтеров и 300 индейцев ямасси (по другим данным 600 волонтеров и 600 индейцев) под командованием полковника Роберта Дэниэла и самого губернатора Мура. Передвигаясь вдоль побережья на небольших судах, в начале октября они буквально смели все испанские миссии к северу от Сан-Хуана, а уже 27 октября подошли к Сан-Аугустину. Англичане легко захватили сам городок, но ничего не могли поделать с замком Сан-Маркое, испанской цитаделью, которую губернатор Суньига хорошо подготовил к обороне. К концу второго месяца осады, проводившейся весьма вяло и неэффективно, к Сан-Аугустину на помощь пришла испанская эскадра из Гаваны, состоявшая из двух больших военных кораблей и двух транспортов. Испанцы блокировали в гавани слабо вооруженные английские суда. В этой ситуации Муру пришлось их сжечь, снять осаду и по суше уходить назад.[1269]
Известие об осаде Сан-Аугустина вызвало беспокойство в Версале. Поншартрен опасался, что вслед за этим может последовать атака на французские посты в Луизиане, а может быть, и «прорыв» англичан к испанским владениям в Мексике и на островах Карибского моря. 7 марта 1703 г. он писал Ибервилю: «Это событие показывает нам необходимость напасть на Каролину или предпринять что-нибудь еще, что может остановить англичан».[1270] Неутомимый канадец сразу же предложил министру свои услуги. Он заявил, что необходимо как можно скорее прийти на выручку Сан-Аугустину или отбить его, если неприятель уже завладел им; после этого нужно установить контроль над Пенсаколой, чтобы ни в коем случае не допустить ее перехода в руки англичан. После этого Ибервиль предлагал перейти в наступление и захватить Чарльстон.[1271] Поншартрен одобрил проект заслуженного ветерана и поручил ему начать подготовку этой операции.
Тем временем в мае пришло известие о том, что атака на Сан-Аугустин провалилась. В связи с изменением обстановки министр поручил д'Ибервилю отправиться в Луизиану, доставить туда подкрепления и выяснить на месте, что следует предпринять против англичан.[1272] Однако по разным причинам приготовления к этой экспедиции затянулись. Сначала корабли, которые должны были отправиться в Луизиану, потребовались для охраны французского побережья, затем отплытие было задержано из-за болезни командующего. В конце концов акция была отложена.
Правда, в Версале помнили о той опасности, которую несло в себе присутствие англичан на юго-востоке континента. В начале марта 1704 г. министр писал д'Ибервилю: «Хорошо было бы уповать на то, что можно изгнать англичан, которые обосновались на побережье Мексиканского залива. Вовсе не следовало бы, чтобы эта нация находилась между испанцами и нами».[1273] Известно, что в конце весны 1704 г. составленный д'Ибервилем план совместной франко-испанской операции против Южной Каролины был направлен в Мадрид. Однако с каждой новой военной кампанией положение Людовика XIV и его внука Филиппа V в Европе становилось все труднее, и на решение второстепенных колониальных проблем у них просто не было сил.
В то же время, несмотря на неудачу под Сан-Аугустином, власти Южной Каролины не собирались отказываться от своих агрессивных планов. Они пытались привлечь к ним внимание Лондона, надеясь, как и их коллеги из северных и центральных колоний, на помощь метрополии. 28 января 1703 г. губернатор и ассамблея направили правительству специальный меморандум, где говорилось о необходимости захвата Пенсаколы и «новой французской колонии» (т.е. Мобиля), заверяя, что «это сделает Ее Величество абсолютной и полновластной госпожой всего континента вплоть до реки Миссисипи <…> и принесет огромные выгоды от торговли пушниной и шкурами в этих местах».[1274]
Надо сказать, что идея завоевания испанских владений во Флориде также была не чужда английским колониальным чиновникам. В частности, об этом говорилось в упоминавшейся выше записке Р. Куэри, который заявлял, что, во-первых, необходимо всячески подстрекать индейцев из Южной Каролины к нападениям на испанцев, а во-вторых, следует предпринять атаку на Сан-Аугустин. «Захват этого места», по его словам, «имеет огромное значение не только для Каролины, но и для всех владений Ее Величества на этом материке <…> Это положит предел замыслам французов, которые двигаются из Канады и отдаст [англичанам. — Ю. А.] внутренние районы всего континента».[1275] Сам Мур в марте 1703 г. предлагал организовать новое нападение на Сан-Аугустин.[1276]
Поскольку английское правительство не спешило оказывать поддержку Южной Каролине, администрация колонии (в это время Мура на его посту сменил сэр Натаниэл Джонсон) решила действовать своими средствами. Прежде всего англичане стремились подорвать влияние французов и испанцев среди индейских племен юго-востока и разрушить мир, с большим трудом установленный между ними Ибервилем и Бьенвилем.
Уже в первой половине 1703 г. дружественные англичанам крики разорили три испанские миссии: Сан-Хосе-де-Окуйя, Патали и Сан-Франсиско, расположенные в Стране апалаче (в то время так назывался район к северу и северо-западу от полуострова Флорида, включающий в себя долины рек Алабама и Апалачикола с ее притоками). В начале сентября губернатор Джонсон заявил колониальной ассамблее, что крики находятся в чрезвычайно опасном положении, и им угрожают одновременно и французы и испанцы. В ответ депутаты поручили оставшемуся не у дел Муру оправиться к дружественным индейцам и совместно с ними организовать более крупное нападение на Страну апалаче. Однако из-за нехватки средств (после похода на Сан-Аугустин долг колонии составлял 26 тыс. фунтов) ассамблея отказалась финансировать это предприятие, высказав надежду, что, может быть, Муру удастся установить английский контроль над этим районом мирными средствами.
Мур, с одной стороны, хорошо понимавший значение установления английского контроля над племенами, живущими между Флоридой и Каролиной, а с другой стороны, явно стремившийся поднять свой несколько подорванный престиж, в конце 1703 г. на собственные средства организовал экспедицию в Страну апалаче. Правда, в ней приняло участие всего 50 белых волонтеров, но зато к ним присоединилось от тысячи до полутора тысяч индейцев.
Зимой 1703-1704 гг. отряд Мура огнем и мечом прошел по Стране апалаче. Все находившиеся там миссии и поселения дружественных испанцам индейцев были разграблены и уничтожены, многие их жители были убиты и замучены нападавшими. Даже англоамериканские историки признают, что поход Мура «добавил одну из самых черных страниц в историю колониальных войн».[1277] Когда возглавлявший оборону миссии Айюбале францисканец Анхель де Миранда согласился сдаться и попросил Мура сохранить жизнь его подопечным, тот ответил, что не может сдержать своих индейцев, и спокойно дал перебить всех защитников этой миссии.[1278]
Единственный испанский гарнизон в этом районе находился в форте Сан-Луис. Оттуда навстречу англичанам был послан небольшой отряд капитана X. Р. де Мексиа, состоявший из 30 солдат и 400 индейцев. В стычке Мур, располагавший более чем двукратным перевесом, нанес поражение испанцам и заставил их отступить. Однако упорное сопротивление Мексиа удержало его от нападения на сам форт Сан-Луис.
В результате этой операции англичане практически покончили с испанским влиянием в Стране апалаче (под контролем испанцев остались только поселения, находившиеся в непосредственной близости от форта Сан-Луис). Сам Мур докладывал, что эта страна «теперь доведена до такого слабого состояния, что она не может ни снабжать Сан-Аугустин продовольствием, ни <…> угрожать нам».[1279] Нападавшие захватили богатую добычу, прежде всего в виде серебра из испанских миссий и большого количества пленных (325 взрослых мужчин и множество женщин и детей), значительная часть которых попала на рынок рабов в Чарльстоне. Кроме того, напуганные зверствами англичан и их индейских союзников многие небольшие племена Страны апалаче и ее окрестностей поспешили заявить властям Южной Каролины о своей преданности. Некоторые из них были в последующем расселены в нижнем течении реки Саванна, на границах английских владений.
Что касается отношений англичан и французов, то на первом этапе Войны за испанское наследство конфликт между ними сводился главным образом к тому, что и те и другие стремились привлечь на свою сторону племена, обитавшие на территории современных штатов Алабама и Миссисипи, к западу от английских и к северу и северо-востоку от французских поселений.
Как мы помним, в 1702 г. французы смогли примирить своих союзников чокто с проанглийски настроенными чикасо и таким образом несколько укрепить свои позиции. Однако данная ситуация не устраивала Чарльстон. В мае 1703 г. Н. де Ла Саль с тревогой сообщал Поншартрену, что «англичане делают все возможное, чтобы заключить союз с шикаша [чикасо], которые наводят ужас на все другие нации <…> а поскольку французам нечего им дать, они перестали посещать Мобиль».[1280] В последующие несколько лет Бьенвиль и его люди отчаянно пытались сохранить хрупкий мир на границах, однако имея в своем распоряжении весьма ограниченные ресурсы бедной и слабой Луизианы им было очень трудно противостоять англичанам. В свою очередь, те всячески старались поссорить с французами и их союзниками как можно больше племен, организовывая самые настоящие провокации. Например, летом 1703 г. подстрекаемые англичанами алабама напали на нескольких людей из Мобиля, прибывшим в их поселение, чтобы купить зерно.
В августе 1705 г. администрации Южной Каролины удалось заключить договор с криками, причем в этом документе (по крайней мере в его английском варианте) говорилось не только о «сердечном союзе» бледнолицых и краснокожих, но также о подчинении этого крупного племенного объединения английской короне. Кроме того, крики обещали администрации Южной Каролины поддержку против французов и испанцев.[1281]
Крупным успехом англичан было возобновление вражды между чикасо и чокто, которую они всячески старались раздуть. В начале 1705 г. между этими племенами произошла небольшая стычка, в результате которой в руках чикасо оказалось некоторое количество пленников. Англичане немедленно купили их по максимальной цене и постарались придать это дело огласке. Чокто организовали ответное нападение.[1282] Правда, зимой 1705-1706 гг. Бьенвилю удалось заставить представителей этих племен выкурить трубку мира в Мобиле, однако весной 1706 г. мир на границах Луизианы был окончательно разрушен. В марте 1706 г. чикасо вступили на тропу войны. Осенью 1705 г. под руководством Томаса Уэлча и еще нескольких торговцев из Южной Каролины они вместе с язу, талапоса, алабама и другими «английскими» индейцами совершили крупномасштабный рейд против чокто, уничтожив несколько поселений и захватив множество пленных, которые немедленно попали на рынок рабов в Чарлстоне.[1283] Кроме этого, было организовано множество мелких набегов (уже без участия белых). Их жертвами помимо чокто стали небольшие племена, жившие в районе реки Аппаличикола (апалаче, таваса, чато и др.), которые в результате были вынуждены перебираться ближе к Мобилю. В 1706 г. союзные англичанам индейцы проникли в районы, прилегающие непосредственно к Миссисипи, и напали на племена таэнса и туника, вынудив их откочевать ближе к устью реки, где их прикрывали французские форты.
Стремясь сохранить французское влияние среди индейцев, являвшихся основным барьером Луизианы, Бьенвиль организовал несколько ответных атак. Однако в целом к середине 1700-х годов англичане существенно укрепили свои позиции среди племен юго-востока.
Нападение на Чарльстон
В 1706 г. французы и испанцы предприняли попытку захвата Чарльстона. Однако ни французское правительство, ни администрация Новой Франции не имели к ней никакого отношения.
Инициатива в данном случае исходила от испанских колониальных властей, которые после событий 1702-1703 гг. несколько раз поднимали вопрос об организации нападения на Каролину. В частности, в июле 1704 г. Военный совет (Junta de Guerra) направил соответствующие директивы вице-королю Новой Испании герцогу де Альбукерке, и предложил администрации Флориды наладить с этой целью взаимодействие с Новой Францией (последнее, правда, было высказано только как пожелание, а не как приказ). В тот момент никаких конкретных шагов предпринято не было, но на следующий год новый губернатор Флориды Ф. де Корколес-и-Мартинес получил инструкции совместно с вице-королем и губернатором Кубы разработать план нападения на английские поселения. Нехватка людей и средств и на этот раз не позволила предпринять какие-либо наступательные действия, и в этой ситуации испанцы решили прибегнуть к помощи французских каперов, которые периодически посещали их порты.[1284] Еще в 1704 г. тогдашний губернатор Флориды Суньига обсуждал возможность совместного нападения на Чарльстон с неким Франсуа Тристаном.[1285]
В середине лета в Сан-Аугустин из Гаваны прибыла эскадра корсара Жака Лефевра, состоявшая из пяти французских каперских кораблей, на которых находился небольшой отряд испанских солдат, выделенный губернатором Кубы (в английских документах фигурирует цифра 800, но она явно завышена). Корколес дал Левефру еще одно вспомогательное судно, несколько лодок и 30 солдат. В Сан-Аугустине к экспедиции присоединилось еще несколько десятков индейцев.
20/31 августа Лефевр взял курс на север. По дороге «Ля Брийянт», один из французских кораблей, на котором находилось 200 солдат и размещался командующий сухопутными силами Арбуссэ (в некоторых источниках его называли «генералом»), отстал от эскадры и был атакован голландским каперским судном. «Ля Брийянт» отбил нападение и продолжил следовать намеченным курсом, однако этот неожиданный инцидент, как оказалось, имел очень большое значение для последующего развития событий.
27 августа/ 7 сентября корабли эскадры Лефевра подошли к Чарльстону. Власти Южной Каролины заблаговременно получили информацию о готовящемся нападении и подготовились к обороне. Были усилены городские укрепления, выставлены дозоры. Как только был получен сигнал о приближении неприятеля, администрация объявила военное положение. В Чарльстоне стали собираться отряды милиции.
На следующий день Лефевр, корабли которого бросили якорь у Фолли-Айленда, прислал в город парламентера с предложением сдаться. Узнав, что нападающие дают ему лишь час на размышление, губернатор Джонсон заявил, что ему не потребуется «ни четверти часа, на даже одной минуты», так как он принял решение обороняться.[1286]
После того как требование капитуляции было отвергнуто, утром 29 августа / 9 сентября французы и испанцы начали высадку. Однако у нападающих не было ни четкого плана, ни единого командования. Небольшая группа, появившаяся на Джеймс-Айленде, была немедленно атакована колониальной милицией и была вынуждена ретироваться. Более крупный отряд высадился на перешейке между рекой Уондо и океаном. Солдаты (а скорее всего матросы с каперских судов) начали грабить и жечь дома и склады и непредусмотрительно остались ночевать на берегу, даже не выставив никаких дозоров. Ночью они были атакованы англичанами, которые, захватив нападавших врасплох, частью перебили их, частью обратили в бегство.
Воодушевленные своими успехами, англичане решили организовать нападение на неприятельские корабли и попытаться их поджечь. 31 августа /11 сентября полковник Уильям Ретт с несколькими небольшими судами и брандером двинулся к франко-испанской эскадре. Однако сражения не получилось. Понеся значительные потери, Лефевр решил больше не испытывать судьбу и дал приказ поднимать якоря.
Через несколько дней, после того как корабли Лефевра покинули Чарльстон, к столице Южной Каролины подошел «Ля Брийянт». Не подозревая о том, что основные силы уже возвращаются обратно к Сан-Аугустину, Арбуссэ приказал бросить якорь в бухте Сиуи-бэй к востоку от города. Оттуда он повел своих солдат к Чарстону, надеясь захватить его неожиданной атакой. Но англичане, воодушевленные своим предыдущим успехом, обрушились на французский отряд в районе Холибаш, окружили его и заставили капитулировать. В это же время другая группа милиционеров напала на стоявший на якоре «Ля Брийянт» и захватила его.
Победа англичан была полной. В их руках оказалось около 300 пленных; кроме того, нападавшие потеряли более 30 человек убитыми. Южная Каролина надежно обеспечила свою безопасность. Ни у французов, ни у испанцев в этом регионе не было крупных сил, которые можно было бы использовать для нападения на эту колонию, а каперам и небольшим отрядам колониальных войск она была явно «не по зубам».
После 1706 г. англичане из Южной Каролины решили активизировать свои действия и нанести решающий удар по испанским и французским позициям в западной части Флориды и в Луизиане. Летом и осенью 1707 г. англичане, действуя руками своих индейских союзников, дважды пытались захватить Пенсаколу, однако оба раза терпели поражение. В первом случае несколько сотен талапо-оса, направляемые английскими торговцами, смогли лишь разорить окрестности испанского форта и захватить полтора десятка пленных. Во второй раз атака была организована лучше. Пенсакола была осаждена «по-настоящему», но у индейцев не хватило терпения довести операцию до конца. В свою очередь, Бьенвиль, узнав об осаде Пенсаколы, поспешил на выручку испанцам. Правда, когда его отряд прибыл к форту, осада была уже снята, однако эта акция продемонстрировала англичанам и индейцам солидарность подданных Людовика XIV и его внука Филиппа V.
Несмотря на неудачи под стенами Пенсаколы, жители Южной Каролины не отказывались от своих агрессивных планов. В ноябре 1707 г. колониальная ассамблея единодушно заявила о том, что «абсолютно необходимо» изгнать французов из Мобиля.[1287] К этому времени власти колонии выработали целую программу действий на западе. Ее авторами были уже упоминавшийся нами путешественник и торговец Томас Уэлч и колониальный агент по делам индейцев Томас Нейрн, которого Д.Э. Лич назвал «самым амбициозным и наделенным самым богатым воображением <…> империалистом Южной Каролины».[1288] С их точки зрения, прежде всего нужно было постараться привлечь на сторону англичан главных индейских союзников французов (чокто и др.) или хотя бы заставить эти племена соблюдать нейтралитет. С этой целью Нейрн предлагал собрать небольшой отряд английских волонтеров и армию союзных индейцев, которые должны были совершить поход к Миссисипи, а затем подняться по этой реке приблизительно до 36° с.ш. Это должно было разрушить все торговые и политические контакты французов с племенами этого региона, изолировать Мобиль и подготовить его захват. Следующим шагом англичан, с точки зрения Нейрна, должно было стать сооружение торговых факторий на реке Теннеси, которые обеспечили бы торговцам из Южной Каролины прочные позиции на подступах к Миссисипи. Хотя сам Нейрн не упоминал об этом, В.У. Крейн отмечает, что в случае реализации этого плана французская программа окружения английских колоний потерпела бы крах.[1289]
К «программе окружения» мы еще вернемся, а пока отметим, что реализации этого проекта помешал острый конфликт между Нейрном и губернатором Джонсоном, вызванный сугубо внутренними причинами. Правда, весной 1708 г. Нейрн и Уэлч попытались с помощью подарков, средства на которые были выделены колониальной ассамблеей, склонить профранцузски настроенные племена, жившие в нижнем течении Миссисипи (арканза, турима, таэнса, натчей, часть язу и др.) к союзу с англичанами. Однако их миссия имела лишь относительный успех. Индейцы охотно принимали подарки от англичан и соглашались торговать с ними, но категорически отказывались не только участвовать в нападении на Мобиль, но даже соблюдать нейтралитет.
В то же время Бьенвиль, обеспокоенный этой активностью англичан, стал спешно приводить в боевую готовность свои укрепления, а также снова попытался восстановить мир между чокто и чикасо. Понимая, что на помощь от метрополии надеяться особенно не приходится, он обратился к властям Новой Мексики с просьбой прислать ему боеприпасы и товары, необходимые для торговли с индейцами.
Можно только гадать как развивались бы события дальше, если бы в июне 1708 г. Джонсон не арестовал Нейрна, предъявив ему обвинения в якобитских симпатиях и заговоре против королевы. Южная Каролина лишилась своего самого активного индейского агента, и ее экспансионистские планы были на время отложены. Правда, находясь в заключении, Нейрн помимо многочисленных жалоб и петиций в разные инстанции составил пространную записку, где излагал свою точку зрения на перспективы продвижения англичан в глубь Североамериканского континента.
В этой записке, адресованной правительству, Нейрн заявлял, что только Южная Каролина с помощью торговли, равно как и используя другие средства, может остановить расширение владений и сферы влияния французов, которое происходит, с одной стороны, за счет английских, а с другой стороны, за счет испанских колоний. Он указывал, что эта колония занимает исключительно важное стратегическое положение, являясь одновременно границей против французов и против испанцев. В этой связи он считал целесообразным ввести в Южной Каролине королевское управление, так как лорды-собственники, с его точки зрения, пренебрегали нуждами колонии. Следующим шагом должна была стать колонизация тех районов Южной Каролины, которые расположены на границе с испанской Флоридой, а в дальнейшем — продвижение английских поселенцев в Страну апалаче и далее на запад к Миссисипи. Кроме того, Нейрн повторял и развивал свои идеи, касающиеся установления английского контроля над долиной реки Теннеси и сооружения там торговых постов, которые бы позволили нанести удар по французской коммерции. При этом Нейрн выступал сторонником взаимодействия колоний в вопросах обороны. Он писал: «Всем частям английских владений <…> следует полностью поддержать интересы друг друга во всем, что касается нашей общей защиты от французов и их союзников». К записке была приложена карта с целью «дать окончательные пояснения вашей светлости, для того чтобы вы могли составить себе представление о том, какой частью континента мы владеем в сей момент, а какой нет; исходя из этого, ваша светлость сможет так составить статьи мирного договора, дабы Американская Империя Англии не была необоснованно ущемленной». С точки зрения Нейрна на мирных переговорах англичане должны были настаивать на передаче им Мобиля и признания за ними прав на все территории, которые входят в орбиту их торговых контактов.[1290]
Хотя в тот момент правительство не придало большого значения идеям Нейрна, в дальнейшем (в начале 1720-х годов) они были использованы для выработки английской политики по отношению к западным районам континента.
В последние годы войны конфликт между англичанами и французами в этом регионе сводился главным образом к мелким стычкам, основными участниками которых с обеих сторон были индейцы. Лишь в 1711 г. власти Южной Каролины организовали крупномасштабную карательную экспедицию против чокто, в которой приняло участие около 1300 криков, чикасо, коуэта и других дружественных англичанам индейцев, действиями которых руководили Томас Уэлч и капитан Теофилус Хастингз. Чокто, предупрежденные о нападении, заблаговременно покинули свои поселения. Нападающим пришлось ограничиться грабежом и разрушением брошенных деревень.
Однако в целом позиции англичан на подступах к Мобилю и их авторитет среди индейцев продолжали укрепляться, и в Чарльстоне снова стали подумывать об изгнании французов из Луизианы. Весной 1712 г. до Бьенвиля дошли слухи о готовящемся нападении англичан. Приложив все свои дипломатические способности, он сумел восстановить союз с алабама и абихка, оградив, таким образом, ближайшие подступы к Мобилю. Однако но непонятным причинам до конца войны нападения так и не последовало. Параллельно с этим англичане из Южной Каролины продолжали распространять свое влияние на юг — на территории, ранее находившиеся под испанским контролем.[1291]
Рассматривая события, происходившие на юго-востоке современных США в годы Войны за испанское наследство, следует признать, что борьба между англичанами из Южной Каролины и французами из Луизианы объективно велась за господство над внутренними районами Североамериканского континента и его стержнем — бассейном Миссисипи (хотя далеко не все современники отдавали себе в этом отчет). И тот факт, что французы, несмотря на свою слабость и крайнюю малочисленность, смогли удержать свои позиции, стал залогом всего последующего развития Луизианы.
В то же время отношение французского правительства к Луизиане в период войны, на наш взгляд, показывает, что у Версаля в первое десятилетие XVII в. отсутствовала четко сформулированная и тем более последовательно проводимая политика в отношении внутренних районов Североамериканского континента, включения их в орбиту колониальной экспансии Франции и сдерживания таким образом англичан в пределах полосы между Атлантикой и Аллеганами. Возникновение и развитие Луизианы, а главное продвижение французов в долину Миссисипи и создание в результате этого препятствия для английской экспансии на запад, было не только результатом планомерного выполнения установок Людовика XIV и его министров, но следствием ряда объективных и субъективных причин.
Лондон вообще не имел никакого плана действий в отношении американского юго-востока. Мы не можем согласиться с точкой зрения современного французского специалиста Б. Люгана, который утверждает, что в отношении данного региона англичане и жители Южной Каролины в середине 1700-х годов преследовали следующие три задачи. Во-первых, заключение союзов с индейскими племенами долины Теннеси, включение этих территорий в сферу английского влияния и строительство там линии фортов. Во-вторых, продвижение дальше к Миссисипи с целью создания там постов, что позволило бы прервать связь между Канадой и Луизианой и таким образом изолировать последнюю. В-третьих, организация рейдов и экспедиций за рабами против союзных французам племен, чтобы заставить их перейти на сторону англичан; после чего с помощью индейцев организовать нападение на Мобиль и изгнать профранцузски настроенные племена из низовьев Миссисипи.[1292] На наш взгляд, Б. Люган совершенно неоправданно принимает отдельные спорадические акции за часть какой-то продуманной стратегии и смешивает интересы небольшой (меньше, чем в Нью-Йорке и других северных и центральных колониях) группы «экспансионистов», состоящей из торговцев и чиновников, и позицию правительства метрополии (точнее, ее отсутствие). Последнее обстоятельство, и в этот период и в последующем в определенной степени способствовало укреплению французских позиций в долине Миссисипи.
Военные действия на Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива
В период Войны за испанское наследство на Ньюфаундленде происходили события, очень сильно напоминающие те, которые имели место в ходе предыдущего конфликта. Англичане пытались атаковать посты своих противников и конкурентов с моря, те отвечали ударами с суши. При этом ни одна, ни другая сторона не смогла полностью вытеснить соперника с острова (хотя, как и в прошлый раз, французы были близки к этому).
Все началось с серии английских атак. В 1702 г. коммодор ньюфаундлендского конвоя Дж. Лик был назначен временным губернатором острова и главнокомандующим находящимися там английскими войсками. В конце августа с сильной эскадрой (пять 50-пушечных линейных кораблей, два 32-пушечных фрегата и два вспомогательных судна) он прибыл в Бей-Буллз. Оттуда он организовал рейд против французских рыболовных станций на побережье, однако ему удалось разорить только крошечное беззащитное поселение в бухте Трепасси. Параллельно с этим другие корабли его эскадры повели настоящую охоту за французскими рыбаками, промышлявшими в районе Большой банки, и к концу октября захватили или потопили 51 судно. Однако Лик не решился нападать на Плезанс и в конце года вернулся в Англию. Со своей стороны, французы, располагавшие на Ньюфаундленде весьма незначительными силами (в 1702 г. они имели там всего 150 солдат), смогли ответить только налетом на станцию в бухте Тринити.
Зимой 1702-1703 гг. английские судовладельцы и торговцы, занимавшиеся «тресковым бизнесом» обратились к правительству с петицией, где доказывали, что «права на этот остров принадлежат Ее Величеству» и просили, во-первых, прислать на Ньюфаундленд два военных корабля для защиты английских рыбаков от возможных французских атак, а во-вторых, предлагали организовать экспедицию для захвата Пласеншии — Плезанса, что, по их мнению, можно было бы легко осуществить, имея восемь-десять военных кораблей и 400-500 гренадер.[1293]
В Лондоне прислушались к этой просьбе. В марте 1703 г. приказ атаковать французские посты на Ньюфаундленде получил вице-адмирал Дж. Грейдон. Его эскадра (33 вымпела), с большим трудом собранная на Ямайке, прибыла в район Плезанса в начале августа. Однако на военном совете было принято решение отказаться от операции. Помимо плохого состояния кораблей, болезней среди команд (которые к тому же были недоукомплектованы), определенное воздействие на английских командиров оказали рассказы рыбаков с захваченного ими малуинского судна о том, что будто бы в Плезансе сосредоточены очень крупные силы. Последнее абсолютно не соответствовало действительности. Летом 1703 г. у французов на Ньюфаундленде не было ни одного военного корабля, численность гарнизонов оставалась такой же, как и в прошлом году, а состояние фортов оставляло желать лучшего.
В 1704 г. к активным действиям перешли французы. Губернатор Плезанса Д. д'Оже де Сюберказ (в дальнейшем ставший последним губернатором Акадии) еще с начала войны выдвигал идею нападения на Сент-Джонс. Однако, не имея значительных сил, он вынужден был ограничиваться небольшими рейдами «в канадском стиле» против слабо защищенных английских рыболовных станций на восточном побережье острова. Так, отряд под командованием сьёра де Ля Гранжа атаковал Бонависта, уничтожил находившиеся там дома и сушильни и захватил английский военный корабль, стоявший на якоре в бухте. Сам Сюберказ осенью 1704 г. совершил успешный налет на Бей-Буллз и Петти-Харбор.
В конце 1704 г. в Плезанс из Квебека прибыл небольшой (около 100 человек) отряд ополченцев, и Сюберказ решил попробовать реализовать свой замысел. В начале января, имея в своем распоряжении 450 человек, он выступил в поход. Быстро захватив поселения в Бей-Буллз и Петти-Харбор, французы 31 января подошли к Сент-Джонсу. Они довольно легко и быстро заняли поселение и батареи, прикрывающие вход в бухту, однако не смогли взять английскую цитадель — форт Уильям. Больше месяца Сюберказ простоял под стенами этого укрепления, надеясь, что ему будут доставлены мортиры и боеприпасы, и пытаясь в то же время организовать решающий штурм. Однако ни того, ни другого не произошло, и в начале марта он был вынужден отдать своим людям приказ возвращаться в Плезанс, опасаясь появления английских рыбаков и конвоя. Французские и английские источники совершенно по-разному оценивают соотношение сил и потери сторон в ходе осады. Любопытно, что в одном и том же томе «Канадского биографического словаря» в статье, посвященной Сюберказу, говорится о 380 осаждавших, а в статье, о лейтенанте Дж. Муди, возглавлявшем оборону форта Уильям, о 600; при этом французские потери оцениваются в 200 человек.[1294]
Пока шла осада, небольшой отряд, возглавлявшийся канадским офицером Ж. Тестаром де Монтиньи (участником предыдущей компании на Ньюфаундленде под руководством Ибервиля), прошел по восточному и северному побережью острова и разрушил все английские поселения и рыболовные станции вплоть до Бонависта, за исключением одного поста на мысе Карбониар.
Несмотря на неудачу под стенами форта Уильям, за неполных три месяца французы нанесли колоссальный ущерб своим противникам. Было захвачено, потоплено или сожжено до 2 тыс. английских рыболовных судов и лодок, до 1 тыс. человек взято в плен (правда, поскольку их было нечем кормить, в Плезанс доставили только 80, остальных отпустили восвояси), общая сумма убытков англичан составила 4 млн. ливров.
Однако французы не имели возможности закрепить успех, и англичане довольно быстро восстановили свои позиции (хотя и не в полном объеме — их промысел оказался в глубоком кризисе). Несколько лет на острове сохранялось определенное равновесие. Силы сторон были примерно равны. Обе располагали лишь незначительными гарнизонами, не предназначенными для наступательных действий. Конечно, англичане могли использовать ньюфаундлендский конвой, но это не всегда получалось (помимо всего прочего свою роль играло то обстоятельство, что осенью корабли спешили уйти обратно в Англию до наступления сезона штормов). Французы, в распоряжении которых имелись ополченцы и индейцы, находились в более выгодном положении. Что касается правительств, то ни Лондон, ни Париж не спешили направлять к побережью Ньюфаундленда какие-либо дополнительные силы, хотя по обе стороны Ламанша прекрасно понимали экономическое и стратегическое значение острова.
В ходе войны английские купцы, судовладельцы, военные не раз выдвигали проекты организации экспедиций, целью которых было полное изгнание конкурентов с острова и прилегающих отмелей. В октябре 1706 г. такой план выдвинул командир гарнизона Сент-Джонса майор Томас Ллойд. Правительство не поддержало его, и тогда он сам организовал поход против французских рыболовных станций на северном побережье Ньюфаундленда (в районе Пти-Нор). Кроме того, англичане захватили небольшой островок Сен-Пьер.
Кроме Ллойда идею нападения на Плезанс и изгнания французов с Ньюфаундленда активно пропагандировал Мишель де Бёро де Монсегюр — гугенот из Байонны, обосновавшийся в Англии. В октябре 1707 г. ему даже удалось привлечь к ней внимание графа Ч. Сандерленда (хотя, как мы помним, тот прохладно относился к колониальным экспедициям), однако в итоге ничего не было сделано. В дальнейшем в 1708-1709 гг. различные планы, так или иначе касающиеся Ньюфаундленда, неоднократно выдвигал отставной морской офицер Томас Икинз, а также некий Саймон Клемент. Последний в 1709 г. написал трактат, озаглавленный «Размышления о современном состоянии нашей рыбной ловли на Ньюфаундленде», где доказывал, что Англия должна захватить в свои руки весь промысел в районе Большой банки, для чего необходимо изгнать французов не только из Плезанса, но также из Квебека и Пор-Руайяля. Клемент особо подчеркивал, что если англичане не смогут осуществить это в ходе войны, то следует добиваться уступки им этих мест на мирных переговорах.
Пока англичане строили планы, французы действовали. В июле 1707 г. капитан Дегрэ де Сурдёваль выбил их с острова Сен-Пьер. В 1708 г. в Плезанс прибыло четыре корабля, в том числе фрегат королевского флота «Венюс», а также несколько десятков солдат из Акадии. Решив воспользоваться такой ситуацией, губернатор Ф. Пастур де Котбель сформировал отряд из 170 солдат, ополченцев, рыбаков, матросов, каперов, поселенцев и индейцев. Это пестрое воинство возглавил его помощник лейтенант Жозеф Момбетон де Бруйян, по прозвищу Сент-Овид (племянник Жака-Франсуа Момбетона де Бруйяна). Действуя по уже хорошо отработанной схеме, в разгар зимы французы подошли к Сент-Джонсу, и на рассвете 2 января
1709 г. неожиданно для противника появились у стен укреплений. Фактор внезапности оказался решающим — захваченный врасплох неприятель не оказал серьезного сопротивления. По свидетельству очевидцев, командир гарнизона майор Ллойд выскочил из своего дома в ночной рубашке и бросился на вал, с криком «Огонь, парни!», был ранен и после обмена несколькими выстрелами согласился на капитуляцию.[1295]
Однако французы понимали, что их сил явно недостаточно для того, чтобы удержать Сент-Джонс. После некоторых колебаний Пастур де Котбель приказал отряду Сент-Овида возвращаться в Плезанс. Перед тем как уйти, французы частью разрушили, частью сожгли все укрепления Сент-Джонса, вывезли оттуда все пушки и боеприпасы и заставили жителей присягнуть Людовику XIV (на рубеже XVII-XVIII вв. англичане перевезли на Ньюфаундленд группу ирландских католиков, которые охотно переходили на сторону французов). Как и четырьмя годами раньше, французы организовали рейд против мелких английских станций на восточном берегу.
В результате этих операций позиции англичан на Ньюфаундленде были существенно ослаблены. Это не могло не вызывать тревоги в Лондоне (больше всего там были озабочены резким сокращением масштабов английского трескового промысла). Однако, как мы помним, 1709-1711 гг. были временем, когда планировались, а затем и осуществлялись экспедиции против Пор-Руайяля и Квебека, без остатка поглотившие те силы и средства, которые правительство готово было выделить для колониальных театров боевых действий. Все это время в районе Ньюфаундленда активно действовали только английские каперы, нападавшие на суда французов и грабившие их рыболовные станции. В 1711-1712 гг., когда в Европе уже полным ходом шли мирные переговоры, англичане дважды пытались блокировать Плезанс, однако оба раза Патур де Котбель отбивал эти, в общем довольно робкие, атаки.
* * *
Обстановка на побережье Гудзонова залива в 1702-1713 гг. была гораздо более спокойной, чем в период Войны Аугсбургской лиги. К началу войны англичане удерживали там форт Олбани, а французы — захваченный Ибервилем форт Бурбон. Силы сторон были крайне незначительны. Например, в 1706 г. губернатор Олбани Э. Бил имел в своем распоряжении 27 человек, у его «коллеги» из Ёурбона Ж.-Б. Ле Муана де Мартиньи было на три человека больше. Ни торговые компании, ни правительства двух стран не проявляли сколько-нибудь заметного интереса к активным действиям в районе Гудзонова залива.
Единственным незначительным исключением была неудачная попытка французов (или, точнее, канадцев) захватить форт Олбани. В 1709 г. из Квебека на север выступило девяносто ополченцев под командованием Николя д'Айбу де Манте. Однако выбить англичан из этого поста им не удалось. В стычке отряд понес значительные потери (в том числе был убит его командир); много ополченцев погибло на обратном пути от холода и голода. Следует отметить, что эта экспедиция была организована по инициативе и на средства губернатора Водрёя и преследовала не столько военные, сколько коммерческие, если ни сказать грабительские цели (Поншартрен впоследствии резко осудил эту акцию).
Что касается Компании Гудзонова залива, то, хотя она из-за серьезных финансовых затруднений не предпринимала каких-либо действий в регионе, на который она претендовала, ее руководство продолжало активно лоббировать свои интересы в Лондоне. Еще в 1709 г. компания заявила, что направит двух своих представителей «для сопровождения послов Ее Величества», когда будет готовиться мирный договор с Францией.[1296] Однако данный сюжет мы рассмотрим в следующем разделе.
Война за испанское наследство затронула не только центр, но и периферию английских и французских владений в Северной Америке. По ходу войны театрами боевых действий стали юго-восток современных США, побережье Гудзонова залива, район Ньюфаундленда. Причем если в последних события развивались по уже достаточно традиционным и известным нам схемам, то борьба на южных границах имела ряд специфических черт, на которых нам необходимо остановиться подробнее.
Американский юго-восток: англичане, французы, испанцы
В период Войны за испанское наследство на юго-востоке Североамериканского континента столкнулись сразу три державы. Кроме английской Южной Каролины, французской Луизианы и многочисленных индейских племен в этом регионе присутствовал еще один игрок — испанская Флорида. Поскольку с 1702 г. Париж и Мадрид стали союзниками, англичанам здесь пришлось воевать на два фронта.
Однако следует сразу же отметить, что соотношение сил все равно было в пользу англичан. Население Южной Каролины в 1700 г. составляло около 5,7 тыс. человек. Оно стремительно росло, и в 1710 г. в колонии насчитывалось уже 10,3 тыс. жителей.[1257] В то же время во Флориде в начале XVIII в. было менее тысячи поселенцев, да и в целом эта колония, представлявшая собой лишь несколько небольших военных постов и миссий, находилась в достаточно сложном положении. Ее сельское хозяйство находилось в зачаточном состоянии, и основную часть продовольствия она должна была получать из Новой Испании. Однако в силу ряда причин связи Сан-Аугустина и Мехико не отличались стабильностью. Осенью 1701 г. губернатор Флориды Хосеф де Суньига-и-Cерда жаловался в Мадрид, что колония голодает и страдает из-за нехватки самого необходимого, и просил власти метрополии прислать хоть какую-нибудь помощь.[1258] Новорожденная Луизиана тогда представляла собой лишь несколько крошечных постов, самым важным из которых был Мобиль, где находился небольшой гарнизон.
Кроме того, несмотря на то что Париж и Мадрид стали союзниками, контакты между их колониями (особенно в начале войны) налаживались с большим трудом. В Испании Совет по делам Индий с большим подозрением относился к французскому присутствию в низовьях Миссисипи, и Филипп V не мог повлиять на его позицию. Ситуацию осложняла личная неприязнь губернатора Суньги к французам. Правда, Бьенвиль, которому Поншартрен советовал «избегать всяческих разногласий» с испанцами, сумел наладить прочные контакты с Пенсаколой. В дальнейшем наличие общего врага заставило администрацию Флориды занять гораздо более конструктивную позицию по отношению к Луизиане, хотя трения между подданными двух бурбонских монархий имели место и в дальнейшем.[1259]
До начала Войны за испанское наследство конфликты и столкновения между англичанами и испанцами, а также между англичанами и французами на юго-востоке современных США происходили главным образом в пограничных районах, где пересекались их торговые, политические и миссионерские интересы. Непременными участниками этих конфликтов являлись индейские племена, за влияние на которые боролись между собой подданные европейских держав. Сами колонии, разделенные к тому же обширными пространствами «буферных» индейских земель, не приходили в прямое соприкосновение друг с другом.
Однако после 1702 г. столкновения между жителями Южной Каролины, Луизианы и Флориды перешли в новое качество. Подданные враждующих монархий стали стремиться нанести своим соперникам смертельный удар, полностью ликвидировать их присутствие в этой части Североамериканского континента и таким образом обеспечить себе контроль над его внутренними районами.
В начале войны д'Ибервиль подал Поншартрену ряд записок, касающихся ситуации на юго-востоке континента, в которых он доказывал необходимость перехода к активным наступательным действиям против англичан в этом регионе. Он, в частности, говорил о необходимости сооружения фортов на берегах Миссисипи (в устьях Арканзаса, Огайо и Миссури), которые можно было бы использовать в качестве баз для операций против английских колоний.[1260] С точки зрения Ибервиля, основной ударной силой в этих операциях должны были стать тридцать индейских племен юго-востока, в отношении которых он выдвинул довольно фантастический проект переселения их в стратегически важные пункты Луизианы.[1261] Ибервиль также указывал, что позиции испанцев во Флориде чрезвычайно слабы, и Сан-Аугустин в любой момент может быть легко захвачен англичанами, которые таким образом приобретут прекрасный плацдарм для продвижения в южном и юго-западном направлениях, в регион Карибского моря и в направлении Мексики. По его мнению, единственным препятствием для «тех действий, которые могут предпринять англичане с этого континента», являлась французская колония в Мобиле.[1262] В соответствии с планом Ибервиля, кроме защиты французских и испанских колоний, Мобиль мог также служить опорным пунктом для французов и их союзников, «дабы», как говорилось в другой его записке, «обрушиться на английские колонии, напасть на них в нужный момент с тыла и сделать их беспомощными. Также нужно поспешить, прежде чем противник станет непобедимым <…> Безопасность всех французских колоний в Новом Свете делает этот маневр срочным».[1263]
Нам нужно обратить внимание еще на один интересный документ, озаглавленный «Проект по поводу Каролины». Автор этого «Проекта», поступившего в морское министерство Франции в конце 1702 г., неизвестен. Мы только знаем, что это точно не Ибервиль, так как на полях этого документа имеются примечания, сделанные его рукой. В «Проекте» говорится об угрозе, которую представляет для французов и испанцев Южная Каролина. Его главная мысль — необходимость быстрейшего захвата этой английской колонии.
С этой целью предлагалось организовать комбинированную атаку на эту колонию с суши и с моря. Отряд, состоящий из 600 испанцев, 300 французов и 100 канадцев, должен был напасть на Чарльстон, в то время как полторы тысячи индейцев из испанских миссий, вооруженные французскими ружьями, должны были произвести диверсию против других английских поселений. В случае успеха операции границы Флориды продвинулись бы на север вплоть до Вирджинии, а французы в качестве компенсации должны были получить Пенсаколу и часть английского имущества, включая рабов. Таким образом, Луизиана обезопасила бы свои рубежи, а, кроме того, смогла бы заключить союз с криками и другими могущественными племенами юго-востока, находившимися в орбите влияния Южной Каролины. В дальнейшем это позволило бы французам уже без помощи испанцев, используя лишь индейцев и канадских ополченцев, вести борьбу против Вирджинии и других английских колоний на Североамериканском континенте.[1264]
Со своей стороны, англичане, и в первую очередь наиболее дальновидные и экспансионистски настроенные политики и торговцы Южной Каролины (и других колоний), на рубеже XVII-XVIII вв. постепенно начинали все более отчетливо представлять ту тактическую и стратегическую угрозу, которую несло для них французское присутствие в низовьях Миссисипи. Еще в августе 1701 г. губернатор Южной Каролины Джеймс Мур предупреждал колониальную ассамблею о том, что колония «и во время войны и во время мира <…> безусловно, всегда находится в опасности, под угрозой нападений, не надеясь особенно, что войска ее защитят даже в мирное время. Все это будет длиться до тех пор, пока французы живут так близко от нас <…> достаточно вспомнить о соседстве французов из Канады и жителей Новой Англии».[1265] В уже упоминавшейся нами записке о состоянии французских поселений в Северной Америке, составленной в 1707 г. Дж. Дадли, говорилось: «Несмотря на их [французов. — Ю. А] небольшое число, они с помощью своих священников и иезуитов управляют всеми индейцами внутренних районов <…> и благодаря своей торговле и недавнему открытию реки Миссисипи образовали в некотором смысле окружность, охватившую все английские колонии от Новой Англии до Вирджинии».[1266] В то же время у коммерсантов и плантаторов Чарльстона имелись и свои собственные агрессивные планы в отношении западных земель, для осуществления которых в первую очередь нужно было покончить с влиянием французов среди индейских племен юго-востока.
Однако на протяжении всей войны и Лондон, и Париж практически не уделяли внимания этому сугубо периферийному региону. Записки Ибервиля и его единомышленников остались лежать без движения. Поглощенному европейскими делами, Ж. де Поншартрену было не до грандиозных заморских проектов. В свою очередь, лондонские министры и лорды-собственники Южной Каролины также не спешили выполнять пожелания небольшой группы чарльстонских торговцев, заинтересованных в развитии экспансии в западном направлении и не принимали близко к сердцу опасения насчет проникновения французов в далекий «тыл» английских поселений.
Наступление Южной Каролины: походы на Сан-Аугустин и в Страну апалаче
В сложившейся ситуации преимущество было у той стороны, которая не только разрабатывала агрессивные планы, но и имела возможность претворять их в жизнь. Такой стороной была Южная Каролина. Сразу же после получения известия о начале войны в Европе губернатор Мур заявил о необходимости немедленно предпринять нападение на Сан-Аугустин, которое, с его точки зрения, должно было стать первым шагом к изгнанию и испанцев и французов с юго-востока континента. Мур заявил колониальной ассамблее, что «взятие Сен-Аугустина, прежде чем он будет усилен французскими войсками, откроет <…> легкий и простой путь удалить французов <…> из их поселений на южной стороне бухты Апала-тиа [т. е. Мексиканского залива. — Ю. Л.]».[1267] Кроме политических и стратегических соображений у Мура имелся и значительный личный интерес к этому делу, так как он надеялся на богатую добычу, а главное рассчитывал, что ему удастся приобрести новых рабов. В этом смысле, как выразился В.У. Крейн, Мур был «типичным англоамериканским экспансионистом».[1268]
Осенью 1702 г. в Южной Каролине была быстро организована экспедиция против испанцев, в которой участвовало 500 волонтеров и 300 индейцев ямасси (по другим данным 600 волонтеров и 600 индейцев) под командованием полковника Роберта Дэниэла и самого губернатора Мура. Передвигаясь вдоль побережья на небольших судах, в начале октября они буквально смели все испанские миссии к северу от Сан-Хуана, а уже 27 октября подошли к Сан-Аугустину. Англичане легко захватили сам городок, но ничего не могли поделать с замком Сан-Маркое, испанской цитаделью, которую губернатор Суньига хорошо подготовил к обороне. К концу второго месяца осады, проводившейся весьма вяло и неэффективно, к Сан-Аугустину на помощь пришла испанская эскадра из Гаваны, состоявшая из двух больших военных кораблей и двух транспортов. Испанцы блокировали в гавани слабо вооруженные английские суда. В этой ситуации Муру пришлось их сжечь, снять осаду и по суше уходить назад.[1269]
Известие об осаде Сан-Аугустина вызвало беспокойство в Версале. Поншартрен опасался, что вслед за этим может последовать атака на французские посты в Луизиане, а может быть, и «прорыв» англичан к испанским владениям в Мексике и на островах Карибского моря. 7 марта 1703 г. он писал Ибервилю: «Это событие показывает нам необходимость напасть на Каролину или предпринять что-нибудь еще, что может остановить англичан».[1270] Неутомимый канадец сразу же предложил министру свои услуги. Он заявил, что необходимо как можно скорее прийти на выручку Сан-Аугустину или отбить его, если неприятель уже завладел им; после этого нужно установить контроль над Пенсаколой, чтобы ни в коем случае не допустить ее перехода в руки англичан. После этого Ибервиль предлагал перейти в наступление и захватить Чарльстон.[1271] Поншартрен одобрил проект заслуженного ветерана и поручил ему начать подготовку этой операции.
Тем временем в мае пришло известие о том, что атака на Сан-Аугустин провалилась. В связи с изменением обстановки министр поручил д'Ибервилю отправиться в Луизиану, доставить туда подкрепления и выяснить на месте, что следует предпринять против англичан.[1272] Однако по разным причинам приготовления к этой экспедиции затянулись. Сначала корабли, которые должны были отправиться в Луизиану, потребовались для охраны французского побережья, затем отплытие было задержано из-за болезни командующего. В конце концов акция была отложена.
Правда, в Версале помнили о той опасности, которую несло в себе присутствие англичан на юго-востоке континента. В начале марта 1704 г. министр писал д'Ибервилю: «Хорошо было бы уповать на то, что можно изгнать англичан, которые обосновались на побережье Мексиканского залива. Вовсе не следовало бы, чтобы эта нация находилась между испанцами и нами».[1273] Известно, что в конце весны 1704 г. составленный д'Ибервилем план совместной франко-испанской операции против Южной Каролины был направлен в Мадрид. Однако с каждой новой военной кампанией положение Людовика XIV и его внука Филиппа V в Европе становилось все труднее, и на решение второстепенных колониальных проблем у них просто не было сил.
В то же время, несмотря на неудачу под Сан-Аугустином, власти Южной Каролины не собирались отказываться от своих агрессивных планов. Они пытались привлечь к ним внимание Лондона, надеясь, как и их коллеги из северных и центральных колоний, на помощь метрополии. 28 января 1703 г. губернатор и ассамблея направили правительству специальный меморандум, где говорилось о необходимости захвата Пенсаколы и «новой французской колонии» (т.е. Мобиля), заверяя, что «это сделает Ее Величество абсолютной и полновластной госпожой всего континента вплоть до реки Миссисипи <…> и принесет огромные выгоды от торговли пушниной и шкурами в этих местах».[1274]
Надо сказать, что идея завоевания испанских владений во Флориде также была не чужда английским колониальным чиновникам. В частности, об этом говорилось в упоминавшейся выше записке Р. Куэри, который заявлял, что, во-первых, необходимо всячески подстрекать индейцев из Южной Каролины к нападениям на испанцев, а во-вторых, следует предпринять атаку на Сан-Аугустин. «Захват этого места», по его словам, «имеет огромное значение не только для Каролины, но и для всех владений Ее Величества на этом материке <…> Это положит предел замыслам французов, которые двигаются из Канады и отдаст [англичанам. — Ю. А.] внутренние районы всего континента».[1275] Сам Мур в марте 1703 г. предлагал организовать новое нападение на Сан-Аугустин.[1276]
Поскольку английское правительство не спешило оказывать поддержку Южной Каролине, администрация колонии (в это время Мура на его посту сменил сэр Натаниэл Джонсон) решила действовать своими средствами. Прежде всего англичане стремились подорвать влияние французов и испанцев среди индейских племен юго-востока и разрушить мир, с большим трудом установленный между ними Ибервилем и Бьенвилем.
Уже в первой половине 1703 г. дружественные англичанам крики разорили три испанские миссии: Сан-Хосе-де-Окуйя, Патали и Сан-Франсиско, расположенные в Стране апалаче (в то время так назывался район к северу и северо-западу от полуострова Флорида, включающий в себя долины рек Алабама и Апалачикола с ее притоками). В начале сентября губернатор Джонсон заявил колониальной ассамблее, что крики находятся в чрезвычайно опасном положении, и им угрожают одновременно и французы и испанцы. В ответ депутаты поручили оставшемуся не у дел Муру оправиться к дружественным индейцам и совместно с ними организовать более крупное нападение на Страну апалаче. Однако из-за нехватки средств (после похода на Сан-Аугустин долг колонии составлял 26 тыс. фунтов) ассамблея отказалась финансировать это предприятие, высказав надежду, что, может быть, Муру удастся установить английский контроль над этим районом мирными средствами.
Мур, с одной стороны, хорошо понимавший значение установления английского контроля над племенами, живущими между Флоридой и Каролиной, а с другой стороны, явно стремившийся поднять свой несколько подорванный престиж, в конце 1703 г. на собственные средства организовал экспедицию в Страну апалаче. Правда, в ней приняло участие всего 50 белых волонтеров, но зато к ним присоединилось от тысячи до полутора тысяч индейцев.
Зимой 1703-1704 гг. отряд Мура огнем и мечом прошел по Стране апалаче. Все находившиеся там миссии и поселения дружественных испанцам индейцев были разграблены и уничтожены, многие их жители были убиты и замучены нападавшими. Даже англоамериканские историки признают, что поход Мура «добавил одну из самых черных страниц в историю колониальных войн».[1277] Когда возглавлявший оборону миссии Айюбале францисканец Анхель де Миранда согласился сдаться и попросил Мура сохранить жизнь его подопечным, тот ответил, что не может сдержать своих индейцев, и спокойно дал перебить всех защитников этой миссии.[1278]
Единственный испанский гарнизон в этом районе находился в форте Сан-Луис. Оттуда навстречу англичанам был послан небольшой отряд капитана X. Р. де Мексиа, состоявший из 30 солдат и 400 индейцев. В стычке Мур, располагавший более чем двукратным перевесом, нанес поражение испанцам и заставил их отступить. Однако упорное сопротивление Мексиа удержало его от нападения на сам форт Сан-Луис.
В результате этой операции англичане практически покончили с испанским влиянием в Стране апалаче (под контролем испанцев остались только поселения, находившиеся в непосредственной близости от форта Сан-Луис). Сам Мур докладывал, что эта страна «теперь доведена до такого слабого состояния, что она не может ни снабжать Сан-Аугустин продовольствием, ни <…> угрожать нам».[1279] Нападавшие захватили богатую добычу, прежде всего в виде серебра из испанских миссий и большого количества пленных (325 взрослых мужчин и множество женщин и детей), значительная часть которых попала на рынок рабов в Чарльстоне. Кроме того, напуганные зверствами англичан и их индейских союзников многие небольшие племена Страны апалаче и ее окрестностей поспешили заявить властям Южной Каролины о своей преданности. Некоторые из них были в последующем расселены в нижнем течении реки Саванна, на границах английских владений.
Что касается отношений англичан и французов, то на первом этапе Войны за испанское наследство конфликт между ними сводился главным образом к тому, что и те и другие стремились привлечь на свою сторону племена, обитавшие на территории современных штатов Алабама и Миссисипи, к западу от английских и к северу и северо-востоку от французских поселений.
Как мы помним, в 1702 г. французы смогли примирить своих союзников чокто с проанглийски настроенными чикасо и таким образом несколько укрепить свои позиции. Однако данная ситуация не устраивала Чарльстон. В мае 1703 г. Н. де Ла Саль с тревогой сообщал Поншартрену, что «англичане делают все возможное, чтобы заключить союз с шикаша [чикасо], которые наводят ужас на все другие нации <…> а поскольку французам нечего им дать, они перестали посещать Мобиль».[1280] В последующие несколько лет Бьенвиль и его люди отчаянно пытались сохранить хрупкий мир на границах, однако имея в своем распоряжении весьма ограниченные ресурсы бедной и слабой Луизианы им было очень трудно противостоять англичанам. В свою очередь, те всячески старались поссорить с французами и их союзниками как можно больше племен, организовывая самые настоящие провокации. Например, летом 1703 г. подстрекаемые англичанами алабама напали на нескольких людей из Мобиля, прибывшим в их поселение, чтобы купить зерно.
В августе 1705 г. администрации Южной Каролины удалось заключить договор с криками, причем в этом документе (по крайней мере в его английском варианте) говорилось не только о «сердечном союзе» бледнолицых и краснокожих, но также о подчинении этого крупного племенного объединения английской короне. Кроме того, крики обещали администрации Южной Каролины поддержку против французов и испанцев.[1281]
Крупным успехом англичан было возобновление вражды между чикасо и чокто, которую они всячески старались раздуть. В начале 1705 г. между этими племенами произошла небольшая стычка, в результате которой в руках чикасо оказалось некоторое количество пленников. Англичане немедленно купили их по максимальной цене и постарались придать это дело огласке. Чокто организовали ответное нападение.[1282] Правда, зимой 1705-1706 гг. Бьенвилю удалось заставить представителей этих племен выкурить трубку мира в Мобиле, однако весной 1706 г. мир на границах Луизианы был окончательно разрушен. В марте 1706 г. чикасо вступили на тропу войны. Осенью 1705 г. под руководством Томаса Уэлча и еще нескольких торговцев из Южной Каролины они вместе с язу, талапоса, алабама и другими «английскими» индейцами совершили крупномасштабный рейд против чокто, уничтожив несколько поселений и захватив множество пленных, которые немедленно попали на рынок рабов в Чарлстоне.[1283] Кроме этого, было организовано множество мелких набегов (уже без участия белых). Их жертвами помимо чокто стали небольшие племена, жившие в районе реки Аппаличикола (апалаче, таваса, чато и др.), которые в результате были вынуждены перебираться ближе к Мобилю. В 1706 г. союзные англичанам индейцы проникли в районы, прилегающие непосредственно к Миссисипи, и напали на племена таэнса и туника, вынудив их откочевать ближе к устью реки, где их прикрывали французские форты.
Стремясь сохранить французское влияние среди индейцев, являвшихся основным барьером Луизианы, Бьенвиль организовал несколько ответных атак. Однако в целом к середине 1700-х годов англичане существенно укрепили свои позиции среди племен юго-востока.
Нападение на Чарльстон
В 1706 г. французы и испанцы предприняли попытку захвата Чарльстона. Однако ни французское правительство, ни администрация Новой Франции не имели к ней никакого отношения.
Инициатива в данном случае исходила от испанских колониальных властей, которые после событий 1702-1703 гг. несколько раз поднимали вопрос об организации нападения на Каролину. В частности, в июле 1704 г. Военный совет (Junta de Guerra) направил соответствующие директивы вице-королю Новой Испании герцогу де Альбукерке, и предложил администрации Флориды наладить с этой целью взаимодействие с Новой Францией (последнее, правда, было высказано только как пожелание, а не как приказ). В тот момент никаких конкретных шагов предпринято не было, но на следующий год новый губернатор Флориды Ф. де Корколес-и-Мартинес получил инструкции совместно с вице-королем и губернатором Кубы разработать план нападения на английские поселения. Нехватка людей и средств и на этот раз не позволила предпринять какие-либо наступательные действия, и в этой ситуации испанцы решили прибегнуть к помощи французских каперов, которые периодически посещали их порты.[1284] Еще в 1704 г. тогдашний губернатор Флориды Суньига обсуждал возможность совместного нападения на Чарльстон с неким Франсуа Тристаном.[1285]
В середине лета в Сан-Аугустин из Гаваны прибыла эскадра корсара Жака Лефевра, состоявшая из пяти французских каперских кораблей, на которых находился небольшой отряд испанских солдат, выделенный губернатором Кубы (в английских документах фигурирует цифра 800, но она явно завышена). Корколес дал Левефру еще одно вспомогательное судно, несколько лодок и 30 солдат. В Сан-Аугустине к экспедиции присоединилось еще несколько десятков индейцев.
20/31 августа Лефевр взял курс на север. По дороге «Ля Брийянт», один из французских кораблей, на котором находилось 200 солдат и размещался командующий сухопутными силами Арбуссэ (в некоторых источниках его называли «генералом»), отстал от эскадры и был атакован голландским каперским судном. «Ля Брийянт» отбил нападение и продолжил следовать намеченным курсом, однако этот неожиданный инцидент, как оказалось, имел очень большое значение для последующего развития событий.
27 августа/ 7 сентября корабли эскадры Лефевра подошли к Чарльстону. Власти Южной Каролины заблаговременно получили информацию о готовящемся нападении и подготовились к обороне. Были усилены городские укрепления, выставлены дозоры. Как только был получен сигнал о приближении неприятеля, администрация объявила военное положение. В Чарльстоне стали собираться отряды милиции.
На следующий день Лефевр, корабли которого бросили якорь у Фолли-Айленда, прислал в город парламентера с предложением сдаться. Узнав, что нападающие дают ему лишь час на размышление, губернатор Джонсон заявил, что ему не потребуется «ни четверти часа, на даже одной минуты», так как он принял решение обороняться.[1286]
После того как требование капитуляции было отвергнуто, утром 29 августа / 9 сентября французы и испанцы начали высадку. Однако у нападающих не было ни четкого плана, ни единого командования. Небольшая группа, появившаяся на Джеймс-Айленде, была немедленно атакована колониальной милицией и была вынуждена ретироваться. Более крупный отряд высадился на перешейке между рекой Уондо и океаном. Солдаты (а скорее всего матросы с каперских судов) начали грабить и жечь дома и склады и непредусмотрительно остались ночевать на берегу, даже не выставив никаких дозоров. Ночью они были атакованы англичанами, которые, захватив нападавших врасплох, частью перебили их, частью обратили в бегство.
Воодушевленные своими успехами, англичане решили организовать нападение на неприятельские корабли и попытаться их поджечь. 31 августа /11 сентября полковник Уильям Ретт с несколькими небольшими судами и брандером двинулся к франко-испанской эскадре. Однако сражения не получилось. Понеся значительные потери, Лефевр решил больше не испытывать судьбу и дал приказ поднимать якоря.
Через несколько дней, после того как корабли Лефевра покинули Чарльстон, к столице Южной Каролины подошел «Ля Брийянт». Не подозревая о том, что основные силы уже возвращаются обратно к Сан-Аугустину, Арбуссэ приказал бросить якорь в бухте Сиуи-бэй к востоку от города. Оттуда он повел своих солдат к Чарстону, надеясь захватить его неожиданной атакой. Но англичане, воодушевленные своим предыдущим успехом, обрушились на французский отряд в районе Холибаш, окружили его и заставили капитулировать. В это же время другая группа милиционеров напала на стоявший на якоре «Ля Брийянт» и захватила его.
Победа англичан была полной. В их руках оказалось около 300 пленных; кроме того, нападавшие потеряли более 30 человек убитыми. Южная Каролина надежно обеспечила свою безопасность. Ни у французов, ни у испанцев в этом регионе не было крупных сил, которые можно было бы использовать для нападения на эту колонию, а каперам и небольшим отрядам колониальных войск она была явно «не по зубам».
После 1706 г. англичане из Южной Каролины решили активизировать свои действия и нанести решающий удар по испанским и французским позициям в западной части Флориды и в Луизиане. Летом и осенью 1707 г. англичане, действуя руками своих индейских союзников, дважды пытались захватить Пенсаколу, однако оба раза терпели поражение. В первом случае несколько сотен талапо-оса, направляемые английскими торговцами, смогли лишь разорить окрестности испанского форта и захватить полтора десятка пленных. Во второй раз атака была организована лучше. Пенсакола была осаждена «по-настоящему», но у индейцев не хватило терпения довести операцию до конца. В свою очередь, Бьенвиль, узнав об осаде Пенсаколы, поспешил на выручку испанцам. Правда, когда его отряд прибыл к форту, осада была уже снята, однако эта акция продемонстрировала англичанам и индейцам солидарность подданных Людовика XIV и его внука Филиппа V.
Несмотря на неудачи под стенами Пенсаколы, жители Южной Каролины не отказывались от своих агрессивных планов. В ноябре 1707 г. колониальная ассамблея единодушно заявила о том, что «абсолютно необходимо» изгнать французов из Мобиля.[1287] К этому времени власти колонии выработали целую программу действий на западе. Ее авторами были уже упоминавшийся нами путешественник и торговец Томас Уэлч и колониальный агент по делам индейцев Томас Нейрн, которого Д.Э. Лич назвал «самым амбициозным и наделенным самым богатым воображением <…> империалистом Южной Каролины».[1288] С их точки зрения, прежде всего нужно было постараться привлечь на сторону англичан главных индейских союзников французов (чокто и др.) или хотя бы заставить эти племена соблюдать нейтралитет. С этой целью Нейрн предлагал собрать небольшой отряд английских волонтеров и армию союзных индейцев, которые должны были совершить поход к Миссисипи, а затем подняться по этой реке приблизительно до 36° с.ш. Это должно было разрушить все торговые и политические контакты французов с племенами этого региона, изолировать Мобиль и подготовить его захват. Следующим шагом англичан, с точки зрения Нейрна, должно было стать сооружение торговых факторий на реке Теннеси, которые обеспечили бы торговцам из Южной Каролины прочные позиции на подступах к Миссисипи. Хотя сам Нейрн не упоминал об этом, В.У. Крейн отмечает, что в случае реализации этого плана французская программа окружения английских колоний потерпела бы крах.[1289]
К «программе окружения» мы еще вернемся, а пока отметим, что реализации этого проекта помешал острый конфликт между Нейрном и губернатором Джонсоном, вызванный сугубо внутренними причинами. Правда, весной 1708 г. Нейрн и Уэлч попытались с помощью подарков, средства на которые были выделены колониальной ассамблеей, склонить профранцузски настроенные племена, жившие в нижнем течении Миссисипи (арканза, турима, таэнса, натчей, часть язу и др.) к союзу с англичанами. Однако их миссия имела лишь относительный успех. Индейцы охотно принимали подарки от англичан и соглашались торговать с ними, но категорически отказывались не только участвовать в нападении на Мобиль, но даже соблюдать нейтралитет.
В то же время Бьенвиль, обеспокоенный этой активностью англичан, стал спешно приводить в боевую готовность свои укрепления, а также снова попытался восстановить мир между чокто и чикасо. Понимая, что на помощь от метрополии надеяться особенно не приходится, он обратился к властям Новой Мексики с просьбой прислать ему боеприпасы и товары, необходимые для торговли с индейцами.
Можно только гадать как развивались бы события дальше, если бы в июне 1708 г. Джонсон не арестовал Нейрна, предъявив ему обвинения в якобитских симпатиях и заговоре против королевы. Южная Каролина лишилась своего самого активного индейского агента, и ее экспансионистские планы были на время отложены. Правда, находясь в заключении, Нейрн помимо многочисленных жалоб и петиций в разные инстанции составил пространную записку, где излагал свою точку зрения на перспективы продвижения англичан в глубь Североамериканского континента.
В этой записке, адресованной правительству, Нейрн заявлял, что только Южная Каролина с помощью торговли, равно как и используя другие средства, может остановить расширение владений и сферы влияния французов, которое происходит, с одной стороны, за счет английских, а с другой стороны, за счет испанских колоний. Он указывал, что эта колония занимает исключительно важное стратегическое положение, являясь одновременно границей против французов и против испанцев. В этой связи он считал целесообразным ввести в Южной Каролине королевское управление, так как лорды-собственники, с его точки зрения, пренебрегали нуждами колонии. Следующим шагом должна была стать колонизация тех районов Южной Каролины, которые расположены на границе с испанской Флоридой, а в дальнейшем — продвижение английских поселенцев в Страну апалаче и далее на запад к Миссисипи. Кроме того, Нейрн повторял и развивал свои идеи, касающиеся установления английского контроля над долиной реки Теннеси и сооружения там торговых постов, которые бы позволили нанести удар по французской коммерции. При этом Нейрн выступал сторонником взаимодействия колоний в вопросах обороны. Он писал: «Всем частям английских владений <…> следует полностью поддержать интересы друг друга во всем, что касается нашей общей защиты от французов и их союзников». К записке была приложена карта с целью «дать окончательные пояснения вашей светлости, для того чтобы вы могли составить себе представление о том, какой частью континента мы владеем в сей момент, а какой нет; исходя из этого, ваша светлость сможет так составить статьи мирного договора, дабы Американская Империя Англии не была необоснованно ущемленной». С точки зрения Нейрна на мирных переговорах англичане должны были настаивать на передаче им Мобиля и признания за ними прав на все территории, которые входят в орбиту их торговых контактов.[1290]
Хотя в тот момент правительство не придало большого значения идеям Нейрна, в дальнейшем (в начале 1720-х годов) они были использованы для выработки английской политики по отношению к западным районам континента.
В последние годы войны конфликт между англичанами и французами в этом регионе сводился главным образом к мелким стычкам, основными участниками которых с обеих сторон были индейцы. Лишь в 1711 г. власти Южной Каролины организовали крупномасштабную карательную экспедицию против чокто, в которой приняло участие около 1300 криков, чикасо, коуэта и других дружественных англичанам индейцев, действиями которых руководили Томас Уэлч и капитан Теофилус Хастингз. Чокто, предупрежденные о нападении, заблаговременно покинули свои поселения. Нападающим пришлось ограничиться грабежом и разрушением брошенных деревень.
Однако в целом позиции англичан на подступах к Мобилю и их авторитет среди индейцев продолжали укрепляться, и в Чарльстоне снова стали подумывать об изгнании французов из Луизианы. Весной 1712 г. до Бьенвиля дошли слухи о готовящемся нападении англичан. Приложив все свои дипломатические способности, он сумел восстановить союз с алабама и абихка, оградив, таким образом, ближайшие подступы к Мобилю. Однако но непонятным причинам до конца войны нападения так и не последовало. Параллельно с этим англичане из Южной Каролины продолжали распространять свое влияние на юг — на территории, ранее находившиеся под испанским контролем.[1291]
Рассматривая события, происходившие на юго-востоке современных США в годы Войны за испанское наследство, следует признать, что борьба между англичанами из Южной Каролины и французами из Луизианы объективно велась за господство над внутренними районами Североамериканского континента и его стержнем — бассейном Миссисипи (хотя далеко не все современники отдавали себе в этом отчет). И тот факт, что французы, несмотря на свою слабость и крайнюю малочисленность, смогли удержать свои позиции, стал залогом всего последующего развития Луизианы.
В то же время отношение французского правительства к Луизиане в период войны, на наш взгляд, показывает, что у Версаля в первое десятилетие XVII в. отсутствовала четко сформулированная и тем более последовательно проводимая политика в отношении внутренних районов Североамериканского континента, включения их в орбиту колониальной экспансии Франции и сдерживания таким образом англичан в пределах полосы между Атлантикой и Аллеганами. Возникновение и развитие Луизианы, а главное продвижение французов в долину Миссисипи и создание в результате этого препятствия для английской экспансии на запад, было не только результатом планомерного выполнения установок Людовика XIV и его министров, но следствием ряда объективных и субъективных причин.
Лондон вообще не имел никакого плана действий в отношении американского юго-востока. Мы не можем согласиться с точкой зрения современного французского специалиста Б. Люгана, который утверждает, что в отношении данного региона англичане и жители Южной Каролины в середине 1700-х годов преследовали следующие три задачи. Во-первых, заключение союзов с индейскими племенами долины Теннеси, включение этих территорий в сферу английского влияния и строительство там линии фортов. Во-вторых, продвижение дальше к Миссисипи с целью создания там постов, что позволило бы прервать связь между Канадой и Луизианой и таким образом изолировать последнюю. В-третьих, организация рейдов и экспедиций за рабами против союзных французам племен, чтобы заставить их перейти на сторону англичан; после чего с помощью индейцев организовать нападение на Мобиль и изгнать профранцузски настроенные племена из низовьев Миссисипи.[1292] На наш взгляд, Б. Люган совершенно неоправданно принимает отдельные спорадические акции за часть какой-то продуманной стратегии и смешивает интересы небольшой (меньше, чем в Нью-Йорке и других северных и центральных колониях) группы «экспансионистов», состоящей из торговцев и чиновников, и позицию правительства метрополии (точнее, ее отсутствие). Последнее обстоятельство, и в этот период и в последующем в определенной степени способствовало укреплению французских позиций в долине Миссисипи.
Военные действия на Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива
В период Войны за испанское наследство на Ньюфаундленде происходили события, очень сильно напоминающие те, которые имели место в ходе предыдущего конфликта. Англичане пытались атаковать посты своих противников и конкурентов с моря, те отвечали ударами с суши. При этом ни одна, ни другая сторона не смогла полностью вытеснить соперника с острова (хотя, как и в прошлый раз, французы были близки к этому).
Все началось с серии английских атак. В 1702 г. коммодор ньюфаундлендского конвоя Дж. Лик был назначен временным губернатором острова и главнокомандующим находящимися там английскими войсками. В конце августа с сильной эскадрой (пять 50-пушечных линейных кораблей, два 32-пушечных фрегата и два вспомогательных судна) он прибыл в Бей-Буллз. Оттуда он организовал рейд против французских рыболовных станций на побережье, однако ему удалось разорить только крошечное беззащитное поселение в бухте Трепасси. Параллельно с этим другие корабли его эскадры повели настоящую охоту за французскими рыбаками, промышлявшими в районе Большой банки, и к концу октября захватили или потопили 51 судно. Однако Лик не решился нападать на Плезанс и в конце года вернулся в Англию. Со своей стороны, французы, располагавшие на Ньюфаундленде весьма незначительными силами (в 1702 г. они имели там всего 150 солдат), смогли ответить только налетом на станцию в бухте Тринити.
Зимой 1702-1703 гг. английские судовладельцы и торговцы, занимавшиеся «тресковым бизнесом» обратились к правительству с петицией, где доказывали, что «права на этот остров принадлежат Ее Величеству» и просили, во-первых, прислать на Ньюфаундленд два военных корабля для защиты английских рыбаков от возможных французских атак, а во-вторых, предлагали организовать экспедицию для захвата Пласеншии — Плезанса, что, по их мнению, можно было бы легко осуществить, имея восемь-десять военных кораблей и 400-500 гренадер.[1293]
В Лондоне прислушались к этой просьбе. В марте 1703 г. приказ атаковать французские посты на Ньюфаундленде получил вице-адмирал Дж. Грейдон. Его эскадра (33 вымпела), с большим трудом собранная на Ямайке, прибыла в район Плезанса в начале августа. Однако на военном совете было принято решение отказаться от операции. Помимо плохого состояния кораблей, болезней среди команд (которые к тому же были недоукомплектованы), определенное воздействие на английских командиров оказали рассказы рыбаков с захваченного ими малуинского судна о том, что будто бы в Плезансе сосредоточены очень крупные силы. Последнее абсолютно не соответствовало действительности. Летом 1703 г. у французов на Ньюфаундленде не было ни одного военного корабля, численность гарнизонов оставалась такой же, как и в прошлом году, а состояние фортов оставляло желать лучшего.
В 1704 г. к активным действиям перешли французы. Губернатор Плезанса Д. д'Оже де Сюберказ (в дальнейшем ставший последним губернатором Акадии) еще с начала войны выдвигал идею нападения на Сент-Джонс. Однако, не имея значительных сил, он вынужден был ограничиваться небольшими рейдами «в канадском стиле» против слабо защищенных английских рыболовных станций на восточном побережье острова. Так, отряд под командованием сьёра де Ля Гранжа атаковал Бонависта, уничтожил находившиеся там дома и сушильни и захватил английский военный корабль, стоявший на якоре в бухте. Сам Сюберказ осенью 1704 г. совершил успешный налет на Бей-Буллз и Петти-Харбор.
В конце 1704 г. в Плезанс из Квебека прибыл небольшой (около 100 человек) отряд ополченцев, и Сюберказ решил попробовать реализовать свой замысел. В начале января, имея в своем распоряжении 450 человек, он выступил в поход. Быстро захватив поселения в Бей-Буллз и Петти-Харбор, французы 31 января подошли к Сент-Джонсу. Они довольно легко и быстро заняли поселение и батареи, прикрывающие вход в бухту, однако не смогли взять английскую цитадель — форт Уильям. Больше месяца Сюберказ простоял под стенами этого укрепления, надеясь, что ему будут доставлены мортиры и боеприпасы, и пытаясь в то же время организовать решающий штурм. Однако ни того, ни другого не произошло, и в начале марта он был вынужден отдать своим людям приказ возвращаться в Плезанс, опасаясь появления английских рыбаков и конвоя. Французские и английские источники совершенно по-разному оценивают соотношение сил и потери сторон в ходе осады. Любопытно, что в одном и том же томе «Канадского биографического словаря» в статье, посвященной Сюберказу, говорится о 380 осаждавших, а в статье, о лейтенанте Дж. Муди, возглавлявшем оборону форта Уильям, о 600; при этом французские потери оцениваются в 200 человек.[1294]
Пока шла осада, небольшой отряд, возглавлявшийся канадским офицером Ж. Тестаром де Монтиньи (участником предыдущей компании на Ньюфаундленде под руководством Ибервиля), прошел по восточному и северному побережью острова и разрушил все английские поселения и рыболовные станции вплоть до Бонависта, за исключением одного поста на мысе Карбониар.
Несмотря на неудачу под стенами форта Уильям, за неполных три месяца французы нанесли колоссальный ущерб своим противникам. Было захвачено, потоплено или сожжено до 2 тыс. английских рыболовных судов и лодок, до 1 тыс. человек взято в плен (правда, поскольку их было нечем кормить, в Плезанс доставили только 80, остальных отпустили восвояси), общая сумма убытков англичан составила 4 млн. ливров.
Однако французы не имели возможности закрепить успех, и англичане довольно быстро восстановили свои позиции (хотя и не в полном объеме — их промысел оказался в глубоком кризисе). Несколько лет на острове сохранялось определенное равновесие. Силы сторон были примерно равны. Обе располагали лишь незначительными гарнизонами, не предназначенными для наступательных действий. Конечно, англичане могли использовать ньюфаундлендский конвой, но это не всегда получалось (помимо всего прочего свою роль играло то обстоятельство, что осенью корабли спешили уйти обратно в Англию до наступления сезона штормов). Французы, в распоряжении которых имелись ополченцы и индейцы, находились в более выгодном положении. Что касается правительств, то ни Лондон, ни Париж не спешили направлять к побережью Ньюфаундленда какие-либо дополнительные силы, хотя по обе стороны Ламанша прекрасно понимали экономическое и стратегическое значение острова.
В ходе войны английские купцы, судовладельцы, военные не раз выдвигали проекты организации экспедиций, целью которых было полное изгнание конкурентов с острова и прилегающих отмелей. В октябре 1706 г. такой план выдвинул командир гарнизона Сент-Джонса майор Томас Ллойд. Правительство не поддержало его, и тогда он сам организовал поход против французских рыболовных станций на северном побережье Ньюфаундленда (в районе Пти-Нор). Кроме того, англичане захватили небольшой островок Сен-Пьер.
Кроме Ллойда идею нападения на Плезанс и изгнания французов с Ньюфаундленда активно пропагандировал Мишель де Бёро де Монсегюр — гугенот из Байонны, обосновавшийся в Англии. В октябре 1707 г. ему даже удалось привлечь к ней внимание графа Ч. Сандерленда (хотя, как мы помним, тот прохладно относился к колониальным экспедициям), однако в итоге ничего не было сделано. В дальнейшем в 1708-1709 гг. различные планы, так или иначе касающиеся Ньюфаундленда, неоднократно выдвигал отставной морской офицер Томас Икинз, а также некий Саймон Клемент. Последний в 1709 г. написал трактат, озаглавленный «Размышления о современном состоянии нашей рыбной ловли на Ньюфаундленде», где доказывал, что Англия должна захватить в свои руки весь промысел в районе Большой банки, для чего необходимо изгнать французов не только из Плезанса, но также из Квебека и Пор-Руайяля. Клемент особо подчеркивал, что если англичане не смогут осуществить это в ходе войны, то следует добиваться уступки им этих мест на мирных переговорах.
Пока англичане строили планы, французы действовали. В июле 1707 г. капитан Дегрэ де Сурдёваль выбил их с острова Сен-Пьер. В 1708 г. в Плезанс прибыло четыре корабля, в том числе фрегат королевского флота «Венюс», а также несколько десятков солдат из Акадии. Решив воспользоваться такой ситуацией, губернатор Ф. Пастур де Котбель сформировал отряд из 170 солдат, ополченцев, рыбаков, матросов, каперов, поселенцев и индейцев. Это пестрое воинство возглавил его помощник лейтенант Жозеф Момбетон де Бруйян, по прозвищу Сент-Овид (племянник Жака-Франсуа Момбетона де Бруйяна). Действуя по уже хорошо отработанной схеме, в разгар зимы французы подошли к Сент-Джонсу, и на рассвете 2 января
1709 г. неожиданно для противника появились у стен укреплений. Фактор внезапности оказался решающим — захваченный врасплох неприятель не оказал серьезного сопротивления. По свидетельству очевидцев, командир гарнизона майор Ллойд выскочил из своего дома в ночной рубашке и бросился на вал, с криком «Огонь, парни!», был ранен и после обмена несколькими выстрелами согласился на капитуляцию.[1295]
Однако французы понимали, что их сил явно недостаточно для того, чтобы удержать Сент-Джонс. После некоторых колебаний Пастур де Котбель приказал отряду Сент-Овида возвращаться в Плезанс. Перед тем как уйти, французы частью разрушили, частью сожгли все укрепления Сент-Джонса, вывезли оттуда все пушки и боеприпасы и заставили жителей присягнуть Людовику XIV (на рубеже XVII-XVIII вв. англичане перевезли на Ньюфаундленд группу ирландских католиков, которые охотно переходили на сторону французов). Как и четырьмя годами раньше, французы организовали рейд против мелких английских станций на восточном берегу.
В результате этих операций позиции англичан на Ньюфаундленде были существенно ослаблены. Это не могло не вызывать тревоги в Лондоне (больше всего там были озабочены резким сокращением масштабов английского трескового промысла). Однако, как мы помним, 1709-1711 гг. были временем, когда планировались, а затем и осуществлялись экспедиции против Пор-Руайяля и Квебека, без остатка поглотившие те силы и средства, которые правительство готово было выделить для колониальных театров боевых действий. Все это время в районе Ньюфаундленда активно действовали только английские каперы, нападавшие на суда французов и грабившие их рыболовные станции. В 1711-1712 гг., когда в Европе уже полным ходом шли мирные переговоры, англичане дважды пытались блокировать Плезанс, однако оба раза Патур де Котбель отбивал эти, в общем довольно робкие, атаки.
Обстановка на побережье Гудзонова залива в 1702-1713 гг. была гораздо более спокойной, чем в период Войны Аугсбургской лиги. К началу войны англичане удерживали там форт Олбани, а французы — захваченный Ибервилем форт Бурбон. Силы сторон были крайне незначительны. Например, в 1706 г. губернатор Олбани Э. Бил имел в своем распоряжении 27 человек, у его «коллеги» из Ёурбона Ж.-Б. Ле Муана де Мартиньи было на три человека больше. Ни торговые компании, ни правительства двух стран не проявляли сколько-нибудь заметного интереса к активным действиям в районе Гудзонова залива.
Единственным незначительным исключением была неудачная попытка французов (или, точнее, канадцев) захватить форт Олбани. В 1709 г. из Квебека на север выступило девяносто ополченцев под командованием Николя д'Айбу де Манте. Однако выбить англичан из этого поста им не удалось. В стычке отряд понес значительные потери (в том числе был убит его командир); много ополченцев погибло на обратном пути от холода и голода. Следует отметить, что эта экспедиция была организована по инициативе и на средства губернатора Водрёя и преследовала не столько военные, сколько коммерческие, если ни сказать грабительские цели (Поншартрен впоследствии резко осудил эту акцию).
Что касается Компании Гудзонова залива, то, хотя она из-за серьезных финансовых затруднений не предпринимала каких-либо действий в регионе, на который она претендовала, ее руководство продолжало активно лоббировать свои интересы в Лондоне. Еще в 1709 г. компания заявила, что направит двух своих представителей «для сопровождения послов Ее Величества», когда будет готовиться мирный договор с Францией.[1296] Однако данный сюжет мы рассмотрим в следующем разделе.
Глава 7.
УТРЕХТСКИЙ МИР И СЕВЕРНАЯ АМЕРИКА
Серия соглашений, завершивших Войну за испанское наследство и вошедших в историю под общим названием Утрехтского (1713) и Раштадтского (1714) мира, явилась важной вехой на пути развития многих стран и народов Европы. Она также зафиксировала важные изменения в соотношении сил держав Старого Света, произошедшие в результате войн конца XVII — начала XVIII в., и на многие десятилетия определила новые линии связей и противоречий между ними.[1297] Однако целый ряд статей англо-французского договора, подписанного (вместе с четырьмя другими трактатами) в Утрехте 11 апреля 1713 г., имел отношение не только к Европе, но и к предмету нашего исследования. И хотя в ходе мирных переговоров, предшествовавших заключению данного договора, колониальные (по крайней мере североамериканские) проблемы не стояли на первом месте, дискуссии по ним носили весьма напряженный характер, а главное имели чрезвычайно важные долгосрочные последствия, о которых вряд ли задумывались дипломаты начала XVIII столетия.
Североамериканские сюжеты на предварительных мирных переговорах
Дипломатическая история Войны за испанское наследство не менее богата яркими событиями и неожиданными поворотами, чем история боевых действий между противоборствующими группировками, происходивших в ходе этого конфликта в различных точках Старого и Нового Света. Почти на всем протяжении войны между бурбонскими монархиями и участниками Великого Союза поддерживались разного рода секретные контакты и велись переговоры. Первые попытки мирного зондажа были предприняты Людовиком XIV уже в конце 1704 г., после прибытия габсбургского претендента эрцгерцога Карла в Испанию и поражения французов при Бленхейме. Военные неудачи 1705-1706 гг. заставили Короля-Солнце активизировать поиски мирного соглашения. В 1706 г. его представители вели переговоры в Голландии, предлагая союзникам очередной вариант раздела испанских владений между Карлом и Филиппом. Одновременно Людовик XIV пытался расколоть Великий Союз и заключить сепаратный мир с Республикой Соединенных Провинций. Однако стремительно меняющаяся обстановка на фронтах и диаметрально противоположные позиции сторон каждый раз заводили переговоры в тупик уже на начальной стадии. В целом до конца 1708 г. никаких согласованных мирных проектов выработано не было. Нам также необходимо отметить, что проблемы Североамериканского континента в ходе всех этих переговоров практически не затрагивались.
Крайне тяжелое военное и экономическое положение, в котором оказалась Франция после военной кампании 1708 г., вынудило Людовика XIV пойти на значительные уступки своим противникам. В марте 1709 г. в Голландию с секретной миссией был отправлен президент Большого совета П. Руйе де Марбёф, который согласился с большей частью требований, выдвинутых союзниками, в том числе на удаление Филиппа из Испании, создание «барьера» между Францией и Республикой Соединенных Провинций, передачу Дюнкерка англичанам и т. д. Среди этих требований фигурировала уступка англичанам французских владений на Ньюфаундленде и признание за ними прав на все побережье Гудзонова залива.[1298]
Несмотря на всю тяжесть условий, выдвинутых союзниками, в Версале было принято решение продолжать переговоры, 6 мая в Гаагу прибыл государственный секретарь по иностранным делам маркиз де Торси. Тогда же королева Анна официально назначила английскими послами в Голландии герцога Мальборо и виконта Тауншенда, поручив им согласовать условия прелиминарного мира. По поводу Североамериканского континента в их инструкциях говорилось, что они должны добиваться «возвращения» Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива. При этом подчеркивалось, что «справедливые права» англичан на эти районы «имеют столь большое и важное значение для нас и для наших королевств, что мы не можем дать наше согласие на мир, до тех пор пока нам не пообещают возвратить упомянутые страны и места». Послы должны были проследить, чтобы пункт о возвращении Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива был обязательно включен в статьи Прелиминарного соглашения.[1299]
В ходе переговоров Торси после некоторой борьбы согласился на уступку Ньюфаундленда, но только при условии возвращения французам их владений в Вест-Индии, захваченных англичанами в ходе войны. Вопрос о Гудзоновом заливе он предложил вообще исключить из повестки дня и в дальнейшем передать его на рассмотрение специальной комиссии уполномоченных, которые соберутся после заключения мира.
Однако английские представители и тем более английское правительство не хотели идти ни на какие уступки. Государственный секретарь Генри Бойл писал в Гаагу: «Ее Величество весьма довольна тем, что вы настояли на том, что возвращение Ньюфаундленда и Гудзонова залива должно быть включено в прелиминарии. Но она надеется, что это подразумевает передачу всего Ньюфаундленда со всеми прилежащими к нему островами, а также соглашение о том, что Пласеншиа-Плезанс переходит во владение англичан так быстро, как только возможно». Бойл также подчеркивал, что «Британская корона имеет неоспоримые права на весь Гудзонов залив и Гудзонов пролив, и посему Ее Величество никогда не сможет отказаться от этих притязаний; и нет сомнений, что Ваши Превосходительства предпримут подходящие меры, чтобы получить немедленное удовлетворение в этом вопросе».[1300]
В ходе майских переговоров 1709 г. английские, голландские и австрийские дипломаты, видя сложное положение Людовика XIV и его стремление скорее прекратить войну, оказывали достаточно сильное давление на французских представителей, выдвигая новые и ужесточая старые требования. Торси, не желая брать на себя ответственность за разрыв, предложил союзникам составить проект прелиминарного мирного договора. 28 мая 1709 г. состоящие из сорока пунктов «Гаагские прелиминарии» были подписаны Мальборо, Хейнсиусом и принцем Евгением и переданы французам. Среди прочего они предусматривали уступку англичанам Ньюфаундленда (статья XVI), однако относительно Гудзонова залива говорилось, что вопрос о его дальнейшей судьбе будет передан на рассмотрение специальной комиссии.[1301]
Причину, заставившую английских дипломатов в данном вопросе отступить от своих инструкций, определить достаточно сложно. Можно предположить, что Мальборо и Тауншенд сочли вопрос принадлежности Гудзонова залива достаточно очевидным и предпочли отложить его до момента подготовки окончательного варианта мирного договора. В любом случае отказываться от своих притязаний на этот регион англичане не собирались. В письме, полученном Мальборо и Тауншендом из Лондона в конце мая 1709 г., говорилось, что, «хотя возвращение Гудзонова залива не включено в статьи прелиминариев, права Ее Величества на него столь очевидны <…> что Ее Величество будет настаивать, чтобы королевство получило полное удовлетворение в этом вопросе при заключении мирного договора и чтобы все места и колонии, которыми владеют французы в Гудзоновом заливе и Гудзоновом проливе, были переданы англичанам».[1302]
Однако условия Гаагских прелиминариев и без того были крайне тяжелыми, а главное унизительными для Франции. Наряду с прочими требованиями державы Великого Союза настаивали на том, чтобы Людовик XIV поднял оружие против своего внука, если тот не откажется от всех притязаний на испанский престол. Это было выше сил Короля-Солнца. Контакты были прерваны; война продолжалась.[1303]
Следующий раунд переговоров имел место в марте-июле 1710 г., когда маршал Юксель и аббат Полиньяк встретились с голландскими дипломатами В. Бёйсом и Б.-Я. Ван-дер-Дуссеном в Гертрёйденберге. Французы были готовы выполнить основные требования союзников, касающиеся отказа от всех испанских владений, и были даже согласны выдать им субсидию для ведения войны с Филиппом V, однако, как и в прошлый раз, категорически отказывались участвовать в боевых действиях против него. В свою очередь, голландцы, мстя французам за свои прошлые обиды, отказывались идти на какие-либо уступки и компромиссы, и выдвинули еще одно крайне оскорбительное для Людовика XIV требование — разрешить оккупацию четырех городов во Франции в залог того, что он не будет помогать своему внуку.[1304]
В ходе этих переговоров требования, предъявлявшиеся к французам относительно уступок в Северной Америке, оставались прежними. Они должны были отдать англичанам весь Ньюфаундленд с прилегающими отмелями и район Гудзонова залива, а также свою половину острова Сен-Кристофер.[1305]
Конференция в Гертрёйденберге также закончилась ничем, за исключением того, что она усилила негативное отношение к голландцам со стороны французского правительства, объявившего их «истинными авторами кровавой войны».[1306] В ответ на требование силой изгнать Филиппа V из Испании Людовик XIV заявил, что он «предпочитает воевать со своими врагами, а не со своими детьми».[1307]
Власти Новой Англии вместе с хорошо известными нам англоамериканскими экспансионистами также пытались оказать воздействие на ход переговоров. Получив известие о содержании Гаагских прелиминариев, губернаторы Массачусетса, Нью-Гемпшира, Коннектикута и Род-Айленда совместно с рядом ведущих представителей колониальной верхушки (включая Ветча и Никольсона) в октябре 1709 г. обратились к королеве с петицией, где, помимо ставших к тому времени традиционными просьб о помощи в борьбе против французов, говорилось о необходимости добиваться приобретения владений противника дипломатическими методами. Они, в частности, заявляли: «И если тем временем будут предприняты какие-либо новые попытки примирения, необходимо, чтобы шестнадцатая статья в Прелиминариях [имеются в виду Гаагские прелиминарии. — Ю. А.] <…> могла быть расширена таким образом, чтобы она включала Канаду и Новую Шотландию, которые были бы переданы в руки Ее Величества».[1308] Однако, как мы видели, правительство и здесь не вняло их просьбам, которые никак не отразились на ходе и содержании переговоров в Гертрёйденберге.
Это, конечно, не означает, что ситуация в Северной Америке волновала только колонистов и их ближайших партнеров и покровителей. Еще в самом начале лета 1709 г. Совет по торговле передал королеве записку, где был сделан обзор ситуации на континенте и излагались английские притязания. В частности, там говорилось о том, что Ньюфаундленд, Новая Шотландия, а также Канада (Новая Франция) являются лишь частями «Новой Британии»,[1309] хотя традиционно так в то время называлась только северная часть Лабрадора (см. раздел I, глава 2). Излагая историю открытия и колонизации Северной Америки в нужном англичанам свете, члены совета делали вывод об отсутствии у французов каких-либо «законных» притязаний на их владения. Они также перечисляли те проблемы и трудности, с которыми, по их мнению, столкнулись бы англичане в случае, если Канада осталась в руках их врагов.[1310] Несомненно, данная записка была составлена с целью привлечь внимание Анны к колониальным сюжетам и настроить ее в соответствующем ключе, но, надо полагать, большого эффекта не возымела.
В 1709 — первой половине 1710 г. Король-Солнце был готов пойти на максимальные уступки своим противникам, что явилось прямым следствием военных поражений в европейских компаниях и тяжелейшего внутреннего положения Франции. Однако к концу 1710 г. ситуация стала меняться в лучшую для Людовика XIV и его внука сторону. Большее значение имело изменение обстановки в Испании, где после Бриуэги и Вильявисьосы позиции «Карла III» были практически полностью подорваны. Внутри Великого Союза нарастали противоречия. Что же касается англо-французской составляющей конфликта, то здесь в первую очередь следует отметить перемены в британском правительстве, о которых мы рассказывали в главе 5.
Собственно эти перемены и привели к возобновлению контактов. Уже в конце 1710 г. Сент-Джон по неофициальным каналам (через аббата Готье) дал знать французам, что Лондон готов пойти на заключение мира и при этом не будет настаивать на переходе испанского наследства к Габсбургам. Англичане предлагали Торси возобновить переговоры с голландцами, однако Людовик XIV, помня о недавнем унижении в Гертрёйденберге, отказался иметь с ними дело и предложил вести переговоры напрямую.
Завязавшиеся в январе 1711 г. англо-французские контакты первоначально также проходили не слишком гладко. Англия была не просто заинтересована в получении максимально выгодных для себя условий, но также стремилась сохранить хорошие отношения со своими союзниками. Первый вариант мирных предложений, представленный Торси, был отвергнут. Однако смерть императора Иосифа I (17 апреля 1711 г.) и вступление на австрийский престол претендента на испанскую корону эрцгерцога Карла сделали англичан более сговорчивыми. 22 апреля 1711 г. Торси подписал шесть предварительных статей общего характера, после чего в конце июля 1711 г. для обсуждения условий прелиминарного соглашения в Париж был отправлен дипломат и поэт Мэтью Прайор.[1311]
Представленные им английские требования касались ряда колониальных сюжетов. Англичане настаивали теперь на уступке им не только Ньюфаундленда, но и Акадии, а также требовали «возвращения» побережья Гудзонова залива. Кроме того, они предлагали, чтобы стороны «сохранили и владели соответственно всеми странами, владениями и территориями в Северной Америке, которыми каждая из этих держав будет владеть в тот момент, когда о ратификации этого договора будет объявлено в этой части света».[1312] Нетрудно догадаться, что таким образом англичане рассчитывали сохранить в своих руках не только Акадию, но и Квебек, куда как раз в тот момент направлялись корабли Уолкера, на успех которого Лондон как мы помним, очень серьезно рассчитывал.
Со своей стороны французское правительство рассматривало самые различные варианты уступок, касающихся Северной Америки. Это, в частности, видно из анонимного меморандума, составленного в середине — второй половине 1711 г. сотрудниками морского министерства.[1313] Там, в частности, говорилось, что «если отдать англичанам Ньюфаундленд, Квебек с другими землями, которыми французы владеют в Канаде и сохранить страну, которая расположена вдоль Гудзонова залива, а также Акадию и Кейп-Бретон, Франция на самом деле нашла бы в этих колониях те же самые блага, [заключающиеся] в мехах и свежей и сухой треске, которые она имеет сегодня, но из-за этих изменений [она] столкнулась бы с ситуацией, которую нельзя исправить, поскольку
- во-первых, англичане будут хозяевами страны, граничащей с теми странами, которыми они уже владеют на этом континенте, и они станут тогда слишком могущественными;
- во-вторых, когда они [англичане. — Ю. А.] окажутся посреди мест, занимаемых Францией и постепенно найдут общий язык с их обитателями, им будет легко изгнать нас [французов. — Ю. А.], поскольку со стороны Гудзонова залива невозможно ни создать значительных поселений, ни построить мощные форты из-за льдов, которые делают навигацию очень сложной и которые позволяют проникать туда только в определенное время, а также потому, что [там] нет наций, с которыми можно было бы объединиться и которые могли бы оказать нам помощь, в результате чего мы бы оказались не в состоянии сопротивляться англичанам;
- в-третьих, англичане получили бы возможность — по реке Сен-Жан и из Бостона — <…> вторгнуться в Акадию, к чему они всегда стремились, по причине того, что там имеются превосходные земли, чего нет в окрестностях Квебека».
Далее констатировалось, что если англичане будут владеть Канадой, «они легко смогут осуществить завоевание Миссисипи <…> откуда им было бы легко проникнуть в Мексику и мало-помалу стать хозяевами Нового Света».
Отсюда делался следующий вывод: «Все эти доводы заставляют полагать, что необходимо сохранить Канаду в том виде, в каком мы ее имеем вместе с Кейп-Бретоном, а также Акадию; и отдать англичанам остров Ньюфаундленд и берег Гудзонова залива, поскольку мы [французы. — Ю. А.] будем в состоянии получить больше пушнины, чем это необходимо для потребления королевства и продолжим ловить треску».
По поводу английского присутствия на побережье Гузонова залива отмечалось, что «поскольку для англичан будет также сложно, как это было бы сложно для нас, создать большие поселения на берегу Гудзонова залива, они не смогут причинить нам [французам. — Ю. А] никакого вреда». Это объяснялось, с одной стороны, тем, что «протяженность земель, которые расположены между этим заливом и Квебеком <…> велика», а с другой — тем, что французы в случае, если бы они все же подверглись нападению, могли бы рассчитывать на помощь индейцев, которые «с давних времен» являются их союзниками и которые «перестанут ими быть, если мы [французы. — Ю. А.] перестанем владеть Квебеком».
Говоря кратко, цель французов состояла в том, чтобы удержать Канаду и Акадию; Ньюфаундленд и побережье Гудзонова залива они были готовы отдать англичанам. Таким образом, можно сделать вывод, что министры Людовика XIV с самого начала переговоров были согласны пойти на уступки независимо от той ситуации, которая складывалась в колониях.
Это подтверждает и инструкция, выданная Николя Менаже, отправленному для переговоров в Лондон еще в мае 1711 г.[1314] Там прямо говорилось, что «в то время как враги Его Величества требуют от него уступки этих прекрасных мест [имеются в виду Ньюфаундленд и район Гудзонова залива. — Ю. А.] они менее всего имеют в виду тем самым обезопасить, как они говорят, свои владения, но [стремятся] сохранить в своих руках средства для нападения на Францию».[1315] В то же время признавая, что уступка Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива будет иметь для французов определенные негативные последствия, Людовик XIV, «желая в той мере, в какой это от него зависит, облегчить заключение мира», разрешил Менаже «обещать англичанам уступку Плезанса и всего Ньюфаундленда на следующих условиях: чтобы подданные короля продолжали ловить и сушить треску в части Пти-Нор этого острова, как они это делают в настоящее время; чтобы англичане отказались от всяких притязаний на острова Кейп-Бретон, Сен-Пьер, Сент-Мари; чтобы король сохранил за собой право создавать на этих островах такие поселения и укрепления, какие он сочтет необходимыми; чтобы Пор-Руайяль и его окрестности в Акадии были переданы Его Величеству; <…> наконец, если выяснится к несчастью, что англичане преуспели в деле, которое они собираются предпринять против Квебека, необходимо, чтобы этот город также был возвращен Его Величеству со всеми его окрестностями в Канаде».[1316]
В конце лета — начале осени 1711 г. в Лондоне и в Париже велись секретные переговоры, касающиеся условий прелиминарного мира. Британские дипломаты достаточно жестко настаивали на выполнении своих требований, касающихся колоний. Французы согласились на уступку побережья Гудзонова залива, хотя они, конечно, ясно видели большое экономическое значение этого региона.
Но просто уступка теперь уже не удовлетворяла англичан. Кампания Гудзонова залива опять подала правительству ряд записок, где утверждалось, что она изначально имела все права на эти земли, которые были незаконно захвачены французами. Поэтому английским представителям было дано указание настаивать на употреблении по отношению к Гудзонову заливу термина «возвращение» (restitution), а не «уступка» (cession), с тем чтобы в дальнейшем предотвратить появление каких-либо новых притязаний со стороны французов.
Со своей стороны, Торси заявил о неприемлемости вышеупомянутого положения об удержании всех захваченных территорий. Нетрудно было догадаться, что оно было выдвинуто в связи с подготовкой экспедиции Уолкера, на успех которой, как мы знаем, серьезно рассчитывали в Лондоне. Как мы помним, несмотря на все меры предосторожности, это предприятие не осталось тайной для французов. Поэтому Торси сразу же сказал, что даже в случае, если экспедиция Уолкера увенчается успехом, Франция будет настаивать на возвращении Канады.[1317]
Острые дискуссии происходили по поводу Ньюфаундленда. Англичане стремились обеспечить себе контроль над всем островом, с тем чтобы полностью избавиться от столь опасной для них французской конкуренции и французского соседства. Французы же ввиду колоссального экономического, а в определенной степени и стратегического значения трескового промысла стремились всеми силами, ценой разных других уступок сохранить за собой хотя бы право ловить рыбу у ньюфаундлендского побережья. Торси не раз говорил Прайору, что этот промысел является «школой для моряков», для французов так же, как и для англичан. Позднее он заметил герцогу Шрусбери, что «отказаться от рыболовного промысла на Ньюфаундленде — значит довести до нищеты три провинции Франции».[1318]
Совет по торговле был категорически против каких-либо уступок, касающихся Ньюфаундленда. В ответ на запрос Сент-Джона по этому поводу его члены заявили, что «если французы сохранят право ловить там рыбу и сушить ее на берегу, они, таким образом, получат те же самые преимущества в торговле сушеной рыбой, что и подданные Ее Величества, и весь смысл обладания возвращенным нам Ньюфаундлендом будет потерян».[1319] Совет по торговле также настаивал на необходимости добиваться уступки всей Акадии вместе с островом Кейп-Бретон. Однако французы категорически отказывались отдавать этот остров, который они рассматривали в определенной степени как противовес Ньюфаундленду.[1320]
Под влиянием ряда причин, среди которых можно отметить и бесславное возвращение Уолкера (хотя главной причиной, конечно, было стремление Сент-Джона как можно скорее завершить подготовку предварительного соглашения и поставить союзников перед свершившимся фактом), англичане несколько смягчили свои требования. В итоге в Лондонских (или Октябрьских) прелиминариях, подписанных 27 сентября / 8 октября 1711 г., была предусмотрена лишь уступка англичанам Гудзонова залива и Ньюфаундленда (с сохранением за французами права ловить и сушить рыбу на его побережья). Вопрос о судьбе Акадии и Кейп-Бретона должен был быть решен в ходе предстоящей мирной конференции.[1321]
Лондонские прелиминарии представляли собой фактически два различных договора, один из которых был открытым, а другой — секретным. В первом речь шла о недопущении объединения Франции и Испании в рамках личной унии, компенсациях для союзников, «барьерах» для Голландии и Австрии и т. п. Второй касался тех уступок, которые Англия получала от Парижа и Мадрида за признание Филиппа V королем Испании.
Нам важно отметить, что на англо-французских переговорах проявилось различное отношение сторон к одним и тем же проблемам. В то время как англичане основной акцент делали на колониальных, в том числе североамериканских вопросах, французы были больше озабочены составом «барьера» и другими европейскими делами. Чтобы добиться более благоприятных условий, касающихся этих вопросов, представители Людовика XIV пошли на ряд уступок в колониях (на которые они были нацелены уже в начале переговоров), что было явно выгодно англичанам.
Правда, на наш взгляд, канадский историк Д. Микелон слишком прямолинейно утверждает, что англичане «рассматривали Новый Свет как компенсацию за их кровавые и дорогостоящие европейские компании»,[1322] — победы Мальборо позволили Туманному Альбиону значительно усилить свои позиции также и в Старом Свете. Однако в любом случае следует признать, что Англия оказалась в выигрыше. Не случайно Сент-Джон заявил королеве по поводу лондонских прелиминариев: «Это соглашение содержит больше выгод для королевства Вашего Величества, чем когда-либо было у какой-нибудь другой нации в иные времена».[1323]
Конгресс в Утрехте и переговоры Сент-Джона в Париже
В соответствии с условиями предварительного соглашения мирный конгресс открылся в Утрехте в январе 1712 г. Лондонские прелиминарии далеко не полностью устраивали других членов Великого Союза, не подозревавших о наличии у этого соглашения секретных статей, однако под давлением Англии они согласились принять участие в переговорах. В целом в ходе Утрехтского конгресса очень четко проявились те изменения в расстановке сил, которые произошли в Европе за это время. Голландия и Испания отодвигались на второй план, в то время как могущество Англии неуклонно росло, в определенной степени сравнявшись с французским. Не случайно главная задача французских дипломатов в Утрехте состояла в том, чтобы достичь соглашения именно с Англией. На требования других участников антифранцузской коалиции (за исключением Австрии) Людовик XIV не обращал большого внимания, полагая, что англичане, получив нужные им условия, заставят тех присоединиться к соглашению.
Перед началом конгресса представители королевы Анны — Хранитель Малой печати Бристольский епископ Дж. Робинсон и граф Т. Стратфорд — получили инструкции, где говорилось, что применительно к «Северной части Америки» они должны были требовать у французов, во-первых, «возвращения» Гудзонова залива и пролива, обеспечения гарантий безопасности английской торговли в этом регионе, а также компенсации ущерба, который был нанесен французами Компании Гудзонова залива в предшествующие десятилетия. Во-вторых, уступки Пласеншии-Плезанса и всего Ньюфаундленда. В-третьих, того, чтобы «Его Наихристианнейшее величество отказался от всех своих притязаний или прав, из какого предшествующего договора или чего-либо еще они бы ни исходили, на страну, называемую Новая Шотландия и особенно на Пор-Руайяль или Аннаполис-Ройял, который в настоящее время находится в нашем [английском. — Ю. А] владении». Наконец, в-четвертых, описания и установления «наилучшим образом» границ между колониями двух держав.[1324]
Как видим, наряду с выполнением условий лондонских прелиминариев англичане выдвинули ряд дополнительных требований.
Французские интересы в Утрехте отстаивали маршал Н. дю Бле маркиз д'Юксель, аббат М. де Полиньяк и Н. Менаже. 2 января 1712 г. Поншартрен направил им специальную записку по поводу колониальных проблем.[1325]
Этот документ начинался с категорического заявления о том, что «не должно более ставить вопрос об уступке Новой Франции или зависимых от нее провинций и стран, и мы даже не верим, что английские полномочные представители потребуют этого <…> в любом случае Король желает, чтобы его полномочные представители не слушали на этот счет никаких предложений». Здесь же была сделана оговорка о том, что Юксель, Полиньяк и Менаже «могут согласиться на то <…> чтобы впоследствии обе стороны назначили уполномоченных, наделенных властью урегулировать границы между первыми английскими и французскими колониями и предупредить разногласия, которые могли бы возникнуть и [установить] союз, который должен существовать между двумя нациями».
В записке подчеркивалось, что англичане не имеют никаких «законных» прав ни на побережье Гудзонова залива, ни на Ньюфаундленд, ни на Акадию, которые всегда принадлежали французам; и, следовательно, речь может идти только об уступках каких-либо территорий, но никак не об их «возвращении».
Тем не менее Поншартрен считал возможным отдать англичанам побережье Гудзонова залива полностью, при условии, что французы получат право совершать плавания в заливе для дальнейших поисков Северо-западного прохода.
По поводу Ньюфаундленда Поншартрен напоминал французским дипломатам, что «англичане часто требовали, чтобы Король уступил им весь остров Ньюфаундленд, и они утверждали, что он полностью принадлежит Англии и что первый француз появился там только вслед за ними, но когда возникла необходимость рассмотреть и обсудить это требование, они никак не могли доказать ни одного из выдвигавшихся ими притязаний». Министр приводил информацию о том, что подданные французского короля посещали Ньюфаундленд еще задолго до англичан; правда, при этом он называл совершенно мифическую дату первого посещения острова французами — 1304 г.!? С точки зрения Поншартрена было «важно, чтобы господа полномочные представители объяснили все эти обстоятельства полномочным представителям Англии и чтобы они довели до их сведения, что справедливо и в то же время выгодно Англии, чтобы две короны оставались владельцами тех мест на Ньюфаундленде, которые каждая из них занимала до войны и которые [каждая] еще занимает в настоящее время». На самом деле, как мы помним, ситуация на Ньюфаундленде к началу 1712 г. отнюдь не напоминала довоенную.
Правда, далее Поншартрен признавал, что ввиду жесткой позиции, занятой англичанами относительно Ньюфаундленда и в свете договоренностей, достигнутых в Лондоне (а еще раньше — в Гааге) его придется уступить «в случае, если французские дипломаты увидят, что данный вопрос может помешать заключению мира или оттянуть его». Однако согласившись на это, Юксель, Полиньяк и Менаже должны были добиваться того, чтобы, во-первых, французам было позволено увезти из Плезанса все военное имущество и разрушить все его укрепления, с условием чтобы англичане в дальнейшем не восстанавливали их и не строили новых укреплений в той части острова, которая будет им уступлена; во-вторых, чтобы на эвакуацию французских подданных из поселений на Ньюфаундленде было дано не меньше двух лет и при этом были бы соблюдены все их имущественные права; в-третьих, чтобы французам было разрешено ловить рыбу на Большой банке и у побережья острова «так, как они это делали до войны», а также разрешено сушить рыбу на берегу; в-четвертых, чтобы Акадия, включая Пор-Руайяль, была возвращена французам без каких-либо оговорок, и Кейп-Бретон также остался бы в их руках.
Поншартрен выражал надежду, что англичане примут эти условия, так как, по его словам, третье из них было предусмотрено условиями Лондонских прелиминариев, первое — достаточно широко обсуждалось, второе — основывалось на «праве войны», а четвертое — было также «справедливо и необходимо». В случае сильного давления с британской стороны министр разрешал французским дипломатам пойти на уступку в вопросе о сносе укреплений Плезанса, если это позволяло добиться выполнения всех остальных дополнительных условий.
Значительное внимание в записке было уделено Акадии и Кейп-Бретону, являвшимися, по словам министра, «барьером» для долины реки Св. Лаврентия. Намерение Поншартрена (а значит и короля) добиваться возвращения акадийских фортов, захваченных англичанами, и закрепления всей территории Атлантического региона за Францией было очень серьезным. Юкселю, Полиньяку и Менаже было сказано: «Его Величество убежден, что не составит сложности вернуть <…> форты и поселения, которыми они [англичане. — Ю.А.] завладели <…> и только на этом условии Король позволяет им согласиться на полную уступку Ньюфаундленда». По словам министра, «Франция могла возместить убытки, нанесенные уступкой Плезанса <…> только [посредством] Акадии, когда она будет хорошо обустроена».
Поншартрен снабдил французских дипломатов подробной информацией о границах Акадии, которые, как мы помним, в течение долгого времени служили предметом напряженных дискуссий. Ссылаясь на соглашение Темпла и Гранфонтена, последовавшее за договором в Бреда, министр отстаивал ту точку зрения, что границей между английскими и французскими владениями в Атлантическом регионе является река Кеннебек. Признавая, что форт Пемакид был построен англичанами к востоку от этой реки, Поншартрен напоминал, что этот форт был захвачен французами еще в ходе Войны Аугсбургской лиги и что никаких английских поселений за Кеннебеком сейчас нет. Поэтому, поскольку Акадия находится «в том же состоянии, когда ее границы были установлены шевалье Гранфонтеном» и когда (в 1670 г.) «старинная граница была установлена по реке Кеннебек, которая служила в этом качестве с незапамятных времен», то «Его Величество, желая <…> только избежать споров, дает согласие на то, что господа полномочные представители потребовали [зафиксировать] реку Кеннебек как границу Акадии».
Правда, французы все же были готовы пойти на небольшие уступки в вопросе о разграничении в Атлантическом регионе. Прежде всего они предлагали, чтобы вдоль Кеннебека каждая держава оставила бы незаселенную и неукрепленную полосу шириной в 5 лье. Таким образом между владениями двух держав была бы создана своего рода «буферная зона» шириной около 45 км. Если бы англичане продолжали настаивать на том, что границей Акадии должна быть река Сент-Джордж, французские дипломаты могли согласиться с этим, но при условии, что тогда каждая сторона получит полное право укреплять свои границы.[1326]
Все это также свидетельствует о том, что в Версале действительно рассчитывали на возвращение многострадальной колонии и ради этого были готовы пойти на определенные уступки.
Позднее (в середине января) Поншартрен напоминал французским дипломатам, что для Франции «чрезвычайно важно добиться возвращения Акадии», так как это «единственная страна, которая может компенсировать нам потерю Ньюфаундленда и Гудзонова залива». «Это самое выгодное, что вы можете сделать для королевской службы», — писал министр Юкселю, Полиньяку и Менаже, прося их «не оставлять Акадию до последней возможности».[1327]
Однако общая позиция французского правительства по отношению к колониальным сюжетам была достаточно компромиссной. Это хорошо видно из записки Людовика XIV, направленной его дипломатическим представителям 20 марта 1712 г., где говорилось: «Важнее всего не допустить остановки переговоров и ради этого король готов отказаться и от Акадии, и от Кейп-Бретона, если это необходимо для установления мира; но его полномочным представителям следует идти на эту уступку только в самом крайнем случае, поскольку в результате этой двойной уступки Канада станет бесполезной, так как доступ к ней будет закрыт, рыболовный промысел прекратится, и французский флот будет окончательно уничтожен».[1328]
Как видно из этого документа (а также из рассмотренных нами выше записок), правительство Людовика XIV, с одной стороны, действительно рассматривало спорные территории в Северной Америке как объект для торга со своими противниками, а с другой — руководствовалось главным образом соображениями стратегического, а не экономического характера. Район Гудзонова залива с его огромными пушными ресурсами был, и с точки зрения короля, и с точки зрения Поншартрена, гораздо менее важен, чем скалистый остров Кейп-Бретон, контролирующий подступы к устью реки Св. Лаврентия.
Канадский историк Д. Микелон, рассматривая позицию французского правительства, поставленного в ходе переговоров перед необходимостью пойти на уступки, отметил, что «Канада вместе с ее форпостами <…> представляла собой то, что теоретики геополитики 1920-х гг. назвали бы "хартландом", тогда как Гудзонов залив и Ньюфаундленд были периферийной зоной, которая могла быть отдана при условии сохранения прав на рыболовный промысел. Из этого хартланда можно достичь и ограничить или даже уничтожить незначительные поселения периферии».[1329]
Если рассуждать о том, почему французы согласились отдать именно Акадию, Ньюфаундленд и побережье Гудзонова залива, но всячески стремились сохранить Канаду (и Луизиану), то здесь отчасти можно согласиться с Д. Микелоном, хотя, конечно, следует помнить, что в начале XVIII в. политики мыслили несколько иными категориями, чем геостратеги эпохи империализма. На наш взгляд, наряду со стратегическими соображениями министры Людовика XIV, да и сам Король-Солнце руководствовались, во-первых, тем, что Канада объективно была наиболее развитой, населенной, а главное обширной французской колонией в Северной Америке; во-вторых, тем, что именно она доставляла больше всего неудобств англичанам, будучи основным препятствием для развития их экспансии в западном направлении и одновременно наиболее существенной угрозой их безопасности; в-третьих, колония, располагавшаяся в долине реки Св. Лаврентия и на сопредельных землях, была Новой Францией, т.е. символическим «продолжением» метрополии в Новом Свете, и ее сохранение являлось опять-таки вопросом престижа и делом чести, чему Король-Солнце всегда придавал очень большое значение. Эти факторы были тесно переплетены друг с другом и на практике, и в представлениях сильных мира сего; поэтому очень сложно сказать, какой из них был определяющим.
Следует обратить внимание на то, что результаты военных кампаний в колониях ни для французов, ни для англичан не играли большой роли. По крайней мере, английских дипломатов не смущало то, что в это время практически весь Ньюфаундленд находился в руках французов, а на побережье Гудзонова залива сохранялось примерное равновесие.
На первом этапе переговоров в Утрехте основные дискуссии происходили не между противниками, а между союзниками. Как и следовало ожидать, Голландия, Португалия и Австрия, не будучи удовлетворены условиями лондонских прелиминариев, выдвинули свои дополнительные требования к Франции и Испании. В этой ситуации Англии пришлось оказывать давление на своих партнеров по Великому Союзу. В феврале 1712 г. парламент денонсировал англоголландский «барьерный договор» 1709 г., а в марте объявил о том, что Австрия и Голландия не выполнили условий соглашения о Великом союзе и заставили Англию нести на себе основную тяжесть войны.
Параллельно продолжались прямые англо-французские переговоры. Однако основное внимание сторон здесь также было уделено европейским, и прежде всего династическим, сюжетам, так как в это самое время снова возникла угроза объединения Франции и Испании в рамках личной унии. На сей раз это было вызвано сугубо субъективными причинами. 18 февраля 1712 г. скончался старший внук Людовика XIV герцог Бургундский, а через несколько недель умер правнук Короля-Солнца герцог Бретонский (18 марта). Наследником французского престола стал второй сын герцога Бургундского Людовик герцог Беррийский (будущий Людовик XV), ребенок, которому тогда было меньше двух лет. Следующим за ним в списке наследников стоял Филипп V король Испании. Мир снова висел на волоске, но, в конце концов, сторонам все же удалось достичь компромисса. Было решено, что Филипп должен выбрать что-то одно (либо корону Испании, либо место в престолонаследии Франции) и соответственно отказаться от другого. Филипп предпочел остаться с доказавшими ему свою верность испанцами и заявил об отказе от прав на французский престол. В дальнейшем это было подтверждено серией специальных «королевских отречений», изданных во второй половине 1712 г.
После урегулирования этого вопроса 17 июля 1712 г. англичане и французы заключили между собой соглашение о перемирии во Фландрии, хотя фактически военные действия там не велись с момента отстранения Мальборо от командования (31 декабря 1711 г.) и замены его герцогом Ормондом, который получил приказ отвести английские войска из расположения войск союзников.
Голландия и Австрия не присоединились к перемирию и продолжали боевые действия. Однако 24 июля французам удалось одержать очень важную не столько в военном, сколько в моральном плане победу при Денене, позволившую маршалу Виллару перейти в контрнаступление и стабилизировать фронт, а главное укрепившую позиции Франции на переговорах.
В августе во Францию прибыл Сент-Джон, незадолго до этого получивший титул виконта Болинброка. 22 августа в Фонтенбло он и Торси подписали соглашение о полном прекращении боевых действий между Англией и Францией на всех фронтах, которое должно было действовать вплоть до заключения мира. Они также договорились о том, что, если после публикации акта об отказе Филиппа V от всех прав на французский престол и его регистрации кортесами Испании и Парижским парламентом союзники не пойдут на подписание мирного трактата, Англия заключит сепаратный мир с Людовиком XIV и его внуком.[1330]
Еще с конца весны — начала лета, когда главный вопрос об испанском наследстве был уже разрешен, дискуссии между англичанами и французами сосредоточились, в основном, вокруг колониальных и коммерческих сюжетов, которые обсуждались вплоть до осени 1712 г.
Так, 24 мая Болинброк направил Торси «Записку», где от имени королевы «для того, чтобы покончить со всеми разногласиями, касающимися Северной Америки», выдвигался ряд «предложений».[1331] Их суть заключалась в следующем. Во-первых, англичане настаивали на том, чтобы вместе с Ньюфаундлендом и «Новой Шотландией или Акадией в ее старинных границах» им были переданы все прилегающие к ним мелкие острова, а также все возведенные французами укрепления с артиллерией и боеприпасами. Во-вторых, Лондон был готов предоставить подданным Его Наихристианнейшего Величества право ловить и сушить рыбу «в той части Ньюфаундленда, которая называется Пти-Нор, но ни в какой другой части этого острова». В-третьих, англичане предлагали передать остров Кейп-Бретон «в совместное пользование» подданных двух королевств. В-четвертых, предусматривалось, что обеим державам будет запрещено возводить укрепления на островах залива Св. Лаврентия и в том числе на Кейп-Бретоне. Англичане также брали на себя обязательство не укреплять «острова, прилегающие и наиболее близкие к Ньюфаундленду», но о самом Ньюфаундленде при этом умалчивалось. В-пятых, англичане «настаивали», чтобы им были оставлены все пушки, порох и ядра, находящиеся во французских постах на Гудзоновом заливе.
В «Записке» также поднимались вопросы, касающиеся заключения торгового договора и соглашения о прекращении огня. Нам важно отметить, что английская сторона была готова отделить вопросы, касающиеся торговли, от «основного» мирного договора и передать их на рассмотрение уполномоченных двух держав, которые должны были встретиться после заключения мира.[1332]
Как видим, эти «предложения» англичан на самом деле в своем большинстве представляли требования дополнительных уступок, которые были продиктованы стремлением максимально усилить свои позиции на подступах к Канаде и ослабить позиции французов. Впрочем, надо заметить, что английские колониальные круги были не прочь выдвинуть и еще большие притязания. В частности в апреле 1712 г. в ответ на запрос Сент-Джона Совет по торговле и колониям высказывал «колебания» относительно того, насколько целесообразно уступать французам остров Кейп-Бретон, и настаивал на том, чтобы границы требуемой англичанами Акадии были установлены по реке Сент-Круа и по «реке Канады» (т. е. Св. Лаврентия), в результате чего к англичанам переходили бы полуостров Гаспе и южная часть Лаврентийской Канады.[1333]
В ответном меморандуме, который был подготовлен в начале июня, французская сторона выдвинула два варианта встречных предложений, касающихся колоний. Первый предполагал точное выполнение статей Лондонских прелиминариев, т. е. уступку англичанам Ньюфаундленда с Плезансом, однако без артиллерии и боеприпасов, без сопредельных островков и при условии сохранения за французскими рыбаками права свободно заниматься своим промыслом вдоль всего ньюфаундлендского побережья. При этом подчеркивалось, что «Его Величество убежден, что Королева Великобритании верна своему слову и не будет настаивать на требованиях, которые не содержатся в конвенции, подписанной от имени этой государыни».[1334]
Однако ввиду очевидного изменения ситуации в Северной Америке, где англичане продолжали удерживать Пор-Руайяль / Аннаполис-Ройял, французы предлагали еще один вариант соглашения. В обмен на Акадию они были готовы удовлетворить большую часть дополнительных требований англичан и уступить им всю артиллерию и боеприпасы Плезанса, все маленькие островки, прилегающие к Ньюфаундленду, запретить подданным французского короля ловить и сушить рыбу в любой точке Ньюфаундленда (в том числе и в районе Пти-Нор) и, кроме того, отдать острова Сен-Мартен и Сен-Бартелеми (из группы Малых Антильских). При этом французская сторона была готова признать границей Акадии реку Сен-Жорж, чего, как мы помним, традиционно добивались англичане. Кроме того, если бы те пошли на этот вариант, от имени Людовика XIV им было обещано содействие в разрешении вопроса о возвращении острова Нэвис.[1335]
Французы также категорически возражали против совместного пользования Кейп-Бретоном. Они обосновывали это, с одной стороны, тем, что «опыт показывает, что мир невозможно сохранить в тех местах, которые находятся в общем владении», а с другой — соображениями безопасности, так как «нации, даже наиболее дружественные, могут стать врагами». «Осмотрительность требует, чтобы король сохранил в своем владение этот остров, способный в будущем защищать подход к реке Св. Лаврентия, который был бы полностью недоступен для кораблей Его Величества, если англичане — хозяева Акадии и Ньюфаундленда — совместно с французами обладали бы островом Кейп-Бретон, и сама Канада была бы потеряна Францией, если бы вспыхнула война».[1336]
Французская сторона настаивала на том, что за ней должно было быть сохранено право укреплять острова, расположенные в заливе Св. Лаврентия и в том числе остров Кейп-Бретон. «Это делается только для обороны этой провинции [Канады. — Ю. А.] и не будет угрожать соседям». В свою очередь, французы признавали, что «также справедливо, чтобы Королева имела такое же право возводить укрепления, которые она сочтет необходимыми, в Акадии или на Ньюфаундленде».
Что касается орудий и боеприпасов, находящихся в постах на Гуд-зоновом заливе, то их французы были готовы уступить.[1337]
По поводу залива можно отметить еще одну интересную деталь. Из листков «Замечаний» Поншартрена (до настоящего времени не рассматривавшихся исследователями) следует, что на той стадии переговоров, когда был решен вопрос о переходе Гудзонова залива к англичанам, последние предложили сразу же определить границу между этим районом и Новой Францией и зафиксировать ее в мирном договоре. В Лондоне подготовили карту, на которой была проведена «синяя линия», разделявшая владения двух держав. Французская сторона была, в основном, согласна с ней и настаивала лишь на очень небольших «исправлениях» в свою пользу в районе озера Мистассини.[1338] Однако по непонятной причине дальнейшего развития переговоры по данному вопросу продолжены не были, и, как и многие другие, он остался неразрешенным и должен был быть передан на рассмотрение уполномоченных.
Англичане заняли крайне жесткую позицию относительно Акадии и не соглашались ни на какие комбинации, предлагавшиеся французскими дипломатами. Ввиду этого, уже в конце июня 1712 г. Поншартрен сообщал Водрёю и Бегону: «Его Величество может уступить Плезанс англичанам, и последние могут не захотеть возвратить Акадию <…> я писал Водрёю прошлой весной о том, что ее следует отбить, я надеюсь, что это удалось, но если нет, то предпринимать новые попытки не следует».[1339]
В августе 1712 г. английские дипломаты представили свой проект мирного договора. В отношении Северной Америки в нем, наряду с повторением основных условий лондонских прелиминариев, содержался ряд уточнений в духе «предложений» из «Записки» Болинброка. Согласно этому проекту, побережье Гудзонова залива отходило к Англии вместе со всеми имеющимися там фортами, постройками, пушками и т.п. Граница между владениями двух держав должна была быть определена после заключения мира специальной комиссией. Компания Гудзонова залива должна была также получить компенсацию за ущерб, нанесенный ей французами. Относительно Акадии говорилось, что англичане должны получить эту колонию «в ее старинных пределах» (limitibus suis antiquis com-prehensam) — это выражение в последующие десятилетия вызвало множество споров. К англичанам также переходил весь Ньюфаундленд, включая Плезанс-Пласеншию со всеми укреплениями и военным имуществом. При этом оговаривалось, что остров принадлежит англичанам по праву открытия и первого вступления во владение. В руках французов оставался остров Кейп-Бретон; их рыбаки могли заниматься промыслом у северного побережья Ньюфаундленда в районе Пти-Нор. Французы должны были признать британский суверенитет над Союзом пяти племен и прекратить враждебные действия против него и против других индейских союзников англичан. Кроме того, Лондон настаивал на том, чтобы жителям его колоний было позволено беспрепятственно торговать с индейцами в районе Великих озер.[1340]
В начале сентября Юксель, Полиньяк и Менаже выдвинули ряд поправок к этому варианту договора. Во-первых, они предложили, чтобы все претензии Компании Гудзонова залива были рассмотрены комиссией, которая будет решать вопрос о границе уступленных территорий; во-вторых, протестовали против упоминания об особых «исторических» английских правах на Ньюфаундленд; в-третьих, требовали четко определить границы Ньюфаундленда и принадлежность прилегающих к нему мелких островков; в-четвертых, настаивали на уточнении понятия «Пти-Нор», так как на французских и английских картах этот участок берега показывался по-разному; в-пятых, предлагали добавить положение о том, что всем индейским племенам независимо от их «подданства» разрешается свободно торговать с колониями обеих держав.[1341]
Ряд замечаний высказал и Поншартрен. Он подчеркнул, что в договоре необходимо зафиксировать принадлежность Франции залива Св. Лаврентия со всеми островами (в том числе и с теми, которые расположены у берегов Акадии). С санкции короля министр поправил французских дипломатов, заявив, что индейские подданные европейских держав должны торговать только с той колонией, от которой они зависят. Согласившись на уступку англичанам всех пушек и амуниции, находящихся в постах на Гудзоновом заливе, Поншартрен лишь настаивал на том, чтобы в договор была включена оговорка о личном имуществе подданных французского короля (в том числе ружей, пороха и т.п.).[1342]
Англичане, несмотря на то что они добились выполнения основной части своих требований, согласились пойти лишь на одну уступку. Они не отказались от претензий на французские пушки и боеприпасы, но подтвердили права Франции на острова, расположенные в заливе Св. Лаврентия. Относительно рыболовства у берегов Акадии, в конце концов, было решено, что прибрежная полоса шириной 30 лье — от острова Сейбл и далее на юго-запад — является зоной английского промысла. Воды за ее пределами (в том числе у северного побережья полуострова Новая Шотландия) оставались открытыми для французов.
О нежелании англичан поступиться хотя бы незначительной частью своих приобретений свидетельствуют инструкции герцога Шрусбери, назначенного в конце 1712 г. английским послом во Франции. В них, в частности, говорилось, что если французы будут настаивать на дальнейших уступках относительно Ньюфаундленда или чего-либо еще, ему следует напомнить им, что Кейп-Бретон рассматривается в Лондоне как часть территории Акадииновой Шотландии, и англичане могут предъявить на него свои претензии.[1343]
Кроме того, англичане ужесточили свои требования по отношению к жителям переходящих к ним территорий. Если первоначально представители королевы Анны были готовы дать им три года на то, чтобы продать свое имущество и покинуть английские владения, то теперь Лондон был согласен сохранить это право только за теми подданными французского короля, которые жили на территориях, «уступаемых» Англии (т. е. в Акадии и на острове Сен-Кристофер в Карибском море). При этом время, отведенное им для выезда, сокращалось до одного года с момента вступления англичан во владение этими территориями. Что касается Ньюфаундленда и Гудзонова залива, по отношению к которым употреблялся термин «возвращение» («реституция»), то здесь англичане отказывались признать за подданными Людовика XIV какие-либо права, поскольку, по их словам, французы приобрели эти земли и построили там поселения незаконно.[1344]
* * *
К началу 1713 г. под давлением Англии большая часть членов Великого Союза (за исключением Австрии и ряда германских государств) согласилась пойти на заключение мира на основе лондонских прелиминариев. 11 апреля 1713 г. был подписан ряд соглашений между Францией, с одной стороны, и Англией, Голландией, Португалией, Пруссией и Савойей — с другой, вошедших в историю под собирательным именем Утрехтские мирные договоры. Важнейшим среди них был англо-французский договор, где речь шла о признании Людовиком XIV протестантского престолонаследия в Англии, удалении Стюартов из Франции, разрушении укреплений Дюнкерка, а также о колониальных сюжетах, на которых мы остановимся подробнее.
Утрехтский мирный договор
В англо-французском мирном договоре, заключенном в Утрехте, непосредственное отношение к Северной Америке имели шесть статей (с X по XV).[1345] В статье X говорилось, что «Наихристианнейший Король возвратит (restituera) королевству и королеве Великобритании <…> Гудзонов залив и Гудзонов пролив со всеми землями, морями, берегами, реками и местами, которые к ним относятся и которые там находятся, включая всю протяженность упомянутых выше земель и морей, которыми в настоящий момент владеют французы; все форты и строения, возведенные как до, так и после того, как французы стали хозяевами этих земель, будут отданы в полное их распоряжение в том состоянии, в котором они пребывают сейчас, ничего в них не разрушая; со всей артиллерией, ядрами и порохом <…> подданным королевы Великобритании». По вопросу границ между Гудзоновым заливом и территориями, принадлежащими Франции, в этой статье говорилось, что «обе стороны назначат своих уполномоченных, которые определят их в течение одного года». Этим же уполномоченным было поручено «определить границы между другими французскими и британскими колониями в этой стране [в Северной Америке. — Ю. А.]».
Статья XI предусматривала, что Компания Гудзонова залива получит компенсацию за те убытки, которые она понесла от враждебных действий французов в мирное время. Размеры этой компенсации должны были определить уполномоченные, которые назначались по требованию одной или другой стороны. На рассмотрение этих уполномоченных также передавались все остальные претензии, касающиеся кораблей, захваченных подданными обеих держав друг у друга в мирное время, и т. п.
В статье XII речь шла о том, что англичанам передается французская часть острова Сен-Кристофер и «Новая Шотландия, иначе называемая Акадия, полностью, согласно ее старинным границам, так же как и город Пор-Руайяль, называющийся сейчас Аннаполис-Ройял, и то, что относится к вышеупомянутым землям и островам этой страны». Здесь же было оговорено, что подданным Наихристианнейшего Короля не разрешается ловить рыбу «в упомянутых морях, бухтах и других местах [расположенных. — Ю. А.] на расстоянии тридцать лье от берегов Новой Шотландии, к юго-востоку от острова, обычно называемого Сабль».
Статья XIII гласила: «…остров Ньюфаундленд с прилегающими островами отныне будет полностью принадлежать Великобритании». В течение семи месяцев с момента обмена ратификационными грамотами, англичанам должны были быть переданы «город и форт Плезанс и другие места, которые французы могли занимать или [которыми они могли. — Ю. А.] владеть на упомянутом острове». Подданным короля Франции разрешалось ловить и сушить рыбу на ньюфаундлендском побережье «от места, называемого мыс Бонависта, до северной оконечности упомянутого острова и оттуда на запад до места, называемого Пуантриш». Однако им запрещалось возводить там какие-либо укрепления или строения, за исключением «сушилен и хижин, необходимых и используемых для сушки рыбы», а также появляться на этом берегу или приближаться к нему с какой-либо другой целью, кроме промысла. В этой статье было также зафиксировано, что «остров, называемый Кейп-Бретон, и все другие острова, расположенные в устье реки и в заливе Св. Лаврентия, будут принадлежать Франции с полным правом Наихристианнейшего Короля строить там укрепления в одном или во многих местах».
Согласно статье XIV, все французские подданные, находящиеся в пределах территорий, которые должны быть переданы англичанам, получали право в течение одного года выехать оттуда со всем своим движимым имуществом, а те, которые хотели бы там остаться, должны были иметь возможность свободно исповедовать католичество, «насколько это позволяют законы Великобритании».
Статья XV запрещала жителям Канады и другим подданным Франции «беспокоить <…> пять наций или кантонов индейцев, подвластных (soumis) Великобритании, и другие нации Америки, дружественные этой короне». Аналогичный запрет налагался на англичан, которые должны были «жить в мире с американцами [т.е. индейцами. — Ю. А.], являющимися подданными или друзьями Франции». При этом и индейцы и жители колоний обеих держав получали возможность свободно посещать владения друг друга с коммерческими целями, и никто не должен был чинить им каких-либо препятствий.
Зафиксированные в договоре изменения создали принципиально новую геополитическую ситуацию в Северной Америке, что было связано прежде всего с новой конфигурацией английских и французских владений. Став полновластными хозяевами побережья Гудзонова залива, Ньюфаундленда и Акадии, англичане, таким образом, во-первых, получили в свои руки прекрасные плацдармы на подступах к французским владениям; во-вторых, ограничили для своих соперников доступ к морю и его ресурсам; в-третьих, сузили пространство, открытое для дальнейшей экспансии французов. Кроме того, англичане, а отчасти и жители их колоний получили весьма значительные экономические выгоды, а французы соответственно убытки, от приобретения/потери новых территорий.
После 1713 г. Новая Франция была фактически с трех сторон окружена английскими владениями (см. карту 7). С этого момента, как выразился Л. Гру, «Америка повернулась к морю английским фасадом», а Канада «стала сугубо внутренней колонией, находящейся под угрозой удушения, в полной зависимости от своего английского соперника.[1346] Со своей стороны Ф.-К. Гарно считал, что Утрехтский договор разрушил «целостность» (integrite) французских колоний на Североамериканском континенте.[1347]
Карта 7. Северная Америка после Утрехтского мира.
1, 2 — французские владения; 3 — британские владения; 4 испанские владения; 5 — спорные территории.
На основании этого многие авторы, как англо-саксонские, так и франкоязычные, утверждают, что в 1713 г. уже был предопределен окончательный результат англо-французского соперничества в Северной Америке. Например, тот же Л. Гру считал, что «Утрехтский договор был лишь прелюдией к Парижскому договору 1763 г.».[1348] Дж. М. Тревельян полагал, что после Утрехтского мира в «борьбе за будущий доминион Канада <…> перелом уже был достигнут».[1349] По мнению X. И. Пристли, зафиксированная в Утрехтском договоре «уступка территорий, господствоваших над рекой и заливом Св. Лаврентия, означала, что Северная Америка не может не стать британской».[1350]
Значение Утрехтского договора для истории Северной Америки безусловно очень велико, однако говорить о том, что в 1713 г. исход борьбы Англии и Франции за этот континент был уже ясен, на наш взгляд, не совсем корректно как с точки зрения дальнейшего развития событий, когда за четвертьвековым периодом войн последовала мирная передышка, продолжавшаяся более трех десятилетий, так и с точки зрения того, что Франция сохранила достаточно прочные позиции в Северной Америке (в данном случае не важно, какими соображениями она при этом руководствовалась), а самое главное — осталась ведущим игроком в Европе.
Безусловно, все изменения, произошедшие в колониях в результате Войны за испанское наследство, ставили перед французами, не собиравшимися сдавать своих позиций в Северной Америке (равно как и перед англичанами, имевшими свои виды на этот континент), новые стратегические и тактические задачи, достижение которых грозило новыми конфликтами. Будущему спокойствию, конечно же, не способствовало то, что Утрехтский договор, оставил множество неразрешенных проблем. Если границы между владениями Компании Гудзонова залива и Новой Францией должны были быть установлены Комиссией уполномоченных, то о границах между Канадой, Нью-Йорком и ирокезами не упоминалось вообще. Многозначительное упоминание о «старинных пределах» Акадии открывало широчайший простор для самых различных трактовок данного сюжета обеими сторонами.
* * *
Утрехтский мир и переговоры, предшествовавшие его подписанию, явились отражением реальной расстановки сил в Европе и за ее пределами и в то же время отражением позиции и подходов английского и французского правительств к ключевым проблемам внешней и колониальной политики. Не стоит удивляться, что ради сохранения испанского престола за своим внуком Людовик XIV сделал англичанам значительные уступки в колониях (кстати, гораздо большие, чем сам Филипп V). В результате позиции Франции в Новом Свете пострадали сильнее, чем позиции Испании. Впоследствии многие французские и франко-канадские историки сетовали на то, что Людовик XIV легко отдал англичанам Акадию, переселенческую колонию,[1351] где (в отличие от побережья Гудзонова залива и Ньюфаундленда) в то время уже имелось небольшое, но достаточно консолидированное население, в дальнейшем сложившееся в своеобразную этническую группу. Однако такой шаг был вполне закономерен для того времени, когда целые народы и государства в самой Европе и тем более за ее пределами легко приносились в жертву политическим, династическим, религиозным интересам и амбициям монархов, зачастую мысливших такими категориями, как «слава», «величие», «престиж», которые в их представлениях и составляли (или заменяли) национальные интересы.
Хотя англичане на заключительном этапе Войны за испанское наследство перебросили в Северную Америку значительные воинские контингенты и сделали попытку (правда, неудачную) изгнать французов с континента, следует помнить, что организация экспедиции 1711 г. была продиктована в первую очередь сугубо европейскими причинами. В то же время на мирных переговорах представители королевы Анны уделили значительное (по крайней мере, более значительное, чем раньше) внимание колониальным сюжетам и приложили определенные усилия, чтобы заставить своих соперников уступить территории, уже давно облюбованные Лондоном. Как мы видели, уступка Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива изначально рассматривалась и вигами, и тори как непременное условие мира с Францией.
Мы позволим себе не полностью согласиться с Дж. С. Грэхемом, утверждавшим, что Война за испанское наследство была «в определенном смысле войной бизнесмена», а завершивший ее мир был «миром бизнесмена».[1352] О «бизнес-характере» этой войны и завершившего ее мирного договора, на наш взгляд, можно говорить только применительно к Великобритании и то только помня о том, что наряду с «бизнес-задачами» правительство королевы Анны в ходе этой войны решало также многообразные военные и политические задачи. Что же касается Людовика XIV, то в его политике «бизнес» всегда играл роль сугубо второстепенную, а главное подчиненную по отношению к «славе» и «престижу» Франции, династии Бурбонов и его лично.
Другое дело, что в ходе Войны за испанское наследство и особенно на последовавших за ней переговорах, пожалуй, впервые в европейской и мировой истории традиционный (феодально-абсолютистский) подход к международным отношениям, где основную роль играли тесно связанные друг с другом династические и политические интересы монархии, столкнулся с подходом нового времени (буржуазным, конституционным) — гораздо более разносторонним, сочетающем в себе (конечно, еще отнюдь не столь органично, как в дальнейшем) разноплановые интересы правительства и верхушки господствующих классов. Утрехтский договор представлял собой соглашение между этими двумя подходами, причем каждая сторона считала себя в той или иной степени выигравшей. Людовик XIV ценой ряда уступок решил свою главную задачу — сохранил испанский престол за династией Бурбонов, еще раз продемонстрировав всей Европе, что военная мощь Франции отнюдь не подорвана. Англия значительно усилила свои позиции на международной арене, укрепила «европейское равновесие», а также получила ряд заморских территорий и коммерческих привилегий.
Чей выигрыш в итоге оказался реальным, а чей — эфемерным? Если подходить к этому вопросу с позиций историзма, то дать на него однозначный ответ достаточно сложно. Как заметил по поводу ситуации, сложившейся в Европе и во всем мире после Утрехта, П. Шоню, «хотя за Англией было будущее, Франции принадлежало прекрасное настоящее.[1353] Это замечание выдающегося историка можно отнести и в целом к той эпохе, носившей ярко выраженный переходный характер, и непосредственно к той ситуации, которая складывалась на международной арене после завершения серии общеевропейских войн конца XVII — начала XVIII в. Новые тенденции и в политическом, и в общественном развитии еще только начинали проявляться, не всегда были заметны современникам, а самое главное на их пути стояло множество препятствий, которые было не так-то просто преодолеть. Это впоследствии англо-саксонские историки могли ставить в заслугу Харли и Болинброку, что при заключении мира с Францией они предпочли добиваться «материальных выгод», а не «унижения старого тирана [Людовика XIV. — Ю. Л.]».[1354] Полемика, развернувшаяся в Британии вокруг Утрехтского мира (а также дальнейшая судьба самих торийских лидеров), свидетельствует о том, что, хотя большинство «политической нации» стремилось к миру, далеко не все разделяли взгляды Оксфорда и Болинброка на то, какими должны были быть его условия и то каким образом он должен был быть заключен.[1355]
Существуют различные оценки Утрехтского мира в целом, однако большинство авторов сходится на том, что он положил предел гегемонистским притязаниям Людовика XIV и объективно свидетельствовал об относительном ослаблении Франции (хотя ее силы отнюдь не были подорваны и по-прежнему значительно превосходили силы ее соседей), и в то же время ознаменовал превращение Британии, с одной стороны, в одну из ведущих европейских держав, а с другой — в лидера на морях и в колониях. Правда, степень и того и другого оценивается по-разному.[1356] Не вдаваясь в полемику по данному вопросу, отметим, что Утрехтский договор зафиксировал определенное равновесие, установившееся между Англией и Францией как крупнейшими игроками Старого Света.
Как отметил английский историк Ч. Петри, «Величайшей заслугой этого [Утрехтского. — Ю. А.] договора было то, что он признал реально существующие факты. Франция была первой державой в Европе, Филипп был монархом, которого хотела Испания, Великобритания строила колониальную империю <…> Все эти неопровержимые реалии были признаны в Утрехте».[1357]
* * *
Отмеченное нами различие в целях, ставившихся англичанами и французами в ходе Войны за испанское наследство, в то же время не означало различия в способах их достижения. Поэтому, возвращаясь к предмету нашего исследования, необходимо подчеркнуть, что подходы Лондона и Парижа непосредственно к решению проблем, связанных с Североамериканским континентом, отличались не столь существенно. Самое главное состояло в том, что независимо от того, где в то время находились основные интересы Англии, судьба всех компонентов испанского наследства решалась все-таки на полях сражений в Европе. Именно победы, одержанные Мальборо, позволили английским дипломатам в ходе мирных переговоров выдвинуть требования уступок в колониях (а также в колониальной торговле). Сам по себе исход борьбы в самой Северной Америке повлиял на позицию, занятую державами, не слишком значительно. На Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива (уступки которых англичане добивались с самого начала) им не удалось достичь крупных военных успехов. Более того, если на севере сохранялось хотя бы определенное равновесие, то практически весь Ньюфаундленд к концу войны находился в руках французов. Однако именно эти территории, с точки зрения Лондона, представляли наибольшую ценность, что было связано с тем, что в них были заинтересованы в первую очередь коммерсанты и судовладельцы самой Англии. В этом смысле присоединение к английским владениям Акадии было более случайным. Точнее, оно было вызвано не только заинтересованностью метрополии (хотя она тоже, несомненно, была), но прежде всего давним стремлением Массачусетса обезопасить свои границы и получить доступ к природным ресурсам соседней французской колонии, ради чего бостонцы были готовы пойти на крупные затраты и значительные усилия. Можно сказать, что захват Пор-Руайяля явился первым совместным англо-американским предприятием, в котором метрополия и колонии сыграли разные, но дополняющие друг друга и взаимосвязанные друг с другом роли.
Говоря об итогах Семилетней войны, Питт старший произнес фразу, которую часто цитируют историки: «Америка была завоевана в Германии». Мы ранее уже пытались выяснить, насколько было справедливо это утверждение применительно к реалиям конфликта 1756-1763 гг.,[1358] однако сейчас хотелось бы подчеркнуть, что побережье Гудзонова залива, Ньюфаундленд, а в определенной степени и Акадия действительно были «завоеваны в Германии», а точнее, во Фландрии. В первую очередь именно исход европейских компаний определил решение их судьбы на мирных переговорах. В результате, как выразился английский историк Дж. Уильямсон, «успех союзников в Европе при заключении мира обеспечил [англичанам. — Ю. А.] больший выигрыш, чем заслуживала борьба в Америке».[1359]
В то же время для Людовика XIV потери, которые Франция понесла в Новом Свете, имели прежде всего моральное значение. Не случайно полвека спустя Г. Т.Ф. Рейналь писал: «Можно представить в какой степени те жертвы, на которые пошел Людовик XIV, обозначали его унижение и сколько это стоило его гордости — уступить три владения [Ньюфаундленд, Акадию и побережье Гудзонова залива. — Ю. А.], которые образовывали вместе с Канадой обширную страну, известную под славным именем Новая Франция».[1360]
* * *
Подводя общие итоги данной главы, можно отметить следующее. Военные действия в Северной Америке во время Войны за испанское наследство отличались от событий, имевших место в ходе всех предыдущих конфликтов, прежде всего тем, что впервые за всю историю англо-французской борьбы на этом континенте одной из сторон была предпринята попытка радикально изменить сложившуюся ситуацию и добиться полного подчинения владений соперника. Для этого Англия направила за океан силы, на порядок превышающие те, которые традиционно были задействованы в конфликте, и позволявшие, как казалось, одним ударом покончить с французским присутствием в Канаде. В то же время, как мы уже не раз отмечали, поход эскадры Уолкера, во-первых, состоялся, когда Англия уже, в основном, добилась достижения целей, ставившихся ей в ходе войны, а во-вторых, был организован прежде всего объективно в силу европейских (и даже более того, внутрианглийских) причин, хотя субъективно активная деятельность Ветча и других экспансионистов, связанных с американскими колониями, также сыграла здесь свою роль.
Не менее интересным моментом была попытка заключения сепаратного соглашения между Францией и английскими колониями, когда Версаль, предвосхищая свою политику времен Американской революции, пытался в своих интересах использовать противоречия между Англией и ее заокеанскими владениями.
В целом, одиннадцать лет войны сами по себе не привели к каким-либо существенным изменениям в расстановке сил в Северной Америке (может быть, за исключением захвата Пор-Руайяля). Ни одна из сторон не смогла реализовать своих стратегических планов на этом континенте, хотя англичане и жители их колоний предприняли ряд попыток это сделать. Что касается французов, то они были вынуждены уйти в глухую оборону, чтобы отстоять свои позиции.
В ходе Войны за испанское наследство число очагов конфликта увеличилось за счет юго-востока современных США, где помимо англичан, французов и индейцев действовали подданные испанского короля.
Что касается участников конфликта, то, на наш взгляд, наибольшее значение здесь имело дальнейшее усиление самостоятельности английских колоний (происходившее на фоне их общего поступательного развития и обусловленное многими причинами). В то время как в части из них (или, точнее, среди части их элиты) усиливалось стремление использовать сложившуюся ситуацию (а заодно и ресурсы метрополии) в своих интересах, другие предпочитали, наоборот, не участвовать в конфликте, не находя в этом никаких выгод. Мы никак не можем согласиться с утверждением X. Э. Эгертона, что в период Войны за испанское наследство «в своей враждебности Франции метрополия и колонии составляли сердечное единство».[1361] О каком «сердечном единстве» может идти речь, когда на протяжении первых семи лет войны Нью-Йорк открыто устранился от борьбы, придерживаясь необъявленного нейтралитета, в то время как Новая Англия подвергалась нападениям французов и индейцев, не говоря уже о позиции других центральных и южных колоний, ни одна из которых (за исключением Южной Каролины) отнюдь не спешила принять участие в войне.
Однако нельзя не отметить и тот факт, что экспансионистски и соответственно антифранцузски настроенная часть колониальной верхушки все сильнее и яснее осознавала необходимость тесного сотрудничества с метрополией и ту выгоду, которую оно давало. В то же время на берегах Туманного Альбиона некоторые политики и чиновники также считали необходимым налаживание взаимодействия с колониями с учетом не только чисто английских, но и колониальных интересов; и в целом развитие империи и имперских связей шло по восходящей линии. При этом огромную роль играл личностный субъективный момент (не случайно современный канадский историк Дж.Д. Олсоп назвал период Войны за испанское наследство «Эрой прожектеров»[1362]), а также колониальное лобби. При этом оба этих фактора действовали в благоприятном для них климате антифранцузских настроений правительства и формирующегося среди «политической нации» общественного мнения, постепенно все больше влиявшего на процесс принятия решений в области внешней и колониальной политики.
Правда, такие настроения пока еще не были господствующими. Не случайно во время Войны за испанское наследство (по крайней мере, до 1709 г.) английское правительство больше всего интересовал вопрос, смогут ли колонии в Северной Америке обеспечить поставки продовольствия для войск Ее Величества на Пиренейском полуострове.[1363] Сам же по себе Североамериканский театр боевых действий по-прежнему оставался на втором плане. До прихода к власти Питта старшего было еще очень далеко, и применительно к началу XVIII в. мы можем говорить только об осторожном медленном и постепенном начале появления некоторых новых тенденций и/или об исключениях из правил. К первым, по нашему мнению, относятся события 1710 г. (переброска небольшого контингента для осуществления операции против Акадии), а ко вторым — 1711 г. (экспедиция Уолкера).
На наш взгляд, применительно к периоду 1702-1713 гг. можно говорить не столько об изменении характера борьбы в Северной Америке (хотя определенные изменения здесь, конечно, также имели место), сколько за Северную Америку, что было вызвано в первую очередь опять-таки европейскими причинами: относительным усилением Англии и ослаблением Франции, а также особенностями их социально-экономического и политического развития, проявившимся в конечном итоге и в колониальной сфере. Именно изменение соотношения сил в Европе в итоге и позволило осуществить перемены на политической карте Северной Америки, руководствуясь подходами, принятыми по отношению к колониям (а также частично с учетом сложившейся там ситуации).
Серия соглашений, завершивших Войну за испанское наследство и вошедших в историю под общим названием Утрехтского (1713) и Раштадтского (1714) мира, явилась важной вехой на пути развития многих стран и народов Европы. Она также зафиксировала важные изменения в соотношении сил держав Старого Света, произошедшие в результате войн конца XVII — начала XVIII в., и на многие десятилетия определила новые линии связей и противоречий между ними.[1297] Однако целый ряд статей англо-французского договора, подписанного (вместе с четырьмя другими трактатами) в Утрехте 11 апреля 1713 г., имел отношение не только к Европе, но и к предмету нашего исследования. И хотя в ходе мирных переговоров, предшествовавших заключению данного договора, колониальные (по крайней мере североамериканские) проблемы не стояли на первом месте, дискуссии по ним носили весьма напряженный характер, а главное имели чрезвычайно важные долгосрочные последствия, о которых вряд ли задумывались дипломаты начала XVIII столетия.
Североамериканские сюжеты на предварительных мирных переговорах
Дипломатическая история Войны за испанское наследство не менее богата яркими событиями и неожиданными поворотами, чем история боевых действий между противоборствующими группировками, происходивших в ходе этого конфликта в различных точках Старого и Нового Света. Почти на всем протяжении войны между бурбонскими монархиями и участниками Великого Союза поддерживались разного рода секретные контакты и велись переговоры. Первые попытки мирного зондажа были предприняты Людовиком XIV уже в конце 1704 г., после прибытия габсбургского претендента эрцгерцога Карла в Испанию и поражения французов при Бленхейме. Военные неудачи 1705-1706 гг. заставили Короля-Солнце активизировать поиски мирного соглашения. В 1706 г. его представители вели переговоры в Голландии, предлагая союзникам очередной вариант раздела испанских владений между Карлом и Филиппом. Одновременно Людовик XIV пытался расколоть Великий Союз и заключить сепаратный мир с Республикой Соединенных Провинций. Однако стремительно меняющаяся обстановка на фронтах и диаметрально противоположные позиции сторон каждый раз заводили переговоры в тупик уже на начальной стадии. В целом до конца 1708 г. никаких согласованных мирных проектов выработано не было. Нам также необходимо отметить, что проблемы Североамериканского континента в ходе всех этих переговоров практически не затрагивались.
Крайне тяжелое военное и экономическое положение, в котором оказалась Франция после военной кампании 1708 г., вынудило Людовика XIV пойти на значительные уступки своим противникам. В марте 1709 г. в Голландию с секретной миссией был отправлен президент Большого совета П. Руйе де Марбёф, который согласился с большей частью требований, выдвинутых союзниками, в том числе на удаление Филиппа из Испании, создание «барьера» между Францией и Республикой Соединенных Провинций, передачу Дюнкерка англичанам и т. д. Среди этих требований фигурировала уступка англичанам французских владений на Ньюфаундленде и признание за ними прав на все побережье Гудзонова залива.[1298]
Несмотря на всю тяжесть условий, выдвинутых союзниками, в Версале было принято решение продолжать переговоры, 6 мая в Гаагу прибыл государственный секретарь по иностранным делам маркиз де Торси. Тогда же королева Анна официально назначила английскими послами в Голландии герцога Мальборо и виконта Тауншенда, поручив им согласовать условия прелиминарного мира. По поводу Североамериканского континента в их инструкциях говорилось, что они должны добиваться «возвращения» Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива. При этом подчеркивалось, что «справедливые права» англичан на эти районы «имеют столь большое и важное значение для нас и для наших королевств, что мы не можем дать наше согласие на мир, до тех пор пока нам не пообещают возвратить упомянутые страны и места». Послы должны были проследить, чтобы пункт о возвращении Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива был обязательно включен в статьи Прелиминарного соглашения.[1299]
В ходе переговоров Торси после некоторой борьбы согласился на уступку Ньюфаундленда, но только при условии возвращения французам их владений в Вест-Индии, захваченных англичанами в ходе войны. Вопрос о Гудзоновом заливе он предложил вообще исключить из повестки дня и в дальнейшем передать его на рассмотрение специальной комиссии уполномоченных, которые соберутся после заключения мира.
Однако английские представители и тем более английское правительство не хотели идти ни на какие уступки. Государственный секретарь Генри Бойл писал в Гаагу: «Ее Величество весьма довольна тем, что вы настояли на том, что возвращение Ньюфаундленда и Гудзонова залива должно быть включено в прелиминарии. Но она надеется, что это подразумевает передачу всего Ньюфаундленда со всеми прилежащими к нему островами, а также соглашение о том, что Пласеншиа-Плезанс переходит во владение англичан так быстро, как только возможно». Бойл также подчеркивал, что «Британская корона имеет неоспоримые права на весь Гудзонов залив и Гудзонов пролив, и посему Ее Величество никогда не сможет отказаться от этих притязаний; и нет сомнений, что Ваши Превосходительства предпримут подходящие меры, чтобы получить немедленное удовлетворение в этом вопросе».[1300]
В ходе майских переговоров 1709 г. английские, голландские и австрийские дипломаты, видя сложное положение Людовика XIV и его стремление скорее прекратить войну, оказывали достаточно сильное давление на французских представителей, выдвигая новые и ужесточая старые требования. Торси, не желая брать на себя ответственность за разрыв, предложил союзникам составить проект прелиминарного мирного договора. 28 мая 1709 г. состоящие из сорока пунктов «Гаагские прелиминарии» были подписаны Мальборо, Хейнсиусом и принцем Евгением и переданы французам. Среди прочего они предусматривали уступку англичанам Ньюфаундленда (статья XVI), однако относительно Гудзонова залива говорилось, что вопрос о его дальнейшей судьбе будет передан на рассмотрение специальной комиссии.[1301]
Причину, заставившую английских дипломатов в данном вопросе отступить от своих инструкций, определить достаточно сложно. Можно предположить, что Мальборо и Тауншенд сочли вопрос принадлежности Гудзонова залива достаточно очевидным и предпочли отложить его до момента подготовки окончательного варианта мирного договора. В любом случае отказываться от своих притязаний на этот регион англичане не собирались. В письме, полученном Мальборо и Тауншендом из Лондона в конце мая 1709 г., говорилось, что, «хотя возвращение Гудзонова залива не включено в статьи прелиминариев, права Ее Величества на него столь очевидны <…> что Ее Величество будет настаивать, чтобы королевство получило полное удовлетворение в этом вопросе при заключении мирного договора и чтобы все места и колонии, которыми владеют французы в Гудзоновом заливе и Гудзоновом проливе, были переданы англичанам».[1302]
Однако условия Гаагских прелиминариев и без того были крайне тяжелыми, а главное унизительными для Франции. Наряду с прочими требованиями державы Великого Союза настаивали на том, чтобы Людовик XIV поднял оружие против своего внука, если тот не откажется от всех притязаний на испанский престол. Это было выше сил Короля-Солнца. Контакты были прерваны; война продолжалась.[1303]
Следующий раунд переговоров имел место в марте-июле 1710 г., когда маршал Юксель и аббат Полиньяк встретились с голландскими дипломатами В. Бёйсом и Б.-Я. Ван-дер-Дуссеном в Гертрёйденберге. Французы были готовы выполнить основные требования союзников, касающиеся отказа от всех испанских владений, и были даже согласны выдать им субсидию для ведения войны с Филиппом V, однако, как и в прошлый раз, категорически отказывались участвовать в боевых действиях против него. В свою очередь, голландцы, мстя французам за свои прошлые обиды, отказывались идти на какие-либо уступки и компромиссы, и выдвинули еще одно крайне оскорбительное для Людовика XIV требование — разрешить оккупацию четырех городов во Франции в залог того, что он не будет помогать своему внуку.[1304]
В ходе этих переговоров требования, предъявлявшиеся к французам относительно уступок в Северной Америке, оставались прежними. Они должны были отдать англичанам весь Ньюфаундленд с прилегающими отмелями и район Гудзонова залива, а также свою половину острова Сен-Кристофер.[1305]
Конференция в Гертрёйденберге также закончилась ничем, за исключением того, что она усилила негативное отношение к голландцам со стороны французского правительства, объявившего их «истинными авторами кровавой войны».[1306] В ответ на требование силой изгнать Филиппа V из Испании Людовик XIV заявил, что он «предпочитает воевать со своими врагами, а не со своими детьми».[1307]
Власти Новой Англии вместе с хорошо известными нам англоамериканскими экспансионистами также пытались оказать воздействие на ход переговоров. Получив известие о содержании Гаагских прелиминариев, губернаторы Массачусетса, Нью-Гемпшира, Коннектикута и Род-Айленда совместно с рядом ведущих представителей колониальной верхушки (включая Ветча и Никольсона) в октябре 1709 г. обратились к королеве с петицией, где, помимо ставших к тому времени традиционными просьб о помощи в борьбе против французов, говорилось о необходимости добиваться приобретения владений противника дипломатическими методами. Они, в частности, заявляли: «И если тем временем будут предприняты какие-либо новые попытки примирения, необходимо, чтобы шестнадцатая статья в Прелиминариях [имеются в виду Гаагские прелиминарии. — Ю. А.] <…> могла быть расширена таким образом, чтобы она включала Канаду и Новую Шотландию, которые были бы переданы в руки Ее Величества».[1308] Однако, как мы видели, правительство и здесь не вняло их просьбам, которые никак не отразились на ходе и содержании переговоров в Гертрёйденберге.
Это, конечно, не означает, что ситуация в Северной Америке волновала только колонистов и их ближайших партнеров и покровителей. Еще в самом начале лета 1709 г. Совет по торговле передал королеве записку, где был сделан обзор ситуации на континенте и излагались английские притязания. В частности, там говорилось о том, что Ньюфаундленд, Новая Шотландия, а также Канада (Новая Франция) являются лишь частями «Новой Британии»,[1309] хотя традиционно так в то время называлась только северная часть Лабрадора (см. раздел I, глава 2). Излагая историю открытия и колонизации Северной Америки в нужном англичанам свете, члены совета делали вывод об отсутствии у французов каких-либо «законных» притязаний на их владения. Они также перечисляли те проблемы и трудности, с которыми, по их мнению, столкнулись бы англичане в случае, если Канада осталась в руках их врагов.[1310] Несомненно, данная записка была составлена с целью привлечь внимание Анны к колониальным сюжетам и настроить ее в соответствующем ключе, но, надо полагать, большого эффекта не возымела.
В 1709 — первой половине 1710 г. Король-Солнце был готов пойти на максимальные уступки своим противникам, что явилось прямым следствием военных поражений в европейских компаниях и тяжелейшего внутреннего положения Франции. Однако к концу 1710 г. ситуация стала меняться в лучшую для Людовика XIV и его внука сторону. Большее значение имело изменение обстановки в Испании, где после Бриуэги и Вильявисьосы позиции «Карла III» были практически полностью подорваны. Внутри Великого Союза нарастали противоречия. Что же касается англо-французской составляющей конфликта, то здесь в первую очередь следует отметить перемены в британском правительстве, о которых мы рассказывали в главе 5.
Собственно эти перемены и привели к возобновлению контактов. Уже в конце 1710 г. Сент-Джон по неофициальным каналам (через аббата Готье) дал знать французам, что Лондон готов пойти на заключение мира и при этом не будет настаивать на переходе испанского наследства к Габсбургам. Англичане предлагали Торси возобновить переговоры с голландцами, однако Людовик XIV, помня о недавнем унижении в Гертрёйденберге, отказался иметь с ними дело и предложил вести переговоры напрямую.
Завязавшиеся в январе 1711 г. англо-французские контакты первоначально также проходили не слишком гладко. Англия была не просто заинтересована в получении максимально выгодных для себя условий, но также стремилась сохранить хорошие отношения со своими союзниками. Первый вариант мирных предложений, представленный Торси, был отвергнут. Однако смерть императора Иосифа I (17 апреля 1711 г.) и вступление на австрийский престол претендента на испанскую корону эрцгерцога Карла сделали англичан более сговорчивыми. 22 апреля 1711 г. Торси подписал шесть предварительных статей общего характера, после чего в конце июля 1711 г. для обсуждения условий прелиминарного соглашения в Париж был отправлен дипломат и поэт Мэтью Прайор.[1311]
Представленные им английские требования касались ряда колониальных сюжетов. Англичане настаивали теперь на уступке им не только Ньюфаундленда, но и Акадии, а также требовали «возвращения» побережья Гудзонова залива. Кроме того, они предлагали, чтобы стороны «сохранили и владели соответственно всеми странами, владениями и территориями в Северной Америке, которыми каждая из этих держав будет владеть в тот момент, когда о ратификации этого договора будет объявлено в этой части света».[1312] Нетрудно догадаться, что таким образом англичане рассчитывали сохранить в своих руках не только Акадию, но и Квебек, куда как раз в тот момент направлялись корабли Уолкера, на успех которого Лондон как мы помним, очень серьезно рассчитывал.
Со своей стороны французское правительство рассматривало самые различные варианты уступок, касающихся Северной Америки. Это, в частности, видно из анонимного меморандума, составленного в середине — второй половине 1711 г. сотрудниками морского министерства.[1313] Там, в частности, говорилось, что «если отдать англичанам Ньюфаундленд, Квебек с другими землями, которыми французы владеют в Канаде и сохранить страну, которая расположена вдоль Гудзонова залива, а также Акадию и Кейп-Бретон, Франция на самом деле нашла бы в этих колониях те же самые блага, [заключающиеся] в мехах и свежей и сухой треске, которые она имеет сегодня, но из-за этих изменений [она] столкнулась бы с ситуацией, которую нельзя исправить, поскольку
- во-первых, англичане будут хозяевами страны, граничащей с теми странами, которыми они уже владеют на этом континенте, и они станут тогда слишком могущественными;
- во-вторых, когда они [англичане. — Ю. А.] окажутся посреди мест, занимаемых Францией и постепенно найдут общий язык с их обитателями, им будет легко изгнать нас [французов. — Ю. А.], поскольку со стороны Гудзонова залива невозможно ни создать значительных поселений, ни построить мощные форты из-за льдов, которые делают навигацию очень сложной и которые позволяют проникать туда только в определенное время, а также потому, что [там] нет наций, с которыми можно было бы объединиться и которые могли бы оказать нам помощь, в результате чего мы бы оказались не в состоянии сопротивляться англичанам;
- в-третьих, англичане получили бы возможность — по реке Сен-Жан и из Бостона — <…> вторгнуться в Акадию, к чему они всегда стремились, по причине того, что там имеются превосходные земли, чего нет в окрестностях Квебека».
Далее констатировалось, что если англичане будут владеть Канадой, «они легко смогут осуществить завоевание Миссисипи <…> откуда им было бы легко проникнуть в Мексику и мало-помалу стать хозяевами Нового Света».
Отсюда делался следующий вывод: «Все эти доводы заставляют полагать, что необходимо сохранить Канаду в том виде, в каком мы ее имеем вместе с Кейп-Бретоном, а также Акадию; и отдать англичанам остров Ньюфаундленд и берег Гудзонова залива, поскольку мы [французы. — Ю. А.] будем в состоянии получить больше пушнины, чем это необходимо для потребления королевства и продолжим ловить треску».
По поводу английского присутствия на побережье Гузонова залива отмечалось, что «поскольку для англичан будет также сложно, как это было бы сложно для нас, создать большие поселения на берегу Гудзонова залива, они не смогут причинить нам [французам. — Ю. А] никакого вреда». Это объяснялось, с одной стороны, тем, что «протяженность земель, которые расположены между этим заливом и Квебеком <…> велика», а с другой — тем, что французы в случае, если бы они все же подверглись нападению, могли бы рассчитывать на помощь индейцев, которые «с давних времен» являются их союзниками и которые «перестанут ими быть, если мы [французы. — Ю. А.] перестанем владеть Квебеком».
Говоря кратко, цель французов состояла в том, чтобы удержать Канаду и Акадию; Ньюфаундленд и побережье Гудзонова залива они были готовы отдать англичанам. Таким образом, можно сделать вывод, что министры Людовика XIV с самого начала переговоров были согласны пойти на уступки независимо от той ситуации, которая складывалась в колониях.
Это подтверждает и инструкция, выданная Николя Менаже, отправленному для переговоров в Лондон еще в мае 1711 г.[1314] Там прямо говорилось, что «в то время как враги Его Величества требуют от него уступки этих прекрасных мест [имеются в виду Ньюфаундленд и район Гудзонова залива. — Ю. А.] они менее всего имеют в виду тем самым обезопасить, как они говорят, свои владения, но [стремятся] сохранить в своих руках средства для нападения на Францию».[1315] В то же время признавая, что уступка Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива будет иметь для французов определенные негативные последствия, Людовик XIV, «желая в той мере, в какой это от него зависит, облегчить заключение мира», разрешил Менаже «обещать англичанам уступку Плезанса и всего Ньюфаундленда на следующих условиях: чтобы подданные короля продолжали ловить и сушить треску в части Пти-Нор этого острова, как они это делают в настоящее время; чтобы англичане отказались от всяких притязаний на острова Кейп-Бретон, Сен-Пьер, Сент-Мари; чтобы король сохранил за собой право создавать на этих островах такие поселения и укрепления, какие он сочтет необходимыми; чтобы Пор-Руайяль и его окрестности в Акадии были переданы Его Величеству; <…> наконец, если выяснится к несчастью, что англичане преуспели в деле, которое они собираются предпринять против Квебека, необходимо, чтобы этот город также был возвращен Его Величеству со всеми его окрестностями в Канаде».[1316]
В конце лета — начале осени 1711 г. в Лондоне и в Париже велись секретные переговоры, касающиеся условий прелиминарного мира. Британские дипломаты достаточно жестко настаивали на выполнении своих требований, касающихся колоний. Французы согласились на уступку побережья Гудзонова залива, хотя они, конечно, ясно видели большое экономическое значение этого региона.
Но просто уступка теперь уже не удовлетворяла англичан. Кампания Гудзонова залива опять подала правительству ряд записок, где утверждалось, что она изначально имела все права на эти земли, которые были незаконно захвачены французами. Поэтому английским представителям было дано указание настаивать на употреблении по отношению к Гудзонову заливу термина «возвращение» (restitution), а не «уступка» (cession), с тем чтобы в дальнейшем предотвратить появление каких-либо новых притязаний со стороны французов.
Со своей стороны, Торси заявил о неприемлемости вышеупомянутого положения об удержании всех захваченных территорий. Нетрудно было догадаться, что оно было выдвинуто в связи с подготовкой экспедиции Уолкера, на успех которой, как мы знаем, серьезно рассчитывали в Лондоне. Как мы помним, несмотря на все меры предосторожности, это предприятие не осталось тайной для французов. Поэтому Торси сразу же сказал, что даже в случае, если экспедиция Уолкера увенчается успехом, Франция будет настаивать на возвращении Канады.[1317]
Острые дискуссии происходили по поводу Ньюфаундленда. Англичане стремились обеспечить себе контроль над всем островом, с тем чтобы полностью избавиться от столь опасной для них французской конкуренции и французского соседства. Французы же ввиду колоссального экономического, а в определенной степени и стратегического значения трескового промысла стремились всеми силами, ценой разных других уступок сохранить за собой хотя бы право ловить рыбу у ньюфаундлендского побережья. Торси не раз говорил Прайору, что этот промысел является «школой для моряков», для французов так же, как и для англичан. Позднее он заметил герцогу Шрусбери, что «отказаться от рыболовного промысла на Ньюфаундленде — значит довести до нищеты три провинции Франции».[1318]
Совет по торговле был категорически против каких-либо уступок, касающихся Ньюфаундленда. В ответ на запрос Сент-Джона по этому поводу его члены заявили, что «если французы сохранят право ловить там рыбу и сушить ее на берегу, они, таким образом, получат те же самые преимущества в торговле сушеной рыбой, что и подданные Ее Величества, и весь смысл обладания возвращенным нам Ньюфаундлендом будет потерян».[1319] Совет по торговле также настаивал на необходимости добиваться уступки всей Акадии вместе с островом Кейп-Бретон. Однако французы категорически отказывались отдавать этот остров, который они рассматривали в определенной степени как противовес Ньюфаундленду.[1320]
Под влиянием ряда причин, среди которых можно отметить и бесславное возвращение Уолкера (хотя главной причиной, конечно, было стремление Сент-Джона как можно скорее завершить подготовку предварительного соглашения и поставить союзников перед свершившимся фактом), англичане несколько смягчили свои требования. В итоге в Лондонских (или Октябрьских) прелиминариях, подписанных 27 сентября / 8 октября 1711 г., была предусмотрена лишь уступка англичанам Гудзонова залива и Ньюфаундленда (с сохранением за французами права ловить и сушить рыбу на его побережья). Вопрос о судьбе Акадии и Кейп-Бретона должен был быть решен в ходе предстоящей мирной конференции.[1321]
Лондонские прелиминарии представляли собой фактически два различных договора, один из которых был открытым, а другой — секретным. В первом речь шла о недопущении объединения Франции и Испании в рамках личной унии, компенсациях для союзников, «барьерах» для Голландии и Австрии и т. п. Второй касался тех уступок, которые Англия получала от Парижа и Мадрида за признание Филиппа V королем Испании.
Нам важно отметить, что на англо-французских переговорах проявилось различное отношение сторон к одним и тем же проблемам. В то время как англичане основной акцент делали на колониальных, в том числе североамериканских вопросах, французы были больше озабочены составом «барьера» и другими европейскими делами. Чтобы добиться более благоприятных условий, касающихся этих вопросов, представители Людовика XIV пошли на ряд уступок в колониях (на которые они были нацелены уже в начале переговоров), что было явно выгодно англичанам.
Правда, на наш взгляд, канадский историк Д. Микелон слишком прямолинейно утверждает, что англичане «рассматривали Новый Свет как компенсацию за их кровавые и дорогостоящие европейские компании»,[1322] — победы Мальборо позволили Туманному Альбиону значительно усилить свои позиции также и в Старом Свете. Однако в любом случае следует признать, что Англия оказалась в выигрыше. Не случайно Сент-Джон заявил королеве по поводу лондонских прелиминариев: «Это соглашение содержит больше выгод для королевства Вашего Величества, чем когда-либо было у какой-нибудь другой нации в иные времена».[1323]
Конгресс в Утрехте и переговоры Сент-Джона в Париже
В соответствии с условиями предварительного соглашения мирный конгресс открылся в Утрехте в январе 1712 г. Лондонские прелиминарии далеко не полностью устраивали других членов Великого Союза, не подозревавших о наличии у этого соглашения секретных статей, однако под давлением Англии они согласились принять участие в переговорах. В целом в ходе Утрехтского конгресса очень четко проявились те изменения в расстановке сил, которые произошли в Европе за это время. Голландия и Испания отодвигались на второй план, в то время как могущество Англии неуклонно росло, в определенной степени сравнявшись с французским. Не случайно главная задача французских дипломатов в Утрехте состояла в том, чтобы достичь соглашения именно с Англией. На требования других участников антифранцузской коалиции (за исключением Австрии) Людовик XIV не обращал большого внимания, полагая, что англичане, получив нужные им условия, заставят тех присоединиться к соглашению.
Перед началом конгресса представители королевы Анны — Хранитель Малой печати Бристольский епископ Дж. Робинсон и граф Т. Стратфорд — получили инструкции, где говорилось, что применительно к «Северной части Америки» они должны были требовать у французов, во-первых, «возвращения» Гудзонова залива и пролива, обеспечения гарантий безопасности английской торговли в этом регионе, а также компенсации ущерба, который был нанесен французами Компании Гудзонова залива в предшествующие десятилетия. Во-вторых, уступки Пласеншии-Плезанса и всего Ньюфаундленда. В-третьих, того, чтобы «Его Наихристианнейшее величество отказался от всех своих притязаний или прав, из какого предшествующего договора или чего-либо еще они бы ни исходили, на страну, называемую Новая Шотландия и особенно на Пор-Руайяль или Аннаполис-Ройял, который в настоящее время находится в нашем [английском. — Ю. А] владении». Наконец, в-четвертых, описания и установления «наилучшим образом» границ между колониями двух держав.[1324]
Как видим, наряду с выполнением условий лондонских прелиминариев англичане выдвинули ряд дополнительных требований.
Французские интересы в Утрехте отстаивали маршал Н. дю Бле маркиз д'Юксель, аббат М. де Полиньяк и Н. Менаже. 2 января 1712 г. Поншартрен направил им специальную записку по поводу колониальных проблем.[1325]
Этот документ начинался с категорического заявления о том, что «не должно более ставить вопрос об уступке Новой Франции или зависимых от нее провинций и стран, и мы даже не верим, что английские полномочные представители потребуют этого <…> в любом случае Король желает, чтобы его полномочные представители не слушали на этот счет никаких предложений». Здесь же была сделана оговорка о том, что Юксель, Полиньяк и Менаже «могут согласиться на то <…> чтобы впоследствии обе стороны назначили уполномоченных, наделенных властью урегулировать границы между первыми английскими и французскими колониями и предупредить разногласия, которые могли бы возникнуть и [установить] союз, который должен существовать между двумя нациями».
В записке подчеркивалось, что англичане не имеют никаких «законных» прав ни на побережье Гудзонова залива, ни на Ньюфаундленд, ни на Акадию, которые всегда принадлежали французам; и, следовательно, речь может идти только об уступках каких-либо территорий, но никак не об их «возвращении».
Тем не менее Поншартрен считал возможным отдать англичанам побережье Гудзонова залива полностью, при условии, что французы получат право совершать плавания в заливе для дальнейших поисков Северо-западного прохода.
По поводу Ньюфаундленда Поншартрен напоминал французским дипломатам, что «англичане часто требовали, чтобы Король уступил им весь остров Ньюфаундленд, и они утверждали, что он полностью принадлежит Англии и что первый француз появился там только вслед за ними, но когда возникла необходимость рассмотреть и обсудить это требование, они никак не могли доказать ни одного из выдвигавшихся ими притязаний». Министр приводил информацию о том, что подданные французского короля посещали Ньюфаундленд еще задолго до англичан; правда, при этом он называл совершенно мифическую дату первого посещения острова французами — 1304 г.!? С точки зрения Поншартрена было «важно, чтобы господа полномочные представители объяснили все эти обстоятельства полномочным представителям Англии и чтобы они довели до их сведения, что справедливо и в то же время выгодно Англии, чтобы две короны оставались владельцами тех мест на Ньюфаундленде, которые каждая из них занимала до войны и которые [каждая] еще занимает в настоящее время». На самом деле, как мы помним, ситуация на Ньюфаундленде к началу 1712 г. отнюдь не напоминала довоенную.
Правда, далее Поншартрен признавал, что ввиду жесткой позиции, занятой англичанами относительно Ньюфаундленда и в свете договоренностей, достигнутых в Лондоне (а еще раньше — в Гааге) его придется уступить «в случае, если французские дипломаты увидят, что данный вопрос может помешать заключению мира или оттянуть его». Однако согласившись на это, Юксель, Полиньяк и Менаже должны были добиваться того, чтобы, во-первых, французам было позволено увезти из Плезанса все военное имущество и разрушить все его укрепления, с условием чтобы англичане в дальнейшем не восстанавливали их и не строили новых укреплений в той части острова, которая будет им уступлена; во-вторых, чтобы на эвакуацию французских подданных из поселений на Ньюфаундленде было дано не меньше двух лет и при этом были бы соблюдены все их имущественные права; в-третьих, чтобы французам было разрешено ловить рыбу на Большой банке и у побережья острова «так, как они это делали до войны», а также разрешено сушить рыбу на берегу; в-четвертых, чтобы Акадия, включая Пор-Руайяль, была возвращена французам без каких-либо оговорок, и Кейп-Бретон также остался бы в их руках.
Поншартрен выражал надежду, что англичане примут эти условия, так как, по его словам, третье из них было предусмотрено условиями Лондонских прелиминариев, первое — достаточно широко обсуждалось, второе — основывалось на «праве войны», а четвертое — было также «справедливо и необходимо». В случае сильного давления с британской стороны министр разрешал французским дипломатам пойти на уступку в вопросе о сносе укреплений Плезанса, если это позволяло добиться выполнения всех остальных дополнительных условий.
Значительное внимание в записке было уделено Акадии и Кейп-Бретону, являвшимися, по словам министра, «барьером» для долины реки Св. Лаврентия. Намерение Поншартрена (а значит и короля) добиваться возвращения акадийских фортов, захваченных англичанами, и закрепления всей территории Атлантического региона за Францией было очень серьезным. Юкселю, Полиньяку и Менаже было сказано: «Его Величество убежден, что не составит сложности вернуть <…> форты и поселения, которыми они [англичане. — Ю.А.] завладели <…> и только на этом условии Король позволяет им согласиться на полную уступку Ньюфаундленда». По словам министра, «Франция могла возместить убытки, нанесенные уступкой Плезанса <…> только [посредством] Акадии, когда она будет хорошо обустроена».
Поншартрен снабдил французских дипломатов подробной информацией о границах Акадии, которые, как мы помним, в течение долгого времени служили предметом напряженных дискуссий. Ссылаясь на соглашение Темпла и Гранфонтена, последовавшее за договором в Бреда, министр отстаивал ту точку зрения, что границей между английскими и французскими владениями в Атлантическом регионе является река Кеннебек. Признавая, что форт Пемакид был построен англичанами к востоку от этой реки, Поншартрен напоминал, что этот форт был захвачен французами еще в ходе Войны Аугсбургской лиги и что никаких английских поселений за Кеннебеком сейчас нет. Поэтому, поскольку Акадия находится «в том же состоянии, когда ее границы были установлены шевалье Гранфонтеном» и когда (в 1670 г.) «старинная граница была установлена по реке Кеннебек, которая служила в этом качестве с незапамятных времен», то «Его Величество, желая <…> только избежать споров, дает согласие на то, что господа полномочные представители потребовали [зафиксировать] реку Кеннебек как границу Акадии».
Правда, французы все же были готовы пойти на небольшие уступки в вопросе о разграничении в Атлантическом регионе. Прежде всего они предлагали, чтобы вдоль Кеннебека каждая держава оставила бы незаселенную и неукрепленную полосу шириной в 5 лье. Таким образом между владениями двух держав была бы создана своего рода «буферная зона» шириной около 45 км. Если бы англичане продолжали настаивать на том, что границей Акадии должна быть река Сент-Джордж, французские дипломаты могли согласиться с этим, но при условии, что тогда каждая сторона получит полное право укреплять свои границы.[1326]
Все это также свидетельствует о том, что в Версале действительно рассчитывали на возвращение многострадальной колонии и ради этого были готовы пойти на определенные уступки.
Позднее (в середине января) Поншартрен напоминал французским дипломатам, что для Франции «чрезвычайно важно добиться возвращения Акадии», так как это «единственная страна, которая может компенсировать нам потерю Ньюфаундленда и Гудзонова залива». «Это самое выгодное, что вы можете сделать для королевской службы», — писал министр Юкселю, Полиньяку и Менаже, прося их «не оставлять Акадию до последней возможности».[1327]
Однако общая позиция французского правительства по отношению к колониальным сюжетам была достаточно компромиссной. Это хорошо видно из записки Людовика XIV, направленной его дипломатическим представителям 20 марта 1712 г., где говорилось: «Важнее всего не допустить остановки переговоров и ради этого король готов отказаться и от Акадии, и от Кейп-Бретона, если это необходимо для установления мира; но его полномочным представителям следует идти на эту уступку только в самом крайнем случае, поскольку в результате этой двойной уступки Канада станет бесполезной, так как доступ к ней будет закрыт, рыболовный промысел прекратится, и французский флот будет окончательно уничтожен».[1328]
Как видно из этого документа (а также из рассмотренных нами выше записок), правительство Людовика XIV, с одной стороны, действительно рассматривало спорные территории в Северной Америке как объект для торга со своими противниками, а с другой — руководствовалось главным образом соображениями стратегического, а не экономического характера. Район Гудзонова залива с его огромными пушными ресурсами был, и с точки зрения короля, и с точки зрения Поншартрена, гораздо менее важен, чем скалистый остров Кейп-Бретон, контролирующий подступы к устью реки Св. Лаврентия.
Канадский историк Д. Микелон, рассматривая позицию французского правительства, поставленного в ходе переговоров перед необходимостью пойти на уступки, отметил, что «Канада вместе с ее форпостами <…> представляла собой то, что теоретики геополитики 1920-х гг. назвали бы "хартландом", тогда как Гудзонов залив и Ньюфаундленд были периферийной зоной, которая могла быть отдана при условии сохранения прав на рыболовный промысел. Из этого хартланда можно достичь и ограничить или даже уничтожить незначительные поселения периферии».[1329]
Если рассуждать о том, почему французы согласились отдать именно Акадию, Ньюфаундленд и побережье Гудзонова залива, но всячески стремились сохранить Канаду (и Луизиану), то здесь отчасти можно согласиться с Д. Микелоном, хотя, конечно, следует помнить, что в начале XVIII в. политики мыслили несколько иными категориями, чем геостратеги эпохи империализма. На наш взгляд, наряду со стратегическими соображениями министры Людовика XIV, да и сам Король-Солнце руководствовались, во-первых, тем, что Канада объективно была наиболее развитой, населенной, а главное обширной французской колонией в Северной Америке; во-вторых, тем, что именно она доставляла больше всего неудобств англичанам, будучи основным препятствием для развития их экспансии в западном направлении и одновременно наиболее существенной угрозой их безопасности; в-третьих, колония, располагавшаяся в долине реки Св. Лаврентия и на сопредельных землях, была Новой Францией, т.е. символическим «продолжением» метрополии в Новом Свете, и ее сохранение являлось опять-таки вопросом престижа и делом чести, чему Король-Солнце всегда придавал очень большое значение. Эти факторы были тесно переплетены друг с другом и на практике, и в представлениях сильных мира сего; поэтому очень сложно сказать, какой из них был определяющим.
Следует обратить внимание на то, что результаты военных кампаний в колониях ни для французов, ни для англичан не играли большой роли. По крайней мере, английских дипломатов не смущало то, что в это время практически весь Ньюфаундленд находился в руках французов, а на побережье Гудзонова залива сохранялось примерное равновесие.
На первом этапе переговоров в Утрехте основные дискуссии происходили не между противниками, а между союзниками. Как и следовало ожидать, Голландия, Португалия и Австрия, не будучи удовлетворены условиями лондонских прелиминариев, выдвинули свои дополнительные требования к Франции и Испании. В этой ситуации Англии пришлось оказывать давление на своих партнеров по Великому Союзу. В феврале 1712 г. парламент денонсировал англоголландский «барьерный договор» 1709 г., а в марте объявил о том, что Австрия и Голландия не выполнили условий соглашения о Великом союзе и заставили Англию нести на себе основную тяжесть войны.
Параллельно продолжались прямые англо-французские переговоры. Однако основное внимание сторон здесь также было уделено европейским, и прежде всего династическим, сюжетам, так как в это самое время снова возникла угроза объединения Франции и Испании в рамках личной унии. На сей раз это было вызвано сугубо субъективными причинами. 18 февраля 1712 г. скончался старший внук Людовика XIV герцог Бургундский, а через несколько недель умер правнук Короля-Солнца герцог Бретонский (18 марта). Наследником французского престола стал второй сын герцога Бургундского Людовик герцог Беррийский (будущий Людовик XV), ребенок, которому тогда было меньше двух лет. Следующим за ним в списке наследников стоял Филипп V король Испании. Мир снова висел на волоске, но, в конце концов, сторонам все же удалось достичь компромисса. Было решено, что Филипп должен выбрать что-то одно (либо корону Испании, либо место в престолонаследии Франции) и соответственно отказаться от другого. Филипп предпочел остаться с доказавшими ему свою верность испанцами и заявил об отказе от прав на французский престол. В дальнейшем это было подтверждено серией специальных «королевских отречений», изданных во второй половине 1712 г.
После урегулирования этого вопроса 17 июля 1712 г. англичане и французы заключили между собой соглашение о перемирии во Фландрии, хотя фактически военные действия там не велись с момента отстранения Мальборо от командования (31 декабря 1711 г.) и замены его герцогом Ормондом, который получил приказ отвести английские войска из расположения войск союзников.
Голландия и Австрия не присоединились к перемирию и продолжали боевые действия. Однако 24 июля французам удалось одержать очень важную не столько в военном, сколько в моральном плане победу при Денене, позволившую маршалу Виллару перейти в контрнаступление и стабилизировать фронт, а главное укрепившую позиции Франции на переговорах.
В августе во Францию прибыл Сент-Джон, незадолго до этого получивший титул виконта Болинброка. 22 августа в Фонтенбло он и Торси подписали соглашение о полном прекращении боевых действий между Англией и Францией на всех фронтах, которое должно было действовать вплоть до заключения мира. Они также договорились о том, что, если после публикации акта об отказе Филиппа V от всех прав на французский престол и его регистрации кортесами Испании и Парижским парламентом союзники не пойдут на подписание мирного трактата, Англия заключит сепаратный мир с Людовиком XIV и его внуком.[1330]
Еще с конца весны — начала лета, когда главный вопрос об испанском наследстве был уже разрешен, дискуссии между англичанами и французами сосредоточились, в основном, вокруг колониальных и коммерческих сюжетов, которые обсуждались вплоть до осени 1712 г.
Так, 24 мая Болинброк направил Торси «Записку», где от имени королевы «для того, чтобы покончить со всеми разногласиями, касающимися Северной Америки», выдвигался ряд «предложений».[1331] Их суть заключалась в следующем. Во-первых, англичане настаивали на том, чтобы вместе с Ньюфаундлендом и «Новой Шотландией или Акадией в ее старинных границах» им были переданы все прилегающие к ним мелкие острова, а также все возведенные французами укрепления с артиллерией и боеприпасами. Во-вторых, Лондон был готов предоставить подданным Его Наихристианнейшего Величества право ловить и сушить рыбу «в той части Ньюфаундленда, которая называется Пти-Нор, но ни в какой другой части этого острова». В-третьих, англичане предлагали передать остров Кейп-Бретон «в совместное пользование» подданных двух королевств. В-четвертых, предусматривалось, что обеим державам будет запрещено возводить укрепления на островах залива Св. Лаврентия и в том числе на Кейп-Бретоне. Англичане также брали на себя обязательство не укреплять «острова, прилегающие и наиболее близкие к Ньюфаундленду», но о самом Ньюфаундленде при этом умалчивалось. В-пятых, англичане «настаивали», чтобы им были оставлены все пушки, порох и ядра, находящиеся во французских постах на Гудзоновом заливе.
В «Записке» также поднимались вопросы, касающиеся заключения торгового договора и соглашения о прекращении огня. Нам важно отметить, что английская сторона была готова отделить вопросы, касающиеся торговли, от «основного» мирного договора и передать их на рассмотрение уполномоченных двух держав, которые должны были встретиться после заключения мира.[1332]
Как видим, эти «предложения» англичан на самом деле в своем большинстве представляли требования дополнительных уступок, которые были продиктованы стремлением максимально усилить свои позиции на подступах к Канаде и ослабить позиции французов. Впрочем, надо заметить, что английские колониальные круги были не прочь выдвинуть и еще большие притязания. В частности в апреле 1712 г. в ответ на запрос Сент-Джона Совет по торговле и колониям высказывал «колебания» относительно того, насколько целесообразно уступать французам остров Кейп-Бретон, и настаивал на том, чтобы границы требуемой англичанами Акадии были установлены по реке Сент-Круа и по «реке Канады» (т. е. Св. Лаврентия), в результате чего к англичанам переходили бы полуостров Гаспе и южная часть Лаврентийской Канады.[1333]
В ответном меморандуме, который был подготовлен в начале июня, французская сторона выдвинула два варианта встречных предложений, касающихся колоний. Первый предполагал точное выполнение статей Лондонских прелиминариев, т. е. уступку англичанам Ньюфаундленда с Плезансом, однако без артиллерии и боеприпасов, без сопредельных островков и при условии сохранения за французскими рыбаками права свободно заниматься своим промыслом вдоль всего ньюфаундлендского побережья. При этом подчеркивалось, что «Его Величество убежден, что Королева Великобритании верна своему слову и не будет настаивать на требованиях, которые не содержатся в конвенции, подписанной от имени этой государыни».[1334]
Однако ввиду очевидного изменения ситуации в Северной Америке, где англичане продолжали удерживать Пор-Руайяль / Аннаполис-Ройял, французы предлагали еще один вариант соглашения. В обмен на Акадию они были готовы удовлетворить большую часть дополнительных требований англичан и уступить им всю артиллерию и боеприпасы Плезанса, все маленькие островки, прилегающие к Ньюфаундленду, запретить подданным французского короля ловить и сушить рыбу в любой точке Ньюфаундленда (в том числе и в районе Пти-Нор) и, кроме того, отдать острова Сен-Мартен и Сен-Бартелеми (из группы Малых Антильских). При этом французская сторона была готова признать границей Акадии реку Сен-Жорж, чего, как мы помним, традиционно добивались англичане. Кроме того, если бы те пошли на этот вариант, от имени Людовика XIV им было обещано содействие в разрешении вопроса о возвращении острова Нэвис.[1335]
Французы также категорически возражали против совместного пользования Кейп-Бретоном. Они обосновывали это, с одной стороны, тем, что «опыт показывает, что мир невозможно сохранить в тех местах, которые находятся в общем владении», а с другой — соображениями безопасности, так как «нации, даже наиболее дружественные, могут стать врагами». «Осмотрительность требует, чтобы король сохранил в своем владение этот остров, способный в будущем защищать подход к реке Св. Лаврентия, который был бы полностью недоступен для кораблей Его Величества, если англичане — хозяева Акадии и Ньюфаундленда — совместно с французами обладали бы островом Кейп-Бретон, и сама Канада была бы потеряна Францией, если бы вспыхнула война».[1336]
Французская сторона настаивала на том, что за ней должно было быть сохранено право укреплять острова, расположенные в заливе Св. Лаврентия и в том числе остров Кейп-Бретон. «Это делается только для обороны этой провинции [Канады. — Ю. А.] и не будет угрожать соседям». В свою очередь, французы признавали, что «также справедливо, чтобы Королева имела такое же право возводить укрепления, которые она сочтет необходимыми, в Акадии или на Ньюфаундленде».
Что касается орудий и боеприпасов, находящихся в постах на Гуд-зоновом заливе, то их французы были готовы уступить.[1337]
По поводу залива можно отметить еще одну интересную деталь. Из листков «Замечаний» Поншартрена (до настоящего времени не рассматривавшихся исследователями) следует, что на той стадии переговоров, когда был решен вопрос о переходе Гудзонова залива к англичанам, последние предложили сразу же определить границу между этим районом и Новой Францией и зафиксировать ее в мирном договоре. В Лондоне подготовили карту, на которой была проведена «синяя линия», разделявшая владения двух держав. Французская сторона была, в основном, согласна с ней и настаивала лишь на очень небольших «исправлениях» в свою пользу в районе озера Мистассини.[1338] Однако по непонятной причине дальнейшего развития переговоры по данному вопросу продолжены не были, и, как и многие другие, он остался неразрешенным и должен был быть передан на рассмотрение уполномоченных.
Англичане заняли крайне жесткую позицию относительно Акадии и не соглашались ни на какие комбинации, предлагавшиеся французскими дипломатами. Ввиду этого, уже в конце июня 1712 г. Поншартрен сообщал Водрёю и Бегону: «Его Величество может уступить Плезанс англичанам, и последние могут не захотеть возвратить Акадию <…> я писал Водрёю прошлой весной о том, что ее следует отбить, я надеюсь, что это удалось, но если нет, то предпринимать новые попытки не следует».[1339]
В августе 1712 г. английские дипломаты представили свой проект мирного договора. В отношении Северной Америки в нем, наряду с повторением основных условий лондонских прелиминариев, содержался ряд уточнений в духе «предложений» из «Записки» Болинброка. Согласно этому проекту, побережье Гудзонова залива отходило к Англии вместе со всеми имеющимися там фортами, постройками, пушками и т.п. Граница между владениями двух держав должна была быть определена после заключения мира специальной комиссией. Компания Гудзонова залива должна была также получить компенсацию за ущерб, нанесенный ей французами. Относительно Акадии говорилось, что англичане должны получить эту колонию «в ее старинных пределах» (limitibus suis antiquis com-prehensam) — это выражение в последующие десятилетия вызвало множество споров. К англичанам также переходил весь Ньюфаундленд, включая Плезанс-Пласеншию со всеми укреплениями и военным имуществом. При этом оговаривалось, что остров принадлежит англичанам по праву открытия и первого вступления во владение. В руках французов оставался остров Кейп-Бретон; их рыбаки могли заниматься промыслом у северного побережья Ньюфаундленда в районе Пти-Нор. Французы должны были признать британский суверенитет над Союзом пяти племен и прекратить враждебные действия против него и против других индейских союзников англичан. Кроме того, Лондон настаивал на том, чтобы жителям его колоний было позволено беспрепятственно торговать с индейцами в районе Великих озер.[1340]
В начале сентября Юксель, Полиньяк и Менаже выдвинули ряд поправок к этому варианту договора. Во-первых, они предложили, чтобы все претензии Компании Гудзонова залива были рассмотрены комиссией, которая будет решать вопрос о границе уступленных территорий; во-вторых, протестовали против упоминания об особых «исторических» английских правах на Ньюфаундленд; в-третьих, требовали четко определить границы Ньюфаундленда и принадлежность прилегающих к нему мелких островков; в-четвертых, настаивали на уточнении понятия «Пти-Нор», так как на французских и английских картах этот участок берега показывался по-разному; в-пятых, предлагали добавить положение о том, что всем индейским племенам независимо от их «подданства» разрешается свободно торговать с колониями обеих держав.[1341]
Ряд замечаний высказал и Поншартрен. Он подчеркнул, что в договоре необходимо зафиксировать принадлежность Франции залива Св. Лаврентия со всеми островами (в том числе и с теми, которые расположены у берегов Акадии). С санкции короля министр поправил французских дипломатов, заявив, что индейские подданные европейских держав должны торговать только с той колонией, от которой они зависят. Согласившись на уступку англичанам всех пушек и амуниции, находящихся в постах на Гудзоновом заливе, Поншартрен лишь настаивал на том, чтобы в договор была включена оговорка о личном имуществе подданных французского короля (в том числе ружей, пороха и т.п.).[1342]
Англичане, несмотря на то что они добились выполнения основной части своих требований, согласились пойти лишь на одну уступку. Они не отказались от претензий на французские пушки и боеприпасы, но подтвердили права Франции на острова, расположенные в заливе Св. Лаврентия. Относительно рыболовства у берегов Акадии, в конце концов, было решено, что прибрежная полоса шириной 30 лье — от острова Сейбл и далее на юго-запад — является зоной английского промысла. Воды за ее пределами (в том числе у северного побережья полуострова Новая Шотландия) оставались открытыми для французов.
О нежелании англичан поступиться хотя бы незначительной частью своих приобретений свидетельствуют инструкции герцога Шрусбери, назначенного в конце 1712 г. английским послом во Франции. В них, в частности, говорилось, что если французы будут настаивать на дальнейших уступках относительно Ньюфаундленда или чего-либо еще, ему следует напомнить им, что Кейп-Бретон рассматривается в Лондоне как часть территории Акадииновой Шотландии, и англичане могут предъявить на него свои претензии.[1343]
Кроме того, англичане ужесточили свои требования по отношению к жителям переходящих к ним территорий. Если первоначально представители королевы Анны были готовы дать им три года на то, чтобы продать свое имущество и покинуть английские владения, то теперь Лондон был согласен сохранить это право только за теми подданными французского короля, которые жили на территориях, «уступаемых» Англии (т. е. в Акадии и на острове Сен-Кристофер в Карибском море). При этом время, отведенное им для выезда, сокращалось до одного года с момента вступления англичан во владение этими территориями. Что касается Ньюфаундленда и Гудзонова залива, по отношению к которым употреблялся термин «возвращение» («реституция»), то здесь англичане отказывались признать за подданными Людовика XIV какие-либо права, поскольку, по их словам, французы приобрели эти земли и построили там поселения незаконно.[1344]
К началу 1713 г. под давлением Англии большая часть членов Великого Союза (за исключением Австрии и ряда германских государств) согласилась пойти на заключение мира на основе лондонских прелиминариев. 11 апреля 1713 г. был подписан ряд соглашений между Францией, с одной стороны, и Англией, Голландией, Португалией, Пруссией и Савойей — с другой, вошедших в историю под собирательным именем Утрехтские мирные договоры. Важнейшим среди них был англо-французский договор, где речь шла о признании Людовиком XIV протестантского престолонаследия в Англии, удалении Стюартов из Франции, разрушении укреплений Дюнкерка, а также о колониальных сюжетах, на которых мы остановимся подробнее.
Утрехтский мирный договор
В англо-французском мирном договоре, заключенном в Утрехте, непосредственное отношение к Северной Америке имели шесть статей (с X по XV).[1345] В статье X говорилось, что «Наихристианнейший Король возвратит (restituera) королевству и королеве Великобритании <…> Гудзонов залив и Гудзонов пролив со всеми землями, морями, берегами, реками и местами, которые к ним относятся и которые там находятся, включая всю протяженность упомянутых выше земель и морей, которыми в настоящий момент владеют французы; все форты и строения, возведенные как до, так и после того, как французы стали хозяевами этих земель, будут отданы в полное их распоряжение в том состоянии, в котором они пребывают сейчас, ничего в них не разрушая; со всей артиллерией, ядрами и порохом <…> подданным королевы Великобритании». По вопросу границ между Гудзоновым заливом и территориями, принадлежащими Франции, в этой статье говорилось, что «обе стороны назначат своих уполномоченных, которые определят их в течение одного года». Этим же уполномоченным было поручено «определить границы между другими французскими и британскими колониями в этой стране [в Северной Америке. — Ю. А.]».
Статья XI предусматривала, что Компания Гудзонова залива получит компенсацию за те убытки, которые она понесла от враждебных действий французов в мирное время. Размеры этой компенсации должны были определить уполномоченные, которые назначались по требованию одной или другой стороны. На рассмотрение этих уполномоченных также передавались все остальные претензии, касающиеся кораблей, захваченных подданными обеих держав друг у друга в мирное время, и т. п.
В статье XII речь шла о том, что англичанам передается французская часть острова Сен-Кристофер и «Новая Шотландия, иначе называемая Акадия, полностью, согласно ее старинным границам, так же как и город Пор-Руайяль, называющийся сейчас Аннаполис-Ройял, и то, что относится к вышеупомянутым землям и островам этой страны». Здесь же было оговорено, что подданным Наихристианнейшего Короля не разрешается ловить рыбу «в упомянутых морях, бухтах и других местах [расположенных. — Ю. А.] на расстоянии тридцать лье от берегов Новой Шотландии, к юго-востоку от острова, обычно называемого Сабль».
Статья XIII гласила: «…остров Ньюфаундленд с прилегающими островами отныне будет полностью принадлежать Великобритании». В течение семи месяцев с момента обмена ратификационными грамотами, англичанам должны были быть переданы «город и форт Плезанс и другие места, которые французы могли занимать или [которыми они могли. — Ю. А.] владеть на упомянутом острове». Подданным короля Франции разрешалось ловить и сушить рыбу на ньюфаундлендском побережье «от места, называемого мыс Бонависта, до северной оконечности упомянутого острова и оттуда на запад до места, называемого Пуантриш». Однако им запрещалось возводить там какие-либо укрепления или строения, за исключением «сушилен и хижин, необходимых и используемых для сушки рыбы», а также появляться на этом берегу или приближаться к нему с какой-либо другой целью, кроме промысла. В этой статье было также зафиксировано, что «остров, называемый Кейп-Бретон, и все другие острова, расположенные в устье реки и в заливе Св. Лаврентия, будут принадлежать Франции с полным правом Наихристианнейшего Короля строить там укрепления в одном или во многих местах».
Согласно статье XIV, все французские подданные, находящиеся в пределах территорий, которые должны быть переданы англичанам, получали право в течение одного года выехать оттуда со всем своим движимым имуществом, а те, которые хотели бы там остаться, должны были иметь возможность свободно исповедовать католичество, «насколько это позволяют законы Великобритании».
Статья XV запрещала жителям Канады и другим подданным Франции «беспокоить <…> пять наций или кантонов индейцев, подвластных (soumis) Великобритании, и другие нации Америки, дружественные этой короне». Аналогичный запрет налагался на англичан, которые должны были «жить в мире с американцами [т.е. индейцами. — Ю. А.], являющимися подданными или друзьями Франции». При этом и индейцы и жители колоний обеих держав получали возможность свободно посещать владения друг друга с коммерческими целями, и никто не должен был чинить им каких-либо препятствий.
Зафиксированные в договоре изменения создали принципиально новую геополитическую ситуацию в Северной Америке, что было связано прежде всего с новой конфигурацией английских и французских владений. Став полновластными хозяевами побережья Гудзонова залива, Ньюфаундленда и Акадии, англичане, таким образом, во-первых, получили в свои руки прекрасные плацдармы на подступах к французским владениям; во-вторых, ограничили для своих соперников доступ к морю и его ресурсам; в-третьих, сузили пространство, открытое для дальнейшей экспансии французов. Кроме того, англичане, а отчасти и жители их колоний получили весьма значительные экономические выгоды, а французы соответственно убытки, от приобретения/потери новых территорий.
После 1713 г. Новая Франция была фактически с трех сторон окружена английскими владениями (см. карту 7). С этого момента, как выразился Л. Гру, «Америка повернулась к морю английским фасадом», а Канада «стала сугубо внутренней колонией, находящейся под угрозой удушения, в полной зависимости от своего английского соперника.[1346] Со своей стороны Ф.-К. Гарно считал, что Утрехтский договор разрушил «целостность» (integrite) французских колоний на Североамериканском континенте.[1347]
На основании этого многие авторы, как англо-саксонские, так и франкоязычные, утверждают, что в 1713 г. уже был предопределен окончательный результат англо-французского соперничества в Северной Америке. Например, тот же Л. Гру считал, что «Утрехтский договор был лишь прелюдией к Парижскому договору 1763 г.».[1348] Дж. М. Тревельян полагал, что после Утрехтского мира в «борьбе за будущий доминион Канада <…> перелом уже был достигнут».[1349] По мнению X. И. Пристли, зафиксированная в Утрехтском договоре «уступка территорий, господствоваших над рекой и заливом Св. Лаврентия, означала, что Северная Америка не может не стать британской».[1350]
Значение Утрехтского договора для истории Северной Америки безусловно очень велико, однако говорить о том, что в 1713 г. исход борьбы Англии и Франции за этот континент был уже ясен, на наш взгляд, не совсем корректно как с точки зрения дальнейшего развития событий, когда за четвертьвековым периодом войн последовала мирная передышка, продолжавшаяся более трех десятилетий, так и с точки зрения того, что Франция сохранила достаточно прочные позиции в Северной Америке (в данном случае не важно, какими соображениями она при этом руководствовалась), а самое главное — осталась ведущим игроком в Европе.
Безусловно, все изменения, произошедшие в колониях в результате Войны за испанское наследство, ставили перед французами, не собиравшимися сдавать своих позиций в Северной Америке (равно как и перед англичанами, имевшими свои виды на этот континент), новые стратегические и тактические задачи, достижение которых грозило новыми конфликтами. Будущему спокойствию, конечно же, не способствовало то, что Утрехтский договор, оставил множество неразрешенных проблем. Если границы между владениями Компании Гудзонова залива и Новой Францией должны были быть установлены Комиссией уполномоченных, то о границах между Канадой, Нью-Йорком и ирокезами не упоминалось вообще. Многозначительное упоминание о «старинных пределах» Акадии открывало широчайший простор для самых различных трактовок данного сюжета обеими сторонами.
Утрехтский мир и переговоры, предшествовавшие его подписанию, явились отражением реальной расстановки сил в Европе и за ее пределами и в то же время отражением позиции и подходов английского и французского правительств к ключевым проблемам внешней и колониальной политики. Не стоит удивляться, что ради сохранения испанского престола за своим внуком Людовик XIV сделал англичанам значительные уступки в колониях (кстати, гораздо большие, чем сам Филипп V). В результате позиции Франции в Новом Свете пострадали сильнее, чем позиции Испании. Впоследствии многие французские и франко-канадские историки сетовали на то, что Людовик XIV легко отдал англичанам Акадию, переселенческую колонию,[1351] где (в отличие от побережья Гудзонова залива и Ньюфаундленда) в то время уже имелось небольшое, но достаточно консолидированное население, в дальнейшем сложившееся в своеобразную этническую группу. Однако такой шаг был вполне закономерен для того времени, когда целые народы и государства в самой Европе и тем более за ее пределами легко приносились в жертву политическим, династическим, религиозным интересам и амбициям монархов, зачастую мысливших такими категориями, как «слава», «величие», «престиж», которые в их представлениях и составляли (или заменяли) национальные интересы.
Хотя англичане на заключительном этапе Войны за испанское наследство перебросили в Северную Америку значительные воинские контингенты и сделали попытку (правда, неудачную) изгнать французов с континента, следует помнить, что организация экспедиции 1711 г. была продиктована в первую очередь сугубо европейскими причинами. В то же время на мирных переговорах представители королевы Анны уделили значительное (по крайней мере, более значительное, чем раньше) внимание колониальным сюжетам и приложили определенные усилия, чтобы заставить своих соперников уступить территории, уже давно облюбованные Лондоном. Как мы видели, уступка Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива изначально рассматривалась и вигами, и тори как непременное условие мира с Францией.
Мы позволим себе не полностью согласиться с Дж. С. Грэхемом, утверждавшим, что Война за испанское наследство была «в определенном смысле войной бизнесмена», а завершивший ее мир был «миром бизнесмена».[1352] О «бизнес-характере» этой войны и завершившего ее мирного договора, на наш взгляд, можно говорить только применительно к Великобритании и то только помня о том, что наряду с «бизнес-задачами» правительство королевы Анны в ходе этой войны решало также многообразные военные и политические задачи. Что же касается Людовика XIV, то в его политике «бизнес» всегда играл роль сугубо второстепенную, а главное подчиненную по отношению к «славе» и «престижу» Франции, династии Бурбонов и его лично.
Другое дело, что в ходе Войны за испанское наследство и особенно на последовавших за ней переговорах, пожалуй, впервые в европейской и мировой истории традиционный (феодально-абсолютистский) подход к международным отношениям, где основную роль играли тесно связанные друг с другом династические и политические интересы монархии, столкнулся с подходом нового времени (буржуазным, конституционным) — гораздо более разносторонним, сочетающем в себе (конечно, еще отнюдь не столь органично, как в дальнейшем) разноплановые интересы правительства и верхушки господствующих классов. Утрехтский договор представлял собой соглашение между этими двумя подходами, причем каждая сторона считала себя в той или иной степени выигравшей. Людовик XIV ценой ряда уступок решил свою главную задачу — сохранил испанский престол за династией Бурбонов, еще раз продемонстрировав всей Европе, что военная мощь Франции отнюдь не подорвана. Англия значительно усилила свои позиции на международной арене, укрепила «европейское равновесие», а также получила ряд заморских территорий и коммерческих привилегий.
Чей выигрыш в итоге оказался реальным, а чей — эфемерным? Если подходить к этому вопросу с позиций историзма, то дать на него однозначный ответ достаточно сложно. Как заметил по поводу ситуации, сложившейся в Европе и во всем мире после Утрехта, П. Шоню, «хотя за Англией было будущее, Франции принадлежало прекрасное настоящее.[1353] Это замечание выдающегося историка можно отнести и в целом к той эпохе, носившей ярко выраженный переходный характер, и непосредственно к той ситуации, которая складывалась на международной арене после завершения серии общеевропейских войн конца XVII — начала XVIII в. Новые тенденции и в политическом, и в общественном развитии еще только начинали проявляться, не всегда были заметны современникам, а самое главное на их пути стояло множество препятствий, которые было не так-то просто преодолеть. Это впоследствии англо-саксонские историки могли ставить в заслугу Харли и Болинброку, что при заключении мира с Францией они предпочли добиваться «материальных выгод», а не «унижения старого тирана [Людовика XIV. — Ю. Л.]».[1354] Полемика, развернувшаяся в Британии вокруг Утрехтского мира (а также дальнейшая судьба самих торийских лидеров), свидетельствует о том, что, хотя большинство «политической нации» стремилось к миру, далеко не все разделяли взгляды Оксфорда и Болинброка на то, какими должны были быть его условия и то каким образом он должен был быть заключен.[1355]
Существуют различные оценки Утрехтского мира в целом, однако большинство авторов сходится на том, что он положил предел гегемонистским притязаниям Людовика XIV и объективно свидетельствовал об относительном ослаблении Франции (хотя ее силы отнюдь не были подорваны и по-прежнему значительно превосходили силы ее соседей), и в то же время ознаменовал превращение Британии, с одной стороны, в одну из ведущих европейских держав, а с другой — в лидера на морях и в колониях. Правда, степень и того и другого оценивается по-разному.[1356] Не вдаваясь в полемику по данному вопросу, отметим, что Утрехтский договор зафиксировал определенное равновесие, установившееся между Англией и Францией как крупнейшими игроками Старого Света.
Как отметил английский историк Ч. Петри, «Величайшей заслугой этого [Утрехтского. — Ю. А.] договора было то, что он признал реально существующие факты. Франция была первой державой в Европе, Филипп был монархом, которого хотела Испания, Великобритания строила колониальную империю <…> Все эти неопровержимые реалии были признаны в Утрехте».[1357]
Отмеченное нами различие в целях, ставившихся англичанами и французами в ходе Войны за испанское наследство, в то же время не означало различия в способах их достижения. Поэтому, возвращаясь к предмету нашего исследования, необходимо подчеркнуть, что подходы Лондона и Парижа непосредственно к решению проблем, связанных с Североамериканским континентом, отличались не столь существенно. Самое главное состояло в том, что независимо от того, где в то время находились основные интересы Англии, судьба всех компонентов испанского наследства решалась все-таки на полях сражений в Европе. Именно победы, одержанные Мальборо, позволили английским дипломатам в ходе мирных переговоров выдвинуть требования уступок в колониях (а также в колониальной торговле). Сам по себе исход борьбы в самой Северной Америке повлиял на позицию, занятую державами, не слишком значительно. На Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива (уступки которых англичане добивались с самого начала) им не удалось достичь крупных военных успехов. Более того, если на севере сохранялось хотя бы определенное равновесие, то практически весь Ньюфаундленд к концу войны находился в руках французов. Однако именно эти территории, с точки зрения Лондона, представляли наибольшую ценность, что было связано с тем, что в них были заинтересованы в первую очередь коммерсанты и судовладельцы самой Англии. В этом смысле присоединение к английским владениям Акадии было более случайным. Точнее, оно было вызвано не только заинтересованностью метрополии (хотя она тоже, несомненно, была), но прежде всего давним стремлением Массачусетса обезопасить свои границы и получить доступ к природным ресурсам соседней французской колонии, ради чего бостонцы были готовы пойти на крупные затраты и значительные усилия. Можно сказать, что захват Пор-Руайяля явился первым совместным англо-американским предприятием, в котором метрополия и колонии сыграли разные, но дополняющие друг друга и взаимосвязанные друг с другом роли.
Говоря об итогах Семилетней войны, Питт старший произнес фразу, которую часто цитируют историки: «Америка была завоевана в Германии». Мы ранее уже пытались выяснить, насколько было справедливо это утверждение применительно к реалиям конфликта 1756-1763 гг.,[1358] однако сейчас хотелось бы подчеркнуть, что побережье Гудзонова залива, Ньюфаундленд, а в определенной степени и Акадия действительно были «завоеваны в Германии», а точнее, во Фландрии. В первую очередь именно исход европейских компаний определил решение их судьбы на мирных переговорах. В результате, как выразился английский историк Дж. Уильямсон, «успех союзников в Европе при заключении мира обеспечил [англичанам. — Ю. А.] больший выигрыш, чем заслуживала борьба в Америке».[1359]
В то же время для Людовика XIV потери, которые Франция понесла в Новом Свете, имели прежде всего моральное значение. Не случайно полвека спустя Г. Т.Ф. Рейналь писал: «Можно представить в какой степени те жертвы, на которые пошел Людовик XIV, обозначали его унижение и сколько это стоило его гордости — уступить три владения [Ньюфаундленд, Акадию и побережье Гудзонова залива. — Ю. А.], которые образовывали вместе с Канадой обширную страну, известную под славным именем Новая Франция».[1360]
Подводя общие итоги данной главы, можно отметить следующее. Военные действия в Северной Америке во время Войны за испанское наследство отличались от событий, имевших место в ходе всех предыдущих конфликтов, прежде всего тем, что впервые за всю историю англо-французской борьбы на этом континенте одной из сторон была предпринята попытка радикально изменить сложившуюся ситуацию и добиться полного подчинения владений соперника. Для этого Англия направила за океан силы, на порядок превышающие те, которые традиционно были задействованы в конфликте, и позволявшие, как казалось, одним ударом покончить с французским присутствием в Канаде. В то же время, как мы уже не раз отмечали, поход эскадры Уолкера, во-первых, состоялся, когда Англия уже, в основном, добилась достижения целей, ставившихся ей в ходе войны, а во-вторых, был организован прежде всего объективно в силу европейских (и даже более того, внутрианглийских) причин, хотя субъективно активная деятельность Ветча и других экспансионистов, связанных с американскими колониями, также сыграла здесь свою роль.
Не менее интересным моментом была попытка заключения сепаратного соглашения между Францией и английскими колониями, когда Версаль, предвосхищая свою политику времен Американской революции, пытался в своих интересах использовать противоречия между Англией и ее заокеанскими владениями.
В целом, одиннадцать лет войны сами по себе не привели к каким-либо существенным изменениям в расстановке сил в Северной Америке (может быть, за исключением захвата Пор-Руайяля). Ни одна из сторон не смогла реализовать своих стратегических планов на этом континенте, хотя англичане и жители их колоний предприняли ряд попыток это сделать. Что касается французов, то они были вынуждены уйти в глухую оборону, чтобы отстоять свои позиции.
В ходе Войны за испанское наследство число очагов конфликта увеличилось за счет юго-востока современных США, где помимо англичан, французов и индейцев действовали подданные испанского короля.
Что касается участников конфликта, то, на наш взгляд, наибольшее значение здесь имело дальнейшее усиление самостоятельности английских колоний (происходившее на фоне их общего поступательного развития и обусловленное многими причинами). В то время как в части из них (или, точнее, среди части их элиты) усиливалось стремление использовать сложившуюся ситуацию (а заодно и ресурсы метрополии) в своих интересах, другие предпочитали, наоборот, не участвовать в конфликте, не находя в этом никаких выгод. Мы никак не можем согласиться с утверждением X. Э. Эгертона, что в период Войны за испанское наследство «в своей враждебности Франции метрополия и колонии составляли сердечное единство».[1361] О каком «сердечном единстве» может идти речь, когда на протяжении первых семи лет войны Нью-Йорк открыто устранился от борьбы, придерживаясь необъявленного нейтралитета, в то время как Новая Англия подвергалась нападениям французов и индейцев, не говоря уже о позиции других центральных и южных колоний, ни одна из которых (за исключением Южной Каролины) отнюдь не спешила принять участие в войне.
Однако нельзя не отметить и тот факт, что экспансионистски и соответственно антифранцузски настроенная часть колониальной верхушки все сильнее и яснее осознавала необходимость тесного сотрудничества с метрополией и ту выгоду, которую оно давало. В то же время на берегах Туманного Альбиона некоторые политики и чиновники также считали необходимым налаживание взаимодействия с колониями с учетом не только чисто английских, но и колониальных интересов; и в целом развитие империи и имперских связей шло по восходящей линии. При этом огромную роль играл личностный субъективный момент (не случайно современный канадский историк Дж.Д. Олсоп назвал период Войны за испанское наследство «Эрой прожектеров»[1362]), а также колониальное лобби. При этом оба этих фактора действовали в благоприятном для них климате антифранцузских настроений правительства и формирующегося среди «политической нации» общественного мнения, постепенно все больше влиявшего на процесс принятия решений в области внешней и колониальной политики.
Правда, такие настроения пока еще не были господствующими. Не случайно во время Войны за испанское наследство (по крайней мере, до 1709 г.) английское правительство больше всего интересовал вопрос, смогут ли колонии в Северной Америке обеспечить поставки продовольствия для войск Ее Величества на Пиренейском полуострове.[1363] Сам же по себе Североамериканский театр боевых действий по-прежнему оставался на втором плане. До прихода к власти Питта старшего было еще очень далеко, и применительно к началу XVIII в. мы можем говорить только об осторожном медленном и постепенном начале появления некоторых новых тенденций и/или об исключениях из правил. К первым, по нашему мнению, относятся события 1710 г. (переброска небольшого контингента для осуществления операции против Акадии), а ко вторым — 1711 г. (экспедиция Уолкера).
На наш взгляд, применительно к периоду 1702-1713 гг. можно говорить не столько об изменении характера борьбы в Северной Америке (хотя определенные изменения здесь, конечно, также имели место), сколько за Северную Америку, что было вызвано в первую очередь опять-таки европейскими причинами: относительным усилением Англии и ослаблением Франции, а также особенностями их социально-экономического и политического развития, проявившимся в конечном итоге и в колониальной сфере. Именно изменение соотношения сил в Европе в итоге и позволило осуществить перемены на политической карте Северной Америки, руководствуясь подходами, принятыми по отношению к колониям (а также частично с учетом сложившейся там ситуации).
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги