Американский сенатор Бора придумал выражение «призрачная», или «мнимая», война.[26] Черчилль, говоря об этом периоде, употребил определение Чемберлена «сумерки войны», а немцы называли ее «сидячей войной» («зитцкриг»). Это было время, когда противники в Европе бросали друг на друга свирепые взгляды, стараясь угадать, что намеревается предпринять другая сторона, период воинственных поз, усталости и вялости, когда настоящих военных действий почти не велось.
Война, однако, началась весьма оживленно. Вскоре после заявления Чемберлена о войне с Германией в воскресенье 3 сентября вой сирен оповестил о первой — как оказалось потом ложной — воздушной тревоге, и самолет английских военно-воздушных сил вылетел на разведку в зону Кильского канала, где обнаружил ряд немецких военных кораблей, стоявших на якоре, — привлекательная цель для воздушной атаки. Но было очень холодно, и когда пилот Макферсон попытался связаться по радио с базой, то обнаружил, что радиопередатчик замерз. К тому времени, когда он вернулся на аэродром, было уже поздно организовывать бомбардировочный налет, но первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль разрешил провести его в понедельник, 4 сентября.
На следующее утро Макферсон вторично вылетел на разведку. Совершая полет на небольшой высоте из-за густой облачности, он вновь обнаружил немецкие военные корабли около Кильского канала. Получив его донесение, эскадрилья из 29 бомбардировщиков под командованием лейтенанта Дорана после обеда вылетела в район Киля. Когда они достигли цели, облачность рассеялась и самолеты сбросили бомбы, добившись попаданий в «карманный» линкор «Адмирал Шеер» и легкий крейсер «Эмден». Но успех рейда был незначителен. Бомбы отскочили от бронированной палубы «Адмирала Шеера» прежде, чем успели взорваться. Крейсер «Эмден» получил незначительные повреждения, которые вывели его на несколько дней из строя. Но и этот ущерб был нанесен не столько бомбами, сколько подбитым бомбардировщиком, который врезался в крейсер. Так или иначе, это была дорогостоящая операция для Королевских воздушных сил. Из 29 самолетов, участвовавших в налете, семь не вернулись на базу. Макферсон и Доран, однако, были награждены орденами за свое участие в этой первой наступательной операции союзников во второй мировой войне.
Эта пауза между первым разведывательным полетом над Кильским каналом и атакой имела зловещее значение, которое тогда никто не понял. Задержка на целые сутки дала возможность Германии первой нанести удар — ситуация, которая будет часто повторяться в ходе войны. Вечером в воскресенье 3 сентября немецкая подводная лодка 11–30 атаковала и торпедировала пассажирский лайнер «Атениа», шедший из Англии в Канаду. Капитан подлодки Лемп позднее заявит, что он принял лайнер, шедший зигзагообразным курсом с потушенными огнями, за патрульный крейсер. Так или иначе, но лайнер затонул, и из 1102 пассажиров и 315 человек экипажа 112 человек погибли, включая 28 американцев. Этот инцидент вызвал беспокойство во многих странах, но министр пропаганды Геббельс попытался извлечь из него пользу, объявив по Берлинскому радио, что Черчилль затопил лайнер с помощью спрятанной бомбы, чтобы испортить отношения между Германией и Америкой.
В то время как на Западе происходили эти эпизодические стычки, Польша содрогалась под страшным натиском германского вторжения и молила Англию о помощи в виде немедленной бомбежки немецких аэродромов и промышленных центров, находящихся в пределах радиуса действий английской бомбардировочной авиации. К 9 сентября положение поляков стало таким отчаянным, что их послу в Лондоне было дано указание:
«Пожалуйста, тщательно разъясните нашу позицию правительству Англии и попросите дать более определенный ответ относительно планов ведения войны и оказания помощи Польше».
Когда посол изложил эту просьбу, ему заявили, что Англия не имеет намерения бомбить Германию, прежде чем Германия сама не сбросит бомбы на Англию, поскольку подобные агрессивные акты могут неблагоприятно сказаться на настроениях общественности. В свете обещания о поддержке, данного Польше всего месяц назад англичанами и французами, подобный ответ едва ли можно назвать удовлетворительным.
Основной ответ Англии на события в Восточной Европе заключался не в бомбардировочных операциях, а в «рейдах правды», как их назвал английский министр авиации Кингсли Вуд. Эти «рейды правды» сводились к разбрасыванию с воздуха над Германией миллионов пропагандистских листовок в надежде, что немцы, узнав об испорченности своих правителей, взбунтуются и свергнут их. Делался также расчет на то, что эти рейды устрашат немцев и их руководителей, продемонстрировав им уязвимость Германии для боевых воздушных налетов.
Первый такой рейд состоялся ночью 3 сентября, когда на территорию Германии было сброшено 6 миллионов экземпляров «Письма к немецкому народу» — более 13 тонн бумаги.
Рейды продолжались почти каждую ночь, и к 27 сентября, согласно данным министерства авиации, над германским рейхом английской авиацией было сброшено около 18 миллионов листовок — достижение, которым правительство заметно гордилось.
Член парламента от консервативной партии генерал Спирс, однако, дал иную оценку этим действиям: «Позорно сражаться “конфетти” против совершенно безжалостного врага. Мы делаем из себя посмешище». А вице-маршал авиации Харрис позднее заметил: «Я лично считаю, что единственное, чего мы добились, — это обеспечили потребности Европейского континента в туалетной бумаге на пять долгих лет войны. Многие из этих листовок были столь глупо и по-ребячески написаны, что, пожалуй, хорошо, что их скрывали от английской общественности, даже если нам приходилось рисковать и терять напрасно экипажи и самолеты, сбрасывая эти листовки на врага».
Основной результат этих безвредных для Германии мер свелся к тому, что они вызвали широкое возмущение в Англии неспособностью оказать удовлетворительную помощь Польше. Были люди, которые призывали правительство подкрепить объявление войны более активными действиями и, ввиду отказа от бомбардировочных операций против городов и промышленных центров, высказывались за бомбежку зажигательными бомбами Шварцвальда (Черного леса). Один из лейбористских лидеров, Хью Дальтон, имевший много близких друзей среди поляков, гневно заявил Кингсли Буду: «Дым и чад немецких лесов научат немцев, весьма сентиментально относящихся к своим лесам, что война не всегда приятна и выгодна и что ее нельзя вести исключительно на территории других народов».
В ответ он услышал, что сожжение Шварцвальда противоречило бы Гаагской конвенции. Когда другой член парламента, Лео Эмери, поддержал этот призыв, потребовав быстрых действий до того, как сухой лес намокнет под осенними дождями, Кингсли Вуд заявил ему: «О, что вы, это делать нельзя, это частная собственность. Вы от меня еще потребуете затем бомбить Рур».
Отчаявшись, Дальтон сказал, что готов лично полететь в Польшу, чтобы продемонстрировать тем самым солидарность между двумя странами. Вуд отклонил это предложение как «нецелесообразное».
Несмотря на боевые действия на море, сохранилась надежда, что, поскольку поляки, очевидно, покорились своим завоевателям и тревожное затишье воцарилось в этой несчастной стране, могут возникнуть перспективы мира. Однако в своем очередном обзоре военного положения в палате общин 3 октября 1939 года Чемберлен занял твердую позицию по отношению к Германии.
Но если не было признаков того, что какая-либо из сторон готова пойти на уступки, то равным образом ничто не свидетельствовало о том, что союзники собираются взять военную инициативу в свои руки. Упор делали на обороне. Английский военно-морской флот с начала войны базировался в Скапа-Флоу (якорная стоянка на Оркнейских островах, укрытая кольцом мелких островков и узких проливов, использовавшаяся еще во времена первой мировой войны).
Возросшие скорость и боевой потенциал немецких подводных лодок заставили усилить противолодочную оборону базы. Были установлены дополнительные сетевые заграждения и блокированы затопленными судами подходы к базе, а для отражения воздушной угрозы выделены две эскадрильи истребителей. Однако в ночь на 14 октября немецкая подводная лодка 11–47 проникла в Скапа-Флоу и потопила линкор «Ройал Оук», продемонстрировав неудовлетворительное состояние обороны. Поскольку завершить широкие дополнительные мероприятия по укреплению Скапа-Флоу ранее весны 1940 года было невозможно, в качестве временной базы Флота метрополии решили использовать Розит.
В Западной Европе война приняла такой же нереальный оборонительный «призрачный» характер, как и в Англии. Британский экспедиционный корпус был переброшен на Западный фронт, где он подкрепил уже находившиеся там значительные французские силы. Командовать корпусом был назначен лорд Горт, который сам находился под командованием французских генералов, но имел право обращаться к английскому правительству в случаях, когда, по его мнению, приказы французского командования могли поставить английские войска в опасное положение.
Хотя, казалось, было сделано многое, никаких активных действий не велось. К 27 сентября английский военно-морской флот перевез через Ла-Манш без единой жертвы 152 тысячи солдат и офицеров и 9400 военнослужащих ВВС, 24 тысячи автомашин и боевых машин, 36 тысяч тонн боеприпасов, 25 тысяч тонн горючего и около 60 тысяч тонн замороженного мяса. В Англии проходили обучение 50 тысяч добровольцев.
Семьдесят шесть англо-французских дивизий (из них четыре английских, а все остальные французские) стояли против 32 немецких дивизий, укрывшихся за «линией Зигфрида».[27] Однако французы, несмотря на соглашение от 19 мая 1939 года, не пришли на помощь Польше переходом в наступление на Западе (которое, безусловно, отвлекло бы немецкие вооруженные силы с польского фронта). Объясняя причины, по которым они не предприняли немедленных действий, французы утверждали, что их сухопутная армия, хотя и значительная по размерам, совершенно не готова к боевым операциям, а авиация исключительно слаба, что укрепления «линии Зигфрида» мощны и что немедленное наступление неизбежно привело бы к полной катастрофе. Свое поведение французы называли «стратегическим выжиданием».
Проволочка вновь обернулась грубой ошибкой. К концу сентября главнокомандующий немецкими сухопутными войсками Браухич довел численность своих сухопутных сил на Западе до 100 дивизий, использовав войска, испытанные в успешной польской кампании. Была упущена блестящая возможность. Немецкий генерал фон Меллентин, увидев «линию Зигфрида», сказал:
«Я вскоре понял, какой авантюрой была польская кампания и на какой риск пошло наше верховное главнокомандование. Второсортные войска, удерживавшие “Западный вал”, были плохо вооружены и недостаточно обучены, а оборонительные позиции далеко не были теми неприступными укреплениями, какими их изображала наша пропаганда.
Чем больше я глядел на эти оборонительные позиции, тем менее понятным становилось для меня совершенно пассивное поведение французов. Это негативное отношение неизбежно должно было сказаться на боевом духе французских солдат и нанести больше вреда, чем наша пропаганда, какой бы эффективной она ни была».
Генералы Йодль и Кейтель позднее заявят, что наступление на Западном фронте во время польской кампании встретило бы только незначительное и непродолжительное сопротивление, — но вместо наступления армии союзников приступили к укреплению оборонительных сооружений.[28] Фактически обе стороны строили доты и дзоты, ставили заграждения из колючей проволоки и камуфлировали свои позиции. С обеих сторон авиация совершала разведывательные полеты, но других операций, по существу, не велось.
Один из английских комментаторов писал: «“Живи и давай жить другим” — такова по-прежнему политика на Западном фронте в Сааре, и каждого, кто выстрелит из винтовки, сочтут явно антисоциальным элементом…
Среди наших солдат отмечается явное нежелание приставить винтовку к плечу и пальнуть в безобидного немца. Дважды в апреле немцы делали вид, что переходят в атаку, и во второй раз захватили несколько французских постов на нашем фланге. Это сочли чрезвычайно неблаговидным поступком, подражать которому не следует».
Немецкий обозреватель в этот период писал: «Через наш перископ мы видим французов. Они пилят дрова. Одетые в длинные тяжелые шинели, они ходят группами в два-три человека, курят, они явно скучают».
Французское командование утверждало, что в первый месяц войны французские войска вторглись на немецкую территорию, правда неглубоко и на узком фронте и всего на несколько недель. Французские патрули с большой осторожностью и неумело вели разведку перед укрепленной «линией Мажино». Затем в октябре были замечены подошедшие к немцам подкрепления, начались холода, и французы благоразумно отошли назад в свои удобные и надежные казематы и форты.
Чтобы рассеять скуку среди бездействовавших английских войск, английский король посетил Западный фронт между 5 и 9 декабря и, таким образом, находился на «боевом театре войны», когда — спустя три месяца после начала войны — английские войска понесли первые потери: капрал Т. В. Прайди был убит в случайной стычке английского патруля с немцами. Поскольку за три первых месяца первой мировой войны Англия потеряла более 50 тысяч человек, нельзя сказать, чтобы англичане находили эту войну дорогостоящей с точки зрения потерь в живой силе, но это не помешало Чемберлену спросить генерал-майора Монтгомери, дивизию которого он посетил в декабре: «Я не думаю, чтобы немцы собирались наступать. А вы?»
Так как английские и французские армии предпочли охранять «линию Мажино» и не попытались начать согласованное наступление, Гитлер смог убедить скептически настроенных генералов, что объявление войны было не более чем символическим сопротивлением. Таким образом, события в начале войны или, скорее, отсутствие событий способствовали росту доверия генералов к Гитлеру и существенно укрепили его личную власть. Даже когда генералы критически отнеслись к его «решению польского вопроса» — зверскому уничтожению всей польской интеллигенции, руководителей, духовенства и евреев, — он сумел снова добиться их доверия и поддержки, заверив их, что союзники будут продолжать стремиться избежать войны и примут предложения о мире.
Выступая по радио 12 ноября о первых «десяти неделях войны», Черчилль, лояльность которого к Чемберлену была столь же ошибочной, как и высказанная им в тот раз оценка, сказал: «Я не сомневаюсь, что время на нашей стороне. Я даже готов заявить, что, если мы проживем эту зиму без каких-либо крупных или важных событий, мы фактически выиграем первую кампанию этой войны…»
Черчилль был далек от истины, но он не был одинок в своем заблуждении. Начальник штаба английских вооруженных сил лорд Исмей также писал в своих мемуарах: «Мне стыдно признаться, что вначале я приветствовал затишье. В своем заблуждении я считал, что время на нашей стороне, и был склонен согласиться с неудачным высказыванием г-на Чемберлена, что Гитлер опоздал на автобус. Как потом оказалось, мы все больше и больше отставали от Германии в наращивании вооружений».
Неестественное затишье в войне продолжалось, и Чемберлен подытожил положение в своем выступлении в Мэншен-Хауз 9 января 1940 года: «Эта новая война, которая, вероятно, будет роковой в истории мира, началась тихо, но это затишье перед бурей. Огромные полчища людей, вооруженных самыми мощными орудиями уничтожения, которые способна изобрести наука, следят друг за другом из-за своих оборонительных позиций. Время от времени мы слышим гул орудий, но генерального сражения пока еще не было. Как долго это продлится, мы не знаем».
Оживление в спокойную международную обстановку внес Черчилль, выступивший по радио 20 января 1940 года с подстрекательским заявлением. Отметив превосходство военно-морских сил союзников на море, он затем сказал:
«Мы надеемся с течением времени обеспечить такую степень безопасности мореплавания, которая позволит торговле всех стран, суда которых следуют нашим указаниям,[29] не только существовать, но и процветать. Участь нейтральных государств является иной. На суше и на море они становятся жертвами, против которых обращена ненависть и злоба Гитлера… Каждое из этих государств задумывается над тем, кто будет следующей жертвой, на которую преступные авантюристы из Берлина обрушат свой сокрушительный удар… Но что бы произошло, если бы все эти нейтральные государства, охваченные мгновенным порывом, исполнили свой долг в соответствии с уставом Лиги Наций и стали в один ряд с Британской и Французской империями против агрессии и зла? Сейчас их положение плачевно. Они запуганно и покорно склоняются перед угрозами немцев применить насилие, утешая себя мыслью, что Англия и Франция победят, что эти две страны будут строго соблюдать все законы и соглашения и что нарушений можно ожидать лишь с немецкой стороны. Каждое из этих государств надеется, что если оно будет хорошо кормить крокодила, то крокодил сожрет его последним. Все они надеются, что шторм кончится прежде, чем наступит их очередь быть проглоченными. Но шторм не стихнет. Он захватит юг. Он перекинется на север. Нет других шансов на быстрый конец, за исключением объединенных действий, и если когда-либо Англия и Франция, утомленные борьбой, пойдут на позорный мир, единственным уделом небольших государств Европы может быть лишь их раздел между противостоящими друг другу, но схожими по своему варварству нацизмом и большевизмом».
В Лондоне поспешили разъяснить, что выступление Черчилля отражает только его личные взгляды, а не мнение правительства.
Черчилль вновь выразил недоумение, испытываемое англичанами по поводу «странной войны», в своей речи в Торговой палате Манчестера 27 января. Говоря о ходе и проблемах войны, он сказал: «Почему так получается, что мы все еще не подверглись воздушным атакам? Этот вопрос постоянно у меня на уме».
Тремя днями позже Гитлер выступил с речью во Дворце спорта в Берлине, в которой если и не дал прямого ответа на вышеуказанный вопрос, то намекнул на приближающуюся развязку: «Первая фаза борьбы закончилась с уничтожением Польши». Вторая фаза, сказал Гитлер, война с бомбами, которой жаждет Черчилль, может начаться сейчас.
Но прежде чем наступила эта обещанная вторая фаза, должно было пройти еще два месяца, а речи продолжались. 8 февраля в своем обзоре военных событий Чемберлен вновь сослался на то, что суровые зимние условия практически приостановили военные операции.
В марте эти типичные для позиции европейских государств в тот период пререкания и колебания передались Соединенным Штатам. 19 марта посланник США в Канаде Джеймс Кромвель осудил нацистское правительство, заявив, что Германия «откровенно и открыто» стремится уничтожить социальный и экономический строй, составляющий основу правительства Соединенных Штатов. Через три дня государственный секретарь США Корделл Хэлл публично отчитал его за то, что подобное заявление «может осложнить отношения между правительством США и другими правительствами».
Прошло почти семь месяцев, когда этой «псевдовойне» пришел неожиданный и бесповоротный конец. 8 апреля, в тот самый момент, когда английские эсминцы ставили мины у берегов Норвегии, немецкие военные корабли шли, в соответствии с планом «Везерюбунг», на север вдоль норвежского побережья, перебрасывая войска и снаряжение в стратегические пункты вторжения в Норвегию, которое ввергнет Европу и другие страны мира в настоящую войну.[30]