От руин Карфагена до вершин Атласа

Почему Тунис назван здесь Ифрикийей, станет ясно из дальнейшего. Если бросить ретроспективный взгляд во «тьму веков» Магриба, то мы увидим, что этот уголок земного шара всегда был для Европы как бы символом Африки. Так было во времена Карфагена, противостоявшего Риму, и так было в римскую эпоху, когда то, что ныне составляет Тунис, именовалось провинцией Африка. Впоследствии это представление о восточном Магрибе заимствовали и преемники римлян, в том числе и арабы. Да и в наши дни особое положение этой страны в Магрибе и вообще в арабском мире, ее более высокая, чем во многих других странах Африки, политическая культура и относительная социальная стабильность заставляют с особым вниманием вглядываться в прошлое Туниса — Ифрикийи, в котором можно найти ответы на многие вопросы, задаваемые сегодня.

Благоухающая невеста Магриба

В ноябре — декабре 1987 г. я оказался в Тунисе в качестве лектора Союза советских обществ дружбы. Было весьма любопытно взглянуть, как изменилась страна за четверть века (первый раз мне удалось побывать здесь в январе 1962 г.). Тем более что незадолго до моего приезда в Тунисе свершилось, казалось, невозможное: в ночь на 7 ноября был отстранен от власти 84-летний Хабиб Бургиба, правивший почти 32 года и носивший титул «Верховного борца», а с 1975 г. — пожизненного президента Туниса (ранее он четырежды переизбирался на пост главы государства).

С первых же минут пребывания на тунисской земле друзья, знакомые и впервые встретившиеся собеседники, соотечественники и местные жители обрушили на меня поток информации: «Теперь у тунисцев 7 ноября — тоже праздник. Они так и говорят, что будто бы специально приурочили его к годовщине русской революции и решили начать свою перестройку, покончив с прежним застоем. Новому президенту Зин аль-Абидин Бен Али 51 год. Он — бывший генерал армии, учился в военных заведениях Франции и США, но еще раньше получил специальность инженера по электронной технике. Перед переворотом он около месяца был премьер-министром, а до этого занимал пост министра внутренних дел. Когда все это произошло, Бургиба сказал, что он якобы знал, что Бен Али это сделает».

Рассказывали о встречах нового руководства с лидерами оппозиционных политических партий, об употреблении термина «тунисская весна» (позднее события 7 ноября 1987 г. стали называть также «революцией жасминов»). Вместе с тем подчеркивалась и определенная преемственность, в частности, выразившаяся в осуждении исламских фундаменталистов, приговоры которым были смягчены, но не отменены.

Говорили тогда и о Декларации 7 ноября, с которой выступил новый президент, высказавшийся против пожизненного срока пребывания на посту главы государства и против «автоматического наследования» этого поста, за «многопартийность» и «плюрализм». Одним из первых актов Зин аль-Абидина Бен Али были специальные меры в пользу молодежи, «страдающей от насилий, преступности, кризиса доверия, сомнений в прежних идеалах, замедления экономического развития и безработицы». Естественно, всеми эти меры одобрялись, ибо молодежь в Тунисе — большинство взрослого населения. От ее позиции многое зависит, в том числе успех нового руководства и выдвинутого им курса. Повторяли слова одного из тунисских политических деятелей о том, что Бен Али хочет, чтобы Тунис не только переживал бы события, но и сам бы их создавал.

Тунисцы особое внимание обращали на то, что дипломатия их страны «будет отныне более активной и открытой и в рамках Магриба, и в арабском, и в африканском мире», в качестве примера приводя уже состоявшиеся визиты к Бен Али личного представителя короля Марокко и министра информации Мавритании, а также поездку в Алжир нового премьер-министра Туниса Хеди Баккуша. Обо всем этом сообщалось радостно, но как-то сдержанно, по-деловому. Я еще в Москве заметил при встрече с тунисской делегацией, прибывшей на празднование Недели Туниса, что тунисцы очень гордятся разумностью, продуманностью того, что произошло. «Ведь Бургнба уже не мог управлять. Он все забывал», — говорила возглавлявшая делегацию Джавид Акрут. Примерно то же услышал я и в Тунисе с некоторыми добавлениями, касавшимися ближайшего окружения престарелого экс-президента.

Главным же считали быстроту и четкость прошедшей без эксцессов «спокойной революции».

Я смотрел на город, начинавшийся прямо у аэропорта (а в 1962 г. до него надо было ехать километров двенадцать), на обилие плосковерхих двух-трех-этажных домов белой и светло-коричневой окраски, на пыльные улицы предместья, несколько напоминавшего по виду Хусейн-Дей, пригород алжирской столицы. Конечно, в чем-то города Магриба похожи, что обусловлено естественными причинами — сходством природы, климата, строительного материала, художественных вкусов, а также влиянием приемов и наследия французских архитекторов, разработавших специально для Магриба псевдомавританский «колониальный» стиль. Но сходство не только в этом. Оно — в тонком чутье ландшафта, которое демонстрировали на североафриканской земле зодчие разных веков, наций и религий, в умении использовать изумительное сочетание белой облицовки домов с бирюзой почти всегда чистого неба, синевой морской воды и зеленью садов, парков и живых изгородей.

Город Тунис как древний финикийский, а потом римский поселок Тунет был известен задолго до нашей эры. Но его подъем начался лишь после разрушения арабами на рубеже VII–VIII вв. соседнего Карфагена. Постепенно старый Тунет превратился в цветущий город, раскинувшийся амфитеатром по западному берегу Тунисского озера. Наиболее старинная из известных здесь построек — мечеть Зитуна («Олива»), выстроенная в 732 г. и впоследствии ставшая базой одного из первых созданных арабами в Магрибе мусульманских университетов. В дальнейшем обилие дворцов, мечетей, медресе, мавзолеев сделали Тунис одним из наиболее красивых городов всего Арабского Запада, особенно начиная с XII в., когда он стал столицей обширной империи Хафсидов, привлекших в город множество мавров из Андалусии. Во многом благодаря усилиям этих искусных ремесленников, строителей, торговцев, садоводов и мореходов город прославился по всему Средиземноморью и получил из-за белизны своих домов, напоминающей свадебное покрывало, пахучей и густой зелени садов и парков звучное название — «благоухающая невеста Магриба».

С тех пор прошло много веков. Город неоднократно брали штурмом бедуины, испанцы, турки, алжирцы. Многое из того, что его украшало, погибло безвозвратно. Современные европейские кварталы, возведенные в период французского протектората, несколько затмили былой блеск арабо-мавританской архитектуры, к тому времени тем более изрядно потускневшей. И все же и сейчас Тунис сохраняет свое особое лицо, свою неповторимость. Он практически сомкнулся со своими предместьями, прежде всего с расположенным на противоположном берегу Тунисского озера аванпортом Хальк аль-Уэд (бывшая Ла Гулетта), соединенным с портом собственно столицы судоходным каналом, прорытым в конце прошлого века, и параллельно ему идущей 10-километровой дамбой, по которой проложены железная дорога и широкая автострада. Западные кварталы Хальк аль-Уэда, как и некоторые другие пригороды тунисской столицы, выходят на Тунисское озеро, а восточные — к Тунисскому заливу, глубоко вдающейся в африканский материк части Средиземного моря. Тунисское озеро теперь частично осушено, и на его еще не покрывшемся по-настоящему травой бывшем дне уже пасутся кое-где коровы.

Пригороды тунисской столицы придают ей неповторимое очарование. И в каждом из них есть что-то свое, дополняющее облик и столицы и страны в целом. О Карфагене с его руинами, как и о прочем античном наследии Туниса, далее пойдет особый разговор. По и другие пригороды заслуживают внимания. Это, в частности, типично курортная Ла Марса, с ее роскошными пляжами, богатыми виллами и знаменитым кафе Сафсаф, во внутреннем дворике которого верблюд с зашоренными глазами все ходит и ходит вокруг украшенного мозаикой древнего колодца, демонстрируя старинный метод доставки воды. Когда-то в древности здесь располагалось селение Мегара, постепенно ставшее зеленым предместьем Карфагена. Арабы назвали это место Марсат ар-Рум («гавань христиан»), откуда и пошло нынешнее название. Это была одна из загородных резиденций тунисских беев, где в 1883 г. состоялось подписание конвенции, юридически закреплявшей протекторат Франции над Тунисом. Здесь же — дворец, в котором находился Бургиба в ночь на 7 ноября 1987 г., когда узнал о своем смещении. Теперь в Ла Марсе многие виллы принадлежат иностранным посольствам, а многочисленных вывесок и реклам больше всего на французском языке, меньше — на итальянском и немецком, еще меньше— на английском. Как нам сказали, здесь же расположились многие представители арабских стран, поскольку после египетско-израильского договора 1979 г. Лига арабских государств со всеми своими службами переместилась в Тунис (в марте 1990 г. Совет лиги решил вернуться в Каир). В связи с переездом в Тунис штаба Организации освобождения Палестины после 1982 г. Ла Марса стала также, по словам тунисцев, «почти палестинским городом», где расположились, как острят некоторые западные журналисты, «виллы беженцев». Очевидно, и то и другое в немалой степени преувеличено. В частности, спецслужбы Израиля, осведомленные о местонахождении палестинцев в Тунисе, организовывали налеты с моря и с воздуха совсем на другие пригороды Туниса.

Сиди-Бу-Саид является, пожалуй, наиболее известным за пределами страны селением в окрестностях столицы. Расположенная между Карфагеном и Ла Марсой на гигантской скале 140-метровой высоты, деревня названа в честь андалусского марабута Сиди Абу Саида аль-Баджи (1156–1230), мистика, мореплавателя и основателя религиозного братства, которое прославилось организацией музыкально-театрализованных мистерий с участием мужского и женского хоров. Безукоризненно белые стены домов, вымощенные булыжником мостовые, лестницы и пандусы, различных оттенков синевы двери, окна и решетки на них, изощренные орнаменты ворот, порталов и надвходных арок, искусные арабески, украшающие навесы, колонны и резные деревянные балконы, выкованные из железа узоры, встречающиеся то тут, то там, дают полное представление об изысканном вкусе и высоком искусстве андалусских мастеров. Обращает на себя внимание разнообразие форм решеток и наличников, сочетаний бело-синих фасадов с зеленью пальм и бугенвилей, реже — с черным и красным цветом деревянных ставней или пестротой коричнево-бежевых ковров.

В Сиди-Бу-Саиде со времен основателя селения (прах его покоится тут же, в белокупольном мавзолее) еженедельно происходят собрания верующих, собираются поклонники суфийского мистицизма. Все это привлекает сюда кинематографистов, писателей, поэтов, художников и скульпторов. Лучшей смотровой площадкой здесь является терраса мавританского кафе с великолепным видом на Тунисский залив и президентский дворец в Карфагене. Выхода непосредственно к морю Сиди-Бу-Саид не имеет: он отделен от него крутым лесистым обрывом. Лишь в одном месте можно спуститься к купальням по не очень удобной и весьма длинной лестнице. Предполагается в будущем доставлять туристов в Сиди-Бу-Саид морем. Но это потребует, очевидно, большого строительства. Пока что пассажирский порт здесь небольшой и заполнен главным образом частными яхтами, мотоботами и моторными лодками.

Откровенно говоря, и Ла Марсу, и Сиди-Бу-Саид, и еще более далекое от столицы предместье Гаммарт, известное своим пляжем, а также французским кладбищем, я осматривал очень бегло. Свидание с «благоухающей невестой Магриба» на этот раз было насыщено прежде всего деловыми беседами. Одной из первых была встреча с Рашидом Дрисом, генеральным секретарем Ассоциации международных исследований (АМИ).

Основанная в ноябре 1980 г. при министерстве иностранных дел (ее помещение и сейчас находится в одном из зданий МИД Туниса на улице Ирана, рядом с улицами Ирака, Ливии и Сирии), АМИ в 1986 г. получила статус неправительственной организации при департаменте информации ООН. Высокий, седеющий, очень деловой Рашид Дрис говорил быстро и четко: «Наша ассоциация занимается организацией семинаров, конгрессов и конференций. За истекшие семь лет произошло примерно по пять таких встреч ежегодно. В ассоциацию входят специалисты по международному праву — ученые, дипломаты, преподаватели и журналисты. Они участвуют в работе различных международных форумов как в Тунисе, так и за его пределами. Ассоциация считает своим долгом поощрять и публиковать исследования, посвященные международным отношениям. Мы уже опубликовали пять больших работ — «Арабский Магриб, опыт и попытки создания» (1984 г.), «Океаническое предприятие» (1984 г. — арабское издание, 1985-й — французское), «Пути сотрудничества на морях» (1986 г. — французское и арабское издания). Объем этих работ самый различный — от 85 страниц в первой до 448 страниц в последней. Кроме того, мы издаем с 1981 г. ежеквартальный журнал «Международные исследования». АМИ также выполняет заказы различных ведомств и организаций, участвует в выставках, в частности в ежегодной книжной ярмарке в Тунисе. Уже более года при АМИ функционирует специализированная библиотека, позволяющая исследователям пользоваться необходимыми документами. Мы получаем постоянную поддержку со стороны правительства. Подписка на наш журнал растет, в том числе за рубежом. АМИ пользуется уважением со стороны ООН, ЮНЕСКО, Лиги арабских государств, ФАО и ряда других международных организаций».

Рашид Дрис подарил мне 23-й номер журнала «Международные исследования» за 1987 г. Он содержал одновременно тексты на арабском и французском языках, причем в основном не идентичные. Но некоторые статьи давались параллельно на двух языках, в частности — помещенные в этом номере обе статьи Дриса «Настанет ли конец войне Ирака с Ираном» (напоминаю, статья писалась в июне 1987 г.) и «Африка и палестинская проблема». Среди авторов — ученые из Туниса, Алжира, Франции, Испании, США, Бразилии, Индии, Индонезии, Швейцарии и даже СССР. Больше всего статей самого Дриса — директора журнала. Посвящены они разным вопросам— оценке деятельности ООН и Организации африканского единства., палестинской проблеме, Делийской декларации шести неприсоединившихся стран, межарабским отношениям, средиземноморскому сотрудничеству, симпозиуму по проблемам Мирового океана;, критике апартеида, вопросу о правах человека.

Диапазон интересов Дриса, как видим, весьма широк. Он, кстати, проявил большой интерес к тому, что делается учеными СССР в области изучения средиземноморских проблем, в том числе экономики, политики, культуры, морского права, мира и безопасности в регионе Средиземноморья, и выразил готовность публиковать статьи советских авторов по данной тематике в своем журнале.

На следующий день мы приняли участие в организованном АМИ семинаре «Палестинская проблема и международная законность». Семинар проходил на 21-м этаже нового отеля «Африка», поражавшего своей умопомрачительной роскошью и расположенного на центральном проспекте Хабиба Бургибы (тогда еще не началась кампания переименований, имевшая целью ликвидировать глубоко укоренившийся культ личности свергнутого властителя). Когда мы вошли, выступал носатый старик с седой бородкой и в очках, что-то рассказывавший о борьбе Ирака с англичанами и сионистами. Это был Фадыль Джамали, бывший министром иностранных дел Ирака более 30 лет назад, до иракской революции 1958 г., в период «черного режима» Нури Саида. Я вспомнил, как еще студентом и даже школьником старших классов встречал фамилию Джамали в сообщениях наших газет. И вот теперь я видел живого Джамали, но уже престарелого, с дрожащим голосом и нечетким произношением, давно уже не играющего у себя в стране политической роли и пытающегося теперь, уже в роли историка, взглянуть на те далекие годы глазами ученого. На мой взгляд, это ему не совсем удавалось. Бывший министр, как и многие вынужденные удалиться от дел люди практической складки, никак не мог взглянуть на события 40-летней давности с позиций беспристрастного аналитика. Он просто пересказывал ход событий и не в силах был ответить на вопрос, вынесенный в заголовок его доклада: «Как же это все произошло?» Речь шла о причинах и обстоятельствах возникновения арабо-израильского конфликта.

На семинаре присутствовали как ученые (в том числе арабы, работавшие за рубежом, например профессор Вашингтонского университета Абд аль-Азиз Саид), так и дипломаты. После доклада нашего востоковеда В. И. Киселева, изложившего советскую точку зрения на палестинскую проблему, в дискуссию активно включились профессор Тунисского университета Али Мансур, заместитель генерального секретаря Лиги арабских государств Мухаммед аль-Фарра и один из руководителей ООП Халид аль-Хасан, производивший наиболее внушительное впечатление. Огромного роста и атлетического сложения, с длинными зачесанными назад черными волосами и большими карими глазами, «Абу Саид» (таков боевой псевдоним Халида аль-Хасана) сохранил, несмотря на солидный возраст, металл в голосе, грозный вид и сверлящий собеседника, трудно выносимый пронзительный взгляд. В отличие от других дискутантов, касавшихся второстепенных вопросов, «Абу Саид» стремился обсудить коренные проблемы: о советской политике на Ближнем Востоке, о евреях как этнической общности, о правах арабов Палестины. Из вопросов и выступлений в ходе дискуссии как тунисцев, так и палестинцев выяснилось, при всех различиях высказанных ими точек зрения, следующее: они считают, что СССР после 1947 г. перестал бороться за раздел Палестины в соответствии с решением ООН, что «признание права Израиля на существование является американо-сионистской позицией» (на что В. И. Киселев возразил, что надо исходить из «гуманного и реалистического, мирного и невоенного решения», которое диктуется самой обстановкой на Ближнем Востоке, выход из которой невозможен на путях конфронтации). Один из тунисцев в то же время сказал, что гарантии существования будущей независимой Палестины со стороны СССР недостаточно и что палестинцам надо договариваться с США.

Откровенно говоря, мне интереснее всего было узнать точку зрения «Абу Саида», который выступил несколько раз. В частности, он говорил: «Как быть с принципом непризнания захвата земель силой, если СССР стоит за границы 1967 г., то есть на деле признает израильские захваты после 1948 г.? Вы говорите, что вопрос о компенсации палестинцев и возвращении их на родину никогда с повестки дня не снимался. Но для нас неприемлемо предлагаемое Израилем и Западом возвращение в индивидуальном порядке. СССР полагает, что военное равновесие с Америкой будет означать и равновесие в отношениях Израиля, с арабами».

После окончания дискуссии мы беседовали с «Абу Саидом», как говорится, в кулуарах. Он высказал целый ряд любопытных суждений, которые интересны как точка зрения наиболее умеренного, даже консервативного крыла Палестинского движения сопротивления. По его мнению, евреи представляют собой не народ («шааб»), а общность или общину (по-арабски «умма»), В то же время в США они постепенно образуют нацию, а вот в Израиле пока что живут разрозненными общинами. «В Израиле, — сказал он, — нет единого языка, фольклора и общей культуры. Даже в армии нет единого языка. Советские евреи там подвергаются дискриминации. Там нет единой нации». К нашему удивлению, на вопрос о том, кем же являются арабы, наш собеседник ответил, что они также скорее общность, чем нация, но что есть разные арабские народы, например, в Египте, Тунисе, Палестине.

Справедливости ради надо признать, что интерес к ближневосточной тематике в Тунисе проявляют не только палестинцы. Тунисцы всегда были достаточно политически активны, в том числе на международной арене. И они, конечно, всегда близко к сердцу принимали, как и все арабы, трагедию арабской Палестины. Но с начала 80-х годов, когда Тунис стал и резиденцией Лиги арабских государств, и местопребыванием руководства ООП, чаяния и стремления арабов Ближнего Востока, в первую очередь палестинских, стали особенно близки тунисцам. Естественно, они сквозь призму ближневосточной проблематики стали воспринимать и другие проблемы и события в мире, чего раньше (например, в 1962 г.) не было. Я убедился в этом во время лекции в Советском культурном центре на улице Либертэ 30 ноября 1987 г.

Лекция была посвящена 70-й годовщине Великой Октябрьской революции и ее влиянию на арабские страны. В ней говорилось прежде всего о том, чем явилась революция для нашей страны и какие именно условия она создала для развития освободительных идей и движений в арабском мире, в том числе в Магрибе. Но аудиторию, довольно разнообразную и в возрастном, и в профессиональном отношении (среди примерно 70 слушателей преобладали студенты и преподаватели, было несколько служащих и торговцев), интересовало другое. Для иллюстрации того, что происходило в зале после лекции, я позволю себе процитировать наиболее типичные вопросы и свои краткие ответы на них. Итак:

1) Почему СССР признал Израиль? Ведь евреи — не нация. — В соответствии с принятой в ноябре 1917 г. Декларацией прав народов России мы выступаем за равноправие всех народов, наций, этнических и религиозных общин.

2) Почему Анвар Садат писал в своих мемуарах, что СССР не дал ему оружия, которое он просил, вследствие чего война 1973 г. была арабами проиграна? — Война 1973 г. не была проиграна. Политически арабы ее выиграли. Но затем не сумели этим воспользоваться ввиду отсутствия единства и «челночной дипломатии» США.

3) Каково положение мусульман в СССР? Правда ли, что их угнетают, как пишет западная пресса? Какова связь их положения с войной в Афганистане? — Связи никакой нет. Мусульмане пользуются, как и прочие религиозные группы, всеми правами, избирают свои органы самоуправления, и никто их не угнетает.

4) Могут ли мусульмане СССР участвовать в качестве добровольцев в вооруженной борьбе арабов против сионизма? — Нет. Это дало бы повод Западу обвинить нас во вмешательстве во внутренние дела арабов.

5) Почему СССР не развивает туризма и не посылает туристов в арабские страны? — Мы посылаем туристов в арабские страны, но мало. Наша страна дважды разорялась мировыми войнами, и у нас до сих пор много экономических трудностей.

6) Каковым видится вам будущее советско-арабских отношений? — Мы помогали, помогаем и будем помогать арабам в строительстве независимой жизни.

7) Как у вас осуществляется перестройка в исторической науке? Меняются ли оценки политических деятелей, которых, как вы сами признаете, до начала перестройки оценивали неправильно? — Перестройка осуществляется, но медленнее, чем мы рассчитывали. Об этом идут дискуссии. Оценки меняются, и весьма кардинально.

Конечно, тунисцев волнуют и другие проблемы, помимо ближневосточных (включая афганскую, интерес к которой мне показался все же не столь отчетливо выраженным, как в Марокко и Алжире). И они, в частности, помимо традиционного интереса к Франции и Европейскому сообществу, с которым связаны целым рядом соглашений, а также к вопросам единства всего Магриба (тяга к нему за последнее время усилилась), испытывают неподдельный интерес к СССР, особенно в связи с проблемами перестройки политического режима, экономики и общественной психологии, во многом сходными с теми, что имеются у нас.

В тунисских газетах тогда сообщалось, что госсекретарь Туниса по международному сотрудничеству Ахмед Бен Арфа находился в СССР на 2-й сессии смешанной советско-тунисской комиссии по экономическому, техническому, научному и торговому сотрудничеству. Довольно широко освещалась достигнутая на сессии договоренность об участии советских предприятий в строительстве гидротехнического комплекса и трех плотин в Тунисе, о создании рабочей группы по изучению возможности участия советских специалистов в добыче фосфатов на севере Туниса. Позже я прочитал о том, что Тунис предложил создать смешанную советско-тунисскую компанию морского транспорта с целью улучшения торгового обмена, объем которого значительно возрос в последние годы. Был поставлен вопрос о налаживании в Тунисе сборки советских автомобилей «Нива». Было также подписано соглашение о сотрудничестве в области экономического планирования.

Все сказанное отражает как бы официальную сторону советско-тунисских отношений в конце 1987 г. Но и на неофициальном уровне отношение тунисцев к СССР было достаточно дружественным и искренним.

Сук и медина

Из окна отеля «Дипломат», как будто целиком вырубленного из темного и красного мрамора, на улице Хеди Шакера, видны плоские крыши, желтые стены и выпуклые зеленые решетки, закрывающие окна соседних трех-четырехэтажных домов. Небо не по-тунисски сероватое, но солнышко светит и даже греет, что позволяет и в декабре ходить без пальто, правда — под постоянной угрозой попасть под внезапно начинающийся и столь же внезапно прекращающийся дождь. Однако на перилах многих балконов развешаны ковры, явно с целью просушки.

Вооружившись планом города, иду по улицам. Удивительно, но кажется, что абсолютное большинство названий здесь дано по странам и городам. Здесь есть улицы Абу Даби, Австрии, Александрии, Алжира, Аргентины, Афин, Басры, Бельгии, Бенгази, Бейрута, Бизерты, Бразилии, Булони, Каира, Камеруна, Канады, Карфагена, Кельна и т. д. Всего подобных названий в городе — свыше ста, в том числе улицы Москвы и России. Улицы Кении и Анголы пересекают улицу Иерусалима, а улицу Палестины (одну из самых длинных) — улицы Ирака, Мавритании, Либерии, Кувейта, Ливии, Египта, Индии. С площади Палестины выходишь на улицу Мадагаскара. Но не забывают здесь и великих поэтов, писателей, ученых, политиков. Поэтому есть улицы Абу Аттахии и Имру-ль-Кайса, Ибн Хазма и Ибн Рушда, Ибн Зейдуна и Ибн Халдуна, Бальзака, Бодлера, Лавуазье и Ламартина. Улица Ленина в квартале Баб Бхар проходит параллельно улицам Ганди и Гарибальди, пересекаясь с проспектом Жана Жореса и улицей Кемаля Ататюрка.

Старые крепостные стены отделяют старинный город— медину — от современных кварталов, но сохранились они лишь частично. Зато неплохо, словно законсервировавшись, дожили до наших дней массивные городские ворота — Баб эль-Хадра (Зеленые ворота), Баб Бхар (Морские ворота) или, как их называют европейцы, Порт де Франс («Ворота Франции», иногда именуемые тунисцами по-арабски «Баб Фаранса»), Баб Саадун. Если идти по улице Хеди Шакера к центру, мимо множества лавок, ателье, глухих, без окон, стен невысоких домов неведомого предназначения, то в конце концов упираешься в Баб эльХадра. Это две мощные каменные арки, расположенные под углом друг к другу, с небольшим кубом то ли мавзолея, то ли павильона меж ними. Обе арки — с зубчатым верхом и полустертыми следами былой мозаики. Правая — пониже и попроще. Левая — повыше, с уступами по фасаду и четырехгранной башенкой с конусообразным верхом.

Одно из самых больших удовольствий в Тунисе — попасть в старый город и не спеша походить по местному суку — базару. Собственно, их здесь, как и вообще в арабских городах, много, и они специализированы. Улицы так и называются: Сук аль-Леффа («рынок тканей»), продолжающаяся в Сук ас-Сакаджин («сапожный рынок») и примыкающая к Сук аль-Аттарин («рынку парфюмеров»), Сук аль-Бей («бейский рынок»), Сук ан-Нухас («рынок медников»). Есть также Сук аш-Шавашийя («рынок шеший», т. е. традиционных круглых шапочек), Сук ас-Сараджин («рынок седельников, шорников») и др. Говорят, что вся эта структура сформировалась еще в XIII в., при династии Хафсидов, и с тех пор функционирует без особых изменений.

Справедливости ради надо оговориться, что меди-на тунисской столицы вовсе не представляет собой сплошной сук. В ней есть и жилые районы. Например, во время одной из своих самых долгих прогулок по медине я прошел почти всю длинную улицу Баб альХадра, но встретил по дороге лишь небольшой базарчик сугубо квартального масштаба и одну-две лавочки. Но это — исключение, которое лишь подтверждает правило.

Торговые ряды тунисского сука красочны, пестры, живописны, разнообразны товарами, формами их предложения и рекламы, одеждой и манерой поведения хозяев. Одни вскакивают и суетятся, почуяв потенциального покупателя. Другие (их — большинство) продолжают степенно восседать за прилавком или на стуле у входа в «ханут» (это слово означает и лавку, и магазин, и бюро или своеобразный кабинет торговца, товары которого сбываются рядом или вообще в другом месте). Flo стоит вам проявить интерес к товару и от беглого осмотра перейти к вопросам, прицениванию, выяснению происхождения товара, картина тут же меняется. Притворную сонливость или деланное безразличие с хозяина как рукой снимает. Он начинает показывать, рассказывать, убеждать и с упоением торговаться, будучи убежден, что этот процесс покупателю доставляет не меньше удовольствия, чем ему. По все это вовсе не значит, что, совершив покупку, вы перестаете представлять для торговца какой-либо интерес. Он готов продолжить беседу, может даже предложить вам зеленого чаю с мятой, если в лавке нет других посетителей, а сам хозяин ничем не занят. А уж если вы пришли к нему с кем-либо из его друзей, то он сочтет своим долгом во всем удовлетворить ваше любопытство, ничего при этом не навязывая.

Мы заходим в магазин Мухаммеда Бен Айяда Бен Горбаля в сопровождении его знакомых. Владелец демонстрирует нам в нескольких помещениях свои «традиционные товары» (так они именуются на вывеске и на визитной карточке хозяина магазина) — ковры, бурнусы, старинное оружие. Заметив наш интерес ко всему этому, предлагает посетить расположенный недалеко отсюда музей. По дороге проходим мимо мечети Зитуны, чей 44-метровый квадратный в поперечнике минарет возвышается над городом. Его изображения размножены здесь на многих открытках, иллюстрациях книг и журналов. Мечеть, к сожалению, закрыта. Мы вынуждены идти дальше, ограничившись ее осмотром извне. Построенная в 864 г. зодчим Нусайром, Зитуна с тех пор многократно обновлялась и реставрировалась. Особенно известен ее минарет, во многом напоминающий и по форме, и по расцветке, и по декоративным аркам на зубчатых гранях знаменитые андалусские минареты Рабата, Марракеша и Севильи. Кстати, последним архитектором, перестраивавшим Зитуну и украшавшим ее минарет, был осевший в Тунисе андалусец Сулейман ан-Нигро.

Бен Горбаль приводит нас в другой магазин, к своему другу, а может быть, и родственнику, Мустафе Бен Горбалю. «Нас здесь половина с такой фамилией. Мы все выходцы с острова Джербы», — говорит Мухаммед Бен Горбаль. Мустафа же, оказывается, пять лет учился в Праге и говорит по-чешски, знает отдельные слова по-русски (здесь это редкость, в отличие от Марокко, где мало какой торговец, особенной мелкий, не знает по-русски двух-трех слов). Он ведет достаточно крупномасштабную торговлю, экспортируя за границу ковры, преимущественно кайруанские и ручной работы. Цена их — от 380 до 40–50 тысяч динаров. Среди них есть ковры с типично берберским (геометрическим) узором, возможно, вытканные на Джербе, где еще сохранились берберы. Есть и турецкие ковры, судя по всему, импортные. Наше внимание привлекают также тунисские ковры, но с изображением скарабея (явно египетская традиция!) или растительного орнамента. Прихотливость сочетаний красок (синей, бежевой, коричневой, золотистой, зеленой) невольно заставляет вспомнить об андалусской традиции, легко ассимилировавшей самые разные художественные приемы (вплоть до заимствованных из Сирии, Ирака и Ирана) и отличавшейся прежде всего исключительным многообразием.

Мы осматриваем все три этажа магазина Мустафы Бен Горбаля. Он говорит нам, улыбаясь: «Это бывший Дар аль-Бей». Мы переспрашиваем, ибо трудно поверить в то, что мы в бейском дворце XVIII века, в котором ныне расположена, как принято у нас выражаться, «торговая точка». Осматриваясь, убеждаемся — вот остатки росписей, изразцов, вот черно-белая кладка арок и резьба по дереву, упоминаемая в литературе. Жак Рево в своей двухтомной монографии «Дворцы и жилища Туниса» специально отмечает «декоративную роскошь этих помещений» и упоминает расположившуюся здесь еще в XVII в. турецкую корпорацию мастеров вышивки, которая процветала и дала имя близлежащему суку — Сук ат-Трук («Турецкий рынок»). Позже в этом же здании испанские торговцы промышляли сбытом плиток расписного фаянса для мастеров мозаики.

Бен Горбаль ведет нас на крышу. Отсюда изумительный вид на весь город и минареты его 80 мечетей, прежде всего наиболее знаменитых: Зитуны, Хамуды-паши, Юсуф-бея и марабута XV века Сиди Бен Аруса. «Здесь у бея было место для отдыха, — говорит Бен Горбаль, — или, как мы ее называем, гурфат аннаум («комната сна»). Во второй половине дня солнце уже не палило и здесь гораздо легче дышалось, чем внизу». Мы осматриваем сохранившиеся стены с аркой (но без крыши), низкие перегородки, круглый бассейн, ложе и сиденья. Все это из мрамора, богато декорировано мозаикой с преобладанием голубых, розовых и светло-коричневых тонов. Барельефы из белого стука, звездчатый и цветочный орнамент, асимметрия и некоторый перебор с обилием декора — также чисто андалусская традиция. Когда мы спускаемся вниз, хозяин показывает нам единственный предмет, сохранившийся в доме от бейских времен, — железную кровать, украшенную в изголовье изображением турецкого бунчука (будучи на деле самостоятельны, беи все же формально утверждались султаном в Стамбуле).

Переполненные впечатлениями, мы достигаем наконец цели нашего путешествия — Музея народных ремесел и традиций. Он расположен тоже в старинном дворце Дар Бен Абдаллах, выстроенном в XVIII в. богатым андалусцем Бен Абдаллахом. Им же был основан и музей, ныне стоящий на улице, тоже названной именем Бен Абдаллаха. Прежде всего попадаем в роскошный внутренний дворик — патио. Посредине его — фонтан, по всем четырем сторонам— аркада, над ней — крытая галерея второго этажа. Колонны, арки, стены украшены барельефами, резьбой по гипсу и дереву, узорной кирпичной кладкой, мозаичным декором. В комнатах с тяжелыми резными дверями темного дерева на потолке — украшения из белого гипса. И позолота на коричневом фоне. Среди экспонатов — костюмы из светлой (белой, бежевой, голубой) парчи, а также восковые манекены состоятельного горожанина, солдата, слуги, религиозного деятеля. Тут же комната для чтения с диваном и книжным шкафом, искусно украшенным резьбой и росписью. Нам показывают комнату жениха и комнату невесты, отличия узоров на костюмах маликита и ханифита (последователей разных толков ислама). В следующей комнате — школьный класс с фигурами учителя с палкой и двух учеников. Кроме комнат нам показали также кухню и баню, дабы мы имели полное представление о бытовом укладе зажиточного тунисца прошлого века.

Выйдя из музея, мы вскоре попали на улицу Тре-зор, где стояла мало чем примечательная мечеть. Приглядевшись, я прочитал, что она возведена в XIV в. и называется Ишбили (Севильская). Особый рисунок каменного декора, пожалуй, все же придавал ей некоторую оригинальность, как и идеально квадратная форма четырехгранного минарета. Эта мечеть, как и наличие в тунисской медине улицы Андалусцев (остатка былого квартала Андалусцев), в северной части города — улицы Ишбилийя (Севилья), а у многих обитателей медины фамилий типа Ишбили, Куртуби («кордовец»), Алаканти («из Аликанте»), Малки («из Малаги»), напоминают о том, что когда-то, в XIII в., город был наводнен андалусскими изгнанниками, главным образом из Кордовы и Севильи (они были взяты кастильцами в 1236 и 1248 гг.), которые заняли во главе с ар-Рамими видное положение при династии Хафсидов. Исследователь андалусского наследия в Тунисе С.-М. Збис указывает на то, что до сих пор в одном из кварталов медины (Баб аль-Джазира) сохранилась гробница их марабута Сиди аль-Андалуси, что кладбище Баб аль-Хадра в свое время называлось кладбищем Андалусцев, что именно здесь похоронен воспетый Рене Шатобрианом «последний из Абенсеражей», то есть представитель знаменитого в Гранаде аристократического рода Ибн Саррадж. На самом деле он вовсе не был последним (кстати, в Тунисе есть улица его имени). Збис также отмечает, что такие предместья столицы (ныне с ней слившиеся), как Рас ад-Дарб, Бардо, Ариана, Мануба, аль-Харайрийя, были полностью заселены либо андалусцами в XIII в., либо их собратьями — морисками в XVII в.

Современный тунисский автор Мухсин Бен Амир назвал свою столицу «идеальным местом сбора кочевников моря». Это подлинно арабское сравнение весьма подходит Тунису. Действительно, с момента возникновения здесь первого известного истории поселения примерно три тысячелетия назад сюда непрерывно устремлялись торговые, военные и прочие корабли и эскадры с запада и востока Средиземного моря, и благодаря этому здесь непрерывно наслаивались друг на друга, смешивались и образовывали новое качество разные народы, религии, культуры, обычаи. Но в этом калейдоскопе особое место принадлежит андалусцам.

Как известно, андалусские мавры еще в IX в., до-начала реконкисты, охотно селились в Магрибе. Андалусцы, достигшие более высокой степени экономического и культурного развития, являвшиеся носителями рафинированной городской цивилизации, постоянно оказывали влияние на образованную часть, ифрикийцев, в том числе на правителей и знать, особенно в XI–XII вв. А с XIII в., после воцарения Хафсидов, влияние андалусцев в Тунисе стало преобладающим. Они составили большинство населения столицы, особенно после массового переселения в нее бывших жителей Севильи. Как отмечал великий философ и историк Ибн Халдун, сам происходивший из семьи обосновавшихся в Тунисе андалусских аристократов, в страну из Андалусии постоянно прибывали многочисленные семьи «достойных поэтов, плодовитых писателей, блестящих ученых, знатных князей, смелых воителей». Но немало было и ремесленников, торговцев и умелых земледельцев.

Новая волна андалусских мавров хлынула в Тунис после изгнания из Испании в 1609–1614 гг. мори-сков, то есть мавров, ранее насильно обращенных в христианство и во многом уже усвоивших испанскую культуру, язык, имена. В Тунисе их поселилось около 80 тысяч человек, главных образом в столице, на мысе Бон и в долине реки Меджерды. Иногда мориски целиком заселяли тот или иной поселок или городок, но чаще — особые кварталы («хай аль-андалус»). Названия некоторых населенных пунктов до сих пор напоминают о них, например Галаат Эль-Андлес (Замок андалусцев). Крупнейший историк современного Туниса Хасан Хусни Абд аль-Ваххаб указывает на рост благосостояния и культуры севера страны благодаря притоку андалусцев. Другой тунисский историк и социолог андалусского происхождения, Слиман-Мустафа Збис, отмечает влияние андалусцев на одежду, архитектуру жилищ и меню тунисцев.

На севере Туниса и в наши дни можно встретить местных жителей с фамилиями испанского происхождения— Бальма, Шику, Кристу, Уишка, Карабака, Миришку и т. п. То же самое относится и к названиям некоторых районов или поселков — Бардо, Муркад, Бига. В ряде ремесел вся терминология заимствована из Испании и таковой остается и сейчас. Вплоть до начала прошлого века андалусцы объединялись в особую общину, избиравшую своих шейхов и судей. В документах о земельной собственности особо указывалась принадлежность того или иного владельца к андалусцам.

Огромный вклад андалусцев в экономику и культурное развитие Туниса, да и в этногенез тунисских арабов, позволяет считать современных тунисцев в значительной степени наследниками андалусской цивилизации. Неудивительно поэтому, что именно в Тунисе проявляется наибольший интерес ко всем проблемам, касающимся андалусцев и морисков. В 70-е годы в стране даже существовал специальный Центр испано-андалусских исследований. Изучение этой проблематики, однако, не стоит на месте. За последние годы историки, археологи, лингвисты и социологи, особенно тунисские и испанские, много сделали для изучения специфики архитектуры, быта, обычаев, повседневной жизни тунисских городов и селений, в свое время выстроенных андалусцами, — Арианы, Бизерты, Джедейды, Громбалии, Загвана, Матера, Меджез аль-Баба, Тебурбы, Тестура, Сали-мана, Эль-Алии и др. В одном из этих городов — Загване и обосновался ныне Центр османских и мориско-андалусских исследований (ЦОМАИ), для которого здесь возводится новое здание[4].

Работами многих ученых установлено, что именно османские власти повсюду, особенно в Тунисе и Алжире, оказывали морискам наиболее дружественный прием и во многом содействовали процветанию андалусских общин и поселений в Магрибе. Разумеется, первостепенную роль в этом деле играли военно-стратегические и политические соображения: многие мориски были хорошо знакомы с военной (и военно-морской) техникой и организацией Испании, хорошо знали морское побережье этой страны, ее язык и обычаи. Но благосклонность османов и вообще правящего класса Туниса османской эпохи (в основном нетурецкого по этническому составу) определялась не только наличием среди морисков идеальных разведчиков, опытных моряков (иногда даже плававших в Америку) и военных специалистов. Значительную роль в истории Туниса, как и всего Магриба, сыграли мориско-андалусские традиции градостроительства, садоводства, ремесел, литературы, музыки и т. п. Вклад андалусцев и морисков в самобытную и многоцветную культуру народов Магриба полностью еще не оценен. Изучение этого вклада и его соотношения с другими системообразующими элементами упомянутой культуры, в частности с османским, также является одной из задач востоковедов (арабистов и туркологов) разных стран. Прежде всего этим, конечно, должны активно заниматься ученые стран Магриба.

В Тунисе вопросы истории мавров Андалусии, морисков Испании и их миграций в Магриб разрабатываются уже давно. Хорошие традиции этого направления были заложены Хасаном Хусни Абд аль-Вах-хабом (1884–1970), который сам гордился своей принадлежностью к андалусской аристократии. Среди последующих поколений исследователей андалусско-тунисских связей следует выделить археолога Слимана-Мустафу Збиса, этнографа и искусствоведа Фатхию Схири, географа Мухаммеда аль-Ауни, историка Мухаммеда аль-Хабиба аль-Хилу.

Из современных тунисских историков больше всех сделал для изучения и проблем морисков и османской эпохи Абд аль-Джалиль Темими, профессор факультета гуманитарных и социальных наук Тунисского университета, директор Высшего института документации и главный редактор «Магрибинского исторического журнала», издаваемого с 1974 г. на арабском, а затем также на английском и французском языках. Не случайно он одновременно является президентом Международного комитета по изучению морисков и директором ЦОМАИ. По его инициативе создается специализированная библиотека при ЦОМАИ, рассчитанная на 100 тысяч томов. Основой для нее служат 8 тысяч томов, предоставленные лично самим Темими.

Мне удалось встретиться с этим энтузиастом. Темими в то время был занят подготовкой очередного международного симпозиума по проблемам андалусцев и морисков. Ранее нам доводилось встречаться в Алжире в ноябре 1984 г. Диапазон его научных интересов чрезвычайно широк — источниковедение, филология, культурология, экономическая и политическая история. Причем интересует его не только история морисков, но и их духовно-религиозная жизнь. Разрабатывал он и такую редкую тему, как положение африканского меньшинства в Тунисе в османскую эпоху. Выглядел Темими усталым, но держался бодро, шутил и был рад, что о деятельности его центра известно в СССР. «На наш последний симпозиум, — говорил он, — прибыло около 100 историков из арабских стран, Турции, Франции, США, Великобритании, Италии, Испании, ФРГ и Канады. Вот только советских ученых еще не было ни разу. Мы бы хотели установить с Институтом востоковедения в СССР прямые научные контакты. Надеюсь, что советские арабисты и туркологи смогут в ближайшем будущем работать в создаваемой с таким трудом библиотеке нашего центра и для начала примут участие в созываемых нами конгрессах и симпозиумах»[5].

Получив у Темими информацию о прошедших под эгидой его центра симпозиумах, я поинтересовался также литературой в книжных магазинах Туниса. К сожалению, урожай был невелик. Как мне сказали друзья, теперь в Тунисе «легче отыскать ателье по авторемонту, нежели хороший книжный магазин». Это было действительно так. Судя по всему, рост количества частных автомобилей автоматически вел к росту сферы автосервиса, а вот спрос на книги явно падал. Во всяком случае, в 1962 году в центре города — на проспектах Бургибы, Франции, Парижа и Карфагена — и магазинов книжных было больше, и выглядели они богаче, и выбор в них был получше. Ныне преобладают учебники, детская литература, детективы, французская популярно-образовательная серия «Что я знаю?». Но даже на этом скудном фоне почти в каждом магазине можно было найти что-нибудь об Андалусии и андалусцах. В одном я нашел огромную арабскую монографию «Мечеть Кордовы», в другом — книгу о знаменитом севильском эмире и поэте Муатамиде Ибн Аббаде (хотя продавец сказал мне: «Об Андалусии у нас ничего нет»), в третьем — небольшое издание о судьях Андалусии. Последнее, впрочем, совершенно терялось среди обилия религиозной литературы с молитвами, наставлениями для детей, комментариями к Корану. При этом хоть магазин и был расположен в медине, но принадлежал он Тунисскому обществу электричества и радио, продавцы между собой говорили по-французски (а это признак определенного «осовременивания», отхода от традиционного образа жизни медины) и торговали прежде всего словарями, букварями и учебниками.

Говоря о последнем магазине, стоит вспомнить, что он находился на улице аль-Джазира, как бы на границе между мединой и современным городом, буквально в двух шагах от центрального проспекта Франции. Он, устремившись к морю, продолжается главной улицей города — проспектом Хабиба Бургибы (тогда еще так называвшегося). Здесь совсем другая жизнь: нескромные афиши, крикливые, на западный манер, рекламы, обилие автомашин новейших марок (главным образом из Франции и ФРГ, но есть также из Японии и США). Вечерами именно на этих двух проспектах как бы концентрируется вся мощь тунисской электроэнергии, выплескивающаяся в иллюминации, щедро оформляющей контуры банков, ресторанов, отелей и кинотеатров, в которых преимущественно идут американские, но, пожалуй, наибольшим успехом все же пользуются французские и итальянские фильмы.

Вообще при наличии сильного влияния традиций в Тунисе в почете все современное — техника, музыка, архитектура. Достаточно взглянуть на отели «Дипломат» и «Африка», а также на отель «Дю Лак» («Озерный»), который издали привлекает внимание своей необычной формой гигантской перевернутой многоступенчатой трапеции.

Весьма активна и современная наука, стремящаяся не отгораживаться от мира и быть на уровне международных требований. Я убедился в этом при посещении Центра экономических и социальных исследований (ЦЭСИ) при университете Туниса.

Основанный в 1962 г. «для содействия работам в области планирования и рационализации экономики и тунисского общества», как сказано в его рекламном проспекте, ЦЭСИ, расположенный на улице Испании в центре города, фактически превратился за последние 20 лет в самостоятельный научный институт комплексного характера с развитыми международными связями. В принятом в 1972 г. специальном статусе центра был определен многоплановый характер его исследований не только в области экономики и социальной сферы, но также в области истории и культуры. Причем программы этих исследований составляются с учетом предложений различных секций ЦЭСИ, министерства национального просвещения и других министерств и ведомств.

Центр принимает в качестве стажеров студентов, аспирантов и преподавателей университета и других высших учебных заведений с целью подготовки кадров высшей квалификации или содействия их специализации в определенной сфере исследования. ЦЭСИ имеет приоритет при участии в выполнении различных научно-исследовательских программ, находящихся в сфере его компетенции и касающихся «различных секторов национальной! жизни». С этой целью центр уполномочен, как нам сказали, «заключать контракты с заинтересованными организациями и получать вознаграждение в соответствии с предоставленными услугами».

ЦЭСИ официально функционирует в рамках Тунисского университета, но признается государственным учреждением научного и культурного характера, обладающим административной и финансовой автономией». Он непосредственно подчиняется министерству высшего образования и научных исследований Туниса. Во главе ЦЭСИ стоит директор, которому помогают совет и постоянный научный комитет центра. Научный комитет из девяти человек избирается персоналом центра. В него входят по праву директор и замещающий его главный администратор — генеральный секретарь. В совет центра из четырнадцати человек практически входят все члены научного комитета, а также представители внешних организаций (Национальной школы статистики, факультетов права, теологии, литературы).

Постоянно в центре работают, по данным его главного администратора генерального секретаря Мухаммеда Руза, 45–50 исследователей. Но к ним ежегодно подключается определенное количество стажеров, в том числе иностранных. В частности, по словам М. Руза, «ежегодно у нас подготавливают докторские диссертации четыре-пять американцев». Однако-центр стремится расширить свои международные связи. В частности, он поддерживает весьма оживленный обмен с Институтом Африки Академии наук СССР (директор ЦЭСИ посетил этот институт в июне 1986 г.) и в марте 1987 г. организовал вместе с ним первый тунисско-советский «круглый стол» по теме «Личность в арабских странах: между традиционностью и современностью». ЦЭСИ, по словам Руза, готов установить столь же продуктивный обмен с Институтом востоковедения АН СССР. Для центра последнее обстоятельство имеет немаловажное значение еще и ввиду расширения круга научной проблематики, над которой он работает. Если до недавнего времени он имел девять секций (демографии, географии, истории, права и политологии, психологии, социологии, лингвистики, литературы, педагогики), то в настоящее время создается еще и секция изучения религиозных вопросов. О внимании к этим вопросам, обострившимся в Тунисе за последние годы, и о стремлении решать их на научной основе свидетельствует также введение директора ЦЭСИ профессора Абд аль-Ваххаба Бухдибы в Высший совет по религиозным делам при президенте республики. Государство при решении очень сложной проблемы мусульманского фундаментализма показало тем самым свою заинтересованность в научной обоснованности своей политики.

«Когда я был в Советском Союзе, — сказал доктор Мухаммед Руз, — я посетил Ташкент, Бухару и Самарканд, беседовал с духовными лицами и верующими, которых в мечетях было очень много. У меня сложилось впечатление, что мусульмане в СССР пользуются полной свободой. А какие интересные и ценные арабские рукописи хранятся в Институтах востоковедения Ленинграда и Ташкента, в хранилищах Москвы и Самарканда, во многих мечетях! Нам надо-развивать контакты более интенсивно, чем это делалось до сих пор. Мы всегда готовы принять у себя ваших исследователей в качестве стажеров и в качестве делегатов созываемых нами ежегодных конгрессов. семинаров и встреч за круглым столом».

Действительно, каждый год центр, располагающий весьма немногочисленными кадрами, организует много международных встреч и конференций разного уровня. Достаточно перечислить лишь те, которые имели место за последние десять лет: два конгресса по истории и цивилизации стран Магриба; три «исламо-христианских» конференции; две встречи по документации в социальных науках; две встречи на тему «Прикладная лингвистика в арабском языкознании»; три тунисско-испанских и один тунисско-египетский семинар; конгресс по индустриализации Магриба; 16 симпозиумов на различные темы культуры, философии, экономики и демографии. Кроме того, созывались 3-й международный коллоквиум по лингвистике, германо-тунисский коллоквиум «Тунис — место диалога политических и социокультурных ценностей» и семинары о политике арабских стран в области общественных наук, об исламском факторе, о дифференцированной психологии полов, о роли школьного учебника в системе просвещения, о международных миграциях тунисских трудящихся. Иными словами, относительно небольшой по количеству сотрудников центр сумел организовать за 10 лет 35 международных встреч!

При этом ЦЭСИ вовсе не является каким-то специальным ведомством по организации международных мероприятий. Его технический персонал, включая шоферов, машинисток и секретарей при дирекции, составляет 23 человека. Правда, еще 15 человек заняты изданием документов центра, отвечают за публикацию, тиражирование и распространение трудов исследователей ЦЭСИ, ежеквартального журнала центра «Ревю тюнизьенн де сьянс сосиаль» (издается с 1964 г.), а также за функционирование специализированной библиотеки, насчитывающей 30 тысяч томов, главным образом по различным проблемам Магриба и развивающегося мира.

ЦЭСИ занимается в первую очередь современными проблемами, хотя он издал немало трудов крупных историков, таких, как Мустафа Крайем, и социологов, например, таких, как Абд аль-Кадир Згаль и Лилия Бен Салем. По поводу изучения истории и культуры андалусцев и морисков Мухаммед Руз сказал: «У нас в центре этими вопросами не занимаются. Нас интересуют большие проблемы новейшего времени. Что же касается морисков, то думаю, что никто не может лучше о них рассказать, чем профессор Темими, мой близкий друг. Он очень много знает, тем более что долгое время был директором Института документации. Центр по изучению морисков, который строится в Загване, создан прежде всего его усилиями. Если у вас кто-нибудь, особенно в Ленинграде» как я слышал, интересуется андалусцами, то обращаться надо к Темими».

Революция в эмиграции

Особенностью Туниса 80-х годов стало присутствие в стране палестинцев. Здесь нет вооруженных отрядов Палестинского движения сопротивления, дислоцированных в других арабских странах. Но здесь его официальная штаб-квартира, некоторые службы и организации. Здесь же обычно находятся многие члены исполкома ООП. Все это неожиданно осложнило положение Туниса, который с тех пор стал подвергаться ударам Израиля, пытавшегося обезглавить ООП.

Нам (В. И. Киселеву и автору этих строк) довелось видеться в Тунисе со многими руководителями и активистами палестинского движения. Наши встречи проходили накануне начала знаменитой интифады — политического восстания палестинцев на оккупированных территориях — в декабре 1987 г. Уже тогда в Тунис поступали сведения о зревшем недовольстве на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, об активизации арабского населения в самом Израиле, о военных столкновениях бойцов сопротивления с израильскими войсками[6].

Одним из первых нас принял Сулейман ан-Паджаб, член Политбюро ЦК Палестинской коммунистической партии, избранный на незадолго до этого состоявшемся в Алжире заседании Палестинского национального совета в состав исполкома ООП. Это был весело улыбающийся смуглый человек, совершенно седой, хотя ему не было и 50 лет. В исполкоме ООП он ведал социальными вопросами, главными из которых сам он считал обеспечение семей партизан, прежде всего — погибших или захваченных в плен, проблемы трудоустройства и охраны здоровья, в том числе — потерявших боеспособность и ставших инвалидами в продолжающейся 40 лет вооруженной борьбе с Израилем.

«Палестинцы ведут борьбу и на оккупированных территориях, где 67 процентов из них составляют экономически активное население, и в самом Израиле, где экономически активны 85 процентов, — говорил ан-Наджаб. — Этой борьбой затронуты все классы, ибо, по сути дела, родины и имущества лишены и рабочие, и крестьяне, и интеллигенты, и буржуазия, и феодалы. Конечно, оккупанты пытаются расколоть палестинцев, привлечь кое-кого на свою сторону, а если это не удается, то запугать, засадить в тюрьму. Ныне немало наших борцов находятся в тюрьмах и в Израиле, и на оккупированных территориях, и, к сожалению, в некоторых арабских странах. Но сопротивление не прекращается. Забастовки и демонстрации чередуются с митингами и выступлениями в прессе. Вооруженные акции ныне редки. Когда госсекретарь США Шульц посетил оккупированные территории, он был встречен демонстрациями протеста и бойкотом даже со стороны некоторых прозападно настроенных палестинцев. Естественно, израильские лидеры боятся, что палестинцы многое смогут изменить, если объединятся с прогрессивными силами в самом Израиле. К тому же палестинцев сейчас только на оккупированных территориях 1 миллион 400 тысяч человек, а в Израиле — около семисот тысяч. Но это не «демографическая бомба», как пишет реакционная израильская и западная пресса. Это — подлинно демократическая сила!»

Наш собеседник говорил об арабской встрече в верхах в Аммане, происшедшей незадолго до того, о спорах между арабами по поводу необходимости провозглашения независимого Палестинского государства (оно все же было провозглашено ровно через год в Алжире), о позициях разных арабских стран: «На оккупированных территориях есть, хотя и слабое, влияние Иордании и нефтедобывающих государств Персидского залива. Но это касается прежде всего зажиточных семей. Основная масса идет за Организацией освобождения Палестины. Ранее было сильным воздействие стран Залива, ибо оттуда работавшие там палестинцы присылали деньги своим родным. Ныне положение изменилось: во-первых, страны Залива потеряли свое значение после начала ирано-иракской войны, во-вторых, они выслали многих приезжих, ибо те после начала войны остались без работы».

В заключение Сулейман ан-Наджаб сказал о том, что наступило время активизации дипломатических усилий, в связи с чем возможность созыва международной конференции по Ближнему Востоку перестает быть только теоретической. Поэтому все большее значение приобретает «справедливая, честная и дальновидная позиция СССР» по ближневосточному конфликту.

Следующая встреча состоялась с Ясиром Абд Раббу, членом исполкома ООП, ответственным за информацию. Разговаривая с ним, мы убедились, сколь разнообразны палестинцы и по внешности, и по манере держаться. Наш собеседник — светлый шатен совершенно неарабского вида, с большими серо-голубыми глазами. «Наверное, я — потомок крестоносцев». Эти слова он произносит, усмехаясь. Все остальное время Абд Раббу очень серьезен и, говоря о политической обстановке, как бы старается теоретически обосновать ту или иную мысль. В исполкоме ООП он представляет Демократический фронт освобождения Палестины (ДФОП), который официально стоит на позициях марксизма и считается наиболее левой из палестинских организаций (за исключением компартии, конечно). ДФОП упрекали одно время в лево-экстремизме. Но именно он первым в рядах ООП выступил за диалог с прогрессивными силами Израиля.

Основное в рассказе Ясира Абд Раббу — анализ межарабских связей и отношений в свете решений, принятых в Аммане. Ситуация, по словам нашего собеседника, весьма непроста. В арабском мире есть консервативный блок, который не хотел бы каких-либо перемен. «А кто ему противоречит? То, что говорят отдельные радикалы, имеет мало значения. Нам нужна Сирия, и мы ей нужны. Иначе не будет ближневосточного урегулирования. Однако добиться этого сближения очень трудно».

Абд Раббу считает, что от единства действий и позиций всех арабских стран во многом будет зависеть решение ближневосточного конфликта и его сердцевины — палестинской проблемы. Но для этого надо добиваться урегулирования всех конфликтов, раздирающих арабский и мусульманский мир: западносахарского, чадского, ирано-иракского. Но главный — это, конечно, арабо-израильский конфликт. Его решение, однако, обусловлено единением арабов, их освобождением от прочих конфликтов, отвлекающих от главного и мешающих его решению. Естественно, общее развитие международной обстановки, усиление единства взглядов афро-азиатских стран по палестинскому вопросу и ряд других факторов, включая эволюцию внутри самого Израиля, также скажутся, может быть, решающим образом.

Мы посетили также организованную Союзом палестинских женщин выставку детского рисунка, на которой были представлены прежде всего работы палестинских детей в возрасте от 4 до 16 лет, а также детей из СССР и ГДР. Рисунки были выполнены карандашом, тушью, красками, вышиты нитками, выложены наклеенными кусочками цветной бумаги. Преобладали сцены бомбежек, военных действий, изображения знаменитых мечетей Омара и аль-Акса, а также Иерусалима. Над одним из изображений Иерусалима начертана надпись: «Завоевал его халиф Омар, освободил Салах ад-Дин. А кто теперь?» Надпись на другом рисунке: «До возвращения в Палестину!»

Среди посетителей толпилось много детей, в том числе авторов выставленных рисунков. Все они были одеты в одинаковые костюмы коричневых и желтых цветов и белые рубашки в черную клетку. Такой расцветки обычно бывают головные уборы и шарфы палестинских фидаев (партизан). В основном это были дети шахидов, то есть павших борцов. Они сами себя называют «абна ас-самуд» («сыновья стойкости»).

У нас были встречи с палестинцами разного возраста и общественного положения. Некоторые из них уже давно осели в Тунисе, получили здесь образование. Другие чувствовали себя здесь гостями. Но всем им был присущ палестинский патриотизм, как уверяли меня — даже жившим уже не одно поколение в США. В доказательство нам показали фильм художника и кинорежиссера Кемаля Баллаты об американце палестинского происхождения, которого израильтяне не пустили в родной Иерусалим. Обычным также является в компании палестинцев чтение стихов Махмуда Дервиша (ныне он — член исполкома ООП), просмотр видеокассет с записью выступлений палестинских танцевальных ансамблей на фоне иерусалимской мечети Аль-Акса.

Палестинская трагедия остро переживается всем арабским миром. Поэтому значительное внимание ей уделяет Лига арабских государств, при которой существует с 1954 г. специальное управление палестинских дел.

Мы встретились с вице-директором управления Набилей Нимр, сестрой видного руководителя ООП Фарука Каддуми. «Управление занимается всеми проблемами палестинцев, — сказала Набиля Нимр. — Мы, в частности, ведем учет разрушения домов на оккупированных территориях, занимаемся положением палестинцев в разных арабских и других странах мира. Наш совет по вопросам воспитания занимается палестинскими университетами на оккупированных территориях и в Иордании. Например, у нас налажена связь с университетом в Бир-Зейте. За связь с нами многие там преследуются и арестовываются. Мы поддерживаем связи с официальными и неофициальными организациями, а также со специалистами по Палестине в США, Англии, Франции и других странах. Каждые полмесяца издаем специальные публикации на арабском языке, а в США и некоторых других странах — на английском. Лига издает журнал «Шуун арабийя», в котором иногда публикуются материалы о палестинцах, но редко».

Из дальнейшей беседы мы узнали, что у Лиги есть прямые связи со всеми столицами Европы, кроме социалистических стран. С Москвой связь поддерживается в основном через Общество советско-арабской дружбы. «Связи с учеными тоже могут помочь нашему делу», — сказала Набиля Нимр, показав нам книгу об израильских поселениях на оккупированных территориях, которая составлена на основе выступлений американских, арабских и других ученых на семинаре в Вашингтоне.

Вообще обостренное восприятие палестинцами всего, что связано с их культурой и национальной самобытностью, вовсе не мешает им широко смотреть на вещи и, в частности, чувствовать свою связь с другими арабами и вообще народами Средиземноморья. Как-то я услышал по радио арабскую песню, по мелодии очень напоминавшую испанскую. «Это, — сказал мне знакомый палестинский журналист, — андалусский мувашшах из района Халеба». Я знал, что мувашшах — это особый поэтический жанр, привнесенный маврами из Андалусии в страны Магриба, в том числе и в музыкальный фольклор. Но причем здесь Халеб в Сирии? «А притом, что андалусцы расселились после реконкисты не только в Магрибе. Часть их попала в Египет, Сирию и Палестину. У нас в Палестине были целые деревни, заселенные ими. Они, правда, давно смешались с палестинцами, но традиции в поэзии сохранили», сказали мне.

Встреча с известным руководителем самой крупной палестинской организации «Фатх» Абу Айядом проходила тотчас после его возвращения из Кувейта и была в основном посвящена негативному воздействию на перспективы ближневосточного урегулирования тогда еще продолжавшегося ирано-иракского конфликта. «В Кувейте закрылись более 400 компаний, — рассказывал нам Абу Айяд. — 50 тыс. рабочих, в основном палестинцы, потеряли работу. Всего в Кувейте 400 тыс. палестинцев, но с 1983 г. 52 тыс. чел. из них выехали. Пострадали палестинцы и в Саудовской Аравии, где закрылись 200 компаний, уволившие 85 тыс. рабочих и служащих, среди которых немало наших соотечественников. И при всем при этом арабские страны Залива помогают Ираку: Кувейт дал ему 27 млрд, долларов, а Саудовская Аравия — более 40 млрд. Кувейт вынужден также закупать оружие на крупные суммы, но остается уязвим».

Абу Айяд подчеркнул, что одним из результатов ирано-иракской войны явилось забвение палестинской проблемы, о которой в арабских странах Залива не хотят говорить как о первоочередной. Внутренний конфликт в Ливане с этой точки зрения также играет отрицательную роль. Так же как и Абд Раббу, Абу Айяд подчеркивал необходимость улучшения отношений между арабскими странами, ибо только все вместе они представляют собой грозную силу и способны помочь палестинцам[7].

Около 40–50 человек присутствовало на семинаре «Октябрь и палестинская революция», который проходил под председательством Абу Низара, члена Революционного совета организации «Фатх» и генерального секретаря Ассоциации обществ дружбы Палестины с зарубежными народами. В семинаре приняли участие члены исполкома ООП Абу Мазин (ответственный за отношения с партиями и организациями) и Абдаллах Хаурапи (ответственный за вопросы культуры), главный редактор журнала «Садака» («Дружба») — органа Ассоциации обществ дружбы — Мухаммед Исмаил, В. И. Киселев и автор этих строк.

В ходе дискуссии поднимались проблемы, характер которых ясно показывал, что именно в первую очередь интересовало собравшихся, представлявших наиболее подготовленные и политически опытные кадры палестинского движения. Вот лишь некоторые из задававшихся нам вопросов:

1) Не выиграет ли внешняя политика СССР от уточнения отношения СССР к ирано-иракской войне?

2) Знают ли советские люди, что их уход из Афганистана еще больше поднимет авторитет СССР среди арабов?

3) Почему СССР не активизирует отношения с Тунисом, особенно после ухода Бургибы? Ведь теперь все арабские страны больше нуждаются и в экономической, и в военной, и в политической помощи СССР.

Могут спросить, стоит ли сегодня вспоминать об этих вопросах. Ведь война Ирана с Ираком кончилась в 1988 г., а из Афганистана СССР войска вывел в 1989 г. Думаю, однако, что об этих вопросах не стоит забывать. Это то, что волнует (и очевидно, долго еще будет волновать) не только палестинцев, но и других арабов, в том числе тунисцев, не говоря уже о европейцах.

Весьма интересен был и «круглый стол» в редакции журнала «Ас-Садака», посвященный той же теме. Его вел Мухаммед Исмаил. Палестинские участники «круглого стола», как и предыдущего семинара, интересовались, разумеется, не только проблемами воздействия Октябрьской революции на освободительное движение арабов.

Поднимались проблемы «переселенческого колониализма» в Палестине 20—40-х гг., современных 13 «малых империализмов» в афро-азиатском мире, законных национальных прав арабов Палестины, не желающих быть «народом беженцев». Была также проанализирована связь бедствий, постигших арабов-палестинцев, с неверно построенными отношениями между национально-освободительным движением арабов и международным коммунистическим движением начиная еще с 20-х годов.

Наиболее сильным впечатлением от знакомства с палестинскими руководителями в Тунисе явилась встреча с председателем исполкома ООП Ясиром Арафатом или, как называют его в рядах палестинского движения, «Абу Аммаром». Больше всего впечатляли простота и естественность, присущие его манере держаться, отсутствие какой-либо позы у этого человека, облик которого известен всему миру, а имя уже 20 лет не сходит с передовых полос газет самых разных стран. Он вежлив, предупредителен, обладает быстрой реакцией, очень легко двигается, а его долгий и проницательный взгляд чувствуешь, даже когда не смотришь ему в глаза. Одет он был не так, как обычно изображается на фотографиях или в кинохронике, а в военную форму и меховую шапку.

Тогда только что закончилась очередная встреча министра иностранных дел СССР и госсекретаря США, способствовавшая продвижению великих держав к миру и безопасности на нашей планете. «Сведения о соглашении между Шеварднадзе и Шульцем, — сказал Арафат, — вдохновляют всех сторонников мира. Ведь сейчас судьба человечества может быть поставлена под вопрос в результате ошибки компьютера. Мы высоко ценим мудрую дальновидность Горбачева, который первым начал добиваться политического решения этой проблемы. Конечно, после этого откроются новые перспективы и для решения региональных конфликтов».

В ходе разговора «Абу Аммар» свободно, как и многие другие палестинцы, с которыми мне приходилось разговаривать, переходил с арабского языка на английский, если видел, что собеседник затрудняется выразить свою мысль. Было очень интересно слышать от него довольно объективные оценки позиций тех арабских стран, которые тогда скорее мешали ООП, нежели помогали ей. Так же точно, умно и доброжелательно характеризовал он тех, кто был известен своей оппозицией ему в рядах палестинского движения. Очень убедителен был его рассказ об арабском совещании в верхах в Аммане и сессии исполкома ООП в Багдаде, которая преследовала целью начать процесс сплочения вокруг исполкома различных фракций и отрядов ООП, оказавшихся разъединенными после эвакуации штаб-квартиры ООП из Ливана в 1982 г.

Арафат вспоминал свои поездки в Москву и говорил о предстоящей (она состоялась через пять месяцев, в апреле 1988 г.). Проявлял он и довольно тонкое понимание ситуации, сложившейся тогда в арабском мире: «Египет хочет восстановить отношения со всеми, но не спешит возвращаться в Лигу арабских государств, так как тогда надо будет ему отказаться от Кэмп-Дэвида. А мы хотим, чтобы арабы могли бы выступать единым фронтом и чтобы никто не мог бы узурпировать наши права».

Знакомство с палестинскими лидерами в Тунисе было для нас очень важно. Оно способствовало пониманию не только Туниса, но и всего арабского мира. Более того, Тунис с его демократическими традициями и достаточно взвешенной, объективной позицией в палестинском вопросе оказался для штаб-квартиры ООП довольно удачным местом расположения. Мне доводилось слышать от палестинцев самого различного звания и положения единодушные признания: «Тунис — наилучшая страна для палестинцев. Здесь не стремятся нас контролировать, в чем-то ограничивать. Тунисцы полностью воздерживаются от какого-либо вмешательства в наши внутренние дела».

Новый и старый Сахель

Дорога ведет на юг страны. Мы мчимся по отличному шоссе, то ныряя в зеленый коридор садов и пальм, то вырываясь на открытый простор с великолепным дальним обзором, вырастающими вдоль дороги холмами, поселками и синевой моря на горизонте слева. Рельеф местности в основном равнинный. Когда дорога приближается к побережью, видны мелкие лагуны, островки, заболоченные низины. Обрывов и скал, как в Марокко и Алжире, почти нет.

Мы едем по древней земле Ифрикийи, многострадальней, много знающей, много помнящей. На этой земле—18 тысяч исторических памятников разных эпох, многие из которых прошли по Ифрикийе как тяжелый бульдозер. В селениях, в которых мы останавливаемся, жители отличаются меньшим разнообразием типов внешности, нежели в Марокко и Алжире. Как правило, тунисцы в массе — невысокого или среднего роста, более смуглы и более однозначно «арабы» по чертам лица, нежели прочие магрибинцы. Но встречаются и среди них ярко выраженные блондины европейского вида, темнокожие африканцы или типичные «средиземноморцы», то есть люди, сочетающие европейские и «восточные» черты.

Тунис — «самая арабская» из стран Магриба. Еще в XV в. практически перестали существовать сколько-нибудь значительные группы говоривших по-латыни (в городах) и по-берберски (в селах). Сейчас по-берберски говорят лишь некоторые жители острова Джерба, а также ряда оазисов на юге страны, в общей сложности — чуть более одного процента населения. Массовый выезд французов и итальянцев, а также евреев в 1956–1961 гг. как бы «снял» проблему неарабского населения: к 1984 г. на 6966 тысяч человек, проживавших в Тунисе, приходилось менее 138 тысяч иностранцев, большинство которых составляли алжирцы, ливийцы, марокканцы, ливанцы, палестинцы, а среди прочих доминировали французы и итальянцы, меньше было турок и мальтийцев (возможно, ныне их больше, так как в 1987 г. в Тунисе проживало уже 7950 тысяч человек). Нет сомнений в том, что эти национальные группы ранее были более значительны по своему влиянию, особенно мальтийцы, близкие тунисцам по языку и по типу внешности, имевшие еще недавно в Тунисе свою ассоциацию.

Этническая однородность тунисских арабов — результат длительного исторического развития. Среди них немало потомков практически всех средиземноморских народов. В эпоху османского господства в Тунисе также осело немало пленных европейцев (испанцев, итальянцев, французов, австрийцев), принявших ислам и составивших особую прослойку «мевлед-руми» («урожденных христиан»). В то же время среди мамлюков (рабов-гвардейцев) и янычар, присылавшихся в Тунис из Стамбула и Каира, чаще встречались не столько турки, сколько отуреченные уроженцы Греции, Албании, Сербии, Македонии. Известно, что, например, правившая Тунисом свыше 250 лет бейская династия Хусейнидов была греческого происхождения. Кроме того, незначительная численность берберов не означает отсутствия их потомков среди тунисских арабов в нынешнем Тунисе. По некоторым данным, примерно 2/3 тунисцев являются потомками берберов, принявших в разное время язык и культуру арабов.

Разумеется, все эти обстоятельства обусловили отличие тунисских арабов от арабов соседних стран. Восток Магриба, на базе которого сформировался исторически Тунис, был ранее других завоеван арабами. Они назвали его Ифрикийей, то есть Африкой, каковая для них долгое время сводилась лишь к этой относительно небольшой территории. Но здесь преобладали равнины, степи, оазисы и пустыни, привычные для бедуинов. Поэтому арабы освоили эту часть Магриба раньше и лучше других. И поэтому же впоследствии они именно в Пфрикийе сумели быстрее и полнее усвоить, перемолоть или нейтрализовать все инородные влияния, начиная с берберов и кончая европейцами, появлявшимися здесь то в виде византийцев в VII–VIII вв., то норманнов IX–XII вв., то французских и итальянских крестоносцев XIII в., то генуэзских и сицилийских корсаров, а также мальтийских рыцарей последующих веков, не говоря уже об испанцах XVI в. и «мевлед-руми» османской эпохи.

Ифрикийя тем не менее долго оставалась для арабов и других мусульман Ближнего Востока чем-то необычным, колдовским. Достаточно вспомнить злого волшебника-магрибинца из сказки «Аладдин и волшебная лампа», который, рассердившись, «ушел в свою страну Ифрикийю». Думается, что неважной репутации Ифрикийи в глазах мусульманского Востока содействовали непрерывные мятежи берберов, сохранявших достаточно долго свою самобытность, свой язык и даже свои верования, ибо берберы нередко либо отрекались от ислама, либо становились приверженцами какой-то его неортодоксальной, попросту говоря, еретической формы — хариджизма, шиизма, учения Альмохадов. Кроме того, богатый и древний фольклор берберов, насыщенный преданиями о магах, колдунах и волшебниках, о сотворенных ими чудесах, также внес свою лепту в представления благочестивых мусульман о берберах, которых кое-кто и сейчас и Магрибе без всяких на то оснований считает не очень твердыми в вере. Кстати, официальными улемами — богословами вера в марабутов, в присущую им «барака» (ниспосланную Аллахом благодать) также считается отступлением от ислама. Не является ли это отголоском былых претензий первых арабов-мусульман к берберам, оказавшим им сопротивление? Тем более что первые марабуты, как известно, появились в берберской среде.

Чем же примечательна сегодня Ифрикийя? Пожалуй, особой степенностью, уравновешенностью, умеренностью, каковые несвойственны прочим частям Магриба. Это и неудивительно. На просторах Алжира и Марокко, тем более в неприступных горах или бескрайних песках пустынь, было проще скрыться от преследования, найти себе укромное местечко, отсидеться, отбиться и тем самым сохранить самобытность. Не случайно до сих пор берберы в Алжире и Марокко достаточно многочисленны. Да и войны, там происходившие, были более длительны и кровопролитны. Но на сравнительно небольшой территории Туниса, примерно втрое меньшей, чем у Марокко, и в. 14 раз меньшей, чем у Алжира, почти лишенной горных хребтов и труднодоступных пустынных районов, уйти от судьбы было невозможно. Поэтому захваты, истребления населения или его подчинение и ассимиляция здесь всегда были тотальными. Как представляется, это и должно было выработать еще у жителей Ифрикийи мудрость, терпимость, терпение и готовность к компромиссу. В немалой степени тому же должна была содействовать и своего рода «андалусизация» Туниса, о которой ранее уже говорилось. Носители более высокой цивилизации, воплощавшие в себе единство всех средиземноморцев, андалусцы привили тунисцам легкость в установлении контактов с иностранцами и восприимчивость к иноземным культурам.

Помня обо всем этом букете цивилизаций, этносов и психологических установок, можно начинать знакомиться с областью восточного побережья страны — Сахелем[8]. Это край яркого солнца, золотых пляжей и морской синевы, чрезвычайно благоприятный для сельского хозяйства. Оливковые рощи, плантации цитрусовых, фруктовые сады, виноградники видны тут повсюду. Здесь же старинные города.

Мы въезжаем в один из них. Он существовал еще во времена финикийцев, при римлянах назывался Руспина. Зубчатые стены и высокая башня рибата — старинной крепости — кажутся желтыми от слепящих солнечных лучей. На самом деле они красновато-оранжевые, под цвет местного песка. Рибат — вполне мусульманское укрепление, но выстроенное на основе древнеримской крепости. Внутри крепости — небольшой музей, а рядом с ней — двухэтажная копия древнеримского дворца (дерево, великолепно стилизованное под камень), возведенного специально для киносъемок сцен из римской эпохи. «Тут всегда много снимают, — говорит гид, — так как здесь всегда много солнца, как и сейчас». С обратной стороны этот «дворец» имитирует венецианское палаццо. Рядом выстроена такая же декоративная мечеть для тех же целей.

Ныне этот город называется Монастир. В средние века он был довольно значительной крепостью, оплотом воинствующих дервишей-рыцарей, ожесточенно сражавшихся с норманнами, генуэзцами, сицилийскими и каталонскими корсарами. Существовала поговорка: «Тот, кто стоит гарнизоном в рибате Монастира три дня, пойдет прямо в рай». Объяснялось это тем, что удержаться в крепости, на которую «неверные» обычно нападали с моря, было весьма трудно.

Монастир — центр губернаторства и некоторых недавно возникших современных отраслей промышленности. Здесь лучший в стране рыболовецкий порт и аэродром, шесть великолепных отелей, в том числе «Сканес Палас» — международного класса «люкс». Монастир не случайно стал одним из центров туризма в Тунисе. Здесь родился Хабиб Бургиба, естественно способствовавший процветанию родного города, он построил тут свою летнюю резиденцию (мы проехали мимо и разглядели лишь высокую стену с зубчатым верхом) и воздвиг себе мавзолей. Собственно этот-то мавзолей и является теперь чуть ли не главным объектом любопытства туристов.

Мы увидели издалека его золотой купол и два высоких минарета в турецком стиле (то есть круглых в поперечнике в отличие от четырехугольных магрибинских) с золотыми верхушками. К мавзолею великолепный подход — обширная площадь с каменной кладкой и аркообразной росписью по ней. Это, пожалуй, самая лучшая мостовая в Тунисе, к тому же художественно оформленная. Открытки с видами мавзолея Бургибы широко распространялись тогда по всей стране, ибо мавзолей играл роль не только символа культа личности бывшего президента, но и своеобразной достопримечательности и города Монастира, и всей страны. Характерно, что это свое значение мавзолей не утратил и после свержения Бургибы. Как представляется, тунисцы поступили правильно. Они сохранили не символ культа «Верховного борца», а памятник целой эпохе в истории Туниса. А она охватывала не только годы пребывания Бургибы у власти, но и предыдущие десятилетия, когда он был бесспорным и, несомненно, популярным лидером антиколониальной борьбы примерно с конца 20-х годов. Таким образом, 60 лет истории Туниса тесно связаны с его именем. И судя по всему, тунисцы понимают, что, каков бы ни был Бургиба в последние годы своего правления, 60 лет борьбы за национальное освобождение и социальное преобразование родины из истории не вычеркнуть.

Конечно, не все так думают. «Монастир халас» («С Монастиром покончено»), — сказал нам шофер Хумайс Гарби Фугали. Он родом из Бежи — городка на западе страны, по мнению тунисских ученых, «расположенного на рубеже автохтонного и испано-мавританского влияний». На мой вопрос, не андалусского ли он происхождения, Хумайс усмехается: «Не знаю». Видно, его уже об этом не раз спрашивали. Но, продолжая разговор о Монастире, он становится серьезен: «В народе — ненависть к этому городу, который при Бургибе пользовался разными привилегиями, местные жители старались получить побольше тепленьких местечек». После этого уже другими глазами смотришь на неброскую, «провинциальную» красоту Монастира. Но все же… Думается, что когда страсти улягутся) а они в Тунисе обычно не доходят до точки кипения), все станет на свое место.

Нам показывают расположенные недалеко от мавзолея могилы видных борцов против колониального гнета, удостоившихся чести быть захороненными близ роскошной усыпальницы Бургибы. «В последние годы, — говорит гид, — Бургиба старался приближать к себе земляков. В частности, бывший премьер-министр Мзали, долгое время считавшийся (вполне официально) наследником Бургибы, родом также из Монастира. А вот Зин аль-Абидин Бен Али тоже родился в Сахеле, но не здесь, а в 20 километрах отсюда — в городе Сусе».

Мы едем в Сус. Его называют «жемчужиной Сахеля» за его великолепные пляжи и виды. Дорога между ним и Монастиром идет вдоль моря, от которого ее отделяют шикарные отели с не менее шикарными названиями — «Солнце», «Дворец», «Ночи Аладдина» и т. п. Тунис в среднем ежегодно посещают два миллиона туристов. Одна из причин кроме отличного сервиса — сравнительно низкий уровень цен: неделя отдыха в Тунисе обычно стоит столько же, сколько два дня в Испании!

В самом Сусе, который в еще большей степени, чем Монастир, является центром международного туризма, функционирует 48 отелей, в том числе 14-этажный «Сус Палас», способный принять тысячу человек, имеющий огромный зал заседаний, театр со специально акустически оборудованным залом, международную телексную связь, ежедневно выступающий оркестр и фольклорную группу. В 1988 г. Сус стал городом-побратимом Сочи. Некоторые из отелей города («Риад», «Эль Ксар») выстроены архитекторами из Болгарии. Здесь есть улицы России, Самарканда и маршала Тито. Один из отелей называется «Хадрумет». Так когда-то называли и весь город.

Хадрумет был основан финикийцами в IX в. (или в XI в., по другим данным) до н. э. По легенде именно здесь высадился Ганнибал после своего возвращения из Италии[9]. В дальнейшем, попав под власть Рима, город сделал неудачный выбор, встав на сторону Помпея против Цезаря, что навлекло на него жестокие репрессии. Постепенно, однако, он смог восстановить свое богатство и, превратившись в крупнейший порт римской Африки, наживался на вывозе продовольствия в Рим. С конца III в. он стал столицей византийских владений в Африке и был в VI в. переименован в Юстиниаполис знаменитым императором Юстинианом. Разрушенный в самом начале арабского завоевания, город вновь ожил через два с половиной столетия и стал на этот раз базой арабского флота. Именно отсюда отплыла в 827 г. 11-тысячная «Джуцд Аллах» («армия Аллаха») во главе с кадием (мусульманским судьей) Асадом Ибн аль-Фуратом, начавшая завоевание Сицилии, а потом и юга Италии. Но сам город был выстроен арабами на месте прежнего Хадрумета намного раньше.

В 780 г. был возведен рибаг (по другим сведениям — в 821-м), сыгравший роль центра, вокруг которого на руинах византийского города возникла мусульманская касба (цитадель). Ее стены из тесаного камня песочного цвета стоят до сих пор. Рибат представляет собой квадратную в плане крепость с мощными стенами, украшенными по верху закругленными зубцами. Из внутреннего двора, войти в который можно через внушительный портал с куполом, неширокая лестница ведет на открытую галерею второго этажа. Расположенная недалеко от рибата мечеть заложена в 850 г. и внешне напоминает крепость. В свою очередь башня над рибатом напоминает минарет. Еще более высоко вздымается над городом башня Халаф. По ней издали можно определить местонахождение старой касбы.

Сус, несмотря на его столь давно возведенные укрепления, многократно завоевывался. В XII в. им владели норманны, в XVI — испанцы, позднее — турки. Период французского протектората явился для города началом перехода от старой торгово-ремесленной цивилизации к основам промышленного развития. С тех пор в городе процветает кожевенное и текстильное производство, пищевая промышленность, автосборка, выделка сафьяна и пластика. Нормальный ход жизни города был нарушен второй мировой войной: его в конце 1942 — начале 1943 г. занимали немецкие войска и подвергала бомбежке авиация союзников.

Когда смотришь на средневековые укрепления Суса, зубцы его башен и стен, купола и минареты, невольно начинаешь думать о том, сколько же он всего повидал и пережил. И уже по-другому воспринимается «красивая жизнь» в многочисленных отелях Суса с их барами, видеосалонами, восточными танцами и постоянными развлечениями, ресторанами и оркестрами, разнообразием всевозможных способов отвлечь от прозы жизни с помощью прогулок на яхте, на верблюде, на пони. Здесь край вечного купания (отели работают круглый год), загара. Но это лишь одно лицо Туниса, зарабатывающего деньги обслуживанием туристов. А у страны этих лиц много. Когда мы выехали отсюда, то по дороге снова видели поля, сады, оливковые рощи, заросли кактусов, стада овец и пастухов в черных бурнусах. Это совсем другой Тунис. И это, пожалуй, подлинное лицо страны.

Набёль — Хаммамет — Бизерта

Тунисские шоссе позволяют легко развивать скорость свыше 100 километров в час, которая совершенно не чувствуется, если не смотреть по сторонам. Причем на такой скорости, не снижая ее, наш шофер Хумайс пролетал даже мимо патруля моторизованной жандармерии, призванной следить за порядком на дорогах. Тем не менее скорость не мешала легко читать надписи на рекламных щитах всевозможных компаний, тунисских и иностранных. Установлены эти щиты, как правило, на высоких холмах. На арабском и французском языках, крупными четкими буквами они рекламируют различные магазины, товары, напитки, машины, банки, отели, почему-то предпочитающие древние названия — «Руспина», «Хадрумет»;, «Ганнибал», «Газдрубал», «Саламбо», «Танит». Впрочем, эти названия выбраны не случайно. Они — часть той римско-карфагенской «античной экзотики», сквозь призму которой большинство европейцев и американцев до сих пор воспринимает если не весь Тунис, то, во всяком случае, наиболее интересное в его истории. Не отрицая этого полностью, все же надо подчеркнуть — самое интересное в истории, да и вообще в жизни Восточного Магриба, не сводится к античности, хоть наиболее расхожим штампом в определении Туниса и являются три слова — «страна потомков Ганнибала».

Тунисцы в целом этого не отвергают. Но почему лишь Ганнибала? Они столь же гордятся Сиди Окбой, завоевателем Магриба, выстроившим на территории Туниса первый арабский город-Кайруан — и заложившим здесь первую в Магрибе мечеть, названную его именем. (Помимо этого Кайруан сейчас славится ежегодными фестивалями исламской музыки с участием вокально-танцевальных групп марабутских братств, исполнителей стихов духовного содержания, мелодекламаций и хоровых композиций.) Тунисцы помнят и о том, что впоследствии потомки Сиди Окбы, правившие в Тунисе, совершали смелые походы через Средиземное море, высаживаясь, в частности, во Франции. На территории Туниса до сих пор немало памятников эпохи Аглабидов — первой независимой от Багдадского халифата арабской династии, управлявшей Ифрикийей и завоевавшей Сицилию. Еще более почитаются в Тунисе Хафсиды, за три с половиной века своего правления не раз добивавшиеся тунисской гегемонии во всем Магрибе, практически завершившие арабизацию страны и много сделавшие для восприятия ею во всех областях жизни благотворного влияния андалусцев.

Об этом думаешь, глядя на лесистые зеленые холмы справа и слева от дороги, на отдаленные, в голубоватой дымке, невысокие горы на горизонте, солнечные блики на вершинах холмов и нередкие здесь в декабре лиловатые тучи. Капли дождя тяжело падают на тучный краснозем. Почва здесь, на полуострове мыса Бон, наиболее далеко вдающейся в Средиземное море части северного Туниса, непохожа на серо-желтые пески Сахеля. Мягкий и влажный климат способствует большему плодородию. Поэтому к золотистому цвету плодов и зеленым краскам растительности, распространенным по всему Тунису, присоединяется и красноватый, местами до коричневого, особый оттенок земли. Это наиболее давно освоенная и изученная часть страны. И дышится в этой части особенно легко после того, как мы выехали из столичных предместий, в которых кое-где привычная, почти та же, что и у нас картина: грязь, хаос и суета строек, груды мусора, дымящие трубы предприятий.

Мы едем в Хаммамет и Набёль, расположенные у основания полуострова мыса Бон, на его юго-востоке. На полпути останавливаемся в Громбалии. Это старинное андалусское селение, раскинувшееся посреди равнины, несколько напоминающей равнины Валенсии и Андалусии. Возможно, мавры-изгнанники именно поэтому здесь и поселились. Издали белые стены низких домов прячутся за оливковыми рощами и густой зеленью садов, над которой виден лишь минарет мечети. При въезде в Громбалию оказывается, что дома очень тесно прижаты друг к другу, но некоторые из них сочетанием белого и синего цветов, оформлением дверей и оконных рам, навесов и крыш несколько напоминают дома Сиди-Бу-Саида. Громбалию пересекает единственная широкая улица, являющаяся продолжением шоссе и достаточно замызганная.

Хасан Хусни Абд аль-Ваххаб считал, что «мавры обосновались на ровной местности полуострова мыса Бон, которой они оказывали своего рода предпочтение»., и среди первых поселений андалусцев называл Громбалию. Он же сообщает, что именно здесь сохранились сады, фонтаны и «обширные помещения в испанском стиле». Здесь когда-то жил знаменитый предводитель морисков Туниса и Алжира, «шейх андалусцев» Мустафа Карданаш, которому принадлежали 30 тысяч оливковых деревьев и при чьем содействии в Курумбалии (так тогда называлось селение) процветало шелководство. Изгнанный впоследствии беем, считавшим, что «быть богатым — это серьезное преступление» (так буквально гласит еще сохранявшееся в Громбалии в XVIII в. устное народное предание), Карданаш уехал на восток Алжира, где содействовал разведению оливковых рощ и фруктовых садов, кое-где сохранившихся до настоящего времени. Известен он был, к сожалению, и как рабовладелец и работорговец, особенно промышлявший торговлей христианскими пленниками. В Громбалии сохранились остатки когда-то роскошного дома Карданаша с колодцем, баней, маслобойней и настенными надписями.

Выехав из Громбалии, некоторое время едем среди виноградников и олив. Очевидно, что-то и здесь еще уцелело со времен Карданаша, хотя уже в прошлом веке Громбалия, как и прочие андалусские селения, захирела и насчитывала всего около тысячи жителей. Нынешнее ее население, в значительной мере смешанное или пришлое, уже нельзя считать «чистыми» потомками андалусцев. Но остаются традиции хозяйствования (в той мере, в какой они не утрачены), умелого обращения с агрикультурой, навыки и эстетика строительства. Собственно, именно так, через передачу традиций последующим поколениям, в том числе не имеющим отношения к пришельцам с Иберийского полуострова, уцелело, развивалось и пережило века наследие андалусской цивилизации в Тунисе.

Об этом стоит вспомнить и по прибытии в Хаммамет. Этот город не числится, подобно Громбалии, среди мест расселения андалусских изгнанников. Но здесь живы андалусские традиции художественных ремесел и, как сказано в путеводителе, привнесенная сюда «цивилизаторским исходом» мавров «сладкая алхимия садов». В городе много названий (например, кафе «Гранада»), напоминающих об Андалусии. Здесь же нередко проводятся начиная с 1969 года тунисско-испанские научные форумы, посвященные истории и культуре андалусцев и морисков. Хамма-мет — крупнейший центр международного туризма в Тунисе, превосходящий, пожалуй, все прочие центры и количеством и оснащенностью новейших отелей. Только известных за пределами страны гостиниц (таких, как «Синдбад», «Парк Пляж Бунгало», «Мирамар», «Фурати») насчитывается не менее тринадцати. Впрочем, растут они буквально как грибы после дождя, и любые «последние» сведения об этом быстро устаревают. Всего в Тунисе около 450 хороших отелей, персонал для которых готовится в специальных центрах. Ведь Тунису приходится выдерживать жесткую конкуренцию с другими странами Средиземноморья, которые в общей сложности принимают за год до 100 миллионов туристов!

Хаммамет был основан когда-то еще финикийцами и назывался Сиагу-Пупут. Но сам этот городок привлекал мало внимания, хотя обширный и удобный для кораблей Хаммаметский залив всегда был полем соперничества самых разных держав и народов, начиная с греков и финикийцев. Известно, что Рим и Карфаген специально оговаривали в договорах свое право держать корабли в этом заливе, открывающем доступ и к Сахелю, и к полуострову мыса Бон. Долгое время собственно Хаммамет оставался тихой рыбацкой деревней, чья жизнь мало изменялась, невзирая на войны, нашествия кочевников и нападения пиратов. Только в XV веке здесь была сооружена касба, вокруг которой сгруппировались за коричневато-оранжевыми зубчатыми стенами плосковерхие белые дома медины. Но и касба, и медина поражают своими небольшими размерами. Здесь же находится небольшой музей традиционного костюма, расположенный близ мавзолея марабута Сиди Бу Али.

Несмотря на свою незначительность и отдаленность от столицы, Хаммамет, пожалуй, первый привлек внимание иностранных туристов. Он более, чем какое-либо другое место в Тунисе, притягивал к себе европейских знаменитостей. Ему воздавали должное Гюстав Флобер и Ги де Мопассан, Оскар Уайльд и Уинстон Черчилль, Жан Кокто и Франсуаза Саган. Процветанию Хаммамета во многом способствовал румынский миллионер Жорж Себастьян, построивший здесь роскошную виллу, где подолгу жили приглашенные им писатели, художники и прочие известные люди. В 1943 г. эту виллу реквизировал командовавший германским Африканским корпусом (отступившим под натиском англичан в Тунис из Ливии) фельдмаршал Эрвин Роммель, вскоре, впрочем, вынужденный бежать. В 1960 г. вилла была передана правительству Туниса и превращена им в Международный культурный центр, ежегодно проводящий здесь фестивали искусств, концерты, лекции в театре под открытым небом, выстроенном под античный стиль.

Впечатляет архитектура бесчисленных отелей Хаммамета. Одни из них подражают мечети, другие — океанскому кораблю, третьи представляют собой нагроможденные одна на другую мавританские аркады или же сознательно копируют ультрамодерновые небоскребы. Но все это не противоречит общему характеру города, его, так сказать, архитектурной «физиономии». Здания отелей, клубов, магазинов в основном светлые, невысокие, утопающие в зелени, с уютными двориками и бассейнами, обилием цитрусовых и пьянящим запахом жасмина.

Торговля в Хаммамете — предмет особого разговора. Торгуют здесь всюду — в бесчисленных лавках и магазинчиках, в закутках извилистых улочек Медины, на террасах ресторанов и кафе, под решетчатыми навесами коммерческого центра. Здесь и ширпотреб, и произведения ремесленников — гончаров, ювелиров, портных, граверов, вышивальщиков. Торгуют всем, без комплексов и предрассудков. Именно в Хаммамете я купил, в частности, комплект тунисских марок с изображением Ленина.

Из Хаммамета отправляемся в Набёль, в семи километрах отсюда. Попадаем туда через десять минут. Это административный центр полуострова мыса Бон (или Эт-Тиб), а также — центр ремесел, виноделия и маслоделия, хорошо налаженных здесь со времен появления андалусцев. В окрестностях города ведется добыча гипса. Это издавна стимулировало работу художников-декораторов, строителей и скульпторов, тем более что резьба по гипсу является обязательным элементом украшений в зданиях арабоандалусского стиля. Из них наиболее выделяется богатством отделки минарета, дверей, окон и внутреннего дворика Большая мечеть Набёля.

Набёль выстроен римским императором Августом на месте древнего финикийского селения и был назван им Неаполис («Новый город»). Тем самым город как бы стал тезкой Неаполя в Италии и Наблуса в Палестине. В 256 г. он стал центром епископства и с тех пор не сходит со страниц тунисской истории. Однако прославился он больше не как политический, а как культурный центр, особенно со времени наплыва сюда андалусских эмигрантов.

С тех пор Набёль славится своей андалусской кухней с ее множеством специй, керамикой, гончарным производством, серебряным шитьем и выделкой кружев, изготовлением духов по старинным рецептам из цветов апельсина, герани и жасмина. Последнее занятие считалось столь почетным, что, по данным английского автора Э. М. Бродли, им занимался даже один из потомков уже упоминавшегося гранадского аристократа Ибн Сарраджа. Что касается бытовой керамики, то Набёль выдвинулся на первое место не только в стране, но и во всем Средиземноморье, после того как андалусские мастера усвоили турецкие мотивы и прочие принципы работы, выработанные на востоке Османской империи, в которую входил тогда Тунис.

Сейчас город представляет собой быстро развивающийся экономический центр. Здесь по-прежнему процветают ремесла. Сотни мастерских постоянно работают на местный рынок, поставляя в основном для туристов все, что делали еще их предки. В отдельных случаях это уже не кустарный промысел, а самое настоящее фабричное производство посуды и прочих предметов домашнего обихода, черепицы для крыш, изразцов для внутреннего и внешнего декора зданий.

Мы долго бродим по бесконечному местному суку, главная улица которого изгибается несколько раз. Чего тут только нет! Овощи, фрукты, специи, крупы, маслины, огромные банки с оливковым маслом, шляпы, корзины, ковры, тарелки, горшки, подстаканники изощреннейшего орнаментального рисунка, кастрюли и кружки — глиняные, деревянные, металлические. Тут же на рынке можно видеть, как работают в своих мастерских кузнецы, ткачи, граверы, гончары, мастера керамики. Особенно красивы расписные вазы со всеми мыслимыми сочетаниями узоров голубого, оранжевого, синего, черного и красного цветов. Торгуют здесь и всеми видами одежды из хлопчатобумажной ткани, синтетики, шелка и кожи. Специально для туристов на рубашках, майках, кепи, стилизованных под бурнус накидках вышиты пальмы или какие-нибудь еще символы тунисского пейзажа, снабженные надписями «Тунис», «Набёль» или «На память о Тунисе», «Прощай, Хаммамет».

Индустрия туризма в Тунисе весьма прибыльна. Только в 1987 г. она дала 562 миллиона динаров (около миллиарда рублей). В ее сфере занято 40 тысяч человек, еще столько же занято в народных ремеслах, продукция которых пользуется спросом у туристов. Кроме того, многие крестьяне свой урожай постоянно сбывают ресторанам и отелям. Всего, например, в 1989 г. за счет туризма жило 10 процентов населения страны.

После Набёля и Хаммамета мы оказались в Би-зерте. Красивая дорога все время шла чуть выше холмистой равнины, открывая хороший обзор на дальние взгорья, редкие селения и вспаханный краснозем вперемежку с аккуратно убранными полями. Недалеко от Бизерты — военная база, по дороге к которой то и дело проезжали открытые машины с солдатами. А рядом с дорогой — тихий всхолмленный лесок, в котором, к моему удивлению, можно было собирать грибы. Как будто бы и не Африка!

Бизерта — морские ворота Туниса. Еще финикийцы, заметив эту удобную естественную гавань, заложили здесь порт в XI в. до н. э. Затем ею поочередно владели все, кто господствовал в Тунисе. Римляне называли ее Гиппон-Диарритус. С 698 года город становится арабским, лишь в 1535–1572 гг. временно попав под власть Испании, боровшейся тогда с Османской империей за гегемонию в Средиземноморье. Андалусцы, селившиеся здесь еще при Хафсидах, установили было в городе нечто вроде своей «республики». Однако в начале XVII в. турецкий правитель Туниса Юсуф-дей превратил Бизерту в сильную морскую крепость.

В XVII в. сюда прибыли мориски, заселившие все побережье к востоку от города, где они немало преуспели в садоводстве и разведении олив. Они же способствовали подъему виноградарства, налаженного еще при Хафсидах предшествующими волнами андалусской эмиграции. В самой Бизерте им дали селиться в касбе на берегу моря, где они и создали Квартал андалусцев, существующий и сейчас.

В годы французского протектората Бизерта была военно-морской базой Франции, использовавшейся во время первой и второй мировых войн, а также во время войны в Алжире. Это даже привело Францию к военному конфликту в 1961 г. с правительством Туниса, требовавшим вывода французских войск из Бизерты. Удовлетворено это требование было только в 1963 г. С тех пор Бизерта — крупный административный и промышленный центр, важный торговый порт и транспортный узел страны.

Есть в Бизерте православная церковь с мемориальной доской, на которой выбиты названия русских военных кораблей, прибывших сюда из Новороссийска и Севастополя в тревожные годы гражданской войны. Была здесь и довольно значительная русская колония с собственной школой и военно-морским училищем. Из среды русских эмигрантов в 20—30-е годы в Бизерте работало немало инженеров, моряков и строителей. Встречались среди них и аристократы, например князья Горчаковы. И хотя большинство их потом, особенно во время и после второй мировой войны, выехали во Францию и Алжир, говорят, что их здесь немало было еще в начале 70-х годов. Но время неумолимо: поколения 20–30-х годов уже нет, а его малочисленные дети и внуки, став гражданами либо Франции, либо Туниса, далеко не всегда помнят о своих российских корнях. Жизнь берет свое…

Сама Бизерта производит очень неопределенное, фрагментарное впечатление. Старая гавань с ее двух-трехэтажными домами., выходящими прямо к морю, это своего рода тунисская Венеция. Тем более что город частью расположен на полуострове, а частью — на острове. Они связаны мостами, но все же различаются. На белых (когда-то) домах старинного квартала кое-где видны блеклые следы синей и голубой краски. Очевидно, в свое время дома эти выглядели так, как они и сейчас выглядят в Сиди-Бу-Саиде. Внутри квартала — тесные дворики, узкие проходы, каменные лестницы, короче говоря — те самые «морериас» (мавританские гетто), где мориски, как отмечает С.-М. Збис, жили под властью христианских королей Испании. Эти «морериас» они довольно точно воспроизвели в своем новом отечестве.

Мы стоим около облупившейся рыжевато-песчаной стены испано-турецкой крепости и чувствуем неумолимый бег времени. И турки, и испанцы теперь далеко, и если даже появляются здесь, то лишь в качестве туристов или участников ежегодного фестиваля средиземноморской песни, проводимого именно в этой крепости. Сам же город (как и небольшой сук, совершенно несравнимый со своими собратьями в Набело и Хаммамете) живет совсем иными заботами. Здесь ныне нефтеперерабатывающий и цементный заводы, металлургические и пищевкусовые предприятия. Работают судоверфь и торговые причалы, через которые вывозятся за рубеж железная руда, свинец, нефтепродукты, но главным образом — оливковое масло, свежие овощи и фрукты в Западную Европу.

Мы покидаем Бизерту. С ближайших окрестных холмов город очень хорошо смотрится: он привольно раскинулся, подобно гигантской птице на неровной земле, весь устремившись к морю. И тогда образ города обретает цельность: смысл его существования — море, его призвание — морской промысел, его функция — быть посредником между родной землей и морем.

Карфаген вчера и сегодня

Я не случайно заканчиваю свои очерки рассказом о Карфагене, хотя, казалось бы, с него надо было начать. Карфаген — это взрыв цивилизационной энергии, покорившей одно время весь запад Средиземноморья и навсегда впечатавший образ этой страны в память человечества. С тех пор этот образ всегда оживает, как бы ни называлась эта страна впоследствии— Африка, Ифрикийя, Ближний Магриб, Тунис.

В Карфагене и сегодня все дышит историей, даже если отвлечься от трагической судьбы великого города древности. Еще издали виден на горе Бирса католический собор святого Людовика, выстроенный кардиналом Лавижери в 1890 г. в честь умершего здесь в 1270 г. французского короля Людовика IX, возглавившего крестовый поход на Тунис. Кардинал Лавижери так и не смог тем не менее осуществить свою мечту о поголовном крещении магрибинцев, а в созданном им соборе ныне — археологический музей. В современной части Карфагена некоторые улицы сегодня названы именами известных исторических деятелей и даже историков. Одна из них, например, названа в честь Прокопия, византийского историка VI в. Не будем забывать, что при византийцах Карфаген играл важную роль более 150 лет.

Но, конечно, сегодня Карфаген живет не только историей. Здесь, как и в соседней Ла Марсе, немало богатых вилл иностранцев и тунисцев. Тут же, недалеко от моря и вблизи от развалин терм римского императора Антонина Пия, ныне расположен президентский дворец с охраной из гвардейцев в отливающих золотым блеском кирасирских касках прошлого века и с внушительными старинными саблями. Есть что-то символическое в том, что именно здесь, на земле древнего Карфагена, располагается и одна из резиденций главы Тунисского государства, в которой происходят многие важные встречи и приемы.

Карфаген был огромен, его населяли 700 тысяч жителей. Разрушался он несколько раз — в 146 г. до н. э. римлянами, в 429 году вандалами, в 698-м — арабами. Раскопки же его начались лишь в конце прошлого века, то есть примерно через 1200 лет. Неудивительно, что основная часть города пока еще скрыта под землей или под выстроенными зданиями. В частности, упоминавшийся собор святого Людовика стоит как раз на холме Бирсы, где когда-то был заложен Карфаген, по преданию — царицей Элиссой (Дидоной), старшей сестрой царя финикийского города-государства Тир.

Основанный в 814 г. до н. э., Карфаген отличался от других финикийских колоний, разбросанных по всему Средиземноморью, тем, что основу его населения составили не простые моряки и купцы (как, например, в Хадрумете), а культурные аристократы, захваченные ими с собой опытные менялы и искусные ремесленники.

Уже упоминавшийся ранее Мухсин Бен Амир именно в этом видит причину быстрого экономического и политического расцвета Карфагена. На самом деле он сначала развивался не быстрее прочих финикийских колоний, и лишь через 275 лет, в 539 г. до и. э., когда Тир, захваченный персами, не мог больше контролировать свои колонии, начался быстрый расцвет Карфагена. К этому времени многие финикийские поселения на севере Африки уже находились под его властью. Опираясь на них, Карфаген повел борьбу с греками за господство на западе Средиземноморья, постепенно захватив всю Северную Африку, Западную Сицилию, Южную Испанию, Сардинию и Корсику. В Сицилии началась ожесточенная борьба Карфагена с Римом, длившаяся 118 лет и закончившаяся гибелью Карфагена. Но, как всякая великая цивилизация, Карфаген повлиял на последующую жизнь тех, кто пришел ему на смену. От него восприняты современными магрибинцами и некоторые особенности традиционной одежды, и пищевые запреты, и столь важные ныне для всего Магриба сельскохозяйственные культуры, как виноград и оливки. Язык карфагенян (частично повлиявший на берберские диалекты) дожил до IX в., явившись своеобразным после прихода арабов посредником между их языком и местным вариантом народной латыни североафриканских горожан.

Мы осматриваем руины Карфагена и пытаемся проникнуть на известную мне уже с 1962 г. площадку с обломками колонн, плит и мраморных скульптур. Однако попасть туда оказалось невозможным. Но я, откровенно говоря, не очень горевал. Эта раскопанная часть руин относится к римскому периоду существования Карфагена, когда город был восстановлен по завету Юлия Цезаря императором Октавианом Августом и одно время даже соперничал с Римом. По некоторым данным, чуть ли не все колонны, вернее, то, что от них осталось, были доставлены из Италии, куда в свое время они были вывезены предприимчивыми генуэзцами и каталонцами по приказу Карла V Габсбурга.

Поскольку раскопки идут в разных местах Карфагена, нам удается осмотреть старый финикийский порт, который если и поражает, то лишь своими небольшими размерами и декоративным суденышком, которое волна нещадно бьет о причал. Тут же, как из-под земли, появляется личность, совершенно обязательная на любых руинах, в любой стране. Это торговец своеобразными «сувенирами», иными словами — подделками осколков от памятников, колонн, стел и т. п. Все они изготавливаются в специальной мастерской где-то тут же, в Карфагене. Разочаровав непрошеного коммерсанта, отправляемся дальше, и в совершенно другом районе нас ждет удача: мы смогли попасть в древний театр, ограда вокруг руин которого оказалась незапертой, несмотря на поздний час. Театр, правда, не карфагенский, а древнеримский и назывался он «амфитеатром мучеников», ибо на арене здесь гибли гладиаторы, терзаемые львами первые христиане и прочие неугодные римским властям люди. Плохо сохранившаяся арена теперь расчищена, и театр ежегодно используется для проведения международных фестивалей искусств.

От Карфагена мало что сохранилось (вернее, пока что очень мало открыто) на тунисской земле. Это отдельные стелы, памятники, надгробья, саркофаги, сосуды, маски, монеты. Большинство их находится в Национальном музее «Бардо» в пригороде Туниса. Но вместе с другими источниками, в том числе свидетельствами ярых противников карфагенян — греков и римлян, они дают возможность судить о богатстве культуры Карфагена, военно-торговой державы рабовладельцев, земледельцев, мореплавателей и ремесленников. Культура Карфагена была не просто трансплантацией на запад Средиземноморья финикийского наследия. Она явилась качественно новым этапом в развитии финикийских традиций под влиянием культур древнего Египта и античной Греции в первую очередь, но также ряда заимствований у этрусков, иберов, ливийцев. Обогащенная всем этим, карфагенская культура носила во многом смешанный характер и явилась, в сущности, одной из первых известных человечеству синкретических культур. В этом, очевидно, один из секретов ее широкого распространения и последующего влияния (в том числе на ее губителя — древний Рим). В этом также, помимо всех прочих причин, истоки неугасающего интереса человечества к Карфагену.

Размышления в итоге

Вот и закончен путь от руин Карфагена до вершин Атласа. Географически автор вел читателя не столь прямолинейно, вернее, в обратном направлении — от вершин Атласа к руинам Карфагена. Но суть в том, что он хотел не просто изложить свои впечатления в строго хронологическом порядке, а прежде всего пытался передать ощущение сложности, противоречивости, неоднородности как истории, так и современной жизни Магриба. Эти история и жизнь, по глубокому убеждению автора, идут все же не от вершин к руинам, а наоборот — от руин к вершинам, несмотря на возможные зигзаги, временные отступления и шаги в сторону, неизбежные на долгом и трудном пути.

Мне одинаково близки и «сегодняшняя Ифрикийя» — Тунис, и «горячее сердце Магриба» — Алжир, и самый «Дальний Магриб» — Марокко. Но и сами страны Магриба, как представляется сегодня, также начинают чувствовать себя более близкими к нам, чем это было раньше.

Уже после возвращения в Москву, в июле 1988 года, мне пришлось беседовать с корреспондентом тунисской газеты «Аль-Хуррийя» («Свобода») Амель Беджауи. Представляя орган правящей партии «Демократическое конституционное объединение» (ДКО), Беджауи интересовалась довольно неожиданными, с моей точки зрения, вопросами. Например, она спросила меня, что думают советские ученые о влиянии на Магриб западной культуры. Вопрос вполне резонный, но прежде никогда не задававшийся. Раньше магрибинцы не только не интересовались, что мы думаем по этому поводу, но и стремились опровергнуть любое наше мнение на этот счет, заранее считая его «пропагандой».

Следующий вопрос звучал так: «Каким образом Запад влияет на интеллигенцию, правящую в странах Магриба?» И в этом была новизна. Судя по всему, магрибинцы за годы нашей перестройки (тем более в Тунисе, где они проводят свою, как они ее называли, по имени президента Зин аль-Абидина, «зинестройку») перестали воспринимать нас как каких-то идейных противников прежде всего. Их поэтому стало интересовать и наше мнение (с западными мнениями они знакомы давно и основательно). Тем более что ныне они гораздо больше рассчитывают на нашу искренность и беспристрастность, чем это было ранее.

Беджауи спросила меня также о причинах «оживления коммунизма и исламизма в капиталистическом обществе». Это была радикально иная постановка вопроса, чем прежде, когда тунисцы в основном полагали, что коммунизм привнесен в их страну французами, а исламизм — иранским влиянием. Новым само по себе является и косвенное (потому что прямо не было сказано о Тунисе) признание того, что в Тунисе есть капитализм, в то время как раньше утверждалось, что в стране строится особого рода социализм, которого придерживалась Социалистическая дустуровская (то есть конституционная) партия. Как видим, ДКО самим изменением своего названия изменило политический акцент, сделав больший упор на демократию. И, судя по вопросам Беджауи, это не просто смена вывески. Демократизм должен прежде всего начаться с открытого поиска истины без какой-либо предвзятости.

Я не буду перечислять все вопросы и все темы разговора. Сообщу лишь, что последний вопрос был мне задан по поводу единства стран Магриба, в том числе по поводу того, как им объединяться: «Должны ли они образовать конфедерацию или федерацию по образцу СССР?» В этом вопросе важно даже не обращение к тому, какой должна быть форма объединения, которую страны Магриба, в сущности, только начали искать. Важно то, что для правящих в Тунисе политиков — немарксистов, тем более — приступивших к политическим преобразованиям в духе дальнейшей либерализации, опыт межнационального объединения в СССР сохраняет свое значение, несмотря на все наши трудности последних лет в этой области. Трудно предвидеть сегодня, как пойдут дела и у нас, и в странах Магриба. Но в любом случае я думаю, что наш взаимный интерес друг к другу усилится.

Беседа с Амель Беджауи убедила меня в том, что Магриб продолжает и убыстряет свое движение в истории. Во всех странах этого региона происходят либо видимые, либо менее заметные, но постоянные глубокие перемены, носящие подлинно революционный характер независимо от формы их проявления. Не подскажет ли история Магриба возможные варианты его дальнейшего продвижения сквозь «тьму веков»? Надеюсь, ответ на этот вопрос заинтересует читателя не меньше, чем автора настоящих очерков.