Отдельная личность и общество

I

Психиатрия обратила особенное внимание на некоторые исторически личности.

К ним принадлежат: Нерон, Людовик XI, Иван Грозный и другие представители кровожадности и разнузданности; Магомет, Савонарола, Орлеанская Дева и вообще инициаторы сектантских движений.

Но эти эскизы не выходят из узких пределов монографического анализа и представляют собой сырой материал, который лишь в будущем позволит постановку более широкого тезиса.

Исследователи, занимающиеся анализом психики Магомета или Орлеанской Девы, оставляют в стороне вопрос, нельзя ли эти личности, разделенные одна от другой большими промежутками времени, объединить в одну цепь, находящуюся в зависимости от задач, выдвигаемых историческим развитием и выполняемых этими личностями. Они довольствуются непосредственными результатами своего анализа, стремясь доказать, что данное историческое лицо было прирожденным преступником, эпилептиком и т. д. и не затрагивая вопроса, не пользуются ли исторические события определенными типами в качестве своего орудия — систематично и беспрестанно. Существует лишь одна попытка, поднимающая этот вопрос во всей его полноте. Это — „биологическая теория мятежей и революций“, впервые формулированная Цезарем Ломброзо1.

Теория Ломброзо состоит в следующем:

Общественное развитие должно постоянно бороться с пассивностью человеческой природы; пассивность же эта представляет собой лишь видоизменение более общего явления, — явления инерции, свойственной всей природе. Нормальная, здоровая личность относится враждебно к каждому новому впечатлению, отличающемуся коренным образом от всех предшествовавших: это новое впечатление вызывает в организме чувство неприятности. Мизонеизм, т.-е. отвращение к каждому новому предмету или впечатлению, — основной факт, беспрестанно проявляющийся в каждой нормальной личности; общественный же консерватизм, защищающий существующие учреждения, — общественное проявление этого отвращения. В качестве новаторских элементов, — безразлично, касается ли дело теоретической или практической деятельности, — должны выступать лица, удаляющиеся от средней нормы, прежде всего те, кому чуждо нервное равновесие. В революционных течениях во главе стоят лица с неустойчивым нервным равновесием, чем объясняется замечаемый у них недостаток мизонеизма. Они представляют собой очень разнообразные типы; тут встречаются и гениальные маньяки, разного рода юродивые маттоиды, истерики и эпилептики во всех своих видах от гениального и альтруистического до идиотического и преступного. Они-то идут во главе новаторских течений, теоретических и практических. Однако, эти различные представители мира неуравновешенных выступают не с одинаковой силой и оказывают не одинаковое влияние в различных новаторских течениях: в некоторых движениях выдвигаются в качестве вожаков одни типы, в других — иные. Руководители мятежей, т.-е. массовых движений без определенной цели и без надежд на победу, другими словами — массовых рефлексов общественного организма, являются маттоиды, тип, отличающийся от преступника меньшей степенью недоразвития нравственных стимулов, от сумасшедших же — отсутствием слишком ненормальной впечатлительности и болезненной наследственности. Этому типу свойственны иногда даже очень сильные альтруистические чувства: маттоиды умеренны в еде и питье, графоманы, причем в их произведениях стереотипно повторяются те же фразы, попадаются сравнения, составленные не на основании содержания, но однозвучности слов, проводятся идеи, в которых перемешаны гениальные мысли с мальчишескими затеями. Готовность жертвовать собой и врожденная активность ставят их во главе народных волнений, но лишь только минутный успех увенчает народную вспышку, сейчас же из-под маски новатора показывается лицо арлекина (Кола Риенци). Наоборот, в общественных движениях (революциях), имеющих перед собой ясно выраженную цель, вводящих в общество новые учреждения, маттоиды исчезают или исполняют второстепенные роли; движением же руководят гениальные или талантливые личности. Между этими двумя крайними звеньями, маттоидов и гениев, помещается целая вереница разнородных типов. Там находятся кровожадные эпилептики, как диктатор Аргентины Розас: лишенный всякого альтруистического чувства, сын истерички, он обладал всеми характерными чертами прирожденного преступника и с раннего возраста упражнялся над животными к будущему сдиранию кожи живьем со своих политических противников. Итальянские кондотьеры, диктаторы итальянских республик или древние тираны часто относятся к той же категории. В эпохи подготовительные к большим историческим переменам преобладают энтузиасты, натуры чистые, но с чрезмерною возбужденностью. Превосходным образцом такого типа может служить Орсини. „У него мысль являлась только после поступка. Его неосмотрительную возбуждаемость признавали даже люди, пользующиеся им в каком-нибудь деле. Маццинисты, говоря о безрассудном увлечении все новыми планами, употребляли выражение: это настоящий Орсини“.

„Биологическая теория мятежей“ исключительно обратила внимание на психиатрическую сторону новаторских движений, или-лучше сказать, довольствуется анализом только вожаков и зачинщиков. Она заметила муху, но не увидала слова! Она забыла, что исходной точкой всех народных движений является не присутствие отдельных личностей, все равно, гении ли они или обыкновенные юродивые, но недовольствие широких народных масс существующими учреждениями. Однако, не будем вдаваться в сравнительно легкое опровержение вышеизложенной теории, которая во многих своих положениях припоминает столь известные галлюцинации специалистов. Мы указали на нее, как на попытку доказать, что историческая роль известных типов совсем не случайна. Кажется, этой „биологической“, точнее — психиатрической теорией ограничиваются все попытки найти причинную зависимость между отдельными историческими личностями и их ролью.

Безусловно гораздо больше сделано в пределах истории искусства и литературы.

Художественные произведения, воплощая в себе стремления и надежды общественной среды, все же представляют собой создания индивидуального духа и носят явный отпечаток душевного склада своих творцов. Но одинаково социология искусства и литературы, т.-е. анализ зависимости, существующей между общественной средой, с одной, формами и содержанием творчества — с другой стороны, так и его антропология, т.-е. разбор зависимости между творчеством и психикой художника, находятся лишь в зачаточном состоянии. Социологический анализ художественной деятельности в данную минуту для нас неинтересен. В сфере антропологии литературного и артистического творчества существуют сочинения, свидетельствующие о том, что критики стали понимать значение такого анализа. Однако, в них не столько заботятся о научном анализе, сколько о том, чтобы заклеймить несимпатичные течения: критик наклеивает на представителей других направлений ярлык вырождения, довольный, что в арсенале науки он нашел оружие, которое поразит противника. Как на такой недоношенный плод псевдо-научного анализа мы можем указать на сочинение Макса Нордау о Вырождении. Сочинение немецкого публициста заключает в себе много несомненно верных замечаний, но, взятое в целом, оно или памфлет, или неудачная попытка объяснения сложного явления современного творчества при посредстве нескольких незатейливых схем и психиатрических терминов.

Анализ литературы, искусства, наконец, научного творчества с точки зрения конкретных психических типов — очень благодарная задача. Между пейзажистом гор, Турнером, и умеющим рисовать только цветы и женщин Россетти, причем его ewig Weibliches лишь воспроизведение одного и того же типа, между Зола и Жорж Зандом существует не только различие в воззрениях и технике произведения, но еще гораздо более глубокое различие, — различие влечений и чувствований, рода памяти и воображения. Рассматривая Ибсена, драмы которого, прежде всего, философские и социальные тезисы, действие же подчинено всегда тенденции более общего характера, и поляка Фредро-отца, который только схватывает в жизни смешные стороны самым поверхностным образом, мы, учитывая по возможности широко влияние среды, встречаем остаток, который нам не объясняет ни общественная среда, ни воспитание. Замечаемое различие зависит от различной душевной организации художника. Сообразно тому, какой памятью обладают писатели: зрительной, слуховой или моторной, они создают творения, наделенные другой окраской. Интеллектуалист и представитель эмоционального типа положат, несомненно, отпечаток своей психики на свои произведения. Эпилептик, наделенный кровожадно-эротическими влечениями, которому мерещатся во снах обнаженные и истязаемые женщины, доставляет нам ключ к постижению окраски многих картин (истязаемые еретички) и литературных произведений (отчасти „жестокого“ таланта Достоевского и Жеромского).

При таком анализе могут обнаружиться очень интересные факты.

Может оказаться, что романтизм, натурализм, символизм, реализм — прежде всего, творческое проявление определенных врожденных дарований и влечений, которые воцарились вследствие благоприятствующего этим течениям общественного настроения, причем мы должны помнить, что „общественное настроение“, „общественное мнение“ не рождаются произвольно, но всегда являются ответом тех или других классов общества на побуждения, стремления и почины, исходящие от общественных условий, в которых протекает их будничная жизнь.

И сказанное нами относится не только к художественному и литературному творчеству.

Если бы мы обратились к истории спекулятивной философии, мы встретили бы там явления, которые мы сможем лишь тогда оценить надлежащим образом, когда мы примем в счет и психические особенности отдельных метафизиков. Пессимистическое течение в философии, несомненно, продукт общественной среды, но продукт очень сложного рода, возникающий при посредстве и наличности сильных изменений в нервной системе человека. Шопенгауер или Майлендер — пессимисты по оскуделости своей нервной системы, родственные большой группе меланхоликов. По крайней мере семья Майлендеров представляет собой все признаки наследственного влечения к самоубийству. Старший брат философа покончил сам с собой, автор „Философии освобождения“ следует его примеру, будто по той причине, что сестра его враждебно относилась к его желанию примкнуть к германской социал-демократической партии, наконец, и сестра, после смерти брата, подрезывает себе горло. Такое семейное вырождение, прежде всего, продукт общественной обстановки по наследию, но, возникши, оно из следствия становится причиной и доставляет почин философскому творчеству. Майлендер доказывал, что первобытное Существо, единое, обнимающее всю вселенную, познав все страдания бытия, решило прекратить эту тяжесть сознания. Будучи бесконечным, оно может покончить с собой только в бесконечное время. Оно распалось на единичные бытия, и по мере того как эти бытия доходят, в лице человека, до сознания своего страдания, они налагают руку на свою жизнь. И. справедливо замечает В. Джемс в своей психологии, что многие философские разногласия, напр. Локка и Беркелея, по поводу абстрактных идей, находят себе поддержку в индивидуальных различиях способности воображения у отдельных лиц, благодаря которым у одних продукты воображения бывают полнее и точнее, у других — бледнее и туманнее. Локк утверждал, что мы обладаем общей идеей треугольника, которая не должна быть ни прямоугольником, ни равносторонним треугольником, ни неравносторонним треугольником, но каждым из них вместе, и ни одним в частности. Беркелей по этому поводу замечает: „Если есть на свете человек, который может образовать в своем уме такую идею треугольника, то спорить с ним совершенно бесполезно, и я не намерен этого делать. Я хочу только, чтобы читатель выяснил себе хорошенько, может ли он представить себе подобную идею или нет“.