Отец монстров

Глава 1 СТРАШНЫЙ ДОМ

Амстердам, год 1680

Интерес публики к анатомии в конце XVII века в Европе был огромен. Обыватели платили немалые деньги за посещение анатомического театра, где на их глазах вскрывали трупы людей, демонстрируя внутренние органы, опухоли, доставая из печени или желчного пузыря камни, показывая мозг умершего… Дамы… да и не только дамы, но и кавалеры, а также и суровые знатные отцы семейств, случалось, падали в обморок на таких сеансах. Но любопытство за счет этого подогревалось еще сильнее. Народ просто валом валил на вскрытия и в кабинеты редкостей, в которых выставлялись внутренние органы в спирту, забальзамированные части человеческого тела, скелеты казненных… При всех крупных дворах Европы существовали придворные анатомы, производившие публичные вскрытия трупов. И нужда ощущалась уже не в анатомах, а в трупах. Мода есть мода.

Профессия хирурга сделалась одной из самых почетных и уважаемых в столице Голландии Амстердаме. Ведущие анатомы Иоанн Сваммердам, Ван-Горн, Антон Левенгук, ну и, конечно, Фредерик Рюйш приглашались во многие знатные дома города. Они были буквально нарасхват, отказываться было нельзя, каждый стремился пожать им руку. Но главным затворником среди анатомов считался судебный врач, без которого не проходило ни одной казни, Фредерик Рюйш. Ему одному среди своих коллег удалось приблизиться к великой Тайне вечности бытия… Тайне, которую разгадает только он и которую много лет спустя унесет с собой в могилу.

По ночам, когда почтенные жители Амстердама спят, а по улицам шатаются лишь подвыпившие повесы, женщины легкого поведения да разбойный люд, возле дома врача, судебного медика Фредерика Рюйша останавливалась карета. Ее ждали. Тотчас появлялся слуга с факелом, двое других, лиц которых было не разглядеть в темноте, стараясь не шуметь, вытаскивали из кареты двухметровый сверток и бережно заносили в дом.

По лестнице сверток спускали в подвал. Впереди с канделябром в руке, освещая дорогу, вышагивал главный слуга. Звали его Гуго. Он был хотя и невысок ростом, но широкоплеч и обладал огромной физической силой — иногда в подвыпившей компании он, бывало, ради шутки сгибал подкову или разрывал колоду карт. Вся прислуга в доме боялась его гнева, в особенности его тяжелых кулаков. Служил он у Рюйша уже восемь лет, и хозяин доверял ему многие тайны.

— Осторожнее! — сказал Гуго через плечо, увидев, как один из слуг оступился и чуть не выронил сверток. — Хозяин голову оторвет.

— Что-то слишком уж тяжел, — проговорил шедший последним слуга. — Толстяк, наверное. Зачем ему их столько, ведь на прошлой неделе троих привезли?..

Этот слуга недавно поступил на службу к Рюйшу и не знал царивших здесь законов. Тот, кто задавал лишние вопросы, долго не задерживался.

— Хозяину самому решать, — грубо бросил через плечо Гуго, — а ты помалкивай, если тумаков отведать не хочешь.

Гуго толкнул массивную дверь и вошел, вслед за ним внесли сверток. В призрачном мерцании свечей слугам представилась необычная картина: кругом — на полках, на больших столах, которых в комнате было четыре, — лежали человеческие останки. На одном из них, раскинув руки, устремив в потолок острый, необычайно длинный нос и подбородок, возлежал труп обнаженного мужчины. В этом не было бы ничего столь уж странного, если бы не оголенные ребра грудной клетки, торчавшие в разные стороны и напоминавшие скелет рыбы; внутри же клетки, по-видимому, ничего уже не было — свободолюбивые органы были вырваны из нее и покоились в сосудах со спиртовым раствором. На других столах, прикрытые тканями, лежали, должно быть, такие же горемыки. На полках располагались сосуды, в которых покоились как внешние, так и внутренние части детских, женских и мужских тел. Некоторые части имели вид бесхозный и как попало валялись в разных местах, представляя для человека непривычного картину ужасную.

Но на слуг, доставивших мертвое тело, этот кажущийся беспорядок не произвел никакого впечатления. Они бережно, как какую-то драгоценность, водрузили сверток на незанятую часть стола и освободили от материи. Это оказалась еще молодая женщина в грубой одежде смертницы. Голова ее была повернута набок, шею обвивал кусок веревки.

Ее казнили за детоубийство три дня назад, и по закону тело ее должно было провести на виселице еще один день, но у судебного медика были особые права. Вернее, возможность обойти законы, заплатив кому надо. Бывало, в праздничные дни, когда казненных было особенно много, в подвале у Рюйша скапливался излишек покойников, так что не продохнуть, и он перепродавал тела другим анатомам, всегда оставаясь в выгоде.

— Все, пошли, — приказал Гуго.

Он обвел внимательным взглядом помещение. В пляшущих языках пламени хранящиеся здесь необычные предметы отбрасывали причудливые тени и словно бы двигались, оживали… Оживали заспиртованные руки и ноги, глядящие сквозь стекло хрустальные глаза заспиртованных детских головок, как живые, отражали огонь свечей — все двигалось и шевелилось. Но не эти наблюдения привыкшего к мастерской хозяина Гуго заставили его более пристально осмотреться кругом. Он заметил, что небольшое, выходящее во двор оконце под потолком слегка приотворено, и оттуда свисает кусок веревки.

Принесшие труп слуги уже подходили к двери. Гуго в последний раз окинул взглядом мастерскую и пошел вслед за слугами.

Минут через десять после того, как слуги, оставив на столе тело детоубийцы, вышли из мастерской, Гуго в полной темноте, на ощупь, медленно и бесшумно спускался обратно в мастерскую. Предпоследняя ступень лестницы скрипела, и Гуго перешагнул ее. Дверь он предусмотрительно оставил чуть приоткрытой и сейчас, в темноте, подкравшись к ней, стал смотреть в щель.

В мастерской было двое мужчин. У одного в руке горела свеча. Они склонились над столом, на котором лежало тело принесенной женщины.

— Эльса убила тфоих тетей, — проговорил один из них с сильным немецким акцентом, нещадно коверкая слова. — Форофка, фидишь клеймо… ей бы дафно следофало палтаться на виселица. А приятно фсеж-таки встретить снакомого, даже ф этом чертофом томе.

— Она была ничего, — сказал второй мужчина с хриплым простуженным голосом. Он говорил с натугой, будто горло ему уже стягивала веревка. — Как бы нам с тобой не направиться за ней следом…

— Ладно, Якоб, дафай искать, са чем пришли. Но это не сдесь наверно, сдесь одна дрянь, — проговорил человек с акцентом. — Грэм скасал бумаги. А сдесь трупы. Фон там я тферь фител, может быть, там этот железный ящик. — Он махнул рукой. — Пошли смотреть.

— Пошли, только дай я сначала свою свечу зажгу, — с напряжением связок прошептал Якоб и протянул свечу.

Внимательно вслушиваясь в каждое слово пришельцев, Гуго отметил для себя имя Грэма — одного из старых и злейших врагов хозяина. Когда-то Грэм был учеником Рюйша, потом их отношения сильно охладели, Грэм стал писать на своего бывшего учителя доносы, при каждом удобном случае издеваясь над его слабыми теоретическими познаниями в медицине.

Стараясь не зашуметь, Гуго приоткрыл дверь и бесшумно проскользнул в мастерскую; опустившись на четвереньки, он потихоньку стал продвигаться к мужчинам по каменному полу.

— Не хотел я, Ханс, с тобой идти, и три гульдена, которые пообещал Грэм, мне поперек глотки встанут. Это же жилище самого сатаны. Чувствую я, будем мы болтаться с тобой на виселице.

— Не дрэйфь. Один шорт болтаться. Ранше, позже, какая расница, — подбодрил его Ханс, считая, что этим поднимет настроение своему товарищу. Свеча его разгорелась, и он двинулся к двери в углу мастерской. — Если найдем нужный шелезный ящик с нушными бумагами, нас Грэм озолотит. Ты тумаешь, три паршивых гульдена ему обойтется эта работка?! Я-то фидел, как фешали тех, которые салесай ф этот том… — Шедший впереди Ханс вдруг остановился, прислушался. — Тихо!

Гуго тоже остановился и, приникнув к полу, замер.

— Будто шуршание, — прошептал Ханс.

Он поднял над головой свечу, освещая помещение.

Гуго прижался к каменному полу и, затаив дыхание, слушал. Он готов был в любой момент броситься на незваных пришельцев. Но он знал, что вступать в драку в заставленном сосудами с препаратами помещении опасно. Едва ли удастся сохранить все в целости.

А если хоть один препарат погибнет, хозяин будет очень недоволен, и тогда придется попрощаться с должностью главного слуги. Хозяин такого не прощал. Был у Гуго другой план — получше.

— Крыса, наверное, — натужно прохрипел Якоб, но в голосе его не было уверенности, в нем слышался страх. — Давай скорее искать этот ящик…

Ханс повернулся, сделал несколько шагов к двери, что-то вдруг загремело и со звоном упало на пол.

— Швахн зибарн!! — сквозь зубы выругался Ханс по-немецки. — Проклятый том!

Гуго, соблюдая предосторожность, пополз следом за ними. Несмотря на то что он хорошо ориентировался в помещении, бесшумно ползти в темноте не удавалось, так что он из предосторожности делал частые остановки. Гуго заполз под большой деревянный стол, уставленный препаратами, потом тихонько обогнул угол тумбочки и остановился: здесь нужно было подождать.

— Замок, — прохрипел Якоб, и в темноте что-то звякнуло. Кованую дверь открыть было непросто. — Сейчас отмычки достану.

— Хороший немецкий самок, самый крепкий самок, — похвалил немец.

— Сейчас мы этот немецкий замок сковырнем… — бурчал негромко Якоб, позвякивая связкой отмычек.

Для него, старого вора, открывшего не один десяток замков, этот тоже не был помехой. Хоть немецкий, хоть голландский…

Гуго двинулся дальше. Он полз медленно, напряженно прислушиваясь. Парик все время сползал на глаза, и его приходилось поправлять, под колени лезли полы сюртука. Он обогнул полутораметровый сосуд с заспиртованным семилетним ребенком, неудачным — как считал хозяин — экспериментом, который все собирался выбросить, да руки не доходили. Прополз мимо черной бочки с раствором для препаратов и остановился. Теперь нужно было ждать. От злоумышленников его отделяла лишь большая тумба красного дерева, на которой лежали отрезанные члены и стояли сосуды с органами. Еще некоторое время Якоб и Ханс, тихонько поругиваясь каждый на своем языке и переговариваясь, возились с замком. Он и вправду оказался «хороший немецкий самок», так что у Гуго заболели колени от долгого стояния на одном месте.

— Наконец-то, — проговорил Якоб.

Что-то звякнуло, с лязгом отодвинули засов, заскрипели дверные петли… Гуго тихонько приподнялся с колен и выглянул из-за тумбы.

— Вон этот шкаф железный, — сказал Якоб, входя в комнату первым.

Вслед за ним, прикрывая ладонью пламя свечи, озираясь, вошел и Ханс.

«А вот теперь пора!» — подумал Гуго, выходя из-за тумбы. Он подкрался к двери и заглянул в щель. Помещение было просторным, на полу лежали несколько тел, уже готовых к препарированию в анатомическом театре, возле большого железного шкафа, высоко подняв над головой свечи, стояли Ханс и Якоб.

Гуго не стал отрывать их от размышлений — он с грохотом захлопнул взвизгнувшую петлями дверь и задвинул засов.

— Ко мне! — гаркнул он вдруг во весь голос.

Почти тотчас дверь распахнулась, и в помещение мастерской вбежали трое слуг с зажженными канделябрами. И несмотря на лежащую кругом мрачную человеческую атрибутику, везде стало вдруг светло и радостно.

— Вы двое — встаньте у двери, — приказал Гуго подошедшим к нему слугам.

В дверь раздались мощные удары, Якоб с Хансом старались выбить дверь изнутри. Но это было бесполезно: Гуго сам следил за установкой этой двери. Он был самозабвенно предан хозяину, и эта дверь в холодную, где обычно держали лишних покойников, выглядела как хранилище главного секрета, за которым, собственно, и велась охота.

Дверь эта и шкаф, с хранящимися в нем самыми главными документами и дневниками хозяина, были не чем иным, как обманкой. Все в доме, кроме Гуго, ну и, конечно, самого хозяина, были уверены, что самое ценное в доме хранится именно за этой дверью. Потому все воры, пробиравшиеся в дом Фредерика Рюйша, искали именно эту дверь и шкаф, который стоял за этой дверью… и находили. Обманка эта была изобретением Гуго, чем он очень гордился. Нередко завистливые анатомы нанимали воров, чтобы выкрасть секреты, которыми обладал его хозяин. От этого было все равно не избавиться.

Взяв у одного из слуг канделябр, Гуго направился в опочивальню хозяина с докладом.

Якоб и Ханс сидели на каменном полу холодной комнаты, привалившись спинами к стене, в ожидании решения своей участи, перед ними на полу горели две свечи. Рядом лежало тело мертвого человека, его голые грязные ноги с длинными ногтями торчали из-под накрывавшей его рогожи. В комнате не было окон и дверей, кроме одной, окованной железом — открыть ее было невозможно, и они понимали, что обречены.

— Я фсял тебя, чтобы ты мог саработать, — негромко сказал Ханс, глядя на огонек свечи. — Я не тумал, что все так…

— Теперь нас повесят, — тоже негромко и спокойно проговорил Якоб. — Моя жена с детьми останется одна.

— Я фсял тебя, чтобы ты мог саработать…

Они снова молча уставились каждый на свою свечу. Было тихо. Сюда не достигало ни единого звука, казалось, и там; за железной дверью, тоже никого нет, но они знали, что пройдет совсем немного времени и за ними придут…

— Я тумал открыть в Гамбурге пифную. В Гамбурге любят пифо…

Но договорить он не сумел: с лязгом отодвинулся засов, дверь, взвизгнув, отворилась, и в помещение вбежали пятеро слуг — один с канделябром, четверо других заставили Ханса и Якоба подняться и крепко схватили за руки. Следом за ними в помещение с достоинством вошел высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой камзол, в напомаженном парике; у него были орлиный нос, плотно сжатые тонкие губы и властный взгляд. Его сопровождал Гуго.

Он подошел к Якобу и несколько секунд грозно на него смотрел. Якобу стало вдруг невыносимо жутко под этим направленным на него взглядом, он побледнел и мелко затрясся всем телом, из глаз вдруг сами собой потекли слезы. Он не видел в этих надменных серо-голубых глазах прощения, он видел в них свой приговор.

Рюйш вдруг протянул к Якобу руку и потрогал его предплечье, потом повернул его голову, заглянув в ухо, оттянул нижнее веко и внимательно посмотрел на глазное яблоко. Якоб в страхе попытался вырваться, но слуги держали его крепко.

— Агордидут витарус, — негромко на латыни проговорил Рюйш, ни к кому не обращаясь, для себя.

Он сквозь одежду ощупал также ляжку Якоба. Зачем этот человек ощупывает его, Якобу было понятно и без объяснений — он видел в мастерской расчлененные тела. Это значило, что и его ждет та же участь, что скоро его члены и органы будут разложены на столах, помещены в банки, засушены и замаринованы, и никакой черт уже не соберет из них прежнего Якоба. Пот и слезы текли у него по лицу. Он хотел сказать, чтобы его не убивали, что у него дома Эльза и пятеро голодных ребятишек, что на прошлой неделе умер младшенький Робин, что он хотел только заработать три гульдена и никакие секреты мира ему не нужны, только бы уйти отсюда… Что будет делать Эльза, если он не вернется?.. Что будут есть его дети?.. Особенно младшенький Робин, ведь он такой слабый… Да нет!.. Он же умер. В голове Якоба мешались живые и мертвые. Он вспомнил свою мать, которая умерла много лет назад, друга, повешенного за то, что он украл на рынке гуся… Он вспоминал мертвых, вспоминал живых и плакал.

— Пердантиус венерус… — между тем бубнил Рюйш, продолжая внимательный осмотр. — Пусть откроет рот, — повернувшись к Гуго, который стоял ближе всех, сказал Рюйш.

— Открой рот, — сказал Гуго Якобу. Но тот продолжал пучить глаза, мысли его были в другом месте — с женой Эльзой, с оставшимися в живых и умершими… — Открой рот! — гаркнул Гуго и ткнул Якоба в живот.

Якоб будто очнулся от толчка и широко, отчаянно широко разинул рот, как будто это могло спасти или хотя бы продлить его жизнь.

— О-а! Сик транзит глориа мунди… — заглянув в раскрытый рот, проговорил Рюйш и перешел к Хансу.

Здесь он был более внимателен и продолжал осмотр в два раза дольше. Сначала он оттянул нижнее веко Ханса, чуткими пальцами потрогал его горло, ощупал грудную клетку, заглянул в ухо. Бурча про себя таинственные латинские выражения, внимательно осмотрел его ноги и зубы, сквозь одежду ощупал живот… В это время Ханс смотрел на Рюйша с нескрываемой ненавистью, в глазах его не было ни страха, ни печали — одна только ненависть, но увлеченный Рюйш не замечал этого. Его надменное лицо было напряженным, но в движениях чувствовалось удовлетворение: казалось, он обнаружил нечто для себя особенное. Рюйш, расстегнув камзол и рубашку Ханса, постучал подушечками пальцев по груди.

— Ардоптецус мутанус, — проговорил он и довольно хмыкнул.

— Ты дьяфол… — сквозь зубы проговорил Ханс, глядя в упор на Рюйша. — Дьяфол!

Рюйш вздрогнул, поднял глаза и посмотрел на него осознанно, как на живого, интерес в глазах потух, осталось одно лишь надменное презрение.

— Вызови стражу, — вполоборота бросил он стоявшему чуть позади Гуго. — Пусть отведут их в тюрьму.

— Слушаюсь.

Фредерик Рюйш повернулся и вышел вон. Движения его были стремительны, он шел к своей цели. Он всегда шел к своей цели и всегда знал, что будет богат и известен. Никогда он не сворачивал со своего пути и не сомневался. Никогда.