Открытие удочки

Послесловие

Закончилось еще одно лето, а я продолжаю заниматься все той же хуйней — ничуть не поумнела и не набралась жизненного опыта. Моя жизнь теперь, конечно, скучновата, ведь целыми днями я учу свою дочь говорить, а по вечерам бессильно падаю перед теликом. «Быть матерью — тяжелый труд», — говорит папа, уходя от меня после новостей и оставляя на кухне рыбьи скелеты, пакеты с недоеденными чипсами и пустые бутылки из-под пива, которые он зачем-то ставит на подоконник.

Из «Голоса общественности» я, разумеется, уволилась и теперь работаю в рекламном агентстве, где меня заставляют придумывать «смешные» монологи использованных тампаксов и собирать оригинальные идеи для раскрутки силиконовых сосок. Надо признаться, я продолжаю сотрудничать с Хункарпашой, и в данный момент заканчиваю работу над текстом, который назвала «Оргазм в мессершмите» (милитаристская тема не дает мне покоя). Хункарпаша (я подозреваю, что пишу всю эту похабную парашу исключительно для его личного пользования), правда, попросил меня подумать над восточным преломлением сексуальности: сераль, киоск, публичная кастрация и так далее, и в моей безумной голове уже созрела идея своего рода трилогии под общим названием «Неутомимый Хасан».

Люба окончательно свихнулась на детях и бегает по гинекологам, которые за деньги составляют для нее прогрессивные графики зачатий (особенно преуспел в этом Сергей Александрович). Наконец она нашла для себя убедительное оправдание того, почему спит со всеми подряд («Я хочу забеременеть, я хочу, чтобы у меня была такая же девочка, как у тебя», — говорит Люба, и я надеюсь, что все у нее получится).

Кто бы мог подумать, что мы превратимся в таких неисправимых, презренных куриц, — когда я подбиваю Любу на то, чтобы пойти в бар и «познакомиться с ребятами», она сначала тупо смотрит в график зачатий, а потом говорит: «Хватит, мы с тобой хорошо побесились — пора подумать о детях!» В сущности, она права, ведь ничего нового узнать нам уже не суждено (по крайней мере, в плане знакомства с ребятами).

Дауд уехал в Дейру. Время от времени — преимущественно когда пьяный — он звонит мне, и мы очень мило болтаем. Думаю, я съезжу к нему следующим летом, ведь, в конечном счете, мы не так уж плохо жили, да и глупо расставаться с одним из немногих мужчин, кроме папы, кто тебе не отвратителен.

Что касается Льва, то он куда-то сгинул, и я надеюсь, что он повесился. Его папаша недавно потряс общественность очередным бессвязным, перегруженным физиологизмами и цветовыми метафорами романом, и его даже показывали по телевизору. Самое ужасное было в том, что одним утром я включила радио и услышала, как он рассуждает в прямом эфире о непреходящих ценностях семьи и брака. Я представила себе этого лицемерного бородавочника и плюнула в приемник, а потом почувствовала себя полной дурой — глупо плевать в собственный приемник, даже если из него блеет Бамбаев.

Не знаю, что будет дальше и сколько я еще продержусь, но две вещи в этой долбаной жизни я усвоила точно. Первая касается того, что, если когда-нибудь раздастся звонок и, открыв дверь, я увижу на пороге свою сестру, я скажу: «Убирайся вон, никчемная сука!» — а вторая связана с тем, что рано или поздно все это мне смертельно надоест, и я возненавижу свой синий сарафан в горошек и туфли на низком каблуке. Тогда я просто наберу номер Хункарпаши и скажу в трубку: «Здравствуй, Пашка, я тут подумала, не захочешь ли ты купить мне шубу, чтобы я прыгнула в нее голая, с ребенком на руках? Ты бы мог увезти меня в Фамагусту, и мы будем жить среди каменных черепах и бойцов „Аль-Каиды“, пить арак, жарить кебаб, а по ночам я стану рассказывать тебе сказки, не менее интересные, чем „Смертельный секс Джекоба“. Ну так как, дорогой, ты хочешь?»