Открытые окна

Недоразумение

До Лёнчика не сразу дошло, что Костя и есть тот парень, с которым он в тазоголовых играл и кому хвастался, что космонавт помахал ему. Тот Костя был в виртуальном пространстве, а этот — здесь.

— Я же писал тебе, что приезжаю! — втолковывал ему Костя.

— Когда писал? — не понимал Лёнчик.

Костя начинал припоминать.

— Да утром, перед автобусом. Позавчера, в понедельник…

И было странно: всего-то позавчера мы были в городе! Мне вдруг показалось, что мы живём в деревне давным-давно.

— Позавчера! — отозвался Лёнчик. — Да я уже три недели компьютера не вижу. С тех пор, как Андрей Олегович уехал в отпуск. Он мне хотел ключи оставить, да я говорю: куда мне летом? Не до компьютера же, работать надо.

Он поглядел на свои руки.

— Пальцы, — говорит, — стали такие, что осенью по кнопочкам не буду попадать.

Руки у него и впрямь были тёмные, загрубевшие. Под ногтями грязь. Он поднял обе руки, чтобы мы лучше видели. И Пальма, лежавшая спокойно, тихо зарычала на него. Мало ли, с чего это он руки протягивает…

Видать, Анна Ивановна так чётко объяснила ей, что мы свои, что Пальма и усвоила сразу назубок: нас надо защищать.

— У, псина, — сказал один из Лёнчиковых товарищей.

Я тут же съязвила:

— Да уж, не повезло вам, что мы с собакой!

Костя погладил её между ушей.

— Пальма спасла нас.

Лёнчик кивнул:

— Она всех спасла. Ты бы нам головы пальцем раскроил. А потом сел бы. Или родителям пришлось бы отвечать…

Я, кажется, одна заметила, как он сострил. Совсем не смешно. Как будто Костя такой герой, что одним пальцем их бы победил. Все видели — у него железка…

Костя сказал:

— Это — оборона.

Лёнчик подумал и стал оправдываться:

— А что обороняться? Не собирались мы вас бить.

Чернявый ему поддакивает:

— Так само вышло. Мы ведь только пугнуть хотели, как всегда.

Лёнчик объясняет:

— Собакинских пугнёшь, когда их мало — они и улепётывают…

— Собакинские — слабаки, — поддерживает его чернявый. — Вот у них — пляж, а ты скажи, кто у них плавать-то умеет?

Как будто Костя знает хоть кого-то из собакинских.

— Они и на турнике не могут, — злобствует чернявый. — Хотя у них площадка… В школе Максимов повиснет на турнике и ногой делает вот так…

— Да ладно тебе, Игорь же всё может, — перебил его Лёнчик. — И Андрей Еловых…

Чернявый нехотя согласился:

— Ну, только они двое.

И снова к нам повернулся:

— А тут гляжу — странные собакинские что-то. Дерзят нам…

— Ага, — подтвердил и третий их товарищ. — Мы думали, они забыли, с кем говорят. Пора напомнить… Это вышло…

Он задумался, припоминая слово.

— Это. Вот. Недоразумение.

Я уже поняла, что Лёнчик в их троице главный. Того чернявого, что лаял по-собачьи, а после удирал, Шуриком звали. Это оказался Катин брат. А того, что сзади напасть хотел, звали Серёгой Ужовым. У него было тонкое, красивое лицо. Длинные, пушистые ресницы — хлопьями вокруг глаз. Такие ресницы — мечта любой девчонки.

С его лицом только в кино сниматься. Конечно, если бы оно было не такое глупое.

Серёга поймал мой взгляд, смутился. Буркнул:

— Сами виноваты. Надо было не молчать, что вы — никакие не собакинские….

Нога у меня болела всё сильнее. Только что я могла на ней стоять, и даже прыгать. Прыгнула же на этого… Серёгу… Но теперь до неё стало больно даже дотронуться. У щиколотки она опухла. Я села в траву и не представляла, как стану подниматься от пруда на холм.

Лёнчик предложил Косте как-то сцепить руки и сделать что-то вроде кресла для меня. Мне велел сесть к ним на руки и обхватить их за шеи. И так они двое, шатаясь, стали подниматься.

Пальма теперь шла рядом с нами, поглядывала на меня. Её не тянуло больше носиться…

Лёнчик был выше Кости, и кресло получилось неровное. И поднимался он быстрее. Они никак не могли подладиться в ногу. Лёнчиковы товарищи убежали в хозяйство, где они все работают. Они же только искупаться приходили.

Шли мы так — вверх и вниз, кто шёл, а кто ехал. Мне всё время казалось, что я сейчас свалюсь.

Я уже совсем было рот открыла, чтобы сказать:

— Пустите, сама пойду…

А после передумала. Если меня не надо будет нести, то Лёнчик, пожалуй, тоже побежит на свою работу. И они с Костей так и не помирятся. И не поговорят толком.

Хотя им и теперь было не поговорить, они только дышали громко, да Лёнчик иногда бросал Косте:

— Ты эту руку — ниже… Ты вот так держи…

И я думала: ещё немного он с нами побудет. Костя ведь так ждал, когда они встретятся.

На вершине холма остановились передохнуть. Лёнчик мотнул головой.

— Там — поле у Михал Григорича. Видите, где трактор ездит?

Костя спрашивает:

— Там — твоя работа?

Лёнчик кивает.

— Ну да, Михал Григорич каждое лето мальчишек принимает. Дел-то в хозяйстве много, он сам себе — целый колхоз…

— Кто — сам себе? — спрашиваю.

Лёнчик смущается.

— Ну, это наши говорят, в деревне. У него и лошади есть…

Костя говорит:

— Так ты и на лошади можешь ездить?

А Лёнчик:

— Не знаю, я только на Рыжем ездил. Рыжий смирный, старик уже. Так мне всегда Рыжего мне дают, а на других я не пробовал… Михал Григорич, он говорит, хочет спокойным быть за ребят, поэтому только Рыжего можно брать, а Стрелу нельзя. И я не знаю, умею я на коне верхом, или на одном только Рыжем…

Костик — только ещё что-то спросить, а Лёнчик сам спрашивает:

— А вы на сколько приехали?

Костя говорит:

— В пятницу — назад.

И вздыхает тяжко.

Как будто, если бы мы подольше оставались, он тоже бы с мальчишками стал в поле работать — за компанию.

Может, его и принял бы тот неизвестный нам Михаил Григорьевич. Костю бы научили грядки полоть и траву косить. А может, и на Рыжем бы дали прокатиться, Рыжий смирный. И Костя бы ездил на нём — только зачем, куда? Я толком не представляю. Люди здесь живут какой-то непонятной нам жизнью.

А Лёнчик что-то про нас не может понять.

— Подумать только, — говорит мне, — вы взяли и приехали в Липовку. Просто так — взяли и приехали.

Понятно же — мы не просто так. Мы с мамой. У мамы командировка. Но Лёне кажется, что мы какие-то особенные люди… Свободные, как ветер.