Открытые окна

Снова Катенька

Я думала, что, может, он рассердится.

Может, это у них традиция — турник по вечерам?

Но Лёнчик обрадовался. И мне показалось, он обрадовался бы, предложи я всё что угодно!

Когда мы вместе появились в Катином дворе, и Катя с Шуркой, и Серёга уже были там. Лёнчик объявил, что сейчас будет волейбол — кто-то замычал удивлённо, но сейчас же в сарае отыскался мяч. Правда, резиновый и старый — не тугой.

Спортивной площадки в Липовке не было, но в волейбол можно было играть прямо на улице. Она была пуста.

В пыли мальчишки прочертили линии. Но когда игра началась, все то и дело останавливались и выясняли, кто какие правила нарушил. Серёга каждый раз ловил мяч, а потом уже кидал кому-нибудь. Ему кричали, что надо не ловить, а отбивать. Он каждый раз доказывал:

— Это я отбил, отбил!

И проще с ним было согласиться — чтобы можно было дальше играть.

Катин Шурик очень смешно упустил мяч. Казалось, он прямо в руки ему идёт. Но нет — пролетает между протянутыми руками, падает. Шурка запоздало в ладоши хлопает.

Я не выдержала, прыснула.

Катенька глянула на меня быстро и сердито.

Костя первым сказал, что ему не интересно. Ещё бы — в городе он так натренировался, что ни Шурке, ни Серёге с ним было не сравниться. Лёнчик играл более-менее. Но Костя — лучше. Это вам не турник, это волейбол…

Я испугалась, что Костя теперь пойдёт домой. Но он как ни в чём не бывало направился в Катин двор, к турнику. Как будто всегда так занимался. В этой компании… И что-то получалось у него, что-то не очень…

Мы покидали мяч ещё немного. Но скоро уже все по очереди лезли на турник.

Костя пытался подтянуться и закинуть ногу на перекладину. Никто не смеялся над ним. У Шурки и Серёги у самих это не очень-то получалось.

Шурка спрашивал у Кости между делом:

— А ты мне палец дашь?

Костя не понимал:

— Что — дам?

Шурка объяснял:

— Железку, которой ты возле пруда махался. Зачем тебе в городе палец? А Михал Григорич нам спасибо скажет…

— Это же от трактора палец! — втолковывал Косте Серёга.

Но Косте боязно было бежать в дом за пальцем. Вдруг бы его назад не выпустили. Ведь наша хозяйка маме обещала…

Я вслед за Костей пыталась подтянуться на перекладине. Ладоням было больно.

Лёнчик подталкивал меня вверх:

— Ну же, ещё немного!

Катенька крутилась тут же, показывала, как она умеет. Хотя это и так все давно видели.

Она теснила всех — и куда только делась её стеснительность! Это была какая-то другая девочка. Она лезла вперёд, толкалась. Ноги её то и дело мелькали у меня над головой, и хвостик то и дело вставал букетом, как у космонавтки. И я думала: «Ну, что она здесь, одна, что ли?»

А потом я и сама не заметила, как мы с ней оказались в стороне от турника. Она взяла меня на руку и потянула со двора, в сад. Зачем мы сюда идём, думаю. Мне хотелось быть во дворе, вместе со всеми.

А Катенька глянула на меня очень странно, в самые глаза, будто через них хотела увидеть, что у меня внутри… Мозг, что ли?

И спрашивает:

— Сегодня уезжаете?

Надо же, как переживает, думаю. А я и забыла уже, что мы уезжаем. В самом деле…

— Да, — говорю. — Вот, уезжаем…

Тут Катенька говорит:

— И уезжайте. Сегодня же.

С таким нажимом.

И я вдруг всё поняла. Вовсе она не печалится, что мы уезжаем. И глаза у неё злые, злые.

И так мне вдруг не захотелось уезжать… Ну, просто — спряталась бы, осталась у Анны Ивановны.

— Может, и не сегодня, — говорю. — Может, мама нас вообще до конца лета оставит.

И прибавила — уж не знаю, с чего меня так понесло:

— Её баб Аня всё уговаривает, чтобы нас оставляла!

Когда это мы хозяйку звали баб Аней?

У Катеньки стало ошеломлённое, растерянное лицо.

«Так тебе, так!» — подумала я.

А Катенька вдруг подняла руки — и ткнула грязные, чёрные пальцы прямо мне в очки. Пальцы скользили вниз по линзам, она вцепилась мне в щёки.

Ногти она, видно, давно не стригла. Они полоснули меня так, что и в животе отозвалось. И будто от моей боли она заорала:

— Аааа!!! — точно это я её царапала.

И тогда у меня прошёл ступор и я тоже заорала и принялась отбиваться.

Тут появился откуда-то её дед Макар — первый раз я увидела его.

Он отрывал Катеньку от меня, тащил прочь, а та повторяла как заведённая:

— Она знает, за что! Она знает!

И дед Макар, оглядываясь через плечо, говорил мне:

— Иди уже от греха! Иди отсюда.

Из бурьяна я подняла очки, протёрла краем футболки. Щеки горели. Когда я дотрагивалась до них, на пальцах оставалась кровь.

Я стояла и не знала, что делать.

Потом спохватилась: банты!

Схватилась за карманы. Здесь банты, у меня…

Мальчишки во дворе галдели, все четверо, и Костя тоже с ними. У них была какая-то своя игра. Они были так заняты, что даже не думали — куда мы с Катей делись и вдруг со мной что-нибудь случится?

Вот Костя подошёл к турнику — и взлетел, не хуже, чем Катенька… Наверху задержался, и вдруг как закричит:

— Мама, папа, мы здесь!

«Не верится тебе, а ты верь…»

С улицы в Катькин двор вошли наши мама и папа.

Костя им махал с высоты, счастливый.

И мама уже бежала к турнику с криком:

— Тебе нельзя!

Я машинально подумала: «Ну, зачем она так? Зачем — чтобы и эти мальчишки знали, что Костя не такой, как они?»

Но мама всё повторяла:

— Доктор сказал… Отслойка сетчатки будет, ты ослепнешь …

И папе командовала:

— Сними же его!

Костя спрыгнул на землю сам, спружинил ногами — всё ловко, быстро, но видно было, что чувствует он себя снова неповоротливым, как мешок, и не знает, куда деваться.

Я наблюдала, стоя в распахнутой калитке.

Мама начала:

— Вот как вы без старших…

И тут они все меня увидели.

Мама сразу оказалась рядом со мной, схватила в охапку, в воздух подняла, потащила с Катькиного двора.

Я твердила:

— Это я об ветки, об ветки поцарапалась…

Папа пытался что-то сказать, пытался отнять меня. Мама, захлёбываясь негодованием, кидала ему, видно, повторяя его недавние слова, передразнивая:

— Ничего! Они там с ребятишками!

И, дёргая Костю за руку, вопрошала:

— Чего вас опять к этой шпане понесло? Во дворе, что ли, не сиделось?

У ворот Анны Ивановны я мельком увидела нашу машину. Папа, оказывается, заехал за мамой в Собакино, и они вместе приехали забирать нас.

В доме хозяйка снова доставала вату, перекись водорода. Говорила:

— Бывает, бывает всё. Дело молодое…

И маму учила:

— Она говорит, ветками снова поцарапалась. Как тот раз в малине. А ты ей и верь…

Мама возмущалась:

— Так как же «верь», я сама вижу…

Хозяйка отвечала миролюбиво:

— А иногда надо и глаза закрыть. Видишь-то видишь, а сама — как бы и не видишь… Вот мы сейчас ранки-то смажем, и заживёт всё, и следов не останется.

Костя рядом стоял и молча сочувствовал мне — пока папа не позвал его воду носить. Папа успел пройтись по дому и углядеть, что в кухне бак наполовину пустой.

Потом мы за столом сидели. Ужинали. Хозяйка робко говорила маме:

— Хотела просить, чтобы оставались ещё, сколько можете… Или чтоб детей оставили — пожить. Им что за интерес такой — снова на асфальт?

Будто ждала, что мама ответит:

— А что? И пусть остаются!

Но мама сказала вежливо:

— Спасибо, мы уже отдохнули.

Папа кашлянул, точно ему было неловко.

Я поглядела на него и на Костю.

Они сидели рядом, похожие друг на друга.

Оба кудрявые и в очках.

Но так они всегда похожи.

А сейчас они долго носили воду. Заполнили не только зелёный бак на кухне, но и котёл в бане, и бочку во дворе. И видно было, что оба ещё не устали. И если бы у хозяйки были другие баки, и бочки, и котлы, они бы заполнили их тоже.

Поработав, они умылись во дворе, поливая друг другу из ковшика, а вытираться не захотели. Футболки они надели на мокрые тела, а очки — на мокрые лица. Было заметно, что и папе, и Косте приятно оттого, что у них на лицах капельки.

Папа сказал нашей хозяйке, будто маленькой:

— Мы бы остались у вас на выходные, да я ведь и в субботу работаю. Мне завтра на работу.

Мама посмотрела на него, как будто он говорит что-то не то.

Папа увидел, что мама недовольна — и захотел сменить тему разговора. Он повернулся к Косте:

— Слушай-ка, сын… А мальчик, который в космонавты собирался… Вы встретились?

И это тоже получилось невпопад. Потому что мама ответила за Костю:

— Я же в машине рассказывала тебе про космонавтов!

Потом поглядела на меня пристально и добавила:

— И про звездочётов тоже.

Я поёжилась. Что сейчас будет? Наверно, папа скажет: «Я не хочу разговаривать с девочкой, которая обманывает маму».

Но папе-то хотелось разговаривать! Наверное, он сильно соскучился по нам.

Он улыбнулся мне виновато: хотел бы, мол, поболтать, но мама рассердится… И снова к Косте повернулся:

— Твои друзья, вижу, в городе со щенками бегают…

Костя нахмурился. Нет у него в городе никаких друзей.

Сказал неохотно:

— Да, это у Орефьева щенок…

Папа обрадовался, что Костя поддержал беседу:

— Ну да! — отвечает. — И этому щенка купили… К тебе ещё заходил. Вместе они теперь двух собак воспитывают, с утра до ночи, только и слышно во дворе…

— Юрову — щенка? — насторожилась я.

Кто ещё к Косте заходил?

Если, думаю, даже у Юрова собака, то и нам купят.

Но потом глянула на маму и поняла, что не захочет она покупать собаку. У мамы стало уж совсем обиженное лицо — оттого, что мы о собаке заговорили.

Но сразу же она постаралась улыбнуться. И спрашивает папу:

— Компьютер-то наш — живой?

А сама на Костика глядит. Я, мол, не против игры, если — в каникулы. Я понимаю, что ты любишь…

И я бы, может, играть любила — если бы Костя мне позволял. Но он позволит — как бы не так… Значит, я буду гулять с девчонками, а после разогревать нам с Костей суп. Вечером мама придёт: «Суп ели? А тарелки за собой вымыли?» А если в доме окажется не прибрано, то она спросит: «Чем вы сегодня занимались?»

Спрашивать она будет только у меня. В каникулы её не беспокоит, что Костя зря тратит время. И он сможет сколько угодно играть в своих в тазоголовых.

Хотя, может, его затянет ещё какая-то игра. И друзья тоже переключатся на неё. Чтоб не расставаться. И Миша, и Ли Джин, и Хью. А если захочет, он сможет познакомиться ещё с кем угодно.

А Макара не будет теперь даже в сети. И Лёни там не будет — всё лето. Вот осенью он, может быть, снова начнёт играть… С Костей, Костя же меня за компьютер не пускает.

И старый Рэт, проводив в колледж Грандсона, наверно, снова превратится в маленького тазоголового человечка. Про таких никогда не знаешь, сколько им лет.

Тут мне пришло в голову, что хорошо бы Анне Ивановне познакомиться с Рэтом. Чтобы она не скучала зимой. Рэт бы писал ей: «Не горюй, приедут к тебе внуки, дождёшься. Ко мне же приезжал мой Грандсон!»

Если бы у неё только был компьютер! И если бы она знала хоть немного по-английски… Так только, чтобы друг друга понимать.

Они бы обсуждали своё сельское житьё. Анна Ивановна могла бы завести себе пару баранов, чтобы у них стало больше общих тем.