Отметить день белым камешком

Ю.Семенов

"Отметить день белым камешком"

(Япония - Сингапур - Борнео - Австралия)

Заметки

Лечу в Токио. Это моя вторая командировка в качестве специального корреспондента "Правды". Первая была год назад - в сражающийся Вьетнам.

Правдисты не ограничивали меня узкими темами. "Работай для газеты так, как если бы ты собирал материалы к роману. Человеческие характеры, рассмотренные в условиях конкретных проблем, - так можно определить цель твоей командировки", - напутствовали меня в редакции. (Не могу без благодарности вспомнить мою первую "Альма матер" - Институт востоковедения: помимо великолепной и широкой языковой подготовки, институт наш дал своим питомцам широкое "страноведческое" образование и постоянную любовь к Востоку.)

В Москве снег, пурга. Мои товарищи завистливо вздыхали:

- Через двенадцать часов ты окажешься в Стране Восходящего Солнца, будешь загорать, там ведь жарища, весна.

Сосед по самолету, пергаментный старик японец, после ужина достал из кармана изящную коробочку, открыл ее, надел на глаза черную повязку и стал похож на пирата. В уши он засунул маленькие черные тампончики и отключился таким образом от окружающего мира, от звездного неба, от монотонного рева моторов и сразу же уснул. Этот "набор тишины" не дорог, продается во всем мире и запатентован в Японии. Борьба с шумом там поставлена на деловые рельсы. Они уже не дискутируют проблему, они уже делают тишину.

В дорогу я взял с собой книгу Клода Фарера, изданную в Петрограде в начале двадцатых годов.

"Мне не думается, что над Тихим океаном в будущем неизменно будет сиять ясное солнце, - писал Фарер. - Тем хуже для тех, кто вывел Японию из ее векового покоя, она бы добровольно его не нарушила. Если суждено, чтобы Тихий океан стал ареной мировых событий, то в этой международной драме самую победоносную роль, я уверен, сыграет Страна Восходящего Солнца. Пройдет несколько лет, и Япония не удовольствуется больше третьим местом".

Это писал человек, о книге которого в предисловии к русскому изданию сказано: "Увлекательная и изящная салонная болтовня. Не рекомендую знакомиться с бытом, государственным устройством и историей далеких азиатских стран исключительно по очеркам Фарера. С таким же успехом можно было требовать обстоятельных сведений по ботанике от мотылька, перепархивающего с цветка на цветок".

После полутора месяцев, проведенных в Японии, я убедился, что "мотылек" дал интересную перспективу будущего, "угадав" его пятьдесят лет назад. А это уже приближение к Уэллсу. Видимо, писатель не столько изучает, сколько ощущает проблему другой страны: по таинственной разности языков, по скульптурному, трагическому безмолвию нищего старика на ночной площади, по птичьим голосам девушек ранним утром, по манере угощать вином, гонять на машине, писать стихи - то есть по "несерьезному" для политика или ученого, которые выводят перспективу, основываясь на финансовых отчетах крупнейших банков, на персоналиях политических руководителей, на устремленности международной и внутренней торговли и на "раскладе" партий на скамьях парламентов и конгрессов.

Писатель угадывает будущее некиими "обескоженными" восприятиями.

Я люблю перечитывать Стендаля. Он ведь тоже "обескоженный" политик, ибо он писатель. (Вспоминаю некоторые его предсказания: "Виной всему короли, они своей неловкостью накличут на нас республику". Или же: "Безопасность богачей обусловливается отсутствием отчаяния у бедняков".)

Вылетел я из Москвы ночью, встретил рассвет над Омском и лишь днем прилетел в Токио.

Было облачно, холодно, с моря дул ветер, температура была нулевая. А пальто свое я оставил в Шереметеве - всезнающие стюардессы уверяли, что я там буду изнывать от жары!

Чиновник таможни минут десять бегал по залу, пытаясь найти коллегу, говорящего по-английски. Нашел. Однако коллега не "говорил", а "бормотал" по-английски. Понять его было невозможно, и мы перешли на язык жестов. ("У тебя не будет проблем с языком, - уверял мой знакомый, съездивший в Японию как турист, - каждый второй в Токио знает наизусть Шекспира".) Чиновник, "знавший" английский, ткнул пальцем в блок сигарет и категорически покачал головой.

- Why? - спросил я. - Почему?

- Yes, - решительно ответил чиновник и добавил: - No...

После чего сигареты мои он отобрал.

Аэропорт Ханеда не производит такого оглушающего впечатления, какое производит громадный дворец путешествий - аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке, или маленький, с потушенными фонарями, настороженный, дважды горевший аэропорт Ханоя, или аэропалатка на станции "Северный полюс-8", или отстраненно-гордый своими великолепными пропорциями аэропорт Орли, или одноэтажный уютный домик в центре Памира, в Хороге...

Но когда я въехал на громадный "хайвэй", словно бы отринув аэродром-границу, - вот тогда я был потрясен средоточием трех- и двухэтажных дорог, мощными развязками, взлетами и падениями бетонных плит, по которым с гигантской скоростью неслись стада машин. Они были похожи на диких коней в прериях: такая же слепая, неосознанная, а потому мощная устремленность. Здесь нет преград и светофоров. Движение утверждает себя не столько в быте, сколько в человеческой психологии. Лучшие трассы Японии (их, впрочем, пока еще немного) готовят людей к веку сверхскоростей.

По дороге в центр можно съехать с хайвэя и неожиданно попасть в прошлый век, в старую, деревянную Японию махоньких двухэтажных домиков. Но потом тебя снова неминуемо засосет в какой-нибудь тоннель, ты вырвешься наверх и окажешься на другом хайвэе, и тебя понесет дальше, и покажешься ты себе песчинкой, попавшей в водоворот, и все время будешь ждать - когда же начнется водопад и тебя закрутит, сомнет и швырнет на гибель - вниз...

Два дня ушли на телефонные звонки, короткие "подготовительные" встречи, беседы с коллегами, "обязательные" визиты. (Литературная работа - воспитатель самодисциплины, кровавой, подчас самоуничтожающей: если задумал работу, если решил написать, тогда включается некий внутренний счетчик, неумолимый и жестокий, который не дает покоя ни днем, ни ночью, пока работа не сделана хотя бы вчерне. Нет у тебя задания редакции - передавать ежедневные репортажи; нет договора на книгу с издательством или на сценарий с киностудией. Есть задумка - она и погоняет, она и не дает тебе покоя. Спасибо ей, задумке, спасибо!) Я, естественно, представлял, что меня будет интересовать в Японии прежде всего, но намеренно не составлял "железной" программы, ибо тема "Технический прогресс и психология" всеохватна и труднопрограммируема. Подчас мы оказываемся пленниками всякого рода программ: "Посмотрите налево, посмотрите направо!" Тогда уж лучше ехать в туристскую поездку - никаких тебе забот, сиди себе в автобусе и верти головой, как птица...

- Глаза, желудок и ноги, - сказал Канеко-сан, ответственный секретарь Комитета содействия переводам и изданиям советских книг в Японии, - это те главные

Силы, которые помогут вам навсегда запомнить первые токийские вечера.

Мы взяли такси и поехали в Гинзу.

...Было дьявольски красиво: моросил дождь, огромные рекламы опрокидывались в мокрый, полированный асфальт, высвечивались в стеклах и капотах машин, в темных окнах громадных домов и в антрацитовых глазах японцев.

- Думать о будущем надо в прошлом, - улыбнулся Канеко, остановив такси. Мы же сейчас обязаны жить настоящим. Я хочу, чтобы первым "фактором настоящего" для вас были "суси".

Зашли в маленькую закусочную. Их в Японии называют на французский манер "бистро". Всё в дереве. Дерево - предмет поклонения японцев. Очень красиво сделаны эти "бистро", очень экономно. Улыбающаяся девушка обязательно принесет целлофановый пакетик. Вы разорвете его и достанете горячую влажную салфетку. Вытрете руки и лицо - гигиена и чистота прежде всего.

Суси - это сырая рыба (скат, икра, кальмар, осьминог) с рисом и соевым соусом. Рыба только что привезена с рыбного рынка. Это тунец. Вкус трех компонентов - тунец, рис и соя - поразителен. Так же поразителен молодой паренек в крахмальном белом пиджаке, который делает эти суси у вас на глазах. В формочки из нежной рыбьей кожуры кладется красная икра, потом рис. Все это быстро заворачивается, мнется рукой. Рука у паренька стерильна, с оттенком желтой синевы, как у хирурга. Вы загадываете желание (этим надо всегда пользоваться, когда пробуешь новое, неведомое раньше блюдо), кладете суси в рот и ощущаете, что японская кулинария отнюдь не обжорливое, но высокоизящное гурманство.

Канеко-сан предложил съездить в совершенно другой токийский район - в Асакуса. "Здесь, в Гинзе, - буржуа, там - гангстеры". Я попросил его провезти меня в метро. Такси, а тем более в другой стране, есть нечто изолирующее тебя от новых восприятий - своей скоростью, толстыми стеклами и улыбчивым шофером, который не понимает ни единого слова. В метро больше видишь, это некий сгусток впечатлений, особенно после того, как махнул из Европы в крупнейший город мира.

Я убежден, что предусмотри путешественник два дня на поездки в метро, он бы набрался больше впечатлений, чем если бы дотошный гид таскал его по туристским, заезженным маршрутам на автобусе. Туристские маршруты призваны нивелировать уровни - и гении и праздношатающиеся смотрят одни и те же места.

Японское метро - черно-белое. Это впечатление создают мужчины. Вся Япония носит зимой черные костюмы, черные пальто, черные шляпы, черные кепи. И все черноволосые.

"Черт, - подумал я, - хоть бы одного рыжего..." Женщины тоже в основном носят черное. И только вдруг на какой-то станции войдут две девушки в традиционных средневековых кимоно. И сразу же изменятся глаза пожилых японок и японцев, появятся в них нежность, и зависть, и грусть по ушедшим годам, и жалость: раньше кимоно было повсюду, сейчас оно - словно живое лицо на стремительном маскараде масок.

В Асакуса было тихо и пусто. Не было здесь реклам, не было шумной толпы. Неподалеку от метро высился громадный буддийский храм Каннон. Сразу вспомнился Улан-Батор. Подумал, что буддизм в значительно большей мере различен в "региональных проявлениях", чем христианство. Общее - в торжественности, в громадности, в "подсвеченности" храма и в соседстве с храмом громадного рынка (христиане изгнали торговцев из храмов, а буддизм - враг категоричности, торговля ему не мешает).

Рынок, через который ведет дорога к храму, воистину громаден. Торговля уже кончилась, двенадцатый час ночи. Владельцы маленьких лавочек - многие из них и живут здесь же - мыли тротуар около дверей жесткими металлическими щетками, а потом протирали насухо тряпкой.

Здесь можно купить все. Здесь выставлены карабины, зонтики, бульдозеры, пистолеты, зажигалки, порнография, мотоциклы, костюмы, кимоно, детские игрушки.

Около храма, в темной тишине, несколько человек истово молились. Они недвижно стояли на коленях перед закрытыми воротами Каннона. "Истовость" и "недвижность" в Японии не противоположны: высшее проявление истовости - это статика, а не движение.

Рядом с храмом - подсвеченный фонтан. Прожектор подчеркивающе высвечивает сложный пульт электроуправления громадным фонтаном, который скрыт под стеклом. Слуги Будды, сверстники технической революции, не хотят конфликта со "временем", они "обегают" технический прогресс, стараясь каждый новый рывок человеческой мысли подчинить догме, а догмы религий похожи на тщательно отредактированные статьи международных соглашений, которые всегда имеют по крайней мере два толкования.

Рядом с храмом - улица, на которой показывают так называемые "подпольные фильмы". Здесь и фильмы громадного социального звучания, и порнография. Канеко сказал:

- Я бы советовал вам, Юлиан-сан, зайти в эти кинотеатры, но только не очень поздно. В этом районе Токио по вечерам бывать весьма опасно. Посмотрите политические картины, особенно связанные с проблемой Окинавы. Но возвращайтесь в метро не позже десяти часов.

...Зашли в маленький японский кабачок.

- Все-таки Гинза - это и есть Гинза, - сказал Канеко. - Это, как ни крути, космополитично, потому что закусочная, в которой мы с вами были, хоть и исповедует традиционную кухню, но люди там не снимают ботинок, сидят за баром или стоят, вместо того чтобы устроиться, поджав ноги, на "тотами". А мы сейчас вошли в настоящую Японию.

Мы сняли ботинки у входа и сели на белые подушечки, подломив под себя ноги. Нам принесли не просто горячие салфетки в целлофановой упаковке, но особые, пропитанные благовониями, - вытереть лицо и руки. Потом подали зелень и сырую рыбу на большом деревянном блюде, включили газовую горелочку, установили ее на деревянной подставке и предложили нам самим приготовить уху "чири" из живой рыбы.

Выпили горячее, изумительно вкусное рисовое саке из двадцатиграммовых рюмочек (у нас бы оскорбились - чуть больше наперстка).

Я смотрел на лица людей, окружавших нас. Было шумно, весело. Я вспоминал деда и начинал понимать, почему он так много и с такой увлеченной нежностью рассказывал мне о Японии.

Дед, в частности, говорил, что японцы - самые чистоплотные люди, каких он только видел в жизни. Дед жил в маленькой комнатке с подслеповатым окном, в огромной захламленной старой московской коммунальной квартире с темным коридором, заставленным дровами. Но в своей комнатке он все время, воюя с бабкой Марьей Даниловной, наводил чистоту, вытирал пыль и требовал, чтобы полотенца были крахмальные - "как в Японии". Я было думал, что дед, как это бывает с людьми, единожды побывавшими за границей, все несколько утрирует и живет своими представлениями, а не реальностью. (Дед был в Японии в плену в 1905 году и привез оттуда часы Павла Буре - квадратные, серебряные, с барельефом Александра Македонского на крышке. И у него и у меня Александр Македонский всегда ассоциировался с Японией.)

Только после пятой рюмки саке Канеко, прочитав строки из Омото Табито: "Суемудрых не люблю, пользы нет от них ничуть, лучше с пьяницей побудь, он хотя бы во хмелю может искренне всплакнуть", - спросил, какую бы я хотел организовать программу в Японии. Я начал рассказывать ему свои наметки. Он записывал иероглифами, очень легкими и быстрыми. Я подумал, что японец, как, впрочем, и китаец, должен во всем идти от начертания. От символа - к мысли. Произношение не имеет того значения, какое оно имеет для европейца, который вкладывает в произношение массу нюансов. Поэтому и театр наш так разнится от театра Востока. Когда мы пишем, говорим, мы изображаем звуки. Голос помогает нам выразить чувства. А когда писал Канеко-сан, то, мне казалось, он, слушая меня, тем не менее срисовывал свою мысль с натуры.

Рано утром начались звонки. Это "бумеранги" двух первых дней в Токио. Да и Канеко-сан оказался человеком обязательным. Вчера я связался по телефону с моими давнишними знакомцами - журналистами; нас вместе гоняли в бомбоубежище год назад в Ханое. Ребята тоже предлагают интересную программу. Фоторепортер из "Асахи" вместо обязательного приветствия продекламировал:

- "И поля и горы - снег тихонько все укрыл... Сразу стало пусто!" Но я приду попозже вечером, и тебе не будет пусто, и мы обговорим план встреч на эту, неделю...

Позвонил правдинский корреспондент Аскольд Бирюков:

- Сейчас к тебе заедет Суламифь Мессерер, я дал ей машину. Тебе будет интересно поговорить с ней. Она - один из создателей нового японского балета.

Я спустился вниз. Хотя японцы высокоточные люди - опаздывают в Токио довольно часто из-за заторов на трассах: огромное количество машин, постоянные пробки. Пока прилетят полицейские вертолеты, которые скоординируют с воздуха, куда каким машинам двигаться, по каким улицам выезжать на свободные трассы, уходит много времени. Я решил, что десяти минут мне хватит позавтракать. Заскочил в ресторан, заказал себе "хем энд эггс" и, не успев дождаться даже чая, побежал к выходу: мальчик-портье сказал, что машина меня уже ждет. (В ресторанах европейской кухни здесь и обслуживают по-европейски - долго... Это ведь так трудно - сделать яичницу; суси из икры - куда легче!)

Плащ свой я оставил в холле возле входа в ресторан. Быстро схватив его с кресла, я побежал к дверям: около машины стояла Мессерер и смотрела на часы. А за мной неотступно бежал портье и вопросительно смотрел на меня, не говоря при этом ни слова. Я остановился около машины, и в это время на мокрый асфальт упало что-то белое и большое. Оказывается, я захватил покрывало с кресла вместе со своим плащом. Крахмальное, белоснежное, вышитое покрывало не успело дотронуться до асфальта - мальчик-портье изящно, как матадор, подхватил его на лету. Он сразу заметил, что я захватил это покрывало, но ничего не сказал: он ждал, пока я сам замечу свою оплошность. Не надо указывать человеку на случайную ошибку - это унизит его, а особенно если этот человек гость отеля. Обидевшись, он может уехать в другое место, и клиент будет потерян...

Мессерер, худенькая, стройная, давно сошедшая со сцены замечательная советская балерина, до сих пор не может расстаться с театром. Вырастив многих питомцев в Москве, она сейчас работает с японскими танцовщицами.

Мы сели в машину, шофер-старичок дал газ, резко, по-молодому, взяв с места. Ездит старик так же, как и все здесь, вне зависимости от возраста, - на максимальной скорости. Скоростям здесь "все возрасты покорны".

Я снова подивился, как точны движения японцев, особенно когда машины несутся по хайвэям в три или четыре ряда. Земли мало, ее почти не видно только люди и машины. Японцы точно ощущают пространство, они ловки от природы. Отсюда корректность по отношению друг к другу. Японские шоферы все замечают моментально, и движения свои они координируют механически.

Рядом с нами шла другая машина на одинаковой скорости - не меньше ста двадцати километров. У руля сидела японка в кимоно. Мессерер сказала:

- Кимоно - это ритуал. Девушка носит кимоно с одним бантом, женщина надевает совершенно другое, бабушка - третье. Они все затягиваются с детства, поэтому мало пространства для движений. Отсюда экономность японцев в жестах и рождаемое этой экономностью изящество.

Мессерер посмотрела на часы - мы опаздывали, потому что старик шофер заблудился. Токио - город громадный, и заблудиться в нем легко не только иностранцу, но даже местному. Молодые лучше ориентируются, а старики не могут привыкнуть к размаху нового строительства. (Старые москвичи с ужасом смотрят на вас, когда вы спрашиваете, как проехать в Кузьминки.)

С опозданием подъехали к маленькому домику. Это - "Балет Чайковского. Токио". Внизу зал, весьма холодный, отапливается двумя газовыми каминчиками. Встретил нас продюсер Сасаки-сан. Он начинал вместе с Мессерер и замечательным советским педагогом Варламовым десять лет назад на голом месте. Сейчас он руководит труппой. Десять лет назад набрали триста учеников. Принимали мальчиков и девочек с четырех лет. Теперь первые ученики Мессерер и Варламова стали профессионалами, работают в японском кордебалете, который, по утверждению Майи Плисецкой, не уступает парижскому и американскому.

Интересно было наблюдать, как ученики здоровались с Мессерер. При внешней и внутренней сдержанности, японцы поразительно экспансивны при знакомстве, открыто улыбчивы, избыточно доброжелательны. Такой же улыбчивой и милой была очень красивая молодая женщина, балерина Савайи-сан. Мы обменялись с ней рукопожатием. Она задала обязательные вопросы: как я устроился, хорош ли номер, еда, как мне показалась Япония? Когда начался урок, Сасаки-сан шепнул мне, что Савайи только вчера похоронила мать, а сегодня, до приезда Мессерер, уже работала у станка, не проронив ни слезинки. Может быть, в этом сказывается буддизм, вера в метампсихоз, а может быть, девушка врожденно умеет держать себя в руках. (Впоследствии я только один раз видел в Японии плачущую женщину: в метро, в углу, сидела пожилая женщина - зажавшись, вся в черном. Она так сжимала пальцы, что ногти у нее были сине-белые. Она плакала, не вытирая слез; я подумал, что так неутешно плакать может здесь лишь пожилая женщина, потерявшая единственного маленького ребенка.)

Урок, который проводит Мессерер, очень интересен., Она делает быстрые замечания. "Жете, антре, ляссе!" - прыжок с перекидкой. "Никкай (это уже по-японски) - два раза!" (по-русски). "Реперасьон сан арабеск. Ассамбле антуран". (И по-японски): "Лялябе дайго камаэ" - полупальцы в пятую позицию!

Ошибку свою ученики переживают остро - лицо даже меняется, становится жестче. (Мессерер рассказывала потом, что у Когана в консерватории была воспитанница, четырнадцатилетняя японочка. За неудачный пассаж она сама себя наказывала: простаивала со скрипкой в руках пять-шесть часов, повторяя один и тот же пассаж.)

Движения учениц пластичны, нежны, вкрадчивы. Великолепные фигурки у девочек.

За последние годы рост японцев увеличился в среднем на пять сантиметров, они теперь очень редко сидят, поджав под себя ноги, - эта традиция нарушена. Вся Япония занимается гимнастикой; во время обеденного перерыва молодые рабочие и клерки выходят на спортивные площадки - пользуя бейсбольную перчатку, кидают друг другу теннисные мячи. Культ тела не самоцель, а средство быть здоровым.

Когда Мессерер кончила урок, ее проводили аплодисментами.

Я спросил:

- И так каждый раз? Продюсер ответил:

- Конечно. За искусство надо благодарить.

Был принят послом О. А. Трояновским. Просил его помочь в организации встреч с руководителями газет, телевидения, радио. Потом встретился с профессором экономики университета Васеда. Разговор был интересным. Смысл его сводился к тому, что "обреченному на тотальную политизацию китайскому миру" японцы противопоставляют "акционерное общество" ста миллионов трудолюбивых производителей, управляемых дюжиной экономических воротил - старцев в скромных куртках, которые диктуют вполголоса свои распоряжения. Политическая власть в Японии заключена в скобки. Она является приводным ремнем между хозяевами фирм и массой избирателей.

Из университета возвращался в отель пешком поздно ночью. Поражает размах строительства. Токио ночью оживает. Как только клерки покидают свои оффисы и начинают пустеть улицы, так сразу же на перекрестках появляются лампочки, предупреждающие автомобили о том, что ведутся работы. Приходит огромное количество рабочих в касках, с маленькими микрофончиками в руках. Криков: "Давай, давай!" - нет. Работы радиофицированы. Указания по радио идут от инженера к мастеру, от мастера к рабочим.

Когда смотришь на работающий ночной Токио, на мощный ритм города (в ночи это особенно заметно), убеждаешься лишний раз в неодолимости развития безликого всевластного молоха - индустриального прогресса. Особенно тревожно эта проблема просматривается в условиях японского капитализма. Десять лет назад не было ни транзисторных микрофонов, ни гигантских дорожных машин, управляемых электронными системами; человек был - еще десять лет назад - над техникой, он был выше ее разумом. Сейчас японский рабочий (десятичасовой труд, отсутствие льгот для образования, высокая цена на книги) "бежит" за техникой, тщится понять ее. А кибернетика и электроника все более и более неуправляемы, "самоорганизованны", они выходят из-под контроля. Революция в науке требует своего философского обоснования, - иначе она подомнет людей и начнет корежить их, приспосабливая "для себя". Может ли философия империализма дать такого рода серьезное обоснование? Приложимы ли новые формулы науки к общественным взаимоотношениям в странах капитала? Абсурдно ли понятие - кибернетическая и электронная неуправляемость? Чем дальше, тем важнее будут вопросы: что главенствует - человек или машина? Религия - или ее служители? Высокая национальная гордость - или слепой, чванливый национализм?

Любопытен пример Англии. Мощь ее индустрии диктует политику вне зависимости от того, кто стоит у руля - консерваторы или лейбористы. Казалось бы, фантастическое развитие бытовой техники должно нивелировать личность. На самом деле это развитие пока что стимулирует развитие личности, соприкасающейся с техникой непосредственно, с последующим, уже осмысленным подчинением или неподчинением этой личности идее дальнейшего прогресса. И потом - прогрессу уже тесно на земле, он ушел в космос. Почему? Земля мала? Отнюдь. Разность талантов. Среди нас появились люди, живущие в следующем веке. Эти люди смотрят те же фильмы, что и мы, едят тот же хлеб, что и мы, носят костюмы того же покроя. Но живут они иными категориями, и в этом - вольтова дуга будущих потрясений, которые придут в мир с дальнейшим развитием научного прогресса, если только подход к научному прогрессу, к решению проблем научного прогресса не будет классовым, то есть направленным на благо миллионов, а не десятков.

Все это пришло мне на ум, когда я, прижавшись к стене дома, чтобы не мочил дождь, наблюдал за тем, как слаженно и четко работали строители неподалеку от Гинзы, в самом центре Токио, среди пузатых громадин банков и концернов.

С утра повалил снег. Вот тебе и токийская весна! Японцы удивлены. Тепла сейчас никто не ждал, но и снега тоже.

Жду телефонных звонков. Спасибо Роману Кармену - дал свою портативную машинку. Работает она, правда, с грехом пополам, но все же работает. Самодисциплина - это когда каждый день хотя бы две страницы. Если пишешь от руки, возможны накладки: не чувствуешь, много ли написал, а считать количество знаков мы не приучены. И, хотя эта традиция идет от Джека Лондона, через Хемингуэя, мы как-то боимся "цифири" в изящной словесности.

Первую половину дня метался по визовым делам. Нужно было найти посольство Австралии, посольство Сингапура, посольство Малайзии, посольство Филиппин, а в этом гигантском городе найти посольство - даже по справочнику - дело сугубо трудное. (Поскольку отсюда я должен лететь по всей Юго-Восточной Азии, целесообразно запросить визы заранее.)

Конечно же забыл в Москве фотографии, - это обнаружилось в филиппинском посольстве. Поехал в универмаг, где есть "моментальное фото". (У входа в универмаг стоят хорошенькие девочки и приветствуют каждого входящего: "Как хорошо, что вы к нам пришли!") Затискиваешься в маленькую кабинку, охорашиваешься, опускаешь деньги, нажимаешь кнопку и через минуту получаешь фото. (Я не обольщаюсь по поводу своей физиономии, но "моментальное фото" изобразило меня старым, оплывшим и обросшим пропойцей-гангстером. Человеку с такой физиономией давать визу рискованно. Я бы лично не дал.)

Зашел в банк - получить деньги по чекам, которые мне выдали в редакции. Потрясли меня открытые сейфы. Понял наконец, что такое "бронированный сейф" (мой спутник смешно сказал: "перенабуханный банк"). Часто иностранец определяет явление точнее, чем мы. Мы порой ищем единственно верное определение, а он в данном случае передал чувство, а не мысль "перенабуханный банк".

Сейфы производят впечатление устрашения: с круглыми ручками, с наборами шифров, сверкающие холодной медью и сталью. Ты явственно чувствуешь, как тяжело и медленно открывается дверца сейфа. Для нас банк - это маленькое невзрачное помещение, где мы платим двадцать рублей за телефон и квартиру. В Японии, как, впрочем, во всем капиталистическом мире, банк - это "храм". Банки занимают самые лучшие дома, внутри все холодно, мощно и торжественно.

Возвращаясь из банка в отель, заблудился. Паренек-студент (его звали Накамура) полчаса ходил вместе со мной в поисках отеля "Токио-грандо". Он заботливо держал свой зонтик над моей головой и шлепал по лужам только потому, что незнакомый человек обратился к нему на улице с вопросом. Как я потом убедился, это типично для Японии.

...Поехал в Клуб иностранных журналистов. Если и не аккредитоваться - это дорого, - то хотя бы договориться о пользовании библиотекой. Здесь удобно встречаться с людьми, можно довольно дешево пообедать. Здесь бывают интересные беседы журналистов с политиками, бизнесменами, с военными, дипломатами. Здесь выступал У Тан, Неру, Сато, премьеры Австралии, Филиппин, Пакистана.

(В центре, около полицейского участка, тревожно светится электрическое табло: "Сегодня на улицах погибло три и ранено 270 человек". Табло пугает людей. Мы часто "щадим" нервы пешеходов, а зря. Лучше напугать, чем потом носить передачи в Институт Склифосовского.)

В Клубе иностранных журналистов полно народу. Великолепная библиотека, блистательно подобранные досье.

Журналист из "Асахи", с которым я разговорился в библиотеке, подбирая материалы к теме "Промышленный прогресс", заметил:

- Мы не хотим изобретать. Ломоносова у нас в ближайшее время не предвидится. До нас изобретено слишком много, нам следует научиться делать так, как не умеет делать никто в мире. Наша главная задача - доводить изобретенное другими до суперкондиции. Стать "руками" мира тоже не так уж плохо. Мы продали американскому концерну "Интернейшнл бизнес машинз" техническую документацию для изготовления более совершенного запоминающего устройства. Металлургическая компания "Тайхейо" продала фирме Круппа свою технологию изготовления чугунных валов. На 1975 год мы планируем выпуск стандартных типовых строительных деталей для жилых домов. На 1985 год мы планируем для каждого гражданина солнечную батарею и автомобиль, не выпускающий отработанных газов и не производящий шума. А к 2000 году мы надеемся научиться управлять погодой, точно предсказывать землетрясения и с помощью медикаментов изменять человеческий характер. (Ну-ну!)

Познакомился (здесь, в клубе, знакомства завязываются быстро) с седым громкоголосым стариком, американским журналистом Дзйвом Конде. Он корреспондент гонконгского "Фар истерн экономик ревью" и нескольких канадских газет. Много пишет для японской прессы. Костит "ястребов" за жестокость по отношению к инакомыслящим и за войну во Вьетнаме. Одни американцы считают его патриотом; другие говорят, что он псих; третьи утверждают, что он красный. Более всего Конде интересуется целенаправленностью политики Вашингтона и Пекина по отношению к Токио.

- Пекин пытается разбить японский бизнес, - говорил он мне, - с тем чтобы разделить свои отношения с Японией на две категории. Первая - это договорная торговля, которая ведется с официальными фирмами, по правительственным соглашениям, и вторая - торговля с дружественными японскими фирмами. Дружественным фирмам Китай дает серьезные привилегии. Пекин хочет добиться устойчивых экономических контактов с близкими им людьми, с одной стороны, и, с другой, вбить клин между японцами и американцами и японцами и Советским Союзом. Учтите: многие из нынешних китайских лидеров получили образование в Японии. И Чжоу Энь-лай утверждает постоянно, что Пекинский аэропорт открыт для любого японского министра, который желает посетить Китай. Но, однако, когда сейчас японцы пытаются отладить неофициальные контакты, чтобы кто-то из японских министров мог посетить Китай, все это встречает сопротивление Пекина. Вероятно, пройдет год-два, прежде чем такого рода визиты смогут стать реальностью. Пуще всего, естественно, Пекин ждет падения кабинета Сато, чтобы пришел другой, более удобный для Пекина, японский политик.

...В досье клуба мне предложили огромное количество литературы по Токио. Справочники здесь составлены блестяще. Описаны все районы города; составлен перечень всех авиационных компаний, туристских бюро, указаны наиболее интересные дни в году, когда проходят фестивали и праздники.

Среди национальных праздников меня заинтересовали "праздник возраста", 15 января, - праздник молодых людей, "которые вошли в возраст", то есть которым исполнилось двадцать. Специальные ритуалы подчеркивают уважение к новому поколению в Японии и к его роли в национальной, экономической и культурной жизни. 15 сентября празднуют день "почтения к возрасту". Это - в честь стариков из родни.

Интересен праздник 6 января: в этот день в городах проходят парады пожарников. Почтение к пожарным - традиция деревянного Токио (сейчас деревянный Токио можно найти лишь на далеких рабочих окраинах), который в прошлом часто горел.

Японские праздники отмечаются семьями. Не государством, не правительством, не муниципалитетами, но именно семьями. (Потом я убедился, что Япония страна, составленная из семейных ячеек. Японская культура, японская работоспособность, японская воспитанность, японская грациозность - все это идет от семьи, от традиции.)

Справочники - это реклама. Подчеркивается, что Токио - шестой город мира по торговле. В 1968 году, например, Токио экспортировал товаров на 30 миллиардов долларов. В городе более 30 тысяч такси. В городе лучшая в мире система райлвеев. Монорельсовая дорога больше, чем в Лос-Анжелесе; за десять минут она привозит вас из аэропорта в город. Это примерно двенадцать километров. А экспресс "Хикари" за три часа и десять минут доставит вас в Осака. Это - 550 километров.

Билет в метро стоит от 30 до 60 иен. Справочник предупреждает, что, садясь в такси, вы за "факт посадки" платите 100 иен, за каждые первые два километра - тоже по 100 иен, а далее за каждые 450 метров вы платите всего лишь 20 иен.

Япония - страна, которая не знает чаевых. Шоферы такси не понимают, когда вы оставляете им 20 - 30 иен. Так же вас не может понять ни парикмахер, ни официант в закусочной, куда вы зашли пообедать. Это тоже идет, как мне кажется, от семьи, от семейной гордости.

Справочники в Клубе журналистов собраны совершенно разные, рассчитанные на множество профессий. Есть справочники для бизнесменов, военных, туристов. Описываются все районы города: Гинза, Асакуса, Сим-баси, Акасака. Говорится, например, что Акасака - это наиболее фешенебельный район Токио. А район Роппонги определяется в справочнике для военных так: "Здесь поздно ночью девицы приобретают рабочие познания в английском и других языках".

...Лондонский журналист, заметив, как я тщательно сортирую материалы по "партиям" Японии, хмыкнув, достал из кармана трубку, набил ее пахучим табаком, пустил к потолку тугую струйку голубого дыма и сказал:

- У нас партия, борющаяся за власть, отличается от той, которая стоит у власти, лишь тем, что у нее нет власти. Получив ее - в эпоху расщепленного атома и ракет, - оппозиционная партия, если руководит ею не безумец, ничего кардинального внести не сможет - ни в политику, ни в экономику. Лучшая политика в век технотроники - это политика "статус кво"...

...Глядя на посетителей, я невольно подумал о том, как интересен генезис мужской одежды. В средние века мужчины дрались на турнирах, танцевали и жуировали, а потому фасонили. Красивые одежды, турниры и танцы - аксессуары "изящной" войны того времени. Сейчас только идиоты выпендриваются в немыслимые костюмы. Техника предлагает мужчинам завоевывать женские сердца не замысловатым падекатром и не кружевными воротниками. К услугам мужчин водные лыжи, гоночные мотоциклы, спортивные планеры, альпинистские восхождения и "бег трусцой".

Новыми мужскими фасонами интересуются люди "без царя в голове". Теперь не проламыванием черепа сопернику можно пленить женщину, но технической умелостью. Смастерить для прогулки в лесу маленький транзистор, научиться управлять мотоциклом или мотороллером по лесной тропинке стало значительно более романтическим в глазах прекрасного пола, чем мордобой на арене (средние века) или в подворотне (наши дни). Я помню, как мы студентами пленяли девушек умением отлупить соперника. Теперь это "не проходит". Женщины тоже стали прагматиками. Любить могут кого угодно, но замуж норовят выйти за умного пусть даже урод, слабосильный и от рождения близорук.

Между прочим, отсюда - слияние спорта с навыками овладения техникой. И отсюда, мне кажется, оттеснение гуманитариев в некую неэлитарную элиту, я бы сказал - в "элиту наоборот". Разум сейчас так много дал миру, что надо научиться пользоваться плодами разума. Голова плюс умелые руки плюс уважительное отношение ко времени могут дать человеку максимум из отпускаемого обществом.

Сегодня был в парламенте, потом в министерстве иностранных дел, разговаривал о текущем моменте. Наша тяга к созерцательной, философской неторопливости здесь не проходит. Конкретность вопроса предполагает такую же конкретность ответа. Если вы ставите вопрос неконкретно, вам так же неконкретно ответят. Стоит вам поставить вопрос жестко, так же жестко и отвечают. Мы еще не всегда готовы к этому американскому стилю разговора, подчас обижаемся, считая собеседника невоспитанным или резким. Это неверно, это от "комплекса". Надо научиться конкретно и точно - "да или нет" - ставить вопрос и ждать такого же ответа, а если ответ не удовлетворяет, прямо об этом говорить.

Из МИДа поехал в министерство образования, а оттуда - в школу и университет. В школе удивился тому, что доски в классах вогнутые. Спросил об этом педагога. Тот в свою очередь удивился моему вопросу.

- Чтобы солнце не отсвечивало, - ответил он, - чтобы все написанное на доске было видно детям отовсюду, с любой парты.

Мои собеседники - в университете и в школах - отмечали, что японские учащиеся и студенты всегда хотят быть первыми: "Честолюбие и усердие в учебе помогли Японии совершить экономическое чудо".

Подарили мне небольшую брошюрку о проблемах образования в Японии. Некоторые ее положения очень интересны. Там, в частности, говорится, что в Японии девятилетнюю обязательную школу посещает громадный процент детей школьного возраста. Учителя снижают требования, чтобы слабые ученики также могли успевать. Никто не остается на второй год. Таким образом, класс, как единая группа, существует все девять лет, вплоть до первого процесса отбора приемных экзаменов в полную среднюю школу.

Нынешняя руководящая прослойка в политике, экономике и администрации набрана прежде всего из выпускников лучших государственных университетов (бывших императорских). Большинство членов правительства и примерно треть членов парламента окончили Токийский университет.

Японские концерны "Мицубиси", "Сони" и "Хитачи" набирают две трети своих служащих из числа выпускников большой тройки японских университетов. Больше половины министров послевоенных кабинетов учились в Токийском и Киотском университетах или университете Хитоцубаси.

Государственные университеты способны вместить всего четверть потенциальных студентов. На каждого выдержавшего вступительные экзамены приходится от шести до одиннадцати провалившихся.

Доступ ко всем ступеням образования в Японии открыт тем детям, которые отличаются особыми способностями и усердием. Дети со средними способностями попадают в университет только в том случае, если у них богатые родители.

Монополия знаменитых университетов, растущий спрос промышленности и небольшие размеры пенсии по старости вынуждают японцев вступать между собой в яростное соревнование по учебе. Диплом студента - это гарантия высокой пенсии в старости.

Усвоить материал для сдачи экзаменов (в школе особенно) можно только зубрежкой. Сейчас, правда, здесь носятся с проектом организовать радиошколу и телевизионный университет. (ТВ должно быть повернуто к проблеме "Дитя и прогресс".)

Я вспомнил мою старшую дочь Дунечку. Как-то в январе она пришла из школы и спросила: правда ли, что надо поспать друг с другом, чтобы родились дети? Она спросила об этом Катю спокойно, ей ведь об этом сказали в школе, и сказали ее одноклассники. И, естественно, считала она, ничего предосудительного в этом вопросе быть не может. Оказывается, дети накануне смотрели фильм по телевидению. Кто-то из актеров произнес фразу: "Вот, поспала она с ним, а теперь ребенка ждет..." Считается, что после девяти часов вечера дети спят. А дети не спят после девяти часов вечера, потому что они до одиннадцати должны решать алгебраические и геометрические задачи, ибо объем знаний, который им предстоит усвоить в классе, громаден. То, что мы изучали в девятом классе, Дуня изучает в шестом. Все сдвинулось по крайней мере года на три.

Воспитание детей в эпоху телевидения и компьютеров - сложнейший вопрос. От этого зависит будущее мира. Сложность и интерес будет заключаться в том, чтобы "засадить" в машину правильно понятую информацию. Революция математики занятна: если раньше требовалось найти один ответ, то теперь талант ученого заключается в том, чтобы сформулировать как можно больше вопросов. Чем больше интересных вопросов будет сформулировано (раньше молили: "Господи, ответь же мне!" - ныне просто нажимают кнопку ЭВМ), тем интереснее получится ответ ЭВМ. Так, может быть, необходимо изменение программы обучения в школе? Большая специализация по призванию? Важно научить ребенка смело рассуждать. Вызубрить теорему куда как спокойнее...

В Японии к проблеме обучения относятся серьезно. Есть свои находки. Проблем, впрочем, больше нерешенных. Кое-что в методике мне очень понравилось. Например, учеников четвертого, пятого и шестого классов, когда проходят ботанику, учителя уводят из школ в парки - особенно во время цветения сакуры. Занятия предметны. Но запоминаются не только пестики с тычинками, но и красота родины. Когда проходят предметы, связанные с морем, - это и география, и ботаника, и зоология, - учеников вывозят на побережье. Фактор ребячьего интереса учитывается. И при этом: кто и когда забудет урок о цветении сакуры, проведенный в парке, со смехом и с весельем? И старшего, учителя, всю жизнь будут помнить с нежностью, и никогда не забудут цветение сакуры - единственное в мире.

Мне стало обидно, что Дуняшка знает наше бабье лето и березовую, синюю, беззвездную, неистовую, капельную, журавлиную весну лишь по описаниям в учебнике: ведь с сентября по июнь она сидит за партой.

Школа нивелирует детей. Бетховену было бы, видимо, несладко на уроках химии, ходить бы ему, бедолаге, в двоечниках. Но он - гений, он - одержим, он бы вынес издевательства одноклассников и презрение учителей ("тянет класс назад"). А как быть с талантом? Гений сломать нельзя, талант (живописца, который не в ладах с физикой, математика, который не ладит с историей), увы, можно. В ряде американских школ экспериментируют: после четвертого класса дети выбирают те предметы, которые им интересны. По-моему, это перспективный поиск. Мы не заставляем ведь шестнадцатилетнего идти в тот институт, который именно мы, старшие, считаем более интересным. Почему же мы так несправедливы по отношению к десятилетним? Время-то другое, оно - убыстрилось, дети час совсем иные...

Восемь часов в неделю в Японии падает на преподавание японского языка. После девятилетнего обязательного обучения дети должны знать 881 иероглиф. После окончания средней школы они должны знать 1850 иероглифов, а хороший японский словарь содержит 40 тысяч иероглифов.

На вступительном экзамене в университет Тодай контрольный вопрос по политическим и экономическим наукам гласил: "Объясните функцию центрального банка в 509 иероглифах". По истории экзаменующийся должен был ответить на вопрос: "Какой видный публицист, из какой газеты, поддержал русско-японский мирный договор и подвергся нападению толпы?"

Согласно результатам опроса, проведенного в семи школах, большинство учеников недовольны преподаванием. Семнадцатилетние усматривают в системе преподавания орудие, "вынуждающее нас одобрять существующее положение и изолирующее тех, кто критикует его". Ученики требуют, чтобы система преподавания учила самостоятельности и воспитывала способность делать открытия, но учителя цепляются за методы зубрежки. Старая гвардия не может перестроиться по-новому.

(Жалованье учителя в Японии невысокое. Следовательно, учителями становятся прежде всего те ученики, которые не смогли пробиться в инженерию или юриспруденцию.)

Выпускник высшего учебного заведения, как правило, выбирает не профессию, а фирму. Он заранее морально готов к переподготовке по специальности на предприятии, где он будет работать. Фирма не ценит специалистов с докторской степенью, так как они не получили подготовку, отвечающую ее требованиям. Существующая система требует таких работников, которые могут приспособиться. Подчинение требованиям фирмы становится условием для материального обеспечения.

Больше, чем в других индустриальных странах, японские студенты протестовали против воспитания их в качестве "слуг промышленности".

...Пришел Накамото-сан. Он переводил несколько моих повестей. Сейчас работает над "Бездной" Гинзбурга. Хорошо знал Романа Кима, внимательно следит за рассказами Нагибина, любит прозу Быкова, Симонова, Бондарева, Шукшина. Он редактор журнала "Изучение русского языка и советского театра" и преподаватель Института театрального искусства. Накамото пригласил меня в театр "Модерн арт" (по-японски это звучит: "Дзикан се гекидзе").

...Программа составлена любопытно. Сначала показали занятную инсценировку повести Спингла; инсценировщик - славный парень, актер и режиссер Дзюн Идзима; пьеса называется "Свинцовые отношения". Героиня - наивная девушка, старающаяся выполнить все желания людей. Около нее два человека: одному она хочет помочь скорее умереть, а второму - научиться писать хорошие стихи. Актрису зовут Сима Сумико, ее убивают в конце концов за доброту и наивность. Доброта и наш мир понятия несовместимые, таков главный смысл пьесы. Актеры, играющие вместе с ней, - Мидзута Син и Хигаса Дзюн.

У входа в театр - ни афиши, ни реклам. Театр относится к числу так называемых "подпольных". Несколько ступенек ведут в подвал. Кассы нет, билеты продает один из членов труппы. Ни гардероба, ни буфета. В зале пятьдесят мест. Сидело там человек шестьдесят, потому что десять молодых ребят купили билеты без места - это в два раза дешевле.

Крохотная сцена, - только японцы с их умением обживаться на микропространствах могут разыгрывать действие на такой площадке...

После того как кончилась пьеса, начался занятный антракт. Три актрисы спустились в зал. Одна из них стала говорить что-то нежное и напевное молодому пареньку, сидевшему во втором ряду. Потом она устроилась к парню на колени и стала подкрашивать ему брови, ресницы, губы. Две другие актрисы начали то же самое делать на своих лицах, подражая тому шутовскому рисунку, который возникал на лице парня.

Я спросил Накамото:

- Это что, "подсадной"? Один из труппы?

Накамото удивился:

- Нет, почему же? Актер - парий, но лишь до и после спектакля. В театре актер - самодержец, ему подчинены все в зале. Посмотрите, как реагирует публика.

Публика действительно реагировала громовым хохотом: лицо парня превратилось в свиную харю.

Конферансье предложил желающим сыграть в новую американскую игру: "Это очень развивает брюшной пресс... Сначала мы покажем вам это с моей девочкой". Вышла "девочка", молоденькая актриса в купальном костюме. В руках у нее длинная алюминиевая палка, сантиметров восемьдесят, а с двух концов укреплены пластмассовые растопыренные пальцы. Партнеры упирают себе в живот эти пластмассовые пальцы и начинают раскачивать палку, посредине которой вертится колокольчик. Хохот в зале неистовый: в этой игре совмещены и "сексуальные" и "музыкальные" моменты. На сцену вышло семь-восемь пар. (Смешно: колокольчики звенят, напоминая ямщицкий перезвон, знакомый нам теперь только по историческим фильмам...)

Потом начался балет "Белая церемония". Поначалу это было занятно, особенно буддийская музыка, - где-то перекликалось с манерой режиссера Куросава, - а потом, постепенно, все это перешло в затяжной театрализованный стриптиз. Я спросил Накамото, какой смысл тратить театру так много времени на чистую развлекательность, когда спектакль "Свинцовые отношения" по-настоящему интересен сам по себе.

Накамото ответил:

- Мы смотрим европейские спектакли всего двадцать лет. Народ не привык к вашему стилю. Произошла серьезная ломка традиционных представлений об искусстве. Для того чтобы искусство подействовало, оно должно быть подобно большому драгоценному камню в обрамлении маленьких полудрагоценных камешков.

...Мы поднялись из театра на улицу, прошли мимо десятка мальчишек-хиппи, которые, закутавшись в плащи, спали на асфальте около метро, накурившись марихуаны. Заглянули в харчевню "Отако" (своеобразный "ресторан ВТО" японской столицы). Здесь очень дешево, шумно, демократично. Язык здесь намеренно грубый, рожденный "слэнгом" "подпольного" кинематографа, для которого нет запретов. Приходят сюда разные люди - и полицаи, и миллионеры, и проститутки; очень много ультралевых, некоторые мальчики сидят с громадными значками Мао на груди.

К нам подошел знакомый Накамото, режиссер "подпольного" кино. Разговорились.

- Наша концепция? - переспросил он. - Никаких условностей. Все условности буржуазны. Вместо всех религий, которые нужно уничтожить, следует ввести обязательную для всего мира новую религию, бога которой зовут Правда. - Он протянул мне свою визитную карточку, сделанную из сандалового дерева. - Я готов вам показать, как мы работаем. А сейчас, извините, спешу. Съемки. Я нашел двух пьяных шлюх, они согласны показать перед объективом занятную сценку бесплатно...

Накамото взял меня за руку и повел в дальний уголок дымной, шумной харчевни. Он перекинулся двумя словами с официантом, попросил его:

- Пожалуйста, дай нам каракатицу и хорошего чая.

Официант неожиданно по-солдатски щелкнул каблуками и сделал идиотское лицо.

- Сделаю по системе Станиславского! - отрапортовал он басом.

Я недоуменно посмотрел на Накамото.

- Это мой ученик по театральному институту, - рассмеялся тот. - Утром учится, а вечером и ночью здесь. Жить ему негде, он приезжий, из Хиросимы, родители бедны, стипендии нет, поэтому он устроился сюда на работу. Хозяин здесь меценат, он дает ему и койку. Так что парень может отдохнуть - после двух ночи и до шести утра.

Каждого посетителя, который входит, служащие ресторанчика встречают громким, обязательным в Японии возгласом радости.

Названия блюд написаны на старинных длинных деревянных табличках, развешанных на закопченных стенах. Табличками официанты ловко играют - словно кастаньетами.

Я сказал Накамото о японском "врожденном артистизме". Он снова посмеялся:

- Так ведь все служащие ресторанчика или актеры, или студенты театральных училищ.

Подошли два режиссера из "новой волны" - Кобо и Эйнасике. Их бога зовут Фрейд: "Миром движут лишь две силы - потенция и импотенция".

- Ведь в истории мира не было ни одного старого революционера, - говорит Кобо. - Только молодые...

- А Мао? - спросил Накамото.

- Он реформатор, отнюдь не революционер. Он воспользовался революционной силой юношей, полных огня и желания, чтобы сломать своих соперников - таких же импотентов, как он сам.

- Ваше кредо в искусстве?

- Я хочу препарировать социальное положение нашего общества, рассматривая его через призму сексуальной ущербности народа - от стариков до детей, от нищих до мультимиллионеров. Наш, азиатский, Фрейд страшнее, чем ваш, европейский, потому что если европейский фрейдизм сейчас вырождается в гимн бессилию, слабости и опустошенности, то наша японская вариация на эту же тему должна устрашить мир своей силой, мускулами и прищуром яростных от гнева глаз.

(Возвращаясь домой - метро уже закрылось, - убедился, что токийских и московских шоферов роднит только одно: ни тот, ни другой ночью не останавливаются.)

Завтракал с Альбертом Каффом, руководителем "Юнайтед пресс интернейшнл" по Азии. Разговор шел о боях во Вьетнаме, о ситуации в Пекине, о студенческих волнениях в Токио. Несмотря на то, что мы с Каффом на разных позициях, он, как президент ассоциации иностранных журналистов, аккредитованных в Японии, старался помочь мне - созвонился с филиппинским послом и ходатайствовал о визе для "писателя Юлиана Семенова".

- Почему не "корреспондента "Правды"? - спросил я.

Кафф усмехнулся.

- Тогда уж наверняка не дадут.

Днем беседовал с одним из тех, кого здесь называют "членом мозгового треста", - господином П.

- В последние годы, - говорил собеседник, - мы добились в Тихоокеанской Азии не только экономического эквивалента нашей разгромленной в 1945 году "сферы процветания", но достигли этого без эксплуатации какой-либо страны. Две трети нашей внешней торговли приходится сегодня на Тихоокеанскую Азию.

...Слушая господина П., я думал, что, видимо, страны Тихоокеанской Азии хотели бы и в будущем сохранить свои отношения с Японией на сугубо экономической основе, опасаясь слишком глубоких связей с этим экономическим гигантом, особенно помня о тихоокеанской войне.

Главный вопрос: куда пойдет развитие Японии, что возобладает? Шовинизм? Следовательно, возможен "примат армии" - для того чтобы удержать захваченное мирным экономическим наступлением. Или победит разум, дальнейшее развитие "неагрессивной" промышленности, торговли. Но это немыслимо без тесных контактов с Советским Союзом...

Вечером встретился с Накамото около станции метро "Тораномон". Пошли в подвал универмага "Или". Там расположено несколько маленьких концертных залов, которые днем функционируют как салоны красоты.

Ах, театральный подъезд, театральный подъезд! Он приглашает вас к торжественному празднику лицедейства!

Мы привыкли к освещенной торжественности театральных подъездов, и, боже, как горько мне было входить в подвалы и на чердаки, где ютятся замечательные художники сегодняшней Японии.

Здесь, в универмаге, сегодня состоится литературный вечер. Четыре актера три женщины и один мужчина. (Двадцать лет назад женщин на сцене не было, всего двадцать лет назад, но всеми это уже забыто...) Актеры, работающие днем в оффисах, читали вечером сказки Андерсена в японском переложении и народные стихи.

Концертный зал совсем маленький - 25 квадратных метров (и это еще не самый маленький театральный зал). Слушателей било 30 человек. (Хороший сбор!) Площадка для "действа" - три метра. Актерам приходится уходить за ширмочку, и когда они там переодеваются, видно, как выпирают то плечи, то спины, то локти милых бездомных лицедеев.

Сказки занятны. Вот, например, одна из них: "Жили-были лев и лягушка. Настали голода. Лев съел лягушку. Она ему понравилась, он заморил червячка и съел еще сто лягушек и уснул, счастливый. А наутро проснулся, и оказалось, что у льва стал лягушачий характер".

Познакомился с актером из маленького, полусамодеятельного авангардистского театра. Его имя в переводе на русский язык очень красиво звучит - "Красное зерно".

Мимо ночного парка "Хибия" пошли в Гинзу. Там спустились на станцию метрополитена "Юракутё". Здесь станции метрополитена двух- и трехэтажные, даже под землей используется каждый метр площади. Маленькие закусочные, большие фешенебельные рестораны, магазины, супермаркеты, крохотные ателье художников. Зашли в "сусисочную". Здесь нас ждал один из ведущих репортеров газеты "Асахи" - Юддзи Такахаси. Он руководит японским вариантом советского "Кругозора". Только если у нас это делает радио, то в Японии - крупнейшая буржуазная газета "Асахи". (Занятно - Такахаси объехал на мотоцикле земной шар.)

Такахаси - первый японец, с которым я встретился, лишенный ставших для меня привычными японских черт - внимания к словам собеседников и конкретики. Он никого не слушал, пил рюмку за рюмкой горячее саке, и если для меня эти рюмочки саке как слону дробина, то он, напиваясь, краснел, обвинял меня, как представителя советской литературы, во всех грехах, утверждая, что как только "Правда" опубликовала статьи о материальных стимулах, так мы подписались под своим "ренегатством" и "ревизионизмом". Он кричал, что только одно учение правильно - это учение Мао Цзэ-дуна. Меня потрясло, с каким пренебрежением он говорил о Японии, о японской тяге к знаниям, о японском трудолюбии, о японском эксперименте в экономике. Он не критиковал "экономическое чудо" Японии за то, что оно богатое для богатых и бедное для бедных. Нет, он говорил, что все это омерзительно, что все это нужно разрушить, что урбанизм убивает человека, а всякий человек - это революция, а город против революции, в городе винтовка власть не родит, ибо здесь много переулков и пулям нет раздолья, и будущее за деревней.

- Вообще, - говорил Такахаси, - необходимо разрушить все старое. Все чушь! Нет никаких ценностей. Вы кичитесь Пушкиным, у нас кичатся поэзией четырнадцатого века. Это же неправда, когда вы говорите, что любите Пушкина! Вы не можете любить его, ибо, хотите вы того или не хотите, Пушкин - это прошлый век. Пушкин - это дворянство. Пушкин - это угнетение крепостных.

Я смотрел на "Красное зерно", на закурившего Накамото - ждал, будут ли они дискутировать с Такахаси.

Накамото шепнул:

- Постарайтесь его понять. Если у вас искусство находится в сфере пристального внимания общества - пускай даже вас критикуют, пускай вам дают чрезмерно много советов, - то у нас нет этого внимания, нас не критикуют, нам не дают советов, мы живем в вакууме.

Спорили мы долго. Такахаси совсем, бедолага, упился, сделался багрово-фиолетовым, и спорить мне с ним стало совсем уж неинтересно. Он предложил пойти в "Асахи", посмотреть, как они выпускают свой журнал.

Поднялись. Маленькое, грязное, заплеванное помещение.

Когда мы вышли из редакции, "Красное зерно" сказал:

- Трагедия в том, что наше искусство не развивается. У вас были традиции, а мы - островитяне" У вас был великий девятнадцатый век, у вас есть традиции Пушкина, Толстого, Достоевского, Блока, Маяковского, Горького. У нас таких традиций не было. У нас была лишь прекрасная японская поэзия средневековья, но она не традиционна, ибо она - выражение духа народа. Поэтому иногда нам кажется, что и вправду сначала нужно все сровнять с землей, чтобы потом обратиться к молодежи с новым искусством, которое вберет в себя традиции Мейерхольда, Брехта, Станиславского, авангардистов Америки, левых - во главе с Годаром - во Франции.

Сегодня день отдыха. Через Кавасаки и Иокогаму поехал на остров Эносима. Побывал в "океанарии". Смотрел получасовое шоу, которое показывают дельфины. Фантастично и страшновато. Они выпрыгивают по свистку из воды, проскакивают через горящее кольцо и заползают на деревянный помост. Когда дельфины, похожие на ракеты, выскакивают из воды, издавая странные, поющие звуки, захватывают ртом шар и осторожно надкусывают его (то ли толкают носом, не поймешь балдеешь), и шарик этот разрывается, и оттуда вылетают разноцветные голуби, а потом дельфины толкают резиновую лодочку по странному, но очень точно выверенному маршруту по воде, а в лодочке сидит собака, а потом танцуют твист, - в те мгновения, когда, выскочив из воды, извиваются в воздухе, становится страшновато. Нежные дельфины, наши водные братья, они отличаются от нас лишь формой тела и радостной податливостью дрессуре.

На всем побережье Эносимы рыбаки; ловят все - и старики и дети. Множество аквалангистов в черных резиновых костюмах. Дрожат от холода, бедные, но в море все равно лезут.

На берегу огромное количество маленьких передвижных - на двух колесиках кухонь; ездят себе от человека к человеку и предлагают вкусную, стерильно чистую еду.

...Приехал в маленький городок Камакуру. Впрочем, за последние четыре-пять лет он разросся. Типичная Япония: никаких небоскребов, двух-трехэтажные домики. Крыши - словно тысячи сложенных рук, ладонь к ладони, как при молитве. Архитектура - онемевшая музыка? Или - молитва?

Позвонили из "Ти-Би-Эс". Это крупнейшая в Японии частная радиотелевизионная компания. Я давно хотел встретиться с работниками японского ТВ: если раньше иностранец узнавал страну, знакомясь с людьми разных возрастов, мнений, образовательных цензов, то теперь страна "соприсутствует" и в номере отеля (в Японии телевизоры дают напрокат даже в самых дешевых гостиницах). Поэтому побеседовать с людьми, готовящими программу ТВ, весьма полезно, ибо они в значительной мере и определяют "политику и практику" голубого экрана Японии. Шеф международного отдела "Ти-Би-Эс" господин Такаси любезно пригласил посетить компанию.

Послезавтра беседа с господином Окамото в "Эн Эйч Кэй" - государственном ТВ Японии.

Разница между этими компаниями в том, что государственное телевидение не принимает к прокату рекламы, в то время как "Ти-Би-Эс" - в общем-то ведущая японская программа - живет на рекламе и ей служит.

...Однажды я освободился около одиннадцати часов и, уставший, лежал в номере - смотрел ТВ. Передавали прелестный итальянский фильм. Сорокалетний чиновник случайно попал в компанию юных хиппи; он хочет быть наравне с ними, влюбляется там в одну занятную девочку, страдает, когда она флиртует с другим, не может приноровиться к их ритму, и ему вдруг, как в детстве (все мы прошли через это), грезится - то как она гибнет, а он ее спасает; то он вдруг видит себя в кругу семьи (он испорчен чувством ответственности, он - слуга долга, а не чувства); то он ведет душеспасительные беседы с этой маленькой девчушкой, стараясь заставить ее жить по своим законам. За ним глубина чувства, а за нею и ее друзьями - отчаянность, вызов, пренебрежение к скоростям и расстояниям. Как, видимо, отдавали себя - свои сердца, мечты и горести - и сценарист, и режиссер, и актер этому сорокалетнему герою, своему второму "я". Но через каждые двадцать минут этот фильм - грустный, пронзительно нежный - резала реклама: то на телевизионном экране появляется чистая сорочка, возникающая из мыльной пены, то из взбитого крема рождается яблочный кекс. А потом снова кадры прелестного фильма. Посмотрев эту рекламу в ткани высокого искусства, я вспомнил ультра - Такахаси из "Асахи-сонорама". Согласиться с ним нельзя, но понять его можно.

Запомнился контрапункт фильма. После разнузданного "ча-ча-ча" возникает мелодия старой баркаролы, и вдруг танцующие - ребята, и девушки, и этот сорокалетний чиновник - все кажутся совсем иными. Они становятся белыми, чистыми, освобожденными от всего земного. А потом авторы фильма, словно испугавшись этой чистоты, полагая, видимо, что это мешает в нашем диком мире, начинают издеваться над самими собою, над всем вокруг, над своими героями... Видимо, в кажущейся несерьезности итальянского кинематографа сокрыта высшая серьезность современного искусства.

Чиновник, мимолетно добившись нечаянной любви, поутру теряет девушку. Он уснул на пляже, а она уехала со своими молодыми друзьями. Для него это была высокая трагедия, горькое счастье; он уже представлял себе их совместную жизнь и жмурился оттого, что видел лицо жены, когда она будет устраивать ему мордобой. А для девушки эта ночь была одной из сотен ночей - на шальной дороге шальной жизни. "Зашел, ушел и вновь оставил дом..." Чиновник гнал по шоссе, но он не мог приноровиться к скоростям молодых. Они на своей старенькой машине выжимают 120 километров, а он на своей мощной и новой едет с опаской. И ехал он все тише, тише, тише, словно поняв для себя что-то важное. И когда крупным планом появилось лицо актера (это был Альберто Сорди), вдруг снова возникает реклама: красивая японочка раскладывает перед аккуратным, шоколадно-приторным, невозможно красивым мужем галстуки; возникает здание универмага, где продаются вот эти самые лучшие, самые модные сейчас в Японии галстуки, и диктор ТВ выкрикивает: "Покупайте галстуки "модерн"!"

Когда после этого вас снова возвращают на крупный план рыдающего Альберто Сорди, смотреть картину невозможно - ее убили. Искусство для рекламы - это чудовищно.

...Телевизионные программы Японии - предмет для специального рассмотрения, особенно когда речь идет о детских передачах.

...Правительственная программа "Эн Эйч Кэй" более точна и сдержанна. Частные телевизионные фирмы большинство детских игровых передач обращают в японскую традиционную древность, они посвящены герою-одиночке, который сражается мечом и кинжалом за свое "правое дело". Традиционный героизм одиночки чужд духу сегодняшнего японского "экономического чуда". Какая тенденция сильней? Кто победит? Те, кто тянет молодежь к технике, к знанию (а такая тенденция в японском телевидении, в книгоиздательстве, в кинематографе, в театре очевидна), или та тенденция, которая выступает за восстановление традиций и за преодоление "чуждых веяний"? Многие органы печати ведут широкую борьбу с "растленными европейскими влияниями". При этом - призыв к традиционному послушанию и трудолюбию. То есть "служите технике двадцатого века, но живите по законам морали века девятнадцатого".

Вспомнил доктрину Геббельса, когда литература и искусство были разделены в Германии на "асфальтовую" и "почвенную". К "асфальтовой" литературе были причислены выдающиеся немецкие художники, уехавшие в эмиграцию, потому что, утверждал Геббельс, они "чужды духу великой германской почвы". Геббельс канонизировал термин "блют унд боден" - "кровь и почва". Фашистских писателишек называли "блюбоистами". Они исчезли вместе с Гитлером, а литература "асфальта" - литература Фейхтвангера, Брехта, Томаса Манна и Зегерс - осталась, и она определяет истинное искусство Германии тех времен, а не та официальная беллетристика, которая поднималась на щит "Фолькишер беобахтер".

В Японии заметна тенденция борений паназиатских "блюбоистов" с "технократами". Японских "технократов" нельзя упрекнуть в космополитизме, они делают ставку на японский путь развития, но они понимают, что будущее в конечном счете определит не верность "самурайскому духу", не кимоно, не деревянные сандалии - "гета", а ракета, электроника и асфальт, как тут ни крути...

Если серьезно анализировать эту проблему, то в малом можно увидеть большое. В телевизионных передачах можно увидеть борьбу за тенденцию. Например, в последнее время появились новые телевизионные фильмы, которых ждет вся Япония - не только дети. Сюжеты этих фильмов научно-фантастические, форма - детективная. Например: старик ученый изобретает эликсир силы и роста, чтобы творить добро, но оказывается, что эликсир силы, который стимулирует силу и рост, одновременно делает старика злодеем, ибо чем человек больше и сильнее это прочитывается в подтексте фильма, - тем он злее и надменней. С этим стариком борются прекрасный мультипликационный мальчишечка с девочкой; драки, перестрелки и в конечном итоге победа мальчика над "силой и ростом" - сиречь над злом. В финале даже лицо старика изменилось. Чем больше он рос, тем заметнее терял японские черты: лицо его делалось стереотипно европейским. Как этот подтекст прочтут дети? В малом можно увидеть большое. Национализм - это оружие против социального и научного прогресса, мощное, надо сказать, оружие.

...Другой игровой фантастический фильм: в Токио объявляется динозавр. Он громадный, ходит по городу и разрушает мосты, трассы и небоскребы. Землетрясения, пожары, гибель людей. С ним борются четыре аэронавта. Динозавр омерзителен, но жесты его очеловечены. В конце концов аэронавты привязывают динозавра к межконтинентальной ракете (это после драк, и европейского мордобоя, и утонченного дзюдо). И вывозят динозавра в космос, и там он превращается в окостенелость.

Этот фильм, сделанный для детей, смотрят и взрослые. Вы соприсутствуете при работе аэронавтов с техникой, вы наблюдаете, как они проверяют систему работы межконтинентального корабля, вспоминают какие-то химические формулы; они вместе пишут уравнения, рассчитывая вес и мощность ракеты, соотнося это с весом динозавра. Это не просто фильм-зрелище, поразительно интересное научно-детективное зрелище, а это фильм-рассуждение, сказал бы я, в некотором роде третья, образовательная программа нашего ТВ, сделанная с учетом категории интереса.

Другой сюжет: девочка обладает даром испускать из глаз электричество. В этом ее счастье, ибо электричество - это мощности, это скорость, это свет. Но в этом и несчастье: своими взглядами девочка убивает людей вокруг себя. И вот ее друг начинает думать, как спасти девочку, сохранив ее волшебный дар. Действие построено на детективном сюжете, как и во всех других фильмах. Брехт утверждал, что интеллектуальное наслаждение доставляет задача-головоломка, которую детективный роман ставит перед читателем. Он прежде всего предоставляет широкое поле для наблюдательности. Нам доставляет удовольствие способ, каким автор детективного романа (фильма) приводит нас к разумным суждениям, заставляя отказываться от наших предубеждений. Для этого писатель, режиссер должен владеть искусством обмана. А это высокое искусство в искусстве - искусство обмана. (Браво, Брехт, защитил жанр, а при сегодняшней авторитарности искусства такая защита бесценна! - Ю. С.) Действительно ведь главное интеллектуальное удовольствие, доставляемое детективным романом, состоит в установлении причинности человеческих поступков.

Детективный роман дает нам возможность для умственных операций, ибо свой жизненный опыт мы получаем в условиях катастроф... За событиями, о которых нам сообщают, мы предполагаем другие события, о которых нам не сообщают. Они, видимо, и есть подлинные события. Мы могли бы в них разобраться, если бы мы знали о них. Только история может вразумить нас по поводу этих подлинных событий, если главным действующим лицам не удалось их полностью скрыть. Ведь истории пишутся после катастроф, считал Брехт.

Если ясность и наступает, то лишь после катастрофы. Совершено преступление. Как оно надвигалось? Как это случилось? Что за ситуация возникла? Вот теперь и нужно заниматься раскрытием всех обстоятельств.

Японцы так строят свои детские и юношеские передачи, чтобы за час-полтора, пока идет научно-детективный фильм, заложить в ребенке п р и в ы ч н ы й интерес к техническому чуду, которое через пять-шесть лет должно стать бытом, практикой жизни. Японцы готовят общество десятилетних граждан к тому, чтобы через несколько лет все то, что они сейчас смотрят на экранах ТВ и чем они восхищаются, сделалось привычным атрибутом каждодневности - в чем-то даже скучным. Может быть, ТВ забегает вперед? Отнюдь: в Японии, как мне говорили токийские журналисты, намечается запустить пять спутников научного назначения и четыре экспериментальных спутника. В стадии проведения исследовательских работ находятся шесть спутников хозяйственного назначения, которые должны быть запущены в 1978 - 1982 годах.

Все это хорошо и очень интересно, однако тревожно то, что сейчас стали появляться новые телепрограммы, где вместо традиционного мальчика, обладающего технической сверхсилой (в каблуках его гета вмонтирован напалм для врагов; у него дома несколько портативных ракет, на которых он летает в межзвездное пространство; в его глазах заключена сверхсильная энергия, которой он может сражаться с противником), появился мальчик, одетый в кимоно, с самурайской косичкой, с подчеркнуто раскосыми глазенками. А его враги стали сплошь иноплеменными, круглоглазыми, беззубыми, горбоносыми, белолицыми злодеями...

...Я за н а ц и о н а л ь н о е в искусстве. (Читай - "мы".) Я против н а ц и о н а л и з м а, в чем бы он ни выражался. (Читай - "мы".) Национализм в век сверхскоростей чреват всеобщей катастрофой.

...Познакомился с Токато-сан - прелестным тридцатилетним художником, одним из известнейших живописцев Японии. Сели в его "тойоту", поехали к скульптору Ивано-сан - я его назвал "Иван Иванычем", и скульптор зашелся от смеха. Еще до того, как японцам переведут смысл каламбура или шутки, они по интонации понимают, что ты говоришь. Вообще здесь обостренный, я бы сказал - жадный, интерес к русскому языку. Как это ни парадоксально, японцы чувствуют наш язык, особенно это заметно в песне. Мне показалось, что в Японии наши песни поют отнюдь не хуже, чем мы, порой даже с большим чувством.

Ивано-сан, лауреат Национальной премии Такеси Хаяси, работает в маленькой мастерской. Его скульптуры чем-то похожи на работы советского художника Николая Никогосяна - так же экспрессивны. Только в них экспрессия сдержанности, "кричание" статики.

Движение души, порыв, плач, счастье, крик японцы умеют передавать через сцепленные пальцы рук, а на лице - если это поясной портрет - будет полное спокойствие.

- У нас не было своей Греции, - говорил Токато. - Мы искали себя, отсчитывая от нуля. И у нас не было Рима, Возрождения, передвижников. Мы нашли себя, свой стиль, свое движение. Вспомните фильм "Голый остров". Это киноживопись. Ваш памятник Петру символичен движением, мы учимся на этом памятнике, но исповедуем свой стиль.

Я заметил, что национальность "Девушки, снимающей платье" - это новая работа Ивано - я мог бы определить, даже не видя ее лица: по движениям рук, повороту торса, наклону головы.

Ивано-сан и Токато очень интересно рассказывали мне о "киноби". Киноби по-японски означает символ функциональной красоты. У американцев, считают японские художники, существует киноби плюс "нечто большее"; у русских - киноби плюс "желание выразить движение словом". Сейчас киноби широко распространяется на оформление, на "дизайн". Ивано-сан сказал, что если бы японские "промышленные художники" (появилась и такая профессия) не нашли бы "нечто" в решении японских малолитражек, то все японцы по-прежнему покупали бы "фольксваген". Японское "нечто" в промышленности - это киноби плюс "законченная функциональная красота".

Японцы, сказал Токато-сан, исповедуют в киноби допуск в микрон. Отличие может быть минимальное, однако это минимальное обязано сделать "тойоту" машиной чисто японской, а никак не европейской. (Действительно, формы малолитражек совершенно японские, хотя, если заставить меня объяснить, в чем эта "японскость" выражается, я толком объяснить не смогу: законченность формы слову не подвластна.)

Токато живет тем, что работает в бюро, принимающем заказы от фирм на рекламу и от издательств - на оформление книг. Ивано-сан преподает в "Институте новых форм" (приглашает съездить туда).

Традиционная японская живопись, рассказали мои друзья, была в Японии издревле, а европейская живопись проникла на острова лишь сто лет назад, с началом "эры Мэйдзи". Первую выставку в стране устроило министерство образования. Она называлась "интэн". С тех пор интэн стало символом классической живописи.

Пятьдесят лет назад была устроена первая частная выставка. В стране господствовал натурализм, а наиболее популярным художником в Японии был Коро.

Потом пришел импрессионизм. Однако после победы Великой Октябрьской революции японские художники разделились. Дальнейшее развитие шло через расколы. Импрессионисты сорок лет назад стали консерваторами. Появились "пролетарские художники", которые выступали за преобразование общества, за революционное искусство. Во время войны 1941 - 1945 годов все эти направления в японской живописи - и консерваторы, к которым причисляли импрессионистов, и пролетарские художники - были разгромлены милитаристами.

В 1945 году, после победы Советской Армии и ее союзников, был организован "Японский союз изобразительных искусств", во главе которого стали прогрессисты.

"Ито" - так называется традиционная японская живопись. Руководитель течения европейской живописи - Такеси Хаяси. "Традиционалистов" и "классиков" на выставках выставляют без предварительного отбора. Все остальные могут передавать свои картины на интэн только после специального отбора. Однако в других школах живописи, которые не связаны с министерским выставочным комитетом, картины не цензуруются, а только проходят конкурс своей ассоциации и идут на свою выставку, не являющуюся классической.

Сколько платят художнику? Трудно сказать точно. Но вот, например, Такеси Хаяси, когда он выставляется в интэн на министерской выставке, получает 100 тысяч иен за картину, исполненную маслом, размером 15 на 20 сантиметров (это что-то около 300 долларов).

Наиболее популярна в Японии "живопись миниатюрных форм". Если картину на выставке в парке Уэно покупают, то художник передает "Ассоциации изобразительных искусств" 20 процентов от полученного гонорара. "Ассоциация" никаких благ художнику не предоставляет, лишь дает возможность выставиться без цензуры. Но, вступив в "Ассоциацию изобразительных искусств", художник становится официально признанным мастером.

Сейчас при "Ассоциации" создано несколько институтов "новых форм". Там преподают только члены "Ассоциации", но платят им ничтожно мало. Продолжается спор - и в "Ассоциации" и в интэн - между стариками и молодыми. Импрессионизм, конструктивизм и кубизм считаются сейчас "старой" живописью. Ищут новый, авангардный реализм. Я смотрел эту живопись авангардного реализма. Она в чем-то интересна, насквозь пронизана политикой; в ней много плакатного. Я бы не стал ее отрицать, это поиск; однако противоборствующие традиционалисты и японские импрессионисты представляются мне все-таки наиболее интересными. В скульптуре распространен занятный, неожиданный сплав - Кандинский и Корбюзье точная, геометрическая выверенность замысла и цветастый, безудержный "примитивизм".

В Токио - паника. Снова с утра валит снег. Цены на цепи для автопокрышек за один день подскочили с 3 до 6 тысяч иен (образчик того, как рынок регулирует ценообразование).

- Если, - сказал Токато, приехав ко мне рано утром, - снег пойдет еще один день, в городе будет трагедия. В Токио нет снегоочистительных машин, значит, остановится транспорт. Занятия в школах прекращены, потому что дети и студенты вышли на улицы очищать от снега деревья. Деревья - это ценность: каждое дерево - это мир, его нужно охранять.

Я видел, как мальчики и девочки освобождали от снега каждую пальму, каждую сосну. В их движениях была нежность - так они боялись повредить веточку, острый лист пальмы.

На сером снегу хайвэев сейчас особенно заметны "черные асы" - молодые ребята-мотоциклисты, или ультралевые, или ультраправые, но обязательно ультра; с гривами развевающихся по ветру волос, в драных джинсах, черных свитерах, в черных шлемах, носятся они на гоночных мотоциклах по улицам Токио. Их называют еще "черная смерть" - они часто совершают разбойные нападения, насилуют, хулиганят.

- Мальчишкам и девчонкам, - говорил Токато, когда мы ползли по улице, попав в пробку, - которые гоняют на мотоциклах, порой всего тринадцать или четырнадцать лет. Это проявление трагедии, которая рождена столкновением семейных традиций Японии с космополитическими скоростями века.

Мы ехали по городу полтора часа, но одолели не более десяти километров. Выбраться на хайвэй нет никакой возможности. Токато остановил машину около маленького отеля, побежал к телефону. Вся Япония на автоматике: можно разговаривать из любого телефона в Токио с Осакой, Хиросимой, Нагасаки.

Токато заехал за мной, чтобы отвезти в другую префектуру - у него там контракт на оформление новых бензоколонок и станций техобслуживания. Токато предупредил "фирмачей", что приехать из-за снега не сможет. Минуты три - это я понял по интонации - извинялся, и выслушивал встречные извинения заказчика, и снова извинялся...

Поехали в Исторический музей. По пути заглянули в университет, думали встретиться с руководителями левых студентов. Там тихо, пусто. Занятий из-за волнений по-прежнему нет.

Музей интересен, состоит из трех зданий. Экспозиция главного корпуса подобрана со вкусом, много холодной отрешенности, но не потрясает, хотя очень интересна коллекция будд. Движения пальцев каждого будды говорят о характере значительно больше, чем лицо. Лица недвижны. Символика пальцев - первооснова. Трактователи буддийских символов еще не расшифровали до конца, что означают все позиции рук и пальцев у будд.

Потрясает Музей Востока. Это филиал главного здания, выполненный в новой, ультрасовременной, очень сдержанной манере; бетон сохраняет конфигурацию досок, опалубки; в этом что-то есть от французского "нон шалан" - этакой небрежности. Это небрежность артистов или тех, которые считают, что простота и мощь - высшие символы современного искусства.

В подвале - экспозиция наскальной живописи из пещер с острова Кюсю. Я был поражен: именно отсюда, как мне показалось, пошел Пикассо. Можно угадать и тореадора, и арену цирка. Царствует буйство красного и черного цветов, которые оттенены ярко-зеленым и пронзительно-желтым. Сразу думается об единородстве человеческой культуры. Пикассо и эта наскальная живопись - как сие увязать?

Как прикажете трактовать космический шлем на головах некоторых будд? Я с большим увлечением знакомился в свое время с талантливой, во многом дискуссионной работой белорусского ученого Вячеслава Зайцева. Гипотезы, которые он выдвигает, поразительно смелы. Он приводит любопытные аргументы в подтверждение своей версии.

"На границе между Китаем и Тибетом находится горный пещерный район Байян-Кара-Ула. Вот уже четверть века в этом районе археологи находят странные каменные диски, исписанные непонятными узорами и иероглифами. Несколько тысяч лет тому назад с помощью неизвестных орудий труда жители пещер высекали из камня эти диски, которых найдено уже 716 штук.

Все диски, подобно граммофонным пластинкам, в центре имеют отверстие, от которого спиралью отходит двойной желобок, доходящий до периметра диска. Об этих желобках немецкий журнал пишет: "Очевидно, это не звуковые бороздки, а письмена, самые странные, которые когда-либо были найдены в Китае, да и во всем мире".

Археологи и специалисты по дешифровке древних письменных знаков двадцать лет ломали голову, чтобы раскрыть тайну этих спиралей. А разгадка оказалась в итоге настолько поразительной, что Пекинская академия первое время не разрешала профессору сделать публикацию на эту тему. Когда наконец разрешение было получено, китайский археолог в содружестве с четырьмя своими коллегами опубликовал труд под интригующим названием: "Бороздчатые письмена, повествующие о космических кораблях, которые, по свидетельству записей на дисках, существовали 12 000 лет тому назад".

В высокогорных пещерах Байян-Кара-Ула живут племена дропа и хам. Люди этих племен очень малорослы и тщедушны. Рост их примерно 1 м 30 см. До сих пор ученые не могли отнести их к какой-то конкретной этнической группе. Сведения об этих племенах весьма скупы.

Расшифровав иероглифы на дисках, китайский археолог и его коллеги нашли в тексте упоминание о народах дропа и хам: ...Дропа спустились с облаков на своих воздушных глиссерах. Десять раз до восхода солнца мужчины, женщины и дети прятались в пещерах. Наконец они поняли знаки и увидели, что на этот раз дропа прибыли с мирными намерениями...

Автор статьи в немецком журнале иронизирует: "Очевидно, можно предполагать, что кто-то из племени хам, умеющий писать, позволил себе пошутить по поводу воздушных кораблей. А быть может, это относится к области суеверий?" Однако он тут же отвергает такие предположения. Ведь есть и другие иероглифы племени хам, в которых выражено сожаление по поводу гибели их собственных воздушных кораблей при приземлении в труднодоступных горах и по поводу того, что не удалось построить новые корабли!

По мнению китайских археологов, иероглифы Байян-Кара-Ула таинственны до такой степени, что толкование их и использование с научной целью возможны только с большой осторожностью.

Для получения дополнительных данных о дисках с них соскоблили частицы камня и отправили для анализа в Москву. Здесь было сделано удивительное открытие. Диски содержали большое количество кобальта и еще какого-то металла. Другие исследования выявили необычный ритм вибрации, словно диски были заряжены или когда-то включены в цепь, служа проводником: электричества.

До сих пор диски Байян-Кара-Ула представляют неразрешенную загадку, связанную с какими-то событиями двенадцатитысячелетней давности.

Древние китайские легенды повествуют о маленьких человечках, худых, желтолицых, которые якобы приходили с облаков. Эти человечки были безобразны: они имели необычайно большие головы и чрезвычайно худые и щуплые тела. Их безобразие вызывало в земных племенах чувство отвращения и было причиной того, что все избегали их, а какие-то "люди на быстрых лошадях" их избивали.

Таковы легенды. Но действительность подтверждает эти легенды: археологи и спелеологи находят в пещерах Байян-Кара-Ула остатки могил и скелетов давностью 12 000 лет. Эти останки принадлежат людям с огромными черепами и слаборазвитыми скелетами. Первые китайские археологические экспедиции, открывшие захоронения, в своих отчетах писали об "исчезнувшем виде обезьян". Но ведь до сих пор никто не находил ни обезьяньих могил, ни дисков с письменами, созданными доисторическими обезьянами.

...Японские археологи во время раскопок, произведенных в различное время в префектурах Аомори и Иватэ, обнаружили статуэтки, изображающие каких-то людей или человекоподобных в странных костюмах типа скафандров и в шлемах, закрывающих всю голову. На шлемах ясно видно что-то вроде щелевых очков, дыхательных фильтров, антенн и слуховых аппаратов. Скафандры снабжены даже "приборами ночного видения". Эти статуэтки получили название "догу"...

В одной японской сказке из сборника "Нигшон Мукаси Банаси" рассказывается, как человек вернулся из путешествия на небо молодым, но не застал дома даже своих потомков. ("Почему так скоро? Ведь я у тебя тут только два часа был". Ангел ответил: "Не два часа, но тридцать два года".

Пророк был сражен этими словами. Он понял, что возвращение на Землю будет означать для него либо смерть, либо глубокую старость, - ведь он не заметил, что на небе постарел на целых тридцать два года. И он взмолился: "Зачем мне возвращаться в плоть мою дряхлую?" - и оскорбел пророк. Но ангел его утешил: "Не скорби, ты не будешь старым".)

А мы только в начале XX века из открытия Альберта Эйнштейна узнали о возможных причудах времени, связанных с движением тела на околосветовых скоростях.

...Справедливы гипотезы или нет, они всегда определяли направление научных поисков. Гипотеза - это сегодняшний день завтрашней науки, - пишет Зайцев. Правда, не каждая из них может стать теорией. Мир знает и такие, которые не были доказаны в течение трех столетий.

Даже опровергнутая гипотеза полезна, ибо для того, чтобы отрицать, нужно накопить много положительных знаний. "Лучше держаться такой гипотезы, которая со временем окажется неверной, чем никакой", - так говорил Дмитрий Менделеев.

Был в редакции, у друзей-журналистов. Ребята в запарке: уже сверстали номер, но из Европы пришел сенсационный материал, его надо как-то уместить на полосе.

- Хочешь, - предложили журналисты, - полистай. Наши промышленные босы засуетятся, у нас эта проблема тоже довольно серьезно стоит.

- Какая проблема?

- Промышленный шпионаж.

Материал действительно интересный; сделал кое-какие выписки.

"В опрятном туалете международного аэропорта Нью-Йорка через перегородку, разделяющую кабины, двое мужчин меняются брюками. В кармане одних брюк лежат 20 000 долларов, в кармане других - планы выпуска новой зубной пасты под названием "Крест". Агенты Федерального бюро расследований, вмешавшиеся в нужный момент, чтобы прервать эту странную сделку, арестовали обоих. Накануне их предупредили, что некий Юджин Мэйфилд, служащий компании "Проктер энд Гэмбл", получил предложение продать компании "Колгейт" все секреты "Крест", которые были оценены в миллион долларов.

В западных странах подпольный мир промышленного шпионажа охвачен бурной деятельностью. Американцы, например, тратят на это более миллиарда долларов в год".

Центр европейского промышленного шпионажа находится в Швейцарии, где действуют "конторы", которые максимально гарантируют "серьезность и эффективность". Именно одна из таких швейцарских "контор" похитила у компании "Дассо" чертежи самолета "Мираж-3" и направила их в Израиль в 20 ящиках, которые были потом конфискованы в ФРГ.

Промышленный шпионаж имеет уже тридцатилетнюю историю. Уорт Уэйд, автор справочника "Промышленный контршпионаж", провел тщательный анализ различных систем, применяемых для того, чтобы выведать секреты промышленного производства, разбив их приблизительно на 20 групп.

В первых семи группах перечислены обычные и "легальные" методы сбора сведений: публикации, издаваемые фирмами, обследования рынка и доклады советников, финансовые и бюджетные доклады и анализы, материалы, собранные на ярмарках и выставках, анализ товаров, доклады коммивояжеров и органов по продаже и покупке, наем персонала, работающего в других фирмах, у которых переманивают этих сотрудников, предлагая более высокую заработную плату. С восьмой по двадцатую графу "шкалы Уэйда" излагаются хитроумные методы промышленного шпионажа, граничащего с нарушением уголовного кодекса.

На самых высоких ступеньках "шкалы Уэйда" находятся методы, которые соответствуют обычной краже и мошенничеству. Несколько лет тому назад Эллиот Эстес, один из руководителей фирмы "Дженерал моторе", в то время как он инспектировал один из технических центров знаменитой автомобильной фирмы, услышал рокот мотора. Вертолет, снабженный фотоаппаратами с телеобъективами, пролетал над цехом. Рабочие набросили чехлы на новые образцы автомобиля, но было уже поздно. Теперь неизвестный соперник обладал секретами "Дженерал моторе".

Аналогичное злоключение произошло позже с компанией "Даймлер - Бенц". Одна западногерманская газета опубликовала фотографию новой модели "Мерседес-250", которую должны были выставить в салоне во Франкфурте, и немецкая фирма понесла убыток в несколько десятков миллионов марок. Ассоциация американских промышленников высчитала, что ущерб, причиняемый предприятиям разглашением секретов производства или программ выпуска продукции, превышает ежегодно 2 миллиарда долларов.

В расследовании промышленного шпионажа, проведенном в 1965 году одной комиссией американского сената, перечисляются некоторые из наиболее невероятных приспособлений, которыми пользуются "пираты" промышленности: передатчик, помещенный в маслину коктейля "мартини" с миниатюрной металлической вилочкой, воткнутой в нее, которая служит антенной, и две микротелекамеры, спрятанные на груди у одной посетительницы на выставке мод; говорящие шариковые ручки, зажигалки - звукозаписывающие аппараты, шляпы-радиопередатчики и другие предметы, которые, будучи оставлены "по рассеянности" в каком-нибудь учреждении или зале заседаний, записывают и передают все, что говорится; они начинают работать, когда слышат голос, и прекращают работу, когда наступает молчание.

В докладе американской сенатской комиссии содержатся хорошие советы возможным жертвам:

"Не доверяйте портному, который может зашить в подкладку пиджака радиопередатчики, способные передавать все, что говорится в учреждении и в интимной обстановке; удостоверьтесь в том, что в корзине с цветами, посланной в знак уважения вашей супруге или вашей секретарше, нет телекамер или передатчиков". Однако советы не очень помогают защищаться от исключительно разнообразной гаммы электронных приспособлений. Разве можно уберечься от микропередатчика, сделанного в виде зернышка риса, которое вы проглотите, съедая "ризотто по-милански"? Кто стал бы относиться с недоверием к таблетке аспирина, где скрывается невидимый передатчик, способный в течение часов вести передачу из желудка неосторожного человека, проглотившего эту таблетку?

От всех этих микроприспособлений промышленного шпионажа теоретически можно было бы защищаться, применяя "детекторы". В Детройте, например, службе контршпионажа одной автомобильной фирмы удалось обнаружить звукозаписывающие микроаппараты, спрятанные в запонках посетителя. Однако техника применяет системы, с которыми ничего не могут поделать детекторы, придуманные до сих пор. Это относится к одному приспособлению, которое дает возможность направлять за несколько сот метров луч лазера на окно той комнаты, за которой хотят шпионить. Луч отражается от стекла и передает на расстояние вибрации, производимые на этом стекле звуками, раздающимися внутри комнаты. Система лазера дает возможность проецировать на телевизионный экран все то, что происходит в этой комнате, без ведома тех, кто там находится.

"Сегодня при том состоянии, - заканчивается статья, - какого достигла современная техника, любой не заслуживающий внимания предмет может иметь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Мир промышленности вместе с загрязнением воздуха, которым мы дышим, и воды, которую мы пьем, породил еще одно чудовище, не менее опасное и нанасытное, которое выслеживает его секреты и может коварно проникнуть даже в самые скрытые тайники жизни любого человека".

Кончаются деньги. Из редакции пока ничего не перевели. Вспомнил, как отец, когда я учился в институте и он еще был дома, но уже не работал в Иноиздате, а жил случайным заработком (то отредактирует справочник, то составит пособие), внимательно смотрел на меня, когда кончалась стипендия, все сразу понимал и шутил: "Кризисные явления и мрачная депрессия?" И совал мне в карман все, что у него было. А если на было ничего, закладывал в ломбарде на Пушкинской дедовы часы с Александром Македонским, привезенные в 1906 году из японского плена...

Встреча в государственной радиотелевизионной компании "Эн Эйч Кэй". Огромное здание государственного телевидения выполнено в современной манере стекло и бетон. Множество прекрасно оборудованных павильонов; электроника, многокамерная съемка, автоматическое управление светом; снимают по 200 - 300 полезных метров в день. (Речь идет о телевизионном фильме; у нас норма 120 метров, а в кинематографе - около 40 метров в день.)

Окамото-сан, один из руководителей "Эн Эйч Кэй", великолепно владеет русским. Он познакомил меня с господином Итисима. Это ведущий продюсер государственного телевидения.

Я спросил, какие пьесы сейчас наиболее популярны в Японии. Не задумываясь, он ответил:

- В первую очередь исторические. Потом драмы о японских героях, потом домашние драмы - в первую голову молодежные, научно-детективные программы и, наконец, чисто приключенческие пьесы.

- Каким образом вы это выяснили?

- Режиссер и писатель значительно выше зрителя уровнем сознания, - ответил Итисима. - Они формируют общественное и зрительское мнение. Большинство японских режиссеров и писателей сейчас увлечены историей, ее наиболее выдающимися персоналиями. Древнее - для того, чтобы понять настоящее и угадать будущее. Режиссеров не может не интересовать социальная структура японской семьи. Если вы обратили внимание, то и Куросава, и Имаи, и другие ведущие режиссеры Японии решают многие проблемы, препарируя традиции и уклад семьи. Ну, а приключенческие вещи - это и отдых и заработок. Кобо Абэ - единственный, кто делает жанр детектива серьезной литературой, а не чтивом. На особом месте детские "научно-детективные фильмы". В них заложены главные тенденции научного прогресса... Но если бы писатели и режиссеры решили, что самое важное и перспективное в искусстве состоит теперь в разрешении кроссвордов) - уверяю вас, зрители бы доверчиво пошли за ними. Наше искусство в чем-то усвоило приемы коммерческой рекламы. Зрителей можно повернуть к чему угодно: капля камень долбит...

Окамото не согласился с Итисима-сан.

- В "Эн Эйч Кэй", - оказал он, - есть институт общественного мнения, и он в первую голову определяет степень заинтересованности телезрителей в том или ином жанре. И дело тут не только в авангардной роли искусства. Мы выпустили джинна из бутылки - люди научились самостоятельно мыслить. Какая-то часть слепо следует моде, но многие теперь живут своей головой...

Мои японские друзья немного поспорили. Г-н Окамото сказал после, что разговор был очень острым, но поскольку в Японии повальное увлечение взаимной вежливостью, спор собеседников казался мне диалогом влюбленных.

Итисима продолжал:

- Редакция литературной драмы делает программу с расчетом на год. Зритель должен привыкнуть к героям, полюбить их. Только тогда героям будут верить. Герои станут пропагандистами тех идей, которые главенствуют в государственном телевидении. Часовую программу снимают в студии за неделю, - сюда входят режиссерская разработка сценария, актерские пробы, монтаж, музыка. Приглашают только маститых писателей и наиболее известных актеров. Молодому режиссеру получить постановку очень трудно. То же самое и с молодым актером. Исполнение роли на телевидении открывает ему дорогу в кинематограф, а главное - в рекламные ролики. За человеком, который получил серьезный ангажемент на телевидении, охотятся посредники (они существуют во всех областях искусства). Режиссер, который хочет "открыть" нового актера, обязан утвердить его в "музыкально-драматическом департаменте". Необходимо доказать руководству, почему именно этот молодой, неизвестный актер должен играть роль. "Зритель любит известность". Это - от американцев, которые всегда делают ставку на кинозвезд.

...Зашел в павильон, где работает Итисима. Возле его павильона костюмерная, комнаты отдыха для актеров, его маленький кабинет. Все собрано в кулак, экономия времени прежде всего. Интересно, что около ламп освещения, от которых более всего мучаются актеры, установлены электронные "поглотители жары". Впервые я видел, что актеры, сидящие под ярким светом "юпитеров", не потеют и не подбегают к ним заботливые гримеры, чтобы утереть с носа и с висков капли пота...

Снималась драма из "самурайской" жизни. У нас, к сожалению, неверно понимают этот термин, вкладывая в него шаржированное значение, рожденное скорее песенными рифмами, чем знанием предмета. Самурайство, как господствующий класс феодального общества, изменялось вместе с изменением общества: массе разорившихся самураев пришлось стать наемными работниками у крупных феодалов, платили им за их военный труд по охране сюзерена всего лишь горсть риса.

Считается, что самурай слепо и фанатично служит хозяину, это в нем нечто врожденное, "национальное". Это отнюдь не так - "национальное" вне классового не существует. На определенном этапе самурайство было шагом вперед, ибо были выработаны некие "двусторонние" принципы, родились "договорные" отношения, пришедшие на смену слепому, рабскому подчинению хозяину, которое отличало древнюю Японию.

Самурай - явление в ту пору парадоксальное, и интерес к нему писателей и режиссеров оправдан: личная доблесть, фанатизм в борьбе с врагом хозяина, соревнование в беззаветной храбрости с конкурентами-самураями, чтобы, победив, получить еду для семьи, - вот что означает понятие самурайства во времена феодализма.

Навязывание самурайства в наш век - это уже другая проблема, новая в какой-то мере, но весьма распространенная попытка канонизировать моральный эталон прошлого, выхолостив его классовое содержание.

Когда "самурайская" драма пишется художником-реалистом - Япония ее смотрит; когда драма на эту тему сделана как лубок, как образец для подражания, как эталон японского духа, утерянного под "воздействием иностранщины", - Япония над этим смеется (не вся конечно же, но думающая бесспорно).

...В центре, возле громадин мощных десяти- и пятнадцатиэтажных зданий, примостился махонький деревянный зоомагазинчик. Продавец птиц, седой старик, сидел возле клеток и любовался диковинными попугаями. Рядом со стариком устроилась стайка мальчишек и девочек. Они были в каком-то молитвенном оцепенении. Иногда мальчик или девчушка на цыпочках отходили от птиц и вскоре возвращались с подарками. Они приносили в кулечке зерна. Куплено это было где-то рядом на улице, но каждый японский подарок - пусть там будет всего 50 граммов зерна - упакован в. бумагу и завязан красивой тесемочкой.

Дети и старики любовались поющими птицами, а рядом в газетном киоске крикливо продавали "Асахи": "Минору Генда, 65 лет, выдающийся морской офицер, принимавший участие в планировании нападения на Пирл-Харбор, считает, что Япония должна занять лидирующую роль в будущей оборонительной организации на Дальнем Востоке. Он считает, что Япония должна быть более активной в наращивании военной мощи,, поскольку, когда вьетнамская война закончится и американские силы будут выводиться, именно Япония должна стать Дальневосточным лидером!"

Когда накладывается это продуманное, агрессивное выступление седого генерала Генда на зачарованных детей, которые слушают пение птиц, начинаешь невольно думать об обреченности человеческих иллюзий. Разноустремленность возрастных и социальных интересов толкает мир к катастрофе.

Проснулся рано утром, около шести. Включил телевизор. В семь часов ТВ передавало зарядку для детей. Стало радостно и горько: вспомнил своих девочек. Малышек трех-шестилетних, заспанных еще, вводят в павильон "Ти-Би-Эс". Под надзором учителей они в спортивном зале начинают делать все, что хотят. Постепенно они разгуливаются, и тогда начинается продуманная, точная гимнастика для трех-шестилетних детишек.

И вдруг - будь проклята реклама! - появляется темная комната, а в ней виолончелист, под глазами синяки, пот на висках. Музыкант устало опускает руки и закрывает глаза. Он грезит чашкой кофе. Джаз. Рев. Свист. Голос, каким объявят второе пришествие: "Пейте "голд найс кафе", это восстановит ваши силы!" У виолончелиста в руках появляется пачка растворимого кофе, он выпивает полстакана, улыбается, пот на висках исчезает, и он продолжает терзать мелодию Брамса.

Предстоит беседа о фашизме в "старояпонском" варианте. Вчера весь центр Токио был заклеен (точнее сказать - загажен) листовками фашистской организации Акао Вина. Ультраправые объявили "неделю борьбы против коммунизма".

Мои собеседники - люди объективные. Они анализируют эту проблему "со всех сторон", стараясь выявить возможную тенденцию развития.

- Рассматривать фашистскую опасность, - говорили мои собеседники, - можно лишь в плане исторической ретроспективы. Сегодняшние фашистские листовки можно понять, вернувшись в 1867-й год, в "год реставрации", когда южане с острова Кюсю, которые торговали, а потому теснее всех были связаны с миром, совершили переворот против сегунов под лозунгом "вернуть власть императору". Южане, имевшие широкие контакты с торгующим миром, первыми поняли, что вместо деревянных парусников пора строить паровые суда, вместо мечей, которыми защищались от нападений пиратов, пора заводить пушки. (Это ложится в точную схему: экономика диктует политику.)

Вскоре после этого переворота произошло восстание Сайго Такамори. Это восстание, как определили мои японские коллеги, было восстанием "темпа", ибо с реставрацией появилась новая монархическая бюрократия, связывавшая развитие экономики, а самураи, совершившие переворот, остались за бортом, не получив "бюрократических благ" от нового режима. Таким образом, понятно, почему лозунгом восстания Сайго Такамори было: "Долой новую бюрократию!"

Восстание разгромили. Вот тогда-то, после разгрома самурайского восстания, и было создано общество "Черного океана" (иногда его называют обществом "Черного дракона"). Создал это общество Таяма Утида ("Уцида", как иногда транскрибируют его имя). Общество было организовано на Кюсю. Члены "Черного океана" провозгласили себя "хранителями самурайского духа".

После того как основатель "Черного океана" Таяма Утида отладил прочные связи с "прогрессистами" Китая, крупный капитал начал поддерживать Таяму и его сподвижника Инукаи Ки. Крупный капитал поддерживал этих лидеров "самурайского духа", поскольку борьба одиночек традиционна для Японии: "самурайский дух" это героизм индивида, на это можно делать ставку. Особенно когда вспомнишь историю предвоенного развития Японии - покушения на неугодных министров, убийства премьеров, дворцовые перевороты.

В период подготовки к агрессии Японии в Юго-Восточной Азии именно лидеры "Черного океана" Таяма Утида и Инукаи Ки скрывали у себя завербованных ими бирманцев, филиппинцев, индусов, которые во время войны стали вождями коллаборационистов - в частности лидер индийского "временного правительства" Чандра Воссук.

В свое время из Китая в Японию вернулся один из членов общества "Черного океана" - Ита. Он был откровенным вождем фашизма и вернулся из Китая для того, чтобы, как он сказал, "навести порядок на родине, прежде чем мы пойдем на континент".

Люди, посещавшие Таяму Утиду, рассказывали, что у него на столе стояло фото Гитлера с дарственной надписью. Таяма не был даже депутатом парламента, но тем не менее к нему считали за честь попасть премьеры, сенаторы, министры. Он их убивал, он и миловал, он строил "азиатскую" политику в Японии. Его ставленниками были премьеры Инука и Хирото. Его ставленником, как утверждают мои японские собеседники, был министр иностранных дел Мацуока.

В 1945 году это общество было разогнано. В 1960 году в Осаке, в районе Намихана-ку, на улице Ниика-бачо, 2667, телефон 631-07-38, был воссоздан клуб "Черного дракона". Лозунг: "Назад, к идеям Таямы!"

Клуб "Черного дракона" открыто называет три пункта своей программы: национализм, антикоммунизм, паназиатизм. Сейчас так же, как до 45-го года, члены клуба "Черного дракона" незаметны в общественной жизни. Но если внимательно проанализировать деятельность "Черного дракона", то можно заметить ряд интересных тенденций. Например, недавно был создан "Азиатский институт". Ректором этого института стал президент общества "Красная свастика". Впрочем, вскорости ректор был убран из Азиатского института, потому что выявились его связи с иностранцами. С точки зрения этики "Черного дракона" сие недопустимо: "Азия - для азиатов", никаких контактов с другой расой! (Можно и нужно отлаживать всевозможные контакты, но об этом никто не должен знать. Политик, который не смог скрыть свои контакты, обязан быть устранен. Связи с американскими и европейскими правыми необходимы, но это следует держать в тайне.) Поскольку у ректора Азиатского института были тесные связи с южновьетнамскими буддистами, его сохранили для работы на другом очень ответственном участке - он сейчас советник по развитию Малайзии. Телефон, адрес этого человека теперь никому не известен. Малайзия - давняя мечта японских ультра.

В последние годы были созданы "Японские молодежные курсы", "Патриотическая партия Великой Японии", "Лига японской молодежи", "Союз защитников Японии". Стала издаваться газета "Защита от коммунизма". Словом, за последние три года в Японии зарегистрировано около 400 крайне правых организаций, исповедующих фашистские лозунги "Черного дракона". Эти ультра не стремятся войти в парламент. Они работают по своим личным, тайным, долговременным связям. Депутаты парламента, к которым они нашли ключи, проводят лишь идеи паназиатизма, национализма и антикоммунизма. Тактическую линию проводят функционеры правых партий. Здесь убийства, покушения, всякого рода лоббизм, подкуп, шантаж.

(- Заметьте, - добавил мой собеседник, - что общество "Красная свастика" впервые было организовано в Китае.)

В 30-м году "Красную свастику", созданную в Японии, разогнали, так как она участвовала в попытке фашистского переворота. Спустя тридцать восемь лет партия возрождена.

...Получив от моих знакомых адрес и телефон фашистской "Патриотической партии Великой Японии", - их центральный комитет расположен на Чиодо-ку Кудан Минами Чоме, возле императорского дворца, телефон 262-16-68, - я позвонил туда, представился: "Писатель, корреспондент "Правды", - и попросил о встрече с руководством партии. После долгого суетливого замешательства мне ответили, что сейчас со мной никто беседовать не может. Попросили перезвонить месяца через полтора. Позвонил в "Японские молодежные курсы" - тоже фашистская организация, расположенная в Минато-ку, Адзабу, Ридого-чо, телефон 404-65-15. Мне ответили, что руководители курсов сейчас заняты, а никто иной со мною беседовать не имеет права.

- Позвоните попозже.

- Когда именно? - спросил я.

- Попозже, - последовал короткий ответ, и без традиционного японского прощания трубка была брошена на рычаг.

Лидера социалистов Асануму убил Ямагути, состоявший в "Патриотической партии Великой Японии". Для того чтобы не "марать партию кровью", он за месяц до покушения на Асануму вышел из партии, но его отец сейчас стал секретарем президента общества "Красная свастика". (Впрочем, новый президент "Красной свастики" Сасакава категорически утверждает, что цель "Красной свастики" сугубо благотворительная: госпитали, больницы, школы - для всей Азии.)

Крайне правые исповедуют традиционную преемственность: сын обязательно становится преемником отца. До сих пор остается загадочной гибель сына Таямы в автомобильной катастрофе. В принципе именно он должен был стать новым президентом "Черного дракона"...

- Фашисты имеют опору в народе? - спросил я.

- Среди темноты, люмпена - да, - ответили мои собеседники. - Среди фанатиков "японского традиционализма" - да. Среди старых военных - да. (А Япония - страна семейных традиций, поэтому дети "старых военных" обязаны идти по дороге отцов.)

Несколько раз я замечал, как в отелях, где я останавливался, просматривали портфель, прослушивали мои дневниковые заметки, которые я наговаривал на диктофон, пролистывали записи, сделанные на машинке. Я никогда ничего не скрываю, все оставляю на столе и спокойно ухожу. Но память-то есть: помнишь ведь, как оставил, что оставил и в каком порядке оставил. Да и перепроверить это - нехитрое дело.

Для того чтобы проводить эту мелкую доносительскую работу, тоже нужно иметь опору. Правительство громогласно исповедует демократические лозунги, а демократии противна грязная полицейская нечистота. Однако ведь кто-то ее должен делать, а Япония страна, где нельзя топнуть ногой и приказать. Следовательно, нужно найти человека, который верит в то, что он делает "чистое дело". Таких людей находят: в основном это люди крайне правых, фашистских партий, которые исповедуют традиционализм, старые японские методы слежки, доноса и недоверия к любому иностранцу.

Сижу в маленьком домике Исии-сан под Токио, в Митакаси, на Инокасира.

Портреты Зорге на стенах. Матрешки. Книги. Это она сумела сохранить и передать нам его фото, известное теперь всему миру. Лицо ее улыбчиво и приветливо, и только громадные глаза скорбны и живут своей жизнью...

Исии-сан рассказывает:

"Сначала незаметный, тихий человек из секретной полиции пришел к моей матери:

- Вы должны сделать так, чтобы ваша дочь была настоящей японкой. Она должна помогать нам. Когда ее друг уезжает, она должна приносить нам его бумаги и после аккуратно класть их на место. Об этом никто никогда не узнает... Если же об этом разговоре узнает, друг вашей дочери, пенять вам придется на себя.

Друг Исии-сан узнал об этом.

На следующий день в дверь дома Зорге постучался Аояма - сотрудник специального отделения полиции.

- Исии-сан нет дома, - ответила старенькая служанка, приходившая утром к Зорге готовить обед и убирать в комнатах.

- Пусть она сегодня же придет к начальнику. Зорге спустился со второго этажа:

- Какое у вас дело к Исии?

- Наше дело, - ответил полицейский без обычной воспитанной улыбки.

- Расскажите мне, пожалуйста, какое у вас дело к Исии-сан...

Аояма оттолкнул Зорге - он хотел продолжать беседу с испуганной служанкой. Реакция у Зорге была мгновенной - он ударил полицейского в подбородок, и тот упал.