Отпущение грехов

Глава 18

Когда солнце едва вышло из-за горизонта, Эндрю припарковался под магнолией у их дома. Он выключил мотор, однако ни он, ни Гейл не торопились выйти из машины. Ночь была долгая и тяжелая для обоих, но Гейл она далась труднее. Впрочем, утро тоже не сулило им ничего хорошего.

Кристофер направлялся в округ Колумбия, чтобы найти Диану Тернер. Перед уходом он сказал сестре, что, если она услышит про обвинение в похищении, это будет означать, что он нашел мисс Тернер и сумел убедить ее перебраться в безопасное место. Гейл все поняла, но не смогла сдержать слез, покатившихся по щекам в ту секунду, когда брат исчез в темноте так же неслышно и незаметно, как появился.

Эндрю ужасно хотелось заверить Гейл, что у Криса все будет хорошо, но он не желал внушать ей ложную надежду. Во всяком случае, сейчас, когда она поняла, какая страшная опасность грозит ее брату. Вера в Криса поможет Гейл справиться с неопределенностью так же, как помогала эти три года.

— Ночь была долгая, — сказал он, нарушая тягостное молчание.

— Да, — тихо ответила Гейл. — Слишком долгая.

Он потянулся к пряжке ремня безопасности.

— Я провожу тебя до дверей.

— Нет. Эндрю… — Гейл тяжело вздохнула и повернулась к нему. Она валилась с ног от усталости, о чем свидетельствовали темные круги под глазами. Но эти круги не портили ее красоты. Эндрю не сводил с нее взгляда, на время забыв о страшной тяжести в груди. — Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты сделал сегодня ночью. За Криса. Тебе не следовало отпускать его, — сказала она. — Ты мог арестовать его и сохранить работу. Надеюсь, что ты не сделал этого, руководствуясь правильными соображениями.

Эндрю выдохнул сквозь сжатые зубы и провел рукой по волосам.

— Какими еще соображениями? — Он смертельно устал, и его проклятое сердце разрывалось на части, потому что он сдуру влюбился в эту женщину. — Думаешь, я позволил Кристоферу уйти, стремясь произвести выгодное впечатление на его сестру?

— Я не знаю, почему ты это сделал.

Он обеими руками схватился за руль и уставился прямо перед собой.

— Твой брат невиновен. Кто-то из руководства Бюро использует Криса, чтобы прикрыть собственную задницу. Я могу позволить себе лишнее и слегка нарушить правила, когда делу грозит провал, но, будь я проклят, если на тарелочке подам этим сволочам невинного человека, чтобы они его раздели, привязали к креслу и ввели в вену синюю жидкость! Это не великодушный жест, — продолжил он, наконец повернувшись к ней. — Справедливость, Гейл. Ни больше, ни меньше. Можешь думать что хочешь, но речь идет только о справедливости.

Она кивнула.

— Просто я боялась, что ты нарушил закон в надежде, что у нас с тобой появится шанс.

Эндрю крепко сжал руль, заранее зная, что она скажет. «Прощай, специальный агент Лавкрафт»…

— А почему он не может появиться? — против воли вырвалось у него.

Она расстегнула пряжку ремня и потянулась к ручке. Эндрю услышал щелчок замка. Он был бессилен. Оставалось только следить за тем, как она выбирается из фургончика и навсегда уходит из его жизни.

Гейл остановилась у открытой двери и повернулась к нему лицом.

— Потому что ты не тот человек, которого я полюбила, — сказала она. Ее лицо было спокойным, но Эндрю не попался на эту удочку. Гейл страдала так же, как и он. Лавкрафт знал это так же точно, как то, что еще до конца дня останется без работы. — Человек, которого я любила, — продолжила она, — это тренер баскетбольной команды местной средней школы. Он преподавал уголовное право и боялся читать старшеклассникам лекции по половому воспитанию. Он упрям, сексуален и заставлял меня смеяться… — Гейл сделала паузу и судорожно вздохнула. — Заставлял меня чувствовать, что я живая. И он единственный, кто заставлял меня думать… кто заставлял меня думать, что я именно та женщина, отражение которой вижу в его глазах.

— Все это осталось в силе, — сказал Эндрю. — Изменилось только название работы.

— Ты ошибаешься, Эндрю. Вместе с названием работы изменилось и все остальное.

Гейл закрыла дверь и пошла по дорожке, которая вела к ее крыльцу.

Эндрю не знал, сколько времени он просидел в своем фургончике, глядя в никуда и вспоминая все, что было между ними.

Он всегда считал себя отверженным и работал изо всех сил, тщетно пытаясь заставить других забыть о его происхождении. Неизменно стремился быть лучшим. И чем это кончилось? Да ничем. Женщина, которую он полюбил, не захотела иметь с ним ничего общего. Через несколько часов он станет безработным. Каким был, таким и остался. Ничто не смогло изменить этот факт. Неважно, как он начал свою жизнь. Важно то, как он ею распорядился.

Теперь он должен решить, как прожить ее остаток. И сделать это сам. Ни Бюро, ни Гейл тут ни при чем. Речь идет только о нем, Эндрю Лавкрафте. Но какое бы решение Эндрю ни принял, в глубине души он знал, что жизнь еще не кончена. Ни под каким видом.

Стояло утро. Гейл вынесла на крыльцо белый плетеный стол и поставила на него кружку с чаем. По дощатому полу прыгали два воробья и клевали кусочки засохшего тоста, которые она приносила каждую субботу. Гейл открыла «Нью-Йорк таймс» на странице, посвященной новостям федерального значения. Она не видела Криса и ничего не слышала о нем уже три недели. Теперь, когда Эндрю обнаружил убежище брата, она волновалась за Криса больше, чем раньше. Вместо того чтобы слушать лазерный проигрыватель, она то и дело щелкала пультом дистанционного управления, переключаясь с канала на канал. Вместо того чтобы каждое утро читать за чаем «Вестник Оуквуда», она выписывала все центральные газеты, которые выходили в крошечном Вермонте. Но ничего не происходило. До сих пор она придерживалась мнения, что самая хорошая новость — это отсутствие новостей. Однако в данном случае дело касается Криса…

Как всегда бывает в маленьких городках, весть о ее разрыве с Эндрю распространилась мгновенно. Но только два человека в Оуквуде знали правду. Всю правду. Это были Айрин и Бартоломью. С того дня как Гейл согласилась принять клинику, каждый четверг все трое обедали на уютной кухне Айрин и каждый четверг старики дружно ругали Гейл за то, что она отпустила Эндрю без борьбы.

Бартоломью казался таким же крепким и сварливым, как прежде, но начал сокращать часы своего пребывания в клинике. То же самое делала Айрин, подтверждая подозрения Гейл о существовании долгого романа между доктором и медсестрой. Она беззлобно подтрунивала над стариками, а те яростно отпирались. На взгляд Гейл, слишком яростно.

Она уже наняла новую медсестру на неполный рабочий день, чтобы компенсировать уходы Айрин, старавшейся как можно больше времени проводить с Бартом. А на следующий год, если позволят средства, собиралась нанять фельдшера. Как ни странно, Ширли сохранила свое место и даже не стала возмущаться, когда Гейл возложила на нее дополнительные обязанности.

Гейл просмотрела газету и не нашла ничего, что могло бы заставить ее тревожиться за Криса. А затем, как обычно, начала думать об Эндрю. Может быть, Барт и Айрин правы. Может быть, ей следовало побороться за Эндрю. Но в то время у нее не было на это сил. Ни физических, ни душевных. Кроме того, твердила себе Гейл, она слишком занята клиникой, чтобы заводить постоянную связь. Слишком занята обустройством дома — ее первого настоящего дома после смерти родителей. Она уже заменила неудобную мягкую мебель, взятую напрокат, маленьким диваном с цветочным рисунком и таким же креслом. Поскольку квартирка была маленькая, Гейл решила ограничиться несколькими дубовыми столиками и небольшим гарнитуром. Интерьер уютной гостиной удачно дополняли копии старинных медных ламп и вставленные в рамки репродукции картин Клода Моне. Большую часть дощатого пола прикрывал широкий ковер персикового цвета. На очереди была замена дешевой, купленной на распродаже обстановки спальни, но ей требовались время и деньги, чтобы обойти магазины и аукционные залы, торгующие антиквариатом.

Внезапно до нее дошло, что все это только попытка найти себе занятие. Если говорить правду, то она тосковала по Эндрю. Тяжелее всего было по ночам. Днем Гейл сбивалась с ног, надеясь по возвращении уснуть мертвым сном, но это не мешало ей всю ночь ворочаться, метаться и мечтать о нем. Ее тело жаждало его прикосновений. А душа изнывала.

Но тоска тоской, а Гейл по-прежнему не знала, сумеет ли простить Эндрю его предательство. Она не кривила душой, когда говорила ему, что не может любить агента ФБР, но этот довод постепенно потускнел. Когда Крис в ту памятную ночь начал расспрашивать Гейл о ее отношениях с Эндрю, она сказала брату, что не подозревала о его настоящей профессии. Если бы она знала, то никогда бы не увлеклась им. Но теперь Гейл тревожило, что она все знает, а боль не уменьшается. Наоборот, стоит подумать об Эндрю, как эта боль становится сильнее. Тело продолжает тосковать по его прикосновениям.

На прощание брат сказал ей, что Эндрю Лавкрафт хороший человек и неважно, чем он зарабатывает себе на жизнь. Даже если временами он применяет методы, которых не найдешь ни в одной инструкции для агентов Бюро.

Но все это не имеет значения. Они больше не увидятся. Она смирилась с этой мыслью, когда на следующий день Эндрю освободил верхнюю квартиру и уехал еще до возвращения Гейл из клиники.

Она сложила газеты и собиралась уже вернуться к себе, как вдруг перед домом затормозил огромный бело-голубой мебельный фургон. Когда пару дней назад Гейл платила за квартиру, миссис Тревор не упомянула о том, что кто-то собирается въехать. Если не считать тоски по Эндрю, Гейл наслаждалась одиночеством и надеялась жить без соседей как можно дольше.

Не зная, чем заняться, Гейл решила удовлетворить свое праздное любопытство. Она откинулась на спинку плетеного диванчика, взяла полупустую кружку с чаем и сделала глоток.

Из фургона вышли два дюжих грузчика. Тот, что был повыше, посмотрел на часы и что-то сказал второму. Напарник пожал плечами, а затем открыл задний борт фургона. Не долго думая мужчины начали выгружать мебель. Они несли ее по дорожке и ставили у подножия лестницы, которая вела к пустовавшей верхней квартире. Затем тот, что пониже ростом, поднялся наверх, шагая через две ступеньки, и забарабанил в дверь. Через минуту он вернулся, сказал что-то своему коллеге, после чего дуэт продолжил свою работу.

Она следила, как грузчики вынесли большой кожаный диван, поставили его на газон, а затем вернулись к фургону. И тут за их спинами показался черный автомобиль, который Гейл мгновенно узнала.

При виде волнистых темных волос, широких плеч и узких бедер у нее заколотилось сердце. Эндрю смотрел на нее, но его глаза были скрыты темными очками. Он расплатился с грузчиками, и фургон уехал.

Она хотела встать, убежать в квартиру и запереть дверь на замок. Но продолжала сидеть на плетеном диване как приклеенная и беспомощно следить за тем, как Эндрю идет по дорожке, а затем поднимается на ее крыльцо, переступая через две ступеньки.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Гейл, удивляясь тому, что ее слушаются голосовые связки.

Он улыбнулся.

Сердце Гейл заколотилось как бешеное.

— Черт побери, хорошо же ты приветствуешь нового соседа! — сказал он, прислонившись спиной к перилам. А потом потрогал карниз с таким видом, словно вернулся домой после долгого отсутствия. — Куда девалось южное гостеприимство, столь характерное для этих мест?

Боясь, что Эндрю заметит ее дрожащие руки, Гейл сложила их на груди. Значит, что-то случилось. Иначе он не вернулся бы.

— Наверное, мы не слишком любим янки, — нетвердо сказала она. — Особенно тех, которые лгут близким.

Эндрю медленно кивнул. Казалось, он всерьез обдумывает ее слова.

— Я прекрасно понимаю, почему ты питаешь отвращение к таким типам.

Гейл не собиралась играть с ним в кошки-мышки. Ей было нужно знать, зачем Эндрю приехал сюда с вещами.

— Как ты здесь оказался? — сердито спросила она.

Он небрежно оглянулся, осмотрел стоявшую на газоне прочную мебель, а потом повернулся к Гейл. На его губах появилась широкая сексуальная улыбка. Тех самых губах, к которым Гейл отчаянно хотелось прильнуть, когда она выходила из его машины три недели назад.

— Я здесь живу, — ответил он и наконец снял свои дурацкие темные очки.

Гейл посмотрела в сторону, избегая его взгляда, и деланно рассмеялась.

— Ты забыл, что живешь в Нью-Йорке?

— Поправка. Жил в Нью-Йорке. А теперь живу здесь. Наверху. Хорошее местечко. Ты видела его?

Она нахмурилась, но все же посмотрела в его убийственные сиреневые глаза. Хотя Эндрю говорил небрежным, насмешливым тоном, его глаза были настороженными и полными надежды. Настороженность она понимала. Но надежда пугала ее до смерти.

— Вообще-то нет, — сказала она. — Малый, который жил там, никого не пускал в свою квартиру. Наверное, ему было что скрывать. Вроде подслушивающей аппаратуры и досье, собранных ФБР.

Он снова задумчиво кивнул.

— Думаю, этот малый был настоящим подонком.

— Не стану спорить.

— Ой! — сказал он, прикрывая рукой грудь. — Слава Богу, что в доме есть врач. После такой шпильки человек может легко отдать концы.

Гейл надоели его шутки. Она желала получить ответы. И… О Боже! Несмотря ни на что, она продолжала желать его!

— Перестань паясничать, шпион! Отвечай, как ты здесь оказался!

— Говорят тебе, я здесь живу. — Он пожал плечами. — Что ни говори, а каждый день ездить из Нью-Йорка на работу в Оуквуд тяжеловато.

Она не хотела верить вспыхнувшей в сердце надежде. Не хотела ощущать искры, продолжавшие пролетать между ними, несмотря на боль и обиду.

— О чем ты говоришь? — осторожно спросила Гейл.

Эндрю сложил руки на груди и перестал улыбаться.

— Я не дал Филдингу возможности уволить меня. Ушел сам.

— Но я думала…

— Что я живу только ради работы? — Он фыркнул. — Да, когда-то я тоже так думал. Но теперь считаю, что на свете есть более важные вещи, чем погоня за преступниками. А тем более за людьми, которые ни в чем не виноваты.

В том, что он говорил, не было никакого смысла. Или был, но сбитая с толку Гейл не могла его уловить.

— Но ты не учитель. У тебя нет диплома. Как ты можешь работать в школе?

— Это оказалось труднее, чем я думал, иначе я вернулся бы быстрее. Но у меня есть влиятельные друзья, которым я в свое время оказал кое-какие услуги. — Эндрю снова широко улыбнулся. — К тому же в некоторых городских школах можно получить временное свидетельство на право преподавания, а в течение двух последующих лет подтвердить его, сдав соответствующий экзамен.

Внезапно он оттолкнулся от перил и устремился к Гейл. Она хотела убежать, но не могла пошевелиться, словно под ее креслом лежала бомба, и смотрела на Эндрю как завороженная. Он присел на корточки, положил руку на ее колено, и Гейл задрожала. Хватило одного легкого прикосновения, чтобы ее тело превратилось в студень.

— Я вернулся, потому что хотел, чтобы это место стало нашим домом. Поняв, что мне удалось завоевать сердце городской докторши, я думал об этом день и ночь и решил замолить все мои грехи перед ней.

Она яростно заморгала, борясь с выступившими на глазах слезами. Хотя каждой женщине было бы приятно услышать такие слова, Гейл приводила в ужас мысль о том, что случится, если она снова станет жертвой чар этого человека.

— Ты сказала, что полюбила меня, — стоял на своем Эндрю. — Но ничего не изменилось. Это написано у тебя на лбу. Теперь я на самом деле тот баскетбольный тренер, которого ты полюбила. Тот самый школьный учитель, который боялся говорить о сексе с кучкой старшеклассников. ФБР осталось в прошлом. Неужели мы не сможем оставить там же боль и обиду? Скажи, что сможем. И что сумеем отныне жить вместе.

— Я боюсь, — прошептала Гейл. Она действительно очень боялась. Боялась любить. Боялась снова потерять его.

— И совершенно напрасно. Я люблю тебя, Гейл. Думаю, я полюбил тебя в ту минуту, когда ты открыла дверь, одетая в старый голубой халат, сонная и ужасно сексуальная.

Она судорожно втянула в себя воздух и медленно выдохнула.

— Люди, которых ты любишь, всегда причиняют тебе боль. Это случается, когда они уходят, бесследно исчезают или умирают. Энди, я больше не хочу боли. Просто не выдержу.

— Ты лучше всех знаешь, что жизнь не дает гарантий. Это невозможно. Но я никогда не причиню тебе боли намеренно. Это единственное, что я могу обещать тебе. Кроме любви до конца моих дней.

Спорить бессмысленно. Эндрю абсолютно прав. Жизнь не дает гарантий. Остается два выхода: либо жить в постоянном страхе перед болью, либо дать волю сердцу и махнуть на все рукой. При мысли о жизни без любви, без Эндрю у Гейл похолодело внутри. И она поняла, что этот холод куда хуже, чем страх боли.

Она протянула руку и приложила ладонь к его щеке.

— Нам не следует торопиться.

— Как хочешь. Можно торопиться, можно не торопиться. — Он повернул голову и с бесконечной нежностью поцеловал ее ладонь. — Задай темп, а я пойду следом.

Гейл коварно улыбнулась.

— Ну, — сказала она, ничуть не удивившись хриплой нотке, прозвучавшей в голосе Эндрю, — мне не всегда нравится задавать темп. Медленно — это неплохо, но иногда быстро бывает еще лучше.

Эндрю фыркнул, встал и привлек ее к себе.

— Док, мы с вами затронули очень интересную тему. Мне может понадобиться ваше руководство. По крайней мере, на первое время.

Гейл засмеялась и притянула к себе его голову. Ее страстный поцелуй был полон любви и доверия. Когда Эндрю наконец оторвался от ее губ, оба чуть не задохнулись.

— Знаешь, здесь становится ужасно жарко, — сказала она. Затем Гейл взяла его за руку и повела к дверям своей квартиры. Начиналась их совместная жизнь. Та самая, единственной гарантией которой является взаимная любовь. — Ты не станешь возражать против вишневого мороженого?

Эндрю только лукаво улыбнулся. Но его выразительные сиреневые глаза были наполнены такой любовью, что другого ответа Гейл не требовалось.