Отряды в степи

Часть третья ПОБЕДИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ — ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ!

11 января 1918 года. Глинобитная хата, или, как на Дону говорят, землянка, Корнея Михайловича Новикова полна народу. От жары и табачного дыма дышать трудно. На тяжелых, потемневших от времени лавках вокруг такого же тяжелого древнего стола плотно сгрудились станичники. Расположились они и на подоконниках, сидят и просто на глиняном полу, стоят у входной двери, обтирая спинами такие же глиняные стены.

Керосиновая лампа то вспыхивает, то, вновь тускнея, неровно освещает сосредоточенные лица. Вот очень похожие друг на друга братья Сорокины — Дмитрий и Василий. На уголке пристроился круглолобый, с черными усами, в форменной тужурке чиновника почтово-телеграфного ведомства, худощавый Лобиков — начальник почты. У печки — рыжеватый плечистый Сердечный, в гимнастерке с погонами старшего унтер-офицера. В красном углу под маленькой закопченной и засиженной мухами иконой сидит немного торжественный Тит Никифорович Никифоров — крестьянин, а сейчас, как и большинство собравшихся здесь, фронтовик. В боях он показал себя храбрым солдатом: три Георгиевских креста и знаки подпрапорщика свидетельствуют об этом. Рядом с ним, на правах хозяина дома, Корней Михайлович, отец Филиппа.

Сидят Долгополов, Баранников, Морозов и многие другие. Все это станичники, вернувшиеся недавно с германской войны.

Среди собравшихся выделяется простое лицо Оки Ивановича Городовикова. Он, как обычно, немного застенчив, не выпирает вперед и больше молчит. Городовиков в форме казачьего урядника, которая складно сидит на его плотной, коренастой фигуре. Отслужив положенный срок в царской армии, Ока Иванович теперь состоял инструктором при станичном правлении и обучал молодых казаков военному делу.

Особенно выделяется молодцеватый, стройный, среднего роста старший унтер-офицер, полный георгиевский кавалер Семен Михайлович Буденный. Он стоит около Никифорова и горячо говорит, то рубя воздух ладонью, то поправляя небольшие черные усы. Говорит Буденный громко, короткими, резкими фразами.

В 1917 году на Втором Всероссийском съезде Советов создан Совет Народных Комиссаров во главе с Владимиром Ильичем Лениным. Вся власть перешла в руки народа. С первых же дней большевики начали бороться за установление мира… С января 1918 года Советское правительство приступило к демобилизации старой армии. И вот по дорогам России потянулись с фронта солдаты.

Среди фронтовиков был и Филипп. Возвращались фронтовики домой поодиночке, тайком, опасаясь зажиточных вооруженных казаков; возвращались с неясными еще думами о новой жизни без царя, помещиков и кулаков. На всякий случай имели при себе оружие.

Богатые казаки, вооружившись винтовками и обрезами, нападали на возвращавшихся с фронта солдат. Они отбирали у них оружие, тех, кто отказывайся выступать против Советской власти, расстреливали на месте.

Фронтовики, бедняки, иногородние крестьяне сердцем потянулись к новой жизни, к свободе. Зажиточное же казачество стремилось всеми силами сохранить старые порядки.

Никифоров служил с Семеном Михайловичем в одной дивизии и после Февральской революции был членом дивизионного солдатского комитета, который возглавлял Буденный. Кроме того, Никифоров знал, что Семен Михайлович уже связался с большевистской организацией Минска, установил личный контакт со старым революционером Михаилом Васильевичем Фрунзе и выполняет его задания.

Поэтому-то все фронтовики — беднота — с таким нетерпением ждали возвращения домой своего земляка. К Буденному потянулись солдаты. Всем хотелось скорее узнать новости, спросить совета о главном, о том, как жить дальше.

Семен Михайлович встречал друзей и товарищей радушно. Он стоял посередине хаты, одетый в драгунский мундир, в звании старшего унтер-офицера. Бравый, в приподнятом настроении. На груди у него тускло поблескивали четыре солдатских «Георгия» и четыре медали. Семен Михайлович охотно отвечал на вопросы, рассказывал о первых шагах Советской власти, разъяснял ленинские Декреты о земле и мире.

Для всех было ясно, что богатое казачество мирно не согласится расстаться со своим награбленным добром и привилегиями.

Недаром сказал один богатый казак во всеуслышание на последнем сходе:

— Дон кровью взяли, с кровью и отдадим. Хамам мы не сдадимся, их власти не царствовать…

— Советскую власть в станице будем устанавливать силой, — говорил Семен Михайлович. — Но дело это нелегкое.

Семен Михайлович, как никто иной, понимал всю тяжесть предстоящей борьбы, всю ярость сопротивления богатой русской и калмыцкой верхушки.

Несколько раз беднота собиралась у Буденного, обсуждая положение в станице. Сторонников Советской власти становилось все больше, росла и инициативная группа по захвату власти в Платовской.

— Главное — не упустить момент, — повторял Семен Михайлович. — Надо, как в бою, определить врага, налететь на него, не дать ему опомниться и разбить наголову.

И вот в мазанке Корнея Михайловича происходит собрание. Председательствует Никифоров, Филипп ведет протокол. Выступают, главным образом, Буденный, Никифоров, Сердечный. Разговор идет о том, как вообще избирается Советская власть, Советы, и как они работают. Буденный рассказывал о том, как работают Советы в Минске.

— Председатель Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний товарищ Михайлов много раз мне говорил, что главное — это всячески повышать политическую сознательность народа, разъяснять им политику большевистской партии.

Допоздна проговорили в тот вечер. Уже был создан Революционный комитет и сформировано ядро красного боевого отряда. Спор разгорелся из-за сроков открытого выступления, так как кое-кто говорил, что подготовиться надо лучше, следует связаться с соседними станицами, попытаться договориться мирным путем.

— Ну да, пока мы будем здесь языки чесать, богатеи казаки и калмыцкая верхушка раскроют нашу организацию и арестуют поодиночке, — резко заявил Буденный. — Вам, вероятно, известно, что в Великокняжескую станицу уже прибыл вооруженный отряд казаков, а ведь до станицы около тридцати километров. Они свяжутся с нашими мироедами, и все дело будет провалено. Наступила пора действовать. Завтра воскресенье, завтра и надо собирать общий сход, а на нем провозгласить Советскую власть.

— А если богатеи в сабли пойдут? — опасливо спросил кто-то.

— На что же тогда нам было с фронта оружие тащить? — в свою очередь спросил Буденный и добавил: — Власть никто сам не отдаст, ее надо силой брать.

Выступившие за ним Дмитрий Сорокин и Никифоров поддержали Семена Михайловича. Решили: взять власть немедленно. Филипп записал: «Собрать общий сход жителей станицы Платовской и ближайших хуторов 12 января 1918 года в 10 часов утра у станичного правления».

Все, конечно, знали, на что идут. Знали, что это опасно не только для каждого, но и для его близких. В случае неудачи озверевшие богатеи никогда не простили бы фронтовикам и беднякам иногородним их стремление изменить на Дону вековой порядок. Но фронтовики знали и другое, что у них сейчас только два пути — победить, установить Советскую власть и начать новую жизнь или умереть. Иного пути не было.

В душах фронтовиков, а было их около сорока человек, все ликовало, хотя внешне все были нарочито спокойными, только лица посуровели.

Прежде всего следовало оповестить о принятом решении всех солдат-фронтовиков и единомышленников станицы и хуторов и рассказать им о возможной предстоящей борьбе. Надо было подготовить оружие. Поздно ночью покинули землянку. Последними ушли Семен Михайлович и его брат Емельян.

Филипп долго еще сидел с отцом, рассуждая о предстоящем дне.

— Ну, Филипп, начинается новый день нашей жизни. Теперь держись крепко. — И отец поглядел в маленькое оконце на улицу, где занималось уже утро.

Вскоре колокольный звон стал созывать станичников в церковь. Станица Платовская в то время насчитывала до шести тысяч жителей. Центром ее являлась площадь вокруг высокой каменной церкви. Тут же на площади помещалось большое здание станичного правления.

Около 10 часов утра у станичного крыльца появились Семен Михайлович Буденный, Тит Никифорович Никифоров, Александр Васильевич Лобиков, Дмитрий Петрович Сорокин, Николай Кирсанович Баранников, Петр Степанович Сердечный, Ока Иванович Городовиков и Корней Михайлович Новиков. Они потребовали к себе атамана офицера Аливинова. Еще плохо понимая, что происходит, тот вышел к ним. Это было неслыханно: иногородний, хотя бы и георгиевский кавалер, требовал к себе атамана, офицера, самого Аливинова!

Атаман появился на крыльце, как всегда подтянутый. Смуглое монгольское лицо его было бесстрастно. Он в упор посмотрел на Буденного, стоявшего ближе других, чиркнул ненавидящим взглядом по другим, столпившимся вокруг крыльца. Атаман оценивал положение.

— Что тебе надо, Буденный? Зачем меня звал? — спросил он, казалось, спокойно. Только желваки заходили — атаман едва сдерживался.

— Ты видишь, кто пришел к тебе? — спросил его Буденный, и сам же ответил: — Фронтовики. А знаешь, чего они хотят?

Атаман молчал, недоуменно посматривая на солдат.

— Они хотят, чтобы больше у нас не было атаманов, а чтобы была трудовая власть, Советская. Понял?

Аливинов, по-видимому, понял это быстро, так как сразу же схватился за эфес шашки, лицо его налилось кровью. Но сказать атаману ничего не удалось. Баранников и другие фронтовики моментально схватили и арестовали его. Атаман, высшая власть в станице, перед кем много лет трепетали все, сразу как-то осунулся, стал будто меньше ростом, потерял всю важность осанки.

Затем Буденный спокойно, словно он только и делал всю жизнь, что устанавливал Советскую власть в станицах, приказал увести Аливинова, оцепить управление и никого из него не выпускать, установить охрану денежного ящика, где хранились станичные деньги и документы, и, наконец, приказал организовать охрану казенных станичных лошадей. Все это произошло исключительно быстро и организованно, без единого выстрела. Покончив с арестом атамана, Семен Михайлович приказал двум фронтовикам незаметно проникнуть на колокольню и ударить в набат.

И так обычно людная площадь вскоре стала черным-черна от народа, и люди всё подъезжали и подходили. Возник митинг. Протискавшись сквозь толпу, на крыльцо взбирался очередной оратор, покрывая многоголосый и разноязычный гомон толпы, сняв шапку, обращался к народу.

С горячими словами к землякам обратился Семен Михайлович.

Буденный объявил, что в станице установлена Советская власть.

Зажиточные казаки несколько раз пытались сорвать митинг.

Улучив момент, Семен Михайлович подозвал к себе солдата Долгополова и Лобикова и что-то сказал им. Те словно только и ждали этого. Взобравшись на перила, они сбили взявшимся откуда-то топором вывеску «Станичное правление», и она, громыхая, полетела под ноги толпы. На ее месте Долгополов и Лобиков быстро прикрепили алый стяг со старательно выведенными словами: «Станичный Совет рабоче-крестьянских, казачьих и солдатских депутатов».

Толпа на какую-то секунду замерла, а затем, словно по команде, гаркнула «ура». В морозный воздух полетели шапки, папахи. Незнакомые люди обнимались и целовались друг с другом. Кое-кто смахивал неизвестно как появившуюся слезу — то ли от морозного ветра, то ли от огромной радости.

Так станица Платовская, одной из первых станиц Сальского округа, стала советской.

Митинг продолжался. Председательствующий Дмитрий Сорокин едва успевал предоставлять слово то одному, то другому оратору.

Каждый бедняк, будь то иногородний крестьянин или местный калмык, хотел высказать все то, что годами накипело у него в душе.

Выступил даже всю жизнь молчавший местный печник дед Зынзал.

— Теперь царя нет, атамана нет, значит, сами будем хозяевами! — радостно воскликнул он и пристукнул своей неизменной палкой о порог атаманского дома. Затем, на минуту смолкнув, он посмотрел на Буденного и хитро спросил: — А землю дадите?

— Дадим, деду, дадим, — поспешил успокоить его Семен Михайлович.

Тогда старый батрак, всю жизнь складывавший печи в чужих домах и не имевший даже своего теплого угла, посмотрел на богатеев, сбившихся в кучу, словно табун лошадей, потерявших вожака, и пригрозил им палкой:

— Ага, кончилась ваша барская масленица, и для вас настал великий пост. Чуете, мироеды, теперь плетью бить не будете, а то сдачи получите, теперь все равны! — И снова повернулся к Буденному: — Пиши, сынку, меня за декрет, за того Ленина, что нам землю объявил.

В толпе загудели:

— Правильно, дед! Мы тоже за Лениным!

— Даешь землю! Долой богатеев!

После выступления Никифорова, Сорокина Дмитрия и Новикова Корнея, слово взял Ока Иванович Городовиков. Он призывал беднейшую часть калмыцкого населения дружить с бедняками русскими.

— Русский бедняк, калмыцкий бедняк — братья, — говорил он. — Не верьте своим бакше и гилинам. Эти архиереи и попы служат не богу, а богачам, они нарочно натравливают калмыков на русских. От этого всем плохо— и русским плохо, и калмыкам плохо. Хорошо от этого только богатеям. Я с русскими стал за справедливость. Переходите и вы к нам.

Страстная речь Городовикова многим калмыкам запала в душу. Один калмык заявил:

— Земля общая — хорошо, Советская власть — хорошо, русские — хорошо. Плохо, когда атамана нет. Хоть маленького атамана, а надо…

Последние слова оратора потонули в общем смехе.

— Станичники, — сказал Буденный. — Давайте взамен прогнанного атамана выберем Революционный комитет. Ему будет принадлежать вся власть в станице, он будет нашей Советской властью.

Это предложение присутствующие встретили гулом одобрения, и станичный Совет был избран. Тут же состоялось и первое собрание нового органа власти. Станичный Совет своим председателем избрал Сорокина Дмитрия Петровича, Буденного и Городовикова — его заместителями, Никифорова — народным военным комиссаром, Сердечного — его заместителем по формированию. Сорокин был утвержден народным комиссаром по продовольствию и конфискации помещичьего имущества. Лобикова утвердили секретарем Совета. Новиков, Долгополов, Петров и еще несколько человек вошло в первый Совет станицы Платовской как его члены.

— Теперь наступила народная власть! — подняв руку, воскликнул Семен Михайлович.

Лютые враги бедняков богатеи, мрачно наблюдавшие это, затаили злобу против отважных ревкомовцев.

Распределив обязанности, станичный Совет обсудил вопрос о формировании станичного боевого отряда. Титу Никифоровичу Никифорову поручили формировать пехоту, Семену Михайловичу Буденному — кавалерию.

Семен Михайлович заметил Филиппа Новикова.

— А ты что, Филипп, вроде без должности ходишь? — пошутил он. — Давай-ка, братейник, помогай. Записывай желающих в кавалерию. Будешь мне помогать!

Филипп быстро разыскал лист бумаги, вывел заголовок: «Красный кавалерийский партизанский отряд станицы Платовской». Разграфил бумагу и под номером первым записал Буденного Семена Михайловича, а под вторым — Новикова Филиппа Корнеевича. Лист быстро заполнялся. Появились новые имена: Морозов Федор Максимович, Баранников Николай Кирсанович, Прасолов Федор Лаврентьевич, Батеенко Петр Алексеевич. К вечеру всего записалось 12 человек.

В тот воскресный вечер никто, конечно, не мог и предположить, у границ каких огромных исторических событий они стоят, участниками каких великих битв они будут. Никто не думал, что под боевым руководством Буденного вырастет из кавалерийского боевого отряда, зародившегося в станице Платовской, кавалерийский полк, бригада, дивизия, корпус и, наконец, знаменитая Первая Конная армия.

Филипп был уже почти у своей землянки, когда его кто-то окликнул. Оглянулся — Буденный. Пошли вместе.

— Ну, Филипп, большущее дело начали, — словно продолжая вслух свои думы, произнес он.

— Да еще как быстро и легко все вышло, — засмеялся Филипп.

— Советскую власть мы действительно установили быстро. Вот отстоять ее и упрочить будет куда сложнее, — ответил Семен Михайлович. — Борьба только начинается.

— Действительно, борьба-то только начинается, — сказал Филипп, крепко пожав руку своему боевому командиру. Про себя подумал: «Вся моя жизнь, Семен, прошла на твоих глазах — от рождения до германской войны. Ты знаешь меня с малых лет. Товарищами были наши деды, товарищами были отцы. Теперь и я постараюсь быть твоим верным товарищем и помощником».

Проснувшись на следующее утро, Филипп сразу вспомнил события минувшего дня. Несмотря на ранний час, Филипп сейчас же кинулся в станичное правление и первое, что заметил, — новую вывеску. Что делалось в соседних станицах, он не знал, но то, что в окружной станице Великокняжеской еще верховодил атаман, ему было известно.

Об этом как раз и разговаривали сейчас председатель станичного Совета Сорокин со своим заместителем Буденным. Были здесь и остальные члены Совета, было и много местных жителей.

— Ты, Семен Михайлович, личность в округе известная, уважаемая, — говорил Сорокин. — Ревком так считает, что тебе сейчас надо отправляться по хуторам, агитатором за Советскую власть. В бедноте мы не сомневаемся, беднота за Советы горой. Твоя задача, Семен Михайлович, колеблющихся на нашу сторону привлечь. Их ведь в наших местах много, они тоже сила, и надо, чтобы эта сила была за нас, а не за атаманов и генералов.

Буденный согласно кивал головой. Он и без Сорокина понимал, что правдивое, доходчивое слово к народу— сейчас самое главное.

— Ну, раз надо, так надо. — Буденный прошелся по тесной комнате. — Поеду бороться пока словесно. А ты, Филипп, — обратился он к младшему Новикову, — действуй здесь: продолжай записывать желающих в кавалерию, да не жди, пока придут, сам старайся… Агитация— дело нужное, а вооруженная сила тоже понадобится. Ведь богатеи нам войну объявят, это точно. И вот что, — продолжал он, просматривая коротенький список добровольцев, — завтра начнем занятия. Все должны быть в конном строю. И тебя назначаю моим помощником, по-полковому говоря — адъютантом. Согласен?

Еще бы! Филипп был безмерно счастлив. Адъютант! Помощник Буденного!

— Есть собрать всех, — так же четко, по-военному ответил Новиков. — Только разрешите уточнить: а как быть с обезоруженными?

— А что, прибавился разве кто? — живо заинтересовался Семен Михайлович.

— Приходил сегодня один, тринадцатый.

— Кто же?

— Мацукин просился, может, знаете, сапожника сын? Ему уж восемнадцатый.

— Ну и что?

— Парень хороший, только без шашки прибыл и без седла. Но конь вороной, замечательный.

— Был бы сам хорош да коня имел, остальное добудется. Принимай и таких, — улыбнулся Буденный. — И смотри: чтоб дисциплина была настоящая, революционная.

Ликвидированное накануне станичное правление для своих нужд — для почты, для посылки курьеров, для разъездов по хуторам — имело казенных лошадей. Тридцать лошадей содержалось в общественной конюшне, расположенной рядом со станичным правлением. Когда станичный атаман был арестован, Семен Михайлович тут же приказал установить у конюшни строгую охрану. Лошади были переданы в распоряжение конного отряда.

В первый же день добровольцы решили перейти на казарменное положение. Караульную службу несли строго, по очереди. Каждый сознавал свою ответственность и строго придерживался требований существовавшего тогда военного устава. Но вот удивительно: днем очередной доброволец отправился на пост и не обнаружил там часового. Подняли тревогу, кинулись на розыски пропавшего.

«Уж не казачьи ли это проделки?» — думалось всем. Подобрались, сняли часового тихо, а труп уволокли. От богатеев всего можно ожидать…

Но тревога сменилась возмущением, когда минут через сорок «часовой» как ни в чем не бывало появился в конюшне.

— И чего особого? — оправдывался часовой, когда добровольцы набросились на него. — Табак вышел, день ведь, ну я и пошел на базар за куревом.

— А ты знаешь, что за самовольное оставление поста полагается расстрел?

— Так это ж при царе было, а ныне свобода, — защищался боец.

— Что ж, по-твоему, если свобода, делай что хочешь? А что наш командир, Семен Михайлович Буденный, о революционной дисциплине говорил? Тебя к нам силком никто не тянул, а пришел — подчиняйся.

Тут же устроили общее собрание отряда, первое собрание, и решили виновника судить. Суд был скорый и правый. За совершенный революционным бойцом серьезный проступок, равный преступлению, он по законам военного времени подлежит расстрелу. Но, учитывая его молодость, несознательность и чистосердечное раскаяние, заменить ему расстрел десятью плетьми. Приговор окончательный и привести в исполнение немедленно, перед всем строем.

А когда об этом рассказали Семену Михайловичу, он очень рассердился.

— Это же самоуправство! — закричал он. — Не знаете разве, что виновного следовало арестовать и передать в руки Революционного комитета? Рукоприкладство только в царской армии было. Понимать надо! — добавил он уже тише и неожиданно усмехнулся — А в общем-то, ему и следует: не позорь отряд.

Случай этот был единственным. С первого же дня в отряде установилась очень жесткая дисциплина, основанная на сознании ответственности, на глубоком уважении к командиру, на непреклонности его авторитета.

Место для первых занятий в конном строю было выбрано за двором Буденных, потому что он стоял крайним на станичной улице, а за ним начиналась степь.

На другой день в восемь часов утра, когда январское солнце только начинало искрить снег, Филипп докладывал вышедшему к воротам Семену Михайловичу:

— Группа красных кавалеристов в количестве двенадцати партизан для проведения занятий построена. Докладывает старший по группе Новиков Филипп.

Построив группу кавалеристов для занятий, Новиков, очевидно от волнения, не подал обычную команду «смирно». Однако, когда Семен Михайлович подошел, все партизаны сами подровняли коней, подобрали поводья, выпрямились и замерли.

— Здравствуйте… — Семен Михайлович на секунду запнулся, а затем как-то задушевно закончил: — Товарищи партизаны Платовского революционного отряда.

— Здрассте… — вразнобой ответили кавалеристы.

Буденный нахмурился, скомандовал:

— Отставить! — и еще раз поздоровался.

Ему ответили уже дружней.

— Вольно! — весело крикнул командир. — Почти все фронтовики, — сказал Семен Михайлович и поглядел на Мацукина. — Можно подумать: зачем я затеял эти занятия? А учиться никогда нелишне. Мы теперь как бы воинская часть. Врагов кругом полно. Богачи добром власть не отдадут, победить их надо так, чтобы самим живым остаться. Этому и будем учиться. И потом, вот еще что: не ленитесь за конями ходить. Сам не доспи, не доешь, а конь должен быть ухожен, так как этого требует революционная совесть. Конь — это ваш первейший друг и ваша сила. — И, помолчав секунду, Семен Михайлович закончил уже совсем сурово: — И вот еще что. Силком вас сюда никто не тянул, а раз пришли, то до конца бороться с врагами, до полной победы Советской власти. Если кто сомневается, пусть лучше сейчас уходит, отпустим, как говорится, по-хорошему. А остался — запомни: ты боец революции, стой за нее, не щадя жизни, и революционную дисциплину соблюдай превыше всего. Это я не от себя, — закончил он уже мягко. Так мне один большой человек поручал говорить, товарищ Фрунзе его фамилия. А теперь, если вопросов нет, начнем учение.

И вот на пустыре за хатенкой Буденных, чисто подметенном январскими ветрами, Семен Михайлович начал обучать будущих конников. Их было не много, но они были сильны дружбой с детских лет, тем, что они, одностаничники, знали друг друга, как говорится, насквозь, и не могло быть и речи, что кто-нибудь сдрейфит, уйдет из отряда. Куда он пойдет? Его осудят даже родители, не говоря уже о товарищах. Законы дружбы были суровые в те дни, и товарищество судило строго.

Теперь Семен Михайлович сам мог учить других не хуже казачьего урядника: он был первым наездником в своем драгунском полку. И казачий урядник — тот тоже был под рукой: Ока Городовиков, отменный джигит.

С неделю отряд занимался конно-строевой подготовкой. Седлали и расседлывали лошадей, учились по уставу быстро садиться на них и спешиваться. Часами ездили по кругу разными аллюрами — шагом, рысью, галопом, меняя по команде направление. Затем начались конно-тактические занятия. Это было посложнее. Основное упражнение заключалось в том, чтобы быстро на ходу спешиться, передать коня назначенному коноводу, а самому продолжать «атаку» уже пешим. После успешной «атаки» по сигналу командира коноводы подавали коней и уже верхами преследовали отступающего воображаемого противника.

Обычно Семен Михайлович показывал сам тот или иной прием. Затем каждый проделывал то же самое, наконец это же проделывали всей группой. В заключение Буденный объяснял каждому его ошибки, и, если было нужно, все начиналось вновь.

С конно-тактических учений в казарму бойцы возвращались в строй и задорно пели песни.

Одновременно с занятиями Семен Михайлович много времени уделял разъездам по хуторам, где выступал на митингах и сходках.

— Семен Михайлович, когда ты только спишь? — удивлялся Филипп.

— Сейчас, браток, не до сна, сейчас нам каждая минута дорога, — отвечал он. — Враг еще покажет свои когти. Таких казаков, как Дмитрий Макрицкий, на миллион один. Когда в Платовской была установлена Советская власть, Дмитрий Макрицкий пришел в Революционный комитет, попросил принять его в отряд и выделить комиссию для приемки имевшихся в его магазине на двадцать с лишним тысяч рублей товара, чтобы их также передать в распоряжение новой власти. Революционный комитет все просьбы Дмитрия Макрицкого удовлетворил… А брат его Павел Макрицкий, узнав об этом, ночью сбежал к белым. Вот видишь, как дело оборачивается, — брат на брата пошел. Поди узнай, что у таких на сердце делается. Ох как нам надо осторожным быть! Тут пока не до сна. — И Семен Михайлович неожиданно закончил: — Конная группа наша выросла, надо, чтобы все по правилам было. Я вот расписание занятий составил: с 10 по 15 февраля — рубка лозы, место занятий — у общественного сада. Завтра объявишь…

— Рубка для кавалериста — это главное, говорил наутро Буденный бойцам. — Руби врага до седла, а дальше он сам развалится. А рубить так — дело нелегкое!

Семен Михайлович построил всю группу вдоль площади, на которой чернела приготовленная к рубке лоза. Пустил своего коня полным галопом. Он лихо принялся рубить лозу направо и налево, только свист стоял вокруг, а от лозы оставались одни корешки. Закончив рубку, Семен Михайлович подъехал к строю.

— Вот так и рубите, ясно?..

Всем было, конечно, ясно, пока глядели, но когда стали сами пытаться проделывать то же, получалось все совсем не так. Взмахнет боец шашкой, нацелится, ударит и… лоза стоит, как стояла, а всадник на всем скаку летит с лошади в снег. Смех, крики. Встает сконфуженный горе-рубака и бежит ловить коня.

Смеяться над ошибками Семен Михайлович категорически запретил. Наоборот, он всячески старался ободрить неудачника.

— Ничего, ничего, упадешь раза два, а потом приладишься, — говорил он. — Ты не думай только, что это хворостинка. Думай, что это враг на тебя бежит. Срубил — победил, а промазал, упал — в бою больше не встанешь. Давай-ка еще рубани, да со злостью.

И партизан рубил, рубил со злостью, понимая, что скоро он встретится с подлинным врагом уже не на учебном плацу, а на поле боя.

…Дули злые январские ветры. Стыли носы и уши, лиловели замерзшие руки, но никто не роптал…

Пожалуй, еще большее значение, чем военная учеба, имели для революционных бойцов задушевные беседы, которые вел с ними Семен Михайлович в перерыве занятий или по их окончании. Однажды во время перерыва, пока и люди и лошади отдыхали, Семен Михайлович неожиданно обратился к Лаврентию Гречанову:

— Лаврентий, а ты книжки читать любишь?

— Нет, — признался парень. — Мне грамота трудно дается, ну ее…

— А ты думаешь, мне было легко? Буденный говорит: «Каким же счастливым стал, когда уразумел грамоту, когда начал читать и писать. Через чтение я и правду солдатскую скорее понял, про то, что Ленин говорил, узнал. Чтение — оно мне правильную точку в жизни помогло определить». Так-то. И вы не чурайтесь грамоты. В хороших книгах — знания, а в знаниях — наша сила.

Но чаще Семен Михайлович рассказывал какой-нибудь случай из своей фронтовой жизни и на этом примере учил боевым действиям, объяснял тактику отдельных небольших групп, воспитывал храбрых, инициативных партизан.

— Неожиданность нападения — половина успеха в бою, — напоминал он. — Нас было всего тридцать человек, и мы победили. Вот что значит внезапность и стремительность.

Буденный довольно улыбается, а молодые бойцы с любовью и восхищением смотрят на своего командира.

— А еще помните, — продолжает Буденный, — кавалерия на войне главная сила. Любите коня, как отца с матерью.

…А в станице налаживалась жизнь.

Мирной жизни хотели и многие казаки, и иногородние, и бедняки калмыки. Больше не было раздоров и ссор.

Бедняки получили землю, о которой мечтали долгие годы и сами они, и отцы их, и деды, и прадеды. Во всем Сальском округе по почину станицы Платовской устанавливалась Советская власть.

Мирным трудом занялся и Семен Буденный, стал заведовать в Великокняжеской земельным отделом.

…Но набежал февраль и вместе с метелью намел жестокие события.

Генерал Попов двинул войска из Новочеркасска в Сальские степи, грозя истребить всех, кто строит Советскую власть: и казаков, и иногородних…

Во всех станицах возникали для отпора краснопартизанские отряды. Отряд Никифорова вырос до семисот пеших и конных бойцов. Конников стало сто двадцать, все обученные, готовые к боям.

Буденному пришлось заниматься сбором оружия для отряда. Без оружия в бой не пойдешь. И бои предстояли им не на жизнь, а на смерть! Семен понимал, что белоказаки жестоко расправятся и со своими же казаками, признавшими Советскую власть, и с иногородними, не пощадят и их семьи.

В Великокняжеской, где Семен остановился заночевать у Татьяны, сестры (она служила горничной у богатого торговца), поговаривали, что белые близко. Гулко ухало ночью в степи, под утро затихло. Рано утром Семен встал, умылся, попрощался с Татьяной.

Улица была непривычно пустынна. В Совете он не нашел ни живой души. «Странно, — подумал Семен, обходя комнаты. — Куда всех поуносило?»

И вдруг он увидел в окно: в станицу входил разъезд юнкеров.

Задами пробрался на рынок — поискать, нет ли земляков. Надо в Платовскую, к отряду, как можно скорее.

— Эй, Семен! Ты откуда? — окликнул знакомый голос. Одностаничник Кулишев приехал на базар за покупками. Да теперь, видно, не до покупок.

— Давай-ка, Кулишев, уносить скорей ноги! Беляки пришли! А нас с тобой всего двое…

И в самом деле: не попадать же безоружными в белогвардейские лапы!

Кулишев вскочил в телегу, хлестнул резвую кобылу. Загромыхали колеса. Когда они выезжали из Великокняжеской, с другого конца входил в станицу большой отряд белых. Перед ним на откормленном коне важно ехал генерал.

С Маныча бухали артиллерийские залпы… От Кулишева Буденный узнал, что вчера, получив посланное им оружие, Никифоров с отрядом вышел навстречу белогвардейцам, наступавшим на Платовскую. На Маныче, значит, шел бой.

Ревком заседал. На краешке стола секретарь Лобиков торопливо вел протокол в ученической тетради.

— Садись, Семен Михайлович, как раз кстати подоспел, — поднялся из-за стола Дмитрий Петрович Сорокин. Доброе лицо председателя ревкома было печально.

Члены ревкома выступали накоротке, горячо:

— Что будет, если белые ворвутся в станицу? Поднимут головы богатеи, коннозаводчики, мироеды. Не спустят тем, кто завладел их землей.

— Всем беднякам надо уходить из станицы…

— Активистам ревкома тоже надо уходить, а то задаром могут пропасть, а еще пригодятся…

За окном послышался стремительный топот копыт. На взмыленном коне подскакал Филипп Новиков, соскочил с коня, распахнув дверь, вбежал в ревком:

— С донесением от Никифорова.

Филипп протянул Сорокину пакет и отер рукавом обветрившееся, разгоряченное лицо.

— Где отряд? — спросил Семен Михайлович.

— Отходит к Козюрину, — глотая слова, сообщил Филипп. — Некоторые изменили нам, переметнулись к генералу Гнилорыбову, показали белогвардейщине броды. Теперь наседают на отряд вместе с белыми. За мной гнались, палили, едва уцелел…

— Погоди, — перебил Семен Михайлович. — Никифоров оставляет Платовскую без боя?

— Выходит, так…

— Но в Платовской силы отряда могли удвоиться.

Всякий, кто может держать оружие, встал бы на защиту дома, сестер, матерей… А впрочем, — задумался Семен Михайлович, — коли Никифоров решил отходить на Козюрин, у него есть на то соображения… Так что ж порешим, Дмитрий Петрович? — спросил он Сорокина.

— Белые будут в Платовской, по-видимому, сегодня же ночью. Активисты пускай уходят по одному и как можно скорее… — Сорокин помолчал. — А беднякам нашим всем все одно не уйти. Я предлагаю: выйти навстречу войскам Гнилорыбова с хлебом-солью.

— Что?! — возмутились ревкомовцы.

— Беру на себя. — Доброе лицо Сорокина стало мученическим. — Пойду навстречу и буду просить генерала помиловать население.

— В уме ли ты? Да он тебя первого прикажет в расход! — с возмущением воскликнул Семен Михайлович. Невероятным казалось решение Сорокина у лютейшего врага просить пощады! Драться насмерть — вот единственное решение!

Все заговорили наперебой. Никто не поддерживал Сорокина.

— Я поскачу в Козюрин, к Никифорову, — решил Буденный. — Кто со мной? Ты, Филипп?

— Я должен ответ получить.

— Вот он, ответ, — показал Семен Михайлович на Сорокина, поникшего головой. — Такой человек был Сорокин Дмитрий Петрович, а нервы сдали.

«За хлеб не расстреливают», — твердо верил Сорокин, добрая душа, никогда никому не причинивший зла.

На окраине станицы озверелые белогвардейцы уже врывались в хаты, разыскивая красных партизан, когда Сорокин с резным деревянным блюдом, на котором стояла деревянная же солонка, и вышитым полотенцем был прикрыт хлеб, спокойно и степенно, окруженный пожилыми станичниками, которых он сумел увлечь за собой, шел посередине улицы, не страшась выстрелов, с открытой головой, его густые волосы трепал ветер.

Сорокин встретился с подъезжавшим на сытом коне генералом уже за станицей. Гнилорыбов осадил коня, спросил:

— Эт-то что за манифестация?

Сорокин, держа на вытянутых руках блюдо, заговорил, но ветер относил его проникновенную речь.

— Я спрашиваю: эт-то что за ма-ни-фес-та-ци-я? — нетерпеливо повторил генерал, поежившись от холода и морща мясистое лицо.

— Самая злая сила, сам председатель ревкома Сорокин, ваше превосходительство, — подсказал кто-то у него за спиной.

— Председатель чего? Ревкома? — повторил генерал. И отрывисто бросил: — Всю эту делегацию расстрелять…

— Ваше превосходительство… — закричал Сорокин.

Но солдат с зверским лицом выбил у него из рук блюдо, хлеб покатился по мерзлой земле. Другой ударил его по лицу, остальные окружили станичников, их было одиннадцать.

Уже за спиной не взглянувшего на них Гнилорыбова раздалась беспорядочная стрельба. Расстрелянных оставили лежать тут же, в застывшей степи, и, обходя их, тяжело всхрапывая, шли белогвардейские кони.

Приказ генерала о расстреле встретивших его хлебом-солью станичников подал сигнал к бесчинствам. За все время своего существования Платовская не видела столько горя и ужасов. Людей вытаскивали из хат, убивали во дворах и на улице, под своими же окнами. За что? За то, что они всю жизнь маялись, бедствовали, а потом осмелились забрать землю, отобранную у богатеев. За землю люди расплачивались жизнью…

Генерал, въехав на станичную площадь, ткнул пальцем в вывеску «Революционный комитет станицы Платовской»:

— Эт-то что такое? Немедленно снять! Кто осмелился?

Пока несколько солдат забирались на крышу, успевшие вернуться атаман Аливинов, коннозаводчики Ункинов и Сарсинов и бывший писарь станичного правления подбежали к генералу, наперебой закричали:

— Долгополов и Лобиков!

— Где они? — спросил генерал.

— Захватили их, ваше превосходительство!

— Подать их сюда!

Долгополова и Лобикова вытолкнули на площадь, окровавленных и ободранных. Подталкивая, подвели к генералу. Он надвинулся на них храпевшим конем.

— Ты осмелился? — показал он Долгополову на вывеску, которую удалось наконец солдатам сбросить на землю.

Долгополов мужественно ответил:

— Я!

— И я, — сказал Лобиков. Разбитый глаз его заплыл.

Генерал смотрел на них тяжелым взглядом, что-то обдумывая.

— Вот что, — сказал он своему адъютанту, словно обрубая слова, — их обоих связать. Обложить соломой. Облить керосином. Ну и пусть себе жарятся…

— Разрешите, ваше превосходительство, составил я списочек… — угодливо подскочил писарь.

— Что за список? — спросил генерал.

— У кого мужья в красных…

— Распорядитесь! — приказал генерал адъютанту.

Тот подхватил бумажку.

А тем временем на площадь уже тащили солому, банку с керосином. Долгополова и Лобикова связали — спиною к спине. Долгополов крепко сжал руку Лобикову:

— Держись, дружок…

Солдаты торопливо обложили осужденных на смерть соломой до пояса. Один из них, с багровым шрамом через лицо, плеснул керосином. Кто-то чиркнул спичку, ее задуло. Тогда чиркнули сразу несколько спичек, поднесли к соломе. Желтое пламя охватило несчастных. Из костра донеслось:

— Попомни, царская шкура, всех не уничтожишь! Тебя самого повесят, изверг!

Мясистое лицо Гнилорыбова исказилось. Может быть, этот крик из огня показался ему предзнаменованием? (Генерал был весьма суеверен.) Он резко дернул поводья, повернул коня и поскакал, расталкивая солдат, из станицы.

Под покровом темноты добрались до хутора Козюрина люди, почти полоумные от пережитого. Сбивчиво рассказывали обо всем, что им довелось увидеть. Аливинов мстил за свое недавнее поражение. Он водил по хуторам озверевших солдат. Под его руководством отряды рыскали в степи, вылавливали и пригоняли в станицу бежавших станичников. Схватили Михаила Ивановича Буденного и Корнея Михайловича Новикова, избили, повели в Куцую Балку. На глазах Корнея Михайловича расстреливали его одностаничников. Коннозаводчик Ункинов кричал:

— Смотри, хам, как твои партизаны получают землю! По три аршина на брата.

Потом Ункинов выстрелил Новикову из нагана в лицо. Человек, который за всю свою жизнь мухи не обидел, упал на землю.

— А ну, приколоть его! — скомандовал коннозаводчик.

И Корнея Новикова прикололи штыком.

В те страшные часы белогвардейцы расстреляли триста шестьдесят пять стариков, женщин и детей. Двух членов ревкома белые сожгли живьем…

Михаилу Ивановичу удалось убежать — знакомый конвоир отпустил, но его снова схватили. Теперь он сидел под стражей.

Партизанских жен расстреливали на глазах у детей. Уцелевшие женщины скрывались в погребах, колодцах, навозных кучах.

По всей улице лежали мертвецы. В правлении и в казарме, за ним расположенной, томились, ожидая расстрела, захваченные.