Клубы тумана сгущались над Северной Атлантикой, над огромным океанским пароходом, идущим с опасной скоростью, над рыбачьими шхунами и лодками. Была весна, месяц май, и огромные косяки трески уходили на новые места.
Пароход беспрестанно гудел, извещая о своем приближении, но скорости не снижал и представлял нешуточную угрозу для множества рыбаков, охотящихся за рыбой в этот туманный день.
Туман клубился не только над океаном, он проникал в каюты, в курительный салон парохода, где сидело несколько пассажиров. Один из них, читавший газету, зябко поежился и встал со своего места, чтобы плотнее закрыть дверь.
— Этот мальчишка Чейн, — пожаловался он остальным мужчинам, — все делает назло другим! Ему даже трудно закрывать за собою дверь.
Седовласый немец сочувственно кивнул.
— Да, мальчик уже совсем испорчен, как большинство богатых американцев, — согласился он.
Еще один пассажир оторвался от чтения книги, чтобы сказать:
— Слово «богатый» не совсем подходит для главы семейства Чейнов. Я бы сказал, он просто набит деньгами, гребет лопатой, их у него куры не клюют! Старина Чейн, если хотите знать, владеет несколькими железными дорогами, шахтами, заводами, пароходной линией.
— Ну и дай ему бог! — сказал кто-то еще из собеседников. — Только это все равно не значит, что сынок должен получать по двести долларов на карманные расходы. Даже если он единственный ребенок в семье. Ни в какие ворота не лезет! Готов спорить, мальчишка, если захочет, сможет вытянуть у своей матери вдвое больше. Она ему не смеет ни в чем отказать. Смотреть тошно!
Человек с газетой коротко рассмеялся:
— Она говорила, что везет сынка в Европу, чтобы он там закончил образование. Представляю, какой шалопай из него получится. Грубый, заносчивый бездельник! — Он помолчал и добавил: — Мне даже немного жаль, потому что парень, кажется, не так уж плох где-то в глубине души. Но как туда добраться?
Ему никто не ответил, так как дверь курительной резко распахнулась и вошел мальчишка на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Он был худ, довольно строен, с нездоровым желтоватого цвета лицом. Малиновая куртка на нем была обсыпана пеплом от торчащей в зубах папиросы, шапка, едва держащаяся на светлых волосах, лихо заломлена на затылок.
Один из мужчин громко и неприязненно проговорил:
— Закрой дверь с другой стороны, Харви, ты здесь не очень нужен.
Мальчик дерзко вздернул подбородок:
— Иначе говоря, хотите меня выгнать, мистер Мартин? Но вы не платили за мое пребывание на пароходе и в этой курительной каюте тоже. Она для всех пассажиров. А что касается двери, закройте сами, если хотите.
Бормоча проклятья, мужчина захлопнул дверь и уселся на свое место, уткнувшись в газету. Остальные тоже не глядели на мальчика. Впрочем, это не произвело на него особого впечатления, потому что он плюхнулся на скамью и как ни в чем не бывало вполне доброжелательно произнес:
— Жуткий туман, правда? Слышали, какой звон поднимается на рыбачьих шхунах, когда мы проплываем рядом? Они бьют в набат, да? Боятся нас! Вот здорово будет, если врежемся в кого-нибудь.
Никто ему не ответил.
Харви слегка нахмурился, бросил на пол окурок, поерзал на скамейке, потом вытащил из кармана пачку денег и начал пересчитывать.
— Как насчет того, чтобы сразиться в картишки? — подняв голову, спросил он. — В покер не хотите? Иду на любые ставки.
Снова не получив ответа, он убрал деньги и обратил свое внимание на полку с книгами.
— Все это никому не нужный хлам, — заявил он. — У нас дома лучшая библиотека на всем западном побережье. А переплеты какие! Голубые с золотыми буквами!
Этого не мог уже вынести тот, кто читал книгу.
— Какое отношение, черт возьми, — рявкнул он, — имеет переплет к содержанию книги?
Харви радостно вздернул голову: наконец-то с ним заговорили!
— Моя мама, — ответил он, — любит, чтобы цвет книг подходил к цвету обоев в каждой комнате.
— Как это мудро с ее стороны, — проворчал мужчина и уже более мягким тоном произнес: — Кажется, у твоей матери разыгралась морская болезнь? Ей уже лучше?
— Да, сэр. У нее это всегда бывает. Зато у меня никогда! — И, встретив, как ему хотелось думать, одобрительный взгляд немца, не нашел ничего другого, как развязно спросить: — У вас найдется приличная папироска? Не переношу всю эту дрянь, которой торгует коридорный. Я привык к хорошему турецкому табаку.
Без лишних слов немец открыл большой портсигар и протянул его Харви. Увидев там самые настоящие темные длинные сигары, мальчик заколебался, но отказываться было поздно. Он вытащил сигару, закурил и почувствовал себя истинным мужчиной.
— Нравится? — донесся до него голос немца, в котором Харви не заподозрил никакой насмешки, а из-за сигарного дыма, окутавшего его, не заметил улыбок на лицах мужчин.
— О да, превосходно… — поторопился ответить он. — Такие я всегда любил.
Однако это была его первая в жизни сигара, и прошло совсем немного времени, как у него закружилась голова, начались спазмы в желудке, тошнота. Он встал, покачнулся и слабым голосом проговорил:
— Пойду, пожалуй, прошвырнусь по палубе. Погляжу, как там с туманом…
Он выскочил из комнаты, а мужчины, посмеиваясь, вернулись к прерванному чтению.
По влажной скользкой палубе Харви с трудом добрался до борта и ухватился за перила. Недалеко от него один из матросов убирал с палубы стулья, и, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем его немощи, мальчик заковылял в другое место, туда, где никто его не увидит. Ему становилось все хуже: тошнота усиливалась, желудок выворачивало. Почти ползком он добрался до кормы на нижней палубе, где не было ни души, а волны, казалось ему, ходили ходуном и выглядели выше и страшнее, чем наверху. Но ему было не до этого: голова кружилась все сильнее, в глазах плясали искры, боль в животе сгибала пополам. Сознание покидало его, он уже не мог держаться за флагшток или за перила у борта.
И когда очередная волна захлестнула палубу, то, возвращаясь обратно, она захватила с собой вконец обессилевшего Харви, увлекла в зеленые глубины океана и сомкнулась над ним.