Ответный удар

Глава X

Теэрц с нетерпением ждал, когда ему принесут обед. Во-первых, в последнее время ниппонцы стали лучше его кормить, в миске с рисом, который так и остался главным блюдом рациона, все чаще попадались кусочки мяса. А во-вторых, они начали добавлять в еду специи, и она больше не была такой однообразной и безвкусной. Когда он ел, приятные ощущения щекотали язык. Специи отличались от тех, что пользовались популярностью в Доме, но они придавали пище удивительное своеобразие.

И, в-третьих, теперь еда вызывала в нем такой подъем, что Теэрц мгновенно забывал о депрессии, в которую погрузился с того самого момента, как его истребитель совершил вынужденную посадку неподалеку от Харбина. Некоторое время после приема пищи он чувствовал себя сильным, исключительно умным, у него исправлялось настроение. Приятные ощущения проходили всегда раньше, чем Теэрцу хотелось бы, но он радовался и этим коротким мгновениям.

Ниппонцы тоже заметили перемены в его настроении и теперь вызывали его на допросы сразу после еды. Теэрц не возражал. В такие минуты его вообще мало что волновало, и он легко отвечал на все вопросы, которые ему задавали.

Теэрц услышал дребезжание и скрип — по коридору катила тележка с обедом. В радостном предвкушении он вскочил на ноги и встал у самых прутьев решетки, дожидаясь, когда она подъедет.

Охранник открыл дверь, другой следил за Теэрцем, наставив на него винтовку с ножом на конце. Тосевит, что раздавал пищу, протянул пленному миску с рисом.

— Спасибо, недосягаемый господин, — низко кланяясь, сказал Теэрц по-ниппонски.

Охранник снова закрыл дверь на ключ, и тележка укатила прочь.

Нужда заставила Теэрца научиться обращаться с маленькими палочками, которыми ниппонцы пользовались вместо столовых приборов. Теэрц поднес ко рту кусок рыбы, попробовал его языком. Вкус не такой, как в последнее время. Но вполне прилично.

«Другие приправы», — подумал он и проглотил еду.

Миска опустела почти мгновенно. Несмотря на то, что ниппонцы кормили его теперь лучше, чем прежде, набрать лишний вес ему не грозило. Пробежав языком по жесткой внешней поверхности рта, чтобы ее очистить, он стал ждать, когда придет чудесное ощущение счастья, которое всегда возникало после обеда.

На сей раз ничего не произошло. Раньше вслед за восторгом и радостным возбуждением, возникавшими после еды, наступала реакция, и у него портилось настроение. Теперь же, когда Теэрц не испытал никакого подъема, его охватило отчаяние. Ему казалось, что его предали, а железные прутья камеры наступают, сжимают, не дают дышать. Он начал метаться от стены к стене, колотя толстым обрубком хвоста по полу.

Теэрц не представлял себе, насколько сильно зависит от ежедневной порции эйфории, пока его не лишили ее. Он оскалился, демонстрируя (кому?) свои острые короткие зубы. Если бы сейчас появился майор Окамото, Теэрц, не задумываясь, отгрыз бы ему… да что угодно! И пришел бы в восторг от содеянного!

Прошло совсем немного времени, и мечтам Теэрца суждено было сбыться — появился майор Окамото. Ниппонец остановился у камеры, и все мысли о мести улетучились из головы пленного ящера, уступив место страху. Впрочем, так происходило всегда, когда он видел Больших Уродов.

— Добрый день, — поздоровался Окамото на языке Расы, на котором научился изъясняться довольно прилично, намного лучше, чем Теэрц на ниппонском. — Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Я чувствую себя не так хорошо, как хотел бы, недосягаемый господин, — ответил Теэрц; представители Расы понимали такие вопросы буквально.

Окамото скривилось — теперь Теэрц знал, что так Большие Уроды демонстрируют удовольствие или удивление. Теэрц забеспокоился. Когда Окамото бывал доволен, это всегда означало, что Теэрца ждут неприятности. Но тосевит мирно проговорил:

— Возможно, я знаю, в чем причина твоего плохого самочувствия. И, может быть, у меня найдется лекарство.

— Правда? — с опаской спросил Теэрц по-ниппонски. Лекарства Больших Уродов вызывали у него серьезные сомнения — лучше уж болеть, чем принимать их.

— Чистая правда, — ответил Окамото, тоже по-ниппонски и достал из кармана маленький пакетик из вощеной бумаги.

Затем он высыпал немного коричневого порошка на ладонь и сквозь прутья решетки протянул ее Теэрцу.

— Вот, попробуй.

Теэрц сначала понюхал порошок, у которого оказался резкий, ярко выраженный аромат, показавшийся ему знакомым, хотя он никак не мог понять, откуда его знает. Теэрц подумал, что тосевиты могут убить его в любой момент, стоит им только пожелать. Зачем устраивать представление и задавать ему сложные загадки, если они хотят видеть его мертвым? Он высунул язык и слизал порошок с ладони Большого Урода.

И сразу понял, что это специя, которую не положили в последнюю миску с едой. Довольно быстро Теэрц сообразил, что до сих пор ниппонцы давали ему свое зелье маленькими дозами. Ему стало не просто хорошо; он чувствовал себя так, словно неожиданно выяснил, что является родственником Императора, а тот, оказывается, значительно ниже его по происхождению. Править Расой — какая мелочь! Ему по силам взять под контроль все планеты в галактике!

Однако охватившее Теэрца ощущение собственной значимости не помешало ему заметить, как снова скривилось лицо майора Окамото.

— Тебе нравится, да? — спросил Большой Урод на языке Расы, только последнее слово он произнес по-ниппонски.

— Да, — ответил Теэрц так, будто находился где-то далеко от своей тюремной клетки.

Ему ужасно хотелось, чтобы Окамото убрался куда-нибудь подальше и не мешал ему наслаждаться восхитительными моментами бытия.

Впрочем, тот и не думал ему мешать. Он прислонился к решетке пустой камеры, расположенной напротив, и стал ждать. Теэрц игнорировал существо, не достойное не только его внимания, но и презрения. Однако восхитительное чувство, дарованное чудесным порошком, длилось не долго. А когда оно прошло…

Когда оно прошло, Теэрц погрузился в такие глубины отчаяния, которые не могли сравниться даже с высотами, открывшимися ему несколько минут назад. Все миры, что казались ему такими достижимыми и готовыми покориться, погребли его под собой и раздавили. Теперь он не обращал на Окамото внимания, потому что Большой Урод никак не был связан с невыносимой болью, обрушившейся на него. Причинить ему более ужасные страдания, чем те, что испытывали его тело и дух, ниппонец все равно не мог. Теэрц скорчился в углу своей камеры, мечтая только об одном — поскорее умереть.

Но тут до него донесся голос Окамото:

— Что, теперь не так хорошо? Еще хочешь? — Большой Урод протянул широкую мясистую ладонь, в самом центре которой лежала маленькая горстка порошка.

Не успев сообразить, что делает, Теэрц вскочил на ноги и бросился к решетке, между прутьями которой Большой Урод просунул руку. Но прежде чем его язык коснулся драгоценного зелья, Окамото быстро сделал шаг назад, и Теэрц чудом не врезался мордой в холодные железные прутья. Забыв об осторожности и не заботясь о собственной безопасности, он принялся ругать Окамото, выплевывая в него все слова, какие только знал.

Тосевит откинул голову назад и издал несколько громких лающих звуков, заменявших Большим Уродам смех.

— Значит, ты хочешь еще имбиря, я правильно понял? Так я и думал. Нам удалось узнать, что самцы вашей Расы… как бы получше сказать… очень любят это растение.

Имбирь. Теперь Теэрц знал имя таинственного порошка. И еще сильнее захотел получить ту дозу, что лежала на ладони Окамото. Он снова погрузился в пучины депрессии и вместо того, чтобы зашипеть на тосевита, жалобно попросил:

— Умоляю, дайте мне имбиря. Как вы можете отказывать, зная, насколько сильно я в нем нуждаюсь? Окамото снова рассмеялся.

— Тот, кто позволяет захватить себя в плен, не достоин, чтобы ему что-то давали. — К военнопленным ниппонцы относились с невероятным презрением. — Впрочем, может быть — имей в виду, это только может быть! — тебе удастся заработать для себя имбирь. Ты меня понял?

Теэрц слишком хорошо понял, в какую страшную ловушку он угодил. Каждый раз в его еду подмешивали немного имбиря, он привык к тосевитскому зелью, и тогда ниппонцы решили показать ему, как сильно он нуждается в очередной дозе. Они рассчитывали, что таким образом сумеют подчинить его своей воле. Теэрцу пришлось признать, что они не ошиблись в своих предположениях. Презирая и ненавидя себя за жалобные нотки, появившиеся в голосе, Теэрц спросил:

— Что я должен делать, недосягаемый господин?

— Более точные ответы на вопросы, которые мы тебе задаем касательно взрывных металлов, могут доставить нам удовольствие, — ответил Окамото.

Теэрц знал, что Окамото лжет. Что бы он ни делал, ниппонцы никогда не станут относиться к нему лучше, ведь он позволил им захватить себя в плен. А вдруг они решат, что он не представляет для них никакой ценности? Теэрц уже заметил, что отношение Больших Уродов к нему меняется в зависимости от того, каких результатов они хотят добиться, допрашивая его. Если они будут довольны, он может получить имбирь. Эта мысль металась у него в мозгу, точно эхо духового оркестра.

Но несмотря ни на что, он ответил:

— Я уже ответил — честно и подробно — на все ваши вопросы.

— Ты так сейчас говоришь, — заявил Окамото. — Посмотрим, что ты скажешь, когда желание получить имбирь станет нестерпимым. Надеюсь, оно освежит твою память.

Ловушка оказалась не просто жестокой, а такой, из которой невозможно выбраться. Ниппонцы не только взяли Теэрца в плен, они решили полностью его поработить. Раса забыла о рабстве задолго до объединения Дома, но работевляне (или халессианцы? — Теэрц всегда спал на уроках истории) на своих планетах пользовались трудом невольников до того как влились в Империю. И тогда Раса вспомнила, что это такое — разумеется, исключительно на понятийном уровне. Теэрц опасался, что здесь, на Тосеве-3, возмутительный институт играет в общественной структуре значительную роль.

А еще он вдруг понял, что без имбиря сойдет с ума. Желание было таким сильным, что оно разъедало все его существо, точно капли кислоты, падающие на чешуйчатую шкуру.

— Прошу вас, дайте мне имбиря, хотя бы чуть-чуть, — взмолился он.

Кое-кто из ниппонцев отличался особой жестокостью, казалось, они получали удовольствие от того, что обладали неограниченной властью над своими жертвами. Чем беспомощнее пленник, тем сильнее удовольствие. Они могут отказать, только для того, чтобы посмотреть, как он будет страдать. Однако следует отдать Окамото должное — он не стал этого делать. Показав Теэрцу, что тот действительно угодил в капкан, Большой Урод снова позволил ему проглотить наживку.

Теэрца наполнило ощущение силы и мудрости. Оказавшись на самом верху блаженства, он придумает, как убежать из тюрьмы, в которой его держат ниппонцы. Какой-нибудь потрясающий по своей простоте план!

Но в голову ничего не приходило. Может быть, имбирь и в самом деле немного обострял его аналитические способности, но Теэрц довольно быстро понял, что ощущение гениальности всего лишь иллюзия, и не более того. Если бы не доза наркотика, которую он принял несколько минут назад, он бы почувствовал разочарование. Сейчас же он просто отбросил неприятные мысли как несущественные.

Тосевиты отличались вспыльчивостью, высокомерием и постоянно что-то делали. Представители Расы уважали тех, кто обладал терпением, умел методично изучать новую проблему и тщательно планировать свои дальнейшие шаги. Так Теэрца учили с самого детства, а его личный опыт не позволял ему сомневаться в том, что говорил офицерам командир эскадрона истребителей. И вдруг к своему удивлению Теэрц увидел, что Окамото стоит и спокойно ждет, что будет дальше — совсем, как самец Расы.

А Теэрц? Когда радость, подаренная имбирем, пошла на убыль, оставив только воспоминания о приятных минутах, он превратился в настоящую пародию на какого-нибудь Большого Урода — вцепился в прутья решетки, выкрикивал проклятья, тянулся к Окамото в безнадежной попытке получить хотя бы чуть-чуть зелья. Иными словами, он совершенно забылся и не думал о последствиях. Ему следовало стыдиться. Он и стыдился — но не настолько, чтобы прекратить вести себя подобным образом.

Окамото дождался, когда пройдет действие имбиря, и пленник снова погрузится в пучины депрессии, которая всегда наступала после эйфории, а затем, безошибочно выбрав момент, сказал:

— Расскажи мне все, что тебе известно о процессе, который превращает элемент под номером 92 в элемент под номером 94.

— В нашем языке есть специальное слово, которое обозначает интересующий вас процесс — «преобразовывает», — ответил Теэрц. — Процесс имеет несколько этапов. Первый…

«Интересно, сколько мне придется рассказать, прежде чем я получу награду?» — подумал Теэрц.

Бобби Фьоре сделал несложную подачу в сторону китайца, который приготовился поймать мяч. Парню удалось это сделать, и мяч с легким шлепком влетел в кожаную перчатку, точно близнец похожую на перчатку Бобби.

— Молодец, очень хорошо! — похвалил Бобби, прибегая к помощи жестов, особому тону и выражению лица, чтобы выразить то, что не мог сказать по-китайски. — Теперь кидай назад. — Снова показал жестами.

Китаец, которого звали Ло, подбросил мяч высоко в воздух. Фьоре подпрыгнул, поймал его, легко приземлился и приготовился сделать очередной бросок: после стольких лет на игровом поле, он, наверное, смог бы проделать всю последовательность во сне. Бобби владел мячом с кошачьей ловкостью и уверенностью.

— Не бросай, точно баба, — сказал он Ло и на сей раз порадовался тому, что ученик не понимает по-английски.

Бобби продемонстрировал, несколько утрируя, бросок от локтя, а потом принялся мотать головой, показывая, что это не самый лучший способ добиться нужного результата. Затем он размахнулся, изображая движение, которое американские мальчишки учатся делать на фермах, в парках и на пустырях.

Л о явно не понимал, чем один бросок отличается от другого. Чтобы доказать свою правоту, Бобби наклонился и подобрал с земли камень размером с яйцо. Они с Ло тренировались неподалеку от колючей проволоки, ограждавшей лагерь. Он повернулся и забросил камень на зеленое поле за импровизированным забором.

Затем нашел еще один камень и передал его Ло.

— Давай, посмотрим, удастся ли тебе меня побить — твоим способом, — сказал он, снова отчаянно жестикулируя. Ло кивнул и, крякнув от усилия, метнул свой снаряд за ограду. Тот пролетел примерно половину расстояния до камня Фьоре. Китаец посмотрел на Бобби, кивнул и попробовал повторить движение, которое показал ему американец. Фьоре захлопал в ладоши. — Вот-вот, правильно!

На самом деле, ему приходилось так себя вести, чтобы не рассердить выгодного клиента. Они с Лю Хань по-прежнему продолжали устраивать свои представления, но теперь они приносили меньше денег, чем вначале. Нескольких китайцев удалось заинтересовать игрой в мяч, и они согласились платить за то, чтобы учиться у Бобби. Вот он и показывал им, что нужно делать, чтобы правильно бросать и ловить мяч, как действовать битой. Если бы в лагере имелось больше свободного места, можно было бы организовать настоящую игру.

Бобби не нравилось кланяться китайцам, но он уже привык к тому, что у них появились свободные деньги. Кроме того, Бобби ведь не продавал им то, без чего они не могли обходиться. Если клиент будет недоволен, он просто возьмет и уйдет. И потому Фьоре изо всех сил старался вести себя прилично.

— Давай, попробуем с мячом, — сказал он и бросил мяч Ло. Китаец швырнул его назад, не слишком удачно, но уже намного лучше. — Правильно, вот так и делай! — обрадовался Фьоре и захлопал в ладоши, чтобы подбодрить ученика.

После нескольких бросков, показавших, что Ло, наконец, уловил правильное движение, китаец снова поднял с земли камень и метнул его за колючую проволоку. Теперь он пролетел значительно большее расстояние, но все равно до Фьоре ему было далеко. Бобби гордо выпятил грудь уверенный в том, что никто из китайцев никогда его не победит.

Наверное, Ло подумал то же самое, потому что он поклонился Фьоре и произнес несколько коротких предложений. Неожиданно Бобби сообразил, что понимает практически все, что тот говорит. Китаец хвалил его ловкость и спрашивал, может ли он привести своих друзей, чтобы они тоже научились бросать мяч, как иностранец.

— Да, конечно, будет здорово, — ответил Фьоре по-английски, а затем попытался перевести свои слова на китайский.

Очевидно, Ло его понял, потому что снова поклонился и кивнул, а затем, передав Бобби перчатку, отправился восвояси.

Довольный тем, как прошел день, Фьоре поспешил домой. Он даже начал насвистывать веселый мотивчик, но вскоре замолчал — прохожий китаец наградил его весьма многозначительным взглядом. С точки зрения Фьоре китайская музыка напоминала визг кота, которому прищемили хвост — точнее, нескольких котов, вопящих вразнобой. Местные жители, похоже, точно так же относились к песенкам Бобби. Поскольку китайцев было много, а он — один, Бобби решил помолчать.

Когда Бобби открыл дверь в хижину, выделенную им с Лю Хань ящерами, он почувствовал приятный аромат. Лю Хань готовила что-то очень вкусное. А с гарниром из незнакомых полусырых овощей придется смириться.

— Пахнет хорошо, — сказал он и выразительно кашлянул.

Лю Хань подняла голову от кастрюли очень необычной формы, в которой что-то варилось. Фьоре диковинная посудина напоминала остроконечные шляпы китайцев.

Лю Хань наклонила кастрюлю, чтобы показать ему большие куски курицы.

— С пятью специями, — сообщила она.

Бобби кивнул и улыбнулся. Он не знал, о каких пяти специях идет речь, но уже успел выяснить, что с ними еда получается просто превосходной.

После ужина он отдал Лю Хань деньги, которые Ло заплатил ему за обучение.

— У него есть знакомые, которые, наверное, тоже захотят тренироваться, — сказал он Лю Хань. — Если все станут платить, как он, у нас не будет никаких проблем с едой.

Он сказал это сначала по-английски, а потом прибавил несколько китайских слов и выражений из языка ящеров, чтобы убедиться в том, что Лю Хань его поняла. Разговаривая друг с другом, они использовали все три языка и постепенно запоминали все больше и больше новых слов.

— Если они будут платить серебром, как Ло, я стану очень толстой, даже и без ребенка, — сказал Лю Хань.

Ее беременность стала заметной, тонкое хлопчатобумажное платье, которое совсем недавно казалось, слишком широким, плотно обтягивало живот.

— Для меня ты все равно красавица, дорогая, — сказал Бобби, и Лю Хань улыбнулась.

То, что он, несмотря на беременность, продолжал ее хотеть, удивило Лю Хань, как, впрочем, и самого Бобби. Довольно скоро выяснилось, что его совершенно не беспокоит ее большой живот. Просто теперь им приходилось заниматься любовью в других позах, что значительно расширяло горизонты и очень нравилось Бобби.

После таких мыслей ему тут же захотелось заняться делом. Лю Хань готовила так, что после еды не возникало ощущения, будто ты проглотил наковальню. Если ты переел, то теряешь интерес ко всему остальному.

Бобби уже собрался сходить за одеялами, когда кто-то постучал в дверь. Он поморщился. Лю фыркнула, кажется, она поняла, какие он вынашивал планы.

— Кто бы не явился, я от них быстро избавлюсь, — пообещал он и поднялся на ноги.

Но, открыв дверь, он увидел Ло, за спиной которого стояло еще несколько человек.

«Пришли по делу», — подумал Бобби и пригласил гостей войти.

Дела есть дела, а Лю Хань все равно никуда не денется. Посетители ведь уйдут когда-нибудь домой. А пока она побудет хозяйкой и переводчицей. Лю предложила всем чай. Фьоре по-прежнему скучал по кофе, крепкому, со сливками и сахаром, но признавал, что чай тоже весьма приятный напиток.

Тот, кто шел последним, закрыл за собой дверь. Ло и его друзья — всего шестеро — разместились в крошечной хижине. Они вели себя вежливо и сидели тихо, но чем внимательнее Фьоре на них смотрел, тем больше жалел, что впустил в дом всех одновременно. Молодые, крепкие парни, молчаливые и, очевидно, более дисциплинированные, чем остальные китайцы, жившие в лагере. Бобби изо всех сил старался не поглядывать в угол, где он оставил свою биту, но постоянно вставал так, чтобы в случае необходимости успеть до нее добраться.

Он знал про налеты и ограбления. Его дядя Джузеппе, булочник, некоторое время платил деньги за то, чтобы иметь возможность приходить на работу с целыми, а не переломанными руками. Бобби Фьоре твердо решил, что не позволит кучке китайцев себя запугать. Сегодня они могут сделать с ним все, что пожелают, завтра он напустит на них ящеров.

И тут он сообразил, что присутствующие ему не представились, если не считать Ло, причем почти наверняка тот сообщил ему лишь часть своего настоящего Имени. А остальные… сможет ли он их узнать, увидев снова? Вполне возможно. Или нет?

Тогда Бобби решил схватить быка за рога и спросил:

— Чем я могу быть вам полезен, ребята? Хотите научиться правильно бросать разные предметы, верно? — Он продемонстрировал, что имеет в виду.

— Да, мы хотим научиться бросать разные предметы, — ответил Ло с помощью Лю Хань. А затем задал свой вопрос: — Ты и твоя женщина являетесь слугами и сторожевыми псами маленьких чешуйчатых дьяволов, или вы их пленники?

Бобби и Лю Хань переглянулись. Бобби, конечно, собирался прибегнуть к помощи ящеров в случае, если его незваные гости окажутся бандитами, но на их вопрос имелся только один ответ.

— Мы пленники, — сказал он и показал, как заключенный цепляется руками за решетку своей камеры.

Ло, а вслед за ним и парочка его приятелей заулыбались. Остальные просто сидели и молча наблюдали за происходящим.

— В таком случае, вы наверняка готовы помочь угнетенным крестьянам и рабочим сразиться за свою свободу.

Перевод Лю Хань получился совсем не таким гладким. Фьоре чуть склонил голову набок. Разъезжая по маленьким американским городкам, умирающим во времена Депрессии, он нередко видел, как какой-нибудь парень забирался на груду коробок на углу крошечной улицы и принимался разглагольствовать примерно в таком же духе. Он ткнул пальцем в Ло.

— Ты красный, вот ты кто… Коммунист, большевик.

Лю Хань не узнала ни одного из английских (и русских) слов. Она смотрела на него, удивленно разведя руки в стороны, не в силах понять, как же ей перевести его речь. Однако Ло кивнул с серьезным видом, словно хотел сообщить Бобби Фьоре, что тот оказался умнее, чем китаец предполагал. Затем он обратился к Лю Хань, объясняя ей, что произошло.

Она не вскрикнула — как на ее месте поступило бы большинство американок — только кивнула и попыталась что-то сказать Бобби, но тут же замолчала, сообразив, что он и сам догадался.

— Они не плохие, — проговорила Лю Хань. — Сражаются с японцами больше, чем гоминдан.

— Хорошо, — сказал Бобби. — Конечно, красные воевали на одной с нами стороне до того, как прилетели ящеры. Все хотят вышвырнуть отсюда мерзких тварей, причем, чем скорее, тем лучше. Но что коммунистам нужно от меня?

Ло ничего не ответил, по крайней мере, не словами. Вместо этого он толкнул в бок одного из своих товарищей. Молодой человек засунул руку под рубашку и вытащил гранату. Тоже, молча. Просто держал ее на ладони.

Бобби понадобилась всего секунда, чтобы сообразить, зачем к нему явились китайские коммунисты. Он рассмеялся.

— Итак, вы хотите, чтобы я на вас поработал, бросал гранаты, так? — спросил он, не обращая внимания на то, что ни Ло, ни Лю Хань его не понимают. — Жаль, что тут нет Сэма Иджера. Вы думаете, я ловко швыряю мяч, видели бы вы его!

Ло вежливо дождался, когда он замолчит, а потом что-то сказал. Лю Хань неуверенно перевела:

— Они хотят, чтобы ты… — она забыла английское слово «бросать», но показала ему, о чем идет речь, а когда Фьоре кивнул, ткнула пальцем в гранату.

— Да, я и сам понял, — ответил Фьоре.

Впрочем, он понял и кое-что еще. Если он откажется, ничего хорошего им с Лю Хань не светит. Они, скорее всего, закончат свои дни на дне какой-нибудь ямы. Бандитский налет?! Ха-ха! Сказав «нет», он будет представлять для этих парней огромную опасность. А судя по тому, что он слышал про большевиков, с такими людьми они расправляются без лишних слов.

Но самое главное, Бобби не хотел им отказывать. Еще когда ящеры поймали его в Каире, штат Иллинойс, он отчаянно жалел, что не может швырнуть в них парочку гранат. По крайней мере, тогда ему не пришлось бы пройти через весь этот кошмар. Он, конечно, хорошо относился к Лю Хань, но отдал бы многое, чтобы вернуться в дорогие сердцу Соединенные Штаты.

Ну, а раз мечтам не суждено сбыться, что ж, устроим маленьким чешуйчатым ублюдкам веселую жизнь здесь, на другом конце света.

— И что я должен взорвать? — спросил он у Ло.

Похоже, тот не ожидал, что Бобби с радостью согласится на их предложение. Прежде чем повернуться к Лю Хань, он некоторое время что-то обсуждал со своими товарищами.

— Они хотят, чтобы ты пошел с ними. Не говорят, куда. — В ее голосе появилась тревога.

Бобби подумал, что, наверное, следует настоять на том, чтобы Ло сообщил Лю Хань, куда они идут. Поколебавшись минуту, он решил, что это глупо. Если Лю Хань не будет ничего знать, она и рассказать ничего не сможет. В особенности, ящерам… Кроме того, чем меньше ей известно, тем меньше у красных оснований явиться за ней, и заставить ее замолчать навсегда в случае, если что-нибудь пойдет не так.

Он поднялся на ноги.

— Пошли, займемся делом, — сказал он Ло.

Бобби охватило возбуждение, граничащее с нетерпением, словно Остолоп Дэниелс (интересно, где он сейчас?) показал ему, что во время следующей подачи он должен бежать на финиш. Ну, хорошо, почему бы и нет? Бобби Фьоре не просто устремился к финишу, ему посчастливилось принять участие в сражении.

Он не сомневался, что рано или поздно ушел бы добровольцем на войну. Но ему пришлось бы пройти многомесячную подготовку, прежде чем командование посчитало бы возможным допустить его до настоящего дела. А сейчас у него появилось ощущение, что ему дали в руки винтовку и сразу отправили на линию фронта. Не удивительно, что он волновался.

Бобби послал Лю Хань воздушный поцелуй. Ло и его друзья большевики захихикали и обменялись какими-то замечаниями, наверняка непристойными — китайские мужчины не имели привычки демонстрировать своим подругам, что они к ним хорошо относятся.

«Ну и пусть идут к черту!» — решил Бобби.

Лю Хань напряженно улыбнулась ему в ответ, но он видел, что она напугана происходящим.

Ночь в китайском лагере оказалась такой черной, какой Бобби никогда в жизни не видел дома, в Штатах, даже в те времена, когда после Пирл-Харбора всех охватила паника, и правительство приняло закон о затемнениях. В редких хижинах были окна, свет не горел почти нигде. Может быть, луна и заняла свое место на небе, но ее надежно скрывали тучи. Бобби спотыкался почти на каждом шагу, но не злился на темноту: непроницаемый мрак не позволит ящерам их заметить. И это хорошо.

Китайцы шагали уверенно, словно держали в руках фонарики. Пару раз Бобби слышал, как им уступают дорогу невидимые в темноте прохожие. С большой группой серьезно настроенных мужчин, которые твердо знают, чего хотят, мало кто станет связываться добровольно. Бобби Фьоре это тоже понравилось.

Довольно быстро он понял, что заблудился, и не понимает, куда ведет его Ло.

«Тут все так похоже», — подумал он и с трудом сдержал нервный смешок.

Вполне возможно, что большевики сознательно водили его кругами, чтобы он перестал ориентироваться в пространстве, или просто дорога была такой хитрой — но Бобби знал, что самостоятельно домой не вернется ни за что на свете.

Ло открыл дверь маленькой покосившейся хижины и махнул рукой, показывая, что его спутники и Фьоре должны туда войти. Внутри оказалось еще темнее, чем снаружи. Однако Ло чувствовал себя совершенно уверенно. Он отодвинул в сторону тяжелый деревянный комод — кажется, другой мебели в комнате не было — и поднял квадратный кусок деревянного пола. Затем Ло и двое его друзей спрыгнули в находившийся внизу тоннель.

Один из большевиков, стоявших позади Фьоре, подтолкнул его к отверстию в полу и показал, что тот должен последовать за Ло. Он выполнил приказ с энтузиазмом человека, увидевшего электрический стул. Выйдя из хижины, в которой Бобби жил с Лю Хань, он узнал, каким черным может быть мрак. Сейчас ему показалось, что он ослеп. Но впереди уверенно шагали китайцы, а те, что замыкали шествие, время от времени похлопывали его по спине, чтобы он не сомневался, в каком направлении следует двигаться.

Тоннель оказался тесным, с низкими потолками, и Бобби не мог выпрямиться в полный рост, ему пришлось ползти на четвереньках, но все равно он то и дело стукался головой о потолок, и ему за шиворот сыпалась сухая земля. Холодный воздух в тоннеле был пронизан запахами сырой земли, плесени и смерти, точно живые люди не имели права здесь находиться и дышать.

Бобби уже давно перестал понимать, сколько времени они ползут и в каком направлении. У него возникло ощущение, что он тут уже несколько часов. Пару раз Бобби показалось, будто тоннель уходит вниз, но на самом деле, это воображение играло с ним злые шутки. Какое может быть чувство равновесия в полной темноте?

Наконец, легкий ветерок ласково коснулся его лица, и Бобби поспешил вперед. Теперь тоннель поднимался вверх. Бобби выбрался наружу и, свалившись в небольшую яму посреди поля, с удовольствием и облегчением вдохнул свежий воздух. Китайцы тоже радовались тому, что выбрались из-под земли, и Бобби стало намного лучше.

Ло осторожно поднял голову, затем повернулся к Бобби Фьоре Доказал на сторожевой пост ящеров, установленный у ограждения лагеря. Фьоре изобразил, что бросает в ту сторону гранату. Ло улыбнулся, блеснув в темноте белыми зубами, а потом потянулся и хлопнул Бобби по плечу, словно хотел сказать: «А ты в порядке, приятель!»

Ло что-то шепнул одному из парней, и тот протянул Фьоре фанату. Он нащупал чеку, а Ло тем временем поднес к его лицу растопыренные пальцы — один, два, три… И тоже изобразил бросок.

Оказалось, что у паренька, давшему Бобби гранату, есть еще три штуки. Он передал их Фьоре, который с каждым новым «подарком» терял энтузиазм. Он понимал, что может бросить одну, ну, возможно, две, а потом скрыться в поднявшейся суматохе, но больше… зачем же напрашиваться на неприятности?

Но китайцы не собирались сидеть, сложа руки. Несколько человек вытащили из-за пояса пистолеты; в руках у Ло и еще одного парня Бобби заметил автоматы — не пистолет-пулемёт Томпсона, столь любимый гангстерами, а более легкое, короткоствольное оружие, какого Бобби видеть не приходилось. Может быть, его сделали на каком-нибудь русском военном заводе? В общем, Бобби поздравил себя с тем, что не воспользовался бейсбольной битой у себя в хижине.

Ло пополз по полю, засеянному бобами, в сторону поста ящеров. Остальные следовали за ним. Бобби окутала вонь, которая поднималась от земли ночью (более поэтического синонима слову «дерьмо» ему слышать не приходилось. Китайцы использовали его в качестве удобрения).

Ящеры, похоже, не ожидали неприятностей из внешнего мира. Люди без проблем подобрались к ним на пятьдесят ярдов, и Ло вопросительно взглянул на Фьоре. Достаточно? Бобби кивнул. Китаец тоже кивнул и еще раз треснул его по плечу.

«Если забыть, что он китаец и коммунист, Ло парень хоть куда», — подумал Фьоре.

Партизаны бесшумно растянулись в линию, но Ло остался рядом с Бобби. Он дал своим товарищам примерно полторы минуты на то, чтобы они выбрали себе удобные места, затем показал на Фьоре, а потом на сторожевой пост.

Значит, я должен выступить в шоу под первым номером?

Без такой чести Фьоре мог бы спокойно прожить, но его мнения никто тут не спрашивал. Он выдернул чеку из гранаты и швырнул ее так, словно снова оказался на игровом поле, и в его задачу входило сразиться с защитником противника. В следующее мгновение он прижался к сырой вонючей земле.

Ба-бах!

Взрыв разочаровал Бобби, который ожидал чего-то большего. Но свое дело он сделал: привлек внимание ящеров. Фьоре услышал шипение, какие-то приказы, вокруг сторожевого поста возникло движение — охранники сновали туда и обратно.

И тут китайцы открыли огонь по вражескому сторожевому посту. Бобби показалось, что Ло расстрелял весь свой магазин за одну короткую долю секунды; его автомат уверенно выплевывал ослепительные, словно солнце, вспышки, а затем китаец, не теряя ни мгновения, перезарядил свое оружие и снова вступил в бой с неприятелем.

Шипение превратилось в крики боли, или Бобби только послышалось? Ящеры, сраженные пулями, падают на землю? Фьоре не знал наверняка. Он вскочил на ноги и бросил следующую гранату. Ее грохот влился в оглушительную какофонию стрельбы.

Для человека, впервые участвующего в боевых действиях, Фьоре совсем неплохо справился со своей задачей. Однако как только он снова упал на землю, ящеры, наконец, очнулись, включили мощные прожекторы, и у Бобби возникло ощущение, будто он заглянул в лицо Господу Богу. А еще через мгновение ящеры открыли такой плотный огонь, что ему показалось, будто на головы несчастных партизан обрушился Гнев Всевышнего. Бобби даже пожалел, что не в тесном тоннеле, который проклинал совсем недавно.

Слева от него вдруг дико закричал один из китайцев, автоматная очередь справа прервалась на полуслове и больше не возобновилась. Пули свистели над головой Бобби, сбивали верхушки стеблей, точно явился посланец разгневанного ада, чтобы собрать причитающийся ему урожай.

Ло продолжал стрелять.

«Либо окончательно выжил из ума, либо он очень храбрый человек», — подумал Бобби.

Неожиданно на Ло сошлись лучи прожекторов, значит, сейчас ящеры не видят Бобби Фьоре. Он швырнул третью гранату, прижался к земле и откатился подальше от места, понимая, что больше здесь нельзя оставаться.

Автомат Ло замолчал. Фьоре не знал, почему. Может быть, его убили, или он тоже решил убраться подальше от точки, в которой его засекли ящеры. Бобби продолжал двигаться, пока не наткнулся на препятствие — мертвого китайца с пистолетом в руке. Фьоре забрал оружие и помчался прочь от орудий ящеров. На сегодня он закончил воевать.

Бобби бежал вперед, думая только об одном — убраться подальше от смертоносного огня неприятеля. Пули вгрызались в растения вокруг него, в воздух тут и там взвивались фонтаны земли, засыпали руки, ноги, шею Бобби. Однако ни одна из них по счастливой случайности в него не угодила. Если за ним начнет охотиться пехота ящеров, ему конец. Бобби это знал. Но инопланетяне посчитали, что хватит и мощного обстрела. Однако такой метод борьбы никогда не отличался безупречностью. Последний китаец перестал стрелять и дико закричал.

Перемежая хвалебные молитвы Деве Марии непристойной руганью в адрес проклятого тоннеля, который неизвестно куда запропастился, Фьоре скользнул назад, на то место, где, по его мнению, он должен был находиться. Довольно быстро он сообразил, что, по-видимому, прошел слишком далеко. С другой стороны, Бобби понимал, что, если он хочет остаться в живых, в лагерь возвращаться нельзя.

Если я не могу вернуться в лагерь, значит, нужно уносить отсюда мою драгоценную задницу, да поживее, — пробормотал он.

Бобби то полз, то делал короткие перебежки, стараясь двигаться максимально быстро. В результате, когда он мчался по полю, луч прожектора его не засек. Через некоторое время он свалился в грязную канаву или русло ручья рядом с заброшенным полем, расположенным по диагонали от сторожевого поста ящеров. Бобби надеялся, что китайским большевикам удалось причинить неприятелю хоть какой-нибудь вред. Впрочем, он считал, что шесть человеческих жизней слишком высокая цена за нападение на обычный сторожевой пост.

Кроме того, Бобби совершенно точно знал, что расставаться со своей он не намерен.

Прошла целая вечность, которая длилась, скорее всего, минут пятнадцать, бобы, растущие по обе стороны канавы, уступили место кустам и молодым деревцам. Примерно тогда же в небе появился вертолет и принялся поливать поле огнем — во все стороны полетели комья земли и вырванные с корнем растения. Грохот стоял такой, что Бобби показалось, будто наступил конец света. От ужаса у него стучали зубы, и он никак не мог унять дрожь. Точно такой же вертолет обстрелял поле вокруг железнодорожного полотна в Иллинойсе и поезд, в котором ехал Фьоре.

Через некоторое время вертолет улетел, смерть миновала то место, где спрятался Бобби. Но это еще не значило, что ему больше ничто не угрожает. Нужно поскорее убраться отсюда и чем дальше, тем лучше. Бобби заставил себя подняться на ноги и, невзирая на дрожь в коленях, идти вперед. Больше ему не казалось, что он участвует в трудном бейсбольном матче. Сражаться с ящерами — все равно, что мухе воевать с мухобойкой.

Бобби Фьоре остался совершенно один. После быстрой инвентаризации выяснилось, что у него в арсенале одна фаната, пистолет с неизвестным количеством патронов и слабое знание китайского языка. Маловато.

— Кто-то сказал, что здесь мягкий климат, — проворчал Джордж Бэгнолл, стряхивая снег с валенок и плеч. — Просто кошмар какой-то.

— А у нас тут совсем неплохо, — ответил Кен Эмбри. — Только дверь закрой. А то впустишь внутрь эту проклятую весну.

— Ладно.

Бэгнолл с удовольствием захлопнул дверь. И тут же понял, что в доме жарко. Он начал быстро раздеваться — сбросил меховую шапку и кожаный летный комбинезон на меху. У него сложилось впечатление, что в Советском Союзе и особенно в Пскове всегда либо слишком холодно, либо слишком жарко. И никаких промежуточных вариантов. Дровяная печь в углу выделенного им с Эмбри дома прекрасно поддерживала тепло, порой даже слишком. Но ни одно из окон в доме не открывалось (казалось, русские не понимают, зачем это нужно). Однако если позволить огню погаснуть, через час можно легко превратиться в ледышку.

— Чаю хочешь? — спросил Эмбри, показывая на помятый самовар, который вносил свою лепту в создание душной, тропической атмосферы в доме.

— Неужели настоящий чай? — удивился Бэгнолл.

— Вряд ли, — фыркнув, ответил пилот. — Листья, корни и еще какая-то дребедень, которые сейчас заваривают большевики. Молока и чашек тоже нет — так что ничего не изменилось.

Русские предпочитали пить чай — точнее, то, что они называли чаем — из стаканов. Кроме того, они добавляли в него сахар, а не молоко. Учитывая, что в настоящий момент найти в Пскове молоко возможным не представлялось, если не считать кормящих матерей и парочки тщательно охраняемых коров и коз, принадлежавших офицерам, англичанам приходилось следовать местным обычаям. Бэгнолл утешал себя тем, что, не употребляя молоко, он снижает свои шансы заболеть туберкулезом; русские не особенно обращали внимание на качество продуктов питания — иными словами, санитарного надзора здесь практически не существовало.

Он налил себе стакан мутной коричневой жидкости, размешал сахар (вокруг Пскова полно полей, засеянных свеклой) и попробовал то, что получилось.

— Бывало и хуже, — заявил он. — Где достал?

— У какой-то бабушки купил, — ответил Эмбри. — Одному Богу известно, где она его взяла — вполне возможно, сама вырастила на продажу. Что-то не очень похоже на коммунизм, но с другой стороны тут, вообще, не слишком цивилизовано.

— Да уж, спорить не стану, — согласился Бэгнолл. — Может быть, причина в том, что за год до прихода ящеров в здешних местах хозяйничали немцы.

— Сомневаюсь, — проговорил Эмбри. — Судя по тому, что я видел, русские отдают все силы своим колхозам и заводам, и только потом думают о себе.

— М-м-м… пожалуй.

Бэгнолл провел в Пскове несколько недель, но так и не сумел составить никакого определенного мнения о русских. Он восхищался их отвагой и стойкостью. Остальное вызывало сомнения. Если бы англичане так же покорно признали власть тех, кто стоит над ними, никто никогда не усомнился бы в божественном происхождении королей. Только мужество позволило русским выжить при некомпетентных правителях, которые руководили их страной.

— И какие у нас сегодня новости? — спросил Эмбри.

— Я думал о том, что никак не могу понять русских, — ответил Бэгнолл, — но одно не вызывает сомнений — они по-прежнему ненавидят немцев. И знаешь, те отвечают им взаимностью.

— Господи, что еще? — закатив глаза, спросил Эмбри.

— Подожди, я, пожалуй, выпью еще стаканчик. Не чай, конечно, но получилось вполне прилично. — Бэгнолл налил себе полный стакан, сделал несколько глотков и сказал: — Если все-таки произойдет чудо, и земля оттает, первым делом нам придется выкопать целые мили противотанковых рвов. Где их расположить, как найти людей на такую работу, а заодно и солдат, которые станут их защищать, когда они будут готовы — эти вопросы остаются открытыми.

— Расскажешь поподробнее? — спросил Эмбри с таким видом, что сразу становилось ясно — он не хочет знать никаких подробностей, но считает своим долгом их выслушать.

Бэгнолл его прекрасно понимал, поскольку и сам разделял его чувства.

— Генерал Чилл хочет, чтобы парни из Вермахта приняли участие в рытье окопов, но не более того. Остальное, как он утверждает, должно лечь на плечи «бесполезного во всех отношениях населения». Типично немецкий такт, верно?

— Я уверен, что его русские коллеги ответили ему достойно, — сказал Эмбри.

— Конечно, — сердито подтвердил Бэгнолл. — В особенности им понравилось предложение, чтобы русские солдаты и партизаны взяли на себя задачу остановить танки ящеров, если они минуют укрепления.

— И не удивительно. Как благородно со стороны храброго немецкого офицера предложить своим советским союзникам совершить самоубийство и покрыть себя славой.

— Если ты будешь так витиевато выражаться, можешь и без языка остаться, — заявил Бэгнолл.

За все время знакомства с Эмбри они постоянно состязались друг с другом в остроумии и искусстве делать едкие двусмысленные замечания. У Бэгнолла складывалось впечатление, что Эмбри удалось получить больше очков.

— А с чего вдруг генерал Чилл стал таким великодушным? — поинтересовался пилот.

— Он утверждает, что немцы с их тяжелым вооружением принесут гораздо больше пользы в резерве, если ящеры все-таки прорвут линию обороны.

— Понятно, — уже другим тоном сказал Эмбри.

— Я так и предполагал, — проговорил Бэгнолл. С точки зрения здравого смысла и военной науки предложение генерала Чилла звучало вполне разумно. Бортинженер добавил: — Немцы отлично умеют придумывать веские причины, по которым следует сделать так, как им выгодно.

— Да, но в данном случае выгода получается какая-то несерьезная, — заметил Эмбри. — Вряд ли русские станут любить Чилла сильнее после того, как он организует их массовое убийство.

— Я почему-то думаю, что бессонница ему по этому поводу не грозит, — улыбнувшись, заявил Бэгнолл. — Главная задача Чилла — сохранить своих людей.

— Однако он хочет удержать Псков, — напомнил ему Эмбри. — Но без помощи русских у него ничего не получится — а им не обойтись без него. Хорошенькая головоломка, правда?

— По-моему, она выглядела бы еще симпатичнее, если бы мы рассматривали ее издалека — скажем, из какой-нибудь пивной в Лондоне — а не находились в самом центре событий.

— Да, в твоих словах есть некоторая доля истины. — Эмбри вздохнул. — Настоящая весна… зеленые листья… цветы… птички… пинта самого лучшего пива… может быть, даже стаканчик виски…

Острая тоска пронзила сердце Бэгнолла. Он боялся, что больше никогда не увидит прекрасную Англию. А что касается виски… пойло, которое русские варят из картошки, может согреть, даже усыпить, если выпить достаточное количество, но вкуса у него нет никакого. Кроме того, он слышал, что если пить нейтральные напитки, утром не чувствуешь никаких неприятных последствий. Бэгнолл покачал головой. Эта теория столько раз рассыпалась в прах, что он давно перестал в нее верить.

— Кстати, о том, что мы застряли в самом центре событий, — нарушил его размышления Эмбри. — Нас больше не собираются переводить в пехоту?

Бэгнолл прекрасно понимал, почему его друг так обеспокоен: им довелось участвовать всего в одной боевой вылазке против сторожевого поста ящеров в лесу, к югу от Пскова, но обоим хватило впечатлений на всю оставшуюся жизнь. К сожалению, их никто не спрашивал.

— Ничего про это не слышал, — сказал он. — Может, они при мне не хотели говорить.

— Опасаются, что мы сбежим? — сказал Эмбри. Бэгнолл кивнул, а пилот продолжал: — Я бы с удовольствием. Только куда мы пойдем?

Хороший вопрос. Идти им обоим было абсолютно некуда — в лесах полно партизан, да и просто бандитов, повсюду немецкие патрули. В такой ситуации перспектива встретиться с ящерами не представлялась такой уж чудовищной — пристрелят, и все.

— А ты веришь в рассказы о каннибалах, живущих в лесах? — спросил он.

— Скажем, я бы предпочел не выяснять это на личном опыте.

— Согласен.

Бэгнолл собрался продолжить свой рассказ, но тут в дверь кто-то постучал. С улицы донесся жалобный голос, говоривший с лондонским акцентом:

— Впустите меня, пожалуйста. Я ужасно замерз.

— Джонс! Наш специалист по радарным установкам! — Бэгнолл распахнул дверь, и в комнату ввалился Джером Джонс. Бэгнолл быстро закрыл за ним дверь и махнул рукой в сторону самовара.

— Угощайся, чай вполне приличный.

— А где прекрасная Татьяна? — спросил Кен Эмбри, когда Джонс налил себе чая.

В его голосе появились ревнивые нотки. Бэгнолл отлично его понимал. Каким-то образом Джонсу удалось заполучить русскую красотку-снайпера, необыкновенно привлекательную и безжалостно жестокую к врагам.

— Думаю, отправилась немного пострелять, — ответил Джонс. Сделав глоток горячей жидкости, он поморщился. — Могло быть и лучше.

— Значит, оставшись в одиночестве, ты снизошел до того, чтобы нанести нам визит, так? — поинтересовался Бэгнолл.

— Черт вас подери, — проворчал Джонс, а потом поспешно прибавил: — сэр.

Джонс занимал здесь, мягко говоря, неопределенное положение. В то время как Бэгнолл и Эмбри были офицерами, Джонс высоким чином похвастаться не мог Но его специальность представляла огромный интерес как для русских, так и для немцев.

— Да, ладно, Джонс, — сказал Кен Эмбри. — Мы же знаем, что в городе с тобой обращаются так, будто ты, по меньшей мере, фельдмаршал. С твоей стороны очень мило, что ты вспомнил о военной субординации в присутствии простых вояк, вроде нас.

Специалист по радарным установкам поморщился. Даже Бэгнолл, привыкший к саркастическим шпилькам своего приятеля, не знал, что в его словах шутка, а что сказано для того, чтобы побольнее уколоть рядового Джонса. Участие в качестве пехотинца в сражении, которое закончилось сокрушительным поражением, могло изменить чей угодно взгляд на жизнь.

Посчитав, что улик против Джонса недостаточно, Бэгнолл проговорил:

— Не обращай на него внимания, Джером. Нам приказали доставить тебя сюда, и мы выполнили задание. Ну, а то, что произошло потом… Да, наш самолет сбили… Ничего. — Последнее слово он произнес по-русски.

— Полезное выражение, верно? — сказал Джонс, стараясь сменить тему разговора. — Невозможно ничего изменить… Что же тут сделаешь… а русские придумали всего одно слово, но как точно оно отражает суть их характера.

— Причем не всегда только в положительном смысле, — заметил Эмбри, демонстрируя, что не держит на Джонса зла. — Русских постоянно кто-нибудь топтал. Цари, комиссары, всякий, кто только хотел… это не могло не отразиться на языке.

— Может быть, нам стоит воспользоваться тем, что Джонс знает русский? — предложил Бэгнолл и, не дожидаясь ответа Эмбри, спросил: — Какие слухи ходят в городе? Узнал что-нибудь интересное?

— Вы правильно заметили, сэр, что меня зовут Джонс, а не Вестник, Приносящий Дурные Новости, — ухмыльнувшись, ответил Джонс. Впрочем, в следующую секунду он заговорил уже серьезно: — Горожане голодают и упали духом. Они без особой любви относятся к немцам, да и к большевикам тоже. Если бы они поверили в то, что ящеры их накормят, а потом оставят в покое, многие переметнулись бы на сторону врага.

— Если бы я находился в Англии, я бы в такое ни за что не поверил, — сказал Бэгнолл.

Конечно, бомбить немцев, а потом ящеров было делом небезопасным, но Бэгнолл и Эмбри кивнули, прекрасно понимая, что имеет в виду Джонс.

— После того, как евреи объединились с ящерами против нацистов, я считал их самыми гнусными предателями, которых когда-либо знала мировая история — но ровно до тех пор, пока они не начали рассказывать о зверствах фашистов. Если хотя бы десятая часть того, что говорят, правда, Германия покрыла себя таким позором, какой не смоют и тысячи лет правления Гитлера, — продолжал Бэгнолл.

— А мы с ними союзники, — тяжело вздохнув, напомнил Эмбри.

— Да, Германия наш союзник, — подтвердил Бэгнолл. — И они заключили союз с русскими, как и мы. Однако Сталин, судя по всему, такой же кровавый палач, как и Гитлер. Только ведет себя тише.

— В каком ужасном мире мы живем, — мрачно заметил Эмбри.

На улице, неподалеку, раздался винтовочный выстрел. Потом еще один. Явно из разного оружия — немецкого и русского. Через некоторое время возникла короткая перебранка, а потом все стихло. Бэгнолл напряженно ждал, не начнется ли стрельба снова. Не хватало только войны внутри Пскова — вражды между союзниками, объединившимися для борьбы с общим врагом.

Несколько минут царила тишина, а потом пальба возобновилась, на сей раз более яростная — стрекотал новый немецкий пулемет, который выплевывал пули с такой скоростью и треском, что оружие казалось более страшным, чем было в действительности. В ответ заговорили пулеметы русских. Сквозь грохот выстрелов слышались пронзительные вопли и стоны раненых. Бэгнолл не мог разобрать, на каком языке — русском или немецком.

— Вот проклятье! — вскричал Джером Джонс. Эмбри ухватился за угол комода и потащил его к двери со словами:

— По-моему, пришла пора строить баррикаду, вы со мной не согласны?

Бэгнолл молча пришел на помощь Эмбри, и вместе они придвинул тяжелый деревянный комод к двери. Затем он взял стул и, фыркнув, поставил его сверху. После этого они с Эмбри подтащили к окну, расположенному возле двери, обеденный стол.

— Джонс, у тебя пистолет с собой? — спросил Бэгнолл, а потом сам ответил на свой вопрос: — Да, вижу, с собой. Хорошо.

Он быстро сходил в спальню и принес оттуда маузеры — свой и Эмбри — и все боеприпасы, что у них остались после рейда на сторожевой пост ящеров. — Надеюсь, нам не придется воспользоваться оружием, но…

— Точно, — согласился с ним Эмбри и посмотрел на Джонса. — Не обижайся, старина, но я бы предпочел, чтобы вместо тебя здесь оказалась Татьяна. С ней у нас было бы больше шансов остаться в живых.

— А я и не обижаюсь, сэр, — ответил Джонс. — Я бы тоже хотел, чтобы она тут оказалась. А уж если бы мне предложили выбирать — я бы с удовольствием вернулся в Дувр, или лучше, в Лондон.

Поскольку Бэгноллу точно такая же мысль пришла в голову всего несколько минут назад, он только кивнул в ответ. Эмбри отправился в спальню и вскоре вернулся с похожими на ведерки для угля металлическими касками.

— Не знаю, возможно, стоит их надеть. Защитят нас от осколков и щепок, правда, русские могут принять нас за фрицев. В данных обстоятельствах вряд ли это принесет пользу нашему здоровью.

Шальная пуля влетела через деревянную стену и, чудом не задев Бэгнолла и Джонса, застряла в оштукатуренной стене рядом с самоваром.

— Я надену каску, — заявил Бэгнолл. — Русские могут поинтересоваться, кто мы такие и на чьей стороне воюем, а вот пули разговаривать не умеют.

В следующее мгновение он услышал выстрел из миномета, взорвался снаряд. Бэгнолл спрятался под стул и навел винтовку на дверь.

— Кажется, ящерам не придется тратить силы на то, чтобы захватить Псков, — сказал он. — Складывается впечатление, что русские и немцы решили добровольно его сдать.

Гусеничный транспортер для перевозки солдат прогрохотал по грязи, разбрызгивая черную жижу в разные стороны, окатил Мордехая Анелевича, который медленно шагал по мягкой земле вдоль дороги. Никто не обратил на него внимания — какой-то вооруженный винтовкой Большой Урод.

Анелевич невесело ухмыльнулся, и тут же лицо у него отвратительно зачесалось. Когда Мойше Русси бежал от ящеров, ему пришлось сбрить бороду — это заняло у него всего несколько минут. Анелевичу, наоборот, пришлось отращивать бороду, что требовало гораздо больше времени и совсем ему не нравилось.

На плече у него висела винтовка, которая тоже доставляла немало хлопот, но он ни за что не расстался бы с ней добровольно. Анелевич дал себе слово, что приспешникам Золраага не удастся взять его живым, а, следовательно, ему требовалось средство, чтобы сдержать свое обещание. Когда он уходил из Варшавы, ему хватило ума надеть немецкие сапоги на размер больше, чем нужно. Ноги у него все равно распухли, но, по крайней мере, он мог легко снять, а потом надеть сапоги.

Он отправил Русси на запад, в Лодзь. А теперь, когда пришла его очередь спасаться бегством, шел на юго-восток — в ту часть Польши, которую в 1939 году захватили русские. Впрочем, меньше чем через два года их выгнали оттуда нацисты. Анелевич снова невесело улыбнулся.

— Рано или поздно, люди, сотрудничавшие с ящерами, окажутся разбросанными по всей стране, — сказал он и махнул рукой, чтобы показать, что имеет в виду.

Резкое движение испугало сороку, которая взлетела с ветки и, сердито треща, умчалась прочь. Анелевич ей посочувствовал. Пока он вел себя тихо, птица считала его совершенно не опасным. Он точно так же относился к ящерам. Точнее, думал, что они лучше нацистов. Если бы они не явились на Землю, Польша сейчас уже была бы Judenfrei — свободна от евреев.

Но время шло, и Анелевич вдруг понял, что мир это не только Польша. Уничтожение всего человечества не входит в планы ящеров — в отличие от нацистов, которые намеревались покончить с евреями в Польше. Однако ящеры хотят сделать с людьми то, что немцы сделали с поляками — превратить их в существа для тяжелой работы. Анелевичу такая перспектива совсем не нравилась.

По дороге, в сторону Варшавы, направлялся поляк в телеге, нагруженной репой. Неожиданно одно из колес застряло в колее, оставшейся от гусеницы транспортера. Анелевич помог поляку вытащить его из грязи, но им пришлось изрядно попотеть, поскольку телега, по-видимому, решила переквалифицироваться в подводную лодку.

В конце концов, им все-таки удалось вывезти ее на дорогу.

— Пресвятая Дева Мария, ну и дела, — проворчал поляк и снял кепку, чтобы вытереть потрепанным рукавом пот со лба. — Спасибо, приятель.

— Пожалуйста, — ответил Анелевич. До войны он гораздо лучше говорил по-польски, чем на идише, и считал себя человеком широких взглядов, игнорируя свое еврейское происхождение, пока нацисты не объяснили ему, что такие вещи игнорировать не стоит. — Отличная репа.

— Возьми пару штук. Если бы не ты, я бы все тут потерял, — сказал поляк и ухмыльнулся. Анелевич заметил, что у него не хватает парочки передних зубов. — Кроме того, ты ведь с винтовкой. Разве я могу тебе помешать?

— Я не вор, — ответил Анелевич.

«По крайней мере, не сейчас. Мне не грозит голодная смерть. А вот в нацистском гетто…» — подумал он.

Поляк заулыбался еще шире.

— Ты из Армии Крайовой, правильно я угадал? — Разумное предположение. Анелевич больше походил на поляка, чем на еврея. Не дожидаясь ответа, крестьянин заявил: — Лучше уж пусть часть моего товара достанется тебе, чем вонючим жидам в Варшаве, точно?

Он так и не узнал, что чудом не закончил свои дни на грязной дороге. Анелевич с трудом взял себя в руки. Он давно знал, что многие поляки антисемиты, а убийство наверняка навело бы на его след преследователей.

— Они там по-прежнему голодают, — только и сказал он. — Ты получишь хорошие деньги.

— Голодают? С какой стати? Они лижут ящерам задницу и жрут их…

Не договорив, поляк сплюнул на землю. Впрочем, Анелевич прекрасно понял, что имел в виду крестьянин.

И снова Анелевич заставил себя успокоиться. Если поляк считает его своим соотечественником, а не евреем, находящимся в бегах, значит, он ни у кого не вызовет подозрений. Но как же сильно искушение…

— Подожди. — Крестьянин снял с пояса армейскую флягу и вытащил пробку. — На, глотни, чтобы было легче в дороге.

Водка, очевидно, самодельная и очень крепкая. Сделав небольшой глоток, он фыркнул и, поблагодарив, вернул флягу хозяину.

— Пожалуйста, приятель. — Поляк откинул голову и как следует приложился к фляге. — Фу! Клянусь Господом, отличная штука! Мы, католики, должны держаться друг друга. Нам никто не поможет, я прав? Ни проклятые евреи, ни безбожники русские, ни поганые немцы и уж, конечно, ни ящеры. Я прав?

Анелевич заставил себя кивнуть. Самое ужасное заключалось в том, что поляк совершенно прав, по крайней мере, с точки зрения конкретного будущего конкретного народа. Никто никому не будет помогать, люди должны сами решить свои проблемы. Но если они попытаются сделать это за счет соседей, разве смогут они справиться с ящерами?

Помахав рукой, Анелевич зашагал по дороге, а крестьянин покатил на своей телеге в сторону Варшавы. Руководитель еврейского сопротивления (еврей-беженец, поправил себя Анелевич) попытался представить, как бы повел себя поляк-крестьянин, если бы узнал, что он еврей. Скорее всего, никак, ведь Анелевич вооружен. Но уж можно не сомневаться, что ни водки, ни репы он не получил бы.

В небе пронесся самолет ящеров. Анелевич заметил его след раньше, чем услышал тонкий, пронзительный вой двигателей. Наверное, несет какой-нибудь смертоносный груз. Анелевич пожелал ему, чтобы его кто-нибудь сбил… после того, как он сбросит свой груз на головы нацистам.

Дорога шла через поля, засеянные ячменем, картофелем и свеклой. Крестьяне распахивали эти земли, как и тысячу лет назад, запрягая домашних животных в убогие орудия землепашцев. Лошади и мулы, и никаких тракторов или других машин — достать сейчас бензин практически невозможно. Так было при немцах, так осталось и при ящерах.

Впрочем, если быть честным до конца, инопланетяне управляли страной без излишней жестокости. После того транспортера, что обдал Анелевича грязью на дороге, он до конца дня не видел больше ни одной машины ящеров. Они оставили свои гарнизоны в Варшаве и других городах, вроде Люблина, (который Анелевич намеревался обойти стороной), но, скорее, угрожали своим могуществом, а не использовали его, чтобы держать Польшу в подчинении.

— Интересно, сколько всего ящеров прилетело на Землю? — задумчиво произнес Анелевич.

Похоже, совсем немного, потому что они рассредоточили небольшие армии по всему миру и далеко не всегда успешно пытаются удержать захваченные территории.

Люди должны воспользоваться их слабостью. Только вот неизвестно, как это сделать. Его размышления плавно перешли на более прозаические и насущные проблемы — где найти ужин и ночлег. В рюкзаке у Анелевича лежал кусок черствого хлеба и сыр, да еще он разжился репой, но перспектива такого ужина его не слишком вдохновляла. Конечно, можно завернуться в одеяло и улечься спать прямо на земле, но Анелевич решил, что так он поступит только в самом крайнем случае.

Вскоре проблема решилась сама собой: из-за забора дома, возле которого он оказался, ему махал рукой крестьянин, только что вернувшийся с поля.

— Есть хочешь, приятель? — крикнул он. — Мы всегда рады накормить ребят из Армии Крайовой, друг. Я вчера зарезал свинью, у нас столько мяса… нам в жизни не съесть. Давай, заходи.

Анелевич не притрагивался к свинине с того самого момента, как рухнули стены гетто, но отклонить такое великодушное предложение не мог — боялся вызвать у крестьянина подозрения.

— Большое спасибо, — ответил он. — А я действительно вам не помешаю?

— Нисколько. Заходи, помойся и присядь, отдохнешь немного.

Дом стоял между двумя хозяйственными постройками с соломенными крышами. Крестьянин согнал кур с кучи дров и закрыл их в одном из сараев. Затем пригласил Анелевича в дом. Тот устало поднялся по деревянным ступеням и вошел в прихожую.

Раковиной здесь служил большой медный таз. Хозяин вежливо подождал, когда он помоется первым, а потом последовал его примеру. Затем наступило время знакомиться. Крестьянина звали Владислав Саватский, его жену — Эмилия (она оказалась очень симпатичной женщиной), у них было трое детей — сын подросток примени Йозеф и две дочери, Мария и Эва — одна старше, другая младше Йозефа.

Анелевич сообщил, что его зовут Януш Борвич — хорошее польское имя, вполне подходящее для польской внешности. Хозяева принимали его, как самого дорогого гостя — посадили во главе стола в гостиной, налили такую громадную кружку яблочного сидра, что ее и троим не осилить, всячески за ним ухаживали и засыпали вопросами. Анелевич рассказал им все варшавские сплетни, какие только знал, в особенности те, что касались польского большинства.

— А вы сражались с немцами, когда прилетели ящеры? — спросил Йозеф Саватский; его отец и обе сестры подалась вперед, ожидая ответа.

Мордехай понял, что они хотят послушать про войну. Ну, что же, он может им кое-что рассказать.

— Да, сражался, — честно ответил он.

И снова ему пришлось подвергнуть цензуре свои истории, чтобы скрыть, что он еврей.

Владислав Саватский грохнул о стол кружкой с сидром, которая не уступала в размерах той, что поставили перед Анелевичем, и проревел:

— Отлично, ребята, молодцы! Если бы мы так же сражались в тридцать девятом, нам бы не пришлось заключать союз с инопланетянами, чтобы прогнать нацистов из нашей страны!

Анелевич в этом сомневался. Поскольку Польша находилась между Россией и Германией, она то и дело подвергалась набегам со стороны своих соседей. Но прежде чем он успел придумать, как бы повежливее возразить хозяину, Эмилия Саватская повернулась к дочерям и сказала:

— Накрывайте-ка на стол, девочки.

Она единственная в семье не интересовалась боевыми действиями и героическими историями.

Прошло всего несколько минут, а стол уже ломился от еды: вареная картошка, колбаса, огромные свиные отбивные, свежеиспеченный хлеб. В Варшаве голодали, но в деревнях, судя по всему, дела обстояли совсем не плохо.

Мария, старшая из сестер, положила Анелевичу на тарелку огромный кусок колбасы и, стрельнув в сторону героя глазками, сказала отцу самым сладчайшим из голосов:

— Папа, ты же не выгонишь Януша после ужина, правда? Он такой храбрый. Пусть переночует сегодня у нас.

«Она хочет со мной переспать», — с тревогой подумал Анелевич. Он не имел ничего против Марии, голубоглазой девушки лет восемнадцати или девятнадцати, круглолицей и очень симпатичной. Рассердить ее отца он тоже не боялся. Но стоит ему раздеться, и Мария сразу поймет, что он еврей.

Владислав Саватский посмотрел сначала на Мордехая, потом на дочь, еще раз взглянул на гостя. Он явно не был дураком, и все прекрасно понял.

— Я собирался отправить его спать в сарай, Мария, но ты права, Януш самый настоящий герой, и ему негоже ночевать на соломе. Мать постелет ему на диване в гостиной.

Он махнул рукой, показывая, где проведет ночь гость. Анелевич сразу понял, что диван находится около спальни родителей девушки. Нужно быть безумцем, чтобы попытаться заняться любовью прямо у них под боком.

— Спасибо, — сказал он. — Это будет просто замечательно.

Саватский наверняка решит, что он прикидывается, но Анелевич говорил совершенно искренне. Марии пришлось кивнуть в ответ — в конце концов, отец ведь выполнил ее просьбу. Анелевича удивило, что в такой непростой ситуации польский крестьянин повел себя так разумно — совсем как мудрый раввин.

Мясо у него в тарелке пахло восхитительно.

— Положи в картошку масла, — предложила Эва Саватская.

Анелевич удивленно на нее посмотрел. Есть вместе мясо и молочные продукты? Но тут он вспомнил, что его угощают свининой, и решил, что спокойно может нарушить еще один закон.

— Спасибо, — поблагодарил он и взял немного масла.

Как только кружка Анелевича опустела, Владислав снова ее наполнил. А заодно и свою. От выпитого у него раскраснелись щеки — но не более того. У Мордехая уже слегка кружилась голова, но он понимал, что отказываться нельзя. Поляки пьют до тех пор, пока не перестают соображать — так у них принято.

Женщины отправились на кухню, чтобы навести порядок. Владислав отправил Йозефа спать со словами:

— Завтра у нас полно работы.

Но сам остался за столом, готовый из вежливости поддерживать беседу, пока гость не соберется на покой.

Довольно скоро Анелевич начал зевать и никак не мог остановиться, и Саватский выдал ему подушку и одеяло и устроил на диване, который оказался жестким и неудобным, но Мордехаю приходилось спать и не в таких условиях — в гетто, да и потом, когда он возглавил сопротивление. Он заснул, как только снял сапоги и растянулся на диване. Возможно, Мария и приходила ночью, чтобы его соблазнить, но он спал так крепко, что просто не проснулся.

На завтрак ему дали огромную тарелку овсяной каши с маслом и солью. Эмилия Саватская отмахнулась от благодарных слов Мордехая и категорически отказалась от репы, которые он попытался ей отдать.

— У нас тут всего хватает, а тебе она может пригодиться в пути, — сказала она. — Храни тебя Господь.

Владислав проводил Анелевича до самой дороги.

— Храни тебя Господь, — тихо проговорил он. — Знаешь Януш, ты очень похож на поляка, но тебя выдают мелочи. Например, ты не совсем уверенно крестишься… — Одним быстрым движением крестьянин показал, как это следует делать. — И иногда не вовремя. В другом доме у тебя могли возникнуть неприятности.

Мордехай не сводил с него изумленного взгляда. Наконец, он с трудом прошептал:

— Вы знали, и все равно пустили меня к себе?

— Я понял, что тебе негде ночевать. — Саватский хлопнул Анелевича по спине и добавил: — А теперь иди. Надеюсь, ты благополучно доберешься туда, куда тебе нужно.

Анелевич заметил, что Саватский не спросил, куда он направляется. Немного смущенный (никто, а в особенности молодые люди, не любит, когда оказывается, что они не такие умные, какими себя считают), Мордехай Анелевич зашагал по дороге прочь от Варшавы. Он столько раз сталкивался с антисемитизмом со стороны поляков, что решил, будто они все ненавидят евреев. Мысль о том, что это, оказывается, не так, наполнила его теплым, радостным чувством.